Еретик. Книга 2

Еретик (Часть 2)

Annotation

XIV век — время противоречий. Здесь грех соседствовал с добродетелью, горе Ђ с праздником, нищета Ђ с богатством, жестокосердие Ђ с чувствительностью, а праведность Ђ со страстью и похотью.

История, рассказанная при свечах в доме лесной ведьмы, раскрывает тайну графства Кантелё, в котором нашел убежище беглый еретик, непостижимым образом скрывавшийся от правосудия на протяжении многих лет.

Молодой граф Гийом де’Кантелё, волею случая проявивший интерес сразу к двум запретным еретическим учениям, старается найти истину среди пронизывающих его жизнь противоречий, сохранив свои изыскания в секрете от инквизиции, а свои сомнения Ђ в тайне от всего мира.

Но ни он, ни доносчики Святого Официума не подозревают, где и как на самом деле хранятся самые опасные секреты.

‡ 1348 ‡

‡ 1349 ‡

‡ 1350 ‡

‡ 1351 ‡

‡ 1352 ‡

‡ 1353 ‡

‡ 1354 ‡

‡ 1355 ‡

‡ 1356 ‡

‡ 1357 ‡

‡ 1358 ‡

Notes

‡ 1348 ‡

S’aimer pour nous est interdit

Impossible amour

Mais amour infini

S’aimer pour nous n’est pas permis

Indicible est l’amour

C’est ce qu’ils nous auront appris

E. Moire

Кантелё, Франция

Год 1348 от Рождества Христова

Случайно попавшая в пучок травы острая палочка уколола палец. Коротко и тихо ахнув, Элиза отдернула руку и присмотрелась к месту укола. Палец был цел.

«И хорошо», — подумала она, улыбаясь и невольно отвлекаясь от своего занятия, привлеченная красотой ясного утра. Недоплетенный венок из трав и тонких веревочек остался лежать у нее на коленях, покорно ожидая, когда его доделают.

Рени играла с котенком. Элиза замерла, увлекшись этим зрелищем. Сестра водила по деревянному полу хворостинкой, и зверек, которого она недавно нашла на улице, прыгал вслед за шорохом. Кошки искренне любили Рени — словно по волшебству, они приходили к ней, ластились и отвечали довольным урчанием, когда ее нежные руки касались их мягкой шерстки. Позволяя играть с собой, они просили взамен лишь немного угощения. В доме они при этом не селились, предпочитая приходить время от времени и играть с Рени, а после с истинной кошачьей вольностью уходить, куда им вздумается. Хотя если б кому-то из этих пушистых попрошаек все же всерьез взбрело в голову остаться надолго, никто из обитательниц дома никогда бы этому не воспротивился. Все трое — две юные девочки и женщина — относились к животным с большой любовью и никогда бы их не прогнали.

Глядя на сестру, Элиза невольно вспомнила тот день, когда ее матушка привела Рени к ним домой. Поначалу, увидев мать необычайно грустной, Элиза испугалась и приготовилась выслушивать плохие новости, но затем… затем из-за подола платья Фелис показалась маленькая рыжеволосая девочка, с интересом разглядывавшая все вокруг огромными сверкающими глазами, сжимая в руках небольшую сумку с вещами. В тот день Фелис со странной смесью тепла и тоски сообщила своей единственной дочери:

— Я свою сестру потеряла, но зато ты — сейчас обретешь.

И хотя Элиза любила и ценила уединение, такому прибавлению в доме почему-то совсем не воспротивилась: Рени сразу понравилась ей.

С того момента прошло уже несколько лет — Элиза сосредоточенно сидела, пытаясь подсчитать, сколько. Она не была уверена, что помнила правильно, но все равно ощутила себя очень взрослой. И недаром! Если б она не была взрослой, матушка не оставила бы ее приглядывать за хозяйством на целых два дня, пока сама совершает покупки в соседней деревне. Думая об этом, Элиза гордилась тем, как матушка доверяет ей, и не собиралась ее подвести.

Переполнявшая девочку гордость искала выход. Сидеть на месте было невыносимо: хотелось вскочить, начать делать что-то деловитое, важное, но Элиза рассудила, что взрослые не срываются с места ни с того ни с сего, а ведут себя сдержаннее и все обдумывают. Решив поступить так же, Элиза нетерпеливо поправила светлую косичку, и длина в который раз показалась ей непривычно маленькой. Волосы остригли совсем недавно. Скоро ей должно было исполниться десять лет, и матушка сказала, что после этого волосы лучше будет перестать стричь, потому что в них начнет накапливаться сила, которая очень нужна женщине, пока она растет. Элиза была совсем не против — длинные волосы казались ей очень красивыми, и она с нетерпением ждала, когда они отрастут.

От размышлений и наблюдений за игрой Рени ее отвлек прорезавший тишину летнего утра требовательный крик, донесшийся со стороны дороги:

— Эли-и-и-за!

Услышав этот голос, Рени картинно закатила глаза. Элиза, не обратив внимания на ее недовольство, тут же отложила венок на стол, вскочила и, широко улыбнувшись, побежала на улицу.

По самой границе между лесом и полем проходила широкая тропа, ведущая к лесному домику Фелис прямиком от графского особняка, минуя остальные дома, рассредоточенные к востоку.

Выйдя на улицу, Элиза разглядела вдалеке две фигуры. Одна была ей хорошо знакома, вторая — нет. Элиза с любопытством двинулась навстречу посетителям, гадая, кого привел с собой ее друг. Мальчик чуть ли не вприпрыжку бежал по тропе, нетерпеливо оглядываясь на свою спутницу, которая шла, на его взгляд, непростительно медленно. Элиза, напоминая себе о собственной взрослости, шагала неспешно, хотя ноги так и просились помчаться вперед.

Наконец расстояние сократилось настолько, чтобы можно было рассмотреть спутницу мальчика. Элиза прежде не видела ее, поэтому особенно ею заинтересовалась.

Это была миниатюрная темноволосая девочка в красивом, но запачканном дорожной пылью платье. Она глядела вокруг с нескрываемым любопытством — явно приехала сюда впервые и будто хотела вобрать в себя все возможные впечатления и запомнить каждый листочек и каждую травинку на своем пути. Создавалось впечатление, что эти края привлекают ее какой-то волшебной, небывалой красотой, хотя Элиза не понимала, чем может так впечатлить обычная хоженая тропа через поле. Сложная прическа из косиц и шпилек на голове незнакомки сбилась — похоже, кто-то пытался зачесать ее густые волосы так, чтобы они выглядели подобающим образом, но старания пошли прахом.

Вторым гостем был хорошо знакомый худощавый мальчишка с тонкими, немного угловатыми чертами лица. Хитро поглядывая на Элизу, он подобрался и важно приподнял подбородок, будто пытался показать, что приходится хозяином всему вокруг. Впрочем, в какой-то степени так оно и было.

— Ваше сиятельство, — слегка кривляясь, склонила голову Элиза.

Мальчик поморщился.

— Элиза, ну ты опять? — протянул он. — Я же просил не называть меня так!

— Но ты же сиятельство, — хихикнула Элиза и с важным видом добавила: — Моя матушка обращается так к твоим родителям.

— А ко мне так обращаются слуги. И они мне не нравятся, — насупился мальчик в ответ.

Элиза рассмеялась.

— Ладно, Гийом, больше не буду, — примирительно ответила она. Легкая насмешливость из ее голоса при этом никуда не делась. Мальчик закатила глаза, но махнул рукой и повернулся к своей спутнице.

— Это Жаннетта, — представил он, решив, что этого вполне достаточно.

Темноволосая девочка скривилась, будто он сказал что-то неприятное.

— Дурацкое имя, — буркнула она себе под нос.

— Почему? — удивилась Элиза. — Красивое.

— Мне не нравится.

Элизу это замечание привело в легкое недоумение, а девочка тут же показалась ей немного странной. Однако ей не хотелось никого обижать, поэтому она лишь пожала плечами и промолчала.

— А это Элиза, — представил ее Гийом, небрежно махнув рукой в ее сторону. — И у нее проблем с именем нет.

Элиза невольно прыснула от смеха, увидев, как сердито нахмурилась Жаннетта. И почему слова Гийома про имя так задели ее? Странно.

— Можешь позвать сестру. И идем гулять. — Гийом произнес это так, будто только что оказал всем огромную услугу.

Элиза сердито посмотрела на него.

«Как называть его сиятельством, так он не любит, а как говорить приказным тоном, так он запросто!» — подумала она. Ее злость подкрепляло то, что Гийом не всегда себя так вел: когда рядом больше никого не было, он обычно не важничал.

Элиза почувствовала, как щеки ее вспыхивают от возмущения. И хотя мгновение назад она и сама собиралась окликнуть Рени, теперь ей хотелось поступить Гийому наперекор. Слишком уж ей не нравилось, когда он раздавал приказы — особенно ей в присутствии других людей, перед которыми он рисовался.

«Но не оставлять же Рени одну, только потому что мне не понравился его тон», — с тяжелым вздохом подумала Элиза.

Вложив в свой голос все недовольство, на которое была способна, она вскинула подбородок и холодно ответила:

— Сейчас.

* * *

— Теперь ты лови! — Элиза ткнула зазевавшегося Гийома в плечо и, хихикая, понеслась прочь, увлекая за собой Жаннетту.

— Ах ты... — Он бросился вслед за убегающими девочками, и те, восторженно визжа, припустились быстрее. Рени скрылась где-то в золотисто-желтых колосьях так, что потерялась из виду, и Гийом не питал надежды отыскать ее в этой игре. Поле казалось таким огромным, что в нем можно было затеряться, как в океане. Гийом никогда не видел океанов, но слышал о них от взрослых — это как большое море, а море — как очень большое озеро. Такое большое, что в него может поместиться вся Франция, и даже больше! До моря можно было бы доехать и посмотреть, что это такое. Но пока что Гийому этого сделать не удалось, поэтому приходилось довольствоваться лишь сравнениями, пришедшими в голову.

— Все равно не убежите! — крикнул он вслед двум мелькающим в высокой траве подолам юбок, и в ответ ему вновь послышался смех и шуршание колосьев.

Элиза и Жаннетта добежали до края поля и, быстро проскочив дорогу, юркнули за дерево, затаив дыхание.

— Думаешь, найдет? — Элиза быстро выглянула из-за ствола, попытавшись разглядеть преследователя, но не увидела его, и снова спряталась.

— Может, хотя бы не сразу! — Жаннетта прислонилась к дереву, стараясь отдышаться.

Элиза одарила ее улыбкой. Жаннетта оказалась вовсе не такой угрюмой, как показалось на первый взгляд. Как и Гийом, она происходила из знатного рода, но говорить об этом не любила и, в отличие от наследника Кантелё, ни перед кем не рисовалась. Из сбивчивого рассказа гостей Элиза узнала, что Жаннетту привезли в Кантелё, чтобы познакомить с Гийомом — ее родители в будущем надеялись на взаимовыгодный брак. Узнав об этом, дети резко воспротивились и решили во что бы то ни стало расстроить планы родителей, даже если ради этого придется непрестанно громить дом, пока им не пойдут на уступки. Заявив свой протест, Гийом и Жаннетта сговорились и решили сбежать из дома через ход для прислуги. Ничего лучше, чем заявиться сюда — в так называемый ведьмин дом — они не придумали.

— Что-то я не вижу, где он, — пробормотала Элиза, высунувшись из-за дерева в попытке отыскать глазами своего преследователя. — Да куда он делся?

— Попались! — На их плечи одновременно легли две руки, и девочки хором вскрикнули от испуга, оборачиваясь. — Говорил же, не убежите! — Гийом ухмыльнулся, наслаждаясь испугом на их лицах и убирая руки с их плеч.

— Как ты так незаметно подобрался? — удивилась Жаннетта.

— Надо было следить внимательнее, а не глазеть на пустое поле.

— Оно не пустое, там где-то еще Рени, ее ты не поймал! — упрямо возразила Элиза.

Гийом досадливо поморщился.

— Я вообще не понимаю, как можно поймать твою сестру, — качнул головой он. — Она неуловимая!

— Почему? — зазвучал невинный голос у него за спиной, и тут настала очередь Гийома вздрагивать от неожиданности. — Я же здесь.

Рени окинула их вопрошающим взглядом, выходя на свет, но никто не нашелся, что ответить. Гийом лишь слегка передернул плечами. Сестра Элизы казалась ему странной, хотя он вовсе не считал, что рыжие волосы делают ее порождением бесов. Те деревенские жители, которые тихо перешептывались об этом, были явно не в себе — в этом Гийом был уверен. Люди вообще часто шепчутся, но далеко не всегда заслуживают того, чтобы их слушать.

* * *

Через несколько часов за Жаннеттой все же пришли слуги. Найдя беглянку, они долго охали и вздыхали, как сильно дети переполошили всех своим побегом. Жаннетта была пристыжена и готовилась к тому, как крепко ей достанется по возвращении. Слуги, осмелев, попытались увести с собой и Гийома, но упрямство сумасбродного мальчишки довольно быстро заставило их прекратить попытки.

Уходя, Жаннетта тоскливо оборачивалась в сторону новоприобретенных друзей. Казалось, она уже тоскует по ним так, будто это их первая и последняя встреча.

Рени утомилась от игр и, попрощавшись, устремилась в дом.

Элиза и Гийом остались одни. Мальчик испытующе посмотрел на подругу, будто интересуясь, не собирается ли и она уйти. Убедившись, что Элиза остается с ним, Гийом расплылся в улыбке и хитро прищурился:

— Есть идеи, что делать дальше?

Элиза пожала плечами, пытаясь что-нибудь придумать. Она посмотрела на Гийома, будто могла найти в нем подсказку, но нашла лишь нетерпеливое ожидание. Тем временем на лицо мальчика легли четкие тени, подчеркнув тонкие скулы и сделав его похожим на маленького, но хищного и даже опасного лесного зверька.

— Чего смотришь? — недовольно спросил Гийом.

Элиза улыбнулась. Ей вдруг захотелось кое-что сделать для него, и она решила не отказывать себе в этом.

— Подожди меня здесь. Я сейчас! — сказала она и поспешила в дом, откуда до ушей мальчика донеслось тихое шуршание. Уже через мгновение Элиза снова появилась на пороге, медленно направившись к Гийому. Теперь она не смотрела на него — все ее внимание было сосредоточено на доплетаемом на ходу венке из травы, веревочек и полевых цветов.

— Сама сплела? — Гийом заинтересованно подошел и уставился на украшение. В его доме обретались различные драгоценности, но отчего-то они интересовали мальчика куда меньше.

— Да. А как же иначе? Когда плетешь венок или браслет… или даже просто косицу, важно, чтобы ты делала это сама. — Элиза провела рукой по своим волосам. — Потому что ты туда, — она помедлила, подбирая слово, — думаешь. Думаешь всякое хорошее, понимаешь? Заплетаешь хорошее. И оно там остается, а потом этим можно пользоваться.

— Это какая-то магия? Сложное запретное колдовство, да? Нужны… ритуалы, чтобы этим пользоваться? — подобравшись, спросил Гийом. Он пытался говорить с легким нарочитым укором, какой был принят в его кругах, но не мог, потому что «сложное запретное колдовство» вызывало у него интерес, а не осуждение.

Он знал, что Элиза не верит в то, во что верит он и его семья. Что она не христианка. И не молится. И не носит нательного креста. И почему-то многим из-за этого она казалась опасной, хотя Гийом, как ни силился, не мог понять, почему.

— Не нужны ритуалы! — Элиза звонко рассмеялась. Подойдя ближе, она привстала на цыпочки и надела венок ему на голову. — Все просто!

Гийом открыл было рот, чтобы возмутиться, но не стал.

— Просто, значит. Ну, спасибо. — Он потрогал странное сооружение на своей голове и косо улыбнулся. — Я теперь похож на лесного гоблина.

— Не похож. — Элиза легонько толкнула его в грудь. — Тебе даже идет.

Венок и вправду на удивление сочетался с его длинной подпоясанной рубахой, украшенной тонким растительным узором.

— Может быть, — задумчиво сказал он, поднимая глаза к небу. Солнце скоро должно было сесть. Гийом нехотя повернулся к Элизе и сказал: — Кажется, мне все-таки пора уходить. Зазеваюсь — придется идти в темноте.

Элиза кивнула.

— Лучше не надо, — настоятельно ответила она. Гийом поджал губы: было видно, что уходить ему не хотелось.

— Спасибо за… это. — Он неловко поправил съехавший на лоб венок и неспешно зашагал к тропе. — Доброй ночи, Элиза. Храни тебя Бог.

Элиза неловко нахмурилась, понимая, что не знает, что отвечать. Решив, что выбрала самый верный ответ, она произнесла:

— И тебя... пусть хранит. Доброй ночи.

Она посмотрела мальчику вслед, вздохнула, оправляя платье, и вернулась в дом.

Гийом побрел к особняку, с удовлетворением подумав о том, какую реакцию его странный внешний вид вызовет у семьи. Если родители все еще держат в головах идею о его помолвке, то теперь перестанут. Гийом верил, что «дар ведьмы» поможет ему в этом.

Графское семейство очень неоднозначно относилось к дружбе своего единственного наследника с теми, кого звали ведьмами. С одной стороны, они, закрывая глаза на неподобающее мировоззрение, украдкой посылали слуг к Фелис за травяными настойками, которые, как знала вся округа, и вправду лечили недуги, в отличие от того, что предлагали многие лекари-недоучки. С другой — то, что кроме визитов по делу, юному графу взбрело в голову дружить с дочерью язычницы, вызывало в семье явное неодобрение, но они не придумали способа помешать мальчику это делать — он умудрялся с поразительной изворотливостью избегать наказаний и запретов.

Тем временем, солнце скрылось за лесом, погрузив в сумерки графские владения.

* * *

Монмен, Франция

Год 1348 от Рождества Христова

Небольшая деревушка Монмен этим мрачным днем походила на живую иллюстрацию к Страшному Суду. Черные провалы окон оставленных домов, еще недавно жилых, грязные хоженые дорожки, размытые недавним дождем, снующие повсюду крысы, отвратительный смрад разложения, окутавший все вокруг…

Вивьен Колер стоял посреди деревни, глядя на церковь Больё, близ которой немногочисленные выжившие горой сложили изуродованные тела своих друзей, знакомых и родственников.

Чума ворвалась в деревню хищным зверем и изничтожила большую часть жителей за считанные дни.

«Я должен подойти, должен убедиться… я для этого и приехал», — мысленно приказывал себе Вивьен, а ноги были не в силах двинуться с места. Его молчаливый спутник, словно почувствовав его переживания, положил руку ему на плечо. У рта и носа он держал чистый платок, чтобы не вдыхать смрад смерти, втайне надеясь, что это примитивное средство защитит от страшного мора.

Ренар по прозвищу Клещ всю дорогу задавал себе вопрос, зачем он согласился улизнуть из Сент-Уэна с Вивьеном, почему не отговорил его от этой отчаянной вылазки, он ведь изначально знал, что это путешествие сопряжено с огромной опасностью. А если они заболеют и принесут смерть в аббатство?

— Вив, — мрачно обратился Ренар, отгоняя от себя опасливые мысли. Он старался убедить себя, что Господь посылает мор за людские грехи, а лично Ренару Цирону аббат отпустил грехи и позволил ему начать новую жизнь. Воистину, мор не должен его коснуться.

«Господи, Отец наш Небесный, спаси и сохрани грешного твоего раба от этой страшной болезни!» — думал он.

Вивьена, казалось, болезнь не пугала. Он рассеянно перевел взгляд на друга, но с его губ не сорвалось ни слова. Он был бледен и выглядел совершенно потерянным.

— Вив, — покачав головой, повторил Ренар сквозь платок. — Ты не обязан туда идти, если не хочешь. Ты же это понимаешь? В деревне чума. Нам лучше уйти.

Вивьен не смог подавить волну дрожи, прокатившуюся по его телу. Переведя дыхание, он покачал головой.

— Нет… Я должен увидеть их. Должен узнать.

— Никак не возьму в толк, зачем это тебе. Есть вещи, о которых лучше не знать.

— Ты не поймешь, — рассеянно, но с удивительной верой в сказанное отозвался Вивьен. Эти слова обычно заставляли Ренара прервать разговор и угрюмо замолчать. Вивьен так и не понял, что это — один из немногих способов задеть Ренара. Возможно, стоило попросить его не поступать так, но сейчас Ренар считал, что для этого не место и не время. Возможно, когда-нибудь потом. Возможно…

Вивьен снова вздохнул, и лицо его побледнело сильнее прежнего.

— Я должен их увидеть, — повторил он, снова повернувшись к другу. На этот раз его взгляд стал более твердым и осмысленным. — Я знаю, что ты страшишься мора. Я пойму, если ты предпочтешь подождать меня за чертой Монмена. Тебе не обязательно идти туда вместе со мной.

Ренар упрямо фыркнул.

— Я обещал, что пойду с тобой. Я от своих слов не отказываюсь, знаешь же.

Вивьен благодарно кивнул, и Ренар сделал шаг вперед.

— Покончим с этим поскорее.

Они направились вперед по грязной размытой дороге. Ноги увязали в грязи почти по щиколотку, но они не обращали на это внимания. Вивьен остановился напротив двери в один из домов. Окна его казались мертвыми, безжизненными провалами. Жизнь будто выветрилась отсюда еще раньше, чем из некоторых других домов Монмена. Вивьен толкнул дверь, и та оказалась не заперта.

В доме воздух был спертым и сырым. Было холодно.

— Смертью не пахнет, — тихо произнес Ренар, замечая, что уличный смрад сюда не добрался.

— Эту дверь не открывали уже несколько дней, — упавшим голосом пробормотал Вивьен. — Здесь уже несколько дней никого нет.

Он прошелся по двум комнатам дома и не обнаружил ни малейших признаков жизни.

«Возможно, они просто спешно покинули Монмен, узнав о приближении мора?» — с надеждой спрашивал себя Вивьен. — «Они ведь страшно этого боялись. Они могли так поступить».

Но он с содроганием понимал, что его родню ждала иная судьба. Когда-то давно в приступе злости на отца за его избиения Вивьен пожелал ему смерти. После он корил себя за это и истово молился за семью, пребывая в Сент-Уэне, но нечто внутри него было уверено: он проклял своего отца, и теперь никакими молитвами этого не вытравить. Вивьен ощущал, что глубоко внутри него сидело что-то очень злое, и в тот момент, когда в его разуме родилось проклятие, это чернильно-черное нечто получило силу. Получило разрешение действовать.

Ты можешь собой гордиться. Ты ведь сам это сделал. Это ты навлек на них чуму. Ты проклял их, когда они отдавали тебя в монастырь, и они поплатились за то, что сделали, — шептало оно, словно обретя голос.

— Нет… — выдохнул Вивьен вслух, невольно покачнувшись и ухватившись за спинку стула, попавшегося под руку. Ренар тут же оказался рядом с ним.

— Вив, нам лучше уйти отсюда, — снова попросил он. — Здесь никого нет, ты прав. Твои родные могли уйти до прихода чумы. Возможно, они спаслись.

— Ты и сам не веришь в то, что говоришь, — покачал головой Вивьен. — Я должен знать точно.

Ренар устало закатил глаза, но отговаривать друга не стал: если уж ему что-то стукнуло в голову, разубедить его в этом было невозможно.

Они двинулись дальше по дому, осматривая все вокруг и пытаясь отыскать хоть какие-то признаки недавнего пребывания здесь семьи Вивьена.

Ничего.

— Что дальше? — спросил Ренар, вновь оказавшись на пороге.

Вивьен рассеянно поводил глазами по деревне. Завидев одного из своих старых знакомых, он жестом попросил Ренара стоять на месте.

— Я сейчас, — сказал он, и голос его дрогнул. Вивьен почти бегом понесся по грязной дороге в сторону церкви и замер в двух десятках шагов от смердящей кучи тел. Это зрелище вблизи заставило его обомлеть: жуткие бубоны, покрывшие лица несчастных, вызвали в нем невольный приступ тошноты, с которым он с трудом сумел сладить, чтобы обратиться к истощенному молодому мужчине. Тот с потухшим взглядом шел к нему навстречу.

— Тьерри! — окликнул Вивьен.

Мужчина прищурился, словно пытаясь узнать представшего перед ним черноволосого юношу. Ему потребовалось несколько мгновений, чтобы сориентироваться.

— Ох… ты же… сын Грозного Робера, верно? Вивьен. — Имя он произнес с неуверенностью и легкой вопросительной интонацией. — Слышал, ты же в монахи подался.

Вивьен кивнул, стараясь дышать как можно реже. Смрад разложения здесь был просто невыносим.

— Да… да, я до сих пор в монастыре. В Сент-Уэне, недалеко отсюда. Отлучился, когда узнал о болезни. Тьерри, как давно здесь чума? Сколько человек погибло?

Взгляд мужчины потускнел еще сильнее.

— Большинство умерло. Чума здесь уже три недели. Моя Мари тоже померла. Два дня тому назад.

Вивьен сочувственно опустил голову.

— Да смилостивится Господь над ее душой, — произнес он, искренне вознося молитву Богу. — Тьерри, ты не знаешь, что сталось с моей семьей? Я заходил в дом — там пусто. Как будто уже несколько дней никого не было. Они… тоже…

Тьерри печально опустил голову.

— Дом пуст уже несколько недель, а не дней, — сокрушенно проговорил он. — Я соболезную, Вивьен. Их мор забрал первыми. После этого начали гибнуть и другие.

Это ты накликал проклятье на целую деревню своей злостью! Помни об этом! — снова заговорил назойливый, вкрадчивый голос внутри него. Вивьен потряс головой, чтобы избавиться от него. По всему телу вновь прокатилась волна дрожи, внутри зародилось тягучее болезненное чувство. Душой завладели вина и страх.

«Это сделал не я. Я не мог.

Или мог?»

— Я должен идти, — устало проговорил Тьерри. — А тебе лучше держаться отсюда подальше. Даст Господь, мор не тронет тебя. Помолись за меня, Вивьен.

— Да… — отрешенно ответил юноша. — Да, я… обязательно. Храни тебя Бог, Тьерри.

Мужчина кинул и направился вглубь деревни.

С опущенными плечами Вивьен зашагал обратно к порогу своего родного дома. Ренар ждал его, все еще держа платок у рта. Заметив выражение его лица, он покачал головой.

— Мне жаль, Вив. Боюсь, теперь мы можем только помолиться об упокоении их душ.

— Да, — снова отрешенно отозвался Вивьен. — Нужно уходить.

— Здравая мысль, — мягко поддержал Ренар.

Они направились прочь из Монмена.

В голове Вивьена продолжали стучать слова Тьерри: «Их мор забрал первыми».

«Первыми».

Вивьен хорошо помнил, что подумал об отце, когда тот, сурово всыпав сыну розг, приказал ему отправляться в монастырь. «Да будь ты проклят со своим монастырем! Боишься мора — от него и издохнешь!» — со злостью подумал Вивьен тогда.

Все детство он раздражался, когда кто-то звал его тем же прозвищем, что и отца. Colère. Гнев, грозность, ярость… Вивьен думал, что ему это прозвище ни в коем случае не подходит, он не считал себя подверженным вспышкам ярости, он был гораздо спокойнее своего отца. Внешне.

«И все же внутри злость всегда казалась мне всеобъемлющей. Я не умел с ней справляться и мог пожелать человеку зла — не вслух, но мысленно. Неужели это могло исполниться? Неужели Господь мог допустить, чтобы это исполнилось?»

Вивьен был в ужасе от этой мысли. Он хотел забыть ее навсегда и никогда к ней не возвращаться. Как никогда и не возвращаться к этому всепоглощающему чувству. Он твердо решил, что ближайшие несколько месяцев будет ежедневно молиться Богу, чтобы Он помог ему сдерживать гнев. Возможно, придется даже исповедоваться в этом аббату Лебо… после того, как тот всыплет им с Ренаром за побег, разумеется.

— Ох и попадет нам сегодня, — задумчиво протянул Ренар.

— Я возьму вину на себя, это ведь было моей идеей, — покачал головой Вивьен.

— Сбежали-то вместе, — не согласился Ренар. — Отвечать за это тоже будем оба. Ты как будто аббата не знаешь! Он ни одному из нас этого с рук не спустит. Впрочем, я знал, на что шел.

— Спасибо, Ренар, — отозвался Вивьен, вновь погружаясь в свои мысли.

‡ 1349 ‡

Аббатство Сен-Пьер-сюр-Див, Франция

Год 1349 от Рождества Христова

Два молодых человека спешились и тщетно попытались прикрыть лицо от хлещущего дождя капюшонами сутан. Сандалии на босу ногу приземлились в грязь размытой дороги перед воротами аббатства Сен-Пьер-сюр-Див, и юноши одновременно поежились от холода, успевшего окутать их по дороге сюда.

— Тьфу ты, твою мать! — сплюнув за землю, выругался Ренар. — Вот мерзость! Пережить чуму, чтобы сдохнуть оттого, что промочил ноги? — Он с негодованием уставился на грязь, окрасившую кожу до щиколоток, и, попытавшись стряхнуть ее, умудрился зажать сутану между пяткой и подошвой, едва не упав.

Вивьен подхватил его под руку, помогая сохранить равновесие. Капюшон слетел с лица, и Ренар вновь выругался.

— Чума еще свирепствует, — резонно заметил Вивьен. — Рано заявлять, что мы ее пережили.

— Твоя правда, — нехотя прокряхтел Ренар. Он подумал снова надвинуть на лицо капюшон, но тут же понял, что толку от этого никакого — они с другом успели вымокнуть до нитки, пока добирались сюда. Вместо того он поправил простой веревочный пояс сутаны и понуро уставился в запертые ворота.

Из огромного аббатства Сен-Пьер-сюр-Див, раскинувшегося к востоку от реки Див, вот уже несколько месяцев не было никаких вестей. Агенты руанского отделения инквизиции сообщили епископу Лорану, что монахи не выходят на связь и то ли погрузились в затворничество, испугавшись чумы, то ли…

Другие варианты агенты предпочли не озвучивать.

Молодой и деятельный епископ Кантильен Лоран решил не медлить с проверкой и поручил своим новоявленным помощникам, чуть меньше года назад упорхнувшим из-под опеки аббата Лебо, объехать территории нескольких монастырей по всей Нормандии и выведать, что там происходит. Тридцатичетырехлетний францисканец необычайно рано занял пост руанского инквизитора, совместив его с епископской кафедрой. Мало кто верил, что он продержится на нем долго. Мало кто верил, что он — активный и интересующийся делами епархии — вообще переживет смутное время разгула мора. Однако, похоже, планы Кантильена Лорана были несколько иными, и Господь пребывал на его стороне.

Прощаясь с подопечными, Его Преосвященство, казалось, не верил, что увидит их снова. Болезнь, вспыхнувшая год тому назад, все еще свирепствовала во Французских землях, унося с собой множество жизней. Мор повергал в ужас людей по всему миру, заставляя кого-то наложить на себя руки в страхе перед муками болезни, других — пуститься в бега в попытках скрыться от чумы, третьих — вести затворнический образ жизни, а четвертых — отвернуться от Бога и обратиться к сатане, потому что они считали, что настал конец света, а дорога в Рай им явно не открылась.

Последние случаи для Церкви в эти тяжелые годы были наиболее опасными. Инквизиция, будучи самой рьяной блюстительницей истинной веры, должна была не допустить случаев отречения монахов от Господа. И, разумеется, не допустить, чтобы вести об этом — если такие случаи имели место — разнеслись по округе.

— Как думаешь, они вообще живы? — мрачно спросил Ренар, откидывая с лица налипшие светлые волосы. Втайне он радовался тому, что судья Лоран забрал их с другом из Сент-Уэна до того, как их постригли в монахи. От своего насмешливого отношения к тому, как у старших монахов и аббата Лебо выглядела тонзура, он так и не избавился, сколько наставники над этим ни бились.

— Трудно сказать, — пожал плечами Вивьен. Он старался не показать своего волнения, однако лицо его выдавало напряжение.

Не заметив никого, кто мог бы увидеть их у ворот, юноши приготовились к худшему. Вивьен первым подошел к воротам и настойчиво постучал в них, надеясь на отклик.

Ничего не произошло.

— Что мы скажем Его Преосвященству, если просто не сможем сюда попасть? — спросил Ренар, перекрикивая шум дождя. — Он ведь нас проверяет этим заданием, да? А если не справимся? Выгонит?

Вивьен поморщился от потока вопросов, на которые у него не было ответа.

— Лучше нам этого не проверять, — лаконично заметил он, вздохнув. — Неудача Лорана не устроит. Он, по-моему, не из тех, кто довольствуется малым.

— Лоран, — передразнил друга Ренар. — Говоришь о нем так, будто он тебе непутевый родственник. А он, вообще-то, епископ.

— Спасибо, что напомнил, — буркнул Вивьен, постучав в ворота снова. — Сути это не меняет: малым довольствоваться он не привык. А значит, придется как-то туда попасть.

Вивьен поднял глаза, словно прикидывая, как высоко тянется каменная стена. Неприступной крепостью аббатство назвать было сложно…

— И как же? — проследив за взглядом друга, спросил Ренар. — По стене, что ли, взбираться? В дождь? В сандалиях? — Он фыркнул. — Тогда мы сдохнем, переломав себе шею.

Вивьен закатил глаза.

— Погоди ты. Я думаю.

Стоя под дождем, Ренар нетерпеливо переступал с ноги на ногу, готовый недовольно фыркать вместе с промокшими лошадьми. Вивьен осматривал округу в поисках наиболее успешного приступа в стене. Вскоре ему бросилось в глаза несколько небольших выбоин в камне, располагавшихся так, что по ним можно было взобраться. Если повезет.

— Подсадишь? — воодушевленно спросил Вивьен.

— Ты всерьез решил лезть по стене? — округлил глаза Ренар. — В сандалиях?

— Есть другая обувь? — скривился Вивьен.

— Откуда же?

— Я так и думал. А идеи получше есть? — Когда Ренар промолчал, Вивьен самодовольно осклабился. — Отлично. Тогда подсади.

Ренар неохотно последовал за ним к нишам. Подставив сложенные ладони, он помог другу подтянуться наверх, крякнув от тяжести.

— У тебя все, что должно было уйти в рост, ушло в вес, что ли? — спросил он.

— Я ненамного тяжелее тебя, — бросил Вивьен.

— Я бы поспорил…

— Тогда радуйся, что я ниже. Представь, что было бы, будь мы еще и одного роста!

Ренар картинно застонал, представив это.

Вдруг сквозь шум дождя послышался скрип, за которым последовало недовольное тихое ржание лошадей. Небольшое смотровое окошко в тяжелых воротах приоткрылось, и в нем замаячило чье-то лицо, скрытое капюшоном черной сутаны — чуть темнее, чем одеяние молодых взломщиков.

— Кто здесь? — прозвучал надтреснутый голос, отвлекший на себя внимание Ренара. Он ослабил напряжение в руках, под весом ноги Вивьена они тут же расцепились, и последний с хлюпающим звуком упал в грязь под стеной.

Бенедиктинец постарался разглядеть их из смотрового окна, но пока видел только лошадей. Миг спустя в его поле зрения показался насквозь вымокший Ренар, а за ним поднялся из грязи Вивьен, потирая ушибленную поясницу.

— Кто вы такие? — напряженным тоном спросил монах.

— Инквизиция! — с гордой горячностью хором выкрикнули юноши, нелепо оправив сутаны.

Ренар вышел вперед, угрожающе прищурившись.

— Явились с проверкой. Руанское отделение инквизиции уже несколько месяцев не получало от вас вестей, хотя мы пытались с вами связаться.

— Руанское отделение? — тупо переспросил монах.

— Как тебя зовут? — перехватил инициативу Вивьен.

Монах окинул его оценивающим взглядом с ног до головы. Вымокший, с налипшими на лицо черными волосами и по-юношески резкими чертами лица, со стекавшей по щиколоткам грязью, он был последним, кто мог сейчас произвести впечатление грозного представителя Святого Официума.

— Брат Стефан, — помедлив, представился монах. — А вы… представляете руанское отделение инквизиции?

Казалось, у него на языке вертелось замечание: «выходит, у инквизиции в чумные времена дела так же плохи, как везде», но он этого не сказал.

— Так и будешь стоять, глядя, как твои братья во Христе мокнут под дождем, и не предложишь кров? — взглянув на монаха исподлобья, спросил Ренар.

Брат Стефан поджал губы и оглянулся за спину. Через небольшой просвет смотрового окна невозможно было различить, на что именно он смотрит.

— Погоди, друг, — Вивьен положил Ренару руку на плечо и подошел вплотную к смотровому окну. — Брат Стефан, я брат Бенедикт, это брат Марк. — Он назвал их имена, данные при крещении. — Мы были послушниками доминиканского ордена в аббатстве Сент-Уэн близ Руана. Нас взял на службу Его Преосвященство Лоран год тому назад. Да, мы представляем руанское отделение инквизиции, но сейчас — как твои братья во Христе — просим укрыть нас от дождя. Мы удивлены, что ты медлишь, брат.

Говорил Вивьен дружелюбно, но на последних словах в его голосе послышалась приправленная подозрительностью угроза.

Брат Стефан поджал губы, вновь оглянулся и кивнул.

Смотровое окно закрылось, а затем послышался скрип петель. Ворота начали отворяться — непростительно медленно.

Вивьен и Ренар взяли своих лошадей под уздцы и нетерпеливо перемялись с ноги на ногу, ожидая, когда можно будет попасть на территорию аббатства. Теперь, когда они знали, что здесь остался хоть кто-то живой, они уже могли считать задание епископа Лорана успешно выполненным.

Брат Стефан держался напряженно и испуганно, пока вел лошадей к конюшне. Вивьен и Ренар двумя мрачными тенями следовали за ним. Они с удивлением отметили, что других лошадей в конюшнях нет.

— А где остальные лошади? — спросил Вивьен, нахмурившись. — И вся остальная скотина. Здесь тихо, как в могиле.

Брат Стефан поежился.

— Чумные времена оказались тяжелы для нашей обители, — пробормотал он. Глаза его неуверенно забегали. — Живой скотины и птиц давно не осталось.

Ренар и Вивьен переглянулись, но других вопросов предпочли не задавать. По крайней мере, пока. Сейчас им обоим не терпелось обогреться и переодеться во что угодно — хоть в шутовские наряды — лишь бы в сухое.

Пристроив лошадей, брат Стефан пообещал заняться ими чуть позже.

— Вас нужно переодеть, — кивнул он. — Иначе заболеете. — Немного помедлив, он добавил: — И осмотреть. Если на вас есть бубоны…

Юноши понимающе кивнули. Договаривать было незачем.

— Мы здоровы, — заверил Ренар. — Но будем простужены, если и впрямь не переоденемся.

Брат Стефан кивнул.

Он отвел их в северо-восточную часть территории аббатства, где располагалась церковь, а за ней — монашеские кельи. По пути им не встретилось больше ни одного монаха.

— Сколько людей осталось в живых? — осведомился Вивьен, нахмурившись.

— Тридцать три, — тут же отозвался брат Стефан. — Включая аббата Иоана и меня. Они много времени проводят в молитвах, — поспешно добавил он. — Молятся… Господу, чтобы он прекратил мор.

— Похоже, это не очень помогает, — поморщился Ренар, закатив глаза. По пути сюда они с Вивьеном решили держаться на безопасном расстоянии от показавшейся вдали толпы флагеллантов. Их мрачная процессия, мерно секшая себя плетьми с крюками до кровавых ошметков, произвела на юных инквизиторов неизгладимое впечатление. — Чума — не кара Господня. Это болезнь, и лечить ее должны лекари.

Брат Стефан ничего на это не ответил. Он открыл юношам одну из келий и удалился. Вскоре он вернулся с одной свечой, двумя бенедиктинскими сутанами и небольшим мешочком. Юноши поспешили переодеться, попутно позволив брату Стефану убедиться в отсутствии бубонов. Лишь после этого монах протянул им небольшой мешочек, который держал в руках. В нем оказалось сушеное мясо.

— Боюсь, мы мало чем можем поделиться, братья, — смиренно сказал он. — Запасы наши скудны.

— Мы понимаем, — благодарно кивнул Вивьен. — Спасибо тебе.

«Интересно, откуда мясо, если живой скотины не осталось?» — подумал он. — «Старые запасы?»

Его занимали и другие вопросы о делах аббатства, задать которые он не спешил.

— Поспите здесь, наберитесь сил. Я принесу немного вина, — улыбнулся брат Стефан. Улыбка казалась немного нервной. — О делах, думаю, сможем поговорить утром.

Вивьен и Ренар молча выждали, пока он вернется с вином, снова отблагодарили его и закрыли дверь в келью. Воцарилась почти гробовая тишина.

Пока Вивьен отирал вымазанные в грязи ноги, Ренар уже налегал на предложенное сушеное мясо. Однако, как только Вивьен заметил, что друг тянется к кувшину с вином, он тут же предостерегающе выставил руку вперед.

— Погоди! Не пей! — прошипел он.

Ренар недовольно нахмурился, однако пригубить вино не спешил.

— Если ты задумался о том, что мы сильно опустошим запасы аббатства, то это самый неблагоприятный момент для таких мыслей, — проворчал он.

— Да погоди ты! — Вивьен приблизился к другу и заговорил так тихо, что тому пришлось напрягать слух: — Вот представь: к тебе ни с того ни с сего нагрянула инквизиция, пусть и в лице желторотиков вроде нас с тобой. Твоя реакция?

Ренар передернул плечами.

— А ко мне-то…

— Да тише ты! — шикнул на него Вивьен.

Ренар недовольно поджал губы, но тоже зашептал:

— А ко мне-то за что? Я ничего такого не сделал. Я уже не уличный вор, я Божий слуга, — ухмыльнулся он.

— А наш брат Стефан разве нет? — парировал Вивьен. — Подумай, друг, ничего ли не показалось тебе странным в поведении этого человека.

Ренар крепко задумался.

— Ну…. он… ничего не сказал по поводу попыток связаться с аббатством. Он как будто пропустил это мимо ушей.

— Как минимум, — удовлетворенно кивнул Вивьен. — Неужто все гонцы умирали от чумы, так и не добравшись сюда? Что, ни один не доехал? — Он покачал головой. — А если кто-то из них добрался? А если многие добрались?

— И куда они, по-твоему, делись?

Вивьен пожал плечами, не желая строить предположений.

— Не знаю. Но заметь вот, что: Стефан не выглядел удивленным, когда ему сказали, что с аббатством пытались выйти на связь, и он ничего не уточнял. Зато, из какого мы отделения, он переспросил несколько раз. Инквизиция его интересовала гораздо больше. А по каким вопросам является инквизиция?

— По вопросам ереси, — пожал плечами Ренар.

— И как обычно на такой визит реагируют люди?

— Напряженно, но он и был напряжен.

— А еще? — не унимался Вивьен. Ренар недовольно сложил руки на груди.

— Я не знаю, какого ответа ты ждешь. Скажи сам! — почти обиженно сдался он. Вивьен примирительно кивнул.

— Общение с инквизицией готовы перепоручать кому угодно другому. Особенно, если есть ответственное лицо, которое обязано решать такие вопросы. Но Стефан не повел нас к аббату Иоану. Он просто оставил нас на ночлег в монашеском крыле, где больше ни одного монаха мы не встретили, принес еду и вино и поспешил удалиться. Может, я неправ, но о том, что «поговорить о делах можно и утром» он говорил так, будто никаких разговоров не ждет.

Ренар прищурился.

— К чему ты клонишь? Что вино отравлено, что ли?

Вивьен пожал плечами.

— Я бы не стал этого исключать.

Ренар покачал головой.

— Вив, ты, по-моему, видишь опасность там, где ее нет. Это перепуганные чумой монахи. По мне, так эти бичующиеся — намного хуже.

— Стефан сказал, что вся скотина у них давно передохла. Откуда тогда мясо?

— Запасы, — пожал плечами Ренар.

— Этот человек держался нервно и не хотел пускать нас в аббатство, где пустует множество келий. Потом пустил, оставил лошадей в конюшне, но никого не позвал о них позаботиться, хотя на территории тридцать три человека, и кто-то должен заниматься хозяйством. Затем Стефан поспешил разместить нас и принести нам вина и сушеного мяса, которого едва ли хватает на три десятка человек. Я понимаю, что все может обстоять именно так, но, — он покачал головой, — не знаю… он как будто боялся нас спугнуть.

Ренар приподнял брови.

— Вив, это сущая околесица.

— Хорошо, — согласился Вивьен. — Приведи мне контраргументы, распиши, почему я не могу быть прав, и тогда можешь рисковать и упиваться вином. Идет?

Несколько мгновений Ренар тяжело размышлял. Затем устало вздохнул: аргументов, которые разбили бы теорию Вивьена в пух и прах, у него не нашлось.

— Ладно, что предлагаешь?

— Затаиться, — серьезно кивнул Вивьен, говоря едва слышным шепотом. А потом — разведать тут все. Лоран сказал нам в случае опасности оставлять метки на колоннах или стенах с западной стороны монастырей. Условный сигнал, что мы здесь побывали, на случай, если… — Он предпочел не заканчивать. Хмуро кивнувший Ренар прекрасно понял, о чем речь. На случай, если мы отсюда живыми не выберемся.

Отбросив мечты промочить горло вином, Ренар хмуро лег на жесткую койку, плотнее укутавшись в неподходящую ему по размеру сутану бенедиктинца, и стал ждать.

* * *

Они ждали церковных колоколов, которые должны были отзвонить Вечерню. Однако прошло более двух часов, а звона так и не было.

— Может, у них звонарь от чумы умер? — предположил Ренар, предпочтя говорить шепотом.

— Если б сюда проникла чума, вряд ли тридцать три человека сумели бы выжить. Нет, тут что-то другое, — ответил Вивьен. — Нужно осмотреться. Сейчас, мне кажется, самое время.

Не говоря больше ни слова, они поднялись с коек и осторожно подошли к двери. Вивьен потянул на себя ручку и поморщился от скрежета петель, эхом разнесшегося по коридору монашеской обители. Ренар вжал голову в плечи, также прищурившись от громкого звука.

— Как думаешь, слышал кто? — шепнул он.

— Тссс, — отозвался Вивьен, приставив указательный палец к губам, и кивнул вглубь коридора. Ренар молча последовал за ним.

Крадучись, они миновали два поворота, двигаясь в сторону церкви.

— Может, звонаря у них и нет, но на службе монахи быть обязаны, — хмуро прошептал Вивьен. — Если их там нет…

Он не стал договаривать.

Они осторожно выбрались из монашеской обители, но по дороге в церковь замерли, вжавшись в стены.

Территорию монастыря прорезал крик умирающего животного, почти сразу оборвавшийся булькающим звуком. В едва погибшем животном юные инквизиторы безошибочно угадали одну из лошадей, на которых сюда прибыли.

— Твою мать! — прошипел Ренар.

— Теперь веришь моей мнительности? — невесело усмехнулся Вивьен.

Они затаились за поворотом. Вивьен, набросив на лицо несколько прядей волос, чтобы темнота лучше скрывала его, осторожно вглядывался во тьму.

— Что там?

Вивьен шикнул на друга. Из конюшни вышло три монаха. Один из них держал масляную лампу, другой — большой таз, который он нес, будто боялся расплескать его содержимое. Вивьен без труда понял, что за жидкость там содержится.

— Кровь, — шепнул он. — У них полный таз лошадиной крови. Они несут ее в церковь. Что-то мне подсказывает, что вряд ли это классическая месса.

Ренар поморщился и перекрестился.

— Вот зараза! — вместо молитвы произнес он.

— Нам нужно выбираться отсюда, — тихо сказал Вивьен. — И доложить Лорану.

— Как мы уйдем?

Вивьен огляделся. На стенах с множеством арочных проходов на подвесах он заметил несколько факелов, которые сейчас не горели. Быстро подбежав к одному из них, он, встав на цыпочки, вынул его и проверил в руке на тяжесть.

— Будем пробивать себе путь, — ответил он. Ренар недоуменно уставился на него, но друг, похоже, говорил совершенно серьезно. Неизвестно, был ли у него дальнейший план. Как они будут добираться в такой ливень до Руана? Или до ближайшей деревни, где смогут найти лошадей или хотя бы одну? Как им вдвоем выстоять против тридцати трех монахов, обратившихся верой к дьяволу?

Ренар глядел на Вивьена и понимал, что ответов на эти вопросы у него нет. Однако нет и растерянной, беспомощной трусости, с которой друг молча ожидал бы расправы, рыдая в подушку. Ренар криво ухмыльнулся и снял со стены второй факел.

— Вот этим? — с нервной усмешкой прошептал он.

— А что? Инквизиция — с факелами… почему бы и нет?

— Тсс! — Ренар шикнул на него и вжался в стену, услышав что-то снаружи.

Вивьен тоже затаился, взяв факел наизготовку, точно дубину.

В их сторону двигались два человека. Их шаги с трудом можно было различить за шумом непрекращающегося ливня.

— … должны были уснуть около двух часов назад. — Голос, похоже, принадлежал брату Стефану. — Если они пили вино — а они его пили, потому что выбились из сил с дороги — то уже спят, с ними не будет проблем, — донеслось до Вивьена, и он с укоризной покосился на друга.

«Говорил тебе, не пей вина», — самодовольно подумал он, произнося то же самое одними губами. Ренар закатил глаза.

— Значит, брат Ранульф будет следующим? — поинтересовался второй монах у Стефана. — Без него те, кто не покорился воле аббата Иоана, потеряют лидера.

— Если аббат не распорядится принести его в жертву третьим, то да. Брат Ранульф дождется следующего раза. Видения аббата…

Стефан не договорил. Вивьен, заслышав, что они приближаются к арочному проходу, по бокам которого затаились они с Ренаром, кивнул другу и первым ринулся в атаку. Ренар последовал за ним, обрушиваясь на неизвестного монаха.

Стефан коротко вскрикнул и тут же умолк, оглушенный ударом факела. Его тело безвольно осело на землю, из раны на промятом от удара виске полилась кровь. Рядом со Стефаном после недолгого сопротивления упал и второй монах, которому Ренар сначала попал по ключице.

Вивьен тяжело дышал, держа в руках факел. Округленными глазами он смотрел на лицо Стефана и чувствовал небывалый прилив сил. То злое чувство, что он давил в себе все эти годы, казалось, нашло выход и ликующе завопило, требуя новой крови.

«Нет, так нельзя», — укорил себя Вивьен.

— Надо перетащить их, — сказал он, неуклюже втолкнув факел за веревочный пояс сутаны.

— Вывалится, — кивнул Ренар на факел, хватая поверженного монаха под мышки и втаскивая его в арочный проход.

— Согласен, кожаный ремень был бы лучше, — прокряхтел Вивьен, таща брата Стефана. — Зато веревки на их сутанах сгодятся для связывания. Давай, пока они не пришли в себя.

Ренар принялся снимать веревочный пояс с сутаны неизвестного монаха, наблюдая за тем, как Вивьен проделывает то же самое со Стефаном. На миг Ренар замер и прищурился. В темноте он не мог с уверенностью сказать, что видит, но…

— Вив… — тихо обратился он, вглядываясь в лицо Стефана.

— Что?

— Погоди. — Связав незнакомого монаха по рукам, Ренар подошел к Стефану и приложил ухо к его груди. Затем постарался сквозь шум дождя расслышать дыхание. Удостоверившись в своих мыслях, он встал и покачал головой. — Этого нет нужды вязать. Он мертв.

Вивьен замер.

— Мертв? — Он округлил глаза, отшатнувшись от мертвеца на два шатких шага. — Но… как же он… я не… я не мог…

— Вив! — Ренар подошел к нему и стиснул его плечо, сурово заглянув ему в глаза. — Слушай, сейчас не время, ясно? Ты был напуган. Ты сильно ударил. Это случайность. Ты не хотел этого.

— Я…

Нет, ты хотел этого. Еще как хотел! Как со своей семьей, которую ты обрек на смерть своим проклятьем. Люди вокруг тебя всегда будут умирать, — произнесло что-то в его голове. Чернильно-черная гадость, которую он всегда чувствовал, взметнулась внутри него, и он ощутил страшный приступ дурноты.

— Вив! — Голос Ренара сумел вырвать его из оцепенения. — Этого, — Ренар кивнул в сторону второго монаха, — лучше связать по рукам и ногам. Используй второй пояс. Потом оторви кусок капюшона у Стефана, заткнем монаху рот. — Он кивнул, в подтверждение своих слов.

Вивьен дрожащими руками выполнил указания. Как ни странно, спокойствие друга помогало ему не растерять самообладание. Спокойствие и полное отсутствие осуждения.

— Теперь я убийца, — тихо произнес Вивьен.

— Ты инквизитор, на которого напали, — покачал головой Ренар. — А он — еретик и, похоже, поклоняется сатане. Ты все сделал правильно.

Вивьен прерывисто вздохнул.

— Ты довольно спокойно реагируешь на убийство, — заметил он. — Тебя ничто не пронимает, да? — На его лице показалась нервная усмешка.

— Пожил бы на улице с мое, понял бы, — криво усмехнулся Ренар.

Они закончили связывать монаха и спрятали его в нише в стене. Мертвеца оставили лежать прямо посреди коридора.

— Идем. Они говорили о каком-то брате Ранульфе, который «будет следующим». — Вивьен покачал головой. — Похоже, тридцать три человека во главе с аббатом заперли где-то всех несогласных и теперь поочередно приносят их в жертву.

Ренар вдруг поморщился.

— Твою мать, мясо! — воскликнул он, забыв о необходимости шептать. — Скотина-то у них давно издохла! Ты же не думаешь, что… что гонцы или…

— Лучше и тебе не думать, — скривился Вивьен.

— Так я теперь, выходит, каннибал?

— Моли Господа, чтобы это все же оказалась конина.

— По-моему, меня сейчас стошнит, — простонал Ренар.

— Ладно, значит, тебя можно пронять.

Связанный монах пошевелился и промычал через обвязанную вокруг рта материю нечто невнятное.

— Гляди, очухался, — заметил Ренар, переводя на него внимание.

Вивьен кивнул другу на связанного монаха, а сам присел возле тела Стефана, решив обыскать его.

— Что ты делаешь? — спросил Ренар.

— А вдруг у него оружие есть?

Ренар только пожал плечами, присев рядом со связанным. Взгляд у того прояснился и тут же преисполнился страха и боли — похоже, удар факелом по ключице оказался сильным и повредил кость.

— Ну что, дружок, очнулся? Что там у вас с братом Ранульфом? Что задумал аббат Иоан? Что вообще творится у вас тут, черти вас забери? Рассказывай, если жить хочется, а то присоединишься в аду к брату Стефану.

Монах в ужасе замычал, взглянув на бездыханного собрата.

Ренар убрал полоску ткани ото рта связанного и угрожающе кивнул.

— Завопишь слишком громко, размозжу голову, понял?

У монаха заблестели глаза. Он энергично закивал, тут же сморщившись от боли в ключице, и замер, быстро и часто дыша.

— Когда началась чума, мы заперлись в аббатстве в надежде пережить мор, — пролепетал он. — Сначала все шло хорошо, но потом запасы истощились. Те, кто выходил в ближайшие деревни, иногда заболевали прямо там. Мы боялись, что мор распространится по аббатству, но Преподобный Иоан, — монах поморщился, — он сказал, что ему было видение. Он заключил договор с сатаной, чтобы мор обходил аббатство стороной, и пообещал, что человеческие жертвы уберегут нас от болезни. Он сказал, что Господь оставил землю, и теперь остается только поклониться сатане, чтобы избегнуть страшных мук.

Вивьен не нашел у покойника никакого оружия и присел рядом с Ренаром на колени перед связанным монахом.

— Как тебя зовут?

— Брат Фома.

— Так вот, брат Фома, это — самая жуткая околесица, которую мне доводилось слышать, — хмыкнул он. — Дай, помогу тебе свести твой рассказ к сути. Аббатство разделилось, не так ли? На тех, кто последовал за Иоаном и присягнул сатане, и тех, кто был против этого. Полагаю, упомянутый вами брат Ранульф — один из противников. И их лидер.

Фома вновь осторожно кивнул. Ренар удивленно посмотрел на друга, понимая, что тот с удивительной легкостью схватывает общую картину происходящего. Тем временем Вивьен продолжал расспрос:

— Где их держат?

— В подземелье, — сглотнув, ответил Фома.

— Сколько там человек?

— Сорок два. Остальные… не пережили прошлый год.

Вивьен поджал губы.

— А остальные ваши, — он скривился на этом слове, — которые поклонились сатане. Где они? В церкви?

— Сейчас месса, — кивнул Фома. — Аббат Иоан проводит ее. Мы должны были… — он помедлил, размышляя, стоит ли раскрывать молодым инквизиторам свои планы, — привести на нее вас.

— Тоже, надо думать, для жертвоприношения? — нервно хохотнул Вивьен.

Фома поджал губы и кивнул — едва различимо.

— Вас должно было одурманить вино, которое дал Стефан, — произнес он извиняющимся тоном.

— О, ну это существенно меняет дело, — усмехнулся Вивьен, тут же посерьезнев. — Что в нем? В вине.

Для пущей убедительности он с силой сжал поврежденную ключицу монаха.

— Я не знаю! — захныкал Фома. — Аббат Иоан приказал это дать! Это сатана нашептал ему рецепт зелья…

— Чушь! — практически выплюнул это слово Ренар. — Монахи много веков писали трактаты о травах. Наверняка, Иоан просто знал, из чего приготовить это зелье, а от вас рецепт держал подальше.

— Откуда тебе знать? — прошипел Фома, глаза его фанатично блеснули.

— Для вас усыпить инквизиторов было бы делом путным, — ответил Ренар, осклабившись. — А дьявол еще никому ничего путного не присоветовал. Поверь, я жил там, где его козни знают лучше, чем где-либо. Я понимаю, о чем говорю.

Вивьен воодушевленно улыбнулся этой проникновенной речи и продолжил свою линию расспроса.

«Или это уже можно называть допросом? Как там было у Бернара Ги?» — подумал он вскользь.

— Сколько оружия у ваших монахов?

— Ритуальный нож — у аббата Иоана, — осторожно ответил Фома.

— А еще?

— Мы монахи, а не рыцари, — обиженно воскликнул связанный.

— Вы и не монахи уже, — фыркнул Вивьен. — Вы еретики.

Фома испуганно сжался, услышав это от пусть столь юного, но все же инквизитора, и замычал.

— Тем лучше, что оружия у вас мало, — заключил Вивьен и распрямился. Он снова взял ныне не горящий факел и кивнул Ренару. — Их всего тридцать три, насколько мы знаем. Теперь — тридцать один.

— На двоих — все равно многовато, — резонно заметил Ренар.

— Так или иначе, нам надо освободить узников. Там сорок два человека. Возможно, хоть кто-то из них способен будет взять в руки оружие и помочь нам.

Ренар вновь повернулся к Фоме.

— Пока я тебя этой дубинкой снова спать не уложил: как пройти в подземелье? — с дружественной улыбкой спросил он. — И у кого найти ключи от помещений, где держат узников?

— Ключи у аббата Иоана. Он носит их с собой.

— Плохо, — поджал губы Вивьен. — Значит, брату Ранульфу придется подождать. А нам — справляться вдвоем.

Поняв, что от Фомы толку больше нет, Ренар вновь нанес удар ему по голове, и тот лишился чувств.

— Идем. Пора на мессу, — сказал он.

Они пробрались ко входу в церковь, проклиная заливающий в сандалии дождь. Каждый из них грезил по возвращении в Руан — если таковое состоится — выпросить у епископа Лорана возможность сменить сандалии на более плотную обувь, а веревочные пояса на кожаные ремни. Если Его Преосвященство и дальше хочет отправлять их на выездные задания, придется ему пойти на уступки.

Из нефа в притвор лился певучий голос аббата.

— Что будем делать? — шепнул Ренар.

— Мы ведь одеты, как бенедиктинцы, — заметил Вивьен и убрал первый факел себе за спину, закрепив его поясом.

* * *

Голос аббата Иоана замер, когда дверь открылась, и в основной неф втолкнули одного инквизитора. Светловолосый, похоже, все еще не пришел в себя от действия вина. Он непонимающе мотал головой, стоя на четвереньках, и бубнил нечто неясное. В тусклом свете свечей, освещавших лишь алтарь и часть боковых нефов, было толком не различить, кто из посланных за инквизиторами монахов отчего-то не вернулся. Разве что по телосложению…

— Брат Стефан! — обратился Иоан с кафедры к человеку, лицо которого было скрыто капюшоном. — Где вторая жертва? Хозяин не станет ждать слишком долго!

Человек в капюшоне склонил голову.

— Брат Фома ищет его. Второй инквизитор не пил вина, он сбежал, — изображая голос, максимально похожий на брата Стефана, ответил Вивьен.

Старый аббат — полный и обрюзгший седовласый старик с сероватой кожей, давно не видевшей дневного света, кивнул нескольким монахам, и те направились в сторону вошедших.

В этот момент Ренар резко вскочил, вытянув руку в сторону. Вивьен извлек из-за спины два факела, которые прятал за поясом, и один перекинул другу.

— Святая инквизиция! — наперебой закричали они, ринувшись, как оголтелые, на растерявшихся монахов.

Казалось, опешил даже аббат Иоан.

Ренар и Вивьен, давая волю всей накопившейся в них юношеской дури, молотили из стороны в сторону импровизированными дубинками, выбивая противникам зубы и ломая кости.

Похоже, среди поклонников сатаны у Иоана было не так много верных сторонников, и, когда авторитет лидера едва пошатнулся, они отказались бросаться в атаку. Многие вскочили и разбежались врассыпную. Другие все же бросились атаковать. Один из них, вопреки сказанному Фомой, оказался вооружен ритуальным кинжалом.

Вивьен отскочил от удара, едва не пришедшегося ему по горлу.

Ренар заслонил лицо правой рукой и вскрикнул, почувствовав, как лезвие прорезает кожу.

— Черт! — прошипел он. Вивьен успел заслонить его и с воинственным кличем обрушить удар на вооруженного монаха. Тот выронил кинжал и отшатнулся. Вивьен тараном двинулся на него.

— Хватай кинжал! — крикнул он другу.

Ренар, стараясь не обращать внимания на раненую руку, последовал указанию, пока Вивьен упорно пробивал себе путь к аббату. Иоан попятился от кафедры, на которой стоял сосуд с лошадиной кровью — ни Вивьен, ни Ренар так и не поняли, зачем она нужна.

— Спина к спине! — крикнул Вивьен, заметив, что монахи обходят их с другой стороны нефа. Ренар кивнул и, вооружившись факелом и кинжалом, повернулся к другу спиной. Они продолжали отмахиваться от монахов, как от назойливых насекомых, не позволяя приблизиться к себе.

Кто-то попытался перехватить факел у Вивьена. У него получилось не до конца, и факел оказался на полу. Поднимать его было некогда.

— Дай нож! — отчаянно воскликнул Вивьен, вжимаясь спиной в спину Ренара под натиском монахов. Факел ему пришлось пнуть подальше, под скамьи, чтобы оружие, по крайней мере, не перешло в руки сектантов.

Ренар в пол-оборота протянул Вивьену нож, успев отбиться от нападающих. Его высокий рост помогал наносить сокрушительные удары, словно мечом.

Вивьен вооружился ритуальным ножом, и это заставило монахов отступить от него — то ли в суеверном страхе перед этим оружием, то ли в страхе перед самим вооруженным инквизитором. Иоан кричал что-то с кафедры, но Вивьен не слушал его. Он почти добрался до него, нанеся двум монахам болезненные порезы.

— Готовься! — крикнул он Ренару, одним прыжком запрыгивая к алтарю.

Иоан попятился, но был не настолько проворен, чтобы уйти от прыткого юноши. Вивьен быстро нагнал его и приставил ритуальный нож к его горлу.

— А-ну, замерли все! — почти истерически завопил он. — Не то убью, клянусь Богом!

— Делайте, что он говорит! — закричал Иоан, задрожав. Голос его из певучего превратился в надтреснутый.

Ренар, оставшись один в окружении замерших монахов, нервно хмыкнул.

— Люблю монахов за образцовое послушание.

— Именем святой инквизиции, аббат Иоан, вы арестованы! — громогласно возвестил Вивьен, понимая, что, похоже, им будет, о чем рассказать Его Преосвященству. Также он отчего-то догадывался, что новый лидер у этого аббатства уже имеется. Осталось только освободить его из подземелья и по-тихому очистить это место от сектантов. Разумеется, уехать молодые инквизиторы смогут лишь после того, как применят все навыки, которым их учил судья Лоран, на множестве предстоящих допросов.

‡ 1350 ‡

Кантелё, Франция

Год 1350 от Рождества Христова

Звучное пение музыкальных инструментов лилось рекой, отражаясь от каменных стен и сводов залы. И хотя музыканты находились далеко, их приятная мелодия была здесь отчетливо слышна — даже несмотря на беспорядочный гомон голосов, смеха и стука посуды по длинному столу. В просторном помещении царило веселье, люди наслаждались пиром — все, включая слуг, периодически получавших подачки от захмелевших господ. Пересекаясь по пути, служки и служанки с подносами понимающе переглядывались и молчаливо хвастались своей добычей. Воистину, сегодня пир был у всех.

Казалось, одна лишь Элиза не могла почувствовать себя здесь уютно. Присев на край скамьи в самом углу, она хотела вжаться в стену так, чтобы буквально слиться с висящим на ней гобеленом и пропасть из всеобщего поля зрения. Разумеется, ей это не удавалось. Время от времени гости бросали недоуменные взгляды на девочку в простом платье, напоминавшем одежды местных служанок. Элизе даже казалось, что вот-вот кто-то подойдет к ней и всучит поднос или кувшин с вином, укоризненно взглянув на нее и немо возмутившись тому, что она «сидит без дела».

«Что уставились?! Я не служанка!» — с внезапным приступом обиды и злости подумала Элиза, вспомнив о Гийоме де’Кантелё, из-за которого она и оказалась здесь. Она поискала его глазами, но он, как назло, затерялся среди пирующих. Элиза недовольно надула губки, пережидая волну обиды. Мысли ее обратились к Гийому так, будто он и впрямь мог услышать их: «Я тебе — не служанка! Зачем ты притащил меня сюда? Мне здесь не нравится!»

Ее так и подмывало вскочить, во что бы то ни стало отыскать зазнавшегося мальчишку и высказать ему все это в лицо. В своих мечтах она сделала это уже множество раз, но наяву прекрасно понимала, что не поступит так. Воспоминания против воли воскрешали слова, которыми ему удалось зазвать ее сюда:

— Не трусь, приходи! Посидишь, послушаешь музыку, поешь вкусно — часто ли такое бывает? Посмотришь, как у нас все устроено.

— Я вовсе не боюсь, — ответила тогда Элиза, с вызовом вздернув подбородок. — Просто не понимаю, зачем мне туда идти.

Гийом пожал плечами.

— Ну, как хочешь, — сказал он, и в голосе его не было ни намека на расстройство. Это безразличие заставило Элизу не на шутку рассердиться. А злость — вынудила пойти против самой себя и все же явиться на это торжество. Элиза готова была поклясться, что, если б не разозлилась, ни за что бы не пошла у Гийома на поводу.

«Ну зачем, зачем я согласилась?» — внутренне ругала она себя, изнывая от желания оказаться как можно дальше отсюда. Несколько раз за вечер она поймала на себе взгляды графа и графини, и под их надзором почувствовала себя здесь совершенно неуместной. Она знала, что графская чета не одобряет дружбу сына с ней, но одно дело знать, а совсем другое — видеть это собственными глазами. Недовольство таких могущественных людей вызывало в Элизе опасение, и она не знала, как с этим быть.

— Скука смертная! — прозвучало рядом с ней. Элиза обернулась, едва не ахнув. Гийом, возникший из толпы, устало опустился на скамью, сложил руки на груди и откинул голову назад, привалившись к стене.

— Вот уж не подумала бы, что тебе, — она надавила на последнее слово особенно ядовито, — тут скучно.

— А вот представь себе! — фыркнул он. — Да и вообще, радоваться тут нечему. Обычный званый вечер, от которого лично у меня — одни проблемы. — Он тоскливо вздохнул, поправив неровно сидящую на голове шляпу, украшенную черно-белыми соколиными перьями.

— Проблемы? У тебя? — Элиза фыркнула. — Что-то непохоже. Лично я вообще не понимаю, зачем я здесь.

Гийом снова картинно вздохнул.

— Ах, Элиза, — снисходительно протянул он, взглянув на нее. — Ты хоть знаешь, зачем этот пир вообще устроили? Затем, чтобы созвать представителей нормандской знати и выбрать, к кому я отправлюсь вскоре служить оруженосцем, представляешь?

Элиза невольно напряглась всем телом, глядя на него. Недавняя злость уступила место страху.

— Отправишься? То есть, ты… куда-то уедешь?

— Они все думают, что да. — Он пожал плечами. — Но я против. Так что этого не будет. Никуда я отсюда не денусь, не переживай! — Он снова хитро взглянул на нее, и Элиза устыдилась своего испуга.

— И как же ты устроишь все так, чтобы этого не случилось?

— Это не проблема, — отмахнулся он. — Сделать так, чтобы никто из них не хотел меня себе в услужение? Это легко.

— Так как же?

— Для начала, пойдем-ка отсюда, — заговорщицки произнес он.

— Что?

— Идем-идем!

Схватив ничего не понимающую девочку за руку, Гийом потянул ее прочь из залы, нимало не стыдясь того, как им вслед смотрят люди.

* * *

Гийом имел привычку напоминать Элизе, что его дом не так уж и велик. То ли он специально рисовался, то ли прибеднялся, чтобы уменьшить неловкость — трудно было сказать наверняка. Так или иначе, Элизе, привыкшей к своему скромному деревенскому домику с двумя комнатами и маленьким погребком, эта каменная громада с ее темными коридорами, тяжелыми стенами, красивыми сводчатыми потолками, вытянутыми окнами и гобеленами казалась удивительно необъятной.

Гийом провел гостью по лестнице и нескольким коридорам, а затем остановился в конце одного из них перед массивными деревянными дверьми. Не оборачиваясь, он распахнул их, зашел в помещение и развернулся, раскинув руки в стороны, будто бы приглашая поглядеть на богатства, которые скрывала в себе эта комната.

Элиза робко вошла внутрь, оглядываясь по сторонам. В комнате было очень большое окно, и свет из него падал на полки, которыми были заполнены все стены. На полках стояли какие-то предметы, напоминающие по форме кирпичи в стенах зданий. И пахло — этот запах Элизе был знаком — пергаментом.

— Что это? — Она подошла к столу, который стоял посреди комнаты, и стала разглядывать лежащую на нем вещь — стопка пергаментных листов, скрепленных с одной из сторон.

— Книги, — важным тоном проговорил Гийом.

— Книги... — Элиза медленно прошлась мимо полок и снова вернулась к столу. — И это тоже... книга?

— Конечно книга, Элиза! — Кажется, ее невежество все-таки вызвало у Гийома легкое раздражение.

— А что это значит? — Элиза обратила внимание на то, что листы книги изрисованы какими-то значками. Она уже видела такое — у некоторых рыночных торговцев на пергаментах было нарисовано что-то похожее.

— Это слова. Буквы, а из них составлены слова. Так можно записывать речь. Ты же понимаешь речь, когда с тобой кто-то разговаривает? Вот тут то же самое, только написано.

— И ты можешь это понимать? — Элиза восхищенно на него посмотрела.

— Читать. Да, я умею. Правда, достопочтенные матушка и отец думают, что у меня с этим все еще туго. Специально не даю им понять, сколько времени провожу за книгами, пусть слегка недооценивают мои знания. — Гийом самодовольно ухмыльнулся.

— А тебя этому кто-то учил, да? Читать.

— Да. Один монах. Останавливался у нас. Поначалу мне было интересно, но, когда я понял, что основы усвоил, сделал так, чтобы он отправился восвояси. Он был, — мальчик пожал плечами, — скучный. И часто цитировал Священное Писание, а оно тоже скучное, да простит меня Господь. — Гийом перекрестился — будто бы лениво — и взглянул на потолок. Элиза поискала глазами, на что он там смотрел, но не нашла.

— А как ты сделал, чтобы он отправился восвояси?

— А, это было несложно! — Улыбка юного графа вдруг стала очень злорадной. — Достаточно было честно поговорить с этим болваном. Он, видимо, надеялся, что я решу служить Господу, когда стану старше, и возлагал на это большие надежды. А я сказал, что Священное Писание я точно учить не стану, потому что меня куда больше интересуют романы и стихи, о подвигах и... куртуазные. И начал цитировать один из таких. А когда он начал креститься и просить меня остановиться, я сказал, что такие тексты меня вдохновляют, и поблагодарил его за данное мне знание. После этого ему расхотелось меня учить.

— Кутуру… какие романы? — переспросила Элиза, пытаясь вникнуть в смысл странного слова.

— Не понимаешь, о чем я? — Он сочувственно сдвинул брови и похлопал ее по плечу, направляясь к выходу из комнат. — Ничего, потом поймешь.

— Объясни! — обиженно воскликнула девочка.

— Нет уж, Элиза, не буду. Не доросла ты еще.

— Но... — Ловя его вкрадчивый снисходительный взгляд, она кое-как совладала с любопытством, и вздохнула: — Ладно. А ты не научишь меня... читать?

— Не знаю, — лениво пожал плечами Гийом. — Может быть, позже. Сейчас мне, уж прости, не до этого. — Он подождал, пока она выйдет из библиотеки, и закрыл за ними дверь.

После этого он провел Элизу в еще одно помещение. Похоже, у него было ощущение, что новая комната поразит его гостью еще больше. Что ж, в какой-то мере он не ошибся. Здесь на стенах зала висело оружие в искусно отделанных ножнах, перемежаясь с особенно дорогими гобеленами. На подставках лежали книги в переплетах с серебром и золотом и украшения, инкрустированные драгоценностями. Но кое-что по-настоящему заставило Элизу обомлеть и отшатнуться, после чего она невольно наткнулась на идущего за ней Гийома, чуть не споткнувшись об его длинноносые ботинки. Тот поймал ее за плечи, не дав упасть, и снисходительно усмехнулся.

— Ну чего ты? — спросил он.

— Что это? — пролепетала Элиза, округлив глаза от ужаса, когда взглянула на висящую на стене голову оленя. Здесь были и другие головы животных, а стены «украшали» рога в специальных рамках.

— Охотничьи трофеи. Скоро у меня будет возможность иметь собственные. Вот научусь получше стрелять из арбалета и упрошу матушку и отца дать мне собственную свору гончих и лошадей. Впрочем, неважно. Смотри вокруг, чего замерла! Я тебя сюда не затем привел, чтобы ты дрожала, как маленькая. — Несмотря на это заявление, голос графа звучал удовлетворенно, словно на деле он упивался ее страхом и не стремился этого скрывать.

Элиза не на шутку разозлилась.

— Я не боюсь! Я просто не понимаю, зачем! Зачем так делать с животными?!

— Не ной, любительница лесных тварей, — небрежно отмахнулся Гийом. Отвечать на ее возмущение он счел лишним. — Лучше смотри сюда.

Элиза подошла к нему и стала разглядывать драгоценные ножи и кинжалы, лежащие на подставках. Это зрелище показалось ей куда более привлекательным.

— Красиво. — Она невольно потянула руку к кинжалу в изящных ножнах, изрезанных тонкой гравировкой, изображающей растительные узоры и мифических животных.

— Нравится? Забирай. — Гийом опередил Элизу, взяв в руку кинжал и протянув его ей.

— Что?

— Подарок тебе, глупенькая. Пользуйся.

— А... так можно? Тебя не накажут? Это же вещь твоей семьи.

— У моей семьи, как видишь, много вещей, — фыркнул он. — Накажут? Пусть попробуют. Бери-бери, не стесняйся.

— Спасибо. — Она осторожно взяла подарок и принялась разглядывать его.

— Вот и славно. А теперь, думаю, тебе пора домой. А мне самое время вернуться в залу и сообщить всем, что я делал в свое отсутствие... что я... гм... показывал деревенской девушке библиотеку. — Гийом расплылся в улыбке, которая странным образом напомнила оскал волчьей головы, висящей сбоку от него на стене.

Элиза внимательно всмотрелась в его лицо. Она не поняла, почему он внезапно захотел прогнать ее и почему теперь выглядит так, будто задумал что-то коварное, а она тому невольно поспособствовала. Элиза хотела задать ему эти вопросы, но Гийом взял ее за плечи и, пока она не успела опомниться, вывел из зала и указал в сторону выхода.

— До конца по коридору и по лестнице вниз. Там увидишь выход. Доброй ночи.

Не успела она опомниться, как Гийом уже развернулся и широкими шагами ушел в другую сторону, оставив ее в одиночестве сжимать в руках подаренный кинжал и недоумевать.

‡ 1351 ‡

Кантелё, Франция

Год 1351 от Рождества Христова

На пороге четырнадцатилетия Гийома де’Кантелё дурная слава уже бежала вперед юноши. Каждый, кто хоть раз оказывался у него на пути, начинал называть его «этот несносный мальчишка». Слуги и селяне произносили это украдкой, а наставники, коих Гийом менял с поразительной частотой, звали его так вслух, после чего покидали земли семьи де’Кантелё.

Гийом был наделен удивительным талантом — выводить из себя любого и каждого, кто пытался найти на него управу. Ни хорошее жалованье, ни положение в обществе, ни обещания графа — ничто не удерживало наставников рядом с юношей надолго. Ни к одному из них Гийом не проникался должным уважением, ни одному не позволял собой помыкать и ни одному по-настоящему не доверял. Притом «этот несносный мальчишка» умел извлекать пользу из занятий и цепко усваивал знания, но демонстрировать их отказывался, выставляя каждого своего наставника полным ничтожеством в глазах графской четы.

Несмотря на увещевания матушки и недовольство отца, Гийом гордился собой за то, что ни у кого не выходит его приструнить. Ему нравилось думать, что в нем соединилось высокомерие и воинственность предков отца, обретших власть в этих землях еще во времена нормандского завоевания, и энергичность дельца, благодаря которой высокого положения в обществе добилась семья его матери. Свой пыл и крутой нрав Гийом полностью направлял в попытки сопротивления людям, пытавшимся навязать ему свой авторитет. Он уходил от всевозможных попыток найти на него управу — чаще всего попросту сбегал, веля слугам седлать лошадь. Если кто-то пытался ему воспротивиться, Гийом угрожал лично высечь непослушного слугу. Несколько раз он даже приводил эту угрозу в исполнение, заявляя, что имеет право вершить суд на своей земле, как пожелает.

Проводить время Гийом любил в многодневных поездках на охоту в компании приятелей, которые сменялись с той же частотой, что наставники и объекты вожделения. Гийому нравились пиршества в собственном доме, но визиты в таверны привлекали его не меньше: он частенько являлся туда в компании приятелей, переодетый в простую одежду, и давал волю своей жажде приключений.

Втайне Гийом мечтал овладеть искусством ведения боя, чтобы участвовать в рыцарских турнирах и битвах с истинными врагами французского королевства англичанами. Во времена его детства война затихла из-за разгула чумы, но угроза и напряжение продолжали витать в воздухе, предвещая новые столкновения. Год милости 1351 от Рождества Христова принес в Кантелё весть о сражении между французскими и английскими воинами в Бретани — территории, граничащей с Нормандией[1]. Это событие взбудоражило множество юных умов, вдохновив их на подвиги, и юный граф де’Кантелё не был исключением, его сердце наполнилось жаждой сражений и военных побед. Но пока военному делу его никто не обучал, Гийом с упоением отдавался своему увлечению охотой. Он лично занимался разведением своры гончих и каждой собаке давал имя. Радостный лай, доносившийся с псарни, нередко заставлял обитателей особняка вздрагивать, и вид испуганных слуг приводил Гийома в восторг. Со временем к лаю привыкли и пугаться перестали, что поначалу немного расстраивало «этого несносного мальчишку», и он даже не думал скрывать свою досаду.

Однажды Гийом привел с собой на охоту девчонку-простолюдинку, чем поразил своих приятелей. Девочка не имела никаких необходимых для охоты навыков, хотя Гийом заверял, что она метко стреляет из лука. Продемонстрировать свои умения норовистая простолюдинка, не носившая нательного креста, отказалась, да и к охоте выказала открытое отвращение. Никто не мог взять в толк, кто она такая и отчего позволяет себе столь вольное поведение с благородными людьми. Единственным, кого нисколько не удивляли манеры простолюдинки, был сам Гийом. Он лишь посмеивался над тем, в какое смятение приводят его приятелей едкие замечания и колкие взгляды девчонки. Хотя в конце охоты он был разочарован тем, что она отказалась стрелять из лука, и больше никогда не звал ее с собой.

Родители и сменявшие друг друга наставники уповали на то, что проповеди священников на святой мессе вразумят «этого несносного мальчишку», и он смирит свой пыл. Случалось, что Гийом и впрямь задумывался, не живет ли греховной жизнью. Однако в итоге он приходил к выводу, что, если б в его жизни было слишком много греха, всевидящий и всемогущий Господь давно покарал бы его. А по всему выходило, что Господь проявлял к нему любовь и милосердие. Задумываясь об этом, Гийом мог присмиреть на день-два и искренне стараться не нарушать заповеди… насколько это было возможно. Он честно молился — иногда даже не единожды в день, если решал, что за какой-то проступок все же стоит попросить прощения, — и соблюдал пост вместе со всей семьей. В Доме Божьем он преисполнялся неподдельного священного трепета и чувствовал силу и святость, витавшую над алтарем. Один вид Нотр-Дам-де-Руан приводил его в восторг, лишая дыхания, и Гийом почти физически чувствовал присутствие Господа там, когда с искренним смирением опускался на колени. Во время Святого Причастия ему казалось, что он может ощутить всеобъемлющую власть Небесного Отца.

Однако стоило покинуть собор, как от священного трепета не оставалось и следа. Это чувство возвращалось лишь в те минуты, когда Гийом обращался к Господу в молитве — не в той, что нужно было читать наизусть, но в той, что исходила из его собственного сердца. Никто никогда не говорил ему, что так можно делать, но он всегда считал, что так честнее.

В своих искренних молитвах Гийом просил Бога и святых ниспослать ему хоть одного по-настоящему близкого друга, который мог бы стать интересным и мудрым собеседником — взамен всех тех, что у него были. А еще он просил, чтобы Господь и Пресвятая Дева Мария хранили язычницу Элизу и не серчали на нее за ее неверие.

* * *

Руан, Франция

Год 1351 от Рождества Христова

Ренар Цирон, закрывшись плотной обработанной в течение многих вечеров деревяшкой, напоминавшей полтораручный меч, отскочил в сторону, осуждающе взглянув на друга.

— А не так яростно можешь? — воскликнул он. — Сломаешь же, придется заново все делать!

Вивьен утер со лба пот, выпрямляясь и выходя из боевой стойки, которую он принял, повинуясь неким инстинктам, но никак не знаниям и навыкам фехтовального искусства. Губы его расплылись в счастливой улыбке.

— Прости, мой друг. И правда, я перестарался.

Ренар глубоко вздохнул и начал снова наступать, замахиваясь деревянным мечом для удара.

В фехтовальном деле оба они были новичками. Их единственным реальным боем был бой на факелах в аббатстве Сен-Пьер-сюр-Див. И именно эта история заставила их всерьез задуматься о том, чтобы научиться защищать себя в поединках. Как и о том, чтобы сменить веревочные пояса на кожаные ремни для сутан, а предписанные инквизиторам сандалии — на плотные ботинки. После пережитых ими злоключений Кантильен Лоран скрепя сердце пошел им на уступки и закрыл глаза на их неподобающий внешний вид.

История в аббатстве Сен-Пьер-сюр-Див сильно повлияла на судьбу Вивьена и Ренара. По возрасту они вовсе не годились в инквизиторы, однако молодому епископу Лорану удалось получить для них королевские грамоты, заверенные Его Святейшеством, а это официально утверждало их в должности. Судья Лоран сумел доказать, что его подопечные выработали все необходимые навыки в условиях суровой практики, и к его мнению прислушались — хотя, видит Бог, он и сам этого не ожидал. Когда он заступал на пост епископа, к нему относились, как к несведущему в делах Церкви светскому человеку и, вероятно, думали, что он не переживет разгул мора. Однако чума отступила, а авторитет Кантильена Лорана успел возрасти, хотя к его новаторскому подходу все еще относились с подозрением.

Уладив дела с утверждением своих подопечных в должности, Лоран собирался настоять на их постриге во имя хотя бы частичного соблюдения надлежащего внешнего вида. Юноши возразили, высказав мнение, что в случае необходимости им будет проще затеряться среди простых людей и выведать нужную информацию, если они не будут походить на монахов — коими они, вообще-то, и не являлись. Поразмыслив, Лоран и в этом вопросе пошел у них на поводу. Однако когда речь зашла о занятиях фехтованием, он энтузиазма не выказал.

— В конце концов, вы служители Господа, а не вояки, — заявил он. — Вашим вольностям должен быть предел.

— Да мы просто хотим хорошенько отметелить врагов Господних! — с задором ответил ему Вивьен. — Если потребуется, разумеется, — добавил он, стараясь вернуть голосу кротость.

Лоран не одобрял этого воодушевления. Впрочем, дело было не в личной неприязни к оружию — сказывался неподдельный страх за подопечных после истории в Сен-Пьер-сюр-Див. Лоран почему-то полагал, что если юноши начнут заниматься фехтованием, они накликают на свои необритые головы только больше бед. Его опасения всячески разделял и множил аббат Сент-Уэна Бернар Лебо. Преподобный с завидной периодичностью писал судье Лорану и справлялся о делах бывших подопечных. По дергающейся брови епископа Вивьен и Ренар догадывались, сколько увещеваний об опасностях духовного и физического характера, подстерегавших их на пути становления инквизиторами, было в этих письмах.

Юноши сочувствовали своему нынешнему наставнику, но его беспокойства не разделяли. Улучая момент, они, не сговариваясь, бежали за припрятанными деревянными мечами и устраивали поединок…

— Давай попробуем еще раз! — вдохновенно предложил Вивьен, вновь готовясь отражать атаку друга.

Ренар начал наступать, нанося сильные, но довольно неумелые удары импровизированным мечом. Вивьен каким-то образом успевал довольно быстро реагировать и парировать их. Иногда создавалось впечатление, что он лукавил, когда заявлял, что никогда прежде не держал в руках оружие, хотя Ренар и понимал, что в Монмене учить его фехтовальному искусству было некому, а в Сент-Уэне этого и подавно никто бы делать не стал.

Вновь получив сокрушительный удар по своему оружию, закрыться которым он успел в последний момент, Ренар зашипел от злости.

— Вив, черт тебя побери! — выкрикнул он, проверяя свое оружие на предмет целости.

— Ну уж ладно тебе, дружище, я на этот раз даже почти не старался!

— Ты точно нигде до этого не учился?

— И где бы я это мог сделать, интересно мне знать!

— Сделать — что? — донесся из-за угла строгий, чуть суховатый знакомый голос.

Вивьен и Ренар мгновенно замерли и обернулись. Кантильен Лоран двигался к ним неспешной походкой, заложив руки за спину. Обыкновенно он редко заходил на этот участок двора — недалеко располагались конюшни, а епископ, насколько знали его ученики, не любил доносившийся оттуда резкий запах. Но, похоже, необходимость бдеть за своими учениками была сильнее этой неприязни.

— Изволите ли объяснить, что вы тут делаете? — Взгляд Лорана замер на деревянных мечах.

Ренар втянул воздух, чтобы начать говорить, но Вивьен опередил его.

— Я имел смелость полагать, что природа нашего занятия вполне очевидна, Ваше Преосвященство.

Лоран прищурился.

— В достаточной мере, — процедил он сквозь зубы. — А известно ли вам, господа инквизиторы, что мечи — оружие воинов, а не слуг Божьих?

— Как по мне, — продолжал Вивьен, — так желание как следует отметелить врагов Господних для Его верных служителей вполне похвально. Во время проверки чумных монастырей нам бы эти умения пригодились.

Лоран поморщился.

— Насколько я могу судить, во время упомянутой тобой проверки вы прекрасно справились и без этих умений.

— С Божьей помощью, — смиренно опустил глаза Вивьен. — И все же на нее одну рассчитывать было бы слишком самонадеянно. Даже Спаситель, творя свои чудеса, требовал от тех, кому помогал, определенной доли участия в процессе. Не кажется ли вам, что и мы должны это участие проявлять? К тому же, насколько мне известно, папа разрешает инквизиторам носить оружие.

Лоран терпеливо вздохнул.

— Где ты это узнал?

— Прочел, — хмыкнул Вивьен.

— Что ж, тогда ты должен был прочесть и то, что человек может стать инквизитором не раньше сорокалетнего возраста.

Вивьен криво ухмыльнулся.

— В этом случае папский указ нарушают все, кто здесь собрался. — Он придирчиво посмотрел на судью, которому лишь в этом году исполнилось тридцать шесть. Лоран подобрался.

— Я хорошо понимаю, за что Бернар столько раз приказывал вас выпороть. — Он кинул быстрый взгляд на молчаливого Ренара и вновь повернулся к Вивьену. — Тебя — особенно.

— Если Ваше Преосвященство считает, что я заслуживаю наказания, я не смею вам перечить.

Лоран закатил глаза. Если он хотел изменить мнение или желание Вивьена с помощью плетей, стоило приказать палачам иссечь его до смерти. В противном случае Вивьен снес бы наказание стоически и остался бы при своем.

— Ступайте на занятия. Оба, — холодно сказал Лоран, развернувшись и направившись в здание. Однако через несколько мгновений замер, стал к своим ученикам в пол-оборота и добавил: — Как только закончите свои… военные игрища. У вас четверть часа.

С этими словами он поспешил удалиться от назойливого запаха конюшен как можно дальше.

* * *

Кантелё, Франция

Год 1351 от Рождества Христова

— А он симпатичный, этот твой юный граф! — Фелис посмотрела на удаляющуюся фигуру молодого человека за окном и отчего-то расплылась в довольной улыбке, сделавшей ее похожей на сытую кошку.

Элиза убрала со стола ступку, в которой молола травы, точно следуя указаниям матери. Взгляд так и норовил устремиться за окно, вслед за ушедшим Гийомом, и Элизе стоило больших усилий не пойти на поводу у своего желания. Вместо того она недовольно посмотрела на Фелис и фыркнула.

— Какое мне дело? И вообще! Почему «мой»?

— А чей же еще? — заговорщицки подмигнула ей Фелис, небрежно махнув рукой. Недовольство дочери забавляло ее. — Не надо так хмуриться, Элиза. Ну зачем, по-твоему, он постоянно к тебе бегает?

— Сейчас, — деловито вскинула голову Элиза, — из-за кашля, который его замучил. Он хотел вылечить его моим отваром.

Она с особой гордостью выделила слово «моим», кивком указав матери на ступку с травами. Фелис снисходительно склонила голову.

— Ну, конечно, — примирительно произнесла она. В ее тоне не было и намека на настоящее согласие, и это заставило Элизу нахмуриться сильнее прежнего. Пока она раздумывала над колкостью, которую можно было бы бросить в ответ матери, Фелис протяжно вздохнула. — Что ж, мне нужно сходить в деревню. Скоро вернусь.

Она с раздражающе довольным видом перемотала ниткой длинные вьющиеся волосы, поправила накидку, выторгованную у иноземных купцов на последней руанской ярмарке и, напевая что-то себе под нос, вышла из дома, не забыв напоследок скорчить рожицу дочери и племяннице.

Элиза несколько мгновений напряженно стояла, глядя на дверь, будто ожидая, что мать вернется и скажет что-то еще. Фелис, похоже, возвращаться не собиралась, и Элиза с тяжелым вздохом опустила плечи, понурив голову. Переведя дух после этой незначительной перепалки, которая отчего-то вымотала ее, она повернулась к сестре.

— Почему она так говорит? — Голос Элизы прозвучал умоляюще протяжно.

Рени сидела на скамье и рассматривала пейзаж за окном. В споре тетушки и сестры она не участвовала, и Элиза даже не могла с уверенностью сказать, что Рени слушала их — с нее бы сталось все это время витать в своих фантазиях.

— А тебе самой Гийом разве не кажется симпатичным? — прозвучал невинный вопрос. Рени моргнула, внимательно посмотрев на сестру.

— Мне... — Элиза хотела возмущенно сказать «нет», но запнулась, вспомнив глаза юного графа. Они были цвета льдинок, в которые превращается вода в самые холодные зимы. А какая у него обаятельная улыбка, какие широкие плечи…

«Дерьмо!» — выругалась про себя Элиза, вспоминая бранное слово, услышанное среди селян. — «И о чем я только думаю?!»

Между тем она осознала, что уже несколько невыносимо долгих мгновений стоит с мечтательным видом, а запланированное «нет» так и не сорвалось с ее губ. Рени, глядя на сестру своими выразительными зелеными глазами, продолжала молча ждать ответа.

— Мне он... может, и нравится, — нехотя призналась Элиза, поняв, что ложь будет звучать неубедительно. — Но почему мама говорит «твой»? Какой же он «мой», если он... хвастался мне, как «прелюбодействовал», — она поморщилась, произнеся это слово чересчур едко, — с девушкой, которая прислуживала его матери?

Воспоминания о рассказе Гийома захлестнули Элизу неприятной волной, резко оборвав ее речь. В памяти навязчиво воскресали образы: слова Гийома, его самодовольный вид, его смешки и ужимки. В тот день в душе Элизы заворочалось какое-то жгучее, болезненное, нечеловечески сильное чувство, и теперь оно вновь заполнило все ее существо.

«А если оттаскать эту глупую девицу за волосы, толкнуть в заросли крапивы и не выпускать, пока она будет визжать от боли, он все еще будет считать ее привлекательной?» — со злостью подумала она, вспоминая восторженный голосок и до отвратительности нежный облик той девушки. Руки сжались в кулаки с такой силой, что побелели костяшки пальцев.

Поняв, что надолго задержала дыхание, Элиза резко выдохнула и усилием воли заставила себя отвлечься от болезненного наваждения. Разжав ладони, она посмотрела на них и обнаружила отметины от ногтей, вдавившихся в кожу.

— Я не знаю, почему тетушка так сказала, — честно ответила Рени. Элиза понятия не имела, заметила ли сестра перемену в ней, но была благодарна за то, что она ничего на это не сказала. — Думаю, лучше переспросить у нее, когда она вернется.

— Да, — вздохнула Элиза. — Ты права.

Нужно было отвлечься, занять себя чем-нибудь.

Оглядев помещение, Элиза начала собирать посуду и относить ее к стоявшему на столе тазу с водой. Резкость движений выдавала ее напряжение, но затея сработала: навязчивые воспоминания и неприятные чувства отступили.

— Вот. Ты оставила, — услышала Элиза и едва не вздрогнула: Рени приблизилась очень тихо. В руках она держала миску, забытую сестрой. Не спрашивая разрешения, Рени встала рядом, окунула миску в воду и принялась оттирать ее от зеленоватых травянистых разводов.

— Спасибо, — улыбнулась Элиза.

Не мешая друг другу, сестры продолжили работать в тишине.

‡ 1352 ‡

Руан, Франция

Год 1352 от Рождества Христова

Кантильен Лоран неспешно шел по улице в сторону отделения инквизиции. Его заинтересованный взгляд иногда замирал на мужчине, идущем с ним шаг в шаг. Он встретил его недалеко от рыночных лавок и заметил на его поясе меч. Одет незнакомец был в черные штаны из грубой ткани и простую черную рубаху. Общий облик его невольно вызывал ощущение, что этот человек ведет довольно простой, аскетичный образ жизни — об этом Лорану говорило все: его походка, его осанка, его выражение глаз, жесты. Сызмальства Лоран очень хорошо умел опознавать по одному лишь внешнему образу глубинные оттенки поведения человека и весьма редко ошибался на этот счет.

Повинуясь внезапному порыву души, судья руанской инквизиции решил затеряться в толпе и последовать за этим человеком. Лоран отличался хорошей памятью и обыкновенно запоминал людей, которых встречал в городе. Может, он и не знал поименно каждого жителя, но с уверенностью мог распознать среди них чужака. Его объект интереса был именно чужаком. Он держался иначе — не так, как другие жители Руана. И Лоран мог поклясться, что никогда прежде не встречал его.

Пока они двигались по улицам города, держась на минимально возможном расстоянии друг от друга, Лорану показалось, что незнакомец несколько раз обернулся в его сторону, но шага не ускорил.

Приблизившись к Нотр-Дам-де-Руан, незнакомец почтительно остановился перед собором и осенил себя крестным знамением. Он не двигался с места некоторое время, а затем повернул голову в сторону донесшегося с соседней улицы шума. Оказалось, что после недавнего ливня повозка, везущая бочонки с вином, увязла одним колесом в грязи, и возница теперь пытался вытолкать ее оттуда, прилагая все возможные — но, увы, недостаточные — усилия.

Чужак почти мгновенно оказался рядом с возницей. Окинул оценивающим взглядом груз и покачал головой.

— Боюсь, ваша лошадь такую тяжесть из грязи не вытянет, — заметил он. — Позволите помочь? Стоит осторожно разгрузить телегу, вытолкать ее, очистить колесо и после — водрузить груз обратно.

Возница уставился на незнакомца с искренней надеждой. Возможно, он впервые оказался в подобной ситуации — по его виду Лоран мог сказать, что в деле своем он новичок и чувствует себя весьма неуверенно.

Замерев в отдалении, Лоран наблюдал за действиями незнакомца.

Сняв несколько бочек с телеги, мужчина в черных одеждах аккуратно отставил их в сторону. Он разгрузил телегу, следя за тем, чтобы бочки не посыпались вниз и не погребли под собой несчастного возницу. Затем мужчина примерился к веревкам, ища место, в котором собирался их перерезать. Он явно намеревался сделать это так, чтобы после веревки можно было использовать снова.

— Подержите, будьте любезны, — обратился он к вознице, протягивая ему разрезанную веревку. — Я разгружу оставшиеся бочки.

Лоран заинтересованно смотрел на этого отзывчивого сдержанного мужчину, готового помогать ближнему, как завещал Господь.

«И мечом, судя по этому удару, он владеет достаточно хорошо. Уж не возьмется ли он, часом, за обучение двух невыносимых типов, коих меня дьявол попутал взять себе в ученики?»

Прошло еще некоторое время, прежде чем возница сумел продолжить путь. За свою помощь чужак ничего не попросил, лишь пожелал доброй дороги. Лоран уже решил подойти к нему, когда мужчина снова посмотрел в его сторону — на этот раз явно — и обратился напрямую:

— Доброго дня. Вижу, вы давно следуете за мной. Могу я узнать, чем вызван ваш интерес?

Лоран улыбнулся и приблизился.

— Вы недавно в городе, как я погляжу, — кивнул он.

— Это так заметно? — ровным голосом отозвался незнакомец.

— Боюсь, что да.

— Могу я спросить, каким образом?

Лоран покачал головой.

— Спросить вы можете, но, думаю, мои методы определения чужаков отличаются от привычных методов остальных горожан. Видите ли, я хорошо обучен распознавать людей по их манере держать себя. И ваша намекает мне на то, что вы в городе недавно. Выходит, я не ошибся.

— Выходит, что так, — кивнул незнакомец и замолчал, ожидая ответа на свой изначальный вопрос. Лоран о нем помнил.

— Могу я узнать ваше имя, месье?

— И все же, откуда столь живой интерес к моей персоне, отче?

Лоран одобрительно кивнул. Он частенько выходил в город в облачении простого францисканского монаха, поэтому не ждал, что чужак узнает в нем епископа.

— Видите ли, подобный интерес положен мне по долгу службы.

Лицо незнакомца сделалось совершенно непроницаемым.

— Вы инквизитор, — тихо произнес он, опустил голову и печально усмехнулся. — Похоже, едва прибыв в город, я успел совершить ошибку, раз вызвал ваш интерес.

— Бросьте, сын мой, — добродушно покачал головой Лоран. — За то недолгое время, что я изучал вас, вы проявили себя как добрый христианин, помогающий ближнему. Если уж на то пошло, мне стоило первому представиться вам и объяснить, чем вызван мой интерес. Меня зовут Кантильен Лоран.

Незнакомец удивленно приподнял брови и почтительно склонил голову.

— Ваше Преосвященство. Я слышал о вас, но не имел чести встречать вас лично. — Он выпрямился. — Вы были правы, я совсем недавно прибыл в город. Мое имя Ансель де Кутт.

— Искренне рад встрече. Похоже, Господь послал мне свою милость, подсказав последовать за вами. Вы не против пройтись?

— Нисколько, — смиренно согласился де Кутт.

Епископ увлек его за собой в сторону отделения инквизиции. Он внимательно, с нескрываемой заинтересованностью поглядывал на него по пути: в нем сквозила напряженность, но это было неудивительно — любой человек напрягся бы, если б судья инквизиции ни с того ни с сего предложил ему пройтись, объяснив такое желание интересом к его персоне. Для чужака, который мог бы страшиться подобного рода проблем, Ансель де Кутт демонстрировал удивительное внешнее спокойствие. От него буквально веяло кротким нравом и истинным христианским смирением.

— Откуда вы прибыли, месье Ансель? — радушно поинтересовался Лоран. — К сожалению, я не слышал о земле или поселении под названием Кутт.

Ансель склонил голову.

— Я долго странствовал, Ваше Преосвященство. Давно покинул родные края, поэтому не могу с уверенностью сказать, что место под названием Кутт существует в наши дни. Чума опустошила множество уголков Франции.

— Что ж… и все же, быть может, вы назовете более крупный город недалеко от ваших родных краев, который помог бы мне сориентироваться?

— Каркассон, — мрачно отозвался Ансель.

Лоран нахмурился.

— Каркассон, — повторил он. — Город с весьма неспокойной историей.

— Потому я и покинул те края, — кивнул его новый знакомец. Голос его звучал ровно, однако нотки тоски не укрылись от Лорана.

— Я уже говорил вам, что часто сужу о людях по тому, как они несут себя в мир. Ваш облик… примечателен. — Он продолжал говорить добродушно, но буравил Анселя взглядом с неподдельным интересом. — Вы носите траур, месье Ансель?

Де Кутт неопределенно покачал головой.

— Вы снова не ошиблись, Ваше Преосвященство.

— Соболезную вашей утрате, — опустил глаза Лоран. — Мор унес жизни множества людей. Ваши родные тоже погибли?

— Все до единого. Никто не выжил.

— Я помолюсь о них.

— Благодарю вас, Ваше Преосвященство.

Некоторое время они шли молча. Затем Лоран заговорил снова:

— Я наблюдал за тем, как вы помогли вознице с телегой. Вы воспользовались мечом, чтобы нанести удар по веревкам. Я не силен в фехтовании, но у меня сложилось впечатление, что вы — сильны в нем. Вы рыцарь, месье Ансель?

— Из рыцарского имущества у меня только меч. Как вы изволили выразиться, мор унес жизни множества людей. Мой родной дом был разграблен и уничтожен, я покинул его, унеся с собой лишь умения и навыки, коими и пытаюсь заработать себе на пропитание. Помогаю ближним, чем могу, как завещал нам Господь.

— Ваши умения и навыки включают в себя владение мечом?

— Да, Ваше Преосвященство, я обучен обращаться с оружием. Однако я не любитель применять его без крайней необходимости. Зачастую один лишь вид его способен внушить недоброжелателям разумную опаску и предостеречь их от того, чтобы намерение причинить человеку зло обратилось в действие.

— Похвальная позиция, сын мой. — Лорану с каждой минутой все больше нравилось, как этот человек себя держит. — Считаете ли вы обучение фехтованию неприемлемым занятием? Или же этим вы тоже зарабатываете себе на жизнь?

Ансель внимательно посмотрел на епископа.

— В своей жизни мне доводилось обучать молодых людей основам владения оружием, Ваше Преосвященство. Если именно эти мои навыки требуются в тех местах, где я останавливаюсь, я применяю их. Иногда весть о том, что кому-либо требуется учитель такого рода, доходит до меня из других городов, и я намеренно направляюсь по месту, чтобы найти временную работу.

Лоран улыбнулся.

— За этим вы прибыли в Руан?

— В Руане я проездом. До меня дошла весть с земель графа де’Кантелё, я держал путь туда, чтобы выяснить, требуется ли сыну графа учитель.

И снова Лоран не сдержал победную улыбку.

— Кантелё находится совсем недалеко отсюда. Скажите, месье Ансель, работа в Руане в качестве дополнительного заработка могла бы вас привлечь?

Ансель нахмурился.

— Прошу простить, Ваше Преосвященство, но я никак не возьму в толк: вы хотите обучиться фехтованию?

Лоран рассмеялся.

— Вы почти не ошиблись. Но обучиться хочу не я, а мои помощники. Для инквизиторов они еще совсем молоды, но, тем не менее, официально устроены в руанское отделение и проявляют похвальное рвение в нашем деле. Я взял их к себе в ученики в тот самый год, когда на город обрушилась чума. Болезнь миновала этих двоих. А когда она пошла на убыль, они вдвоем объезжали окрестные монастыри, чтобы выяснить, кто остался в живых, кто погряз в ереси, а кто пал жертвой мора. После этого тяжкого испытания они пылко загорелись идеей уметь защитить себя в случае опасностей. Поразмыслив, я решил, что мог бы им это позволить, если вы, месье Ансель, согласитесь учить их.

Ансель погрузился в тяжелые раздумья, и Лоран не торопил его с ответом.

Наконец, Ансель вздохнул и кивнул.

— Как минимум, мне было бы интересно на них взглянуть.

— Всенепременно.

Лоран повел своего нового знакомца к участку возле епископских конюшен, рядом с которыми его нерадивые ученики проводили свои тренировки, урывая для этого каждый удобный — и неудобный — момент.

Заметив Лорана, Вивьен и Ренар замерли, опустив свои изрядно потрепанные деревянные мечи. На спутника епископа они воззрились с явным недоверием, но притом с неподдельным интересом.

— Ваше Преосвященство, — почти хором кивнули они, приблизившись.

— Месье Ансель, представляю вам свою кару Господню: их зовут Ренар, — он кивком головы указал на долговязого светловолосого молодого человека, — и Вивьен. — Теперь взгляд судьи замер на черноволосом ученике с острым носом и колкими серыми глазами.

— Рад знакомству, — спокойно склонил голову де Кутт.

Вивьен внимательно пригляделся к нему. Он был старше их с Ренаром — примерно лет на пятнадцать, может, больше. Высокий лоб, светло-русые волосы, заметная худоба, наметившиеся морщины в уголках глаз, жилистые тонкие руки с заметными синими венами на ладонях. Он был высокого роста, спину держал прямо — хотя, похоже, это было результатом не военной выправки, а личных стараний. Создавалось впечатление, что ему гораздо сильнее хочется опустить и сгорбить плечи, чем держать их расправленными. Вивьен видел, что этот человек всеми силами старается владеть собой и своими чувствами — такое качество было характерно и для него самого. В целом незнакомец заранее вызывал, скорее, симпатию, чем наоборот, но Вивьен не мог отделаться от легкого чувства настороженности по его поводу.

— Итак, — Лоран расплылся в улыбке, — месье Ансель де’Кутт любезно согласился попытаться утолить вашу блажь, мои дорогие. Если сегодняшняя встреча пройдет гладко, месье Ансель станет вашим учителем по фехтованию. Если, конечно, охота у вас еще не пропала, ведь средства на его услуги я буду вычитать из вашего жалования.

Вивьен и Ренар переглянулись. Им потребовалось всего мгновение, чтобы принять решение.

— Мы были бы счастливы начать обучение, Ваше Преосвященство, — с должной учтивостью произнес Ренар.

— Вот и прекрасно. Что скажете, месье Ансель? Готовы остаться с этими двумя на пробный урок?

— Попытаюсь не обмануть ваших ожиданий, Ваше Преосвященство. — Он внимательно посмотрел на двух молодых людей. — И ваших, юные господа инквизиторы.

— Замечательно. Отметельте их хорошенько во славу Господню. Даст Бог, может, и научатся чему. Если перед началом занятия у вас будут еще какие-то пожелания… — елейно улыбнулся Лоран, предпочтя не заканчивать фразу.

— Если это возможно, — Ансель бросил спокойный взгляд на стражника, стоявшего неподалеку, — я бы хотел попросить того господина одолжить нам свой меч на время короткой тренировки.

Лоран вопросительно приподнял брови. Ансель кивнул.

— Ваши ученики, насколько я успел заметить издали, весьма энергичны и подходят к тренировкам с избыточным рвением. Увы, это не всегда хорошо. Этого рвения поубавится, когда они почувствуют в руке вес настоящего оружия. Часть их концентрации будет уходить на то, чтобы просто не уронить его.

Лоран нахмурился.

— Не опасно ли давать им в руки настоящее оружие с первой тренировки?

— Поверьте, за безопасностью я буду следить. Если вам угодно, вы можете остаться и посмотреть. Или же приставить к нам стражников.

Судья несколько мгновений размышлял, затем махнул рукой.

— Я прикажу паре стражников понаблюдать за вами. На всякий случай.

— Как вам будет угодно.

Подготовка к занятию заняла несколько минут. Все это время Вивьен и Ренар с нескрываемой подозрительностью разглядывали своего нового учителя. Когда в его руках оказался второй меч, Ансель изучающе посмотрел на своих учеников и подозвал к себе Ренара.

— Подойди, пожалуйста, — вежливо попросил он. Ренар повиновался и замер напротив него. Ансель едва заметно улыбнулся и протянул ему меч, позаимствованный у стражника. — Вот. Возьми. Подержи в руке.

— И все? — недоверчиво нахмурился Ренар.

— Пока — да. Сейчас поймешь, почему.

Ренар и вправду быстро это понял: оружие показалось ему непривычно тяжелым. Он отступил от Анселя на несколько шагов и осторожно сделал пару взмахов. Рука начала уставать с непривычки.

— Держать в руке деревянную копию меча — не то же самое, что держать настоящее оружие. Нужно развить мышцы рук, привыкнуть к весу и нащупать баланс, потому что у стального и деревянного мечей он будет существенно различаться.

В следующие минуты Ансель продемонстрировал Ренару стойку, показал, как следует держаться, чтобы не терять равновесие, легко выхватил собственный меч и медленно, с должной методичностью, несколько раз скрестил с ним клинки, чтобы Ренар понял примерное сопротивление и давление.

— Отдохни немного. Продолжим чуть позже, — миролюбиво сказал Ансель. Взгляд его обратился к Вивьену. — Теперь ты. То же самое.

Вивьен кивнул, сделал несколько шагов, на ходу приняв из рук Ренара меч, и остановился напротив Анселя в той самой стойке, которую тот показал его другу.

— Гляжу, ты усвоил то, что я говорил? — улыбнулся Ансель.

— Я отличаюсь внимательностью, месье…

— Ты запамятовал мое имя? — улыбка Анселя стала чуть шире.

— Я вежливо даю вам возможность назвать полное. Оно ведь у вас есть?

— Кажется, я начинаю понимать, почему ваш наставник так отзывался о вас, и к кому конкретно были обращены его особые замечания, — сказал Ансель, становясь в стойку. — Взвесь оружие в руках. Почувствуй…

— Я понял. Я вас слушал. — Юный инквизитор, повинуясь инстинкту, прокрутил меч в руке. Он был тяжелым, и Вивьен понял, что рука быстро устанет, однако примерно прикинул, как надолго хватит его сил. — Вы не ответили на вопрос.

— Въедливый, — оценивающе усмехнулся Ансель. — Отвечу, если попробуешь нанести удар. Вижу, у тебя неплохие задатки, и ты довольно быстро ориентируешься с оружием в руке.

Вивьен не стал ждать второй команды. Вложив много сил в свой выпад, он сделал наступательный шаг, но Ансель легко парировал удар. Вивьен почувствовал, что довольно быстро запыхается, если продолжит в том же духе, поэтому вернулся в стойку и замер в ожидании. Ансель изучающе склонил голову, глядя на его реакцию.

— Надо же, — тихо произнес он. — Полная боевая готовность. Отчего ты ждешь, что я всерьез нападу на тебя?

«И правда. Отчего?» — спросил себя Вивьен. Ответа он не знал.

— Я не знаю, — честно сказал он.

— Полагаю, ты всегда так насторожен?

— Временами, — хмыкнул Вивьен.

Ансель кивнул и поманил его к себе.

— Подойди. Попробуем то же самое, что я показывал Ренару. Нанеси легкий удар по клинку. Почувствуй сопротивление стали. Почувствуй, какое нужно оказать давление. Первое занятие направлено на то, чтобы вы привыкли к оружию и не боялись его. Хотя с последним у тебя проблем нет.

Вивьен выполнил указание учителя, и ему потребовалось немалое усилие, чтобы выдержать давление его меча.

— Ансель де Кутт. — В голосе мужчины отчего-то зазвучали уважение и благодарность. — Я обещал, что представлюсь.

— Вивьен Колер. — Молодой инквизитор вторил его тону.

— Колер?

— Это прозвище дали моему отцу. Оно, — Вивьен поморщился, — закрепилось.

— Интересное имя. Тебе подходит, учитывая твою проглядывающуюся манеру сражаться.

— Надеюсь, что вы ошибаетесь.

— Я бы предпочел, чтобы вы с Ренаром обращались ко мне на «ты». — Ансель, наконец, ослабил давление на клинок, и Вивьен тяжело опустил руку с мечом, чувствуя, что устал. — Если, конечно, вы решите продолжить занятия.

— Всенепременно. Ансель, — улыбка Вивьена заметно потеплела.

Несколько минут назад он толком не мог понять, вызывает в нем этот человек опасение или симпатию. Теперь сомнений не было.

Ренар тоже быстро проникся к нему уважением и был искренне рад, что его друг не натворил бед, после которых от учителя пришлось бы отказаться.

* * *

Кантелё, Франция

Год 1352 от Рождества Христова

— Боже, отчего же девушки такие сложные? — Гийом сокрушенно вздохнул и побарабанил пальцами по скамье, на которой сидел.

— М? — вопросительно промычала Элиза, отвлекаясь от созерцания желтых покрывающих поле колосьев. — Что-что?

Они сидели на улице, прислонившись к стене ее дома, и ели странное, составленное совместными стараниями кушанье: куриные ножки, сворованные юным графом у поваров, смешанные с приготовленными Элизой овощами и собранными ею ягодами.

Последний обход крестьянских хозяйств графским управляющим завершился благополучно: собранные подати радовали, так как крестьяне, наконец, сумели почти полностью оправиться от нагрянувшей несколько лет назад чумы и теперь снова работали в полную силу. Гийом же в приступе щедрости, напавшем на него по этому случаю, решил поделиться благами со своими ближними.

— «Что-что»? — кривляясь, передразнил юноша. — Да я все про ту… как же ее там… — Он нахмурился, попытавшись припомнить имя, но так и не сумел. — Дочка нашего конюшего. Красивая девка, спору нет, и хороша не только внешностью, как ты понимаешь. Но, черт возьми! Караулить меня во дворе и смотреть с тоской каждый раз, как я прохожу мимо! На что она надеется? В конце концов, неужели ее скудоумие позволило ей рассчитывать на что-то большее? Ну отдалась она мне, все получили удовольствие! Что ей теперь от меня нужно?

Он схватил с блюда куриную ножку и с недовольным видом вгрызся в нее зубами, будто это несчастная мертвая птица досаждала ему своим вниманием, а вовсе не влюбленная девушка.

— Нет, ну что ей надо? — Он воззрился на Элизу так, словно действительно ожидал от нее объяснения. Причем, немедленно.

Элиза терпеливо вздохнула, постаравшись напустить на себя бесстрастный, почти скучающий вид.

— Надо думать, она влюбилась в тебя, и теперь ее сердце наполняет надежда на то, что ты питаешь к ней ответное чувство. — Ей стоило огромных усилий пожать плечами с деланным равнодушием. Чтобы не выдать своих истинных чувств, она взяла с блюда небольшую ягодку и небрежно отправила ее в рот.

«И почему ты обращаешься ко мне с этими вопросами? Ну почему?» — гневно спрашивала про себя, но задать этот вопрос вслух не решалась, хотя все ее существо рвалось сделать это, сопроводив свое возмущение хорошим и внушительным толчком ему в грудь.

Элиза заставила себя сдержаться. Она всегда сдерживалась, когда ее захлестывали такие желания. Эти разговоры вызывали у нее неприязнь и даже боль, но она не могла позволить себе проявить слабость и признать это вслух, ведь тогда — она была уверена — Гийом отнесется к ней так же пренебрежительно, как к той «красивой девке», а это было бы невыносимо. Элиза справедливо рассудила, что ей проще терпеть эти неприятные беседы, чем испытать на себе презрение Гийома де’Кантелё.

— Влюбилась, — недовольно закатил глаза юноша. — Выходит, и вправду дура. Я ее никогда не смогу полюбить. А это еще и объяснять придется! Такая глупость!

Элиза склонила голову, вопросительно взглянув на него. Брови ее недоверчиво приподнялись.

— Да ты хоть одну девушку полюбить способен? — ядовито спросила она и тут же пожалела об этом вопросе.

Гийом, как ни странно, глубоко задумался, подняв глаза к небу. Через мгновение лицо его исказила характерная ухмылка.

— Пока не знаю, — честно ответил он и перевел взгляд на Элизу. — Если влюблюсь, пойму.

Элиза невольно вжала голову в плечи, заметив в его взгляде легкую насмешку.

«Он все понял! Он и меня теперь считает дурой!»

Пока Элиза терзалась своим страхом, всячески стараясь сохранить лицо непроницаемым, Гийом разглядывал ее так, словно она была интересным экземпляром из коллекции драгоценностей его родителей. За минувшие зиму и весну она отчего-то стала очень… красивой. Проницательные светлые глаза, тонкая талия, золотые волосы, в которые она начала вплетать странные деревянные бусинки, поцелованное солнцем лицо и плечи...

Опустив взгляд, девушка взяла тонкими пальцами еще одну маленькую алую ягоду, напоминающую драгоценный камушек, и съела ее, слегка проведя пальцами по губам.

— Что ты так смотришь? — небрежно спросила она. — Еще каких-то разъяснений от меня ждешь?

— Нет. Просто… сложный ты вопрос задала, знаешь ли, — буркнул Гийом.

Элиза прислушалась к тому, что услышала в его голосе, и, к собственному удивлению, уловила в нем не насмешку, не презрение, а укор. Она не знала, что ответить на это — его реакция заставила ее на миг растеряться. Тем временем Гийом, выбросив куриную кость и посмотрев на то, что осталось на блюде, небрежно махнул рукой и сказал:

— Оставшееся забери домой, пусть мать и сестра полакомятся. А сейчас — идем со мной.

Элиза, как и всегда, была поражена его стремительностью.

— Что? Куда?

— Боже, да просто оставь еду, и идем! — Юноша нетерпеливо махнул рукой, чтобы она поторапливалась.

Элиза вздохнула. Все же эта его внезапность поражала ее и, как ни странно, завораживала. Заставляла ее лучше ощущать течение времени — Гийом словно умел ускорять и замедлять его, когда считал нужным. Это вызывало небывалое любопытство, и еще ни разу не случалось, чтобы юный граф это любопытство не удовлетворил.

Поднявшись и спешно отнеся блюдо в дом, Элиза вернулась и последовала за Гийомом.

* * *

— Честно говоря, я не слишком разбираюсь в тонкостях. — Гийом неуверенным взглядом окинул подвальное помещение, заполненное бочками и бутылками разных размеров. — Но это не столь важно! Главное, что здесь все хмельное! — тут же успокоил он самого себя и двинулся вперед, выбирая, какой бы бочонок вскрыть.

Элиза зябко поежилась, обхватив себя руками и неуверенно последовав за ним. В погребе графского особняка она никогда до этого не бывала, но уже знала, что здесь хранятся вина, эль и прочие хмельные напитки. Сама она до этого пила лишь сидр и изредка сладкое вино с пряностями, которым угощал ее Гийом. Мысль о теплом пряном вине сейчас и вовсе вдохновляла — каменные стены и темные своды погреба были холодными и, похоже, сырыми.

— Тут холодно, — жалобно проговорила Элиза, намекая, что хотела бы поскорее уйти отсюда.

— Ничего, сейчас от вина согреемся, — отмахнулся граф, присматриваясь к нескольким пыльным бутылкам, стоящим на не менее пыльном бочонке.

— Не думаю, что настолько согреюсь, — страдальчески протянула Элиза. — Давай возьмем вино, если ты так этого хочешь, и поскорее уйдем.

Она не стала напоминать ему, насколько неуютно чувствует себя в таком большом каменном доме.

Несколько раз обернувшись и заметив, наконец, что Элиза начинает стучать зубами от холода, Гийом, устало вздохнув, приблизился к ней, снял свой украшенный серебряной вышивкой плащ, протянул ей, а сам остался в рубахе.

— Держи и не пищи, как цыпленок. И не торопи попусту. Лучше зажги остальные факелы, а то с одним тут темно.

Элиза спросила, не замерзнет ли он сам, но он лишь небрежно отмахнулся.

Пока она, привстав на цыпочки, чтобы дотянуться, зажигала несколько факелов одним горящим, Гийом выбрал два бочонка и начал вскрывать их охотничьим ножом.

— Вот, — он протянул Элизе один из них. — Угощайся. Наше сиятельство сегодня очень щедрое.

Он манерно поклонился, невольно заставив Элизу хихикнуть. Открыв второй маленький бочонок, Гийом замер напротив своей гостьи.

— Твое здоровье, ведьма! — произнес он. Это слово, которого побаивались простые селяне, слетало с его губ без опаски, без неприязни, без стеснения. Гийом де’Кантелё словно сделал это слово какой-то особенной, лишь одному ему понятной игрой, в которую втягивал Элизу, и она просто не могла не поддержать ее.

— Ваше здоровье, милорд, — ухмыльнулась она в ответ.

Они шумно соприкоснулись бочонками, которые им приходилось удерживать обеими руками, и сделали по внушительному глотку.

* * *

Каменные своды покачивались перед глазами, а пятнышки факелов теряли ясность, двигаясь и расплываясь. Чтобы удержать равновесие, Гийом и Элиза то цеплялись друг за друга, обнимаясь, то приваливались к стене, но та была холодной, и они, досадливо шипя, отскакивали от нее и тут же начинали пьяно смеяться над этой неудачей, снова обнимаясь.

— Когда Кантелё станет моим, — юный граф мечтательно прикрыл глаза и уткнулся носом в плечо Элизе, но тут же вновь поднял голову, — я построю еще несколько мельниц! Хочу, чтобы наши ремесленники... знаешь, чтобы ткачи плели не просто одноцветное полотно. Хочу, чтобы они делали... представляешь, узоры, как... а еще перестрою деревню, чтобы улицы проходили не под... углом, а прямо! — Отстранившись от обнимавшей его Элизы, он стал показывать руками, какой угол имел в виду. — Так будет удобнее ездить повозкам, и проще будет вести торг на площади в деревне... потому что...

Элиза внимательно слушала, пытаясь вникнуть, но разум так и норовил расслабиться и слить рассказы Гийома в один общий умиротворяющий шум. Поддавшись этому порыву, она просто остановила свой помутившийся хмелем взгляд на его лице и поняла, что не в силах оторваться от него. Гийом небрежно обнимал ее, и острота испытываемых ею чувств становилась почти непереносимой: она вздрагивала от каждого его прикосновения и с трудом удерживалась от того, чтобы ахнуть. Спасало лишь то, что от этих объятий дыхание ей перехватывало, и она была не в силах выдавить из себя ни звука. Благо, он и не требовал от нее ничего говорить — он был счастлив, что нашел благодарного слушателя, с которым мог поделиться своими планами.

Элиза же искренне радовалась тому, что в помещении, несмотря на зажженные факелы, было достаточно темно, чтобы предательский румянец, заливавший ее щеки, не бросался захмелевшему юноше в глаза. А еще она отметила, что он был прав: в холодном погребе и впрямь стало немного теплее.

— Элиза. — Гийом вдруг развернул ее к себе и крепко обнял за талию, глядя в глаза нетрезвым, но вполне осознанным взглядом. — Знаешь, что?

Она ждала продолжения, но его не последовало — похоже, он так и не придумал, что сказать ей дальше. Вместо этого он, не размыкая объятий, потянул ее прочь из погреба.

— Ты... всегда будешь так делать? — хихикая и слегка спотыкаясь на ходу, спросила Элиза.

— Гм... да, — последовал самодовольный ответ.

Элиза узнавала коридоры и лестницы, по которым он ее вел — она несколько раз бывала здесь. Поднявшись на верхний этаж, Гийом остановился перед дверьми своей комнаты, впустил туда Элизу, вошел следом и притворил дверь. Взяв девушку за обе руки, он вывел ее на середину помещения. Элиза успела заметить красивый гобелен на каменной стене, окно с небольшим витражом и застеленную дорогими тканями кровать с балдахином.

— Так вот. Знаешь, что? — повторил Гийом, расплываясь в той самой коварной улыбке, которая всегда всплывала в памяти Элизы, когда она думала о нем.

— Что? — спросила Элиза и изумилась тому, насколько игриво прозвучал ее голос. Она не помнила за собой манеру говорить с ним вот так. Это было немного страшно, но… будь она проклята, если перестанет!

Он снова прижал ее к себе, и она, повинуясь какому-то инстинкту, положила руки ему на плечи. Улыбка Гийома сделалась еще шире, он потянулся к Элизе и поцеловал ее.

Казалось, земля ушла у нее из-под ног. Единственное, что помогло Элизе в эти несколько мгновений устоять и не упасть — это крепко держащие ее руки Гийома. Она ответила на поцелуй, не очень переживая о том, что никогда до этого не знала, как это делается.

Элиза не поняла, когда они успели переместиться на кровать. Лежа под балдахином, они продолжали целоваться так, как будто больше никогда не собирались отрываться друг от друга. Захмелевший взгляд Элизы иногда бродил по комнате, но все ее внимание тут же перетягивало на себя жаркое дыхание Гийома.

«Слишком хорошо, чтобы быть правдой», — успела подумать она.

Стук распахивающейся двери беспощадно разорвал на кусочки миг блаженства, который они так страстно и жадно делили друг с другом.

— Милорд! Прошу прощения, милорд...

Элиза и Гийом отпрянули друг от друга, вскочив с кровати и уставившись на застывшего в дверях посыльного — тощего лопоухого молодого человека, который был едва ли намного старше их. Тот, в свою очередь, в ужасе выпучил глаза и раскрыл рот, словно в немом крике.

На несколько мгновений в комнате повисло напряженное молчание. А затем слуга, продолжая стоять в дверном проеме, сосредоточил свой опасливый взгляд на Элизе, заметил амулеты на ее шее и со страхом прошипел:

— Ведьма...

— Что тебе нужно? — не скрывая своей злобы, рявкнул Гийом.

— Ведьма! — повторил тот, словно не слыша слов графа, и несколько раз перекрестился. — Спаси, Боже... Демоница! Милорд, верно, околдован! Приворожила, дьявольская девка! ВЕДЬМА! Боже, спаси! — Его голос постепенно начал переходить на крик. Не прекращая креститься, он начал пятиться обратно в коридор.

Гийом в два шага преодолел расстояние до двери, втащил слугу за шиворот в комнату и хорошенько встряхнул его:

— Не ори, болван!

Тот посмотрел на своего господина круглыми от ужаса глазами. Он не прекращал осенять себя крестным знамением. С губ его срывался едва различимый лепет, а взгляд то и дело возвращался к девушке.

— Гийом, — обратилась Элиза и уловила в собственном голосе предательскую дрожь, — это неправда... я... я тебя не приворожила! Я никогда не стала бы делать ничего такого! Клянусь тебе!

— Я знаю. — Он стоял к ней спиной, все еще держа за шиворот злосчастного слугу, и она не видела его лица, но голос его тоже дрожал. От злости. — Я знаю, Элиза. Но тебе лучше уйти.

— Но я...

— Видишь, у меня теперь проблемы? — раздраженно проговорил юный граф, слегка поворачиваясь к ней. — Мне надо с этим разобраться. Я разберусь. И тогда... увидимся. — Он нервно улыбнулся краешком рта. — Иди.

Элиза коротко кивнула, взглянула на него и попыталась улыбнуться. Вышло немного нервно, но она решила, что это лучше, чем ничего. Прошмыгнув за дверь, она почти бегом бросилась вниз по лестнице. Гийом проводил ее глазами и снова повернулся к слуге. Тот сжался: взгляд графа не предвещал ничего хорошего.

— Объясни-ка мне, друг мой, почему ты решил ворваться в мою комнату без стука?

— Дверь была... м-м-милорд, дверь была приоткрыта, и я подумал...

— Ты подумал, — с нескрываемой злостью передразнил он. — Ты уверен, что умеешь это делать?

— Я п-прошу прощения, милорд, у меня было срочное...

— Что — срочное? — нетерпеливо прорычал Гийом.

— Милорд, меня послали сообщить, что прибыл ваш новый учитель.

«Только этого не хватало!»

— Учитель, значит? Не припомню, чтобы об этом был разговор...

— Чтобы учить вас, милорд, навыкам боя на мечах.

— Ах вот как, — задумчиво повторил Гийом.

«Очередная попытка приставить ко мне занудного надзирателя — на этот раз под предлогом того, что мне будет интересно?»

— Да, он... ждет вас в общей зале.

— Замечательно! — Гийом расплылся в улыбке, и на этот раз она вышла почти пугающе миролюбивой. — С нетерпением жду знакомства с ним, раз так.

Выйдя из своей комнаты и вытолкав оттуда слугу, Гийом с силой захлопнул дверь и стремительно направился по лестнице вниз. Он не рассчитал силу, отталкивая слугу, и бедняга врезался спиной в стену, сдавленно охнув. Гийома это не волновало. Ни хмель, ни желание еще не ушли до конца из его тела, и теперь первое будоражило ему кровь, а второе выводило из себя невозможностью удовлетворить его. Единственное, что вызывало радость — мысль о том, что сейчас ему будет, на ком выместить злость.

* * *

Выбежав во двор через дверь, которой пользуются слуги, и устремившись к опушке леса, Элиза помчалась прочь. Она даже успела столкнуться с кем-то в дверях, едва не сбив его с ног, но сердце ее колотилось так часто, а разум был настолько занят одной мыслью — «бежать!» — что она почти не заметила препятствия.

Добравшись до перелеска, она продолжила продираться сквозь заросли, будто чувствуя за собой погоню. Остановилась она, лишь когда в боку сильно закололо от долгого бега. Опершись рукой о ствол ближайшего дерева, она согнулась и приложила вторую руку к боку и попыталась отдышаться.

Дыхание понемногу пришло в норму, но в горле все еще стоял тяжелый противный ком — невыносимо горький.

«Что со мной такое? Что меня… так задело?» — спрашивала она себя и не находила ответа. Она лишь чувствовала, что мерзкое прозвище «ведьма», к которому она, как ей казалось, привыкла, внезапно прозвучало слишком ядовито. Момент, о котором она не смела даже мечтать, ускользнул от нее и был безвозвратно испорчен. А руки и губы до сих пор помнили прикосновения Гийома, и тело страстно жаждало их. Однако отчего-то Элиза знала, что вряд ли ей посчастливится оказаться в его объятиях снова в ближайшее время. Если вообще посчастливится…

«А чего я ожидала?» — спросила себя Элиза, мрачно усмехнувшись и сделав несколько шатких шагов в чащу. Она цеплялась за деревья так, словно лишь они сейчас могли удержать ее от погружения в омут горечи.

Обычно природа всегда умела утешить ее — любое горе и любая печаль смягчались, когда Элиза оказывалась в окружении леса и позволяла свободному, могущественному лесному духу захватить себя, сделать своей частью. Мать-Земля никогда не оставляла свою дочь, когда та приходила к ней за успокоением. Однако сейчас все отчего-то было иначе. Словно ее горе было гораздо больше, гораздо сильнее, чем тот покой, который лес мог поставить ему в противовес.

Элиза понимала, что не хочет делиться этим ни с Рени, ни с Фелис. Ей казалось, что понять ее не сможет никто. Никто!

«А чего я ожидала?» — вновь спросила себя она, бредя по чаще леса, уронив руки вдоль платья и задрав голову к небу, пытаясь не выпустить рвущиеся наружу слезы. — «Он граф, а я… кто я? Простушка. Лесная ведьма. Никто… я для него… никто. Как же могло быть иначе?»

Обессиленно привалившись к стволу ближайшего дерева, Элиза обняла его, уткнувшись лбом в шершавую, пахнущую смолой кору, словно надеялась, что так у ее печали будет меньше свидетелей, и разрыдалась в голос.

Пытаясь отыскать в своем разуме хоть что-то успокаивающее, она вспоминала, как во время своего бегства краем уха услышала, что Гийому нашли нового учителя. Злорадство, родившееся в ее душе, отчего-то заставило поток слез чуть стихнуть. Она знала, что обычно происходит с теми, кто пытается учить юного графа. Кем бы ни был этот человек, с Гийомом ему придется несладко, и мысль о его предстоящих мучениях заставила Элизу мстительно улыбнуться сквозь рыдания.

«Удачи вам, месье, кем бы вы ни были», — язвительно пожелала она этому незнакомцу, с удовлетворением думая о том, как тому достанется за то, что появился так не вовремя.

* * *

Мужчина со светло-русыми волосами, одетый во все черное, стоял, сцепив руки за спиной. Он с интересом глядел в окно, наблюдая за бурной жизнью во дворе графского дома.

Несмотря на почти болезненную худобу, он не производил впечатления слабого: идеально ровная спина, спокойный взгляд и твердость, с которой он стоял, намекали на то, что этот человек чувствует себя уверенно, даже будучи гостем в чужом доме. В его лице с выступающими от худобы скулами словно было что-то лисье. Более внимательный наблюдатель мог бы разглядеть небольшие петли у него на поясе, предназначавшиеся для ножен. Сейчас они пустовали, но можно было сделать вывод, что этот мужчина привык носить с собой оружие.

Услышав громкий звук приближающихся шагов, он повернулся, слегка прищурившись: после яркого света из окна в полумраке залы поначалу было сложно что-то разглядеть.

Створки дверей с грохотом распахнулись, заставив проходящую по коридору служанку взвизгнуть.

Высокий светловолосый юноша замер в дверях, обшарил взглядом помещение, и, остановив взгляд на госте, изучающе сузил глаза. Его доходящие до середины шеи волосы сильно растрепались от быстрой ходьбы, присобранная на поясе длинная синяя рубаха небрежно смялась. Льдисто-голубые глаза, тонкие скулы и брови вразлет добавляли ему сходства с каким-то хищным животным, которого только что оторвали от охоты или разбудили.

Не отрывая взгляда от гостя, граф вошел в помещение, медленно опустив руки. Если мгновение назад он почти бежал, то сейчас вдруг зашагал медленной, нарочито расхлябанной походкой, нехарактерной для знатной особы. По его внешнему виду гость довольно быстро заключил, что юный граф не совсем трезв.

Выйдя на середину залы, молодой человек хищно осклабился, отвесив непрошеному гостю манерный поклон, и с деланной восторженностью вскрикнул:

— Добрый день!

В его голосе сквозила такая неприкрытая издевка, что, казалось, ее бы различил и глухой. Чаще всего людей такая манера вводила в замешательство, однако гость лишь вежливо кивнул в ответ, прикрыв глаза с истинно христианским смирением.

— И вам, — тихо ответил он.

— Это вас прислали меня учить? — Юноша заложил руки за спину и задрал подбородок, резко убрав с лица улыбку.

— Боюсь, формулировка не совсем верна. Никто не присылал меня к вам, я лишь услышал весть о том, что вам требуется учитель фехтования, и изъявил желание явиться к вашим родителям, чтобы предложить свою кандидатуру. Поговорив со мной, они, надо думать, сочли меня достойным соответствующей должности — равно как и я нашел их предложение интересным.

Все это было произнесено спокойным, ровным, ничего не выражающим голосом. От такой манеры Гийом почти растерялся. Ему стоило огромных усилий снова собрать свою нарочитую дерзость в кулак и сохранить тон по-прежнему пренебрежительным. Желание вызвать у этого человека неприязнь теперь перемежалось с острой потребностью сбить с него спесь.

— Вот как, — юноша приподнял брови.

— Меня зовут Ансель де Кутт, — представился гость.

«И почему он такой раздражающе вежливый?!»

— Гийом де'Кантелё. Хотя, вы, наверное, и так в курсе. Но это неважно! — Не убирая рук из-за спины, Гийом сделал шаг навстречу гостю и придал лицу картинно скорбное выражение. — Видите ли, месье де Кутт, дело в том, что я не хочу у вас учиться.

Гийом помнил, в какой ступор такая постановка вопроса ввела пожилого напыщенного преподавателя риторики. Обученный ведению споров и дискуссий старик отчего-то совершенно растерялся перед лицом дерзости и напора юного графа. Гийом тогда испытал истинное наслаждение, разъясняя неудавшемуся наставнику, что учиться риторике у теряющих дар речи стариков — бессмысленная затея.

Однако на этот раз все вышло иначе.

— Не хотите учиться фехтованию или не хотите учиться именно у меня? — без тени обиды или раздражения уточнил Ансель. — В первом случае прошу меня простить: выходит, я по какой-то причине был введен в заблуждение. Как, впрочем, и ваш отец, рассказавший мне о ваших стремлениях. Во втором, — он чуть помедлил, — с вашего позволения, я хотел бы знать, почему.

Гийом победно хохотнул.

«Вот оно! Пора поставить его на место».

— Ха! Да потому что… — Гийом начал говорить почти скороговоркой, быстро и воодушевленно, однако отчего-то оборвался на полуслове, понимая, что не может найти толковых объяснений. Он призадумался, помедлил и глубоко вздохнул.

— «Потому что»? — с едва заметным намеком на улыбку подтолкнул Ансель.

Гийом поджал губы. Что-то вдруг заставило его ответить честно.

— Потому что, знаете ли, в этой семье есть обычай нанимать мне чрезвычайно назойливых наставников. Каждый, кто хотел чему-либо меня научить, очень быстро принимался меня воспитывать. Вероятно, я сужу о вас предвзято, — он манерно взмахнул рукой, — но я видел многих учителей, и мне сложно представить, что с вами все будет иначе.

Ансель понимающе кивнул.

— Вы основываетесь на своем личном опыте и доверяете своим суждениям. Я ценю такой подход. И все же я подозревал, что опыт в общении с людьми в каждом отдельно взятом случае должен быть подкреплен личным впечатлением, полученным непосредственно от них.

Гийом прищурился. Фраза показалась ему немного сложной, чтобы чуть захмелевший разум сумел воспринять ее. Он всячески попытался не показать этого, одновременно борясь с желанием переспросить.

— Не понимаете? — дружественно улыбнулся Ансель.

— Я не… — Гийом нахмурился. — С чего вы взяли?

— Видите ли, когда я говорю о таких вещах, многие молодые люди, вроде вас, искренне не понимают, о чем я. Вероятно, я сужу о вас предвзято, но я видел многих учеников, и мне сложно представить, что с вами все будет как-то иначе.

Гийом сжал челюсти так, что у него скрипнули зубы. Однако колкость Анселя не могла не вызвать у него мысленного восторга. Никто из его учителей прежде не смел вести себя с ним так. И ведь обвинить Анселя де Кутта хотя бы в намеке на грубость было невозможно!

«Вот ведь…» — с досадой подумал Гийом и вздохнул.

— Ладно, положим, я вас не понял, — нехотя признал он. — Вы поясните?

Ансель кивнул.

— Я хотел лишь сказать, что не знаю, чем именно создал у вас впечатление, будто собираюсь вас воспитывать, но такой цели я никогда не преследовал. Вы, конечно же, вправе мне не поверить, но — как и вы со мной — я сейчас был с вами предельно честен.

Гийом посмотрел на него с подозрительностью. Он готов был признать, что подобным умением убеждать и удивительно спокойной, собранной манерой говорить, пожалуй, не обладал ни один из его предыдущих горе-наставников. Все они отчего-то боялись Гийома, а этот Ансель — нет. И все же были и другие учителя, которые подавали надежды, но не оправдывали их. Гийом не хотел тратить время еще на одного.

— Боюсь, у меня нет желания проверять, врете вы или нет. С куда большей охотой я сейчас прокатился бы верхом. Ах да... этим, пожалуй, и займусь.

Слегка поклонившись — по своим меркам, даже более-менее учтиво — Гийом развернулся и направился к выходу.

— Боюсь, с этим могут возникнуть затруднения, — тихо проговорил Ансель.

— Простите? — Гийом остановился на полдороги, уставившись на него с утихшей было злостью.

— Я попросил слуг не пускать вас на конюшню. — Он будто бы равнодушно пожал плечами и добавил: — Сегодня.

«А ты крепче остальных, чертов пройдоха!» — усмехнулся про себя Гийом.

— Вот как! — На лице его появилась и тут же потухла ухмылка: к собственному удивлению, Гийом заметил, что повторяется в своих высказываниях. А ведь умение как следует огорошить горе-наставников он считал своим особым представлением, на котором повторные реплики были дурным тоном.

Гийом заставил себя собраться с силами.

— Интересно было бы знать, и как, по-вашему, они мне помешают?

— Вам просто не выдадут упряжь. К тому же, я попросил привратников закрыть главные ворота и не открывать их вам, — он кивнул, — сегодня. Выехать верхом через ход для прислуги, насколько я понимаю, проблематично. — Ансель слегка пожал плечами, с легкостью выдерживая уничтожающий взгляд молодого графа.

— А вы, я смотрю, провели большую подготовку, — хмыкнул Гийом. — Но все напрасно, месье де Кутт. Видите ли, я не настолько беспомощен, чтобы не суметь открыть ворота самостоятельно. Думаете, слуги вторят вашей дерзости и остановят меня?

Ансель не ответил, а лишь расцепил руки, которые до этого все время держал за спиной, и красноречиво подбросил на ладони внушительную связку ключей.

— Боюсь, вас остановит замок. Как и в случае с кладовой, в которой хранится конная упряжь, и оружейной, где вы держите арбалеты. Боюсь, моя изначальная формулировка была недостаточно точной. Позвольте мне исправить эту оплошность: даже если вам захотят открыть ворота, такой возможности не будет.

Некоторое время Гийом стоял, не шевелясь, будто не мог поверить в происходящее.

— У слуг тоже есть ключи, — возразил он и уловил в собственном голосе легкую беспомощность. Несколькими минутами ранее она привела бы его в неистовство, однако сейчас он был слишком ошеломлен, и это чувство затопило его полностью.

— Они тоже у меня. Я попросил слуг одолжить мне их на время нашего разговора. Под мою ответственность. Они согласились. Люди в вашем доме очень добры. — Ансель улыбнулся, смиренно прикрыв глаза, и про себя искренне поблагодарил слуг за оказанное доверие, а старшего графа и графиню Кантелё — за то, что выделили ему некоторое количество полномочий для выполнения задачи, за которую он взялся.

Ошеломление, наконец, схлынуло, и Гийому пришлось осознать, что этот выскочка сумел обхитрить его. Юноша скрипнул зубами, развернулся и снова направился к выходу. Единственным его желанием было сбежать как можно дальше отсюда — хотя бы и просто назло этому человеку. Он не сомневался, что придумает, как пробраться в конюшню, обдурить слуг — все это никогда не представляло для него особой сложности.

Однако при следующем его шаге створки дверей вдруг резко захлопнулись прямо у него перед носом, и он едва не врезался в них, не сумев сразу остановиться. С другой стороны послышался звук запираемого засова, и Гийому показалось, что он попал в какой-то безумный сон.

Несколько мгновений он стоял, тупо глядя на закрытую дверь. Осознание, что он заперт против воли в одном помещении с этим Анселем, доходило до него постепенно. Пришлось приложить огромные усилия, чтобы сохранить самообладание.

— Вы все предусмотрели, да? — елейным голосом проговорил он, медленно поворачиваясь и склоняя голову набок.

Ансель лишь пожал плечами. Он будто бы удивлялся, что никто не додумался поступить так до него, но не озвучил это недоумение вслух, дабы не обижать своих предшественников.

Гийом тем временем продолжал кипеть от злости.

— Задумали просто запереть меня? — хмыкнул он. — Я же говорил: с вами не будет иначе! Вы сказали, что не хотите воспитывать. Однако что же вы делаете сейчас?

Он почувствовал, что эти обличительные речи могут все же помочь достучаться до Анселя де Кутта.

— Вы, верно, мните себя человеком чести. Высоких нравов и принципов, — он прищурился. — О, да! Вижу, так и есть. — Гийом сделал шаг навстречу Анселю, слегка покачнувшись. — Так вот спешу сообщить вам, месье де Кутт, вы — не более чем простой лжец! Вы солгали мне только что.

По лицу Анселя пробежала едва заметная тень. Гийом заметил ее и решил, что выбрал правильный метод борьбы.

— Почему вы хотите меня учить? — продолжал напирать он. — Я вам не нравлюсь, уж это точно! И, знаете, что? — Он широко улыбнулся, посмотрев на Анселя с искренним вызовом. — Я не изменюсь. Вы питаете надежды, что в отличие от всех других наставников сумеете воспитать меня на радость отцу и матушке, но вы обманываете себя! Я останусь таким, как сейчас. А вам, даже если вы продолжите упрямиться, придется мучиться со мной, понимаете? — Он сделал еще шаг навстречу, снова покачнувшись. — Понимаете?

Ансель изучающе посмотрел на Гийома. Мысль, посетившая его изначально, лишь подтвердилась — юноша был нетрезв.

— Может, ты сядешь? — Он миролюбиво кивнул на стоящие вокруг длинного стола резные стулья. Юный граф лишь презрительно отмахнулся, увлеченный своим монологом.

— Зачем вам это все? Куда проще для нас обоих было бы, если б вы прямо сейчас убрались восвояси, а я бы догнал хорошенькую девицу, которую мне пришлось прогнать, и продолжил бы вечер в ее обществе. — Гийом осклабился, явно бахвалясь. Ансель в ответ заметно нахмурился. Юноша заметил его недовольство, и предпочел надавить: — Вы ведь понимаете, о чем я толкую, месье де’Кутт? Я говорю о…

— Понимаю, — оборвал Ансель с неожиданной жесткостью. — Нет необходимости подробно расписывать, что ты имеешь в виду.

— Отчего же не расписать? Так уж вышло, что я люблю эту тему, да смилостивится Господь над моей низменной душой за мои пороки. — Гийом небрежно пожал плечами, картинно закатив глаза. — Так что, если вы все же возьметесь меня учить, то постоянно будете слышать от меня нечто подобное. Другие мои рассуждения вам тоже не понравятся, а их у меня предостаточно. Я клянусь вам, это будет не работа, а пытка.

Ансель на миг устало прикрыл глаза, но ничего не сказал.

— Я ведь уже успел надоесть вам, — миролюбиво заявил юноша. — К чему такие мучения?

— Боюсь, ты не так много знаешь о мучениях, юноша, — отозвался Ансель, и что-то в его голосе заставило Гийома чуть присмиреть. — Что до твоего обучения, — он вздохнул, — я не склонен так легко менять свои решения. И пока оно остается прежним. Если ты мнишь себя единственным молодым человеком с собственными воззрениями, со склонностями к похоти, с избытком упрямства и с крепким норовом, ты глубоко заблуждаешься, а также недооцениваешь мое терпение.

Уже в который раз за этот разговор Гийом оторопел. Он не знал, что сказать. Сейчас он прекрасно понимал, как чувствовал себя тот учитель риторики, которого он прогнал, и подумал, что Господь решил воздать ему за тщеславие.

— Вы… что, действительно хотите стать моим учителем?

Ансель не изменился в лице.

— Я уже дал твоим родителям соответствующее обещание. Отказаться от него за один разговор было бы неразумно, учитывая, что непосредственно к тренировкам мы даже не приступили, и никаких аргументов, указывающих на твои конкретные претензии ко мне по поводу обучения, я не услышал.

Гийом сделал шаг назад, снова с интересом вглядываясь в собеседника. Охватившее его до этого раздражение испарилась, отчего-то сменившись любопытством, несмотря на тот факт, что его практически силой заставили вести этот разговор. Применить силу к безоружному мужчине, просто-напросто отняв у него ключи, граф почему-то даже не помышлял.

«Да кто же ты такой, черт тебя побери? Почему ты так себя ведешь? Что тебе нужно?» — думал он, глядя на Анселя. — «Зачем… я тебе?»

— Обещание, — он нахмурился, — это сильная вещь. Вы — человек слова, верно, месье де Кутт? Вы не отступитесь?

— Рад, что ты, наконец, это осознал.

Гийом вздохнул.

— Что ж, так и быть. — Он прищурился. — Но я все еще не понимаю, зачем это вам. Интересно, через сколько дней вы будете тайно замышлять грех убийства в отношении меня? Странно, что вы уже не мечтаете об этом. Или мечтаете? — Он хитро прищурился, вопрошающе кивнув, но Ансель, похоже, не оценил эту шутку, он лишь строго взглянул на новоиспеченного ученика.

— Лучше сразу приступить к тренировкам.

И снова ему удалось удивить юного графа.

— Сразу, то есть... сейчас? — опешил Гийом.

— Да. Не вижу причин откладывать. Ты ведь уже почти протрезвел.

— А вам... разве не нужно отдохнуть с дороги? Осмотреться? Поесть? Хоть бы расположиться с вещами в отведенной вам комнате?

— Я это уже сделал. Я трачу на такие вещи немного времени. — Ансель улыбнулся краешком губ, снисходительно наблюдая за удивлением на лице ученика. — Не они обыкновенно занимают мое внимание. Так что предлагаю идти, я уже заприметил на территории ваших владений несколько мест, хорошо подходящих для отработки начальных навыков боя на мечах.

Ансель направился к двери, которую в этот момент как раз вновь открыли. Проходя мимо графа, он небрежно бросил ему связку ключей, и Гийом поймал ее на лету.

Помедлив несколько мгновений, юноша качнул головой, усмехнулся и, сжав ключи в руке, направился за учителем.

‡ 1353 ‡

Кантелё, Франция

Год 1353 от Рождества Христова

Сосредоточенно нахмурившись, Элиза отлила в миску ровно половину содержимого пузырька. Слишком большое количество этой настойки могло вызвать нежелательные последствия, в то время как правильное количество укрепляло тело и дух. Так работал принцип умеренности, которому Элиза обучалась с детства. Важна была точность, чтобы получить необходимый эффект без вреда.

Чем дольше Элиза училась, тем ловчее и бесстрашнее смешивала снадобья и тем увереннее делала сборы в лесу и в полях, почти безошибочно выбирая из сплошного зелено-коричневого разнообразия именно те травы и корешки, которые ей были нужны. Она обладала настоящим талантом к травничеству — куда большим, чем ее мать в свое время. Фелис опиралась на знания и не забывала про толику удачи, Элиза же внимательно прислушивалась к своим чувствам: ориентировалась по запаху, определяла силу действия настоек по цвету, густоте, времени выдержки и даже по тому, в какой день были собраны ингредиенты — в солнечный, дождливый или ветреный. При этом она по возможности старалась делать свои «зелья» приятными на вкус, что прибавляло им цены в глазах людей.

Рени иногда помогала сестре с приготовлениями, но такого же интереса к работе с травами не проявляла. Куда больше ее привлекали гадания — древняя традиция рун, оставшаяся в роду Фелис от далеких предков, приводила Рени в настоящий восторг. Однажды увидев камушки с рунами у заезжей приятельницы Фелис, девочка впервые проявила несвойственную ей энергичность, упрашивая научить ее гадать. В тот же день она начала свое обучение, а Элиза выторговала у деревенского плотника ненужные деревяшки, на которых под руководством матери и ее подруги вырезала для Рени нужные значки. Фелис приобрела для племянницы на ярмарке дорогой шелковый мешочек. С тех самых пор Рени не расставалась со своими рунами. Видя, что интерес ее не угасает, Фелис сумела раздобыть для нее каменные руны — она так и не сказала, у кого их приобрела. Одним из талантов Фелис было умение хранить тайны, искусно делая вид, что у нее нет никаких секретов.

Со временем руны даже начали приносить Рени небольшой заработок. Несмотря на суеверный страх перед гаданиями, селяне не могли устоять перед искушением узнать свое будущее, и тайком обращались к ней.

Элиза опасалась, что за неприятное предсказание кто-то может обидеть ее сестру, но люди в округе на это не решались. Слишком уж они боялись возможного гнева, который могли на себя навлечь. Гнева Элизы, метко стрелявшей из лука и способной приготовить яд, ее загадочной матери, которая, если верить слухам, могла проклясть одним лишь словом, и графского наследника, отчего-то питавшего симпатию к этой троице.

Резкий стук в дверь заставил Элизу вздрогнуть, и она чуть не вылила в миску больше жидкости, чем нужно. Выругавшись сквозь зубы, она вовремя отдернула руку и обернулась. Рени с интересом подняла голову и посмотрела на дверь, к которой уже направлялась Фелис. Однако гость вошел, не дожидаясь, пока ему откроют. Он застыл на пороге в замешательстве, глядя на преградившую ему путь женщину, и отчего-то вытянулся по струнке под ее взглядом.

— М-мадам Фелис, — обратился он так, словно собирался доложить обстановку на фронте генералу.

— Какая я тебе мадам, ваше сиятельство? — фыркнула Фелис в ответ, упирая руки в боки и ухмыляясь. — Я, что, похожа на замужнюю?

Юноша растерянно поводил глазами из стороны в сторону, словно искал поддержки. Фелис расплылась в улыбке: его смятение искренне ее позабавило.

— Ох, ну что же ты замер? Заходи. Только без всяких там «мадам».

Гийом кивнул, смущенно проведя рукой по волосам, и шагнул в дом.

Рени, увидев его, дружественно улыбнулась и вернулась к травам, которые лениво толкла в ступке. Она неплохо относилась к нему, однако не испытывала желания общаться близко.

Элиза отставила пузырек и миску и выжидающе уставилась на графа. Вместо приветствия она лишь вопрошающе приподняла брови. Весь ее вид говорил: «что тебе здесь надо?», но вслух она не произнесла ни слова.

— Чем заняты? — Гийом подошел к ней и с интересом глянул на стоящую на столе миску и на ступку в руках Рени.

— Колдуем. Приворотные зелья, варева, превращающие непослушных детишек в жаб и слизней, и тому подобное, — усмехнулась Фелис, опередив Элизу, собравшуюся ответить правдиво. — Ну что ты уши развесил, ваше сиятельство? Еще немного, и решу, что поверил! Можно подумать, ты в первый раз это видишь.

— Да уж не в первый, — неловко улыбнулся Гийом. Обычно он заговорщицки усмехался колкостям Фелис, которая не упускала возможности посмеяться над местными суевериями. Однако сегодня Гийом остался серьезным. Мысли его витали далеко отсюда. — Я просто хотел… — Он пожевал губу. — Вы сильно заняты?

— Да! — Голос Элизы прозвучал резко, а ответ сорвался с губ слишком быстро. Фелис посмотрела на нее, удивление быстро сменилось пониманием, но Элизу это понимание не успокоило. Она знала, что, несмотря на свою хваленую проницательность, мать толкует ее поведение по-своему и частенько подставляет ее своими действиями. Именно так она поступила сейчас.

— Глупости, ничем таким важным она не занята. — Фелис небрежно взмахнула рукой. — Идите, гуляйте. Элиза, что ты вцепилась в эту свою настойку? Никуда она от тебя не денется. Идите-идите!

Гийом и Элиза невольно обменялись беспомощными взглядами. Лица обоих тут же вспыхнули багрянцем. Миг спустя с их губ слетел почти одновременный протест:

— Но ведь я даже не сказал, что хотел позвать…

— Матушка, ну почему ты всегда…

Фелис приподняла руку, умудрившись моментально прервать этот гомон, и картинно выпучила глаза, указав им на дверь.

— До чего же вы забавные, сил моих нет! — добродушно усмехнулась она. — Ну-ка пошли вон отсюда оба! Не наводите скуку на старую каргу.

Старая карга? Из уст столь привлекательной женщины подобное замечание звучало нелепо. Вряд ли кто-либо из заглядывавшихся на нее мужчин хоть на минуту задумывался о ее возрасте. Фелис относилась к тому типу людей, которые даже при пробившейся седине и легких морщинках выглядели моложаво и источали энергию жизни, которой могли бы позавидовать некоторые юноши и девушки.

Поняв, что спорить с матерью бесполезно, Элиза тяжело вздохнула и понуро зашагала к двери. Самодовольный взгляд матери буквально обжигал ей спину.

— Доброго вам вечера, — неловко перемявшись с ноги на ногу, сказал Гийом и поспешил на улицу.

Отойдя на некоторое расстояние от дома, чтобы ее слышал только граф, Элиза дала волю накопившемуся недовольству.

— Надо же! — презрительно прошипела она, вздернув подбородок. — Его сиятельство граф Гийом де'Кантелё, снова здесь! Вот уж не ожидала! Какими судьбами, милорд?

Гийом досадливо поморщился и отвернулся. Ему было тяжело выдерживать злость Элизы. Не зная, куда себя деть, он пнул валявшийся на дороге камень и растерянно передернул плечами.

— Не начинай, — буркнул он. — Не так уж давно я приходил, всего несколько недель прошло.

— Как мило, что ты вспоминаешь о своих друзьях хотя бы раз в несколько недель, Гийом! Я польщена, — холодно произнесла она.

— Ну хватит! — воскликнул Гийом и тут же потупился. — Я пришел сразу же, как… появилась возможность. И… — Он неловко пожевал губу. — Вообще-то, мне нужен совет.

Гнев Элизы сменился искренним удивлением.

— Совет? — переспросила она.

— Да. Хочу услышать мнение. — Он замялся и добавил: — Твое.

Элиза недоверчиво прищурилась, а губы исказились в нехорошей улыбке.

— Мое. Не Анселя. Ну, ничего себе! Откуда такая перемена?

— Его нет дома.

«Именно об этом я и хочу поговорить», — хотел закончить он, но замолчал и едва не отступил на шаг, почувствовав на себе на редкость злой взгляд Элизы. Лицо Гийома вытянулось — почти беззащитно.

Почему она злится на него? Почему так холодна и бессердечна к нему? Он ведь просто пытался быть честным.

— Так, стало быть, только его отсутствие побудило тебя сюда явиться? — спросила Элиза, и ее тон чем-то напомнил змеиное шипение.

— Да! — осуждающе выкрикнул Гийом.

Злость Элизы развеялась, но совсем не так, как он ожидал. Взгляд ее сделался беспомощным и растерянным. Она отшатнулась, будто от удара. Гийом понял, что проявил чрезмерную грубость, только не уследил, какую именно. Его глаза наполнились отчаянием и мольбой. Он пришел не для того, чтобы обижать Элизу, ему нужна была ее помощь. А значит, он должен был все исправить. Сделать что-то, чтобы все наладилось. Но что?

«Что я должен сделать? Как мне все исправить? Я же не могу постоянно вот так… это невозможно!»

— А еще я по тебе скучал! — выпалил он.

Пару мгновений Элиза стояла и смотрела на него со смесью чувств, которая была слишком сложна для его понимания. Но затем взгляд ее смягчился, на губах появилась потеплевшая улыбка.

— Я тоже скучала, — сказала она.

Гийом почувствовал непередаваемое облегчение. Поддавшись порыву, он заключил девушку в объятия. Когда она отстранилась, глаза ее смотрели с надеждой, и сейчас Гийом прекрасно понимал, чего она хочет. Он и сам отчаянно этого хотел. Прижать ее ближе, поцеловать, вернуть тот миг, когда…

«Нет! Нельзя. Я еще не разобрался, я еще не понимаю».

Он чувствовал, что Элиза всем телом тянется к нему, и с усилием заставил себя увеличить расстояние, разделявшее их. Он прекрасно знал, что это опечалит ее, и отвернулся, чтобы она не увидела мучительную гримасу, исказившую его лицо. Элиза не понимала, почему он так себя вел, а он не представлял, как ей это объяснить.

А ведь все началось с памятного разговора с Анселем — аккурат после его появления в Кантелё. Тот день перевернул все с ног на голову, заполнив разум Гийома вопросами, ответов на которые он не находил до сих пор. Он знал, что не успокоится, пока не разберется. Но иногда ему казалось, что весь мир стал ему помехой…

* * *

Кантелё, Франция

Год 1352 от Рождества Христова.

— Да черт тебя дери, сукин сын! — в сердцах выругался Гийом, упав на землю и потянувшись за вылетевшим из руки мечом. Его остановило острие чужого тренировочного меча, красноречиво приставленное к горлу.

Гийом поднял глаза на учителя. Тот не выглядел разгневанно и даже не смотрел с осуждением. На лице Анселя вообще редко проступали эмоции. Однако его приподнятые брови, выражавшие легкое недоумение, заставили Гийома вспыхнуть от стыда.

— Я... прости, Ансель. В смысле... простите. Вырвалось.

Он посмотрел на учителя с деланным равнодушием, надеясь, что тот поймет, насколько непросто ему было произнести искренние слова извинения. Ансель смерил его изучающим взглядом, понимающе хмыкнул и убрал оружие.

— Поднимайся, — сказал он, и по его тону Гийом не сумел разобрать, оскорбился он или нет.

— Простите! — повторил он, на этот раз более требовательно. — Я же сказал, вырвалось. Вы… — Гийом помедлил, поджимая губы и неловко глядя в глаза учителю, — не сукин сын.

Юный граф стоял и нетерпеливо смотрел на своего наставника, надеясь на его снисхождение к вырвавшемуся ругательству. А ведь еще совсем недавно Гийом открыто дерзил ему и даже надеялся, что сумеет каким-либо образом его задеть.

Ансель вздохнул.

— Дело не в том, как ты изволил меня назвать. — Его лицо чуть покривилось, то ли от неприязни, то ли от сдерживаемого смешка. — А в контроле.

— Да я никак не изволил тебя… вас… — Гийом потряс головой, словно это могло помочь привести мысли в порядок. — Я не имел в виду того, что сказал! Я просто выругался. Случайно. — Он вновь виновато потупился. — Мне жаль, что я вас оскорбил. Я ведь говорил вам…

Он замолчал, понимая, что Ансель его и так прекрасно понял. Иногда Гийом все еще намекал учителю на то, что из него не получится вылепить что-нибудь путное, угодное родителям. Правда, теперь намерения прогнать Анселя у него не было. Он лишь боялся, что, если перестанет напоминать о том, насколько с ним сложно, Ансель забудет об их первом споре и действительно уйдет.

— Ты не оскорбил меня, — ответил Ансель после долгого молчания. Гийом непонимающе воззрился на него, и в уголках губ учителя мелькнула дружественная улыбка. — Я ведь сказал: дело не в том, как ты меня назвал, а в том, что во время боя ты потерял над собой контроль.

Гийом непонимающе приподнял одну бровь.

— Ну я… упал, — растерянно пробормотал он.

Ансель вздохнул и снисходительно улыбнулся.

— Упал ты, потому что у тебя мало опыта, и ты плохо держишь равновесие. Пока что. А вот неконтролируемая ругань, которая последовала после — признак потери концентрации. Ты потратил лишние мгновения на то, чтобы выплеснуть свое раздражение, и сконцентрировался на эмоциях. Если б я был твоим настоящим противником, ты был бы уже мертв. — Ансель едва заметно поморщился, но быстро овладел собой и продолжил: — Эмоции бывают подспорьем в боях, где приходится полагаться на удачу и грубую силу. Они уместны, если подкреплены мощью и весом нападающего. Ты видел когда-нибудь, как захмелевшие посетители трактиров бездумно машут кулаками, задевая каждого, кто попадется им под руку? — Он посмотрел на ученика, и тот молча покачал головой. Ансель кивнул. — Что ж, тогда попытайся представить себе мужчину, выше меня примерно на полголовы и шире примерно вдвое. Представь, как, захмелев, он переворачивает стол, заходится почти звериным воплем и начинает бешено размахивать кулаками, сметая все на своем пути. Представил?

Гийом прерывисто вздохнул, глаза его сверкнули. Ансель понял, что воображение у него развито хорошо, и снова кивнул.

— Так вот, в таких боях — если это вообще можно так назвать — эмоции даже помогают. Но для этого надо обладать определенным телосложением и манерой движения. А это — совсем не твой случай.

Гийом опустил взгляд на свои руки. Длинные, изящные пальцы, тонкие кости и бледная кожа. Его руки неумолимо выдавали в нем знатную особу, которой не требовалось много и усердно работать. Возможно, это могло бы впечатлить какого-нибудь скульптора, но уж точно не противника в битве. Ансель был прав — физическая сила не была его преимуществом. Тяжело вздохнув, Гийом покорно кивнул, признавая очевидное.

