| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
"Осуществляется ли перлюстрация писем в СССР? Нет, но доставка писем с антисоветским содержимым не производится".
Затем надписываю конверты домашними адресами получателей, успешно вытянутыми из моего прошлого будущего.
Итак, первый конверт ‒ Григоренко, начальнику Второго главного управления КГБ, наша контрразведка. Второй конверт ‒ Бобкову, начальнику Пятого управления КГБ. Ну и третий конверт ‒ Еркину, начальнику МУРа, человеку-легенде.
Опять выхожу из дома. Доехал на троллейбусе до Владимирской и кинул письма в первый попавшийся почтовый ящик на улице Достоевского.
Всё, процесс пошёл! Охваченный какой-то странной гордостью ‒ я вошёл в число людей, делающих Историю, ‒ стою и укладываю в память этот ящик. Кто знает, может, тут когда-нибудь мемориальную доску повесят...
Усмехнулся дурацкой мысли. Что-то в последнее время у меня изо всех щелей начинает лезть детство. Это, конечно, прекрасно, но с моим доступом к критически важным знаниям легко можно стать обезьяной с гранатой.
Назад пошёл пешком. В душе царило чувство глубокого удовлетворения.
Вечер того же дня
"Это катастрофа!" ‒ струилась по извилинам бесконечная, как лента Мебиуса, мысль.
Я сморгнул предательски выступивший излишек влаги, но от тоски так просто не избавиться, мир по-прежнему слегка зачернён, как будто в сети пропало напряжение. Не идти я не могу, но и идти тоже не в состоянии. В этом ‒ на танцы?! Легче умереть.
‒ Дюш, да ты что, ‒ проворковала мама, ‒ отличные полуботиночки, вон блестят как, почти новые.
‒ Коричневые?! К чёрным брюкам?! ‒ Я с трудом сдержал желание проорать это во всю глотку.
‒ Ну и что? Тебе что, на тан... э-э-э... Отлично сочетаются! Да кто там в темноте что увидит! ‒ Мама суетилась вокруг, старательно избегая встречи взглядами.
‒ Ну да, и что я из брюк вырос сантиметров на пять, тоже не видно?! ‒ Вкладываю в голос максимальную дозу сарказма.
‒ Да приспусти ты их пониже. ‒ Мама дёргает штаны вниз, зазор между краем полуботинок и штанинами сузился на сантиметр. ‒ Вот и замечательно!
‒ Что за шум, а драки нет? ‒ В комнату зашёл папа.
‒ Пап, ты вообще о чём думал, когда получал со склада коричневые ботинки? Тебе же чёрные должны давать! Зачем ты эти взял?!
‒ А твоего размера только коричневые оставались. Думаешь, много офицеров с тридцать седьмым размером? Вот и обуви такой мало на складах. А тебе же на строевой смотр ходить не надо, так какая разница?
Сжимаю челюсти. Только не орать, только не орать...
‒ Но отрез же ты получил чёрный? Для моих брюк?
‒ Ну и что? Тебе же в них не на тан... э-э-э... Ну да, не идеально, но сочетаются. Тёмное с темным вполне можно носить. Ремень коричневый мой вдень ‒ и будет нормально.
Делаю два глубоких вдоха, пытаясь успокоиться. Не орать, только не орать... Из зеркала напротив смотрит растрёпанный пацан, губы сжаты в тонкую полоску, ноздри раздуваются. Взгляд скользит ниже: у краёв широкого выреза рубашки торчат головки хрупких ключиц. Дрожащими пальцами с трудом застёгиваю верхнюю пуговицу, и становится ещё хуже ‒ тонкая шея болтается в воротнике, как кисточка в стакане. Опускаю взгляд к полу и с отвращением рассматриваю широкую полосу тёмно-синих носков, предательски выглядывающую между коричневыми полуботинками и чёрными расклешёнными гачами.
‒ Клоуна вызывали? Я здесь! ‒ Голос дребезжит, словно у козы.
Вижу в зеркале, как родители обмениваются за моей спиной ироническими взглядами, и мама выскальзывает в коридор, давясь ухмылкой.
