Хейсар. (Меченый - 3)

Глава 1. Бельвард из Увераша.

Второй день второй десятины первого травника.

...Протиснувшись сквозь прутья покосившегося плетня, донельзя грязный полуторагодовалый хряк забавно пошевелил пятачком и, хрюкнув, с деловым видом отправился исследовать соседский двор. Заглянул в рассохшееся ведро, обнюхал пыльный мешок из-под муки, сделал шаг в направлении обглоданной кости, валяющейся рядом с собачьей конурой, увидел хмурую морду ее обитателя и замер.

Дикая помесь ларранской сторожевой и волка лениво оторвала голову от передних лап и предупредительно рыкнула.

Хряк презрительно фыркнул и взрыл землю правым передним копытцем.

Не ответить на вызов пес не смог и, в мгновение ока оказавшись на ногах, молча рванул в атаку.

Короткий разгон, прыжок — и подранный свиненок, истошно визжа, бросился наутек. Но не тут-то было — вошедший в раж преследователь вцепился ему в загривок и коротким, но мощным рывком могучей шеи сбил хряка с ног.

Массивная трехведерная колода, ненароком задетая кем-то из них, перышком отлетела в сторону и зацепила рогатину, подпиравшую веревку с вывешенным на ней бельем. Полощущееся на ветру тряпье мигом оказалось на земле, а через пару ударов сердца по одной из простыней пронесся окровавленный, оглушительно верещащий хряк...

...Добрых минуты три ларранский ублюдок творил со своей жертвой что хотел, а потом в покосившемся сарае раздался возмущенный вопль, и во двор вылетела тощая, похожая на скелет, обтянутый кожей, молодка лиственей эдак восемнадцати-двадцати.

Увидев, во что превратилось ее белье, девица побагровела от бешенства, уперла в бока кулаки и заорала на всю Черную Слободу:

— Малашка, курица ты нетоптаная! Ты че там, спишь, шоли? Разуй бельма, овца колченогая — твой вшивый боров рвет мое белье!!!

— Это я-то нетоптаная? Да я Найяру родила раньше, чем тя от сиськи оторвали!!! — донеслось из-за плетня.

— Борова забери, ты, тугоухая старуха! Он мне уже все белье изгваздал, слышишь?!

— Кто старуха, я старуха? Да ты на себя пасмари!!! На тя без слез не взглянешь — вон-а, одни кожа да кости! Потому-т на тя даж плешивый кобеляка не позарится!

— Да ты че? Правда, шоль? А чей-та вчерась, кады я Мутьку доила, твой через забор пялился та-й вздыхал, як телок увечный?

В соседнем дворе что-то громыхнуло, и над плетнем показалась голова и плечи дородной бабищи, выглядящей вдвое старше молодки:

— Эт-хто, Анвирка, шоль?

— А хто ишо у нас плешивый кобеляка?

— Да ты... ты... да я те ща, вертихвостка кривоногая, все космы-т нечесаные повыдергаю!

— Грабли коротки!!!

— Эт у меня-т коротки?!

— И у тебя, и у твоего Анвирки...

...Поняв, что бабская свара вот-вот перерастет в потасовку, Бельвард презрительно поморщился, отвернулся от окна и... наткнулся взглядом на невесть откуда взявшегося в комнате Слизня:

— Ты уже вернулся?

— Да, ваш-мл-сть... — кивнул Серый . — Только что...

— Ну и?

— Приехал...

Юноша взвыл:

— И ты молчишь?!

— Я позвал, ваш-мл-сть, а вы не услышали...

С ненавистью покосившись на окно, за которым продолжалась перебранка, Бельвард сжал кулаки и с огромным трудом заставил себя успокоиться:

— Взяли?

— Да...

— Тогда веди!!!

...Дом на углу улицы Трех Снопов и Заречной сиял, как донжон замка Увераш в ночь перед Солнцеворотом : окна второго этажа, затянутые стеклом, а не бычьими пузырями, и завешенные самыми настоящими занавесками, горели светом масляных светильников, а по обе стороны от двери во двор полыхали факелы.

Здесь, в Черной Слободе, такое буйство огня и света выглядело довольно странно, поэтому первое, что сделал Бельвард, подобравшись вплотную к забору — это нашел подходящую щель между досок и вгляделся в закрытый возок, стоящий в самой середине двора.

Как он и предполагал, 'доживающий свои дни рыдван на колесах', оказался на ремнях — значит, вышел из рук не самого дешевого каретного мастера и изначально предназначался для выездов инкогнито! Через мгновение, оценив стать невзрачных, но от этого не менее выносливых и дорогих скарцев , он повернулся к Слизню и с усмешкой поинтересовался:

— Купчиха, говоришь?

Серый недоуменно хмыкнул, потом приник щели и с хрустом почесал небритый подбородок:

— Мде-е-е...

— Вот тебе и 'мде...' — шепотом передразнил его Бельвард: — Белая , причем не из последних...

Слизень согласно кивнул, потом повернулся к нему лицом и угрюмо вздохнул:

— Мы ворохнулись ... Но уже отелились . Что вы хотите в ответку ?

— Чего?

— Мы ошиблись, ваша милость. И уже закончили работу. Значит, вы вправе уменьшить оплату или не заплатить нам ни копья ...

Рвать только что налаженные связи с Серыми ради жизни какой-то там дворянки и, тем паче, из-за собственной жадности, Бельвард не собирался. Поэтому представил, что бы в этой ситуации сказал его отец, и хмуро сдвинул брови к переносице:

— Боюсь, ее смерть создаст мне определенные проблемы. Радовать это не может, поэтому...

Слизень ощутимо напрягся.

Юноша расчетливо выдержал довольно длинную паузу и, решив, что заставил Слизня оценить всю глубину сделанной им ошибки, криво усмехнулся:

— ...поэтому ты будешь должен мне одну услугу! А за это дело — если, конечно, вы взяли того, кого обещали — я заплачу вам всю сумму до последнего желтка ...

— Слово... — облегченно выдохнул Серый. — То есть, я согласен...

— Я тебя услышал...

...На первые результаты работы пятерки Серого Бельвард наткнулся сразу же, как проскользнул в неприметную калитку, ведущую на задний двор: черная полоса взрытой земли, начинающаяся в луже крови у стены, заканчивалась у стоптанного сапога, торчащего из-под куста смородины.

Остальные 'результаты' были в доме — в прихожей, рядом с входной дверью, валялся щит с перехваченным горлом, чуть поодаль лежала бездыханная девица с бесстыже задранными юбками, а на площадке второго этажа, вжавшись спиной в щель между ажурными балясинами и глядя на мир мертвыми глазами, сидел еще один член гильдии Охранников.

Втянув ноздрями пьянящий запах свежепролитой крови, юноша облизал пересохшие губы и беззвучно рассмеялся.

— Сюда, ваша милость! — донеслось из коридора.

Перешагнув через алое озерцо, Бельвард торопливо добрался до предупредительно распахнутой двери, вошел в комнату и прикипел взглядом к лицу мужчины, лежащего на полу.

Сросшиеся брови, мясистый нос с узнаваемой горбинкой, тоненькая полоска шрама на левой скуле, яркие голубые глаза — вне всякого сомнения, человек, с ненавистью глядящий на него, был никем иным, как Карвалем из Голона!

— Он!!! — удовлетворенно выдохнул он, снял с пояса кошель с сотней золотых и, подкинув его на руке, бросил Слизню. — Если подождете с полчаса, то когда я с ним закончу, сможете снять с него и его забавы все, что имеет хоть какую-то цену...

Отказываться от приработка Серый не захотел, поэтому вместо того, чтобы быстренько исчезнуть с места преступления, пообещал ждать столько, сколько потребуется.

Бельвард мысленно усмехнулся, мазнул взглядом по телу лежащей ничком девушки, оглядел стол, на котором не было ни еды, ни вина, комнату, лишенную даже намека на кровать, и удивленно приподнял бровь: судя по обстановке, эта парочка не собиралась ни есть, ни миловаться!

Задумчиво покосившись на Карваля, юноша сделал шаг к его забаве и, заметив, как напрягся пленник, удовлетворенно оскалился:

— А ведь она тебе дорога...

Пленник гневно сверкнул глазами и что-то замычал.

— Нет, кляп я доставать не буду! — ухмыльнулся Бельвард. — Мне за глаза хватит той муки, которую я вижу твоем взгляде...

— О-о о-о-у е-е о-у!!!

— Конечно, попробую... — хохотнул юноша, неторопливо подошел к девушке, перевернул ее на спину, оглядел ее платье, выдержанное в черно-вишневых цветах, потом наткнулся взглядом на горбинку на носу и расплылся в счастливой улыбке: — О-о-о!!! Так это же твоя сестра! А я думал, что она, как и твои родители, вырвала тебя из своего сердца!

— Я е-я у-ю!!! — выгнувшись дугой, промычал Карваль.

— Нет, это я тебя убью... — взявшись за шнуровку шоссов, оскалился Бельвард. — Но сначала ссильничаю и убью ее...

— Е-е-о-а-о?!

— За что? Ну, как тебе сказать? — юноша вытянул из ножен кинжал, поддел его острием подол верхнего платья девушки и одним движением вспорол его почти до пояса. — Помнится, на суде ты очень красиво рассуждал о справедливости...

Голон напрягся изо всех сил, стараясь разорвать путы, но не преуспел.

Бельвард полюбовался на его искаженное отчаянием лицо, потом распорол нижнее платье графини д'Голон, провел пальцем по ее белоснежному бедру от колена до лона и возбужденно сглотнул:

— Так вот, Бездушный отнял у меня двух братьев и будущее, а ты помешал мне забрать его жизнь...

— А-о-а?

— А она — средство, которое позволит мне отравить последние мгновения твоего существования...

Глава 2. Кром Меченый.

Третий день второй десятины первого травника.

...К концу часа волка Дейр , наконец, добрался до конца Пути и ненадолго замер перед последним Шагом. Я закрыл глаза и мысленно застонал — Аррата , вымотанная бесконечным бегом от Ватаги Лесовиков, была уже совсем близко и в ближайшие минуты должна была оказаться в безопасности. Подарив ему долгожданное Темное Посмертие.

Ему. Но не мне...

'Я готова...' — мысленно повторил я набившие оскомину слова, сказанные леди Мэйнарией сразу после оглашения приговора Королевского Суда, и обессиленно закрыл глаза. — 'Когда в дорогу?'

Вот уже почти четверо суток эти две коротенькие фразы рвали мне душу, как клещи палача: все три варианта действий, которые я мог предпринять, казались мне неправильными!

Остановиться в Шаге от цели? Тогда я нарушал клятву, данную Двуликому и, тем самым, терял возможность воссоединиться с родными.

Разделить Путь на двоих? Но в Дороге к Посмертию , которую я знал наизусть, не было ни слова о попутчиках! А если бы и были, то я бы не смог посчитать таковым человека, которого собственноручно сталкивал с Последней Грани.

Уйти одному, нарушив данное слово и оставив баронессу д'Атерн в Авероне? Тогда я обрекал ее позорную смерть!

...Гард'эйт — это Великий Дар... — восторженно глядя на меня, воскликнул Вага Крыло Бури. — Теперь я вижу, что ты получил его заслуженно!

— Я не хочу ее смерти... — глядя на выходящих из Дворца Правосудия белых, угрюмо выдохнул я.

— Твоими устами говорит Барс... — восхищенно воскликнул хейсар. — Ты ощутил, что несешь ответственность еще и за ашиару Мэйнарию...

— Я НЕ ХОЧУ ЕЕ СМЕРТИ!!! — взвыл я, поняв, что горец не понял сути сказанного. — Я почти прошел свой Путь и вот-вот получу Темное Посмертие! Темное Посмертие — это уход! Мой и ее! Скажи, как мне отказаться от этого Дара?

Побратим короля посмотрел на меня бешеным взглядом и зарычал:

— Не оскорбляй свою гард'эйт, илгиз ! Человек, отдавший тебе свою жизнь, недостоин такого позора!

— Позора?

Видимо, вспомнив, что я — не хейсар и не могу знать всех особенностей этой клятвы, Вага взял себя в руки и снизошел до объяснений:

— Гард'эйт, не сумевшего разделить жизнь со своим майягардом, побивают камнями. А род, воспитавший труса, предают забвению...

— 'Весь Путь Идущего — это череда малых и больших Испытаний...' — глядя, как в свечении Дейра тускнеет россыпь Ватаги Лесовиков, горько пробормотал я. — 'В малых Бог-Отступник проверяет на излом тело. В больших — Дух и Веру. Да, именно так, а не наоборот: раны, увечья и даже смерть во время истинного Шага приведут Идущего к Цели, а одна-единственная ошибка в Выборе столкнет его с Пути...'

'Столкнула... — мелькнуло на краю сознания. — Уже давно... В тот день, когда я решил переночевать в замке Атерн...'

Мысль была грязной. До безумия. И до безумия же подлой. Поэтому я виновато склонил голову и принялся читать 'Покаяние' — единственную молитву с просьбой о прощении, которую я знал. Естественно, обращаясь не к Богу-Отцу, а к Богу-Отступнику. И не с самого начала, в котором братья во Свете каялись во всех грехах, которые когда-либо существовали, а с середины:

— Устрашившись выбора, я, Кром по прозвищу Меченый, идущий по предначертанному тобою Пути, запятнал свою душу сомнением. Не отврати от меня лика своего, даруй мне силу духа, ясность ума и умение отличать истинное от ложного...

Бог-Отступник смотрел на меня, так как через считанные мгновения после того, как я дочитал последние строки, за моей спиной еле слышно скрипнула дверь, а тишину комнаты для телохранителей разорвал тихий шепот баронессы д'Атерн:

— Кро-о-ом?

'Да, Мэй?' — хотел, было, сказать я, повернулся к двери и онемел: леди Мэйнария стояла в дверном проеме в тоненькой ночной рубашке на голое тело. Босая и простоволосая. И до ужаса напоминала Ларку!

Оглядев меня с ног до головы, она зябко повела плечами и грустно вздохнула:

— Ну вот, опять не спишь...

Я пожал плечами: заснешь тут, как же.

Как ни странно, это короткий и почти ничего не значащий жест вывел баронессу из себя:

— Сколько можно молчать? Скажи мне хотя бы одно слово!

Я сглотнул подступивший к горлу комок и сказал первое, что пришло мне в голову:

— Зря...

— Зря? — эхом переспросила она и нехорошо прищурилась: — А ты бы стал строить из себя эйдине , зная, что для меня это закончится Декадой Воздаяния ?

— Ничем бы это для меня не закончилось... — угрюмо буркнул я. — В ночь перед казнью меня бы выпустили из тюрьмы, а всем заинтересованным лицам сообщили бы, что я так сильно испугался наказания, что откусил себе язык и истек кровью...

— Н-не поняла?

— Граф Рендалл дал мне слово, что после суда меня вывезут из Аверона и отпустят на все четыре стороны. Таким образом, дадут мне возможность завершить свой Путь и получить Темное Посмертие, не забирая с собой тебя...

Девушка на негнущихся ногах подошла к моей кровати, рухнула на край перины, запустила пальцы в волосы и застонала.

У меня пересохло во рту и потемнело в глазах — я понимал, что леди Мэйнария не горит желанием уходить, но почему-то считал, что они не захочет демонстрировать свое нежелание так явно.

За пару минут, потребовавшихся ей, чтобы хоть как-то смириться с упущенными возможностями, мое и без того омерзительное настроение стало еще хуже. И к моменту, когда баронесса подняла на меня взгляд, я был готов услышать все, что угодно. Включая проклятия.

— Получается, что его светлость пытался спасти мне жизнь?

Я ошарашенно почесал затылок — вместо того, чтобы думать об ожидающем ее уходе в Небытие, леди Мэйнария разбиралась с мотивами поведения графа Рендалла:

— Ну, да...

— Кром! Я должна перед ним извиниться!

— Попроси у леди Этерии карету... — буркнул я. — Думаю, она не откажет...

— Попрошу... И съезжу к нему... Сегодня же! — кивнула баронесса. Потом сгорбила плечи и... потерянно вздохнула: — Знаешь, а ведь я была уверена, что ради моего спасения ты отказался от своего Пути...

'Почти отказался... Аж два раза... Но меня уберег Двуликий...' — угрюмо подумал я. А вслух сказал совсем не это: — Клятвы, данные Богам, не нарушают...

— Да-а-а? — криво усмехнулась Мэйнария. — Тогда почему ты вот уже трое суток ломаешь голову, пытаясь придумать, как уйти без меня?

— Я думаю не об этом... — вздохнул я.

— А о чем?

— О том, что Испытание, ниспосланное мне Двуликим, слишком сложное для меня...

— А для нас двоих?

— Мэй! Ты совсем молода! Ты должна жить — блистать на балах, очаровывать мужчин, рожать детей, наконец!

Баронесса посмотрела на меня, как на юродивого, и... горько рассмеялась:

— Очаровывать? Кого? Ты видел, как на меня смотрели все те, кто присутствовал во Дворце Правосудия? Как на дешевую, потасканную розу !

— Но ведь мэтр Регмар...

— Кром! — перебила меня она. — Ты что, не понимаешь? Для всего дворянства Вейнара я — подстилка Двуликого! И это мнение не изменит ни свидетельство Регмара, ни личное заступничество Вседержителя!

— Прости...

— За что? За то, что ты спас меня от акрида? За то, что не дал меня ссильничать и убить вассалам графа Варлана, лесовикам и грабителям из Меллора? Или за то, что благодаря тебе я смогла восстановить доброе имя моего отца?

— Мэй...

Баронесса мигом оказалась на ногах, подскочила ко мне, встала на цыпочки и ласково провела ладошкой по моей щеке:

— Не рви себе душу! Наш путь предначертан Богами, и мы обязаны пройти его до конца...

— Боюсь, он получится совсем коротким... — вздохнул я и, взяв с подоконника свой посох, показал ей коротенький отрезок чистого дерева, на котором могла поместиться всего одна зарубка.

— Тем больше причин прожить каждую минуту отведенного нам срока так, чтобы им...— баронесса показала пальцем в потолок — не было за нас стыдно...

Ее устами вещали Боги. И я смирился — прислонил посох к стене и обреченно кивнул:

— Хорошо...

Леди Мэйнария прищурилась:

— Значит, ты больше не будешь целыми днями молчать?

— Нет, не буду...

— Тогда... скажи, пожалуйста, почему шестая зарубка... — она скользнула к посоху и ткнула пальцем в Путь — какая-то не такая?

Правое предплечье — место, куда тогда попал арбалетный болт — неприятно заныло, а вслед за ним запульсировало и ребро, сломанное ударом крестьянского цепа.

Я привычно поскреб ногтями белесое пятнышко шрама, почесал бок и... удивленно приподнял бровь — при виде этих жестов во взгляде баронессы появилось сочувствие и понимание:

— Как я и предполагала...

— Что 'предполагала'?

— В тот день тебя ранили в правую руку и... в бок. Значит, резать пришлось левой...

Мысль о том, что она не просто хранила мой посох, а пыталась представить каждый из сделанных мною Шагов, согрела душу:

— Все зажило... Уже давно...

— Видела... — кивнула баронесса и густо покраснела. Видимо, сообразив, о чем она, невинная девушка, говорит с мужчиной.

Чтобы сгладить возникшую неловкость, я поинтересовался, не холодно ли ей стоять босиком на холодном полу.

Девушка благодарно улыбнулась, сорвалась с места, запрыгнула на мою кровать и... юркнула под мое одеяло!!!

Я покачал головой и показал взглядом на неприкрытую дверь:

— Боюсь, тебя неправильно поймут...

— Действительно... — согласилась баронесса. — Я — в постели, а ты — стоишь! Присаживайся...

— Мэй!!!

— Я по тебе скучала... Очень... И не уйду, пока не наговорюсь вдосталь...

...Как только со двора послышался голос первого проснувшегося обитателя особняка барона Дамира, Мэйнария сокрушенно вздохнула, отпустила мою руку, за которую держалась всю ночь, и выскользнула из-под одеяла:

— Я — к себе...

Я кивнул: ее планы на день мы уже обсудили, причем не один раз, и я знал, что ей надо как можно быстрее привести себя в порядок, чтобы успеть добраться до королевского дворца до того, как граф Грасс выберется из своих покоев.

Мой кивок оказался ошибкой — баронесса, почти добравшаяся до двери, остановилась между мною и мерной свечой, повернулась ко мне вполоборота и возмущенно зашипела:

— Кто-то обещал не молчать!

Я торопливо опустил взгляд — свет свечи, пробившийся сквозь тонкую ночную рубашку, демонстрировал мне очертания ее груди, волнующий изгиб поясницы, длинные бедра и... заставлял вспоминать, как все это выглядело при свете дня.

— Кро-о-ом? Ты чего? — почувствовав мое состояние, тихонечко спросила Мэй.

— Я буду ждать... — выдохнул я, решив, что такой ответ ее удовлетворит. Не тут-то было — девушка подошла ко мне вплотную и пальчиком заставила меня поднять голову.

— Что с тобой?

Ее грудь замерла в ладони от моего носа, и мне вдруг показалось, что я явственно вижу белоснежную кожу в крупных пупырышках и светло-розовый сосок, сжавшийся на холодном ветру.

— Ты... краснеешь? Почему? — удивилась баронесса, а через пару мгновений тихонечко захихикала: — Кром, ты — чудо...

— Почему?

— Потому!!! — воскликнула она, растрепала мне волосы, прикоснулась губами к моей щеке и исчезла...

...Лежать на кровати, смотреть в потолок и видеть перед собой обнаженную Мэйнарию оказалось не менее сложно, чем решиться сделать последний Шаг вдвоем: уже через пару минут после ее ухода я почувствовал себя похотливым животным и попытался вышибить эти образы из головы наиболее действенным способом — тренировкой.

Отжимания до предела не помогли. Приседания до упаду — тоже. И я, решив подойти к делу посерьезнее, подхватил свой посох и отправился искать место, где можно выложиться до предела.

Нашел. И довольно быстро — первый же попавшийся навстречу вассал барона Дамира, выслушав мой вопрос, расплылся в ослепительной улыбке и, аккуратно поставив на пол ведро с кипятком, попросил меня следовать за собой.

Я, естественно, согласился — и через пару минут оказался в великолепном тренировочном зале, одна из стен которого оказалась увешанной разнообразным оружием, а вторая — увешана здоровенными зеркалами.

Оглядев все это великолепие, я отрицательно помотал головой и попросил слугу проводить меня туда, где обычно занимается их стража.

Парень улыбнулся еще шире и... заявил, что мне, ЛИЧНОМУ ГОСТЮ ЕГО СЮЗЕРЕНА, не пристало заниматься где-нибудь, кроме этого зала!

Я попытался объяснить, что это ошибка, что я — всего лишь спутник баронессы д'Атерн и даже не дворянин, на что получил убийственный ответ:

— Если вы сомневаетесь в моих словах — поинтересуйтесь у ее милости...

Пожав плечами, я развернулся к двери и... чуть не сбил с ног скользнувшую в зал баронессу Этерию Кейвази. Почему-то одетую по-хейсарски.

— Доброе утро, Кром! — ничуть не удивившись тому, что я нахожусь в зале для белых, поздоровалась она. — Решил потренироваться?

Я склонил голову и пожал плечами:

— Доброе утро, ваша милость! Хотел... Где-нибудь за заднем дворе...

Баронесса смешно наморщила носик и фыркнула:

— А чем тебе не угодил этот зал?

— Ваша милость, зал — прекрасный! Но он — не для меня...

Этерия Кейвази жестом приказала слуге испариться и, дождавшись, пока он закроет за собой дверь, без тени улыбки посмотрела на меня:

— Я предложила свое гостеприимство не баронессе д'Атерн и ее спутнику, а моей подруге и человеку, чью дружбу я хотела бы заслужить!

— Ваша милость, о чем вы? Я — простолюдин, а вы — дворянка! О какой дружбе между нами может идти речь?

Выслушав мою тираду до конца, Этерия Кейвази зачем-то поправила ножны с Волчьими Клыками и весело улыбнулась:

— Мой пра-пра-прадед, Харред Жеребец, самый обычный водонос при дворце Эйзела второго, Латирдана, получил баронский титул и лен Кейвази за то, что месяц или полтора не вылезал из спальни вдовствующей королевы Агилиары. Основатель рода Фаррат, Цейрин Рыжий, выжлятник Ваграна Первого, получил патент только за то, что помог разрешиться от бремени любимой суке короля. Лайвер Косорукий, будущий граф Тьюварр, стал дворянином, просто помочившись в пропасть...

— Как это? — удивился я.

— Этриан первый, Нерешительный, жутко боялся высоты. На одной из охот, здорово перебрав крепкого вина, он увидел 'геройство' Косорукого и счел его поступок признаком невероятного мужества. А утром, протрезвев, не решился признать свою ошибку...

— Но ведь не все основатели дворянских родов получили свои титулы таким образом, правда?

— Не все... — согласилась баронесса. — Большинство заработало их своей храбростью, верностью или самоотверженностью. Однако я сейчас не об этом: главное, что все они когда-то были простолюдинами!

Я мысленно хмыкнул: баронесса Этерия Кейвази смотрела на мир не так, как все остальные белые. И это внушало уважение...

— На мой взгляд, благородство — это свойство характера! Характера, а не крови! Ты — дворянин по духу. Поэтому я почту за честь заслужить твою дружбу...

Фальши в ее словах и взгляде не было. Так же, как и болезненного интереса, зависти к подруге или похоти. Поэтому я склонил голову ниже, чем во время приветствия, и вздохнул:

— Спасибо на добром слове, ваша милость. Но, боюсь, вы забыли о том, что я — Бездушный, практически закончивший свой Путь. Через месяц, быть может, два я получу Темное Посмертие. А до этого момента буду скитаться по дорогам Вейнара, чтобы найти возможность сделать последний Шаг...

— Об этом мы с тобой поговорим чуть позже... — улыбнулась леди Этерия. — А пока, если ты не против, я бы хотела размяться, а потом попробовать поработать, скажем, в парном танце Ветра. Если ты его, конечно, знаешь...

...Разминка мне была нужна не меньше, чем баронессе — пребывание в тюрьме и трое суток, которые я безвылазно проторчал в выделенной мне комнате, здорово сказались на состоянии мышц. Поэтому, дождавшись, пока леди Этерия займет место перед зеркалами, я отошел в дальний угол и принялся разогреваться. Изредка поглядывая на дочь барона Дамира.

К моему удивлению, разминалась баронесса более чем умело — каждое движение было наполнено смыслом и делалось именно в той последовательности, в которой требовал Путь Клинка. Да что там последовательность — ее движения были отточены, как лезвие меча, и быстры, как высверк молнии! А еще, в отличие от меня, чувствующего свое тело через пень-колоду, она двигалась легко, как воробушек, и так плавно, как будто совсем не чувствовала сопротивления жил !

На ее фоне я чувствовал себя корягой, поэтому конец разминки посвятил растяжке. А после ее завершения трижды прошел танец Ветра в одиночку.

Помогло — дуновения начали перетекать одно в другое без малейших шероховатостей, в перемещениях и отводах появилась должная плавность, а в ударах — скорость и мощь. Даже самый сложный момент танца — переход из стойки Расколотого Камня в стойку Вздыбленного Коня с серией из четырех ударов по воображаемому противнику — получился с такой же легкостью, как обычно. Правда, только в самом последнем проходе.

Это заметила и баронесса Кейвази — как только я застыл в стойке Выпрямившегося Тополя и опустил руки, она восхищенно улыбнулась:

— Мэтр Корвайн Молния оказался прав — ты действительно Мастер!

— Спасибо, ваша милость... — ответил я. — Скажите, а что вы будете танцевать, полдень или полночь ?

— Полночь... — отозвалась леди Этерия, подошла на каноническое расстояние для парного танца, поклонилась(!) и рванулась в атаку...

...Работала она великолепно! Даже для мужчины: в первых десяти дуновениях она дважды заставляла меня разрывать дистанцию, а в двенадцатом исполнила Выдох Полуденника с такой скоростью, что я, побоявшись заблокировать его в полную силу, подставил под пальцы, сложенные в наконечник копья, грудь. И нарвался на насмешливый комментарий баронессы:

— Этого движения в танце нет!

— Ваша милость, мне почему-то очень дорого мое горло! — продолжая двигаться, ответил я.

— Ты хотел сказать, 'ваши руки'? — хихикнула она. — Мне показалось, что ты просто побоялся сделать мне больно...

...В последних восьми дуновениях танца канонической была только полночь — на той скорости, на которой атаковала леди Этерия, любой жесткий блок переломал бы ей кости. Естественно, баронесса не возражала — поняв, что ее конечностям ничего не грозит, она окончательно расслабилась и работала в меня, как в идеальное зеркало ...

...К концу третьего прохода танца Ветра я начал получать удовольствие — даже на предельной скорости Этерия Кейвази не путалась в дуновениях, не теряла равновесия и не рвала темп передвижения. Кроме того, она была вынослива, 'набита' и успевала реагировать на неканонические движения. А вот с танцем Земли у нее получалось заметно хуже: движения в стиле, рассчитанном на высокий рост, довольно большой вес и избыток силы, получались излишне легкими и какими-то пустыми. Конечно же, это сказалось и на количестве ошибок — за пять проходов первой поступи леди Этерия раз двадцать сбилась с темпа и приблизительно столько же раз потеряла равновесие. Однако сдаваться она не умела, поэтому терзала меня до тех пор, пока не почувствовала суть движения.

Вторую поступь отрабатывали в том же стиле — сравнительно медленно, но очень добросовестно. А третью — не стали: посмотрев на мерную свечу, баронесса чему-то улыбнулась, зачем-то дотронулась до кольца на правом мизинце и предложила мне свободный бой в рамках стилей Ветра и Огня...

...Первые минут пять леди Этерия металась вокруг меня маленькой злой пчелкой, старательно пытаясь ужалить меня хоть куда-нибудь. И постоянно промахивалась — от атак ногами я уходил, удары руками гасил мягкими или жесткими, но легкими блоками, а при попытке зайти на бросок разрывал дистанцию.

Поняв, что достать меня в оговоренных рамках не получится, леди Этерия начала хитрить — сначала до предела взвинтила темп, а потом начала добавлять в бой связки из других стилей. И довольно неплохо — в одной из таких атак ей почти удалось коснуться моего виска, во второй — обозначить удар в косую мышцу живота, в третьей — чувствительно ткнуть в правое подреберье.

Контроль движений ей поставили великолепно, поэтому расслабился и я — начал контратаковать, 'вязать' ей руки, уходить за спину и даже подсекать ее ноги 'стопа в стопу'.

Ей понравилось. И еще как — после одного из особо удачных уходов, когда я оказался за ее спиной, а она пару ударов сердца не понимала, куда я девался, она начала хохотать. Потом — баловаться. И, наконец, атаковала меня одной из самых жестких поступей Земли — поступью Скального Великана.

То ли я слишком расслабился, то ли атака, начатая из с середины одного из дуновений Ветра, оказалась слишком неожиданной, но на первый удар — ноги в пах — я ответил смещением вперед-в сторону, Подхватом Медведя и легким шлепком левой ладони по лицу. Это касание, заменившее удар кулака в висок, выглядело достаточно угрожающе, чтобы баронесса, пытаясь увернуться, отвернула голову влево и не заметила, как моя ладонь, продолжая движение, схватила ее за араллух.

Заблокировав обе руки баронессы, я привычно скрутил корпус вправо, оторвал левую стопу от земли и... сообразил, что держу дворянку за грудь и за бедро!!!

Замер. Торопливо убрал руки, сделал шаг назад и опустил голову:

— Виноват, ваша милость...

— Двадцать или тридцать? — поинтересовалась леди Этерия.

— Как прикажете... — мрачно буркнул я: на мой взгляд, прежде чем расценивать эти прикосновения, как оскорбление, ей стоило вспомнить о правилах свободного боя...

— Кро-о-ом?

— Да, ваша милость? — спросил я, поднял взгляд и разозлился: баронесса улыбалась! Так, как будто меня ждали не плети, а бал в королевском дворце!

— У тебя испортилось настроение? Почему?

Объяснять ей, что радоваться будущему наказанию могут только юродивые, было глупо, поэтому я ограничился тем, что пожал плечами.

Леди Этерия свела брови к переносице, склонила голову к плечу и расхохоталась:

— Кром, ты что, считаешь меня полной дурой?! Я спросила тебя не о количестве плетей, которые ты мог бы получить, будь на моем месте другая дворянка, а о количестве повторений, которые потребуется сделать, чтобы хоть как-то освоить это движение!

— Вы что, хотите повторить?

— Я хочу научиться!

— Ваша милость, я для вас тяжеловат... — попробовал выкрутиться я. — Вы надорветесь...

Не тут-то было — баронесса подошла ко мне вплотную, встала на цыпочки и заглянула мне в глаза:

— Кро-о-ом? Я похожа на человека, который отвечает на добро злом?

— Нет, ваша милость!

— Тогда учи!

— Да, но вы — девушка, а я — мужчина...

— Я, баронесса Этерия Кейвази, прошу тебя, Мастер Меча Кром по прозвищу Меченый, взять меня в ученики! Мои кости — твое мясо !!!

Девушка не шутила — ее взгляд был предельно серьезен, а положение тела идеально соответствовало каноническому!

— Леди Этерия, я Мастер не меча, а Чекана. И Посоха. Но...

— Я бы на твоем месте согласился... — донеслось от входной двери. — Причем с радостью...

Я повернулся на голос и сложился в поясном поклоне: на пороге тренировочного зала стоял Вейнарский Лев! И улыбался...

— Доброго дня, Неддар! Я так рада тебя видеть! — затараторила баронесса. — Представляешь, Кром чуть было не провел на мне потрясающий бросок, а теперь отказывается ему учить. И в ученики, вот, брать не хочет...

Я онемел — леди Этерия обратилась к королю на 'ты', по имени и без его разрешения!!!

Грозно сдвинув брови к переносице, король посмотрел не на нее, а на меня:

— Это правда?

— Да, ваше величество... — обреченно ответил я. — Там один из захватов делается за ворот араллуха, а второй — за бедро...

— Покажи!

— Н-не понял, сир?

— Брось меня! — потребовал он, и, не дожидаясь ответа, скинул с плеч плащ, расстегнул пояс и снял с него ножны с кинжалом и мечом. — Как и куда атаковать?

— Поступью Скального Великана! — подсказала баронесса. — Я била с правой ноги...

Неддар кивнул, скользнул ко мне, нанес требуемый удар и, оказавшись в захвате, попытался перескочить через подсекающую ногу. Я мысленно попрощался со своей буйной головушкой и добавил скорости опорной ноге короля...

...Замерев в ладони от пола, Вейнарский Лев восхищенно присвистнул. А когда я разжал руки и опустил его на пол, мигом оказался на ногах:

— Да... Ради такого броска и я бы пошел в ученики...

Потом заправил камзол, поправил пояс и улыбнулся:

— Мастер Меча Кром по прозвищу Меченый! Я, король Неддар второй, Латирдан, даю тебе свое высочайшее разрешение взять в ученики мою невесту, баронессу Этерию Кейвази...

— Простите, сир, но я не могу... — справившись с удивлением, выдохнул я. — Дело в том, что я почти завершил свой Путь и в ближайшем будущем получу Темное Посмертие...

Король кивнул, прошел к подоконнику, сел и задумчиво посмотрел на меня:

— Что ты знаешь о клятве, которую дала Бастарзу Мэйнария д'Атерн?

— Только то, сир, что отказаться от нее невозможно... — мрачно буркнул я.

— Это тебя расстраивает?

— Да, ваше величество...

— Меня — тоже. Поэтому я захотел с тобой посоветоваться...

'Когда власть имущие начинают интересоваться твоими желаниями — беги... — любил говаривать Круча. — Ибо ничем хорошим это не закончится...'

Цитировать эту разу королю было бы верхом глупости, поэтому я предпочел сделать вид, что потерял дар речи.

Неудачно — полюбовавшись на мое 'удивленное' лицо, Вейнарский Лев отрицательно помотал головой:

— Я не собираюсь тебя обманывать. И использовать в своих целях — тоже. Просто опишу тебе сложившуюся ситуацию, а потом предложу выход. Если ты сочтешь его приемлемым — я сделаю все, чтобы вы с Мэйнарией об этом не пожалели. Не сочтешь — предоставлю вас вашей судьбе...

Особого выбора у меня не было, поэтому я согласился:

— Как скажете, сир!

Неддар удовлетворенно кивнул, ласково улыбнулся баронессе Кейвази и снова уставился на меня:

— Итак, для начала — несколько слов о политике: недавний мятеж, унесший жизни тысяч жителей Вейнара, разделил дворянство на несколько лагерей. Первый и самый многочисленный — верные вассалы короны, деятельность которых в той или иной степени направлена на благо королевства. Второй лагерь — это недобитые сторонники покойного графа Варлана, а так же их родственники, друзья и кредиторы. То есть люди, смысл жизни которых заключается в мести всем, кто имеет хоть какое-то отношение к крушению их планов, финансовым потерям и гибели их родных и близких. Третий лагерь — сомневающиеся. Те, которые будут сидеть в своих норах и трястись над тем, что у них есть... до того, пока не почувствуют силу или слабость моей десницы...

Я понимающе кивнул.

— За последний месяц стараниями сотрудников Тайной Службы число тех, кто меня ненавидит, уменьшилось в несколько раз. И продолжило бы уменьшаться и дальше, если бы не решение Королевского Суда по делу о смерти братьев Уверашей: абсолютно законное решение судьи настолько сильно задело графа Ильмара и его многочисленную родню, что резко увеличило число моих недоброжелателей...

Я скрипнул зубами и изо всех сил сжал кулаки: кроме короля, все эти люди ненавидели и Мэйнарию д'Атерн, а я, дурень, согласился с ее объяснениями и отпустил ее во дворец в сопровождении жалкой пары хейсаров!!!

Следующая фраза Вейнарского Льва подлила масла в огонь:

— Вчера вечером я читал доклад одного из соглядатаев Тайной Службы, служащего в доме Уверашей. Оказывается, граф Ильмар жаждет не только твоей смерти, но и смерти ряда лиц, не имевших к гибели его сыновей никакого отношения. В частности, Мэйнарии д'Атерн, графа Рендалла, Арзая из рода Уммар, Карваля из Голона и мэтра Регмара. Кстати, если бы мести жаждал он один, я бы не переживал — Ильмар достаточно прямолинеен и лишен фантазии. Увы, тем же самым желанием обуреваема и его супруга, леди Марзия Увераш. А она, по уверениям графа Грасса, способна на все, что угодно...

— Мой отец утверждает то же самое... — вздохнула Этерия Кейвази.

— Тогда каждая минута нашего пребывания в этом доме, сир, подвергает опасности еще и барона Дамира с леди Этерией! — воскликнул я.

— Угу... — кивнул Латирдан. — Поэтому вы его покинете. В ближайшие день-два...

К моему удивлению, вместо того, чтобы сказать хотя бы слово о долге гостеприимства и связанных с ним обязательствах, баронесса Кейвази утвердительно кивнула и с обожанием посмотрела на короля!

Ее поведение настолько не вязалось с тем образом, который я успел составить себе за три дня пребывания в ее доме, что я криво усмехнулся и с издевкой повторил ее слова, сказанные мне перед началом тренировки '...почту за честь заслужить твою дружбу...' Естественно, про себя. А вслух сказал совсем другое:

— Хорошо, сир, покинем...

— Не торопись делать выводы... — почувствовав, что я помрачнел, хмыкнул король. — Я рассказал далеко не все...

Глава 3. Баронесса Мэйнария д'Атерн.

Третий день второй десятины первого травника.

...Нечесаные волосы, серебрящиеся сединой, серое, землистого цвета лицо, ввалившиеся скулы, тяжелые черные мешки под глазами и измученный взгляд воспаленных глаз — граф Грасс выглядел не могучим воином, а надломленным жизнью стариком. Нет, не выглядел — он им был: правая половина лица казалась какой-то неживой, уголок губ болезненно кривился, а пальцы десницы, выпустившие перо при моем появлении, мелко-мелко дрожали.

— Доброго дня, баронесса... — чуть подав корпус вперед, поздоровался Рендалл. — Простите, что не встаю — я неважно себя чувствую...

Я похолодела, толком не дослушав первое предложение — граф выговаривал слова невнятно и с такой натугой, как будто держал на плечах груженую телегу!

Вглядевшись в его лицо, я отметила, что его правое нижнее веко безжизненно опущено, и, догадавшись, что это значит, забыла про все нормы приличия:

— Ваша светлость, скажите, а голова у вас случайно не кружится?

Грасс шевельнул рукой так, как будто пытался от меня отмахнуться:

— Я просто слегка переутомился...

— Вы можете ответить на мой вопрос прямо? — взвыла я.

Он грозно нахмурил брови и нехотя кивнул:

— Кружится...

— А руки, ноги или лицо немеют?

— Немеет... Вся левая сторона... — криво усмехнулся он. — Мэтру Регмару я уже показывался...

— И что? — перепуганно поинтересовалась я.

— Он приволок мне кучу каких-то отваров и попытался запретить вставать с кровати...

— Ваша светлость, он прав: у вас, скорее всего...

— ...удар! — закончил за меня Рендалл. — Я знаю. Но есть дела, которые не терпят отлагательств...

— Вы себя совсем не бережете... — поняв, что переубедить его невозможно, расстроенно выдохнула я, увидела очередную кривую усмешку на его лице и вспомнила о цели своего приезда: — Ваша светлость! Я должна попросить у вас прощения...

Грасс удивленно выгнул бровь. Вернее, попытался выгнуть, но вместе с бровью в движение пришла и вся левая половина лица. При этом правая осталась неподвижной, превратив его в жуткую маску:

— За что именно, леди?

— Вы пытались спасти мне жизнь. А я вас оскорбила!

Граф опустил взгляд и пожал плечами. То есть одним плечом — правым:

— Тебе не за что извиняться, дочка — со стороны мое поведение смотрелось... низко...

Обращение на 'ты' согрело мне душу. Но от чувства вины избавить не смогло:

— Ваша светлость, я...

— Ты дала слово. И сделала все, чтобы его сдержать...

— Но...

— Мэй! Извиняться должен я — за то, что не смог тебя уберечь...

Безумное, рвущее душу отчаяние, прозвучавшее в этих словах, раскаленной иглой вонзилось мне в сердце и заставило меня прозреть: нынешнее состояние графа Рендалла было результатом его переживаний ЗА МОЮ ЖИЗНЬ!!!

— Ваша светлость... — непослушными губами прошептала я и заплакала.

Увидев слезы на моих щеках, Грасс попытался вскочить на ноги и, внезапно побледнев, рухнул обратно, со всего размаху ударившись головой о спинку.

Я торопливо подхватила юбки, оббежала стол и, упав на колени рядом с креслом графа, осторожно дотронулась до его руки:

— Как вы, ваша светлость? Совсем плохо, да?

Широченная, покрытая застарелыми мозолями ладонь тяжело оторвалась от подлокотника и ласково прикоснулась к моим волосам:

— Не бойся, дочка! Все хорошо... Прав-...

...Полчаса, потребовавшиеся слугам, чтобы разыскать мэтра Регмара, показались мне Вечностью — я до дрожи в пальцах разминала запястья потерявшего сознание Грасса, каждые две минуты прикасалась к почти бесцветным жилам на его шее, вслушивалась в их безумное биение и безостановочно молила Богов не забирать его жизнь.

Боги колебались — раза три или четыре толчки крови становились такими слабыми, что я в ужасе начинала прислушиваться к его дыханию. К моей безумной радости, горячие молитвы все-таки были услышаны — минуты за две до появления королевского лекаря веки Рендалла дрогнули и он, наконец, пришел в себя.

— Ваша светлость, постарайтесь не шевелиться! Мэтр Регмар вот-вот будет здесь... — затараторила я. — Он даст вам какой-нибудь отвар...

— ...и пустит кровь... Или добьет, чтобы не мучился... — едва шевеля губами, закончил Грасс. Потом посмотрел на меня мутным взглядом и скривил лицо в очередной гримасе: — Я что, терял сознание?