— Ясно. Вы хотите сказать, что я слабый, и бои меня ждут только тренировочные для удовлетворения моей блажи…

Ансель предпочел проигнорировать, с каким отчаянием ученик это произнес.

— Прошу тебя, Гийом, не делай за меня выводы. Особенно, когда они настолько неверные. — Он одарил ученика теплой улыбкой, и в глазах юноши загорелась неподдельная надежда. Ансель вновь сосредоточился на уроке. — У тебя есть другие сильные стороны, и тебе стоит сосредоточиться на них. К примеру, у тебя достаточно хорошая реакция.

Вместо того чтобы бросаться голословными комплиментами, Ансель потянулся к убранному за пояс оружию. Гийом тут же заметил это, среагировал и дотянулся до утерянного меча, после чего замер в боевой стойке. Ансель в это время успел лишь достать меч.

— Хорошая реакция, — повторил он, одобрительно улыбнувшись ученику.

Гийом в ответ тоже расплылся в широкой улыбке. Испорченное настроение сразу улучшилось.

— Скорость. Легкость движений.

Ансель сделал несколько выпадов мечом не в полную силу, позволяя графу их отразить. Лицо Гийома сделалось напряженным и сосредоточенным. Казалось, он вот-вот раздует щеки от чрезмерного старания. И все же результат стоил того: задача была выполнена.

— Ловкость, которую ты сможешь развить, если постараешься. — Сделав сложное движение клинком, Ансель все же выбил оружие из рук ученика и показательно приставил меч к его плечу, чтобы показать, где оказалось бы ранение, будь это настоящее сражение. Гийом недовольно сощурился, но на этот раз промолчал.

— Порою перечисленные качества гораздо больше помогают в бою, нежели крупное телосложение и физическая сила, — наставническим тоном возвестил Ансель. — Что до твоего своеобразного… остроумия, — он прищурился, — прибереги его для тех случаев, когда у твоих противников будет не слишком много оружия. А лучше — никакого. Иначе ты рискуешь сполна ответить за свои слова.

— Я всегда готов отвечать за свои слова! — вскинулся юноша.

Ансель недоверчиво приподнял бровь.

— Кровью? Жизнью?

— Если нужно, — Гийом приподнял голову, с вызовом взглянув на своего учителя. — А иначе это трусость!

— Или благоразумие.

— К чертям благоразумие, если оно делает тебя трусом!

Ансель вздохнул, отступая на шаг и вновь убирая оружие. Он понял, что для этого разговора еще не пришло время.

— Что ж, этот вопрос мы еще обсудим. Весьма вероятно, что не раз. — Он окинул Гийома с мечом в руке, удерживаемым неправильно, но очень картинно. — И не два, — закончил Ансель, утвердившись в своей мысли.

Собрав немногочисленное снаряжение, они направились в сторону особняка, покидая небольшой участок, который выбрали для тренировок.

— Умираю с голоду. — Гийом с воодушевлением бросил взгляд на окна на нижнем этаже здания, где располагалась кухня.

Ансель безразлично пожал плечами.

— Кстати, — юноша с любопытством взглянул на него, — уже некоторое время хотел спросить. Отчего ты... вы не едите мясо и птиц? Отказываетесь от блюд, когда их подают к столу, набирая себе чего-то другого. После охоты пару недель назад, когда устроили пир для гостей, вы и вовсе ушли, не захотев присутствовать. Я замечал! Почему? Дичь такая вкусная! У нас дома отличные повара. И, — он попытался рассуждать, слегка подражая учителю, — мясо быстро восстанавливает силы и...

Ансель кивнул, давая понять, что понял вопрос, и остановился в задумчивости.

— Боюсь, в двух словах я этого не объясню. Но готов рассказать подробнее, если ты, конечно, захочешь слушать. Настаивать не буду.

— Я же спросил! — с жаром отозвался Гийом. — Конечно, я готов слушать!

— Ты, вроде, умирал с голоду.

— Потерплю.

Ансель снова кивнул, погрузившись в свои мысли. Он не рассчитывал так скоро начинать этот разговор и теперь боялся, что недостаточно подготовился. Он не мог с точностью определить, как Гийом отреагирует на его рассуждения. А если реакция будет слишком воинственной и резкой, из Кантелё придется спешно бежать. Граф был любознателен, схватывал все на лету, но многие его действия были непредсказуемыми, что затрудняло любое объяснение.

И все же Ансель решил рискнуть. Преисполнившись серьезности, он спросил:

— Как ты считаешь, что происходит с душой человека после смерти?

Ансель ожидал, что рожденный и воспитанный в католической семье мальчик начнет уверенно воспроизводить то, что слышал на мессах, однако ответ Гийома его удивил.

— Считается, что она попадает в рай или ад навсегда. Или сначала в чистилище. Но лично я думаю, что после Суда Господь вновь отправляет душу человека на землю, чтобы дать ей возможность искупить грехи. Потому что где же еще можно искупать грехи, если не там же, где их совершил? Так что я думаю, души перерождаются в новые тела. Может, не сразу, но…

Гийом осекся, видя ошеломленный взгляд Анселя. Поняв, что сильно впечатлил учителя, юноша расплылся в самодовольной улыбке.

— Понятно. — Ансель моргнул, пытаясь сообразить, как реагировать на такой неожиданный поворот событий. — А почему ты так думаешь?

— Элиза, моя подруга, рассказывала про перерождения. Я верю в Бога, верю в то, что говорят священники, но то, что рассказывала Элиза, мне понравилось, и я… совместил. — Гийом небрежно развел руками, не переставая улыбаться. Он очень гордился своей необычной теорией. То, что она звучала вызывающе, лишь прибавляло ей ценности в его глазах. Однако графу не с кем было ею поделиться. Элиза, когда он предложил совместить ее взгляды с его вероисповеданием, не проявила интереса к этой идее, а ее сестра Рени вовсе не стала с ним это обсуждать. Других собеседников у Гийома толком не было — никто не интересовал его настолько, чтобы делиться подобными мыслями. До Анселя.

— Вот, значит, как, — все еще с удивлением проговорил учитель. — А твоя подруга, она… христианка?

Гийом напрягся. Он уже знал, что таких, как Элиза могут преследовать, что рассказы о ее взглядах могут навредить ей и даже навлечь на нее гнев инквизиции. Но почему-то он решил, что Анселю — можно сказать.

— Она язычница, — прошептал Гийом и тут же замахал руками. — Только не говорите никому, ладно? Она хорошая! Я не хочу, чтобы ее обижали за это.

— Я никому не скажу, можешь мне поверить, — спокойно отозвался Ансель. Затем нахмурился: его явно посетили неприятные мысли. — Скажи, ты… многим рассказывал о своих… гм… воззрениях?

— Нет. Только вам, Элизе и ее сестре, — качнул головой Гийом. — Сестра у нее тоже язычница, и я подумал, что…

— Вот больше никому и не говори, — с неожиданной резкостью велел Ансель, не дослушав.

Гийом немного растерялся.

— Почему?

Ансель помрачнел.

— Ты знаешь, что такое ересь, Гийом?

— Ну, я…

— Ересь — это предательство истинной веры. Отступничество. То, что считается очень серьезным преступлением. И то, что ты мне сейчас рассказал, большинство воспримет именно так.

Юноша призадумался.

— Может быть, — неуверенно произнес он. — Но ведь…

— Это очень опасно.

— Это же просто мысль!

«Ты и вправду не понимаешь?» — внутренне поразился Ансель, вглядываясь в лицо ученика, который смотрел на него в ответ и недоуменно хмурился.

— Ты знаешь, что может случиться, если кто-нибудь, сочтя тебя еретиком, доложит о твоей мысли инквизиции?

— Они меня сожгут? — Граф презрительно приподнял одну бровь. — Пусть сначала поймают. И вообще, это же глупо! Я ведь христианин. Я не... не спорю ни с чем! — Он прикрыл глаза, сжав в руке висящий на шее серебряный нательный крест, инкрустированный сверкающими синими камнями. Матушка лично заказывала крест у ювелира, когда крестили сына, и подбирала камни под цвет его глаз. Гийом носил его, не снимая. — Я лишь думаю, что вечно жить в раю было бы скучно, а ад... куда честнее потом отправить человека снова на землю, чтобы дать ему исправиться, осчастливить его или наказать. Разве нет? Если Бог любит всех людей, наверное, он так и делает. Я просто так подумал. Вот и все. Я же не язычник, не отступник, я…

Казалось, Ансель вот-вот не выдержит этой пламенной речи — лицо его исказилось гримасой неприкрытой муки, и Гийому стало невыносимо на это смотреть. Он примирительно поднял руки, энергично покачал головой и прервал свою тираду.

— Ладно, ладно, Боже, да не скажу я никому! Клянусь.

«Не надо», — отозвался про себя Ансель, но вслух этого не произнес. Он продолжал смотреть на юношу убийственно-серьезным взглядом, почти не мигая. Наконец, уверившись в том, что на Гийома снизошла крупица благоразумия, Ансель вздохнул и сказал:

— Хорошо.

Некоторое время они молча смотрели друг на друга. Затем Гийом вдруг заговорщицки прищурился.

— Постойте, — протянул он, — вы сказали, что большинство сочтет мои взгляды ересью. Большинство, но не вы? Почему?

Ансель вздохнул, собираясь с мыслями.

«Даст Бог, однажды я научу тебя говорить о своих мыслях людям. Покажу, как. И кому. Но не сразу».

— Потому что, возвращаясь к твоему изначальному вопросу, — он вернул ученику заговорщическую улыбку, — я тоже верю в перерождения. И меня тоже могут счесть еретиком.

— Вот как! — почти восторженно воскликнул Гийом, искренне радуясь, что учитель разделяет его взгляды. Он вдруг почувствовал, что теперь их связывает нечто большее, чем просто тренировки. Общая тайна. Общая опасность быть названными словом «еретик», обращающая их одних, стоящих плечом к плечу, против всего мира. Это была почти что дружба — по крайней мере, Гийом верил, что это нечто, почти настолько же крепкое.

— Да, — тихо сказал Ансель. — И об этом я бы попросил тебя...

— ... никому не рассказывать.

— Быстро схватываешь.

Ансель кивком указал в сторону разбитого за особняком сада, приглашая ученика пройти туда. Разговор, который он собирался продолжить, видя желание молодого графа, требовал полного отсутствия свидетелей — иначе это было слишком опасно.

— Раз уж мысль о том, что человеческие души возвращаются на землю вновь, не вызывает у тебя ни отторжения, ни удивления, — Ансель махнул рукой, привлекая внимание ученика, прислонившегося спиной к дереву, — то ответ на твой вопрос будет прост: я не ем мясо и птиц, потому что в убитом животном может оказаться человеческая душа.

Гийом всеми силами постарался не рассмеяться, представляя, какими животными могли бы родиться его знакомые и какие курьезы это могло бы вызвать. Мысль о том, что Ансель всерьез опасается съесть человека, запертого в теле утки или курицы, казалась и того нелепее, но Гийом понимал, что смех оскорбит Анселя гораздо сильнее, чем недавно брошенное ругательство.

— Да? — переспросил он, подавляя веселье. — А я думал, человек может вернуться назад только человеком.

— Не только, — покачал головой Ансель. — Понимаешь, чтобы душа вновь воплотилась на земле, она должна родиться. То есть, стать последствием… гм… — он замялся, — плодом того, что делают живые существа, чтобы родить ребенка. Этого не делают только рыбы и растения, потому что у них нет пола.

Теперь Гийом не удержался и рассмеялся в голос.

— Мне нравится такой подход! — коварно улыбаясь, проговорил он. — Выходит, где, когда и кем бы ты ни родился, предаваться порокам все равно можно. И даже неизбежно. Отличная новость, как по мне!

Ансель его веселья не разделил, а лишь устало вздохнул. Тем временем Гийом воодушевленно продолжал рассуждать:

— Никаких вечных мук в аду, а вместо этого просто новый, — он задумался, подбирая нужное слово, — этап здесь, на земле. Нет, воистину! Если выбирать между вечными муками, положенными за грехи, и тем, чтобы пожить животным — пусть даже каким-нибудь бараном или индюком — я бы выбрал второе. Тем более, если одно из условий...

— Это не так хорошо, как может показаться.

— Бросьте, Ансель! Вы же не монах, в конце концов! — юноша развел руками. Ансель неуютно передернул плечами и поморщился. Гийом уставился на него с подозрительным прищуром. — Каждый раз, когда я начинаю этот разговор, на вас уже миг спустя лица нет! Готов поклясться, вам было бы легче смотреть на проявление жестокости, чем четверть часа слушать о занятии любовью, влечении и разных забавах, которые я…

— Хватит! — строго оборвал Ансель, и его резкий тон действительно заставил Гийома замолчать. — Пусть сам ты и готов сочинять песни, превознося низменную похоть плоти, мог бы проявить уважение к тем, кто поступает иначе или хотя бы притвориться, что умеешь это делать! Тебе, как знатной особе, это пригодится для дипломатии.

Гийом невольно вздрогнул от жара его речей. Ансель так редко позволял себе проявлять чувства. Насколько же сильной должна была быть его неприязнь, если она взяла над ним верх и заставила его выйти из себя?

И все же промолчать в ответ на его предложение Гийом не сумел.

— Притвориться? — хмыкнул он. — Врать, то есть?

Ансель устало закрыл лицо руками и тихо застонал, и отчего-то этот звук привел Гийома почти в ужас. Раньше ему доставляло истинное удовольствие слушать, как его наставники стенают и почти плачут от его несносности, но Ансель…

— Простите! — округлив глаза, пролепетал Гийом, подавшись вперед, но замер на полушаге. Он хотел положить руку учителю на плечо в знак утешения, но не решился. Как будто коснуться его сейчас было бы лицемерием и очередным оскорблением.

Ансель тем временем отнял руки от лица. Он сумел вернуть самообладание, однако Гийом чувствовал, что ранил своего учителя. Осторожно, точно боясь, что его оттолкнут, он все же положил руку Анселю на плечо.

— Я… безнадежен, да? Вы так считаете? Я привожу вас в неистовство своими разговорами?

Ансель вздохнул. Он не отстранился от Гийома и не посмотрел с осуждением. Скорее, в его взгляде стояло прощение, и отчего-то Гийому оно казалось куда более тяжелым, чем ярость или гнев.

— Я все еще не понимаю вашего отношения к этим разговорам, — честно произнес Гийом. — Но я постараюсь… сдерживаться. Если вам от этого так плохо.

Ансель тепло улыбнулся. Во взгляде его скользнула искренняя благодарность.

— Спасибо, Гийом.

— Мы продолжим разговор? — осторожно поинтересовался юноша. — Вы… объясните, почему, — он мучительно подбирал слова, стараясь осторожничать, — то, о чем я говорил, так плохо?

Ансель улыбнулся, вздохнул и покачал головой.

— Я имел в виду не совсем это, — снисходительно ответил он. — Я говорил о том, что ты зря считаешь хорошей новостью то, что мы рождаемся вновь — людьми или животными.

— Почему? — Гийом удивленно округлил глаза.

— Не пойми меня превратно, но я считаю, что эту мысль тебе может оказаться сложнее усвоить. Так что не удивляйся: начну издалека.

Скрестив руки на груди, он устремил взгляд вдаль, а затем вновь посмотрел на Гийома.

— Скажи, что побудило тебя сегодня извиниться? Когда ты обозвал меня.

Гийом беззаботно ухмыльнулся.

— Подумал, что иначе вы меня прибьете, и решил, что проще извиниться.

— Нет, — довольно строго возразил Ансель.

— Нет? — сумел лишь переспросить Гийом. Ансель вновь одарил его улыбкой.

— Мы оба прекрасно знаем, что я не «прибил» бы тебя, как ты изволил выразиться. Даже не ударил бы. Так что извинился ты не из страха. Подумай еще.

Гийом поморщился.

— Ну, извинился, — нехотя сказал он, — потому что был неправ. И сказал то, что не считаю правдой. Я же не думаю, что вы сукин сын! — Он снова хмыкнул. — А я считаю, что говорить нужно только то, что на самом деле думаешь.

— Уже ближе. Подумай еще.

— Да что еще-то?! — возмутился юноша.

— Кроме того, что это было неправдой. Что еще?

Гийом закатил глаза и раздраженно вздохнул. Вопросы о том, что побуждает его идти на те или иные поступки, попытки понять свою мотивацию и чувства — все это вызывало у него усталость, которая рисковала перерасти в настоящую головную боль. Дабы избавить себя от этих неприятных переживаний, он уже давно старался просто не задумываться об этом, а жить, как живется.

— Ничего больше, — буркнул он.

— И снова нет. Ты знаешь ответ, просто не хочешь его осмысливать.

— Может быть, тогда осмыслите за меня? — ядовито прищурился Гийом.

— Нет.

— Да почему нет-то, черт возьми?! — в сердцах воскликнул Гийом. Ансель хранил безмолвие, красноречиво глядя на ученика. Тот терпеливо вздохнул и постарался сосредоточиться. — Ну… я…

Он вновь с надеждой посмотрел на Анселя, но тот покачал головой: я не стану тебе помогать. Ты должен сам.

— Это бесполезно, — вздохнул Гийом.

— Вовсе нет, — внушительно произнес Ансель, и юный граф вдруг понял, что все же знает правильный ответ. Только он ему не нравился. Гийом обиженно уставился на невозмутимого учителя.

— Ну ладно! Мне стало стыдно! Совесть. Это она. — Он раздраженно всплеснул руками. — Довольны?

— Вполне.

Краешки губ Анселя чуть поползли вверх в легкой улыбке, и Гийом едва не задрожал от злости, но сумел совладать с собой. Он вспомнил, как сильно это вежливое, сдержанное и уверенное поведение раздражало его в первую встречу с Анселем. Тогда он попытался победить учителя своим напором, но проиграл. Из этого он вынес ценный урок: стоило вести себя иначе. Ансель искренне ценил умение сохранить лицо, значит, именно это и стоило сделать. Смиренно продолжить беседу, а не выходить из себя.

— И что теперь? — вздохнув, спросил Гийом.

— Теперь скажи мне, что такое совесть? Что значит «стыдно»?

— Издеваетесь? — чуть не взвыл юноша.

— Попытайся. Я верю, у тебя получится.

— Никак не возьму в толк, зачем вам это, — буркнул Гийом, насупившись, но заставил себя собраться с мыслями. — Ладно, — протянул он. — Боже… «стыдно» — это… такое чувство, наверное.

— Верно, чувство, — кивнул Ансель. — Дальше?

«Да сотри ты с лица это гадкое выражение! Я не жалкий, не надо меня так подталкивать!» — внутренне вспылил Гийом и удивился собственным мыслям. Ансель, похоже, уловил их, и смиренно опустил голову.

— Похоже, настал мой черед извиняться перед тобой. Позволь мне перефразировать свой вопрос. Возможно, так теперь будет проще ответить. Поверь, ответ будет важен. Для тебя самого — в первую очередь.

— Уверены? — скептически прищурился Гийом.

— Да.

— Ладно.

Ансель миролюбиво посмотрел на него.

— Скажи мне лучше откуда берется чувство. Любое.

— Вы же сказали, что будет проще! — обиженно воскликнул Гийом.

— Повторюсь: я верю, что ты сможешь.

— Зря, — фыркнул Гийом, но вера в глазах учителя оказалась сильнее его упрямства. — Ну, хорошо. Черт. Откуда? Ну, чувство, это… эмоция. Переживание. Часть характера… что еще?

Ансель кивнул.

— Не злись на меня, Гийом. Ты все говоришь правильно. — Он улыбнулся. — Осталось совсем немного. Скажи, откуда берутся чувства и эмоции? Переживания. Характер. Что за этим стоит? Что дает человеку жизнь? Кроме тела, кроме воспитания и знаний в его памяти. Что у него есть самое важное, помимо всего этого? Что стоит во главе всего этого?

Гийом поднял голову, недоверчиво прищурившись, и посмотрел учителю в глаза. Единственный пришедший ему в голову ответ на все эти вопросы был простым и будто бы слишком очевидным, чтобы быть правдой, но…

— Душа?..

— Верно.

Гийом улыбнулся, качнув головой:

— Ладно, что теперь? Спросите, что такое душа? — Он нервно усмехнулся. — Если так, клянусь, я нападу на вас и сбегу. Плевать, как и куда.

Ансель недовольно скривил губы.

— Прошу, Гийом, постарайся… хотя бы поменьше клясться. Особенно по таким пустякам.

Юноша недоуменно посмотрел на него, но вопросов задавать не стал.

— Вернемся к нашему разговору, — миролюбиво предложил Ансель. — Выходит, даже такое простое действие, как извинение за невольно вырвавшееся бранное слово — есть побуждение души. Ты согласен?

Гийом прищурился.

— Пожалуй… — протянул он.

— А откуда у человека душа?

— Ради Бога, Ансель, хватит! — мучительно протянул Гийом. — Я не знаю, не я же помещаю души в тела людей! Это… — Он вдруг замялся, поняв, что его осенило. — Это делает Господь.

Ансель одобрительно улыбнулся.

— Верно. Осознаешь ли ты, что из этого следует?

Гийом сжался.

— Вы и здесь заставите отвечать меня? — жалобно спросил он.

Ансель тихо рассмеялся.

— Не заставлю, — примирительно сказал он. — Из твоего же собственного вывода следует, что любое чувство, любая мысль и любое действие — все это порождено душой, то есть, именно из нее берет начало.

Гийом вдруг понял, что завороженно слушает учителя, едва не раскрывая рот. Прежде за ним такого не водилось. Придя в себя, он подобрался и повел плечами.

— А как ты думаешь, — продолжал Ансель, — можно ли почувствовать душу?

Гийом пожал плечами.

— Наверное, да.

Ансель замолчал, внимательно наблюдая за учеником. Тот запустил руку в волосы и замер. Его лицо напряглось от тяжких раздумий.

— Душу можно отыскать в любом действии, которое мы совершаем, — мягко проговорил Ансель, пока что не развивая мысль дальше.

Гийом недоверчиво покачал головой.

— А если действие дурное? А если сложно различить, желал человек плохого, или хорошего?

— Это всегда можно различить, если уметь прислушаться. Хорошенько прислушаться. На самом деле, человек всегда способен отличить, идут его помыслы от души... от Бога, от добра — по сути, в данном случае, это одно и то же — или нет. Просто многие не желают этого понимать.

Гийом мучительно размышлял, нахмурившись, закусив губу и глядя себе под ноги. Эта мысль была странной. Очень странной. Ему сразу же пришло в голову несколько примеров, в которых сложно различить добро и зло. И самым первым примером этой сложности он посчитал самого себя...

— Простейший пример — это ты, Гийом, — улыбнулся Ансель, и юноша резко поднял голову, воззрившись на него округлившимися от удивления глазами. — Ты спрашивал, отчего я взялся учить тебя, почему стал тебя терпеть? Почему не злился? Все просто. Твои помыслы идут от души. И это заметно, даже когда ты стараешься это скрыть. Даже когда ошибаешься, и твои действия выглядят так, будто ты действуешь во зло.

— Далеко не все, что я делаю — добро. Да меня это и устраивает! — возразил Гийом и посмотрел на учителя исподлобья, вдруг расплывшись в неожиданно злой улыбке. — Люди, которые говорят, что творят только добро, часто оказываются лицемерными. Либо они не понимают, что их добротой можно пользоваться. Вы уверены, что это так уж легко различить, и я — простейший пример?

— Беру свои слова обратно, не простейший, — слегка улыбнулся Ансель, — но все еще пример. Очень яркий.

Гийом снова почувствовал, что начинает злиться.

— Как угодно, — угрожающе мягко проговорил он, не отрывая прищуренного взгляда от учителя.

Ансель вздохнул, отведя глаза и продолжая едва заметно косо улыбаться.

— Возьмем более конкретный пример, — продолжил учитель. — Я недавно видел, как ты просил отца дать денег и новую лошадь мельнику, который живет на границе вашей земли, близ реки, и поставляет в ваш дом муку. Зачем ты так себя повел?

— У него издохла лошадь и слег с лихорадкой сын, который ему помогал. Как бы он работал дальше, если бы мы не помогли? У нас бы не было муки, чтобы печь хлеб, либо пришлось бы дорого покупать у соседей. А мельник бы обеднел и жил в голоде. Кому было бы от этого лучше? А так он нам еще и благодарен, и будет лучше работать. К тому же, он ведь живет на нашей земле. Я чувствую за таких людей ответственность.

— Понятно. Не буду мучить тебя вопросами, так как суть ты уже понял. Поверишь на слово, если я пропущу начало?

— Наверное, — недоверчиво отозвался Гийом.

— Хорошо. Итак... у твоей просьбы к отцу было две основных причины. Одна из них достаточно простая: выгода. Потребность в муке, которую вам поставлял этот человек. Так? — Он дождался от Гийома кивка. — И вторая: ты посочувствовал этому мельнику и его семье, которая могла остаться жить в голоде.

— Пожалуй, — не стал отрицать юный граф.

— И какая из этих причин идет от души?

— Вторая, — пожал плечами Гийом. — Но я и в первой не вижу ничего плохого.

— Я и не говорю, что она плоха. Но ты не задумывался, отчего нам требуется некая материальная причина, чтобы проявить сочувствие?

— Не задумывался, — честно сказал Гийом.

— Сочувствие и сострадание являются порывами души, идущими от Бога, как мы выяснили. Понимаешь, почему я задал столько вопросов? Скажи я без предисловий, что тобой движет сочувствие, идущее от Бога — как бы ты отреагировал?

— Я бы посмеялся... от души, — ухмыльнулся юноша, кивая.

— Вот именно, — развел руками Ансель. — Так вот. Если душа — есть первопричина любого чувства и действия — хорошего действия, если выражаться проще — то для чего же нужно все остальное? Почему для того, чтобы что-то подобное проявить, нужен повод? Разве не было бы проще, не будь этого повода? Душа, — он призадумался, — без посредничества.

— Не понял, — нахмурился Гийом.

— Почему понадобилось какое-то несчастье, чтобы проявить сочувствие к этому мельнику? Голод, болезнь, недостаток денег — какие-то мирские причины. Разве позволять своей душе действовать напрямую, а не только по мрачному поводу, было бы не проще?

— Это... — Гийом моргнул. — Не знаю. Сложно! — Он потер руками лицо, мучительно пытаясь понять, куда клонит учитель. — Вы хотите сказать, что чувства всегда пробуждаются чем-то плохим? Но это же не всегда так. Если… — Он замялся. — Например, если ешь вкусную еду, — он с тоской бросил взгляд на особняк, — то это же приятно. Радость тоже идет от души, разве нет?

— А почему нельзя испытывать радость просто так? Почему для этого нужен какой-то повод? Условие?

— Не знаю, почему. Просто... так повелось.

— Этот повод все только усложняет. Он становится препятствием между тобой и радостью. Лишь в одном случае для счастья не нужен никакой повод. — Ансель очень серьезно посмотрел на ученика, убедившись, что полностью завладел его вниманием. — Когда душа человека свободна от этих условностей. Когда ты един с Богом — безо всяких препятствий и условий. Когда ты полностью свободен.

— То есть, в раю, вы имеете в виду?

— Можно и так сказать. Когда ты свободен от условностей... мира мертвой бездушной материи.

Гийом опустил глаза, мучительно хмурясь. И снова — эта мысль была очень странной, и он чувствовал, будто что-то упускает, но не мог найти очевидных противоречий в рассуждении Анселя.

— Я не настаиваю на том, что только что сказал. — Ансель снисходительно улыбнулся, глядя на отразившееся на лице ученика умственное напряжение, и положил ему руку на плечо. — Просто предлагаю обдумать. Быть может, ты со мной согласишься, а может, и нет. Я лишь высказал свою точку зрения и постарался ответить на твой вопрос о том, почему не так хорошо вновь рождаться на земле. Я считаю — поэтому.

— Ну, хорошо. А как насчет… — Гийом тряхнул головой, будто избавляясь от наваждения. Ему вдруг расхотелось задавать свой вопрос — в конце концов, о чем-то таком спрашивала бы, скорее, какая-нибудь сентиментальная дамочка.

— Насчет? — вопросительно кивнул Ансель. Гийом тяжело вздохнул.

— Вы опять разозлитесь, — покачал головой он. — Я пообещал, что буду сдерживаться.

Ансель устало опустил голову и вздохнул.

— Спрашивай, о чем хотел, Гийом. Я не стану злиться.

— Я хотел узнать… а что насчет любви? Это ведь тоже чувство. Мы ведь любим людей. Тут, на земле. И если я люблю, например, девушку — и духовно, — он постарался сделать на этом слове особый акцент, но все равно не удержался от ухмылки, — и телесно?

Ансель тяжело вздохнул, и Гийом, ловя момент, продолжил почти скороговоркой:

— Радость мне будет доставлять и первое, и второе. Почему же я должен от этого отказываться? Или в раю можно все это продолжить? А если там у нас нет тел, а только души — то нельзя же?

Гийом замолчал, наблюдая за реакцией Анселя. Ему был неприятен этот разговор. Заметно неприятен, но он постарался подойти к нему с максимальной терпимостью.

— А ты уверен, что «второе» — это любовь? — тихо спросил он.

— Ну, это...

— Повод. Условность. Отделяющая тебя от безграничной радости любви.

— Но ведь...

— Неужели любить нельзя без этого? — В вопросе Анселя снова зазвучали жаркие, почти отчаянные нотки.

— Можно, но зачем, если...

— А ты когда-нибудь так любил? Или на простом удовлетворении низменной похоти плоти твои чувства обрывались?

Гийом с вызовом вздернул подбородок и закатил глаза.

«Да ты хоть одну девушку полюбить способен?» — зазвучал у него в голове презрительный голос Элизы.

Элиза...

— Ты разве не видишь разницы, — вкрадчиво заговорил Ансель, прерывая его мысль, — между тем, что есть бездумное влечение, как у животных, которое, по сути своей, тоже причиняет страдания, и тем, что есть любовь — любовь без поводов и условностей?

— Страдания? — всплеснул руками Гийом. — Да почему страдания?!

— Потому что это зов плоти, направленный на то, чтобы, в конечном итоге, размножаться.

— Но ведь не всегда от этого рождаются дети, можно же...

— Не всегда, но само влечение, заложенное в людские тела, направлено на это. А ведь ты знаешь, что женщины страдают, рожая детей? Что это причиняет им муки?

— Но они же соглашаются. Нет, это печально, но ведь так происходит всегда. Моя матушка меня любит. Даже несмотря на то, что я причинил ей муки.

— Любит, конечно же, — Ансель вздохнул. — Что ж, вижу, эта мысль кажется тебе странной.

— Еще как!

— Тогда я не стану настаивать на ней и переубеждать тебя. Но если тебе все же станет интересно, попробуй понаблюдать за собой и определить, что есть любовь, а что есть влечение плоти. Где граница? И существует ли она лично для тебя.

— Зачем? — поморщился Гийом.

— Чтобы решить, что для тебя важнее. И для того, кого ты любишь.

Гийом кивнул, устало мигнув. Этот разговор измотал его, однако в голове продолжали роиться мысли, не желающие уходить, и вопросы, которые он даже толком не мог облечь в слова.

Сочувственно хмыкнув, Ансель снова положил руку ему на плечо.

— Я рассказал тебе сейчас то, что обычно рассказываю другим в течение нескольких недель или даже месяцев. Поверь мне, я и сам когда-то очень долго обдумывал все это, прежде чем начать вести с кем-то такие беседы. — Он улыбнулся. — Это непростые разговоры, так что знай: даже если тебе сложно, ты отлично держишься. Впрочем, я в тебе и не сомневался.

Гийом благодарно кивнул, все еще глядя куда-то рассеянным взглядом и пытаясь унять вихрь мыслей в своей голове.

— Ты, кажется, умирал от голода? — напомнил Ансель.

Гийом встрепенулся и энергично закивал.

— И все еще умираю, — признался он, приложив руку к животу, который отозвался недовольным урчанием.

Ансель приглашающе махнул в сторону дома:

— Тогда идем.

Вновь собрав сброшенные на землю пожитки, они направились к особняку.

* * *

Кантелё, Франция

Год 1353 от Рождества Христова.

— Ты, кажется, хотел о чем-то меня спросить? — осторожно подтолкнула Элиза, вырывая Гийома из раздумий. Он вздрогнул, поняв, как надолго погрузился в воспоминания.

— Ах, да! Я… — Он усилием воли заставил себя сосредоточиться на собеседнице. — Просто интересно, что ты скажешь. Пойдем, присядем куда-нибудь?

Миновав примерно половину дороги до дома, они примостились на невысокой деревянной ограде, тянущейся вдоль поля.

— Вот ты, Элиза. Ты ведь язычница. Таких как ты, — он чуть помедлил, — мало. Вас с матерью и Рени никто не трогает, однако за такими, как вы могут охотиться. Вы можете привлечь внимание инквизиции.

Элиза нахмурилась.

— Но не привлекаем же. Мы осторожны. Да и на твоей земле безопасно, если не будем нарываться на неприятности. Ты сам так говорил! И твои родители, насколько я поняла, говорили то же самое моей матушке. Еще до моего рождения.

— Это верно. Но вот представь: ты могла бы, — Гийом покривился, как от зубной боли, — поладить с кем-то из инквизиции?

— Поладить? — Элиза непонимающе прищурилась. — Что ты имеешь в виду?

— Ты можешь хотя бы представить себе, что отнесешься с симпатией к тому, кто может тебя арестовать, подвергнуть пытке или даже убить?

— К чему эти вопросы? — Элиза напряженно поежилась. — Я ведь никогда не видела ни одного инквизитора. Может, случайно в городе попадались на глаза, но я уже не помню. Как я могу судить о людях, которых не знаю? Какой странный вопрос!

— Тебе бы не была неприятна сама возможность общаться с теми, кто убивает тебе подобных?

— Мне… что? — Элиза несколько раз моргнула. — Гийом, ты о чем? К чему ты это спрашиваешь?

Гийом не знал, не подвергнет ли учителя опасности тем, что скажет. Но молчать он больше не мог.

—Да Ансель! — с досадой воскликнул он. Элиза недовольно скривилась, но промолчала, а Гийом не принял ее раздражение во внимание. — Его нет дома, потому что помимо меня он учит в Руане каких-то молодых инквизиторов! Не ленится каждый раз ездить туда и обратно верхом, чтобы успевать к тренировкам. И я не понимаю, почему! Зачем он это делает? Он же, — Гийом поджал губы и покачал головой. — Его мысли, то, как он объясняет Священное Писание… это считают ересью! За это преследуют и жестоко наказывают. И те, кого он сейчас учит, будут преследовать Анселя, стоит им узнать, кто он. Так зачем?

Элиза недовольно передернула плечами и шумно выдохнула. Вот уж что ее совершенно не интересовало, так это сложные отношения таинственного Анселя с инквизицией. Ей вообще не хотелось разговаривать об Анселе де Кутте, ведь именно из-за него Гийом почти перестал навещать ее, и обида на это обжигала девушке сердце. Однако бросить Гийома наедине с его тревогой она не могла. Притом, сочувствуя ему, она одновременно злилась на себя за то, что не может встать и уйти.

— Почему ты спрашиваешь у меня? — раздраженно процедила она. — Спроси лучше у него самого.

— Так я спросил!

— И?

Гийом глубоко вздохнул, устало подняв глаза куда-то вверх и пересказал ей все.

* * *

— Затем, что нельзя судить отдельно взятых людей по той структуре общества, к которой они принадлежат. Их могут сковывать одинаковые рамки, устои и правила, но это совсем не значит, что все эти люди одинаковы. — Ансель приостановился, удержав за уздечку лошадь, которую вел к воротам, и обернулся, чтобы одарить ученика слегка укоряющим взглядом.

— Но ведь эти правила предписывают им арестовать тебя, если они узнают, кто ты! — Гийом всплеснул руками, непонимающе округлив глаза.

— Если узнают сейчас — да. Это означает лишь то, что мне следует быть осторожным, но никак не то, что мне нужно позволять гневу или мстительности затопить свой разум, сокрыв от меня правду, которую я вижу в душах отдельных людей.

«Правду, которую он видит в душах отдельных людей. Инквизиторов. Которые могут его убить», — не без злости на беспечность наставника думал Гийом. — «Он либо слишком смелый, либо слишком глупый! Или же дело в другом?»

Глаза Гийома вдруг округлились, а лицо неконтролируемо обиженно вытянулось.

— Ты их любишь? — выпалил он. — Своих учеников. Ты считаешь, что они поймут тебя? Что с ними когда-нибудь можно будет говорить открыто? Что они тебя примут таким, какой ты есть? Если так, то ты лишен всякого благоразумия!

Ансель выслушал эти обличительные вопросы, не переменившись в лице.

— Когда мы впервые встретились с тобой, Гийом, — заговорил он, — ты старался быть предельно жестким, язвительным и дерзким со мной. Старался уколоть меня, обидеть и прогнать.

— Да, — стойко согласился юноша, качая головой. — Я ошибся в тебе.

— А я в тебе — нет, — улыбнулся Ансель. — Я увидел в тебе не то, что ты пытался показать, а то, что в тебе есть на самом деле, хотя твое поведение объективно призывало меня покинуть Кантелё. — Он многозначительно посмотрел на ученика. — Скажешь, я зря не уехал? Зря не поступил благоразумно?

— Нет, — сложив руки на груди, буркнул граф.

— Скажешь, я не умею видеть в людях настоящее?

— Умеешь, но…

— Скажешь, я мог увидеть это настоящее только в тебе? А ни в ком больше его попросту нет?

Гийом потупился. Такие мысли закрадывались в его сознание, но он никогда не произносил их вслух. Он знал, что думать так неправильно и нечестно, но что-то внутри него ревностно хотело, чтобы все было именно так.

— Есть, наверное, — буркнул Гийом, отводя взгляд.

— Тогда почему ты не веришь мне, когда я говорю, что в своих учениках вижу то же самое?

— Они инквизиторы! — обличительно воскликнул Гийом.

«А ты — еретик. Что бы ты к ним ни чувствовал, они всегда будут твоими врагами, неужели ты не понимаешь? Ведь ты же сам растолковывал мне, как опасна ересь!» — Он хотел прокричать все это, но отчего-то промолчал.

— В первую очередь они люди. Они мои ученики, и я им нужен.

«А они — нужны тебе. Ты их действительно любишь. Так, как умеешь — без поводов, без условностей. Одной лишь душой. Боже!» — Гийом шумно вздохнул, качнув головой, попытавшись скрыть затопившую его горечь.

— Не представляю, как ты выживаешь с такой… такой убийственной праведностью!

Ансель лишь коротко пожал плечами.

— Видимо, Господь считает мои действия и помыслы верными, раз помогает мне в моих делах и бережет меня. Тебя это удивляет? — Вопросительно приподняв брови и улыбнувшись, он вновь отвернулся, одновременно прощаясь и предоставляя ученику обдумать эту мысль.

Гийом скорчил недовольную гримасу ему в спину, махнул рукой и развернулся, направившись в сторону дома, не глядя на учителя.

Выйдя за ворота, Ансель на миг задумчиво остановился и окинул взглядом дорогу, ведущую в сторону Руана.

Гийом удивительно быстро перешел с учителем на «ты». Кое-как отучив юного графа браниться во время боя, Ансель не сумел заставить его сохранять в такой обстановке уважительное обращение. Да и, неожиданно для себя, не нашел этот момент столь важным. Напротив: такое обращение из уст Гийома почему-то звучало уместно и не вызывало желания одернуть его. Ансель не ожидал этого, но этот юноша стал ему дорог и, похоже, сам считал его другом. Недаром ведь в его обличительных возгласах сквозило такое искреннее переживание.

«Ты считаешь, что они поймут тебя? Что с ними когда-нибудь можно будет говорить открыто? Что они тебя примут таким, какой ты есть? Если так, то ты лишен всякого благоразумия!»

Ансель усмехнулся. У Гийома были довольно самобытные способы защитить близких людей — первым и самым действенным юный граф отчего-то считал грубость в том или ином ее проявлении. Ансель понимал, что именно ученик пытается сказать ему, и ему было, что на это возразить, но он не захотел растолковывать свою позицию относительно руанского отделения инквизиции. Гийому было не с чем сравнивать, он лишь в теории понимал, что такое Святой Официум, и уж точно не представлял себе, как именно инквизиция действует в разных уголках всего христианского мира. У Анселя — опыт был, и он знал, насколько жестоко псы Господни могут обходиться с еретиками, особенно с добрыми христианами, которых они называли катарами или манихеями.

Но отделение Руана заметно отличалось от того, что Ансель ранее знал об инквизиции. Заведовавший им епископ Кантильен Лоран не производил впечатления ни озлобленного фанатика, ни гоняющегося за наживой бесчестного негодяя, что, увы, частенько встречалось в рядах высокопоставленных сановников и простых священнослужителей. Напротив, он казался человеком благоразумным, пусть и немного сварливым, и стремился к справедливости в рамках своего учения, что не могло не вызывать уважения. Мысль же о двух молодых инквизиторах, ожидавших в Руане, и вовсе заставляла сердце Анселя теплеть.

Запрыгнув в седло и поправив висящее на поясе оружие, он слегка ударил пятками коня, цокнув языком, и поспешил в Руан.

* * *

— И чем тебя не устраивает его объяснение? — пожала плечами Элиза. — На мой взгляд, все вполне справедливо. Я тоже не стала бы судить человека только по тому, что он инквизитор, если б он показался мне хорошим.

— Да вы меня так в могилу сведете! — застонал Гийом, закатив глаза.

— Не возьму в толк, что тебе непонятно? — нахмурилась Элиза.

«Всё!» — обиженно подумал Гийом, резко качнув головой.

— Черт с ним, с пониманием, я смирился. Но почему вы, черт вас дери, согласны лишь в том, с чем сложно согласиться мне?!

На этот вопрос у Элизы ответа не было, да она и не стремилась его отыскать. С тех пор как почти полгода назад состоялся ее первый и единственный продолжительный разговор с наставником Гийома, она старалась как можно меньше думать об этом человеке. Старания шли прахом в те моменты, когда Гийом все же заводил о нем речь — то есть, почти всегда, когда приходил.

Терпеливо вздохнув, Элиза постаралась не поддаваться раздражающим мрачным мыслям, появлявшимся у нее, когда она вспоминала тот разговор.

* * *

Кантелё, Франция

Год 1352 от Рождества Христова.

С того момента, как слуга не вовремя появился в спальне юного графа и вынудил Элизу бежать из особняка, прошло около двух недель. Все это время девушка не находила себе места и надеялась, что Гийом придет повидать ее, хотя она опасалась, что прежнего влечения он к ней уже не испытает.

Гийом и вправду пришел. В первый же миг встречи Элиза поняла, что ее мрачные предчувствия оправдались, и даже не сумела скрыть своей печали.

Гийом держался непринужденно, рассказывал истории о фехтовальных занятиях… и о своем новом учителе. Элиза была неприятно удивлена тем, насколько ему пришелся по духу этот человек. В еще большее неистовство ее приводила перемена, произошедшая с Гийомом после появления нового наставника. Он не говорил с ней о том, что между ними произошло… и чего не произошло. Почти не прикасался к ней — лишь легонько обнимал при встрече, а затем старался держаться на расстоянии, а если и случайно касался ее руки, вздрагивал и спешил отпрянуть.

Притом Элиза чувствовала: его влечение не ушло, он все еще желал ее. Слишком хорошо она помнила жадный блеск его глаз, который невозможно было с чем-то спутать. Она видела этот блеск до сих пор, но Гийом не давал своему вожделению волю, хотя прежде сдержанности за ним не водилось. Переменилась и его манера общения: из речи начал пропадать приказной тон, как слушатель он стал внимательнее и вдумчивее, а во взгляде все чаще мелькала странная голодная тоска. Все это казалось Элизе странным, но когда она попыталась расспросить об этом Гийома, он отказался отвечать. Лишь досадливо поморщился и сказал, что хочет кое в чем разобраться. Рассказывать, в чем именно, он не стал. Но дело было в Анселе, в этом не возникало сомнений. Этот человек умудрился сделать или сказать нечто такое, что слишком сильно повлияло на Гийома.

Из-за той власти, что он заполучил, из-за того, как быстро у него вышло переманить несговорчивого юного графа на свою сторону Элиза невольно испытывала к Анселю де Кутту не только злобу, но и любопытство. Поэтому когда Гийом предложил познакомить их, Элиза отнеслась к этому предложению с воодушевлением. И пусть ей было немного не по себе появляться вблизи графского дома после того, как слуга обличительно называл ее ведьмой, отступаться она не собиралась. При этом одна мысль о том, чтобы явиться в особняк похожей на простую служанку, вызывала в Элизе негодование, и она приняла решение, которого никак от себя не ожидала.

«Ведьма, значит?» — мстительно думала она, глядя на свое отражение в тазу с водой. — «Приворожила, значит? Что ж, будет вам ведьма!»

Мать и сестра застали Элизу приглаживающей волосы. На ней было платье цвета красного вина, открывавшее шею и почти оголявшее плечи. Присобранное до талии, а затем струящееся длинной юбкой до пола, оно подчеркивало стройную фигурку. Простолюдинам не дозволялось носить яркие цвета, но одна подобная вещь в семье язычниц все же хранилась. Старый подарок, уж и не вспомнить, чей — одна из тайн жизни Фелис.

Красный цвет Элиза считала цветом любви и страсти. Вполне подходящий цвет, чтобы затмить собой этого выскочку Анселя де Кутта. Глаза девушка подвела угольком, что придало им выразительность и яркость. Вдетые в уши серьги и браслеты на руках задорно звенели от каждого ее движения, а на шее, там, где большинство людей носили нательный крест, угрожающе болтался звериный клык на веревочке. С любовью расчесанные волосы блестели и благоухали травами после того, как Элиза щедро промыла их маслами и проточной водой, и теперь кроме бусинок в них были вплетены еще и длинные темные птичьи перья.

Самодовольно улыбнувшись, она повернулась к матери и сестре:

— Мне идет? — спросила она.

— Ты очень красивая, — восхищенно сказала Рени. Фелис приподняла бровь.

— И куда это ты собралась такая наряженная? К своему графу, поди?

— Почти, — Элиза направилась к выходу. — И он не «мой», матушка.

— Конечно, — кивнула Фелис, снисходительно и одобрительно вздохнув. — Смотри, не попадайся на глаза всем подряд. Ты как никогда оправдываешь то, как они нас кличут. Мало ли что взбредет в голову случайным свидетелям твоего, — она помедлила, подбирая слово, — выступления.

— Не попадусь, — обнадежила Элиза. — Меня мало кто увидит, обещаю.

Идя по дороге до особняка, девушка с наслаждением подставляла веснушчатое лицо приветливому ветерку, играющему в волосах и звенящему в украшениях. При мысли о том, какое лицо будет у Гийома, когда он увидит ее, губы Элизы растягивались в мечтательной улыбке.

Прошмыгнув сквозь рощу в сад, разбитый за особняком, она огляделась по сторонам, высматривая графа и его загадочного учителя.

— Элиза! — Гийом выступил ей навстречу, широко улыбнувшись, и тут же окинул ее ошеломленным восхищенным взглядом, потеряв дар речи. Глаза его хищно блеснули, однако он тут же отвел взгляд, пытаясь подавить вспыхнувшие чувства.

— Здравствуй, — приветливо улыбаясь, Элиза приблизилась к нему как ни в чем не бывало. — Я вовремя?

— Да. — Гийом вздохнул и повернулся в сторону деревьев. — Мы тоже только пришли.

Когда они приблизились к небольшой рощице, где стояли простые каменные скамьи, им навстречу вышел худой мужчина в черной одежде. При виде Элизы его обыкновенно невозмутимое лицо вытянулось от удивления. Ансель, разумеется, помнил, как его ученик описывал свою подругу. Однако он не ожидал, что определение «ведьма и язычница» будет столь красноречивым.

Со смесью любопытства и легкой опаски Ансель оглядывал диковатую юную красавицу, резко вздернувшую подбородок при виде него. Он не знал, обоснованы его ли чувства, но ощутил легкую волну неприязни, исходящую от Элизы, и гадал, в чем может быть причина. Посмотрев на Гийома, Ансель оценил взгляд, которым ученик окидывал свою юную подругу. Без сомнения, в день их с графом знакомства именно эту девушку Гийому пришлось прогнать. Теперь Ансель понимал, чем была вызвана нетерпеливая злоба ученика. Понимал он и то, что за влечением Гийома к Элизе стоит не только похоть: отчего-то юный граф всерьез ценил то, как эта особа мыслила. Он прислушивался к ее мнению на удивление чутко, хотя в ее положении не каждая девушка могла бы похвастаться тем, что стала авторитетом для юноши знатных кровей.

Понимая, что молчание затягивается, Ансель приветливо кивнул:

— Мадемуазель Элиза, я полагаю? — спокойным, от природы немного глуховатым бархатным голосом обратился он. — Наслышан.

— Взаимно, месье де Кутт, — промурлыкала Элиза. Гийом расплылся в улыбке, как будто не расслышал легкую угрозу, сквозившую в интонациях девушки.

«Это будет непросто», — сокрушенно подумал Ансель, однако попытался не выказать своей досады и жестом пригласил своего ученика и его подругу присесть.

Заняв место на каменных скамьях, нагретых солнцем, Гийом выжидающе переводил восторженные взгляды с Анселя на Элизу и обратно, будто те были двумя бродячими артистами, готовящими сложное представление, а он — их полным надежды зрителем. Они же в ответ глядели на него с легким недоумением, не понимая, что именно вызвало в нем такое воодушевление. Похоже, среди присутствующих эта встреча казалась отличной затеей лишь ему одному — остальные понимали, что ничего путного из нее не выйдет.

— Что ж, — Ансель кашлянул, попытавшись изобразить на лице непринужденную улыбку, — тайное собрание еретиков можно считать открытым?

Он говорил тихо, а в голосе его прозвучала легкая заговорщицкая нотка. Как это ни странно, Элиза сочла его вступительное слово неплохой шуткой, и невольно хихикнула. Ансель бросил на нее быстрый взгляд — слегка виноватый и явно ищущий мира. Губы тронула теплая дружественная улыбка. Элиза вдруг поняла, что в помыслах этого человека нет ничего дурного, и невольно укорила себя за предвзятое отношение. Она не смогла не ответить ему улыбкой и слегка склонила голову, безмолвно предлагая заключить хотя бы временное перемирие. В его глазах читалась явная благодарность за это.

«Такой… добрый. И, похоже, очень чуткий. Может, я зря думала о нем плохо?» — спросила себя Элиза. И первое время это впечатление сохранялось.

Разговор начался просто и непринужденно. Элиза честно прислушивалась к тому, что пытается донести до нее Ансель де Кутт, но чем дальше она вникала в суть сказанного, тем больше хмурилась. Его слова вызывали в ней невольное отторжение. Она не знала, какое слово подобрать, чтобы описать то, как воспринимала его взгляды, кроме слова «ересь».

Дождавшись паузы в монологе Анселя, Элиза решительно возразила ему:

— Этот мир — не преграда, не повод, не условность! Как бы вы ни пришли к такому выводу, он неверен! — Она заговорила со всем жаром, на который была способна, обжигая Анселя взглядом. — Просто посмотрите вокруг! О каком безграничном блаженстве души вы говорите? Душа — она здесь. В этом мире, в земле, в животных, в людях! — Элиза бросила короткий взгляд на Гийома. — В том, что люди создают своими руками, в их мечтах и в их способности воплощать эти мечты в жизнь. Вы говорите о Боге, но ведь Бог и создал все это и одарил людей способностью преумножать данное им, порождать жизнь, развиваться, испытывать чувства. И радость, и любовь. Он даровал нам саму способность любить. — На этот раз она удержалась от того, чтобы взглянуть на графа, зато уловила боковым зрением его взгляд в свою сторону.

Ансель слушал ее, не перебивая, лишь внимательно наблюдая за тем, как ведьма и его ученик поглядывают друг на друга.

— Бог одарил нас всем этим, и нужно уметь ценить его дар! Зачем от него отказываться? Этот мир… — Элиза окинула взглядом окружавшую их рощу, любовно провела рукой по теплой, покрытой небольшим слоем мха каменной скамье и прислушалась к птичьим трелям, доносящимся из крон деревьев. Наконец, вновь посмотрев на Гийома, чьи светлые глаза будто бы продолжали сверкать даже в тени, Элиза завершила свой монолог: — Этот мир прекрасен. Не вижу, во имя чего бы от него отказываться!

Ансель кивнул. Некоторое время он молчал.

Элиза в своем поведении оказалась полной противоположностью Гийому. Если граф, несмотря на вздорный нрав и манеру грубо спорить, все же прислушивался к чужому мнению и был изменчив в своих помыслах, то Элиза поначалу казалась смиренной и кроткой, а при первом же столкновении показывала себя поразительно упрямой и явно не собиралась менять свое мнение.

Слова Анселя, казалось, настолько претили ей, что она нехотя признавала даже те положения, в которых их с оппонентом мнение совпадало — будто бы эти совпадения оскорбляли ее.

— Мы просто не знаем ничего другого, пока находимся здесь, — спокойно сказал Ансель. — Нам, можно сказать, не с чем сравнивать, поэтому то, о чем ты говоришь, кажется пределом духовной радости.

— Предела духовной радости, — передразнивающим тоном возразила Элиза, — можно искать непрерывно! Лично мне вполне хватает той духовной радости, которую дает мне этот прекрасный мир. Я люблю его! — Она покачала головой. — А если вам отчего-то здесь плохо, так нужно постараться приложить усилия и улучшить это, а не прикрываться «наивысшей духовной радостью, которой здесь не достичь»! Да, я согласна, что жизнь — не бесконечное блаженство. Но разве знали бы мы цену этому блаженству, если б не испытывали иногда трудности? Если присмотреться, в них тоже есть своя ценность.

Гийом вновь взглянул на нее, слегка нахмурившись. Он был согласен. Согласен с Элизой. Однако же и то, что говорил Ансель, отзывалось в его мыслях, и он не мог просто отвергнуть это.

— Мы не выбираем, рождаться нам или нет. — Ансель не стал возражать, а решил развить свою мысль с иной стороны. — Это просто происходит. Причем, рождению предшествуют муки. Не это ли признак того, что эти радости — лишь призрак, тень того, что люди заслуживают на самом деле, того, что заложено в их природе, и что они стараются забыть, оказавшись на земле?

— Муки — плата за жизнь. — Элиза вздернула подбородок, снова заговорив с жаром, которому позавидовал бы почти любой проповедник. — Плата за удовольствие и радости. Я считаю эту плату заслуженной. И ведь кроме мук новая жизнь несет в себе счастье! Речь не только о новой человеческой жизни. Разве вы не радуетесь, когда весной распускаются цветы, когда все оживает после зимних холодов и весело встречает солнечный свет? А если в этот мир приходит живое существо… — Элиза воодушевленно повернулась к юному графу. — Вот! Гийом!

Юноша вскинул голову в ответ на ее обращение. Он заранее знал, что ее образ мысли покажется ему верным, поэтому воззрился на нее почти умоляюще. Разделяя мнение Элизы, он чувствовал, что предает Анселя.

«Не впутывай меня в этот спор! Пожалуйста», — думал он. И думал так громко, что, казалось, его мысли действительно были слышны всем присутствующим. Он даже хотел сказать это вслух, однако такое поведение показалось ему слабостью и трусостью, поэтому, напустив на себя свою привычную, несколько дерзкую манеру держаться, он вопрошающе кивнул:

— Что?

Элиза, услышав в его голосе знакомые нотки, мягко улыбнулась. Такого Гийома она помнила. Теплота, с которой она смотрела на него, казалась ему почти невыносимой.

— Помнишь, как одна собака из твоей своры ощенилась в первый раз? Помнишь? Я помню твое лицо тогда! Что ты чувствовал?

«Опять эти вопросы! Что я чувствовал? Откуда берутся чувства? Почему они оба так хотят, чтобы я постоянно об этом думал?»

Однако вопрос Элизы все же заставил его погрузиться в воспоминания. Возбужденный собачий лай, кормчие, деловито обсуждающие достоинства нового выводка, воркующие над щенками девушки. Гийом тогда взял на руки одного щенка, не обращая внимания на ворчливое рычание его матери. Совсем еще кроха, он, тоненько тявкнув на своего хозяина, попытался легонько укусить его за палец.

Гийом не смог удержать глуповатой улыбки, прорвавшейся к нему из воспоминаний. Он помнил, с какой радостью любовался творящейся вокруг суетой, а маленькое существо у него на руках и вовсе вызывало в нем волну непреодолимого умиления.

— Радость, — честно ответил он. — Я чувствовал радость.

— Вот именно! — всплеснула руками Элиза. — А ведь это всего лишь несколько щенков! Такая небольшая часть мира!

Гийом кивнул. Ансель вздохнул, чуть нахмурившись.

— Элиза, я понял, что ты хочешь сказать мне. Я вижу, как рьяно ты веришь в то, что говоришь, поэтому неволить и мучить тебя своей верой я не стану. Многим людям тяжело даже задуматься об отказе от иллюзорных материальных удовольствий во имя высшей цели: создатель этого мира, сатана, хорошо постарался, чтобы суметь удержать человеческие души в своем аду и преградить им путь к спасению.

Элиза поморщилась. Теперь вежливая манера Анселя начала ее раздражать.

— Надеюсь, — продолжил он, — ты не станешь тратить силы на то, чтобы переубедить меня. Каждый из нас имеет право остаться при своем мнении. Вижу, что мы не поддержим друг друга. Я на этом и не настаиваю.

Несмотря на вспыхнувшее миг назад раздражение, Элиза заставила себя вежливо кивнуть — ради Гийома, не ради Анселя. Она посмотрела на юного графа самым миролюбивым взглядом из возможных.

— Думаю, нам стоит поговорить о чем-нибудь другом, — предложила она.

Гийом несколько мгновений переводил взгляд с нее на Анселя и обратно. С каждым ударом сердца в нем нарастало сначала беспокойство, а затем гнев.

— Отчего же? — Он нарочито елейно улыбнулся, обжегши взглядом обоих. — Мне все еще интересно, до чего вы договоритесь! Вы оба так часто твердили мне о храбростях и трусостях, а сами, как только разговор заискрил, готовы броситься наутек. Ты, — он посмотрел на Анселя, — со мной проявлял куда больше упорства, хотя я грубил тебе и пытался тебя обидеть. А ты, — глаза его нехорошо прищурились, когда он взглянул на Элизу. — Неужели тебя так просто задеть, и для этого достаточно просто мнения, отличного от твоего?

Элиза округлила глаза от возмущения и открыла было рот, чтобы ответить на этот незаслуженный, пусть и не лишенный смысла выпад, но Ансель опередил ее.

— Гийом, упорство — не синоним твердолобости, — мягко сказал он. — Ты руководствовался исключительно благими намерениями, постаравшись познакомить нас и дать нам поговорить. Но ведь очевидно, что мы с мадемуазель Элизой, — он посмотрел на девушку взглядом, по-прежнему полным раздражающе искренней учтивости, — не придем к согласию.

Высказывание Анселя заставило Гийома покорно замолчать, пусть он и продолжал недовольно поджимать губы. Внутри себя он пытался сформулировать подходящие возражения, но у него ничего не получалось. От осознания этого на лице его довольно быстро появлялось выражение послушания и деланной терпимости.

Элиза округлила глаза от возмущения. Почему же, когда она сказала, что стоит прекратить этот спор, он жарко возразил ей, а стоило Анселю сказать несколько красивых и витиеватых слов, он тут же поддался? Вдобавок Элиза понимала, что скажи она то же самое тем же тоном, граф злобно рассмеялся бы ей в лицо и не преминул бы высказаться колко и ядовито.

«Что ты делаешь с ним? И это я-то его «приворожила»? Это ты затуманил ему разум! Это ты что-то с ним сотворил!» — стучало в ее душе.

— Вы правы, месье де Кутт, не придем. — Она едва сдерживала прокатившуюся по ее телу волну злой дрожи. — Что до его сиятельства, — Элиза попыталась максимально ядовито произнести эти слова, зная, что Гийом иногда впадает в неистовство, слыша от нее нечто подобное, — когда его что-то волнует, круг его интересов становится весьма ограничен. Он будет продолжать пытаться заставить нас вернуть разговор в прежнее русло, а меня, как и вас, утомил этот бессмысленный спор. Быть может, мне лучше уйти?

Ансель смиренно опустил голову, ничего не ответив. Гийом отреагировал не столь спокойно:

— Как тебе угодно, — показательно мягким и угодливым, но при этом пугающе холодным тоном проговорил юноша сквозь зубы.

Его учитель лишь вздохнул, слегка нахмурившись.

— Мне угодно уйти, — огрызнулась Элиза, поднимаясь и одергивая платье. Анселя она смерила вежливым взглядом, более-менее удачно скрывавшим раздражение, и кивнула. — Доброго вечера, месье де Кутт. Рада, — она чуть сморщилась, — знакомству.

— Взаимно, — слегка улыбнулся он в ответ, не понимая, лжет или нет.

— Ваше сиятельство, — вновь с издевкой обратилась Элиза к Гийому, и тот вернул ей издевательски-вежливую улыбку.

— Мадемуазель.

Резко развернувшись, Элиза поспешила удалиться. Она не видела взгляда, которым проводил ее Гийом, и досады, с которой он после взлохматил рукой волосы.

Ансель, не меняясь в лице, смотрел куда-то вдаль, и было невозможно угадать, о чем он думает.

* * *

Кантелё, Франция

Год 1353 от Рождества Христова.

— Если тебе сложно с чем-то соглашаться, так и не соглашайся, — развела руками Элиза. — Никто ведь тебя не неволит. Ты не обязан соглашаться ни со мной, ни, — она невольно покривилась, — с ним.

— Я хочу разобраться, — почти простонал юный граф.

— Я знаю. Знаю, Гийом, — мягко проговорила Элиза, печально улыбнувшись ему. — Но не могу помочь тебе разобраться ни в отношениях твоего учителя с инквизицией, ни в его мировоззрении. Я просто… не хочу судить о том, чего не понимаю.

— Понимаю, — невольно повторив за ней последнее слово, кивнул Гийом. — Тогда я, наверное, пойду.

— Так скоро? — Элиза не смогла скрыть свою досаду. Вопрос сам слетел с губ, прежде чем она сумела его удержать. Гийом поник.

— Прости. У меня книга не дочитана и… и еще кое-что.

От его слов повеяло загадкой, которая заставила Элизу встрепенуться.

— Что? — поинтересовалась она.

Гийом махнул рукой.

— Да просто наброски. Придумываю, как перестроить конюшню, чтобы каждый раз не проводить лошадей через весь двор друг за другом. Если просто добавить еще один выход, и… — он мотнул головой, — впрочем, неважно. Просто развлекаюсь, я же не зодчий, даже не плотник и не каменщик. Не знаю, что получится. — Увидев искренний интерес в глазах Элизы, он вдохновенно улыбнулся. — Если получится, просто приведу посмотреть. Что зря описывать?

Элиза понимающе кивнула. Живой интерес к его идеям затмил огорчение от того, что он так скоро уходит. Она проводила его удаляющийся силуэт одобрительным взглядом и, глубоко вздохнув, побрела домой.

* * *

Руан, Франция

Год 1353 от Рождества Христова

На последнем шаге Ренар все же оступился в длинной сутане, и Ансель сумел сделать умелую подсечку, опрокинув его на спину. Когда рукоять меча учителя скользнула по запястью, Ренар выронил свое оружие, но, не успев зашипеть от боли, тут же закашлялся от сильного удара оземь и приложил руку к груди, словно хотел удержать в ней воздух.

Ансель выждал несколько мгновений, убрав меч за пояс, затем поднял оружие ученика, подошел к нему и протянул руку, чтобы помочь ему встать.

— Та же ошибка, — спокойно сказал он. — Ноги. Ты должен научиться не обращать на них столько внимания, иначе ты только больше запутываешься. Движения не должны вызывать у тебя ни малейшего сомнения. Ты ведь не задумываешься о том, куда ставить ногу при ходьбе.

Ренар взялся за его руку, и Ансель с удивительной силой для его худого сложения дернул долговязого молодого инквизитора на себя. Ренар поднялся с коротким стоном.

— Попробовал бы сражаться в сутане, — буркнул он. — Сам-то ты в более удобном облачении для таких боев.

— Можешь снять сутану, — примирительно сказал Ансель, опустив голову. — Главное, если на тебя нападут где-то вне инквизиторского отделения, не забудь сделать то же самое. Уверен, твои противники проявят рыцарскую доблесть и подождут, пока вы окажетесь на равных.

Ренар мрачно сдвинул брови.

— Я просто имею в виду, что… — Он поджал губы, пытаясь выстроить свое высказывание так же лаконично и мелодично, как учитель, но слова буквально разбегались от него, смешиваясь в неясную кашу, в которой было невозможно ничего ухватить.

— Ты имеешь в виду, что тебе сложно, — понимающе кивнул Ансель, не дожидаясь, пока ученик найдет нужные слова. На обиженно нахмуренные брови Ренара он предпочел не обращать внимания. — Поверь, я ведь настаиваю на том, чтобы вы учились сражаться в привычных для вас облачениях не из упрямства и не из желания высмеять каждое ваше падение.

— Вивьен не падает, — буркнул Ренар, бросив взгляд на друга.

Вивьен устроился на траве, прислонившись к стволу тонкого дерева. Перед тренировкой он заверил Анселя, что будет внимательно наблюдать, но, похоже, верх над ним взял сон, которого ему так недоставало по ночам. Ренар знал, что друг с большим трудом может уснуть — это началось с того момента, как они перед самым приездом Кантильена Лорана в Сент-Уэн сбежали в Монмен, чтобы справиться о судьбе родни Вивьена. Похоже, что-то в нем тогда надломилось, хотя он и прилагал усилия, чтобы этого не показывать. Ренар был бы рад выслушать, если б Вивьен ему рассказал, однако тот не стремился этого делать, а от того, чтобы тянуть из кого-то признания, Ренар достаточно уставал и на допросах. Ему не хотелось проворачивать с другом то же самое.

— Вивьен не падает, — кивнул Ансель. — У него свои особенности. Но сейчас ведь не его черед заниматься, верно?

Ансель проследил за взглядом Ренара и нахмурился, глядя на спящего ученика. Его вовсе не сердило то, что Вивьен не следил за ходом занятия. У двух его учеников были совершенно разные сильные и слабые стороны. Учиться, глядя друг на друга, они толком не могли, хотя обыкновенно Вивьен пытался. Однако сейчас, посмотрев на него, Ансель ощутил беспокойство.

— Попробуем снова. — Он заставил себя отвлечься от необъяснимой тревоги и вернулся к Ренару. — Медленно. Будем добиваться того, чтобы ты мог не падать даже в сутане. Это будет долгий процесс, но у тебя получится. Просто нужно время.

Ансель протянул Ренару меч, и занятие продолжилось.

Переступая с ноги на ногу, медленно делая выпады и атакующие удары, Ренар старался почувствовать, в какой момент нужно вовремя шагнуть так, чтобы не наступить на сутану и не запнуться в ней.

Первое время Ансель лишь парировал удары, давая ученику почувствовать некоторую свободу. Он видел, что Ренар, делая то, что у него хорошо получается, довольно быстро начинает расслабляться, чувствуя себя комфортно. И как только это происходит, его мысли и рассуждения играют с ним злую шутку, перетягивая на себя всю концентрацию. Ансель поставил цель отметить этот момент в сражении и сейчас сосредоточенно пытался уловить, когда это произойдет.

Медленная тренировка длилась достаточно долго — из минутной или полуминутной схватки она превратилась в долгий цельный танец. И вот, наконец…

— Нога! — выкрикнул Ансель, заметив, что ученик вот-вот оступится снова. Ренар резко среагировал на его оклик и успел сохранить равновесие, однако Ансель выбил меч у него из руки и приставил свой клинок к его шее, показывая, куда мог бы нанести смертельный удар при такой ошибке.

Ренар, прерывисто вздохнув от злости, отступил и опустил голову.

— Уже лучше, — кивнул Ансель, отводя меч в сторону.

— Мне еще многому предстоит научиться, — вздохнул Ренар. — Я снова отвлекся.

— И похвально, что ты замечаешь это за собой. Осталось лишь искоренить это. Не торопись. Всего и сразу добиться невозможно. Не стоит демонстрировать алчность, мой друг, — чуть улыбнулся он. — Даже в учениях.

— Я и не… — Ренар хотел поспорить, но осознал, что в рассуждениях Анселя есть истинное зерно, и кивнул. — Ты прав.

Ансель похлопал его по плечу, получив в ответ легкую улыбку.

— Тебе пора отдохнуть. Иначе меня не хватит на то, чтобы провести занятие с Вивьеном.

Ренар вновь взглянул на спящего друга и нахмурился.

— Может, ему и не стоит? — буркнул он. — Успехов со сном у него меньше, чем с фехтованием.

Ансель приподнял бровь.

— Вот как? — Он снова посмотрел на Вивьена, на этот раз сочувственно, а затем обратил взгляд к Ренару. Как ни странно, в речах молодого инквизитора не было ни намека на зависть по отношению к успехам друга. Лишь искреннее беспокойство. — У него проблемы со сном?

— Больше, чем бросается в глаза, я думаю.

— Епископу Лорану говорили?

— Нет. — Ученик пожал плечами.

— Отчего же?

— Вив этого не хочет, — нехотя ответил Ренар. — Он и со мной об этом не говорит, а я не заставляю. Он не арестант, чтобы я тянул из него правду. Захочет — поговорит. Со мной или с Лораном.

— Но ты за него беспокоишься, — понимающе улыбнулся Ансель.

Ренар пожал плечами.

— Он мой друг. Мне не все равно.

— Я не любитель судить о личных делах людей, но, возможно, тебе все же стоит немного надавить, чтобы он рассказал тебе, что его тревожит? Не стану утверждать, но, возможно, он этого и ждет, просто не хочет обременять тебя своими переживаниями?

Ренар неопределенно повел головой.

— Я пробовал. Даже несколько раз пробовал, но Вив всегда говорит, что «он не объяснит, а я не пойму». — Ренар поморщился. — Я делал попытки его переубедить, но спорить с ним так же тяжело, как с тобой. — Он криво усмехнулся, и Ансель вернул ему усмешку. — Боюсь, что смогу переспорить Вивьена только в допросной при условии, что у меня будут подручные палачи, а у него — руки и ноги, привязанные к дыбе.

Ренар коротко рассмеялся своей шутке, но Ансель не нашел ее смешной. Он перевел взгляд на Вивьена и снова нахмурился.

— Пожалуй, я все же нарушу его сон. Обычно он собран на тренировках. Возможно, занятие спросонья станет для него полезным опытом. Уверен, он осудил бы меня, если б я пожалел его покой вместо того, чтобы провести занятие.

Ренар кивнул.

— И снова — ты прав. Если ты не против, я пока что пойду? У меня были дела, которые я обещал судье Лорану завершить, но прервался на занятие.

— Дела? — заинтересованно переспросил Ансель, добродушно улыбнувшись.

— Ты знаешь, я не могу говорить об этом, — строго напомнил Ренар. Ансель поднял руки в знак своей капитуляции.

— Дела инквизиции, все ясно. Можешь считать, что мое любопытство погасло. — Он кивнул в сторону здания отделения. — Ступай. Вивьен найдет тебя, как только мы закончим.

Ренар вопрошающе кивнул.

— А, может, вы — найдете? Вы оба. Мы могли бы вместе сходить поесть. У меня с утра в горле ни кусочка не было.

Лицо Анселя чуть вытянулось, на губах показалась улыбка — немного виноватая и смущенная.

— Ты хочешь, чтобы я пошел с вами?

— Мы с Вивьеном говорили об этом, — передернул плечами Ренар. — И с прошлого раза думали позвать тебя с собой, если ты не откажешься, конечно.

Ансель прикрыл глаза. Мысль, пришедшая ему миг спустя, едва не заставила его болезненно поморщиться.

«Ты считаешь, что они поймут тебя? Что с ними когда-нибудь можно будет говорить открыто? Что они тебя примут таким, какой ты есть? Если так, то ты лишен всякого благоразумия!»

— Боюсь, я, — Ансель прочистил горло, чтобы вернуть себе твердость предательски дрогнувшего голоса, — буду не лучшим дополнением к вашей компании.

— Почему? — почти обиженно нахмурился Ренар.

— Видишь ли, вне занятий я чрезвычайно скучен…

— … не ты один.

— … неразговорчив…

— … разговорим…

Ансель коротко выдохнул и нервно улыбнулся.

— Звучит внушительно в устах инквизитора. — Он покачал головой. — Так или иначе, повторюсь, вне занятий я чрезвычайно скучен, неразговорчив и хмур. Я не располагаю людей к общению со мной.

Ренар покачал головой.

— По-моему, ты заблуждаешься на свой счет. — Он заметил, что Ансель поджимает губы, и решил не переубеждать его: — Так или иначе, все будет зависеть от твоего желания. — Он улыбнулся. — Мы поймем, если тебе претит находиться в нашем обществе вне занятий. Мы привыкли, что люди сторонятся нас из-за того, кто мы.

Ансель вздохнул. Эти слова отозвались в его сердце против воли. Он знал, что должен быть осторожным, но ничего не мог поделать с теми симпатиями, которые питал к этим двум смышленым молодым людям. Ему была невыносима сама мысль, что они решат, будто он сторонится их. Он и без того не мог дать им понять, что они ему дороги — сближаться и становиться друзьями было слишком опасно.

— Что ж, если мои увещевания, насколько плох я в качестве собеседника, не кажутся вам угрожающими, я с радостью приму ваше предложение.

Ренар кивнул.

— Тогда до встречи после занятия! И постарайтесь не затягивать с этим. Умираю с голоду.

С этими словами Ренар покинул площадку.

Ансель повернулся к Вивьену и неспешно направился к нему. Молодой человек все еще спал, но поза его была нехарактерно напряженной для спящего. Приблизившись, Ансель услышал быстрое, шумное дыхание ученика и заметил, что брови его сильно нахмурены. Пальцы лежащих на траве рук то и дело подергивались, будто готовы были вцепиться в землю.

Ансель осторожно присел рядом с ним.

— Вивьен? — тихо позвал он. Тот лишь прерывисто вздохнул и коротко дернулся во сне, будто хотел вырваться из него, но не смог. Сквозь сомкнутые губы, будто в подтверждение этому, прорвалось тихое мычание. Не сонное — почти мучительное.

«Ренар прав, это внушает беспокойство», — нахмурился Ансель. Он настойчиво положил руку ученику на плечо и позвал громче.

— Вивьен.

Тот вздрогнул, резко открыв глаза. Инстинктивным движением он махнул рукой в сторону, сбив руку Анселя со своего плеча, и попытался вскочить. Ансель отклонился, выпрямился и сделал шаг назад. Он подождал, пока ученик осмыслит, кого перед собой видит.

Вивьен оттолкнулся от земли и быстро встал на ноги.

— Ансель? Прости… я не сильно тебя…

— Все в порядке, — отозвался учитель, продолжая внимательно смотреть на него.

— Похоже, я задремал. — Вивьен потер лицо рукой. — А Ренар где?

— Ушел доделывать дела, в которые меня посвящать не положено.

— Ясно. — Вивьен чуть потряс головой, чтобы прийти в себя.

— Пока мы не потеряли это твое состояние, давай, на позицию, — проговорил Ансель, протянув ученику меч. Он увлек его за собой на середину площадки, встал в стойку и приготовился. — Нападай.

Вивьен не стал задавать вопросов. Он прекрасно понял, что именно Ансель пытается извлечь из этого состояния, и постарался максимально быстро сконцентрироваться. Он сделал несколько выпадов, стараясь не потерять необходимый баланс меча — отчего-то, несмотря на явные успехи он иногда стремился как-то иначе нанести удар, вследствие чего меч мог быть легко выбит у него из руки.

Серия выпадов, атак и контратак была проведена в считанные мгновения.

— Хорошо. Быстро ориентируешься, — заметил Ансель, ловя момент и переходя в наступление.

Вивьен не отвечал, сосредотачиваясь на ведении боя. Ансель отразил серию атак ученика и легко нашел момент, когда сумел выбить у него меч.— Но баланс по-прежнему хромает, — заметил он.

— Знаю. Пока так и не понял, в чем дело.

— Сейчас проверим. — Ансель подождал, пока Вивьен поднимет меч и снова приготовится к бою. — Еще раз. Нападай.

Вивьена, как ни странно, совершенно не стесняла инквизиторская сутана — он двигался в ней легко и проворно. Он, как и Гийом де’Кантелё мог похвастаться большой ловкостью, правда если юный граф обладал таким сложением, что буквально ускользал из поля зрения, то Вивьен просто был быстр, хорошо реагировал и умел сосредоточиться. Единственным нюансом оставался баланс меча в руке. Ансель силился понять, отчего Вивьен при замахах как-то иначе перехватывает рукоять. Он никогда не учил его этому — казалось, это движение продиктовано инстинктами, а не выработанным неверным навыком.

Новая серия атак и контратак под аккомпанемент звенящего скольжения стали о сталь прервалась ударом, выбившим меч у Вивьена из рук. Клинок Анселя замер у его шеи.

— Двигаешься хорошо. Ошибка та же, — коротко отметил Ансель.

— Знаю. Отрабатывать смысла нет, надо понять, в чем ее причина.

— Возьми меч. Давай попробуем медленно. Может, тогда у меня получится проследить, что именно ты делаешь не так.

Вивьен кивнул, поднял оружие и встал наизготовку.

— Нападай, — скомандовал Ансель.

— Лучше ты, — не согласился Вивьен. — Я заметил, что делаю эту ошибку, когда начинаю защищаться, а не когда нападаю.

— Справедливо.

Ансель перешел в атаку, но на этот раз двигался медленно, внимательно следя за движениями ученика.

— Не концентрируйся, — попросил он. — Позволь мне понять, что ты делаешь, когда не задумываешься о движении руки.

— Тогда отвлеки меня, — хмыкнул Вивьен в ответ. — Иначе вряд ли получится.

— Давно тебя мучают кошмары?

Ансель и сам не ожидал, что задаст этот вопрос. Вивьен этого ожидал еще меньше. Рука его буквально сама перехватила меч немного иначе, пытаясь отразить удар, и Ансель уловил тот самый момент, где, как он думал, происходит ошибка. Но, похоже, до конца назвать это ошибкой было нельзя — ученик словно забывал, что у его меча другая форма.

— Стой, — скомандовал Ансель. — Я понял.

Вивьен остановился. Вопрос про кошмары на миг повис в воздухе, но любопытство вытолкнуло его из разума.

— Объяснишь?

— Скажи, тебе не кажется, что тебе будет легче биться, если у меча будет изогнутое лезвие?

— Откуда мне знать? Я никогда не пробовал сражаться таким мечом.

— Это-то и странно, — задумчиво отозвался Ансель. — У такого меча баланс будет несколько иной, и ты перехватываешь рукоять так, как будто собираешься нанести удар мечом с изогнутым лезвием. Проще говоря, ты бьешься, как сарацин.

Вивьен недоуменно приподнял брови. Мысль показалась ему странной, но почему-то не вызвала резкого отторжения.

— Откуда тебе знать, как бьются сарацины? Ты с ними сталкивался?

— Скажем, знал тех, кто сталкивался, слушал. Разговаривал. Читал.

— Читал? — Вивьен заинтересованно посмотрел на него. — Где?

Ансель вздохнул.

— И все же ты прирожденный инквизитор, — усмехнулся он. — Твоя въедливость порождает вопросы в ответ на каждое мое утверждение. Пожалуй, сильнее этой твоей дотошности лишь твоя жажда к знаниям. — Ансель одобрительно улыбнулся. — Надо думать, епископ Лоран ее недолюбливет.

Вивьен фыркнул.

— Не он один. Вернемся к сарацинам. Есть книги, где описана их боевая школа?

— Чтобы полностью описана? — Ансель задумался. — Я не знаю таких книг, Вивьен. Я слышал об их технике лишь от людей, которые пересказывали события, о которых выспросили у крестоносцев много лет назад. Мне довелось однажды говорить с мужчиной по имени Рашид — он принял христианство и поселился в Каркассоне. Он наиболее подробно говорил о сарацинской боевой школе, и по всему выходит, что с тобой мы наблюдаем нечто очень похожее. Даже то, как ты движешься, наводит на мысль о том, что ты учился у людей с востока. Откуда это у тебя? Я не мог тебя этому научить.

Вивьен неуютно пожал плечами.

— Понятия не имею. Я никогда не сталкивался с сарацинами, даже слышал о них только мельком. Поэтому и хотел бы изучить все, что смогу найти.

— Если тебя интересует школа боя…

— Не только, — перебил Вивьен. — Их культура и история меня тоже интересуют. Книги, где описывается хотя бы это, ты знаешь?

Ансель нахмурился.

— Епископ Лоран вряд ли будет рад, если я помогу тебе добыть такие книги.

— Тогда назови их. Я найду их сам.

— Ты упрям.

— Лишь по необходимости.

Ансель не сдержал улыбку и покачал головой, указывая на меч. Вивьен снова принял стойку и приготовился отрабатывать приемы.

— Я отвечу про книги, если ответишь про кошмары. Давно они у тебя?

Вивьен вздохнул и нехотя ответил:

— Несколько лет.

— Отчего они начались?

Вивьену не хотелось вспоминать Монмен таким, каким он видел его в последний раз. Кошмары начались аккурат после того визита, и ему была противна собственная душевная слабость — он не думал, что то зрелище пошатнет силу его духа и будет лишать его сна. Он рассчитывал на большую стойкость. Отгоняя от себя воспоминания, он чуть ускорил темп боя.

— Я не знаю. Вообще-то я не люблю об этом распространяться, и мне жаль, что ты это увидел и узнал. Почему тебя это интересует?

— Мне не все равно. — Ансель легко подхватил и теперь удерживал темп, в котором его ученик вел бой.

— Тренировкам это не помешает.

— Я беспокоюсь о твоем состоянии, а не о тренировках.

— Не люблю беспокойство попусту. Не утруждай себя.

— Просто знай: если у тебя проблемы…

— Помощь мне не нужна! — Вивьен ощутил злость в ответ на мягкую заботу учителя, сделал резкий разворот и сумел выбить меч из его рук. Ансель отпрянул, придержав ушибленное запястье. Вивьен округлил глаза и замер, тяжело дыша.

— Прости… — пробормотал он. — Сам не знаю, как это вышло…

— Ничего, это я должен был среагировать. — Он усмехнулся. — Теперь я понимаю, почему Ренар опасается говорить с тобой об этом.

