Хейсар. (Меченый - 3)

Я торопливо отодвинул сумки в сторону, шагнул вперед, чтобы, в случае, чего успеть рвануть Мэй на себя, и принялся молить Двуликого, чтобы он поторопил хейсарку.

Бог-Отступник смотрел на меня... с прищуром: услышав звук ее шагов, Мэй зябко повела плечами и, не оглядываясь, попросила пододвинуть лавку к окну!!!

Скользнул к двери. Впустил Тиль. Поставил лавку на середину комнаты — туда, где, по моему мнению, было более-менее безопасно — а через мгновение был вынужден подтащить ее туда, куда просила Мэй: видите ли, не хватало свежего воздуха!

Встал у нее за спиной. Был послан к Хэль чем-то недовольной хейсаркой. И, сообразив, что все время, необходимое для расплетания магаса, она будет стоять между мною и моей Половинкой, мысленно взвыл — у Чарса был шанс! Да еще какой!

Появление хозяйского сынка с полными ведрами настроения не добавило — увидев мое недовольное лицо, этот дурень почему-то решил, что я гневаюсь именно на него. И споткнулся!

Слава Двуликому, ведра не перевернулись, но часть расплескавшейся воды попала на переметные сумки.

Пока он извинялся, бегал за тряпками и вытирал пол, я еще как-то держался, но когда этот придурок приволок таз и поинтересовался, хватит ли нам двух неполных ведер кипятка или стоит принести еще, не сдержался — отвесил парню увесистого тумака.

Помогло. И не только мне: Заур — или как его там звали? — встав с пола, очень бодренько унесся за водой, а Тиль, до этого двигавшаяся, как сонная муха, задвигала руками вдвое быстрее...

...Когда хейсарка закончила возиться с волосами Мэйнарии, вокруг таза парило аж восемь ведер воды, а на кровати лежало три чистых рушника.

Оглядев все это 'великолепие', Тиль недовольно поджала губу и фыркнула, после чего была отправлена восвояси. Мэй, до этого момента безучастно смотревшая в окно, неторопливо встала, самолично закрыла створки и ставни, потом повернулась ко мне лицом, дождалась, пока я задвину засов, и еле слышно спросила:

— За что они нас так ненавидят?

— Кто 'они'?

— Боги! — выдохнула она, подошла ко мне и спрятала лицо у меня на груди.

— Ненавидят? — тихонько прошептал я, собрался с духом и провел ладонью по ее волосам: — Если бы не они, мы бы никогда не встретились...

Мэй подняла голову и уставилась на меня сухими, но полными боли глазами:

— То, что они с нами делают, любовью не назовешь...

Я пожал плечами, но сказать ей, что намерения Богов неисповедимы, не успел — она облизала губки и криво усмехнулась:

— Они над нами издеваются...

Я удивленно выгнул бровь.

— Подумай сам — в конце первого лиственя я истово верила во Вседержителя, а ты думал только о своем Пути. В конце второго я сходила с ума от ужаса, оказавшись в руках своего ожившего кошмара, а ты радовался благосклонности Двуликого, позволяющего тебе делать Шаги чуть ли не каждый день. К началу третьего меня чуть не сломали физически, заставив пройти по краю насилия, а тебя заставили выжечь себя до донышка...

Я вспомнил свое состояние после ранения и многократного использования Благословения Двуликого и вдумался в ее слова.

— Дальше — хуже: сначала разнесли вдребезги мое представление о вере, слугах Бездушного и справедливости и проверили на излом твою решимость пройти свой Путь. Потом заставили меня переступить через свои принципы, стеснение и правила приличия, а тебя вынудили плюнуть на свое доброе имя...

Тут я не согласился. Мысленно. Ибо тогда Боги заставили меня сделать нечто большее — отказаться от своего Пути и Темного Посмертия. Причем не один раз, а дважды. Ну, а Мэй вообще столкнули в пропасть — заставили дать Слово Снежному Барсу!

— А после суда, когда мы... — тут у нее голос дрогнул — наконец, увидели свое... пусть даже очень короткое, но будущее, они начали рвать нам души...

