-Хочет дать денег.
— Даже в церкви никто так просто с копейкой не расстается. все норовят у бога что-нибудь выклянчить.
Поп больно сжал егерю уши.
-Пронюхал что-то твой родственник, не иначе, клад искать надумал.
-Заряйку, — честно признался Валька.— Отпусти!
-Вот оно что, заряйку! А ну-ка, братец, давай выкладывай все на чистоту. Для чего вам эта заряйка понадобилась и что она вообще такое есть.
ОБИ-21.
Снилась Озналену Петровичу Глянцеву жирная помойная муха с мордой полковника Пилюгина. Насекомое противно жужжало, извивалось , пыталось присосаться длинным, как у слона хоботом к его лбу. Глянцев отмахивался от мухи, кричал, но не мог почему-то пошевелить руками, чтобы схватить и превратить в месиво эту мерзкую тварь. Наконец муха села на потолок, начала умываться кривыми, черными лапами.
-Скажите, Царевич, почему за вашу фамилию, большевики не расстреляли вас еще в восемнадцатом году? — спросила муха.
-Еще раз повторяю — моя фамилия не Царевич, а Цагевич. Что же до расстрела, видно очередь до меня не дошла. Вы же знаете, у большевиков тогда было очень много дел,— ответил кто-то мухе.
-Да, не повезло вам,— вздохнуло двукрылое насекомое, не переставая умываться.
-Это почему же?
-А потому, что сидели бы теперь в райском саду и кушали кошерный супчик.
-Если не разбираетесь в иудейских традициях, лучше не говорите ничего, Бониффатий Апраксович. К тому же в бога и в загробные чудеса я не верю.
Муха, которую назвали столь странным именем, заинтересовалась:
-В кого же вы верите, в партию?
-Ах, перестаньте. Я верю только в пространственные формы и количественные отношения.
В ответ — тишина. Муха молчала, вероятно, задумалась. Ознален Петрович попытался разглядеть, кто это там невидимый разговаривает с отвратительным насекомым, и открыл глаза. Однако сразу зажмурился, яркий свет был невыносим.
Через минуту, уже осторожно разомкнул веки вновь. Под белым неровным потолком болталась на скрученном проводе большая как солнце лампа. Она заливала пространство пронзительным светом. Теней не было заметно ни в тяжелых потолочных сводах, ни в прямоугольных арках стен, к которым были вплотную придвинуты железные кровати.
На одной из них, напротив Глянцева сидел по-турецки пожилой, щуплый мужчина в цветастом, явно женском халате и с аппетитом кушал из миски манную кашу. Во всяком случае, пахло ей. У мужчины был длинный плоский нос и, когда он наклонялся, чтобы съесть очередную ложку, казалось, что непременно зацепит им миску. В целом же он смахивал на пожилую обезьяну-носача с Каролинских островов.
На другой койке, что видна была Озналену Петровичу лишь краем глаза, полулежал, полусидел мужчина гораздо представительней первого. Он уже доел свою порцию и теперь подчищал миску пальцем.
-И все же мне не понятно, Альберт Моисеевич, почему вас до сих пор не расстреляли,— продолжил он тему, беря в руки алюминиевую кружку.
Носач нехотя оторвался от своей трапезы.
-Еще успеют. А что я им плохого, спрашивается, сделал? Всего лишь попытался вывести математическую формулу построения коммунизма в отдельно взятой стране. Десять лет пытался доказать, что если "х", то есть советский политический строй величина постоянная, значит, " у", то есть социум, по теории математического ожидания, должен сам по себе становиться величиной более качественной. Но у меня ничего не получилось. Никакого роста нравственного качества общества при большевистском социализме не наблюдается. Почему-то социум постоянно меняет свои ожидания в отрицательную сторону.
— Короче, социум просит жрать, а большевики уже сорок пять лет его не могут, как следует накормить, — резюмировал догадливый собеседник.— Вы что же им об этом так прямо и сказали?