Это была последняя капля. На мгновение пелена злости ослепляет, а когда мир вокруг начал опять отражаться в сетчатке, я оказался на дне стремительно набирающей силу чёрной воронки. Хлоп ‒ края её встретились надо мной, и я замер, заворожённо наблюдая, как взметнулась, наливаясь мощью, изумительно чёрная и кристально прозрачная волна чистого гнева. Как хорошо, как честно будет сейчас с праведным криком выплеснуть её из себя вовне, ни о чём не заботясь и ничего не страшась. В перехваченном спазмом горле клокочут и саднят, сбиваясь в шершавый ком, слова ответной обиды. Бросив рукояти управления, срываюсь в сладостное пике:
‒ Да вы... Вам наплевать! Хожу в робе, копейки считаете!
Краем глаза замечаю своё отражение: лихорадочные красные пятна на скулах, блестящие влагой глаза и перекошенные в нелепой гримасе губы. За спиной ‒ внимательно глядящий в зеркало отец. Всплывает в памяти цитата: "Он разглядывал меня с интересом этомолога". Нет, как-то иначе... Морщу лоб, выдавливая из себя забытый термин. А! "Энтомолог"! Угу... "Он разглядывал меня с интересом энтомолога". Мимолётно радуюсь находке.
Эта микропауза оказалась спасительной: я чудом успел перехватить управление. Зажмурив глаза, замер, вскинув руки в жесте "сдаюсь".
‒ Уф... ‒ протяжно выдохнул я, открывая глаза. ‒ Спокойно... Папа, мам, я уже вернулся.
Из-за двери выглянула встревоженная мама. Они обменялись с папой взглядами, и он отправил её кивком назад в коридор.
‒ Фу... ‒ обернулся я. ‒ Извините оба, естественно, я так не думаю. Это эмоции захлестнули.
‒ Ты хоть понял, что с тобой было? ‒ озабоченно спросил папа.
‒ Что было... Да понятно, что было, "сложный подросток" попёр во всю мощь. Однако, ‒ я озадаченно покрутил головой, ‒ чуть не захлестнуло с головой. Еле выплыл.
‒ Удивительно, что ты это осознаешь. ‒ Папа внимательно глядит на меня. ‒ Обычно самокритичность в таких ситуациях падает до нуля, как у шизофреников, которые не могут осознать бредовость своих идей.
Сделав парочку глубоких вдохов, я окончательно сбросил напряжение.
‒ Ну ты сравнил... Да минует меня чаша сия. Но мощно накрыло, да...
‒ Между прочим, "сложный подросток" ‒ это проявление очень интересного инстинкта. ‒ Папа с профессорским видом расположился в кресле, наблюдая за моими попытками расстегнуть подрагивающими пальцами ворот. ‒ Когда мы жили в саванне, в этом возрасте подростки уже становились самостоятельными, могли сами добывать еду, отбиваться от хищников, заводить себе... хм... подружек и даже заботиться о своих детях. Вскипающая в этом возрасте раздражительность по отношению к родителям ‒ это катапульта, выбрасывающая подростка в самостоятельное плавание. Наверное, подобное раздражение к опостылевшему гнезду испытывает и птенец, совершающий первый шаг через край. Проблема лишь в том, что возраст вступления в самостоятельную жизнь теперь наступает годика на два-три позже, а инстинкт об этом не знает. Вот и возникает сложная ситуация, когда раздражительность подростка нарастает, а самостоятельно жить он ещё не может.
Я окончательно успокоился и решил пофилософствовать:
‒ Тогда у меня есть встречная гипотеза. Друзья детства ‒ это инстинкт, закрепляющий чувство локтя в небольшом отряде охотников примерно одного возраста. И из гнезда они катапультируются не поодиночке, а более-менее спаянной группой, что повышает шансы на выживание. И возможно по отношению к ним, напротив, снижается критичность.
Папа замер, задумавшись, потом с удивлением сказал:
‒ А ты только что сформулировал свою первую разумно выглядящую научную гипотезу, поздравляю. Хм... Право, действительно разумно... Это ещё вроде не обсуждалось. Забавно... ‒ Он потянулся в кресле, как огромный кот. ‒ Может быть, ты и не безнадёжен. Запомни этот день, сегодня тебе впервые удалось встать на небольшой, ещё не истоптанный человечеством участок мироздания.
‒ Сколько пафоса, папа! Ты переложил заварного крема в пирожное.
‒ А ты зря так. ‒ Папа, кажется, немного обиделся. ‒ Это действительно важный день. Подавляющее большинство проживают всю жизнь, так и не выйдя даже на шаг из этого истоптанного круга.
‒ Не думаю, что их это сильно огорчает.
Я зарылся в шкаф. Где-то здесь висел дедов костюм. Возможно, пиджак от него мне подойдёт, дед был отнюдь не гигантом... Точно, слегка болтается, но для моих целей, пожалуй, сойдёт. Белую водолазку надену под него, даже с намёком на какой-то стиль будет. Если, конечно, не смотреть на штаны и полуботинки... Нет, точно, нужно срочно не только придумать, откуда брать деньги, но и как их легализовать.
В радостном нетерпении я переминался около спуска в подвальное помещение, где в школьном гардеробе переодевалась Тома. С третьего этажа доносится: "Не прожить нам в мире этом без потерь", мимо торопливо проскакивают опаздывающие к началу дискотеки. Слышно, как на площадке второго этажа их встречает директорский патруль: Тыблоко с завучем бдят, чтобы не пронесли спиртное или не пришли выпившими.
Почувствовав движение за спиной, обернулся и от неожиданности приоткрыл рот ‒ Тома поднималась из гардеробной на достаточно высоких каблуках. Иду навстречу и внимательно оглядываю её снизу вверх. Да, теперь напротив моих глаз, если смотреть прямо, уже не кончик чуть вздёрнутого носика, а нижняя губа. Попытался представить нас со стороны, и меня передёрнуло от унижения.
‒ Тома... ‒ простонал я, ‒ что ты наделала... Специально?
‒ Что именно? ‒ вздёрнула она правую бровь.
‒ Туфли на каблуке... Неужели сложно было подумать о том, что я сейчас и так ниже тебя ростом?!
Как назло, на последней фразе опять даю петуха.
Тома промолчала, насупившись. Радостно почирикивая, мимо проскочила стайка спешащих наверх девчонок. С интересом рассмотрели нас, некоторые продолжали нагло оборачиваться, даже пройдя мимо, а затем все вместе неприятно захихикали, обсуждая. Я покраснел от стыда и распирающей меня злости.
‒ Тома! ‒ громко прошипел я. ‒ Ну включи ты голову! Представь, как будет сейчас выглядеть наша пара!
‒ Пара? А с чего ты вдруг решил, что у нас будет пара? ‒ с убийственным спокойствием спросила она и, обойдя опешившего меня, быстро зацокала по ступенькам.
Я замер, парализованный последними словами. Ситуация перевернулась настолько стремительно, что сознание не успевает за происходящим, и я лишь беспомощно провожаю удаляющуюся Тому взглядом, торопливо перебирая в уме варианты ответа и не находя ни одного спасительного.
Ушла. Прислушиваюсь к равномерному поцокиванию по кафельной плитке. Вот она на площадке третьего этажа ‒ и всё. Звучание каблучков стало глуше ‒ в коридорах паркет ‒ и затем совсем исчезает за дверью актового зала. Сверху, словно в насмешку, полилось, отражаясь от стен: "Червону руту не шукай вечорами..." Бреду в тёмный конец коридора, встаю у окна и, обхватив себя руками, начинаю покачиваться с пятки на носок и обратно, пытаясь успокоиться. Контуженые мысли по пьяным траекториям отползают от эпицентра; поверх них, чавкая острыми копытами, носятся огненные зебры злости и обиды.
Всё, свободен, можно идти домой?
‒ Ты мне не снишься, я тебе тоже, ‒ начинаю вполголоса мрачно подпевать новой мелодии, выстукивая ритм подушечками пальцев по подоконнику. Хорошо, что меня парализовало. А мог бы и рвануть... Зажмуриваюсь, представив последствия. Вот... Что-то светлое в ситуации уже нашёл. Давай мыслить позитивно. Ничего непоправимого, обычная размолвка.
Решившись, побрёл на звук. На площадке второго этажа Тыблоко просветила, как рентгеном, взглядом и, не найдя ничего подозрительно похожего на выпирающую из-под одежды бутылку, пропустила наверх. Покрутившись на пятачке у входа в актовый зал, понял, что ещё не готов к встрече с прекрасным, и направился в место не столь отдалённое, чтобы попить воды и привести в порядок расстроенные чувства.
В туалете кто-то умудрился выкрутить лампочку, и я озадаченно замер на пороге, вглядываясь в копошение неясных теней в темноте.
‒ Спокойно, ребята, это Дюха, ‒ сказал кто-то негромко и скомандовал мне: ‒ Проходи, не торчи там на проходе.
Я закрыл дверь, сделал пару шагов внутрь и остановился, присматриваясь. В углу кучковались несколько темных фигур, чуть дальше, у приоткрытого окна, кто-то быстрыми затяжками курил на улицу.
‒ Ха, пацаны, бухаем? ‒ догадался я.
‒ Тихо ты! ‒ сердито одёрнули меня. По голосу узнал Димона из десятого "Б".
Зрение тем временем адаптировалось, и я смог разглядеть детали действа. В центре группы старшеклассников ‒ Антоха Веселов. Комсорг школы, любимец учителей, спортсмен и кандидат на золотую медаль, пытался вырвать зубами пластиковую пробку из тугого бутылочного горлышка, остальные тихо шипели советы.
‒ Тони, боюсь даже представить, как вы проносили бутылку в школу, ‒ вырвалось у меня. К счастью, моего юмора никто не понял.
‒ Где, где... Учись, молодой, пронесли заранее, в портфеле, и спрятали в надёжном месте.
‒ А надёжное место ‒ это?..
‒ Это вот тут. ‒ Димон горделиво похлопал по высоко висящему сливному бачку.
‒ Ловко, ‒ оценил я. ‒ И температура как раз нормальная получается.
Тут пробка не выдержала напора молодости, и группа поддержки негромко зашумела, выражая бурное одобрение.
‒ Стакан, ‒ командует Антон.
‒ Здесь! ‒ В центр группы просунулась гранёная посуда.
Раздалось деликатное позвякивание и побулькивание.
‒ Давайте по кругу... Три раза по сорок грамм.
‒ Даже по сорок два...
‒ Пит, считай лучше ‒ сорок один и шесть в периоде.
Димон взял на себя бремя лидерства, и в полутьму полетел звучный всхлип.
‒ Ох и кислятина... Что это?
‒ "Рислинг"...
‒ Дай я... Ой, да...
‒ Кхе... сахарку бы добавить...
‒ Раствор холодный, долго бы растворялось...
‒ Заесть бы чем...
‒ Да, Сэм, надо было "Фетяску" брать...
‒ Дюха, хочешь попробовать?
‒ А давайте. ‒ Я решительно взял почти опустевший стакан и осторожно допил. Брр... Действительно очень кислое вино. ‒ Нет, ребята, это надо с закуской. Взять курочку горячего копчения и неторопливо, по глоточку... А так, на бегу ‒ нельзя. Точнее, можно, но только от большой безысходности. У вас она большая?
‒ Дык больше ничего нет, ‒ расстроенно протянул Антон. ‒ Будем мучиться.
Дверь за его спиной рывком распахнулась, и на пороге возник грозный абрис Тыблока. Позади маячила завуч.
‒ Так... ‒ раздражённо процедила директриса. ‒ Выходи по одному.
Ребята на мгновение замерли, как зайцы в свете фар, и начали обречённо шевелиться.
"Пара секунд, пока у неё зрение адаптируется, есть", ‒ мелькает в голове.
Выдёргиваю из руки оцепеневшего Антона бутылку, руку за спину, плавный приставной шаг за угол... Привстав на носочки, аккуратно, чтобы не звякнуть, вешаю стакан на барашек вентиля и затем, легко подпрыгнув, плашмя возвращаю ёмкость с вином в лоно сливного бачка. Тихий "бульк" был перекрыт злобным рёвом Тыблока:
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