— Да...

— Плохо...

Я согласно кивнула и шмыгнула носом.

— Не плачь, а то личико опухнет. И перестанет привлекать мужчин... — грустно пошутил Грасс.

— Да и Двуликий с ними, с мужчинами! — в сердцах воскликнула я. — Главное, чтобы вы побыстрее встали на ноги!

— А вот этого пока делать не надо!!! — рявкнул знакомый голос, и в кабинет ворвался лекарь его величества...

...В покои графа Грасса меня не впустили — не успели широченные двери, за которыми скрылись носилки с его телом, захлопнуться перед моим носом, как за спиной раздался тихий голос мэтра Регмара:

— Ваша милость, вам лучше идти к себе...

— Я должна быть рядом с его светлостью!!! — воскликнула я.

— Какой в этом смысл? — удивился он. — Вы же видели, каким количеством отвара алотты я его напоил?

— Мэтр! Этот приступ... он... из-за меня... — опустив взгляд, призналась я. — И удар, скорее всего, тоже...

Лекарь прищурился, задумчиво подергал себя за бородку и хрустнул костяшками пальцев:

— Вполне возможно...

— Да не 'возможно', а точно!!! Он переживал за меня!!! Переживал, понимаете? А я...

— А вы переживаете за него...

— Регмар!!!

— Вы хотите сказать, что я ошибся, и что вы рассчитывали его добить?

— Да как вы смеете!!! — заорала я. — Я приехала извиниться!!!

— Я так и понял... — кивнул он. — А теперь, когда вы выполнили свой долг, позвольте мне выполнить мой...

— Я должна...

— Нет!!! — рявкнул он. — Если вы действительно желаете графу добра, то постарайтесь не показываться ему на глаза до полного выздоровления...

...К каретному двору я шла, как в тумане — не замечала приветствий попадавшихся навстречу дворян, не слышала их возмущенных шепотков за спиной и с запозданием реагировала на подсказки следующих за мной телохранителей. Почему? Да потому, что их 'вправо', 'влево' и 'вперед' ОТДАЛЯЛИ меня от человека, оказавшегося на Грани из-за меня! Что самое обидное, я не могла даже пообещать себе вымолить прощение Грасса после того, как он выздоровеет — клятва, данная Богу-Воину, превратила меня в пушинку, влекомую ветром чужого Предопределения и лишила даже намека на свободу воли. А количество оставшихся Крому Шагов превращало возможность увидеть Рендалла еще хотя бы раз в нечто неосуществимое...

...Подсказки закончились. Довольно скоро. То ли потому, что хейсарам надоела моя запоздалая реакция, то ли потому, что они решили дать мне возможность подумать. Где меня мотало — не скажу, потому, что не помню: через некоторое время я пришла в себя у распахнутого настежь окна, выходящего к Лабиринту.

Кое-как стряхнув с себя оцепенение, я растерянно вгляделась в хитросплетения кизильника и барбариса, повернулась, чтобы поинтересоваться у хейсаров, в каком месте дворца мы находимся, и услышала ворчание, донесшееся сквозь 'стену' ближайшего кабинета :

— ...а то закончишь, как Этерия Кейвази!

Слышать имя баронессы в таком контексте мне еще не приходилось, поэтому я оперлась руками о подоконник и превратилась в слух.

— Маменька, я просто высказала свое мнение. Один-единственный раз!

— Сколько раз тебе повторять — мужчины любят не умных, а дур! Дур, понимаешь?! Хлопай ресницами, красней, пори чушь! Делай что угодно, но всегда, слышишь, всегда, соглашайся со всем, что они говорят!!!

— Но ведь леди Этерия поразила короля Неддара не чем-нибудь, а своим умом!

— И чего она добилась? — презрительно фыркнула 'маменька'. — Жалкой десятины в его постели? Презрения высшего света? Или клейма 'бывшей'?

— Ну, она все-таки была его фавориткой. А все остальные — нет!

— Она БЫЛА!!! Была, а теперь — в опале! И уже никогда не вернется ко двору...

— Ну... да... Вы правы... И все равно — она очень умная...

'Маменька' аж задохнулась от возмущения:

— Умная? Дура она! Причем полная: я сегодня беседовала с мэтром Фитцко, и он сказал, что за все время своего пребывания рядом с королем Этерия Кейвази не смогла раскрутить его ни на одно платье!!!

— Как это?

— А вот так: все, что ей шилось, оплачивал барон Дамир. Из своего кошеля!

'Опала? Какая опала?' — запоздало удивилась я. Потом поняла, что о таких вещах просто так не судачат, и сорвалась с места — леди Этерии требовалось участие. И чем быстрее — тем лучше...

...К тому времени, когда мне подали карету, мои мысли снова вернулись к графу Грассу. Поэтому, забравшись внутрь, я села не на заднее, а на переднее сидение и, слегка сдвинув занавески, уставилась на окна Западного Крыла.

Когда карета легонько качнулась и начала набирать ход, я прикрыла глаза и попыталась представить себе, как граф Рендалл просыпается, встает, выглядывает в окно, видит отъезжающую карету с гербом баронов Кейвази и машет мне рукой.

Увы, получилось совсем не так, как я хотела — сначала перед моим внутренним взором возникло его изможденное лицо, потом — тоненькие, едва видимые жилки на шее и покрытая темными пятнышками кожа рук.

'Он выздоровеет! Обязательно выздоровеет!' — мысленно затараторила я и почувствовала, что снова плачу...

...Досмотр кареты перед выездом в город занял считанные мгновения — десятник королевской стражи, заглянувший внутрь, тактично сделал вид, что не заметил моего зареванного лица, быстренько закрыл дверь и тут же приказал открыть ворота.

Я криво усмехнулась и уставилась на кованную решетку с гербом Латирданов, постепенно уменьшающуюся в размерах. А через минуту, когда карета свернула на Дворцовую, задвинула занавеску и откинулась на спинку сидения — демонстрировать досужим прохожим свое опухшее лицо у меня не было никакого желания...

...Ржание лошадей, резкий толчок в спину, щелчок кнута и раздавшаяся за всем этим площадная брань вырвали меня из состояния забытья и заставили прислушаться к происходящему на улице.

— ...убирайся с дороги, ты, прыщавый недоносок!!! — орал кучер. — А то перетяну еще раз!!!

— Да я тя, морда слюнявая, ща в землю по уши вобью!!!

— Разуй глаза, паскуда, а потом глянь на запятки: ща хейсары выйдут из себя и поотломают тебе обе вбивалки!

Я нахмурилась, потянулась к занавеске и окаменела — во внутренней стенке кареты, чуть ниже уровня моих глаз, вдруг возник хвостовик арбалетного болта!!!

Треск проламываемого дерева, дикие крики, лязг стали и прервавшийся на первой же ноте рев сигнального рожка я услышала потом. Когда сообразила, что в карету стреляли!

Выпрямилась... Шарахнулась головой о еще один хвостовик и похолодела — второй болт, пущенный на том же уровне, торчал там, где должна была находиться моя шея!!!

Я закусила губу, осторожно выглянула на улицу и застыла. Увидев окровавленный клинок в руке несущегося к карете мужчины...

Глава 4. Кром Меченый.

Третий день второй десятины первого травника.

...К часу оленя куафер Тайной службы превратил десятника Хедрена по прозвищу Сломанный Рог во второго меня. Шрам от ожога, цвет волос, бороды и усов, оттенок загара и даже морщины на его лице выглядели так, как будто были моими! Я смотрелся в лицо своего двойника, как в зеркало, и пытался представить себе, как он будет смотреться в движении.

Видимо, король Неддар думал о том же самом — стоило куаферу сорвать с Хедрена простыню, покрытую пятнами краски и усыпанную обрезками волос, как он приказал мне пройтись к камину и обратно.

Прошел. Остановился. Почесал подбородок. И с интересом уставился на десятника.

Воин усмехнулся, о-о-очень знакомо поскреб щетину и перетек ко мне:

— Сними-ка с пояса чекан...

Я снял. Протянул ему. И ошалело хмыкнул: повесив его на пояс, Сломанный Рог не только сдвинул его в сторону моим жестом, но и идеально изобразил МОЕ удивление! Потом снова снял его с пояса и протянул мне:

— Спасибо...

— Похоже... — ухмыльнулся король. — Даже очень...

Десятник отрицательно помотал головой:

— Чтобы стало действительно похоже, сир, мне нужно походить за Кромом еще часа полтора-два...

— Походишь... Столько, сколько ну-...

В этот момент дверь в комнату вылетела наружу, и на пороге возник мрачный, как грозовая туча, Арзай Белая Смерть:

— Ашер ?!

Неддар Латирдан, оказавшийся за спинкой собственного кресла чуть ли не раньше, чем заскрипели петли, вложил выхваченный клинок обратно в ножны и вопросительно мотнул головой:

— Чего?

Начальник Тайной Службы внимательно оглядел всех присутствующих в комнате людей, задержал взгляд на чекане, висящем у меня на поясе, неодобрительно хмыкнул и хмуро пробормотал:

— Я опоздал: Карваль из Голона уже убит...

Вейнарский Лев нехорошо прищурился:

— Когда?! Где?! Кем?!

— Вчера ночью, ашер... В Черной Слободе, в домике, в котором он обычно встречался со своей сестрой... Кем — пока не знаю... — Арзай Белая Смерть снова покосился на меня и криво усмехнулся: — Все подозреваемые провели эту ночь в своих особняках...

Неддар с хрустом сжал кулаки:

— Как его убили?

— Сначала вырвали язык, потом отрубили конечности и дали истечь кровью...

— То есть устроили ему укороченную Декаду Воздаяния? — взбеленился король.

— Да, ашер... А перед этим ссильничали и лишили жизни леди Ивицу...

Неддар вцепился в спинку кресла так, что побелели пальцы:

— Что ж... Тем хуже для них...

Хейсар склонил голову — мол, хуже-то хуже, а человека уже не воскресишь — и тихонечко добавил:

— Это еще не все, ашер: графа Рендалла хватил еще один удар...

...Бесконечная прогулка с двумя тенями — с десятником Хедреном и куафером короля — вымотала меня больше, чем тренировочный бой такой же продолжительности с постоянно меняющимися противниками. И не из-за дотошности 'двойника', безостановочно требовавшего изобразить то или иное движение или жест, а потому, что пока он слонялся за мной, я не мог выйти во двор. Ибо, по уверениям Арзая Белой Смерти, за особняком Кейвази должно было вестись наблюдение!

Показывать наблюдателям двух Бездушных в мои планы не входило, поэтому я послушно выполнял самые безумные требования своего двойника. И терпеливо ждал, пока куафер внесет очередное дополнение в созданный им образ.

Слава Двуликому, любое мучение когда-либо заканчивается — через какое-то время мой мучитель пришел к выводу, что увидел все, что хотел. И откланялся. Куафер, естественно, тоже, а я, чуть было не подскочив на месте от радости, понесся во двор.

Увидев выражение моего лица, воины, дежурившие у ворот, отрицательно помотали головами. И на всякий случай открыли калитку.

Я, конечно же, вышел на улицу, посмотрел в сторону Дворцовой и... понял, что стоять и ждать не в состоянии. Вздохнул, поудобнее перехватил посох и, постепенно ускоряясь, рванул вверх по улице.

Вид несущегося сломя голову Бездушного пугал прохожих до икоты. А псов, охраняющих ближайшие особняки, заставлял заливаться лаем.

К моменту, когда я добежал до конца кованой ограды с гербами баронов Олдарров, заливалась вся Белая Слобода. Причем так громко, что заглушала перестук копыт. Из-за этого на перекрестке Алой и Копейного переулка я чуть было не влетел под копыта угольно-черного омманца .

Всадник — совсем молоденький парнишка в цветах д'Ожей — заметив метнувшуюся к нему тень, попытался перетянуть ее хлыстом. Как мне кажется, по привычке, ибо, когда я проскользнул между крупом его скакуна и мордой каурой кобылки его спутника и понесся дальше, довольно громко икнул:

— В-воха, это кто, Меченый?

— Он самый, ваша светлость! Грят, остановился в особняке у барона Дамира...

— Спаси меня Вседержитель... — потрясенно выдохнул парнишка и, кажется, добавил что-то еще, но в этот момент я увидел, что из-за высоченной стены замка баронов Эддиеров выворачивает знакомая карета, запряженная четверкой ослепительно-белых жеребцов, и забыл про его существование...

...Карета приближалась медленнее, чем я хотел. Но все-таки приближалась и я перешел на шаг. А потом улыбнулся — мои страхи оказались беспочвенными: леди Мэйнарии удалось съездить во дворец и обратно без всяких проблем.

Через несколько мгновений, когда кучер взмахнул поводьями, подстегивая лошадей, я сообразил, что останавливать карету ради меня вассалы барона Дамира, скорее всего, не будут и замедлил шаг. Потом остановился и похолодел: вместо цветов рода Кейвази кучер оказался облачен в доспехи королевской стражи!!!

Сглотнул... Шагнул вперед... Вгляделся в силуэт мужчины, стоящего на запятках и понял, что это — не хейсар!

Тем временем карета набрала ход и приняла чуть-чуть левее. Так, как будто кучер собирался с шиком вписаться в правый поворот...

'Похищают...' — понял я и вышел из себя...

...Удар плечом в круп правой выносной опрокинул ее на землю. Рывок за постромки ее соседки заставил коренных упереться в землю всеми четырьмя копытами и испуганно заржать. И заодно стряхнул на землю изготовившегося к бою похитителя.

— Убью!!! — заревел я, торопливо произнес фразу, дарующую Благословение Двуликого, и рванулся в атаку...

...Кучер, упавший под ноги лошадям, старательно пытался изобразить труп. Поэтому я метнулся за его сообщниками, которые ни с того ни с сего попытались дать деру. Догнал. Правого. Почти. И... остановился — прыгать через забор, оставляя Мэй одну, было глупостью. Метнул вдогонку нож. Промахнулся. И побежал обратно. Сообразив, что только что краем глаза видел окровавленную занавеску, висящую в лишенном двери дверном проеме!

Добежал... Вскочил на подножку... Трясущейся рукой отодвинул полуоторванную тряпку и, уходя от удара в лицо, со всего размаха треснулся головой о дверную петлю. Вскинул руку, перехватил тоненькую белую кисть с зажатым в ней арбалетным болтом и... рухнул на колени:

— Живая!!!

— Кром!!! — взвыла баронесса, выронила свое оружие и повисла у меня на шее.

— Мэй! Леди Мэйнария!! — затараторил я. — Мы — на улице!!!

— Плевать! Ты — рядом!! Теперь я от тебя ни на шаг...

...Это были не просто слова: минуты через полторы, когда она с грехом пополам объяснила, что я чуть не убил королевских стражников, которые вызвались отвезти ее домой, мне пришлось извиняться, не вылезая из кареты. И передавать весомое дополнение к извинению — кошель леди Мэйнарии — тоже.

Кстати, расспросить ее о том, что с ней произошло, я не смог — стоило мне открыть рот и задать вопрос, как она начинала мелко-мелко дрожать и вжималась в меня так, как будто я пытался выбросить ее на улицу!

Когда карета въехала в предупредительно распахнутые ворота и оказалась в кольце из вассалов барона Дамира, Мэй все-таки взяла себя в руки. И, разгладив окровавленное платье, вслед за мной выбралась наружу.

Я огляделся по сторонам, убедился, что ей ничего не угрожает и качнулся к 'кучеру', который как раз начал рассказывать о происшествии:

— ...не знаю! Услышали рев сигнального рога, добежали до Дворцовой, а там — ваша карета и трупы...

— Расскажу... Все... Когда выкупаюсь... — прикоснувшись к моему локтю, шепотом пообещала баронесса и нервно вытерла правую ладонь о платье.

Что скрывается за этим жестом, я знал, как никто другой. Поэтому вцепился в руку первого попавшегося слуги и рявкнул:

— В покои леди Мэйнарии — бочку для омовений! Живо!!!

Парень поклонился и исчез.

— Спасибо... — одними губами сказала баронесса, потом вскинула голову и царственно поплыла к белой лестнице...

...С каждым шагом вверх по ступеням она становилась все увереннее и увереннее в себе, а когда мы поднялись на третий этаж и столкнулись со спешащей нам навстречу леди Этерией, участливо прикоснулась к плечу хозяйки особняка и грустно улыбнулась:

— Ты только не переживай, ладно? Он передумает, обязательно передумает! И вы снова будете вместе!

Баронесса Кейвази растерянно захлопала глазами:

— Кто передумает? Ты о чем, Мэй?

— Его величество! Мало ли — не выспался, разозлился на кого-то, плохо себя чувствовал...

Хозяйка особняка недоумевающе посмотрела на меня, а потом расхохоталась! До слез:

— Мэй, ты о Неддаре, что ли?

— Ну да...

— Отец дал согласие! Свадьба — в начале третьего жолтеня ... А слухи об опале — лишь способ уберечь меня от покушений и интриг...

— Слухи? Ты... уверена?

— Конечно: прежде, чем приказать Арзаю их распространять, Неддар посоветовался со мной!

— Здорово... Я за тебя так рада! — улыбнулась баронесса д'Атерн и... как будто погасла — сгорбила плечи, закусила губу и снова принялась тереть правую ладонь о платье.

Этерия Кейвази помрачнела, потом увидела пятна крови на ее платье и срывающимся голосом спросила:

— Мэй! Тебя ранили?!

— Нет... Переволновалась... Ничего страшного — часик посижу в бочке с горячей водой, лягу спать пораньше — и к утру приду в себя...

— К утру? — эхом переспросила леди Этерия и закусив губу, посмотрела на меня.

Я пожал плечами — мол, пока Мэй не отойдет от покушения, мы никуда не поедем. И на всякий случай набычился.

Девушка понимающе кивнула и ласково прикоснулась к руке баронессы д'Атерн:

— Можно, я с тобой посижу?

Мэй отрицательно помотала головой:

— Прости, но я бы хотела побыть одна...

...Когда водонос приволок последнее ведро с кипятком и вышел из купальни, Мэй собственноручно подперла входную дверь стулом и повернулась ко мне спиной:

— Расшнуруй корсет, пожалуйста!

— Что?

Она порывисто развернулась на месте и хрипло выдохнула:

— Я... только что... убила... человека...

— Ты защищала свою жизнь! — воскликнул я. — И сделала это только единожды ...

— Ты меня не понял: я воткнула болт ему в глаз... Глаз лопнул и потек по лицу... Я вижу это до сих пор... Даже сейчас, когда смотрю на тебя...

— Твою руку направлял Бог-Воин... — глухо буркнул я. — И меру воздаяния для нападавшего тоже выбирал он! Значит, тот, кого ты убила, получил именно то, что заслужил!

— Да, наверное... Но чтобы перестать это видеть, мне нужно время... И твоя помощь...

Я закрыл глаза и кивнул:

— Помогу... Всем, чем смогу...

— Тогда расшнуруй корсет...

Глава 5. Баронесса Мэйнария д'Атерн.

Четвертый день второй десятины первого травника.

...Разбойничий посвист, щелчок тетивы арбалета, испуганный вскрик, долгое, почти бесконечное мгновение тишины, новые щелчки... и я, перепуганно открыв глаза, вдруг поняла, что летящий к моему лицу окровавленный болт — всего лишь кошмар, навеянный теньканьем пересмешника !

Облегченно перевела дух, вгляделась в белесое пятнышко шрама у себя перед носом и нервно сглотнула, поняв, что лежу, обнимая Крома за шею и забросив колено ему на живот!!!

Вспыхнула, изо всех сил зажмурилась и вспомнила, что перед тем, как заснуть, целомудренно держала его за руку:

...Переступив через горку заляпанной кровью ткани, я кое-как стянула с себя нижнюю рубашку, бросила ее на пол, посмотрела на табурет, приставленный к бочке, и поняла, что взобраться на него не смогу.

Закусила губу, повернулась к Крому и тихонько попросила:

— Подойди, пожалуйста!

Меченый, стоявший с закрытыми глазами, сглотнул и, не открывая глаз, шагнул ко мне.

— Кром, ты меня уже видел... — устало буркнула я. — Помоги забраться в бочку, а то у меня колени подгибаются...

Открыл глаза. Подал руку. Подвел к табурету и придержал, пока я перебиралась через край. Дождался, пока я опущусь на скамеечку на дне, а потом хрипло поинтересовался:

— Можно, я пойду?

— Нет... Сядь рядом... Пожалуйста... И дай мне руку...

Сел. Протянул правую. А левой рванул верхний край нагрудника так, как будто тот мешал ему дышать.

Удивляться его поведению не было сил, поэтому я положила затылок на край бочки и бездумно уставилась в потолок. Вернее, попыталась уставиться — дрожь, сотрясающая меня с головы и до пят, стала еще сильнее, а перед глазами снова возникло перекошенное лицо убийцы с текущим по щеке глазом!

Чуть не заорав от ужаса, я торопливо передвинула скамейку поближе к Крому и увидела, что он сидит, зажмурившись. А на его скулах перекатываются желваки.

— Кром, мне не хватает твоего взгляда... — глядя на него снизу вверх, выдохнула я. — Посмотри на меня, пожалуйста!

Он тряхнул головой, потом решительно положил на край бочки левую руку, опустил на нее подбородок и уставился мне в глаза. С таким искренним сочувствием, что лицо убийцы сразу же куда-то пропало, а у меня начала кружиться голова...

...Сидеть, держать его за руку и тонуть в его глазах было здорово — горячая вода постепенно вымывала из души всю ту грязь, в которую я окунулась, отняв чужую жизнь, а взгляд Меченого наполнял ее спокойствием и уверенностью в правильности содеянного.

Слова были лишними — он чувствовал, что мне действительно становится легче, а я знала, что не одинока...

...Через вечность, когда вода окончательно остыла, я пришла в себя и поняла, что пора перебираться в опочивальню.

Встала, выжала волосы и попросила Крома подать мне полотенце.

Подал. Но перед этим опустил взгляд и покраснел.

Я не придала этому значения — перебралась на табурет, кое-как вытерлась и высушила волосы, потом снова вцепилась в руку Меченого и потащила его в свою опочивальню...

...Ночная рубашка, простыни и одеяло оказались холодными. А под балдахином — темно и страшно. Поэтому я снова вцепилась в пышущую жаром ладонь Меченого и уставилась на его лицо, на котором играли отблески света мерной свечи.

'Кто сказал, что Бездушные живут и дышат Тьмой? — мелькнуло в голове. — Кром — это олицетворение Света и тепла!'

— Добрых снов, Мэй! — нервно улыбнулось 'олицетворение Света' и попробовало задвинуть боковой полог.

Не тут-то было — я придержала его руку, потом решительно отодвинулась от края ложа и взглядом показала на освободившееся место:

— Ложись рядом... Я без тебя не усну...

Кром отрицательно помотал головой:

— Нет. Не могу...

— Просто приляг... На самый край... И не отнимай руку...

Вспомнила. Покраснела до корней волос. Потом торопливо отодвинулась подальше и рванула одеяло к подбородку.

По губам Меченого скользнула грустная улыбка.

'Дурень! Мне все равно, простолюдин ты или дворянин! Ты — человек, которого я уважаю...' — мысленно заорала я и вдруг поняла, что говорить об этом бессмысленно — он все равно не поверит.

Тем временем Кром справился со своими чувствами и учтиво поздоровался:

— Доброе утро, леди! Как вы себя чувствуете?

Заострять внимание том, что он перешел на 'вы', я не стала — сонно улыбнулась, хорошенечко потянулась и, пододвинувшись обратно к Крому, вернула руку и ногу на их законное место.

Он растерялся. Настолько, что ненадолго потерял дар речи. А когда обрел его вновь, то смог выдавить из себя одно-единственное слово:

— Мэй?

— Ты — теплый! — мурлыкнула я. — А там — холодно...

Он зажмурился и потряс головой — так, как будто пытался проснуться.

Мне стало смешно, и я решила его добить:

— Ты не обнимешь меня за спину? А то она мерзнет...

— Мэй, ты понимаешь, о чем просишь? — потерянно пробормотал он.

Я ласково прикоснулась кончиками пальцев к его щеке и кивнула:

— Да! Кстати, помнишь, я обещала, что не отойду от тебя ни на шаг?

— Угу...

— Так вот, я хочу добавить, что и спать мы будем вместе...

— Мэй, ты...

Договорить ту самую фразу я ему не дала — накрыла его губы ладонью и гневно выдохнула ему в лицо:

— Я — твоя гард'эйт! Я отдала тебе жизнь потому, что ты этого ДОСТОИН! И если ты еще раз попробуешь сказать мне то, о чем подумал, я...

Угрожать ему мне было нечем. Да и не хотелось. Поэтому предложение я закончила после небольшой паузы — тогда, когда поняла, как именно на это среагирую:

— ...очень сильно расстроюсь!

Он понял. И то, что я не шучу, и то, что последние слова — не пустая угроза.

— Хорошо... 'ТО' — не буду. Скажу другое: ты — девушка, а я — мужчина...

— И что? — не поняла я.

Он снова растерялся. Потом закрыл глаза и угрюмо поинтересовался:

— Что ты чувствуешь, когда ко мне прикасаешься?

— Спокойствие, уверенность в том, что со мной ничего плохого не произойдет, душевное и... обычное тепло... — затараторила я.

— Я не об этом... — сказал он, не открывая глаз. — Что ты ощущаешь? Пальцами, ладошками, предплечьем, животом?

'Как это — животом?' — ошарашенно подумала я, прислушалась к своим ощущениям и... вспыхнула: мой живот, а так же грудь и внутренняя поверхность бедра оказались не менее чувствительными, чем руки!!!

— Теперь ты меня понимаешь? — горько усмехнулся он. — Я вижу в тебе Женщину! Красивую и... желанную... Поэтому каждое твое прикосновение становится для меня испытанием...

...Он чувствовал себя виноватым, безумно боялся того, что его слова сделают мне больно, и пытался защитить меня от себя! Да, именно защитить — в его голосе звучала обреченность напополам с решимостью, а в глазах плескалась боль!

Видимо, поэтому я попробовала вслушиваться не в слова, а в мысли. То есть говорить, забыв о словах . И мгновенно прозрела, поняв, что чувствую в нем не похоть, а нежность!!!

Это было приятно... Очень... А когда я сообразила, что он, наконец, перестал видеть во мне свою погибшую сестру, на губах сама собой заиграла счастливая улыбка:

— Красивую, говоришь?

— Очень... — выдохнул Кром и... вытаращил глаза: — Мэй, ты слышала, что я сказал?

— Слышала... — кивнула я, потерлась щекой о его плечо и добавила: — И мне понравилось! Я буду спать с тобой...

...Ощущать себя красивой и желанной оказалось чуточку страшновато: теперь, когда я знала, что он чувствует, когда я к нему прикасаюсь, каждое шевеление — мое или его — мгновенно лишало меня способности соображать. И дарило новые, захватывающие ощущения.

Я пьянела от его запаха его кожи, плавилась от жара тела и рук и невольно представляла себя на месте девушек, изображенных в свитке Олли Ветерка 'Тайны дворцовых альковов'.

...Я — томно полулежащая в кресле, с платьем, бесстыдно задранным до середины бедра, — и он, стоящий передо мной на коленях и страстно взирающий на мою щиколотку...

...Я — с расшнурованным корсетом, вжимающаяся в нишу за скульптурой вздыбленного коня — и он, целующий мою обнаженную грудь...

...Я — восседающая на его животе в чем мать родила — и он, ласкающий мои ягодицы...

Образы, мелькающие перед моим внутренним взором, становились все более волнующими, и в какой-то момент, 'увидев' себя распростертой на полу, а его — нависающим надо мной, я поняла, что схожу с ума. И заставила себя отодвинуться от Крома подальше.

Меченый, все это время лежавший с закрытыми глазами, нервно сглотнул, отчего его кадык дернулся вверх-вниз. В этот момент я вдруг увидела его совсем другим — не бесстрастным слугой Двуликого, скитающимся по Горготу в поисках нуждающихся в спасении, а безумно одиноким мужчиной, вот уже целую вечность не чувствовавшим простого человеческого тепла!

Я приподнялась на локте, снова пододвинулась к нему вплотную, практически легла на его грудь и прикоснулась губами к его щеке!

Он вздрогнул, как от удара, открыл глаза и изумленно уставился на меня:

— Мэй, ты чего?

— Ты уже не одинок... — выдохнула я. — У тебя есть я...

Глава 6. Бельвард из Увераша.

Четвертый день второй десятины первого травника.

...— Ваша све-... ваша милость, у вас вся рука в крови! Позвольте, я перевя-...

— Убирайся... — глухо рыкнул Бельвард, не отрывая взгляда от своего лица, отражающегося в осколке размером с его голову, прихотью Вседержителя оставшемся торчать в простенькой раме из полированного ореха.

— Но в ране могут оста-...

— Во-о-он!!! — заорал юноша и снова врезал по осколку кулаком.

Верхняя часть шеи, подбородок и нижняя губа разлетелись вдребезги. Но перед тем как превратиться в стеклянное крошево, на одно-единственное мгновение показали ему сотни белых, как снег, лбов, черных полосок бровей и окровавленных повязок на месте правого глаза...

— С-с-сука! — прошипел Бельвард. — Роза !! Подс-с-стилка Бездуш-ш-шного!!!

— Ваша с-... милость, мэтр Марон запретил вам волноваться... — тихонечко напомнил Ясс.

— Кажется, я приказал тебе убираться вон?

— У вас снова начнет болеть голова... — глядя в пол, буркнул телохранитель. Потом подумал и добавил. Совсем тихо: — А жевать ан-тиш , да еще и сутками напролет, последнее дело...

— Да ты вообще знаешь, что такое боль? — взвыл Бельвард. — Представляешь, каково чувствовать раскаленный болт, безостановочно ворочающийся в твоей глазнице, и выжигающий не только мясо, но и душу?

— Боль приходит и уходит, а ан-тиш остается. И превращает человека в грязное и слюнявое существо, лишенное даже намека на волю...

— Я не собираюсь жевать его вечно!!!

— Никто не собирается... Однако жуют... А потом дохнут, захлебываясь в собственной блевотине!

Представив себя бьющимся в конвульсиях в зловонной луже и с розовой пеной на губах, юноша гневно поморщился и демонстративно положил руку на рукоять кинжала:

— Еще одно слово — и ты лишишься языка!

Телохранитель криво усмехнулся, пожал плечами, потом склонил голову и, выбив дверь плечом, вышел из комнаты...

— Терпеть ЧУЖУЮ боль — легко! — заорал ему вдогонку Бельвард. — И советовать — тоже! А вот оказываться там, где ДОЛЖЕН — нет!!!

Отвечать на последнюю фразу Ясс не стал, хотя и мог. Хотя... нет, ответил — в прихожей раздалось злое хекание, и дом зашатался от могучего удара.

Презрительно усмехнувшись, юноша подошел к окну и увидел в нем свое отражение.

Зажмурился. Осторожно прикоснулся к скуле. Почувствовал шероховатость ткани, пропитанной лечебной мазью. Сдвинул руку чуть выше и почувствовал, как у него слабеют колени — повязка, прикрывающая пустую глазницу, была на месте. А глаза — не было!!!

— Я вырву тебе оба и заставлю их съесть! — выдохнул он. — Потом вырежу желудок и скормлю их еще раз! Поняла?!

За соседским забором насмешливо тявкнула какая-то блохастая тварь, чуть подальше — еще одна, и по Ремесленной Слободе покатился издевательский собачий брех.

Бельвард изо всех сил стиснул зубы, зажмурился и застонал — как и обещал мэтр Марон, напряжение мышц лица ослабило действие обезболивающего отвара и снова вернуло ощущения...

...Первое прикосновение Боли оказалось легким и почти неощутимым: где-то под повязкой с лечебной мазью вдруг затлел крошечный уголек.

Второе — чуть грубее: уголек превратился в иглу и слегка нагрелся.

Третье — невыносимым: игла раскалилась добела, обрела толщину и грани, шевельнулась и в который раз за сутки вырвала его глаз!!!

— Ясс... — упав на колени и вжавшись лбом в пол, выдохнул Бельвард. — Я-асс!! Я-я-асс!!!

Далеко на краю корчащегося от боли сознания громыхнула дверь, простучали каблуки сапог и раздался встревоженный голос телохранителя:

— Да, ваша светлость?

— Дай...

— Что, светлость?!

— Кусочек ан-тиша! Маленький! Слышишь?!

Целая Вечность мрачного молчания... Тихий вздох... Шелест разматываемой ткани — и юноша вскочил на ноги чуть ли не раньше, чем почувствовал тошнотворный запах 'розовой слюны'...

...В этот раз горечи, от которой сводило зубы, почти не чувствовалось. И омерзительной шершавости — тоже: малюсенький — с ноготь мизинца — кусочек коры нежно лег на язык, ласково ткнулся в передние зубы и приник к верхнему небу. Потом набух, потяжелел и дохнул в десны легким холодком. А когда они слегка онемели, наполнил рот восхитительной, ни с чем не сравнимой сладостью!

Болт, ворочавшийся в глазнице, тут же остыл, в мгновение ока покрылся изморозью, а потом осыпался мелкой снежной пылью. Прямо на грязный, покрытый пятнами крови пол.

Юноша облегченно выдохнул и... изумленно вытаращил единственный глаз: крошечные снежинки, подхваченные его дыханием, взвились в воздух и превратились в серебряное облачко, напоминающее геральдический шлем с девятью решетинами , повернутый в три четверти.

Вглядевшись в его серебристую поверхность, от которой почему-то тянуло грустью, он сглотнул подступивший к горлу комок и вздохнул:

— Да, т-ты прав, гра-а-афом мне уже н-не быть...

Шлем злобно оскалился, потемнел и превратился в топор. В тот самый, которым Бельвард учился отрубать конечности — с потертой рукоятью, покрытой замысловатой резьбой, с вмятиной на обухе и лезвием, наточенным не хуже родового меча отца.

Губы юноши искривила злая усмешка:

— Ага, пытался... Но толку?

От топора повеяло жуткой, затмевающей все и вся, ненавистью. А через мгновение он заиграл алым, потек и обернулся огромной — с кулак — каплей крови, в которой отражался эшафот. И привязанный к колесу Бездушный...

Бельвард зажмурился и провалился в прошлое...

...— Ваша светлость, он потребовал пять сотен золотых! И еще по две сотни за каждый удар или касание факелом... — глядя на носки своих сапог, пробормотала Ульяра.

— Итого тринадцать сотен? — деловито уточнил Коммин .

— Пятнадцать... — оскалился отец. — Ты забыл, что его первым делом оскопят!

— ОскоПИТ!— подчеркнув последний слог, выдохнула мать. — Бельвард! А потом прижжет рану и отрубит этой твари и руки, и ноги...

Бельвард удовлетворенно кивнул — ни одному из его близких даже и в голову не пришло задуматься о цене, запрошенной за место помощника палача.

— Это еще не все, ваша милость... — лоб, щеки и шея Ульяры покрылись безобразными алыми пятнами, а голос ощутимо задрожал: — Он сказал, что не выпустит его све-... его милость на помост, пока не добьется от него нужной силы удара...

— То есть? — нахмурилась мать.

— То есть его милости придется... э-э-э... поработать... с заключенными... как минимум двое суток...

Увидев, что по щекам Ульяры потекли слезы, а ее рука осенила его знаком животворящего круга, Бельвард непонимающе выгнул бровь и... догадался, что она боится за его Посмертие!

Чувство нежности, которое он испытывал к девушке, чаще других согревающей его постель, мгновенно сменилось диким, всепоглощающим бешенством: она, выросшая в доме Уверашей и обязанная жаждать мести так же, как и ее сюзерен, смела верить в Бога, ее запрещающего!

— Скажешь хоть одно слово про Изумрудную Скрижаль или Вседержителя — и я начну свою службу с того, что вырву тебе язык!!! — вцепившись в рукоять кинжала, выдохнул он. И виновато поклонился отцу: — Прошу прощения за вспыльчивость, ваша светлость...

Ульяра рухнула на колени, как подкошенная, и затряслась в беззвучных рыданиях.

Благосклонно кивнув Бельварду, граф Ильмар подал корпус вперед и вперил взгляд в коленопреклоненную девицу:

— Передай своему свояку, что деньги значения не имеют. И что мой с-... что его помощник приступит к выполнению своих обязанностей уже сегодня ночью...

'Умрет... Обязательно...' — усмехнулась капля. И у слуги Двуликого исчезла правая рука!

— Н-нет! Не так... — с трудом ворочая непослушными губами, пробормотал Бельвард. — Он дол-... должен у-умереть от ма-а-аей руки!

Рука вернулась на место. Потом возле колеса появился он, Бельвард и, зачем-то проверив, как привязано запястье Бездушного, крутанул в руке топор...

— Да!!! Именно так!!! — восхищенно воскликнул юноша. И закусил губу, увидев, что эшафот куда-то исчез, а капля, дрогнув, снова изменила форму. На этот раз превратившись в тонкую женскую кисть, сжимающую арбалетный болт!

— И она... тож-же... у-умрет... — поняв намек, пообещал он. — Т-только на-а-амного м-медленнее и ба-а-алезненнее, чем он...

— Ваша милость, просыпайтесь! Ну же!!! — несмолкающие причитания, раздающиеся прямо над ухом, заставили Бельверда открыть глаза.

Белое пятно перед левым оказалось подушкой. А черное, клубящееся нечто перед правым...

'Правого глаза у меня нет...' — невесть в который раз за сутки угрюмо подумал он и заскрипел зубами.

— Ваша милость, там... кажется... ваша маменька приехала... — выдохнул Ясс. — И... это... кажется, она... э-э-э... знает...

— Где она? — перепуганно спросил юноша и торопливо откинул в сторону одеяло.

Ответа не потребовалось — входная дверь распахнулась от могучего удара Мельена Бера, и Бельвард, услышав гневный вопль своей матери, обреченно закрыл единственный глаз.

— Ясс, ты — труп!!!

— Ваша светлость, я...

Коротко свистнула сталь, забулькало горло, перехваченное молниеносным ударом — и Бельвард, догадавшись, что означает это бульканье, взвыл. Чуть ли не на всю Ремесленную Слободу:

— Маменька, он не виноват!!!

Графиня Марзия Увераш не обратила на его слова никакого внимания:

— Мельен?

— Да, ваша светлость?

— Выброси падаль на улицу...

Еще до того, как прозвучало последнее слово, могучая длань Бера вцепилась в нагрудник бьющегося в агонии тела и одним движением метнула его в окно.

— Кресло!

Дверь грохнула еще дважды, потом зашелестела сминаемая ткань, и к плечу Бельверда прикоснулась холодная, как лед, рука:

— Рассказывай!

— Она возвращалась из дворца... — обреченно выдохнул он. — Одна... Когда двое Серых затеяли свару прямо посередине Дворцовой, карета остановилась...

— Дальше!

— Мы выстрелили... Конюх и один хейсар умерли сразу... Второго — задело... Она — увернулась...

— Что, сидела на переднем диване? — язвительно поинтересовалась мать.

— В карету стреляло сразу трое... — угрюмо буркнул Бельвард. — Вдоль обоих диванов и по центру кареты... Все трое — попали... Туда, куда целились... А на нее, наверное, смотрели Боги...

— Что дальше?

— Горец, раненый в плечо, рубился, как Барс . И, если бы не Ясс... — тут юноша с трудом удержался от стона — ...он добил бы и меня!

Мать скрипнула зубами и прошипела:

— Ясс отвечал за тебя головой! Но не уберег...

— Он — не Бог-Воин: когда она ударила меня болтом, он добивал хейсара! А если бы и не добивал, то...

— Она? Ты сказал 'она'?!

— Да, она! — оторвав голову от подушки и открыв глаз, рявкнул Бельвард. — Баронесса Мэйнария д'Атерн! Гард'эйт Крома по прозвищу Меченый! Или, если вам больше нравится именовать ее по-другому — подстилка Бездушного!!!

Пока он выплескивал наружу сжигающую его злость, Марзия Увераш кусала губы. А когда он замолк — зашипела:

— Ясс... ее... добил?

— Нет, не успел — к карете уже подбегал патруль...

— Ты хочешь сказать, что она жива и здорова?!

— Да...

— Значит, так, Бездушный — твой: делай с ним все, что хочешь! А ее привези мне! Целой и невредимой! Ясно?

— Маменька, я...

— ЕЕ — МНЕ!!! ЦЕЛОЙ И НЕВРЕДИМОЙ!!! ЯСНО?!

Услышав в голосе матери нотки, которых боялся даже отец, Бельвард мгновенно оказался на ногах и сложился в поясном поклоне:

— Да, маменька, ясно!

— А теперь, КОГДА МЫ ДОГОВОРИЛИСЬ, расскажи-ка мне, как отреагировали Серые на потерю целой пятерки...

Глава 7. Мэйнария д'Атерн.

Пятый день второй десятины первого травника.

...Услышав жуткий скрежет зубов, я испуганно открыла глаза, увидела перед собой лицо Крома и ужаснулась: на его скулах перекатывались желваки, на лбу и крыльях носа серебрились капельки пота, а на шее вздувались темные, почти черные, змеи жил!

Сообразив, что ему снится какой-то кошмар, я торопливо приподнялась на локте, дотронулась до его плеча и тихонечко прошептала:

— Это сон! Сон, слышишь? Просыпайся!!!

Пальцы Меченого судорожно сжали край одеяла и побелели от напряжения, а с губ сорвался жуткий, клокочущий рык!

— Кром! Это сон! Сон, слышишь? — перепуганно заорала я и изо всех сил дернула его за ворот нижней рубашки.

Напряженное, как канат осадной машины, тело вздрогнуло, и я утонула во взгляде, в котором плескалось безумие!

Я переборола свой страх, заставила себя улыбнуться, набрала в грудь воздух, чтобы сказать ему что-нибудь успокаивающее и... вдруг оказалась в его объятиях майягарда:

— Ларка? Ларка, ты?!

В выдохе, раздавшемся над моим ухом, прозвучала такая неистовая радость, что сказать 'нет' я не решилась. И, покорно уткнувшись носом в грудь Крома, затаила дыхание.

Меченый балансировал на грани между сном и явью буквально пару мгновений. А потом заскрипел зубами чуть ли не сильнее, чем во сне, выпустил меня из объятий и рывком отодвинулся подальше:

— Прости...

В этот момент его лицо показалось мне гипсовым слепком — оно было иссиня-белым и... мертвым. А вот взгляд — живым. Но полным такой беспредельной боли, что у меня пересохло во рту.

— Ничего страшного... — поежившись, пробормотала я. — Бывает...

К боли тут же добавился еще и стыд:

— Мэй, я...

— Тебе не за что извиняться... — выдохнула я и, пододвинувшись к нему поближе, неожиданно для себя притянула его голову к своей груди: — Это был просто сон... Просто сон, слышишь?

Рука, уперевшаяся в постель за моей спиной, напряглась, и я, почувствовав, что он вот-вот отстранится, ласково поцеловала его в макушку.

Кром вздрогнул, выскользнул из моих объятий и, почему-то решив, что я обиделась, виновато опустил взгляд:

— Спасибо...

Я ответила. Предельно серьезно. Намеренно сделав акцент на первом слове:

— Всегда пожалуйста!

Почувствовав, сколько души я вложила в эту фразу, он слегка покраснел, потом осторожно взял мою руку и... прикоснулся к ней губами!!!

У меня тут же задрожали колени и закружилась голова. А когда он снова поднял на меня взгляд, я почувствовала, что горю. Вся. От щек до пальцев ног!

Увидев, как я отреагировала на его обычный, в общем-то, жест, Кром помертвел — мгновенно выпустил мою руку и еле слышно выдохнул:

— Прости! Я больше не буду...

— Только попробуй!!! — хрипло выдохнула я, уперлась ладонью ему в грудь, заставила лечь на спину и, пододвинувшись вплотную, прошептала ему на ухо: — Мне было очень приятно... Честное слово.... Просто немного непривычно...

Кром застыл, покраснел сильнее меня и попытался меня усовестить:

— Мэй, ты что творишь?

