Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Войдя в квартиру, незваные гости неторопливо расположились круг стола на венских стульях с изящно гнутыми спинками.
— Господа...,— жалким сиплым голосом пролепетал Иван Израилевич, — ежели вам нужно позабавиться... То моя супруга для вас на усё готова... А денег у нас нет!
Супруга завмага усердно согласно закивала головой, так, что с неё папильотки полетели.
Бекренев внимательно посмотрел на панбархатную даму, и в голос откровенно заржал:
— Господи, не дай Бог мне так оголодать...
А о. Савва осуждающе помотал головой: не дело имя Господне всуе поминать, грех это.
— Нет, мы вас не грабим, это мы вам деньги принесли! — сказала Наташа. — Извольте написать расписку: "Мною, имярек, приняты денежные средства в размере 302 рубля 40 копеек, вымогаемые мною от продавца товарища Маслаченко, и склоняемой мною к вступлению в половую связь. Никаких претензий к означенному товарищу впредь не имею и обязуюсь к ней с разными глупостями не приставать..." Деньги получите и распишитесь...
— Да на что ему эти триста два рубля? — подал голос дефективный подросток. — Коли у него в половице заховано триста две тысячи наворованных народных денег?
— Под какой именно половицей? — деловито спросил Бекренев.
— А вот, слева от двери в спальную... А в часах ещё и бриллианты спрятаны...,— наябедничал дефективный.
— Бриллианты? — выпучил глаза Иван Израилевич...,— Про бриллианты я ничего...
Но дефективный подросток уже извлекал из ловко вскрытого им футляра покрытый пылью и паутиной замшевый тяжеленький мешочек.
— Надо же!. — удивился Бекренев. — Уникум ты, Леша. В Че-Ка тебе цены вообще не будет! Но, если это не ваше, то уж мы, пожалуй, прихватим и сие... и где, Леша, ты говоришь, под какой половицей у нашего призового хомяка-производителя закрома-то?
— Вот под этой! — с удовольствием топнул ногой, обутой в драный ботинок, дефективный подросток.
Спустя некоторое время коллеги упаковывали в содранную со стола панбархатную простыню плотные банковские пачки сторублевок.
— Не нужно так страдать...,— хорошо поставленным пастырским голосом увещевал о. Савва беззвучно рыдающего Ивана Израилевича. — Ибо сказано: "Не сбирай себе богатств земных здесь, где тлен и воры!". Далее, у вас какой оклад?
— Шестьсот рубле-е-ей..., — простонал Иван Израилевич.
— Вот видите? Указанную сумму вы легко сможете скопить за каких-нибудь жалких сорок два года, особенно, ежели не будете пить-есть...
— Издеваетесь, да? — зарычал Иван Израилевич.
— Вестимо, издеваюсь. Не терплю мздоимцев, грешен...,— со вздохом ответствовал. о. Савва.
... Когда незваные гости покинули наконец уютное, культурное жилище директора магазина, оставив на голо блестевшим полировкой столе триста два рубля и горсточку медной мелочи, Иван Израилевич с некоторым испугом сказал, обращаясь к супруге:
— Милая, ты заметила, какие это хамы? О, проклятые антисемиты... они мне за всё ответят...
— Ответят, ответят...., с ласково-обещающей интонацией отозвалась супруга, внимательно рассматривающая свои алые ноготки, — а кстати, кто такая эта продавец Маслаченко?
Старинные часы глухо пробили одиннадцать раз... И Иван Израилевич вдруг понял, что его час тоже пробил!
... В круглосуточно работающей Сберегательной Кассе, расположенной под бирюзовыми сводчатыми арками Справочного зала Рязанского вокзала, долго не могли понять, чего от них хотят.
Но когда уразумели, что трое граждан желают сделать взнос в Детский Фонд имени Ленина при Красном Кресте Союза ССР, да еще в такой необычной сумме...Триста две тысячи!
То заведующая, выскочив из-за своего застекленного барьера, сначала приколола Бекреневу на грудь бестрепетно снятый с себя роскошный бронзовый значок "Друг Детей", с сидящим (на перекрещенной с серпом) рукоятке молота беспризорником, а потом пылко расцеловала всех присутствующих, включая стеснительно покрасневшего дефективного подростка Маслаченко...
Глава девятая. "Паровоз, паровоз, ты куда нас повез? Я стучу, я пыхчу, я качу куда хочу."
1.
Обычно стеснявшийся почему-то присутствия Натки товарищ Бекренев на сей раз был несговорчив и категоричен (может, стал к ней потихоньку привыкать? так, глядишь, и совсем дичиться перестанет... это было бы хорошо ...):
— Нет, Савва Игнатьевич, я решительно вас не понимаю — на что надо было отдавать абсолютно все деньги? Да еще после того, как мы этому кровососу наши кровные триста рублей вручили? Тоже мне, Раввин Гуд нашелся: у богатых отрезаем, бедным пришиваем!
Но товарищ Охломеенко только руками разводил:
— И паки повторяю, что сие грязные деньги, и нам бы добра отнюдь не принесли!
— Паки-паки, в речке раки... А жрать, батюшка, мы теперь чего будем? Вот только не надо мне про птиц небесных вещать, что ни сеют, ни жнут, а Божьим попущением сыты бывают... Я не птичка, мне бы сала. Ну а ты, дефективный, что ежисся?
Надутый, как мышь на крупу, Маслаченко сердито отвечал:
— Я вам деньги отдам, не переживайте! Не украду, а заработаю... Но потом всё одно от вас сбегу!
— Ну, беги. Только помни, побегушник, что Наталья Израилевна за тебя подписалась. И ежели ты от неё ноги сделаешь, апеллировав к зеленому прокурору, то ей самой за тебя садиться надо будет.
— Правда? — выкатил глаза Маслаченко.
— Нет, "Известия"! Сам посуди. По документам у нас корова рыжая одна... тьфу ты, дефективный подросток — один. Наталья Израилевна у нас комплекцией как раз на мальчонку смахивает, а в ГУЛАГ-е им все равно, да и какая им в попу разница? мальчик ли, девочка... Так что придется, извини, тогда ей за тебя, разбойника, чалиться...
Натка чуть было не взвилась: ну сколько же можно-то, а?! Намекать постоянно на чужие физические недостатки, это просто... нехорошо, вот! Ну да, нет у неё, Натки, за пазухой таких выдающихся достоинств, как у давешней белобрысой пионервожатой с проблядскими голубыми буркалами... И задница у той, да, действительно, просто огромная, как у коровы-рекордистки с ВСХВ. Ну и вали тогда к своей Ксюше-пиздюше! А я уж как-нибудь без тебя проживу. Тоже мне, гер-р-р-рой-любовник...
Вскочив с мягкого, крытого синим бархатом дивана (в цвет синей окраски бортов международного спального вагона! В первый раз в своей жизни Натка благодаря своей волшебной книжице ехала в таком!), девушка решительно распахнула лакированную, до половины застекленную молочно-матовым стеклом, с медной, яро сияющей рукояткой, дверь в вагонный коридор, устланный алой ковровой дорожкой:
— Савва Игнатьевич! Я вот покурить задумала. С утра не дымила... Не составите мне компанию?
Тот как-то помялся, покряхтел, почесал бороду...
— Да я бы и с радостью, Наталья Израилевна, да вот сугубый зарок дал матушке Нениле: на ночь не дымить! Извините, но не могу-с... Вот, Валерий Иванович нешто вас проводит?
Тот с готовностью вскочил, застегивая потертый на локтях пиджак... Тоже мне, лыцарь Печального Образа...(так в тексте) Ведь я же знаю, прекрасно всё вижу... Тебе же моё общество неприятно. Неприятно? Нет, вовсе не неприятно. Просто противно. Ну, скажите, правда, кому охота появляться на людях в обществе такой уродинки? Смеяться ведь над тобой будут, как давеча Арчибальд Арчибальдович... Мол, что — получше себе ничего не нашел? Вроде Царевны-лягушки. Которую, только, увы! никто не целует, ибо всем отвратно!
Натка уже собиралась сказать что-то очень колкое, едкое, злое, гадкое, чтобы он от неё наконец-то отстал и оставил её в покое... но...
Но. Но вдруг заметила в его глазах такую смертную тоску, такую надежду, такую скрытую мольбу...
Что просто себе не поверила. "Что же, он действительно ХОЧЕТ со мною пойти?! Да нет, чушь это. Просто мне это показалось. Конечно, показалось! От твоего хронического недоеб... мда. Недосыпа. Скажем так."
Тем не менее, Натка стеснительно опустила голову и сдавленным голоском просипела, отвернувшись:
— Ну... если ему делать больше нечего... почему же нет...
И потому она не заметила, как Савва Игнатьевич, делая страшные угрожающие рожи, просто пихает Бекренева вслед за ней, одновременно демонстрируя волосатый кулак беззвучно хихикающему дефективному подростку.
... В чуть покачивающемся коридоре мягко светили хрустальные бра, за прикрытыми шелковыми занавесками оконными стеклами под приглушенный стук колес мелькали огоньки пролетающих мимо маленьких станций.
Встреченный в коридоре проводник, в белоснежной летней тужурке с золотыми пуговицами, вежливо поклонившись, осведомился, когда уважаемые пассажиры изволят откушать принесенный им из буфета ужин. Хорошо хоть, господами их не назвал!
Осторожно распрошенный Бекреневым, проводник уважительно уведомил Натку, что им это не будет стоить абсолютно ничего, так как в wagon-lit питание уже включено в стоимость плацкарты. Ну, разве что сами господа ему на чай что-нибудь от щедрот своих пожалуют, рублик-другой ... Назвал-таки, обскурант.
Выйдя в полутьму и грохот нерабочего тамбура, Натка рефлекторно поежилась: через брезентовую гармошку, закрывавшую переход в соседний вагон, изрядно поддувало... И тут же заботливая мужская рука накинула ей на плечи уютно пахнущий хорошим дорогим табаком и тройным одеколоном пиджак... "Мужиком пахнет..." совершенно неуместно пронеслось в Наткиной голове.
И она, чего-то застеснявшись, полезла в карман одетых в дорогу спортивных шаровар за папиросами...
— А скажите, Наталья Израилевна, на что вы вообще курите? — вдруг спросил Бекренев.
Натка пожала плечами:
— Ну, я не знаю... У нас ведь в техникуме все девчонки курили! Ну и я начала, с ними за компанию...
— А если бы они за компанию ... ну .... еще бы что вам этакое предложили? Вы бы тоже согласились?
"Эх, знал бы ты, что я в технаре за компанию с девками творила! Вспомнить теперь стыдно... Докатилась однажды до того, что, эх! ... Даже литографированные "Письмо к Съезду" и "Бюллетень оппозиции" читала! Позор какой!!" — и Натка от своих гадких, стыдных воспоминаний сердито замотала головой.
— А вы вот возьмите, и курить бросьте... Зубки будут беленькие, дыхание чистое, риск легочных заболеваний минимальный, это я вам как бывший врач говорю!
— Хм, а сами-то? Что же вы не бросаете?
— Вместе с вами, брошу. — очень спокойно сказал Бекренев. И Натка ему почему-то сразу поверила. Этот — как сказал, так и сделает.
— Нет, нет, Валерий Иванович, — испуганно ухватила его за рукав синей сорочки Натка. — Из-за меня не надо! Из-за меня вам не надо ничего делать... Я же знаю, мужчины должны курить, им это нужно... и вообще, давайте тему сменим?
— Ну, давайте...
— А скажите, как вы думаете: что там, в этом... Барашево... ждет нашего подопечного?
— Ничего хорошего. Череп ему там заживо распилят, вскроют, потом мозги вынут, изучать их станут... Ну, ну, Наталья Израилевна, не пугайтесь вы так. Это я просто неудачно пошутил...
"Ой ли? Что-то шутки у тебя какие-то... не смешные. Очень реалистичные!" — подумала девушка.
— Думаю, нашему дефективному подростку будет в колонии не особо и плохо. Благо, числится она за Девятым Главком...
— А что это такое— Девятый этот Главк?
Бекренев помолчал, внимательно посмотрел ей в глаза:
— А вам это действительно важно знать, или вы это так, из чистого любопытства спрашиваете?
Натка молча, очень серьезно кивнула головой.
— Н-ну ладно. Девятое Главное Управление НКВД занимается секретными техническими разработками, например, вопросами шифровки. Куратор — комиссар Государственной Безопасности Третьего Ранга Глеб Бокий, человек и пароход...
— Почему пароход? — не поняла Натка.
— Да вот, плавает тут у нас от Кеми до Соловков такой современный челн Харона на паровом ходу. Возит туда — условно живых людей, а обратно — погибшие души... Называется этот пароход "Глеб Бокий".
— Шутите опять, да? — спросила Натка.
— Конечно, шучу. Конечно, девочка, я всегда шучу...
2.
— ... а вот еще мне девки через ограду прогулочного дворика рассказывали смешное. Там у них заехала раз новая пассажирка, Катька. За то её только и свинтили, что она спички могла взглядом поджигать. А так обычная себе лохушка, домашняя девка... Ну, мазу в хате тогда держала цыганка Галя. Взрослая уже, лет почти четырнадцати! Представляете, она любого фраера уболтать могла! Вот, подойдет на бульваре к жирному карасю, просто поговорит с ним, совершенно ни о чем! И тот ведет Галю к себе домой, и сам, абсолютно добровольно, отдает ей все бабки и рыжье, что на фатере есть. А сам потом совершенно об этом ничего не помнит! С кем говорил, о чем говорил, кому что отдавал ...
— Да как же эту Галю тогда поймали-то? — удивился о. Савва.
— Сказывают, что чекисты сами ту хату пасли, которую Галка обносила. И когда та выходила с хабаром, тут её и цоп-цобе! Но речь не о том... Вот, прослышала Галка про Катюхин талант да и пристала — нагрей да нагрей ей взглядом кружку воды, чифирь сварить. Та пыжилась, пыжилась — ничто. Ну, Галка её фуфлыжницей по беспределу и объявила. Скажете, что не беспредел? Мало ли какие у девки были свои заморочки? Вот, у нас на хате Вовик был, так он мог на спор за час две тысячи раз отжаться... а зато потом весь день пластом лежал. Может, Катька тогда тоже уставшая была? Да, скорее всего, так оно и было! Потому что той же ночью, после того как фуфлыжницу Катьку девки дружно обоссали да в ссаных тряпках под нары загнали, та тихохонько вылезла да и Галку спалила...
— Как спалила? — не поняла Наташа.
— Как из керогаза! Вот, свинью заколют, и керогазом её щетину опаливают... Так вот опущенная Катька паханшу Галку по-свинячьи и опалила, только что без всякого инструмента, одним своим взглядом... Та уж визжала-визжала, аж уши закладывало, пока не подохла... Смешно, да?
— Обхохочешься. — мрачно ответила Наташа. И добавила: — А с той девочкой, Катей, что сталось?
— Да ничего! — удивленно пожал плечами дефективный подросток Маслаченко. — Вертухаи её насмерть сапогами затоптали! Потому что у Галки был истый талант, редчайший для пользы Союза дар! Вот, подошла она бы к нужному интуристу, или лучше, сразу к ихнему дипкурьеру... Смекаете? А что такое была эта Катюха? Так, фигня на постном масле. Спички зажигать и об коробок можно... Хотя, конечно, Галка была еще тем фруктом, за ней потом ни одна пацанка, сказывают, не пожалела.
— Да ты не брешешь ли, хлопчик? — усомнился о. Савва.
— Отвечаю! Вот крест на пузе, век воли не видать! Зуб даю! — истово побожился юный уголовник, широко раскрыв рот и показывая пальцем, какой именно зуб он отдаст в случае обмана слушателей.
... Рассеянно слушая байки дефективного подростка ( он сам бы мог рассказать немало подобного о ... Нет, лучше не надо... Даже вспоминать, не надо!) Бекренев привычно терзался душой. На его глазах Она всё больше и больше погружалась в эту мутную, тёмную историю. А он не мог... Нет, сударь мой! Перед самим собой что уж тут лукавить... Не хотел, просто был не в силах пресечь это неизбежное Её погружение во тьму... Потому что это означало бы неминуемое расставание с Ней. И, как садистически (так в тексте) повешенный слишком низко, хрипя и мучаясь, достает до земли босыми кончиками больших пальцев, и упорно-бессмысленно привстает на них, только лишь для того, чтобы тем самым продлить свои предсмертные муки, так и Бекренев выхватывал у жерла вечности хоть еще одну крохотную секундочку, хоть еще одно краткое мгновение, но лишь бы только с Ней рядом... Но ведь он Её положительно тем самым губит, губит. Не тот ведь Наташа человек, чтобы, услыхав и главное, самолично увидав ТАКОЕ, потом мирно жить и спокойно спать... Разве, ей её партийные вожди скажут — всё забыть? Способна ли она на такое? Бог весть...
Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |