Семь тысяч сто с хвостиком

— Васька! Все осмотрел? — спросил казака, что полуспустился в овраг, его товарищ.

— Кажись один он был! Тута никого! — отозвался Васька, вглядываясь в темень и немного опасаясь возможно притаившихся ворогов.

— Ей богу?

— Вот те крест!

— Ладно, тады вылазь! Утром ешо осмотрим.

Они вернулись к кострам, неся тело убитого гусара и его оружие. У костров они уложили труп к остальным телам, что принесли стрельцы с места основного боя. Одиннадцать трупов гусар, переодетых в русские платья, что носили городские обыватели, лежали в ряд, их израненные тела были еще теплыми и кровь еще текла из резанных ран. Немного в стороне лежали другие тела. То были погибшие стрельцы и их было больше. Восемнадцать человек полегло в ночной схватке. Семьи остались без кормильцев, жены вдовами, дети сиротами. Получат они теперь по два рубли и забудут о них и государь, и воевода, и полковник и даже сотник вскоре забудет.

Вскоре подъехали скрипя телеги, на которые стрельцы погрузили своих товарищей. И отправились защитники государя и отчизны в свой последний путь по скорбной ночной дороге.

Лежащего без сознания Шишкевича тоже положили на телегу, но одного, отдельно от всех, остальных раненых усадили и уложили на другие две телеги, а некоторые стрельцы и того пошли сами. Главного ляха, как поняли со слов оставшихся в живых стрельцов, повезли к особому обыщику, как велел сотник, а ему, через прискакавшего посыльного, приказал воевода. Андрей всего этого не слышал и не видел. Он видел то ли сны, то ли явь, а может он был уже на том свете, — понять он не мог. "Что ж ты, Андрейка, так рано уходишь из жизни?" — говорила его мать, тихонько вытирая слезу, катящуюся по щеке. Рядом с ней стоял его отец, хмурый и молчаливый, он чем-то был не доволен. "Папа, что я не так сделал?" — спрашивал его Андрей, но отец не отвечал, а только все больше хмурился. "Куды его?" — услышал Андрей голос ангела, но отчего-то тот говорил на языке москалей. Странно, — подумал шляхтич, — неужели на том свете все говорят на этом смешном языке? — "Вези его прямо к Нему!" — ответил архангел Михаил, тоже на русском, громогласно и повелительно.

ГЛАВА 11.

Ночь была необычной. Нет, в погоде и природных явлениях той ночи ничего необычного не было. Жизнь тульского люда служилого в ту ночь оказалась не такой, как всегда, она случилась какой-то суетной и шумной. Это бурление не давало покоя тем, кто сидел по домам. На улице постоянно горели огни, то и дело мимо окон спешными шагами проходили стрельцы, неся на своих плечах бердыши и пищали, через некоторое время появлялись городские казаки, одетые в соответствии с военным временем, изредка люди видели, как мимо домов проносились всадники. Караульные стрелецкие десятки были усилены и представляли уже отряды по двадцать человек. В полном боевом снаряжении стрельцы внимательно осматривали любые подозрительные уголки слободок и города. В окнах соседских домов горел свет, там тоже никто не спал. Пелагея металась от люльки со спящим Васькой к окошку и там долго всматривалась в темноту ночи и вслушивалась в шум проходящих караульных десяток, разговоры казаков, топот копыт, проносившихся лошадей. Любой тихий шорох, ей скорее казался, чем слышался на самом деле в те короткие минуты тишины, что опускалась над улицей.

— Отче наш, Иже еси́ на небесе́х! Да святи́тся имя Твое́, да прии́дет Ца́рствие Твое, да будет воля Твоя, я́ко на небеси́ и на земли́. Хлеб наш насу́щный даждь нам днесь; и оста́ви нам до́лги наша, я́коже и мы оставля́ем должнико́м нашим; и не введи́ нас во искушение, но изба́ви нас от лука́ваго..., — шептала Пелагея молитву, веря в то, что господь убережет ее мужа и тот вернется домой целым и невредимым.