Вот так, выстроенные друг за другом, события последних двух месяцев выглядели совсем по-другому. И я, вдруг представив себе все, что пришлось пережить этой слабой девочке с того дня, как я вошел в захаб их родового замка, заскрипел зубами.

— Я так больше не могу... — опустив взгляд, еле слышно прошептала она. — Сегодня, поняв, что слова Даратара можно счесть оскорблением, я чуть не умерла от счастья: мне казалось, что уже ничто не сможет помешать тебе взять его жизнь и сделать последний Шаг, но мои надежды оказались тщетными...

Я мгновение прикрыл глаза, вспомнил радостную улыбку, появившуюся на ее губах после наглого заявления Полуночника, и вздохнул:

— Вага был в своем праве...

Кажется, Мэй не услышала — зябко поежившись, она вдруг вскинула на меня взгляд, в котором, как мне показалось, появилось легкое безумие, и хрипло спросила:

— Зачем им это?

— Не знаю...

Зрачки Мэй быстро-быстро забегали вправо-влево. Так, словно она искала ответ на свой вопрос то в моем правом, то в левом глазу. Потом на щеках появился лихорадочный румянец, а дыхание участилось:

— Кром, я устала. Я так больше не могу...

Я сглотнул подступивший к горлу комок, открыл рот, чтобы сказать что-нибудь успокаивающее, и ляпнул:

— Ради того, чтобы быть с тобою рядом, я готов и на большее...

Зрачки Мэй расширились, прекратили метаться и приблизились:

— Что. Ты. Сказал?

— Ради того, чтобы быть с тобой, я готов... на все...

Она вдруг отступила на шаг, тряхнула головой и спрятала лицо в водопаде волос. Потом повернулась ко мне спиной и хмыкнула:

— Вода остывает... Я, пожалуй, ополоснусь...

Глава 17. Король Неддар третий, Латирдан.

Четвертый день третьей десятины первого травника.

...Замерев на пороге опочивальни, Даран Скопец изобразил безупречный поклон, потом выпрямился и недовольно уставился на темный прямоугольник над камином:

— Ваше величество, портрет Харада первого, Хитроумного провисел на этой стене почти полторы сотни лет, поэ-...

Выслушивать его брюзжание не было ни сил, ни желания, поэтому Неддар властно приподнял длань и негромко рыкнул:

— Хватит!

Главный хранитель опочивальни поперхнулся и снова сложился в поклоне. Правда, на этот раз — без особого пиетета, умудрившись выразить в обычном, в общем-то, движении всю глубину своего недовольства поведением своего сюзерена.

Дождавшись, пока он выпрямится, Латирдан нетерпеливо постучал пальцами по подлокотнику своего кресла и вопросительно изогнул бровь:

— Ну, и где?

— Сейчас занесут, сир... — угрюмо буркнул Скопец, дважды хлопнул ладонями и сместился в сторону.

В коридоре раздался какой-то шум, а через мгновение в дверном проеме мелькнула чья-то спина.

Кабар Ястреб, выполняющий обязанности Ваги со дня отъезда последнего, мгновенно подобрался, на всякий случай перетек поближе к дверям, узнал в носильщиках своих соплеменников и слегка расслабился. А вот Неддар неожиданно для себя напрягся. Подумав, что с такой заботой о его безопасности он скоро забудет, как выглядят настоящие вейнарцы.

Впрочем, стоило воинам повесить картину на стену и потянуться к скрывающему ее покрывалу, как мысли об изменении режима охраны куда-то испарились, уступив место страху за свою эйди'но'иару:

— Уарс !!!

Оба хейсара тут же застыли. Потом повернулись к Неддару и, повинуясь его жесту, торопливо вышли в коридор.

С трудом дождавшись, пока Ястреб закроет за ними дверь, Латирдан вскочил с кресла, подошел к камину, встал на цыпочки и самолично стянул с портрета скрывавшую его ткань.

Один взгляд на подарок барона Дамира — и Неддар ошарашенно закусил ус: вместо предписываемого неписанными законами платья родовых цветов баронесса Кейвази оказалась облачена в араллух и ансы; вместо того, чтобы восседать на пуфике или в кресле, полулежала на диване; вместо того, чтобы бесстрастно смотреть вдаль, смотрела на Неддара. И улыбалась. Ласково и многообещающе. Точно так же, как и в момент их расставания.

'Я буду по тебе скучать... — вглядываясь в изгиб ее губ, явственно услышал Латирдан. — И молить Бога-Воина, чтобы он дал тебе возможность приехать в Шаргайл как можно быстрее...'

'Приеду. Как только смогу... — так же, как тогда, мысленно ответил ей он.

И поморщился, услышав недовольное сопение Скопца:

— Это... это... это...

— ЭТО! МОЯ!! НЕВЕСТА!!! — не дав ему закончить фразу, прорычал король. — Ясно?!

Хранитель опочивальни побледнел — видимо, почувствовал в голосе сюзерена сдерживаемое бешенство. И тут же затараторил:

— Да, сир! Я не хотел сказать ничего дурного! Просто традиционно на таких по-...

— Даран! Это — МОЯ опочивальня! — перебил его монарх. — И традиции в ней устанавливаю я!

— Вы не дослушали, сир! — еле слышно выдохнул Скопец. — На таких, воистину потрясающе красивых портретах должна быть соответствующая рама. Посмотрите сами: тут — полированный тирренский дуб, лишенный даже намека на резьбу. А на портрете вашего пра-пра-...

Менять раму, которой касались руки его Этерии, Неддар на собирался. Поэтому жестом заставил Дарана заткнуться:

— Нет. Оставь все как есть...

Главный хранитель опочивальни склонил голову:

— Как прикажете, сир...

— И не забудь о том, что с этой минуты в мою опочивальню имеют право входить только ты, мои телохранители и те хейсарки, имена которых я тебе называл...

...Следующие часа полтора Неддар тихо блаженствовал — сидел в любимом кресле, потягивал вино и, не отрывая взгляда от портрета, мечтал о том дне, когда въедет во двор сарти рода Аттарк и увидит свою эйди'но'иару.

Картинка встречи, встающая перед глазами, получалась живой, но какой-то незаконченной — Этерия Кейвази выходила из каш'ши то следом за Вагой, то следом за его отцом, замирала в предписанном а'даром шаге за их левым плечом. И... делала все это, не поднимая глаз!

'Она — не хейсарка. Значит, не станет прятать взгляд от своего жениха... — мысленно успокаивал себя король. Но получалось не очень — уж чего-чего, а нрав аннара рода Аттарк он изучил, как никто другой. И прекрасно знал, что в присутствии Тарваза Каменной Длани ни один, даже самый уважаемый гость, не посмеет нарушить ни одного Слова а'дара.

'Если и посмотрит, то искоса, мельком, пока никто не видит. А потом уйдет на женскую половину. Не сказав мне ни слова... — перестав тешить себя иллюзиями, мрачно подумал он. — И мне придется ждать следующего рассвета, чтобы скрестить с ней наш'ги...'

В этот момент Кабар, изображавший статую рядом с входной двери, встрепенулся и положил руку на рукоять меча.

Латирдан нахмурился, отставил в сторону кубок с белогорским и на всякий случай подтянул ноги так, чтобы при необходимости можно было вскочить, не делая ни одного лишнего движения.

Дверь еле слышно скрипнула, и в щели между портьерами показалось встревоженное лицо Арзая:

— Ашер? Графу Рендаллу стало лучше!

Неддар мигом оказался на ногах и, в последний раз посмотрев на портрет Этерии Кейвази, вылетел в коридор...

...В покоях первого министра тошнотворно пахло потом и нечистотами. Тяжелый смрад, от которого слезились глаза, не забивался ни ароматами лечебных отваров, ни запахом ароматических свеч, горящих чуть ли не в каждом канделябре и подсвечнике.

Яркий свет, заливавший опочивальню, резал глаза, поэтому первые несколько мгновений Неддар привыкал к освещению. А когда перестал щуриться и смог вглядеться в лицо графа Грасса, то невольно поежился — первый министр выглядел намного ужаснее, чем вчера: пергаментно-белая кожа лба, исчерченная глубокими морщинами, была покрыта бисеринками пота и неприятно лоснилась; лихорадочно блестящие глаза, отливающие нездоровой желтизной, ввалились еще глубже. А сухие, потрескавшиеся губы выглядели так, как будто из них выпили жизнь.

Ничуть не лучше выглядел и сидящий рядом с ложем мэтр Регмар — на его изможденном лице светились одни только глаза, а все остальное лицо казалось припорошенным дорожной пылью.

— Добрый вечер, сир... — не выпуская из рук запястья графа Рендалла, устало поприветствовал короля он. И смахнул со стоящего рядом табурета несколько чистых рушников.

Неддар подошел к кровати, сел и, стараясь, чтобы в его голосе звучало как можно меньше сочувствия, улыбнулся:

— Как вы себя чувствуете, граф?

Грасс вяло дернул головой, словно пытаясь повернуться к своему сюзерену. Но замер, не закончив поворота, и невидящим взглядом уставился в балдахин.

— Бесполезно, сир... — угрюмо пробормотал Регмар. — Душа уже ушла. Осталось только тело...

Неддар недоверчиво выгнул бровь, потом наклонился к кровати, дотронулся пальцами до яремной жилы своего первого министра и гневно рявкнул:

— Сердце бьется! Пусть не так сильно, как у меня или у тебя, но бьется! Он дышит, слышит, когда я к нему обращаюсь, шевелит рукой, значит, рано или поздно выздоровеет!

— Не выздоровеет... — лекарь сгорбил плечи и горько вздохнул: — Два удара подряд — это слишком...

— Но ему же стало лучше?!

— Ну да — он открыл глаза, попил воды и начал реагировать на звуки и яркий свет... — криво усмехнулся мэтр Регмар. — Но в таком 'улучшении' нет ничего хорошего: обычно подобная вспышка активности бывает в самом конце угасания . За несколько дней до смерти...

— Но ведь иные угасшие живут по несколько месяцев, не так ли? — глухо спросил Неддар.

Лекарь пожевал бесцветными губами, потом поднял голову и с вызовом посмотрел на короля:

— Вы действительно считаете это жизнью, сир?

Неддар посмотрел на широченную длань графа Грасса, мирно лежащую поверх одеяла, потом перевел взгляд на изрядно отощавшее предплечье и изо всех сил сжал зубы — за какую-то десятину мечевая рука графа стала похожа на руку ребенка!

'Он уходит...' — угрюмо подумал король. И вдруг вспомнил свой первый бой. Вернее, заваленное трупами Вауранское ущелье, развороченный нагрудник телохранителя, принявшего на себя удар, предназначенный Неддару, и свой рык в лицо мрачного, как грозовое небо, Ваги:

— Он уходит! Уходит из-за меня!!! Слышишь?

Вага удрученно пожал плечами и вдруг рухнул на землю, сбитый с ног подзатыльником отца:

— Радуйтесь, дурни: Бастарз принял дары Херги и даровал ему место за своим столом! Сын Тамила жил, как воин, и уходит, как воин — с мечом в руке и ощущая вкус только что одержанной победы! Ну, и что может быть достойнее, чем такая смерть?

— Жизнь, аннар! — с трудом оторвав взгляд от обескровленного лица своего телохранителя, выдохнул Латирдан.

— Жизнь? — переспросил Тарваз Каменная Длань, потом вцепился в шею Неддара твердыми, как гвоздь, пальцами и заставил его повернуть голову вправо и посмотреть на берег Нитки, куда воины стаскивали раненых:

— Посмотри на Зорхана Лысого, а потом скажи, что тебе нравится больше — смерть в бою или долгая жизнь, но слепым на один глаз и без обеих ног?

— Скажи, Регмар, ты не ошибся? Он точно угасает?

Лекарь пожал плечами и тяжело вздохнул:

— Вспышка улучшения уже почти закончилась — его светлость стал заметно более вялым и все чаще закрывает глаза. Не пройдет и получаса, как он вернется к тому же состоянию, в котором пребывал всю последнюю десятину. И, скорее всего, из него уже не выйдет...