Еретик. Книга 2

— То есть, в раю, вы имеете в виду?

— Можно и так сказать. Когда ты свободен от условностей... мира мертвой бездушной материи.

Гийом опустил глаза, мучительно хмурясь. И снова — эта мысль была очень странной, и он чувствовал, будто что-то упускает, но не мог найти очевидных противоречий в рассуждении Анселя.

— Я не настаиваю на том, что только что сказал. — Ансель снисходительно улыбнулся, глядя на отразившееся на лице ученика умственное напряжение, и положил ему руку на плечо. — Просто предлагаю обдумать. Быть может, ты со мной согласишься, а может, и нет. Я лишь высказал свою точку зрения и постарался ответить на твой вопрос о том, почему не так хорошо вновь рождаться на земле. Я считаю — поэтому.

— Ну, хорошо. А как насчет… — Гийом тряхнул головой, будто избавляясь от наваждения. Ему вдруг расхотелось задавать свой вопрос — в конце концов, о чем-то таком спрашивала бы, скорее, какая-нибудь сентиментальная дамочка.

— Насчет? — вопросительно кивнул Ансель. Гийом тяжело вздохнул.

— Вы опять разозлитесь, — покачал головой он. — Я пообещал, что буду сдерживаться.

Ансель устало опустил голову и вздохнул.

— Спрашивай, о чем хотел, Гийом. Я не стану злиться.

— Я хотел узнать… а что насчет любви? Это ведь тоже чувство. Мы ведь любим людей. Тут, на земле. И если я люблю, например, девушку — и духовно, — он постарался сделать на этом слове особый акцент, но все равно не удержался от ухмылки, — и телесно?

Ансель тяжело вздохнул, и Гийом, ловя момент, продолжил почти скороговоркой:

— Радость мне будет доставлять и первое, и второе. Почему же я должен от этого отказываться? Или в раю можно все это продолжить? А если там у нас нет тел, а только души — то нельзя же?

Гийом замолчал, наблюдая за реакцией Анселя. Ему был неприятен этот разговор. Заметно неприятен, но он постарался подойти к нему с максимальной терпимостью.

— А ты уверен, что «второе» — это любовь? — тихо спросил он.

— Ну, это...

— Повод. Условность. Отделяющая тебя от безграничной радости любви.

— Но ведь...

— Неужели любить нельзя без этого? — В вопросе Анселя снова зазвучали жаркие, почти отчаянные нотки.

— Можно, но зачем, если...

— А ты когда-нибудь так любил? Или на простом удовлетворении низменной похоти плоти твои чувства обрывались?

Гийом с вызовом вздернул подбородок и закатил глаза.

«Да ты хоть одну девушку полюбить способен?» — зазвучал у него в голове презрительный голос Элизы.

Элиза...

— Ты разве не видишь разницы, — вкрадчиво заговорил Ансель, прерывая его мысль, — между тем, что есть бездумное влечение, как у животных, которое, по сути своей, тоже причиняет страдания, и тем, что есть любовь — любовь без поводов и условностей?

— Страдания? — всплеснул руками Гийом. — Да почему страдания?!

— Потому что это зов плоти, направленный на то, чтобы, в конечном итоге, размножаться.

— Но ведь не всегда от этого рождаются дети, можно же...

— Не всегда, но само влечение, заложенное в людские тела, направлено на это. А ведь ты знаешь, что женщины страдают, рожая детей? Что это причиняет им муки?

— Но они же соглашаются. Нет, это печально, но ведь так происходит всегда. Моя матушка меня любит. Даже несмотря на то, что я причинил ей муки.

— Любит, конечно же, — Ансель вздохнул. — Что ж, вижу, эта мысль кажется тебе странной.

— Еще как!

— Тогда я не стану настаивать на ней и переубеждать тебя. Но если тебе все же станет интересно, попробуй понаблюдать за собой и определить, что есть любовь, а что есть влечение плоти. Где граница? И существует ли она лично для тебя.

— Зачем? — поморщился Гийом.

— Чтобы решить, что для тебя важнее. И для того, кого ты любишь.

Гийом кивнул, устало мигнув. Этот разговор измотал его, однако в голове продолжали роиться мысли, не желающие уходить, и вопросы, которые он даже толком не мог облечь в слова.

Сочувственно хмыкнув, Ансель снова положил руку ему на плечо.

— Я рассказал тебе сейчас то, что обычно рассказываю другим в течение нескольких недель или даже месяцев. Поверь мне, я и сам когда-то очень долго обдумывал все это, прежде чем начать вести с кем-то такие беседы. — Он улыбнулся. — Это непростые разговоры, так что знай: даже если тебе сложно, ты отлично держишься. Впрочем, я в тебе и не сомневался.

Гийом благодарно кивнул, все еще глядя куда-то рассеянным взглядом и пытаясь унять вихрь мыслей в своей голове.

— Ты, кажется, умирал от голода? — напомнил Ансель.

Гийом встрепенулся и энергично закивал.