Сколько прошло времени, она не могла понять, она сбилась со счету, меняя лучины. Ей казалось, что уже давно должно наступить утро, но темень не сменялась долгожданным рассветом. Периодически хозяйке и хранительнице очага приходилось покидать свое место у окна для того, чтобы сменить лучину, которая сгорала довольно быстро. Пелагия это делала отчего-то с большой неохотой, боясь пропустить что-то очень важное, покидая свой наблюдательный схорон. Васька тихонько заплакал и мать подбежала к нему. Но оказалось, что он просто захотел пить и она напоила его, потом немного покачала люльку. Ребенок быстро уснул.

— Как там твой батюшка? — обратилась она к спящему сыну, но тот только улыбнулся во сне, эта улыбка немного успокоила молодую женщину, она расценила ее, как божий знак. Раз улыбается младенец, значит с его отцом все будет хорошо.

Пелагея было направилась вновь к своему оконцу, как в дверь громко постучали. Дверь в их дом закрывалась только на ночь, да в минуты смуты и опасности. Сердце женщины заколотилось так же сильно, как и кулак по двери, но поди громче и сильнее. Она бросилась вниз чтоб отворить нежданному гостю. Свеча закапала воском по полу, но в ту минуту это Пелагию не огорчило. Отворив дубовую, надежную дверь, женщина увидела на пороге своего свекра — Игнатия Черноброва. Тот был в стареньком кафтане, с растрепанной седой бородой и горящими глазами.

— Что у тебя? — выпалил он, вбегая в дом.

— Бог уберег... покаместь...

— Где Ванька?

— Убег...

— Не знамо куды его десятку-то сослали?

— Не сказывал. Говорил, что татей ловят и может пошлют в гай за ними...

— Ой, боже ты мой! — свекр перекрестился на образа. — Мать переживат! Не спит, говорит иди к ним, узнай, как там Пелагея...

— Батюшка, да все слава богу! Васька спит. Ванька обещал сообчить, как у него. Вот сижу, жду...

— Тебе чёнить надобно? — Игнатий окинул дом взглядом.

— Все ладно, батюшка, ступай! Справлюсь.

— Твои не забегали? — уже уходя спросил старик.

— Нет. Да на кой! Нужды не в чем не испытываю, а волноваться одной сподручнее.

— Ну, бывай! Бог даст, все обойдется! — Игнатий обнял, поцеловал невестку по-отечески, а он так себя и ощущал рядом с Пелагеей. Родная и желанная она была в их семье. Вот, что значит родительское благословение и сговор старших.

Закрыв за свекром дверь на засов, Пелагея вновь вернулась к своему окошку. За ним все было по-прежнему: ночь, темень, разрываемая светом факелов, бесконечное волнение и ожидание скорейшего благополучного возвращения мужа.

Видимо, уставшая и измученная женщина задремала, потому что, открыв глаза, она внезапно увидела толпу народа на улице, факелы уже были не единственным источником света, так как забрезжил рассвет и небо приобрело грязно-серый оттенок. Напротив их дома, у ворот дома Сковородниковых шумела толпа. Три телеги стояли и на них кто-то лежал. Лошади, впряженные в них, переминались с ноги на ногу и понурили головы, словно скорбели вместе с людьми. Стрельцы около двадцати — тридцати человек окружили телеги, стояли в сторонке и о чем-то переговаривались. Ворота Сковородниковых были приоткрыты. Через общий шум, говор стрельцов, потрескивание огней, храп лошадей Пелагея услышала крики и причитания Софьи, — жены старшего брата. Сковородниковы жили двумя семьями в своем доме. Старший Павел с женой и тремя ребятишками, и младший Стефан, с женой Анной на сносях.