-Боже сохрани, на одном из заседаний ученого совета профессор Брызжалов с соседней кафедры заметил, что аббревиатура моей формулы построения коммунизма напоминает неприличное слово из трех букв. Того самого, что пишут хулиганы на заборах. Но поверьте, если даже согласиться с его странным умозаключением, в конце аббревиатуры должна стоять буква латинского алфавита -"j", но никак не наша — "й". Словом, донесли на меня и теперь я кушаю с вами бесплатную манную кашу.
-Говоря обычным языком, профессор, вы положили огромный член на все их построение коммунизма в отдельно взятой стране.
-Прекратите нести грязную антисоветчину!— завизжал голос откуда-то справа.
-Это наш Бутылочный вождь проснулся, — сказал, заглядывая в открытые глаза Озналену Петровичу, мужчина, которого математик называл Бониффатием Апраксовичем.— Я заметил, и вы воспряли ото сна, поднимайтесь, дружок. Вот поешьте манной кашки.
Бониффатий Апраксович помог Глянцеву поудобнее устроиться на скрипучей кровати, дал ему миску каши с черным хлебом. Ознален Петрович поблагодарил. Начал, было, есть, но не смог удержаться от вопроса:
-Почему Бутылочный вождь?
-А какой же он еще?— заржал крепкий мужчина.— Кстати, забыл представиться. Бониффатий Апраксович Живодеров, ветеринар. Смешно, не правда ли? Ветеринар с такой фамилией. Сижу здесь за то, что местному животноводу Кукушкину в шутку порекомендовал назвать ударный поросячий выводок свиноматки-рекордсменки именами членов правительства. А этот кретин все принял за чистую монету. И на правлении колхоза заявил, что предлагает именовать родившихся свинок Мариями Ильиничнами, а подсвинков мужеского пола Лаврентиями Павловичами. Ну, этого идиота, ясное дело замели, а он указал на меня. Это хорошо, что два года назад, принимая роды у председательской кобылицы, я получил от нее копытом по голове. О чем и справку имею. А так бы помогал теперь родине бороться с лесными насаждениями в Сибири. Это,— ветеринар указал на математика, — Альберт Моисеевич Цагевич. Выдающаяся, можно сказать личность. Чем не угодил советской власти, вы вероятно уже слышали. А тот, что голос подал — Бутылочный вождь, иначе и не назовешь.
-Провокатор, мерзавец,— огрызнулся в углу Бутылочный вождь.
-Не обращайте внимания, — поморщился Бониффатий Апраксович, — он, в сущности, хороший малый, только все не может успокоиться из-за бесцельно разбитых бутылок. Видите ли, Костя Кучумов по образованию архитектор. После окончания института загнали его в какую-то Тмутаракань.
-В Сосновоборский район Пензенской области,— уточнил Бутылочный вождь.
-Человек он молодой, пылкий, а строить там кроме курятников нечего. Вот Костя и решил себя проявить: ни много, ни мало, возвести в райцентре малую копию Дворца Советов, который, как вы знаете, так в Москве и не построили. И не из чего — нибудь, а из пустых бутылок, дабы этого добра в райцентре хватало.
-Более чем, — подтвердил архитектор.
-Трудился мастер три года и три дня, и строение получилось — глаз не отвести. Ликеро-пиво-водочное, гордо устремленное ввысь здание, а наверху такой же бутылочный, стеклянный Владимир Ильич. В протянутой руке факел, конечно тоже из бутылок, который должен освещать людям путь к коммунизму. Поставили это изваяние в центре города.
-Возле вокзала, на месте фонтана, — уточнил Кучумов.
-На открытие пригласили областное начальство. Все чин — чином, красные ленточки, Интернационал в исполнении кладбищенского оркестра. Но нужно вам заметить, что этот идиот, который лежит в углу, наполнил стеклянный факел не керосином, как сделали бы все нормальные люди, а напичкал его карбидом и залил водой.
-От карбида пламя голубое, небесное, — пояснил Бутылочный вождь.
-Как только факел подожгли, раздались бурные аплодисменты. Однако наш архитектор проделал в факеле слишком маленькое отверстие и бутыль по всем законам физики, рванула. Указующая десница Ильича, а так же его стеклянная головушка, разлетелись вдребезги. И осколки угодили прямо в председателя облисполкома.
-В товарища Петухова Арнольда Павловича.
-И оторвали этому Арнольду Павловичу сразу два уха.
Ознален Петрович подавился манной кашей, стал извергать ее на математика. Тот, казалось, этого не заметил, сам в истеричном хохоте тер двумя руками глаза. Справа от Глянцева раздалось раскатистое ржание. Да не одного коня, а целой кавалеристской бригады.
-Полковник Саврасов, — представил бригаду Бониффатий Апраксович. — Давно здесь в Ильинском мается, бедняга, с 45-го года. Этот заслуженный полководец с двумя орденами Славы пострадал за незнание орфографии русского языка. Помните сказку: " Казнить, нельзя помиловать"? Так это про него. На поверженном рейхстаге, спьяну, собственноручно вывел надпись: " Товарищу Сталину — врагу, всегда дадим по рогу!" Вместо того чтобы после "товарища Сталина" поставить восклицательный знак, тогда это было бы обращение к вождю, он по неграмотности поставил тире. Вот и получилось, что Сталин враг и ему всегда обломится по рогам.
-Русским языком, конечно, нужно уметь пользоваться, — заметил профессор математики,— но он такой же сумбурный, как и сама русская натура, а потому не постижим. Даже великий Владимир Даль говорил, что русского языка он толком не знает. Все у нас так в России — куда не глянь, кругом черная непостижимость.
— Вот, вот! — теперь уже по-медвежьи заревел полковник Саврасов. — Аккордеон трофейный, бехеровский малинопогонники отобрали. Девицу мою немку Марту Штрассбургскую, я ее под Магдебургом, можно сказать, на шпагу взял, за волосья, да об стену. Только мозжечок брызнул. Собаки!
-Ну вот, дорогой вы наш новый товарищ по несчастью,— заключил ветеринар Живодеров, обращаясь к Глянцеву,— теперь вы все про нас знаете. Если хотите, расскажите о себе. Только предупреждаю сразу: не нужно изображать из себя, скажем, академика Лысенко или незаконнорожденную дочь Христофора Колумба. В ОБИ-21 настоящих сумасшедших не сажают. Зато это, пожалуй, единственное место в стране, где можно не скрывать своих убеждений и говорить что угодно и когда угодно.
Ознален Петрович поставил недоеденную кашу на тумбочку, неокрепшим голосом спросил:
— Что такое ОБИ-21?
Трактористу быстро и доходчиво объяснили, что он попал в особый больничный изолятор, таких в лечебнице, видимо, 21.
— Значит, я действительно в Ильинской психиатрической больнице, — тяжело вздохнул Глянцев, словно ожидал, что окажется в садах Семирамиды, зло добавил, — не обманул полковник Пилюгин, сволочь!
Дни в психиатрической лечебнице тянулись однообразно и потому бесконечно долго. Раз в сутки спецбольных из палаты ОБИ-21 выводили на прогулку в небольшой внутренний дворик монастыря. За высоким забором, отделявшим его от остальной части лечебницы, почти ничего не было видно. Разве что самые кончики бескрестых куполов храмов, да сухие плети старого вяза.
Никаких подробностей об Ильинском монастыре Глянцев узнать даже и не пытался. Время шло, а Пилюгин вестей о себе не подавал. Ознален Петрович все больше утверждался в мысли, что полковник его обманул. Но зачем?— задавал себе вопрос незадачливый тракторист.— Для чего он спас меня от магаданской каторги и засадил в не менее отвратительное место, в психиатрическую клинику?
Впрочем, Глянцев прекрасно понимал — в ОБИ-21 он оказался по собственной глупости. Сказано ведь было прикидываться на медкомиссии Фрейдом, а он понес какую-то троцкистскую околесицу, устроил мордобой, да еще покусал жирную врачиху. А может, и не кинул меня полковник и следует все же узнать где усыпальница отшельника Иорадиона, ну а для начала хотя бы выяснить внутренне устройство монастыря?
Заговаривать об этом с сокамерниками Глянцев боялся. Он все еще надеялся на Пилюгина. И тут как гром среди ясного неба. Умер великий вождь всех времен и народов. Эту весть принес профессор Цагевич, которого два раза в неделю водили на медицинские процедуры — у математика был острый геморрой в запущенной форме.
-Конец нашим мучениям, товарищи! — с порога радостно закричал математик. — Теперь сменится режим, и всех нас выпустят!
— Как только рак на горе три раза свистнет, — проворчал ветеринар. — Протрите свои запотевшие от беспричинного щенячьего восторга окуляры, Царевич.Cui bono? Кто бы теперь к власти не пришел, нам легче не станет. Волчья стая крепко и надолго окопалась в Кремле.
Действительно, тягучей грязной жижей продолжали течь дни, а для обитателей специзолятора ничего не менялось.
Неожиданно раздался еще один раскат грома, гораздо сильнее потрясший Глянцева, чем первый.
Математик вновь вернулся с процедур счастливый, бесконца облизывая тоненькие губки, затараторил:
-Я же вам говорил, что изменения начнутся в самое ближайшее время. Мне на глаза попалась " Тверская правда". В ней написано, что снят со своей должности и отдан под суд, начальник областного МГБ Семен Ильич Пилюгин.
-Нет! Не надо! — и впрямь как душевнобольной закричал Ознален Петрович. Его крик тропическим смерчем пронесся под тяжелыми сводами камеры, разбился о могучие каменные стены, вырвался наружу через узкую зарешеченную бойницу.— Как же так? — уже обессилено простонал Глянцев, опустившись на холодный бетонный пол.
К Озналену Петровичу подошел Живодеров, положил мощную руку коновала на плечо:
— В детстве один знакомый извозчик — немец рассказывал мне стишок,— уселся Бониффатий Апраксович рядом с трактористом. — Все на свете, все на свете, все на свете может быть, одного лишь быть не может, то чего не может быть. Не иначе, как вы от начальника МГБ Пилюгина пострадали. Расскажите, теперь что— либо не имеет смысла. К тому же и опасно — на самом деле с ума сойти можете.
Неожиданно Глянцев заплакала: по себе, что он такой самонадеянный недоумок, по своей жене Прасковье, которая ждет его, а дождаться не может. Плакал по всей брошенной богом и чертом стране.
Наконец он вытер слезы , решительно встал во весь рост, словно Овод на расстреле:
-Я попал сюда из-за пустынника Иорадиона, похороненного в этом монастыре четыреста пятьдесят лет назад.
Правая рука Живодерова машинально дернулась, стала судорожно нащупывать на полу какой-нибудь предмет, коем можно было бы в случае чего образумить спятившего товарища.
-Не дергайтесь, Живодеров! — необычайно уверено и даже жестко произнес Глянцев. — Меня засадили в Ильинскую психиатрическую лечебницу, потому что я нашел духовную грамоту, завещание отшельника Иорадиона.
На острове.
От деревни старые Миголощи до Гадючьего острова, если по реке, не больше четырех километров. На веслах за час, а то и меньше можно управиться. Сначала нужно спуститься вниз по Медведице, а как только минуешь Малую Пудицу, и войдешь в Волгу, сразу налево.
Медведица всегда была полноводной рекой, а когда несколько десятилетий назад в Дубне поставили плотину, она раздалась еще больше. Чуть было и Миголощи-то сами не затопила, да побилась волнами метрах в ста пятидесяти от домов и успокоилась, затихла. Можно, конечно, и не утруждать себя веслами, а дойти до Волги пешком, ну а там попросить у местных мужиков какую-нибудь лодчонку, не забыв пообещать стакан другой самогонки. Мужики не жадные и о выпивке специально напоминать не будут, но так уж заведено. А налить им все равно придется, не по этому поводу так по другому. Или просто, по дружески.