Лицо Вивьена вспыхнуло.

— Это он тебе рассказал?

— Ему и не пришлось ничего рассказывать. Твой напряженный сон говорит сам за себя. Ренара я лишь спросил, пытался ли он говорить с тобой об этом. Теперь, повторюсь, я понимаю, почему нет.

Вивьен покачал головой.

— Нечего тут обсуждать, — буркнул он.

— И все же епископ Лоран захотел бы, чтобы я доложил ему об этом.

Вивьен почти умоляюще посмотрел на него.

— Ты скажешь?

Ансель несколько мгновений смотрел в глаза ученика. Опустив голову, он тяжело вздохнул.

— Нет.

— Спасибо.

Они начали собираться и вскоре направились в сторону здания отделения инквизиции. По дороге Ансель, не удержав легкую улыбку, сказал:

— Из того, что я знаю об упоминаниях сарацинских воинов, тебе нужна шестая книга Плиния Старшего «Естественная История», четырнадцатая книга «Деяний» Аммиана Марцеллина и «Арабика» Урания. Если так и не найдешь, — он поджал губы, пытаясь определиться, стоит ли ему договаривать, — скажи мне, я попробую помочь.

* * *

Ренар искренне обрадовался, что занятие Вивьена закончилось довольно быстро. Он почти вприпрыжку бежал до ближайшего трактира, где тут же потребовал себе самую жирную куриную ножку с овощами. Вивьен последовал его примеру, понадеявшись, что аппетит все же придет к нему хотя бы от запаха еды, потому что пока он у него начисто отсутствовал.

Ансель же искренне удивил своих учеников, обратившись к подавальщице.

— Нет ли у вас сегодня рыбы?

— Сегодня нет. Только птица, — отозвалась дородная барышня, нетерпеливо постучав носком по полу, ожидая, когда Ансель определится с выбором.

— Тогда только овощи и эль, пожалуйста.

— Ты не ешь мяса? — прищурившись, спросил Вивьен, когда женщина отошла от стола.

Ансель кивнул.

— Вынужден, — ответил он.

— Но сейчас же не пост, — поддержал Вивьена Ренар.

— Я так и думал, что мой выбор блюда вызовет у вас вопросы, — вздохнул Ансель. — Видите ли, я вынужден соблюдать пост непрерывно. Если я съем мясо, мне станет очень плохо.

Он скорбно опустил голову, и Вивьен с Ренаром переглянулись. Вивьен тут же стыдливо поморщился, понимая, что будет дразнить мясом человека, которому, скорее всего, хочется его съесть, но по той или иной причине нельзя из-за проблем со здоровьем.

— А от рыбы плохо не становится? — спросил Ренар.

— Хватит, дружище, — одернул его Вивьен. — В конце концов, мы его впервые зазвали в трактир, а ты устраиваешь допрос.

— А кто его начал — допрос этот? — огрызнулся Ренар.

Закатив глаза, Вивьен замолчал. Ансель миролюбиво окинул своих учеников взглядом и ответил:

— От рыбы, как мне довелось убедиться, плохо не бывает. О причинах, боюсь, судить не мне.

Ренар пожал плечами и прекратил свой расспрос. Настроение его явно было испорчено.

Вскоре они все же возобновили беседу. За трапезой Вивьен поделился с Ренаром итогом занятия и рассказал о том, что его техника отчего-то походит на технику сарацинских воинов.

— Интересно, почему так? — поинтересовался Ренар.

— Не знаю. Возможно, смогу понять, если найду соответствующие книги и смогу проникнуть в их культуру, верования, принципы…

— Верования их тебе на кой черт сдались? — буркнул Ренар.

— Верования людей могут многое объяснить в их поведении, — покачал головой Вивьен. — И не нужно так напрягаться, мой друг. Я ведь не собираюсь перенимать их кредо и провозглашать их догматы. Я хочу лишь изучить.

Ансель заинтересованно наблюдал за беседой своих учеников. Сам он говорил очень мало, однако позиция Вивьена относительно чужой веры всерьез заинтересовала его.

— Ренара можно понять, — смиренно произнес он. — Для инквизитора ты удивительно гибко относишься к иным верованиям, кроме истинных, христианских. Это необычно.

Вивьен пожал плечами.

— Среди инквизиторов много строгих приверженцев того убеждения, что любые иные верования опасны. Но я считаю, что их можно рассматривать как элемент чужой культуры. Это помогает проникнуть в мысли людей и понять, что их заставляет верить в заблуждения. Проникнув в чужую культуру и поняв ее, проповедники истинной веры могли бы снискать больше сторонников.

Анселя искренне изумили позиции молодого инквизитора. Воистину, это отделение полнилось неожиданностями.

— Ты мыслишь смело, всегда хочешь постичь суть, — сказал он. — Ты задаешь себе вопросы, которые многие не осмеливаются задавать. Похвальная черта, Вивьен, но не следует давать ей волю — по крайней мере, у всех на виду, — улыбнулся Ансель почти заговорщицки. Вивьен вернул ему улыбку.

— Именно что — нечего говорить такое у всех на виду! Плохой пример подаешь другим чересчур пытливым христианам, — вмешался Ренар.

Ансель и Вивьен снова переглянулись, снисходительно улыбнувшись. Похоже, Ренар несколько потерял нить их разговора, слишком увлекшись куриной ножкой, о которой он мечтал полдня.

‡ 1354 ‡

Кантелё, Франция

Год 1354 от Рождества Христова

— Ты только посмотри, какие прелестные юные голубки! Эй, красавицы!

Услышав оклик, явно относившийся к ним с сестрой, Элиза нахмурилась и ощутила, как напрягается все ее тело. То, что другие селянки могли принять за лестное господское внимание, показалось ей дурным знаком и вызвало невольное отвращение. Элиза зашагала быстрее и потянула Рени за рукав, не удостоив окликнувшего ее юношу даже поворотом головы.

— Будто сама златовласая Изольда ожила и вновь ходит по земле! Что бы ей делать в этом пропащем месте? — продолжали навязчиво кричать вслед.

Элиза поняла, что теперь обращаются именно к ней. Ей никогда не нравилось, когда ее сравнивали с другими женщинами, это вызывало в ней вспышки ярости, поэтому, услышав сравнение, она все же развернулась и воинственно вздернула подбородок. При этом она крепко держала сестру за локоть и не позволяла отойти ни на шаг. Рени не разделяла ни ее беспокойства, ни ее раздражения. На двух приближавшихся к ним юношей в дорогих одеждах она поглядывала с нескрываемым интересом. Если она и чувствовала, что сложившаяся ситуация несет в себе опасность, то это лишь восхищало и отчего-то раззадоривало ее. По крайней мере, горящие азартным огнем зеленые глаза Рени говорили именно об этом, вызывая в Элизе острое негодование.

На молодых людях, по веянию последней моды, были короткие жакеты, едва опускающиеся ниже пояса, с широкими вставками, чтобы сделать плечи иллюзорно шире, ботинки с очень длинными носами и обтягивающие штаны. Элиза не была сведущей в светской моде, поэтому подобное сочетание находила диким и совершенно нелепым — особенно вкупе с не слишком привлекательными тощими, аристократически-бледными лицами и совершенно не соблазнительными сальными улыбками двух шевалье.

— Не имею понятия, кто такая Изольда, с которой вы меня потрудились сравнить, господа, — изо всех сил постаравшись сохранить хотя бы иллюзию вежливого тона, произнесла Элиза. Она бы с радостью говорила совсем иначе, но не стоило забывать, что сейчас перед ней был не Гийом. Эти незнакомые молодые люди вряд ли стали бы терпеть дерзость от деревенской девчонки. — А уж тем более не понимаю, — продолжила она, — с чего бы считать это место пропащим.

Двое молодых людей смерили ее заинтересованными оценивающими взглядами, и Элиза тут же внутренне отругала себя. Очевидно, своей манерой говорить она вызвала у них вопросы: многолетнее общение с Гийомом де’Кантелё принесло свои плоды — быстро схватывая мелодичные переливы высокой речи и легко запоминая слова, свойственные знати, Элиза говорила не как простолюдинка.

— Не знаешь, кто такая Изольда? — ухмыльнулся один из шевалье. — При таких высоких речах даже трудно поверить, что ты не обучена читать, красавица.

Они шагнули навстречу сестрам, и Элиза крепче ухватила Рени за локоть.

— Неужто и песен не слышала? Менестрели не забредают в ваши земли? Впрочем, не удивлен. — Говоривший огляделся презрительным взглядом. — Однако же, сколь бы скучными ни стали эти места за последнее время, кое-что интересное здесь все же удается отыскать. — Двое молодых людей, не сговариваясь, разделились, будто намереваясь окружить девушек.

Лишь теперь Рени перестала смотреть на них с игривым интересом. Она помрачнела и попыталась взглянуть на юношей с угрозой, но больше всего ее выражение лица походило на безбрежно тоскливое.

— Если присмотреться получше, здесь можно найти много интересного, господа, — качнула головой Элиза. — Удачных поисков и доброго вам дня.

Она попыталась сделать несколько шагов прочь, увлекая за собой Рени, но им преградили путь.

— А мы и присматриваемся. Как следует, — проговорил второй юноша. — И, похоже, я знаю, что могло бы развеять нашу скуку. Что скажете насчет того, чтобы помочь нам, красавицы?

— Не сочтите за грубость, господа, но мы скажем «нет», — поспешно ответила Элиза. — Нас ждут дела.

Несмотря на опаску, в голосе девушки слышалась легкая угроза. Рени кивнула, соглашаясь с ней. Теперь она и сама была готова вцепиться в руку сестры, словно та была способна ее защитить.

— А как же помощь ближнему? — осклабился один из ее собеседников. — Вы на проповедях не слышали, что нужно помогать…

Он настойчиво потянулся, чтобы ухватить Элизу за талию и притянуть к себе.

Рени пискнула от страха, невольно сжавшись.

Послышался вскрик.

Юноша, потянувшийся к Элизе, вдруг отпрянул, вскинул голову и закрыл руками лицо, болезненно замычав и бросив в воздух невнятное ругательство. Отняв ладони от лица, он ошеломленно уставился на Элизу. Его нижняя губа начала опухать, на ней проступила трещина, через которую начинала сочиться кровь.

— Мое лицо! Она ударила меня, Андре, ты видел? — с округленными от неверия глазами, воскликнул юноша. Похоже, он не привык получать отказы, особенно в столь жесткой и однозначной форме.

Юноша по имени Андре стоял в растерянности, глядя на кровоточащую губу своего друга. Похоже, действие деревенской девушки ошеломило его не меньше.

Элиза стояла, обжигая обоих глазами. Непроизвольным движением она отстранила Рени, заслонив ее собой. Вторую руку она все еще не опускала, словно готовясь нанести своему назойливому ухажеру новый удар. Под взглядом светловолосой бестии юноши отпрянули: казалось, холодные глаза нормандки пугали их не меньше, чем мог бы устрашить обнаженный меч.

— Как ты посмела поднять руку на дворянина, деревенская шлюха! — взревел оскорбленный шевалье.

— Стой, Франсуа, не надо! — попытался удержать его друг, но тот не слушал.

— Никак сам дьявол тебя надоумил… — Он осекся, опустив взгляд на грудь девушки и заметив, что она не носит нательного креста. — Точно, дьявол! — воскликнул он обличительным тоном. — На ней и креста нет! И глаза, как у одержимой! Андре, ты на нее только глянь! Может, их надо хорошенько… допросить? — В глазах его мелькнул нехороший огонек. — Чтобы признались в связи с сатаной. Упростим работу инквизиции, а? Уверен, Гийом предоставит для этого одну из многочисленных комнат своего дома! — Он продолжал со смесью ненависти и похоти смотреть на Элизу и изредка бросал взгляды на ее перепуганную сестру. — Может, и сам позабавится, как раньше…

— Что должно меня позабавить?

Молодой граф незаметно подошел к ним, на лице его играла миролюбивая улыбка, нимало не угасшая, когда он увидел разбитую губу одного из своих давних приятелей. Не угасла эта улыбка и тогда, когда Гийом перевел взгляд на Элизу, лишь теперь начавшую медленно опускать кулак. Рени опасливо жалась у сестры за спиной, робко выглядывая из-за ее плеча.

— Хорошо, что ты здесь, Гийом, — надув щеки, выдохнул Франсуа. — Эти две девки могут легко оказаться ведьмами! Мы с Андре подумываем проявить инициативу и… гм… допросить их как следует. А после можем сдать их инквизиции, если сознаются. — Глаза его вновь нехорошо блеснули.

Гийом снисходительно сдвинул брови.

— Ведьмы? В Кантелё? Ты, верно, перегрелся на солнце, мой друг. С чего такие выводы?

Юноша по имени Андре смущенно отвел глаза.

— Франсуа решил, что она, — он кивком указал на Элизу, — ведьма, потому что на ней нет креста, и потому что дьявол, — он невольно перекрестился, — надоумил ее поднять руку на дворянина.

Франсуа окинул друга недовольным взглядом: его собственная кратко сформулированная обвинительная речь теперь звучала нелепо. Однако от позиций своих он не отступился.

— Воистину, только одержимая могла поднять руку на дворянина! — прошипел он. — Да и речь у нее, как будто сам сатана нашептывает ей сладострастные слова по ночам. Говорит, как знатная дама — даром что простушка! Нечистые дела у тебя в Кантелё творятся, Гийом!

Молодой граф наконец перестал улыбаться и состроил нарочито озадаченную мину. На Элизу он взглянул лишь мельком, все его внимание теперь было сосредоточено на разбитой губе Франсуа.

— Твоя проницательность не знает границ, мой друг! — воскликнул он. — Так легко отличить ведьму от обычной селянки! Воистину, только ведьма могла побить такого, как ты, будучи вооруженной, — он мельком смерил Элизу взглядом, — корзиной и беззащитной спутницей.

Всего миг назад Элиза смотрела на него с тревогой и испугом, а двое молодых шевалье — с одобрением. Теперь же ситуация в корне изменилась: лица Андре и Франсуа возмущенно вытянулись, а Элиза расплылась в мрачной мстительной улыбке.

— Она — простолюдинка — подняла руку на дворянина! — побагровев, взревел Франсуа.

— Подняла кулак, если быть точнее. — Гийом издал короткий смешок и вновь посерьезнел, поочередно заглянув в глаза старым приятелям. — Меня интересует, по какой причине это произошло.

— Да не важно!

— Мне важно, друг мой. — Гийом положил руку на эфес висящего на поясе меча. Андре и Франсуа напряженно замерли. Они слышали, что с некоторых пор Гийом научился весьма недурно обращаться с оружием и совершенствует свои навыки каждый Божий день. Они не знали, насколько он искуснее их в фехтовальном деле, но проверять это не хотелось ни одному из них.

Ответа все не было, и Гийом требовательно обратил свой взгляд на девушек.

— Они изволят молчать. Быть может, вы проясните, что здесь произошло?

Элиза постаралась сдержать улыбку, но уголок губ все равно едко подернулся вверх.

— Господа изволили проявить к нам вполне определенный интерес, ваше сиятельство. Я отказала, но они были весьма настойчивы.

Гийом кивнул с нарочитой благодарностью.

— Вот как. То есть, словесного отказа им было недостаточно?

Взгляд его снова обратился к шевалье, и на этот раз он ожег их ядовитым презрением, столь свойственным ему.

— Нет, милорд, — с деланным смирением опустила голову Элиза. — И все же я прошу простить мою несдержанность.

Голос ее звучал непривычно высоко и подобострастно. Ей отчего-то доставило странное удовольствие демонстрировать подобающее простолюдинке смирение и почтение к Гийому после того, как она столь вызывающе повела себя с его старыми приятелями. Будто таким образом она наглядно показывала, кому принадлежит истинная власть в Кантелё. Гийом, к ее восторгу, решил поддержать эту игру.

— Это досадно, друзья! — воскликнул он, сокрушенно взмахнув рукой, в то время как вторая продолжала лежать на эфесе меча. — Я принял вас, как и подобает гостеприимному хозяину. И вот, вы нарушаете порядок на землях моего отца! Моя семья предоставляет опеку и мир каждому, кто живет на нашей земле, коль он блюдет богоугодный образ жизни. А вы склоняете этих невинных девушек к греху средь бела дня, не преминув бросить им серьезное обвинение в ведовстве за простой отказ!

Франсуа ядовито прищурился.

— Богоугодный образ жизни, говоришь? — прошипел он. — Да на девке даже креста нет. И языком она мелет так, будто сам дьявол ее надоумил. С чего бы ей и не быть ведьмой?

Гийом заботливо повернулся к Элизе.

— Не у каждой простолюдинки найдется лишняя монета, чтобы вернуть утерянный в походах за тяжелыми продуктами крест. Благоразумнее было бы иногда снимать столь дорогой сердцу символ веры, чтобы не потерять его. Ведь вера — в душе, но не только в нательном кресте. Уверен, она обязательно наденет его, вернувшись домой и поставив тяжелую ношу.

Элиза вновь склонила голову в полупоклоне.

— Вы мудры, милорд, и вам понятны тяготы жизни простой селянки. Вы правы во всем!

— Так или иначе, надеть крест можно намного быстрее, чем залечить разбитую губу. — Гийом вновь лучезарно улыбнулся, наслаждаясь реакцией шевалье. — И уж точно быстрее, чем восстановить честь дворянина, побитого сельской девчонкой, к которой сей дворянин имел неосторожность пристать. — Последнее слово он добавил с нескрываемой ядовитостью. — Разбитая губа очевиднее домыслов, мой друг. А если смотреть на ваши намерения, то они были куда более греховными, чем ответ этих юных особ. На земле Кантелё мы не любим голословных обвинений, поэтому не стоит бросаться столь громкими словами — особенно не будучи представителями Святой инквизиции. Мы друг друга поняли?

Шевалье подобрались, но промолчали, не найдясь, что возразить.

Элиза слушала речи молодого графа со смешанными чувствами. Гийом вызывал восхищение как заступник. Но Элиза помнила, как он разговаривал раньше, и это разительно отличалось от того, как он говорил сейчас. Да, теперешняя ситуация располагала его к официальной, высокородной манере изъясняться, без той непринужденности, которую он проявлял с Элизой наедине. И все же было в его речах что-то чужое. Пугающее.

Миг спустя Элиза поняла, в чем дело: в своих речах Гийом все меньше походил на себя и все больше — на Анселя де Кутта. Элиза не знала, почему, но в этом ей мерещилась опасность. Похоже, ее замечали и молодые шевалье, и это был единственный вопрос, в котором Элиза была с ними согласна.

— А ты изменился, Гийом де'Кантелё, — нарушил тягостное молчание Франсуа. — Помнится, пару лет назад, когда мы бывали у тебя, ты не отказывался от поездок на охоту. И в таверне мы с тобой тогда славно повеселились. Быть может, нас до сих пор там помнят, мы же им половину столов переломали. Хорошо, что у тебя тогда были с собой деньги. А сейчас ты даже пить не хочешь! И что-то не припомню за тобой манеры заступаться за деревенских девок. Гийом, которого мы знали, скорее, присоединился бы, чем стал читать морали и угрожать в ответ на пустяковое предположение. — Юноша передернул плечами, пытаясь продемонстрировать небрежность и презрение, хотя его смятение бросалось в глаза.

— Знали меня? — проигнорировав все остальное, Гийом склонил голову набок, расплылся в заговорщицкой улыбке и вкрадчиво поинтересовался: — Уверены?

Двое молодых людей посмотрели на него, неуютно поежившись. Ответа этот вопрос не требовал, суть его состояла во вполне однозначном намеке: вам пора. Вам здесь больше не рады — отныне и навсегда.

— Да уж. Не этого мы ждали на твоей земле. А даже малейшие наши попытки разбавить эту нежданную скуку, — Франсуа бросил взгляд на Элизу и Рени, все еще жавшихся друг к другу, — ты прервал.

Андре, наконец, вступил в разговор, потянув друга с собой за плечо:

— Пожалуй, нам лучше уйти.

— Воистину, нам больше нечего здесь делать! — с вызовом бросил Франсуа.

— И это твоя самая мудрая мысль за сегодняшний день, — с елейной улыбкой кивнул Гийом. — Доброго пути, господа! Если надо, позовите слуг, они помогут вам со сборами.

Бывшие приятели не ответили, но Гийому и не требовалось слушать их комментарии. Они перестали интересовать его сразу же, как пропали из виду. Только теперь он убрал руку с эфеса меча и перевел взгляд на Элизу. В нем читался легкий укор.

— Ну, и что это было, скажи на милость?

— А что еще мне было делать?

Гийом глубоко вздохнул, покачав головой и улыбнувшись.

— Ты была и остаешься мастером задавать сложные вопросы. Даже если они так просто звучат. — Он легонько усмехнулся.

Элиза сдвинула брови к переносице, стараясь игнорировать этот легкий налет чуждости в его словах.

«Я не хочу разговаривать с Анселем!» — требовательно подумала она. — «Я хочу разговаривать с тобой. Пожалуйста, Гийом, хотя бы передо мной — не рисуйся!»

— Я пойду? — тут же поинтересовалась Рени. Элиза не успела среагировать, а сестра уже потянула корзину, в которой лежало несколько глиняных мисок и тарелок. Сестры ходили в деревню к гончарных дел мастеру, прежде чем случилось досадное происшествие. — Могу забрать.

Элиза лишь сейчас опомнилась и, энергично кивнув, сбросила с себя легкую растерянность.

— Ох… спасибо, Рени, — улыбнулась она.

Рени, забрав корзину, слегка поклонилась Гийому:

— Спасибо, что появился так вовремя и помог, — сказала она.

Он в ответ гордо ухмыльнулся и расправил плечи, словно бы говоря: «кто, если не я». Похоже, Рени прекрасно поняла его ответ и кивнула. Уже через мгновение она засеменила в сторону дома.

— Лучше ты мне ответь: вот что бы вы делали, не появись я? — спросил Гийом, переведя взгляд на Элизу.

Та виновато опустила голову.

— Думаю, рванули бы к лесу изо всех сил. Вряд ли эти двое ориентируются там, а гнаться за нами или забивать свои головы планами мести и жалобами, как мне кажется, они бы не стали. Просто не сумели бы удержать мысль в своих пустых головах так надолго. — Элиза презрительно хмыкнула.

— Я бы не был так уверен, — вкрадчиво проговорил Гийом, подходя к ней ближе. Элиза неопределенно повела плечами, вновь смутившись.

— Они могли бы, — она нахмурилась, — побежать жаловаться тебе. Вряд ли твоему отцу, дело ведь пустяковое. А ты сказал бы им то же, что и сейчас. Ведь сказал бы?

Казалось, Гийом искренне задумался над ее вопросом.

— Скорее всего, да.

Элиза присмотрелась к нему более внимательно и поняла, что всколыхнуло в ее сердце печаль. С момента их последней встречи Гийом осунулся, кожа стала еще бледнее, под глазами наметились темные круги, а черты лица — и без того острые — заострились сильнее прежнего. При этом регулярные тренировки, которым он посвящал немалую часть времени, отражались на его сложении.

— У тебя такой вид, — хмыкнула Элиза, стараясь за небрежностью тона скрыть истинное беспокойство. — Ночами не спишь, что ли?

— Частенько, — осклабился Гийом.

— Почему? — Элиза не смогла удержаться и нахмурилась.

— Читаю. И, — он отчего-то помедлил, — молюсь.

— Молишься? — опешила Элиза.

— Да, молюсь. Я христианин. Что тебя в этом так удивляет? — Он отчеканил это с несвойственной для него холодностью. Элиза опустила взгляд.

— Просто раньше за тобой такого не водилось, — она вздохнула и заставила себя вновь поднять на него глаза. — А о чем?

— Что — о чем? — спросил он с некоторым раздражением.

— О чем ты молишься? — Элиза постаралась, чтобы ее уточнение прозвучало как можно мягче.

Гийом несколько мгновений медлил с ответом, словно боролся с чем-то внутри себя, но затем все же решил сказать:

— Прошу помощи и прощения за свои сомнения. Я ведь не имею... не имею на них права. — Он опустил голову, с искренней печалью уставившись себе под ноги.

Элиза застыла. Это было так непохоже на него! Так странно и так чуждо!

— Я не думала, что ты так сильно, — она помедлила, поджав губы, — беспокоишься по этому поводу.

Голос ее предательски сел. Она старалась проявить участие, чувствуя, что душу Гийома что-то мучает, но, как ни силилась, не могла понять, о каких сомнениях речь.

— Я и сам не думал, — невесело усмехнулся Гийом, расщедрившись на новое откровение. — Если честно, я не говорил этого никому, кроме тебя.

Элиза обомлела. Она не знала, что ответить. Поблагодарить за доверие? Попросить объяснить подробнее, о чем он говорит?

От ее растерянности уголки губ Гийома поползли вверх, сложившись в подобие прежней улыбки, однако по лицу тут же пробежала печальная тень, а глаза сделались задумчивыми. Элиза почувствовала себя беззащитной под его взглядом и невольно огляделась, словно ища поддержки у сельского пейзажа. Молчание становилось тягостным. В отчаянной попытке нарушить его, Элиза вдруг выпалила:

— Послушай, а кто такая Изольда?

Гийом изумленно приподнял бровь:

— К чему вопрос?

— Да один из этих твоих… приятелей назвал меня так. Сказал, что я, словно ожившая златовласая Изольда. Это какое-то христианское, — она пожевала губу, подбирая нужное слово, — божество? Как... как Мать-Мария? Или Дева... — Элиза невольно зарделась. — Прости, я, наверное, все перепутала…

Отчего-то Гийом смутился не меньше. Невежество Элизы временами все еще заставало его врасплох.

— Ох, нет, — нервно усмехнувшись, ответил он. — Дева Мария, Богоматерь — это мать Иисуса Христа, Спасителя, сына Божьего. А Изольда — это девушка из одной легенды. Не библейской. И у нее были золотые волосы, как у тебя. Пожалуй, неплохое сравнение. А ты ни разу не слышала песен? Менестрели любят петь баллады об истории Тристана и Изольды.

— Менестрели, забредающие в наши края, предпочитают петь под сводами залы в твоем доме, а не на улицах, — мрачно отозвалась Элиза.

Мрачность в ней вызывала вовсе не тоска по дому Гийома — там она чувствовала себя неуютно и терпеть это была готова только ради общества юного графа. Именно этого общества ей и не хватало. Вдобавок на ум Элизе отчего-то пришло вскользь брошенные слова Фелис о том, что именно бродячего менестреля она выбрала отцом для своего ребенка. Прежде это не вызывало в девушке никаких чувств, а сейчас почему-то всколыхнуло неприязнь.

— Оно и понятно, — протянул Гийом. — В моем доме можно заработать своей музыкой куда больше, чем на сельской площади.

Элиза закатила глаза.

— В общем, как ты понял, я не слышала песен. Расскажешь, о чем эта легенда?

— Ох… — Он тяжело вздохнул, старательно вспоминая. — Я, вообще-то, не очень хорошо помню суть.

Элиза посмотрела на него почти умоляюще, и перед этим взглядом Гийом не устоял.

— Ну, это история про любовь. — Он заговорил протяжно, картинно закатывая глаза и чуть кривляясь.

Элиза просияла. Пусть Гийом все еще казался изможденным, в нем наконец проскользнули отголоски прежнего юноши, который был ей так дорог.

— Тристан был рыцарем, а Изольда — прекрасной белокурой дамой. Королевой, обещанной королю, которому служил Тристан. И он… Тристан, то есть… вез Изольду на корабле, чтобы... гм... вручить ее будущему мужу. Но они, если верить легенде, по ошибке выпили любовный напиток и воспылали друг к другу страстью. Не знаю про любовный напиток, думаю, они просто... — К удивлению Элизы, Гийом вдруг непривычно запнулся и поджал губы, словно осуждая себя. — В общем, Изольда изменила будущему мужу. Не помню, что там было дальше, но знаю, что они с Тристаном тайно встречались. — Он вновь опустил столь симпатичные ему прежде детали, неприязненно нахмурившись. — А потом Тристан уехал совершать подвиги. Там он женился, но не мог забыть Изольду, а жену свою так и не полюбил. Однажды Тристана смертельно ранили, и он попросил послать за Изольдой, чтобы последний раз в жизни поговорить с ней. Попросил, чтобы, если она согласится, ее привезли на корабле с белым парусом, если нет — то пусть на корабле будут черные паруса. Она согласилась, и у корабля были белые паруса. Но ревнивая жена Тристана солгала, что на горизонте корабль с черными парусами. Не выдержав горя, Тристан умер. Изольда прибыла и нашла его мертвым. Она прильнула к нему в слезах, в последний раз поцеловала его и умерла от горя. Их похоронили по две стороны от одной часовни, и из могилы Тристана пробился терновник, который пророс в могилу Изольды. Его несколько раз пытались срубить, но он вырастал вновь и вновь. Так сильна была их любовь, что продлилась и после смерти.[2]

— Как красиво! — тихим и мечтательным полушепотом произнесла Элиза, которой даже в столь бесстрастном пересказе легенда показалась трогательной.

— Ну, да, романтично, — пожал плечами Гийом. Он слышал эту историю не раз, и сейчас она уже успела надоесть ему, как и все, что часто повторяется.

— Даже обидно, что с Изольдой меня сравнил именно этот болван, — насупившись, буркнула Элиза.

— Ну, хочешь, и я сравню, — ухмыльнулся Гийом. — В вас и впрямь есть нечто общее. По правде говоря, я представлял ее похожей на тебя, когда услышал эту историю впервые от менестреля.

Элиза округлила глаза.

— Правда? Почему?

Гийом небрежно пожал плечами, вновь отведя взгляд.

— Не знаю.

— Ну, какая из меня королева? — Элиза кокетливо улыбнулась. — Я же...

Гийом, услышав столь игривые нотки в ее голосе, не сумел сдержаться, и отозвался теплой и немного азартной улыбкой.

— А может, ты зря скромничаешь? Ты могла бы быть неплохой королевой, — сказал он, вторя ее манере.

Элиза пожала плечами, тихо засмеявшись. Гийом слушал ее смех, и ему не хотелось, чтобы он кончался.

— Послушай, мне надо идти. Дела, — вдруг выпалил он. — Увидимся как-нибудь позже, ладно? — Он слегка придержал ее за руку, заглянув ей в глаза, и в который раз увидел в них едва скользнувшую печаль.

— Конечно, — Элиза улыбнулась. Он уже собирался уйти, однако она, повиновавшись внезапному порыву, подалась вперед, и задала ему еще один вопрос, надеясь удержать его рядом еще хоть на мгновение. — Постой! Гийом… хотела спросить, а ты носишь… то, что я подарила?

Гийом с искренней теплотой посмотрел на нее и, чуть помедлив, кивнул.

— Да. — Он слегка приподнял рукав, и на его руке показался браслет из деревянных бусинок: нескольких маленьких и одной большой, с искусно вырезанным узором.

— Хорошо. Не знаю, веришь ты или нет, но я думаю, что это охраняет тебя.

— Уж не знаю, нужна ли мне охрана, но он неплохо смотрится. Спасибо! — Вздохнув, он посмотрел в сторону своего дома. — До встречи, Элиза!

Улыбнувшись напоследок, он побрел прочь. Элиза, проводив его глазами, тоже направилась домой.

Гийом брел по двору к особняку, и его снедали мысли.

«И вправду, отчего же я сравнил язычницу с королевой из легенды? Потому, что считаю ее достойной этого? Потому что она — истинная Прекрасная Дама? В ней есть что-то колдовское, и дело вовсе не в том, что ее называют ведьмой. Как бы мне хотелось…»

Его мысли прервались. Гийом удивился: он не думал, что запрещал себе даже помышлять о чем-то подобном. Плечи его сникли.

«Нет, так нельзя! Плотское желание затмевает чувство и не дает мне любить Элизу только душой. Но… Боже, неужели это и вправду так ужасно?» — Он мучительно нахмурился. — «Когда об этом рассуждает Ансель, у меня нет никаких сомнений! Но Элиза с ним не согласна, и если я долго слушаю ее, то начинаю соглашаться с ней. Так что же есть плотское желание? Часть природы и всего того, что делает нас живыми? Или греховный процесс, заключающий душу в темницу тела? Откуда мне знать? Боже!»

Гийом остановился и перевел дух.

«Господи, отчего я сомневаюсь? Не дьявол ли пытается сбить меня с пути? Ансель предупреждал об этом, а он не стал бы лгать! Но… что, если дело не во лжи, а в простой ошибке? Ансель ведь может ошибаться? Или нет? А Элиза… она так уверена в том, что говорит, но ведь и она может быть неправой. Боже, я схожу с ума!»

Никто из обитателей графского дома не заметил, как Гийом тяжело пошатнулся, проходя через главные ворота. Он ухватился за одну из их створок и приложил ладонь ко лбу, стараясь не лишиться чувств. Силы почти покинули его: строгий пост, к которому он пока не привык, и бессонные ночи не прошли для него бесследно. Он мог бы сказать об этом Анселю, но не позволял себе этого сделать. Остальное семейство придерживалось поста без малейших жалоб, и Гийом не собирался уступать им, как и показывать тяжесть своего состояния. Он должен был справиться сам.

«Да поможет мне Бог», — подумал он, оттолкнулся от створки ворот и направился к себе.

* * *

Ансель де Кутт на миг замер у дверей библиотеки, и, повинуясь сиюминутному порыву, заглянул внутрь. Всмотревшись в полумрак помещения, он увидел именно то, что ожидал: при мерцающем свете факелов его ученик сидел за столом, склонившись над множеством раскрытых книг. Создавалось впечатление, будто он пытается читать их одновременно, хотя сейчас жадно впивался тонкими пальцами лишь в один том.

— Гийом, — тихо позвал Ансель.

Молодой граф резко вскинул голову, дернувшись всем телом, и чуть не захлопнул книгу, но удержался, увидев, кто перед ним.

— Ансель? — удивленно произнес он, собравшись с силами и вернув себе напускное спокойствие. — Доброй тебе ночи. Что, — он помедлил, устало потерев глаза рукой, — что ты здесь делаешь?

Ансель прошел в комнату, притворив за собой дверь, чтобы их голоса не помешали ничьему сну.

— Могу спросить тебя о том же, — смиренно кивнув, сказал он. — Ты ведь не первую ночь проводишь в библиотеке?

— Не первую, — честно ответил молодой граф, переводя отрешенный взгляд на книгу, от которой только что оторвался.

Ансель вздохнул и прикрыл глаза.

— Твой всколыхнувшийся интерес к чтению похвален, однако даже в этом стоит соблюдать некоторую осмотрительность.

— Осмотрительность? — переспросил Гийом. В глазах его сквозила тщетная попытка ухватиться за речь наставника, однако слова и мысли будто разбегались от него, оставляя за собой лишь звенящую болезненную пустоту. Ансель снисходительно улыбнулся лишь краешком губ и кивнул.

— Да, Гийом, осмотрительность. Не могу назвать себя излишне суеверным человеком, но сейчас хочется напомнить тебе бытующее поверье: ночью интересуются запретными знаниями. Если у тебя есть вопросы, почему не выяснить их при свете дня?

— Времени не хватило, — уклончиво ответил Гийом.

— С чем же связаны твои вопросы? Если с тем, что говорил тебе я — так спроси. Если…

— Не совсем, — вновь туманно отозвался Гийом.

— В таком случае напомню, что знания лучше получать со свежей головой, а не выхватывать их, словно вор, из книг при свете ночных факелов. Твои вопросы, сколь бы важными они ни были, гораздо лучше разрешатся поутру. Думаю, ты знаешь это не хуже меня. Так зачем же ты…

— А мне так хочется! Я, что, не имею права зайти в библиотеку в своем доме, когда пожелаю? — огрызнулся граф. — И вообще, что ты прицепился? Хочешь спать? Так иди и спи, а меня оставь в покое! Какое тебе дело до того, чем я занимаюсь вне тренировок?

Ансель сочувственно нахмурился. Резкость ученика не вызвала в нем обиды: он знал, что Гийом всегда скрывает истинные чувства за напускной дерзостью и грубостью. И сейчас за его выпадом стояло отчаяние, перемежающееся ужасной усталостью.

— Боюсь, то, что ты делаешь вне тренировок, касается меня напрямую, — с привычным спокойствием возразил Ансель. — Ты, быть может, заметил, что я провожу их последние несколько дней в более облегченном варианте?

Гийом осуждающе посмотрел на учителя, но Ансель лишь покачал головой, призывая не перебивать.

— Это обусловлено несколькими простыми вещами. Чтение в темноте неблаготворно влияет на остроту твоего зрения. А твоя хорошая реакция, которую я не раз отмечал, слабеет от отсутствия сна. Если так продолжится дальше, наши занятия придется либо прервать до момента, когда ты восстановишь силы, либо продолжать с полным осознанием их бесполезности. Это ты понимаешь?

Гийом некоторое время молча смотрел на него, а затем расплылся в жутковатой улыбке и обвиняющим жестом ткнул пальцем куда-то мимо Анселя, тут же уронив руку:

— Воспитываешь, — обличительно-страдальческим слабым голосом произнес он.

— Разве что слегка, — невозмутимо отозвался Ансель. Уголок губ его вновь подернулся в едва заметном призраке улыбки.

— А говорил, что…

— Гийом, воспитательная составляющая — тоже часть тренировок. Заметь, что мои наставления касаются исключительно тех элементов твоей жизни, которые влияют на наши занятия. Обо всем остальном, что мы с тобой обсуждаем, ты спрашивал меня самостоятельно, я не навязывал тебе своего мнения и своих взглядов. И, заметь, как только ты дал понять, что твои изыскания меня не касаются, я не стал расспрашивать тебя о них. Пусть это трудно, и ты злишься на меня, я все же взываю к справедливости твоих суждений.

— Я… — Гийом запнулся, отведя взгляд. — Я на тебя не злюсь. Просто дай мне время, ладно? Пожалуйста, Ансель, — он почти умоляюще поднял глаза на учителя, — просто оставь меня сейчас.

Ансель склонил голову и изучал его несколько мгновений. Взгляд ученика не изменился, в нем лишь проступило больше усталости. Ансель вздохнул.

— Как пожелаешь.

Кивнув, он вышел из библиотеки, с трудом давя в себе желание узнать, что читал Гийом. Кулаки нетерпеливо сжимались, а душа рвалась обратно, в библиотеку, но Ансель удержал себя от этого. Он понимал, что Гийому нужна помощь, но знал, что он — не тот, кто способен ее оказать. Будь его воля, он вытолкал бы ученика из библиотеки силой. Но решать за Гийома он был не вправе. Он должен был дать ему время, как бы мучительно это ни было.

Осознав тщетность своих порывов, Ансель, позволил себе чуть расслабить спину. Плечи его — всегда расправленные и идеально ровные — устало опустились, и он, точно уставший старик, понуро побрел в свою комнату.

Гийом, добившись одиночества, вновь попытался сконцентрироваться на книге, но последние силы предательски оставили его, и текст поплыл перед глазами.

«Это наказание», — подумал юноша, поднимая глаза к потолку. — «Даже ответы я ищу в книге, которую украл. И у кого? У приходского священника! Ему, разумеется, пришлют новую книгу взамен утерянной, и на меня никто не подумает, но отчего же я чувствую себя, точно вор, выхватывающий знания из книг при свете ночных факелов? Я не могу почувствовать себя в безопасности в собственном доме… в собственной библиотеке… и эти клятые вопросы преследуют меня, не желая разрешаться! Почему?!»

Он яростно захлопнул книгу, тут же спрятав ее под кучей других, чтобы не бросалась в глаза. Мирянам запрещалось читать текст Священного Писания. Ансель говорил, что так постановили церковники из соображений безопасности — чтобы никто не трактовал Евангелие так, как неугодно Церкви.

«Ансель…» — мысленно позвал Гийом и мучительно поморщился, ругая себя за выторгованное одиночество.

В перерывах между тренировками или в свободное время учитель пересказывал Гийому сюжеты и отдельные цитаты из Священного Писания. Он был удивительно сведущ в богословии, и в его исполнении библейские истории звучали так увлекательно, что с легкостью вдохновили Гийома проявить истинный интерес к чтению. Однако сейчас в библиотеку его привело нечто иное.

Болезненное любопытство.

Острая необходимость найти ответы.

«С чем же связаны твои вопросы? Если с тем, что говорил тебе я — так спроси».

Зазвучавший в голове голос Анселя заставил Гийома тихо застонать, закрыв руками лицо. Видит Бог, ему было намного проще спросить...

— Я не могу! — отчаянно зашептал Гийом, обращаясь к учителю, которого уже не было рядом. — Как ты не поймешь, Ансель, я сомневаюсь! Но не когда ты рядом, а только наедине с собой. — Дыхание его сбилось, что-то мучительно сдавило горло. Он прекратил говорить, чтобы не разрыдаться в голос.

«Если я спрошу тебя, ты вновь убедишь меня в своей правоте, ты всегда это делаешь. Спрошу Элизу, и с нею согласится все мое существо. Это невыносимо! Невыносимо думать, что кто-то из вас обманывает меня или намеренно вводит в заблуждение». — Гийом невольно приложил руку к груди, пытаясь наладить дыхание. Глаза его болезненно поблескивали в свете факелов. — «Но я знаю, что книги не могут обмануть. Они просто рассказывают. Книги бесстрастны…»

Вновь потянувшись к прикрытому тому, Гийом заметил, что рука заметно подрагивает. Он не сумел долго удерживать ладонь на весу и безвольно опустил ее на стол. Бледная и заметно похудевшая, она плетью рухнула на деревянную поверхность, и эхо этого стука отразилось от стен.

«Я обессилен», — пришлось признать Гийому. Ансель был однозначно прав в этом. Даже на пару минут войдя в библиотеку, он продемонстрировал то, насколько сведущ во всех вопросах. Как можно было сомневаться в том, что он говорит?

«Да чтоб тебя!» — выругался про себя Гийом, хотя и не злился на Анселя по-настоящему. Его мучила смесь чувств, разобраться в которой он был не в состоянии.

Погасив свечи и забрав с собой факел, Гийом вышел из погрузившегося во тьму помещения и направился в сторону спальни, ведя рукой по каменной стене, словно ища в ней опоры.

«У меня же были силы. Когда они успели уйти?» — думал Гийом, мрачно ухмыляясь самому себе. Рука безотчетно потянулась к нательному кресту, висевшему на шее. Раньше он частенько просил Господа наделить его силой и бесстрашием, зажимая при этом в руках крест, хотя не испытывал недостатка ни в том, ни в другом. Однако сейчас Гийом замер посреди темного коридора на подходе к своей комнате, сжав в руках крест, и капля пота сбежала у него по виску. Мышцы напряглись, как натянутая тетива лука, по телу прокатилась волна дрожи, но отметить Гийом сумел лишь воспоминание, ворвавшееся в его разум. Это были слова Анселя.

«Я не ношу креста, потому что крест есть орудие мучений Христа, символ истязания, а не истинной веры. И я считаю кощунством поклонение ему. Это все равно, что поклоняться орудию пытки. Не согласен?»

Это звучало логично. Это звучало понятно. И все же…

«Не согласен?»

«Не знаю!» — завопил про себя Гийом.

— Не знаю! — прошипел он сквозь зубы, бросился к зарешеченному редкими прутьями окну в конце коридора и распахнул деревянные ставни. Холодный ночной воздух ворвался в коридор, чуть не сдув пламя с факела в руке графа и разлохматив его и без того всклокоченные волосы. Второй рукой Гийом сдернул с себя крест через голову. Он зажал его в кулаке, замахнувшись в намерении отшвырнуть его прочь, в темноту ночи.

Мгновение застыло вместе с замершим дыханием Гийома де’Кантелё.

Пламя вновь всколыхнулось, когда он прерывисто выдохнул, обессилено опустив дрожащий кулак.

«Боже... Боже, что я делаю?»

Гийом отшатнулся от окна, не разжимая кулака с крестом, захлопнул ставни, быстро добежал до своей спальни и спешно запер дверь, повернув изнутри оставленный в замке ключ. Попятившись от торчащего ключа, словно тот был адским псом, Гийом невольно нервно усмехнулся самому себе.

«Надеюсь, меня хоть никто не видел», — судорожно подумал он, постаравшись отдышаться. На ум не приходило, когда в последний раз он запирался в своей комнате. — «Впрочем, все спят. Не о чем беспокоиться».

Вставив факел в одну из пустующих подставок на стене, он подошел к стоящему под окном столу и аккуратно опустил на него крест. Ненадолго призадумавшись, он снял с руки подарок Элизы, и столь же бережно положил рядом с крестом.

«Чудесно!» — нервно усмехнулся он, глядя на это странное сочетание.

Избавив себя таким образом от терзаний хотя бы до утра, Гийом устало скинул одежду, не потрудившись сложить ее в одном месте, так что она осталась кучками дорогих тканей пренебрежительно лежать на полу. Загасив факел, юный граф рухнул на кровать.

* * *

На следующий день, пробудившись от сна, в котором Господь милостиво избавил его от сновидений, Гийом решил, что может и хочет разрешить хоть один из мучающих его вопросов уже сегодня. Покончив с делами, коих всегда успевало накопиться много, он вышел за ворота особняка и решительно направился к дому Фелис. Увидев впереди знакомую невысокую фигуру с переливающимися на солнце золотистыми волосами, Гийом счел это добрым знаком.

— Элиза! — окликнул он, ускоряя шаг. Размышления, которые ему долгое время сложно было облечь в слова, сегодня почему-то были готовы сложиться в связную, завершенную речь.

Элиза не успела даже поздороваться. Гийом выпалил ей все, что думал, как на духу, и девушка с округленными от изумления глазами слушала его местами сбивчивую, но воодушевленную и цельную речь, не перебивая.

— Вот, почему я и избегал близости с тобой с того самого дня.

Он замолчал, глядя в ее глаза и тяжело дыша. Элиза попыталась взять себя в руки и придумать, что ему ответить.

Слушая его, она даже приоткрыла рот от удивления. Выглянувшее из-за облаков яркое солнце посветило ей в глаза, и она на миг зажмурилась, а затем несколько раз моргнула и вновь взглянула на Гийома. Судорожно подыскивая нужные слова, она поправила пучок трав, который чуть не выронила из рук, когда он окликнул ее.

— То есть, — она сглотнула тяжелый ком, вставший в горле, и с легкой недоверчивостью проследила за его выражением лица, — ты считал, что, если я отдамся тебе, это будет оскорблением… истинных чувств?

В собственном исполнении эта мысль показалась ей еще более нелепой и безумной, чем она звучала в устах Гийома пару мгновений назад. Не удержавшись, Элиза посмотрела на молодого графа, как на умалишенного. В этот момент она уже и в собственном благоразумии была уверена не до конца. Однако Гийом, как ни странно, не услышал в ее словах ничего безумного. Он оставался тверд в своих убеждениях и подтвердил их кивком.

— Да, я так считаю. Я не сказал, что разобрался в этом до конца. Просто понял, что зря не говорил тебе всего этого.

— Да, — издав обиженный смешок, больше похожий на кашель, согласилась Элиза. — Зря не говорил несколько лет.

— Но ведь сейчас сказал, — парировал Гийом, и в его голосе скользнуло легкое недовольство.

— Что ж… — Элиза прочистила горло, с трудом вернув себе предательски севший голос. — Спасибо…

— Теперь ты понимаешь, — удовлетворенно заявил Гийом, расплывшись в привычной самодовольной улыбке, которая на похудевшем лице с еще не ушедшими кругами под глазами смотрелась чуть ли не устрашающе.

— Как сказать, — скептически проговорила Элиза, приподняв одну бровь.

— Не начинай, — устало нахмурился Гийом.

— То есть ты испытываешь ко мне… чувства. Но не хочешь делить со мной постель…

— Примерно так, да. Пока — так.

Глядя на ее поджатые губы, Гийом снисходительно усмехнулся, притих, а затем неожиданно тепло улыбнулся, глядя на нее сверху вниз.

— Ты очень дорога мне, Элиза.

Она вновь изумленно уставилась на него. Его перепады в настроениях, его откровения, его позиции — все это было таким странным для нее. Пожалуй, больше никто не мог сбить ее с толку так часто.

«Что ты такое, Гийом де’Кантелё?» — нервно усмехнулась она про себя.

Глядя в его потеплевшие глаза, она, наконец, смягчилась и вернула ему улыбку.

— Взаимно.

Некоторое время они стояли, глядя друг на друга. Лесная ведьма, любовно сжимавшая в руках пучок полевых трав, и юный граф, положивший руку на рукоять висящего на поясе меча — не с угрозой, а просто потому, что ему нравилось чувствовать оружие в руке.

— Ну что же. Мне пора. Прости. Дела! — вдруг встрепенулся Гийом, расплылся в широкой улыбке, хитро сверкнув глазами, учтиво поклонился, приложив руку к груди, развернулся, и зашагал к особняку.

Элиза опомнилась лишь через несколько мгновений, нахмурилась и вновь приоткрыла рот — на этот раз от возмущения. Правда, почти сразу же прыснула от смеха.

— Да чтоб тебя! — воскликнула она вслед Гийому со смесью досады и веселья.

Но граф был уже далеко и вряд ли ее услышал.

* * *

Руан, Франция

Год 1354 от Рождества Христова.

Едва замаячив у отделения инквизиции Руана, Ансель де Кутт услышал радостные окрики своих учеников и расплылся в глуповатой улыбке. Он уже не первый раз замечал, что молодые инквизиторы ждут его появления с нетерпением. И дело было не только в том, что им не терпелось взять в руки мечи под его чутким руководством и начать тренировки — дело было в самой встрече. Им хотелось продолжить общаться с учителем и после занятия: сходить в таверну, пройтись по городу или даже просто посидеть на траве перед отделением.

Ансель понимал, как сильно рискует, разговаривая с ними на любую из отвлеченных тем: он хорошо знал, какими подозрительными становятся инквизиторы, стоит им что-то заподозрить. Некоторые из них готовы были уловить ересь в малейшей оговорке и самой безобидной фразе. Однако, игнорируя предупреждения разума и Гийома де’Кантелё, все еще не одобрявшего поездок учителя в Руан, Ансель шел на этот риск и тем больше сближался со своими учениками. Он видел, как сильно им не хватало людского общения — простого и непринужденного, чего они были смолоду лишены. Поэтому во время каждой из бесед глаза их воодушевленно горели, а лица сияли искренней радостью, которую ни один, ни другой даже не пытались скрывать.

Ансель смотрел на них и видел очень много света человеческой души. Воистину, они были бы достойны того, чтобы впоследствии даже стать совершенными, но…

«Если б только я мог поговорить с вами честно», — думал Ансель, вздыхая. — «Если бы только мог рассказать вам правду и помочь спастись. Возможно, когда-нибудь…»

Тем временем Ренар немного сбивчиво рассказывал учителю о некоторых приемах и подсечках, которые, как ему показалось, можно делать, будучи в сутане. Он рассказывал о том, как пытался отрабатывать их с Вивьеном, и у него почти начало получаться. Ренар обещал показать, как это будет выглядеть, когда отточит это умение до конца. Анселю было так непривычно, так приятно и одновременно так больно видеть, как эти люди пытаются снискать его наставнического одобрения. И ведь он искренне гордился сейчас тем, что слышал от Ренара.

Ренар…

Ансель улыбался, слушая его. Этот молодой человек уже сейчас проявлял качества талантливого инквизитора. Он был хорош в поисках, внимателен к людям, не лишен сострадания и сочувствия, сдержан и рассудителен, много размышлял и искренне — если верить его периодическим замечаниям, брошенным в ответ на рассуждения его лучшего друга — не любил ересь. При этом Ренар Цирон не был готов назвать ересью любую безобидную реплику. Он всем сердцем силился понять, искажает ли тот или иной человек внутри себя христианские догматы или же исповедует истинную веру честно и добросовестно.

А Вивьен…

Он был необычен для инквизитора. Его образ мысли, его воззрения, его живой интерес к чужой культуре, его сострадание к людям, его почти безграничное желание понимать все, что только возможно, его тяга к знаниям и любовь к книгам — все это впоследствии могло бы сделать его великим ученым, богословом… еретиком.

«Ты ведь действительно мыслишь намного шире, чем это принято делать, особенно в тех кругах, где ты находишься. Как человека с твоими воззрениями могло занести в Святой Официум?»

Ансель заглянул в пронзительные и колкие серые глаза ученика. Как и обычно, Вивьен тут же заметил это и посмотрел на него в ответ. Это был серьезный, осмысленный, очень глубинный взгляд, проникающий в самую душу. В нем будто сквозило немое послание: я тебя вижу. Иногда Ансель испытывал нешуточное опасение перед этим взглядом.

«Он знает!» — думалось ему.

Временами, оставаясь в Руане дольше нескольких дней, он не мог уснуть ночами, думая, что за ним придут.

Откройте! Святая инквизиция!

Даже сейчас, на залитой солнцем лужайке Ансель вздрогнул от накативших воспоминаний. Сердце бешено застучало в груди. Ренар, до этого рассказывавший о своих задумках, резко замолчал и склонил голову набок.

— Ансель? — обратился он. — В чем дело?

— Прости, мой друг, я просто задумался, — виновато улыбнулся Ансель.

— Похоже, о чем-то не приятном, — тихо заметил Вивьен, продолжая пристально смотреть на него. — Наши рассказы тебя утомили? Ты побледнел.

Ансель воззрился на него почти умоляюще.

«Боже, он ведь знает! Почему он молчит? Почему не скажет, в конце концов? Или это еще один из способов пытки — молчаливое ожидание добровольного признания в ереси?»

— Видимо… я сам не предал значения тому, насколько устал, — покачал головой Ансель. — Друзья, вы простите меня, если сегодня я покину вас несколько раньше?

Ренар обеспокоенно нахмурился.

— Если тебе нехорошо, можешь обратиться к нашему лекарю.

«К лекарю, который лечит арестантов после пыток», — подумал Ансель и едва удержался от того, чтобы поморщиться.

«Боже, я же выдаю себя каждым своим движением! Что я делаю? О чем я думал? Гийом был прав… или…»

— Не надо к лекарю, — вдруг вмешался Вивьен. — Ансель, я думаю, конвоя из двух инквизиторов тебе не нужно, но против одного ты, надеюсь, возражать не будешь? Я провожу тебя до постоялого двора, чтобы убедиться, что ты безопасно доберешься. Там отдохнешь. Мы и вправду тебя измотали, прости. — Не дожидаясь ответа учителя, он повернулся к Ренару и кивнул ему. — Мой друг, если тебя не затруднит, возвращайся к работе без меня. Я вернусь так скоро, как только смогу. Если Лоран будет искать…

— … сказать, что не знаю, где ты? — криво усмехнулся Ренар. Несколько раз он прикрывал друга таким образом, когда тот все же пробирался в секцию, в которой хранились книги, готовящиеся к сожжению. Ренар не одобрял этих вылазок Вивьена, однако закрывал на это глаза, равно как и Вивьен закрывал глаза на его периодические допросы еретичек.

— Я буду должен тебе вина, — улыбнулся Вивьен.

— Ловлю тебя на слове, — осклабился Ренар, махнув учителю. — Ансель, до встречи! Надеюсь, ты не болен, а и вправду только устал.

Ансель благодарно склонил голову, но ничего не сказал в ответ.

Вивьен побрел с ним по улицам Руана.

«Когда же ты мне скажешь?» — мучительно думал Ансель. Однако Вивьен хранил молчание, которое в конечном счете сделалось невыносимым.

— Тебе не стоит утруждаться, — натужно улыбнулся Ансель. — Я вполне в состоянии добраться до постоялого двора самостоятельно.

— Я это прекрасно знаю, — спокойно отозвался Вивьен. — Но ведь будет лучше, если в твоем благополучии будет убежден инквизитор, разве нет?

Ансель поежился под его взглядом.

— В этом есть зерно истины, — севшим голосом ответил он.

— Послушай, не сочти меня предателем, — начал Вивьен, и Ансель почувствовал, как сердце его опускается, — но я просто нашел способ поговорить с тобой наедине. Без Ренара.

— О чем? — Все силы ушли на то, чтобы сохранить голос ровным.

— Ты не раз отмечал мои воззрения, часто говорил, что они отличаются особой смелостью. — Вивьен хмыкнул. — Я должен спросить, что ты хотел этим сказать. Ты считаешь, мне не место в рядах инквизиции?

Ансель искренне изумился такому вопросу.

— Почему ты спрашиваешь об этом меня?

— А кого мне об этом спрашивать? — усмехнулся Вивьен. — Ренара? Лорана? Аббата Лебо? — Лицо его исказила кривая невеселая улыбка. — Двое первых, скорее всего, стукнут меня чем-нибудь тяжелым по голове и будут продолжать стучать, пока эта крамольная мысль не уйдет из моей головы. Аббат будет счастлив видеть меня монахом. Мне больше не с кем посоветоваться. Помимо Ренара, который, в данном случае, лицо заинтересованное, ты мой единственный друг.

Ансель замер и пристально посмотрел на Вивьена.

«Что ты делаешь? Ты пытаешься усыпить мою бдительность? Лжешь?»

Вивьен нервно передернул плечами.

— Прости, — опустил голову он. — Ты, верно, не относишь нас с Ренаром к кругу своих друзей. Но я тебя к кругу своих — отношу. И мне нужен твой совет. Не молчи, ладно? Пожалуйста.

Ансель ожидал услышать что-то вроде «меньше всего мне хочется заставлять тебя говорить», но Вивьен этого не сказал. Нет, он был предельно честен. В его словах не было лжи.

Тяжело вздохнув, Ансель положил руку ученику на плечо.

— Твоя смелость касательно воззрений и верований опасна, Вивьен. Твои собратья по богоугодному делу могут этого не понять. Широта твоих взглядов может их пугать, а идеи о проникновении в чужую культуру, чтобы постичь ее суть и обратить еретиков в истинную веру мирным путем, и вовсе будут не всем понятны. Не каждый способен так мыслить.

Вивьен вздохнул.

— То есть, ты считаешь, что мне не место в инквизиции? Что Лоран ошибся во мне?

Ансель покачал головой.

— Я этого не говорил, — улыбнулся он. — Если хочешь совсем честно, мне кажется, что будь таких инквизиторов, как ты, хотя бы по одному в каждом городе Франции, — он помедлил, — многих костров удалось бы избежать. Ты способен спасать людей, Вивьен. И это очень важно и ценно. С твоими воззрениями из тебя вышел бы справедливый и поистине великий инквизитор. Либо столь же великий ересиарх.

Вивьен округлил глаза.

— Ансель!

— Прости. Плохая шутка. — Он смиренно опустил взгляд. — Но в этой шутке содержится доля предупреждения. Если ты научишься правильно применять свой образ мысли во время работы, ты спасешь много жизней, Вивьен Колер. А если не научишься, — Ансель покачал головой, — можешь сурово ответить за свои мысли перед теми, кого сейчас считаешь своими собратьями.

Вивьен опустил голову и тяжело вздохнул.

— Я понимаю, — тихо произнес он. — Спасибо, Ансель. Вряд ли я смог бы поговорить об этом еще с кем-то.

Ансель похлопал его по плечу.

— Рад, что смог помочь.

Вивьен кивнул, затем развернулся и задумчиво побрел прочь.

«Да поможет тебе Господь, Вивьен Колер», — подумал Ансель на прощание.

‡ 1355 ‡

Руан, Франция

Год 1355 от Рождества Христова

В этом году начало весны в Руане выдалась промозглым. Дороги покрылись плотным слоем разнесенной лошадьми и повозками грязи, дожди лили почти беспрестанно, а в воздухе витал влажный холод, пробирающий до костей с каждым порывом ветра.

В компании Анселя и Вивьена Ренар сидел за столом в трапезном зале, вцепившись в кружку с вином. Он то и дело прикасался подрагивающей от слабости рукой ко лбу и чувствовал приближающийся жар. Шмыгнув покрасневшим носом, он устало вздохнул, сделал глоток вина, чтобы согреться, и тоскливо взглянул на друзей. Те непринужденно вели светские беседы. И как их только хватало на то, чтобы так долго держать нить этого витиеватого разговора? Сам Ренар уже давно эту нить потерял. Слабость тяжело разливалась по его телу, нагоняя сонливость.

— Может, ты все-таки последуешь совету лекаря и пойдешь домой? Тебе нужен покой, — со снисходительной улыбкой обратился к нему Вивьен, прервав свою речь.

Ренар недовольно скривился.

— Я еще не настолько вял, чтобы слечь. Этот… — Он замолчал и через мгновение громко чихнул. — Этот недоучка самонадеян, как черт!

Ансель улыбнулся и покачал головой. Если у него и нашлись замечания к словам ученика, то он решил оставить их при себе, как поступал довольно часто при беседах с молодыми инквизиторами.

— Лоран, по-твоему, платит недоучке? — саркастично прищурился Вивьен. — Ты ведь и сам рекомендовал этого лекаря другим.

— Отстань, — устало отмахнулся Ренар.

Вивьен закатил глаза и пожал плечами.

— Ладно, отстал.

— Он лечит арестантов перед приговором! — презрительно фыркнул Ренар, отчего-то передумав заканчивать этот мелкий спор. — Что он может знать о том, чтобы вылечить нормального человека?

Перед тем как опровергнуть слова друга, Вивьен взглянул на Анселя и заметил, что тот напрягся от этих речей. Лицо его вытянулось, взгляд неуверенно забегал, словно в поисках того, за что можно зацепиться. Это продлилось всего пару мгновений, однако всколыхнуло в сердце Вивьена невольную тревогу. Уже не в первый раз. Желания препираться с Ренаром насчет навыков местного лекаря тут же поубавилось, мысли обратились в совсем иное русло.

«Можно понять, почему тебе неприятны наши упоминания об арестантах и допросах. Многим на твоем месте было бы не по себе. И все же ты реагируешь глубже, словно воспринимаешь любой из этих разговоров как личную угрозу». — От собственных мыслей Вивьена пробрала волна легкой дрожи. Напрашивался вывод, который ему совсем не хотелось делать. Для Анселя это могло стать приговором. — «Мне ведь это кажется, Боже? Как я надеюсь, что мне это только кажется! Ансель… не должно так быть».

— Мы можем найти тебе другого лекаря, — собравшись и заставив себя отринуть ненужные мысли, хмыкнул Вивьен, перестав буравить Анселя глазами.

— Я предпочел бы знахарку, — мечтательно шмыгнув носом, прогнусавил Ренар. — Хорошенькую.

Ансель нервно усмехнулся, но от Вивьена не укрылась мелькнувшая на его лице гримаса — он не разобрал, было это отвращением, неприязнью или даже мучением. Ренар тоже обратил пристальное внимание на наставника.

— Что? Надо же получать удовольствие от такого неприятного процесса, как лечение! — требовательно и протяжно проговорил светловолосый инквизитор.

Вивьен скептически приподнял бровь.

— Похоже, здесь не все разделяют твои позиции, мой друг.

Оба молодых человека уставились на Анселя с явным запросом на разъяснения. Тот с характерным для него смиренным выражением лица склонил голову, опустив взгляд в почти нетронутое вино — единственное за этот вечер — и вздохнул.

— Видно, мне стоит попросить прощения за некоторое… осуждение, которое промелькнуло на моем лице и не укрылось от вас, — невесело усмехнулся он. — Не принимайте на свой счет. Выходит, в моих разумениях образ служителей Господа был наделен несколько большей… праведностью.

Ренар прыснул со смеху, тут же слегка закашлявшись, и вновь шмыгнул носом.

— Брось, Ансель! Не думал, что у тебя могут быть такие представления о служителях Господа после трех лет общения с нами, — прогнусавил он.

— Ты ставишь меня в неловкую ситуацию, мысля такими категориями, — мягко улыбнулся Ансель.

— Слушай, ну мы, в конце концов, такие же люди, как и все остальные. Ты ведь тоже, надо думать, не монах.

Ансель напрягся. Он вспомнил, как примерно то же самое ему сказал Гийом де’Кантелё.

— Не монах, — коротко подтвердил он.

— И, что, хочешь сказать, у тебя нет никого, с кем бы ты развлекался?

Ансель ожег его суровым взглядом.

— Я не женат, если ты об этом, — сказал он резче, чем планировал.

Ренар оценивающе фыркнул.

— Нет, пожалуй, ты все-таки монах. — Он прищурился. — Хотя, кстати, если в твоем… как ты сказал? В твоем разумении, вот! Если в твоем разумении монахи далеки от похоти, то, спешу тебя огорчить. Монахи развлекаются похлеще нашего! Еще и не только с женщинами, между прочим…

Ансель, словно не зная, куда деть руки, потянулся к тонкой веревочке, висевшей у него на шее, но быстро отдернул руку и сцепил пальцы на столе.

Вивьен не единожды видел на богослужениях, как Ансель тянется к этой веревочке и целует нательный крест. Сам символ веры был спрятан под черной рубахой и никогда оттуда не проглядывал. Вивьен вдруг понял, что ни разу не видел нательного креста Анселя: он каждый раз скрывал его рукой. И прятал всегда очень быстро.

Вивьен невольно присмотрелся к веревочке, с трудом удержавшись от того, чтобы вздрогнуть.

«Натяжение!» — почти с ужасом подумал он. — «Если присмотреться, то ведь создается впечатление, что креста нет! Что там вообще ничего нет, и веревочка эта нужна лишь для отвода глаз. Боже, этого не может быть! Просто не может…»

Ему захотелось резко вскочить из-за стола и заставить Анселя показать нательный крест.

«Нет, нет, нет», — осадил он себя. — «Он мог его потерять и именно поэтому сейчас не стал этого демонстрировать. Он побоялся, что это может вызвать у нас именно такие подозрения… Боже, сделай так, чтобы я ошибся в своих тревогах, молю тебя! Пожалуйста!»

— … про монахов такие истории ходят, ты бы знал! — продолжал Ренар. — Некоторые из них, конечно, надуманные, но не все. Кстати, даже о тамплиерах говорили, что они…

— Ренар, — терпеливо вздохнув, перебил Ансель. — Я понял твою мысль. — Он устало потер переносицу и тут же нахмурился. — Вивьен? Ты в порядке?

— Что? — Тот встрепенулся и попытался натянуть на лицо улыбку. — Простите, я задумался. Мы про монахов? Я тоже не монах, если что.

Ансель закатил глаза и страдальчески воскликнул:

— Бога ради, да хватит уже про монахов! Я вас понял.

Ренар прыснул со смеху.

— Боюсь, мой друг, придется признать: среди нас троих два Божьих слуги, но праведник только один, и к нам с тобой это не относится, — хихикнул Вивьен.

Ренар засмеялся громче. Ансель расплылся в виновато-добродушной улыбке.

— Это не отменяет того, что вы оба хорошие и добрые люди, — пробормотал он. — А ваша некоторая… несдержанность просто…

Теперь Ренар уже смеялся во весь голос. Глядя на друга, Вивьен и сам не сумел удержаться и заливисто расхохотался, чем смутил Анселя еще сильнее.

— Да что я такого сказал? — непонимающе протянул тот.

Вивьен и Ренар засмеялись с пущим жаром, заставив Анселя смущенно замолчать и уставиться в свою почти нетронутую порцию вина. При этом он не прекращал украдкой поглядывать на учеников и едва заметно улыбаться. Когда смех, наконец, стих, Ренар устало приложил руку ко лбу, закашлялся и поморщился: кашель отдался в голове тупой болью. Похоже, болезнь все же брала свое, и лекарь — будь он неладен — оказался прав.

— Ох, — тяжело вздохнул Ренар, потерев заметно потеплевший лоб. — Черт, кажется, этот недоучка оказался прав насчет меня. Так паршиво мне давненько не бывало.

— Ты болен, — пожал плечами Вивьен. — В эти моменты всегда паршиво.

— Без тебя знаю, — буркнул Ренар. — Просто я редко болею.

— Вот тогда иди домой и поболей, как положено. Со всей должной, — он косо взглянул на Анселя и ехидно покривился, — сдержанностью.

Ренар ухмыльнулся, залпом допил вино и решил отправиться домой. Вивьен и Ансель не приняли его отговорок и сопроводили его, чтобы убедиться в его сохранности. После этого они также распрощались и побрели каждый в свою сторону.

* * *

Вот уже несколько лет верной спутницей Вивьена была бессонница. Временами она отступала, временами обострялась и не позволяла ему сомкнуть глаз в течение всей ночи. Тогда Вивьен занимал себя чтением при свете свечи или размышлениями. В редкие ночи, когда вместе с бессонницей на него накатывала необъяснимая бодрость, он оттачивал фехтовальные навыки, которым обучил его Ансель де Кутт. Каким-то образом ему даже удавалось после этого оставаться энергичным до следующего захода солнца.

Однако сегодняшней ночью сон не шел, а на душе скреблась необъяснимая тревога, не желающая отступать. Потратив пару часов на бесполезные перевороты с боку на бок в попытках уснуть, Вивьен поднялся с жесткой койки и облачился в сутану поверх легкой мирской одежды. Выскользнув с территории постоялого двора, он почти бегом добрался до отделения инквизиции под покровом промозглой весенней ночи, без лишних вопросов миновал стражу и, не преминув взять с собой подсвечник с тремя свечами, проник в архивную комнату. Несмотря на то, что посещать архив инквизиторам не запрещалось, он не хотел, чтобы кто-то увидел его там сегодня, особенно епископ Лоран. Вивьен знал, что подозрения в преступлении против веры скрывать нельзя, и не столь важно, родились они в голове инквизитора или кого угодно другого. Однако о своих изысканиях он был не готов рассказывать, пока не будет уверен, что можно выдвинуть обвинение. А когда он будет уверен… если будет уверен…

Он не хотел думать, что будет в этом случае.

«Я должен убедиться. Должен знать наверняка, и лучшего момента для этого не настанет», — серые глаза Вивьена в свете свечей горели почти болезненным фанатичным огнем. — «По крайней мере, пока Ренар болен, мне хотя бы с ним не придется объясняться».

Он даже не знал, что именно ищет. В тщательно рассортированных листах, посвященных разным людям, он пытался найти хоть что-то, относящееся к Анселю де Кутту — наверняка Лоран при его-то дотошности собирал на него информацию. Или же нет?

«Заведено ли дело на Анселя? А если да… значит ли это, что Лоран подозревает его в чем-то?»

Сердце Вивьена стучало, как бешеное, пока он перебирал дела горожан — уже пущенные в ход или только ожидающие своего часа. Дела Анселя де Кутта среди них не оказалось.

Вздохнув с облегчением, Вивьен тут же почувствовал усталость. Плотно закрыв ящик с бумагами, он тяжело оперся на массивный деревянный потертый от времени стол и попытался унять бешеное сердцебиение, приложив руку к груди. Дыхание прерывисто слетало с губ, как будто ему пришлось пересекать весь город бегом.

«Успокойся немедленно!» — приказал он себе, не понимая, отчего никак не может совладать с тревогой. Она вытягивала из него силы, насыщаясь подобно пиявке и разрастаясь до неимоверных размеров.

На то, чтобы взять себя в руки, ушло несколько минут. Кое-как восстановив присутствие духа, Вивьен вновь прошелся по архиву и остановил взгляд на ящике, где лежали старые и новые карты французского королевства. Повинуясь сиюминутному порыву, он открыл его, извлек почти все имеющиеся карты и требовательным броском разложил их на столе, уставившись в хитросплетение букв, границ и отметок горящими глазами.

«Кутт», — думал он. — «Где это? Что это за место? Ансель говорил, что это рядом с Каркассоном. Каркассон…»

Кончик пальца Вивьена завис в воздухе над картой — аккурат над провинцией Лангедок. В памяти всплывало то, что он узнавал на занятиях по истории о катарской ереси, проникшей в этот край и разросшейся там до небывалых размеров.

«Каркассон», — проговорил он про себя, найдя точку на карте. Сердце вновь с силой ударило ему в грудь. Что-то внутри него будто чувствовало, что он на верном пути. Взгляд Вивьена рассеянно блуждал по карте в мерцающем свете свечей.

«Каркассон… Тулуза… Безье… Нарбонна… Кастр… Сен-Пон… Альби…»

На карте было также обозначено множество более мелких городков и поселений, но ни одно из них не носило название Кутт — ни по соседству с Каркассоном, ни даже рядом с другими близлежащими городами. Возможно, Кутт — замок? Но Ансель говорил о городке. О некоем маленьком городке, которого может и не быть на картах.

Вивьен задумался.

Ансель говорил, что мор унес много жизней по всей Франции. Он также сказал, что не знает, существует ли поселение Кутт на сегодняшний день. Из этих двух предложений легко складывается простая история: Ансель был родом из маленького поселения под названием Кутт близ Каркассона на юге Франции. На тот район обрушилась чума, унесла жизни его родных, близких и односельчан. Сам он покинул Кутт и начал странствовать. Однако Вивьен внезапно понял, что Ансель никогда не рассказывал эту историю так. Он лишь давал два утверждения, которые могли вовсе не быть связанными между собой. Сами по себе они даже не были ложью! Ансель — чертов хитрец — позволял каждому самостоятельно додумывать его историю и видеть в ней цельное зерно.

«Чума», — подумал Вивьен, — «пришла в Каркассон примерно тогда же, когда она началась здесь, в Руане. Выходит, Анселю было уже больше тридцати лет, когда он покинул Кутт, если предположить, что этот Кутт вообще существует. И за это время он умудрился «набраться опыта в обучении молодых людей фехтованию»? На момент, когда он пришел учить нас, прошло всего пять лет с момента, как он якобы покинул родные края. А ведет он себя, как учитель, повидавший многое… Возможно, он учил кого-то там, в Кутте или Каркассоне, и все же… Боже, возможно, я ошибаюсь, но Ансель выглядит, как человек, который странствовал больше пяти лет!»

Сердце вновь заколотилось быстрее.

— Разгул катарской ереси в Лангедоке был почти сто лет тому назад, — шепотом произнес Вивьен. Сейчас ему казалось, что, говоря вслух с самим собой, он лучше сумеет успокоить начавшуюся в душе бурю. — Ее уничтожили почти без следа. Почти. — Он снова бросился к ящикам архивов, надеясь найти хоть какие-то содержательные данные о Лангедоке. — Но, если верить тому, что говорил нам Лоран, последнее сожжение катарских еретиков там состоялось двадцать семь лет назад. Сколько лет тогда было Анселю? Около пятнадцати? Может, шестнадцать… вполне подходящий возраст, чтобы бросить все и сбежать.

Поиски по Лангедоку не увенчались успехом. Данных не было. Вивьен даже не знал, кто был инквизитором Лангедока в то время. Он хорошо помнил о Бернаре Ги, руководство которого перечитывал не единожды, но Ги оставил свой пост за пять лет до последнего сожжения еретиков в Каркассоне.

«Двадцать семь лет», — с тоской подумал Вивьен. — «А ведь никакой информации могло не остаться. В кровавые годы чумы деятельность инквизиции была беспорядочной, и вряд ли кто-то вел подробные записи о делах. Могли запросто растерять и то, что сохранилось до этого. Боже!» — Он поднял глаза к потолку. — «А даже если данные сохранились, их содержат там, в Каркассоне, где и происходило Sermo Generalis. Я — двадцатичетырехлетний желторотик — ни при каких условиях не буду допущен в тот архив, даже если всем покажу королевскую грамоту, подтверждающую мою должность».

Он выпрямился, удивившись вспыхнувшему в душе намерению.

— Каркассон… неужели я действительно собираюсь это сделать?

Вивьен понимал, что зря задает себе этот вопрос — решение было принято еще до того, как он заканчивал просматривать карту. Это дело — пока не существующее дело — запало ему в душу, и он не сможет успокоиться, пока не выяснит правду. А для этого ему предстояло путешествие в Каркассон. Он пока не знал, как устроит его, но, видит Бог, оно было неизбежным.

* * *

Каркассон, Франция

Год 1355 от Рождества Христова

Вивьен Колер остановился в северном предместье Каркассона Сен-Венсене и окинул раскинувшийся перед ним летний город.

«Вот он, Каркассон. Наконец-то добрался!»

Нижний город, образовавшийся после альбигойской истории, находился на левом берегу реки Од напротив крепости Ситэ.

Вивьен обомлел, уставившись на это огромное, не поддающееся описанию сооружение. Он до этого никогда не отъезжал далеко от Руана и не видел архитектурных чудес такого масштаба. Массивные стены протягивались от горизонта до горизонта, ввысь воинственно смотрели башни, увенчанные шпилями. Это была древняя могучая крепость, поражавшая воображение молодого инквизитора.

Организовать это путешествие вышло не без труда. Он задумывался о том, как это сделать, еще до Пасхи, но лишь в конце весны сумел найти нужный момент и поговорить с Лораном. В ход пошло все — изворотливость, ложь, даже давление на жалость.

Вивьен продумал и подготовил детали своей истории. Первым делом он посетил родной Монмен и, вернувшись оттуда, в задумчивости сообщил епископу Лорану выдуманные им же слухи. Несуществующие очевидцы якобы сообщили Вивьену, что его отец не умер, а покинул Монмен незадолго до распространения мора и осел в Клюни. В этой проникновенной истории большое внимание было уделено злости Вивьена на отца и последующем раскаянии в ней. Со стыдливым выражением лица он объяснил, что не сразу понял, насколько верным было решение отправить его в Сент-Уэн.

— Если бы у меня только была возможность объясниться с отцом, рассказать ему, как мне жаль… — сокрушенно произнес Вивьен.

Кантильен Лоран придавал большое значение семейным узам, поэтому, услышав это подобие исповеди от своего помощника, проникся искренним сочувствием и позволил Вивьену на время уехать.

Ренар порывы друга воспринял скептически.

— Но ты же говорил, что твои родители погибли. Там, в Монмене, — прищурившись, сказал он. — Я был там с тобой. Твой знакомый ведь говорил…

— Тьерри, похоже, потерял рассудок от горя и не соблаговолил сообщить мне, что погибла только матушка, — бесстыдно лгал Вивьен. — Отец, вполне возможно, остался жив. Но это неподтвержденный факт, и я хочу убедиться.

— Но тебе же было плевать на него, Вив! — почти обличительно воскликнул Ренар. — С чего вдруг эти родственные поползновения? Куда ты на самом деле собрался?

Вивьен состроил недовольную гримасу, хотя внутри у него все переворачивалось от необходимости врать одному другу, чтобы уберечь другого.

— Я собрался туда, куда и сказал. В Клюни. По крайней мере, след моего отца ведет туда.

— Это же чертовски далеко! В это неспокойное время, когда англичане дышат нам в затылок, ты собрался ехать в Клюни? И зачем — из-за отца? Я не верю, что ты вдруг преисполнился сыновьей благодарности к нему, уж прости.

— В таком случае я не объясню, а ты не поймешь, — закатил глаза Вивьен.

«Прости, друг…»

— Может, хоть раз попытаешься?! — не скрывая обиды, воскликнул Ренар.

— Мне было плевать на отца до нашей поездки в Монмен перед тем, как нас взяли в инквизицию. Пока я не осознал, что безвозвратно потерял его, Ренар. Мне было плевать ровно до этого момента. Это ты понять способен?

Ренар раздраженно опустил голову.

— Представь себе, — буркнул он. — Но зачем ты вдруг решил поехать в Монмен снова? И почему не сказал мне?

— Не хотел, чтобы ты видел меня таким, каким я был после прошлой поездки туда. Я не люблю, когда кто-то наблюдает меня в моменты потери душевного спокойствия. А я знал, что, если скажу, куда собираюсь, ты захочешь поехать со мной.

— Тут ты не ошибся. Я и в Клюни хочу поехать с тобой. Нельзя ехать туда одному, англичане…

— Ты нужен Лорану здесь, — безапелляционно заявил Вивьен. — А я разберусь сам. Отправлюсь как паломник. Вояки, сколь бы черствыми они ни были, обычно не трогают паломников, особенно монахов. К тому же у меня при себе не будет почти ничего, что могло бы им пригодиться.

— Ты поедешь без оружия? — искренне изумился Ренар.

— Как ни странно, в облачении паломника я вижу больше защиты, нежели в наличии меча. С Божьей помощью я доберусь до Клюни спокойно и сумею вернуться обратно. Я постараюсь сделать все как можно быстрее. Лоран дал мне не так много времени.

В конце концов, Ренару пришлось уступить.

Вивьен сделал небольшой крюк, придерживаясь легенды о том, что действительно держит путь в Клюни, и лишь под покровом ночи свернул и сменил направление на Каркассон. Он держал в голове примерную карту и, если спрашивал дорогу у попадавшихся ему людей, никогда не называл конечный пункт своего назначения. Он намеренно запутывал всех, кого встречал, чтобы никто не мог сказать наверняка, куда он направляется. Вивьен искренне опасался, что весть о его поездке все же дойдет до Лорана. На будущее у него уже была припасена новая ложь: он собирался сказать, что так и не добрался до Клюни. Что слег с лихорадкой по дороге и случайно выяснил у паломников, нашедших и выходивших его в лесу, что они встречали его отца во время своих прошлых странствий и что тот все же погиб — но не от чумы, а от рук разбойников. Это должно было заставить Лорана не задавать вопросов. Хотя и на случай их наличия Вивьен уже знал, что станет отвечать.

Дорога, Божьей милостью, и впрямь выдалась довольно спокойной. На своем пути Вивьену не довелось встретить ни враждебных отрядов англичан, ни разбойников — словно Всевышний помогал ему в его начинаниях и направлял, помогая выяснить в Каркассоне правду об Анселе де Кутте.

«Но чего захочет от меня Господь, когда я выясню эту правду?» — мучительно думал Вивьен. — «Чтобы я сдал Анселя Лорану? Или чтобы посмотрел на его поступки шире и понял, что ни мне, ни Ренару, ни истинной вере он не причиняет зла? И к тому же… Боже, прости мне эту кощунственную мысль, но так ли важны формальные пути к Тебе, так ли важно, насколько канонично человек исполняет завещанные Иисусом обряды, какими словами молится Тебе? Ведь я знаю Анселя и знаю, что он хороший человек! Слышишь, Боже? Хороший! Так ли страшна ересь для Тебя, как для Твоих слуг на земле?»

Вивьен невольно усмехнулся собственным мыслям.

«Еретик», — подумал он, и все его существо содрогнулось от этого страшного слова. — «По всему ведь выходит, что я — еретик на службе Церкви. Но при этом я верую, Господи! Может, именно поэтому я и отправился сюда? Напомнить себе, что вера — есть главное, а опасного еретика определяют его поступки?»

Поразмыслив, Вивьен решил никогда не делиться этими мыслями ни с кем. Ансель был прав: в инквизиции его бы не поняли. Такие воззрения не были близки никому из тех, кого учили отстаивать интересы истинной веры и жестоко блюсти их. Подобные взгляды были слишком гибкими для инквизитора.

В задумчивости Вивьен не заметил, как ноги сами завели его глубоко в Нижний Город. Здесь повсюду мелькали текстильные лавки, но некоторые из них казались заброшенными и, похоже, таковыми и являлись. По-видимому, виной тому были последствия чумы, опустошившей город семь лет назад. Улицы были относительно безлюдны в этот предсумеречный час. Пройдя еще немного, Вивьен набрел на несколько разрушенных домов и замер перед ними в ошеломлении, будто на него снизошло озарение. Пусть на юге инквизиторские дела велись с большим рвением и, пожалуй, большим тщанием, нежели на севере, Вивьен узнал знакомый почерк и осознал, что дома эти были разрушены по приказу Святого Официума.

«Это те самые дома. Те, которые я искал», — с замиранием сердца подумал он. — «Но… что они способны сказать мне?»

Вивьен бросил взгляд в ту сторону, где, судя по картам, располагалась инквизиторская тюрьма Мюр.

«Все интересующие меня данные, если они сохранились, содержатся там», — с тоской подумал он, прекрасно понимая, что не сможет проникнуть туда. На юге Франции инквизиция отличалась большей приверженностью строгости, и здесь инквизиторами действительно не становились люди моложе сорока лет. В этом состояла одна из основных проблем: кто бы ни был инквизитором здесь, в Каркассоне, двадцать семь лет назад, он, скорее всего, давно умер или, в крайнем случае, получил другую, более высокую должность и покинул эти места, поэтому расспросить о процессах над катарами было некого. Разве что стоит искать не в инквизиции?

Вивьен прекрасно понимал, где могут собираться, рождаться, множиться и передаваться любые слухи города. Таверны. Это был единственный способ что-либо разузнать.

Небольшое количество денег, которое было у него при себе, он решил потратить с максимальной пользой. В первый вечер, устроившись в одной из самых близких к разрушенным домам таверн, он заказал себе вина и немного еды и стал прислушиваться к разговорам горожан, тут же столкнувшись с еще одной сложностью: понимать южное наречие оказалось намного труднее, чем он думал. Не все слова были знакомы Вивьену, и он всячески старался не выдать своего пристального внимания, вслушиваясь в разговоры посетителей.

Первый вечер ничего путного ему не принес, поэтому, уставший с дороги Вивьен все же побрел на постоялый двор, где остался на ночь.

На следующий день он вернулся в ту же таверну чуть раньше и повторил попытку. Со свежей головой он вскоре сумел привыкнуть и примерно начать различать чуждые слова. Следующим этапом стало определение завсегдатаев этой таверны. Вивьен с присущим ему инквизиторским тщанием наблюдал за поведением посетителей, то и дело сменявших друг друга. Он искал людей старше тридцати пяти лет, кто мог бы в сознательном возрасте стать свидетелем событий двадцатисемилетней давности и поведать о них. Из подходящих людей он выискивал наибольших любителей выпивки и присматривался к ним.

Его избранники, к сожалению, этим вечером захмелели слишком сильно и вести нормальный разговор не могли, поэтому затею расспросить их о разрушенных домах пришлось оставить. В тот же вечер Вивьен выбрал другую цель — старика, который искренне обрадовался собеседнику. Но стоило Вивьену только упомянуть о разрушенных домах, старик стушевался, заявил, что об этом говорить не желает, поспешил допить эль и удалиться.

На третий день Вивьен вернулся в таверну и вновь приступил к изучению посетителей. Через пару часов он все же нашел то, что искал. Двое мужчин, которым на вид можно было дать около сорока, показались ему наиболее сведущими в городских делах сплетниками, которые готовы были за пару порций вина выболтать всю подноготную Нижнего Города.

Ненавязчиво очутившись рядом с ними, Вивьен непринужденно завел с ними беседу. Рассказал о том, что никогда прежде не видел ничего более грандиозного, чем крепость Ситэ, о том, как поразил его своим видом Каркассон и о том, что он — странствующий послушник-доминиканец, решивший пересечь всю Францию от Доля до Фуа и вернуться обратно нехоженым путем в надежде, что на него снизойдет озарение Божие.

Уже успевшие захмелеть собеседники задушевно хлопали Вивьена по плечам — особенно, когда он, тратя последние деньги, щедро покупал им вина. Они рассказывали о своих делах и семьях и, наконец, завели разговор об истории города. Вивьен упорно направлял нить диалога в эту сторону, но, почувствовав, что она привела, куда ему нужно, не стал спешить с расспросами. Он еще немного поговорил с представившимися ему Мартеном и Ивом мужчинами об особенностях Ситэ, о том, как образовался Нижний Город, а затем, наконец, нарочито небрежно поинтересовался:

— А тут недалеко есть разрушенные дома. Что с ними случилось?

Лица собеседников, как он и ожидал, подернулись тенью.

— Инквизиция, — вполголоса сообщил Мартен.

Вивьен состроил нарочито удивленное лицо.

— Инквизиция? — переспросил он, позволяя собеседникам самостоятельно оценить степень его «невежества».

— Чтобы доминиканец не знал, что такое инквизиция? — воскликнул Мартен. Вивьен примирительно покачал головой.

— Вы не так меня поняли, месье, я знаю, что такое инквизиция. Но… за что она отдала приказ разрушить эти дома?

— Вы там у себя, в Доле, вообще, что ли, ничего о наших краях не слышали? — почти возмущенно спросил Ив. — Слышал о Симоне де Монфоре? А о еретиках слышал? Добрыми людьми их кличут.

— Не «кличут», а кликали, — покачав головой, поправил его Мартен. — И не «добрыми людьми», а катарами. Чистыми, то есть. Еретики они были. Позорили христианскую Церковь, запутывали простых людей своими россказнями и делали их мишенью для Фурнье.

На этом месте Вивьен с интересом прищурился.

— Фурнье?

Хотя Вивьен прекрасно знал, что это был за человек, он искренне удивился. Он и забыл, что епископ Памье по имени Жак Фурнье — позже взошедший на папский престол под именем Бенедикта XII — некоторое время был инквизитором. А того, что обязанности его распространялись на Каркассон, он и вовсе не знал. Воистину, сообщение севера и юга Франции оставляло желать лучшего.

— Жак Фурнье. Инквизитор. Он вел тут постоянные записи обо всем — о жителях, о происходящем. Вроде как, даже допросы подробно записывал и собирал у себя в архивах, но это слухи. И так было не только в Каркассоне.

Вивьен понимающе кивнул.

— И что, те дома, которые стоят там, — он оценивающе указал кивком за окно таверны, — тоже он разрушил?

— Уж был ли он там лично, я не знаю, — отозвался Мартен, — но он принимал участие в аресте тех еретиков, это точно.

Вивьен вновь решил сыграть невежду.

— То есть, как? Не был, но участие принимал?

Мартен закатил глаза.

— Руководил, то есть. Понимаешь теперь? — Он картинно постучал себя кулаком по лбу. Хмельной взгляд блуждал по полумраку таверны и вновь возвращался к Вивьену. Тот кивнул, понимающе промычав.

— Еретики, — после небольшой паузы произнес он, неуютно передернув плечами. — И долго они жили в городе под носом у инквизиции?

— Да прилично, — ответил Ив. — Не один десяток лет точно. Хорошо скрывались. Хотя и были на самом виду. Их было несколько семей, и всех их в итоге казнили. Лет тридцать назад это было. Дома так и стоят разрушенными.

Вивьен озабоченно покачал головой.

«Имя! Мне нужно имя!» — вопил его разум. Но он не мог назвать имя Анселя сам. Он должен был узнать это как-то по-другому, не привлекая внимания.

— Прямо всех казнили? — переспросил Вивьен. — И детей? Или среди еретиков были только взрослые?

Мартен небрежно махнул рукой.

— Ну как… были и дети. Девушки, юноши. Но немного. — Он неприязненно поморщился. — Эти еретики, они же… как-то не очень детей заводили. А если и заводили, это у них считалось… дурным тоном или что-то вроде того.

Вивьен непонимающе прищурился, хотя и был осведомлен, что в катарском учении рождение ребенка считалось насильственным заточением ангельской души в человеческое тело и обречением ее на пребывание в земном аду.

— Отчего так?

— Да черт их знает, — буркнул Ив.

— Не положено им было. Кто ж их разберет, почему! Еретики же…

Вивьен вновь кивнул. Он понимал, что, если станет расспрашивать дальше, вызовет подозрения, а этого он не хотел. Вскоре распрощавшись с Ивом и Мартеном, он покинул таверну и дошел до берега реки Од и устало всмотрелся в ее темные воды.

«Бесполезно», — устало подумал он. — «Я не смогу узнать ничего об Анселе, не называя его имя. А если назову, это вызовет вопросы, привлечет внимание. Как? Господи, как мне выяснить правду?»

Он поднял глаза к потемневшему небу, будто ждал знака свыше. Лишь тогда он услышал за собой шаги и резко развернулся. Впотьмах к нему неспешно приближалась чья-то фигура — судя по сложению, женская. Вивьен прищурился. Незнакомка и не думала останавливаться. Она шла уверенно и явно направлялась к нему.

— Кто вы? — строго спросил Вивьен, невольно принимая оборонительную стойку на случай, если эта женщина решит на него напасть.

— То же самое могу спросить у вас, — с южным выговором отозвалась женщина. — Я слышала ваш разговор. Вы интересовались катарами. Почему? Кто вы такой? Вы ведь явно чужак. Вы не отсюда.

Сердце Вивьена — и без того бьющееся учащенно — теперь и вовсе пустилось вскачь. Он не нашел ничего лучше, кроме как представиться именем, данным ему при крещении.

— Меня зовут брат Бенедикт. Я послушник-доминиканец. Странствую по стране…

— Неспокойное время для странствий вы выбрали, брат Бенедикт. — В голосе женщины послышалась усмешка. — Война ведь.

— Мне помогает Господь, — отозвался Вивьен.

— Ну, разумеется, — склонила голову женщина. Он не мог впотьмах рассмотреть ее лицо, но по голосу сделал вывод, что ей около пятидесяти лет, может, больше. — Так отчего вы заинтересовались катарами?

Вивьен нахмурился.

— Я лишь спрашивал о разрушенных домах, мадам, — смиренно произнес он.

— И за весь разговор это было единственное, на чем вы заострили свое внимание. Я хочу знать, почему.

— Сначала объясните, почему это интересует вас, — покачал головой Вивьен.

— Вы явно что-то скрываете, брат Бенедикт. — И снова в голосе послышалась усмешка.

— Как и вы.

Некоторое время женщина молчала. Затем она тихо хрипло рассмеялась и покачала головой. Лицо ее было скрыто капюшоном легкой накидки поверх простого грубоватого, но любовно сшитого платья.

— Мы с вами ходим вокруг да около, брат Бенедикт.

— Мы перестанем, если вы хотя бы представитесь.

— Что вам даст мое имя? Я могу назваться как угодно.

— Это даст мне иллюзию уверенности в вашей открытости и благих намерениях, — невесело усмехнулся Вивьен.

— Мое имя — Жозефина Байль. Может, и вы назовете свое настоящее?

— Я не могу этого сделать, — честно ответил Вивьен. — Пусть вас успокоит то, что имя, которое я использую, было дано мне при крещении. Оно такое же настоящее, как и то, которое вы хотите от меня услышать.

Жозефина Байль снова хрипло хохотнула.

— Вы из северных земель. Вы приходите сюда, несколько дней сидите в таверне, выискиваете собеседников явно старше себя, расспрашиваете о еретиках с особым интересом и всеми силами стараетесь не вызвать подозрений своими расспросами. А ведь катарская ересь в этих краях была выжжена инквизицией много лет назад. — Она склонила голову и вопрошающе кивнула. — Вы ведь ищете здесь следы вполне конкретного человека, не так ли?

Вивьен распахнул глаза.

— Мадам, если вам есть, что рассказать мне, прошу, не томите. Если же вы предпочтете оставить эту информацию при себе, — он помедлил, с трудом не добавив «мне придется выбить ее из вас силой», — на то будет ваша воля.

Жозефина Байль несколько мгновений размышляла над его словами, и он чувствовал на себе ее испытующий взгляд. Затем она тоскливо вздохнула и попросила:

— Назовите мне хотя бы семью, следы которой привели вас сюда.

Вивьен вздохнул.

— Я не знаю, как звалась эта семья, мадам, — честно ответил он.

— Но она жила здесь?

— Я это предполагаю.

— Это была семья катаров?

В воздухе повисла неловкая пауза. Вивьену не хотелось отвечать на этот вопрос, однако он заставил себя это сделать:

— Вероятно.

— И кто-то из этой семьи по какой-то причине не был казнен двадцать семь лет назад, верно? Юноша. Сейчас он уже зрелый мужчина. Вы знаете его и предполагаете, что он еретик? Поэтому вы здесь.

Вивьен промолчал.

— Вы инквизитор?

— Сейчас у меня складывается впечатление, что инквизитор — вы, — невесело усмехнулся Вивьен. Жозефина оценила его шутку по достоинству.

— Я имела дело с тем, кто держал с ними связь. Раньше это было строжайшей тайной, но теперь, — она махнула рукой, — уже давно не секрет. Мой деверь Арно работал на Жака Фурнье много лет назад. И моя дочь Люси, — послышался тяжелый вздох, — отчасти поспособствовала тому, что семьи катаров были казнены двадцать семь лет назад. Она рассказала ему о них, потому что была влюблена в катара. Они с дядей были близки, как ни странно. Хотя Арно был неприятным человеком, Люси он искренне любил. Наверное, он даже думал, что действует ей во благо.

Вивьен осознал, что уже почти минуту не дышит.

— Того катара… — он помедлил. В горле встал ком, не позволявший ему произнести имя, однако он знал, что обязан это сделать. Меньше всего ему хотелось слышать страшную правду, но ради нее он и пришел сюда. — Того еретика… звали Ансель?

Жозефина Байль резко втянула воздух и задержала дыхание. Вивьен почувствовал на себе ее взгляд — полный жара, отчаяния, гнева и боли. Иногда так на него смотрели обвиняемые.

— Он жив! — шипяще выдохнула Жозефина. — Моя дочь умерла, а он все еще топчет ногами землю, которую считает адом! — Она сделала решительный шаг к Вивьену. — Молю вас! — Ее голос все еще звучал не громче шепота, однако по своему надрыву он был похож на отчаянный вопль. — Молю вас, вы можете не называть мне своего имени, но скажите, что вы инквизитор! Скажите, что вы пришли, чтобы уличить этого человека в ереси! Скажите, что мое материнское сердце наконец успокоится, зная, что этот человек попадет туда, куда ему надлежало попасть двадцать семь лет тому назад! Скажите мне это, и я расскажу вам все, что хотите! Все, что — каюсь — подслушала, когда моя угасшая дочь рассказывала все на своей последней исповеди приходскому священнику.

Вивьен едва не опешил от ее напора, однако быстро взял себя в руки и даже сумел не выдать своего смятения.

— Если вы поклянетесь именем Господа, что никто и никогда не узнает о нашем с вами разговоре.

Жозефина мстительно усмехнулась.

— Я берегла эту историю много лет. Сберегу и дальше, зная, что справедливость восторжествует. Я, Жозефина Байль, клянусь вам именем Господа: никто и никогда не узнает о нашем разговоре. Я унесу его с собой в могилу.

Вивьен вздохнул.

— Вы были правы, мадам Байль. Я инквизитор.

— Тогда слушайте, господин инквизитор. — В ее голосе послышалась воинственная улыбка. — Я передам вам все, что узнала перед смертью своей дочери. После того, что случилось с этими семьями… после того, как этот проклятый еретик сбежал, оставив ей лишь свою ненависть, Люси угасла: перестала есть, потеряла сон и вскоре умерла, не выдержав груза горя и вины, которые почему-то испытывала по отношению к этому мерзкому богопротивному юнцу.

Вивьен сосредоточился на рассказе женщины.

— Кем он был? Ансель.

— Сыном кузнеца, который относился к своему оружию, как к искусству. Он делал воистину прекрасные вещи, как и его отец и отец его отца. При этом он умел обращаться с оружием и учил этому сына — не ради боев, но ради умения показать красоту своих творений. Эти творения дали имя его семье. При этом глава семейства был против, чтобы его творения использовали во зло. Катары, — Жозефина усмехнулась, — были странными людьми.

— Имя, которое оружие дало семье… как оно звучало?

— Асье[3], — полным горечи голосом отозвалась Жозефина. — Вашего еретика, как бы он ни называл себя сейчас, раньше звали Ансель Асье.

* * *

Каркассон, Нижний Город, Франция

Год 1328 от Рождества Христова

Люси Байль с трепещущим сердцем шла по мосту через реку Од. Она старалась не бежать, хотя невольно шла все быстрее, и ноги ее были готовы оторваться от земли.

«Если б только тюрьма моего тела отпустила ангела, томящегося внутри, я бы смогла взлететь подобно птицам и воспарить над облаками!» — думала она, вспоминая слова человека, от одной мысли о котором сердце ее начинало биться чаще.

И ведь Люси искренне верила, что в ее душе действительно живет ангел. Сейчас она отчетливо чувствовала его: слишком уж хорошо ей было от предвкушения скорой встречи, слишком легко, чтобы помнить о том, что земля, по которой она ходит — есть творение злого Бога сатаны, земной ад, в который люди будут возвращаться снова и снова, пока не очистятся от грехов.

В обычной жизни Люси не слишком тяготилась этой мыслью. Но существовал ангел, который, казалось, никогда не забывал о том, что живет в аду, и, видит Бог, для него телесная темница была куда теснее, чем для души Люси Байль. Ему не позволяли забывать о тяжести земного пленения. Наверное, таково было бремя «старшего сына» [4] при священнике тайной церкви добрых людей. Когда-то он говорил, что как только священник умрет, именно ему предстоит занять его место. Стать совершенным. Он говорил об этом с какой-то тягучей печалью, хотя Люси, слушая его, гордилась его достижениями. Она старалась походить на него в сдержанности, смирении и доброте, хотя на деле не думала, что когда-либо — даже если вступит в общину добрых христиан — сможет достичь в этой церкви высот, которые были уготованы Анселю Асье.

Ансель…

Сколько времени они провели вместе! Сколько прекрасных дней! Люси казалось, что невозможно перечесть их все. Во время этих встреч он доверял ей тайны, которые слышал от своих единоверцев, вынужденных скрываться от жестокого преследования инквизиции. Очень осторожно Ансель рассказывал, во что он верит, и Люси искренне поражалась тому, как стройно звучала его речь. Она задавала ему вопросы, а он улыбался ей и говорил, что евангелист Иоанн спрашивал то же самое у Иисуса Христа во время Тайной Вечери.

Он рассказывал все больше и больше, пока вдруг не спросил ее, верит ли она ему. И тогда Люси с замиранием сердца ответила «да». Он попросил ее об осторожности и о том, чтобы она ни с кем кроме него не говорила об этом. Она поклялась, что не станет, и он почти с мольбой попросил ее никогда не давать клятв, потому что Иисус запрещал это делать , на что она также ответила робким согласием и больше никогда не клялась.

Люси таяла от удивительно прекрасных и возвышенных богословских речей русоволосого юноши, отличавшегося худобой и одновременной крепостью тела. Когда он говорил о своей вере, в его глазах горел живой огонь, и в эти минуты Люси казалось, что он был нечеловечески красив.

Но лишь богословские его измышления и те, что касались иных культур, изобиловали возвышенностью и одухотворенностью. Люси видела, как он мрачнел, стоило ей спросить о его обычной жизни. Ансель всегда хотел скрыть эту перемену, но ему никогда не удавалось сделать это достаточно искусно, чтобы Люси перестала ее замечать.

Он не сразу рассказал ей о том, как сам стал добрым христианином. Лишь со временем, когда понемногу начал доверять ей — не только как ученице, но и как человеку — он начал приоткрывать завесу тайны, коей окутывал свою семью, и Люси сокрушенно слушала о том, как, обратившись в веру добрых христиан, его родители начали смотреть на него, как на плод греха. Добрые христиане верили, что, рождая на свет ребенка, они лишь позволяют еще одному ангелу попасть в плотскую темницу тела, обрекая его тем самым на муки земного ада и на вечное сражение с искушением творца злого материального мира — сатаны. Родители Анселя, уверовав в это учение почти десять лет тому назад, резко изменили отношение к сыну, и он запомнил эту перемену навсегда. Ансель теперь почти постоянно видел в их глазах раскаяние за то, что он имел несчастье родиться.

— Они, — с явной неохотой заговорил он, когда Люси все же добилась от него ответов, — будто одновременно любят мою душу, ненавидят мое тело и стыдятся того, что я вообще появился на свет. Они смотрят на меня с чувством вины, но одновременно осуждают меня самого. И оттого, что я уверен в справедливости этих осуждений, это еще тяжелее выносить…

После этих слов его спина неестественно сгорбилась под грузом испытываемых чувств, а Люси побоялась даже положить ему руку на плечо, считая, что может оскорбить его своим прикосновением.

— Но ведь Господь — добрый Господь — Он любит тебя, — однажды попыталась поддержать она, как умела. — И он обязательно примет тебя. А когда ты станешь совершенным, твои родители смогут возрадоваться твоему появлению: у тебя будет новое предназначение — нести в этот мир добро другим заблудшим душам. Таким, как я.

Она улыбнулась, и он одарил ее теплой улыбкой в ответ.

Люси не знала, насколько искренне верила в то, что она — заблудшая душа, но она знала, что хочет быть нужной Анселю, быть его поддержкой и опорой на столь непростом пути. А значит, она была готова стать кем угодно.

— Ты прекрасный человек с прекрасной душой, — тихо произнес он.

— Я люблю тебя, Ансель! — выпалила она тогда.

— И я люблю тебя, — ответил он. Спокойно, робко, сдержанно. Так, как он говорил всегда, и это заставило сердце Люси одновременно болезненно сжаться и затрепетать от радости.

Она толком не заметила, как любовь к этому юноше за несколько месяцев стала для нее всепоглощающей. И ведь при этом она толком не могла к нему прикоснуться. Он никогда не запрещал этого, но Люси не чувствовала внутреннего дозволения это сделать — возможно потому, что ее помыслы были не так чисты, как думал Ансель. Поэтому она боялась даже взять его за руку: опасалась, что, если коснется его, он попросту исчезнет и никогда больше не вернется, а для нее не было ничего страшнее.

Он так красиво всегда рассуждал о любви! После их разговора он все чаще говорил об этом чувстве.

— Так удивительно и так прекрасно ощущать это единение душ, — говорил он. — Я никогда не верил, что встречу человека, не принадлежащего к нашей церкви, который так хорошо поймет это. Что не нужны никакие дополнительные условия для того, чтобы любить кого-то! Что эта связь может быть духовной, не преступной, не осуждаемой никем, что она может быть чистой!

Люси слушала его, стараясь гасить в себе желание прикоснуться к нему.

Слушая прекрасные романтические песни менестрелей на улицах Каркассона, Люси в душе мечтала о том, что когда-нибудь Ансель все же изменит своей неприязни к любому проявлению земных чувств. Втайне Люси грезила о том, что в какой-то момент, рассуждая о любви, он вдруг прервется, посмотрит на нее своим проникновенным взглядом, возьмет ее за руку, а затем поцелует, проявив всю ту пылкость, которую — она знала — скрывал годами.

Однако этого момента все не наступало, и Люси почти отчаялась его дождаться. С каждым днем в ней креп и рос страх неотвратимости будущего. Скоро из «старшего сына» Ансель превратится в совершенного, и тогда, возможно, отправится странствовать, неся людям идеи добрых христиан. Люси боялась, что он уйдет и оставит ее здесь одну, а она понимала, что не переживет этого. Притом Люси знала, что не сможет, да и не захочет, это предотвратить — слишком много это для него значило.

Но как быть с тем, как много он — значил для нее?

Если бы только был способ остаться с ним и после! Но Люси не принадлежала к их церкви и искренне опасалась, что вскоре добрые христиане отберут его у нее…

Ансель ждал ее в назначенном месте. Как и всегда, они поздоровались сдержанными кивками и пожелали друг другу доброго вечера. Сердце Люси вновь бешено забилось, и ангел в душе затрепетал при одном лишь взгляде на него.

Прогуливаясь на приличествующем расстоянии друг от друга, они поначалу вели беседы, как и привыкли. Люси по большей части слушала, наслаждаясь легкой приглушенностью его спокойного голоса. Рядом с ним для нее не существовало никакого ада.

— Я подумал, — вдруг заговорил Ансель, воодушевленно взглянув на нее, — что… возможно, если ты захочешь, ты тоже сможешь получить consolamentum.

Он ждал ее реакции. Люси остановилась напротив него и округлила глаза от изумления.

— Ты хочешь… посвятить меня? Но ведь я… — Она не нашлась, что сказать.

Ансель одарил ее доброй улыбкой.

— Я долго думал об этом. Я никогда не видел, чтобы человек так искренне принимал наше учение и так тянулся к нему душой. Ты — самый чистый, самый благородный человек из всех, кого я когда-либо видел, Люси. — Он смущенно опустил голову, продолжая едва заметно улыбаться. — Ты одна понимаешь, что значит любить кого-то чистой, ничем не замаранной любовью, и я не могу представить себе кого-то более достойного принять consolamentum. Я хочу поговорить с остальными, рассказать им о тебе и попросить принять тебя в нашу церковь, если ты этого захочешь. — Он с надеждой воззрился на нее. — А когда придет время мне становиться совершенным, я подумал… возможно, ты сможешь стать совершенной вместе со мной. Своей праведной и чистой жизнью ты достойна этого, как никто другой!

Люси неловко перемялась с ноги на ногу.

— Звучит так, как будто ты предлагаешь мне стать твоей спутницей на всю жизнь. — Она невольно нервно перебрала пальцами и облизнула вмиг пересохшие от волнения губы.

— Так и есть! — воодушевленно согласился он. — Мы сможем показать остальным людям на своем примере, что любовь возможна без греха. Что еще не все потеряно, что можно быть вместе и чувствовать единение так, чтобы после не смотреть на своих детей, как… — он запнулся.

— Как твои родители смотрели на тебя? — сочувственно спросила Люси.

— Да, — мрачно подтвердил Ансель пару мгновений спустя.

— Потому что такая связь не рождает детей, — печально улыбнулась девушка.

— И не позволяет новым душам воплощаться в этом мире, — кивнул Ансель. — Пока что таких душ слишком много, но, если мы будем вместе, — он вдруг подался вперед и положил Люси руку на плечо. По ее телу прокатилась волна дрожи, она закусила губу, чтобы унять ее, — мы сможем это изменить. Люси, я не знаю, смогу ли сделать это без тебя! Ты дала мне надежду на это, и я верю, что ты станешь совершенной и будешь получать от людей такую же любовь и такое же уважение, какие испытываю к тебе я. — Он опустил голову, а затем вновь поднял взгляд и посмотрел прямо ей в глаза. — Скажи, ты… согласилась бы пройти через это со мной?

— Да! — не раздумывая, выпалила она, едва не подпрыгнув от счастья.

Глаза Анселя засияли такой благодарностью, какой Люси никогда прежде не видела. Он нежно приобнял ее за плечи, и она едва не задохнулась от переполнившего ее жара. Ансель не продлил это желанное объятие слишком долго, и, когда он отстранился, Люси, не совладав с собой, поддалась внезапному порыву, приподнялась на цыпочки и коснулась губами его губ.

Казалось, он не понял, что нужно делать, потому что на поцелуй он не ответил, и Люси требовательно попыталась добиться от него этого, поцеловав его более настойчиво. Она так надеялась, что мечты, лелеемые ею, вот-вот воплотятся в жизнь, но с каждым ударом сердца надежда эта таяла, оставляя за собой лишь черную, безбрежную, пугающую неизвестность.

Ансель стоял, не шевелясь, пока настойчивость Люси не пошла на убыль. В следующий миг он отшатнулся и уставился на нее почти в ужасе.

— Зачем? — едва слышно выдохнул он.

Глаза Люси округлились от осознания того, что она только что сделала.

— Ансель, — дрожащим голосом позвала она. Сердце ее сжалось от боли, когда она осознала, с каким непониманием и каким — что это было? Отвращение? Осуждение? — он отшатнулся от нее.

— Ансель! — Она покачала головой и сделала к нему шаг. — Прости! Я… я не знаю, почему я… я просто хотела… то есть, я не хотела… я просто так обрадовалась… я просто так долго этого ждала, а ты… — Она запнулась и поняла, что делает только хуже. — Прости меня!

Слова не шли к ней, горло сковал непреодолимый страх. Ансель продолжал смотреть на нее так, как будто она предала его самого и все, во что он верил.

— Ты ждала… — повторил он, отведя глаза в сторону. — Чего именно ты ждала? Что я… что мы… — Он запнулся, его пальцы невольно дернулись, сжимаясь в кулаки.

— Нет! — отчаянно воскликнула Люси, делая к нему еще шаг, но на этот раз он отступил, повергнув ее в истинный ужас. — Ансель, прошу, не слушай меня! Я потеряла голову от твоего предложения, этого больше никогда не повторится, я клянусь!

Не успев оборваться на полуслове, Люси выпалила первое, что пришло в голову, чтобы хоть как-то усилить свою речь, и тут же зажала рот рукой, понимая, что совершила еще одну ошибку.

— Клянешься…

— Ансель… — прошептала она. Глаза ее заблестели от слез. — Помоги мне, прошу тебя, я просто слишком боюсь того, что натворила! Я не хотела, умоляю, поверь мне.

— Мне так не показалось, — едва слышно произнес он.

Говорил ли он с отвращением? Люси казалось, что нет. Но в голосе его звучала боль предательства.

«Я же много раз слышала, как он относится к любым проявлениям земной любви! Его семья всю жизнь демонстрировала ему, каково быть вместилищем греха, они чувствовали вину за само его рождение, и он ведь верит, что это справедливо! Верю ли я — неважно! Но ведь он верит в это. Чего я от него ждала? Чего хотела, Боже? Я ведь и вправду предала все, что было ему так дорого во мне…»

— Ансель, я тебя люблю! Я готова быть с тобой как угодно! И если это значит никогда не прикасаться к тебе, так тому и быть! Это было единожды, прошу тебя, я обещаю, я… я больше никогда…

Он смотрел на нее широко распахнутыми глазами. Лицо его заметно побледнело. Это прикосновение губ… он до сих пор ощущал его на своих губах, и что-то в нем жаждало, чтобы Люси поцеловала его вновь. Эта мысль вызывала в нем ужас и отвращение к самому себе.

«Я ведь не должен. Ни за что. Никогда».

Он смотрел на нее и видел, как трепетно она ждет его прощения.

«Боже, я ведь простил ее сразу. И было ли, за что прощать ее? То, что она сделала… то, как она себя повела... Я ведь слаб, Господи! Слаб так же, как и другие. А если так, то рано или поздно мы не избежим греховной связи с нею, а после…»

Нет!

— Ансель, — дрожащим полушепотом позвала Люси.

— Я не могу… — тихо произнес он.

Не говоря больше ничего, он повернулся к ней спиной и спешно зашагал прочь.

Люси содрогнулась от рыданий, захлестнувших ее в тот же миг. Закрыв руками лицо, она покачнулась от одолевшего ее отчаяния. Ухватившись за стену ближайшего дома, она заплакала навзрыд, и в душе ее билась лишь одна мысль: «Боже, что же я наделала!»

И никто в целом мире не сумел бы утешить ее сейчас.

* * *

Люси не видела Анселя несколько недель, и за это время сумела ощутить, каково жить в настоящем аду. Наконец она поняла, что больше не может выдерживать эту боль в одиночку, и ей необходимо было поговорить с кем-то, кому она доверяла, а ни с матерью, ни с отцом она не была достаточно близка. У нее был лишь один человек, которому она могла доверить свое горе — ее дядя, брат ее отца Бернара Байля Арно Сикре.

Она явилась в его сапожную мастерскую в разгар дня, уронила голову на руки и сквозь рыдания выложила ему все, как исповеднику. Дабы помочь ему прочувствовать всю тяжесть своих страданий, Люси рассказала дяде обо всем, о чем говорил ей Ансель. Каждое слово, которое она запомнила, каждое имя, которое он называл ей — все это вновь и вновь разрывало ей сердце и заставляло слезы градом катиться по ее щекам.

Арно любил племянницу, он выслушал ее с сочувствием и попытался утешить. Он даже позволил ей несколько дней провести в его доме и оправиться от горя, сообщив ее родителям о том, что Люси немного погостит у него.

— Ничего, моя девочка. Чертовы катары затуманили разум твоему Анселю, — сердечно произнес он перед тем, как она заснула. — Поверь, их еще настигнет кара Божья, в этом можешь быть уверена. А тебя Он уберег и не позволил вступить на путь этой мерзкой ереси.

Тогда Люси не понимала, о чем говорит ей дядя, но одно то, что он не осудил ее за любовь к еретику, немного успокоило ее разбитое сердце.

О том, что Арно Сикре работает на инквизицию, Люси не знала. Ни мать, ни отец никогда не говорили ей об этом — да она и не была уверена, что он посвятил их в эту деталь своей жизни.

Как-то проснувшись среди ночи, Люси услышала за дверью тихое перешептывание. Окончательно сбросив с себя узы сна, она крадучись добралась до двери и приникла к ней ухом. Первое, что она разобрала, повергло ее в ужас: непривычно стальным, чеканным голосом ее дядя произнес слово «катары».

— Они ничего не подозревают. Нужно нагрянуть как можно быстрее, пока они ни о чем не догадываются.

Следом дядя назвал своему собеседнику несколько имен, среди которых Люси с замиранием сердца услышала «Асье».

— Я сообщу мессиру Фурнье, — отозвался его собеседник.

— Не затягивайте, — поторопил дядя Арно. — Даже если он не сможет явиться лично, рекомендую вам произвести арест как можно скорее. Я так понимаю, у них близится церемония посвящения — они возвысят нового совершенного. Вам известно, что я уже видел их еретические церемонии. Тогда, семь лет назад, с Белибастом… — Он предпочел не договаривать, в голосе его зазвучало искреннее отвращение.

— Тогда, семь лет назад, мессир Фурнье был вами доволен, — вкрадчиво отозвался его собеседник. — Мы придем за ними завтрашней ночью. Мы не склонны недооценивать ваши суждения, господин Сикре. Вы делаете богоугодное дело.

— Я давно понял, что помощь Святому Официуму — мой долг.

— Вы мудрый человек.

На этом разговор завершился, и Люси поспешила вернуться в кровать, однако сомкнуть глаз этой ночью уже не смогла.

Наутро, сказав дяде, что хочет немного прогуляться, она, изобразив прежнюю мрачность, вышла из его дома и отправилась бродить по городу. В душе ее клокотал страх. Она боялась, что люди инквизиции будут следить за ней, но, похоже, ее персона их не интересовала.

В голове Люси все еще не укладывалось то, что сотворил ее дядя.

«Он ведь обрек их всех на смерть! Всех… и Анселя тоже. И виновата в этом я».

Эта мысль была невыносимой. Однако она — как ни одна другая — сумела хоть немного пробудить Люси к жизни. Теперь девушка знала, что не может позволить Анселю погибнуть по ее вине. Как бы ей ни было больно, она должна была увести его из-под грозящего его единоверцам налета. Сердце ее щемило от боли, потому что она понимала, что не сможет, не вызвав подозрений, спасти всех добрых христиан, но его… его она обязана была спасти.

Люси нашла Анселя недалеко от его родного дома. Как и полагалось по его вероучению, он был погружен в смиренный труд, сопровождавшийся непрерывными размышлениями.

«Думал ли ты обо мне хоть немного?» — с тоской спросила про себя Люси. Ответа у нее не было, и она была уверена, что Ансель не даст его, даже если она его спросит.

Собрав в кулак остатки разрушенной воли и гордости, Люси дождалась, пока он останется один, и подозвала его к себе из-за угла.

— Ансель!

Он посмотрел на нее и заметно посерьезнел. Казалось, даже вздрогнул. Однако на лице его не показалось ни отвращения, ни злости. Он неспешно подошел к ней и опустил голову.

— Люси, — тихо произнес он. — Доброго тебе дня.

Он окинул ее печальным, немного виноватым взглядом и глубоко вздохнул.

— Ты… похудела, — неловко сказал он. — И бледна. Тебе нездоровилось? Прости, я не имел понятия.

— И что бы ты сделал, если б узнал? — не удержалась она от обиженного тона.

Ансель помрачнел сильнее прежнего.

— Я не знаю. Я мог бы чем-то помочь… возможно…

— Даже после того, как я предала все, во что ты веришь? — спросила она, заставив его болезненно поморщиться. — Я ведь знаю, ты именно так об этом подумал. Ты возненавидел меня, да?

Ансель тяжело вздохнул.

— Ненависть… — он покачал головой. — Нет, я не ненавижу тебя, Люси. Все сложнее. Истинная любовь не может пройти по мановению руки — даже после серьезной ссоры.

— Ты меня все еще любишь? — дрожащим голосом спросила Люси.

— Да. — Он опустил взгляд. — Но наша любовь… различается по своей природе, и я не должен больше проводить с тобой время так, как раньше. Пойми, прошу тебя, я не могу…

Люси приложила титаническое усилие, чтобы не заплакать.

— Я знаю, — перебила она его. — Ансель, послушай, я знаю, как ты отнесся к моему… поступку, и я понимаю, что ты уже никогда не доверишься мне, как раньше. Но у меня есть к тебе жизненно важное дело. Я прошу тебя о последней услуге, и потом ты меня больше не увидишь. Никогда больше я не нарушу… чистоты твоих помыслов и не… оскорблю тебя своим прикосновением. Можешь мне поверишь. Я больше не смогу пережить того, как ты смотрел на меня тогда.

Ансель печально опустил голову.

— Прости, — полушепотом произнес он. — Меньше всего на свете я хотел бы причинять тебе боль.

— Я знаю, — вздохнула Люси. — Поэтому я здесь. Итак, Ансель, последняя просьба. Прошу тебя, выполни ее.

Его губы сложились в тонкую линию.

— Что ты хочешь, чтобы я сделал?

Люси тяжело вздохнула.

— Сегодня — сразу, как закатится солнце — стой и жди меня на противоположном берегу Од. Я хочу, чтобы при себе у тебя была одна из ваших книг, по которым вы учите добрых христиан.

Ансель непонимающе покачал головой.

— Зачем?

— Поверь, что в моей просьбе нет никакого злого умысла, — с мольбой в голосе произнесла она. — Мне нужно, — она пожевала губу, — чтобы ты прочел мне несколько отрывков оттуда. Ты знаешь, сама я никогда не смогу, а я хочу кое-что услышать.

Ансель едва заметно улыбнулся.

— Люси, если у тебя есть вопросы, ты можешь просто задать их. Зачем нужна эта встреча после заката? И как же я без света смогу прочесть тебе то, что ты хочешь? И наши книги… мы стараемся не показывать их…

— Я знаю, но это жизненно важно! Об остальном я позабочусь. Просто исполни мою просьбу так, как я тебя прошу. Я не хочу задавать свои вопросы сейчас. Мне нужно задать их после заката. И мне нужно, чтобы ты дал мне слово, что дождешься меня, даже если это займет много времени. Я обязательно приду.

— Ты хочешь, чтобы я… поклялся?

— Достаточно, чтобы ты просто не лгал, — серьезно отозвалась она.

— Люси, это странно, — недоверчиво нахмурился Ансель. — Я никак не пойму, чего же ты хочешь.

— Я не могу сказать! — воскликнула она. — Я знаю, ты мне не доверяешь, но ты ведь видел, как сильно я тебя люблю. Неужели ты думаешь, что я способна причинить тебе вред своими действиями?

— Я…

Люси прерывисто вздохнула.

«Он не знает. Он не уверен. Боже, как же мне его убедить? Ведь если он не послушает меня, то не спасется!»

Она ощутила злость на собственное бессилие.

— Боже, хоть раз в жизни, Ансель Асье, сделай так, как я тебя прошу! Без поводов, без условностей! Просто поверь мне! Хотя бы из уважения к тому, какое чувство испытываешь по отношению к моей душе!

Несколько мгновений он тяжело размышлял, а затем…

— Хорошо, — смиренно произнес он.

— И ты дождешься меня?

— Дождусь. Если ты так этого хочешь.

— Да, — решительно кивнула она. — Сразу после заката. Во имя нашего общего блага попытайся сделать так, чтобы никто не видел, как ты уходишь.

* * *

Солнце опустилось больше часа назад, а Люси все не приходила. Однако Ансель с присущим ему терпением, пряча книгу в небольшую сумку, перевешенную через плечо, стоял на противоположном от своего дома берегу реки Од и ждал ее. Он не знал, что заставило ее высказать столь странную просьбу, но все же не мог ей отказать.

Стараясь подавить неподобающее раздражение, возникавшее в нем оттого, что приходилось так долго дожидаться Люси, Ансель читал про себя молитвы. Отчего-то сейчас ему вспомнились слова, которые он произносил, становясь «старшим сыном»:

«Я обещаю служить Богу и Его Евангелию, не убивать животных, не есть мяса, молока, ничего не делать без молитвы. А если попаду в руки неприятеля, то никакие угрозы не вынудят меня отречься от своей веры. Благословите меня».

Ансель верил каждому произнесенному тогда слову. Для него с самого детства не существовало другой истины, кроме этой. Если б только Люси могла это понять! Если б только могла отречься от земного греха…

От размышлений его отвлек призывный стук, прорезавший ночную тишину.

Последовавший за ним возглас заставил Анселя похолодеть.

— Откройте! Святая инквизиция!

— Боже, нет! — прошептал юноша, невольно подавшись в сторону моста.

— Ансель! — донесся до него знакомый голос. Люси — казалось, еще более исхудавшая и уставшая — показалась из-за деревьев. Похоже, она все это время была там. Укрывалась. Ждала. — Не делай глупостей. Там человек по имени мессир Фурнье. Инквизиция…

Ансель остановился и обернулся. Он лишь теперь понял, что произошло, и вновь — как несколько недель назад — ошеломленно отшатнулся от девушки.

— Люси, — выдохнул он. — Что ты сделала? Что ты натворила?!

Она приблизилась к нему, качая головой.

— Ансель, если сможешь, прости. Но иначе было никак. Иначе ты бы не пошел со мной, не спасся бы. Я не могла поступить по-другому.

Ансель в ужасе обернулся на объятые шумом дома. Голоса теперь смешивались для него в один неясный гомон. Казалось, он очутился в кошмаре, из которого не было выхода.

— Зачем?.. — беспомощно прошептал Ансель, повернувшись к Люси. Она стояла уже совсем рядом с ним и была готова в случае, если он бросится спасать своих родных, удержать его всеми силами. — Бога ради, зачем?!

— Я этого не хотела! Это вышло не по моей воле.

— Не по твоей воле?! — воскликнул он. — Ты донесла на нас не по своей воле?! Если так, что-то я не вижу на тебе следов от пыток!

— Ансель, я…

— Я верил тебе! — обличительно закричал он. — Я доверял тебе, я любил тебя! Как же ты могла, прикрываясь ответными чувствами ко мне, сотворить такое?!

Люси задрожала.

— Я хотела спасти тебя.

— Но обречь на смерть всех остальных?

— Ансель, поверь, если б я могла…

— Лучше бы ты убила меня! — воскликнул он. — Лучше бы сдала инквизиции меня одного! Ты могла сотворить со мной что угодно, я бы все стерпел, но твоя месть… — Он покачал головой. — Я не представлял, что ты способна на такое изощренное зло! Можно ли ненавидеть кого-то сильнее, чем ты ненавидишь меня?

Люси устало посмотрела на него.

— Я никогда не смогу возненавидеть тебя, Ансель Асье.

— Асье, — покачал головой он, — Асье больше нет, неужели ты не понимаешь? Ты убила мою семью, Люси Байль!

Он подался в сторону моста, чтобы помчаться на помощь своим родным. Люси схватила его за руку и дернула на себя, что было силы, но он вырвался из ее хватки.

— Убери свои руки!

Люси отшатнулась. Никогда Ансель не позволял себе выкрикивать ничего подобного. И все же в его голосе не было истинной злости. Отчаяние, боль, желание исправить ситуацию, даже презрение, но не злость.

— Пойдешь туда, и твоя вера погибнет с тобой, — решительно заявила Люси ему вслед. Это было последнее, чем она могла на него воздействовать.

Ансель остановился. Рука невольно легла на сумку с книгой.

— Больше некому будет ее нести. Неизвестно, остались ли, — она впервые произнесла это слово так, как его произносили все остальные, — катары еще на французской земле. Возможно, ты последний. А возможно, и нет. Так или иначе, я бы не советовала тебе проверять. Если хочешь спасти свою веру, ты должен бежать.

Он стоял к ней спиной, не поворачиваясь.

Несколько мгновений прошли в чудовищно тяжелом молчании. А затем Ансель все же нарушил его:

— Куда? — растерянно спросил он.

— Как можно дальше от Каркассона.

Он повернулся к ней.

— Послушай меня, Ансель, ты еще сможешь спастись, — продолжала Люси. — Найти новых учеников. Знаю, тебе будет сложно первое время, но, если в тебе хватит сил простить меня и понять, я готова уйти с тобой и принять твою веру. Я помогла бы тебе взамен того, попыталась бы искупить вину. — Она с надеждой посмотрела на него, силясь найти его взгляд. — Ансель, может, ты и не веришь мне сейчас, но я ведь так тебя люблю! Я никого не смогу полюбить сильнее. Поверь, я бы никогда намеренно не навлекла бы Фурнье на твоих близких! — Ее голос теперь звучал устало и приглушенно, как будто какая-то хворь изнутри съедала все ее силы. — Если ты позволишь мне, я…

— Нет, — упавшим голосом перебил юноша, заглянув ей в глаза. В его взгляде отражалась безбрежная печаль.

— Ансель, — прошептала она. — Пожалуйста…

— Я не хочу тебя больше видеть. Никогда, — с горечью ответил он. — Ты уничтожила все, что было мне дорого, в угоду своим грешным помыслам. Ничто уже не сможет этого изменить.

Люси опустила голову. Если от ее сердца до этого и оставалось хоть что-то, теперь оно разлетелось на осколки.

— Тогда уходи, — упавшим голосом произнесла она.

Она не помнила, как он прошел мимо нее, не попрощавшись — остаток ночи прошел, словно в тумане. Люси Байль нашли утром почти насмерть замерзшей. Она лежала на земле у самого берега реки и не произносила ни слова, лишь смотрела в сторону опустевших катарских домов и вспоминала последние слова, которые сказал ей Ансель Асье. Для нее они были сродни проклятью. И, видит Бог, оно подействовало.

* * *

Каркассон, Франция

Год 1355 от Рождества Христва.

— Она так и не пришла в себя, — с грустью закончила свой рассказ Жозефина Байль. — Не смогла после того, что он сделал с ней. Лишь исповеднику перед самой смертью она открыла всю правду. Я каюсь перед вами, господин инквизитор, что подслушала, однако я не смогла с собой совладать.

Вивьен сглотнул подступивший к горлу ком и кивнул. За время рассказа он сумел по-настоящему погрузиться в то, что произошло здесь двадцать семь лет назад. Пусть Жозефина Байль преподносила Анселя де Кутта… то есть, Анселя Асье как вероломного злодея, еретика и почти что дьявольского сына, Вивьен понимал, что сердце его невольно сочувствует обоим участникам этой трагедии.

«И ведь даже не еретический догмат так исказил его восприятие. Это сотворили с ним родители-фанатики, которые всю жизнь учили его одному: ты сможешь искупить сам факт своего рождения, лишь если проживешь жизнь совершенного и не позволишь себе ни одной людской слабости. С шести лет они прививали ему эту мысль. Как он мог действовать иначе? А Люси Байль… Боже, смилуйся над душой этой бедной девушки и даруй ей вечный покой!»

— Я все думала, — печально и ядовито усмехнулась Жозефина, — почему после этого меня не умертвили ни мор, ни война, ни голод… моего мужа забрала чума, моя дочь умерла от горя. Я одна продолжала жить, храня в сердце эту ужасную историю. — Она посмотрела на него в темноте, и Вивьен почти телесно ощутил на себе этот взгляд. — Теперь я понимаю, зачем Господь сохранил мне жизнь. Чтобы я смогла поведать эту историю вам, господин инквизитор — как бы вас ни звали. Теперь у вас есть доказательство преступления Анселя Асье, и вы сможете наказать его по всей строгости.

Вивьен не ответил.

— У вас будут еще вопросы ко мне, брат Бенедикт? — спросила Жозефина.

— Нет, мадам, — смиренно кивнул он. — Вы рассказали мне все, что я хотел услышать. Теперь я смогу вернуться не с пустыми руками. Благослови вас Господь.

Жозефина отрывисто кивнула, развернулась и направилась прочь, вскоре пропав в ночи, словно призрак, которого там никогда и не было.

* * *

Кантелё, Франция

Год 1355 от Рождества Христова

«Ох и засиделась я здесь», — задумчиво глядя в окно, рассуждала Фелис, — «ох, и засиделась!»

Пригладив рукой вьющиеся черные волосы, тронутые легкой сединой, она с тоской вздохнула и вновь подперла рукой щеку, упершись локтем в стол. За окном стояла сырая холодная зима. Почесав кончиком ногтя едва заметную горбинку носа, Фелис тепло улыбнулась, глядя на раскинувшийся перед домом пейзаж земли Кантелё. А за окном на землю падали редкие снежинки. Большинство из них тут же таяли, но некоторые все же оставались ненадолго лежать на дороге, покрывая весь обозримый мир белым тонким слоем, как мука покрывает свежий хлеб, только что извлеченный пекарем из печи.

«Все-таки хорошо, когда есть окошко», — подумала Фелис, и улыбка ее стала немного шире. Они с дочерью и племянницей некоторое время усиленно откладывали деньги, чтобы сделать такое большое окно в общую комнату и иметь возможность любоваться опушкой леса, полем, луной по ночам, а также не испытывать недостатка в свете.Оставлять все это было немного жаль. Однако…

«Дождусь весны, чтобы стало тепло — и пора», — сказала себе Фелис.

Она окинула взглядом родной дом: деревянные стены, окно, стол, печь, расставленную повсюду утварь, висящие на балках амулеты, пучки трав, небольшой светильник с подставками на несколько свечей и две двери — в комнату девочек и в ее собственную. Они специально доплатили плотнику, чтобы поделить помещение надвое, сделав из одной комнаты две, и иметь возможность не стеснять друг друга круглые сутки.

«Подумать только! А ведь я и не думала обзаводиться хозяйством, когда забрела в эти места», — полностью отдавшись своим воспоминаниям, подумала Фелис, с красивых губ которой не сходила улыбка. Она перевела взгляд на стол, на котором лежало несколько неумело перемотанных бечевкой гостинцев: освежеванная птица, глиняная бутыль с вином и средних размеров головка сыра — несколько помятая, но целая. Близилось время года, когда христиане празднуют Рождество, и среди местных жителей нашелся один человек, который счел, что это подходящий повод стащить из кухни и подвала подарки для самых странных жительниц Кантелё, пусть зимой они и отмечают совсем другие праздники.

«Храни тебя Бог, мальчик», — с искренним теплом подумала Фелис. — «И да хранят тебя духи этого места и сама Судьба. Эта земля будет процветать все время, пока будет твоей. Я в этом не сомневаюсь».

Придя в эти края примерно 18 лет назад, она вовсе не рассчитывала задерживаться здесь так надолго. Фелис не распространялась о своем происхождении: ее предки были родом из Шотландии. А точнее, из самых укромных и удаленных ее уголков, где все еще сохранялись, передаваясь из уст в уста, древние верования, распространившиеся на земле задолго до пришествия христиан. Но ныне остров разрывали междоусобные войны между англичанами и шотландцами, к которым прибавилась, словно того было мало, война с Францией. Сочтя жизнь в такой обстановке небезопасной, Фелис решила переселиться на юг. Земля Кантелё была лишь остановкой на ее пути, который она держала в Руан. Оттуда она собиралась отправиться дальше, однако Судьба распорядилась иначе.

Фелис обладала многими навыками, среди которых были знахарские, ткацкие и швейные. Преимущественно она зарабатывала на жизнь именно ими, а также владела повивальным искусством. Надо сказать, не каждая женщина доверялась язычнице и принимала ее помощь. Но в одном случае этот навык пришелся очень кстати.

Графиня де'Кантелё обладала хрупким телосложением и столь же хрупким здоровьем, и ни для кого не было секретом, что для графской четы отсутствие наследников — истинная беда. Когда наконец-то стало известно, что графиня ждет ребенка, эта новость не вселила радости в сердце ее мужа и остальных домочадцев: слишком велика была вероятность, что она не переживет родов, либо ребенок окажется слишком слаб и погибнет. Когда стало понятно, что она готова разродиться немного раньше положенного срока, это стало причиной беспокойства, но не вызвало удивления — будто все готовились к плохому исходу и молили Господа о чуде. Ни одного лекаря и ни одной знахарки или повитухи, способной облегчить состояние роженицы, как назло, не оказалось поблизости. Многие люди, обладающие необходимыми лекарскими знаниями, добровольно или принудительно отправились на места боевых действий между Францией и Англией. Тяжелые сражения пока обходили стороной Нормандию — вражеским войскам не хватало средств на вторжение с моря — однако это не отменяло вынужденной боевой готовности и повинностей подданных французского королевства.

Когда граф де’Кантелё уже почти отчаялся, слуги донесли ему, что некая проезжая особа, краем уха услышавшая разговор о муках графини, заявила, что обладает необходимыми навыками и готова помочь сохранить жизнь роженице и ребенку.

— Только она… ведьма, — осторожно добавили слуги, готовясь услышать от богобоязненного графа решительный отказ и обвинение в потворстве колдовству. Однако, ко всеобщему удивлению, граф заявил, что ему решительно плевать, кто эта женщина, и если она способна спасти жизнь наследника и супруги, то необходимо немедленно привести ее сюда.

Фелис прекрасно понимала, что в случае неудачи ее обвинят в наговорах и ведовстве, а озлобленная семья роженицы наверняка сдаст ее инквизиции, скинув на нее все обвинения в несчастье, постигшем их. Однако она решила рискнуть и не прогадала.

Ребенок родился совершенно здоровым, да и сама графиня быстро оправилась. Более того — родился мальчик, что все сочли добрым знаком и Божьим благословением. Разумеется, граф сообщил спасительнице его рода, что на землях Кантелё она теперь желанная гостья. Он даже готов был расщедриться на то, чтобы помочь ей устроиться. Вдобавок к своему и без того широкому жесту он спросил, чего Фелис еще хочет за свою помощь. Не кривя душой, та попросила немного денег и обещание не преследовать ее за иноверие на землях семьи Кантелё. Благодарные родители дали такое обещание и исправно исполняли его все время, пока Фелис и ее семья проживали в их владениях.

Наблюдая за счастьем графской четы, Фелис вдруг захотелось понять, каково это — радоваться появлению своего ребенка и растить его. Такого опыта у нее еще не было. Позволив любопытству взять над собой верх, она решила попробовать. Жизнь часто сводила ее с мужчинами. И когда полюбившийся ей бродячий менестрель, прошедший по деревне в Кантелё, проявил к ней интерес, она не стала привычно пить мешающие забеременеть снадобья с полынью и розмарином и осторожно следить за лунным циклом, а доверилась судьбе. И вновь не прогадала.

Вскоре на свет появилась Элиза.

Фелис с любовью растила дочь, решив задержаться в Кантелё. Сюда же она через некоторое время привела и Рени.

«И надо же, как все обернулось», — удовлетворенно подумала Фелис, припоминая прошлое и наслаждаясь происходящим ныне. — «Все уже тогда сложилось удачно, но могла ли я подумать, сколько добра принесет мне Гийом де'Кантелё? Хороший мальчик, ей-богу, только дури в голове много. Слишком уж он слушает этого своего наставника. Ну, ничего, это у него пройдет. А как помучаются с доченькой всласть да повзрослеют еще немного, быть может, еще и внуков мне родят. Многое я в жизни повидала, но бабушкой графских бастардов еще не бывала!» — Она вновь усмехнулась тому, как звучали ее мысли. — «Вот было бы хорошо! Ха! Да, далеко я загадываю. Впрочем, имею право — много ли я ошибалась?»

Взгляд Фелис снова привлекли редкие снежинки за окном.

«Значит, быть моей девочке негласной хозяйкой этой земли. Кстати, она ведь Гийому и помочь может, толковая она у меня. А там, даст Бог, и племяннице кто-нибудь в спутники сыщется, кто сможет оценить эту колдовскую красоту».

Фелис вспомнила тот день, когда у нее на глазах эта троица познакомилась. Воистину, она и помыслить тогда не могла, к чему это приведет.

* * *

Кантелё, Франция

Год 1344 от Рождества Христова

Фелис вышла из комнаты, оставив дочь и племянницу играть и шушукаться друг с другом. Рени не так давно поселилась у них, но девочки сразу сдружились.

«За дочку-то я спокойна», — думала Фелис, — «эта не пропадет. А вот рыжая у нас — загадочный цветочек. Уж очень нелюдимой она растет! Хорошо, что хоть одна добрая подруга у нее точно будет».

Выйдя в общую комнату, Фелис застыла при виде незваного гостя и уперла руки в бока.

— Это что еще у нас тут такое? — нарочито строго проговорила она.

Стоявший к ней спиной и до того явно с интересом разглядывавший убранство худой светловолосый мальчик резко повернулся. Взгляд его остановился на женщине, глаза округлились от ужаса и восторга одновременно.

— Ты та ведьма, которая помогала матушке? — выпалил он. Было видно, что мальчишка готов опрометью броситься вон из дома, настолько силен был его суеверный страх перед лесной ведьмой, подпитанный рассказами про ей подобных. Однако он не убежал, а продолжал, застыв, смотреть на нее горящими от любопытства большими глазами.

Фелис, продолжая наигранно хмуриться, перевела взгляд на приоткрытую дверь, а затем вновь на мальчика. Изящная и сшитая умелым портным одежда, посверкивающий драгоценными камнями нательный крест, пусть и неряшливо сбившийся на своей цепочке вбок, тонкая стать, напоминающая телосложение его матери. Нетрудно было догадаться, кто это такой.

— Верно, маленький граф, — протянула она, меняя строгое выражение на дружелюбное. — Ты пришел сюда, чтобы посмотреть, кто я такая?

— Я спросил, почему у меня нет братьев и сестер. А матушка и отец сказали, что даже мое появление — чудо, и братьев с сестрами у меня не будет. Сказали, помогала ведьма, когда я родился. Но запретили выходить из дома, чтобы посмотреть на нее. Они вообще все запрещают! — В глазах мальчика отразилась искренняя обида.

— Они о тебе беспокоятся, — примирительно сказала Фелис, и, нарочито озабоченно прищурившись, добавила: — Только если тебе запретили, что же ты тут делаешь?

— А я сбежал! — гордо заявил ребенок.

— Ясно, — протянула женщина, снисходительно глядя на него.

Словно почуяв одобрение, мальчик разразился целым дождем вопросов, выкрикивая следующий, едва договорив предыдущий, будто боялся, что это его единственная возможность их задать.

— А ты действительно ведьма? Ты колдуешь? Ты читала заклинания, когда я родился? А может быть, я тогда тоже колдун? А откуда ты? А почему ты ведьма? А...

— Помедленнее, молодой человек, — подняла руку Фелис. — Ты ворвался в мой дом без стука, сбежал от родителей, а теперь заваливаешь меня вопросами.

— Мой отец — граф! — воинственно заявил мальчик. — Я могу спрашивать у тебя, что хочу!

— А я могу превратить тебя в жабу или испечь в печи. Ведьмы же так поступают с непослушными детьми, забыл? — невинно улыбнулась Фелис.

Ребенок замолк и вновь уставился на нее — теперь с неподдельным ужасом.

— Я… я буду драться! — тоненьким голосом проговорил он, делая шаг назад.

— Я шучу, маленький граф, — расхохоталась Фелис. — Я так не делаю. Давай считать, что я добрая ведьма. Добрые ведьмы так не поступают. Но не груби мне, потому что даже добрая ведьма в гневе страшна.

Она картинно сверкнула на него глазами, и маленький граф сглотнул. Однако при этом, как ни странно, угрозу ее воспринял с искренним уважением, поэтому легко согласился на ее условие.

— Ладно, — неловко передернув плечами, сказал он.

— Как тебя зовут-то? — Фелис знала ответ, но решила переспросить. Она чувствовала, что ему будет важно ответить на этот вопрос самому, и, как водится, не прогадала.

— Гийом.

— А я Фелис. Рада знакомству, Гийом де'Кантелё. И я знаю, кто еще обрадуется. Котятки! Идите-ка сюда! — крикнула она, обернувшись к закрытой двери в комнату.

На несколько мгновений дом погрузился в тишину. Гийом с интересом вытянул шею, желая разглядеть, кого позвали.

Послышался торопливый топот ног по деревянному полу, и в помещение, как две волшебных феи из сказок, впорхнули две маленькие девочки. Гийом беззастенчиво стал разглядывать их, ловя на себе выразительные взгляды зеленых и голубых глаз. Вокруг юного графа было не так уж много сверстников. А девочки казались похожими на него.

— Элиза, Рени, — обратилась к ним старшая ведьма, — это Гийом де'Кантелё. Он сын графа и графини.

Светловолосая и рыжеволосая девочки удивленно округлили глаза, и, помедлив несколько мгновений, склонили головы в неумелых поклонах.

— У него много вопросов про ведьм. Расскажите ему, будьте так добры. А у меня и без того дел полно, — нарочито сокрушенно вздохнула Фелис, тут же переведя внушительный взгляд на Гийома. — А потом, маленький граф, обязательно возвращайся домой засветло. Ни тебе, ни нам не нужны неприятности. Верно? — Дождавшись утвердительного кивка, она улыбнулась и поспешила выйти из помещения, предоставив детей самим себе.

* * *

Кантелё, Франция

Год 1355 от Рождества Христова.

Из воспоминаний Фелис вырвал звук открывающейся двери. Домой пришла Рени. Белеющие в ее курчавых волосах снежинки сразу же начали таять в тепле, и она поспешила отряхнуть их. В руках у нее был кулек, от которого приятно пахло.

— Рени, душенька, ты очень кстати! — воскликнула Фелис, встрепенувшись. — Мне как раз не помешает твоя помощь.

Рени выразительно уставилась на свою тетю, осмысливая просьбу и будто ища в ней глубинный смысл.

— Конечно. А что нужно?

— Погадаешь мне?

Рени в легком удивлении приподняла брови, но почти сразу улыбнулась и кивнула. Улыбка ее, как и всегда, казалась немного рассеянной и загадочной. Воистину, эта улыбка отражала суть самой Рени.

— Хорошо, — сказала она.

— Чудесно! — улыбнулась Фелис. — Только не с порога же.

Рени, словно опомнившись, слегка тряхнула головой, сняла теплую накидку, подошла к столу и положила на него кулек.

— Я купила медового хлеба, — тихо произнесла она, когда Фелис с интересом взглянула на ее небольшую ношу.

— Ты умница. К напиткам будет самое то. Ах, как благоухает!

Рени, улыбнувшись шире, кивнула, неслышно проскользнула в их с Элизой комнату и вернулась со своим драгоценным мешочком, в котором можно было услышать легкий перестук маленьких округлых камушков.

Заварив на огне травяной напиток с сушеными ягодами, от которого сразу же пошел душистый пар, тетя и племянница открыли кулек с хлебом, сели за стол и приготовились гадать.

— А каков вопрос, тетушка? — спросила Рени. В ее голосе, когда она взяла в руки мешочек, появились загадочные, заговорщицкие низкие нотки. Она считала гадание искусством — тонким, красивым, требующим подходящего настроения.

— Ох, да пустяки всякие старческие, что с меня взять! — махнула рукой Фелис, многозначительно посмотрев племяннице в глаза, ожидая, что та с полуслова поймет ее. Рени не поняла, и Фелис, снисходительно вздохнув, пояснила: — Видишь ли, есть одно дело. Я хотела сказать это вам с Элизой, когда вы придете, но раз пока пришла только ты, скажу сначала тебе. Возможно, так будет даже лучше. Когда придет весна, я хочу отправиться странствовать. Понимаешь, я никогда раньше так долго не оставалась на одном месте, и дальние края уже устали посылать мне свой зов. Я заглушала его многие годы, чтобы растить вас, мои сокровища, но теперь чувствую, что близится момент расставания. — Она вздохнула, видя в глазах племянницы непонимание и почти укор. Однако она продолжила, как ни в чем не бывало: — Я оставлю вам дом и все нажитое добро. Уверена, вы отлично справитесь, вы ведь так быстро повзрослели! Пришло время нам всем отдохнуть друг от друга.

Рени вскинула на нее взгляд, едва заметно недоверчиво сощурившись. Фелис небрежно пожала плечами, как будто делала такие заявления каждый день.

— И как надолго? — осторожно поинтересовалась Рени.

— Как надолго я отправлюсь? — со снисходительной улыбкой спросила Фелис. Племянница кивнула, и женщина неопределенно повела плечами в ответ. — Как знать, мой котенок, как знать!

Не вполне удовлетворившись этим ответом, Рени помолчала и опустила взгляд на мешочек с рунами.

— Ну, не печалься, мое золото! — миролюбиво улыбнулась Фелис, тронув племянницу за руку. — Даст Бог, свидимся еще. Не в этой жизни — так в другой.

Эти слова отчего-то успокоили Рени. Она сменила легкое недоумение на выражение дружелюбного интереса.

— А куда ты пойдешь?

— С этим, думаю, я еще успею определиться. Ты мне лучше вот, что скажи… вернее, вы с ними. — Фелис уважительно посмотрела на мешочек с рунами в руках Рени. — Не куда будет вести мой путь, а каков он будет?

Рени глубоко вздохнула, прикрыла глаза и аккуратно опустила руку в мешочек. Гладкие камушки скользили между пальцев.

«Почувствовать, сколько взять. Каких. Не обмануться. Не ошибиться. Не пытаться ощупью распознать, где вырезан какой символ. Я сама знаю ответы. Я прошу не знание, а способ показать его. Подпустить к нему другого человека. Чтобы он увидел, как и я».

Ей в руку скользнуло всего два камушка. Выходит, предсказание будет не подробным. Но, значит, так и надо.

Выложив выбранные руны на стол и обнаружив, что обе лежат в прямом положении, едва открывшая глаза Рени нежно провела по ним пальцами, прежде чем убрать руку.

— Райдо. Вуньо[5], — твердым голосом провозгласила она названия рун и взглянула на тетушку слегка отрешенным взглядом. — Добрый путь. Удача и радость будут сопровождать тебя в нем.

Фелис заулыбалась, удовлетворившись таким лаконичным толкованием. Удовлетворило оно и саму Рени, и она, полюбовавшись несколько мгновений на две руны, аккуратно убрала их обратно.

— Чудесно, — сказала Фелис. — Тогда еще один вопрос, и все. Хочу узнать, права ли я кое в чем.

— Какой вопрос? — вновь приготовилась Рени.

— Про нашу Элизу и это недоразумение, которое называется Гийомом де'Кантелё. — Она рассмеялась. — Говорю же, волнуют меня сущие пустяки!

— Понятно, — хмыкнула Рени, закрывая глаза и снова прикасаясь к рунам. По руке будто пробежала дрожь. Один камушек требовательно скользнул в руку и показался тяжелым. Рени вынула руку с одной зажатой в кулаке руной.

— Вижу, это предсказание еще более краткое, — усмехнулась Фелис.

Рени молча положила руну на стол и открыла глаза. Камушек пересекал вытянутый символ, похожий на «X».

— Гебо. Да, они вместе. У них взаимные чувства. Они, — Рени задумчиво прищурилась, — связаны друг с другом. — Она решила толковать руну с помощью этого слова, потому что именно оно сейчас показалось ей подходящим. Однако…

«Что-то еще. Я знаю, там есть что-то еще. Что-то, чего я не могу осознать... мне нужно еще...»

— Я знала! — радостно воскликнула Фелис. — Я была права!

— Мне кажется, я не до конца поняла, — честно сказала Рени. — Может, вытянуть еще?..

— Ох, да основное я поняла! — отмахнулась Фелис. — Не стоит искать лишних сложностей, душенька. Вопрос был очень простой, и ответили на него самым подходящим образом. Это я и ожидала услышать. Остальное — детали, которые пусть эти двое выясняют между собой.

Рени хотела возразить, но отчего-то промолчала, медленно убрав камушек и понуро опустив голову.

«Я не закончила», — с печалью подумала она, однако злости на нетерпение тети не испытала. В конце концов, она ведь действительно ответила на тот вопрос, который интересовал Фелис. Да и перебила тетя не специально, а оттого, что собственные мысли о счастливом будущем, должно быть, уже захлестнули ее. Фелис была из тех, кто воспевал любовь и счастье не хуже любого менестреля.

— Не грусти, душенька, — обратилась Фелис к Рени, неправильно истолковав причину ее понурого взгляда. — Не сомневаюсь, и для тебя кто-нибудь найдется. И даже не такой дуралей, как его сиятельство у Элизы. Ты же у нас красавица! Ах, как все прекрасно складывается! Я оставлю вас с легким сердцем. Вы сможете о себе позаботиться. Элиза тебя в обиду не даст, а Элизу не даст в обиду Гийом. Правда, за ним самим бы еще кто присмотрел. — Она небрежно махнула рукой. — Впрочем, он уже достаточно возмужал, чтобы суметь сделать все правильно. — Фелис вновь расплылась в улыбке. — Ах, как хорошо! Спасибо тебе, Рени.

Она взяла из кулька кусок медового хлеба и с наслаждением принялась за него, запивая чуть остывшим напитком из трав и сушеных ягод.

Рени, тихо вздохнув, допила содержимое глиняной кружки, прижала к себе мешочек с рунами и вежливо ответила:

— Рада помочь.

Получив в ответ теплую одобрительную улыбку, она легкими шагами дошла до комнаты и притворила за собой дверь.

‡ 1356 ‡

Руан, Франция

Год 1356 от Рождества Христова

С момента возвращения Вивьена в Руан миновало несколько месяцев. По счастью, объяснение с Кантильеном Лораном прошло без осложнений. Епископ услышал, что отец Вивьена скончался, так и не дождавшись от своего сына разговора по душам, и не стал задавать много вопросов. Он лишь выразил соболезнования и посоветовал молодому инквизитору возвращаться к службе.

Вивьена не оставляла мысль, что сам Господь благословил его путешествие: стоило ему покинуть Каркассон, как в скором времени — в сентябре — Черный Принц начал активные военные действия в Лангедоке и Аквитании. Графство Арманьяк, пригороды Тулузы и предместья Каркассона и Нарбонны подверглись жестокой атаке. Тем временем английский король совершил рейд в графство Артуа, и местное население ужаснулось его военной мощи. Англичане старались запугать своих врагов и открыто демонстрировали силу. Становилось ясно, что готовится крупное наступление, и на этот раз Нормандия могла оказаться под угрозой.

Каждый новый день во Франции был тяжелее предыдущего. Цены на хлеб неумолимо ползли вверх, что лишь усиливало страх народа. Вытоптанные или выжженные поля были временно непригодны для вспахивания, количество мельниц после нападок англичан существенно сократилось. А даже тот мизер зерна, который удавалось производить, было слишком сложно и небезопасно перевозить по одичавшим, наводненным разбойниками дорогам.

Города, как могли, старались укреплять свою защиту, но денег катастрофически не хватало. Французский ливр почти ничего не стоил, а нужды только росли. Королю требовалось поддерживать армию, города нуждались в постоянных гарнизоны, чтобы отражать возможное нападение англичан. Попытка созванных Генеральных Штатов ввести и собрать военный налог не увенчалась успехом. Франция оказалась на пороге великого кризиса, и каждый ее житель ощущал это по-своему.

Кантильен Лоран, созвав своих помощников, заявил, что теперь вести допросы нужно будет особенно тщательно, ведь страна переживает тяжелое время, а это значит, что каждый ее обитатель будет искать утешения и спасения теми способами, которые сочтет возможными и доступными. Ересь была одним из таких способов.

Ересь.

Всю дорогу из Лангедока Вивьен вновь и вновь вспоминал рассказ Жозефины Байль. История ее дочери поразила его до глубины души. Не меньше поразила его и жестокая правда. Ансель де Кутт… Ансель Асье — катар. Еретик. Преступник, который должен быть немедленно арестован. В том, что Ансель Асье и их с Ренаром учитель фехтования — один и тот же человек, не было никаких сомнений. Слишком много совпадений, слишком многое — теперь Вивьен это понимал — выдавало в Анселе катара даже по его поведению. Вновь и вновь вспоминая его уклончивые речи, его строгость и сдержанность, его черные одежды и его особенное осуждение любых проявлений телесной близости, Вивьен с отчаянием понимал, что один из их лучших с Ренаром друзей еще двадцать семь лет назад должен был попасть на еретический костер.

«На моем месте ни один инквизитор не мешкал бы», — понимал Вивьен. — «Ни один не стал бы проявлять снисхождение к катару! Если я скрою свои доказательства и не расскажу о них Лорану, я и сам стану соучастником».

И все же, вспоминая уроки Анселя и беседы с ним, Вивьен сжимал кулаки от отчаяния, понимая, что не сможет так просто сделать выбор между еретиком и инквизицией.

«Я должен на него посмотреть», — думал Вивьен, чувствуя, как в его душе клокочет чернильно-черная ярость, сдержать которую всегда было так трудно. — «Должен заглянуть ему в глаза, должен понять, должен сделать выбор».

Встретиться с Анселем удалось не сразу после возвращения. Некоторое время он не появлялся в отделении инквизиции, да и работы у Вивьена и Ренара оказалось слишком много. На фехтовальные занятия, в которых они оба поднаторели, попросту не оставалось времени.

Лишь в середине осени 1355 года молодые инквизиторы сумели встретиться со своим учителем.

Заметив Анселя, Вивьен почувствовал в груди неприятную, тянущую боль. Учитель явился все в тех же черных одеждах, на лице его застыло привычное спокойствие и это несгибаемое, ему одному свойственное праведное смирение. Но при этом — будь она неладна! — в его глазах блеснула искренняя радость при виде учеников. Весь его вид словно говорил: «как же я скучал!», и это было невыносимо. Вивьен прекрасно знал, что чувства Анселя искренны. Если рассматривать идеологию катаров и ту острую ей приверженность, о которой поведала Жозефина Байль, Ансель вообще никогда не лгал. Он мог говорить уклончиво и обозначать лишь часть правды, но врать — особенно в том, что касалось любви и дружбы — он бы никогда не стал.

Быстро поздоровавшись с Ренаром, Ансель надолго задержал взгляд на Вивьене. Он не спешил приближаться, держался на расстоянии и изучающе смотрел на ученика. Вивьен также не торопился подходить к нему. Зрительный контакт он выерживал не без труда, пытаясь разграничить в своем разуме «Анселя-друга» и «Анселя-преступника».

Где проходила эта граница? Существовала ли она? Чем дольше Вивьен размышлял об этом, тем сильнее укреплялся в мысли, что ее не было.

Наконец, Ансель сделал несколько шагов к ученику, а затем, помедлив, заключил того в крепкие объятия.

— Вивьен, — тихим, приглушенным голосом произнес он. — С возвращением тебя, мой друг. Знаю, ты вернулся уже давно, но я не имел возможности отметить это прежде. Я очень рад, что ты в порядке. — Он отстранился, оставив одну руку на плече ученика. — Это было рискованно — отправляться в путь в такое неспокойное время, но, вижу, Господь благословил твое путешествие.

Вивьен заставил себя улыбнуться.

— Да, — кивнул он. — Его милостью я добрался домой в целости.

— Как путешествие в Клюни? — с искренним участием поинтересовался Ансель. Вивьен помрачнел.

— Не так хорошо, как хотелось бы.

— О… — Ансель сочувственно сдвинул брови, убирая руку с плеча ученика. — Мне очень жаль, Вивьен.

— Да. Мне тоже.

Заметив, что ученик бросает короткий взгляд на Ренара, Ансель снисходительно улыбнулся и склонил голову.

— Твое недовольство вызвано моей осведомленностью?

Ренар, услышав это, укоризненно прищурился, глядя на Вивьена.

— Ты не говорил держать твою поездку в тайне, — заметил он. — Но если на то пошло, я о ней не болтал.

Вивьен испытующе посмотрел на Анселя, и тот, понимающе кивнув, предпочел объясниться:

— Прости мне мое любопытство. Знаю, поездка в Клюни была для тебя личным и важным делом. Но я поинтересовался ею лишь потому, что не мог не заметить твоего отсутствия на занятиях. Мне рассказал епископ Лоран, когда я осведомился у него лично о состоянии твоего здоровья. Я подумал, что ты мог захворать, и готов был помочь всем, что было в моих силах. Его Преосвященство поведал мне, что ты отсутствуешь по другой причине.

Вивьен вздохнул.

— Ты переоцениваешь мое недовольство, Ансель. — Он попытался улыбнуться. — Твой вопрос о Клюни вызвал неприятное воспоминание, не более того. Мне кажется, не стоит заострять на этом внимание и отнимать время у занятия.

Эта идея была встречена согласием.

За время тренировки Вивьен почти забыл о том, что услышал в Каркассоне. История катарских домов в Нижнем Городе сейчас казалась ему лишь дурным сном, а Ансель де Кутт — его друг и учитель — был реальным человеком, по которому Вивьен по-настоящему скучал все это время.

«Он еретик», — тревожно прозвучало в голове Вивьена. Мысль заставила его на миг потерять контроль и позволила Анселю сбить его с ног умелой подсечкой. Он тут же подал поверженному противнику руку и улыбнулся.

— Не отвлекайся, — поддразнил он.

Вивьен несколько мгновений медлил, прежде чем взяться за протянутую руку.

«Я не смогу! Господи, смилуйся и прости меня, я не смогу сдать его Лорану!» — отчаянно подумал он. Однако развивать эту мысль в пылу схватки было сложно, и Вивьен решил оставить ее на время.

Теперь, когда оба ученика Анселя стали неплохими бойцами, тренировочные схватки стали более ожесточенными, приближенными к реальным. Ренар почти не путался в сутане, а Вивьен не пытался перехватить меч неподобающим образом. Их техника все еще уступала многолетней практике Анселя, однако теперь после занятий их учитель изрядно уставал и, казалось, только и ждал того момента, когда они — в случае, если у юных инквизиторов выдастся пара свободных часов — проведут время за совместным отдыхом, предавшись беседам в таверне неподалеку.

Однако сегодня времени на отлучки не было.

Заложив меч за пояс, Вивьен — на этот раз искренне — улыбнулся Анселю.

— Ты надолго в Руане? Или снова почти сразу вернешься в Кантелё? Твой ученик, надо думать, недоволен твоими частыми поездками сюда.

— Я думал позволить себе провести здесь хотя бы пару дней. Я приезжаю в Руан не такие часто, как хотелось бы. Но граф и графиня де’Кантелё искренне жаждут моего возвращения каждый раз — их сын отличается крутым нравом, и мало у кого находится достаточно сил и терпения, чтобы управиться с ним.

Вивьен понимающе кивнул.

— Ясно. А где ты остановился?

— Я еще не определился с местом, — признался Ансель.

— Насколько я знаю, на постоялом дворе, где живу я, сейчас есть комнаты. И цена сходная. Можешь поселиться там — думаю, там тебе будет удобно. Не графские владения, конечно, но…

— Я не притязателен, мой друг, мне не требуются королевские хоромы. — Ансель благодарно улыбнулся. — Спасибо, что навел на мысль. Думаю, я последую твоему совету.

Вивьен отозвался лишь коротким кивком.

* * *

Вернувшись со службы к вечеру, Вивьен всеми силами попытался не наткнуться на Анселя. Ему требовалось время обдумать свои смешанные чувства и прийти к решению, которое могло спасти или отнять жизнь его близкого человека.

В своей комнате на постоялом дворе Вивьен долго не мог уснуть, и сегодня бессонница нимало не удивляла его. Он вставал с постели, расхаживал из стороны в сторону, пытался взвешивать аргументы, отрешившись от личных чувств, но так и не мог прийти к окончательному выводу, и это злило его больше всего.

«Будь таких инквизиторов, как ты, хотя бы по одному в каждом городе Франции… многих костров удалось бы избежать».

— Дьявол! — в сердцах выругался Вивьен, стукнув кулаками по столу. Он бросил обессиленный взгляд на книги по сарацинской культуре, которые никогда не нашел бы без помощи Анселя.

Глубоко вздохнув, Вивьен оделся и вышел на улицу. Говорят, свежий воздух способен привести мысли в порядок, но вовсе не на свежесть ночи возлагал свои надежды молодой инквизитор. Он догадывался, что сегодня сон не идет еще к одному человеку.

Ансель стоял у ограды постоялого двора и созерцал ночное небо. Если он и услышал, что к нему кто-то приближается, то виду решил не подавать. Вивьен остановился на расстоянии трех шагов от учителя и заговорил, не дожидаясь, пока тот к нему повернется.

— Я знал, что найду тебя здесь, — сказал он, и голос его прозвучал мрачнее, чем ему хотелось бы.

— Я тоже предполагал, что ты меня найдешь, — смиренно кивнул Ансель, поворачиваясь. — Учитывая твои проблемы со сном, то, что ты появишься здесь, было ожидаемо.

— Проблемы со сном, — невесело усмехнулся Вивьен. — Ты не устанешь говорить о них, да?

— Не устану, — качнул головой Ансель. — Они меня беспокоят.

— Я к ним привык.

— Нет, не привык, — нахмурился Ансель. — Тебе тяжело, и я это вижу. Хотел бы я помочь, но, к сожалению, не представляю, как это можно сделать.

Вивьен закатил глаза и устало вздохнул. Это — совершенно не то, о чем он хотел поговорить.

— Если знал, что я не сплю, отчего не зашел сам?

— Памятуя все о тех же проблемах со сном, я решил, что ночь для тебя время весьма деликатное, и в случае, если ты все же победишь бессонницу, навязывать тебе свое общество будет дурным тоном.

Вивьен криво ухмыльнулся. Казалось, Ансель оттачивал и взвешивал каждое свое слово. Он никому не доверял — особенно после того, что произошло в Каркассоне. И ведь даже при этом недоверии держался дружественно и, похоже, действительно беспокоился о бессоннице своего ученика.