Пелагея отскочила от окна и бросилась на улицу, на ходу накидывая на себя теплый платок. Выбежав со двора, она остановилась возле своих ворот, так как дальше путь ей преграждали две телеги, на которых лежали тела убиенных стрельцов. Женщина вскрикнула и стала неистово креститься. Она страшно перепугалась, но стала внимательно рассматривать трупы, невольно и не желая, но ища глазами тело Ваньки. На первой телеге ее мужа не оказалось, она оббежала стоявших в кругу стрельцов и устремилась ко второй. Там тоже Черноброва не было. Третья телега стояла у самых ворот Сковордниковых. Пелагея увидела возле нее рыдающую Софью, которую оттаскивал пятидесятник Лыков, командир Павла Сквородниква, старшего из братьев. Софья была в сарафане, без платка, ее рыжие волосы растрепались и мокрыми прядями закрывали лицо, она то и дело их отбрасывала назад и затем вытирала ручьи слез, текущих по лицу. Детей рядом, ни на улице, ни на дворе не было, видимо сидели в доме и с ними осталась Анна, вряд ли те спали при таком шуме. На телеге лежало тело стрельца, даже в полупотемках видно было, как оно изранено и уже не алая, а бурая кровь все еще сочилась и медленно набухал от нее его истерзанный кафтан. Пелагея было ринулась к Анне, но ее кто-то ухватил за плечо. Женщина резко дернулась и вырвалась. Потом она оглянулась посмотреть, кто ее хотел удержать. Это был сосед Абрам Черемезов.

— Где Ванька?! — вскрикнула то ли радостно, то ли испуганно Пелагея, увидев Черемезова одного.

— Успокойся, соседка! Ванькина десятка в услужении о особого обыщика из Москвы. Их не посылали в гай, и они не ловили татей.

— Слава тебе господи! — Пелагея с каким-то радостным, но в то же время и беспокойным чувством перекрестилась. Полностью она не могла отпустить тревогу от сердца. Что это? Лучше или хуже? Опаснее или нет? Она пока понять не смогла. — Что произошло?!

— Да вот ляхи с украинцами порубили наших...

— Ты был тама? Где Праскова? Знает, что вернулся?

— Нет, мы подоспели уже позже. Сторожевой отряд пострадал, осталось токма трое. Остальные полегли. Правда одного ляха, главного их пленили. Сражались все, как герои...

— Праскова-то где?

— Дома наказал сидеть! Опасно щас... Ты тоже ступай в дом, а то неравен час новые вороги объявятся. Мы щас уйдем. Ваньке, коли увижу, передам, что у тебя все ладно и накажу при оказии сообчить о себе. Ступай нечего здеся тебе деить! Не бабье это дело, беги к сыну!

— Не могу, надо бы к Софье подойтить...

— Не зачем, тепереча не до тебя ей. Иди к сыну, как бы не разбудил его шум, не напугался бы.

— Берегите себя... — прошептала Пелагея и, кутаясь в платок, поплелась в дом. Волнение, которое было отпустило ее, когда она не увидела среди убитых своего мужа, вновь стало возвращаться к ней, в ее сердце.

В доме ее встретила тишина, шум улицы остался за дверью. Женщина бросила платок на лавку и первым делом поднялась проведать сына. Мальчик спал как ни в чем не бывало. Тихонько посапывая, он сосал большой палец, привычка, появившаяся совсем недавно. Это не по нраву было Пелагее, и она всяческим образом старалась отучить сына от нее. То намажет пальцы горькой горчицей, то завяжет их толстой тряпкой. Сейчас она просто вытащила палец из ротика младенца. Его вид ее умилил, и она простояла возле люльки пока лучина не стала гаснуть. Тогда она сменила ее и вновь прошла к окошку. Возле дома Сковордниковых стало тише. Многие стрельцы ушли, остались только те, кто был очень близок с Павлом. Тело погибшего стрельца уже занесли в дом, телеги уехали, скрипя и охая на разбитых уличных дорогах, они потащили страшные, ужасные, скорбные вести по другим домам.

Пелагея села на лавку и незаметно для себя заснула. Ей ничего не снилось, она просто еще и еще переживала увиденное ночью. Смерть Павла Сковородникова ее ошеломила. Неужели вновь наступали смутные времена, неужели война вновь принесет сотни, тысячи смертей, снова на Руси будет немыслимо много вдов и сирот. Она помнила, как будучи девочкой бесчинствовали ляхи, как глумились над бабами, грабили дома. Убивали мужчин мало-мальски готовых сопротивляться их воле. С тех пор времена изменились, казалось, возврата к прежнему быть не может, но вот вновь смерть идет по домам неся свои страшные гостинцы. Она не спала, это был не сон, а тяжелая дремота, мысли и воспоминания, картины печали стояли перед ее взором, хоть и с закрытыми глазами.