— И все еще умираю, — признался он, приложив руку к животу, который отозвался недовольным урчанием.

Ансель приглашающе махнул в сторону дома:

— Тогда идем.

Вновь собрав сброшенные на землю пожитки, они направились к особняку.

* * *

Кантелё, Франция

Год 1353 от Рождества Христова.

— Ты, кажется, хотел о чем-то меня спросить? — осторожно подтолкнула Элиза, вырывая Гийома из раздумий. Он вздрогнул, поняв, как надолго погрузился в воспоминания.

— Ах, да! Я… — Он усилием воли заставил себя сосредоточиться на собеседнице. — Просто интересно, что ты скажешь. Пойдем, присядем куда-нибудь?

Миновав примерно половину дороги до дома, они примостились на невысокой деревянной ограде, тянущейся вдоль поля.

— Вот ты, Элиза. Ты ведь язычница. Таких как ты, — он чуть помедлил, — мало. Вас с матерью и Рени никто не трогает, однако за такими, как вы могут охотиться. Вы можете привлечь внимание инквизиции.

Элиза нахмурилась.

— Но не привлекаем же. Мы осторожны. Да и на твоей земле безопасно, если не будем нарываться на неприятности. Ты сам так говорил! И твои родители, насколько я поняла, говорили то же самое моей матушке. Еще до моего рождения.

— Это верно. Но вот представь: ты могла бы, — Гийом покривился, как от зубной боли, — поладить с кем-то из инквизиции?

— Поладить? — Элиза непонимающе прищурилась. — Что ты имеешь в виду?

— Ты можешь хотя бы представить себе, что отнесешься с симпатией к тому, кто может тебя арестовать, подвергнуть пытке или даже убить?

— К чему эти вопросы? — Элиза напряженно поежилась. — Я ведь никогда не видела ни одного инквизитора. Может, случайно в городе попадались на глаза, но я уже не помню. Как я могу судить о людях, которых не знаю? Какой странный вопрос!

— Тебе бы не была неприятна сама возможность общаться с теми, кто убивает тебе подобных?

— Мне… что? — Элиза несколько раз моргнула. — Гийом, ты о чем? К чему ты это спрашиваешь?

Гийом не знал, не подвергнет ли учителя опасности тем, что скажет. Но молчать он больше не мог.

—Да Ансель! — с досадой воскликнул он. Элиза недовольно скривилась, но промолчала, а Гийом не принял ее раздражение во внимание. — Его нет дома, потому что помимо меня он учит в Руане каких-то молодых инквизиторов! Не ленится каждый раз ездить туда и обратно верхом, чтобы успевать к тренировкам. И я не понимаю, почему! Зачем он это делает? Он же, — Гийом поджал губы и покачал головой. — Его мысли, то, как он объясняет Священное Писание… это считают ересью! За это преследуют и жестоко наказывают. И те, кого он сейчас учит, будут преследовать Анселя, стоит им узнать, кто он. Так зачем?

Элиза недовольно передернула плечами и шумно выдохнула. Вот уж что ее совершенно не интересовало, так это сложные отношения таинственного Анселя с инквизицией. Ей вообще не хотелось разговаривать об Анселе де Кутте, ведь именно из-за него Гийом почти перестал навещать ее, и обида на это обжигала девушке сердце. Однако бросить Гийома наедине с его тревогой она не могла. Притом, сочувствуя ему, она одновременно злилась на себя за то, что не может встать и уйти.

— Почему ты спрашиваешь у меня? — раздраженно процедила она. — Спроси лучше у него самого.

— Так я спросил!

— И?

Гийом глубоко вздохнул, устало подняв глаза куда-то вверх и пересказал ей все.

* * *

— Затем, что нельзя судить отдельно взятых людей по той структуре общества, к которой они принадлежат. Их могут сковывать одинаковые рамки, устои и правила, но это совсем не значит, что все эти люди одинаковы. — Ансель приостановился, удержав за уздечку лошадь, которую вел к воротам, и обернулся, чтобы одарить ученика слегка укоряющим взглядом.

— Но ведь эти правила предписывают им арестовать тебя, если они узнают, кто ты! — Гийом всплеснул руками, непонимающе округлив глаза.

— Если узнают сейчас — да. Это означает лишь то, что мне следует быть осторожным, но никак не то, что мне нужно позволять гневу или мстительности затопить свой разум, сокрыв от меня правду, которую я вижу в душах отдельных людей.

«Правду, которую он видит в душах отдельных людей. Инквизиторов. Которые могут его убить», — не без злости на беспечность наставника думал Гийом. — «Он либо слишком смелый, либо слишком глупый! Или же дело в другом?»

Глаза Гийома вдруг округлились, а лицо неконтролируемо обиженно вытянулось.

— Ты их любишь? — выпалил он. — Своих учеников. Ты считаешь, что они поймут тебя? Что с ними когда-нибудь можно будет говорить открыто? Что они тебя примут таким, какой ты есть? Если так, то ты лишен всякого благоразумия!

Ансель выслушал эти обличительные вопросы, не переменившись в лице.

— Когда мы впервые встретились с тобой, Гийом, — заговорил он, — ты старался быть предельно жестким, язвительным и дерзким со мной. Старался уколоть меня, обидеть и прогнать.

— Да, — стойко согласился юноша, качая головой. — Я ошибся в тебе.

— А я в тебе — нет, — улыбнулся Ансель. — Я увидел в тебе не то, что ты пытался показать, а то, что в тебе есть на самом деле, хотя твое поведение объективно призывало меня покинуть Кантелё. — Он многозначительно посмотрел на ученика. — Скажешь, я зря не уехал? Зря не поступил благоразумно?

— Нет, — сложив руки на груди, буркнул граф.

— Скажешь, я не умею видеть в людях настоящее?

— Умеешь, но…

— Скажешь, я мог увидеть это настоящее только в тебе? А ни в ком больше его попросту нет?

Гийом потупился. Такие мысли закрадывались в его сознание, но он никогда не произносил их вслух. Он знал, что думать так неправильно и нечестно, но что-то внутри него ревностно хотело, чтобы все было именно так.

— Есть, наверное, — буркнул Гийом, отводя взгляд.

— Тогда почему ты не веришь мне, когда я говорю, что в своих учениках вижу то же самое?

— Они инквизиторы! — обличительно воскликнул Гийом.

«А ты — еретик. Что бы ты к ним ни чувствовал, они всегда будут твоими врагами, неужели ты не понимаешь? Ведь ты же сам растолковывал мне, как опасна ересь!» — Он хотел прокричать все это, но отчего-то промолчал.

— В первую очередь они люди. Они мои ученики, и я им нужен.

«А они — нужны тебе. Ты их действительно любишь. Так, как умеешь — без поводов, без условностей. Одной лишь душой. Боже!» — Гийом шумно вздохнул, качнув головой, попытавшись скрыть затопившую его горечь.

— Не представляю, как ты выживаешь с такой… такой убийственной праведностью!

Ансель лишь коротко пожал плечами.

— Видимо, Господь считает мои действия и помыслы верными, раз помогает мне в моих делах и бережет меня. Тебя это удивляет? — Вопросительно приподняв брови и улыбнувшись, он вновь отвернулся, одновременно прощаясь и предоставляя ученику обдумать эту мысль.

Гийом скорчил недовольную гримасу ему в спину, махнул рукой и развернулся, направившись в сторону дома, не глядя на учителя.

Выйдя за ворота, Ансель на миг задумчиво остановился и окинул взглядом дорогу, ведущую в сторону Руана.

Гийом удивительно быстро перешел с учителем на «ты». Кое-как отучив юного графа браниться во время боя, Ансель не сумел заставить его сохранять в такой обстановке уважительное обращение. Да и, неожиданно для себя, не нашел этот момент столь важным. Напротив: такое обращение из уст Гийома почему-то звучало уместно и не вызывало желания одернуть его. Ансель не ожидал этого, но этот юноша стал ему дорог и, похоже, сам считал его другом. Недаром ведь в его обличительных возгласах сквозило такое искреннее переживание.

«Ты считаешь, что они поймут тебя? Что с ними когда-нибудь можно будет говорить открыто? Что они тебя примут таким, какой ты есть? Если так, то ты лишен всякого благоразумия!»

Ансель усмехнулся. У Гийома были довольно самобытные способы защитить близких людей — первым и самым действенным юный граф отчего-то считал грубость в том или ином ее проявлении. Ансель понимал, что именно ученик пытается сказать ему, и ему было, что на это возразить, но он не захотел растолковывать свою позицию относительно руанского отделения инквизиции. Гийому было не с чем сравнивать, он лишь в теории понимал, что такое Святой Официум, и уж точно не представлял себе, как именно инквизиция действует в разных уголках всего христианского мира. У Анселя — опыт был, и он знал, насколько жестоко псы Господни могут обходиться с еретиками, особенно с добрыми христианами, которых они называли катарами или манихеями.

Но отделение Руана заметно отличалось от того, что Ансель ранее знал об инквизиции. Заведовавший им епископ Кантильен Лоран не производил впечатления ни озлобленного фанатика, ни гоняющегося за наживой бесчестного негодяя, что, увы, частенько встречалось в рядах высокопоставленных сановников и простых священнослужителей. Напротив, он казался человеком благоразумным, пусть и немного сварливым, и стремился к справедливости в рамках своего учения, что не могло не вызывать уважения. Мысль же о двух молодых инквизиторах, ожидавших в Руане, и вовсе заставляла сердце Анселя теплеть.

Запрыгнув в седло и поправив висящее на поясе оружие, он слегка ударил пятками коня, цокнув языком, и поспешил в Руан.

* * *

— И чем тебя не устраивает его объяснение? — пожала плечами Элиза. — На мой взгляд, все вполне справедливо. Я тоже не стала бы судить человека только по тому, что он инквизитор, если б он показался мне хорошим.

— Да вы меня так в могилу сведете! — застонал Гийом, закатив глаза.