— Пройдемся, Ансель? — предложил Вивьен. Он не хотел, чтобы их разговор состоялся так близко к постоялому двору.

— Почему бы и нет, — отозвался тот.

Они медленно направились в сторону Нотр-Дам-де-Руан по пустынным ночным улицам. Удалившись на достаточное расстояние от постоялого двора, Вивьен нарушил молчание:

— Скажи, Ансель, каково это было — покидать родные края, сбегая от чумы?

Ансель понимающе улыбнулся.

— Таким образом ты пытаешься поговорить со мной о том, как поступил твой отец? — вопросом на вопрос ответил он. — Если так, тебе вовсе не обязательно плавно подводить к этому разговор, ты можешь спросить моего мнения прямо.

— Пока что я задал вопрос, на который ты так и не ответил, — хмыкнул Вивьен. — Так каково было сбегать? Как чума пришла в Кутт? Кто был первым зараженным? Как ты понял, что пора спасаться и бросать родные края? Кто из твоих родных пал первой жертвой?

Ансель прерывисто вздохнул. Ему потребовалось несколько долгих мгновений, чтобы собраться с мыслями.

— Вивьен, мор, он… везде одинаков, — нервно отозвался он. — И везде ужасен. Многие люди бегут от него, завидев на своих односельчанах первые признаки бубонов, и думают, что бегство поможет им спастись. Но помогает оно не всем, потому что в конечном итоге все оказывается в руках Господа. Видимо, когда родные края покидал я, Всевышний решил, что я заслуживаю избежать участи, постигшей моих родных.

Лицо Вивьена исказилось в нехорошей усмешке.

— И снова — ты не ответил ни на один из моих вопросов.

Ансель опустил взгляд, губы его сжались в тонкую линию.

— Кто из твоих родных заболел первым? — Вивьен развел руками. — Я вот, к примеру, даже этого не знаю. Когда чума пришла в Монмен, я был в Сент-Уэне. А ты, должно быть, видел, как заболели твои родные. Как это было?

Ансель нахмурился.

— Отчего такие вопросы?

— Любопытство, — ухмыльнулся Вивьен. — Ты никогда не рассказывал о себе, а я называю тебя своим другом. Вот и решил спросить.

— И из всех интересующих тебя тем ты решил выбрать эту?

— Ты прав, тема мрачная. Может, тогда поговорим о женщинах? — хмыкнул Вивьен. — Или эту тему ты не любишь еще больше?

Ансель заметно напрягся.

— Я… — он качнул головой, — я не особенно влюбчив.

— Но ты ведь любил кого-то хоть когда-нибудь?

Несколько мгновений Ансель медлил.

— Да. — Ответ вышел сдавленным и приглушенным. — В юности я был влюблен в одну девушку. Но, — Ансель покачал головой, — она не смогла принять моих чувств такими, какими они были.

— Почему?

Ансель тяжелым взглядом уставился на Нотр-Дам-де-Руан.

— У нас вышла большая ссора, после которой продолжение какого-либо общения было невозможно. С тех пор мы больше не виделись.

— Она осталась в Кутте во время чумы? — прищурился Вивьен.

Ансель вздохнул.

— Я не справлялся о ее судьбе, и сейчас, когда ты спрашиваешь об этом, я чувствую свою вину за излишнюю холодность.

— Что между вами произошло?

— Она… — он замялся. — Она предала меня. А я не оправдал ее ожиданий. — На губах его появилась нервная улыбка. — Вот, что бывает, когда между людьми возникает непонимание.

— Предала, — повторил Вивьен задумчиво. — Сильное слово. Ссора должна была быть очень жестокой, раз ты так говоришь.

Ансель передернул плечами.

— Таковой она и была. Очень жестокой.

— Что ты имеешь в виду под этим? Ты ее ударил?

— Боже, нет! — возмущенно воскликнул Ансель. — Я бы никогда…

Однако рука его сжалась в кулак, а в глазах вспыхнуло пламя прежней обиды. Теперь Вивьен понимал его позиции. Понимал, что именно чувствовал Ансель Асье в тот день, когда Люси Байль попросила его встретиться на другой стороне реки Од.

— Странное это место — Кутт, — непринужденно заговорил Вивьен. — По твоим словам складывается впечатление, что поселение было небольшим. Однако оно своими размерами легко позволило тебе много лет — с юности — ничего не знать о судьбе девушки, которая, получается, жила с тобой по соседству. Что же это за городок такой?

— На сегодняшний день я не уверен, что такое место есть, я говорил об этом не раз. — Ансель с жаром посмотрел на молодого инквизитора. — Вивьен, к чему ты задаешь мне все эти вопросы? Это допрос?

— Это простой разговор. Неужели ты считаешь, что инквизитор умеет только допрашивать?

Ансель нервно перебрал пальцами.

— Если это не допрос, то напомню тебе: твои вопросы затрагивают довольно болезненный период моей жизни, поэтому я не очень хочу о нем говорить. Ты ведь сам только что вернулся из Клюни, потеряв последнюю надежду на то, что кто-то из твоих родственников мог остаться жив. Ты должен понимать, каково это!

Вивьен остановился. Ансель сделал еще несколько шагов и также замер, обернувшись. В глазах Вивьена зажегся нехороший огонек.

— Я ненавидел своего отца за жестокость, которую он проявлял по отношению ко мне в детстве. Многих детей секут за непослушание, но Робер Колер расстарался на славу. Пару раз все думали, он убьет меня. Я узнал, что такое пытка гораздо раньше, чем впервые увидел допросную комнату. А потом отец отдал меня в монастырь ради спасения собственной шкуры. Я желал ему смерти, и она явилась за ним в 1348 году, когда в окрестности пришла чума, — холодно проговорил он.

В темноте было плохо видно лицо Анселя, но Вивьену показалось, что оно резко побледнело.

— Ты… отлучался не для того, чтобы идти по следу отца…

— Не для того. — Вивьен пристально посмотрел на него. — Я вел одно дело по своей личной инициативе. Разговаривал со свидетелями и нашел то, что искал.

— Что же ты искал?

— Ересь.

Это слово повисло в воздухе. Казалось, все звуки вокруг смолкли, оставив после себя лишь томительное напряжение.

— В… Клюни? — с трудом выдавил из себя Ансель. Вивьен вздохнул.

— Нет. В Каркассоне. В Нижнем Городе двадцать семь лет тому назад произошла одна история, в которой были замешаны люди Бенедикта XII. Тогда он был известен под именем Жака Фурнье. Инквизитора. По доносу одного из своих шпионов Фурнье приказал арестовать катаров, скрывавшихся в Каркассоне. Их было несколько семей. Дома были разрушены, а сами еретики сожжены на Sermo Generalis.

Ансель вздрогнул, не сумев совладать с собой. Вивьен продолжал:

— Свидетелей той истории почти не осталось. Зато осталась в живых мать одной девушки. Жозефина Байль. Она поведала мне то, что услышала, стоя под дверью, пока ее дочь Люси исповедовалась перед смертью приходскому священнику. — Он прищурился. — Что скажете, господин Ансель Асье? Мы можем перестать ходить вокруг да около?

Ансель сокрушенно опустил голову. Плечи его поникли, лицо словно осунулось и стало казаться на несколько лет старше.

Тягостное молчание окутало улицу своим мороком. Прошло явно больше минуты, прежде чем Ансель сумел выдавить из себя хоть слово.

— Давно ты догадался?

— Не так давно, как должен был, — нахмурился Вивьен.

Ансель сглотнул тяжелый ком, сковавший горло.

— Значит, вот, как все кончится, — тихо произнес он, печально усмехнувшись. — Зачем же ты устроил этот показной расспрос вместо того, чтобы предъявить мне прямое обвинение? — Он нашел в себе силы посмотреть Вивьену в глаза. Похоже, сейчас он чувствовал, что его снова предают. Что еще один человек, которого он подпустил к своей душе, готов во имя своих убеждений предать его суровым истязаниям в застенках инквизиции.

Вивьен изучающе склонил голову набок и усмехнулся.

— Хотел подвести к тому, чтобы ты кое-что узнал об этой истории. Люси Байль, — он покачал головой, — не понимала тебя. Как выяснилось из рассказа ее матери, для нее твое веское «нет» любому телесному проявлению любви означало «да, но потом». Она об этом искренне мечтала. Она любила тебя, как умела любить обычная девочка ее возраста, не выращенная в традициях твоего учения. Я сейчас не стану рассуждать о том, что есть истинный грех и насколько чисты или грязны были помыслы каждого из вас. Важно то, что Люси Байль просто не умела любить иначе. Когда ее надежды рухнули, она почувствовала себя отверженной и не могла справиться со своим горем. Единственным, с кем она была достаточно близка, чтобы доверить ему свою печаль, был ее дядя Арно — тайный осведомитель Жака Фурнье, который помог ему арестовать Гийома Белибаста. Думаю, об этом деле ты слышал.

Ансель резко выдохнул.

— Понимаешь теперь? — хмыкнул Вивьен. — Разумеется, осведомители инквизиции никогда не заявляют о том, на кого они работают, иначе сама эта работа не имела бы смысла. Люси не знала, кем был ее дядя. Для нее он был лишь родственником, которому она доверяла. Подслушав разговор с кем-то из людей Фурнье, она тут же поняла, что должна оградить тебя от участи, уготованной остальным приверженцам твоей веры. Но она знала, что не сможет спасти от нее всех твоих родных. Даже если б она это сделала, по вашему следу отправили бы людей. Скрываться целой общиной было бы решительно невозможно, но у тебя одного — он кивнул, — шанс был. Поэтому она попросила тебя о той встрече. Она рассказывала об этом исповеднику перед смертью, поэтому она не стала бы врать. Что до ее расчета, то, как видишь, он оправдался: ты выжил, ты продолжаешь исповедовать свое учение, и никто долгое время даже не догадывался о твоих воззрениях.

— Люси… — опуская глаза, прошептал Ансель.

— Да, она предала тебя, несомненно. Но она сделала это ненамеренно. И попыталась исправить все, как могла. — Вивьен хмыкнул. — А ты, надо думать, решил, что так она попыталась спасти тебя от ереси?

Теперь лицо Анселя было белым, как известка.

— Я…

— Ты чувствовал себя обманутым, преданным. Ты потерял все, что у тебя было. Ты ненавидел ее за то, что она сделала. Хотя бы самому себе признайся — ненавидел. Поэтому и оставил ее там, не обернувшись.

Ансель сжал руки в кулаки.

— Ты говоришь, она рассказа все это перед смертью. Как… как она умерла? — с трудом выдавил он. — Чума?

— Нет, — Вивьен скорбно покачал головой. — Она перестала есть, спать, пить и, в конце концов, угасла. Почти сразу после того, как ты ушел.

Резко выдохнув, Ансель покривился, словно от боли, и приложил руку к груди, слегка пошатнувшись. Пальцы его с силой вцепились в простую черную рубаху, дыхание вырывалось из груди прерывисто, словно горло что-то сдавило.

— Боже… — прошептал он. — Боже…

Несколько мгновений ушло на то, чтобы овладеть собой. Теперь Ансель казался уставшим и обессиленным. Он смотрел на Вивьена почти умоляюще.

— Ты сказал все это, чтобы я признался тебе вслух? — болезненно произнес он. — Чтобы арестовать меня?

Вивьен вздохнул.

— В сложившейся ситуации мы действительно должны говорить в другом месте и гораздо жестче, — кивнул он. — Но, видит Бог, я этого не хочу.

Глаза Анселя сокрушенно закрылись. Казалось, он даже хотел, чтобы его арестовали. Вивьен внимательно следил за его тяжелым раскаянием и понимал: для этого человека потеряно не все. Можно помочь ему отречься от ереси. Не сразу и не быстро, но он оставит свои губительные воззрения добровольно. Раз и навсегда. Этого можно было добиться, не проливая ни капли крови. Вивьен видел это, как если бы все уже случилось.

Слова Анселя вырвали его из столь привлекательного будущего.

— Это твой долг, — надтреснуто произнес он.

— Да, — кивнул Вивьен.

— Ты… его исполнишь?

— Нет.

Ансель открыл глаза и недоверчиво воззрился на Вивьена.

— Что?

— Ты меня слышал. Еретик или нет, — он качнул головой, — ты дорог мне, Ансель. Я ведь говорил: кроме Ренара, ты мой единственный друг.

Ансель едва не потерял дар речи.

— Ты… ты предашь Господа ради меня?

Вивьен усмехнулся.

— Я предам инквизицию ради тебя. Это другое.

— Но я…

— Я предам Господа, если предам совесть. Я предам совесть, если предам друга. А если предам инквизицию, я просто, — он пожал плечами, — нарушу правила. Видишь разницу?

Ансель опустил голову.

— Я… того не стою, Вивьен.

— Это мне решать.

— Но ты ведь подвергнешь себя опасности.

— Что ж, значит, это достойный повод, — усмехнулся Вивьен. — Вот, как мы поступим: я и дальше буду делать вид, что ни о чем не знаю. Моя легенда о путешествии в Клюни остается правдой для всех, кроме тебя. Все может остаться по-прежнему. И, если ты не наделаешь глупостей, то сможешь и дальше скрываться под самым носом у инквизиции. Если же ты подставишься, — Вивьен покачал головой, — мне придется вести себя так, как предписывает мое положение. Надеюсь, ты это понимаешь.

— А если тебя спросят прямо?

Вивьен усмехнулся.

— В этом большая разница между тобой и мной: я могу солгать, глядя прямо в глаза вопрошающему.

Ансель зажмурился, словно пытался не дать себе заплакать, и сердечно обнял Вивьена.

— Ты великий человек, Вивьен Колер.

— Дай Бог, чтобы никому и никогда не пришлось об этом узнать.

* * *

Кантелё, Франция

Год 1356 от Рождества Христова.

Гийом де’Кантелё стоял посреди комнаты, выделявшейся на фоне всех остальных в графском особняке. Выбеленные стены, серый каменный пол, несколько скамеек, высокая подставка для книги напротив них, пара десятков белых свечей, аккуратно расставленных рядами по углам…. Убранство этой удлиненной комнаты создавало ощущение ее нереальности. Она будто была лишь чертежом, наброском художника, но никак не настоящим помещением, по которому может пройтись живой человек. Казалось, все цвета, кроме черного, белого и серого, остались за пределами этого причудливого пространства. Даже пламя свечей не выглядело теплым.

Гийом неспешно прошелся по комнате и замер напротив свечей.

«А ведь белые дороже», — снисходительно улыбнулся он и быстро провел рукой сквозь пламя нескольких свечей сразу, не обжегшись. Маленькие огоньки всколыхнулись вслед за его движением, но вновь замерли, погрузившись в царившее здесь спокойствие. — «Мы считаем себя скромнее католиков. А ведь они используют обычные восковые свечи. Забавно».

Как ни странно, эта мысль не вызвала привычного возмущения или мучительного желания немедленно разобраться в противоречии. Она вообще не вызвала ничего, кроме усмешки.

«Неужто я перестал чувствовать эту боль? Видит Бог, я по ней почти соскучился! И когда только успел?»

Ответ на этот вопрос Гийом прекрасно знал и был твердо убежден, что заслужил то умиротворенное, в котором теперь пребывал.

Воистину, недавно отступившая с земель Франции долгая зима по праву заслужила титул самого неприятного периода его жизни. К мучившим Гийома вопросам, приносившим страдания разуму и сердцу, прибавились страдания телесные. Нескончаемый пост, который в зимнее время стал еще строже, теперь не только отнимал физические силы — он не давал согреться. Неделю за неделей Гийом не находил тепла даже в собственной спальне и по ночам, укутавшись в тяжелые теплые одеяла, тратил остатки сил на нескончаемую дрожь. Первое время он даже не понимал, отчего чувствует себя таким больным и истощенным. Состояние его притом ухудшалось день ото дня. Во время тренировок, когда ослабшие мышцы не могли удержать тяжелый меч, Гийом скрипел зубами в приступах бессильной злобы, не понимая, как Ансель, живущий в точно таких же условиях, умудряется сохранять свое телесное и духовное состояние столь крепким. Тот отвечал лишь, что и к посту, и к прочим ограничениям стоит подходить с умом, участливо интересовался, что беспокоит графа, и уверял, что постарается ответить на все его вопросы и помочь, чем сможет.

Гийом верил ему, но не задавал вопросов. Сомнения, терзавшие его душу, казались ему предательством по отношению ко всем, чье мнение они затрагивали. Телесную же слабость он считал жалкой и не заслуживающей прощения, и оттого никому старался о ней не говорить. Однако в его жизни был человек, скрывать свое состояние от которого у него не получалось, на какие бы ухищрения он ни шел.

Элиза.

Беспокойство, которое Гийом каждый раз видел в ее глазах, и раздражало его, и наполняло его сердце теплом. Но это тепло, как ни странно, влекло за собой новую волну душевной боли. Это мучило его, но он не мог обратиться за помощью.

«Жалкий. Слабый. Ничтожный. Ты не должен позволять кому-либо узнать, что в глубине души ты мыслишь, как терзаемая чувствами барышня!» — ругал он себя.

Гийом отвлекался на других девушек, не запоминая ни их имен, ни даже лиц. Он бывал с ними груб, требователен и порою жесток, но ни одна не осмелилась сопротивляться ему или осудить его. Ни одна не могла показать, что он не получит того удовлетворения, которого ищет. Гийома терзала мысль, отчего же тогда он не может остановиться, отчего так страстно пытается заполнить ту пустоту, которую может заполнить лишь Элиза. Он думал о ней, думал постоянно — ворочаясь ночами в постели, мучимый кошмарами или бессонницей и лелеющий надежду, что рано или поздно она окажется рядом. Не успев удалиться в дальние закоулки разума, мысли об Элизе возвращались вновь. Гийом не мог подавить те страстные образы, которые приходили к нему и искушали его. В глубине души он искренне не желал, чтобы они уходили, и одновременно боялся, что они никогда не оставят его.

«Повод… условность, оскорбляющая чистоту истинного чувства! Разве могу я причинить ей подобное зло? Разве должен добрый христианин так мыслить? Отчего же я…»

Мысли прерывались тихим страдальческим стоном, заглушенным подушкой. Гийом корил себя за это, но ему казалось, что его муки страшнее тех пыток инквизиции, о которых когда-то с ужасом упоминал Ансель.

«Словно демоны изо всех сил пытаются совратить меня. Разорвать меня изнутри. Я не должен им поддаваться», — изнывая, вновь и вновь думал юноша и старался спасаться молитвами, которые не помогали.

Несколько раз он срывался и обнаруживал себя с опустошенными кубками из-под вина в руках, а затем выслушивал рассказы о том, что натворил и кого на этот раз обидел. После таких рассказов по спине Гийома каждый раз пробегал холодок. В его памяти частенько оставались воспоминания о том, куда он ходил и что делал, но он не помнил, когда успевал оскорблять людей. Словно, когда разум его был затуманен, сидящий внутри демон нашептывал ему самые злые, самые обидные и жестокие слова, которые можно было сказать конкретному человеку, и заставлял произнести их с непоколебимой уверенностью.

Один раз он не запомнил, как обидел Элизу. Помнил лишь, что сказал какую-то колкость, и девушка убежала, не попрощавшись. Почувствовав, что что-то не так, Гийом беспомощно пришел к ней, желая мира. Он не выдержал бы, если б потерял ее.

Глядя на обессиленного и пристыженного графа, лицо которого теперь напоминало кожаную маску натянутую на череп, Элиза согласилась выслушать его и, когда он сказал, что не помнит тех грубостей, что наговорил ей, она — милостью Божией — поверила.

— Что я сказал тебе? — сокрушенно спросил Гийом. — Прошу, помоги мне вспомнить, я ведь был не в себе!

Элиза вздохнула, подавив неприязнь.

— Ты сказал, что мы никогда не сможем близко общаться, потому что я ведьма, и то, во что я верю — ересь. Что по правилам ты должен был бы сдать меня инквизиции, и то, что ты не делаешь этого — милость, которую я должна ценить, а не возмущаться возникающими противоречиями, и не рассчитывать ни на что большее.

Гийом слушал ее с искренним ужасом. Даже в пересказе он понимал, что эти слова причиняют Элизе боль.

— Я… такое сказал? — беспомощно переспросил он.

— В точности, — поморщилась Элиза.

— Если я еще хоть раз скажу тебе что-то подобное, можешь отвесить мне звонкую оплеуху! — с жаром произнес Гийом, попытавшись слабо улыбнуться. — Знай, что я никогда, слышишь, никогда не стал бы даже думать ни о чем таком!

На его счастье, Элиза пошла на мировую. Опасаясь наговорить очередных гадостей, Гийом поспешил уйти.

«Но почему я это сказал?» — в ужасе продолжал думать он. — «Потому что это… правда?» — Несмотря на отвращение, которое вызывали у него эти колкие слова, он попытался честно спросить себя об этом, и понял: — «Нет! Это не правда! А что же тогда?» — Он крепко задумался. — «Это… искаженная правда!» — А затем на него снизошло озарение: — «Это просто то, чего она боится!»

Так странно! Неужто это значило, что он может уловить чужой страх, и что-то внутри подталкивает его облечь этот страх в колкие слова? Почему?

Гийом недоумевал, однако, зная об этой особенности, дал себе слово впредь следить за языком.

За несколько зимних месяцев он успел привыкнуть к странностям.

Весна же принесла перемены во Францию, и перемены эти не обошли стороной небольшое графство Кантелё близ нормандского города Руана. Ввиду вновь развернувшихся военных действий между Англией и Францией, король призывал на службу крупных землевладельцев, и всех, кто обладал достаточно высокими дворянскими титулами. Пока что лишь для обсуждений планов и оценки расстановки сил, но не было никакой гарантии, что неожиданно не начнутся бои в северных регионах и не придется немедленно перейти от рассуждений к действиям.

Земли семейства Кантелё находились в прямом подчинении у короля Иоанна, и избежать этой повинности было невозможно. Когда весть об этом дошла до графства, Гийом попросился ехать вместе с отцом — а то и вместо него. Однако и старший граф, и графиня, и сам Гийом понимали, что благородное намеренье останется лишь намереньем. Брать с собой в подобную поездку молодого человека, не обладающего ни дипломатическим, ни военным опытом, было бы неразумно. Как неразумно было бы и отправлять на войну единственного наследника целой семьи, рискуя навсегда оборвать род, а принадлежащие ей земли — оставить без управления.

Стоя у ворот и обнимая мать, тихо плачущую и машущую вслед уезжающему в сопровождении свиты супругу, Гийом де'Кантелё сам не понимал, грустит или радуется — ведь у него находились причины и для того, и для другого.

Отныне он стал хозяином своей земли.

Помолившись о благополучии отца и о его успешном возвращении домой, Гийом с внезапной собранностью взялся за исполнение свалившихся на него обязанностей, словно они были для него не бременем, а сбывшимся желанием.

Повергнув в легкое недоумение всех свидетелей происходящего, Гийом созвал в главную залу особняка не только управляющего, но и старост нескольких находящихся в его подчинении деревень. Вместе с тем он вызвал наиболее богатых крестьян и ремесленников, а также всех, кто имел отношение к ведению хозяйства непосредственно в особняке.

Предложив скромное угощение собравшимся, граф встал на видном месте посреди залы и сообщил:

— Как все присутствующие уже догадались, на время отсутствия моего отца власть здесь осуществляю я. Если вам кажется, что в силу юного возраста я недостаточно подготовлен, чтобы управлять землей, я выслушаю ваши замечания. Те, что сочту заслуживающими внимания, приму к сведенью. — Он оглядел цепким испытующим взглядом присутствующих. Никто не спешил высказаться.

Гийом с трудом удержал просящуюся на лицо улыбку и сумел остаться предельно серьезным.

— Возражений нет? Чудесно, — деловито кивнул он. — А теперь я хочу, чтобы вы все по очереди рассказали мне о положении дел на своих вотчинах. Будь то жизнь целой деревни или одной кузнечной мастерской, я хочу быть в курсе. Проходят те времена, когда люди полностью зависели от хозяев земель, на которых они живут. Вы — живой тому пример. Многие из вас платят за землю деньгами, а не отдают оброк. Если так будет продолжаться — а мне что-то подсказывает, что будет, и не только в моем графстве — такие, как я, рано или поздно превратятся из господ в обычных работодателей. Я вижу, что многое к тому идет, и хочу, чтобы работать на меня было для вас выгодно. Чтобы вы подчинялись мне не только потому, что обязаны, а потому что это целесообразно. Для этого мне нужно вникнуть во все, что здесь творится. Я смогу быть посредником в ваших делах и помогать, а не только забирать. Я хочу, чтобы эта земля процветала. И мы сможем достичь этого вместе.

В зале на некоторое время воцарилась гробовая тишина.

— Ваше сиятельство, если позволите, — управляющий окликнул графа, и тот перевел на него взгляд, полный вежливой заинтересованности и готовности слушать, — вам вовсе не обязательно утруждаться и вникать во всё происходящее на ваших землях. Это отнимет слишком много сил и внимания. Я бы мог взять на себя часть этих обязанностей и предоставить отчет…

— Ценю ваше желание помочь, однако я хочу вникнуть. — Гийом вновь окинул взглядом собравшихся, глаза его азартно блеснули. Он выдержал паузу и особенно выделил свои следующие слова: — Во всё, что происходит на моих землях.

Разговоры, отчеты и обсуждения заняли весь день, и граф вышел из залы, распустив своих подчиненных, уже глубоким вечером. Он чувствовал себя совершенно измотанным, но внезапно — впервые за несколько месяцев — довольным собой и даже счастливым. Прислушавшись к своим мыслям, он обнаружил, что сознание его занято лишь делами, а на месте мучивших его долгое время размышлений образовалась блаженная пустота.

В легком и приподнятом настроении он направился к себе в комнату, надеясь на заслуженный отдых, однако почти сразу остановился, увидев в полумраке коридора, в котором слуги пока не успели зажечь светильники, знакомый силуэт.

— Ансель! Какая удача, что ты здесь! — воодушевленно обратился Гийом к учителю. — Ты только вернулся из Руана, верно? Мне как раз есть, что тебе сказать. Я…

— Прекрасная речь, ваше сиятельство, — перебил его Ансель, едва заметно улыбнувшись.

— Спасибо. Вообще-то, я учился риторике, и, если у меня не было повода примени… — Он осекся на полуслове и прищурился, чуть склонив голову и изучающе уставившись на Анселя. — Погоди, ты что, был на собрании? Я тебя не видел!

— Я просто не хотел отвлекать своим присутствием.

— Ты что, был там все время?

— Я был там... достаточно, — смиренно кивнул Ансель.

Гийом вздернул подбородок. Эта манера учителя с первого дня знакомства вызывала в нем одновременно недоумение и восхищение. Поймав себя на этой смеси чувств, Гийом улыбнулся и качнул головой.

— Я считал себя внимательным. А скрытного Анселя де Кутта, выходит, не заметил.

Ансель ничего не сказал, лишь небрежно передернул плечами.

— Что ж, значит, мне не придется тебе ничего пересказывать. Тем лучше! — продолжил Гийом. — Я вот о чем хотел поговорить: боюсь, на несколько недель придется прервать тренировки, поскольку у меня не будет на них времени. Либо я буду валиться лицом в грязь. Во всех смыслах. — Он снова хмыкнул, в очередной раз подивившись своему непривычно приподнятому настроению, в котором ему показались забавными даже прогнозы собственных неудач. — Но это ненадолго, имей в виду! Скоро я привыкну, и тогда... К тому же, у меня есть еще несколько идей!

— Ненадолго... — Ансель посмотрел на ученика, задумчиво повторив за ним. — Что ж...

Едва ли не впервые на памяти Гийома Ансель замолк на полуслове и предпочел не договаривать, хотя, по обыкновению, он либо выдвинул бы взвешенный контраргумент, либо выдал лаконичное обоснование правоты своего ученика.Гийом взглянул на него с подозрением.

— Что? — с вызовом спросил он. — Ты мне не веришь?

— Верю, — улыбчиво покачал головой Ансель. — Просто стараюсь привыкнуть к новостям. Четыре года назад я пришел сюда учить фехтованию мальчика, а теперь чувствую себя немного странно, понимая, что ты — не «мальчик», а граф де'Кантелё. Полноправный хозяин своей земли.

Гийом понимающе фыркнул.

— Думаешь, меня так увлечет управление землей, что я позабуду обо всем остальном? Потому что я мечтал об этом всю жизнь? Не скрою, я действительно мечтал об этом. Но брось, Ансель! Ты, что, подумал, я выгоню тебя, потому что на некоторое время перестану учиться фехтованию? — Он усмехнулся. — Нет уж, мне еще многому нужно будет научиться! К тому же идет война. Когда совершенствовать воинские навыки, если не сейчас? Да и, — граф стал чуть задумчивей, — строительство той… ну, ты знаешь, комнаты для… добрых христиан закончили только что. Так что тебе еще многому предстоит меня научить. Раз уж начал. Или бросишь дело на полпути?

Ансель некоторое время молча смотрел на него, будто пытаясь найти подвох в его речах, затем хмыкнул.

— Не брошу, — вздохнул он, встрепенувшись. — Прости, что поддался унынию. — На его лице вновь появилась слабая улыбка. — Не скрою, я уже начал размышлять, где еще мог бы поселиться, чтобы не стеснять здесь никого своим бессмысленным присутствием.

— Подумывал перебраться в Руан? — ядовито усмехнулся Гийом. — Поближе к своим ученикам-инквизиторам? Воистину, я еще не видел человека, который бы так пекся о чужом удобстве: им действительно будет проще арестовать тебя прямо в Руане, а не ехать для этого в Кантелё.

Ансель недовольно нахмурился. Слова ученика задели его — спасла лишь мысль о Вивьене Колере, который до сих пор свято блюл свое обещание.

Заметив, что учитель погрузился в свои раздумья, Гийом примирительно кивнул.

— Ладно, я знаю, ты со мной не согласен, — усмехнулся он. — Ну и черт с ним! Говоришь, что поддался унынию? Так вот бросай ты это дело, вот, что я тебе скажу! — Он закатил глаза, произнеся последние слова тоном сварливого старца, заставив Анселя улыбнуться. — У меня тут есть еще несколько идей, о которых я упоминал. Знаешь, я собираюсь, — он чуть помедлил, — перестроить и укрепить дом и некоторые близлежащие территории. Я хочу замок. — Это громкое заявление прозвучало на удивление спокойно, заставив Анселя искренне изумиться. — Нормальные крепостные стены, а не это недоразумение, через которое лестницу перекинуть — и готово. Донжон с толстыми стенами, а не как у нас. Я не знаю, о чем думали, когда строили это здание. В общем, много чего предстоит сделать. — Гийом неопределенно махнул рукой. — И ты можешь мне помочь.

— Чем же? — Ансель недоуменно приподнял бровь.

— Нанять хороших каменщиков. Последить за их работой. Кроме моего отца, который уехал, никто из местных никогда не видел замков! — Гийом нервно ухмыльнулся, пожав плечами и разведя руки в стороны. — В Руане их нет, и стены города частично разрушены. Не слишком показательный пример. Самое внушительное здание, которое я видел — это Нотр-Дам-де-Руан, да и тот не достроен. А ты многое повидал. Ты ведь жил в Каркассоне. Я слышал, это очень хорошо приспособленное к войне место.

— Приспособленность не всегда спасала его от беды. — Ансель опустил глаза в пол.

— Верно, не всегда. Но ты ведь меня услышал? Ты и вправду единственный человек, который может помочь мне подготовить эту землю к неизбежной войне. Нет, я могу поискать кого-то еще. — Он кивнул, нахмурившись. — Могу. Но зачем? Ты несколько лет был моим учителем. Если хочешь — будь и советником.

Ансель вскинул на него необычайно серьезный взгляд и нахмурился.

«Вновь поселиться где-то надолго? Остаться… насовсем? Быть собой и не бояться преследования? Боже, возможно ли такое для меня после всего, что произошло? Помоги мне понять!»

— Ты просто подумай, — миролюбиво улыбнулся Гийом. — А сейчас я смертельно устал и собираюсь как можно скорее забыться сном до утра. Так что доброй тебе ночи.

Проходя мимо задумчивого наставника, Гийом небрежно похлопал того по плечу, одарив его дружественной улыбкой, и, несмотря на усталость, бодрым шагом направился в свои покои.

* * *

Несколько дней спустя, выходя утром из ворот особняка, Гийом нос к носу столкнулся с невысокой женщиной в дорожном плаще. За спиной ее болтался внушительных размеров походный мешок, чуть вьющиеся седеющие волосы были аккуратно собраны.

— Ты позаботишься о них? — с непривычной серьезностью спросила Фелис.

— Да, — коротко ответил Гийом, которому не понадобились уточняющие вопросы, чтобы понять, что происходит.

Лицо Фелис озарила благодарная, искренняя, теплая улыбка. Она, похоже, безошибочно знала, что встретит здесь Гийома в это время. Всю жизнь он побаивался этой странной женщины и восхищался ею, всегда чувствуя какую-то силу, заключенную в ней.

Гийом не знал, почему, но эта случайная встреча лишний раз заставила его убедиться, что события развиваются благоприятно, и он сам оказался на своем месте — так и тогда, когда это было нужно.

— Благодарю вас, ваше сиятельство, — серьезно отозвалась Фелис. Глаза ее смотрели на молодого человека со светлой печалью, явно предшествующей долгой разлуке. — Удачи. Уверена, мы еще встретимся.

Дождавшись утвердительного кивка, она в последний раз тепло улыбнулась, развернулась и ушла.

* * *

Руан, Франция

Год 1356 от Рождества Христова

Кантильен Лоран сцепил пальцы на столе, хмуро отложив бумаги, составленные писарем под его диктовку. Несколько минут он смотрел на них с подозрением и недоверием, словно они могли вот-вот ожить и начать проводить еретические ритуалы прямо здесь, в его обители. В который раз за свою жизнь Лоран понял, что у него сложилось весьма неоднозначное отношение к доносам. Втайне епископ даже признавался себе, что не любит их. Слишком много в них было домыслов, необоснованных высказываний, пустых и высокопарных фраз, а между тем, смысла в этих заявлениях зачастую было очень мало.

«Наверное, дело в недостатке опыта», — с тоской вздохнул Лоран. Он знал, что многие инквизиторы реагировали на доносы исключительно положительно, поощряя доносчиков, даже если те пороли откровенную… ересь. Лоран же, слыша или читая подобные доносы, начинал испытывать нешуточную головную боль.

Получив высокий сан, многие инквизиторы оставляли свои посты на поприще активной борьбы с ересью и занимали место судей, которых дела еретиков касались лишь формально. Кантильен Лоран к числу отошедших от активных дел служителей Церкви не принадлежал. Слишком молодой и для епископа, и для инквизитора член ордена францисканцев, он с момента своего назначения всегда ощущал тяжелое бремя ответственности, павшее на него волею Климента VI. Четвертого авиньонского папу во время его понтификата нескрываемо больше интересовал юг Франции, хотя Руан до 1339 года входил в его епархию, когда он занимал пост архиепископа. Доверив эту территорию Лорану по просьбе его семьи, желавшей загладить таким образом собственные внутренние распри, Климент VI недвусмысленно заявил в своем письме, что место это спокойное и не должно стать тяжелой епархией для столь талантливого, но столь молодого человека. Лоран прекрасно понял, что хотел этим сказать папа: я доверяю тебе беспроблемную епархию, которую долгое время контролировал сам. Не подведи меня и не беспокой попусту.

Лоран, получив назначение, всегда исподволь чувствовал на себе оценивающие взгляды Климента VI, хотя тот, если разобраться, совсем не баловал его своим вниманием. Сменивший его Этьен Обер, коронованный под именем Иннокентия VI, также не проявил к кандидатуре Лорана особенного интереса, обратив свой взгляд на восстановление Авиньона после чумы и на наведение порядка в Риме. Однако спокойствие пап, касающееся его епархии, Лоран отчего-то воспринимал как пренебрежение, но не как доверие со стороны понтификов.

«В делах инквизиции изначально на первых ролях стояли доминиканцы», — с неприязнью думал он. — «Мы же были выделены им в помощь, и они каждый раз не стеснялись демонстрировать главенство всем своим видом. А между тем, большинство из них — узколобые, глупые, зазнавшиеся и высокомерные тупицы. Господи, прости и помилуй меня за мои помыслы и даруй мне терпение».

Устало потерев виски, Лоран вновь уставился на лежавшие перед ним бумаги. Те, к его великому сожалению, не желали никуда исчезать и то и дело обращали на себя внимание епископа.

«Кантелё», — с тоской подумал он. — «Только этого мне и не хватало».

Формально земли Кантелё входили в епархию Лорана, однако со времени своего назначения на пост он ни разу не выбирался туда и теперь ощущал за это укол стыда. Трудолюбивый и во многом дотошный, Лоран отчего-то пустил дела в этих землях на самотек, доверяясь письмам приходских священников и периодическими визитами в Кантелё своих агентов. И вот теперь…

Первый донос на семью Кантелё пришел еще несколько лет назад. Доносчиками были два молодых шевалье, которые с жаром утверждали, что «на тех землях процветает языческая похоть, а молодой граф потворствует грехам дьявольских невест, помутивших его разум». Лоран отнесся к этому заявлению недоверчиво, и даже пары уточняющих вопросов хватило, чтобы утвердиться в своей правоте. Выяснилось, что юноши не поделили с местным графским отпрыском какую-то хорошенькую селянку и повздорили из-за этого — что, конечно же, стало поводом назвать девушку ведьмой. Это был не первый и даже не десятый случай такого рода, попадавший к Лорану за годы его работы. Слишком знакомый и привычный, чтобы уделять ему хоть какое-то внимание. Обещав возмущенным доносчикам, что учтет их показания, судья отправил их восвояси.

Один раз приходской священник отец Этьен сообщил о пропаже из своего прихода книги Священного Писания и с жаром возложил ответственность за это на еретиков или колдунов. Лоран отправил своих осведомителей в Кантелё для проверки, и выявил, что отец Этьен частенько перебирает с вином настолько, что не может найти даже собственный дом — что уж говорить о книге! Лоран вынес приходскому священнику письменное предупреждение и назначил епитимью, погрозившись при следующем возникновении проблем лишить его сана.

Агенты-осведомители докладывали Лорану, что среди населения иногда возникает беспокойство насчет поведения юного графа, однако ничего существенного никто из них не обнаруживал. По всему Лоран сделал вывод, что наследник семейства Кантелё попросту обладает вздорным нравом и тяжело поддается воспитанию. От Анселя де Кутта, который учил этого вздорного мальчишку фехтованию, никаких жалоб не поступало — похоже, он один выдерживал норов наследника Кантелё с истинным христианским смирением. Впрочем, может, дело не в смирении? Месье Ансель никогда не был охотником до разговоров о других людях… да и вообще разговоров.

«Возможно, стоит все же расспросить его? Он, как никто, должен знать, что творится в графских владениях», — нахмурился Лоран, недоверчиво косясь на бумаги. Доносы были несерьезными, однако за последнее время их набралось достаточно, а агенты, отправляемые в Кантелё, начинали выражать беспокойство состоянием дел. Сейчас, в разгар войны проблемы с Кантелё стали бы настоящей головной болью.

Когда Ансель де Кутт снова появился в Руане, епископ намеренно выбрался посмотреть на его занятие с Вивьеном и Ренаром. Он изумлялся тому, как поднаторели его молодые помощники в фехтовальном деле. Каким-то образом Ансель де Кутт умудрился вырастить из них настоящих воинов.

Дождавшись конца тренировки, Лоран одобрительно улыбнулся и приблизился к разговорившейся троице. Те, завидев его, тактично замолчали и почтительно склонили головы.

— Я в восхищении, месье Ансель, — обратился епископ к учителю своих подопечных. — Вы обучили их таким искусным приемам, что мне стоит опасаться, как бы король теперь не забрал таких умельцев на войну у меня из-под носа.

Ансель неловко потупился и склонил голову ниже.

— Думаю, здесь заслуга не столько моя, сколько моих учеников, — сказал он. — А также свою роль сыграло время обучения. Я тренирую их уже четыре года. При их старании результат был попросту неминуем.

Лоран смерил Анселя одобрительным взглядом.

«Удивительно кроткий человек», — подумал он.

— Не стоит так принижать свои заслуги, месье Ансель. Прошу вас просто принять мою похвалу и не заставлять меня рассыпаться в новых, — наставническим тоном сказал он.

Ансель кивнул.

— Благодарю вас, Ваше Преосвященство.

Окинув его внимательным взглядом, Лоран внушительно посмотрел на своих помощников и неопределенно кивнул.

— Можно вас на пару слов?

— Разумеется, — спокойно отозвался Ансель и отошел с ним от учеников.

Лоран дождался, пока они удалятся на достаточное расстояние, и заговорил:

— Скажите, месье Ансель, вы ведь до сих пор учите фехтованию юного графа де’Кантелё?

Лоран буквально всей кожей ощутил, как его собеседник напрягся.

— Да, Ваше Преосвященство, — отозвался он. Его голос звучал ровно и спокойно, однако в нем все же проскальзывали настороженные нотки.

— Как бы вы охарактеризовали вашего ученика? — непринужденно продолжил Лоран. — Как он себя ведет? Как реагирует на обучение? Обсуждает ли с вами что-то кроме моментов, связанных с вашими занятиями? Можете ли дать какую-нибудь оценку тому состоянию, в котором он пребывает наиболее часто? Можете ли сказать, чем это обусловлено? И, наконец, хочу спросить, не замечали ли вы каких-либо странностей в его поведении.

Ансель выслушал поток вопросов епископа, не изменившись в лице.

— Охарактеризовать моего ученика, — задумчиво повторил он. — Я мог бы это сделать, но вряд ли смогу дать ответ теми категориями, о которых вы спрашиваете. Реакция на обучение? Частое состояние? Странности? — Он чуть нахмурился. — Признаться, я не совсем понимаю, что именно вы хотите от меня услышать, Ваше Преосвященство.

Лоран кривовато улыбнулся.

— Правду, разумеется.

— Правду, — вновь повторил Ансель в глубокой задумчивости. — Что ж, мой ученик талантлив. Не только как фехтовальщик, но и как делец: едва у него появилась возможность заниматься делами своей земли, он проявил удивительную активность и направил много сил на развитие и процветание Кантелё. Население пребывает в глубоком изумлении и восхищении. Реакция на обучение? А какой она должна быть, по-вашему? Он усерден и активен, как и любой молодой человек его возраста. Сильным телосложением не отличается, однако практика все же дает о себе знать и позволяет достичь хороших результатов. Он цепко усваивает приемы, хотя я бы сказал, что его навыки больше подходят для демонстрации силы, а не для ее прямого применения. О Ренаре и Вивьене, к примеру, я этого сказать не могу — они вполне способны постоять за себя в настоящей схватке, хотя я молю Бога, чтобы им никогда не пришлось этого делать.

Ансель смиренно опустил голову. Лоран улыбнулся.

— Я молюсь о том же, — кивнул он. — И все же вернемся к вашему ученику. Он когда-либо обсуждал с вами вопросы богословия?

Ансель перевел взгляд на епископа. Напряжение его заметно усилилось.

— Вам не кажется, что с его стороны было бы странно обсуждать богословские вопросы с учителем фехтования? — нервно хохотнул Ансель.

— О странностях я также спрашивал, месье де Кутт, и попрошу вас впредь более не уходить от ответа. Я этого не люблю.

«Назвал иначе? Нехороший знак», — промелькнуло в голове Анселя. Он поборол в себе сиюминутное желание обернуться в сторону Вивьена. Сердце больно кольнуло от одной мысли, что его снова предали. — «Отчего Лоран задает эти вопросы? Действует, как Вивьен? Хочет, чтобы я признался? Вивьен все же сказал ему? Отчего тогда меня сразу не арестуют? Хотят, чтобы я сдал Гийома?»

— Гийом де’Кантелё, подобно многим юношам его возраста, куда с большим рвением сейчас интересуется любовными делами, Ваше Преосвященство. На мой взгляд, некоторого смирения ему пока недостает, но многих ли вы знаете людей, которые по юности лет не поддаются этому соблазну?

К искреннему удивлению Анселя, судья Лоран понимающе улыбнулся, хотя по его лицу пробежала тень — слишком уж многозначная, чтобы быть простым порицанием.

— Стало быть, вопросы богословия его не интересуют? — снисходительно спросил Лоран.

— Я этого не говорил, — покачал головой Ансель. — Он ходит в церковь, как и любой добрый христианин. Но со мной он предпочитает не обсуждать богословские вопросы.

«По крайней мере, в последнее время это действительно так», — подумал Ансель, искренне обрадовавшись скрытности, которую Гийом стал демонстрировать в вопросах веры некоторое время назад.

— Для этого у него есть приходской священник, — закончил он. — Не думаю, что окажусь в богословских вопросах лучшим собеседником, чем он.

Лоран усмехнулся.

— А что насчет его поведения в целом? Не замечали в юном графе никаких странностей?

Ансель прерывисто вздохнул. Некоторое время он собирался с мыслями, стараясь заглушить тревогу в душе, которая била в колокола и кричала о том, что его предали.

— Ваше Преосвященство, я могу быть с вами откровенным? — сдавленно спросил Ансель. Лоран остановился, посмотрел на него и едва заметно нахмурился.

— Вы должны быть со мной предельно откровенны, месье Ансель.

В голосе его не звучало угрозы, однако чувство опасности, которое не давало Анселю покоя, лишь сгустилось. Он приложил все усилия, чтобы выглядеть более собранным.

«Я еретик. Арестуйте меня, сделайте со мной что угодно, но не трогайте больше никого!» — хотел закричать он, искренне боясь, что этот расспрос может навредить Гийому. Однако он удержал себя от этого. Ему пока никто не предъявил обвинений. Стоило взять себя в руки и не спешить обвинять Вивьена в предательстве. По мимолетному взгляду на него, когда Лоран попросил о беседе, Анселю показалось, что Вивьен удивлен не меньше.

— Ваше Преосвященство, вы, должно быть, догадываетесь, какие чувства вызывает у простого мирянина любой, даже самый малый интерес со стороны инквизитора.

Лоран заговорщицки прищурился.

— С нетерпением хотел бы услышать это от вас.

— Множество людей разрываются между желанием помогать творить богоугодное дело и страхом нарушить девятую заповедь Божью. Страх и благоговение — смесь чувств, которая может толкнуть людей на необдуманные поступки, Ваше Преосвященство. Я бы вовсе не хотел оказаться в числе тех, кто, желая угодить вашим изысканиям — то есть, изысканиям persona Christi — оклевещет доброго христианина. — Он вздохнул. — Поэтому я смею просить вас рассказать о цели вашего расспроса или более им не мучить, если только у вас нет вопросов лично на мой счет. Касательно юного графа де’Кантелё я уже рассказал вам все, что мог — без домыслов и наговоров. Боюсь, в остальных делах я сведущ недостаточно, чтобы стать вашим свидетелем.

Некоторое время Лоран изучающе смотрел на виновато потупившегося Анселя. Казалось, этот разговор существенно измотал его.

— Вы притомились, месье Ансель? — заботливо поинтересовался Лоран.

— Теперь занятия с Вивьеном и Ренаром отнимают намного больше физических сил, чем раньше. Однако смею сказать, что наша беседа воспринималась мною тяжелее. Я не большой любитель разговоров о людях без их ведома и присутствия, Ваше Преосвященство. Возможно, при разговоре с инквизитором этой позиции придерживаться не стоит, но, надеюсь, вы простите мне эту, — он помедлил, — узколобость.

Лоран понимающе хмыкнул.

— Вы действительно удивительно кроткий человек, месье Ансель, — сказал он. — Что ж, на данный момент вы, пожалуй, удовлетворили мое любопытство в достаточной мере. Приглядите за юным графом, — настоятельно порекомендовал он, — и доброго вам дня.

Попрощавшись, Кантильен Лоран направился в здание своей резиденции, оставив Анселя — побледневшего и обессилевшего — стоять и смотреть ему вслед.

* * *

За время пребывания Анселя в Руане Кантильен Лоран еще несколько раз подзывал его для коротких разговоров о Кантелё. Похоже, его всерьез заинтересовала активность Гийома, и он, как мог, старался понять, стоят ли за ней какие-либо странные причины, или же его деловитость обусловлена тем, что с уходом своего отца на войну он просто наконец дорвался до власти.

Ансель отвечал на вопросы Лорана в своей прежней кроткой и сдержанной манере. К его удивлению, судья инквизиции проявлял удивительную для людей его рода занятий и поста деликатность в своих расспросах, однако сам факт его интереса после каждой короткой беседы словно вытягивал из Анселя последние силы.

Усугубляло ситуацию то, что руанское отделение инквизиции кипело от работы, и Ансель даже не мог толком улучить момент, чтобы поговорить с Вивьеном начистоту и понять, упоминал ли ученик что-либо о своем путешествии в Каркассон в присутствии Лорана.

С каждым днем Ансель чувствовал все большее напряжение. Он почти потерял сон — подскакивал на кровати, едва уснув, и вздрагивал от любого шороха. Каждый день он ожидал увидеть у своих дверей стражников, которые должны были бы арестовать его по приказу Кантильена Лорана. А еще больше он опасался, что вскоре может не застать судью инквизиции в отделении, потому что тот решил бы поехать в Кантелё с намерением предъявить Гийому прямое обвинение в ереси.

Желание прийти к епископу с повинной, чтобы уберечь своих близких, с каждым днем лишь возрастало, однако Ансель старался мыслить здраво и останавливал себя. Он подозревал, что даже в случае его добровольной сдачи инквизиции ни мольбы, ни просьбы, ни увещевания, ни даже клятвы не помогут убедить Лорана в том, что больше никто из Кантелё не повинен в ереси. Его добровольная сдача лишь окончательно развяжет Лорану руки. Впрочем, Ансель не понимал, связывает ли ему что-то руки сейчас. Действительно ли он что-то подозревает? Направлены ли эти беседы на то, чтобы заставить Анселя признаться, не выдержав давления, или же они — лишь результат обеспокоенного любопытства?

Ответов не было, оставалось лишь ждать. И, воистину, это тягостное ожидание было невыносимо.

* * *

Вивьен Колер возвращался на постоялый двор, когда на улице уже совсем стемнело. Он чувствовал себя уставшим и искренне желал забыться сном после нескольких напряженных дней, молясь только о том, чтобы сегодня ни привычная бессонница, ни дурные сновидения не помешали ему исполнить это намерение.

Темные улицы Руана, освещенные лишь редкими факелами, скудным светом луны, скрытой за полупрозрачными ночными облаками, и множеством звезд, отчего-то нагоняли на Вивьена странные размышления о том, что, возможно, там, далеко в небе, Господь создал еще множество других миров. И, возможно, их свет сейчас долетает сюда, до этой самой улицы. Вивьен подивился своей мысли, коротко усмехнулся и подумал, что, скажи он об этом кому-нибудь, его бы обвинили в ереси, ведь в Книге Бытия не говорится ни о каких других мирах.

— Ты сказал ему? — неразборчиво прозвучало откуда-то сбоку.

Резко вырвавшись из своих мыслей, Вивьен обернулся на знакомый голос и прищурился, вглядываясь в темноту.

— Ансель? — изумленно спросил он.

Учитель стоял, тяжело привалившись к стволу дерева, и с трудом удерживал свое тело в вертикальном положении. Он казался каким-то болезненно исхудавшим, каждое движение было резковатым и нервным, а язык его непривычно заплетался.

— Ты, что, пьян? — нахмурился Вивьен.

Ансель не ответил, да этого и не требовалось — его вид говорил сам за себя. Он подался вперед, покачнулся и ухватился за ствол дерева в тщетной попытке сохранить равновесие.

— Ты ему все-таки рассказал… — с ноткой усталой обличительности повторил он. Вивьен огляделся по сторонам, понадеявшись, что их никто не слышит, приблизился к другу и поддержал его под руку, когда тот снова покачнулся.

— Во-первых, говори тише, — прошипел он. — Во-вторых, кому и что я, по-твоему, рассказал?

Ансель мучительно посмотрел ему в глаза.

— Лоран… он знает… он все знает! — почти простонал он. — Но не говорит прямо. Он хочет, чтобы я сознался… прямо, как ты хотел… вы, инквизиторы… вы используете пытку даже… так…

Вивьен недовольно сдвинул брови. Требовательно потянув Анселя за руку, он отвел его как можно дальше от дороги, удостоверившись, что рядом никого нет. С трудом удерживаясь на ногах, Ансель последовал за ним.

— Что ты несешь? — прошипел Вивьен, остановившись. — Ты в своем уме? По-твоему, после всего, что я тебе тогда наобещал, я явился к Лорану и запросто тебя выдал? Ты, похоже, понятия не имеешь, как работает инквизиция. — Он криво усмехнулся, поняв, что, его недавняя сонливость исчезла, как утренний туман.

Ансель неопределенно покачал головой. Взгляд его рассеянно блуждал по улице, не в силах ни на чем сосредоточиться. Казалось, он был сильно измотан и с трудом мог мыслить связно.

— О чем тебя спрашивал Лоран? — тихо и строго, как при разговорах с арестантами, осведомился Вивьен.

Ансель молчал.

— Проклятье, Ансель, чтобы понимать, насколько все плохо, я должен знать, о чем спрашивал Лоран. Не усложняй мне задачу.

И снова — никакого ответа. Ансель лишь смотрел в неопределенную точку пространства, всем своим видом выражая, что больше никогда и никому не сможет довериться. Вивьен закатил глаза.

«Воистину, если человек редко позволяет себе пить, опьянение может вылиться вот в это», — подумал он.

Тяжело вздохнув, он без предупреждения в мгновение ока зашел Анселю за спину, вывернул его руку и дернул вверх, заставив его ахнуть от боли и рухнуть на колени.

— О чем. Спрашивал. Лоран? — строго повторил он.

Ансель опустил голову, крепко сжав челюсти. Вивьен раздраженно вздохнул и потянул его выкрученную руку вверх почти до хруста в плече. Ансель замычал от боли, невольно согнувшись еще ниже.

— Заставишь меня спросить еще раз, и я сломаю тебе руку, — пригрозил Вивьен. — Дело серьезное, Ансель, говори.

— Гийом, — сквозь зубы произнес Ансель.

— Гийом?

— Граф де’Кантелё. Мой ученик.

— Он тоже катар? — тихо спросил Вивьен. Ансель не ответил, и пришлось потянуть его руку еще выше. Некоторое время он терпел, однако вскоре все же застонал, качнув головой из стороны в сторону, словно это могло помочь избавиться от боли. — Давай, Ансель, ты же уже начал говорить начистоту. Не останавливайся на полпути. Твой ученик — катар? Ты обучал его основам своей веры?

Почувствовав еще более сильную боль в плече, Ансель резко выдохнул.

— Боже… да! Вивьен, хватит…

— А его семья?

— Вивьен…

— Ансель, я очень не люблю повторять вопросы.

— Тоже. — Теперь голос его звучал надтреснуто и сокрушенно.

— Лоран спрашивал об этом?

— Лишь косвенно, — проскрипел Ансель. — Боже, Вивьен, хватит…

— Я смотрю, ты понемногу трезвеешь. Боль отрезвляет, не правда ли? — Вивьен нехорошо усмехнулся. — А теперь собери мысли в кучу и ответь, чем именно интересовался Лоран.

— Если… отпустишь, я тебе скажу, — проскрипел Ансель.

— Боюсь, условия ставишь не ты, — качнул головой Вивьен. — Отпущу, если ответишь. Я жду.

— Он интересовался делами в Кантелё, — тяжело дыша, заговорил Ансель. — Интересовался Гийомом: его состоянием, его обучаемостью. Спрашивал у меня, не обсуждал ли Гийом со мной богословские вопросы. Тогда я и подумал, что ты все рассказал. Я даже хотел сдаться, чтобы никого больше не тронули, но…

Вивьен резко отпустил руку Анселя, заставив того со стоном рухнуть прямо на землю. Выждав несколько мгновений, Вивьен присел на корточки рядом с Анселем и дождался, пока тот сумеет сесть. Придержав больное плечо, Ансель поморщился и недоуменно уставился на Вивьена.

— Зачем ты…

— Затем, чтобы показать тебе: ты не выдержишь допроса. — Он скорбно покачал головой. — Я, в целом, догадывался, что так и будет, но решил проверить. Ансель, не тешь себя иллюзиями. Если ты сдашься, тебя отведут в допросную комнату и хорошенько с тобой поработают. И вполне возможно, что ни мне, ни Ренару не позволят присутствовать, потому что мы должны будем проходить свидетелями по твоему делу. Нас тоже могут подвергнуть допросу, которым будет руководить лично Лоран — при условии, что он не запросит кого-то себе в помощь у папы. При таком раскладе некоторое время мы проведем в тюрьме. Потом с нами будут говорить. Скорее всего, наши ответы не удовлетворят пристрастность Лорана, и он применит более… дотошную форму допроса. То, что продемонстрировал я — даже не малая часть такого допроса, это ничто. А теперь представь, что с тобой сделают в допросной комнате. Дай Бог, тебя хватит на час этого процесса. Через час ты выдашь инквизиции всех: и Гийома, и его семью, и меня. Через два скажешь, что в катарской ереси повинны все в Кантелё и, возможно, в близлежащих деревнях. Через день будешь готов рассказать со всеми подробностями историю своего побега из Каркассона. Через два — назовешь даже тех, кого не знаешь, лишь бы прекратить это.

Ансель в ужасе смотрел на него. В его глазах застыл немой вопрос, который Вивьен понял.

— Увы, да, через это прошла вся твоя семья в Каркассоне. Я не знаю, что именно с ними делали, но, поверь, существует очень мало людей, которые могут это выдержать. Подавляющее большинство готово рассказать все, что угодно, едва увидев допросную комнату.

Ансель сглотнул, опустив взгляд. Вивьен распрямился и протянул ему руку.

— Прости, что пришлось причинить тебе боль. Поверь, я это сделал не из своей прихоти и не из жестокосердия. — Он дождался, пока Ансель недоверчиво протянет руку в ответ, и помог ему подняться с земли. — Это лишь наглядный способ показать: ты не приспособлен к физической боли. Ты привык к аскезе, кротости, смирению и лишениям другого рода, но физическая боль — такая, которую могут причинить на пристрастном допросе — тебя сломает, Ансель. Поэтому если ты сдашься Лорану, ты вместе с собой убьешь всех — и Гийома, и его семью, и, возможно, некоторых селян, и меня, и, — Вивьен поморщился, — может быть даже, зацепишь Ренара, хотя он совершенно невиновен. Как минимум, поэтому я ни за что не сдал бы тебя. Потому что за одно то, сколько времени прошло с моего путешествия в Каркассон, я уже считаюсь твоим соучастником. Понимаешь теперь?

Ансель тяжело вздохнул и неопределенно качнул головой.

— Прости. — Он устало приложил руку ко лбу. — Прости, Вивьен, я…

— Ты боишься. Я понимаю. — Он сочувственно взглянул на его плечо и поджал губы. — Надеюсь, не сильно болит?

Ансель натянуто улыбнулся.

— Не бери в голову.

— Ясно, — вздохнул Вивьен.

Некоторое время они стояли молча, затем Ансель поднял на него взгляд и спросил:

— Что мне делать?

— Учиться лгать, — серьезно ответил Вивьен.

Ансель страдальчески нахмурился.

— Старайся держаться спокойно. Тебя никто не подозревает. Вот и не давай повода.

Ансель прерывисто вздохнул.

— Но, если не подозревают, почему же Лоран интересуется?

Вивьен закатил глаза.

— Потому что он инквизитор, идиот — хмыкнул он. — Работа у нас такая — людьми интересоваться.

Ансель понимающе усмехнулся. Вивьен продолжил:

— Странно, что он не заинтересовался твоей персоной раньше. Тебе, можно сказать, повезло, что он испытывает к тебе личную симпатию. Так что на будущее просто держи себя, как привык, и знай, что он не настроен тебя ни в чем подозревать. По крайней мере, пока. Но если будешь подставляться, будут проблемы. Уяснил?

Ансель качнул головой.

— Я… постараюсь.

— Если он обратится ко мне за советом, я постараюсь навести его на мысль, что тебя подозревать не в чем. Но навязывать ему эту идею не стану, так я лишь вызову ненужные подозрения. — Он улыбнулся и осторожно тронул Анселя за здоровое плечо. — Мы справимся, ясно?

— Хочется в это верить.

— Вот и поверь. А теперь, — он хмыкнул, — иди и приведи себя в порядок. Выглядишь отвратительно.

* * *

Кантелё, Франция

Год 1356 от Рождества Христова

Миновало еще несколько недель. Жизнь в Кантелё шла своим чередом.

Гийом, окинув задумчивым взглядом молельную комнату, вышел из нее и направился в свою спальню на верхнем этаже особняка.

Бросив небрежный взгляд на заваленный бумагами письменный стол, Гийом вышел из комнаты, почти бегом добрался до балкона и с удовольствием оглядел окрестности, мысли о которых не оставляли его с минуты пробуждения.

С самого высокого этажа особняка открывался прекрасный вид. По-весеннему чернеющие и зеленеющие поля; густой, покрытый свежей листвой лес, в одном месте почти вплотную подступивший к деревне; аккуратные домики, разбросанные сразу за оградой особняка, еще пара небольших деревень за лесом...

В поле уже начали ходить люди, приступая к своим работам после зимнего перерыва. Вдали виднелись очертания мельниц — две старые и одна новая, еще не достроенная. Слышался гомон голосов людей, снующих по двору прямо под балконом. В птичниках кудахтали курицы и подавали зычный голос петухи, со двора слышался собачий лай, а из кузниц и еще нескольких мест доносился стук молотков и резкое шуршание пил и топоров по дереву — шло строительство сразу нескольких зданий. В отдалении же, на границе между полем и лесом, можно было разглядеть будто наполовину спрятавшийся в подлесок маленький домик, в котором обитали те, кого в Кантелё называли ведьмами. А над головами раскинулось необъятное, покрытое прозрачным тонким кружевом облаков бледно-голубое небо.

Гийом, завороженный видом, вдруг поморщился от кольнувшей его мысли, однако почти сразу расплылся в решительной победной улыбке.

«Если этот мир создал Сатана, то, будь я проклят, он не так плох, как о нем говорят! У него хороший вкус и он поразительно щедр для абсолютного зла. Если это — ад, то мне не нужен никакой рай, я буду и дальше любить свою родную преисподнюю! Если же этот мир создан Богом, то я готов молиться ему по три раза в день, благодаря за то, что я жив, и не где-то — а здесь. И после смерти я вновь хочу сюда. Слышишь, Боже? Сюда! Прибереги рай для тех, кто не так страдает от скуки, как я. Прошу!»

Этим кратким внутренним монологом, напоминающим безумную, бессовестно-еретическую молитву, молодой человек словно собрал воедино все вопросы и ответы, которые крутились у него в голове так долго. Он поразился тому, как легко все сложилось для него в завершенную и непротиворечивую идею.

Только один вопрос оставался нерешенным.

«Ансель. Отчего же ты так истово считаешь этот мир злом?»

Ансель де Кутт не появлялся уже две недели. Сообщив, что у него есть кое-какие дела, он довольно спешно уехал. К собственному удивлению, за время его отсутствия Гийом успел искренне соскучиться по нему и теперь с нетерпением ожидал его возвращения. Ему нужно было задать учителю один очень важный вопрос.

Вдруг на дороге замаячил одинокий всадник, одетый во все черное. Его лошадь уверенной рысью направлялась к особняку.

Гийом победно улыбнулся и поспешил покинуть свой наблюдательный пункт. Если правильно распорядиться временем, к моменту появления Анселя в доме можно было завершить еще пару дел.

* * *

Ансель де Кутт оставил лошадь на конюшне. Он собирался расседлать и накормить ее сам, однако конюх, узнав его, охотно бросился помогать и попросил его не утруждать себя. Поблагодарив конюшего, Ансель неспешно направился в главную залу особняка, отчего-то не сомневаясь, что встретит Гийома именно там. Он не ошибся: молодой граф, закончив разговаривать со слугой, которому до этого давал указания, поднялся из-за стола и подался навстречу учителю.

— Да, спасибо, ты свободен, — напоследок немного небрежно бросил он слуге. Лицо его тут же озарилось улыбкой. — Ансель! Рад тебя видеть. Как твоя…

— Доброго дня, ваше сиятельство, — перебив его, Ансель отчего-то отвесил заметный поклон и задержался со склоненной головой чуть дольше, чем того требовали правила приличия. Голос его казался спокойным, однако в нем все же чувствовалась некоторая напряженность. Взгляд, который он поднял на молодого графа, слишком красноречиво вещал: «надо поговорить». — Надеюсь, у вас найдется несколько минут? Я хотел кое-что обсудить с вами.

— Прямо с дороги? — Гийом недоверчиво приподнял бровь, при этом жестом предложив учителю покинуть главную залу и перейти в более тихое место.

— Если ваше сиятельство не возражает, — кивнул Ансель.

— Слушай, брось ты это «сиятельство», — прыснул со смеху он, не переставая лучезарно улыбаться.

Ансель молчал, и Гийом понял, что он, похоже, не собирается начинать с ним разговор, пока они не окажутся в более безопасном месте.

«Решил обсудить что-то тайное», — отчего-то ухмыльнулся про себя Гийом. Воистину, ему недоставало загадочности Анселя.

Они направились в сад за особняком. Если бы здесь кто-то решил их подслушать, его было бы несложно обнаружить за деревьями и кустарниками.

Став у высокого дерева, Гийом нетерпеливо воззрился на учителя.

— Ну и что же столь секретное ты хотел обговорить? — с интересом спросил он, тут же предупреждающе ткнув пальцем в лицо собеседнику. — Только без «сиятельства»! Ты меня этим пугаешь больше, чем боями на остро заточенных мечах, честное слово!

Ансель снисходительно улыбнулся.

— Ты граф, так что тебе придется привыкать к этому обращению.

— Ну не от тебя же, в самом-то деле!

Ансель хмыкнул, но тут же снова посерьезнел.

— Что ж, как пожелаешь, — кивнул он. — Вернемся к делам, Гийом. Есть один вопрос, требующий нашей немедленной реакции. И, к сожалению, я пока что не могу сказать, какой именно.

Молодой человек закатил глаза.

— Хорошо, ты заинтриговал меня. Я весь внимание. Что за вопрос?

Ансель помрачнел.

— Инквизиция.

Гийом нахмурился.

— А, — протянул он. — Ты про своих… других учеников?

— Не совсем. — Ансель поджал губы и воззрился на Гийома почти осуждающе. — Все сложнее.

— Сложнее, — с оттенком легкого недовольства передразнил Гийом. — Ну, хорошо, сложнее так сложнее. Выкладывай. — Он сложил руки на груди и хмуро уставился на учителя.

«А я предупреждал тебя, будь благоразумнее! Эти твои игры с инквизицией изначально были опасны», — подумал он, но с выводами решил не спешить.

— Я предполагаю, что в руанское отделение инквизиции пришел донос на твою семью. Возможно, не один, но доподлинно я этого не знаю — сам понимаешь, никто не стал бы посвящать меня во внутренние дела Святого Официума. В любом случае, полагаю, что доносы были не самыми весомыми, иначе я бы вряд ли разговаривал с тобой сейчас.

Гийом округлил глаза и уставился на него.

— Погоди, а как ты вообще узнал про…

— Епископ Лоран с непривычной увлеченностью интересовался моей жизнью все то время, которое я недавно провел в Руане.

Гийом снисходительно хмыкнул.

— Ансель, ты мнителен до безобразия. Он интересовался твоей жизнью, но ведь это еще не говорит о том, что на мою семью пришел хотя бы один донос. Возможно, он просто решил получше узнать человека, который тренирует… как их там зовут — ты даже ни разу не говорил.

Ансель тяжело вздохнул.

— Имею смелость предположить, что, если бы епископ Лоран хотел «получше узнать меня», он справился бы о моих делах многим раньше. В любом случае, если уж Лоран заинтересовался, от этого его интереса вряд ли стоит ждать чего-то хорошего.

Гийом нахмурился.

— Ладно, допустим, — вздохнул он. — И что же он хотел про тебя…

— А еще он спрашивал о тебе. — Ансель прищурился, невольно сложив руки на груди. В его глазах за совершенно неуместной и ненужной строгостью мелькнуло неподдельное беспокойство, граничившее почти с животным ужасом. Похоже, ему стоило неимоверных усилий сохранить голос спокойным. — И это тоже… настораживает.

Почувствовав тревогу наставника, Гийом невольно преисполнился желания успокоить его. Сам он такого беспокойства не испытывал, но интуитивно понял, что сейчас должен проникнуться настроением Анселя и выразить свой живой интерес к мучившей его проблеме.

— Ясно. И что спрашивал?

— Ничего особенного, задавал общие вопросы. Видишь ли, до него дошли слухи о твоей активности в управлении Кантелё. Он интересовался тем, что ты вообще собой представляешь, как обучаешься и что со мной обсуждаешь.

Гийом снисходительно улыбнулся.

— Ансель, прости, но это похоже на простое любопытство.

Ансель осуждающе нахмурился, вновь вспомнив слова Вивьена.

— Он инквизитор. Его любопытство существенно отличается от любопытства любого другого человека.

— Чем же?

— Оно опасно!

Гийом поджал губы.

— Что ж, ладно, — протянул он. В его сузившихся глазах, задумчиво скосившихся в сторону, Анселю почудилось какое-то странное, доселе незнакомое, холодное, хищное выражение.

— Гийом, — Ансель положил руку ученику на плечо, пытаясь полностью завладеть его вниманием, — в свете всего этого я прошу тебя быть как можно осторожнее. Надеюсь, что вскоре подозрения Лорана попросту рассеются. Во всяком случае, я сделал для этого все, что мог. Но если нет…

— Не подставляться, — терпеливо закончил за него Гийом. — И не подставлять никого своей самонадеянностью. Проявлять благоразумие. Это ты хотел сказать? — Он криво усмехнулся. Его не хватило на то, чтобы разделять мнительное беспокойство Анселя слишком долго. — Буду иметь в виду и постараюсь вести себя соответственно. И матушку предупрежу, и всех домашних, кто знает о наших мыслях и поддерживает их. Спасибо за предупреждение.

— Быстро схватываешь, — прикрыл глаза Ансель, внутренне слегка подивившись такой непривычной сговорчивости ученика. Почему-то она даже настораживала, будто скрывая какой-то подвох...

«Хватит!» — строго приказал себе Ансель. — «Вивьен был прав: так нельзя. Нельзя везде искать подвох. Излишняя мнительность иной раз может быть опаснее беспечности».

— Спасибо, стараюсь. — Гийом невинно улыбнулся в ответ на похвалу и тут же продолжил: — Ну, раз этот вопрос мы уладили, я бы хотел спросить у тебя кое-что.

Ансель кивнул, давая понять, что готов слушать его.

— Раз уж зашла речь об инквизиции... о вере, — лицо Гийома сохраняло столь же невинное вежливое выражение, и Ансель молча силился понять, что же его так настораживает в поведении ученика, — мне просто было интересно: ты всегда был тем, кого добрые христиане называют совершенными?

Ансель замер в напряженной задумчивости. Вопросы о прошлом всегда были для него тяжелыми, воспоминания слишком живо уносили его обратно, в Каркассон — туда, где все началось и разрушилось. Они уносили его обратно к Люси Байль и ее… как это теперь называть? Предательством? Невежеством? Любовью? Он не был уверен.

Тем временем Гийом ждал ответа. Ансель вздохнул и подумал, что стоит быть с ним честным:

— Я с детства придерживался той же веры, что и мои близкие. Но именно совершенным — нет, я стал не сразу.

— Не сразу… — рассеянно повторил Гийом и вдруг резко погрузился в странную, несвойственную ему отстраненную задумчивость. Словно слова Анселя были одновременно тем, что он ожидал услышать, и чем-то еще — трудно было разобрать, чем именно. Он перевел на учителя взгляд, сочетавший в себе две противоположности: внимательность и отрешенность. И буквально мгновение спустя глаза его стали глядеть очень живо и очень остро. — Хочешь сказать, ты стал совершенным, когда потерял их, верно?

— Что?

Ансель невольно округлил глаза, услышав такой вопрос. Единственный, кто знал об этом — Вивьен Колер. Но разве мог он сообщить об этом Гийому? Нет, нет, нет…

Да и как, он ведь даже никогда не бывал в Кантелё.

Или бывал?

— Гийом, что ты… — начал было Ансель, но молодой граф его перебил.

— До момента их гибели, — он вперился в учителя буравящим взглядом, — у тебя были сомнения. Лишь когда все те, кто научил тебя основам веры, погибли, ты уверовал по-настоящему и больше никогда не сомневался. Потому что в тот момент земная жизнь стала для тебя адом, а мысль об освобождении из него — самым желанным спасением. Твоя вера помогала тебе спасаться от этой боли. С тех пор ты живешь, неся людям свое учение, и в этом видишь свое единственное избавление. Я прав?

Ансель замер. Он, не отрываясь, смотрел на Гийома и надеялся, что его лицо не выдает того вихря чувств, которые всколыхнулись в нем.

— Я никогда не говорил ничего подобного. И сейчас не слишком хочу говорить об этом, — со всей возможной холодностью произнес он, хотя голос его дрожал.

— И не надо, — миролюбиво отозвался Гийом, улыбнувшись. Улыбка его чем-то напоминала оскал. — Просто скажи, прав я или нет.

Ансель стоял молча, понимая, что каждое мгновение его промедления неумолимо подтверждает правоту Гийома, но не мог придумать ни одного достойного ответа. И не мог солгать.

— Не знаю, как ты это понял, — наконец сказал он, — но ты прав. Мне бы очень не хотелось снова возвращаться в наших разговорах к этой истории. Надеюсь, ты поймешь. — Последние слова он произнес так, словно разговор этот истощил его до невозможности.

— Пойму-пойму, — теперь без этого жутковатого миролюбия, а лишь с привычным лукавым прищуром отозвался Гийом. — Я в последнее время вообще понятливый. Не знаю, откуда у меня это. Может, чутье. А может, Божественное прозрение. — Он осклабился.

— Уж не знаю насчет прозрения, — скептически проговорил Ансель, вздыхая и все еще пытаясь унять всколыхнувшиеся в нем против воли чувства.

— Вот и я не знаю! — пожал плечами Гийом. — Но, если что, я рад, что оказался прав. Это многое объясняет.

— Что объясняет? — Ансель вновь преисполнился подозрительности, и даже не был уверен, что на самом деле хочет услышать ответ.

— Многое! — восторженно повторил граф и замолк, продолжая расплываться в донельзя самодовольной улыбке. — Позже объясню.

Ансель продолжал хмуриться. Разумеется, ответ Гийома нимало не удовлетворил его и не успокоил.

— Правда объясню. — Гийом несколько раз невинно моргнул, сорвался с места и быстро зашагал к особняку спиной вперед, на ходу разводя руки в стороны. — Если захочешь. Настаивать не буду!

Развернувшись, он пошел дальше.

Ансель остался недвижим, продолжая буравить спину удаляющегося Гийома уничтожающим взглядом.

«Меня — моим же оружием», — нервно усмехнулся он про себя, пытаясь понять, откуда в последнее время на его учеников свалилась такая небывалая проницательность.

* * *

Ведро с водой тяжело стукнулось об пол, и Элиза на миг замерла, испугавшись, что все расплескала. Однако, вопреки ее опасениям, поверхность воды быстро успокоилась. Устало выдохнув, Элиза отерла пот со лба. Нести от колодца два ведра сразу было не так уж просто. Обычно они с матерью выполняли эту работу вместе, но теперь...

Элиза опустилась на скамью у окна перед столом, позволяя себе небольшой отдых. С тех пор, как Фелис ушла, почти все хозяйство в доме легло на ее плечи. Рени помогала, если Элиза ее просила, однако если таких просьб не поступало, не делала ничего, кроме того, что умывалась, наряжалась, притаскивала в дом сладости, купленные у сельского пекаря, и иногда подметала. Как ни странно, Элиза не злилась на сестру за безучастность: Рени всегда так равнодушно относилась к ведению домашнего хозяйства, и вряд ли от нее стоило ждать перемен в поведении после ухода Фелис. Она явно вела себя так не со зла — стоило лишь попросить, и она выполняла все, что от нее требовалось. Дело было лишь в том, что Элизе не хотелось просить.

Сейчас Рени не было дома — видимо, отправилась прогуляться в лес, собрать свежих весенних трав.

Потерев уставшие руки, Элиза потянулась, открыла дверцу подпола и извлекла оттуда бутыль с медовым молоком, припасенным заранее. В подполе, как она успела отметить, нетронутыми лежали ощипанная курица, баночки с дорогими специями и очередной бочонок вина.

«Заботится он», — фыркнула про себя Элиза, налив немного медового молока в глиняную чашу. На столе в глаза ей бросился еще один подарок Гийома — большая буханка белого хлеба. Сейчас, в условиях войны, белый хлеб можно было считать настоящей роскошью. Большинство деревенских жителей могли позволить себе только грубый черный хлеб. Элиза вздохнула.

«Мы довольствуемся яствами знати. У большинства такого нет. Я, уж наверное, не должна жаловаться». — Она бросила взгляд на свои руки, с которых начали потихоньку уходить красные следы от ручек ведер.

Когда Фелис ушла, многие деревенские мужчины, словно перестав опасаться гнева «старшей ведьмы», стали предлагать двум хорошеньким отшельницам свою помощь — подлатать крышу, принести воды от реки, наколоть дров. Однако Элиза видела, чего они хотели за свою помощь. И им совершенно необязательно было это говорить — все было видно по их хищным взглядам, по нетерпеливым позам, по тому активному желанию, с которым они спешили помогать. И ведь никто из них — никто! — не собирался оказывать помощь бескорыстно. Это повергало Элизу в неистовство, и она отвечала резким, однозначным отказом.

Иногда, в моменты уныния Элизу посещала зависть по отношению к некоторым деревенским женщинам, которым помогали мужья, отцы, братья или дети, но затем она вспоминала, сколько несвободы было в положении этих женщин. Они жили, словно птицы в клетках, и становились такими беспомощными, если лишались тех, кто выполнял за них тяжелую работу! А еще — они жили почти в постоянном страхе. В страхе вымолвить хоть одно вольное слово в присутствии мужчины; в страхе быть уличенными в ведовстве по каким-то нелепым домыслам; в страхе остаться в одиночестве; в страхе потерять хоть что-то из своего привычного уклада. И Бог знает, в каких еще страхах! Элиза смотрела на них и понимала, что, будь у нее выбор между ее нынешним положением и положением одной из таких женщин, она, не колеблясь, выбрала бы первое. Однако желание хоть иногда получить посильную помощь, на которую способен мужчина, нет-нет, да посещало ее. Это нагоняло тоску.

Единственным, кто помогал Элизе и Рени бескорыстно, был Гийом де’Кантелё, но делал он это понятными ему способами. Изысканные гостинцы; деньги, которые он, не считая толком, время от времени высыпал горстями им на стол, когда они у него были с собой; несколько ювелирных украшений тонкой работы, перекочевавших из графского особняка в деревянную шкатулку Элизы, и остро заточенный кинжал, которым девушка часто срезала особенно нежные растения в лесу и в поле, шепча благодарности собираемым травам и обводя в воздухе замкнутый круг кинжалом вокруг каждого стебелька или кустика, прежде чем его срезать.[6] Элиза ценила эти подарки, любуясь ими и каждый раз сердечно благодаря за них. Ироничным было то, что Гийому де’Кантелё она готова была выразить свою благодарность не одними лишь словами, однако он…

«Просто не думай об этом!» — угрюмо оборвала себя Элиза. Эти мысли вот уже не первый год вгоняли ее в злую, темную тоску. И стоило этому состоянию вторгнуться в сердце Элизы, изгнать его оттуда было не так уж просто. Возможно, было бы легче, не будь треклятого воспоминания о том дне, когда Гийом проявил свою страсть.

«Несколько лет прошло. А я все еще...»

Звук быстро приближающихся шагов и стук резко распахнувшейся двери заставил ее подскочить. Виновник ее грустных мыслей собственной персоной остановился на пороге, улыбаясь необычайно широко — даже по его меркам.

— Элиза! — воскликнул Гийом. Сделав к ней два широких шага, он замер и принялся разглядывать ее с заговорщицким лукавым прищуром. Самодовольная улыбка по-прежнему не сходила с его лица.

— Гийом? — улыбнулась Элиза в ответ. Она была изумлена его появлением. И хотя он уже много лет имел обыкновение без предупреждения врываться в размеренное течение ее жизни, Элиза все еще не могла привыкнуть к этому, и он каждый раз заставал ее врасплох, прогоняя тем самым любые захлестывающие ее мысли.

— Знаешь, — начал Гийом без предисловий, взмахнув рукой, — через несколько дней состоится светлый праздник Пасхи. Это очень хороший, радостный день. Вы же тоже весной празднуете что-то, верно? Возрождение, новая жизнь и всякое такое...

— Да. Скоро весеннее равноденствие. Очень важный, очень светлый день. После него и земля, и люди — все начинает возрождаться, цветя навстречу лету и солнцу, а дни становятся длиннее...

— Вот-вот! Не буду утомлять тебя болтовней и рассказывать, с чем связана Пасха, но смысл в том же — в возрождении. В новой жизни. Суть в чем: в деревнях и в особняке, повсюду будут празднества и танцы. Не все одобряют столь бурное празднование церковных обрядов, но я, как ты понимаешь, — он ухмыльнулся, — одобряю. Мне нравятся праздники. Вообще, никогда не видел в них ничего, кроме повода лишний раз хорошенько выпить вина, но на этот раз что-то ударило мне в голову, и я хочу танцевать.

На этом Гийом замолк, загадочно скосив глаза в сторону. В уголках его губ заиграла улыбка, которая всегда казалась Элизе магически-красивой и соблазнительной, но истолковать ее значение она никак не могла.

Зная, что обыкновенно Гийом всегда приходит к ней, чтобы рассказать о своих похождениях с другими девицами, Элиза мысленно приготовилась к очередной порции его хвастовства — столь для нее болезненного — и твердо решила, что сохранит достойное лицо, что бы он ей ни сказал.

— Что ж, — нарочито равнодушно проговорила она, — там наверняка будет множество красивых девушек. Ты найдешь, с кем потанцевать.

— А зачем мне какие-то девушки? К черту их! — Гийом вдруг посмотрел на Элизу, и ей показалось, что его взгляд прожег ее насквозь, добравшись до самой души. — Я с тобой хочу танцевать. Только с тобой.

Элизе показалось, что весь мир замер вместе с ее оборвавшимся дыханием.

Не мигая, она смотрела на Гийома, пытаясь понять, можно ли поверить собственным ушам. Что это было? Подвох? Проверка ее реакции? Столь изощренная попытка ранить, или нечто иное? Его сверкающие льдисто-голубые глаза не давали ответа.

— Ну как? Согласна? — небрежно поинтересовался Гийом низким голосом, касаясь ее руки.

Элиза изумленно моргнула.

— Ну что же ты? Язык проглотила? — усмехнулся он. — Я зову тебя потанцевать, а ты даже не удостоишь меня ответом?

Элиза мотнула головой, пытаясь сбросить с себя оцепенение.

— Д-да… — почти прошептала она, все еще не веря, что это происходит с ней. Она так боялась, что вот-вот проснется от этого сна — слишком прекрасного, чтобы быть правдой. А ведь наяву она, наверняка, не могла позволить себе появиться на таком празднике в обществе графа. — А так… можно? — неуверенно спросила Элиза.

— А почему нет?

— Ты знаешь. — Она неприязненно покачала головой. — Ты ведь граф, а я… меня кличут ведьмой. Разве дозволено мне…

Гийом громко фыркнул, презрительно закатив глаза.

— Элиза, как ты верно заметила, я граф. Так покажи мне того, кто запретит мне привести тебя на танцы. — Он подмигнул ей, все еще не отпуская ее руки.

Элиза выдохнула и улыбнулась, как не улыбалась уже очень давно. И улыбка эта была такой светлой, что, казалось, могла озарить своим сиянием всю комнату.

— Значит, станцуем! — Гийом вдруг прижал ее руку к своим губам, продолжая безотрывно глядеть ей в глаза. Это не было вежливым церемониальным поцелуем, каким одаривают дам на светских приемах. Он смотрел на нее поверх руки, к пальцам которой не переставал нежно прижиматься губами, и в глазах его бесстыдно, открыто, во всю силу сверкало то, что он так долго сдерживал, считая грехом.

— Моя Элиза, — произнес он.

Элизе казалось, что она и вправду может расслышать стук собственного сердца, словно рухнувшего куда-то вниз, подскочившего вновь и пустившегося в бешеную пляску. Пламя, разгоревшееся где-то в груди и там, на самых кончиках пальцев, которые он целовал, было почти ощутимым, будто жар и вправду охватил ее, пронесшись по всему телу вспышкой грозовой молнии, и замер где-то на дне горящих страстью голубых глаз Гийома де’Кантелё.

«Я люблю тебя», — подумала Элиза.

Гийом заговорщицки улыбнулся, медленно отступая и плавно отпуская ее руку.

—До встречи, — вкрадчиво проговорил он и вдруг сорвался с места, скрывшись за дверью.

Элиза, не в силах шелохнуться, осталась стоять посреди комнаты.

— До встречи, — тихо сказала она и расплылась в счастливой улыбке.

* * *

Руан, Франция

Год 1356 от Рождества Христова

Епископ Кантильен Лоран окинул недовольным взглядом конюшню, словно обвиняя коней, упряжь, стены и охраняющих все это конюших в том, что из-за них ему приходится выполнять работу, которая ему не в радость. Не пытаясь скрыть своего недовольства происходящим, он запрыгнул в седло с прытью, впечатлившей двух сопровождающих его стражников. Те не сразу догадались, что стоит последовать примеру епископа, и лишь после его властного взмаха рукой засуетились, чтобы поспеть за ним.

Лоран прищурился, глядя на них.

«Стоило ли брать с собой стражников? Я ведь хочу только посмотреть, как там все обстоит, чтобы не делать поспешных выводов». — Он задумался, вспомнил о множественных покушениях на служителей инквизиции с момента ее учреждения и все же решил, что повышенная безопасность не помешает.

Выехав из конюшни в сопровождении стражников, Лоран огляделся и возблагодарил Господа хотя бы за то, что его молодые помощники не кинулись к нему с расспросами. Епископ не знал, обсуждал ли Ансель де Кутт с кем-нибудь из них то, что в последнее время инквизиция в его — Лорана — лице проявила интерес к Кантелё. Если бы обсуждал, Вивьен и Ренар, скорее всего, караулили бы каждый шаг епископа, не в силах проявить равнодушие к Кантелё, непосредственно завязанного с судьбой их учителя. Они, безусловно, уважали этого человека, и то, что судья инквизиции захотел переговорить с ним и его учеником, внезапно дорвавшимся до власти, должно было неумолимо привлечь их внимание. Однако их не было видно.

Лоран вдруг задумался о том, что толком не знает, насколько Ансель де Кутт сблизился с Вивьеном и Ренаром за время обучения. На площадке они всегда вели себя сосредоточенно и уделяли внимание только делам, однако по их реакциям друг на друга Лоран делал вывод, что эти трое общаются с большим удовольствием. Похоже, Ансель стал им хорошим приятелем.

«Что ж, если бы месье Ансель вызывал подозрения, Ренар и Вивьен незамедлительно сообщили бы мне об этом. Стало быть, подозрения по поводу Кантелё тоже могут оказаться домыслами».

Лоран вспоминал недавние отчеты своих осведомителей. После нескольких мелких доносов на графскую семью он приказал более пристально следить за Кантелё. Сообщения осведомителей были не особенно содержательными и больше походили на домыслы, мотивированные желанием угодить епископу, чем на обоснованные обвинения. Однако несколько тревожных упоминаний о чересчур строгих постах, которых придерживаются некоторые жители графских владений не только в необходимый период, и о каких-то строительных работах в отдельных частях особняка всерьез обеспокоили Лорана. Игнорировать это было невозможно. И тем подозрительнее казалось епископу, что Ансель де Кутт ни о чем таком не упомянул. Это невольно заставляло Лорана задуматься о том, что и сам месье Ансель мог быть замешан в еретических делах Кантелё.

«Да, он исправно посещает богослужения, когда объявляется в Руане. Но мало ли встречалось еретиков, которые соблюдали церковные обряды лишь для вида? Впрочем, даже если Ансель де Кутт не замешан в этом, под подозрением все еще остается юный Гийом, который, по стечению обстоятельств, чуть больше месяца назад стал управлять графством. Даже малая вероятность того, что хозяин целой земли обратится в еретическое учение, должна была быть устранена».

Мрачные рассуждения захлестывали Кантильена Лорана по дороге в Кантелё, и он искренне надеялся, что его осведомители все же жестоко ошиблись. Он знал, что, если молодой граф окажется еретиком, под подозрения подпадут все его приближенные. В том числе и Ансель де Кутт. А это значит, что и юные инквизиторы, которых он обучает и с которыми находится в приятельских отношениях, будут замешаны в разбирательстве. Не как следователи. В лучшем случае — как свидетели.

Лоран поежился.

Это был бы настоящий скандал! И если об этом станет известно папе, с епископским саном можно будет попрощаться. Даже если все еретические владения в Кантелё отойдут Церкви после следствия, это не перекроет собой остальные проблемы. Сама возможность, что кто-то из инквизиторов руанского отделения мог обратиться в ересь или покрывать еретика, была катастрофической.

«Боже, я молю Тебя, направь этих людей на истинный путь. Воле Твоей подвластно молвить лишь Слово, дабы исцелить их души!» — думал Лоран, постепенно приближаясь к землям Кантелё.

Оглянувшись на стражников, сопровождавших его, епископ тяжело вздохнул.

«Хотел бы я быть столь же спокойным, как вы», — стараясь подавить в себе легкую волну осуждения, подумал он и попытался отогнать от себя дурные мысли.

* * *

Кантелё, Франция

Год 1356 от Рождества Христова

Весть о приезде епископа разнеслась быстрее, чем тот успел подъехать к воротам графского особняка.

Любопытствующие селяне предпочли скрыться в домах и разглядывали гостя издалека, стараясь при этом не попасться ему на глаза. Обыкновенно люди высыпали на улицу навстречу епископу и просили у него благословения, однако Кантильен Лоран, будучи судьей Святого Официума, вызывал, скорее, опаску.

Прислуга на конюшне быстро приняла у Лорана и его сопровождающих лошадей. Они же без промедления указали, где вход в здание, объяснили, как пройти в главную залу, где господа привыкли принимать гостей, и наперебой уверили, что о его приезде сразу доложат. Привычным движением судья Лоран несколько раз осенил расторопных слуг крестным знамением, тихо проговорив слова благословения. Те смиренно склонили головы перед служителем Церкви, принимая его благосклонность.

Лоран с легким облегчением отметил, что никаких странностей ему в глаза не бросается, и постарался настроить себя на положительный исход, приказав стражникам ждать его во дворе особняка, пока сам направился к главному входу в здание.

Скорость, с которой в этом месте распространялись вести, была просто удивительной: когда Лоран вошел в залу, дверь которой ему почтительно открыли слуги, там его уже ожидали. Подле длинного стола, на котором стояли резные подсвечники со свечами, замерли две служанки, по первому велению готовые нести к столу угощение. На стенах висели изысканные гобелены, одновременно украшающие помещение и сохраняющие тепло. На дальней от входа стене располагалось большое стрельчатое окно, верхняя часть которого помимо обычного дутого стекла была покрыта тонким витражом, изображающим какое-то вьющееся растение. В окно лился яркий дневной свет, на фоне которого виднелось два высоких темных силуэта, чьи черты было сложно разглядеть. Они переговаривались в тот момент, когда Кантильен Лоран вошел в помещение, но тут же замолкли, одновременно обернувшись к нему.

— Ваше Преосвященство! — громко и удивительно радостно воскликнул один из них, быстрыми шагами направившись к нему. — Добро пожаловать в мой дом. Ваш визит — большая честь для меня.

От удивительно энергичного напора молодого человека, который выглядел совсем не так, как представлялся Лорану в мыслях, епископ на миг даже замер.

Это был высокий, тонкокостный и худой, немного небрежный, но удивительно активный молодой человек с несколько растрепанными светлыми волосами и характерной для юной горячности улыбкой. Лоран ожидал увидеть откормленного графского отпрыска, на чьем изначально тщедушном теле от изысканных кушаний наросли излишки плоти, не до конца обратившиеся в сильные мышцы, даже несмотря на фехтовальные тренировки. Однако Гийом де’Кантелё сумел удивить его.

Во втором человеке, державшемся чуть поодаль от молодого графа, Лоран, бросив мимолетный взгляд в сторону, узнал Анселя де Кутта.

— Столь уважаемые служители Церкви никогда прежде не посещали наши земли, — смиренно продолжил Гийом де’Кантелё, который, казалось, наслаждался затягивающимся молчанием. — По крайней мере, с моего рождения. Для нас это целое событие. — Он вновь широко улыбнулся, и в улыбке этой читался искренний восторг. — Надеюсь, местные жители не сильно утомили вас просьбами о благословении? Не держите зла, прошу. Здешние люди простодушны и иногда бывают навязчивыми.

Епископ изучающе смотрел на графа. Читать в его душе оказалось не так просто. Его радость казалась искренней, но Лоран чувствовал, что в комнате сгущается напряжение.

— Благодарю, — произнес он в ответ. — Да благословит вас Господь, ваше сиятельство. Рад знакомству.— Он перевел взгляд за плечо графа и кивнул. — Доброго дня, месье Ансель.

Как всегда сдержанный учитель фехтования почтительно кивнул и подошел чуть ближе. Лоран без стеснения стал разглядывать обоих встречающих. Гийом де'Кантелё лучился дружелюбием, не переставая широко улыбаться. Вставший за его правым плечом Ансель де Кутт, напротив, был мрачен и смотрел на епископа, чуть сощурив глаза. В отличие от своего ученика, он приездом судьи инквизиции был явно обеспокоен.

Почему вы все же решили приехать сюда? — этот немой вопрос буквально читался в его глазах. Лоран внимательно посмотрел на него.

— Как бы мне ни хотелось явиться сюда исключительно ради благословления местного населения, мой визит обусловлен несколько иной причиной. — Он перевел взгляд с Гийома на Анселя и обратно. Остановившись на юном графе, он посерьезнел. — На ваши владения — на некоторых жителей — пришло несколько доносов в руанское отделение инквизиции, граф Гийом, — произнес он ровным голосом, хотя неприкрытая угроза невольно зазвучала в нем.

Подозреваемые в такие моменты нередко выдают себя, и Лоран внимательно изучил реакцию этих двоих. Гийом слушал, не перебивая, и, услышав о доносах, лишь удивленно приподнял брови, не выказав никакого страха. Ансель, хоть и не поменялся в лице, все же едва заметно напрягся, и это не укрылось от взгляда Лорана.

— Доносов? — чуть усмехнувшись, переспросил Гийом. — И в чем же обвиняют, как вы выразились, «некоторых жителей моих владений»?

Лоран проигнорировал вопрос, как игнорировал их всегда от подозреваемых в ереси. Инквизитор, дабы не дать еретику извернуться в своей лжи, никогда не заявлял ему прямо, в чем именно его обвиняют.

— Граф Гийом, я слышал, не так давно в особняке велись некоторые строительные работы. С чем они связаны?

Молодой человек хмыкнул.

— Видите ли, лишь недавно я получил возможность вплотную заняться делами Кантелё и близлежащих земель, Ваше Преосвященство. Мой отец, да благословит его Господь на войне, всегда был довольно сдержанным в делах, для него всегда более привлекательным казалось то, что проверено временем и много лет работает без нареканий. Я поддерживаю его в некоторых подобных вопросах, но, боюсь, состояние некоторых помещений нашего дома, а также дела близлежащих деревень требуют изменений, тенденции к которым диктует нам само время.

Лоран недоверчиво прищурился.

— Что вы имеете в виду?

— Война — время, диктующее перемены, Ваше Преосвященство. Она требует укрепления стен, оборудования помещений, предназначенных для складов с припасами и оружием. — Он замолчал, пристально глядя на епископа. — Вы так и не сказали, с чем именно связаны доносы, Ваше Преосвященство. Неужто с тем, что я, как благоразумный хозяин этих земель, хочу максимально обезопасить Кантелё от вражеских налетов англичан? — Он усмехнулся. — Что ж, тогда можете смело арестовать меня за это, ибо я виновен.

Он с вызовом вздернул подбородок, не переставая при этом улыбаться.

Лоран нахмурился.

«Не стоит бросаться такими фразами в присутствии инквизитора, молодой человек», — подумал он, но вслух ничего не сказал.

— Ходят слухи, вы и ваша семья соблюдаете довольно строгий пост, — мягко произнес Лоран. — Это так?

— Разве не важно вовремя подготовиться к голодным временам и уметь держать меч даже в состоянии, когда твое тело истощено недоеданием? — вновь усмехнулся граф. — Простите, Ваше Преосвященство, но я все еще не понимаю, в чем именно меня обвиняют некие доносчики. Кстати, могу я полюбопытствовать, кто они?

— Нет. Не можете, — холодно отозвался Лоран.

Гийом вдруг преисполнился покорности и смиренно опустил голову. В уголках его губ все еще играла улыбка, однако теперь она казалась немного виноватой.

— Так… не принято, верно? — печально усмехнулся он. — Прошу простить мне мое невежество, Ваше Преосвященство. Вы, верно, явились сюда исключительно как инквизитор и хотите выяснить у меня все подробности, касающиеся доносов? А я прежде никогда не имел дел с инквизицией и не представляю себе, каким образом должна вестись эта беседа. Но, уверяю вас, я готов отвечать на все ваши вопросы, какими бы они ни были. Видит Господь, я чист в своих помыслах и готов доказать это вам. Приказывайте, Ваше Преосвященство, и я повинуюсь. Если я чем-либо оскорбил Господа и Святую Церковь, я готов понести наказание.

Лорана искренне удивила такая перемена в настроении молодого графа. Ансель де Кутт был и вовсе ошеломлен — он застыл с напряженным лицом и округленными глазами, глядя в затылок Гийома.

«Что ж, посмотрим, насколько ты чист в своих помыслах. Но для этого останемся наедине», — подумал Лоран.

— Что ж, для начала я хотел бы поговорить лично с вами, ваше сиятельство. Один на один, — спокойно сказал он. — Я прошу всех остальных покинуть помещение.

Гийом понимающе кивнул и махнул рукой, чтобы слуги удалились.

— Вы слышали Его Преосвященство! — воскликнул он. — Все вон!

Ансель поджал губы.

— Если позволите, — обеспокоенно начал он, — я бы хотел присутствовать. Его сиятельство граф де’Кантелё, ныне пребывающий на поле брани, приказал мне…

— Ансель, ты же слышал его Преосвященство. Уходи, — вдруг резко сказал Гийом, переведя на него неожиданно холодный взгляд.

Ансель округлил глаза и сглотнул.

— Я лишь...

— Тебе что, дважды повторять? Уходи и дай нам поговорить, не задерживай. Или мне велеть слугам тебя вывести? — рявкнул Гийом, нетерпеливо махнув рукой на дверь. Он скорбно посмотрел на епископа. — Прошу простить его дерзость, Ваше Преосвященство. Видите ли, особое положение иногда не идет на пользу некоторым слугам.

Ансель замер, не в силах сдержать удивление, отразившееся на лице, но затем повиновался. Устраивать перепалку на глазах у судьи инквизиции, выясняя, чем вызвана такая внезапная грубость, явно не стоило. Ситуация и так была напряженной, незачем было ее усугублять.

Ансель, не оборачиваясь, вышел из залы, недоумевая и пытаясь понять, что произошло. Таким тоном Гийом не говорил с ним никогда — даже в день встречи, когда всячески старался нагрубить.

Гийом, оставшись с епископом в зале, дружелюбно улыбнулся:

— Не хотите ли присесть? — Он приглашающе махнул рукой.

На миг запнувшись, Кантильен Лоран кивнул и присел на ближайший стул.

«И вправду дерзкий юноша», — подумал он. То, как Гийом обратился к учителю, поразило епископа. По рассказам Анселя, складывалось впечатление, что отношения с учеником у него другие. — «Я ведь думал, что они дружны», — продолжал думать Лоран. — «А выходит, граф относится к Анселю, как к безродному слуге, и тешит свое тщеславие, платя ему деньги. Вот уж не самая благодатная почва для передачи друг другу религиозных учений».

Он не удержался от кривой усмешки.

Гийом же как ни в чем ни бывало обратился к нему:

— Я жду ваших вопросов.

* * *

Выйдя из залы, Ансель некоторое время шел без разбора, куда вели ноги. Его терзала тревога, но вместе с ней в душе всколыхнулось еще одно неприятное, давно забытое чувство — обида.

«Никогда бы не подумал, что меня так просто задеть», — невесело усмехнулся он про себя. — «И чем? Грубостью? Разве то, что Гийом периодически бывает неоправданно груб, для меня неожиданность? Меня не должен был удивлять такой тон».

Однако отрешиться от этого странного чувства было невозможно: сегодняшняя выходка Гийома по-настоящему задела Анселя. Говоря по чести, у юного графа всегда было право вести себя высокомерно по отношению к учителю, но только сегодня он воспользовался этим правом по-настоящему. Прежде — еще до обучения принципам истинной веры — Гийом себе такого не позволял…

Ансель вздрогнул, пораженный собственной мыслью. А ведь Гийом так и не начал придерживаться истинной веры! Все это время он внимательно слушал и проявлял интерес, но оставался далек от того, чтобы полностью впустить истинную веру в свою душу. В недавнем разговоре, когда он спрашивал о прошлом Анселя, он будто искал в его вере изъяны.

То, как он выгнал своего учителя…

То, какое презрение проявил…

Значит ли это, что он сделал свой выбор? И сейчас там, в зале, он сдает судье Лорану настоящего еретика…

Волна дрожи прокатилась по телу Анселя. Тело едва не рванулось обратно в залу, однако он остановился себя.

«Нет. Нет, нет, нет, прекрати! Даже не думай!» — приказал он себе, стараясь восстановить сбившееся дыхание. — «Гийом так не поступит. Он не сделает этого. Я не мог ошибиться в нем!»

Окинув затравленным взглядом ныне пустующий коридор, Ансель попытался придумать, чем отвлечь себя, пока Гийом разговаривает с судьей Лораном. Ему сразу пришла в голову идея, которую он не стал бы исполнять при других обстоятельствах.

Тихо поднявшись по лестнице на верхний этаж, Ансель приблизился к спальне Гийома.

«Только если здесь открыто», — пообещал он себе.

Дверь оказалась закрыта, но не заперта. Ансель не знал о том, что Гийом вовсе не имел привычки когда-либо запирать ее.

«Возможно, если я все же посмотрю на книги, которые он тайком утаскивал к себе, то лучше пойму, какие вопросы снедали его разум и что побудило его сейчас вести себя так», — рассудил Ансель, толкая легко поддавшуюся дверь.

В окно лился дневной свет, позволявший во всех подробностях разглядеть комнату. Слуги уже прибрались в ней, однако некоторые очаги беспорядка — ворох бумаг и перьев для письма на столе и неаккуратно брошенная в разных местах верхняя одежда — остались нетронутыми. Видимо, Гийом дорожил правом оставаться небрежным в таких вещах, и прислуга знала об этом.

Ансель подошел к столу. Бумаги были хаотично разбросаны по поверхности, точно их разметал пронесшийся ураган. Несколько отчетов со списками собранного в одной из деревень продовольствия были завалены беглыми подсчетами затрат на строительство новой мельницы, а рядом — сделанный неумелой, но смелой рукой на чистом листе — покоился угольный набросок этой самой мельницы. Внимание Анселя привлекла открытая на середине небольшая книга с изображениями каких-то странных, явно древних сооружений — вполне вероятно, римских. Поверх валялся перечерканный лист бумаги, на котором можно было разглядеть что-то, очень напоминающее стихотворные строчки, которые, увы, уже никак нельзя было прочитать.

«Рисунки? Песни?» — с легким удивлением усмехнулся Ансель. Так или иначе, изучать записи Гийома подробно он не стал, решив, что и без того слишком нагло влез в его дела. Он не помнил за собой таких привычек.

Бросив слегка рассеянный взгляд на окно, подле него увидел Ансель книгу. Видно, Гийом читал ее при дневном свете.

«Только взгляну», — устало подумал Ансель, приблизившись к книге.

Это было Евангелие. Похоже, Гийом и был тем самым похитителем, из-за которого приходской священник отец Этьен как-то поднял тревогу. Он ходил по округе в подпитии и говорил, что «будет проклят навеки тот, кто посмел выкрасть книгу Священного Писания из церкви». Выходит, подобное святотатство совершил граф и тайком читал Евангелие в своих покоях, хотя мирянам это делать было запрещено — им полагалось слушать Священное Писание во время церковных служб.

Вздохнув, Ансель не стал притрагиваться к книге, а лишь задумчиво посмотрел в окно. Из него открывался впечатляющий своей красотой вид на графство. Задержав взгляд на приятном глазу пейзаже, Ансель вновь обратил взор на комнату и почти сразу нашел еще одну книгу на небольшом столике у кровати. Подойдя и присмотревшись к ней, он лишь с улыбкой качнул головой. Это были священные тексты, которые Ансель доверил Гийому под большим секретом и, вообще-то, посоветовал не держать на виду. Их, выходит, Гийом читал перед сном.

«Вот и как мне на это реагировать?» — думал Ансель. Ни досады, ни возмущения, ни неприязни к своим открытиям он не ощутил. Лишь сочувствие противоречиям, которые, выходит, терзали его ученика все это время.

Рассеянный взгляд Анселя вдруг замер на деревянной перекладине нависавшего над кроватью балдахина. Там что-то было. Что-то маленькое, похожее на украшение. При ближайшем рассмотрении это оказалась большая деревянная бусина с вырезанными на ней тонкими узорами. На одном шнурке с ней висело несколько каменных и стеклянных бусинок и что-то похожее на звериные клыки. А неподалеку можно было разглядеть нечто, явно сделанное той же рукой — подвешенные на тонкой веревке и собранные в пучок короткие веточки, источающие легкий хвойный аромат.

«Обереги?» — Ансель даже не удивился, а лишь тихо усмехнулся. — «Подарки язычницы Элизы? Понятно».

Вновь выйдя на середину комнаты и окинув ее взглядом, Ансель глубоко вздохнул и сложил руки на груди. Из раздумий его достаточно быстро вырвал звук шагов и стук решительно открываемой двери.

Гийом на миг замер на пороге, в легком недоумении уставившись на Анселя. Тот поднял на него спокойный взгляд и не сдвинулся с места.

— Мстишь мне, роясь в моих вещах? — без тени обиды проговорил Гийом, понимающе усмехаясь.

— Я и не думал рыться в твоих вещах, — серьезно покачал головой Ансель. — Я к ним даже не притронулся, лишь позволил себе посмотреть.

— Что ж, ладно, — отмахнулся Гийом. — Знаю, ты не лжешь. Тебе нельзя. А я вот не отказал себе в этом грехе. — Он вошел в комнату и устало прислонился к стене, шумно вздохнув. — Если тебя интересует, почему я...

— Как прошло? — не дослушав, перебил Ансель, в голосе которого всколыхнулась прежняя тревога. — Где судья Лоран?

— Уехал.

Ансель недоверчиво прищурился и Гийом пожал плечами.

— Он довольно быстро сделал для себя все выводы. Я показал ему недавно перестроенные под склады помещения. Попутно он задавал мне разные вопросы, а потом я прямо спросил его, обвиняют ли меня в преступлениях перед Господом. Потому что ничто иное не привлекло бы сюда инквизитора.

Ансель округлил глаза от ужаса.

— И он…

— И он попросил меня признаться в моих грехах. Я признался.

— Что?!

Анселю показалось, что почва уходит у него из-под ног.

— Признался в блуде, похоти, тщеславии, несоблюдении некоторых заповедей, нерегулярном посещении служб. Потом он спросил меня, желаю ли я дать клятву, что я не исповедую никакого еретического учения. Я легко это сделал. Он спросил, ем ли я мясо, вне времени поста. Я показал ему свои охотничьи трофеи и псарню и заверил, что, если он для проверки чистоты моих помыслов хочет, чтобы я отведал мяса прямо сейчас, я легко могу это сделать, а после исповедуюсь в этом нарушении отцу Этьену. Он постоянно пытался подловить меня на чем-то, но я хорошо разбираюсь в своих словах и нити рассуждения не теряю. В итоге, пообщавшись со мной, епископ решил, что я, — он усмехнулся, — совсем не похож на катара. Впрочем, как я и рассчитывал.

— На что ты рассчитывал? — переспросил Ансель, вопросительно подняв брови.

— На то, что он мне поверит. А вот тебе — неизвестно.

Гийом замолк, вновь передернув плечами.

— И что же ты... — начал Ансель. Гийом перебил его:

— Ты понимаешь почему я тебя прогнал?

— Честно говоря, этот момент вызвал у меня некоторое, — он поджал губы, — замешательство.

— Да потому что ты очень честный! — всплеснул руками Гийом. — А судья ведь искал бы в тебе того, кем ты на самом деле и являешься. Хотя мне даже успело показаться, что при всех его расспросах он искренне не желал утвердиться в своих подозрениях и был только рад уехать, но все же я решил проявить осторожность.

— Осторожность… — тупо повторил Ансель.

— Он ведь не сказал, кого именно обвиняет и в чем. Представь, что подозрения у него все-таки закрались насчет тебя. В этом случае Лоран мог бы подумать, что ты — еретик и передаешь мне свое учение, а я тебя слушаю, позволяя затуманить свой разум. Целесообразнее всего было убедить епископа, что я — лишь избалованный графский отпрыск и ничего более. Не еретик, а просто самовлюбленный дурак. Особа неприятная, но не опасная. А ты — мой кроткий учитель фехтования, который столько лет изволит меня терпеть. Лорану вовсе не нужно было знать, что я считаю тебя своим наставником и другом. Я наврал ему, что ты ревностный католик и даже несколько раздражаешь своей праведностью. Кажется, епископ был поражен моей наглостью, но не нашел в моем рассказе противоречий. Черт, я ему даже сочувствую! — Гийом нарочито сокрушенно качнул головой и улыбнулся, сверкнув глазами. — Вопросы?

— Пожалуй, ни одного, — медленно проговорил Ансель, ошеломленно глядя на лучащегося самодовольством юношу.

— Чудесно!

Однако тревога все же взяла верх, и Ансель, покачав головой, спросил:

— Но все-таки, ты уверен, что судья Лоран уехал насовсем? Что у него не осталось никаких подозрений. Инквизиция не...

— Ну он же не настоял на том, чтобы разговаривать с тобой, а поверил мне! — отмахнулся Гийом. — Так что все в порядке.

Ансель недоверчиво сдвинул брови. Гийом закатил глаза.

— Да не хмурься ты так. Сам же говорил, что в Руане инквизиторы… гм… неплохие люди. Я почти готов согласиться. И вот это — удивительно, между прочим! — Гийом всплеснул руками с почти искренним возмущением.

— Пожалуй, — хмыкнул Ансель.

Ни один из аргументов Гийома не убедил его, и тревога, рожденная в ту ночь, когда он впервые услышал страшные слова «Откройте! Святая инквизиция!», не желала уходить, лишь временно поутихнув во время разговора. Ансель хотел убедить Гийома в том, что от надзора инквизиции избавиться невозможно, но знал, что сейчас ученик его не послушает.

— Идем, скажем всем, что опасность миновала, — махнул ему рукой Гийом. — Матушке особенно, она же там наверняка извелась, не понимая, что происходит. Сейчас, только… — Он подошел к столу, уверенно выдернул из кучи бумаг одну, так что все остальные чуть не посыпались на пол, и вновь направился к выходу. — Вот! Управляющий спрашивал, где этот чертов список вещей, которые нужно будет купить для празднования Пасхи в особняке. Я сказал, что не помню, а на самом деле оставил здесь. Бедняга наверняка уже все обыскал. — Гийом хохотнул, не скрывая злорадства. — Идем!

Ансель, стараясь отделаться от тревоги, последовал за ним.

— Кстати про праздник! — Гийом искоса глянул на него, обгоняя в коридоре. — Там будет красиво. Я замечал, что ты всегда избегаешь пиров, празднеств, карнавалов... в общем, всех мест, где люди веселятся.

— Не любитель, — сдержанно ответил Ансель.

— А ты приходи! — добродушно улыбнулся Гийом. — Может, полюбишь?

— Не буду отрицать заранее то, чего не знаю, однако у меня есть некоторые сомнения на этот счет.

— Вот и проверь их! Не запрещай себе веселиться вместе с остальными людьми. Может, этот мир и темница, в которую нас заключил вероломный дьявол, но, раз уж нас сюда занесло, то можно хотя бы постараться найти радость в том, что есть. И даже не согрешить при этом! Радость — не грех. А вот уныние — да. Скажешь, я неправ?

— Возразить тебе сложно, — усмехнулся Ансель, — однако...

— Так и не возражай! — на ходу взмахнув руками, воскликнул Гийом. — Просто приходи на праздник. На площади в деревне будут танцы. Я Элизу пригласил. — Он с предвкушением улыбнулся. — Представляешь себе это зрелище: граф, танцующий с ведьмой? Просто сюжет для какой-нибудь веселой любовной песни! А менестрели там будут! Наверняка сложат об этом не один куплет! — Он небрежно махнул рукой. Щеки его чуть вспыхнули от предвкушения. — А потом, я думаю, мы с Элизой все же... впрочем, нет, это я с тобой обсуждать не буду, я же обещал. — Он беззаботно расхохотался, услышав в ответ привычный усталый вздох. — Не в том суть. Просто приходи!

— Я подумаю, — ответил Ансель, сдерживая улыбку, которая, как ни странно, просилась на лицо, несмотря на обстоятельства.

— Замечательно! — вновь улыбнулся ему Гийом, ускоряя шаг.

Ансель поспешил следом, все еще стремясь унять тревогу и недобрые предчувствия.

* * *

С приходом вечера тьма начала медленно опускаться на земли Кантелё, постепенно выползая вместе с удлиняющимися тенями, а затем рассеиваясь и сгущаясь сумерками.

Ансель де Кутт, оставшись один в своей комнате, молча сидел на простом деревянном стуле, не двигаясь и глядя в окно на неумолимо подступавшую ночь. Он зажег свечу на столе, лишь когда темнота совсем сгустилась, однако такое малое количество света никак не могло рассеять холодную, иссиня-черную тьму вокруг. Такую же тьму он чувствовал сейчас в своей душе — чернильной патокой она окутывала его существо, заставляя вздрагивать от каждого скрипа и каждого шороха. Тревожные мысли, которые удавалось отогнать днем, запрятав их в дальние уголки разума, теперь атаковали его с небывалой силой, поглотив полностью и не думая отпускать.

Ему было не с кем поделиться своим страхом. Гийом и остальные обитатели Кантелё считали, что опасность миновала, но Ансель был уверен, что она не минует теперь никогда. Если у инквизиции появились хоть малые подозрения, они больше не рассеются. Кто-то из жителей Кантелё может стать — если уже не является — осведомителем, каким был дядя Люси Арно при Жаке Фурнье. До Лорана рано или поздно дойдут вполне конкретные донесения, и тогда…

«Они вернутся, когда мы не будем к этому готовы, чтобы не дать возможности сбежать. И тогда — это будут уже не разговоры. Лоран дал понять это. Он слишком легко и быстро уехал. Так не бывает без умысла».

Ансель прикрыл глаза, одновременно и отдаваясь воспоминаниям, и моля Господа об избавлении от них. А ведь он даже толком не видел ужасов, которым инквизиция подвергла его семью. Он помнил лишь крик на другой стороне реки Од: «Откройте! Святая инквизиция!», помнил, какой страх испытал перед этим приказом, даже находясь на другом берегу, и помнил, как смотрела на него Люси Байль, из-за которой этот неконтролируемый ужас обрушился на катарские дома Каркассона.

«Пойдешь туда, и твоя вера погибнет с тобой. Больше некому будет ее нести. Неизвестно, остались ли катары еще на французской земле. Возможно, ты последний. А возможно, и нет. Так или иначе, я бы не советовала тебе проверять. Если хочешь спасти свою веру, ты должен бежать».

Слова Люси Байль — страшные слова, заставившие его показать себя трусом и сбежать — эхом зазвучали в его памяти. Ансель покинул Каркассон, оставив гореть на кострах инквизиции все, что у него было. Даже имя. Он забрал с собой лишь одно — веру. Истинное учение, за которое погибла его семья. И драгоценные тексты, за одно хранение которых его тоже ждала казнь, если бы кто-то у него их обнаружил. Ансель пообещал себе, что будет нести это учение людям — без устали, до конца своих дней, не боясь рисков и расправы.

Любой ценой.

Ценой своей земной жизни. Но стоит ли оно той цены, которую запрашивает сейчас? Стоит ли оно жизни тех, кто отнесся к Анселю с искренней добротой, кто принял его таким, каков он есть…

«…без поводов, без условностей…»

… кто не боялся встретиться лицом к лицу с инквизицией ради него или стать соучастником его преступления, сохраняя его тайну…

«Ему вовсе не нужно знать, что я считаю тебя своим наставником и другом».

«Я предам Господа, если предам совесть. Я предам совесть, если предам друга. А если предам инквизицию, я просто нарушу правила. Видишь разницу?»

Вспомнив слова Гийома и Вивьена, Ансель устало прижал ладонь ко лбу, облокотившись на стол. В груди у него защемило от тревоги и давно забытой боли потери, которую он, казалось, испытывал теперь загодя — еще до прихода инквизиции в Кантелё, а приход этот, он верил, состоится.

Еще больнее было оттого, что на этот раз Ансель лично знал тех людей — или, по крайней мере, одного из них — кто придет разрушать его жизнь. Кантильен Лоран казался хорошим человеком, не желающим несправедливого насилия и не любящим жестокости, и все же он был инквизитором, который проявит абсолютную безжалостность, если узнает о катарской ереси в Кантелё. И ведь безжалостности этой подвергнется не только Ансель, но и все те, кого он успел за это время обратить в свою веру. Гийом… графиня… некоторые слуги и селяне...

Не минует сия участь и других его учеников — Вивьена и Ренара. Они тоже попадут под подозрение, Вивьен об этом сказал. Быть может, если все же сдаться добровольно и объявить, что на землях Кантелё был всего один еретик — Ансель де Кутт — и исповедовал он свою веру втайне ото всех, кровопролития можно будет избежать? Как и пристрастного допроса? Возможно Лоран все же поверит ему? Если так, то Ренар со всей искренностью сможет подтвердить, что никогда даже не разговаривал с Анселем о катарской ереси, а Вивьен… он запросто сможет солгать.

«Я предам инквизицию ради тебя».

Ансель поморщился.

А ведь Вивьен искренне понимал, на какой риск идет, произнося эти слова. Он знает лучше других, на что способна инквизиция, и все же он сделал выбор в пользу дружбы. Если бы Гийом понимал, какие ужасы ожидают в допросной комнате, стал бы он так рисковать, как рискует сейчас?

«Видите ли, дело в том, что я не хочу у вас учиться».

Ансель с горечью усмехнулся.

«И почему я не послушал Гийома тогда? Почему не убрался восвояси, а решил, что молодой граф будет подходящим учеником, которому можно передать свои мысли с расчетом на то, что он потом распространит их на своих землях? Чего я этим добился? Того, что теперь из-за меня он в смертельной опасности, а я даже не успел рассказать ему все, что хотел. И вряд ли успею — как бы бесстрашно он не относился к положению, в котором оказался, я не могу и дальше продолжать делать из него мишень для инквизиции».

Встав из-за стола, Ансель подошел вплотную к окну, ухватившись за край каменной ниши, в которую оно было вделано, и уставился в непроглядную тьму, пытаясь разглядеть в ней приближающихся недругов. Однако графство было погружено в ночную тишину. Даже животные замолкли. Казалось, еще чуть-чуть — и можно будет услышать плеск воды в далекой реке.

Ансель отчаянно вцепился в каменную кладку, удерживая рвущийся наружу стон томительного ожидания трагедии. Он мучительно поморщился, прикрыл глаза, а затем широко распахнул их, отошел от окна и зажег еще одну свечу. В этот самый момент он принял единственное решение, которое давало хотя бы возможность оградить его близких людей от жестокости инквизиции. Эта возможность не давала гарантий, но она хотя бы была. Стоило попытаться.

«Мужайся, Вивьен», — подумал он. — «Тебе придется непросто. Но, уверен, ты справишься с этим. Благослови тебя Господь».

Резко схватив со стола лист бумаги и обмакнув в чернильницу свежее перо, Ансель начал наспех дрожащей рукой выводить слова своего последнего послания Гийому. Он не станет передавать письмо лично — граф должен будет обнаружить его, поняв, что учитель покинул Кантелё.

Слова проносились в голове Анселя с такой быстротой, что он с трудом мог уловить каждое из них, и все же рука каким-то образом успевала выводить их на бумаге. «Ваше сиятельство» — начал он.

«Никакого фамильярного обращения, лишь официальный тон!»

Я повинен во грехах перед вами и Святой Церковью…

Нет никакого оправдания моему преступлению и моей дерзости…

…приютили в своем доме еретика, дали ему кров, не зная, кто я такой…

Я, Ансель де Кутт, признаюсь, что повинен в исповедании катарской ереси перед Богом и Его Церковью…

…молюсь, чтобы вы не пострадали за мои грехи, ибо, видит Бог, вы ни о чем не догадывались…

…сдаюсь на милость епископа Кантильена Лорана…

…готов примириться с Церковью, если мне удастся снискать прощения Господнего, или принять казнь, если на то будет Его воля…

…раскаялся…

Нет больше сил терпеть муки совести…

Надеюсь на помощь служителей Господа или на справедливое наказание…

…должен был сдаться раньше, но боялся и надеялся сохранить свою тайну и от вас, и от слуг Господних, инквизиторов…

Да помилует меня Господь.

Закончив свое послание, Ансель, тяжело дыша, распрямился над столом. Он оставил письмо на видном месте, надеясь, что Гийом сумеет понять его замысел. Он умный молодой человек, он догадается. Он просто обязан догадаться.

Поняв, что пути назад нет и что учителя не спасти, Гийом должен был разрушить молельную комнату и искоренить все признаки веры, в которую Ансель его посвящал, чтобы при следующей проверке особняка у инквизиции не было вопросов.

«Только так я смогу уберечь тебя. Прости», — покачал головой Ансель, стараясь заглушить тоску. Мысленно он все еще проговаривал свой план. —«Я поеду в Руан. Я добьюсь аудиенции у Лорана и признаюсь ему в ереси. Скажу, что собирался передавать ее своим ученикам, но не успел даже и начать — раскаялся раньше. Пусть ложь станет моим проклятьем, но я должен это сделать. С Божьей помощью — искреннее удивление Ренара и умелая ложь Вивьена в ответ на это заявление станет лучшим подтверждением моей честности, и их не тронут. Попрошу епископа не арестовывать их, воззвав к его милости. Возможно, проникнувшись моей честностью — с опорой на старые симпатии — судья Лоран не станет устраивать пристрастный допрос. А если станет…

Господи, молю тебя, пусть он послушает меня!»

Ансель вышел из комнаты. Он не взял с собой никаких вещей, кроме одного меча, который повесил на пояс, и небольшого ножа, который припрятал в одежде. Дорога до Руана была знакомой и спокойной, но ночью даже на ней могли попасться разбойники. Наткнуться на них без оружия было бы просто-напросто глупо, с учетом того, какая цель ждала его в конце пути. Остальные же вещи были без надобности там, куда он направлялся.

Кроме одной. Для нее потребуется небольшая заплечная сумка.

Тихо выйдя из комнаты, Ансель неслышными, но быстрыми шагами двинулся вперед по темному коридору особняка. Если ему удастся забрать последнюю вещь быстро, он будет на месте еще до рассвета.

Отвлек Анселя довольно яркий свет, льющийся из одного коридора. На миг замерев, он осторожно заглянул за угол, стараясь не попасться на глаза тому, кто мог там бы оказаться.

Источник света находился за приоткрытой дверью библиотеки. Это было хорошо. Если Гийом здесь, стало быть, в спальне его нет, и книга, которую Ансель надеялся забрать как улику, сейчас никем не охраняется.

Однако мысль об ученике защемила Анселю сердце. Он остановился, ухватившись за угол, где сходились две стены.

«Уходи», — велел он себе. — «Не стоит никому знать о твоих планах. Гийому — точно не стоит. Он не поймет. Он постарается помешать».

Но время шло, а Ансель оставался недвижим, не в силах развернуться и уйти, не перемолвившись с учеником хотя бы парой слов, зная, что этот разговор станет для них последним.

«Я ничем себя не выдам», — сдался он, наконец, понимая, что не сможет стоять так вечно. — «Возможно, то, что я наткнулся на этот свет — знак, что все-таки нужно поговорить на прощание».

Подойдя к двери, он толкнул ее.

В помещении горело сразу несколько факелов и почти десяток свечей, так что на этот раз оно не выглядело мрачным, а, напротив, казалось уютным.

Гийом де'Кантелё оторвался от книги, глаза его на миг округлились от удивления, но почти сразу же заговорщицки прищурились. На лице появилась привычная ухмылка.

— Мой друг, — протянул он. — Кого я вижу! Доброй тебе ночи.

— Доброй, — ответил Ансель, подходя ближе.

— Только не говори, что ночами нужно спать. К твоему сведению, я уже почти что на полпути в свои покои. К тому же на этот раз я не читаю впотьмах: видишь, сколько света? Я услышал твои рекомендации и не изматываю себя, так что, молю, не начинай воспитывать.

Ансель немного виновато улыбнулся.

— Я и не думал.

— А что ты, кстати, тут делаешь? — нахмурился Гийом, качнув головой. — Я не думал, что ты бодрствуешь ночами. Мне казалось, в этом доме я один делаю это добровольно.

— Ты не ошибся, добровольно это, пожалуй, делаешь только ты.

— Так почему же ты здесь?

— Не спалось, — передернул плечами Ансель. — Решил вместо того, чтобы ворочаться, пройтись по особняку.

Ансель замолчал, понимая, что не может раскрыть Гийому всей правды. Пока что его слова не содержали лжи. Но дальше, если он не хочет вызвать подозрений, ему придется последовать рекомендации Вивьена и научиться лгать. Ощутив болезненный укол совести за предательство основ своей веры, Ансель заставил себя продолжить:

— Иногда такой, на первый взгляд, простой способ лучше других помогает вернуть сон.

Ансель осознал, что совершенно не умеет держаться спокойно, говоря неправду. Казалось, лицо его предательски зарделось, а голос зазвучал неуверенно и стал ощутимо подрагивать.

Гийом недоверчиво приподнял одну бровь. Несколько секунд он пристально изучал учителя, но затем передернул плечами и вновь взглянул на книгу:

— Ясно. А я изучал литературу. Смотри, какое великолепие! — Он схватил книгу и развернул ее открытыми страницами к Анселю. — Постройки древних римлян. Это нечто удивительное! Видишь? — Он ткнул пальцем в изображение длинного узкого сооружения, похожего на стену с прорезанными в ней арками. — Акведуки. По ним доставляли воду из водоемов в города. Я увидел и подумал, что если вникнуть, то можно сделать что-то похожее и у нас, подвести к реке. Не знаю, возможно ли это, — он вновь положил книгу на стол и задумчиво потер подбородок, — надо понять, как они так строили...

Ансель молчал, но, услышав паузу в рассуждениях Гийома, поспешил кивнуть, хотя бы сделав вид, что увлечен рассказом.

— Иногда я думаю, — как ни в чем не бывало продолжил Гийом, не обращая внимания на тишину со стороны собеседника, — что строители, зодчие и скульпторы ближе всего к Богу. Они ведь строят храмы! Заходят за священные алтари, где мирянам появляться запрещено, создают их своими руками. А те, кто строит соборы... Милостивый Боже, шпили Нотр-дам-де-Руан! Когда его достроят — они ведь будут врезаться в небо! Каково будет человеку, который будет обтачивать последний камень на самой вышине? Могу только представить! — Он перевел горящий воодушевлением взгляд на учителя и нахмурился. — Ансель? Ты все еще какой-то мрачный. Дай угадаю: на самом деле ты ищешь в коридорах притаившихся инквизиторов, которые готовы нас всех схватить. — Гийом прыснул со смеху, но замолк.

Его собеседник не улыбнулся и даже не посмотрел с укором, как того можно было ожидать, а остался стоять с совершенно непроницаемым лицом.

— Я угадал, — заключил Гийом, непочтительно указав пальцем в лицо Анселю. — Ну ты и мнительный, честное слово! Не приедет сюда никто посреди ночи!

— Не приедет, — кивнул Ансель, кое-как выдавив улыбку, — твоя правда. Пожалуй, мне все же следует унять эту мнительность.

— Еще как следует! — воскликнул Гийом, подкрепив свои слова кивком.

— Хорошо. Но раз уж меня сюда занесло, все же не откажу себе в том, чтобы напомнить тебе об осторожности, благоразумии и сне по ночам. И, — он передернул плечами, — засим откланяюсь.

Гийом закатил глаза, миролюбиво фыркнув, и махнул рукой.

— Постараюсь принять к сведению, но ничего не обещаю, дабы не солгать. Впрочем, как всегда.

— Как всегда, — с улыбкой эхом ответил Ансель. — Доброй ночи. Да благословит тебя Господь.

Гийом посмотрел на него с едва заметным недоумением, однако почти сразу же расплылся в улыбке:

— Спасибо. Доброй ночи.

Коротко кивнув, Ансель развернулся и быстро вышел из библиотеки, прикрыв за собой дверь. Сердце у него неистово колотилось. Осталось последнее дело в особняке — забрать книгу у ученика, пока тот не вернулся в свои покои.

* * *

Гийом остался сидеть на месте, все еще сжимая одной рукой корешок лежащей на столе книги и глядя на дверь неподвижным взглядом. Улыбка медленно сошла с его лица.

«Что-то не так»,— тихо зазвучало в его разуме.

Что-то в поведении Анселя показалось ему странным, и он даже толком не мог понять, с чем связано это ощущение. Напряженная речь? Ночные прогулки по особняку? Внезапные благословения?

«Мало ли, что могло ударить в голову человеку! Его право. Он не мешал, когда я мучился своими вопросами. Может, и мне стоит не вмешиваться в его дела? Пусть самостоятельно справится со своей подозрительностью и мрачными предчувствиями. В конце концов, время покажет, что его тревога напрасна», — попытался рассудить Гийом, однако предчувствие никуда не девалось. Странное, не до конца осознанное подозрение…

«А зачем ему оружие?» — вдруг встрепенулся Гийом некоторое время спустя, напряженно прищурившись, словно закрытая за Анселем дверь под его пристальным взглядом могла ответить на этот вопрос. — «Инквизиторов ловить? А заплечная сумка зачем?!»

Догадка, словно вертевшаяся на самой поверхности, никак не желала всплыть до конца. Захлопнув книгу минутой спустя, Гийом оставил ее на столе, и, не потрудившись погасить свечи, взял один из факелов и решительно зашагал к комнате Анселя. Не постучавшись, он распахнул дверь, почти не сомневаясь в том, что увидит.

Комната была пуста. Немногочисленные пожитки были оставлены на своих местах, а на столе лежал лист бумаги, исписанный беглым, немного неразборчивым почерком. Гийом прищурился и пробежался глазами по тексту. То, что он увидел, заставило его побелеть от ужаса и тут же побагроветь от злости.

— Ну, черт тебя подери! — в сердцах громко прошептал он, разорвав бумагу на множество кусочков, которые разбросал по комнате. Не подумав о том, чтобы закрыть дверь, он бросился обратно по коридору, попутно вставив факел в ближайшее крепление на стене. — Я тебе покажу раскаяние!

Не беспокоясь о том, что разбудит кого-то шумом, он забежал в свою комнату, схватил приставленный к стене меч в ножнах, на ходу закрепил его на поясе и понесся в конюшню. Памятуя обо всех тех разах, когда он в одиночку сбегал из дома верхом, Гийом искренне возблагодарил Бога за свой лихой нрав, потому что запросто сумел сориентироваться, оседлать лошадь и выехать без помощи прислуги. Ткнув недовольно фыркнувшее животное в бока, Гийом направил его к воротам. Как он и предполагал, они были не заперты. Человек, открывший их, слишком спешил, чтобы дважды возиться с замками.

Выехав за ограду особняка, Гийом вновь требовательно ударил пятками коня и, не боясь вылететь из седла в темноте, понесся галопом по дороге к Руану.

* * *

Ансель поначалу внимательно вглядывался во тьму, освещаемую лишь пробивающейся сквозь редкие облака растущей луной и звездами, однако ни погони, ни каких-либо подстерегающих во тьме опасностей не заметил. Он старался не гнать лошадь, опасаясь, что та может споткнуться. Мысли и сомнения милосердно оставили его, уступив место лишь отстраненной, почти безразличной решимости. Странное сочетание чувств, однако Анселю уже доводилось испытывать его прежде — когда он бежал из Каркассона, оставляя там свою прежнюю жизнь. Будто решение — единственно верное — было принято за него самим Господом и донесено до его ушей устами Люси Байль. Ансель попросту не имел права его ослушаться, поэтому, отринув боль потери, горечь и тоску, продолжал идти по уготованному ему пути, несмотря ни на что — отстраненный и мрачный, но преисполненный решимости.

«Послушай меня, Ансель, ты еще можешь спастись».

Теперь он понимал, что Люси, похоже, вкладывала в эти слова немного иной смысл. Она не говорила о вере, она просто хотела, чтобы он ушел и спасся — любой ценой. Она была готова пойти на любые уговоры. Но тогда он видел в ее словах лишь один смысл: спасение своего учения. И он послушал ее.

Écoute-moi, Hencel[7]…

Отчего-то эти слова эхом звучали в его памяти еще долгое время после того, как он покинул Каркассон.

Он больше не мог зваться Анселем Асье, ему нужно было новое имя. Но как его получить? Солгать? А если нет, то какую правду он мог сказать о своем имени?

Каждый раз, когда он задумывался об этом, он понимал, что теперь он — лишь человек, который послушал Люси Байль и сбежал. Как такой человек может назвать себя?

Он и сам не понял, как это пришло ему в голову, но однажды, когда у него спросили его имя, он, не задумываясь, представился Hencel d’Écoute. Со временем, выговариваемое простыми людьми, это имя трансформировалось в Hencel de Coutte — Ансель из Кутта — что самостоятельно создало историю некоего несуществующего городка близ Каркассона, которую каждый додумывал по собственному разумению. С этим именем он явился и в Руан четыре года тому назад. И вот, как все обернулось.

Проезжая раскинувшуюся с двух сторон от дороги небольшую деревеньку, Ансель не на шутку встревожился. Он увидел в темноте огни факелов. Что важнее — эти огни двигались в его направлении.

Ансель придержал коня, чтобы тот перешел на медленный шаг, и одновременно приготовился, сам до конца не понимая, к чему.

— Кто такой? — вдруг послышалось сбоку из-за ближайшего дома, и на дорогу высыпало несколько явно недружелюбно настроенных людей, принявшихся с подозрением разглядывать незнакомого всадника.

— Я лишь странник, проезжающий по этой дороге в Руан, добрые люди. — Ансель поднял руки, демонстрируя, что в них нет оружия. — Я один, и, уверяю вас, не представляю опасности. Прошу, позвольте проехать, и вы меня больше не увидите.

При этом он отметил, что бодрствующие ночью крестьяне вооружены — один держал топор, у двоих были остро заточенные вилы, остальные, пусть и безоружные, стояли в напряженных позах, явно готовясь к возможной драке. Почти все они были крепкими, закаленными в земельных и ремесленных работах мужчинами. Видно, тех, кто послабее, они оставили по домам.

«Что побудило их так себя вести? Не припомню здесь разбойничьих шаек или чего-то подобного, что дало бы повод простым селянам ждать нападения», — нахмурился Ансель. Ответ не заставил себя ждать.

— Тут днем проезжала инквизиция, — заявил один из них, самый высокий. Вероятно, это был староста деревни. — Значит, где-то рядом еретики.

Ансель нахмурился сильнее прежнего. Ему показалось, что этот человек не совсем понимает, что означает произнесенное им слово, и для него оно означает примерно то же, что «разбойники».

— Уверяю вас, я лишь путник, и у меня нет злого умысла.

— Путник? — староста подошел ближе, подняв факел. — А я знаю тебя! Ты учитель молодого графа! Я видел тебя, когда граф приказывал явиться на собрание. Так это тебя обвинили в ереси! Мы знаем, что инквизитор ездил в графский дом, а ты там был. А теперь уезжаешь ночью. Это не к добру. — Окружающие его крестьяне одобрительно закивали. — Если мы пропустим тебя, они и сюда приедут! Они же так делают, да? С теми, кто помогает еретикам. Нам этого не надо, знаешь ли. Мы тут потому решили ночью посторожить: ждали, что кто-нибудь прошмыгнет не к добру после приезда инквизитора.

Его сообщники одобрительно зашумели.

Ансель молча положил руку на рукоять меча, однако не спешил демонстрировать силу. Их было человек десять. Верно, треть деревни собралась здесь, чтобы охранять свой дом от угрозы — пусть и мнимой. Хоть никто из них и не был воином, не стоило недооценивать опасность, которую могли представлять вооруженные острыми и тяжелыми предметами селяне. Недаром на то, чтобы подавлять крестьянские восстания, власти бросали силы хорошо обученных солдат. А сейчас Ансель был один. К тому же он не был готов проливать кровь.

— Я направляюсь в Руан, — повторил он фразу, с которой начал. — Я не собираюсь сбегать от инквизиции, а вас делать сообщниками некоего преступления. Если не верите, — он вздохнул, — можете это проверить. Хотите — сообщайте о моей поездке инквизиции. Ближайшее отделение как раз находится там, куда я направляюсь. Я ничего не скрываю.

— А давай-ка мы тебя туда и проводим, еретик! — выкрикнул кто-то из этого сборища.

Ансель постарался скрыть волну дрожи, пробравшей его.

Еретик.

Даже произнесенное простыми крестьянами, это слово звучало как приговор.

Откройте! Святая инквизиция!

Ансель постарался взять себя в руки и ничем не выдать своих чувств.

«Как же скор простой народ на суждения и принятие решений», — с досадой подумал он. В другой ситуации можно было бы постараться договориться с крестьянами, а то и напомнить об их повинностях графской семье, чьим почетным гостем на этих землях он являлся. Однако сейчас Ансель принял решение всеми силами отгородить семью Кантелё от всего, что с ним происходит, а на увещевания крестьян, не слишком гибких умом, просто не было времени.

— Если это столь важно для вас, и если это единственный способ успокоить вашу тревогу, что ж, пусть кто-нибудь из вас сопровождает меня до Руана. Не имею желания ни обманывать вас, ни сопротивляться.

«Какая, по сути, разница?» — мрачно добавил он про себя. — «Может, так даже лучше. Эти люди смогут подтвердить мои слова о том, что я направлялся в Руан и не собирался убегать от инквизиции. Они подтвердят, что я не оказал никакого сопротивления и явился добровольно, а значит, Лоран, возможно, внемлет».

Крестьяне нерешительно зашевелились. Как и предполагал Ансель, отсутствие сопротивления их несколько обескуражило, и на поверку желающих приближаться к делам инквизиции было не так уж много.

— Итак? — поторопил он.

На миг у него создалось впечатление, что селяне все же решат пропустить его. В конце концов, дорога была одна, и поворотов с нее вплоть до Руана почти не было, лишь в небольшие деревни. Всаднику на коне больше некуда было направиться, кроме как в город. Ансель терпеливо ждал, пока эта простая мысль наконец дойдет до окруживших его мужчин.

Громкий стук копыт прорезал ночь, сопровождаясь коротким ржанием лошади.

Ансель резко обернулся в седле.

Стремительное нечто, чуть не врезавшись в людей, перегородивших дорогу, резко остановилось, мгновенно превратившись при свете факелов в Гийома де'Кантелё. Его лошадь стукнула копытами по земле, подняв дорожную пыль, которая была видна даже в колеблющемся пламени.

— Что здесь происходит? — требовательно и громко воскликнул он, обведя собравшихся взглядом и остановив его на обомлевшем мужчине, замершем в седле. Его он ожег глазами с особой старательностью. — Ансель! Какого черта?!

— Гийом… — ошеломленно проговорил тот.

«Я ведь не выдавал себя. Почему он здесь?»

— Ты действительно думал, я не замечу? — криво усмехнулся Гийом, глядя на него почти снисходительно. Затем его внимание вновь обратилось к крестьянам: — А вам что надо? Идите спать, нечего здесь делать! У господ свои дела, они вас не касаются.

— Он еретик! — Кто-то из мужчин обличительно указал на Анселя. — Он хотел сбежать!

Гийом округлил глаза так, что в них отразилось пламя факелов, делая его взгляд немного безумным.

— Еретик? — хмыкнул он. — С чего вы это взяли? Так или иначе, решать это инквизиции, а не вам, а инквизитор сегодня днем покинул эти земли ни с чем, так что повторяю: расходитесь по домам, вам нечего здесь делать! — Он укоризненно посмотрел на учителя. — Ансель, разворачивайся и возвращайся в особняк.

— Гийом, я не…

— Нет, нет и нет! — упрямо покачал головой молодой человек. — Я не приму твоих отказов. У меня много вопросов, знаешь ли, и я не отцеплюсь, пока ты на них не ответишь. — В голосе его звучал гнев вперемешку с тревогой.

— Гийом, уходи отсюда, — тихо проговорил Ансель, понимая, однако, что тот не послушает. Момент был упущен.

«Я выдал себя», — с отчаянием признал Ансель. — «Боже, и зачем я только поддался чувствам и пошел в библиотеку?»

— Уйду только с тобой! — злобно ответил юноша, упрямо взглянув на учителя. — И ты объяснишь мне, почему так поступил. Я устал не понимать!

— Он еретик, — повторил кто-то из жителей деревни. — И все его поступки — злые козни против Бога!

Небольшое сборище снова разразилось согласным гомоном.

— Пошли вон! — злобно огрызнулся Гийом. — Это приказ!

Услышав его гнев, некоторые крестьяне попятились, но большинство почему-то не спешило его слушать.

Ансель едва удержался от того, чтобы застонать.

— Гийом, уезжай. Я разберусь...

— Ты уже «разобрался»! — не унимался Гийом. С вызовом вздернув подбородок, он вновь заговорил обличительно: — Вот, к чему это привело! — Он обвел кивком небольшую толпу селян с такой обидой, будто Ансель сам собрал здесь этих людей.

— А раз инквизитор ездил к тебе, может, и ты еретик? — послышалось от кого-то.

Гийом медленно повернул голову к собравшимся крестьянам.

— Кто это сказал? — угрожающе-спокойным голосом проговорил он. — Кто посмел так обратиться к своему графу?

— Я, — выступил вперед староста. Страха в его голосе не было, лишь вызов. — Ваше сиятельство ведет себя странно, и мы все это видим. Вы похожи на одержимого. — Голос его на миг дрогнул, однако он продолжил: — Если выбирать между вашим гневом и инквизицией...

— Предатели! — прошипел Гийом, потянувшись к мечу на поясе. — А ведь я хотел сделать для вас как лучше! Трусливые, неблагодарные...

— Не надо! — попытался остановить его Ансель, однако не смог даже дотянуться, чтобы положить руку ему на плечо. О том, чтобы перехватить его руку с мечом, и речи не шло.

— Вам это даром не пройдет! — холодно проговорил Гийом, обнажая меч. — Подойди и повтори то же самое с клинком у горла, если осмелишься! — крикнул он. — Ну же, скажи своему господину, что он одержимый, еще раз!

Ансель замер, не зная, что предпринять, и толком не понимая, что собирается делать граф.

— Трусишь? — с издевкой спросил Гийом, приближаясь к обидчику. Вид знатного человека на коне с обнаженным мечом в твердой руке и с нехорошей улыбкой на лице, напугал крестьянина достаточно, и он попятился. — Кидаешься громкими словами, а после трусишь? Думаешь, теперь за молчание тебе ничего не будет? — Он замахнулся мечом. Клинок ярко блеснул в свете огня.

«Что он делает?» — ужаснулся Ансель. — «Неужто он сможет вот так запросто ранить человека? Это ведь не так-то легко!»

Однако послышался вскрик боли, и крестьянин отшатнулся на несколько шагов, зажав рукой плечо, по которому скользнул меч. На его одежде в переливах пламени факелов заблестела кровь. Гийом развернул коня перед дружно отступающими обидчиками, по-прежнему твердо держа меч.

— Еще желающие обвинить меня в чем-то? — громко спросил он.

На миг повисла тишина. А затем кто-то выкрикнул:

— Демон! В графа вселился демон!

Небольшая толпа взорвалась криками:

— Одержимый!

— Вы все там еретики!

— Господи, спаси! Надо доложить в инквизицию!

— Ересь! Граф — еретик!

— Еретик!

— Бес!

— Еретик!

Недавно притихшие люди вдруг вновь преисполнились воинственного настроя, и начали наступать. Гийом, отринув всякое благоразумие, решил встретить опасность лицом к лицу: он вновь занес меч. Казалось, он был готов в ярости рубить всех без разбору.

«Хватит», — решил Ансель. — «Я хотел, чтобы все было не так».

— Надо уходить, — твердо сказал он, подстегнув лошадь, так что она поравнялась с лошадью Гийома, и схватив того за руку с занесенным мечом.

— Да я... — шипящим голосом, и вправду навевающим мысли об одержимости, начал граф, но Ансель перебил, посмотрев на него полным непоколебимой строгости взглядом:

— Быстро.

Из толпы, не перестававшей галдеть и выкрикивать однообразные обвинения, вдруг вылетел один смельчак, уловивший замешательство в действиях противников. С воинственным криком, в котором можно было расслышать что-то похожее на «изыди!», он подскочил к всадникам и замахнулся вилами, которые держал в руках. Неповоротливые кони не успели отшатнуться, а люди — уловить движение этого странного оружия.

Гийом дернулся, одной рукой вцепившись в луку седла и уздечку, а другую, с мечом, опустив с резким вздохом. Через миг он безотчетно выпустил из ладони меч, который успел привычным движением подхватить Ансель, и вцепился в свою ногу выше колена. Несмотря на отсутствие видимых ран, между его пальцев заструилась кровь.

— Черт! — прошипел Гийом, болезненно скривившись и вскинув пылающий яростью взгляд на обидчика, который отступил, испуганный своим же поступком.

— Быстро! Уходим! — крикнул Ансель. На этот раз не став церемониться, он схватил за уздечку лошадь Гийома и потянул ее за собой, разворачивая обоих животных в сторону особняка.

Отъехав от толпы, не решившейся погнаться за ними и ограничившейся лишь парой воинственных шагов, он обеспокоенно обратился к Гийому:

— Ты как? Держишься?

Граф кивнул, сжав зубы, и вновь схватился руками за уздечку и седло.

— Вот и держись. — Ансель вернул ему меч, ударил пятками своего коня, так что тот перешел на рысь, и повлек за собой спутника. Гийом при попытке привычно встать в седле во время рыси, скривился, однако промолчал. Ансель бросил быстрый взгляд через плечо. Крестьяне почти полностью скрылись в темноте, лишь отблески их факелов — ныне недвижимых — все еще прорезали мрак.

«А ведь пройдет немного времени, и они, наверняка, направятся в Руан — доносить на нас Лорану», — едва не застонав, подумал Ансель. — «Господи, за что? Как могло все сложиться так?»

Вздохнув и с усилием заставив себя мыслить ясно, он стал присматриваться к Гийому.

— Куда тебя ранили? Насколько сильно? — Ансель в темноте не мог разглядеть, насколько опасна рана, нанесенная вилами.

— Не сильно. Небольшие... дыры. Вроде... вроде две. — Гийом усмехнулся слову «дыра» в описании раны, а вот его спутник нахмурился.

— Насколько глубокие?

— Небольшие.

— Очень больно?

— Терпимо. — Гийом почти огрызнулся, словно больше злился на собственную боль, нежели чувствовал ее.

— Я ведь не просто так спрашиваю, — мягко произнес Ансель.

— Я понимаю. Терпимо! Почти не чувствую. Видишь, из седла же не валюсь. — Гийом улыбнулся, однако улыбка получилась больше похожей на гримасу.

Ансель поджал губы, но промолчал. Вскоре впереди стало возможно разглядеть очертания особняка, ограждения и деревню.

«Что же делать?» — стучало в голове Анселя. — «Что делать?»

Заехав в ворота, которые были все еще открыты, они подвели лошадей к конюшне.

«Надо что-то делать. И быстро. Времени совсем нет». — Ансель ни на миг не прекращал думать, пытаясь решить, как быть дальше. Спрыгивая с лошади, он уже готов был действовать, но плана у него не было. К такому развитию событий он был не готов.

Гийом, также ловко спрыгнув из седла, вдруг отрывисто застонал и повис, удержавшись рукой за круп лошади. Через мгновение он снова стоял прямо. Ансель нахмурился. Похоже, раны были глубже, чем казалось.

— Еще раз. Раны глубокие? — повторил он вопрос.

— Не мешают, — упрямо ответил Гийом.

— Тебе проткнули ногу почти насквозь.

— Не насквозь!

— Сделай шаг.

Казалось, даже в темноте можно было различить, как Гийом закатил глаза, но шаг все же сделал, заметно припав на ногу и скривившись от боли.

— Надо перевязать, — покачал головой Ансель, — иначе лишишься чувств…

— А вот и нет!

— Гийом. — Ансель строго посмотрел на него. — Это твоя первая серьезная рана, надо думать? Не отвечай, я и так знаю, что первая. Стало быть, ты в этом вопросе несведущ. Поэтому просто послушай меня и не спорь, ясно?

Гийом вздохнул, но не стал перечить.

— А что дальше? Они ведь побегут... в инквизицию. — В его голосе не было страха, лишь досада. — Нам нужно что-то...

— У нас есть немного времени, прежде чем они доберутся до Руана, достучатся до Лорана, и тот созовет стражу. — Ансель сам подивился тому, как спокойно звучал его голос, произносящий это. — Лишь после этого они поедут сюда.

— Нужно что-то делать! — воскликнул Гийом. — Не просто же сидеть и дожидаться, пока... — он поморщился от боли, — пока они приедут. Нужно что-то придумать!

— Я и стараюсь, — тихо проговорил Ансель, подводя раненого спутника ко входу в спящий дом.

— И?

— Пока ничего не придумал, кроме одного, — он мрачно усмехнулся. Книга словно обожгла его даже сквозь одежду и ткань сумки, — попросить подсказки у Господа.

— Издеваешься? — возмутился Гийом.

— А у тебя есть идеи?

— Вообще-то да, несколько! Например...

— Вот и придержи их при себе еще недолго. Мне нужно привести мысли в порядок и перевязать тебе рану.

Не обращая внимания на недовольство графа, Ансель повлек его за собой сквозь коридоры особняка в то единственное место, где сейчас мог хотя бы попытаться почувствовать необходимое для здравых рассуждений спокойствие.

* * *

Руан, Франция

Год 1356 от Рождества Христова

Кантильен Лоран не помнил, когда последний раз кто-то будил его среди ночи с такой тревогой. Однако примчавшиеся на лошадях взмыленные двое селян из Кантелё умудрились поставить на уши всю его обитель за несколько мгновений. Крича наперебой и выдавая бессвязные выкрики вроде «еретик», «граф», «учитель» и «одержимый», они все же сумели передать содержание их стычки с графом де’Кантелё и Анселем де Куттом.

Лоран недоверчиво уставился на них и сказал, что только вчера был в Кантелё, однако селяне настаивали на своем, и судья перешел к подробным расспросам.

Выяснив, что самые худшие его подозрения подтвердились, он буквально похолодел, представив себе скандал, который разразится в Авиньоне, если об этом узнают. А об этом непременно узнают, поэтому дело требовалось решить со всей строгостью и в кратчайшие сроки. Прямо сейчас — пока Ансель и его ученик не сбежали. Темнота опустилась только недавно. Оставалось надеяться, что впотьмах они не побегут.

Созывая стражу, Лоран искренне корил себя за такой серьезный просчет. Как можно было пойти на поводу у своего нежелания признать очевидное? Папа запросто может за это лишить его сана, если и вовсе не приговорить к тюремному заключению. Задача инквизитора — находить ересь, даже когда она искусно скрывается за праведностью, а не надеяться, что ее нет.

«Я не справился. Я не сумел. Моя ошибка. А ведь я сам пригласил этого человека к своему двору, я позволил ему обучать моих людей…»

Лоран похолодел от мысли о Вивьене и Ренаре.

Подозвав к себе ближайшего стражника, епископ, побелев лицом, спросил:

— Как тебя зовут, сын мой?

— Ги, Ваше Преосвященство.

— Ги, собери еще трех человек из стражи. По двое отправляйтесь за Вивьеном Колером и Ренаром Цироном. Где живут, знаете? — Он дождался короткого кивка и предпочел не обратить внимания на легкую растерянность стражника. — Приведите их сюда. Заприте в моем кабинете. Никому ничего не сообщайте. Держите их там до моего возвращения. Ясно?

— Д-да, Ваше Преосвященство…

— Повтори приказ. — Лоран дождался, пока стражник повторит, и убедился, что его поняли правильно. — Все верно. Исполняйте именем Святой Инквизиции!

Лоран небрежно хлопнул стражника по плечу и почти бегом направился к конюшням.

«Только бы не опоздать!»

* * *

Кантелё, Франция

Год 1356 от Рождества Христова

Комнату в ночной тишине прорезал болезненный вскрик.

Гийом, сидя на кровати в своей комнате, запрокинул голову, когда тугая повязка, сделанная из наскоро разорванной простыни, обмоталась вокруг раны прямо поверх одежды, и Ансель резко потянул за нее, туго затягивая. Руки графа вцепились в покрывало, и он вдруг ощутил, что силы все же начали покидать его. Он чувствовал себя почти таким же истощенным, как в первые недели более строгого поста.

Когда боль чуть унялась, Гийом опустил голову и попытался перевести сбившееся дыхание. Тело его била мелкая дрожь, замечать которую он считал ниже своего достоинства.

Белое тряпичное полотно начало довольно быстро пропитываться свежей кровью. Гийом нервно усмехнулся, глядя на свою ногу. Лишь теперь, когда пыл несостоявшейся схватки сошел, рана начала болеть по-настоящему, и на то, чтобы держаться достойно и не казаться самому себе тщедушным белоручкой, который будет падать при каждом шаге, требовалось куда больше усилий.

— Сейчас остановится, — попытался успокоить его Ансель, положив руку ему на плечо. — Ты как?

Гийом вновь почти беспомощно уставился на пропитывающуюся кровью повязку и неопределенно качнул головой.

— Что-то это… не помогает, — невесело усмехнулся он.

— Не все сразу, — покачал головой Ансель. — Идти сможешь?

Гийом с готовностью встал, тут же поморщившись и пошатнувшись. Комната сделала перед глазами крутой оборот, дурнота стала еще сильнее. Ансель подхватил его под плечо, понимая, что далеко молодой граф уйти не сможет, даже если попытается.

— Куда… — Гийом попытался перевести дыхание. Лицо его было бледным и будто осунулось за несколько минут, — куда мы?.. В молельную?

Ансель мрачно отвел глаза в сторону.

— Тебе стоит отдохнуть, — печально вдохнул он. — Ты не обязан идти со мной, но мне это нужно, потому что…

Гийом недоверчиво прищурился.

— Вот еще! Оставить тебя без присмотра, чтобы ты опять попытался сделать какую-нибудь глупость? Я не одобряю твоего намерения идти молиться прямо сейчас, но будь я проклят, если сейчас тебя куда-нибудь отпущу! Я ранен. — Он печально хмыкнул. — Мне за тобой не угнаться, если опять вздумаешь сбежать.

Ансель поморщился.

— Я бы не оставил тебя так…

— Ты уже оставил, — строго воззрившись на него, перебил Гийом. Но взгляд его тут же смягчился, став почти мученическим. — Зачем ты это сделал?

Ансель прикрыл глаза.

— Я хотел тебя защитить. — Он покачал головой. — Я думал, что поступаю правильно. Прости меня, Гийом, я…

— Ты чертов мученик! — недовольно воскликнул граф, сделав шаг и снова поморщившись от боли в ноге. — Но… неважно. Уже неважно. Еще успею тебя за это отчитать, когда все закончится. А пока: в молельную, так в молельную. — Он сам взял книгу священных текстов с прикроватного столика и махнул ей перед лицом Анселя. — Идем. Чем быстрее ты помолишься, тем быстрее придумаем, что делать.

* * *

Руан, Франция

Год 1356 от Рождества Христова

Вивьен Колер снова не мог уснуть и сегодняшнюю ночь проводил за книгами. Через несколько часов должен был забрезжить рассвет, и молодой инквизитор искренне опасался, что сонливость нападет на него днем, во время работы.

«Что ж, может, Ансель все же был прав насчет бессонницы», — хмыкнул про себя Вивьен. — «Она вызывает беспокойство, как минимум, своей регулярностью».

От воспоминаний о беспокойстве учителя его отвлек какой-то шум на улице. Ночами Руан обыкновенно погружался в тишину, нарушаемую лишь редкими голосами загулявших допоздна посетителей трактиров или лаем собак. Однако этот шум был слишком сильным — его явно производило много человек, спешно движущихся куда-то на лошадях.

Вивьен тут же выглянул в окно, попытавшись рассмотреть в темноте, что происходит. От увиденного по его спине пробежал холодок. Это явно был отряд городской стражи во главе с епископом Лораном. Они направлялись в сторону Кантелё.

«И без нас с Ренаром. Лоран выехал спешно. Ночью. В сопровождении небольшой армии…»

Вивьен невольно осенил себя крестным знамением и сложил руки в молитве, немо взывая к Господу и моля даровать Анселю Асье милость и силы выдержать то, что его ждет.

Когда отряд инквизиции направился в Кантелё, Вивьен уже понимал, чем это обернется для них с Ренаром. В лучшем случае — разъяснительно-воспитательной беседой с Лораном, трясущимся от одной мысли о скандале в Авиньоне. В худшем — будет допрос, на котором Лоран попытается выбить из своих учеников правду о том, стали ли они еретиками под воздействием Анселя или нет. Последствия такого допроса были непредсказуемы. Никто никогда не предавал огласке истории, в которых допрашивали инквизиторов — такие случаи, если они вообще имели место, тщательно стирались из протоколов и записей… как и люди, прошедшие через эти допросы.

Довольно резкий стук в дверь заставил Вивьена вздрогнуть.

Отчасти расстроившись, что не встречает посетителей заспанным, а подходит к двери, одетый в сутану инквизитора, он все же решил не медлить и впустить незваных гостей.

На пороге стояли два стражника.

— Вивьен Колер, — обратился один из них, и, похоже, это не было вопросом.

— Он самый.

— Вы должны пройти с нами. Приказ епископа Лорана, — строго отчеканил второй.

Вивьен нахмурился.

— Могу я узнать, зачем?

— Нет, не можете.

Напряжение буквально зазвенело на пороге комнаты.

«Значит, допрос», — понял Вивьен.

Первой мыслью было попытаться оказать сопротивление и бежать, однако он одернул себя, отозвался на команду стражников коротким кивком и спокойно вышел из комнаты. Он давил в себе желание спросить про Ренара — знал, что ему не ответят. Теперь до возвращения Лорана из Кантелё ему вообще никто ничего не скажет, и ему самому — лучше помалкивать. И молиться.

* * *

Кантелё, Франция

Год 1356 от Рождества Христова

Простолюдины частенько приписывали тем, кого называли ведьмами и колдуньями, видения и пророческие сны. Возможно, именно по этой причине ведьмой по справедливости могли называть Фелис или даже Рени. Однако Элиза никогда не чувствовала в себе пророческих способностей — даже сны ей почти никогда не снились. А в редких случаях, когда туманные образы в сновидениях все же посещали ее, она забывала их, едва открывала глаза поутру.

Но сегодня ее сон впервые был ярким. Живым. Он не позволил бы себя забыть.

Город из красного камня. Прекрасный город. Ступени, арки, террасы...

Его город. Значит, он не шутил. Здесь, в этом городе, я —его королева.

Но в город пришла Смерть, чтобы разрушить, забрать, уничтожить…

Элиза —та, кем она была в этом сне —неслась по городу, пытаясь обогнать Смерть. Она знала: здесь ее друзья, имен которых она сейчас не могла вспомнить, а знала лишь, что любит их, и должна успеть. Она бежала к нему. В этом городе Гийома звали иначе, и она в самом деле была его королевой. Смерть пришла за ним —потому что город построил он.

«Не смейте!» —думала та, кем была Элиза. —«Ненавижу! Как вы могли так поступить с ним?! Как посмели?»

Она нашла его. И решила, что раз нашла, то непременно убережет. Теперь-то точно убережет.

И вдруг все вокруг поглотило пламя…

Элиза резко открыла глаза и почти сразу села на кровати, попытавшись перевести дыхание и успокоить пустившееся вскачь сердце. Она думала, что вот-вот забудет то, что видела во сне, но образ отчего-то намертво отпечатался в ее памяти. Элиза знала, что уже не сможет уснуть.

Заставив себя лечь снова — на это потребовалось усилие воли — она уставилась в потолок, пытаясь понять, что видела. Рени как-то рассказывала ей, что во снах людей могут посещать их прошлые воплощения. Возможно, это был один из таких снов? Как знать.

Проведя несколько минут за тщетными попытками уснуть, Элиза встала с кровати. Ее одолевало странное, необъяснимое чувство надвигающейся опасности, побороть которое не было никакой возможности. Элиза спешно оделась и, надеясь отвлечь себя делами, вышла в общую комнату. В окне едва-едва появилась на улице предрассветная дымка. Элиза замерла, задумчиво вглядываясь в небо, не в силах унять терзавшую сердце тревогу.

«Всего лишь сон», — одернула она себя. — «Скоро ты его позабудешь, как всегда».

Однако странное предчувствие не желало уходить. Сама не понимая, зачем, Элиза обвязала талию поясом и повесила на него кинжал. Помедлив, она взяла стоящий у стены лук с колчаном стрел и повесила их на спину. Лишь сделав это, она изумленно застыла, прислушиваясь к себе.

«Да от кого мне здесь защищаться? Что за странности?»

Однако расстаться с оружием Элиза не спешила. Прислушавшись к предрассветной тишине, она попыталась уловить шорохи вдали или другие подозрительные звуки, способные оправдать ее состояние, однако не услышала ничего. Небо на востоке тем временем начало понемногу светлеть, перетекая оттенками сизого, синего и темно-фиолетового.

В попытке успокоить встревоженную душу, Элиза присела у окна. Она не знала, сколько времени провела без движения, а затем ей вдруг показалось, что где-то далеко-далеко, за полем, на дороге… нет, даже дальше — слышится гул, напоминающий топот десятков копыт.

«Мне мерещится. С такого расстояния я ничего не могла бы услышать», — постаралась рассудить она, однако ее опасение — прежде туманное, а сейчас такое явное, — всколыхнулось неудержимым вихрем, заставив ее подскочить на месте. Элиза поняла, что не сможет успокоиться, пока не проверит, все ли в порядке. И она прекрасно понимала, куда эта тревога тянет ее.

Зайдя в комнату к Рени, она кашлянула, чтобы разбудить сестру и извиниться за свои странности, однако застыла, увидев ту бодрствующей. При свете свечи Рени сидела на кровати, сжимая в руках руны.

— Доброй ночи, сестра, — отрешенно произнесла она, переведя взгляд на Элизу.

— Рени, я, — Элиза неловко пожевала губу, думая, как объяснить свое странное поведение, но не нашла нужных слов, — пройдусь до особняка. Я не знаю, что за тревога на меня напала, но я...

— Иди, — спокойно сказала Рени, не дослушав.

Элиза бросила взгляд на камушки в ее руках и отчего-то похолодела.

— Они что-то говорят?

— Да. Иди. Так и нужно.

— Что они говорят, Рени?

— Потом расскажу. Иди, не теряй времени. Я буду ждать тебя здесь.

По телу Элизы прокатилась волна дрожи. Ее так и тянуло расспросить сестру о том, что говорили ей руны, но ее отстраненный, произнесенный будто в полусне совет не позволил этого сделать. Теперь страх растекался по телу Элизы предупреждающей, побуждающей к действиям волной. Она кивнула, поправила на плечах лук и колчан и быстро вышла из дома.

Оставшись одна, Рени опустила взгляд в пол и вдруг тихонечко шмыгнула носом. На деревянные доски пола упала слезинка.

* * *

Руан, Франция

Год 1356 от Рождества Христова

Вивьен уже сидел в кабинете Лорана, глядя в еще темное предрассветное небо, когда стражники ввели немного сонного и растерянного Ренара. Заметив друга, тот слегка оживился и, как только стражники перестали держать его под руки и закрыли за ним дверь кабинета, он сделал несколько решительных шагов к окну, у которого сидел Вивьен.

— Боже, Вив! — воскликнул он. — И ты здесь!

— Как видишь.

— Тоже по приказу Лорана?

— По нему самому.

Ренар покачал головой.

— Что происходит?

Вивьен вздохнул.

— А разве не очевидно? — Он посмотрел на друга и, не заметив в его лице признаков озарения, закатил глаза и кивнул. — Лоран отправился куда-то посреди ночи, а нас приказал запереть здесь. Видимо, мы будем сидеть тут, пока он не вернется.

— Это-то ясно, но зачем? — упорствовал Ренар.

— Видимо, у нас проблемы.

Ренар округлил глаза.

— У нас? — опасливо переспросил он.

«Нет, только у меня, если быть честным», — мрачно подумал Вивьен.

— А ты видишь кого-то другого, запертого в кабинете главы руанской инквизиции? — Он невесело усмехнулся. — Да, мой друг, похоже, у нас проблемы. Пока не знаю, какие, но, вестимо, большие, раз Лоран приказал держать нас здесь.

— И с чем это может быть связано?

— Я полагаю, что лучший вариант для нас, учитывая, что за дверью стоят стражники и слушают, о чем мы говорим, будет ничего не обсуждать до прибытия епископа. Он сам скажет нам, что будет дальше. А до этого момента, — он перевел взгляд на окно, стараясь скрыть свою тревогу, — будем ждать.

* * *

Кантелё, Франция

Год 1356 от Рождества Христова

Освещенное белыми свечами помещение и вправду могло вселить спокойствие своей тишиной и бесцветностью. Ансель, вздохнув, опустился на скамью, открыв на случайной странице книгу священных текстов, которую забрал у Гийома.

«Отвлечь разум. В нынешнем состоянии я не придумаю выход. Пара страниц чтения поможет мне», — подумал он, игнорируя то, что простая молитва оказалась почти бесполезной.

Некоторое время Гийом сидел подле него на скамье, пытаясь восстановить силы после ранения, но затем его терпимости настал конец, и он поднялся, постаравшись на этот раз не сильно морщиться от боли.

— Черт, долго ты еще? — поджав губы, спросил он. — Не хочу тебя торопить, но у нас мало времени.

— Двигайся поменьше, — спокойно посоветовал Ансель. — Иначе опять кровь пойдет.

Гийом состроил раздраженную гримасу.

— Я же не смогу постоянно так сидеть — скоро мне придется сражаться. Нужно подготовиться. И к боли привыкнуть, чтобы не отвлекала, если уж на то пошло.

— Сражаться? — Ансель поднял взгляд от книги, смирившись с тем, что очистить разум с ее помощью ему не дадут. — Гийом...

— А что же? Добровольно сдаться? Вот уж нет. Знаю, что ты можешь на это сказать, но я не смогу просто бездействовать!

— Их будет много.

— Значит, погибну, сражаясь, — упрямо возразил Гийом.

— Ты не понимаешь. Тебе не дадут, — он замялся, вспоминая слова Вивьена о том, через что должна была пройти его семья, — не дадут умереть быстро. Они сделают так, чтобы ты выжил, и отправят тебя на допрос, Гийом. И, поверь, твоя нынешняя рана — ничто в сравнении с тем, через что тебя заставят пройти. В допросной комнате умеют добывать из людей информацию.

— Это твои друзья-инквизиторы тебе сказали? — ядовито прищурился юноша. — Те самые, которые вот-вот придут тебя арестовывать?

Ансель вздохнул, подавив волну тоски, накатившую на его сердце.

— Через эти ужасы прошла моя семья в Каркассоне, — тихо ответил он. — И я бы прошел, если бы не сбежал. Меня… — он покачал головой, стараясь не погрузиться в воспоминания слишком сильно, — меня спасла девушка.

Гийом изумленно приподнял брови.

— Девушка? — переспросил он.

— Да.

Ненадолго повисло молчание. Затем:

— Ты… ее любил?..

Ансель отозвался кивком.

— Наша любовь отличалась в своих проявлениях, но… да.

Гийом сочувственно опустил голову.

— Что с нею стало?

— Она умерла, — сокрушенно отозвался Ансель.

«Из-за меня», — закончил он про себя, невольно вспоминая, как много болезненных слов бросил он ей напоследок, не зная о том, что она не имела намерения сдавать его семью инквизиции. Он ведь был уверен, что таким образом она хотела спасти его от «ереси».

Гийом поджал губы и решил более не мучить учителя вопросами. Он подумал, что, возможно, та девушка спасла Анселя ценой собственной жизни и тоже закончила свои дни в плену Святого Официума.

— Но сегодня ты хотел сдаться инквизиции, зная, что тебя ожидает?

— Да.

— Это еще большее безрассудство, чем мое желание сразиться, — снисходительно усмехнулся Гийом. — Послушай меня, Ансель, — он присел рядом с ним на скамью, преисполнившись решимости, — нам придется дать бой. Я не сдамся каким-то сукиным детям, которые готовы напасть на меня и мой дом, просто потому что не согласны с моими мыслями. Я готов отвечать за эти мысли, за свою свободу и свой титул кровью, если потребуется. И я надеюсь, что ты будешь биться рядом со мной за эту свободу.

Ансель сжал руки в кулаки.

— Ты не понимаешь. — Он покачал головой, чуть повысив голос. — Гийом, это не будет смерть в бою. И нет, ты не отобьешься от десятка стражников. И не будешь гордо смотреть в глаза обидчикам, демонстрируя свой несломленный дух, пока тебя ведут на эшафот. Это не рыцарский роман. Если будешь ерничать, тебя будут пытать. Думаешь, стоически выдержишь пытки? Это... — Ансель запнулся, на миг. Он и о себе думал то же самое, пока Вивьен не продемонстрировал ему, как обстоят дела. — Поверь, пройти через допросную и остаться в здравом уме практически невозможно. Особенно без подготовки. А у тебя ее нет. Твоя первая рана — вот. — Он указал на окрасившуюся красным повязку выше колена Гийома. — И ты уже ослаблен ею. Тебе не выстоять в том бою, о котором ты говоришь.

Он не стал развивать мысль дальше, хотя уже и думал о том, что если допрашиваемых будет много, Вивьена и Ренара могут все же привлечь к работе. Ансель в ужасе представил, что кто-то из них будет лично руководить пыткой Гийома или проводить ее самостоятельно.

«Господи, нет!»

— Значит, нужно сделать то же, что ты в Каркассоне, — решительно заявил Гийом. — Нужно бежать. Собрать людей и уходить отсюда.

Ансель задал тот же вопрос, что и много лет назад:

— Куда?

— Главное — подальше отсюда, — отмахнулся Гийом.

— Но ты ранен.

— Меня может вылечить Элиза. У нее есть, чем снять боль. Остальное не так важно. Позже можно будет разобраться.

Ансель устало прикрыл глаза, а Гийом, напротив, воодушевился:

— А ведь это выход! Давай так: сейчас разбудим людей. Я возьму в помощники кого-то из слуг, чтобы добраться до дома Элизы. Ты в это время объяснишь всем, что происходит, соберешь их и подготовишь к побегу. Кто не успеет — увы, всех не уведешь. Меня подлатают Элиза с Рени, а затем я попрошу их увести нас. Они знают леса, они легко обведут вокруг пальца следователей, а уж городскую стражу — и подавно! К тому же, их я точно здесь не оставлю. Вы с остальными в это время возьмете деньги, сколько сможете унести. Берите всё — украшения, оружие, да хоть оклады с икон! — Гийом прерывисто вздохнул от боли в ноге, однако продолжил: — Нам все пригодится. Берите собак: нам нужно будет чем-то питаться, а они могут выслеживать дичь. Правда, нас может выдать лай, но, насколько я понял, выдать может что угодно, так что не до осторожностей, главное — уйти и двигаться быстро.

— Нельзя так легко уйти от инквизиции, — возразил Ансель.

— Нельзя уйти от инквизиции, если вовсе не попытаться, — парировал Гийом с укором. — Все еще есть вариант, что у нас получится уйти достаточно далеко. И если мы сможем, рано или поздно они бросят поиски.

Ансель покачал головой, вспоминая, как Вивьен, чтобы доказать его ересь, отправился в Каркассон через двадцать семь лет после трагедии. Пока он не решил для себя, что не станет выдавать друга — а это его исключительная черта, не свойственная другим инквизиторам, — он действовал от лица Святого Официума. Он был его олицетворением.

— Не бросят.

Он серьезно посмотрел на Гийома, и что-то в его взгляде заставило того стушеваться. Несколько мгновений он молчал.

— Мы можем попытаться убежать из Франции...

— Убежать от инквизиции? — Ансель вновь покачал головой, нервно усмехнувшись. Он чувствовал, что его покидает присутствие духа. — Я с трудом сделал это, когда был один. А ты хочешь увести множество людей. Это невыполнимо.

— Ну, хоть кого-то! Я не могу всех просто бросить! Это же мои люди! Мы должны хоть попытаться, и поэтому...

Ансель едва слушал Гийома, который продолжил предлагать варианты решения — неплохие, похвально-рассудительные для оказавшегося в таких условиях человека, но все невыполнимые.

«А ведь если нас поймают, я даже не успел...» — Ансель перевел взгляд на книгу в своих руках. Он думал, что однажды, быть может, много лет спустя, благословит Гийома, чтобы тот стал совершенным, и душа его обрела свободу. Но теперь — никаких лет в запасе у них не было, а Гийом мог просто погибнуть, чтобы вновь вернуться к земным мукам. И не было возможности оградить его от этого.

Разве что...

Ансель окаменел, с силой сжав книгу. Взгляд его застыл вместе с дыханием.

— … главное — не медлить! — продолжал увещевать Гийом. — Чем дольше мы здесь сидим, тем меньше у нас возможности уйти. Я бы и не хотел, я дал бы бой, но прислушиваюсь к твоим суждениям. Видишь, какое небывалое благоразумие!

— Небывалое, — бесцветным голосом проговорил Ансель, все еще безотрывно глядя на книгу.

— Так что же мы сидим? — Гийом нервно побарабанил пальцами по скамье и воскликнул почти с мольбой в голосе. — Ансель! Да ответь хоть что-нибудь!

Ансель, не отрывая взгляда от книги, которую держал обеими руками, медленно поднялся со своего места. Стоя с идеально прямой спиной в черных одеяниях, освещаемый белыми свечами, он напоминал изображения с икон.

Икон, которых не признавал.

Медленно подняв взгляд на юношу, он спокойно проговорил, махнув рукой:

— Подойди.

* * *

Замерев у опушки леса и положив руку на ствол ближайшего дерева, Элиза разглядывала дорогу. Стремительно светлеющее небо и прозрачный утренний воздух позволяли просмотреть ее довольно далеко. Дорога была пуста. Лишь отдаленные звуки, доносящиеся из домов начавших просыпаться крестьян, слегка оживляли эту картину, однако в них не было ничего необычного.

«И из-за чего я тревожилась?» — подумала Элиза, немного пожурив себя за необоснованные страхи.

Бросив взгляд на темный силуэт каменного особняка, она улыбнулась, вспомнив, что ожидает ее через пару дней, и уже собралась направиться обратно, смакуя эту радостную мысль, как вдруг отдаленный шум донесся до ее ушей.

Элиза резко отшатнулась за деревья, вцепившись в одно и выглянув из-за него с устремленным на дорогу взглядом.

Звук быстро усиливался и разбивался на топот десятков копыт. Еще несколько мгновений — и на дороге показалось несколько несущихся всадников. Некоторые держали в руках факелы. Когда они подъехали ближе, Элиза сумела рассмотреть, что они вооружены и одеты как военные.

Впереди ехал человек в длинном черном одеянии.

Элиза спряталась за дерево, прижавшись к нему спиной, вцепившись руками в кору и поджав плечи. Ужас сковал ее. Она не сомневалась в том, что увидела.

Инквизиция.

— Нет-нет-нет! — зашептала Элиза вслух, чувствуя, как земля трясется под копытами несущихся мимо лошадей. Они не заметили притаившуюся так близко от дороги девушку — ее скрывали деревья и кустарники. К тому же, у них была другая цель.

— Нет, — в ужасе выдохнула Элиза. — Гийом!

Не задумываясь, она сдернула с плеч лук и сжала его в руках, однако замерла в отчаянии.

«Мне не остановить их одной. Это невозможно. Что же делать? Что делать?!»

* * *

— Ансель, сейчас ведь действительно не время! — простонал Гийом, восходя к подставке, на которой обычно стояла книга. — Ты серьезно? Consolamentum? Мы же оба знаем, что я не соответствую… гм… требованиям, чтобы получить «утешение». — Последнее слово он добавил с легкой заминкой, не укрывшейся от учителя. Ансель покосился на него с укоризной, покачал головой, но все же не стал ничего говорить по этому поводу.

— Мы с тобой сейчас в смертельной опасности. И если смерть настигнет тебя, мне бы хотелось знать, что это хотя бы не напрасно. Другой возможности может не быть, поэтому я искренне желаю, чтобы ты прошел через обряд consolamentum, — ответил Ансель, слегка улыбнувшись. — Можешь считать это суеверием обезумевшего еретика, если хочешь. Но я все же прошу тебя, как друга, позволь мне провести церемонию. Она отнимет не так много времени, как ты думаешь.

— Ты не обезумевший. Хотя иногда, знаешь… — Он усмехнулся, но заметив на лице Анселя напряжение, решил пойти на попятную. — Ладно, ладно. Уговорил. Только быстро. Вижу, ты не отстанешь. А потом — мы, наконец, начнем что-то делать?

— Ты не достанешься инквизиции. Никто не лишит тебя свободы. Это я тебе могу обещать, — твердо сказал Ансель.

Гийом кивнул. Ансель взглянул на него.

В этой бесцветной, спокойной комнате Гийом — даже раненый и ослабевший от боли и кровопотери — казался таким неуместным, таким вызывающе, непростительно живым.

На миг Ансель ощутил сковывающий душу ужас.

«Верное ли решение я принимаю? Еще не поздно передумать, но…» — он заставил себя отринуть сомнения. В глубине души он знал, что иного пути нет. Придется исполнить свое намерение.

— Тогда стой, молчи, слушай. Потом я подскажу тебе, что ответить, а ты повторишь. Готов?

— Нет, — усмехнулся Гийом, неловко переступив с больной ноги на здоровую.

— Не выстоишь? — сочувственно нахмурился Ансель.

— Вот еще! — обиженно воскликнул Гийом. — Выстою. Просто не уверен, что смогу повести себя, как нормальный… добрый христианин.

— Я не сомневаюсь в тебе.

Гийом закатил глаза.

— Ладно, давай уже просто начнем.

Ансель глубоко вздохнул, прикрыв глаза и набрав в грудь больше воздуха, и заговорил:

— Гийом де'Кантелё, ты хочешь получить духовное крещение, которым дается Дух Святой Божией церкви со святой молитвой и наложением рук. Об этом крещении Господь наш Иисус Христос говорит в Евангелии от Святого Матфея своим ученикам: «Итак, идите, научите все народы, крестя их во имя Отца и Сына и святого Духа, уча их соблюдать все, что Я повелел вам, и се, Я с вами во все дни и до скончания века»…

* * *

Подготовив стрелу, Элиза выглянула из-за дерева и натянула тетиву лука. Она не целилась — это было бесполезно в такой темноте, да и по большей части основной упор в стрельбе из лука делался не на меткость, а чутье и знание полета стрелы. А полететь она должна была аккурат в толпу подъехавших к воротам людей. Расстояние до них было большим, но могло получиться попасть хотя бы в одного… начать переполох… заставить отвлечься.

«Не смейте!» — вопило все ее существо. — «Не смейте отбирать у меня его, как уже отобрали! Не позволю!»

Однако через мгновение, обессилено зарычав, Элиза вновь опустила оружие, понимая, что никого не спасет, а лишь выдаст себя.

* * *

— И если хочешь ты получить эту силу и власть от Божией Церкви, ты должен соблюдать заповеди Христовы и Нового Завета, приложив для этого все свои силы. И знай, что Он заповедовал человеку не совершать ни прелюбодеяния, ни человекоубийства, ни лжи, не давать никакой клятвы, не красть и не брать чужого и не делать другому того, чего не хотел бы, чтобы сделали ему; прощать тому, кто причинил ему зло, и любить своих врагов, и молиться за своих клеветников и хулителей и благословлять их. И если его ударят по одной щеке, пусть поставит другую, и если у него отнимут рубашку, отдать плащ; и он не должен ни судить, ни осуждать, и выполнять многие другие заповеди, которые дал Господь и Его Церковь.

И ты должен ненавидеть этот мир, и дела его, и все, что в нем есть. Ибо святой Иоанн говорит в своем первом послании «Не любите мира, ни того, что в мире: кто любит мир, в том нет любви Отчей. Ибо все, что в мире: похоть плоти, похоть очей и гордость житейская, не есть от Отца, но от мира. И мир проходит, и похоть его, а исполняющий волю Божию пребывает вовек».

* * *

Кантильен Лоран не помнил, когда в последний раз пребывал в столь мрачном расположении духа. Уезжая из Кантелё буквально накануне, он искренне благодарил Бога за то, что его худшие подозрения не оправдались, однако теперь ему искренне казалось, что Господь наказывает его за недостаточно ревностную службу.

«Отец наш Небесный, не оставь меня в этот трудный час», — молился он про себя, соскакивая с лошади.

Оглядев стражников, ожидавших его приказания, судья инквизиции махнул им рукой и кивнул.

— Стучитесь в ворота. Не медлите! — возвестил он и, когда ворота содрогнулись под натиском городской стражи Руана, с мрачной торжественностью выкрикнул: — Откройте! Святая инквизиция!

* * *

— Склони голову, — тихо велел Ансель. Гийом повиновался, всячески стараясь не показать, что все его существо рвется поскорее приступить к действиям. Воистину, ему казалось, что инквизиция со своей стражей вот-вот прибудет к воротам особняка. — Повторяй за мной. «Parcite nobis. За все, в чем мог я согрешить словом, или делом, или помыслом, или свершением...»

— Parcite nobis. За все, в чем мог я согрешить словом, или делом, или помыслом, или свершением... — В голосе Гийома слышалось нетерпение, которого мог не уловить только глухой. Но Ансель не обратил на это внимания.

— «...Я прошу прощения у Господа, у Церкви и у тебя».

— Я прошу прощения у Господа, у Церкви. И у тебя. — Гийом, слегка нахмурившись, поднял вопрошающий взгляд на Анселя. Тот медленно кивнул:

— Именем Господним, и нашим, и Церкви нашей да будут тебе отпущены грехи, и станем молить Господа, чтобы Он отпустил их тебе.

Сделав шаг к Гийому, он поднял руки, в которых держал книгу, и положил ее ему на голову. Следующие слова должны были говорить верующие добрые христиане, обращаясь к своему совершенному, однако сейчас в молельной не было больше никого, посему Ансель счел, что имеет право говорить за них, пока еще мог считать себя совершенным.

— Pater sancte, suscipe servum tuum in tua justitia, et mitte gratiam tuam et spiritum sanctum tuum super eum.[8]

Сняв Евангелие с головы юноши, прикрывшего глаза, Ансель коротко поцеловал его в лоб, как предписывал ритуал.

Гийом поднял голову и открыл глаза, в которых сверкнул интерес. Широкая улыбка, казалось, должна была вот-вот привычно расплыться на его лице, несмотря на обстановку.

— Прости меня, Гийом, — прошептал Ансель, и его голос, опустившийся до мучительного шепота, задрожал.

Гийом не успел задать ему вопроса, как не успел он и заметить серебристый всполох, мелькнувший в свете свечей и скользнувший к его груди. Ансель обнял своего ученика, резко прижав к себе, будто таким образом мог смягчить боль, которую причинял ему. Боль, которая делала его самого навеки проклятым в глазах Господа.

Гийом судорожно дернулся в объятиях Анселя. Он попытался что-то сказать, но из горла его вместо слов вырвался мучительный булькающий звук. Он закашлялся кровью, окрашивая ею шею своего учителя.

Ансель лишь теперь осмелился отстраниться, продолжая держать ученика за одно плечо, и посмотреть ему в глаза. Он должен был это сделать, чтобы доказать: он не убийца. Он лишь пытается спасти его душу.

Гийом смотрел на него растерянными, округленными от непонимания глазами. В них уже застыл призрак страшной боли, которую он, казалось, еще не мог осознать до конца. Через миг он опустил глаза на свою грудь, словно пытался понять, почему ему так… непривычно. Из груди торчала рукоять ножа, все еще сжимаемая рукой учителя. Этот нож он для чего-то брал с собой, когда собирался в Руан. Теперь он знал, для чего. Казалось, это его деяние было начертано на Небесах.

— Прости меня, мой друг, — качая головой, прошептал Ансель. — Но это единственное, что я мог сделать. Инквизиция будет существовать вечно, но ты не достанешься ей уже никогда. Твоя душа свободна.

Ансель почувствовал, что дрожит, слезы сдавили ему горло.

— А… Анс… — попытался произнести Гийом, но вновь подавился собственной кровью. Рука, которой он сжимал плечо Анселя, потянулась к ножу, но хватка ее ослабла, и рука безвольной плетью упала по шву. Лицо исказила гримаса агонии.

Не в силах больше смотреть на это, Ансель, мучительно сморщившись, резко провернул нож в его груди, и звук этого поворота был, воистину, самым страшным, что он услышал в своей жизни. Горячая кровь умирающего ученика заструилась ему на руки, проливая на его душу вечное проклятие. С губ Гийома сорвался отрывистый короткий стон, тут же смолкший, однако Ансель знал: этот звук навсегда запечатлеется в его сердце. Он будет терзать его всю жизнь.

— Я спасу твою душу — даже ценой своей собственной, — содрогаясь от душивших горло рыданий, прошептал Ансель, опуская вмиг обмякшее тело ученика на пол. Глаза Гийома остекленели и застыли, сохранив изображение боли, предательства и удивления. — Прощай, мой друг…

Резким движением он вырвал нож из раны. Ярко-алая кровь брызнула на каменный пол молельни.

Позволив себе потратить еще несколько мгновений на то, чтобы закрыть глаза юноши рукой, Ансель распрямился и не сумел удержать слезы, заструившиеся по его щекам, когда он убегал.

* * *

Не выдержавшие натиска ворота распахнулись, впуская во двор городскую стражу под предводительством судьи инквизиции.

Кантильен Лоран шествовал через владения графа де’Кантелё решительно и воинственно.

— Никому не позволяйте уйти! — приказал он своим подчиненным. Сам же он стремительными шагами направившись ко входу в здание. Помощь в том, чтобы сориентироваться здесь, ему не требовалась. Она понадобится ему уже внутри особняка, чтобы найти секретное помещение, которое — он теперь понял это — было одним из перестроенных по указу Гийома де’Кантелё. Однако это был не склад с оружием и не комната с припасами. Это должна была быть молельная комната для мерзких, богопротивных ритуалов, которые проводил Ансель де Кутт.

«Прямо у меня под носом», — не уставал злиться на себя Лоран. — «Как я мог проглядеть это? Как мог так упорно не замечать? Воистину, Господь наказывает меня за грехи — собственные и моей семьи».

Войдя в особняк, Лоран преградил путь перепуганному слуге. Тот замер в ужасе, упал на колени и перекрестился.

— Помилуйте и простите, Ваше Преосвященство! Клянусь, я ничего не делал, чтобы прогневать вас и Господа!

— Где молельная комната? — строго прорычал Лоран, не обращая внимания на причитания слуги. — Где твой хозяин?

— Я… не знаю… клянусь, Ваше Преосвященство, я не знаю, где граф…

— Покажи мне молельную комнату.

— Молельную… Ваше Преосвященство, я не имею понятия…

Лоран закатил глаза.

— Есть помещения, в которые граф не велел заходить некоторым слугам?

Казалось, несчастный крепко задумался.

— Д-да… граф Гийом допускал туда не всех, только некоторых…

— Ты знаешь, кого туда допускали?

— Да, Ваше Преосвященство. Молю вас…

— Веди к этим помещениям. А после назовешь мне имена всех, кто был к ней допущен, включая членов семьи графа, и поможешь их разыскать и собрать.

Слуга энергично закивал.

— Веди, — холодно приказал Лоран и устремился за слугой вглубь коридоров особняка.

* * *

Ансель выскользнул через ход для прислуги. Убегая прочь из Кантелё, он судорожно сжимал руки на лямке небольшой дорожной сумки с книгой, пытаясь унять ноющую боль в груди. Эта боль была почти физически ощутимой — словно он нанес смертельную рану не Гийому, а себе самому.

Притворить свое решение в жизнь оказалось слишком непросто. Тот отрывистый стон, что звучал в ушах Анселя до сих пор, на миг почти заставил его усомниться в том, что он освободил Гийома де’Кантелё и спас его от страшной участи, которую уготовила ему инквизиция, а не просто убил.

Его отрезвил крик у ворот:

— Откройте! Святая инквизиция!

Эти слова повергли его почти в животный ужас и заставили собраться с силами. Все повторилось, как тогда, в Каркассоне. Снова этот возглас среди ночи, после которого последуют суровые допросы, наказания и казни. Но хотя бы Гийом избежит этой участи и уже не увидит, каким жестоким может быть земной ад.

Гийом…

«Это было единственное решение», — продолжал повторять про себя Ансель. — «Оно запросило непростую цену, но я не должен сожалеть о том, что сделал. Мне уже никогда не стать на путь истинной веры, я проклят навеки, но Гийом получил освобождение от тягот этого мира и теперь сможет обрести вечное блаженство и единство с Богом. Теперь я понимаю, Боже. Мне никогда не было уготовано стать великим учителем добрых христиан — я должен был сгореть там, в Каркассоне, но Люси отвела от меня эту участь, чтобы я сумел спасти терзаемую сомнениями душу своего дорогого друга». — Ансель вздохнул. — «Теперь я должен найти того, кому смог бы передать свои знания, чтобы уже он, а не я нес людям веру и знания о том, чего я более никогда не достигну».

Собравшись с мыслями и отогнав норовящие затопить его чувства, он под прикрытием предутренних сумерек выскользнул из здания и успел миновать территорию особняка до того, как его заметили рыскающие повсюду стражники.

Оставив основную опасность позади, Ансель позволил себе на миг остановиться. Он не знал, как будет пробираться дальше и куда пойдет. На примете было несколько мест, но идти до них по дороге было нельзя. Оставался лес, в котором был риск заплутать.

Ансель поднял глаза к небу и взмолился Господу, который, как он думал, мог навеки покинуть его. И все же ему было больше не у кого просить помощи.

«Боже, укажи мне путь. Если Ты еще готов помогать мне после всего, что я сделал».

Он не знал, внял Всевышний его молитвам, но проскочить дорогу незамеченным и не попасть под взор рыщущих повсюду стражников, получилось — пока все их внимание было приковано к особняку.

Аккуратно сделав несколько шагов, Ансель прислушался, не слишком ли хрустят под ногами ветки. И вдруг он услышал резкий вздох, и что-то небольшое прошмыгнуло между деревьями. Ансель моментально потянулся к оружию, однако сразу же разглядел копну светлых волос, видневшуюся из-за дерева. Их обладательница сначала высунула из своего укрытия лицо, а затем вышла сама, поглядывая на Анселя с опаской, как маленький настороженный дикий зверь, готовый в любой момент скрыться в чаще.

Сердце Анселя снова полоснула боль.

— Элиза… — проговорил он, вмиг растерявшись.

— Ансель? Вы?..

Элиза округлила глаза — казалось, она лишь теперь узнала его. Она сделала к нему несколько решительных шагов и тут же спросила:

— Где Гийом?

Ансель потерял дар речи. Этот простой вопрос, с такой мольбой и страхом заданный Элизой, словно сломал какую-то незримую стену, которой он пытался отгородиться от своих чувств. Осознание того, что произошло, будто только сейчас обрушилось на него с полной силой.

— Ну что же вы молчите? — срывающимся голосом спросила Элиза. — Там… там инквизиция! Он... они... — Губы Элизы задрожали, и она посмотрела на Анселя широко распахнутыми глазами, в которых заблестели слезы.

Ансель молчал, пораженный. Он не мог отвести взгляда от этой девушки. В глазах Элизы он увидел страх и нежность к тому, о ком она спрашивала. Неподдельную, сильную. Такую же, какую видел в глазах Люси Байль по отношению к нему самому двадцать восемь лет назад.

«Она любила тебя, как умела любить обычная девочка ее возраста, не выращенная в традициях твоего учения. Люси Байль просто не умела любить иначе», — пришли ему на ум слова Вивьена. И тогда Ансель сумел, наконец, разглядеть, о чем говорил молодой инквизитор.

«Боже, она же любит его. По-настоящему любит». — Сердце, словно желая вырваться наружу, с силой врезалось в грудь Анселя изнутри. Он не понял, какую именно боль ощутил: свою собственную, связанную с Люси, или же такую похожую, но разгоревшуюся в его душе из-за Гийома и Элизы. — «Господи, я ведь разлучил их навсегда… я пытался говорить с Элизой об истинной вере, но она не желает слушать. А теперь — и вовсе никогда не послушает».

— Пожалуйста, не молчите! — воскликнула девушка, и голос ее сорвался.

Ансель попытался найти слова, чувствуя, как горло его снова сдавили слезы.

— Он… свободен. Он не достался инквизиции, и уже никогда не достанется.

На миг в глазах Элизы зажглась искорка надежды.

— Вы помогли ему уйти? — дрожащим голосом спросила она. — Помогли скрыться? Где же он, Ансель? Прошу вас… я…

«Молю тебя, Боже, дай мне сил преодолеть это. Надели ее силой понять».

— Элиза, — серьезно обратился он, и его строгость заставила девушку умолкнуть. — Ему больше нет нужды скрываться. Я освободил его. Навсегда.

Доводя свою мысль, Ансель уже догадывался, что будет дальше, но у него не было ни сил, ни желания изворачиваться.

— Освободили? — рассеянно повторила Элиза. — Вы... ты...

До нее, казалось, постепенно доходил смысл сказанного. Взгляд ее беспомощно упал на нож, закрепленный на поясе Анселя — нож, который он даже не успел очистить от крови Гийома.

— Нет… — отшатнулась Элиза, в ужасе округлив глаза. — Нет, нет, нет, не может быть… ты не мог…

— Мне пришлось, — скорбно произнес он. — Я не хотел, чтобы все произошло так, но иначе было нельзя. Теперь он свободен от уз этого мира. Он с Богом. Навсегда.

Элиза остолбенела, глядя на него неподвижным взглядом. Уже через миг взгляд ее изменился: в нем словно и вправду запылали две искорки, готовые обратиться во всепоглощающее пламя. Глаза наполнились нечеловеческой злобой, а голос стал походить на шипение ядовитой змеи:

— Ты убил его.

Она сделала медленный шаг в его сторону. Молодая и хрупкая — теперь она казалась хищным животным, готовым броситься на свою добычу и растерзать ее с демонической жестокостью.

— Элиза, — предупреждающе покачал головой Ансель.

Телосложение этой стройной девушки не сумело его обмануть: он вмиг оценил, какой силой может обладать разъяренная ведьма.

— Элиза, ты должна понять…

— Ты убил его! — взвизгнула она, рванувшись вперед. Рука ее молниеносно метнулась к кинжалу, который когда-то подарил ей Гийом, и Ансель, несмотря на свою сноровку, на миг оторопел от ее стремительности. Он перехватил руку Элизы с занесенным клинком, толком не отдавая себе отчета в том, что делает. Вывернуть ей запястье, чтобы она с криком выронила кинжал, не составило труда. Обладая более крупным телосложением и высоким ростом, Ансель сумел извернуться и снять с ее плеч лук и колчан со стрелами, которые тут же отбросил в сторону.

В этой схватке, больше напоминавшей беспорядочное копошение, Ансель развернул ее спиной к себе, одной рукой обхватив так, что сумел зафиксировать, и повлек глубже в лес. Она извивалась в его руках, как одержимая, разразившись одновременно криками и рыданиями. Ансель резко зажал ей рот свободной рукой, чтобы, пока они отдалялись от особняка, она не успела привлечь внимание инквизиции и стражников. Элиза пыталась прокусить ему ладонь, чтобы освободиться, но не смогла. Слезы текли по ее щекам ручьями, ей было тяжело дышать, силы быстро покидали ее.

— Элиза, Элиза, пожалуйста, — с мольбой в голосе просил Ансель, — ты должна успокоиться. Я не хочу причинять тебе вред.

Обессиленная свалившимся на нее горем, девушка застонала с зажатым ртом. Ансель почувствовал, что тело ее начинает расслабляться. Теперь, когда она была безоружна, он отпустил ее, и она отскочила, резко развернувшись. Глаза ее двумя горящими угольками в рассветных сумерках уставились на Анселя с ненавистью.

— Зачем?! — отчаянно, хриплым и срывающимся голосом выкрикнула Элиза. Ансель резко выдохнул, невольно вспоминая, как он сам задал этот вопрос в схожих обстоятельствах.

— Элиза, я…

— Сумасшедший! Он мог спастись и убежать, как ты! Трус! Он доверял тебе! Он слушал тебя! Он... он любил тебя! Зачем?! — Она согнулась пополам и зарыдала, обхватив себя руками так, словно все ее существо разрывала невыносимая боль.

Анселю показалось, будто ему самому только что вонзили нож в сердце. Память — неумолимая и жестокая память — снова отнесла его в Каркассон.

«Зачем?.. Бога ради, зачем?! Я верил тебе! Я доверял тебе, я любил тебя! Как же ты могла, прикрываясь ответными чувствами ко мне, сотворить такое?!»

— Элиза, — он с трудом заставил себя заговорить, — не кричи, прошу тебя. Нас услышат и поймают обоих.

— Ну и пусть! — отчаянно закричала она в ответ. — Мне плевать, что со мной сделают, слышишь?! Плевать, что меня убьют! — Лицо ее исказила мучительная гримаса. Воистину, Ансель еще никогда не видел такой сильной боли. — Давай, пусть меня заберет инквизиция! Или можешь убить меня сам, как убил его! Твоя ненависть к миру погубила самое дорогое, что у меня было, и теперь мне все равно! Зато мы будем вместе!

Она перевела замутненный слезами взгляд на окровавленный кинжал на поясе Анселя, лицо которого стало белым как полотно. Он словно слышал самого себя в словах отчаявшейся язычницы.

«Лучше бы ты убила меня! Лучше бы сдала инквизиции меня одного! Ты могла сотворить со мной что угодно, я бы все стерпел, но твоя месть… я не представлял даже, что ты способна на такое изощренное зло! Можно ли ненавидеть кого-то сильнее, чем ты ненавидишь меня?»

— Боже… — дрожащим голосом прошептал Ансель.

— Давай же! — упорствовала Элиза, делая шаг к нему. — Закончи начатое!

— Элиза, Гийом получил утешение, — сокрушенно проговорил он. — Твоя смерть не соединит вас с Богом. Если я… если даже я убью тебя, ты не освободишься, как он, ты будешь вынуждена снова вернуться сюда.

— Вернемся вместе!

— Он больше здесь не родится...

— Родится! — Лицо Элизы, мокрое от слез, исказила мрачная, упрямая, безумная усмешка. — Мы еще увидимся. Он еще обещал мне танец.

Ансель, несмотря на всю боль, которую испытывал сам, сдвинул брови, глядя на девушку с искренним сочувствием. Он знал, каково терять любимых людей, и понимал, что чувствует Элиза. Видит Бог, он очень хотел помочь ей, но знал, что она не послушает.

На ум ему вдруг пришли слова Гийома, заставившие его вспомнить о своей последней цели.

«Элиза и Рени знают леса», — вспомнил он, ощутив тревожное воодушевление, — «Быть может, это и есть тот шанс… тот добрый знак, что ниспослал мне Господь?»

— Элиза, прошу, помоги мне уйти, — без предисловий попросил он.

От подобной просьбы Элиза потеряла дар речи. Она уставилась на него ошеломленным взглядом и воинственно утерла слезы рукавом платья.

— Что?! — еле слышным шепотом переспросила она.

— Помоги мне добраться лесом до ближайшей переправы через Сену. Ты ведь знаешь, как сделать это быстро и незаметно. Пожалуйста.

Элиза заметно задрожала. Через мгновение было понятно, что дрожь ее — не озноб и не злость. Это был нервный, полубезумный смех, исказивший ее лицо злой, демонической улыбкой.

— Помогать тебе?! — рассмеялась она. — Ты всерьез меня об этом просишь?

К ее удивлению, Ансель сохранил лицо непроницаемым.

— Да, — кивнул он. — Прошу.

— Ты и верно сумасшедший, — усмехнулась она. — И что же, если я не соглашусь? Убьешь меня?

— Нет, не убью. — Голос его звучал холодно, хотя глаза мучительно посмотрели в сторону. — Если ты не поможешь, мне придется пойти и сдаться инквизиции.

— Туда тебе и дорога! — прошипела Элиза.

— Но сделав это, я намеренно сдам ей тебя и твою сестру. — Он прикрыл глаза, понимая, что это был единственный способ воздействия, который у него остался. — Ты ведь знаешь, как инквизиция поступает с ведьмами? Неужели ты хочешь этой участи для своей сестренки?

Элиза остолбенела, округлив глаза от ужаса.

— Ты… — она ахнула, — ты не посмеешь…

— Уверена?

Лицо его с силой удерживало непроницаемую маску.

— Будь ты проклят, Ансель де Кутт! — сплюнув на землю в знак презрения, прошипела Элиза.

«Буду. Я уже проклят», — подумал он. Но не сказал этого, а лишь отозвался кивком.

— Вижу, ты сделала выбор. Веди меня. Держись впереди. Если сделаешь глупость или попытаешься пропасть из виду, я вернусь к судье Лорану и исполню то, что сказал. Ты поняла?

Элиза презрительно скривилась.

— Не разговаривай со мной. Ты омерзителен.

После этого она развернулась и, идя так, чтобы Ансель поспевал за ней, повела его к реке.

* * *

Кантильен Лоран стоял посреди молельной комнаты еретиков и не верил своим глазам. Это богомерзкое помещение с выбеленными стенами и несколькими скамьями, освещенное пламенем десятка белых свечей, пряталось почти под самым его носом, а он и понятия не имел!

«Катарская ересь», — поморщился он, в который раз оглядывая все вокруг.

Застывший на самом пороге, Лоран не сразу сумел заставить себя войти в эту комнату, словно все еще надеялся, что она окажется ночным кошмаром.

По всему особняку тем временем ловили людей, собирали их в одном месте во дворе, руководствуясь словами слуги, которого Лоран, найдя молельную комнату, тут же отправил на помощь страже. Если кто-то пытался сбежать или воспротивиться, к ним было велено без раздумий применять силу. С людьми, потворствовавшими катарской ереси, нельзя было церемониться.

Наконец, Лоран заставил себя войти в это странное помещение и пройти к подставке для книги, которая сейчас стояла пустой.

«Как же я мог не разглядеть этого? Как мог не заметить?» — продолжал корить себя он. — «Дело ведь было в том, что я не хотел замечать. Не хотел этих проблем, как будто от них можно так просто закрыться незнанием!»

Случайно опустив немного рассеянный взгляд вниз, Лоран увидел, что на полу в проходе между скамьями неподвижно лежит юноша, в котором он через мгновение узнал Гийома де'Кантелё. Лоран уже хотел окликнуть его, однако умолк, разглядев лужу крови, в которой лежало тело.

— Мертв, — ошеломленно произнес епископ, осенив тело крестным знамением. Теперь, приблизившись, он увидел зияющую рану на груди юноши. Кровь, вытекшая из нее, еще даже не успела застыть.

«Его убили совсем недавно», — покачал головой Лоран, с трудом веря своим глазам. Его внимание привлекла пропитавшаяся кровью повязка на ноге юноши, и он нахмурился. Об этой ране он знал: доносчики, прибывшие в руанское отделение инквизиции, рассказали о стычке с графом и его учителем. Но кто же убил его?

Вид мертвого юноши, с которым он разговаривал только вчера, заставил Лорана похолодеть, хотя он немало повидал за годы своей службы, и таким зрелищем его было не напугать. Однако он словно чувствовал: здесь что-то не так.

Лоран — наученный горьким опытом того, что бывает, когда игнорируешь свои предчувствия — постарался понять, что же вызвало у него этот неприятный холодок на душе.

«Давайте, граф де’Кантелё, расскажите мне, кто вас убил», — подумал он, склоняясь над телом.

Рану нанесли совсем недавно. Притом, осматривая ее, Лоран понял: убийца сумел подойти вплотную, не вызвав подозрений. В помещении не было никаких следов борьбы. Гийом не отбивался, он, похоже, не ждал опасности от того, кто принес ему смерть. При этом и лежал он не так, будто упал замертво, а так, будто его бережно положили. И ведь кто-то успел закрыть ему глаза! Убийца? А где в этот момент был де Кутт? И куда он делся сейчас?

Присмотревшись еще внимательнее, Лоран заметил, что что-то поблескивает у убитого графа за отворотом рубахи. Потянувшись, он вытянул цепочку, на которой болтался инкрустированный синими камнями серебряный крест. А ведь судя по тому, что видел Лоран, здесь исповедовали катарскую ересь, а катары не носят крестов.

«Носил для вида? Или не принял ереси? А если так, неужели…»

Догадка осенила Кантильена Лорана, заставив его отшатнуться и перекреститься. Выходит, де Кутт убил своего ученика, в последний момент посчитав того предателем?

— Чертов фанатик, — ошеломленно проговорил Лоран.

«Выходит, многие жуткие слухи о катарах правдивы», — подумал он.

Он вспоминал свой разговор с юным графом. Тот сказал, что Ансель де Кутт — ревностный католик, раздражающе праведный. Но при этом он построил для него молельную комнату. Зачем? Из уважения к его ереси? Собирался ли он все же принять ее? Это еще только предстояло выяснить. И все же Лоран отчего-то испытал неподдельное сочувствие к Гийому де’Кантелё.

— Да смилуется Господь над твоей душой, — проговорил судья инквизиции, перекрестившись над мертвым юношей и на миг скорбно прикрыв глаза.

В следующее мгновение мысль о Вивьене и Ренаре заставила его помрачнеть. Есть ли возможность, что в их умы посредством Анселя де Кутта тоже проникла катарская ересь? Если это случилось, грядет настоящая катастрофа.

«А ведь это я привел к ним Анселя, это я недоглядел! Я виноват во всем,» — снова застучало у него в голове. Лоран распрямился и сжал кулаки. — «Я выясню! И, если эта гниль проникла в их души, я сделаю все, чтобы вернуть их на истинный путь. Видит Бог, я это сделаю, даже если для этого мне потребуются услуги палачей».

Епископа отвлекли торопливые шаги.

— Ваше Преосвященство! — Несколько стражников вошли в помещение и замерли, глядя на открывшееся им зрелище.

— Всех собрали? — отрывисто поинтересовался Лоран, дождавшись кивков. — Хорошо. Граф де'Кантелё мертв, а его учитель Ансель де Кутт сбежал. Его необходимо разыскать. Тех катаров, которых уличим здесь, тех, которые откажутся отречься… — Он покачал головой. — Sermo Generalis не будет. С катарской ересью в этих землях будет покончено прямо здесь.

«А после мне предстоит еще более тяжелый разговор».

— Приступаем к допросам. Придется действовать подручными средствами. И не растягивать. Видит Бог, у меня будет слишком много дел в Руане, когда я вернусь.

Лоран направился к выходу из комнаты.

— Ваше Преосвященство, что прикажете делать с телом графа?

Он обернулся на мертвого юношу и покачал головой.

— На него донесли как на еретика, но, похоже, в последние свои минуты он отрекся от ереси и умер как христианин. — Лоран задумался. Вопрос был спорным и деликатным. Именно на такие вопросы он сейчас отвлекаться не мог. Пришлось принять непростое решение. Лоран вздохнул. — Его тело будет сожжено посмертно вместе с теми, кто откажется отречься от ереси. Я помолюсь за то, чтобы Господь принял его душу на Небесах.

Вновь перекрестившись, Кантильен Лоран направился во двор, где ожидали обвиняемые.

* * *

Солнце уже освещало лес своими лучами, но Ансель все же запинался о кочки и жмурился, натыкаясь на ветви. Элиза шла впереди него, оглядываясь и окидывая его неприязненным взглядом.

«Ко всему прочему, ты еще и медлительный», — злобно думала она, грациозно скользя меж деревьев, перескакивая с корня на корень и с кочки на кочку.

После угроз Анселя убежать она не порывалась. Несколько раз ей приходили в голову мысли попытаться одолеть его или даже убить, но она теперь была безоружна, а физически Ансель был намного сильнее ее — он уже доказал это. Скрипя зубами от злости, Элиза понимала, что попытки ее будут обречены на провал, поэтому, не решаясь рисковать сестрой, оставила эти мысли, почти сразу погрузившись в свою горечь.

Ансель же старался заглушить чувство вины перед оставленными на смерть людьми и перед Элизой, которой никак не мог объяснить, почему разлучил ее с возлюбленным, и которую никак не мог направить к свободе. Общим в их рассуждениях был один человек, которого они любили и потеряли.

Вскоре впереди между деревьями заблестела вода, а затем двое беглецов вышли на крутой берег реки Сены.

— Вон там — переправа, — отрывисто проговорила Элиза, указав пальцем чуть дальше по течению. — Если ничего не путаю, там живет лодочник. Вряд ли он знает, кто ты. Он может переправить.

Она замолкла, глядя на Анселя исподлобья и вновь напоминая ощерившегося лесного зверька.

— Спасибо тебе, — с благодарностью сказал Ансель

— Я сделала это ради Рени, — угрожающе низко произнесла Элиза. — Не ради тебя. Я бы никогда не сделала ничего ради тебя. Я тебя ненавижу.

Ансель опустил голову.

— Я знаю, — вздохнул он.

— Теперь ты не будешь угрозой для нас с сестрой? — с трудом борясь со своей ненавистью и своим нежеланием разговаривать с ним, спросила Элиза.

— Я клянусь, что никогда не причиню вам вреда, — сдвинув брови, произнес он. — Прощай, Элиза. Надеюсь, Господь убережет тебя от бед.

— Он не уберег меня от тебя, — бросила она напоследок. — Лучше бы ты никогда не появлялся на свет!

— Воистину, это было бы лучше, — ответил Ансель. Качнув головой, он развернулся и побрел от нее прочь.

Отходя от Элизы, он тихо взмолился про себя, прося Господа приглядеть за этой невежественной, но доброй душой, и, быть может, послать ей кого-то, кто сможет объяснить ей истину, если уж самого Анселя она уже ни за что не послушает.

Элиза же, коротко глянув ему вслед и на несколько мгновений задержав взгляд на быстрой воде в реке, попросила Мать-Землю дать ей сил пережить это горе, а течение — унести ее печали с собой. Она должна была быть сильной ради сестры.

«Рени», — с беспокойством подумала Элиза и побежала домой.

Без медлительного спутника она преодолела расстояние вдвое быстрее, чуть сменив направление и сразу выйдя к своему дому, а не к особняку. К ее облегчению, вокруг дома было пусто — сюда инквизиция еще не добралась в своих поисках. Но это был лишь вопрос времени.

— Рени! — Элиза вбежала в дом и обомлела, застав сестру сидящей в комнате в походной одежде в окружении дорожных сумок и мешков.

— Я подумала, что нужно будет быстро уходить, — спокойно отозвалась она и невинно пожала плечами. — Я собрала вещи.

— Что? — невольно оторопела Элиза. — Но как же ты… — Она покачала головой, решив, что на расспросы также нет времени. — Впрочем, неважно. Ты права, нужно уходить, скорее.

Быстро пройдясь по дому в поисках возможных забытых ценностей, сестры в последнюю очередь достали из подпола запасы еды и вышли из дома. Почти не сговариваясь, они направились через лес к Руану. Девушки двигались через чащу параллельно дороге, не выходя на нее. В Руане можно было переждать происходящее и заработать немного денег, а потом...

«Как я буду жить в другом месте?» — думала Элиза. — «Я так любила свой дом. Так любила землю Кантелё. Любила... нет, пожалуйста, я не хочу думать об этом! Я не выдержу». — Но мысли по-прежнему одолевали ее, и она не могла их заглушить. — «А каково людям, оставшимся там? Всех их схватит инквизиция? Но ведь... как же так... так не должно быть!» — Она чувствовала, как наполняющее ее горе становится невыносимым, и тут вдруг в голову пришла совсем внезапная мысль: — «А как же собаки, которых много лет разводил Гийом? Они же... были преданы ему. Кто же о них теперь позаботится? Бедные!»

Мысль о том, что происходящее заставит страдать и ни в чем не повинных животных, оказалась последней каплей. Элиза остановилась, скривившись. Боль, засевшая в ее груди, поднялась выше и брызнула наружу слезами.

Не в силах сделать больше ни шага, она замерла и заплакала навзрыд. Она не знала, сколько простояла так, но вскоре Рени подошла, тихо встав напротив нее.

— Мне жаль, что так получилось. Гийом был хороший человек.

— Вы ведь, — Элиза всхлипнула, — почти не общались с ним…

— Мне не хотелось общаться, но он мне нравился. Вы точно еще увидитесь, ты же знаешь. — На лице Рени появилась загадочная улыбка. — Может, и не раз. Зато теперь, когда придет твое время, тебе будет не страшно умирать. Потому что он будет ждать тебя в следующей жизни.

Элиза широко распахнула глаза, в изумлении взглянув на сестру. Они обе верили в это и знали, что это правда. Возможно, поэтому Элизе действительно стало едва заметно легче, когда она услышала это от сестры. Боль в груди чуть ослабла, позволив хотя бы дышать.

— Спасибо… — тихо произнесла она.

— За что? Просто говорю правду. Идем?

— Идем.

Через некоторое время, когда до Руана оставалось совсем немного, девушки вдруг заметили просвет в чаще. С опаской выйдя на заросшую невысокой травой поляну, они увидели на ней дом. Он был целым и чистым, однако не выглядел жилым. Нерешительно подойдя к двери, Элиза толкнула ее. Деревянный домик был пуст и изнутри тоже выглядел заброшенным. Вероятно, до этого здесь жил лесник, но что-то вынудило его покинуть свое жилище. Или, возможно, он умер от чумы, будучи вне дома, или сбежал от мора прочь? Так или иначе, в доме, похоже, слишком давно никого не было.

День уже клонился к вечеру, и сестры решили, что будет хорошо переночевать здесь. Разведя огонь в печи, они частично доели прихваченные с собой запасы.

Когда на землю опустилась ночь, и Рени задремала, расстелив на скамье шаль, Элиза тихонько выскользнула из помещения, замерев на пороге, и устремила взгляд в небо. Луна, не закрытая облаками, светила на нее.

«Небесная сестра, дай мне сил, прошу! Дай мне сил пережить это. Может, однажды я смогу вновь радоваться и любить. Не дай мне поверить в то, что этот мир — ад. Это ложь!»

Волна злости затопила ее сознание, и Элиза сжала руки в кулаки.

«А ведь это все из-за него! Он принес беду. По его следам приехала инквизиция. Это он мучил Гийома своими мыслями и убил его. Это все он, Ансель де Кутт».

Элиза вздохнула.

«Прошу, помоги мне остаться сильной. Не дать в обиду Рени. Не пропасть. Я чувствую, что эта жизнь не окончена, и в ней меня еще что-то ждет. Так дай мне сил дождаться!»

Втянув ночной воздух, она раскинула руки в стороны и запрокинула голову, подставляя лицо лунному свету и внезапно задувшему ветру.

* * *

Руан, Франция

Год 1356 от Рождества Христова.

Когда за окном почти сгустились сумерки следующего дня, дверь кабинета распахнулась, и на пороге появился Кантильен Лоран.

Вивьен и Ренар резко встали и выпрямились при виде него. Их ошеломила та усталость, что отражалась на лице епископа. Под глазами пролегали темные круги, лицо будто осунулось, а сам он словно постарел. От его одежды уловимо пахло дымом.

— Ваше Преосвященство, — спокойно кивнул Вивьен.

Ренар поприветствовал его лишь кивком, неуютно покосившись на заблаговременно прикрытый крышкой ночной горшок, который соблаговолили поставить стражники.

Епископ окинул своих помощников усталым, но очень многозначительным пристальным взглядом и решил начать разговор с ними без предисловий.

— Ансель де Кутт — еретик, — отчеканил он. — Это стало доподлинно известно. Что вы об этом знаете?

Он внимательно следил за реакцией. Вивьен непонимающе сдвинул брови и склонил голову набок. Ренар уставился на епископа так, словно тот объявил, что самолично узрел Второе Пришествие.

— Как… еретик?.. — почти шепотом переспросил Ренар.

— То есть, лично тебе об этом обстоятельстве неизвестно ничего? — вопросом на вопрос отозвался Лоран и перевел взгляд на второго своего помощника.

Вивьен сохранил молчание, продолжая внимательно смотреть прямо в глаза епископу. Лоран напряженно вздохнул. — Молчание в данном случае — не лучший выход.

Вивьен отрешенно посмотрел сквозь Лорана и покачал головой.

— Я понятия не имел.

Несколько долгих мгновений судья инквизиции рассматривал своих помощников, следил за переменами в их лицах и пытался уличить их в ереси. Наконец, он устало выдохнул и качнул головой.

— Боюсь, на этот раз таких заявлений недостаточно, господа. Вы ведь учились нашему делу, сами должны это понимать.

Вивьен кивнул первым.

— Будет допрос, — сказал он. Это не было вопросом.

— Должен быть, — кивком отозвался Лоран.

Ренар понимающе опустил глаза.

— Мы понимаем, — сказал он, словно пытался таким образом утешить епископа. Затем поднял на него взгляд. — Допрашивать будете вы?

— Не я один. Я собираюсь просить о помощи Бернара Лебо. Он знал вас много лет и сможет помочь мне установить истину при условии строжайшей секретности. Мы должны понять, не затронула ли ваш ум катарская ересь.

— Ансель… был катаром? — прищурился Вивьен.

— Да, и мы все это проглядели, — недовольно буркнул епископ. — Итак, вернемся к делам. Чтобы помочь, можете сделать первый шаг и показать, что ваш разум не помутился катарской ересью. Поклянитесь в этом. По собственному желанию.

Ренар вздохнул.

— Я знаю, что это мало, что изменит, но я клянусь, что ничего не знал о том, что Ансель был еретиком. Я клянусь, что никогда не обсуждал с ним еретических учений, и клянусь, что не исповедую катарских заблуждений.

Лоран перевел недовольный выжидающий взгляд на Вивьена, который не спешил ничего сказать.

— А ты почему молчишь? Что скажешь?

— Могу сказать то же самое, только что это изменит? — мрачно спросил он.

Епископ нахмурился, лицо его исказилось злостью.

— Для начала скажи это, а там поглядим.

Вивьен терпеливо вздохнул.

— Я клянусь, что не исповедую катарской ереси.

— Ты что-нибудь знал про Анселя? — вновь спросил его Лоран.

— На этот вопрос тоже клятвой отвечать? — прищурился Вивьен.

Для Лорана это стало последней каплей. Повернувшись к стражникам у дверей, он сделал свое распоряжение.

— Запереть этих двоих в разные тюремные камеры. Давать только хлеб и воду до приезда аббата Лебо. Как только он явится, — Лоран окинул помощников печальным взглядом, — начнем допрос.

‡ 1357 ‡

Руан, Франция.

Год 1357 от Рождества Христова

Приятный уху металлический звон донесся до Элизы, когда монетка упала в полотняный мешочек у нее на поясе, ударившись о другие монеты. Нарочито любезно улыбнувшись, она протянула женщине перевязанный бечевкой пучок с несколькими видами трав, а маленькому мальчику, которого та держала за руку — деревянную фигурку, изображавшую охотничью собаку.

— Здоровья вам, мадам. А ты слушайся свою маму, не гуляй в дождь, и в следующий раз не придется пить настои от кашля, — дружелюбно обратилась она к ребенку, вызвав одобрительный взгляд его матери. Мальчик насупился, но, видимо, купленная игрушка пересилила недовольство, и он кивнул.

— Спасибо, мадмуазель. Доброго вам дня, — попрощалась покупательница и направилась прочь через городскую площадь, утягивая за собой мальчишку, который продолжал с интересом оглядываться на Элизу. Что-то в облике этой девушки — помимо необычных украшений — неуловимо отличало ее от матери мальчонки и от других женщин, которые попадались ему на глаза.

Элиза устало вздохнула и моментально помрачнела, стоило покупателям отойти. Она окинула взглядом стол, на котором поверх простой светлой скатерти лежали пучки трав, горшочки с настойками, собственноручно сделанные деревянные фигурки, несколько плетеных корзин, мотки пряжи и пара горшочков с лесными ягодами, которые она продавала горстями.

За соседними столами жена гончара продавала красивые плошки, чашки и горшки, кузнец вышел из своей мастерской, чтобы похвастать недорогими, но нужными товарами — гвоздями, крюками, серпами, кочергами и вилами. На другой стороне площади продавали меха, мясо, птиц и украшения. Повсюду стояли прилавки, кое-кто из приезжих купцов разложил свое добро прямо на мостовой, либо подстелил ковры — впрочем, кое-кто торговал и тканями, так что раскладывание их на земле, на подстилке, не позволявшей им пачкаться, было лишним способом демонстрации. Пестрое разнообразие товаров привлекало горожан, жителей окрестных деревень, а так же бродячих артистов. Громкие и яркие акробаты, флейтисты, барабанщики, арфисты, лютнисты и владельцы еще каких-то музыкальных инструментов, незнакомых Элизе, устраивали на площади представления и танцы, собирая радостные аплодисменты и дружное одобрение публики.

В другое время Элиза прониклась бы весельем кипящей жизни, но не теперь.

Девушка поправила новенький пояс с висящими на нем мешочками, оправила чистую скатерть и скромное, но опрятное платье. Воистину, по ее облику и тому, как она обставила свой прилавок, никто бы не сказал, что вечером она унесет все это в хижину посреди леса.

Состоятельность, возможность спокойно обустроить свои дела в Руане, найти покупателей и пациентов, не переживая голод из-за отсутствия средств к существованию, способность платить налоги, чтобы не навлечь на себя гнев властей города, заброшенная лачуга, которую можно было переделать в уютное и удобное жилище — все это досталось ей почти даром. Вся суть крылась в этом «почти».

Сердце Элизы каждый раз сжималось от боли и стыда, когда она вспоминала о том, как дробила на части украшения, которые когда-то дарил ей Гийом, и продавала ювелиру драгоценные камни и звенья из серебра и золота. Пусть она никогда не надела бы этих ожерелий и бус, пусть она не могла позволить себе вплетать в волосы золотые цепочки и носить на руках перстни, она чувствовала себя предательницей, расставаясь со своими сокровищами. Ей казалось, что она распродает части своей души — те, в которых жила бережно хранимая память о графе де’Кантелё, покинувшем эту жизнь чуть меньше года тому назад.

При мыслях о том, что его подарки спасли ее и Рени от голода и бедствий, Элизе каждый раз казалось, что кто-то невидимый рассекает ее грудь мечом, оставляя болезненный кровоточащий росчерк. Единственным способом не испытывать этих чувств было не думать о Кантелё и его жителях. Если это удавалось, то состояние Элизы оставалось не мучительным, а просто скверным.

Вот и сейчас она принялась, хмурясь, пересчитывать заработанные деньги. Не так много, но на то, чтобы купить птичьего мяса себе и Рени на ужин, должно было хватить. Даже, пожалуй, на несколько дней вперед.

— Посмотри, Гийом! — Элиза чуть не дернулась, услышав, как один юноша окликнул другого, подбегая к соседнему прилавку. — Помнишь, отец искал глиняный чан, чтобы замешивать муку? Домашний-то сейчас, поди, маловат… а здесь гляди, какие!

Элиза проследила глазами за сыновьями пекаря, склонившимися над товарами ее соседки. Двое упитанных темноволосых молодцов никоим образом не напоминали ей Гийома — её Гийома.

«Прекрати дергаться от одного звука имени» — уже далеко не в первый раз приказала себе Элиза. Она готова была проклясть родителей Гийома за то, что не выбрали ему более редкое имя — тогда ей напоминали бы о нем только собственные мысли, а не сотни мальчиков и мужчин по всей Франции. — «Просто не думай об этом. Подумай о том, как привлекать пациентов или покупателей. Подумай о новом столе, что нужно смастерить в дом Рени, о теплой одежде на зиму, о молоке для бродячих кошек, что приходят к вам с сестрой полакомиться. У тебя огромный выбор, о чем подумать!»

От привычных попыток насильно перенаправить поток своих мыслей Элизу отвлек мужчина, неспешно приблизившийся к ее прилавку. Он был богато, но не слишком вычурно одет, кафтан был подпоясан поясом тонкой работы, на темных волосах красовалась шляпа, изящно сдвинутая набок. С момента переселения ближе к Руану Элиза уже приметила, что так обычно выглядят обеспеченные горожане и купцы.

Мужчина поймал ее взгляд и улыбнулся.

— Добрый день, — подобралась Элиза, улыбнувшись в ответ возможному покупателю.

— Добрый, — согласился мужчина. — Простите, я, кажется, отвлек вас от размышлений.

— Что вы, нет. А даже если отвлекли, то ничего стоящего в этих размышлениях не было. — Элиза кокетливо улыбнулась. — Вас что-то заинтересовало? — Она провела рукой над покрытым скатертью столом, приглашая посмотреть. — Целебные травы против всевозможных хворей. Все свежее, впитавшее в себя силу леса и невозделанных лугов. Месье что-то беспокоит? Только скажите мне, что, и я подберу лучшее сочетание лекарственных растений для вашего случая!

— На здоровье не жалуюсь, — развел руками мужчина, но тут же лукаво добавил: — А даже жаль. Интересно было бы послушать, что вы подобрали бы для меня.

— Для тех, кого Бог наградил здоровьем, — не растерялась Элиза, — есть укрепляющие сборы. Берегут силу духа и тела, питают, вычищают кровь, поддерживают баланс жидкостей в теле.

— Занимательно. Вы где-то этому учились, чтобы так разбираться? — Он взял деревянную фигурку гуся, и стал внимательно ее разглядывать.

— Меня обучила моя матушка, как когда-то ее обучала ее мать, — привычно ответила Элиза, не вдаваясь в подробности.

Мужчина кивнул, удовлетворившись этим объяснением.

— Быть может, укрепляющих трав бы я и купил. Я надеюсь, они подействуют. Моя работа требует крепких нервов и острого разума. Она не связана с риском, но нужно держать в голове множество процессов, так что благотворное влияние целебных трав было бы кстати. — Подметив скользнувший в глазах травницы интерес, он пояснил: — Я держу постоялый двор. Сталкиваюсь с различными ситуациями, сами понимаете.

— Вот как? Не встречала вас на постоялых дворах, — поддержала разговор Элиза, быстро собирая связку из трав, подходивших под запрос покупателя. — Я сама не из Руана, так что в свое время осматривала наши постоялые дворы.

— Неудивительно, что вы меня не увидели. Свое дело я веду в Кане, здесь же я проездом.

— Вот как! — Элиза оторвала кусок бечевки и перемотала связку трав.

— Если однажды будете в Кане, рад буду видеть вас у себя. Спросите у горожан дом Паскаля Греню под крепостной стеной. Люди в городе знают меня и мое заведение.

— Сразу видно дельца. Мы с вами обмолвились парой слов, а вы уже предлагаете мне свои услуги, — улыбнулась Элиза, протягивая ему связанные растения.

— Как и вы мне, — парировал ее собеседник и ухмыльнулся. — Но ведь Церковь не называет предприимчивость грехом, не так ли? А если бы называла, то вы бы опередили меня в нем. Я ведь уже держу в руках рекомендованные вами целебные травы, хоть меня и не от чего исцелять. Вы ловко меня уговорили.

Элиза, к своему удивлению, хихикнула. Этот кокетливый упрек внезапно пришелся ей по вкусу. А последний раз столь своеобразные завуалированные комплименты радовали ее, когда…

«Прекрати. Прекрати, прекрати!»

— Сколько это будет стоить?

Мужчина протянул ей монету и небрежно отмахнулся, когда она начала разыскивать сдачу. Элиза удивленно приподняла брови, с уже ставшим рутинным усилием отгоняя нежеланные мысли.

— От меня не убудет, — пожал он плечами. — А вы запомните, что этот странный месье Паскаль был щедр и помяните добром мое имя? Могу ли я, между прочим, услышать ваше? Если мне понравится ваш травный сбор, буду знать, кого искать в Руане.

— Элиза, — помедлив мгновение, ответила она. — Элиза… де Румар.— Она загадочно улыбнулась. — Если вы захотите меня найти, то искать нужно будет не в городе. Я предпочитаю жить как можно ближе к растениям, с которыми работаю.

— Интересно, — сощурился Паскаль. — Буду иметь в виду. Рад знакомству и до встречи! — Получив в ответ дружественную улыбку, он вдруг добавил: — Я не уверен, что мне не показалось, но вы прямо во время разговора погружаетесь в какие-то мрачные мысли, а потом возвращаетесь из них.

Элиза вздрогнула.

— В наше время мало кто беззаботен, — моментально похолодевшим тоном проговорила она.

— Несомненно. Это, конечно, не мое дело, но позвольте все же сказать: не стоит столько времени уделять размышлениям, когда они приносят лишь боль. Пусть усилием воли, но гоните грустные думы прочь. Вы, как и многие добрые люди, погруженные в свои тягостные мысли, заслуживаете испытывать радость, но разум далеко не всегда тому способствует. — Он подмигнул, улыбнувшись краешком губ, кивнул на прощанье и направился прочь.

Элиза досадливо качнула головой, но не смогла не отметить, что в его непрошенном совете было здравое зерно.

‡ 1358 ‡

Руан, Франция

Год 1358 от Рождества Христова

Свечи, освещавшие жилую комнату в домике Элизы, уже почти догорели, оставив на своем месте лишь скудные огарки. За окном забрезжил рассвет, унеся с собой все призраки прошлых лет, которые незримо воскресли и ворвались в жизнь троих присутствующих неудержимым потоком, принеся с собой опустошение и боль.

Воистину, это был самый долгий разговор по душам в жизни Вивьена Колера.

Он мысленно корил себя за то, что так и не смог быть со своим близким другом и своей возлюбленной до конца откровенным. Скованный обещанием, данным когда-то Анселю, он так и не рассказал им о своем путешествии в Каркассон, умолчав об истории Люси Байль, и о том, что знал о ереси, которую исповедовал его учитель. Он чувствовал ту обиду, которую испытывал по отношению к Анселю Ренар. Чувствовал ту ненависть, которая пропитывала каждое слово Элизы, когда она говорила об этом человеке. Вивьен понимал каждого из присутствующих, терзаясь при этом собственными смешанными чувствами, касавшимися истории Гийома де’Кантелё и любви Элизы к нему.

— Из-за него вас допрашивали? — в ужасе прошептала девушка, сжавшись в тугой комок в объятиях Вивьена.

— Да, — коротко ответил он.

— Что… — она с трудом сглотнула тяжелый ком, подступивший к горлу, — что с вами сделали?

Ренар хмуро посмотрел на Вивьена.

Мы не должны об этом рассказывать, — говорил его взгляд.

Вивьен отозвался понимающим кивком.

— Ничего такого, о чем стоило бы переживать сейчас. Как видишь, все обошлось. Мы живы и мы здесь.

Элиза покачала головой.

— Он и вам умудрился причинить боль. — Голос ее звучал сокрушенно и все еще был наполнен неутолимой бессильной злобой.

Ренар, сидящий на стуле напротив, опустил тяжелый взгляд в пол, почти тут же переведя его на огарок свечи.

— Всего один еретик, — покачал головой он.

— Мне жаль, — тихо произнес Вивьен, понимая, что развивать свою мысль Ренар не собирается. Он чуть сильнее сжал плечо дрожащей всем телом Элизы, понимая, что она вот-вот расплачется. — Жаль, что так вышло с… Гийомом, — неуверенно закончил он.

Элиза задрожала сильнее, нервно потерев руками лицо. Через силу она посмотрела на Вивьена и покачала головой.

— Прости меня, — прошептала она. — Я знаю, тебе, должно быть, было неприятно все это слушать… — Она не смогла закончить свою мысль, понимая, как нелепо будут звучать любые оправдания. Что она могла сказать? Сказать, что та любовь осталась в прошлом? Попросить не держать на это зла?

— Я лишь хотела быть честной, — выдавила Элиза с трудом.

Вивьен кивнул. Он и вправду задумался о том, что она говорила. Неприязненный укол ревности несколько раз за эту долгую ночь ощутимо отдался в груди, всколыхнув внутри густую бессильную злобу, но, как ни странно, Вивьен сумел довольно быстро совладать с нею. Ее даже не пришлось подавлять — на смену этому тяжелому чувству почти сразу приходило понимание. Когда Элиза пересказывала свои разговоры с юным графом де’Кантелё, Вивьен отчего-то проникался искренним сочувствием к душевным мукам этого юноши.

— Гийом, — он покачал головой, — был хорошим человеком. Это видно из твоего рассказа. Он не заслужил такой участи. И ты, — Вивьен поджал губы, — тоже не заслужила. Мне искренне жаль, что тебе пришлось пережить такую потерю и испытать такую боль. Я бы солгал, если б сказал, что не рад тому, как обстоятельства сложились сейчас и куда они нас привели. — Он слабо улыбнулся. — Но это вовсе не значит, что я рад его смерти. Признаюсь тебе честно, что раньше, когда я не знал этой истории, но понимал, что в твоем прошлом есть человек, которого ты любила, я испытывал… злорадное удовлетворение от того, что его сейчас нет. Но, видит Бог, это чувство было несправедливым, и я обязан попросить за него прощения. — Вивьен вздохнул. — Я помолюсь Господу об успокоении души Гийома де’Кантелё, Элиза.

Ренар одобрительно взглянул на друга.

За время этого разговора он несколько раз заметно напрягался, когда Элиза упоминала о деталях своего верования. Одно то, что она — как и Ансель — верила в перерождения, наводило его на мысли о катарской ереси, однако он не стал прерывать рассказ Элизы и постарался проявить несвойственную ему прежде терпимость. Ловя на себе предупреждающий взгляд Вивьена, Ренар отзывался понимающим кивком.

«Она язычница», — тяжело вздыхал он, — «и не исповедует христианской веры. Но, похоже, катарскую ересь она ненавидит не меньше, чем я. Вив был прав, она не опасна. А еще она на моих глазах выходила Вивьена, когда тот из-за своей чертовой раны был на пороге смерти. Элиза помогает ближнему с искренностью, несвойственной многим христианам, и, если рассмотреть ее деяния и, к примеру, мои собственные, пожалуй, ее жизнь можно назвать праведной с куда большей уверенностью».

— Я тоже, — вздохнул Ренар. — Я тоже помолюсь о нем. Возможно, учитывая твои верования, ты отнесешься к этому без одобрения, но… — Он замолчал и покачал головой.

Элиза с искренним изумлением уставилась на него.

— Я… вы…

— Гийом де’Кантелё умер крещеным катаром, — нахмурился Вивьен, — но, похоже, в душе он им не был. Так что надеюсь, молитва все же упокоит его душу в милости Господней. Если за земные грехи и за потворство ереси его душа попала в Чистилище, молитва живых за него поможет ему поскорее обрести мир, и когда-нибудь вы встретитесь вновь в вечной жизни.

«Или в следующей жизни», — подумал он, но вслух этого говорить не стал. Вместо того он утешающе погладил Элизу по плечу. Она всхлипнула.

— Почему вы… я не думала, что инквизиция… что вы будете так… — Элиза запнулась.

— Я понимаю, — снисходительно улыбнулся Вивьен, стараясь успокоить ее, и взглянул на Ренара, обменявшись с ним кивками. — Мы понимаем.

— Ты не злишься на меня? — мучительно поморщилась Элиза. — Я думала, ты будешь… ты мог бы…

Теперь, после того как она поделилась с ними длинной и тяжелой историей своей жизни, слова будто застревали у нее в горле, не могли выйти наружу и обрести голос. Она напряженно сжалась в комок, стараясь подавить ту боль, которая так охотно воскресла в ней, будто только и ждала этого момента.

Вивьен покачал головой.

— Я не злюсь, — серьезно ответил он. — И не имею на это никакого права.

Элиза не выдержала этих слов. Слезы, сдерживаемые в течение всей этой исповеди, наконец, нашли выход и хлынули наружу. Она закрыла руками лицо и заплакала навзрыд, давая выход своей боли. Руки ее судорожно впивались в сутану Вивьена, словно пытались отыскать, за что зацепиться, чтобы горе не утянуло ее в пучину отчаяния.

Вивьен прикрыл глаза и обнял Элизу. Он мягко гладил ее по волосам и спине, стараясь сохранить лицо невозмутимым. Ее страдания были для него невыносимыми, и он хотел бы повернуть время вспять, если б обладал такой силой, чтобы предотвратить страшную трагедию в Кантелё.

«В этом ведь есть доля и моей вины. Возможно, если бы после Каркассона я сразу отправился в Кантелё, поговорил с Анселем и просто сказал ему бежать прочь из Нормандии, все было бы иначе. Может, если бы я не рассказал ему о том, что знаю о его ереси, он не погрузился бы в эту панику и не наделал бы глупостей? Может, если б я вообще не ходил в Каркассон…»

Он усилием воли заставил себя перестать размышлять о том, что было бы, если б он поступил иначе. Никому не было подвластно изменить прошлое.

Элиза плакала, и с губ ее периодически срывались отрывистые просьбы о прощении, мучительные стоны и какие-то бессвязные высказывания, продиктованные внутренними переживаниями.

— Ты очень смелая, — тихо произнес Вивьен, продолжая гладить ее по волосам, — сильная, смелая и благоразумная. Ты сделала все, что могла, Элиза. Ты не виновата ни в чем.

Она продолжала плакать, а Вивьен шептал ей тихие слова утешения.

Через некоторое время он поймал на себе взгляд Ренара.

— Вив, вся эта история, — покачал головой он. — Мы должны об этом доложить?

Вивьен угрожающе нахмурился.

— Мы не станем, — твердо отозвался он.

— Некоторые подробности, о которых мы узнали, очень важны, — передернул плечами Ренар.

— Например? — невесело усмехнулся Вивьен. — Что семья де’Кантелё исповедовала катарское учение, слушая Анселя? Что он был не простым верующим катаром, а совершенным? Что Гийом де’Кантелё умер, получив consolamentum? Или что Ансель де Кутт почти три года тому назад сбежал, переправившись через Сену в месте, которое Элиза может показать? — Он покачал головой, чуть сильнее приобняв Элизу, которая затихла, прислушиваясь к их разговору. — Ни одна из этих подробностей не поможет изловить Анселя сейчас, мой друг, потому что каждая из них уже устарела. Но каждая из них при этом может принести проблемы — в первую очередь, Элизе. — Он внушительно посмотрел на друга. — Поэтому мы не станем об этом докладывать. Я этого не хочу и, думаю, ты тоже.

Ренар устало вздохнул, потерев рукой глаза.

— Ладно, — согласился он. — Ты прав. Мы ничего не скажем.

— Есть вещи, про которые Лорану лучше не знать, — ободряюще улыбнулся Вивьен.

Элиза, похоже, начала успокаиваться, слушая разговор. Она медленно отстранилась от Вивьена и обвела взглядом поочередно его и Ренара.

— Вы действительно, — она шмыгнула носом, — ничего не будете говорить… месье Лорану?

Вивьен улыбчиво переглянулся с другом.

— «Месье Лоран», — усмехнулся он. — А неплохо звучит? Может, и нам стоит называть его так?

— Хочешь, чтобы он тебя еще раз поучил манерам в допросной? — криво ухмыльнулся Ренар.

— Что? — виновато нахмурилась Элиза. — Я что-то не так сказала?

— Все хорошо, — понимающе улыбнувшись и снова приобняв ее, покачал головой Вивьен. — Мы не скажем никому и ничего. Все, что ты рассказала, останется в этих стенах.

Элиза устало положила голову Вивьену на плечо.

— Как жаль, что вы не узнали об Анселе раньше, — сокрушенно произнесла она. — Стольких смертей удалось бы избежать! Стольких бед… — Она покачала головой. В глазах ее загорелся злой огонек. — Я ненавижу казни на площадях, но на то, как казнят Анселя де Кутта я бы смотрела с удовольствием.

Вивьен понадеялся, что Элиза не почувствовала, как он напрягся всем телом.

Ренар, нахмурив брови, решительно посмотрел на Вивьена, и обратился к Элизе, найдя ее взгляд.

— Мы поймаем его, — кивнул он, — рано или поздно. Мы его найдем.

— Я не сомневаюсь в вас, — тихим голосом, в котором звучала жажда мести, отозвалась Элиза.

* * *

Солнце уже раскинуло свои лучи над Руаном, когда Вивьен распрощался с Ренаром у его дома и направился на постоялый двор. Ренар понадеялся, что сможет урвать хотя бы пару часов сна, Вивьен же понимал, что эта ночь станет очередной, в течение которой ему не удастся сомкнуть глаз.

Идя к постоялому двору, Вивьен изо всех сил стремился унять бешено колотящееся сердце. Казалось, с того момента, как он оставил седельную сумку с запретной книгой в своей комнате, прошло несколько лет. За эту ночь ушедшие годы будто и впрямь пронеслись вихрем в памяти Вивьена, Ренара и Элизы. На время этой исповедальной ночи Вивьен забыл о том, что совсем недавно получил от Анселя очень опасный подарок, но теперь воспоминание об этом воскресло и заставляло его ускорить шаг, чтобы как можно скорее добраться до постоялого двора и убедиться, что этот подарок еще на месте.

Книга и вправду оказалась там же, где он ее оставил — в седельной сумке, брошенной на кровать и нарочито небрежно прикрытой покрывалом.

Подрагивающими руками Вивьен открыл сумку и извлек из нее подарок человека, которого он все еще — вопреки всякому здравому смыслу — считал другом.

«Та самая книга», — печально усмехнулся он, проведя пальцем по корешку. — «Скорее всего, это действительно та самая книга, которую Ансель унес с собой из Каркассона. Та самая, по которой он учил Гийома де’Кантелё. Та самая, с помощью которой он проводил обряд consolamentum над учеником, коего после убил. И теперь эта книга здесь… у меня…»

Вивьен ощутил легкую волну дрожи, прокатившуюся по его телу. Вместе с ней на душу и разум вновь нахлынули сомнения, однако он быстро заставил их утихнуть. Он принял решение еще там, в лагере прокаженных у аббатства Сент-Этьен. И, видит Бог, он не собирался от него отступаться.

Открыв книгу на первой странице, Вивьен вновь впился глазами в короткое послание, оставленное ему Анселем.

«Мой дорогой Вивьен!

Уже через несколько мгновений ты поймешь, что держишь в руках. Ты знаешь, какое сокровище я готов отдать тебе, и знаешь, насколько мало таких сокровищ осталось в этом грешном мире. Эта книга очень дорога мне, и все же я хотел бы доверить ее тебе на свой страх и риск.

Я верю, что ты поступишь с моим даром по собственному разумению.

А.»

— Чего ты хотел этим добиться? — тихо спросил Вивьен вслух, зная, что не получит ответа.

Тяжело вздохнув, он, поджав губы, осторожно, чтобы не повредить остальную книгу, вырвал из нее первый лист, затем подошел к столу, потратил некоторое время на то, чтобы зажечь свечу, поднес лист к ней и подождал, пока тот займется пламенем. Догорающий кусок бумаги, когда его стало тяжело держать рукой, он бросил в стоявшую подле пустого кувшина чашу. Дождавшись, пока от бумаги останется лишь небольшой горелый уголок, Вивьен снова поджег его и бросил в чашу, а оставшийся пепел развеял по разным уголкам комнаты.

Он знал, что эта предосторожность едва ли поможет ему: если кто-либо найдет у него эту книгу, обвинения в ереси не избежать. Но, возможно, тогда будет хоть какой-то шанс отговориться. Во всяком случае, если на первой странице книги останется послание для него, никакого шанса не будет вовсе.

«Так или иначе, лучше сделать все, чтобы ее не нашли. Возможно, потом я и сам отнесу ее в хранилище и останусь незамеченным, но… не сейчас. Я должен многое для себя понять об Анселе и катарской ереси. И, видит Бог, эта книга может помочь мне».

Опустившись на корточки возле стола, Вивьен попробовал на крепость доски пола. Отогнуть одну из них не составило особого труда — он легко сделал это с помощью обычного ножа, а затем установил так, чтобы его маленькое хранилище могло снова закрыться. Всего лишь щель между досками стала чуть шире. Ничего заметного. К тому же, хранилище было под столом — никто бы не сумел наступить на эту доску случайно и обнаружить тайник.

«Все получится», — убедил себя Вивьен, убрав книгу под пол. — «Все непременно будет хорошо».

Он верил в это. Видит Бог, он в это искренне верил.

1

26 марта 1351 — так называемый Бой Тридцати. Сражение между французскими и английскими рыцарями, не имевшее сильного влияния на дальнейший ход войны, но нашедшее отклик в обществе как пример рыцарской доблести.

2

Наиболее распространенная (сильно сокращенная, т.к. здесь не упомянуты никакие второстепенные персонажи) вариация легенды, в том виде, в каком ее чаще всего преподносили в средневековой Европе.

3

Acier — сталь, меч, оружие, шпага (фр.)

4

Первый помощник катарского священника. После смерти последнего «старший сын» становился на его место, а «младший сын» — второй помощник — занимал место прежнего «старшего», после чего выбирали нового «младшего сына»

5

Руны древнегерманского ряда — Старший Футарк. Он состоит из двадцати пяти рун: двадцать четыре изображения и одна пустая руна.

6

Здесь идет речь о некоторых традициях травников. Благодарность — дань уважения лесу и растениям. "Круг" — условная магическая защита вокруг срезаемого растения. Некоторые травники символически продевали растение в браслет, либо обходили вокруг него, либо завязывали кругом нитку и т.д., чтобы выполнить данный ритуал.

7

Послушай меня, Ансель (фр.)

8

Святой Отче, прими слугу твоего в справедливости Своей и ниспошли на него благодать Твою и Духа Святого (лат.)