Из этого состояния оцепенения ее вывел голос Ваньки.

— Полюшка! Где ты? — услышала она его любимый чуть взволнованный голос.

— Я здеся! Рядом с Васькой! — Пелагея вскочила, протерла глаза и бросилась к влетевшему Ваньке в объятия. — Жив... Слава господи! Жив... Ваня...Ванечка...

Она заплакала. Ох уж эти глупые бабьи слезы! Ей надобно было радоваться, а она разрыдалась...

— Пелагеюшка! Милая моя, — Ванька крепко сжимал в объятиях свою любимую жену и целовал ее. — Все хорошо, ну, что ты...

— Ванечка, Павла Сковородникова привезли...

— Господи, упокой его душу... — Ванька осенил себя крестом.

— Я так боюсь за тебя!

— Ничего, все обойдется... наша десятка в распоряжении особого обыщика... Не были мы в баталии. Все образуется... не плачь!

Пелагея принужденно улыбнулась и стала вытирать слезы, но они все одно катились по щекам, и женщина не успевала их смахивать рукавом.

— Ваську не разбудили? — спросил отец ребенка.

— Нет, но скоро сам проснется, кормить пора.

— Полюшка, идтить мне надобно. Забег по пути к тебе о себе сказать, да вас проведать. Ждут меня...

— Куды ты сейчас?

— Доставляем обыщику люд тульский, обывателей кои знают о смуте...

— Не опасно сие?

— Успокойся, не опаснее всего остального...

Ванька опять притянул к себе молодую жену, поцеловал ее и быстро, но нежно оттолкнув, бросился вон из дома. Ждали его возле ворот его товарищи, понимающие беспокойство молодой жены и отпустившие Черноброва на чуток проведать ее. У молодого супруга защемило сердце, он не посмотрел на Ваську. Так спешил и так хотел обнять жену, что даже одним глазком не взглянул на сына. Ванька даже подумал вернуться, но, увидев в сером утре такие же серые лица своих товарищей, не сомкнувших за ночь глаз, тут же застыдился своего желания.

— Ну, что проведал? — спросил его Аким, стрелец его десятки, живший бобылем, хотя ему уже пошел тридцать пятый год.

— Проведал... — буркнул Ванька. — Идемте, обыщику надо доставить Феодора Косого. Он живет вон в том крайнем доме.

Захар Котов назначил Ваньку главным посреди стрельцов, что ходили по домам послухов. Хоть он и был моложе Акима и Никонора, но смекалкой и исполнительностью выгодно выделялся меж всех стрельцов десятки. Неспроста все поговаривали, что станет-таки Черноброва сын и десятником, и пятидесятником. Узнав, что очередной посадский человек, что потребовался особому обыщику проживает недалече от его дома, Ванька тихонько шепнул Котову, что мол может ли он заскочить на миг. Захар не возражал, но наказал не задерживаться.

— Эх, молодость! Я бывало тоже к своей бабе бегал и сигал к ней, очертя голову, не считаясь ни с чем, — немного завистливо протянул немолодой Никонор.

— А что ж щас перестал? — спросил с усмешкой его Аким, пока они шли по пустынной утренней улице, ежась в свои серые кафтаны.

— Э, так годы уж не те! Я не тот, да и она уж не та писанная красавица! Да и нет надобности, она ж теперь завсегда под боком, только захотел и вот она уж твоя, — рассмеялся добродушно Никонор.

— Ванька, гляди света нет в доме поди либо спят, либо никого нет! — всматриваясь в большой дом сквозь промозглость и сырость медленно проговорил Аким.

— Поди разбудим! Велено доставить — доставим! Хоть черта доставим коль приказ таковой имеется.

Они подошли к высокому забору, окружавшему добротный дом. В окошках его темнела пустота и тишина, но как только Ванька постучал кулаком в ворота, так сразу же дом ожил. Сначала залаял пес. Громко с надрывом, ему стал вторить второй, а затем и третий. Проснувшиеся от лая куры и гуси закудахтали и загоготали, Петух стал надрываться словно он проспал положенное ему время для подъема хозяев. Через миг, другой в окнах дома засветился свет. Потом кто-то отворил дверь и крикнул бабьим голосом: