Следующим утром, после проверки номера Мэла, ответившего неизменными длинными гудками, я потребовала от Улия Агатовича встречу с деканом факультета нематериальной висорики.

— Хочу! — сказала капризно и затаила дыхание в ожидании ответа. Вдруг со Стопятнадцатым тоже что-нибудь приключилось? Хотя, вырасти у декана крылья, рога или копыта, Сима сообщил бы первым делом.

Доктор замешкался.

— Хорошо, — согласился растерянно. — А как же батюшка? Может, повидаетесь сперва с ним?

— Нет. С Генрихом Генриховичем Стопятнадцатым, — объявила свою волю.

Улий Агатович кивнул и вышел. Как угодно нашему высочеству.

Декан выглядел неизменно элегантно в черном костюме-тройке. Осмотревшись с любопытством по сторонам, он ухнул в свободное кресло, жалобно скрипнувшее под его весом. Доктор и Эм устроились неподалеку, но я потребовала, чтобы они вышли.

Уходя, Улий Агатович сделал знак посетителю. Наверное, напомнил, что негативные эмоции мне противопоказаны. Медсестра проверила исправность пищащего приборчика и тоже удалилась.

Мы остались вдвоем. Стопятнадцатый приветливо улыбнулся, и лучики морщинок собрались в уголках глаз.

— Очень и очень рад видеть вас во здравии, Эва Карловна, — высказался сдержанно, но с большой теплотой в голосе.

— И я рада. То есть рада встрече с вами, — поправилась. Ну, и рада, что жива и относительно здорова. — Что с Мэлом? — выпалила в лоб.

— С Егором? — переспросил удивленно мужчина. — С ним всё в порядке. Правда, подхватил простудную инфекцию и лежит в изолированном боксе, лечится.

Верить или нет? — закусила губу. Возможно, я заразила Мэла в день последнего экзамена и фуршета.

— Ничего серьезного? Инфекция не опасна?

— Конечно, не опасна, — заверил Стопятнадцатый. — Егор идет на поправку.

Как долго болеет Мэл? — взялась я подсчитывать дни, но спуталась и отбросила трудное занятие. Потом сосчитаю.

— Разве можно болеть столько времени? Сейчас есть препараты, которые излечивают за пару дней.

— Пара дней или не пара — судить не нам, — ответил мягко декан.

— Вы обманываете! — Я вдруг всхлипнула. — Он сидит в зеркале! Или сошел с ума! Или еще что-нибудь случилось!

Приборчик заверещал благим писком, вызвав Эм со шприцем и доктора.

— Не хочу! — отбивалась я. — Мне нужно знать! Не прощу вас!

Подразумевалось, что не будет медперсоналу прощения, если меня отправят в принудительно-успокоительный сон. Наконец, общими усилиями и после долгих уговоров я выпила сироп, понижающий нервную возбудимость, и Улий Агатович с медсестрой покинули стационар. Перед уходом доктор опять показал Стопятнадцатому знак, мол, не расстраивай девочку, иначе выгоню навечно.

— Генрих Генрихович, я знаю, что пострадали трое студентов.

— Вот как? — удивился мужчина. — Мне казалось, вас изолировали от потрясений этого мира.

Если не опроверг, значит, Сима и Аффа не приукрасили действительность.

— У меня свои источники, — заявила с гордостью, чем вызвала улыбку на лице собеседника. — И я виновата в том, что с ними произошло.

— Каким образом? — изумился Стопятнадцатый.

— Я желала им зла. Когда погиб Радик, я без конца думала о возмездии. О справедливости. Если бы не эта троица, представление не состоялось бы, и Радик остался жив! Получается, они пострадали из-за меня.

— Успокойтесь, милочка. Прежде всего, поясните, каким образом, находясь в коме, вы навлекли на студентов всю силу вашего гнева? — поинтересовался декан ласковым тоном.

— Я ничего не помню. Черный провал. Мое сознание могло вылететь из тела и совершить... ну... это...

— Помилуйте, Эва Карловна! Никаких сверхспособностей и резервов организма не хватит, чтобы вырастить за ночь живые крылья бабочки или завлечь человека в зазеркалье.

— А если это сделал дух Радика? — спросила я и устыдилась тому, как глупо и смешно прозвучал вопрос.

— Вряд ли духи способны управлять временем и пространством. Это подвластно лишь тому, кто значительно превосходит людей в развитии. Я не верю в существование высших сил, но увиденное заставило взглянуть в ином ракурсе на наш материальный мир. До сих пор я верил лишь фактам, считая, что любой феномен логически объясним, а любое невероятное событие подчиняется законам физики. Теперь у меня, по крайней мере, понизился градус воинственности, — улыбнулся мужчина. — И при всем уважении вы, Эва Карловна, никоим образом не подходите на роль высшей силы, которой подвластны жизни и судьбы людей.

— То, что случилось с ними, теперь считают карой... возмездием... — ответила я сумбурно. — Но кто определил степень их вины? Люди творят более страшные вещи: убивают, совершают насилие, предают близких, годами прячутся от правосудия, и хоть бы хны. Если бы грешников, вступивших в сделку с совестью, наказывали подобным образом, с нами соседствовали бы мутанты и сумасшедшие. Или всех нас расселили по зеркалам...

— Вспомните говорящее зеркальце из известной сказки. Чем не прецедент? Возможно, в давности некие силы сотворили волшебство, неподвластное смертным, и заточили в зазеркалье человека из плоти и крови, провинившегося в чем-то.

— Ну и что? — пожала я плечами. — Этот пример единичен. Никогда не думала, что расплата за деяния может быть буквальной. Считала, что начинают сыпаться неудачи, или жизнь человека катится под откос из-за стечения обстоятельств... Но чтобы внезапно, за ночь... Прошел месяц, а возмездие уже настигло тех, кого посчитало виновным. Им даже не отпустили время на раскаяние!

— Быть может, потому что они не собирались раскаиваться? — предположил декан.

— Не знаю... Я обвинила ту девушку и парней... Еще обвиняла Радика за слабость и себя... И Мэла, что не прекратил... И вас с Царицей... Евстигневой Ромельевной, что не выгнали из института... И вообще, обвиняла всех, кто смеялся и не остановил... Вдруг наказание доберется до остальных? Что с Мэлом? Он тоже в зеркале? — вскочив, я пересела на подлокотник кресла к Стопятнадцатому. — Скажите правду, пожалуйста! Я звоню, но Мэл не отвечает!

— Успокойтесь, милочка, — сказал участливо Генрих Генрихович. — С Егором всё в порядке. Поскольку он в изоляторе, ему запретили брать с собой телефон. Но молодой человек идет на поправку и скоро обязательно позвонит. А насчет обвинений... Тысячи людей каждый день обвиняют обстоятельства и тех, кого считают причастными к своим бедам. Если бы все обвинения имели силу, то, как вы сказали, мы давно сидели бы по зеркалам и глядели на сумасшедших мутантов.

Генрих Генрихович ушел.

— Как думаете, наказание рассеется, если они осознают? — спросила я на прощанье.

— Всё может быть, — отозвался задумчиво Стопятнадцатый. — Известны случаи, когда искреннее признание ошибок совершало чудеса.

Непонятно, успокоил меня разговор или нет. Во время процедур и в перерывах между ними я представляла, каково это — проснуться однажды с непонятной штуковиной на спине, которая переворачивает мировоззрение и меняет всю жизнь. Представляла, каково знать, что твой ребенок совсем близко, но никогда не обнимет и не скажет "Здравствуй, мама!", а зеркало может разбиться в любое мгновение. Таким образом, я выяснила, что воображение вернулось в прежнюю форму и заработало на полную катушку.

Однако чем ближе подкрадывался вечер, тем активнее одолевали сомнения, и в голову лезли нелепые предположения о причинах молчания Мэла. Верить или не верить Стопятнадцатому? У кого бы спросить о парне? Может, позвонить отцу?

Нелепая идея. Меньше всего хотелось услышать родительский голос.

В который раз я выбрала знакомый номер на экране телефона. После серии длинных гудков, когда палец приготовился нажать кнопку отбоя, раздался тихий щелчок, и мне ответили:

— Да.

— Мэ-эл! — чуть не свалилась я с подоконника, с которого смотрела на вечернюю улицу. — Где ты? Как у тебя дела? Всё хорошо?

— Да.

— Стопятнадцатый сказал, ты заболел. Поправляешься?

— Да.

Парень отвечал немногословно и вяло. Бедняжка! Наверное, зараза измучила.

— Я звонила-звонила, а ты трубку не брал, — сообщила и выдохнула облегченно. — Лечись хорошенько. Не буду надоедать, чтобы ты быстрее выздоровел. Понял?

— Да, — согласился Мэл, и пожелав ему спокойной ночи, я рассоединилась.

Конечно, язык так и чесался рассказать о том, что произошло за эти дни. А еще мне хотелось помолчать, слушая дыхание парня, но я боялась разреветься. И тогда Мэл не удержится и примчится в стационар, наплевав на болезни и хвори. Буду твердой ради него.

И все же он ответил. Ответил! — вскочив с подоконника, я затанцевала в проходе между кроватями. Мэл жив-здоров, и с ним всё в порядке. Мой Мэл, — погладила кольцо на пальце.

Лежа в кровати, я прижимала телефон к груди и мечтательно вздыхала, а Эм улыбалась, меняя лекарство в капельнице и снимая ежевечерние показания с датчиков на присосках.

На следующее утро Улий Агатович сообщил:

— Следователь дважды в день интересуется вашим состоянием. Хочет побеседовать о случившемся на фуршете. Что мы ответим?

Не знаю, что и сказать. Брови вверх, складка на лбу, растерянный вид.

— Наверное, требуется присутствие адвоката. Или предупредить отца? — спросила я неуверенно.

Ни за что. С родителем буду общаться в последнюю очередь. Хотя рано или поздно придется.

— Беседа предполагает формальный характер, без письменных показаний и записи на диктофон. Я буду рядом. Ваш батюшка в курсе, равно как и Артём Константинович.

Вот как. Оказывается, и тот, и другой дали высокое соизволение на мое допрашивание.

Я нехотя согласилась. Вместе с проснувшейся памятью вернулось предубеждение против первоотдельщиков и дэпов*. И еще страх. А может, всполошилась моя преступная душонка?

Нежелательным, но настойчивым гостем оказался мужчина приятной наружности с цепким взглядом стальных глаз, неуловимо напоминавший Альрика — движениями, манерой держаться. Представившись следователем Департамента правопорядка, он пожал руку доктору и уселся в кресло.

— Чтобы не утомлять долгим вступлением, побеседуем кратко и по существу.

Я кивнула настороженно. Гость оказался из ведомства Мелёшина-старшего, а значит, результаты беседы первым делом получит отец Мэла.

— Итак, по случаю окончания сессии вы посетили фуршет, организованный в спортивном зале института.

— Да.

— С кем пришли на мероприятие, и каким образом узнали о нем?

— Прочитала афишу на первом этаже. Пришла с... Егором Мелёшиным.

Вроде бы. Точно не помню. Или сбежала от парня, а он искал меня в толпе.

— Разговаривали с кем-нибудь на фуршете?

— С деканом. С Генрихом Генриховичем Стопятнадцатым. И еще с профессором Вулфу.

— О чем? Можете не отвечать, если разговор касался личных тем.

— О сессии. Я сказала, что провалила последний экзамен.

— Возможно, вы заметили что-нибудь подозрительное. Незнакомые лица, пристальные взгляды, необычное или неестественное поведение окружающих...

Как бы я обратила внимание на необычности, если весь день прошел в тумане?

— Ничего и никого подозрительного.

— Опишите подробно ваши действия с того момента, как вошли в зал.

Сценарий пребывания у фуршетного стола, набросанный мною в общих чертах, получился сумбурным и отрывочным. Сознательные действия закончились тем, что при падении я потянула за собой скатерть-самобранку с едой, напитками и посудой.

— Почему выбрали именно этот бокал? Он находился отдельно от прочих, или вы выхватили из середины, или кто-то предложил его вам?

— Вроде бы бокал стоял рядом с другими, но с краю. Точно не помню.

— Таким образом, в ваших руках оказались два бокала — тот, что вы взяли со стола, и тот, что предложил Стопятнадцатый.

— Да.

— Вы пили из обоих бокалов?

— Да. Поочередно. Из одного — полностью, а из другого — не до конца.

— Мы провели работы по восстановлению разбитой посуды из фрагментов, — сообщил бесстрастно следователь. — Ваши отпечатки обнаружены на двух бокалах, причем на одном из них присутствуют отпечатки пальцев нескольких человек: проректора по науке Цар, преподавателя Теолини, декана факультета Стопятнадцатого и ваши. Поскольку гиперацин быстро испаряется, не удалось установить, в каком из бокалов был яд.

— То есть вы утверждаете, что Стопятнадцатый мог...? — задохнулась я от возмущения.

— Нет. Тот бокал передавали из рук в руки, прежде чем он оказался у вас по чистой случайности, — объяснил следователь. — Мы рассмотрели несколько гипотез и склоняемся к наиболее вероятной: кто-то сознательно добавил яд в бокал, взятый вами со стола. Угрожал ли вам кто-нибудь — прямо или косвенно? Вспомните: быть может, имели место враждебные высказывания, подстрекательства...

— Хотите сказать, меня собирались...? — промямлила я ошеломленно, и доктор поспешно достал из кармана халата успокоительные таблетки.

"Сознательно" означало "осознанно, с умыслом". С составлением четкого плана, с хладнокровным расчетом до долей секунды и с недрогнувшей рукой. Это же преступление! Почему высшие силы не бросили таинственного злодея в зазеркалье и не прирастили ему хвост, а?

Рассасывая таблетку, я размышляла... об убийце!? Он находился рядом, выбрал подходящий момент и капнул в мой бокал яд из пипетки. Ну, или добавил каким-нибудь другим способом... И наблюдал за агонией, потирая руки...

Меня пробрал озноб. За что? Кому я перешла дорогу? Ревнивой Лизбэт? Эльзе Штице, с которой едва не сцепилась в туалете? Всё это обычные женские разборки. Неужто кто-нибудь из них решился на отчаянный шаг?

— В общежитии в дверной замок залили клей. Еще с помощью заклинаний устроили колтун в волосах и сломали молнию у сумки.

Следователь внимательно выслушал, и не подумав смеяться.

— Есть предположения, кто мог это сделать?

Я помотала головой.

— Каким образом яд очутился в бокале? — влез Улий Агатович. — Насколько понимаю, его непросто раздобыть.

— Мы проверили магазины, их не так много. Подняли заказы, отчеты, согласования Первого департамента, опросили причастных лиц. Так что скоро найдем утечку. Кстати, год назад институт как юридическое лицо приобрел гиперацин в составе большого заказа на снадобья. Однако вещество не использовали и в позапрошлом месяце утилизировали с истекшим гарантийным сроком хранения. Проверка показала, что документы на приобретение и списание оформлены правильно, учет велся без ошибок и приписок.

Более следователь не сообщил ничего толкового, впрочем, как и я. Перед уходом мужчина оставил визитную карточку и предложил обращаться в любое время, если вспомнится даже самая пустяковая мелочь или подробность.

Если извилины закручены слабо, то хорошие мысли приходят не сразу, и осеняет не быстро. Весь день я думала над разговором со следователем и ближе к вечеру кое-что надумала.

Во-первых, если попытка не удалась, преступник может повторить ее снова. Выпишут меня из стационара, пойду по дорожке в общежитие, а на голову случайно упадет кирпич. Или два, и тоже случайно.

Во-вторых, на фуршете не было посторонних. Получается, убийца — из институтских. Студент или преподаватель. Что же, теперь бояться всех и каждого? Хоть сбегай на край света, где никто не найдет.