Ветерок легкого безумия, вскруживший мне голову во время прикосновения к его груди, путал мысли, как хорошее вино. Наверное поэтому я ляпнула первое, что пришло в голову:

— Укладываюсь спать...

И по-хозяйски положила колено на его живот...

...Ощущения от прикосновения внутренней поверхности бедра к его пышущему жаром телу оказались такими острыми, что я с трудом удержалась от стона.

Закрыла глаза. Мысленно посетовала на то, что чувствую не голую кожу, а ткань рубашки и неожиданно для себя передвинула ногу еще дальше.

Ощущения стали еще безумнее — волна дикого жара прокатилась от колена к лону, а потом ударила в голову. Не знаю, что почувствовал в этот момент Кром, но когда я облизнула губы и затуманившимся взглядом посмотрела в его глаза, он вздрогнул и попробовал отодвинуться. И не успел — я обвила его шею рукой и прижалась к нему еще и грудью.

В животе что-то сладко заныло, оборвалось, и я вдруг поняла, что мужчина, лежащий рядом со мной — Дар Вседержителя , половинка, ниспосланная мне Богами!

Я потерлась щекой о его плечо, приподнялась на локте, убрала в сторону лезущие в глаза волосы и выдохнула:

— Кром по прозвищу Меченый! Я, баронесса Мэйнария д'Атерн, вверяю тебе свою честь, свою ду-...

Широченная, покрытая мозолями ладонь заткнула мне рот раньше, чем я успела договорить:

— Не смей!!!

— ?!

— Не вздумай!!! — рявкнул Кром и выскользнул из моих объятий: — Ты — хозяйка лена Атерн! И последняя в роду...

— Ну и что?

— А то, что ты обязана выйти замуж и оставить наследника...

...Процесс одевания отложился в моей памяти отдельными картинками — ночная рубашка, грудой ткани валяющаяся у моих ног, чьи-то руки, расправляющие подол грубого домотканого платья в цветах Кейвази, уродливый капор, лежащий на столе, незнакомое лицо с яркими пятнами румян на щеках, отражающееся в высоченном — под потолок — зеркале.

Мыслей — не было. Только эмоции — горечь напополам с отчаянием. И ощущение пустоты там, где еще ночью было сердце.

Прощание с бароном Дамиром запомнилось приблизительно так же: я делала вид, что слушаю, кивала там, где требовалось отвечать, благодарила, когда чувствовала, что требуется благодарность, и более-менее вовремя приседала в реверансе.

Тяжелее всего оказалось реагировать на вопросы леди Этерии — почувствовав мое состояние, она несколько раз пыталась достучаться до моего сознания, а когда не смогла — предложила перенести отъезд еще на сутки.

Особого смысла в такой задержке я не видела, поэтому отказалась. И в какой-то момент пришла в себя в рыдване, едущим по направлению к Торговой Слободе.

Смотреть на Крома, сидящего напротив, и снова и снова вспоминать его рассказ о моем ближайшем будущем оказалось невыносимо, поэтому я уставилась наружу и попыталась найти забвение, наблюдая за прохожими.

Как ни странно, смогла — к моменту, когда наш рыдван остановился у лавки мэтра Тикса, я практически смирилась с неизбежным и начала связно соображать. Поэтому заметила, что леди Этерия, сидящая напротив, наряжена в такое же жуткое платье, что и я, а ее телохранитель — Вага по прозвищу Крыло Бури — выглядит, как ключник.

Пока мы дожидались хозяина, по словам Ваги, работающего на Тайную службу, и вместе с ним спускались в пахнущий сыростью подвал, мне удалось справиться даже с обидой — я догнала идущего впереди Крома и шепотом извинилась. Но стоило нам пройти по подземному ходу и оказаться на постоялом дворе, битком набитом хейсарами, как у меня снова оборвалось сердце: будущее было рядом! И отказаться от него я не могла...

...Подъем из подвала до площадки второго этажа вымотал меня сильнее, чем пребывание в тюрьме — каждый горец, встречавшийся нам на пути, считал своим долгом выразить мне свое почтение. Причем не абы как, а обязательно с выхватыванием Волчьего Клыка и троекратным воплем, от которого у меня стыла кровь и подгибались колени. Поэтому когда меня, наконец, втолкнули в какую-то дверь и попросили раздеться, я вцепилась в подол еще до того, как за моей спиной захлопнулась дверь!

Впрочем, это никого не удивило — две дебелые уроженки Шаргайла с нездоровым блеском в глазах, метнувшиеся ко мне, были озабочены не состоянием моей души, а тем, как я выгляжу.

Платье, сорванное с их помощью, тут же полетело в угол, а на меня быстренько натянули исподнее, кожаные штаны, бесстыдно обтягивающие ноги, короткую мужскую нижнюю рубашку и араллух.

Зашнуровав разноцветную тесьму на бедрах и боках, женщины завязали ее причудливыми узлами, потом помогли мне обуть мягкие кожаные сапожки и огорошили непонятным вопросом:

— Как заплетать магас, ашиара?

Что такое магас, я не знала. Соответственно, не имела представления, как его можно заплести. И, заставив себя отвлечься от горьких дум, попросила о нем рассказать.

Оказалось, что магас — это прическа, состоящая из нескольких десятков косичек и служащая как для защиты шеи от скользящих ударов, так и для демонстрации статуса ее хозяйки. Скажем, петля над правым виском свидетельствовала о том, что девушка — на выданье, хитрый узел над левым — сообщал о том, что она — вдова, а косой крест над ухом сообщал всем желающим о том, что она — гейри, то есть посвящена Богу.

Кроме косичек, в магас обязательно заплетали ленты. И тоже далеко не абы как: скажем, лахти, локон, завитый в спираль и перевитый белой лентой, свидетельствовал о чистоте и непорочности. Он же, но горящий алым — о том, что девушка жаждет крови и отдаст свое сердце победителю каких-то там айге'тта , а черным — о том, что она уже отдала сердце достойному.

Дослушав до этого места, я понуро опустила голову и криво усмехнулась:

— Петлю... Белую ленту... И все...

Хейсарки кивнули, быстренько соорудили требуемое и подвели меня к зеркалу, чтобы я могла полюбоваться на дело их рук.

Я равнодушно мазнула взглядом по замысловатой прическе, отрешенно отметила, что ноги в кожаных штанах кажутся голыми, и тяжело вздохнула:

— Отведите меня к Крому, пожалуйста...

Та, которая пыталась поправить мой пояс, ошеломленно вытаращила глаза. А вторая нехорошо прищурилась и отрицательно помотала головой:

— Прости, ашиара, но он — мужчина!

— Я — его гард'эйт! — напомнила я. — Женщина, отдавшая ему сердце!!!

Хейсарки посмотрели на меня, как на неразумного ребенка. И, перебивая друг дружку, объяснили, что он — воин и находится на мужской половине. А я отдала ему только сердце и жизнь...

— А что еще я могу ему отдать? — ошарашенно поинтересовалась я.

— Слово ! Но даже ты отдашь ему еще и его, то все равно сможешь заходить на его половину только в том случае, если он тебя позовет...

Последние слова больно резанули по и без того истерзанному сердцу и заставили меня опустить взгляд:

'Он меня не позовет... Никогда...'

— Поэтому... — начала, было, одна из женщин.

— Я — вейнарка! — рявкнула я. — Поэтому приглашение мне не требуется...

...Дверь, выбитая моей рукой, со всего размаху врезалась в стену. Чуть было не зацепив шествующего по коридору хейсара, чем-то похожего на побратима короля.

Гибко увернувшись от створки, воин повернулся ко мне лицом и, расплывшись в улыбке, выхватил из ножен Волчий Клык.

Я мысленно застонала — узнал! И этот!!!

— У-уэй! У-уэй!! У-уэй!!! — троекратно проревел он. Потом вернул клинок в ножны, гулко врезал кулаком по своей груди и поздоровался:

— Полной чаши твоему дому и плодовитости лону, ори'дарр'иара ! Я — Унгар Ночная Тишь из рода Аттарк! Счастлив видеть тебя в добром здравии, э'но'ситэ !

Судя по выражению его глаз, эти самые 'ори'дарр'иары' и 'э'но'ситэ' были чем-то вроде комплиментов. Поэтому я постаралась, чтобы в моем голосе было как можно меньше раздражения:

— Силы твоей деснице и остроты твоему взору, ашер! Я — баронесса Мэйнария д'Атерн!

— Я знаю, латт'иара !

— А ты, случайно, не знаешь, где тут мой майягард? — пропустив мимо ушей еще одно незнакомое слово, поинтересовалась я.

— Конечно, знаю! Позволь, я тебя провожу?

Проводил! Аж до следующей двери! И, вместо того, чтобы пропустить меня вперед, вломился в комнату первым:

— Баронесса Мэйнария д'Атерн, ашер'о ! Силы вашим десницам и остроты вашим взорам!

Шагнув следом, я растерянно замерла на пороге — кроме Крома, в комнате оказался король Неддар и еще трое хейсаров чуть постарше Унгара.

Увидев меня, хейсары выхватили свои Клыки, вскинули их над головой и тоже 'почтили' меня троекратным рыком.

Кром угрюмо уставился в пол.

А Латирдан, одетый, как простолюдин и не имеющий возможности 'помахать' клинком, поздоровался, как вейнарец:

— Доброго дня, леди Мэйнария!

— Доброго дня, ваше величество! — склонив голову, ответила я.

— Смотрю, вы уже готовы?

Я обреченно вздохнула:

— Наверное, да...

— Что ж, тогда позвольте мне познакомить вас с вашими женихами...

Глава 8. Кром Меченый.

Пятый день второй десятины первого травника.

...На площадь перед Северными воротами мы вылетели с первым ударом сигнального колокола. И, не снижая скорости, помчались к закрывающимся створкам. Увидев наш отряд, стражник, как раз пытавшийся взвалить на плечо деревянные козлы, с помощью которых мытари разделяли въезжающие и выезжающие потоки, развернул их поперек дороги, грозно взмахнул алебардой и... был послан к Двуликому выскочившим из кордегардии десятником.

Унгар по прозвищу Ночная Тишь, мчавшийся первым, свесился с седла и, красуясь перед Мэйнарией, могучим ударом ладони отправил препятствие в полет к крепостной стене. Стена выдержала. Козлы и стражник — нет: первые развалились на части, а второй в сердцах плюнул себе под ноги и раздраженно шарахнул древком алебарды по правой створке ворот.

Среагировав на звук удара, десятник погрозил ему кулаком и, дождавшись, пока мимо него проедет последний из воинов нашего хвоста , зычно заорал:

— А-а-аппускай!!!

Где-то в надвратной башне заскрипели вороты, и по захабу вдогонку за нами метнулось скрипучее эхо...

...Как только дорога втянулась под сень Роммского леса, хейсары лба , ехавшие первыми, бросили поводья заводных лошадей Унгару и унеслись вперед, хвост — приотстал, а Намор Медвежья Лапа, придержав коня, гордо посмотрел на Мэйнарию:

— Герса опущена. Ворота — закрыты. Значит, до рассвета...

-...выбраться из города можно будет только через стену или с помощью Серых... — хохотнул Итлар Сокол.

Баронесса Этерия Кейвази прыснула. Вага — нахмурился. А Мэй задумчиво посмотрела на обоих женихов и на всякий случай подъехала поближе ко мне.

Воинов перекосило — видимо, они рассчитывали, что баронесса д'Атерн будет искать защиту у кого-то из них. Впрочем, молчали они недолго — буквально через пару минут Даратар Полуночник вспомнил о своей цели и, поравнявшись с леди Мэйнарией, восхищенно посмотрел на нее:

— Да будет вечно полным кубок в деснице твоего отца, о э'но'ситэ, ибо воистину велик муж, вдохнувший жизнь в столь совершенное тело!

Баронесса удивленно повернулась к нему, и воин, решивший, что ее удивление — признак радости, демонстративно зажмурился, делая вид, что ослеплен ее красотой:

— Твое лицо — благословенный лик лиственного солнца, пробуждающего природу от зимней спячки. Твоя улыбка — утренняя заря, отгоняющая ночную тьму. Твои уста — врата в пиршественный зал Снежного Барса, а дыхание — дуновение полуденника , дарующее долгожданное тепло исстрадавшимся от хладного нрава снежня ...

— Твои волосы — буйное пламя лесного пожара... — подхватил Ночная Тишь. — Твои глаза — два ключа с холодной, как лед, водой, а...

— ...ваши слова, ашер'о — целебный бальзам на мою истерзанную душу... — в унисон ему подхватила леди Мэйнария — Однако, как говорил Агир из Мельена , 'муж — это не тот, кто говорит, а тот, кто делает!'

Унгар ошалело посмотрел на Полуночника, задумчиво подергал себя за кончик носа и радостно воскликнул:

— Намор Медвежья Лапа — истинный сын Бастарза: во время штурма Карса он первым ворвался в боевой ход, прошел сквозь алатцев, как Последний Вздох сквозь трухлявый пень, потом спрыгнул на площадь перед Северными воротами и зарубил полтора десятка защитников!

— Унгар Ночная Тишь — воин, каких поискать! — подхватил 'истинный сын Бастарза'. — Он взобрался на стену Карса третьим, вместе с Неддаром Вейнарским Львом захватил надвратную башню, потом спустился на площадь и зарубил два десятка воинов!

— Итлар Сокол — краеугольный камень рода Максудов! — взвыл Полуночник. — Он первым ворвался в открытые ворота, сбросил с коня и обезглавил алатского сотника, а потом...

— ...выбежал на площадь и зарубил всех, на кого упал его взгляд! — фыркнула баронесса. Потом полюбовалась на вытянувшиеся лица своих женихов и примирительно улыбнулась: — Ашер'о, я приятно удивлена тем, что вы умеете ценить чужую доблесть, и нисколько не сомневаюсь в том, что каждый из вас — достойнейший представитель своего рода. Однако если вы действительно хотите найти путь к моему сердцу, то попробуйте не только слушать, но и слышать!

Воины растерянно переглянулись.

— Я ценю не слова, а дела! — рявкнула Мэй. — Причем не те, о которых мне рассказывают, а те, которые вижу!

...Выволочка — или добрый совет — подействовала очень неплохо: все время, пока мы добирались до постоялого двора, хейсары молчали — усиленно вглядывались в переплетение ветвей, вслушивались в щебет птиц и принюхивались к запахам, которые доносил до нас легкий ветерок. Увы, к их разочарованию, возможности проявить свое мужество им так и не представилось — на нас не напали ни лесовики, ни волки, ни самый завалящий хорек.

Врагов не оказалось и в 'Сломанном Колесе': при виде десятка хейсаров, вооруженных до зубов, пожилой купец и пара щитов из его охраны, угрюмо наблюдавшие за процессом подковывания каурого скарца, предпочли подняться в свои комнаты. Кажется, даже не поужинав. А хозяин постоялого двора, мелкий, но жилистый мужичок лиственей эдак сорока-сорока пяти, походил на разбойника, как лист подорожника — на арбалетный болт.

Правда, когда он выскочил во двор и представился, пара особо доблестных уроженцев Шаргайла рванулась, было, к нему, но тут же остановилась, разглядев, что этот 'враг' крив на один глаз и подволакивает ногу.

Пока Вага выяснял, есть ли в 'Колесе' свободные комнаты, женихи посовещались и решили проявить себя ночью. Охраняя окно и дверь в комнату баронессы.

Выслушав их предложение, леди Мэйнария пожала плечами и согласилась:

— Я не против, охраняйте...

Воодушевленные ее реакцией воины подхватили хозяина 'Колеса' под локти, затащили его на второй этаж, в его присутствии осмотрели все пять оплаченных Вагой комнат, дождались нашего появления и... онемели, услышав, что Мэй собирается ночевать со мной.

Обе хейсарки и Вага отреагировали резче: женщины мрачно сдвинули брови к переносице и возмущенно зашипели, а побратим короля Неддара прищурился и недовольно посмотрел на меня — мол, ты понимаешь, что творишь?

Я пожал плечами и криво усмехнулся: 'Понимаю, но сделать ничего не могу...'

Сообразив, что одного взгляда мало, Рука Бури скрипнул зубами и гневно раздул ноздри:

— Кром, ты...

— Это МОЕ решение! — перебила его Мэй. — И оно не обсуждается...

Вага поиграл желваками и сдался: склонил голову и отступил назад, чуть не сбив с ног Даратара Полуночника. Тем самым выбив его из ступора:

— Ашиара, ты НЕ МОЖЕШЬ ночевать в одной комнате с мужчиной, не являющимся твоим близким родственником!!! — сжав кулаки и качнувшись вперед, прошипел жених. — Это бросает тень на твое имя!!!

Мэй презрительно оглядела его с ног до головы и тряхнула головой. Так, что тоненький локон, перевитый белой лентой, упал ей на грудь:

— Ты ослеп, воин! И потерял дорогу. Поэтому я тебя больше не держу...

— Что? — растерялся хейсар.

Баронесса его не услышала — взглядом показала мне на дверь одной из комнат, дождалась, пока я ее открою, и спокойно вошла внутрь.

Я шагнул следом и, уже прикрывая створку, услышал тихий голос леди Этерии Кейвази:

— Ты искал путь к ее сердцу?

— Да, ашиара!

— Так вот, ты его уже не найдешь...

...Следующие минут пятнадцать, пока водоносы 'Сломанного Колеса' таскали в комнату горячую воду, Тиль, наперсница леди Мэйнарии, пыталась объяснить баронессе, что ее поведение неправильно. Что уважающая себя девушка должна ночевать либо с матерью, либо с сестрами, либо с родственницами женского пола. А в тех редких случаях, когда нет такой возможности — со служанками, с отцом или кровными братьями.

Видимо, безумно эмоциональный монолог, во время которого хейсарка то и дело поминала Бастарза, Найтэ и Хэль, довел баронессу до бешенства, так как, дождавшись, пока бочка наполнится, она собственноручно закрыла ставни, опустила засов на двери и начала раздеваться! 'Забыв' попросить меня отвернуться.

Конечно же, я сделал это сам — повернулся к ней спиной и уткнулся лицом в стену — но сам факт того, что меня оставили в комнате во время переодевания, Тиль просто убил:

— Ашиара, а... он?

— Он — больше, чем мать, отец, сестры и братья, вместе взятые... — выдохнула Мэй. — Он — Дар... Бастарза!

У меня екнуло сердце: она говорила не для нее, а для меня! И хотела сказать не 'дар Бастарза', а 'дар Вседержителя'!!!

Тиль молчала минуты полторы. А когда за моей спиной плеснула вода, собралась с духом и спросила:

— А как же... э-э-э... муж?

— Я отдала Крому все, что у меня есть... А муж — будет только мужем...

Настроение, и так бывшее омерзительным, стало еще хуже. Я поискал рукой посох, потом вспомнил, что отдал его королю, и в очередной раз пожалел, что согласился на его предложение.

— Мэй — последняя в роду. И — женщина... — глядя на меня, вздохнул Вейнарский Лев. — По законам Вейнара — сухая ветвь. Понимаешь?

Что тут было понимать — после ее замужества лен Атерн должен был перейти к другому роду.

— По сути, я должен выдать ее замуж и забыть о ее существовании. Но Латирданы в долгу перед д'Атернами. И не оплатить ей этот долг я не могу...

— А что, есть другой выход, сир? — осторожно поинтересовался я.

— Есть! — кивнул король. — Я могу выдать ее замуж за хейсара...

— И что при этом изменится?

Неддар качнулся с носка на пятку и обратно, потом посмотрел на леди Этерию и грустно улыбнулся:

— Мэйнария д'Атерн — гард'эйт! И при этом — девушка... Обычно тех, кто отдал свое сердце другому, начинают превозносить после смерти. Но в ее случае все по-другому: выступив в суде, она УЖЕ шаг на эшафот и тем самым доказала, что ее клятва — не просто слова. Поэтому Шаргайл забурлил...

— Не только поэтому! — тихонечко добавила Этерия Кейвази. — Старейшины хейсаров потрясены тем, что род, породивший и ори'т'анна , и женщину-гард'эйт, может прерваться!

— Угу... — кивнул король. — Так и есть... В общем, они посоветовались с увеем и предложили мне выход: Мэйнария выбирает достойнейшего из нескольких младших сыновей глав известнейших родов Шаргайла и выходит за него замуж. Во время свадебной церемонии ее избранник отказывается от своего рода и входит в ее. А их первенец становится бароном д'Атерн!

Я мрачно усмехнулся и пожал плечами:

— Звучит красиво, сир! Но чтобы все это сложилось, баронесса должна отказаться от данной клятвы. Должна, но... не откажется!

Латирдан скривился, как от зубной боли:

— Я знаю. Поэтому и прошу тебя дать ей два года...

— Простите, сир?

— Ты ведь пока не завершил свой Путь, правда? Так сделай последний Шаг не сейчас, а тогда, когда твоя гард'эйт родит и хоть чуть-чуть вскормит ребенка!

— Сир, я...

— Вдумайся в то, что я предлагаю! — взмолился король. — Это не отказ от клятвы! И не обман своего Бога — ты просто подаришь два года счастливой жизни человеку, который готов за тебя умереть!

— Мы уважаем твой Путь, и понимаем, что остановиться в шаге от того, к чему ты стремился всю свою жизнь, безумно тяжело! — схватив меня за руку, пылко воскликнула баронесса Кейвази. — Но ты — сильный! Ты — мужчина! И ты сможешь!

— А если она родит не сына, а дочь? — опустив голову, спросил я.

— Как только у них родится ребенок, ее муж станет полноправным бароном д'Атерн. И сможет привести вторую жену...

'Два года...' — мрачно подумал я. — 'Пятнадцать десятин до окончания траура, свадьба, беременность и несколько месяцев на вскармливание ребенка... И все это время — рядом с ней...'

Сердце бухнуло в грудную клетку и остановилось — я воочию увидел Мэй стоящей перед бочкой в чем мать родила и задохнулся от желания.

Словно почувствовав мое состояние, Мэй тяжело вздохнула и буркнула:

— Мне не хватает взгляда...

— Что? — не поняла Тиль.

— Ничего... — грустно ответила она и вздохнула: — Ладно, некогда рассиживаться. Помоги помыть волосы, пожалуйста...

Глава 9. Брат Ансельм, глава Ордена Вседержителя.

Шестой день второй десятины первого травника.

...Как и обещал брат Айрин, первая же ложка густого наваристого бульона заглушила мерзкий вкус выпитого отвара, а аромат свежеиспеченного хлеба перебил гнусный запах лечебных мазей.

Благодарно кивнув сидящему рядом с ложем лекарю, Ансельм открыл рот и с удовольствием проглотил очередную порцию исходящего паром варева.

— Пахнет изумительно... — подхватив ложкой крошечный кусочек куриного мяса, улыбнулся Айрин. — Ну-ка, открываем ротик и... ой, простите, ваше преподобие!!!

Отличное настроение, в котором глава Ордена Вседержителя пребывал с самого рассвета, словно ветром сдуло — с ним обращались, как с несмышленым ребенком!

Он грозно нахмурил брови и холодно процедил:

— Три ночи на горохе . Две сотни повторений 'Покаяния' и три сотни — 'Смирения'!

Лекарь сгорбил плечи и опустил взгляд:

— Как прикажете, ваше преподобие...

— Ну, и чего расселся? Корми дальше!

Тощая и пахнущая травами рука, ощутимо дергаясь, устремилась к тарелке. А из груди брата Айрина вырвался сокрушенный вздох: по его мнению, наказание было чрезмерно жестоким.

'Сам виноват...' — угрюмо подумал Ансельм, открыл рот и тут же его захлопнул, вопросительно уставившись на брата Бенора, выскользнувшего из-за портьеры.

— Брат Рон, ваше преподобие! — доложил монах и шевельнул пальцами, показывая, что иерарха стоит принять немедленно.

— Приглашай... — распорядился глава Ордена, потом повернулся к брату Айрину и взглядом показал ему на дверь.

...Ворвавшись в опочивальню Ансельма, брат Рон осенил себя знаком животворящего круга и ослепительно улыбнулся:

— Прекрасно выглядите, ваше преподобие: на щеках, наконец, появился румянец, а в глазах — жажда жизни!

Почувствовав, что веселость иерарха настоящая, а не показная, глава Ордена Вседержителя обрадовался, решил пересесть повыше, но вовремя вспомнил про свое состояние и отрывисто бросил:

— Рассказывай!

Иерарх подошел поближе к ложу, засунул руки в рукава сутаны и продемонстрировал два ряда ослепительно-белых зубов:

— Пришло письмо от брата Растана!

— Ты сияешь так, как будто он удавил Латирдана... — раздраженно хмыкнул Ансельм.

— Увы, ваше преподобие... — монах развел руками, но улыбаться не перестал: — Короля Неддара охраняют уж очень хорошо. А вот графа Рендалла, как оказалось, не очень!

— Достали? — недоверчиво выдохнул глава Ордена Вседержителя.

— Ага: он — при смерти!

— Как?

— Брат Растан, конечно же 'совершенно случайно', столкнулся на улице с женой одного из дворцовых поваров... — хохотнул иерарх. — И был до глубины души 'поражен' ее красотой. Сделал ей учтивый комплимент, восхищенно улыбнулся...

— Короче!!! — нахмурился глава Ордена.

— Снял домик для свиданий и в первый же визит 'возлюбленной' познакомил ее с братом Годримом... — торопливо пробормотал Рон. — А на следующий день она привела к нему мужа...

— И?

— Годрим убедил его в том, что он тоже повар, 'поделился' с ним рецептом какого-то редкого блюда и кое-какими приправами...

— Чем все закончилось?! — рыкнул Ансельм.

— Повар подсыпал Рендаллу в ужин щепотку 'Черного Льда '!

Глава Ордена Вседержителя почувствовал, что его губы сами собой расползаются в мстительной улыбке:

— Думаю, ему было о-о-очень вкусно!

— Ага...

— Как считаешь, он выживет?

— Не думаю... — осклабился иерарх. — Мэтр Регмар, лекарь Неддара Латирдана, почему-то решил, что состояние Грасса — следствие перенесенного удара. И не просто решил, а убедил в этом еще и Арзая Белую Смерть...

— То есть повар — на свободе и продолжает готовить? — ошарашенно уточнил Ансельм.

— Да, ваше преподобие!

— Прелестно! Дайте Грассу порадоваться жизни эдак с десятину, а потом накормите Льдом еще раз...

— Накормим, ваше преподобие... — ухмыльнулся иерарх. — А потом с удовольствием оплачем!

— Ладно, плакальщик, рассказывай, что еще хорошего...

Рон почесал подбородок и зачем-то посмотрел в окно:

— Хорошего? Брат Кольер собрал и испытал уже семнадцать обычных и четыре тяжелых метателя. Таким образом, их у нас стало двадцать два — если, конечно, считать тот, который отправили в Берн...

— А что брат Малюс?

— Он в диком восторге: утверждает, что научился метать ведерный сосуд с Огнем Веры почти на целый перестрел ...

— Ого!

— Да-а-а!!! — закатил глаза иерарх. — Жду не дождусь возможности посмотреть на это чудо своими глазами!

— Посмотришь. Через месяц. Когда поедешь в Парамскую обитель принимать работу...

Уловив в голосе Ансельма нотки раздражения, брат Рон виновато потупил взгляд и вздохнул:

— Айрин делает все, что может...

— Вижу! Рассказывай дальше!

— Хорошо... Я отправил брату Малюсу сотню золотых, чтобы он заказал достаточное количество горшков под Огонь Веры, и на всякий случай послал к нему же еще два десятка братьев-клинков. Кроме того, распорядился найти поляну в глубине Парамского леса, дабы тренировки по стрельбе проходили как можно дальше от любопытных глаз. В ближайшие дни туда перетащат десять метателей и стрелки займутся делом...

— Правильно... — кивнул Ансельм.

Иерарх задумчиво пожевал ус и вздохнул:

— С хорошими новостями, пожалуй, все. Хотя нет, не все — есть подвижки и у брата Дайтера...

...Слово 'подвижки' оказалось преуменьшением. Причем сильным: десятник клинков, волею Ансельма вознесшийся до третьего места в иерархии ордена, взялся за порученное ему дело крайне добросовестно. И, тщательно изучив просчеты своих предшественников, решил подойти к решению проблемы с другого конца — прежде, чем ДЕЛАТЬ, попытался ПОНЯТЬ!

Естественно, не самостоятельно, а с помощью тех, кто действительно знает. И приказал братьям-клинкам, засланным в Шаргайл еще братом Ламмом, найти горцев, недовольных своими сородичами.

Те подсуетились и нашли пару изгоев. Или, как себя называло это отребье, ори'те'ро .

Десяток золотых, подаренный меч, несколько ничего не значащих обещаний — и у 'лишенных корней' развязался язык. Весьма неплохо — по утверждениям Рона, воины, воодушевленные открывшимися перспективами, были готовы на что угодно. И охотно рассказывали как об обычаях, так о взаимоотношениях между кланами.

Конечно же, не обходилось без преувеличений — воины всячески превозносили свои способности и ни во что не ставили всех остальных. Поэтому братьям-клинкам, неплохо владеющим методикой ведения допросов, пришлось проверять чуть ли не каждое слово, сказанное одним, у другого и наоборот.

Такой подход к заполнению белых пятен в знаниях Ордена о менталитете хейсаров не мог не принести результата, и на брата Дайтера снизошло озарение — он придумал план, причем сразу из трех слоев. Да, сырой, да, несколько наивный — но реальный!

Представив себе все открывающиеся перспективы, Ансельм не смог удержаться от довольной улыбки: про Вейнар, кость в горле, не дающую Ордену двигаться дальше вот уже два лиственя, можно было забыть. Эдак к середине жолтеня...

...Поворочав идею иерарха так и эдак, глава Ордена Вседержителя открыл глаза и уставился на брата Рона:

— Значит, так: Дайтеру скажешь, что я ОЧЕНЬ доволен и счел его достойным решить более сложный вопрос — вопрос с принцем Бальдром...

В глазах иерарха мелькнуло сомнение:

— Ваше преподобие, вы хотите поручить реализацию его плана мне?

— Да...

— Дайтер может решить, что это решение — результат моих интриг...

— Не решит — пригласишь его ко мне, и я сам объясню ему свои мотивы...

— Так будет лучше... — облегченно выдохнул Рон. — Особенно, если вы разрешите ему переселиться в покои брата Ламма и подарите ему пару-тройку молоденьких сестер...

— Переселю и подарю... — кивнул Ансельм. И, взглядом приказав иерарху заткнуться, подробно объяснил, как надо строить общение с изгоями.

К концу рассказа в глазах монаха появилось искреннее восхищение:

— Ваше преподобие, ТЕПЕРЬ этот план просто обречен на успех!

— Угу... Если приложить к нему голову, а не задницу...

...Через пару минут, уточнив кое-какие мелочи и разобравшись с теми обещаниями, которые надо будет дать изгоям, Рон задумчиво уставился в окно и почесал затылок:

— Получается, что мы ничего не потеряли...

— Потеряли? — не понял Ансельм. — В каком смысле?

— На днях Неддар Латирдан отправил в опалу Этерию Кейвази, и я ломал голову, пытаясь понять, через кого еще к нему можно подойти...

— Ты уверен, что это именно опала?

— Да, ваше преподобие! Говорят, что ее вещи из покоев чуть ли не выбрасывали!

— Что ж, бывает и такое... — буркнул Ансельм, шевельнул правой рукой и чуть не взвыл от вспышки боли в сломанной ключице.

— Вам плохо, ваше преподобие? — встревоженно спросил брат Рон.

— Н-нет... Хотел сесть поудобнее... — прошипел глава Ордена и очередной раз мысленно проклял всех тех, кто был виноват в его теперешнем состоянии.

Легче от этого не стало. Наоборот — дико зачесалась кожа под многочисленными повязками, заныла рана на ягодице и пересохло во рту.

Скосив взгляд на кувшин с обезболивающим, он облизал пересохшие губы и криво усмехнулся — боль была не особенно сильной. Значит, надо было терпеть:

— Разберись, насколько сильно обижены Кейвази. Если очень, то подведи к ним брата потолковее — пусть попробует понять, на что они готовы, чтобы отомстить. Если нет — поспособствуй тому, чтобы их ненависть стала как можно сильнее...

— Как, ваше преподобие?

— Пусти слух, что ею попользовались и бросили! Причем такой, чтобы на добром имени баронессы не осталось ни одного чистого пятнышка. А когда Дамир Кейвази выйдет из себя, мы получим очень неплохого союзника...

— Сделаю... Кстати, о союзниках — как мне кажется, мы можем подтолкнуть к сотрудничеству с нами либо Уверашей, либо Голонов...

Ансельм удивленно приподнял бровь:

— С чего это вдруг?

— Три дня назад в Авероне убили главу Гильдии Охранников Вейнара. По уверениям моих людей, единственной реальной причиной этого убийства может быть лишь месть за его недавнее выступление в суде...

— Что за выступление?

— Подробностей я пока не знаю... — вздохнул иерарх. — Знаю лишь только то, что Голоны винят в смерти блудного сына не кого-то, а именно Уверашей...

— Лишних союзников не бывает... — улыбнулся Ансельм. — Поэтому разберись с причиной этой ненависти и предложи нашу помощь. Можно обеим сторонам...

— Но и Увераши, и Голоны беззаветно преданы Латирданам!

— Времена меняются... И если их преданность дала трещинку, то мы ее расширим...

Глава 10. Баронесса Мэйнария д'Атерн.

Седьмой день второй десятины первого травника.

...Щелчок тетивы арбалета, короткое гудение, глухой удар — и неугомонный Итлар из рода Максудов очередной раз поднял коня в галоп, чтобы успеть подхватить на лету падающий с дерева окровавленный комок перьев.

Успел. За мгновение до того, как тельце несчастной птички коснулось высокой — по середину бедра — травы. И, гордо вскинув трофей над головой, заулюлюкал.

— Интересно, ему не надоело? — 'восхищенно' глядя на летящего к нам всадника, еле слышно поинтересовалась леди Этерия.

— Судя по выражению лица — нет... — мрачно отозвалась я и постаралась не скалиться, чтобы не расстроить несущегося ко мне 'героя'...

...Осадив коня перед мордой моей кобылки, Сокол привстал на стременах и взмахнул зажатой в руке тушкой:

— Услышь меня, о, кати'но'сс'ай ! Если ты выберешь меня, то в нашем доме никогда не переведется свежая дичь, а дети вырастут сильными и здоровыми...

— Твоя рука — тверда, как слезы Эйдилии , а взор остер, как взор орла... — стараясь следовать советам Ваги как можно точнее, 'приветливо' улыбнулась я. — Но для того, чтобы я услышала твою Песнь, умения разить птичек слишком мало...

Соперники Итлара увидели в моем ответе завуалированную издевку и расхохотались. Он — почему-то обрадовался:

— Труден путь к вершине Ан'гри , но первый шаг я уже сделал... Пройдет несколько десниц — и к моим ногам падет весь Горгот!

— Зачем тебе весь Горгот, Сокол? — выгнув бровь, ехидно поинтересовался Даратар Полуночник. — Неужели тебе мало одной леди Мэйнарии?

— Чтобы бросить его к ее ногам!!! — выкрутился воин. И встревоженно посмотрел на меня.

Я сделала вид, что не поняла двусмысленности его ответа и снова улыбнулась. Зря — моя улыбка не только обрадовала Сокола, но и раззадорила остальных.

— Весь Горгот в ногах — это же ни сесть, ни лечь... — хмыкнул Унгар Ночная Тишь. — Знаешь, Вечность, проведенная стоя — не лучшее будущее для э'но'ситэ!

— Я буду носить ее на руках!

— Всю Вечность? А как же свежая дичь? — захлопал ресницами Медвежья Лапа. — Или ты собираешься отрастить себе еще пару рук?

Поняв, что хейсары опять завелись и не успокоятся, даже если на нас нападут лесовики, я натянула поводья и решительно направила кобылку к опушке.

У женихов тут же испортилось настроение — как же, я собиралась отойти по нужде в сопровождении Крома!

Конечно же, задергались не только они — Тиль пришпорила своего жеребца и, поравнявшись со мной, поинтересовалась, нет ли у меня желания прогуляться вместе с ней, Этерия Кейвази демонстративно нахмурила брови а Вага Рука Бури нервно стиснул рукоять Волчьего Клыка.

Реакцию двух последних я, по своему обыкновению, не заметила, а Тиль отказала, сказав, что один спутник у меня уже есть.

Пока хейсарка переваривала ответ, кобылка довезла меня до деревьев и остановилась. Я спешилась, набросила повод на ближайшую ветку, дождалась, пока Кром достанет из чересседельных сумок флягу с водой, и следом за ним нырнула в царство тени.

В лесу было тихо и прохладно. А еще пахло прелой листвой и какими-то ягодами. Настроение тут же скакнуло вверх, и я довольно заулыбалась.

В отличие от меня, Крому было не до улыбок — будь его воля, он оставил бы меня с Тиль. Естественно, после того, как убедился бы в том, что мне ничего не угрожает.

Полюбовавшись на его мрачный оскал, я дождалась, пока он найдет для меня подходящее место и повернется ко мне спиной, подошла к нему вплотную и ехидно хихикнула.

— Опять? — развернувшись на месте и укоризненно уставившись мне в глаза, спросил он.

Я довольно мотнула головой, шагнула к нему навстречу, спрятала лицо на его груди и чуть не заплакала, когда он отстранился:

— Мэй, так нельзя...

— Мне до смерти надоела стрельба по всему, что бегает и летает, комплименты, лесть, воинственные вопли и безостановочная болтовня... — с трудом сдерживая слезы, выдохнула я. — Я хочу... э-э-э... тишины!

— И поэтому ты сбегаешь в лес? — явно поняв, что хочу я никакой не тишины, а возможности побыть с ним наедине, вздохнул Кром.

— Да: после каждой такой остановки они по полчаса молчат!

Он поскреб пальцами шрам на щеке и развел руками — мол, вот она, тишина. Радуйся!

Радоваться в одиночку я не собиралась, поэтому сделала еще один шаг вперед и попросила:

— Обними меня, пожалуйста!

— Мэй!!!

— Что — 'Мэй'? — воскликнула я, вцепилась в его нагрудник и встала на цыпочки: — Посмотри мне в глаза! Неужели ты не видишь, что мы — две половинки одного целого? Что я готова на все, лишь бы ты был со мной?! Что в моем сердце нет места ни для каких женихов?!

Кром скрипнул зубами, зачем-то посмотрел в сторону дороги и опустил взгляд:

— Нам пора... Давай, поговорим об этом вечером?

Я обрадованно кивнула, потянулась к его щеке, чтобы коснуться ее губами и, конечно же, промахнулась — он без особого труда выскользнул из моего захвата и спрятался за дерево!

Мне стало смешно и приятно — я видела, как он смотрел на мои губы перед тем, как увернуться.

Поэтому я раскинула руки, уставилась на клочок синего неба над головой и закрутилась в безумном танце...

...Следующие несколько часов я тихо сходила с ума, не замечая ни стремительно темнеющего неба, ни перешептываний Тиль и ее подруги Сати, ни мрачных взглядов Ваги и женихов: Кром ехал совсем рядом, стремя в стремя, и я умирала от желания прикоснуться коленом к его колену.

Нет, смотреть на него я себе не позволяла: слушала рассуждения леди Этерии о куртуазной поэзии Белогорья и, кажется, даже высказывала свое мнение. Но при этом видела перед собой лицо Крома, раз за разом мысленно повторяла его слова 'мы поговорим об этом вечером...' и представляла себе этот разговор.

Хотя нет, не разговор, а взгляды. Его взгляды: самый первый, в котором должна была плескаться боль напополам с решимостью следовать своему Пути. Второй, который должен был появиться в середине разговора — с постепенно разгорающимися искорками сомнения и робкой надеждой. И, конечно же, последний — полный чистой, незамутненной радости, нежной любви и безумного желания.

Последний волновал сильнее всего. И одновременно пугал до дрожи в коленях: стоило представить себе таинственный полумрак комнаты на постоялом дворе, ослепительно-белые простыни и Крома, лежащего рядом, как я напрочь переставала соображать! В прямом смысле этого слова: у меня пересыхало во рту, екало сердце, а в животе появлялось ощущение, будто в нем натягивается безумно тугая струна!

Тут я останавливалась и пыталась вернуться к самому началу разговора. Чтобы не представлять того, что может случиться дальше. Тогда, когда он смирится с неизбежным и примет мое Слово...

...Начавшийся дождик добавил моему сумасшествию еще немного остроты — я начала представлять, как Кром стягивает с меня липнущее к телу мокрое белье, как ненароком прикасается пальцами к моей коже, а потом безумно долго слизывает огромные прозрачные капли с моей обнаженной груди.

Картинка из двенадцатой главы ''Тайн дворцовых альковов' возникала перед моим внутренним взором, как живая. Только не сбоку, как в свитке, а со стороны моего лица: я — в нежно-розовой нижней рубашке, разорванной до живота — лежала на горе разноцветных подушек, почти касаясь груди кусочком тающего льда. Кром, в полурасстегнутом камзоле с белоснежным воротником и обшлагами рукавов — клонился к моему соску, на котором ослепительно блестела восхитительно красивая капля.

Когда там, в картинке, он, наконец, касался ее кончиком языка, у меня темнело в глазах и начинала кружиться голова. Поэтому я откидывала на плечи капюшон, вглядывалась в клочья серых облаков, почти касающихся вершин деревьев, и молилась всем Богам сразу, чтобы дороги развезло и мы застряли на постоялом дворе хотя бы на десятину...

...Увы, Богам оказалось не до меня — минут за десять до того, как мы добрались до покосившегося столба, с которого скалился выбеленный временем медвежий череп, дождик практически перестал, а на небе появились ярко-синие просветы.

Поняв, что десятины в постели с Кромом, скорее всего, не будет, я угрюмо вздохнула и поймала на себе встревоженный взгляд Этерии Кейвази.

Я непонимающе нахмурилась и направила кобылку поближе к ней:

— Мэй, что произошло в лесу? Ты сама не своя....

— Вроде, ничего...

— А если подумать?

— Я поняла смысл одного из самых странных изречений Игенора Мудрого... — неожиданно для себя ляпнула я. — 'Жить надо так быстро, как будто живешь последний час. И так медленно, как будто впереди — Вечность...'

Баронесса сглотнула, покосилась на Крома, потом посмотрела на меня расширенными от ужаса глазами и почти неслышно спросила:

— А как же долг перед короной и родом?

...По лестнице я поднималась, как на эшафот — медленно-медленно, ничего не видя перед собой и, кажется, даже не думая. Хотя нет, думая — в голове билось одно-единственное слово: 'Должна... Должна... Должна...' И все глубже вбивало меня в омут отчаяния.

Скрип двери, шлепок переметных сумок, хлопок закрывающихся ставней, топот ног водоносов — каждый звук, доносящийся до меня, я не слышала, а ощущала. Кожей. С большой задержкой. И словно через толстенную подушку.

Прикосновения — тоже: то, что Кром поставил меня на ноги и помогает раздеться, я почувствовала только тогда, когда осталась в одном белье.

Потом поняла, что он делает, вздрогнула, позволила ему стянуть с меня нижнюю рубашку, на негнущихся ногах подошла к бочке с водой, представила, как он положит голову на ее край и уставится мне в глаза и... заревела.

Купание было забыто в то же мгновение — Меченый подхватил меня на руки, в два прыжка донес до кровати, завернул в одеяло, посадил к себе на колени и нежно прижал к груди. Потом закрыл глаза, осторожно провел ладонью по моим волосам, прикоснулся пальцем к кончику носа, дотронулся до губ и улыбнулся:

— Ты красивая... Очень-очень... Слышишь?

Я слышала, но говорить не могла.

— Мне безумно нравится твоя улыбка, Половинка... Нет, не Половинка, а Огонек! Маленький, но теплый и яркий-яркий...

Я уткнулась носом в его мокрый нагрудник и заплакала еще горше — он чувствовал то же, что и я, а я...

— Когда ты улыбаешься, мне становится теплее...

Меня заколотило.

— ...а когда ты плачешь, я замерзаю. И снова превращаюсь в того самого Бездушного, который когда-то вошел в захаб вашего родового замка...

'Родового?' — мысленно переспросила я и застонала.

— ...в холодного, равнодушного и почти мертвого..._

— Ты не холодный, не равнодушный и не мертвый!!! — всхлипнула я.

— Это потому, что ты меня отогрела! А если будешь плакать, я умру. И на этот раз — окончательно...

'Умрет. А я — вместе с ним...' — обреченно подумала я и криво усмехнулась: — 'Тогда все закончится. И для него, и для меня...'

— Эй, Огонек, ты, кажется, собиралась со мной о чем-то говорить...

Я заглянула в его глаза и поняла, что еще мгновение — и я не смогу сказать ему то, что собиралась!

Зажмурилась, нащупала рукой бедро и изо всех сил впилась в него ногтями.

Больно не было. Совсем — так, где-то на краю сознания что-то кольнуло.

— Огонек, мне не нравится твой взгляд... — испуганно выдохнул Кром. — Ты меня пугаешь!!!

'Я должна... Я должна! Я — должна!!!' — мысленно заорала я и представила себе голос отца:

...— Корона, род, ты. И никак иначе...

— Папа, а как же Слово?

— Прежде, чем что-то обещать — думай...

— А... честь?

— Честь — превыше всего...

Слезы высохли сами собой:

— Положи меня на постель, пожалуйста...

Положил. Осторожно, как белогорскую вазу. И нехотя убрал руки.

Я выпростала руку из-под одеяла, убрала с лица мокрые волосы и вздохнула:

— На мне — долг. Перед тобой, короной и родом. Я разделю твою жизнь, как только ты скажешь. Но до этого сделаю все, чтобы оставить наследника...

Глава 11. Кром Меченый.

Девятый день второй десятины первого травника.

...Назвать деревней пяток ветхих домишек и пару разваливающихся сараев, испуганно жмущихся к придорожному трактиру, у меня бы не повернулся язык. Выселком , усадьбой, даже хутором — да, но никак не деревней. А Мэй назвала, не задумываясь. Вернее, попросила представить, что это — деревня.

Женихи попытались — Медвежья Лапа нахмурил брови и кивнул, Сокол — подергал себя за ус, а Ночная Тишь почесал затылок и улыбнулся.

— А теперь скажите мне, какие налоги и почему вы бы с нее брали...

Итлар из рода Максудов ошалело посмотрел на покосившийся плетень придорожного трактира, а потом перевел взгляд на мою гард'эйт:

— Налоги? Мы?

Мэй бесстрастно пожала плечами:

— Лен д'Атерн — это не только замок, но и четыре с лишним десятка деревень, а так же пашни, луга, озера, реки и дороги. Я хочу быть уверена, что мужчина, который претендует на мое Слово, не только храбрый воин, но и бережливый хозяин...

Унгар и Итлар пошли пятнами, а Медвежья Лапа — потянулся к рукояти Волчьего Клинка и зарычал:

— Мы — воины, а не женщины!

— Барон — это не воин, а вождь! И в его руке не только меч, но и судьбы сотен, а то и тысяч людей...

— Для того чтобы взимать налоги, нужны мытари... — покосившись на старшего брата, буркнул Ночная Тишь.

— И управляющий... — поддержал его Сокол.

— Мытари налоги собирают, а не назначают. Поэтому они и не несут никакой ответственности... — усмехнулась леди Этерия. — А управляющий без присмотра — вор...

Хейсары переглянулись и одновременно пожали плечами:

— Мы будем его проверять...

— Как? — удивилась баронесса. — Смотреть в записи, грозно хмуриться и тискать рукояти своих наш'ги?

— Налоги можно повышать... — хохотнул Полуночник. — А еще ходить в набеги...

— Если я буду требовать у тебя больше, чем у тебя есть, ты вцепишься мне в глотку... — фыркнула леди Этерия. — Что касается набегов — да, можно. Но тогда ты уподобишься ребенку, не сумевшему перерубить черенок лопаты отцовским мечом и поэтому бросившемуся искать алебарду...

Даратар вспыхнул, привстал на стременах и наткнулся на угрожающий взгляд Ваги. Сделал вид, что вглядывается в даль, потом сел и полез в переметные сумки. А вот Ночная Тишь повел себя по-другому — задумчиво почесал затылок и тряхнул головой:

— Ты мудра, о э'но'ситэ! И я, Унгар из рода Аттарк, даю тебе слово, что научусь всему, что ты считаешь нужным...

Я вцепился в луку седла и изо всех сил сжал зубы, чтобы не застонать — по губам Мэй скользнула удовлетворенная улыбка!

— Я тебя услышала... А теперь — следующий вопрос: чем выгоднее всего торговать с моими соседями...

...С каждым новым вопросом я проникался к Мэй все большим уважением — девочка, еще два дня назад казавшаяся мне совершенно не приспособленной к взрослой жизни, четко знала, что должен уметь ее будущий муж. А еще обладала воистину железной волей: за какие-то двое суток она не только выжала из своих женихов все, что они знают, но и сумела их убедить в том, что все эти умения им жизненно необходимы. Всех до единого. Включая уже отвергнутого ею Даратара.

Новый образ 'ори'дарр'иары' вызывал уважение даже у Ваги — к вечеру побратим короля начал поглядывать на нее с нескрываемым интересом, а когда мы добрались до очередного постоялого двора, подозвал к себе младшего брата и минут двадцать вправлял ему мозги.

А вот мне становилось все горше и горше — вдумываясь в ее вопросы, я все четче понимал, что Мэй готова отдать свое Слово ЛЮБОМУ. Лишь бы он был в состоянии стать достойным главой рода. И, конечно же, отцом ее ребенка...

'Мы говорили о двух годах счастливой жизни...' — угрюмо подумал я, спешившись перед 'Оленьим Рогом' и вглядевшись в бесстрастное лицо Мэй. — 'Счастливой, а не несчастной!'

Потом вспомнил, что из всех ее вопросов смог мысленно ответить только на два, и криво усмехнулся — я был простолюдином! Ограниченным, не знающим и не умеющим ничего из того, что требовалось белому! А еще — Бездушным. Слугой Двуликого, почти прошедшим свой Путь.

Значит, думать мне надо было только о последнем Шаге. И о Темном Посмертии...

Мысль была здравой, поэтому, проводив свою гард'эйт до выделенной нам комнаты, я плотно прикрыл дверь и вполголоса поинтересовался:

— Может, тебе действительно стоит ночевать с Тиль?

Мэй замерла и медленно повернулась ко мне:

— Нет...

Спокойный голос, пустой, холодный взгляд, бледное лицо без тени эмоций — в этот момент Мэй показалась мне ожившим куском льда. Или мертвецом, научившимся говорить.

Я склонил голову и, пряча взгляд, пробормотал:

— Как прикажете...

Услышала. Поняла, что я намерено обратился к ней на 'вы'. Но ничего не сказала — повернулась ко мне спиной, неторопливо сняла с плеч плащ и кинула его на лавку. Потом села на кровать, самостоятельно разулась, легла на спину и закрыла глаза:

— Ужинать не буду...

— Но вы не едите уже два дня! — напомнил я.

— Не хочу... Уговаривать бесполезно...

Я скрипнул зубами, выглянул в коридор, нашел взглядом Сокола, почему-то оказавшегося не у противоположной стены, а рядом с соседней дверью, и угрюмо пробормотал:

— Ее милость ужинать не будет...

Хейсар отреагировал на это сообщение так же, как я — нахмурился, набрал в грудь воздуха и попытался объяснить мне, что кушать — надо!

Я развел руками, мотнул головой в сторону нашей комнаты и, сгорбив плечи, закрыл дверь. А минут через пять — открыл. И сделал шаг в сторону, впуская мрачную, как грозовая туча, Этерию Кейвази.

— Мэй, нам надо поговорить...

— Завтра... — не открывая глаз, буркнула Мэйнария.

— А почему не сегодня?

— Ваше время — день...

— Прости, не поняла?

Мэй едва заметно пожала плечами:

— Ваше — это твое и моих женихов...

— Все равно не поняла!

— Замуж — выйду. Ребенка — рожу. В общем, можешь не волноваться!

Леди Этерия вспыхнула, как дрова, политые маслом:

— Я поехала с тобой не для того, чтобы следить!!!

— Мне все равно. В любом случае, в твоем распоряжении только день. А ночь я оставила для себя...

Баронесса Кейвази побледнела, дернула себя за локон, перевитый белой лентой, и... согласилась:

— Что ж, ты в своем праве. Но есть все равно надо! Хочешь, я прикажу, чтобы ужин принесли прямо сюда?

— Единственное, чего я хочу — это тишины...

...Тиль, явившуюся минут через десять после ухода леди Этерии, не пустили даже на порог — услышав ее голос, Мэй мотнула головой, и я, поняв, что расплетать косы она не собирается, изъявил ее волю прямо через дверь.

Хейсарка фыркнула и ушла. Пробормотав что-то про 'свободу воли' и 'незабываемый аромат лошадиного пота'.

Моя гард'эйт втянула носом воздух и ненадолго оттаяла:

— Кром, мне надо выкупаться...

Я кивнул, потом сообразил, что она меня не видит, и подошел к двери.

— Сам — не ходи... — глухо буркнула она. — Пошли какого-нибудь слугу... Или Итлара...

Послал. Потом сдвинул к стене стол, лавку, вытащил из переметной сумки ночную рубашку и полотенце, аккуратно положил их на столешницу и поинтересовался:

— Можно, пока ты будешь мыться, я постою в коридоре?

Мэй закусила губу, и я увидел, как по ее подбородку покатилась капелька крови!

Шагнул к ней и чуть не оглох от рева, раздавшегося из-за входной двери:

— Бочка-а-а для-а-а амавений! Вна-а-асить?!

Остановился. Открыл дверь. Дождался, пока водонос втащит в комнату бочку. Кинул ему копье и остался на месте, сообразив, что Мэй требуется не сочувствие, а поддержка.

Так, в общем-то, и оказалось — к моменту, когда бочка оказалась полна, баронесса д'Атерн справилась со своей слабостью, спокойно встала с ложа и взглядом попросила меня отвернуться.

Я повиновался. И стоял лицом к стене, пока не услышал плеск воды и тихую просьбу:

— Сядь рядом...

Повернулся. Глядя себе под ноги, дошел до бочки, сел к ней спиной и вздрогнул, услышав тихий шепот:

— Прости меня, пожалуйста...

Зажмурился. Заставил себя кивнуть. А через Вечность добавил:

— Я тебя ни в чем не виню...

Она промолчала. А через мгновение равнодушно поинтересовалась:

— Ты не поможешь мне помыть волосы?

...Легли порознь: она — на кровати, я — на лавке, приставленной к двери. И уставились в потолок. О чем думала она, я не знаю. Но исходящую от нее боль я чувствовал чуть ли не сильнее, чем свою.

Пока из таверны доносился гомон подвыпивших постояльцев, время еще как-то двигалось. А когда угомонились даже повара, оно окончательно остановилось. И я начал сходить с ума.

Сначала обострился слух — я начал слышать не только дыхание Мэй и шелест простыней и одеяла в те редкие моменты, когда она шевелилась, но и стук ее сердца. Через какое-то время появились запахи — аромат мыльного корня, чистых волос и кожи. Причем так остро, как будто я лежал рядом с ней. А следом за запахами — образы: волосы, разметавшиеся по подушке, бледное заплаканное личико, темное пятнышко на прокушенной губе, вздрагивающий подбородок, тоненькая шейка и руки, безвольно лежащие поверх одеяла.

Я слышал, чувствовал, видел ее. И совершенно точно знал, что она точно так же слышит, чувствует и видит меня.

Сколько времени мы провели, утопая друг у друга в душе — я не знаю. Зато помню, что боль, став совершенно невыносимой, сменилась отчаянием. Отчаяние, постепенно достигнув какого-то предела — мрачной решимостью. А решимость... решимость ударила в сердце вспышкой боли.

Самой настоящей, заставляющей неметь левую руку и отдающейся в мизинец.

Я сжал зубы и остался лежать. А Мэй встала.

Встала, постояла и пошла ко мне. Обуреваемая чем-то непонятным.

Когда я приподнялся на локте и посмотрел на нее — не помню. Помню только ее взгляд, отблески мерной свечи на заплаканных щеках и улыбку.

Не добрую, не нежную, не злую — сумасшедшую!

И рождающийся в моей душе страх...

...Когда она склонилась надо мной и потянулась к моим волосам, я зажмурился, затаил дыхание и на миг вывалился из реальности. Поэтому, услышав шелест стали, не сразу понял, что это — мой собственный кинжал, который я положил в изголовье вместо отданного Латирдану посоха.

А когда понял, то рванулся к Мэй. Изо всех сил. И вцепился в ее запястье за мгновение до того, как она ударила себя под левую грудь...

— Вот и все... — выпустив из пальцев клинок, устало выдохнула она. — Ты меня спас. Значит, сделал последний Шаг и должен уйти...

— Что?

— Я уйду с тобой...

Глава 12. Бельвард из Увераша.

Первый день третьей десятины первого травника.

...Глава ирригардского братства Пепла усиленно строил из себя короля — восседал на кресле, явно скопированном с малого трона Латирданов, демонстративно поглаживал рукоять короны и смотрел не на Бельварда, а сквозь него. Увы, ни все вышеперечисленное, ни одежда, явно сшитая на заказ у лучших портных Аверона, ни дорогие перстни, унизывающие пальцы, не давали самого главного — врожденной уверенности в себе: Сулхар по прозвищу Белый держал голову, как черный, спину — как черный и даже кивал, как черный.

Хотя нет, не кивал — таращился в противоположную стену и шевелил губами. Так, словно говорил сам с собой.

Минуту. Две. Пять. Десять. Потом начал кусать ус, не замечая, что в глазах Бельварда разгораются икорки гнева.

Минут через пятнадцать смотреть на бесстрастное лицо Серого порядком надоело, и юноша, сжав кулаки, повторил свое предложение:

— Мне нужны две твои лучшие пятерки. Если они сделают дело, ты получишь две сотни золотых...

Сулхар постучал пальцами по крестовине меча и, наконец, изволил посмотреть на гостя:

— Братство не связывается с хейсарами. И с Бездушными — тоже...

— Боитесь? — презрительно усмехнулся юноша.

Серый равнодушно пожал плечами:

— Золото нужно живым. А вы предлагаете нам не только дело, но и месть шаргайльцев с Посмертным Проклятием Бездушного...

— Хейсаров — восемь, Бездушный — один! — возмутился Бельвард. — А две пятерки, которые мне нужны — это целый десяток! Если твои люди не промахнутся, то мстить и проклинать будет некому!

Глава братства Пепла криво усмехнулся:

— А если промахнутся?

Юноша невольно дотронулся до повязки, прикрывающей пустую глазницу, поймал насмешливый взгляд собеседника и разозлился:

— Я, кажется, просил лучших!

— Хорошая пятерка приносит Братству пару сотен золотых. Каждый год. Лучшая — вдвое больше. Ну, и ради чего мне ими рисковать?

Бельвард раздул ноздри, сжал зубы и... ухмыльнулся:

— Хорошо, давай по-другому: ты выделяешь мне столько людей, сколько считаешь нужным. Я плачу пять десятков желтков сейчас, двести пятьдесят — после дела и забываю обо всем, что видел...

Белый проследил за взглядом, направленным на его корону, и нехорошо прищурился:

— Я — ветер в ночи: сегодня — есть, а завтра — нет. Вы — мясо , у которого есть имя, дом и близкие. Разницу чувствуете?

— Ты мне угрожаешь? — взбеленился Бельвард, потянулся к рукояти кинжала и сделал вид, что собирался почесать живот: телохранители главы ирригардского братства Пепла среагировали на его движение уж слишком быстро!

Серый его жеста 'не заметил':

— Нет. Я отвечаю на предложение с намеком...

Юноша сжал зубы, развернулся на месте, шагнул к двери и услышал тихий смешок:

— Не торопитесь уходить — вы меня не дослушали...

...Первая пятерка Серых догнала Бельварда перед самыми Южными воротами. И, подав условный знак, унеслась вперед. Вторая пристроилась к нему сразу после того, как он въехал в лес, а третья и четвертая объявились после заката, как раз перед тем, как Бельвард и его 'свита' добрались до дорожки, ведущей к постоялому двору 'Волчье Логово'.

Как и обещал Сулхар, последние восседали на неплохих тирренских скакунах и щеголяли в одежде родовых цветов баронов Гетри .

Один из них — сухой и на редкость жилистый парень лиственей эдак двадцати, восседавший на коне с грацией степняка, мигом спешился, вытащил из переметных сумок пару увесистых свертков и с улыбкой предложил Бельварду прогуляться 'до ветру'.

Процесс переодевания занял от силы минут пять. А вот работа с лицом — больше часа. Впрочем, дождавшись ее завершения и заглянув в подставленное зеркальце, Бельвард с большим трудом удержался от вскрика — лицо человека, отражающегося в зеркальце, было настолько сильно изуродовано ударом медвежьей лапы, что вызывало безотчетный ужас!

— Аднаглазый, Двуликий меня забери! — ухмыльнулся Серый. — Как есть, Аднаглазый!

— Угу... — поддакнул ему кто-то еще. — Па-ахож...

...Бельвард засомневался. А зря — рассмотрев лицо нового постояльца, хозяин постоялого двора расплылся в ослепительной улыбке и поклонился чуть ли не до земли:

— Смирения, ваша милость! Искренне рад видеть вас снова!

Отвечать на вопросы человека, общавшегося с настоящим д'Гетри было глупо, поэтому юноша ткнул пальцем в замотанное шарфом горло и прохрипел что-то невразумительное.

— Простыли? У-у-у... — расстроился толстячок, потом подпрыгнул на месте, вгляделся в полумрак зала и заорал: — Браня! Согрей вина его милости! Живо!!!

Браня, разбитная девица лиственей пятнадцати от роду, собиравшая с одного из столов грязную посуду, нехотя повернулась к дверям, уставилась на Бельварда и вдруг расплылась в счастливой улыбке:

— Ваш-мл-сть, вы? Ой, шо ж я, дурища, стою-то? Ща, уже бегу!!!

Тарелки, заваленные куриными костями, полетели обратно на стол, вслед за ними на него же шлепнулась тряпка — и девка, радостно подпрыгивая, унеслась куда-то в темноту.

— Носит... На шее... — усмехнулся хозяин 'Логова'. — А надысь одному любопытному нос кувшином сломала...

— Что носит-то? — прохрипел юноша.

— Как 'что'? — удивился толстячок. — Колечко, которое вы ей в прошлый раз подарили...

— А почему на шее?

— Дык большое ж...

— А-а-а...

— Ваша милость, вам эта-а-а, говорить-то не стоит... — подал голос один из Серых.

Бельвард 'расстроенно' вздохнул и вопросительно посмотрел на хозяина — мол, куда идти?

...Любимая комната Одноглазого была очень даже ничего: кроме широченной кровати, застеленной белоснежным бельем, в ней оказалось два стола — прикроватный и обычный, аж четыре стула, три сундука для вещей, стойка под оружие и шкаф для одежды. На полу лежала медвежья шкура, окна прятались за занавесками, а три из четырех масляных светильников стояли на красивых металлических подставках.

Пахло тоже здорово — ягодами, травами и свежестью.

Остановившись на пороге, Бельвард удивленно поскреб подбородок — постоялый двор, расположенный в такой глухомани, как графство Ирригард, должен был выглядеть иначе!

Хозяин 'Логова' истолковал его удивление по-другому — виновато опустил взгляд и тяжело вздохнул:

— Сломали ваш кувшин, ваша милость! Его светлость граф Арман со спутницей. Я ездил в город, искал такой же, но не нашел...

— Жаль... — прохрипел юноша, скинул с плеч плащ и, вспомнив о Слизне, неопределенно покрутил рукой.

— Уже готовится, ваша милость! Все, как вы любите! — затараторил хозяин 'Логова'. — Как будет готово — принесу... Э-э-э, принесет... Браня...

...Рыбу Бельвард не любил. Вернее, любил, но терпеть не мог выковыривать из нее кости. Поэтому, увидев перед собой блюдо с красноперками , чуть было не забыл, что он изображает барона д'Гетри.

Сдержал недовольный рык, нехотя отрезал небольшой кусочек, отправил его в рот и удивленно изогнул бровь — в рыбке не было ни одной косточки! Вообще!!!

— М-м-м... — промычал он и улыбнулся стоящей напротив девчушке. Искренне и от души: ужин был великолепен. А та, которая его принесла — была юна, свежа и хороша. Хотя нет, не хороша, а красива. И пусть бедра у нее были чуть шире, чем хотелось бы, а ноги — чуть короче, чем у той же Ульяры, зато грудь была в полтора раза больше, а волосы — намного длиннее и роскошнее.

Поймав его взгляд, девушка засияла и зачем-то перевесила рушник с руки на плечо:

— Вкусно?

— Угу...

— Я помню, что и как вы любите...

Юноша на мгновение прикрыл глаза — мол, спасибо — и, запоздало сообразив, что Браня выделила слова 'что и как' совсем не зря, забыл про еду: девушка, кокетливо улыбаясь, полезла в вырез за копьем и 'ненароком' распустила узелок шнуровки.

Складочка, показавшаяся в вырезе, выглядела так аппетитно, что у Бельварда перехватило дух.

— Вы, эта-а-а, кушайте, ваш-мл-сть... — удовлетворенно сверкнув глазами, хихикнула девица. — И вина горячего выпейте... А я... я никуда не убегу...

Кивнул, не отрывая взгляда от выреза. Отправил в рот еще кусочек рыбы. Запил неплохим белогорским и рванул ворот камзола — Браня, дразняще облизнув губы, распустила шнуровку еще на ладонь и якобы случайно сдвинула вырез в сторону, на мгновение показав ему светло-розовый сосок. Потом тряхнула волосами, танцующим шагом обошла стол, ласково провела рукой по его руке и прижалась к плечу:

— Я соскучилась...

— Угу... — выдохнул он. — Я — тоже...

Девушка хихикнула, коснулась пальчиками его затылка, обожгла шею поцелуем, нежно прикоснулась к щеке и... удивленно поинтересовалась: — Ой, а в чем это вы, ваша милость?

Бельвард непонимающе нахмурился, развернулся к ней лицом, увидел пальцы, перемазанные краской, взгляд, в котором протаивает понимание, и понял, что шрамы, над которыми столько трудился Штырь, приказали долго жить. А вместе с ними — и договор с Сулхаром Белым!

'Что, девок не видел, дурень?' — мысленно взвыл он, в отчаянии сжал кулаки и... вдруг понял, что еще не все потеряно.

Вскочил, левой рукой зажал Бране рот, правой — выхватил кинжал, уткнул ей в горло и прошипел:

— Шуметь не надо... Поняла?

Девушка торопливо затрясла головой.

— Сейчас ты откроешь ротик и позволишь мне вставить в него кляп. Потом я свяжу тебе руки и положу на кровать. Если ты будешь вести себя хорошо, то останешься живой и здоровой. Все поняла?

Браня кивнула, зажмурилась и сглотнула.

— Значит, договорились...

...Убедившись в том, что узлы затянуты так, как надо, Бельвард повернул Браню спиной к кровати, легонечко толкнул, потом метнулся к двери, выглянул в коридор и, наткнувшись взглядом на встревоженное лицо Штыря, криво усмехнулся:

— Мы — заняты. И будем заняты до рассвета...

Серый глумливо ухмыльнулся, потом уставился на его лицо и помрачнел:

— А шрам-то смазался, ваша милость!

— Знаю... Поправишь... Утром...

— Она — ВИДЕЛА!!!

— Мы уедем вместе с ней...

— А что скажет ее хозяин?

— Хм... А ты с ним пообщайся... Скажи, что я приехал, чтобы ее забрать. Что мы с ней поговорили, и она согласилась переселиться в мой замок... — юноша сорвал с пояса кошель, высыпал на ладонь десятка полтора желтков и протянул их Серому: — А это — ему. На новую служанку...

Штырь алчно оскалился:

— Не многовато за девку-то?

— Разберись сам. Останется лишнее — возьмешь себе...

— Ха!!!

— Только учти — если мой уговор с Сулхаром сорвется из-за твоей жадности, то вина за это ляжет на тебя...

Серый посерьезнел, убрал монеты за пазуху и кивнул:

— Сделаю, как надо-ть...

— Я тебя услышал...

...Закрыв за собой дверь и задвинув засов, Бельвард облегченно выдохнул, повернулся к кровати и закусил губу — Браня лежала по-другому: ближе к краю, не на боку, а на спине и явно прятала взгляд!

Мазнув взглядом по торчащему сквозь шнуровку соску, юноша метнулся к окну, проверил запоры и криво усмехнулся — нижний был открыт. А верхний — нет!

— Шустрая... — усмехнулся он. — Даже очень! А ведь мы, вроде бы, договаривались... Ну, и как мне теперь тебя наказать?

Девушка зажмурилась и замотала головой.

— Что, никак?

Кивнула.

Бельвард подошел к кровати, сел на краешек и прикоснулся к аппетитному холмику груди:

— Совсем-совсем никак?

Девушка побледнела и кивнула еще раз.

Юноша облизнул враз пересохшие губы и прилег. Рядом. Так, чтобы чувствовать бедром ее бедро:

— То есть, мне что, всю ночь просто спать?

Она задрожала и пожала плечами.

— Не смогу... — хрипло выдохнул он: — Ты же только что сама дала мне понять, что если я засну — ты убежишь. А это в мои планы не входит. Опять же, уснуть рядом с такой красивой девушкой, как ты, сможет только младенец. Или немощный старик...

Браня открыла глаза, гневно уставилась на Бельварда и демонстративно сжала колени.

Он ухмыльнулся, вытащил из ножен кинжал и положил его на ее правую грудь. Потом выждал несколько мгновений, пропустил пальцы сквозь шнуровку и сжал ладонью левую:

— Выбор понятен?

Девушка тихонечко застонала.

Потом ее колени дрогнули и раздвинулись...

Глава 13. Баронесса Мэйнария д'Атерн.

Третий день третьей десятины первого травника.

...— Пя-а-ать десятков и три со-о-охи... Сы-ы-ы каждой — по ды-ыва ка-а-апья и семь ме-е-едяшек... Па-а-алучаецца... па-а-алучаецца... — Ночная Тишь закатил глаза, потер переносицу и тяжело вздохнул: — Получается о-о-очень много...

— 'О-о-очень много' — это сколько? — ехидно поддел его старший брат.

— Сейчас посчитаю... — Унгар затер ладонью свои же собственные записи, вытащил из сапога деревянное 'перо' и решительно начертил на земле две вертикальные полоски: — Это — копья с одной сохи...

...Как обычно, он торопился. Поэтому вместо пятидесяти трех пар начертил сорок девять — что для него было довольно хорошо. И принялся считать.

Высунутый кончик языка, прикосновения к переносице и пылкие взгляды в мою сторону помогали как-то не очень, поэтому результат у него получился умопомрачительный — девяносто одна монета. Дальше — хуже: вместо пятидесяти трех рядов по семь черточек он нарисовал сорок четыре по семь, четыре — по восемь и две — по шесть.

После перепроверки одна 'восьмерка' лишилась лишней черты, а 'шестерка' обрела недостающее. Что никак не сказалось на результате — после завершения расчетов толковейший из моих женихов выдал умопомрачительную сумму — один желток, тридцать семь копий и восемь медяшек !

— Ты только что выбросил в пропасть двадцать шесть серебряных и тринадцать медных монет... — буркнула я. — И это — с одного лишь посошного налога. А что будет после подсчета остальных? Пустишь лен по ветру?

Ночная Тишь вспыхнул и с вызовом посмотрел на меня:

— У меня достаточно денег, чтобы...

— ...позволять себе ошибаться? — перебил его Вага. И, виновато посмотрев на меня, затараторил: — Пойми, дурень, цифры — это тот же меч: каждая ошибка, которую ты делаешь, ранит! Причем не только тебя, но и весь твой род! А еще показывает твою слабость перед теми, кто ПОНИМАЕТ!!!

Юноша набычился:

— Я считал!

— Ты спешишь, поэтому делаешь ошибки...

— Бьешь туда, где противника нет... — хохотнул Полуночник, — ...не было и не будет!

— Зато я все-таки бью! А ты до сих пор ходишь по кругу !

Он был прав — за два дня обучения Даратар из рода Оноирэ научился писать всего четыре буквы. Те, из которых складывалось его имя. А считать не умел совсем.

— Я быстро учусь!

— Быстро? Да ты что? Может, напишешь мне слово 'Шаргайл'? Или 'Аверон'? Или Оноирэ?

Полуночник скрипнул зубами, покосился на свой 'пергамент' — участок земли, исчерканный кривыми буквами 'о', выхватил из ножен наш'ги и чиркнул себя по предплечью:

— Напишу. Завтра вечером. Слово!

'Напишет...' — угрюмо подумала я и взглядом показала Унгару на его 'расчеты'.

Почувствовав мое недовольство, Ночная Тишь мгновенно забыл и про Даратара, и про его Слово. И принялся затирать сапогом свои ошибки.

На мой взгляд — зря: проще было их внимательно пересчитать и добавить недостающее.

— Он упрямый... — остановившись рядом со мной, еле слышно выдохнул Рука Бури. — Научится...

— Упрямый... — эхом ответила я и опустила взгляд, чтобы Вага не увидел слез в моих глазах.

Не увидел. Но почувствовал: присел рядом, испытующе заглянул мне в глаза и поинтересовался, что именно мне не нравится в его младшем брате.

— Что тебе не нравится во мне, в леди Этерии или в Тиль? — вырвалось у меня.

— Нравится... Все... Но...

— Твое сердце принадлежит другой. Так?

— Да, ашиара...

'Мое — тоже...' — хотела сказать я. Но сказала совсем другое: — А у меня сердца нет...

Рука Бури покосился на брата, сосредоточенно рисующего очередные полоски и сказал:

— Он — лучший...

'А у тебя долг перед короной и родом...' — послышалось мне.

Только послышалось — при всей своей любви к брату Вага был настоящим мужчиной. И никогда бы не позволил себе сделать мне больно.

— Он будет хорошим мужем... — после небольшой паузы буркнул он. — И хорошим отцом для твоего сына...

— Я. Сделаю. Выбор. Сама...

Вага услышал. Не только сами слова, но и рвущееся из меня отчаяние. Поэтому склонил голову и исчез. А я закрыла глаза и невесть в который раз увидела перед собой отца.

Мрачного, как грозовая туча. Тискающего рукоять родового кинжала. И гневно глядящего на Волода:

— Корона, род, ты. И никак иначе...

Тогда, в глубоком детстве, мой младший брат, сообразив, что задал глупый вопрос, опустил взгляд и вжался в спинку кресла. И стал выглядеть так жалко, что я не выдержала, выскользнула из-за портьеры и бросилась на его защиту:

— Папа, а как же Слово?

Отец равнодушно пожал плечами:

— Прежде, чем что-то обещать — думай...

Он был прав, но Волод был еще совсем маленьким и не понимал. Поэтому я уперла в бока кулаки и задала вопрос, ответ на который знала и так:

— А... честь?

— Честь — превыше всего...

'Честь — превыше всего...' — горько повторила я и уставилась на синяки на своем запястье. И, ощутив стальной захват пальцев Крома, ухнула в ту самую ночь:

С тихим шелестом выскользнув из ножен, кинжал сам собой провернулся в ладони острием ко мне и рванулся к моему сердцу.

'Мамочка!!!' — успела подумать я перед тем, как он вонзился под мою левую грудь, и почувствовала, что моя рука остановилась.

'Спасибо тебе, Барс!!!' — мысленно воскликнула я, разжала пальцы и услышала свой голос:

— Вот и все. Ты меня спас. Значит, сделал последний Шаг и должен уйти...

— Что? — растерянно воскликнул Меченый, не сообразивший, что я только что сделала.

— Я уйду с тобой!!! — с улыбкой заявила я. И добавила, уже про себя: — 'Если честь — превыше всего, то теперь я имею полное право забыть и о долге перед короной, и о долге перед родом...'

— Куда?

— В храм Двуликого, за Темным Посмертием... — хихикнула я, шагнула к нему, обняла и поняла, что мне совсем не смешно — мужчина, к которому я прижималась, был моей половинкой. И прикосновение к нему заставляло меня трястись мелкой дрожью.

'Я — твоя...' — подумала я, потерлась щекой о его грудь, вдохнула его запах, пробежалась пальчиками по его окаменевшей спине, услышала, как колотится его сердце, и замурлыкала:

— Я — твоя половинка. А ты — моя... Слышишь?

Кром попытался отшатнуться, запнулся о лавку и, пытаясь удержать равновесие, был вынужден одной рукой упереться в стену, а другой обнять меня. Жар его ладони, горячей, как уголек, только что вылетевший из костра, опалил мне поясницу, в мгновение ока выжег сотрясавшую меня нервную дрожь и затуманил разум. Настолько, что я запустила руку под его рубашку и принялась ласкать его спину:

— Я — твоя, слышишь? И буду твоей до последнего вздоха...

Когда жар в пояснице куда-то пропал, я уже ничего не соображала. Поэтому подалась вперед и вжалась грудью, животом и бедрами в пышущее жаром тело своего мужчины:

— Я — твой Огонек! Я буду светить тебе все ночи напролет, начиная с этой!

— Мэй... — хрипло выдохнул Кром, ласково провел ладонью по моим волосам, шее, спине и... заскрипел зубами!

Поняв, что он вспомнил о моем решении выйти замуж и родить ребенка, я закрыла ему рот ладошкой и гордо улыбнулась:

— Слово, данное тебе, превыше любого долга! Ты прошел свой Путь, значит, я, как твоя гард'эйт, обязана следовать за тобой...

Он что-то промычал мне в ладонь. Кажется, мое имя.

Я нежно коснулась пальчиком кончика его носа:

— Вот я и последую... С превеликой радостью... Так что обними меня, пожалуйста! И поцелуй...

Желание, прозвучавшее в моем голосе, свело его с ума — он закрыл глаза, прижал меня к себе и поцеловал. В ладонь, которой я затыкала ему рот.

— В губы... — хрипло потребовала я, встала на цыпочки и зажмурилась...

Воспоминание о поцелуе были такими яркими и сильными, что я спрятала лицо в ладонях и попыталась думать о чем-нибудь другом.

Не тут-то было — перед моим внутренним взором все так же переливались радужные пятна, в животе бушевало пламя, а спина и поясница все так же ощущали жар ласкающих меня рук.

— Еще... — с трудом переведя дух, попросила я. Потом прислушалась к своим ощущениям, поняла, что одних поцелуев мне будет мало, решительно выскользнула из его объятий, сорвала с себя ночную рубашку и развела руки в стороны: — Я — твоя... Вся... Бери...

Кром упал передо мной на колени, опустил голову и глухо простонал:

— Ты меня не простишь... И я себя — тоже...

Я шагнула вперед, запустила пальцы в его волосы и прижала его голову к своему животу:

— Глупости: это — мое решение! Я тебя хочу!!! Хочу, понимаешь?! Больше всего на свете!!!

Несколько долгих-предолгих мгновений он прижимался ко мне щекой, а потом вдруг оказался на ногах. Холодный, чужой и до безумия грустный:

— Мэй, это — не Шаг...

— Что? — растерянно спросила я.

— Шаг — это Щит между Добром и Злом... — глядя в пол, выдохнул он. — Насилие — Зло, поэтому, спасая жертву от насильника, я делаю Шаг. Убийство — тоже Зло, и отводя клинок убийцы, я совершаю деяние, приближающее меня к концу Пути. А вот попытка лишить себя жизни — это не Зло, а Выбор. Того, кто поднимает на себя руку...

Перед моим внутренним взором замелькали ненавистные лица моих женихов, и он, словно почувствовав это, заключил меня в объятия:

— Моя душа, мое сердце и моя жизнь принадлежат тебе! Но мне остался еще один Шаг, который...

— Который ты постараешься сделать только через два года...

'Два года...' — потеряно подумала я, с ненавистью посмотрела на Полуночника, упорно рисующего букву 'о', и закусила губу. — 'Близость с кем-то из них... Рождение ребенка... И — Темное Посмертие, перед которым не будет ни одного дня настоящего счастья...'

Взгляд сам собой метнулся вправо — к Крому, объясняющему Этерии Кейвази какое-то хитрое движение, — и застыл:

'Ни для него, ни для меня...'

Я изо всех сил дернула себя за лахти, зашипела от боли и снова услышала голос отца:

— Корона, род, ты. И никак иначе...

Глава 14. Кром Меченый.

Третий день третьей десятины первого травника.

...Первые минут тридцать тренировка с леди Этерией казалась мне подарком Двуликого — выносливая, как скарская кобылка, и въедливая, как ворон , девушка повторяла каждое показанное ей движение по сотне раз, требовала придираться к каждой ошибке или неточности и, тем самым, отвлекала меня от мыслей о Мэй и ее будущем.

Разминка, отработка кувырков и падений — все время, пока баронесса готовилась начать изучение бросков, я, как настоящий мастер, жил ею одной. И изредка возносил благодарственную молитву Двуликому, подарившему мне такую хорошую возможность, чтобы отвлечься от горьких мыслей.

Увы, как только я счел, что баронесса усвоила требуемое, и показал ей первый захват, подарок начал превращаться в проклятие — сначала я почувствовал глухое раздражение из-за того, что до меня дотронулась не Мэй. Потом сообразил, что во время бросков леди Этерия будет прикасаться ко мне не только руками, и разозлился. Настолько, что некоторое время ломал голову, пытаясь придумать причину, которая позволит мне отказаться от данного ей Слова.

Не придумал. Поэтому проклял тот день, когда согласился взять ее в ученики, решил потерпеть и... дотерпелся — когда леди Этерия начала отрабатывать захват за ворот араллуха и потянулась к моей шее, я поймал взгляд Мэй, полный жгучей ревности и обиды.

'Я не могу отказаться ее учить!!!' — мысленно взвыл я. — 'Я дал Слово!!!'

Мэй опустила взгляд и сгорбилась. Так, как будто из ее спины вырвали позвоночник.

У меня подогнулись колени. Я сделал шаг к ней и остановился, почувствовав рывок за ворот:

— Кро-о-ом, я — тут! А ты — неизвестно где...

— Я думаю... — глухо буркнул я, потянулся, было, к шраму — почесать — получил по руке от вовремя заметившей это баронессы.

— Не трогай!!! Впереди — графство Увераш...

Кивнул. С ненавистью посмотрел на Вагу, стоящего рядом с МОЕЙ ПОЛОВИНКОЙ, и улыбнулся. Сообразив, что тренировать баронессу Кейвази можно по-разному...

...На мою просьбу помочь Рука Бури ответил согласием. Но прежде, чем подойти к нам, остро посмотрел на младшего брата, выполняющего очередное задание Мэй, и что-то негромко сказал.

Она криво усмехнулась и закусила губу.

У меня потемнело в глазах — судя по выражению ее лица, Вага только что попросил ее обратить внимание на Ночную Тишь!!!

Несколько ударов сердца я стоял столбом, пытаясь справиться с накатившим на меня бешенством. Не смог. Поэтому, когда хейсар остановился передо мной и развел руки, показывая, что готов, шагнул к нему и с мстительной радостью сомкнул пальцы на вороте его араллуха:

— Посмотрите на мою руку, леди Этерия! Со стороны кажется, что я хватаю только за ткань. Но это — не так: на самом деле мои пальцы прихватывают еще и кожу. Довольно сильно...

Сильно. Даже очень — пальцы сжались с такой силой, что Вага, как всякий хороший воин, умеющий терпеть боль, заскрипел зубами!

— Такой захват заставляет вашего противника отвлечься... — с трудом удержавшись от мстительной улыбки, сказал я. — Да, всего лишь на миг, но очень часто этого мига бывает вполне достаточно, чтобы победить...

Баронесса понимающе кивнула и потянулась к моему вороту.

Я отшатнулся:

— Покажите на нем, ваша милость: так мне будет легче исправлять ваши ошибки...

Скользнула к нему, схватила, сжала пальцы, вгляделась в бесстрастное лицо хейсара и задумчиво посмотрела на меня:

— Бросать я буду тоже его?

Я кивнул:

— Да, леди!

— Хм...

— Он — раза в полтора легче, чем я!

— Зато ты — Мастер и мой учитель!

Объяснение я уже придумал. Поэтому мотнул головой в сторону Руки Бури и усмехнулся:

— Я — в полтора раза тяжелее, чем он! — кивнул я. — Если вы будете бросать меня, то очень быстро устанете. Или, не дай Вседержитель, надорветесь. С ним вам будет проще — вы сможете сделать намного больше повторений, а, значит, освоите бросок быстрее. Кроме того, Вага — побратим вашего жениха, значит, ваша честь не пострадает...

Баронесса недовольно повела плечиком, но спорить не стала:

— Логично...

А вот Вага — попробовал:

— Это неправильно! Да, я побратим Неддара, но это не значит, что я должен прикасаться к его эйди'но'иаре !

Об обычаях хейсаров я знал немногое. Но чтобы ответить на эту фразу, моих знаний хватило за глаза:

— Слово 'должен' тут не подходит: Путь Кулака — это часть Пути Волчьего Клыка , а ты — кровь от крови Вейнарского Льва. Ты ИМЕЕШЬ ПРАВО прикасаться к его невесте как в бою, так и вне его...

— Вне боя — только для защиты... — уточнил воин.

— Кром прав, Вага... — вздохнула баронесса. — Если я буду бросать его, я надорвусь. Значит, в данном случае ты бережешь мое здоровье...

...Где-то часа через два после окончания тренировки, когда лагерь окутала ночная тьма и большая часть наших спутников, устроившихся на ложах из нарубленного лапника, уже почувствовала прикосновение Хэль , Мэй встала с седла, брошенного рядом с костром, подтянула ансы, нашла меня взглядом и кивнула в сторону леса.

Я тут же оказался на ногах, подхватил мех с водой, привычно перехватил недовольный взгляд Тиль и неторопливо зашагал к опушке. По пути показывая Мэй, ослепленной светом костра, торчащие из земли корни.

Дошел. Приподнял ветку, которая могла поцарапать ей лицо, отвел бедром вторую, растущую на уровне ее живота, шагнул в кромешную тьму и почувствовал робкое прикосновение к локтю:

— Можно, я возьму тебя за руку? А то я ничего не вижу...

— Конечно, можно... — буркнул я и изо всех сил вжал ногти в ладони, чтобы не показать ей, насколько сильно я жажду ее прикосновений.

Девушка подошла поближе, нащупала мою ладонь и... переплела свои пальцы с моими! Нежно-нежно!! Так, как будто это было не обычное прикосновение, а ласка!!!

Я тут же оглох и ослеп. И начал воспринимать мир через ее пальцы!

Мир оказался теплым и восхитительно мягким. Он чуть подрагивал от робости, покалывал кожу в такт биению моего сердца и, кажется, жаждал чего-то ослепительно-яркого и сильного!

Нет, не кажется! Жаждал — ибо легкие, едва заметные прикосновения подушечек пальцев к моей ладони просто не могли быть случайными!

Как я заставил себя сделать второй шаг — не помню. И все последующие — тоже: я ломился в лес, как лось. Не замечая веток, царапающих шею и лицо, корней, лезущих под ноги, и кустов, попадающихся на пути.

Я несся в никуда, так, как будто убегал от самого себя. От своих желаний, несбыточных надежд и от Мэй. И в то же время чувствовал, что с каждым шагом вперед приближаюсь к ней все ближе и ближе...

— Стой... — тихий шепот, ворвавшийся в мир без звуков и красок, заставил меня остановиться и прислушаться.

— Хватит... — мир дрогнул, царапнул ладонь ноготками и заставил меня развернуться. Потом обжег прикосновением вторую руку и выдохнул в лицо мое имя:

— Кро-о-ом?

Я почувствовал жар ЕЕ дыхания, представил, как шевелятся ЕЕ губы, заново ощутил подаренный мне поцелуй и сглотнул:

— Да, Мэй?

— Знаешь, я сошла с ума...

Я не понял, так как вместо того, чтобы вдумываться в смысл слов, представлял, как тянусь к ЕЕ губам своими, и как они подаются ко мне навстречу.

— Я сошла с ума! — горячечным шепотом повторила Мэй и обвила мою шею руками. — Я весь день думала о тебе... И весь день мечтала остаться с тобой наедине...

Я вытаращил глаза и несколько раз тряхнул головой: я — бредил! Слышал то, что хотел, а не то, что мне говорили:

— Прости, мне, кажется, послы-...

— Тебе не послышалось!!! — перебила меня Мэй. — Я весь день мечтала о ночи вдвоем, а когда Вага сказал, что мы будем ночевать в лесу, у меня оборвалось сердце... И в этот момент я научилась ненавидеть... Сначала его — человека, лишившего меня возможности спать с тобой на одном ложе... А потом — ее, женщину, посмевшую прикасаться к моему мужчине...

'На одном ложе?' — ошалело подумал я и тут же вспомнил скамью под спиной и темный, закопченный потолок, в который я пялился всю ночь, всхлипывания Мэй, доносившиеся из темноты, и боль в левом подреберье, не оставлявшую меня до рассвета.

— Я умирала от ревности тридцать семь раз. Столько, сколько раз она до тебя дотрагивалась... И ожила только тогда, когда ты поставил ее с Вагой и дал мне понять, что тебе не нужны ничьи прикосновения, кроме моих... Кром, я... я никому тебя не отдам!

Ее слова кружили голову, как крепкое вино. И постепенно вымывали из души остатки силы воли.

— Знаешь, я весь день ощущала вкус твоих губ. Чувствовала твой запах, жар твоего тела и нежность рук... Я мечтала сказать, что хочу еще...

— Мэй, ты сошла с ума... — почти потеряв голову от желания, выдохнул я.

— Ага... Поэтому... я... сейчас... тебя... поцелую...

...Я, кажется, умер. От ее нежности. Потом еще раз, но уже от своей. А после третьего — или десятого? — поцелуя окончательно перестал соображать: сгорал от прикосновений ее рук к шее и лицу коже, плавился от жара ее тела и таял от безумного шепота на ухо.

Сколько длилось это безумие? Вечность? Один-единственный миг? Не знаю. Знаю, что воскрес только тогда, когда почувствовал, что не чувствую жара сердца своего Огонька.

— Мэй, ты где? — открыв глаза, перепуганно спросил я. И услышал приглушенные рыдания.

Торопливо перевернулся на правый бок, я запоздало сообразил, что лежу на земле, в расшнурованном до пупа араллухе, и облегченно перевел дух, увидев в ладони от себя спину Мэй.

— Здесь... — всхлипнула она: — Плачу...

— Почему? — растерянно спросил я.

Она всхлипнула еще раз, потом, не глядя, нащупала мою руку, положила ее себе на живот и вжалась спиной в мою грудь:

— А что мне остается делать? Я хочу быть твоей! Твоей, слышишь? Десятину, день, час! Да хоть одну-единственную минуту — но твоей!!!

В этот момент ее голос дрогнул, а пальцы, ласкавшие мою руку, сжались:

— Ты только не думай, что это — похоть! Я... у меня... у меня еще никого не было!!! Вообще!!! И...

— '...и тогда Вседержитель преподносит ему Дар...' — выдохнул я ей на ушко. И, сообразив, что не вспоминал о сестре целую вечность, с трудом заставил себя договорить: — '...Истинного Суженого, человека, в чьей груди бьется половинка его сердца. Стоит Избранному заглянуть в глаза этому Дару, как он обретает новую жизнь. Жизнь, в которой одна душа на двоих...'

Почувствовав мое состояние, Мэй развернулась ко мне и мертвым голосом спросила:

— Почему ты говорил таким тоном? Ты... ты в это не веришь?

— Верю... Честное слово... — тихо сказал я. — Просто из всей Изумрудной Скрижали моя сестра больше всего любила Слово о Суженом. Повторяла его чуть ли не по десять раз на дню... А своего Дара так и не дождалась...

— Прости, я не знала... — Мэй вжалась лицом в мою грудь и расплакалась. Горько, как маленький ребенок.

Я прижал ее к себе, запустил пальцы в волосы, ласково провел ладонью по спине и, дождавшись, пока она успокоится, слегка отодвинулся и нежно поцеловал в заплаканный носик:

— Ты — чудо, Огонек! Я счастлив, что оказался у тебя на Пути...

Мэй вздрогнула, приподнялась на локте и хрипло сказала:

— Я — твоя Половинка! Я НЕ МОГУ выйти замуж за другого!!!

У меня пересохло во рту: я знал, что это не слова, а настоящие чувства, видел, что она колеблется между долгом и бесчестием, и... не понимал, что я могу сказать в ответ.

То, что я люблю ее больше жизни? Так она знала это и без моих слов. То, что я ненавижу ее долг перед короной и родом и, тем не менее, готов смириться с ее решением выйти замуж за одного из ее женихов, лишь бы дать ей возможность сохранить уважение к себе? Но эти слова подтолкнули бы ее к ним, а не ко мне. Что отдал бы обе руки за чудесное спасение любого из ее братьев? Так это стало бы пустым сотрясением воздуха!

— Я... приму любое твое решение, Огонек... — через вечность выдохнул я. — Любое... Даже если ты...

Договорить мне не дали — со стороны лагеря послышался встревоженный крик:

— Кром, с вами все в порядке?

— Скажи, что ждешь, пока я приведу себя в порядок! — потребовала Мэй. Потом села, перебросила магас через плечо и задумчиво пробормотала: — Знаешь, я, кажется, кое-что придумала. Не уверена, что тебе понравится, но лучше так, чем никак и никогда...

— Расскажешь? — сглотнув, спросил я.

— Да... Наверное... Когда решусь...

Глава 15. Негзар Мышь.

Четвертый день третьей десятины первого травника.

...Аютэ выплыла из-за сарти рода Уззар, как дес'ит долинников. И, приветливо улыбнувшись знакомой Ширвани, величаво заскользила вниз по улице. Ее спутники — пара мрачных, как ночь, лам'наш'ги и донельзя гордая оказанным доверием айти'иара с корзиной в руке устремились следом.

Высокая, стройная и ослепительно красивая, Два Изумруда стремительно шла вперед и в упор не замечала восхищенных взглядов попадающихся на пути мужчин.

'Есть я и ты...' — вспомнив так и не спетую ей Песнь, уныло подумал Негзар. — 'Остальное — тлен...'

Как и восемь лиственей назад, в тот день, когда он понял, что она никогда не станет его женой, по его спине пробежал неприятный холодок, а душу затопило отчаяние. И для того, чтобы заставить себя вернуться в нормальное расположение духа, он вгляделся в магас Аютэ, чтобы своими глазами увидеть прожитую ею жизнь.

Увидел. И заскрипел зубами: замысловатая петля, появившаяся над правым глазом сообщала всем и вся, что она замужем, зеленая лента, вплетенная в лахти — что плодовита, а три уасти , гордо ниспадающие на правое плечо — что подарила избраннику двух сыновей и дочку!

'Это должны были быть мои дети!!!' — мысленно взвыл он и зажмурился, чтобы не видеть ожерелья Благодарности на ее загорелой шее. Увы, не помогло — его внутренний взор тут же ослепила россыпь из десятков переливающихся на солнце чешуек и почти затмила своим сиянием тоненькую, почти незаметную на ее фоне тесемку со свадебным подарком Аттарка...

— Хороша... — восхищенно выдохнул стоящий рядом Юлай Подсвечник. И, наткнувшись на бешеный взгляд Негзара, примирительно выставил перед собой ладони: — Не злись, ашер, я имел в виду, что она — воистину прекрасна! И достойна быть твоей...

— Только достойна? — нехорошо прищурился Мышь.

Долинник рассмеялся:

— Никак не могу привыкнуть к тому, что мы вкладываем в одни и те же слова разный смысл! Не злись — она БУДЕТ твоей. Через десятину-полторы. Обещаю!

Негзар аж подпрыгнул:

— Едут?

— Да, вчера проехали Голон...

— Слава тебе, Бастарз!!! — вскинув глаза к небу, радостно выдохнул хейсар. Потом нашел взглядом Аютэ и понял, что видит не только петлю замужней женщины, уасти и ожерелье Благодарности, но и полные, ярко-розовые губы, рвущуюся из араллуха и маняще покачивающуюся при каждом шаге высокую грудь и обтянутые ансами стройные бедра.

'Моей! Ты будешь моей!! И совсем скоро!!!'

...Два Изумруда прошла мимо Негзара, не замедлив шаг. Так, как будто не узнала. А вот ее телохранители кривить душой не стали — правый презрительно усмехнулся и демонстративно убрал десницу за спину , а левый вытаращил глаза и 'испуганно' раззявил рот.

Мышь сжал зубы, гордо вскинул голову и развернул плечи, чтобы они увидели кожаный шнурок с когтями взятого им медведя. Но, заметив, что один из них складывает пальцы в копье , чуть не лопнул от бешенства!!

— Что-то не так? — встревоженно вглядевшись в его перекошенное лицо, поинтересовался Подсвечник.

— Все не так! Все!!! — рявкнул Мышь, рванул ворот араллуха и застыл, увидев, как на него смотрит мальчишка-Гатран , еще мгновение назад игравший в кости со своими сверстниками, а теперь заметивший отсутствие вышивки на его араллухе и пояс без меча или наш'ги...

...Презрительный взгляд сородича оказался тем самым последним ударом, который смял остатки его решимости, позволившей не только вернуться в Шаргайл, но и искать взгляда Аютэ. И вдребезги разнес сарти его духа: Негзар снова вспомнил равнодушные взгляды сородичей, скользившие по нему, как по пустому месту в тот день, когда он пытался продать плащ, чтобы купить в дорогу еды. Потом очередной раз ощутил пустоту под правой рукой и понял, что на многие перестрелы вокруг нет ни одного человека, который считает его мужчиной! Ни одного, за исключением, разве что, долинников.

Невидящим взглядом посмотрев в сторону ворот рынка, за которыми скрылась Аютэ, он опустил голову и, все ускоряя шаг, двинулся в сторону Подворья Илгизов — единственного места во всем городе, в котором его ждал стол и кров...

...На плоской крыше жалкого подобия оу'ро было пусто, поэтому Негзар позволил себе упасть на колени, уткнуться лбом в нагретые солнцем каменные плиты и застонать.

Легче не стало. Наоборот — он вдруг воочию увидел искаженное гневом лицо отца и услышал его хриплый рык:

— Как ты мог?

Мышь изо всех сил вбил кулак в камень, непонимающе уставился на сбитые костяшки и вспомнил...

...Услышав хруст веток со стороны опушки, Негзар поудобнее перехватил рогатину и принюхался.

'Он...' — оскалился лежащий в локте Аттарк. И не ошибся — через десяток ударов сердца в лесу раздался низкий и очень грозный рык.

Юноша облизнул враз пересохшие губы, наткнулся на насмешливый взгляд соперника и мотнул головой в сторону своей половины рогульки .

Аттарк недовольно поморщился: Барс выразил свою волю, значит, ему оставалось надеяться разве что на чудо.

Тем временем Хозяин Леса выбрался на поляну и с силой втянул в себя воздух. Потом мотнул лобастой головой, шевельнул маленькими круглыми ушами и оторвал от земли правую переднюю лапу.

В этом коротком движении было столько мощи, что Негзар поежился. И заворожено уставился на длинные, почти в палец длиной, когти, способные вспороть брюхо быку.

Медведь качнулся вперед и, косолапя и покачиваясь, побрел к корыту с овсом, стоящему в центре поляны.

Подошел, понюхал, попробовал на вкус, после чего лег и стал есть. С бо-о-ольшим удовольствием.

'Кровь от крови твоей, Барс!!!' — мысленно выдохнул Негзар. — 'Я принесу тебе в жертву пять... нет, восемь баранов, если ты поможешь мне взять его жизнь!!!'

Услышав его мысли, Бастарз разгневался и прикрыл лик Дейра, освещавшего поляну, крошечным, но от этого не менее темным облаком!

'Он никогда не вмешивается в Испытание Духа...' — мрачно подумал юноша, расстроенно закусил ус и посмотрел на Аттарка.

Тот улыбался! Весело и... чуть-чуть презрительно. И как бы невзначай поигрывал шнурком с тремя парами уже добытых им когтей.

'Ничего, добуду и я...' — уверенно пообещал себе юноша. — 'И не три пары, а десять! Меня назовут Броском Копья и...'

Потом вспомнил смешинки в глазах Аютэ, ее ослепительно-красивое лицо и принялся придумывать Песнь:

'Аютэ Два Изумруда из рода Ракташ! Я, Негзар по прозвищу Бросок Копья из рода Гатран, предлагаю тебе свое Слово, свое сердце и свою жизнь! Да отвернутся от меня духи предков, если моя рука...' Нет, не так: 'Аютэ Два Изумруда из рода Ракташ! Я, Негзар по прозвищу Бросок Копья из рода Гатран, — половинка, ниспосланная тебе Богами! Поэтому...'

В этот его на его предплечье сжались пальцы Аттарка:

'Ты встаешь, или нет?'

Сообразив, что он умудрился размечтаться не где-нибудь, а в семи десятках шагов от Хозяина Леса, Негзар приободрился, подкрутил ус и, не глядя на соперника, оказался на ногах.

Медведь — тоже. И недовольно рыкнул.

— Спрячь перо , быс-с-стро!!! — зашипел Аттарк. — Ну же!!!

Негзар дернулся, сообразил, что соперник прав, и оскалился:

— Знаю!!!

Тем временем медведь еще раз принюхался к политому медом овсу, набычился и зарычал. Раза в два громче, чем до этого. Так, что у Нагзара затряслись поджилки.

'Этот — не уйдет...' — понял он. И шагнул вперед...

...Хозяин Леса вел себя совсем не так, как рассказывал отец — вместо того, чтобы глядеть искоса, неуклюже отступать и делать вид, что боится охотников, он стоял рядом с корытом и ждал. Так, как будто точно знал, как и когда они нападут.

Это пугало. До дрожи в коленях. Поэтому каждый следующий шаг давался Негзару тяжелее предыдущего. И получался короче.

Когда до медведя осталось четыре десятка шагов, мир вдруг посветлел. А Аттарк, уверенно двигавшийся чуть левее Негзара, небо с выглянувшим из-за облаком Дейром, и даже непроницаемо-черная стена леса, окружавшая поляну, куда-то пропали. Оставив юношу наедине со зверем.

'Бить надо шагов с трех-четырех...' — глядя в глаза Хозяина Леса и не замечая капелек пота, текущих по лбу и спине, мысленно повторял он. — 'В грудь, под лопатку или в пах... Причем быстро и очень сильно...'

Как можно сильно ударить рогатиной, с каждым мгновением становящейся все неподъемнее и неподъемнее, он не понимал. А еще не верил, что поперечина, которая еще совсем недавно казалась ему прочнее стали, остановит бросок навстречу.

'В грудь, под лопатку или в пах... Снизу — вверх... И не забыть упереть древко в землю...'

За десяток шагов от медведя он вдруг почувствовал, что рогатина скользит! И сообразил, что его ладони — мокрые от пота...

'Не удержу!!!' — перепуганно подумал он, прошел еще немного и остановился.

Упер древко в землю, вытер об араллух левую ладонь, прислонил рогатину к себе и вытер правую...

...Нет, не вытер — попытался. Потому, что как только он оторвал пальцы от древка, медведь, казавшийся вырезанным из черного камня, молнией сорвался с места и прыгнул!

К нему, к Негзару!!!

Левая нога привычно скользнула в сторону и вперед...

Тело само собой качнулось следом...

Руки потянулись к наш'ги и... схватили воздух в тщетной попытке удержаться на ногах...

Плечо прострелило болью...

Перед глазами мелькнула падающая на землю рогатина, следом за ней — бурая тень, а через вечность уши разорвал оглушительный рев...

Потом хрустнуло, рев на мгновение оборвался и ударил по ушам с удвоенной силой!

Негзар сжался в комок, зажмурился и сообразил, что лежит! На земле!! Обхватив голову руками!!! Лежит, вместо того чтобы биться с Хозяином Леса!!!

'Я встану!!! Сейчас!!! Нет, через мгновение!!!' — мысленно воскликнул он и понял, что не встанет. Ни через мгновение, ни через два. Потому, что ползет! К лесу! Пытаясь оказаться как можно дальше от жуткого рева, хрипов и хруста рвущейся плоти!

'Я встану там... у опушки... И...'

Что будет после этого 'и', он так и не придумал, так как услышал презрительный смех Аттарка:

— Эй, Гатран, ты не туда пополз: корыто здесь, рядом со мной!!!

Воспоминания о том дне взрезали душу, как ритуальный нож увея. И вытащили из самых темных уголков памяти все то, что он когда-либо пытался забыть: презрение в глазах деда, проводившего ритуал лишения клинка, равнодушное 'у меня только два сына, о'вери ', сорвавшееся с уст матери, увидевшей его умоляющий взгляд, душераздирающий скрип закрывающейся за спиной калитки и многое, многое другое.

Когда горечь воспоминаний стала совершенно невыносимой, а Негзар почти уже решил плюнуть на договоренности с Юлаем и вернуться в Голон, из открытого люка раздался голос долинника:

— Эй, ашер, ты наверху?

— Угу... — глухо буркнул он, торопливо встал, подошел к первому попавшемуся проему между зубцами и оперся на него локтями.

Снизу раздалось приглушенное ругательство, заскрипели ступени — и через пару десятков ударов сердца в люке показалось ухмыляющееся лицо Подсвечника:

— Глянь, это они?

Его рука безумно медленно полезла за пазуху, задержалась там минуты на полторы, а потом извлекла на свет перевязь с алчигами .

Забыв про свои мысли о возвращении, Негзар сорвался с места, в два прыжка подскочил к долиннику, вырвал из перевязи попавшийся под руку клинок и с благоговением потрогал ногтем узорчатую сталь:

— Они...

— Пяти десятков хватит?

Глава 16. Кром Меченый.

Четвертый день третьей десятины первого травника.

...Сразу же за Кабаньими Выселками дорога дважды вильнула, огибая глубокие овраги, взметнулась на довольно крутой подъем, выскочила из леса и вдруг оставила нас наедине с горами.

Увидев упирающиеся в небо заснеженные вершины Белой Стены , перед которыми не было видно ни одного зеленого пятнышка, я расстроенно вздохнул: вместе с низкорослой и не особенно густой щетиной за нашими спинами осталась призрачная надежда на нападение лесовиков. А вместе с ней — избавление от перспективы уступить свою Половинку кому-то из хейсаров.

Мэй вздохнула со мной в унисон и нервно стиснула тоненькими пальчиками повод своей кобылки.

Этерия Кейвази, весь последний час пытавшаяся ее развеселить, заметила этот жест, подъехала к ней поближе и прикоснулась к ее колену:

— Хватит грустить! Посмотри, как тут красиво!

— Шаргайл... — вытянув руку куда-то в сторону Ан'гри, гордо 'объяснил' Полуночник. — Место, рождающее настоящих мужчин...

— Мужчин рождает не место, а женщины... — язвительно поддела его Тиль.

Сати отреагировала намного злее:

— Он еще совсем молод! Вот женится — узнает. Если, конечно, найдется... девушка, которая услышит его Песнь!

Будь я на месте Даратара, обиделся бы — благодаря расчетливо сделанной паузе 'девушка' прозвучало, как 'дура'. Он не стал — предпочел воспользоваться возможностью сделать комплимент Мэй:

— Шаргайл рождает настоящих мужчин. А настоящие женщины рождаются в Вейнаре!

Тиль пошла пятнами:

— Хм... Я передам твои слова азе Ните и твоим сестрам. Они оценят!

Полуночник пожал плечами:

— Конечно, оценят! Мою избранницу!! И согласятся!!!

Мэй не обратила на слово 'мою', прозвучавшее в комплименте, никакого внимания — в этот момент она невидящим взглядом смотрела перед собой и о чем-то сосредоточенно думала. А вот Медвежья Лапа — обратил. И не преминул напомнить недавнему сопернику о его поражении:

— Твою? Сладок плод, да рука неймет!

— Если бы мечты ранили ... — поддержал его Ночная Тишь и ухмыльнулся.

— Говорить — легко... — вставила свое слово Тиль. — А вот делать...

Даратар побагровел:

— Я — делаю! И всегда добиваюсь того, чего хочу!

— Угу... — кивнул Итлар. — Поэтому уже добился Райаны Капли Дождя, Сайты Травинки, Хатии Реснички...

Полуночник набычился, привстал на стременах...

— Ну да, в мечтах... — хохотнул Ночная Тишь. — А что ему еще остается делать? Мы учимся писать, а он...

— Мэйнария! Будет!! Моей!!! — напирая на каждое слово, прорычал Даратар. А потом ни с того ни с сего выхватил из ножен наш'ги, чиркнул себя по предплечью, коснулся губами надреза и вскинул руку к небу: — Кровь от крови твоей, Барс! Слово!!!

Я набрал в грудь воздуха, чтобы высказать все, что думаю о нем и его клятве, и тут же выдохнул, услышав холодный, как лед, голос баронессы д'Атерн:

— Твоей? Я тебе что, вещь? Или ты собираешься взять меня по Праву Победителя?

Хейсар слизнул кровь с верхней губы и дерзко усмехнулся:

— А если и так, то что?

Мэй потрепала гриву своей кобылки, задумчиво подергала себя за лахти, и... засияла, как солнышко:

— Кром по прозвищу Меченый! Я, баронесса Мэйнария д'Атерн, вверяю тебе сво-...

— Не ты, а я! — перебил ее Рука Бури. — Я вверяю твою честь! Только не Крому, а Унгару по прозвищу Ночная Тишь!!!

Даратар расплылся в счастливой улыбке. Унгар — тоже. А Итлар и Намор помрачнели.

Мне это не понравилось. Даже очень. Поэтому я поймал взгляд Мэй и отрицательно помотал головой: 'Не соглашайся!'

Увидев в моих глазах сомнение, она прищурилась, внимательно вгляделась в лица своих женихов и вспыхнула:

— Нет!

— Да! Я — Длань и Слово твоего опекуна, поэтому ты ОБЯЗАНА подчиняться моим решениям!

В голосе Ваги звенела сталь, его губы кривились от сдерживаемого гнева. А в глазах вместо ярости горело удовлетворение.

Мэй это тоже заметила — изумленно выгнула бровь, потом еще раз оглядела обоих 'поединщиков' и нехорошо усмехнулась:

— То, что я еду в Шаргайл, еще не означает, что я — хейсарка! Даратар меня оскорбил, и я требую его крови! Требую, а не выставляю себя призом для победителя!

Вага раздул ноздри и раздраженно склонил голову:

— Хорошо. Это будет поединок по вейнарским правилам! Унгар?

— Не Унгар, а Кром! — холодно поправила его она.

— Кром — Бездушный, почти завершивший свой Путь. Если он возьмет жизнь твоего обидчика, то сделает последний Шаг, и ты умрешь. Если погибнет он — ты, как его гард'эйт, уйдешь следом...

— Угу... — мурлыкнула Мэй.

Рука Бури поперхнулся, растерянно посмотрел на меня, увидел довольную улыбку и разозлился всерьез:

— Ашиара, я несу за тебя ответственность перед твоим опекуном, поэтому...

— Вага, это — Вейнар! — высокомерно усмехнулась баронесса Кейвази. — Согласно нашему Праву Меча , замена сильного бойца на заведомо более слабого расценивается, как...

— Хорошо! — зарычал он. — Я возьму его кровь САМ! Так тебя устроит?

— Нет... — твердо сказала Мэй.

— Да! — тоном, не терпящим возражений, произнесла леди Этерия. — Мэйнария, ты не можешь не согласиться. Просто не имеешь на это права!

Видимо, она, все-таки была права, так как сияющий взгляд моего Огонька тут же погас. А через какое-то время я услышал тихий и полный разочарования голос:

— Ладно... Вага по прозвищу Крыло Бури! Я, баронесса Мэйнария д'Атерн, вверяю тебе свою честь...

...Подготовка к поединку 'по правилам Вейнара' выглядела непривычно — пока Унгар с Итларом, вооружившись веревкой и острым колышком, чертили круг, Вага с Даратаром неторопливо разминались. В паре! Помогая друг другу не только разогреть мышцы, но и настроиться на бой!

Ни намека на ненависть, злость или недовольство — они работали так, как будто были родными братьями. Или собирались послужить друг другу зеркалом.

С одной стороны, мне это нравилось — такое поведение свидетельствовало о том, что они уверены в благородстве другого и не ждут удара исподтишка или в спину. С другой — злило: на мой взгляд, такая разминка способствовала примирению, а клятва Даратара была слишком серьезной, чтобы оставлять его в живых.

Наш'ги друг у друга проверять тоже не стали — одновременно разделись до пояса, одновременно вошли в круги одновременно уставились в небо. Потом проорали свое 'у-уэй' и плавно перетекли на шаг вперед.

Вага был чуть ниже, зато намного шире и тяжелее. На первый взгляд, последнее должно было сказаться на скорости его передвижения. Но только на первый — стоило Полуночнику пересечь воображаемую границу досягаемости Волчьих Клыков побратима короля, как на запястье его выставленной вперед руки возникли две алые полоски.

Он отпрянул. Метнулся в сторону. Попробовал заблокировать атакующий клинок своим и пропустил удар в левое бедро.

С большим трудом разорвал дистанцию, выполнил почти безупречное Падение Листа и промахнулся — Вага, почти пропустивший удар в печень, вдруг оказался справа-сбоку. И, не останавливаясь, провел великолепнейший Огненный смерч — рассек правым клинком локтевой сгиб, ребром левой стопы выбил переднюю ногу, ударил правым клинком еще раз и... остановил его у самой яремной вены!!!

'Добивай!!!' — мысленно взвыл я. — 'Ну же!!!'

Не добил — подтолкнул в спину, помогая Даратару восстановить равновесие, потом отошел на шаг и спокойно убрал оба наш'ги в ножны!!!

Плечи Мэй, стоящей передо мной, напряглись, она начала поворачиваться ко мне и... замерла: ее обидчик, только что счастливо избежавший смерти, вскинул лицо к небу, что-то рявкнул по хейсарски и перерезал себе горло! Сам!!! А через мгновение над плоскогорьем прокатился троекратный крик:

— У-уэй! У-уэй!! У-уэй!!!

...К последнему постоялому двору перед Шаргайлом — дому-крепости, построенному в стиле хейсарских сарти, подъехали в полной темноте. Пока Итлар и Ночная Тишь снимали с лошади завернутое в плащ тело Даратара, Вага разбирался с хозяином. А я стоял рядом с Мэй и пристально вглядывался в лицо Чарса Опаленного Уса — то ли троюродного, то ли четвероюродного племянника Полуночника, всю дорогу шептавшегося то с одним, то с другим товарищем хейсаров-первачей — и пытался почувствовать начало движения.

Не дождался — минут через пять, когда Рука Бури вышел во двор и сообщил, что свободных комнат предостаточно и мы вправе выбирать любую, первач смачно плюнул на землю, забросил на плечо переметные сумки Этерии Кейвази и поплелся в дом.

Я проводил его взглядом, помог Мэй спешиться и повел ее следом, стараясь находиться между ней и остальными хейсарами.

Добрался до лестницы, открыл дверь, прикинул расстояние между мной и ближайшим возможным мстителем, решил, что он достаточно далеко, чтобы о нем беспокоиться, скользнул в темноту и, заметив двигающуюся навстречу тень, закрутил ее в Зимней Вьюге.

Тень провернулась вокруг себя, прогнулась в пояснице, запрокинула голову к потолку и захрипела.

Продолжая движение, я вбил ее лицом в стену, пинками по щиколоткам заставил расставить ноги, быстренько охлопал и озадаченно хмыкнул: оружия у нее не было. Вообще. А некоторые особенности фигуры — хилые руки, складки сала везде, где только можно, и тоненькая шейка — не оставляли сомнения в том, что это — не Чарс.

В этот момент в дверь вошла Мэй и, увидев непонятные тени у стены, озадаченно остановилась. На всякий случай прихватив 'не Чарса' за кадык, я попросил баронессу подняться повыше, а потом поинтересовался у пленника, кто он такой.

— За-аур, сы-ы-ын... ха-азяина... — прохрипел он. — Ва-а-двор шел...

— Прости, обознался...

Простил. Наверное. Так как стоило мне его отпустить, радостно упал. И, не вставая — прямо на четвереньках — выполз во двор...

...Заглянув в пяток свободных комнат, я недовольно фыркнул, попытался почесать шрам, получил по рукам и оказался вдвинут в первую попавшуюся дверь:

— Мне все равно, где ночевать!

В голосе Мэй звучало довольно сильное раздражение, поэтому я сдался — молча пожал плечами и принялся оглядывать комнату, в которой оказался.

Смотреть в ней оказалось не на что: кроме коротковатой и не особенно широкой кровати, в ней был только массивный сундук для вещей и рассохшаяся от времени лавка. Впрочем, на оставшееся свободное место можно было поставить разве что крохотный столик. Или пару-тройку табуретов.

Видимо, моя Половинка пришла к такому же мнению, так как недовольно наморщила носик и вздохнула:

— Мда... Бочка для омовений сюда, пожалуй, не влезет...

Мне стало смешно — здесь, в предгорьях Шаргайльского хребта, белые появлялись нечасто. А черные тратили деньги только на еду и ночлег, разумно считая, что вымыться можно и в окрестных речушках, благо последних в предгорьях предостаточно.

— Я сказала что-то смешное? — обиженно спросила Мэй.

Я объяснил, что бочек для омовений на этом постоялом дворе нет и быть не может. И заодно показал ей место, куда, по моим предположениям, обычно ставили ведро и таз.

Она помрачнела, немного подумала, а через какое-то время решительно тряхнула волосами:

— Ну что ж, таз — значит, таз...

Решив, что эту фразу можно расценить, как просьбу, я торопливо закрыл окно и ставни, закрыл последние на запор и подошел к двери.

— Воды — побольше... — бросила в спину Мэй. — Но сначала — переметные сумки...

Я кивнул.

— И позови Тиль, пожалуйста...

...Дождавшись, когда к нашей двери подойдет сегодняшний добровольный охранник — Сокол — я быстренько нашел 'наперсницу' своей гард'эйт, отправил ее к Мэй и унесся во двор. Бегом. Так как никак не мог выбросить из головы Чарса и его друзей.

Молнией пронесся по коридору, скатился по лестнице, вылетел во двор, отловил первого попавшегося слугу, потребовал воду и таз для омовений, а через минуту уже бежал обратно, навьюченный, как заводная лошадь.

В коридоре было тихо и спокойно — Итлар, по своему обыкновению, изображал статую, из пары приоткрытых дверей доносились голоса хейсаров и, кажется, Ваги Руки Бури.

Слегка успокоившись, я вошел в нашу комнату и невольно скрипнул зубами — Мэй стояла у открытого настежь окна и смотрела в темноту!

С ужасом подумав о том, что ее силуэт, освещенный светом мерной свечи, слишком хорошая цель, я уронил сумки на пол и с грохотом закрыл за собой дверь.

— Засов не задвигай... — холодно и как-то отстраненно сказала баронесса. — Тиль ушла за расческой...

Я торопливо отодвинул сумки в сторону, шагнул вперед, чтобы, в случае, чего успеть рвануть Мэй на себя, и принялся молить Двуликого, чтобы он поторопил хейсарку.

Бог-Отступник смотрел на меня... с прищуром: услышав звук ее шагов, Мэй зябко повела плечами и, не оглядываясь, попросила пододвинуть лавку к окну!!!

Скользнул к двери. Впустил Тиль. Поставил лавку на середину комнаты — туда, где, по моему мнению, было более-менее безопасно — а через мгновение был вынужден подтащить ее туда, куда просила Мэй: видите ли, не хватало свежего воздуха!

Встал у нее за спиной. Был послан к Хэль чем-то недовольной хейсаркой. И, сообразив, что все время, необходимое для расплетания магаса, она будет стоять между мною и моей Половинкой, мысленно взвыл — у Чарса был шанс! Да еще какой!

Появление хозяйского сынка с полными ведрами настроения не добавило — увидев мое недовольное лицо, этот дурень почему-то решил, что я гневаюсь именно на него. И споткнулся!

Слава Двуликому, ведра не перевернулись, но часть расплескавшейся воды попала на переметные сумки.

Пока он извинялся, бегал за тряпками и вытирал пол, я еще как-то держался, но когда этот придурок приволок таз и поинтересовался, хватит ли нам двух неполных ведер кипятка или стоит принести еще, не сдержался — отвесил парню увесистого тумака.

Помогло. И не только мне: Заур — или как его там звали? — встав с пола, очень бодренько унесся за водой, а Тиль, до этого двигавшаяся, как сонная муха, задвигала руками вдвое быстрее...

...Когда хейсарка закончила возиться с волосами Мэйнарии, вокруг таза парило аж восемь ведер воды, а на кровати лежало три чистых рушника.

Оглядев все это 'великолепие', Тиль недовольно поджала губу и фыркнула, после чего была отправлена восвояси. Мэй, до этого момента безучастно смотревшая в окно, неторопливо встала, самолично закрыла створки и ставни, потом повернулась ко мне лицом, дождалась, пока я задвину засов, и еле слышно спросила:

— За что они нас так ненавидят?

— Кто 'они'?

— Боги! — выдохнула она, подошла ко мне и спрятала лицо у меня на груди.

— Ненавидят? — тихонько прошептал я, собрался с духом и провел ладонью по ее волосам: — Если бы не они, мы бы никогда не встретились...

Мэй подняла голову и уставилась на меня сухими, но полными боли глазами:

— То, что они с нами делают, любовью не назовешь...

Я пожал плечами, но сказать ей, что намерения Богов неисповедимы, не успел — она облизала губки и криво усмехнулась:

— Они над нами издеваются...

Я удивленно выгнул бровь.

— Подумай сам — в конце первого лиственя я истово верила во Вседержителя, а ты думал только о своем Пути. В конце второго я сходила с ума от ужаса, оказавшись в руках своего ожившего кошмара, а ты радовался благосклонности Двуликого, позволяющего тебе делать Шаги чуть ли не каждый день. К началу третьего меня чуть не сломали физически, заставив пройти по краю насилия, а тебя заставили выжечь себя до донышка...

Я вспомнил свое состояние после ранения и многократного использования Благословения Двуликого и вдумался в ее слова.

— Дальше — хуже: сначала разнесли вдребезги мое представление о вере, слугах Бездушного и справедливости и проверили на излом твою решимость пройти свой Путь. Потом заставили меня переступить через свои принципы, стеснение и правила приличия, а тебя вынудили плюнуть на свое доброе имя...

Тут я не согласился. Мысленно. Ибо тогда Боги заставили меня сделать нечто большее — отказаться от своего Пути и Темного Посмертия. Причем не один раз, а дважды. Ну, а Мэй вообще столкнули в пропасть — заставили дать Слово Снежному Барсу!

— А после суда, когда мы... — тут у нее голос дрогнул — наконец, увидели свое... пусть даже очень короткое, но будущее, они начали рвать нам души...

Вот так, выстроенные друг за другом, события последних двух месяцев выглядели совсем по-другому. И я, вдруг представив себе все, что пришлось пережить этой слабой девочке с того дня, как я вошел в захаб их родового замка, заскрипел зубами.

— Я так больше не могу... — опустив взгляд, еле слышно прошептала она. — Сегодня, поняв, что слова Даратара можно счесть оскорблением, я чуть не умерла от счастья: мне казалось, что уже ничто не сможет помешать тебе взять его жизнь и сделать последний Шаг, но мои надежды оказались тщетными...

Я мгновение прикрыл глаза, вспомнил радостную улыбку, появившуюся на ее губах после наглого заявления Полуночника, и вздохнул:

— Вага был в своем праве...

Кажется, Мэй не услышала — зябко поежившись, она вдруг вскинула на меня взгляд, в котором, как мне показалось, появилось легкое безумие, и хрипло спросила:

— Зачем им это?

— Не знаю...

Зрачки Мэй быстро-быстро забегали вправо-влево. Так, словно она искала ответ на свой вопрос то в моем правом, то в левом глазу. Потом на щеках появился лихорадочный румянец, а дыхание участилось:

— Кром, я устала. Я так больше не могу...

Я сглотнул подступивший к горлу комок, открыл рот, чтобы сказать что-нибудь успокаивающее, и ляпнул:

— Ради того, чтобы быть с тобою рядом, я готов и на большее...

Зрачки Мэй расширились, прекратили метаться и приблизились:

— Что. Ты. Сказал?

— Ради того, чтобы быть с тобой, я готов... на все...

Она вдруг отступила на шаг, тряхнула головой и спрятала лицо в водопаде волос. Потом повернулась ко мне спиной и хмыкнула:

— Вода остывает... Я, пожалуй, ополоснусь...

Глава 17. Король Неддар третий, Латирдан.

Четвертый день третьей десятины первого травника.

...Замерев на пороге опочивальни, Даран Скопец изобразил безупречный поклон, потом выпрямился и недовольно уставился на темный прямоугольник над камином:

— Ваше величество, портрет Харада первого, Хитроумного провисел на этой стене почти полторы сотни лет, поэ-...

Выслушивать его брюзжание не было ни сил, ни желания, поэтому Неддар властно приподнял длань и негромко рыкнул:

— Хватит!

Главный хранитель опочивальни поперхнулся и снова сложился в поклоне. Правда, на этот раз — без особого пиетета, умудрившись выразить в обычном, в общем-то, движении всю глубину своего недовольства поведением своего сюзерена.

Дождавшись, пока он выпрямится, Латирдан нетерпеливо постучал пальцами по подлокотнику своего кресла и вопросительно изогнул бровь:

— Ну, и где?

— Сейчас занесут, сир... — угрюмо буркнул Скопец, дважды хлопнул ладонями и сместился в сторону.

В коридоре раздался какой-то шум, а через мгновение в дверном проеме мелькнула чья-то спина.

Кабар Ястреб, выполняющий обязанности Ваги со дня отъезда последнего, мгновенно подобрался, на всякий случай перетек поближе к дверям, узнал в носильщиках своих соплеменников и слегка расслабился. А вот Неддар неожиданно для себя напрягся. Подумав, что с такой заботой о его безопасности он скоро забудет, как выглядят настоящие вейнарцы.

Впрочем, стоило воинам повесить картину на стену и потянуться к скрывающему ее покрывалу, как мысли об изменении режима охраны куда-то испарились, уступив место страху за свою эйди'но'иару:

— Уарс !!!

Оба хейсара тут же застыли. Потом повернулись к Неддару и, повинуясь его жесту, торопливо вышли в коридор.

С трудом дождавшись, пока Ястреб закроет за ними дверь, Латирдан вскочил с кресла, подошел к камину, встал на цыпочки и самолично стянул с портрета скрывавшую его ткань.

Один взгляд на подарок барона Дамира — и Неддар ошарашенно закусил ус: вместо предписываемого неписанными законами платья родовых цветов баронесса Кейвази оказалась облачена в араллух и ансы; вместо того, чтобы восседать на пуфике или в кресле, полулежала на диване; вместо того, чтобы бесстрастно смотреть вдаль, смотрела на Неддара. И улыбалась. Ласково и многообещающе. Точно так же, как и в момент их расставания.

'Я буду по тебе скучать... — вглядываясь в изгиб ее губ, явственно услышал Латирдан. — И молить Бога-Воина, чтобы он дал тебе возможность приехать в Шаргайл как можно быстрее...'

'Приеду. Как только смогу... — так же, как тогда, мысленно ответил ей он.

И поморщился, услышав недовольное сопение Скопца:

— Это... это... это...

— ЭТО! МОЯ!! НЕВЕСТА!!! — не дав ему закончить фразу, прорычал король. — Ясно?!

Хранитель опочивальни побледнел — видимо, почувствовал в голосе сюзерена сдерживаемое бешенство. И тут же затараторил:

— Да, сир! Я не хотел сказать ничего дурного! Просто традиционно на таких по-...

— Даран! Это — МОЯ опочивальня! — перебил его монарх. — И традиции в ней устанавливаю я!

— Вы не дослушали, сир! — еле слышно выдохнул Скопец. — На таких, воистину потрясающе красивых портретах должна быть соответствующая рама. Посмотрите сами: тут — полированный тирренский дуб, лишенный даже намека на резьбу. А на портрете вашего пра-пра-...

Менять раму, которой касались руки его Этерии, Неддар на собирался. Поэтому жестом заставил Дарана заткнуться:

— Нет. Оставь все как есть...

Главный хранитель опочивальни склонил голову:

— Как прикажете, сир...

— И не забудь о том, что с этой минуты в мою опочивальню имеют право входить только ты, мои телохранители и те хейсарки, имена которых я тебе называл...

...Следующие часа полтора Неддар тихо блаженствовал — сидел в любимом кресле, потягивал вино и, не отрывая взгляда от портрета, мечтал о том дне, когда въедет во двор сарти рода Аттарк и увидит свою эйди'но'иару.

Картинка встречи, встающая перед глазами, получалась живой, но какой-то незаконченной — Этерия Кейвази выходила из каш'ши то следом за Вагой, то следом за его отцом, замирала в предписанном а'даром шаге за их левым плечом. И... делала все это, не поднимая глаз!

'Она — не хейсарка. Значит, не станет прятать взгляд от своего жениха... — мысленно успокаивал себя король. Но получалось не очень — уж чего-чего, а нрав аннара рода Аттарк он изучил, как никто другой. И прекрасно знал, что в присутствии Тарваза Каменной Длани ни один, даже самый уважаемый гость, не посмеет нарушить ни одного Слова а'дара.

'Если и посмотрит, то искоса, мельком, пока никто не видит. А потом уйдет на женскую половину. Не сказав мне ни слова... — перестав тешить себя иллюзиями, мрачно подумал он. — И мне придется ждать следующего рассвета, чтобы скрестить с ней наш'ги...'

В этот момент Кабар, изображавший статую рядом с входной двери, встрепенулся и положил руку на рукоять меча.

Латирдан нахмурился, отставил в сторону кубок с белогорским и на всякий случай подтянул ноги так, чтобы при необходимости можно было вскочить, не делая ни одного лишнего движения.

Дверь еле слышно скрипнула, и в щели между портьерами показалось встревоженное лицо Арзая:

— Ашер? Графу Рендаллу стало лучше!

Неддар мигом оказался на ногах и, в последний раз посмотрев на портрет Этерии Кейвази, вылетел в коридор...

...В покоях первого министра тошнотворно пахло потом и нечистотами. Тяжелый смрад, от которого слезились глаза, не забивался ни ароматами лечебных отваров, ни запахом ароматических свеч, горящих чуть ли не в каждом канделябре и подсвечнике.

Яркий свет, заливавший опочивальню, резал глаза, поэтому первые несколько мгновений Неддар привыкал к освещению. А когда перестал щуриться и смог вглядеться в лицо графа Грасса, то невольно поежился — первый министр выглядел намного ужаснее, чем вчера: пергаментно-белая кожа лба, исчерченная глубокими морщинами, была покрыта бисеринками пота и неприятно лоснилась; лихорадочно блестящие глаза, отливающие нездоровой желтизной, ввалились еще глубже. А сухие, потрескавшиеся губы выглядели так, как будто из них выпили жизнь.

Ничуть не лучше выглядел и сидящий рядом с ложем мэтр Регмар — на его изможденном лице светились одни только глаза, а все остальное лицо казалось припорошенным дорожной пылью.

— Добрый вечер, сир... — не выпуская из рук запястья графа Рендалла, устало поприветствовал короля он. И смахнул со стоящего рядом табурета несколько чистых рушников.

Неддар подошел к кровати, сел и, стараясь, чтобы в его голосе звучало как можно меньше сочувствия, улыбнулся:

— Как вы себя чувствуете, граф?

Грасс вяло дернул головой, словно пытаясь повернуться к своему сюзерену. Но замер, не закончив поворота, и невидящим взглядом уставился в балдахин.

— Бесполезно, сир... — угрюмо пробормотал Регмар. — Душа уже ушла. Осталось только тело...

Неддар недоверчиво выгнул бровь, потом наклонился к кровати, дотронулся пальцами до яремной жилы своего первого министра и гневно рявкнул:

— Сердце бьется! Пусть не так сильно, как у меня или у тебя, но бьется! Он дышит, слышит, когда я к нему обращаюсь, шевелит рукой, значит, рано или поздно выздоровеет!

— Не выздоровеет... — лекарь сгорбил плечи и горько вздохнул: — Два удара подряд — это слишком...

— Но ему же стало лучше?!

— Ну да — он открыл глаза, попил воды и начал реагировать на звуки и яркий свет... — криво усмехнулся мэтр Регмар. — Но в таком 'улучшении' нет ничего хорошего: обычно подобная вспышка активности бывает в самом конце угасания . За несколько дней до смерти...

— Но ведь иные угасшие живут по несколько месяцев, не так ли? — глухо спросил Неддар.

Лекарь пожевал бесцветными губами, потом поднял голову и с вызовом посмотрел на короля:

— Вы действительно считаете это жизнью, сир?

Неддар посмотрел на широченную длань графа Грасса, мирно лежащую поверх одеяла, потом перевел взгляд на изрядно отощавшее предплечье и изо всех сил сжал зубы — за какую-то десятину мечевая рука графа стала похожа на руку ребенка!

'Он уходит...' — угрюмо подумал король. И вдруг вспомнил свой первый бой. Вернее, заваленное трупами Вауранское ущелье, развороченный нагрудник телохранителя, принявшего на себя удар, предназначенный Неддару, и свой рык в лицо мрачного, как грозовое небо, Ваги:

— Он уходит! Уходит из-за меня!!! Слышишь?

Вага удрученно пожал плечами и вдруг рухнул на землю, сбитый с ног подзатыльником отца:

— Радуйтесь, дурни: Бастарз принял дары Херги и даровал ему место за своим столом! Сын Тамила жил, как воин, и уходит, как воин — с мечом в руке и ощущая вкус только что одержанной победы! Ну, и что может быть достойнее, чем такая смерть?

— Жизнь, аннар! — с трудом оторвав взгляд от обескровленного лица своего телохранителя, выдохнул Латирдан.

— Жизнь? — переспросил Тарваз Каменная Длань, потом вцепился в шею Неддара твердыми, как гвоздь, пальцами и заставил его повернуть голову вправо и посмотреть на берег Нитки, куда воины стаскивали раненых:

— Посмотри на Зорхана Лысого, а потом скажи, что тебе нравится больше — смерть в бою или долгая жизнь, но слепым на один глаз и без обеих ног?

— Скажи, Регмар, ты не ошибся? Он точно угасает?

Лекарь пожал плечами и тяжело вздохнул:

— Вспышка улучшения уже почти закончилась — его светлость стал заметно более вялым и все чаще закрывает глаза. Не пройдет и получаса, как он вернется к тому же состоянию, в котором пребывал всю последнюю десятину. И, скорее всего, из него уже не выйдет...

Король закусил ус, подался вперед, сжал пальцами предплечье графа Грасса и вытаращил глаза, увидев, что губы первого министра изогнулись в насмешливой улыбке.

— Грасс?

Граф еле заметно шевельнул головой и вдруг обмяк — его лицо разгладилось, а из уголка рта потекла тоненькая струйка слюны.

Неддар закрыл глаза и мысленно застонал — прощальная улыбка Рендалла словно напоминала ему одну из любимейших фраз министра:

'В интересах королевства нужно использовать все. Даже смерть...'

Глава 18. Кром Меченый.

Пятый день третьей десятины первого травника.

...Увидев искрящуюся молочно-белую стену, стоящую поперек ущелья Облачных Снов, я невольно вспомнил свои ощущения в тот день, когда увидел ее в первый раз. И горько усмехнулся — тогда, кое-как продрав заспанные глаза и с большим трудом оторвав голову от накрытого плащом снопа сена, заменявшего мне подушку, я почему-то решил, что истек кровью и оказался перед вратами в чертоги Вседержителя. Мысль о том, что за ними меня ожидает Последний Суд, мгновенно выморозила душу, и я, задохнувшись от обиды на Бога-Отца, лишившего меня права на месть, рванулся назад. Туда, где над Расколотой горой серебрился полупрозрачный серп Уны. Еще незажившая рана на бедре, конечно же, раскрылась, и я почти сразу же провалился в блаженное забытье...

'Лучше бы я тогда действительно умер...' — угрюмо подумал я, потер давно заживший шрам, оставшийся на память о том листе , и вымученно зажмурился.

Увы, отдохновения это не принесло — перед моим внутренним взором тут же появилось холодное, как вечные снега Ан'гри, лицо Мэйнарии д'Атерн.

— Нам пора... — холодно бросила она. И, не заметив моего ошарашенного взгляда, торопливо вышла из комнаты.

— Мэй! Что с тобой творится? — так же, как утром, мысленно спросил я, скрипнул зубами и услышал ехидный смешок Итлара из рода Максудов:

— Расслабься, Кром, это всего лишь облака! У нас их не боятся даже дети...

Я неторопливо открыл глаза, медленно повернул голову к Соколу и мысленно хмыкнул: мальчишка, с самого утра радовавшийся тому, что между мной и Мэй проползла змея , решил нарваться на ссору!

Мысленно отметив, что моя гард'эйт не собирается реагировать на прозвучавшее оскорбление, я придержал коня и демонстративно щелкнул ногтем по клюву своего чекана.

Сокол дерзко усмехнулся, потянулся к рукояти своего меча и... вылетел из седла, выбитый мощнейшим подзатыльником Крыла Бури. А через мгновение на землю упали первые капли крови побратима короля Неддара:

— Кром по прозвищу Меченый! Я, Вага из рода Аттарк, беру на себя долг моего ро'ори . И плачу своей кровью за неосторожные слова, сорвавшиеся с его губ...

Насколько я знал обычаи хейсаров, не принять такое извинение можно было только в трех случаях — когда оскорбление касалось рода, женщины или оружия воина. Поэтому я склонил голову в знак того, что не держу на мальчишку зла, и тронул коня с места...

...В 'чертогах Вседержителя' было сыро. Мелкая водяная взвесь, неподвижно висящая в воздухе, заключала каждого из нас в небольшой тусклый серый шар, на границе которого стирались цвета и глушились звуки: не знаю, как другие, а я видел перед собой только призрачную половинку крупа кобылки Мэй, полупрозрачный силуэт на месте спины своей гард'эйт. И изредка — темное пятно там, где должен был находиться конь Унгара из рода Аттарк.

Слышал и того меньше: мерный скрип своего седла, приглушенный перестук копыт и тихое бормотание самого толкового из всех женихов баронессы — если я не ошибаюсь, он рассказывал ей о том, как и для чего Снежный Барс создал ущелье Облачных Снов.

Настроение, и без того никудышное, становилось все хуже и хуже, и я постепенно погружался в бездну темного, как ночь, отчаяния.

...Когда я вернулся со двора, ведер и таза, выставленных в коридор, уже не было. А на том месте, куда я их выставил, стоял Сокол. И, кажется, прислушивался к тому, что происходит за стеной.

Услышав звук моих шагов, он мгновенно развернулся на месте, сделал вид, что просто проходил мимо но, увидев мой голый торс, изменился в лице и возмущенно сжал кулаки. Впрочем, высказывать то, что он думает о человеке, пытающемся ворваться в комнату к баронессе д'Атерн полуодетым, он благоразумно не стал. И правильно сделал: для того, чтобы заставить себя успокоиться, мне пришлось мыться в ледяной воде минут двадцать — слишком много, учитывая планы Чарса Опаленного Уса — поэтому я очень торопился и мог среагировать на любую задержку предельно жестко.

Кстати, судя по той торопливости, с которой он отшатнулся от двери в нашу комнату и расстоянию, на которое отошел прежде, чем прислониться к стене, выглядел я в тот момент угрожающе.

Отметив, что он намеренно скрестил ноги и убрал руки за спину, я мысленно усмехнулся, рванул на себя дверь и скользнул в комнату, освещенную светом одной-единственной мерной свечи. Привычно выставив вперед левую руку и слегка отведя назад чекан.

— Почему так долго? — перекатившись на бок, обиженным шепотом спросила Мэй.

— Смывал запах конского пота... — буркнул я, задвинул засов, подтащил к двери лавку и вздрогнул, услышав в ее голосе легкую хрипотцу:

— Ложись рядом... Пожалуйста...

Перед глазами тут же замелькали образы, которые я тщетно пытался выбить из головы, моясь в холодной воде: рыжее пламя волос, струящееся по узенькой спине, хрупкие плечи, покрытые конопушками. Родинка под правой лопаткой, к которой мне безумно хотелось прикоснуться. Ямочки на пояснице, при одном взгляде на которые у меня перехватывало дух...

Я облизал враз пересохшие губы и... нашел в себе силы отказаться:

— Кровать совсем узкая. Я не помещусь...

— Поместишься... — Мэй отодвинулась подальше и призывно откинула одеяло.

У меня потемнело перед глазами — задравшаяся ночная рубашка открывала моему взгляду всю ее правую голень, колено и часть бедра!!!

— Ну же... — поймав мой взгляд, одними губами произнесла она. — А то мне холодно...

Отказаться я не смог — на негнущихся ногах подошел к кровати, сел на самый краешек, стянул с ног сапоги и лег. Чувствуя себя так, как будто лежу не рядом с красивой и желанной девушкой, а на эшафоте.

Одеяло взвилось в воздух, упало мне на грудь, а через мгновение я сообразил, что забыл надеть рубашку.

Дернулся, чтобы встать, но почувствовал, что к моему боку прижимается пышущее жаром тело:

— Ты совсем замерз, бедненький! Дай я тебя согрею...

— Мэй!!!

Она не поняла — обхватила меня рукой за шею, забросила колено мне на живот и уткнулась носом в плечо.

Меня затрясло — я вдруг понял, что чувствую ее всю: ладошку, лежащую на моей ключице, локоток, касающийся живота, грудь, упирающуюся в ребра, внутреннюю поверхность ее бедра, лежащую в пяди от моих чресел.

Я закусил губу, закрыл глаза и попробовал представить язычок свечи. Наивный — вместо образа, позволяющего погрузиться в себя, перед моим внутренним взором сразу же появились губы моей половинки — ярко-алые, чуть припухшие и зовуще приоткрытые. Следом я явственно почувствовал их вкус и запах...

— Тебя аж колотит... — выдохнула Мэй и прижалась ко мне еще теснее. — Мог бы выкупаться и здесь...

Представил. Себя — голым, стоящим в тазу и поливающем себя водой, и ее — лежащую на кровати и с ужасом глядящую меня.

Поежился. И чуть было не вскочил с кровати, когда бедро Мэй, шевельнувшись, чуть было не легло на мои чресла.

— Кро-о-ом? Ты почему молчишь?

— У меня кружится голова... — толком не успев подумать, как ответить на этот вопрос, ляпнул я. — От твоей близости...

— У меня тоже... — выдохнула она и поцеловала меня в плечо. — Знаешь, я пьянею от запаха твоего тела... и от одной мысли о том, что вот-вот почувствую вкус твоих губ... Я слышу, как колотится твое сердце и схожу с ума от мысли о том, что каждый его удар — это признание в любви... Я счастлива, что ты — рядом, и ужасно боюсь с тобой расставаться...

Последнее слово — 'расставаться' — мигом вернуло меня с небес на землю. Я изо всех сил сжал зубы и вспомнил фразу, сказанную мне Мэйнарией прошлой ночью: 'Я кое-что придумала. Не уверена, что тебе понравится, но...'

'Не уверена, что понравится...' — стараясь не завыть от тоски, повторил я. — 'Не уверена, что тебе понравится...'

— Я, кажется, решилась... Понимаю, что это ужасно, и... — Мэй сглотнула, потерлась щекой о мое плечо и зябко повела плечами: — ...знаю, что паду в твоих глазах... Но по-другому не могу...

'Не могу...' — эхом повторил я, а через мгновение понял, что стою у окна, вжавшись лбом в ставень и представляю себе ее женихов. Мертвыми. И нервно тискаю рукоять чекана, невесть откуда взявшегося в моей руке.

— Кро-о-ом?

Слышать ее голос было невыносимо, поэтому я выбил ладонью засов, рванул на себя ставни, открыл окно и перед тем, как спрыгнуть вниз, негромко пробормотал:

— Ты не сможешь пасть в моих глазах... Я знаю, что такое долг... И помогу тебе сделать то, что должно...

'Я поступил правильно...' — невесть в который раз за утро обдумав свое поведение, горько подумал я. — 'И если не считать мой побег на 'ночную тренировку', то мое поведение можно считать безупречным...'

Увы, эта мысль меня не успокоила — я прекрасно помнил взгляд, которым меня встретила Мэй. И при желании мог повторить все интонации, которые прозвучали в ее словах:

— Как потренировался?

'Не знаю...' — так же, как тогда, мысленно ответил ей я. И вгляделся в серо-желтое пятно на месте ее спины.

Я действительно не знал. Ибо тогда, во дворе, мое тело двигалось без участия разума — отрабатывало самые сложные танцы Чекана и Посоха, при этом безошибочно огибая все, что невозможно сломать, крушило непрочное и все взвинчивало и взвинчивало темп. А я сам пребывал в состоянии полного отупения — не реагировал на окрики высунувшегося в окно Ваги и на какие-то просьбы Этерии Кейвази, не слышал возмущенного рева хозяина постоялого двора и его домочадцев. Хотя нет, крики слышал. И, кажется, даже пытался заткнуть самых голосистых — стоило об этом задуматься, как в памяти всплыли бессвязные обрывки воспоминаний, в которых мелькало то искаженное ужасом лицо Заура, то вжимающийся в плетень силуэт хозяйской жены, то висящая на одной петле дверь в таверну.

'Я поступил правильно...' — очередной раз повторил я, с хрустом сжал кулаки и прозрел: холод в голосе Мэй был следствием моего малодушия: в тот момент, когда ей была нужна моя поддержка, я сосредоточился на своих ощущениях и просто сбежал! Оставив ее наедине со своей болью!!!

Удар пятками, который должен был подстегнуть моего коня, оказался сильнее, чем надо — почувствовав, что я подался вперед и отдал повод, Арсат сорвался в галоп и, в мгновение ока пронесшись мимо кобылки Мэй, чуть было не слетел с дороги.

Торопливо отклонившись назад, я принял на себя поводья. Тоже слишком резко — конь остановился, как вкопанный, а потом недовольно заржал и попятился назад.

Дождавшись, пока на границе белого шара возникнет лицо моей гард'эйт, я виновато улыбнулся:

— Нам надо поговорить...

Мэй мазнула по мне равнодушным взглядом и, не сказав ни слова, проехала мимо...

...На вершину перевала, с которого открывался вид на Шаргайл, подъехали в час вепря, когда солнце уже скрылось двуглавым пиком Ан'гри, и высоченные дома-башни хейсарской столицы сияли светом, отраженным от заснеженной вершины Тен'гри .

Этерия Кейвази, явно никогда не видевшая ничего подобного, всплеснула руками и восхищенно заохала, хейсары и хейсарки гордо задрали подбородки, а Мэй закусила губу и подняла кобылку в галоп. Словно стараясь побыстрее добраться до гостеприимного дома рода Аттарк.

Конечно же, ее женихи и я рванули следом, и через какие-то десять минут оказались перед границей города — Бараньим Лбом, камнем высотой в четыре человеческих роста, рядом с которым нас дожидались воины головного дозора.

Мэй порывалась ехать дальше, но Ночная Тишь, во время поймавший ее кобылку за поводья, убедил ее подождать остальных. Кстати, не без труда.

Минут пятнадцать, которые потребовалось Ваге, Этерии Кейвази, хейсаркам и воинам хвоста, чтобы спуститься с перевала, показались мне самыми долгими минутами в жизни — за все это время Мэй, находящаяся в трех шагах от меня, не удостоила меня ни единым взглядом.

Теперь, когда я понимал причины ее обиды, фраза 'я поступил правильно' уже не успокаивала. И я сгорал от стыда при каждом движении ее головы.

Когда подъехали остальные, стало чуточку легче — Вага подал своим воинам какой-то знак, и отряд довольно резво перестроился: Крыло Бури оказался первым, за ним — Мэй и баронесса Кейвази, следом — трое женихов, потом я, обе хейсарки и два воина, обычно выполнявшие роль лба.

Воины хвоста, догнавшие нас самыми последними, забрали у Тиль повод кобылки, везущей тело Даратара, и отвели ее на половину перестрела назад. Потом выхватили из ножен мечи и одновременно положили их поперек седел.

Убедившись, что отряд выглядит так, как полагается, Вага вскинул взгляд к небу, прикрыл глаза, словно вознося молитву Богу-Воину, и первым подал коня вперед...

...Хейсарская столица отличалась от любого города Вейнара, как небо от земли — на ее улицах было чисто; в подворотнях и переулках — если можно назвать таковыми широченные проходы между стенами сарти — не было ни пьяных, ни нищих, а встречные горожане передвигались с таким достоинством, словно были дворянами невесть в каком поколении. Впрочем, о чем это я? Здесь, в Шаргайле, слово 'белый' относили исключительно к цвету. А мужчин делили на две категории — воинов и не-воинов. Кстати, к последним они относили практически всех долинников, делая исключение лишь для Мастеров Меча и других видов оружия.

Это можно было прочесть во взглядах вездесущих мальчишек: первое, что они делали, угадав во мне чужака — это перебегали на правую сторону дороги и вставали на цыпочки, чтобы рассмотреть оружие, висящее у меня на поясе.

Те, кто разбирался в клеймах, ставящихся на оружие в школе Чекана, мгновенно прикипали взглядом к треугольнику, заключенному в круг, и восхищенно закатывали глаза. Те, кто не разбирался, презрительно фыркали и забывали о моем существовании.

Впрочем, последних было немного — по моим ощущениям, определить ранг воина здесь мог даже ребенок, только что оторванный от материнской груди ...

Кстати, как оказалось, в Шаргайле у любопытства мальчишек был свой предел. Или границы? В общем, стоило Ваге свернуть в широченный переулок, исчерченный тенями сразу трех Орлиных Гнезд, как от нашей свиты не осталось ни слуху, ни духу!

— А почему сбежала детвора? — удивленно поинтересовалась Этерия Кейвази. И, услышав сразу три предупредительных шепотка, прикусила язык.

Как оказалось, вовремя: буквально через пару ударов сердца Вага остановил коня и негромко приказал:

— Спешиваемся... Все... Медленно и с достоинством...

Спешились. Выстроились в том же порядке. И по команде пошли дальше. Оставив с конями воинов лба.

Крыло Бури не шел, а плыл. Широко развернув плечи и вскинув голову так, как будто пытался пронзить взглядом склоны Ан'гри и увидеть спрятавшееся солнце. Все остальные пытались ему подражать. За исключением, разве что, меня — я смотрел не на склон Свечи Рассвета, а на спины женихов Мэй. И выбирал место, куда мог бы вонзиться клюв своего чекана.

Увы, мои мечты оборвались достаточно быстро — минуты через полторы мы прошли через распахнутые настежь ворота одного из сарти и оказались во внутреннем дворе. Перед тремя с лишним десятками воинов в угольно-черных бурках и хеттах , по случаю торжества украшенных перьями.

Кое-какое представление об обычаях хейсаров у меня было, поэтому я, на время забыв о своих 'мечтах', сразу же нашел могучего и кряжистого, как тирренский дуб, старца, ошую от которого стоял до безумия гордый собой подросток с ловчим соколом на правой руке, и вгляделся в его лицо.

Старейшина рода Аттарк выглядел лиственей эдак на сорок. И пусть морщин на его челе было предостаточно, но ни в его глазах, ни в членах не наблюдалось и тени слабости.

Нет, двигаться он не двигался, но я чувствовал, что его руки не забыли тяжесть меча, а ноги способны бросить тело в бой ничуть не медленнее, чем мои.

Оглядев нас цепким и не особо радушным взглядом, воин едва заметно шевельнул бровью, и Вага, до этого момента изображавший статую, склонил голову в знак приветствия:

— Силы твоей деснице и зоркости твоему взору, аннар!

— Легка ли была твоя дорога, сын? — с легкой угрозой в голосе пророкотал старейшина.

Крыло Бури отрицательно покачал головой и тяжело вздохнул:

— Нет, отец! Моя рука оборвала жизнь воина из рода Оноирэ...

'Твоя?' — удивленно подумал я. — 'Даратар сам перерезал себе горло!'

— Делай, что должно... — бесстрастно бросил аннар и словно забыл о существовании сына — поднял взгляд к небу и вгляделся в глубокую синь.

Вага опустился на одно колено, снял с себя пояс с Волчьими Клыками и мечом, аккуратно положил их на землю, потом вытащил из-за пазухи перевязь с метательными ножами, потянулся к голенищу правого сапога и дернулся, услышав возмущенный вопль Мэй:

— Ваш сын защищал мою честь, значит, вина за смерть Даратара Полуночника лежит на мне!

— Нита?

— Да, аннар? — раздалось откуда-то из-за спин встречающих, и через несколько мгновений воины пропустили вперед пожилую, но весьма неплохо сохранившуюся хейсарку, облаченную не в араллух, а в платье.

— Проводи илгиар на женскую половину...

— Вы меня слышали? Вага защищал МОЮ честь! Поэтому...

— Нита???

Хейсарка подобрала юбки и стремительно понеслась к Мэй. На бегу морща лоб и взглядом показывая ей, что неплохо бы ей и заткнуться.

Идти туда, куда ее так бесцеремонно послали, д'Атерн не собиралась, поэтому сделала несколько шагов назад и уперлась спиной в грудь Унгара. Тот и не подумал шевелиться — стоял, как столб и, кажется, наслаждался ее близостью!

У меня потемнело в глазах. От ревности. И бешенства. Поэтому я шагнул вперед, схватил его за ворот араллуха и отшвырнул в сторону. Затем скользнул вплотную к своей гард'эйт, отодвинул ее себе за спину, жестом попросил Ниту не торопиться, поймал взгляд старейшины и нехорошо усмехнулся:

— И это вы называете гостеприимством, аннар?

— Кто ты, осмеливающийся перечить мне в моем доме?

— Я — Кром по прозвищу Меченый, майягард баронессы Мэйнарии д'Атерн!

Как ни странно, вместо ожидаемого бешенства в глазах отца Ваги появилось что-то вроде удовлетворения:

— Что ж, ты имеешь право говорить от имени своей гард'эйт, илгиз! Поэтому я отвечу на заданные... и не заданные тобою вопросы. Для начала скажу о Ваге: моему сыну ничего не грозит — как я понимаю, он взял кровь Даратара из рода Оноирэ согласно а'дару. Однако долг доставить тело погибшего его родным с него никто не снимал, поэтому он сделает это сегодня. Так, как предписывает Слово Старших. Далее, встречать гостей застольем, в то время как на одном из воинов рода еще не засохла кровь ро'аниачи — потеря лица, поэтому до окончания тризны по Полуночнику Аттарки будут скорбеть вместе с Оноирэ. Ну, и последнее — старшие отцы рода с женщинами не говорят...

— Прошу прощения, аннар! К моему искреннему сожалению, обо всем этом я не знала... — виновато сказала Мэй.

Старейшина ее 'не услышал'. Пришлось говорить мне:

— Моя гард'эйт приносит свои извинения...

— Извинения принимаются. А теперь пусть моя супруга проводит ваших спутниц в их комнаты...

Я кивнул, отступил в сторону, а когда Мэй и Этерия Кейвази прошли мимо меня, двинулся следом за ними. И практически сразу понял, что сделал что-то не то: взгляд аннара потемнел, а брови сдвинулись к переносице:

— Ты куда, илгиз?! На женскую половину?

Глава 19. Бельвард из Увераша.

Шестой день третьей десятины первого травника.

...С вершины Лысины — высоченного холма, напоминающего голову сказочного великана — широченная Вилика казалась грязно-серой лентой, брошенной за ненадобностью в самую гущу Фраттских лесов, а прямоугольник парома — крохотным черным пятнышком, поставленным рядом с сине-зеленой бахромой из камыша и осоки.

Пятнышко не двигалось. Вот уже два с лишним часа. И это здорово действовало на нервы. Причем, как ни странно, только Бельварду — Штырь, лежащий рядом с ним, лениво покусывал кончик травинки и смотрел не на реку, а в небо. С таким интересом, как будто взобрался на вершину Лысины только для того, чтобы полюбоваться белоснежными облаками.

Очередной раз покосившись на неподвижное пятно и убедившись, что трогаться с места оно не собирается, юноша раздраженно потрогал повязку на пустой глазнице и с хрустом сжал кулаки:

— Ты сказал, что они доберутся до пристани не позже полудня!

— Ага-сь! — на мгновение перестав жевать травинку, лениво отозвался Серый. — Так оно и есть...

— Тогда почему сейчас, в час оленя, паром все еще на том берегу?!

— Дык ждут попутчиков, ваш-мл-сть!

— Каких, к Двуликому, попутчиков? — взбеленился Бельвард.

— А я откуда знаю? Кого Бог-Отец пошлет, видать — Фрол Подошва жаден, как десяток ростовщиков, и никогда не гоняет паром просто так...

— Просто так? С Нелюдем — целая карета и почти полный десяток хейсаров!

— И че? — удивился Штырь. — Вы ж сами видали — паром берет три десятка душ и три повозки! Если они заплатят только за себя, Фрол даже пальцем не пошевелит...

Юноша возмущенно закусил ус и внезапно похолодел:

— Если они дождутся попутчиков, то, переправившись, поедут дальше вместе с ними!!!

— Не поедут... — сорвав новую травинку, хохотнул Серый. — Во время выгрузки на берег у кареты баронессы случайно оборвется ремень. Или отвалится колесо. Пока починят поломку, лишние свидетели успеют уехать не за один перестрел...

Бельвард удивленно выгнул бровь, приподнялся на локте и с интересом уставился на своего спутника: члены братства Пепла воздух зря не сотрясали. Значит, Штырь не ПРЕДПОЛАГАЛ, а ЗНАЛ, что именно случится с каретой. А знать об этом он мог только в одном случае — если сам приложил руку к тому, чтобы его 'пророчество' сбылось.

'Хм... Он что, оставил кого-то на пристани? — подумал юноша и снова посмотрел через реку. — А что, знай я нрав этого самого Фрола, сделал бы тоже самое...'

— Да вы не дергайтесь, ваш-мл-сть! Все сложится, как надо-ть! Чем зря беспокоиться, пошли б, вон-а, девку свою потискали — все-одно ж живет последний день. А так и вам хорошо, и ей, значицца, радость...

Напоминание о будущем Брани неприятно резануло душу, однако спорить или возмущаться юноша не стал — оставлять в живых человека, знающего о том, что никакой он не д'Гетри, и ненавидящего его до самой глубины души, было бы неразумно.

— А чо, девка справная, все при ей. Да и паром — не птица: пока доплывет — натешитесь...

То, что переправа через Вилику — дело не быстрое, Бельвард уже знал. Поэтому задумчиво посмотрел на рощицу, в которой они оставили Браню — девка была хороша, и взять ее еще разок-другой он бы не отказался. Но, подумав, решил, что сильничать девку в присутствии того же Штыря означало опуститься на его уровень. А этого он, урожденный Увераш, себе позволить не мог:

— Неохота...

— Ва-а-аще? — Штырь мгновенно перевернулся на живот и с заинтересованно уставился на Бельварда. — Тогда, ваш-мл-сть, мож, уступите ее мне?

Юноша на миг потерял дар речи — эта наглая тварь предлагала ему поделиться с ним своей женщиной!

— Что-о-о?!

Серый не испугался! Совсем:

— Че добру-т пропадать? Сами ж решили, что девку надо кончить еще до заката! До него — совсем ничего, вам — неохота, а я не откажусь!

— Слышь, ты, быдло, девка — моя!!! — рыкнул Бельвард, с силой шарахнул кулаком по земле и, запоздало сообразив, что при слове 'быдло' глаза Штыря полыхнули жгучей ненавистью, вдруг понял, что перегнул палку.

— Разве кто спорит, ваша милость? — вкрадчиво поинтересовался Серый. И многозначительно добавил: — Кто-кто, а мы это знаем не хуже вас!

Намек был — понятнее некуда: слово 'мы' надо было понимать, как 'четыре лучшие пятерки ирригардского братства Пепла...'

Дав Бельварду время осознать всю серьезность завуалированной угрозы, Штырь глумливо ухмыльнулся:

— Опять же, зачем вам две девки, ваш-мл-сть? Если все пройдет, как надо-ть, вечером вас будет ублажать аж-мо целая баронесса!

Интонация, которой Штырь подчеркнул фразу 'если все пройдет, как надо', заставила Бельварда мысленно взвыть от бешенства — Серый имел наглость поставить его перед выбором!

Согласиться с его предложением значило потерять лицо и упасть в глазах членов ирригардского братства Пепла ниже некуда. Не соглашаться? Несогласие ставило под угрозу осуществление его планов и пахло смертью.

Судя по насмешливому выражению глаз Серого, он это понимал не хуже Бельварда. И с интересом ждал его ответа.

'Честь — превыше всего...' — угрюмо подумал юноша. Потом представил себе довольную рожу Нелюдя, ускользающего из почти захлопнувшейся ловушки, и торопливо осенил себя знаком животворящего круга: раз самый обычный разговор со Штырем столкнул их лбами, значит, Бездушного опекал Бог-Отступник!

Штырь, увидевший знак, оскалился и как бы невзначай перевернулся на левый бок, пододвинув правое колено к локтю правой руки.

'За голенищем — нож... — обреченно подумал юноша. — Ударит, как только я пошевелюсь...'

Умирать, зная, что через три-четыре дня Бездушный доберется до храма Двуликого и получит вожделенное Темное Посмертие, он не имел права, ибо его смерть оставляла Валена и Миддара неотомщенными.

— Девок много не бывает... — угрюмо пробормотал он.

Штырь, решивший, что эта фраза — начало отказа, приподнялся на левом локте, оторвал десницу от земли и... замер, услышав следующую:

— Однако эта мне уже порядком поднадоела...

Глумливая ухмылка, возникшая на лице Серого, вывела Бельварда из себя — этот охамевший черный решил, что он, Увераш, испугался смерти! — и... неожиданно натолкнула его на о-о-очень интересную мысль:

— Поэтому я тебе ее подарю. Но после того как мы сделаем дело, и я подпишу вексель...

Напоминание о четырех сотнях желтков, обещанных не кому-нибудь, а Сулхару Белому, заставило Штыря помрачнеть — смерть Бельварда перечеркивала его надежды получить вознаграждение за почти законченное дело и выставляла виновным перед двумя десятками Серых и главой ирригардского братства Пепла:

— Э-э-э...

— Можешь не сомневаться! — ухмыльнулся Бельвард. И вернул Штырю пропущенный ранее 'удар': — Подарю. Если, конечно, все пройдет, как надо-ть, и меня будет ублажать целая баронесса!

Серый нехорошо прищурился, но все-таки кивнул:

— Я тебя услышал!

— Вот и хорошо... — буркнул юноша, стараясь, чтобы в его голосе не прозвучало испытываемое им облегчение. Потом неторопливо перевернулся на спину, мысленно поздравил себя с победой и сообразил, что только что пообещал Штырю ссильничать леди Мэйнарию д'Атерн!

Как ни странно, мысль о том, что он, Бельвард, пойдет против Права Крови, ничуть не испугала — стоило ему представить перед собой лицо рыжеволосой красавицы, как его захлестнула волна бешеного, ни с чем не сравнимого желания, а перед внутренним взором замелькали образы один другого краше:

Она — совершенно нагая, лежащая поперек кровати с бесстыдно раскинутыми ногами и обреченно глядящая в потолок...

Она — с задранным на спину подолом, навалившаяся грудью на заставленный бутылками стол и содрогающаяся в беззвучных рыданиях...

Она — в разорванной до пупа нижней рубашке, сидящая на полу и стыдливо прикрывающая ладонями окровавленное срамное место...

Увы, насладиться мечтами ему не удалось — Двуликий, приглядывающий за гард'эйт своего слуги, заставил Серого пошевелиться, и треск попавшей ему под локоть ветки внезапно напомнил Бельварду о его матери. Вернее, не о ней самой, а о ее ультиматуме:

'ЕЕ — МНЕ!!! ЦЕЛОЙ И НЕВРЕДИМОЙ!!! ЯСНО?!'

'Целой и невредимой?' — мысленно переспросил он и, поточнее вспомнив разговор, облегченно заулыбался: — 'Я сказал 'да, маменька, ясно!'. А это — не обещание...'

...Штырь не обманул — двойка хейсаров, выполняющая обязанности лба, выехала из-за поворота дороги минут через двадцать после заката. Воины, намаявшиеся с ремонтом кареты, были не в настроении — ехавший справа здоровяк нервно поглядывал на темнеющее небо и то и дело дергал себя за ус, а его спутник без всякой на то нужды горячил коня. Впрочем, это нисколько не мешало им внимательно вглядываться в придорожные заросли и вслушиваться в щебет птиц.

Минуты полторы, потребовавшиеся им, чтобы добраться до раскидистого дуба, от которого можно было увидеть, что прячется за очередным изгибом дороги, показались Бельварду вечностью — несмотря на уверения Штыря и Линя, он все еще сомневался в том, что поведение лучших воинов Вейнара можно предсказать. Поэтому лежал в своем схроне и грыз ногти.

Доехали. Увидели глубокий овраг, склоны которого густо заросли лещиной, недовольно поморщились и остановили коней! Именно там, где за два часа до этого стоял Линь! И спешились!

— Молодцы... — одними губами произнес Штырь. — Бдят...

Бельвард нервно сглотнул — то, что горцы начали вести себя именно так, как предсказывал Серый, еще ни о чем не говорило.

— Сейчас они дождутся кареты и отправятся осматривать кусты, растущие вдоль склонов оврага... — непонятно для чего прошептал Штырь и нервно сглотнул.

Как ни странно, неуверенность Штыря подействовала на Бельварда успокаивающе — когда воины стреножили коней и направились каждый к своей опушке, он ничуть не испугался. И даже вспомнил совет отца не смотреть на дичь, дабы та не могла почувствовать его взгляд.

Отвел. Некоторое время пялился на изъеденный древоточцем пенек, росший чуть левее их схрона. Дождался, пока горец пройдет мимо. И почти равнодушно уставился на поворот, из-за вот-вот должна была показаться карета...

...Редкий, просматриваемый на добрую половину перестрела лес перед оврагом сыграл с воинами лба злую шутку — вместо того чтобы осмотреть его хотя бы на три-четыре десятка шагов в глубину, они ограничились тем, что прошлись вдоль дороги. И, убедившись в том, что на стволах деревьев, которые можно уронить на дорогу, нет затесов, а в кронах тех, которые погуще, не прячутся стрелки, вернулись к своим коням.

Бельварду стало смешно: 'непобедимые' хейсары Неддара Латирдана, о непревзойденных воинских умениях которых столько рассказывал отец, оказались ничуть не внимательнее каких-нибудь молодых первачей из гильдии охранников. И умудрились не заметить аж три схрона, выкопанных и замаскированных у них перед носом!

'Бояться нужно только Богов... — чуть переиначив изречение Игенора Мудрого, подумал он, — ...ибо все остальные — смертны!'

Получившаяся фраза звучала весомо. И наталкивала на интересные мысли. В частности, касательно будущего лежащего рядом Штыря.

'Он — умрет. Когда перестанет быть нужен. И когда его смерть не смогут связать со мной и с нашим родом. А вот его люди...'

Что надо будет сделать с остальными Серыми, юноша не решил, так как услышал скрип колес подъезжающей кареты и выбросил лишние мысли из головы...

...Разобрать отрывистые команды воина, восседающего на неказистом, но от этого не менее дорогом скарце, не получилось — они отдавались вполголоса и на хейсарском. Впрочем, особой необходимости понимать, собственно, и не было — дослушав десятника, воины лба метнулись к оврагу и растворились в придорожных кустах. А через мгновение от кареты отошли еще двое. Правда, рванули не вперед, а в стороны. В уже осмотренный их товарищами лес.

Это в планы Серых не входило, поэтому Бельвард ощутимо напрягся. И изо всех сил сжал ложе своего арбалета.

Дальше — хуже: как только вторая пара исчезла среди деревьев, горцы, оставшиеся у кареты, спешились. И не просто так, а встали так, чтобы их кони защищали их от внезапного выстрела.

'Ноги видны все равно... — чувствуя, как по спине текут капельки холодного пота, подумал Бельвард. — Кто-нибудь, да попадет! И потом, нас — больше, чем полтора десятка, а их — всего пятеро...'

Додумал. Кое-как успокоился. И напрягся снова, когда из-за поворота выехали хейсары хвоста.

'Семеро против семнадцати. Терпимо...'

— Семеро — это не так много... — вторя его мыслям, выдохнул Штырь.

Уверенности в его голосе не было. Совсем. Поэтому Бельвард закрыл глаза и мысленно вознес мольбу к Вседержителю:

'О Защитник всего сущего, Средоточие Света Немеркнущего и Хранитель душ сыновей и дщерей своих! Молю тебя о спасении вечной души моей от происков Бога-Отступника, рыскающего во Тьме, от слуг его, отринувших служение Свету, и от тех, кто ниспослан им в помощь! Не оставь меня, Всеблагой Отец, на пороге лютой смерти, укрепи мой дух и мое тело, дабы мог я низвергнуть зло во славу твою...'

Бог-Отец смотрел на Бельварда, ибо не успел он дочитать третью строку молитвы, как со стороны оврага послышалось теньканье пересмешника.

'Убрали... Обоих... Слава тебе, о Вседержитель!' — радостно подумал юноша, приподнял арбалет, дождался четвертого 'колена' — и время распалось на отдельные рваные отрывки:

...Слитный щелчок семнадцати тетив...

...Смазанная тень там, где за мгновение до того находилось правое бедро хейсара...

...Черная точка — хвостовик болта Бельварда — дрожащая в ободе колеса...

...Жуткий хрип впереди-справа...

...Ржание скарца, встающего на дыбы...

...Истошный женский визг...

...Взлетающая вверх крышка второго схрона...

...Оглушительный перестук колотящегося о грудную клетку сердца...

...Спина Штыря у самой дороги...

...Многоголосый крик 'Ре-е-ежь!!!'...

Последний вывел Бельварда из ступора, ибо напоминал боевой клич, некогда давший название их роду. Сообразив, что он единственный, кто все еще сидит в схроне, юноша отшвырнул в сторону бесполезный арбалет, вскочил на ноги, выхватил из ножен меч, завопил 'Ра-а-аш!!!' и изо всех сил врезал себе по губам левым кулаком. Сообразив, что только что дал хейсарам основание обвинить в этом нападении его и его родню!

'Если уйдет хоть один, я — труп...' — мелькнуло в голове. И юноша, не разбирая пути, бросился к карете...

...Хейсар, умудрившийся уклониться от болта Бельварда, метался по дороге, как ожившая статуя Бога-Воина: трое Серых, пытающиеся его зарубить, полосовали фальшионами воздух и не столько атаковали, сколько мешали друг другу. Еще один, перед началом атаки находившийся за каретой, с такой же легкостью отбивался от двоих противников. Чуть дальше, почти на опушке леса, буйствовал третий. Кстати, намного успешнее первых двух — перед ним уже оседал на землю один из трех атаковавших его Серых. А оставшиеся два — кажется, Линь и Штырь — благоразумно отступали назад, к карете!

'Здесь — девять... Четверо — были за оврагом... А где остальные?' — гневно подумал Бельвард, бросаясь на помощь к ближайшим Серым. И почти сразу же получил ответ — слева-сзади четырежды щелкнуло.

Горца, как раз дотянувшегося мечом до горла одного из противников, бросило на стенку кареты, а того, кто гонял Линя со Штырем, сложило пополам.

— Ре-е-ежь!!! — истошно заорал один из тех, к кому подбегал Бельвард, и, метнувшись к раненому противнику, рубанул фальшионом по ничем не защищенной шее.

Попал. И, покачнувшись, осел на землю вместе с почти обезглавленным горцем — за миг до удара хейсар успел достать его левым Волчьим Клыком!

Щелкнуло еще два раз. Все так же слева-сзади. Только вот понять, в кого стреляли, Бельвард не успел — дверь кареты распахнулась, и в проеме возник бледный, как вываренное полотно, Бездушный!

Скользнув взглядом по его покрытому потом лицу, Бельвард посмотрел ниже и, не удержавшись от злорадной усмешки, бросился в атаку: судя по тому, что правая голень слуги Двуликого была алой от крови, один из трех болтов, расчетливо пущенных над полом кареты, попал ему в ногу. И разорвал жилу!

...Первый удар меча пришелся в пустоту — Меченый каким-то чудом умудрился скрутить корпус и пропустил клинок мимо себя. Зато второй — возвратное движение, чуть подправленное Бельвардом — попал куда надо: остро отточенное лезвие скользнуло по потертым шоссам и рассекло бедро Бездушного до кости.

Скрежета юноша не услышал. Зато заметил, как расширились глаза противника. И, забыв про всякую осторожность, вложил в следующий удар всю свою силу и ненависть.

Меч, словно направляемый волей Вседержителя, рванулся вперед и, с поразительной легкостью проткнув кожаный нагрудник Нелюдя, по самую гарду погрузился в его живот! А потом так же легко выскользнул обратно и без особого труда отвел в сторону запоздалый удар чекана.

Душераздирающий крик кого-то из Серых, донесшийся из-за кареты, показался Бельварду тихим шепотом. А еле слышный хрип Нелюдя — оглушительным ревом фанфар: он, Бельвард, только что выиграл бой у Мастера Посоха и Чекана! И не просто Мастера, а у слуги Двуликого, завершившего свой Путь!

...Пальцы левой руки Нелюдя, пытавшегося вцепиться в дверь кареты, медленно разжались, и тело, в котором еще теплилась жизнь, начало клониться вперед.

Бельвард, не отрывающий взгляда от глаз противника, скользнул в сторону, поймал нужный момент — и коротко стриженная голова Меченого, забрызгивая кровью все и вся, полетела на землю.

'Душегубец может мной гордиться...' — подумал Бельвард, обошел обезглавленное тело, присел на корточки рядом со своим трофеем, лежащим правой щекой вверх, и не поверил своим глазам — шрам от ожога, из-за которого Бездушного прозвали Меченым, стал вдвое больше, а из-под него проступала плохо выбритая щетина!

— Не может быть! — ошарашенно выдохнул юноша, торопливо схватил голову за ухо, подкатил поближе и грязно выругался — шрам оказался нарисованным!

— Не-е-ет!!!

— Ваш-мл-сть, что с вами? — раздалось за спиной. — Вы что, ранены?

Бельвард схватил голову за волосы, вскочил на ноги и в бешенстве ткнул ею в лицо Штыря:

— Это — не Меченый, а Двуликий знает, кто!

Серый нахмурился, медленно повернулся к карете и сжал кулаки:

— А баронесса? Она-то хоть настоящая?

Глава 20. Баронесса Мэйнария д'Атерн.

Восьмой день третьей десятины первого травника.

...Высунув нос из-под мехового одеяла, я мысленно застонала: обе мои соседки по комнате были уже на ногах. И, судя по тому, что одна из них заканчивала заплетать магас другой, уже довольно давно.

Заметив, что я проснулась, Шарати, младшая сестренка Унгара и Ваги, смешливая и на редкость любопытная девчушка лиственей эдак двенадцати, оставила в покое лахти своей двоюродной тети и радостно заулыбалась:

— Да озарит твой путь свет Ан'гри, ашиара!

'Мой Путь не озарит уже ничто...' — мрачно подумала я, и, заставив себя не думать о Кроме, ответила. Более-менее учтиво:

— Доброго дня...

Хасия, мужеподобная хейсарка чуть постарше меня, непонятно почему невзлюбившая меня чуть ли не с первого взгляда, увидела, что я, по своему обыкновению, не в духе, и ограничилась кивком. Потом грозно посмотрела на девочку и, не дождавшись ответной реакции, раздраженно зашипела:

— Не отвлекайся!

И, поймав недовольный взгляд младшей родственницы, презрительно усмехнулась.

Шарати виновато потупила взгляд, поудобнее перехватила белую ленту и принялась вплетать ее в угольно-черные пряди. Старательно делая вид, что нисколько не обиделась.

Я закрыла глаза и откинулась на подушку: от традиций хейсаров, особенно в области, касающейся приема 'почетных гостей', хотелось выть. Или крушить посуду.

Почему? Да потому, что согласно обычаям, рядом со мной, дворянкой, опекаемой не кем-нибудь, а самим королем Неддаром, должны были неотлучно находиться две невинные девушки, находящиеся в прямом родстве с аннаром. Причем не только днем, но и ночью!

Нет, в принципе, соседство той же Шарати меня почти не напрягало — несмотря на очень уж непоседливый нрав и излишнюю болтливость, девочка относилась ко мне с искренним уважением. И иногда догадывалась сдерживать свое любопытство.

С Хасией все обстояло совсем не так — молчаливая и крайне неэмоциональная от природы, она казалась воплощением спокойствия. Но только казалась: стоило заглянуть в ее глаза, как это ощущение куда-то пропадало, так как в глубине ее души кипело такое варево из ненависти, злобы и зависти, что мне тут же становилось не по себе.

Нет, за пределами моих 'покоев' ее нелюбовь не проявлялась практически никак — она следовала за мной на положенном расстоянии, шепотом подсказывала, что и когда говорить, напоминала имена и прозвища собеседников, их места в родовой иерархии и многое другое. Но как только мы переступали порог дома и поднимались по лестнице, ведущей в женскую половину сарти, как Хасия тут же переставала 'гордиться' оказанной ей 'высокой честью' и начинала относиться ко мне, как к своему кровному врагу.

Будь мы в Авероне или в Атерне, я бы не обращала на ее поведение никакого внимания — запиралась бы в своих покоях и забывала бы о ее существовании. Но тут, в Шаргайле, о возможности уединиться можно было только мечтать — мне, почетной гостье рода Аттарк, выделили... одну-единственную комнату! Причем жить в ней я должна была вместе со своими 'наперсницами'!

Естественно, после первой же ночи, проведенной с Хасией и Шарати, я попробовала высказать Ваге все, что думаю об их гостеприимстве. И нарвалась на суровую отповедь: оказалось, что здесь, в Шаргайле, где похищение невесты считается одним из самых достойных деяний, которое может совершить мужчина, к безопасности женщин относились крайне добросовестно. Именно поэтому на женской половине — то есть на двух этажах, расположенных в верхней трети сарти — не было ни окон, ни бойниц, а лестница, ведущая к ней, охранялась так же, как покои Латирданов в королевском дворце Аверона. А когда я, смирив гордость, заикнулась о том, что могла бы жить в одной комнате с леди Этерией, узнала, что ей приходится намного хуже, чем мне — ее, невесту побратима наследника аннара, по совместительству 'вождя вождей', в отсутствие жениха должны были сопровождать аж три замужние хейсарки и четверо телохранителей.

Кстати, тем же вечером, слегка перебрав вина на поминальном пиру и случайно вломившись не в ту дверь, я убедилась в том, что комната баронессы Кейвази почти ничем не отличается от той, которую выделили мне. И что живет она, так же, как и я, не одна...

...Закончив заплетать последнюю косичку, Шарати протянула Хасии зеркальце, дождалась ее удовлетворенного кивка и, покосившись на мерную свечу, задумчиво уставилась на меня:

— А что, у вас в Вейнаре девушка может заставлять себя ждать?

Я недоуменно выгнула бровь и мысленно взвыла — тризна по Даратару закончилась еще вчера, значит, сегодня, в час соловья, я должна была оценивать очередной 'подвиг' своих женихов!

Мысленно застонав, я как можно равнодушнее пожала плечами и солгала:

— Не 'может', а 'обязана': мужчина, не способный обуздывать свои чувства, не может стать ни хорошим воином, ни хорошим мужем...

— Правильный обычай! — злорадно захихикала девчушка. — Эх, если бы я жила в Авероне, то мои женихи...

— ...поумирали бы от голода и жажды! — фыркнула Хасия. — И тогда ты навсегда осталась бы рах'эйт ...

— Не осталась бы! — возмущенно воскликнула Шарати. — Гаур из рода Ширвани оттоптал мне все следы , а Айют из Усмаров...

— ...снял покрывало с Фар'ташш !

— Если попрошу — снимет! — гордо вскинув подбородок, фыркнула девчонка. — Он видит только меня! Не то, что твой Намор...

'У-у-у...' — мысленно воскликнула я и понимающе улыбнулась покрасневшей до корней волос Плакучей Иве .

Почувствовав мой взгляд, Хасия вскочила на ноги, закусила губу и арбалетным болтом вылетела в коридор.

Радости ее двоюродной племянницы не было предела — проводив тетку взглядом победительницы, она задрала подбородок еще выше и закружилась в каком-то безумном подобие танца. А через пару мгновений вдруг замерла и угрюмо посмотрела на меня:

— Обычай, конечно, правильный, но ты — не в Вейнаре. Поэтому давай-ка я помогу тебе одеться...

...Минут через сорок я, одетая и причесанная, как настоящая хейсарка, спустилась по женской лестнице и остановилась перед дверью, ведущей во двор. Убедить себя в том, что мое опоздание — действительно лишь способ проверить характеры женихов на прочность, мне не удалось, поэтому я чувствовала себя виноватой.

Набрала в грудь воздуха, заставила себя успокоиться, толкнула наружу дверь и со страхом уставилась в глаза ожидающим меня женихам.

К моему искреннему удивлению, раздражения, а тем более, злости, не испытывал ни один — судя по выражениям их лиц, они были готовы ждать меня хоть целую вечность.

Мысленно поставив каждому из них по черте , я поздоровалась, неторопливо прошла к массивному стулу с высокой спинкой, стоящему в тени небольшого навеса, опустилась на сидение и вопросительно уставилась на первого попавшегося 'добытчика'.

Сокол тут же встрепенулся, расправил и без того гордо развернутые плечи и прижал правый кулак к своей груди:

— О, латт'иара! Воистину, Барс благоволит ко мне, ибо я, Итлар из рода Максудов, всю ночь чувствовал на себе его взгляд...

Я мысленно усмехнулась — судя по началу речи, он собирался давить на то, что ему ворожит Бастарз. И не ошиблась: в его рассказе об охоте, изобиловавшем красочными описаниями природы, перечислением повадок 'самой осторожной дичи на всем Горготе' и, естественно, завуалированными намеками на ловкость Итлара, не было ни слова о тягостях охотника! Вообще: как оказалось, не успев выйти из Шаргайла, он 'почувствовал какой-то зов', быстро и без особых приключений добрался до какого-то там перевала, перебрался через седловину, обнаружил стадо косуль, с легкостью подкрался на расстояние выстрела из арбалета, пустил болт, и 'понял, что его (болт) направляет воля Бога-Воина'. Промахнуться было нереально — влекомый Божьей волей, болт, естественно, попал 'в самую крупную самку во всем стаде'.

Звучало красиво, но верилось с трудом — да, косуля, в которую он попирал ногой, весила эдак ведер пять с половиной , но, судя по состоянию одежды и обуви Сокола, а так же по многочисленным царапинам, покрывавшим его лицо и руки, поползать ему пришлось более чем достаточно. Поэтому, дав ему закончить рассказ, я изволила нахмуриться:

— То есть половину ночи и утро тебя вел сам Снежный Барс?

— Да, ашиара... — довольно ухмыльнулся воин.

— И оружие направлял он?

— Да...

— Жаль...

Мой незадачливый жених растерялся:

— Почему?

— То, что Бастарз способен подстрелить любое животное на Горготе, я знаю и так. А как насчет тебя?

Двор грохнул. Так, что с 'Орлиного Гнезда' выглянул часовой и поинтересовался, над чем они ржут.

Сокол побагровел, открыл рот, чтобы оправдаться, но не успел — за моей спиной раздался голос Ваги Крыла Бури:

— Хватит, Итлар! Мы тебя услышали! Теперь — черед Намора...

...Медвежья Лапа 'никакого зова не слышал': то ли Снежному Барсу было не до него, то ли младший сын увея сделал какие-то выводы. Поэтому его рассказ оказался похожим на те охотничьи байки, которые так любили рассказывать друзья моего отца: в поисках косуль он обошел чуть ли не весь Шаргайльский хребет, то поднимаясь к самой кромке вечных снегов, то спускаясь в пропасти, у которых не видно дна; на расстояние выстрела полз чуть ли не три часа, а, добравшись до нужного места, обнаружил, что стадо отошло в сторону. Слава Двуликому, вторая попытка увенчалась успехом — он подкрался к ним почти вплотную и выстрелил. Сам. В самку, которая показалась самой крупной ему, а не Богу-Воину. И не промахнулся...

По большому счету, придираться было не к чему — то, что косуля весьма осторожна и добыть ее не так уж и легко, я знала. Однако высмеянный мною Сокол добыл такую же. Если не больше. Но после моей отповеди выглядел таким несчастным, что мне захотелось восстановить справедливость:

— Я не приму и твою добычу, воин...

— Почему, ашиара? — растерянно спросил Медвежья Лапа.

— Оглянись вокруг и скажи, есть ли на этом дворе хоть один воин, не способный выследить и подстрелить косулю?

Сын увея огляделся по сторонам, подумал и отрицательно помотал головой:

— Нет! Воины рода Аттарк — прекрасные охотники...

— Так вот, давая вам это задание, я собиралась оценивать не добычу, а ваш рассказ об охоте...

— И что тебе в нем не понравилось?

Я пожала плечами:

— Он был красивым. И даже слишком. Поэтому останется в моей памяти, как Слово...

— А мог бы остаться Делом... — поняв, какое изречение Игенора Мудрого я пытаюсь озвучить, в унисон мне закончила леди Этерия.

Я повернула голову на голос и с трудом удержала лицо — на лице только что выбравшейся во двор баронессы искрились бисеринки пота. Значит, пока я валялась в постели, она тренировалась. С Кромом! Смотрела ему в глаза, чувствовала его прикосновения, слышала его голос!!!

...Пока я сгорала от ревности и безумного желания сказать ей какую-нибудь гадость, во дворе было тихо. А когда я справилась с собой и повернулась к женихам, Итлар, задумчиво дергавший себя за ус, вдруг сделал шаг вперед, опустился на одно колено и склонил передо мной голову:

— Спасибо за урок, ашиара!

Погруженная в свои мысли, я не сразу сообразила, что он имеет в виду. А когда поняла — оглянулась по сторонам. И с удивлением поняла, что никто над ним не смеется — все присутствующие, включая Шарати, восприняли его слова, как должное. И смотрели с уважением! А вот на Намора, не додумавшегося до очевидного — с легким недовольством. Как на ребенка, сделавшего какую-нибудь редкую глупость.

Мне стало не по себе — эти люди отличались от вейнарцев, как леденец — от топора. А я, не понимающая и десятой доли этих отличий, строила из себя невесть кого!

Сглотнув подступивший к горлу комок, я решительно вскинула голову, но сказать Унгару о том, что и его испытание провалено, не успела — парень, знающий, как и что говорить, и имеющий возможность ограничиться фразой вроде 'Искал, нашел и пристрелил...', вдруг вскинул над головой сжатый кулак и... заработал себе еще одну черту:

— Я, Унгар Ночная Тишь из рода Аттарк, не вправе продолжать испытание: во-первых, теперь я знаю больше, чем мои соперники, а это несправедливо, во-вторых, я собирался приукрасить свой рассказ так же, как это сделал Медвежья Лапа, и, в-третьих, моя косуля мельче, чем косули моих соперников...

— У-уэй!!! — слитно гаркнули его сородичи. А я неожиданно поймала себя на мысли, что смотрю на него с интересом...

Глава 21. Кром Меченый.

Девятый день третьей десятины первого травника.

...Уресс не обманул — в пристройке рядом с тренировочной площадкой нашлось десятка четыре ил'личе . Толстостенных, с шириной захвата от одного до трех пальцев , с широкой опояской и плотно закрывающейся крышкой, не дающей высыпаться содержимому. Содержимое — мешок с чистым речным песком — стоял рядом, радуя глаз своими размерами.

Подобрав кувшины по руке, я засыпал в них нужное количество песка, плотно закрыл крышки, взялся за захваты и отнес их к входной двери. Потом нашел пару колотушек потяжелее и поставил их перед айти'аром , тенью следующим за мной.

Мальчишка вцепился в рукояти, до блеска отполированные руками его сородичей, и уважительно выдохнул:

— Ого!!!

'Донесешь?' — чуть было не спросил я, но вовремя вспомнил, что передо мной — не вейнарец, а хейсар. Будущий воин, который скорее умрет, чем признается в своей слабости.

'Если что — помогу...' — подумал я, подхватил оба ил'личе, вышел во двор и неторопливо двинулся к лестнице, ведущей на Орлиное Гнездо.

Судя по пыхтению, доносящемуся сзади, выбранные мною колотушки оказались тяжеловаты. Однако Уресс не сдавался: шел следом за мной и изредка пытался подпрыгивать от счастья.

Последнее, правда, делал недолго — этаже на втором в его походке появился четкий ритм, на четвертом перестук босых ног стал постепенно замедляться, а на шестом до меня донесся сдвоенный стук.

Останавливаться и смотреть, как он кусает губы, разминая уставшие руки, я, конечно же, не стал. Сделал вид, что не услышал, и, прибавив шаг, вскоре выбрался на крышу. Где обменялся приветствиями с только что сменившимся часовым, снял с себя араллух и продолжил тренировку с того места, на котором остановился.

Пять десятков повторений восходящего солнца в стойке готовности с концентрацией на напряжении живота и дыхании, столько же — в движении шагом медведя, короткое расслабление — и я, присев, взялся за захваты.

Выпрямился. На вдохе медленно поднял руки на уровень плеч, выждал один удар сердца и с резким выдохом довернул кисти рук так, чтобы увидеть через горлышки кувшинов их дно .

Два удара сердца предельного напряжения мышц — и руки пошли вниз. Чтобы через мгновение снова устремиться вверх.

Повторении на тридцатом справа от меня раздалось тихое сопение — Уресс, не успевший толком отдышаться от подъема по лестнице, начал повторять за мной упражнение. Старательно напрягая пальцы так, как будто держал ил'личе.

'Добросовестный мальчишка...' — мелькнуло где-то на краю сознания, и я, окончательно уйдя в себя, забыл про его существование...

...Часа через полтора-два, когда солнце вышло из-за вершины Тен'гри и коснулось своим ликом краешка одинокого облачка, висящего в ослепительно-синем небе, на крышу поднялись леди Этерия Кейвази, троица ее бессменных спутниц и четверка телохранителей.

Дав мне возможность закончить очередное упражнение, баронесса по-хейсарски опустилась на одно колено и смиренно склонила голову:

— Мастер? Вы не уделите мне часть своего драгоценного внимания?

Я мысленно фыркнул: судя по церемонности обращения, леди Этерия хотела использовать тренировку со мной, как способ хоть на какое-то время избавиться от навязчивого внимания своих тэнгэ .

— Уделю... — нехотя пробормотал я и, поймав вопросительный взгляд десятника, посмотрел в небо, показывая, что буду тренировать баронессу до полудня.

Хейсар кивнул, щелкнул пальцами, привлекая внимание своих подчиненных, и без лишних слов нырнул в люк...

...Минуты через полторы после того, как леди Этерия начала разминаться, я понял, что неверно истолковал ее мотивы: она сознательно допускала ошибку за ошибкой. Причем в движениях, править которые, не прикасаясь к ней, было невозможно.

Пришлось изворачиваться: 'неверное' движение локтя я поправил одним единственным тычком пальца в подреберье, 'ошибку' в захвате воображаемого запястья — щелчком по оттопыренному мизинцу, дрожание предплечья во 'Взмахе Крыла' — молниеносным рывком за кисть.

Сообразив, что держу дистанцию, она закусила губу и на переходе от 'Искры на ветру' к 'Сломанной ветви' изобразила такое невообразимо-безобразное вращение бедрами, что я онемел от возмущения. А потом, сместившись так, чтобы ни часовой, ни Уресс не видели выражения моего лица, подошел к ней вплотную и негромко поинтересовался:

— Если вы не хотите тренироваться, то, может, не надо тратить мое и ваше время зря?

— Хочу. Просто нас слышат. А мне надо с тобой поговорить... — одними губами произнесла баронесса. Потом подумала и добавила: — Поговорить можно во время парного танца или качания маятника ...

Понял. Кивнул. Дождался, пока она закончит разогреваться, скользнул к ней, принял стойку песочных часов и выставил вперед правую руку. Леди Этерия уперлась в мое предплечье своим и легонечко на него надавила...

— На семь качаний... — чуть громче, чем надо, сказал я и вернул ей ее движение...

...Первые несколько минут мы сосредоточенно молчали. Я — пытаясь понять, какие из ударов она сможет делать во время беседы, не вызывая удивления у невольных зрителей, а баронесса — старательно демонстрируя весь известный ей арсенал движений.

Лучше всего получались простые перехваты с ударом пальцами в горло и глаза, заломы рук и захваты за пальцы. А вот срывы с атакующего предплечья и переводы на болевые и броски у нее получались так себе. Поэтому я, 'придравшись' к общей ошибке — отсутствию в движениях силы — 'заставил' ее отрабатывать самую простую связку: перехват руки с последующим хлопком в висок. Само собой, не в движении.

Выслушав мои выводы об уровне отработки маятника, баронесса демонстративно вздохнула, послушно надавила на мое предплечье и тихонечко прошептала:

— Что с ней творится, Кром?

Я молча отсчитал седьмое качание, 'провалился' вперед на ее рывке, вовремя подставил ладонь под хлопок и, погасив точный и сильный удар, угрюмо сдвинул брови, показывая, что не расположен обсуждать поведение Мэй с кем бы то ни было.

Леди Этерия поняла. И грустно усмехнулась:

— Это касается не только тебя! Она... — новый удар в ладонь, — ...выходит из комнаты только для того, чтобы пообщаться со своими женихами. Не говорит... — удар в ладонь, — ...ни с кем. Вообще! А когда я заявляюсь в гости... — удар, — ...тактично намекает на то, что ей хочется побыть одной!

Судя по тому, что каждый следующий хлопок пробивался сильнее предыдущего, баронесса пыталась сделать вид, что не понимает. И это ее лицемерие внезапно вывело меня из себя:

— Замуж она выйдет. Как обещала. И ребенка родит! Можете быть спокойны...

— Кром, я за нее переживаю!!!

Мне стало горько до тошноты: за Мэй переживал я, а все остальные — ждали выполнения ее Долга...

— Она толком не ест! — горячо зашептала баронесса, в очередной раз вложившись мне в ладонь. — И почти не спит! А когда все-таки забывается, то плачет... Во сне...

Я прикрыл глаза и заскрипел зубами — Мэй было плохо, а я не мог ее даже увидеть!!!

— Кром, с этим надо что-то делать!!!

— Не надо... — глухо буркнул я. — Она пытается заставить себя смириться с будущим, которое вы ей 'подарили'...

Сарказм, прозвучавший в моем последнем слове, заставил баронессу покраснеть от гнева:

— Мы подарили ей два года жизни!!! Два года, вместо пары недель и твоего... э-э-э... — она заткнулась на полуслове, изо всех сил рубанула меня по ладони и тут же врезала еще дважды: правой голенью по внутренней поверхности бедра и левым кулаком в печень. А потом виновато опустила взгляд и закусила губу.

Толку? То, что она хотела сказать, было понятно и без слов.

Следующие три качания маятника прошли в молчании. А перед четвертым она вскинула взгляд и зашипела, как готовая к атаке змея:

— Ну, и что ты молчишь? Тебе что, все равно?

Я равнодушно пожал плечами: объяснять ей, что любая попытка влезть в душу к Мэй наверняка сделает ей больно, не было никакого желания.

— Ты... ты... ты действительно Бездушный!!!

— Да. Так и есть. А еще я Нелюдь... — буркнул я. Потом заблокировал десяток ударов по самым уязвимым точкам своего тела, подсек беснующуюся баронессу под обе ноги, аккуратно уронил на бок, взял ее руку на излом, дождался, пока девушка перестанет трепыхаться и выдохнул: — При этом я ей отдаю все, что у меня есть. А вы — отнимаете...

— Отнимаем? Что?! — с трудом повернув голову так, чтобы видеть мои глаза, спросила баронесса.

Я вздернул ее на ноги, дождался, пока она заправится, и криво усмехнулся:

— Единственное, что у нее осталось. Право Выбора...

...До конца тренировки леди Этерия не вымолвила ни слова — выполняла движения в половину силы, била лишь бы попасть, а во время растяжки несколько раз уходила в себя. Я ей не мешал — работа в таком режиме позволяла мне вовремя реагировать на ее атаки. И сдерживать рвущуюся наружу злость.

Увы, к моменту, когда с лестницы послышался топот ног тэнгэ баронессы Кейвази, ее — злости, — было еще слишком много. Поэтому я отошел от тянущейся леди Этерии и взялся за колотушки.

Увидев, с какой концентрацией я выполнил первое же повторение 'Молота, падающего на наковальню', леди Этерия вдруг вскочила на ноги и торопливо подошла к Урессу.

Тихий вопрос, такой же тихий ответ — и она ощутимо изменилась в лице, порывисто шагнула ко мне и, увидев, что из люка показалась голова одного из ее телохранителей, помрачнела. А потом, замерев на месте, нехотя опустилась на одно колено:

— Да пребудет с тобой Благословение Снежного Барса, Мастер! Спасибо за тренировку...

— Пожалуйста! — учтиво ответил я и попробовал сосредоточиться на выполняемом упражнении.

Как бы не так — выбравшись на крышу, десятник повернулся ко мне лицом, прижал к груди кулак и торжественно провозгласил:

— Кром по прозвищу Меченый! Тарваз Каменная Длань, аннар рода Аттарк, ждет тебя в зале Совета!

Уресс, все еще тянувший руку 'к наковальне', недоверчиво посмотрел на родственника, потом вспыхнул от радости и, сорвавшись с места, бросился к люку.

Причины его радости я не понял, поэтому, проводив его взглядом, вопросительно уставился на хейсара.

— Побежал за водой. Для тебя: входить в зал Совета должно чистым и душой, и телом... — глубокомысленно объяснил воин.

— Радуется чему? — раздраженно спросил я.

— Ну, так он же твой тэнгэ! — хихикнул часовой. — Значит, зайдет следом. И покажется на глаза деду...

...Спустившись во двор и наскоро ополоснувшись, я кое-как высушил волосы рушником, натянул на себя араллух и кивнул нетерпеливо подпрыгивающему на месте мальчишке:

— Веди...

Он засиял еще сильнее, сорвался с места и огромными прыжками понесся к башне.

Шагнув следом и ощутив пустоту в руках, я оглянулся в поисках забытого посоха, затем вспомнил, что отдал его Латирдану, и раздраженно сплюнул — привычки, въевшиеся в душу, никуда не делись. И напоминали о себе в самый неподходящий момент.

Пока я топтался на месте, мой айти'ар добежал до двери, рванул на себя створку и недовольно сдвинул брови к переносице: илгиз — то есть я — не торопился. И тем самым отдалял момент встречи с дедом.

Почувствовав, что мальчишка вот-вот лопнет от возмущения, я чуть-чуть ускорил шаг и, пройдя мимо него, принялся подниматься по лестнице.

— Пятый этаж. За дверью — направо... — громким шепотом подсказал он. — Потом прямо до самого конца...

Я послушался. Поднялся на нужный этаж, вошел в коридор и быстрым шагом двинулся к двустворчатым дверям, по обе стороны от которых стояли вооруженные до зубов хейсары.

Дошел. Остановился в шаге от них и потянулся к чекану.

На лице правого расцвела насмешливая улыбка:

— Ты не в Вейнаре, илгиз! Наши вожди не боятся никого и ничего...

'Ну и зря...' — мысленно буркнул я. — 'Хороших вождей намного меньше, чем желающих сесть на их место...'

Потом равнодушно пожал плечами и вошел в предупредительно распахнутые двери...

...Несмотря на громкое название, зал Совета оказался сравнительно небольшим помещением, в котором могло поместиться от силы человек двенадцать. От остальных комнат сарти, виденных мною за эти дни, оно отличалось только полным отсутствием оружия на увешанных шкурами стенах и наличием здоровенного стола, окруженного десятком стульев из тирренского дуба.

Помоста с креслом, похожим на трон, или каких-нибудь иных атрибутов власти в зале не было. Вообще — старший отец рода Аттарк, одетый в самый обычный араллух, сидел в первом попавшемся под руку кресле. Причем не во главе стола, а сбоку. И мрачно вертел в руках крошечный обрывок пергамента.

— Силы твоей деснице и зоркости твоему взору, аннар! — замерев на пороге, поздоровался я.

— Мудрости и долгой жизни! — звонко добавил Уресс, шустренько просочившись между моей спиной и косяком и встав по левую руку от меня.

Тарваз откинулся на спинку стула, поздоровался с нами обоими и вопросительно уставился мне в глаза:

— Как тебе мой внук, илгиз?

— Добросовестен. Внимателен. Упрям. Может вырасти хорошим воином... — ничуть не кривя душой, ответил я.

— Может? — притворно удивился старик.

— Высоко задранный нос открывает горло для удара...

Айти'ар, как раз пытавшийся вскинуть нос к потолку, обиженно надулся:

— Я...

— Ты услышал все, что надо... — перебил его Каменная Длань. — Теперь у тебя есть время подумать. Иди — постоишь за дверью и поразмышляешь о том, что сказал Мастер...

Уресс расстроенно сглотнул, склонил голову и исчез. А его дед, показав мне на стул напротив, удовлетворенно улыбнулся:

— Два твоих клейма запали ему в душу. Поэтому твои слова станут для него весомее моих...

— Твой внук. Тебе виднее...

Глава рода усмехнулся в усы, потом посерьезнел, пододвинул ко мне тот самый обрывок пергамента, а потом запоздало поинтересовался:

— Читать умеешь?

— Да...

— Хм...

— У меня были хорошие учителя... — буркнул я, мысленно поблагодарил Роланда Кручу за науку, пробежал глазами слишком уж ровные строчки, явно выведенные рукой писца, и хрустнул кулаками: граф Ильмар Увераш и его родня сделали очередной шаг. На этот раз — по мне. Вернее, по моему двойнику, двойнику Мэй и их охране. И не промахнулись...

Ощущать себя виновным в смерти десяти человек было горько. А сидеть перед одним из старейшин народа, к которому они принадлежали — стыдно. И я, опустив взгляд, встал:

— В их гибели виноват я...

— Ты? — в глазах Тарваза появилось изумление. — С чего ты так решил?

— Убийцы искали меня. А нашли моего двойника и его спутников...

Каменная Длань гневно сверкнул глазами:

— Те, кто охранял твоего двойника, были воинами! Они знали, на что идут, и были предупреждены о возможной засаде! Значит, вместо того, чтобы любоваться облаками и слушать пение пересмешников, они должны были смотреть по сторонам!

— Их противников было больше! Почти в три раза... — ткнув пальцем в пергамент, буркнул я.

Аннар скривился так, как будто попробовал прокисшее молоко, и брезгливо посмотрел на пергамент:

— Противников? Ты считаешь Серых противниками?

— Обычных — нет. Но...

— Эти сыновья шакала и гиены прошли по схронам, умудрились их не заметить, а потом дали себя расстрелять! — злобно ощерившись, прошипел он. — Я читал письмо раза четыре, но до сих пор не могу понять, как им это удалось!!!

Я дал ему возможность успокоиться, а потом негромко пробормотал:

— Иные Серые обучены лучше любого воина...

— Лучше любого воина-илгиза! Но не хейсара! Мы — не только воины, но и охотники! Мы начинаем читать следы раньше, чем ходить! Мы... — Каменная Длань в сердцах врезал по столу кулаком, потом нахмурился, жестом приказал мне садиться и... успокоился: — В гибели этих воинов нет твоей вины. И я позвал тебя не для того, чтобы ты меня успокаивал! Скажи, тебе что, не понравилось отношение воинов, с которыми тебя поселили?

Я удивленно приподнял бровь и отрицательно помотал головой:

— С чего ты взял? Они ведут себя безупречно...

— Тогда почему ты ночуешь на оу'ро?

Глава 22. Баронесса Мэйнария д'Атерн.

Десятый день третьей десятины первого травника.

...Потянув на себя неожиданно тяжелую дверь, я чуть не задохнулась от густой смеси ароматов можжевельника, березовых листьев, лечебных трав, мыльного корня и меда. Заминка длилась недолго — спускавшаяся следом аза Нита довольно сильно ткнула меня в спину и я, вынужденная сделать еще несколько шагов, в буквальном смысле влетела в центр довольно большого предбанника, освещенного парой масляных светильников.

— Че встала-то? — ворчливо поинтересовалась старшая мать рода. — Бани никогда не видела?

Отвечать на ее ворчание я не собиралась. Поэтому подошла к лавке со стопкой рушников, закусила губу и принялась раздеваться.

Сняла пояс, араллух, сапожки, ансы. Расплела магас. Стянула с пальца родовое кольцо. Взялась за подол нижней рубашки, скосила взгляд на азу и облегченно выдохнула — она стояла ко мне боком и, ничуть не стесняясь своей наготы, деловито собирала в 'яблоко' распущенные волосы.

Оглядев ее с ног до головы, я завистливо вздохнула: в свои четыре с лишним десятка лиственей Нита выглядела просто потрясающе — сильные руки и плечи; тяжелая, хоть и потерявшая форму, грудь; по-девичьи тонкий стан; почти не исчерченные 'паутиной ' широкие бедра; и пусть чуть коротковатые, зато ровные и в меру полные ноги. И если бы не горизонтальные полоски на шее, выдающие ее возраст, то я никогда бы не сказала, что она — ровесница Аматы!

Закрепив пряди серебряными 'вилами' и тряхнув головой, чтобы проверить, как они держатся, Нита повернулась ко мне и насмешливо поинтересовалась:

— Служанку ждешь? Али кого еще?

Отрицательно помотав головой — мол, я в состоянии раздеться без посторонней помощи, — я торопливо стащила с себя рубашку, кинула ее на лавку и тут же вцепилась в самый верхний рушник...

— Погодь прикрываться-то! Дай я на тебя посмотрю!

Меня аж затрясло от возмущения:

— Зачем?

— Сегодня — твой виот'ун'иар , а я — старшая мать рода, который тебя представляет...

Я мысленно застонала: сегодня этим словом объяснялось все и вся — купание в ночной бане, белование косули под взыскательными взорами женихов и аннаров всех сколь либо крупных хейсарских родов, разделка туши, приготовление маринада и главного блюда для последующего пира!

— Ты выбираешь мужа так, как считаешь нужным, не правда ли?

— Да... — с вызовом уставившись в глаза Каменной Длани, ответила я.

— Твое право... — ухмыльнулся Тарваз. — А их право — знать, достойна ты их Песни или нет...

...Пока я проклинала миг, когда согласилась отправиться именно в Шаргайл, аза оглядела меня с ног до головы, пребольно ущипнула за живот и недовольно поморщилась:

— Мда... Ешь за двоих, а двигаешься мало!

Я вспыхнула, сделала шаг назад и, споткнувшись, чуть было не села на лавку. Потом восстановила равновесие, вскинула подбородок и дерзко усмехнулась:

— В комнате, в которой вы меня поселили, несколько тесновато. А бегать по лестнице в сопровождении тэнгэ я пока еще не привыкла...

— Твой майягард — Мастер Посоха и Чекана. Попроси — и он уделит тебе столько времени, сколько ты захочешь!

Напоминание о Кроме и его тренировках больно резануло душу: я тут же представила, как он придерживает за бедра Этерию Кейвази и, опустив голову, чтобы распущенные волосы закрыли лицо, мрачно хмыкнула:

— Неужели ради этого меня начнут выпускать с женской половины?

Нита пропустила мои слова мимо ушей и опустилась передо мной на колени!

Пока я ошалело хлопала глазами и ждала от нее чего-нибудь торжественного, она прикоснулась к пальцам моих ног, щелкнула по ногтям, потом удовлетворенно хмыкнула, встала и принялась бесцеремонно мять мою грудь!!!

Я отшатнулась назад, сжала кулаки и зашипела. На весь предбанник:

— Аза, вы...

— ...ты! — перебила меня она. — Ты — здорова! И если Эйдилия заставит тебя обратить взгляд на Унгара, то я с радостью назову тебя дочерью ...

Запоздало сообразив, что меня только что осмотрели, как породистую кобылку, причем так, как описано в трактате 'О деторождении и способах определения изъянов, препятствующих оному...', я зло сузила глаза:

— А как же зубы и моча?

— Уже видела. И то, и другое... — 'не заметив' моего не особо дружелюбного тона, улыбнулась она. — Говорю же, ты — здорова...

— А вдруг я уже не невинна?

На этот раз ее задело — взгляд старшей матери рода потемнел и метнулся вниз, к моему лону.

Несколько мгновений тишины — и с губ Ниты сорвался тихий смешок:

— А ты норовиста! Как я когда-то... Тому, кого ты выберешь, придется нелегко...

При мысли о том, что этим 'кем-то' будет не Кром, меня зазнобило.

Нита, увидев, что меня трясет, примирительно улыбнулась и развела руками:

— Не злись, я делаю то, что должно! Уж кто-кто, а ты обязана это понимать...

'О-бя-за-на...' — горько повторила я про себя, кивнула, показывая, что уже не злюсь и, пряча глаза, отправилась мыться...

...Эдак через час, чисто вымытая, умащенная какой-то приятно пахнущей дрянью и наряженная в белоснежные ансы и араллух, я стояла посреди двора и задумчиво пялилась на косулю, лежащую в шаге передо мной.

Нет, я думала не о том, как ее беловать — уж чему-чему, а этому отец научил меня на славу, — а пыталась решить, кто из троицы стоящих за ней женихов должен нанести удар, 'отнимающий жизнь'.

'В этом выборе нет ничего такого... — глядя в лиловый глаз насмерть перепуганного животного, угрюмо повторяла я слова, сказанные мне перед самым ритуалом. — Да, обычно девушки вручают ритуальный клинок брату или отцу, но раз у тебя такой возможности нет, то ты протянешь его тому, кого считаешь самым достойным. А когда он заберет жизнь косули, покажешь, на что способна сама...'

Увы, в это самое 'ничего такого' как-то не верилось: во взгляде старшей матери рода Аттарк, объяснявшей мне тонкости виот'ун'иар, изредка мелькало самодовольство. И иногда — чуть заметное чувство вины. Увы, уточнить, что скрывается под словосочетанием 'ничего такого' я не успела — в тот самый момент, когда я открыла рот, чтобы задать этот вопрос, в предбанник ворвалась Хасия и сообщила, что гости собрались и ждут. После чего меня вытолкали наружу и торжественно поволокли на передний двор...

'Если бы выбор не значил совсем ничего, то девушки вручали бы ритуальный клинок тем, кто им симпатичен. Скажем, чтобы дать их избранникам почувствовать себя достойнейшими, намекнуть на свой интерес или просто покуражиться... — тиская рукоять ножа, размышляла я. — Но они этого не делают. Значит, знают, что это действие имеет какой-то смысл. Какой?'

Я поочередно посмотрела на лица женихов, попробовала оценить их состояние и... мысленно обозвала себя слепой дурой: они ВОЛНОВАЛИСЬ!!! И не сказать, чтобы слабо — Итлар покусывал ус, Намор то и дело вытирал потеющую ладонь об ансы, а Унгар уж слишком старательно делал вид, что ему все нипочем.

Значит, выбор был значим! И даже очень!!!

Настроение, и без того не особо хорошее, испортилось окончательно. И я о-о-очень нехорошим взглядом посмотрела на азу, стоящую в толпе женщин.

Она ответила мне таким ясным взглядом, что меня перекосило от бешенства: она тоже волновалась! Причем ничуть не слабее своего сына!

'О том, что самый толковый из всей этой троицы — Ночная Тишь, знают все... — мрачно подумала я. — Значит, у Ниты были все основания считать, что я выберу именно его. Допустим, так оно и случится. Что это ей дает?'

Ответ пришел в то же мгновение: если выбор, сделанный во время виот'ун'иара, расценивался, как некое обещание, то, протянув клинок ее сыну, я поставлю себя в положение, из которого будет только один достойный выход — замужество. А любая попытка изменить свое решение ПОСЛЕ виот'ун'иара сделает меня клятвопреступницей...

'А что, если я выберу не Унгара? — мелькнуло в голове. — А, скажем, того же Намора?'

От мысли о том, что в таком случае мне придется выйти замуж за Медвежью Лапу, меня бросило сначала в холод, а потом — в жар.

Словно услышав мои мысли, Нита улыбнулась. И взглядом показала на косулю.

'Итак, меня поставили перед выбором...' — закусив губу, подумала я и нервно сглотнула: из рассказа Ниты я знала, что отказ от уже назначенного ритуала считался трусостью. И несмываемым пятном ложился не только на мой род, но и на род Аттарк.

'Вручить клинок Тарвазу Каменной Длани или кому-то из его женатых сыновей я не могу, так как не принадлежу к их роду... Отца или брата у меня нет... Дед? Он далеко, значит, попытку перенести ритуал сочтут завуалированным отказом...'

Нож вдруг показался мне неподъемным, и я, перехватив его поудобнее, уставилась на шею косули. В ту точку, куда должен был вонзиться клинок.

'Может, все-таки ударить самой?'

Увы, это был не выход — согласно обычаям хейсаров, жизнь жертвенного животного могла прервать только мужская рука. В противном случае из 'дарующей жизнь' — будущей жены и матери, — я превращалась в 'жизнь забирающую'. То есть в гейри. И, тем самым, посвящала себя служению Бастарзу.

Служить Богу-Воину я была бы не против, если бы статус этой самой гейри позволял мне выйти замуж и родить ребенка. Увы, мужем этих несчастных считался Снежный Барс, и надеяться на то, что в этом браке я смогу родить наследника лена Атерн, было, по меньшей мере, глупо...

...Пока я искала выход из сложившейся ситуации, в толпе, собравшейся во дворе сарти Аттарков, послышались шепотки.

На первый взгляд, ничего особенного — подумаешь, кто-то назвал меня илгиарой? Однако Тарваз Каменная Длань ощутимо напрягся. И даже положил длань на рукоять правого Волчьего Клыка.

'Унгар умен, порядочен и всегда прислушивается к тому, что я ему говорю... — холодея от ужаса, подумала я. — Из него получится хороший хозяин лена д'Атерн и отличный отец...'

Потом еще раз посмотрела в глаза Ночной Тиши, увидела, что он вспыхнул и подался вперед, представила себе прикосновение его губ и зажмурилась...

Видимо, какая-то часть от испытываемых мною чувств все-таки отразилась на моем лице, так как через мгновение до меня донесся торжественный рык аннара:

— Ты готова сделать выбор, илгиара?

Я открыла глаза, затравленно оглядела стоящих вокруг меня хейсаров, изо всех сил стиснула рукоять клинка и тряхнула головой:

— Да... Готова...

— Назови имя...

Унгар облизал пересохшие губы и затаил дыхание.

Итлар поежился.

Намор криво усмехнулся, опустил голову и уставился на носки своих сапог.

— Что ж... Я, баронесса Мэйнария д'Атерн... — трясясь, как осиновый лист, начала я. Потом вспомнила, как стояла на Помосте Истины и вдруг почувствовала, что на меня снисходит СПОКОЙСТВИЕ: — ...передаю право выбора своему майягарду, Крому по прозвищу Меченый. Ибо я — гард'эйт. И не могу принимать решения, от которых зависит моя жизнь...

Глава 23. Негзар Мышь.

Первый день четвертой десятины первого травника.

...Ялгар по прозвищу Ослоп 'сломался' на одиннадцатом алчиге — вместо того, чтобы найти прикрытую подкрашенным хлебным мякишем дыру между камнями, он с силой вогнал лезвие клинка в первую попавшуюся щель и, не удосужившись проверить, насколько хорошо держит получившаяся опора, перенес на нее весь вес своего тела. Лезвие выскользнуло из щели так, как будто было смазано жиром, и донельзя самоуверенный илгиз сорвался. Второй раз за день. И упал. Слава Бастарзу, не на камни, во множестве разбросанные вокруг развалин сарти, а на узенькую полоску земли между ними.

Негзар заскрипел зубами — здоровяк, способный гнуть подковы и рвать воловью кожу, был туп, как полено, и медлителен, как доживающий последние дни мерин...

— И этого не возьму... — не дожидаясь, пока оглушенный илгиз поднимется на ноги и вернется к стене, сказал он Юлаю. — Даже не проси...

Подсвечник, наблюдавший за Натти Занудой, только-только начавшим подъем, недовольно поморщился, качнулся с пятки на носок и вздохнул:

— Других не будет...

Лезть на стену сарти, стоящего в центре Шаргайла, с придурками, упорно не желающими понимать, что любой подозрительный звук поднимет на ноги чуть ли не всех воинов на расстоянии перестрела, было самоубийством. Поэтому Мышь, еще раз оглядев неровный строй илгизов, в сердцах сплюнул себе под ноги и решительно направился к лошадям:

— Прощай...

Юлай тут же вцепился в рукав его араллуха:

— А как же Два Изумруда?

— Трупам жены ни к чему... — стряхнув захват, криво усмехнулся хейсар. — А с твоими вояками я уже чувствую дыхание приближающейся смерти...

Подсвечник скрипнул зубами, вполголоса помянул Двуликого и мрачно буркнул себе под нос:

— Мои воины — не древесные коты! Они привыкли пользоваться мечами, а не швейными иглами...

— Мечами, говоришь? — вставив ногу в стремя, хмыкнул Мышь. — Тогда зачем тебе я? Пусть они ворвутся в сарти через ворота и зарубят всех, кто тебе не нужен!

Юлай покосился на высоченную стену полуразрушенной башни и угрюмо вздохнул:

— Были бы мы не в Шаргайле...

Губы хейсара сами собой расплылись в довольной улыбке: да, между родами хейсаров бывало всякое. Но любая попытка чужаков пролить кровь горца неизменно заканчивалась гибелью всех, кто имел к этому хоть какое-то отношение.

— Ну, и что ты лыбишься? — увидев выражение его лица, недовольно нахмурился Подсвечник. — Ты хочешь, чтобы Аютэ стала твоей? Тогда сделай так, чтобы мои воины все-таки смогли залезть на эту проклятую Двуликим стену!!!

Негзар взлетел в седло, в последний раз посмотрел на развалины сарти, задумчиво почесал бородку и... радостно оскалился:

— Сделаю!!!

...По веревке с завязанными через каждый локоть узлами илгизы взбирались так, как будто имели крылья. Поэтому Негзар решил усложнить тренировку — надвинул на глаза хетт, подобрал с земли подходящую хворостину и полез на оу'ро.

Кого-кого, а дураков среди долинников не оказалось — сообразив, для чего ему хворостина, они мгновенно перестали вздыхать, сопеть и цепляться за стену ножнами своих мечей. А подъема после восьмого-десятого, когда Негзар решил дать им немного отдохнуть, почему-то решили, что поймали взгляд Бастарза . Причем все, как один — Натти Зануда, подойдя к Мыши, радостно осклабился и хлопнул его по плечу:

— Ну вот, теперь совсем другое дело: ты залезешь по стене, прирежешь часового, сбросишь вниз веревку, дождешься, пока мы поднимемся на крышу, и откроешь нам люк, ведущий на женскую половину...

Судя по глумливой ухмылке, появившейся на лицах большинства воинов, они рассчитывали, что после захвата женской половины сарти получат возможность ссильничать кого-нибудь из ее обитателей!

Негзара, представившего себе, чем это может закончиться для него и Аютэ, тут же затрясло от ярости. Он развернулся к Юлаю, лежащему на траве и бездумно глядящему в небо, и зашипел:

— Слышь, Подсвечник, мне кажется, что твои люди не понимают, КУДА и ЗАЧЕМ мы собираемся залезть!

Ослоп, стоявший неподалеку, пожал плечами и демонстративно почесал чресла:

— А че тут панимать-та? На ЖЕНСКУЮ па-ла-ви-ну! За бабами!!!

Подсвечник тут же переменился в лице:

— Ялгар-р-р?

— Да, брат?

— Се-е-есть!!! Вста-а-ать!!! Се-е-есть!!! Вста-а-ать!!! Се-е-есть!!! Вста-а-ать!!!

...Приседаний через двести, когда злость в глазах Ослопа превратилась в бешенство, Юлай изволил добавить к командам еще и объяснения:

— Это Шаргайл! — сесть!!! Здесь каждая — встать!!! — вторая — сесть!!! — баба — встать!!! — владеет Волчьими Клыками, как вы мечом — сесть!!! — И если вы, — встать!!! — придурки, — сесть!!! — попробуете без команды — встать!!! — пошевелить хотя бы пальцем, — сесть!!! — то я устрою вам — встать!!! — не Десятину, а листвень Воздаяния!

Судя по тому, как побледнели илгизы при словах 'листвень Воздаяния', обещаниями Подсвечник не разбрасывался. И имел полное право казнить и миловать любого из стоящих перед ним воинов. Видимо, поэтому следующие приседаний сто-сто пятьдесят на лице Ялгара играла виноватая улыбка.

Наконец, Юлаю надоело твердить одно и то же, и он, проорав очередное 'Встать!!!', мрачно оглядел стоящих перед ним мужчин:

— Вы будете делать только то, что скажет Негзар, и ничего больше. Ясно? Или объяснить поподробнее?

...Целых четыре часа — до самого заката — илгизы тренировались, как проклятые: отрабатывали подъем на стену 'зрячими' и с темной повязкой на глазах, учились ориентироваться на женской половине сарти, правильно врываться в комнаты и спускаться по веревке с привязанными к спине товарищами. Но стоило солнцу скрыться за хребтом Оттан'хар , как их пыл начал угасать. И Юлай, по своему обыкновению наблюдавший за тренировкой со стороны, решил их подстегнуть, заявив, что самый ленивый проведет всю ночь в молитвах.

К удивлению Мыши, подействовала и эта угроза — воины забегали так, как будто им пригрозили изгнанием из рода. И 'взяли' цель еще двенадцать раз, два из которых — почти в полной темноте.

Кстати, последний 'захват' получился очень даже ничего. Если, конечно, не считать того, что двое самых торопливых, спустившись по веревке слишком быстро, сожгли себе кожу на ладонях; Натти Зануда, заплутавший в хитросплетении коридоров, задержал отход и чуть было не подставил хвост под наш'ги 'защитников'; а Ослоп, что-то намудривший с узлами, уронил Кватта Лохматого локтей эдак с десяти.

Впрочем, все это происходило в полной тишине, поэтому он счел попытку удавшейся. И, посмотрев на почти угасшее зарево над Треснувшим Седлом, засобирался в город...

...Замерев на перекрестке, тень, качающаяся, как дес'ит на волнах, растерянно повертела головой, сделала шаг в сторону Подворья Илгизов, запнулась о камень и упала лицом вниз.

Ойкнула. Помянула Бога-Отступника и всех его потомков. Потом кое-как встала на четвереньки и, бормоча себе под нос что-то невразумительное, поползла к ближайшему забору.

Доползла. Посмотрела вверх. Не нашла ничего, за что можно было бы зацепиться, громогласно попроклинала свое счастье, отправившее ее в Шаргайл, потом обругала хейсаров, варящих слишком крепкое пиво, тварей, которые мешают его с водой, и упала снова. Неслабо шарахнувшись головой.

Села. Прижала руку к разбитому лбу и зашипела, как разъяренная Снежная Смерть :

— С-с-скоты! Кто так с-с-строит?!

В следующую тираду Лиекса Ноздри Негзар уже не вслушивался — решив, что внимание всех часовых приковано к пьяному придурку, он прикоснулся к плечу лежащего рядом Юлая, легонечко сдавил его пальцами, дождался, пока Подсвечник выберется из канавы, и бесшумно встал.

Взгляд в сторону перекрестка, на котором все еще буйствовала 'пьянь', пара шагов пригнувшись — и он, нащупав сцепленные руки припавшего к стене илгиза, поставил на них правую стопу.

Еле ощутимое покачивание... второе... третье... — и Мышь, взлетев над головой резко выпрямившегося долинника, вцепился в верхний край забора. А через мгновение, перебросив свое тело через препятствие, осторожно сполз на крышу кузницы и прислушался.

Как обычно, в конюшне чуть слышно всхрапывали лошади, на переднем дворе поскрипывал колодезный ворот, а с оу'ро доносилось мерное дыхание тренирующегося часового.

В первое мгновение Мышь не поверил своим ушам — ну не мог один и тот же воин дежурить вот уже третью ночь подряд. Потом вспомнил, что лично зарезал на жертвенном камне два десятка баранов, и улыбнулся: Бог-Воин знал толк в жертвах. И уважал храбрецов...

...Проводив взглядом пропавшего во тьме Подсвечника, хейсар посмотрел на затянутое облаками небо, мысленно поблагодарил Бастарза за помощь, скользнул к стене башни и, вжавшись в ее поверхность, провел рукой по приметной трещинке между камнями.

На то, чтобы найти торчащую из мякиша щетинку, ушло четыре удара сердца. Еще столько же — чтобы выхватить из ножен алчиг и бесшумно воткнуть его рядом с ней. Ударов десять-двенадцать — чтобы набросить на рукоять кожаный ремешок с петлей на конце и вставить в него ногу. И два — чтобы перенести на нее вес тела и подтянуться.

Вторая щетинка нашлась еще быстрее — она уколола палец еще до того, как Негзар прикоснулся к стене. Так, словно ждала его появления. Поэтому прежде, чем воткнуть на место второй алчиг, Мышь провел им по предплечью левой руки. Легонечко. Чтобы едва поцарапать. И, зажмурившись, пообещал Барсу еще одну жертву. Утром.

Бог-Воин милостиво согласился — щетинки начали ложиться под руку еще быстрее, позволив воину взобраться до последнего из сделанных в предыдущие ночи отверстий за считанные минуты.

Добравшись до самой верхней, Мышь сделал паузу, прислушался к звукам, доносящимся с Орлиного Гнезда, и снова взмолился Бастарзу, прося ниспослать тренирующемуся часовому как можно больше выносливости.

Барс услышал его и на этот раз — не прошло и минуты, как с оу'ро послышался хорошо знакомый резкий выдох...

'У-уэй! Он начал танцевать!!!' — мысленно взвыл Негзар, вытянул руку над головой и принялся ощупывать кладку...

...Как и прошлыми ночами, воин на оу'ро тренировался так, словно забыл, что такое усталость: за четыре часа, потребовавшиеся Мыши, чтобы найти, расширить и залепить мякишем полтора десятка подходящих щелей, он не остановился ни на одно мгновение. Да что там остановки? Когда он танцевал, от звуков выдохов, сопровождающих удары в точки койе'ри , у Негзара закладывало уши. От мерного и бесконечного шелеста песка в его кувшинах во время работы с ил'личе тянуло в сон. А от однообразного гудения клинка во время работы с оружием перед глазами Мыши появлялись герои из детских сказок — то одноглазый великан Дээт, бросивший вызов самому Бастарзу, то братья-близнецы Вард и Варт, охраняющие вход в чертоги Хэль, то могучий Онарт, спьяну вломившийся в спальню к самой Эйдилии и превращенный ею в статую.

Впрочем, Мышь выкладывался не меньше — выдохи, шелест и гудение, раздающиеся с Орлиного Гнезда, отлично заглушали еле слышное поскрипывание его алчигов. И позволяли работать вдвое быстрее, чем обычно...

...За час до рассвета, закончив расширять последнее на эту ночь отверстие, он убрал в ножны ненужный алчиг и ненадолго позволил себе расслабиться: закрыл глаза и мысленно потянулся сквозь стену. Туда, где должна была спать его Аютэ.

Как и предыдущими ночами, у него тотчас же пересохло во рту, а по спине, наоборот, покатились капельки пота.

'Есть я, и есть ты. Все остальное — тлен...' — мысленно пробормотал он, и вдруг понял, что в первый раз за последние несколько лет готов прочитать Песнь целиком: — 'Аютэ Два Изумруда из рода Ракташ! Я, Негзар Мышь из рода Гатран, не стану предлагать тебе свое Слово, свое сердце и свою жизнь! И просить у тебя твое Слово, твое сердце и твою жизнь тоже не буду! Да, ты не ослышалась — не буду! Ведь я — часть тебя, а ты — часть меня! Загляни в свою душу, о кати'но'сс'ай, и ты поймешь, что наш выбор предопределили Боги...'

Перед глазами тут же возникло лицо Аютэ. Таким, каким оно должно было быть в этот час — сонным, с закрытыми глазами и двумя красными полосками от подушки на левой щеке. Угольно-черные ресницы испуганно затрепетали и открылись, с полных, чуть припухших со сна губ сорвался тихий вздох, а в ярких, как трава в первом листвене, глазах протаяло изумление. И Мышь вдруг явственно услышал голос своей эйди'но'иары:

— Нег? Ты?

— Я... — радостно выдохнул он. Потом сообразил, что висит на стене сарти в десятке шагов от пока еще жены соперника, вспомнил равнодушный взгляд Аютэ, скользнувший по нему, как по пустому месту, зеленую ленту в ее лахти, целых три уасти, ниспадающие на правое плечо, тяжеленное ожерелье Благодарности на груди, и изо всех сил закусил губу.

Во рту тут же стало солоно от крови, а сердце заколотилось так, как будто пыталось проломить и ребра, и стену.

Открыв глаза, он невидящим взглядом уставился в стену и криво усмехнулся:

'Я, латт'иара! Иду брать то, что должно принадлежать мне...'

Глава 24. Кром Меченый.

Второй день четвертой десятины первого травника.

...Уресс вернулся на крышу часа через полтора. Нахохленный, как голубь зимой, хромающий на левую ногу и с парой свежих ссадин на лице. Молча положив рядом с моей буркой тарелку с ужином, он доковылял до своих ил'личе и взялся за захваты. Потом выпрямился, повернулся ко мне лицом, встал в стойку песочных часов, медленно, на вдохе, поднял руки над головой и... чуть было не получил по темени кувшином, вывернувшимся из пальцев!

Скрип зубов расстроенного мальчишки, кажется, услышали даже в Авероне. Ибо он заглушил и звук, с которым разбился ил'личе, и насмешливое хмыканье часового.

Лениться Уресс не умел. Выпустить кувшин из рук из-за усталости — не мог, так как только вернулся с ужина. Поэтому я взглядом приказал ему подойти.

Подошел. Виновато опустил взгляд и начал извиняться.

— Покажи руку... — не дослушав его излишне многословную и по-хейсарски витиеватую речь, потребовал я. И мысленно присвистнул: большой палец мальчишки оказался вывихнут в первом суставе!

Спрашивать, кто его выбил, было бесполезно, интересоваться, почему он, Уресс, не обратился к лекарю — тоже, поэтому я, поставив свои ил'личе, взял его за руку и предупредил, что будет немного больно.

Мальчишка гордо вскинул голову, презрительно прищурился и уставился на меня с таким видом, как будто я предложил ему поплакать.

— Шайир, иди сюда... — ощупав место вывиха, потребовал я у часового. — Поможешь...

К моему удивлению, тот повиновался. Без лишних слов или какого бы то ни было недовольства: подошел к Урессу, взял его за кисть и молча кивнул — мол, знаю, что делать, и готов.

Взявшись левой рукой за запястье и обхватив правой большой палец, я плавно потянул его на себя и надавил своим большим пальцем на поврежденный сустав.

Уресс слегка побледнел и напрягся. А через мгновение, когда я рванул, и палец встал на место, облегченно перевел дух:

— Спасибо, Мастер! Я готов продолжить тренировку...

...— Ну как, терпимо? — склонившись надо мной, встревоженно спросил Круча.

Я торопливо кивнул, попробовал приподняться, чтобы показать, что говорю не просто так, и чуть было не потерял сознание от боли в вывихнутом плече.

Изо всех сил сжал зубы, потом вымученно улыбнулся — и дернулся от тяжеленного подзатыльника:

— Лежи, не дергайся! Мне нужно, чтобы ты расслабился...

Расслабляться, чувствуя подмышкой край стола, было трудно. Однако я постарался. И через несколько минут почувствовал, что у меня получается — рука, свободно свешивающаяся вниз, стала ныть заметно меньше, потом потяжелела и затекла...

'Я расслабился...' — подумал я, шевельнул головой, чтобы дать это понять, и почувствовал, что Роланд сгибает ее в локте.

Поворот наружу, потом внутрь, рывок, короткая вспышка боли — и я, на мгновение заглянувший в чертоги Темной половины Двуликого, услышал удовлетворенный голос Головы :

— Вот и все... Сейчас перебинтую — и можешь отправляться спать...

Подняв взгляд к солнцу, которое только-только начало путь по небу, я недовольно засопел, потом сообразил, что Круча, занятый моей рукой, не видит выражения лица, и буркнул:

— Я продолжу тренироваться...

Воспоминания о первых днях в Гильдии заставили меня грустно усмехнуться — я был таким же упрямым, как Уресс, и тренировался, как проклятый, чтобы хоть на мгновение приблизить день смерти графа Ареника Тьюварра.

— Мастер? Я готов! Правда!!! — перепуганно воскликнул айти'ар, потом понял, что его восклицание прозвучало как-то жалко, и упрямо набычился: — Я никуда не уйду, даже если ты меня прогонишь!!!

Я закончил перевязывать его палец, пожал плечами и мотнул головой в сторону обломков его ил'личе:

— Этой рукой работать запрещаю. Пока не заживет. Что касается другой — сначала убери обломки и песок, а потом посмотрим...

...Убрал. Добросовестно. Ссыпав весь песок в оставшийся целым кувшин силы и собрав черепки в снятый с себя араллух. Унесся во двор — выносить. И пропал. Эдак минут на тридцать. А когда вернулся, у меня зачесались кулаки — на лице мальчишки появилось еще несколько ссадин, под правым глазом вспухал синяк, а из уголка рта сочилась струйка крови.

С хрустом сжав кулаки, я повернулся к часовому, вглядывающемуся в хитросплетения улиц, и зашипел:

— Ш-ш-шайир?

— Да, ашер? — нехотя отозвался он, повернулся ко мне и, увидев выражение моего лица, схватился за рукояти своих наш'ги.

— Сейчас ты спустишься во двор, найдешь тех, кто дрался с Урессом, и передашь им мои слова...

— Я — на посту. И никуда не пойду! — перебил меня юнец.

Я скользнул к нему, походя выбил из рук выхваченные из ножен Волчьи Клыки, схватил его за глотку и заставил встать на цыпочки:

— Ты! Сейчас! Спустишься во двор! Найдешь тех, кто дрался с Урессом! И скажешь им, что если кто-то из этих недоумков еще раз поднимет руку на моего тэнгэ, то я изувечу их отцов или старших братьев...

Глаза хейсара чуть не вывалились из орбит, а из глотки вырвался возмущенный хрип:

— Что-о-о?

— То, что слышал! И еще: если кому-то из твоих сородичей не понравилось мое поведение на этом вашем виот'ун'иаре, то они знают, где меня найти!

...Первое, что сделал хейсар, когда я разжал пальцы — это подобрал свои наш'ги. Потом пробормотал себе под нос что-то вроде 'клянусь Бастарзом...', убрал клинки в ножны и, бледный от унижения, нырнул в люк. Проводив его взглядом, я подмигнул растерянному Урессу, взялся за захваты своих ил'личе и переставил их поближе к зубцам.

Минуты через полторы айти'ар, наконец, вышел из ступора, насупился и, явно кому-то подражая, изобразил непонятный жест здоровой левой рукой:

— Ты — гость, Мастер! И должен соблюдать а'дар...

— Я его соблюдал. До тех пор, пока твои сородичи помнили, что такое гостеприимство...

Мальчишка покраснел, опустил взгляд и еле слышно выдохнул:

— Они злы... Очень... И ведут себя недостойно...

Потом вскинул на меня глаза и добавил:

— Но ведь не все, правда?

— Все... — угрюмо буркнул я. И вспомнил недавний 'праздник'...

...Почувствовав прикосновение к плечу, я открыл глаза и удивленно выгнул бровь: передо мной стоял не кто-нибудь, а сам Вага Рука Бури, старший сын аннара рода Аттарк, со дня приезда в Шаргайл ни разу не поднимавшийся на Орлиное Гнездо.

— Извини, что прервал твое погружение в себя , но твоей гард'эйт требуется твоя помощь...

Я оказался на ногах раньше, чем дослушал предложение. Потом сообразил, что побратим короля выглядит слишком спокойным, и убрал руку с клюва чекана:

— В чем?

— Сегодня — ее виот'ун'иар, день, когда она должна показать женихам свои умения...

— Какие умения?

— Она должна разделать косулю и приготовить главное блюдо для пира...

— Ну, и причем тут я?

Вага пожал плечами:

— По нашим обычаям, удар, лишающий жизни жертвенное животное, должен нанести мужчина. Леди Мэйнария решила, что имя того, кто этого достоин, должен назвать ты...

Я подошел к краю оу'ро, посмотрел вниз, на собравшуюся во дворе толпу, и удивленно почесал шрам:

— Ого, сколько вас собралось!

— Это не только Аттарки, но и аннары и азы всех родов Шаргайла! — гордо ответил Вага.

Ощущение собственной ненужности больно укололо в сердце — если этот их вьетьяр был таким большим праздником, то могли бы пригласить и меня:

— Пусть выберет сама...

— Она УЖЕ сказала. Ее — услышали... — выделив слово 'уже', буркнул Рука Бури. Как мне показалось, как-то уж слишком недовольно.

Я слегка напрягся — для того, чтобы столь явно выказывать свое недовольство ее поступком, надо было иметь серьезнейшие основания!

— Повтори, что именно она сказала... — немного подумав, потребовал я.

Вага поморщился, но повторить все-таки повторил:

— Она сказала, что передает право выбора своему майягарду, Крому по прозвищу Меченый, так как она — гард'эйт, и не может принимать решения, от которых зависит ее жизнь...

Формулировка фразы мне не понравилась: видимо, у Мэй были основания предполагать, что сделанный ею выбор как-то отразится на ее будущем!

— Скажи-ка, в чем смысл этого вашего вьетьяра?

— Виот'ун'иара! — поправил меня Рука Бури. — В переводе с хейсарского — день, когда девушка показывает свой лик. То есть умения, необходимые в семейной жизни...

— И все? — уточнил я.

— Да... — кивнул Вага. Но — после небольшой заминки. И как-то не особо искренне...

— Что ж, я тебя услышал... — хмыкнул я, одернул араллух и, ни говоря ни слова, двинулся к люку...

...Стоило мне выйти во двор, как вокруг стало тихо: и Аттарки, и их гости уставились на меня, как на какое-то чудо. Хотя нет, как на чудо, смотрели, в основном, гости. Причем, по большей части, женщины. А вот в глазах сородичей Ваги горело неудовольствие. Если не сказать 'ненависть'!

— Силы вашим десницам и остроты вашим взорам, ашер'о! — поздоровался я с мужчинами. Потом повернул голову к их слабым половинам и добавил: — Полных чаш вашим домам и плодовитости лонам, ашиар'о!

Ответили. Сначала — старшие отцы и старшие матери родов, потом — женихи, а самой последней — Мэй.

'Остальные права голоса не имеют...' — тут же отметил я, подошел к своей Половинке и вытянул перед собой правую ладонь.

Мэй, чуть более бледная, чем обычно, нервно сглотнула, на мгновение опустила взгляд, потом взяла себя в руки и улыбнулась. Нет, не мне — окружающим. Потом положила на мою ладонь ритуальный клинок, обреченно закусила губу, повернулась к аннарам и четко произнесла:

— Его выбор — мой выбор! Я сказала...

Я сжал в ладони чуть боле узкую, чем надо, рукоять, задумчиво посмотрел на троицу нервно скалящихся женихов и внезапно понял, что в их глазах уж слишком много ОЖИДАНИЯ!

'День, когда девушка показывает свой лик?' — мстительно подумал я, скользнул к косуле, упал перед ней на одно колено и одним движением перерезал ей горло...

— Уарс!!! — взвыли собравшиеся, а Унгар Ночная Тишь в сердцах сжал кулаки.

— Что значит, 'нет'? — придавив бьющееся в агонии животное коленом, холодно поинтересовался я, уставившись в глаза Тарваза Каменной Длани. — Если виот'ун'иар — это день, когда девушка показывает свой лик, то волноваться вам как-то рановато...

— Нанести удар, лишающий жизни, может лишь достойнейший!!! — перебил меня Унгар.

— Мужчин — много, а майягард — один... Я! Еще вопросы есть?

Юноша рванул ворот араллуха, набрал в грудь воздуха, шагнул вперед и... замер, услышав смешки, донесшиеся со стороны женской половины приглашенных. А через пару ударов сердца на мое плечо опустилась рука Мэй:

— Спасибо, Кром! Ты, как всегда, бесподобен...

...Ожидание оказалось недолгим — не прошло и десяти минут, как по лестнице, ведущей на оу'ро, загрохотали сапоги.

— Идут... — испуганно выдохнул Уресс, потом устыдился выказанного перед гостем страха, встал по левую руку от меня, гордо развернул плечи и выдвинул вперед подбородок. Мне стало смешно — мальчишка, бегавший за мной всего каких-то дней шесть или семь, искренне считал себя моим учеником. И был готов защищать меня даже от своих родичей!

— Сядь подальше. У стены... — вполголоса приказал я и, увидев, что он негодующе сдвинул брови, постарался его успокоить: — Я хочу, чтобы ты не просто смотрел на бои, а старался запоминать ошибки, сделанные моими противниками...

— А, так это — тренировка на внимательность? — обрадовался он и, не дожидаясь ответа, метнулся к указанному месту.

Удостоверившись, что он поверил в мое объяснение, а, значит, не полезет нас разнимать, я повернулся к люку и с интересом уставился на первого 'недовольного' — мужчину лиственей эдак тридцати-тридцати двух, головы на полторы-две ниже меня и ведер на пять легче.

— Ты сказал — я услышал... — выбравшись на крышу, рявкнул он. — И пришел...

— Что именно ты услышал? — поинтересовался я.

Воин, которого, как я помнил, звали то ли Тарном, то ли Тарром, вытаращил глаза и презрительно усмехнулся:

— Ты отказываешься от своих слов?

— С чего ты взял? Просто я сказал две фразы, а не одну, и хочу понять, какая именно тебя задела...

Тарн (или Тарр?) тряхнул головой и нехорошо усмехнулся:

— Я — отец Раста и Горта. Пришел, чтобы посмотреть на человека, который пообещал меня изувечить...

В отличие от того же Ваги говорить он не умел. Или же был настолько зол, что не обращал внимания на точность формулировки. Представив себе его разговор с каким-нибудь из знакомых мне глав Пепельного братства, я невольно улыбнулся: уже после этой фразы они придрались бы к слову 'посмотреть' и выставили бы воина на посмешище.

Моя улыбка подействовала на хейсара, как удар кнута на норовистого жеребца: он подошел ко мне вплотную и, глядя снизу вверх, вызвал меня на поединок. При этом употребив несколько хейсарских слов, которых я не знал.

— Это не по а'дару, Тарр! — возмущенно воскликнул Уресс. — Кром по прозвищу Меченый — наш гость!!!

Хейсар вспыхнул, зло ощерился на слишком умного мальчишку и... язвительно хмыкнул:

— Ах да, как же я мог забыть?! Что ж, тогда я буду счастлив, если наш гость согласится на тренировочный поединок без оружия.

Я, конечно же, согласился. Причем с превеликой радостью: за последние дней восемь я никак не мог найти способ сорвать накопившуюся злость. И, дождавшись, пока Тарр обнажится до пояса и скажет, что готов, бросился в атаку...

...Первую связку — 'Предрассветный дождь' из стиля Воды — Аттарк заблокировал. И сразу же попытался контратаковать Огнем: ударом ноги по внутренней части выставленного вперед бедра, 'Ожогом' в лицо и парой-тройкой 'Искр' в горло-живот-пах.

Удар по бедру я принял, не поморщившись — мой противник был слишком легким, чтобы пробить мне мышцу — 'Ожог' отвел на пядь в сторону и вниз, а 'Искры' пригасил 'Шлепком медведя'. Добросовестно. И почти в полную силу. А когда оба предплечья Тарра, отсушенных тяжеленными блоками, опустились, всадил в его открытую грудь 'Двойной Таран'. Правда, не кулаками, а ладонями, так как убивать хозяев приютившего нас с Мэй сарти в мои планы не входило.

Проводив взглядом улетающее к ближайшему зубцу тело, я подмигнул Урессу и повернулся к следующему 'обиженному', чья голова только-только показалась над люком:

— Араллух можешь не снимать...

...Второй противник оказался чуть пошустрее первого. И намного хитрее — вместо того, чтобы пытаться победить меня техникой или жесткостью, он попытался меня измотать. Увы, особыми размерами Орлиное Гнездо не отличалось, и уже минуты через полторы, десятка полтора раз влетев спиной в зубцы, он понял, что беготня вокруг меня ни к чему хорошему не приведет. И бросился мне в ноги.

Бить коленом в лицо я не стал — парень двигался слишком быстро, и я рисковал сломать ему шею. Поэтому отвел назад атакуемую ногу и провел самый обычный 'Молот с наковальней' — сдвоенный удар по вискам. А после 'Молота' — бросок с захватом за голову.

Этой связки, пусть даже и проведенной вполсилы, хватило с запасом: добивание (надавливание большими пальцами на глаза) я показывал Урессу уже на бессознательном теле.

Мальчишка оценил — вскочил на ноги и издал порядком набившее мне оскомину 'У-уэй!!!'. Потом присел в ту же стойку, что и я, и попробовал сделать добивание на воображаемом противнике...

...Третий противник, двоюродный брат Унгара Ночной Тиши, Вахрат по прозвищу Боров, оказался ненамного ниже меня и на полведра тяжелее. Неповоротливый и не особенно умелый боец, он обладал парой-тройкой качеств, которые меня порадовали — во-первых, был очень вынослив, во-вторых, неплохо держал удар и, в-третьих, (что меня порадовало больше всего) постоянно пытался бить по койе'ри. В тренировочных поединках это считалось недопустимым — как в Вейнаре, так и в Шаргайле — поэтому с ним я позволил себе ненадолго ослабить контроль. И вскоре почувствовал себя забойщиком скота: лицо хейсара, упорно не желающего терять сознание или сдаваться, превратилось в окровавленную маску, добрая треть пальцев на руках и ногах оказалась вывихнута или сломана, а левая рука, дважды взятая на болевой захват, висела, как плеть. Несмотря на это, сдаваться парень не собирался: бросался в атаку за атакой и не видел ничего, кроме меня.

Успокоить его удалось только ударом по затылку. И то ненадолго — провалявшись без сознания буквально два десятка ударов сердца, он пришел в себя, ненавидящим взглядом уткнулся в мои сапоги и попытался встать на четвереньки.

Я равнодушно пожал плечами, присел рядом с ним на корточки, заметил, как расширяются глаза Уресса, уставившегося на что-то за моей спиной и перекатился в сторону. К чекану, лежащему рядом с одним из зубцов.

Как оказалось, бить меня в спину никто не собирался: аннар, поднявшийся на Орлиное Гнездо следом за Боровом, смотрел не на меня, а на моих недавних противников. Причем таким взглядом, что в какой-то момент я их даже пожалел...

— Все, кроме Бездушного, вон... — выждав коротенькую паузу, буркнул он. Потом сообразил, что Боров при всем желании не сможет выполнить его приказ, и добавил:

— И Вахрата с собой заберите...

А когда воины скрылись с наших глаз, устало посмотрел на меня и чиркнул выхваченным наш'ги по предплечью:

— Кром по прозвищу Меченый! Я, Тарваз Каменная Длань, аннар рода Аттарк, приношу извинения за недостойное поведение моих сородичей и прошу принять мои скромные дары...

— Извинения — принимаю... — буркнул я. — А дары мне не нужны. Никакие...

— Не торопись отказываться, воин! — раздраженно рыкнул он. — Ведь ты их еще не видел!!!

Пришлось объяснять:

— Я — слуга Двуликого, и мне не нужно ничего, кроме моего Пути, оружия и одежды. Путь я почти прошел. Оружие и одежда у меня уже есть. Поэтому...

— Пойдем, покажу... — перебил меня он, повернулся ко мне спиной и пошел вниз по лестнице.

Я повесил чекан на пояс, зачем-то покосился на стремительно темнеющее небо и пошел следом. Смотреть на то, чем, по мнению Тарваза, можно было заинтересовать Бездушного...

Глава 25. Баронесса Мэйнария д'Атерн.

Третий день четвертой десятины первого травника.

...Вернувшись с обеда, я завалилась на свою кровать, закинула руки за голову и закрыла глаза. Чтобы не видеть темных, почти черных от времени досок потолка, цветом напоминающих Посох Тьмы.

Через мгновение у изголовья скрипнуло, и до меня донесся тихий шепот Шарати:

— Тебе что, совсем-совсем не нравится наша кухня?

Я мысленно застонала: судя по тону, которым был задан вопрос, девочка вбила себе в голову, что я плохо ем из-за того, что мне невкусно. И сейчас с присущей ей добросовестностью собиралась выяснять, чем меня кормили в Вейнаре и как все это приготовить!

Молчать было бесполезно — уж чего-чего, а упрямства ей было не занимать — поэтому я перевернулась на живот и улыбнулась. Как можно искреннее:

— Нравится. Просто есть не хочется...

Она не поверила. Ни единому моему слову:

— Неправда! Я же вижу, что ты не ешь, а давишься!

Будь на ее месте Хасия, я бы сорвалась — послала бы ее куда подальше и ушла в себя. Но эта простодушная девчушка настолько искренне старалась мне помочь, что я попробовала объяснить ей причины своего плохого настроения:

— Вот у тебя есть братья и сестры?

— Да, ашиара: трое братьев и сестра!

— А родители?

— Конечно!!! — глядя на меня, как на самую настоящую эйдине, воскликнула она.

— А у меня нет. Ни братьев, ни сестер, ни родителей. Из близких людей остался только дед по материнской линии. И тот находится очень далеко отсюда. Поэтому я чувствую себя одинокой...

— Но ведь у тебя есть я, есть Хас-... — начала, было, она, потом сообразила, что ее двоюродная тетка меня, мягко выражаясь, недолюбливает, и слегка покраснела: — ...есть я и твой майягард!

Я покосилась на дверь, за которой верещала моя вторая тэнгэ, и горько усмехнулась:

— Ты — есть... И Кром тоже есть, но я его практически не вижу, так как я не покидаю женской, а он — мужской половины...

Услышав последнее предложение, Шарати удивленно вытаращила глаза:

— Кто не покидает мужской половины? Кром?! Да он там даже не появляется: днюет и ночует на оу'ро! А чтобы подняться туда, разрешения азы не требуется! Хочешь, сходим прямо сейчас?

Пока я думала, как объяснить причину своего нежелания видеть майягарда, не на шутку разошедшаяся девочка вывалила на меня кучу сплетен о Кроме и его времяпрепровождении.

Оказывается, в комнате, в которой его поселили, он ночевал всего один раз — в первую ночь после нашего приезда в Шаргайл, — а потом в буквальном смысле этого слова переселился на Орлиное Гнездо. Ел то ли раз, то ли два раза в день, но, в отличие от меня, 'за четверых'. И, конечно же, тренировался. Все время. То есть и днем, и ночью. И, если верить рассказам тех воинов, кто нес службу на оу'ро, почти не спал...

— Уресс говорит, что твой майягард — двужильный, и что он — лучший воин на всем Горготе! — восторженно поблескивая глазенками, тараторила она. — Он тренируется в десять раз больше любого хейсара, умеет почти столько же, сколько Снежный Барс, а вчера вечером вааще подрался! С Тарром Безбородым, Мартаном Селезнем и Вахратом Боровом! По-очереди! И победил! Всех троих, представляешь?!

Я представляла. Поэтому ограничилась улыбкой.

Девочка почему-то восприняла ее, как признак недоверия:

— Нет, ты не понимаешь: Уресс сказал, что Тарр и Мартан не смогли его даже достать, а Боров... Борова он покалечил! Но ты не бойся, вины на нем нет: дядя Вахрат попытался бить по точкам койе'ри, и получил по заслугам...

Я не боялась. Нисколько. А губы кусала потому, что сгорала от желания увидеть Крома и прижаться к его груди.

— Да не бойся, я тебе говорю! — прикоснувшись к моей руке, с улыбкой сказала она. — Аннар видел конец боя своими глазами! Борова — наказал. А перед твоим Кромом извинился. И, говорят... — тут она густо покраснела, — ...даже преподнес ему... э-э-э... Дар...

Последнюю фразу я пропустила мимо ушей — сначала в моем сознании набатом прогремели слова 'перед ТВОИМ Кромом...', а потом мне стало не до Тарваза с его 'дарами': скрипнула открывающаяся дверь, и в комнату вошла леди Этерия.

— Еще раз добрый день! — поздоровалась баронесса, потом посмотрела на Шарати и улыбнулась: — Девочка, ты бы не могла оставить нас наедине?

— Я — ее тэнгэ! Не могу...

— Что ж, попрошу по-другому... — фыркнула Кейвази. И о-о-очень неприятно усмехнулась: — Если ты не выйдешь из комнаты, то леди Мэйнария попросит у азы Ниты другую тэнгэ. И объяснит это тем, что ты — д'сах'иара .

Шарати побледнела, как полотно, потом упрямо закусила губу и отрицательно помотала головой:

— Пусть просит. Я — не выйду. Не имею права...

— Имеешь: мы с леди Этерией — ани'иары !

— Правда? — повернувшись ко мне, с надеждой спросила девчушка.

— Ани'иара — это ближайшая подруга... — объяснила мне баронесса. И ощутимо напряглась — видимо, почувствовав, что я не горю желанием подтверждать ее слова.

Несколько долгих-предолгих мгновений действительно я колебалась: с одной стороны, других подруг у меня не было, значит, она действительно могла считаться ближайшей. С другой — если бы не ее 'своевременное вмешательство' в мой разговор с Вагой перед его поединком с Даратаром Полуночником, последнего убил бы не Крыло Бури, а Кром. Соответственно, я смогла бы провести последние дни своей жизни не с одним из своих женихов, а с ниспосланной мне Бастарзом Половинкой.

'Если я скажу 'нет', то буду ходить с тэнгэ до самой свадьбы. Скажу 'да' — буду вынуждена общаться с баронессой Кейвази хотя бы иногда, но вместе с этим получу возможность отдыхать от навязчивой опеки...'

— Да, мы с леди Мэйнарией действительно подруги... — буркнула я через вечность. — Так что можешь идти...

— А... Хасия? — метнувшись к двери, спросила Шарати.

Баронесса Кейвази равнодушно пожала плечами:

— Ее, как и своих тэнгэ, я уже убедила...

...Слава Вседержителю, садиться со мной рядом леди Этерия не стала — дождалась, пока закроется дверь, и опустилась на первый попавшийся табурет. Потом подергала себя за лахти и угрюмо вздохнула:

— Вот уже третий день, как я не нахожу себе места...

— Почему? — без особого интереса спросила я.

— Поговорила с Кромом... Узнала о себе и Неддаре много нового... — горько усмехнулась она. — Теперь вот думаю, что делать...

Я похолодела, облизала враз пересохшие губы и как можно равнодушнее поинтересовалась:

— Ты что, передумала выходить за него замуж?

— Я?! Нет, конечно!!! — воскликнула баронесса, потом вгляделась мне в глаза и ошалело захлопала ресницами: — Ты что, ревнуешь? Меня?! К Крому?!

— Нет! — возмущенно воскликнула я. И покраснела, поняв, что перестаралась с эмоциональностью ответа.

В глазах леди Этерии мелькнула досада:

— Зря! Я выйду замуж за Латирдана...

'А я выйду замуж за Аттарка. Что не мешает мне любить и желать Крома!' — в унисон ей подумала я. И ужаснулась: выбор был сделан! Оставалось только дожить до конца траура и выйти замуж...

— Мэй? Что с тобой?! — испуганно спросила баронесса, почувствовав, что у меня оборвалось сердце. — На тебе лица нет!!!

— Мэй, ты меня слышишь?

Я не слышала. Так как пыталась поставить себя на место Крома и понять, как бы я отнеслась к столь быстро принятому решению.

Рывок за рукав араллуха чуть было не сбросил меня с кровати:

— Да что с тобой, Мэй?!

— Ничего... — потеряно выдохнула я и закрыла ладонями лицо: Кром мог... вернее, был просто обязан счесть такую торопливость ПРЕДАТЕЛЬСТВОМ!!!

— Мэй, Двуликий тебя забери, Я ЛЮБЛЮ Неддара! Люблю, понимаешь?! А с Меченым тренируюсь только потому, что искренне хочу заслужить его уважение!

Последнее слово меня убило. Наповал. Ибо леди Этерия уважения добивалась, а я... я вот-вот должна была его потерять.

Ощущение приближающейся катастрофы было таким острым, что меня начало трусить от страха. А баронесса, словно издеваясь, нанесла еще один удар, не менее болезненный, чем первый:

— И потом, с тех пор, как мы приехали в Шаргайл, ты про него забыла. А он, между прочим, ради тебя отказался от своего Пути!

— Не отказался, а просто дал мне некоторое время на то, чтобы я могла выполнить свой долг перед короной и родом... — мертвым голосом уточнила я.

— Хорошо, пусть так: он дал тебе это самое 'некоторое время', а ты, конечно же, в качестве благодарности, взяла и забыла про его существование!

— Я не забыла!

— Когда ты общалась с ним последний раз? Только не говори, что во время праздника: фраза 'ты, как всегда, бесподобен' — неважная замена общению!

Она была права. Но признавать это было выше моих сил, поэтому я промолчала.

— Молчишь?! Что ж, тогда скажу я... — в голосе леди Этерии вдруг зазвенела сталь: — В Авероне я искренне радовалась нашему знакомству, ибо там ты вела себя более чем достойно. Здесь, в Шаргайле, уже не радуюсь — ты забыла про то, что назвала себя гард'эйт, и, сосредоточившись на будущем замужестве, стала относиться к своему майягарду, как к столовому ножу: когда он нужен — им пользуются. Нет — откладывают в сторону...

— Я делаю то, что должно... — процедила я.

Леди Этерия задохнулась от возмущения, потом вскочила на ноги и презрительно поморщилась:

— Я шла сюда извиняться. За то, что невольно отняла у те-... у вас право выбора... Оказалось, что в этом нет необходимости: вы этот выбор уже сделали. Сами. Что ж, леди, счастливо оставаться!

...К женихам, собравшимся во дворе к часу вепря, я не вышла: не было ни сил, ни желания. Ужин пропустила по той же причине. А к концу часа быка вдруг поняла, что двухлетний срок, подаренный мне Кромом, совсем короток. И что когда он подойдет к концу, я буду проклинать себя за каждое мгновение, потраченное зря.

Ощущение утекающего времени было таким острым, что я, вскочив с кровати, вылетела в коридор, взлетела по лестнице, вломилась в комнату к азе Ните и, аккуратно прикрыв за собой дверь, холодно улыбнулась:

— Согласно вашим обычаям, обратиться напрямую к аннару я не могу. Поэтому ставлю в известность тебя: завтра утром я и мой майягард переселяемся на первый попавшийся постоялый двор. И у вас есть целая ночь, чтобы придумать причину, объясняющую мое решение всем заинтересованным лицам...

В глазах старшей матери рода полыхнуло пламя:

— Что-то случилось?

— Нет. Просто я устала чувствовать себя заключенной...

Пламя стало полыхнуло сильнее. И окрасило щеки женщины алым:

— Не поняла?

Пришлось объяснять:

— Гостеприимство — вещь хорошая. Однако только до того момента, пока оно не доставляет гостю явных неудобств или не вступает в противоречие с теми правилами поведения, к которым он привык. Я не хейсарка, а вейнарская дворянка, поэтому имею полное право жить так, как жили МОИ предки. Увы, в вашем доме это невозможно, поэтому все время, оставшееся до конца траура, я проживу на постоялом дворе...

Пламя погасло. Оставив вместо себя чуть тлеющие угли, отчего-то отдающие недовольством:

— Что значит 'невозможно'? Скажи, что тебе не нравится, и я найду, как это изменить!

— Зачем что-то менять? — притворно удивилась я. — Вас — целый род, а нас — всего двое...

Нита отложила в сторону наполовину вышитый араллух, порывисто встала, разгладила подол платья, вскинула голову и по-мужски заложила большие пальцы за поясок:

— Неддар Вейнарский Лев возложил на наш род заботу о твоей жизни. Это не только великая честь, но и великая ответственность. Наш сарти — неприступен. Постоялые дворы — нет. Кроме того, ежедневное появление на любом из них младших сыновей аннаров трех сильнейших родов Шаргайла неизбежно вызовет появление слухов. Поэтому о твоем переселении на постоялый двор не может быть и речи...

'А еще мой переезд обязательно будет использован в местных интригах...' — запоздало сообразила я. — 'А терять уважение в глазах остальных родов Аттарки себе не позволят...'

Мысль была интересной. И я, представив себе открывающиеся перспективы, пожалела, что поторопилась, и пришла к азе, толком не обдумав линию своего поведения. Впрочем, вернуть время вспять было невозможно, поэтому я попробовала сформулировать свои требования:

— Что ж, давай попробуем договориться. Для начала я бы хотела жить одна...

— Хорошо...

— Далее, тэнгэ, следующие за мной по пятам, это, конечно, здорово, но утомляет. Поэтому я согласна видеть их рядом только во время официальных церемоний. Или, если это для вас очень важно, тогда, когда я показываюсь представителям других родов...

— Договорились...

— Просить разрешения увидеться со своим майягардом у КОГО БЫ ТО НИ БЫЛО — унизительно. Поэтому я бы хотела иметь возможность заходить на мужскую половину сарти тогда, когда мне заблагорассудится...

К моему удивлению, на это требование Нита среагировала совсем не так, как я ожидала — вместо того, чтобы возмутиться или попытаться выставить какие-то временные рамки, она равнодушно пожала плечами и... спрятала взгляд за по-девичьи густыми ресницами:

— Ты можешь видеть его в любое время дня и ночи...

— Тогда вам придется выделить отдельную комнату и ему — беседовать с Кромом в присутствии посторонних мне будет не особенно приятно...

— Уже! — кивнула Нита. — С нашими воинами твой майягард не ужился, поэтому ему выделили отдельную комнату в гостевой пристройке...

Покладистость азы на некоторое время ввергла меня в пучину сомнений: если она собиралась выдать меня замуж за своего сына, то была просто обязана заботиться о моем добром имени! А если она этого не делала, значит, ее планы изменились?

Эдак минуты с полторы я ломала голову, пытаясь понять, почему она так легко согласилась с моими условиями, потом поняла, что пауза слишком затянулась, и решила еще немного обострить ситуацию:

— Что ж, если мы договорились, то я хотела бы, чтобы вы уведомили обо всем этом моих тэнгэ. По возможности, прямо сейчас: я хочу подняться на Орлиное Гнездо и поговорить с ним без свидетелей...

— Я почти уверена, что он сейчас не на оу'ро, а у себя... — буркнула старшая мать. — Пойдем, провожу...

...Первое, что сделала аза, выйдя в коридор, это сообщила моим тэнгэ, что я в их услугах больше не нуждаюсь. Потом коротко объяснила им новые правила выполнения ими своих обязанностей и приказала выселяться из моей комнаты.

Хасия явно обрадовалась и тут же убежала выполнять ее распоряжение, а вот Шарати надулась и обиженно засопела.

Объяснять девочке, чем вызвана такая 'немилость', я была не в состоянии, поэтому просто потрепала ее по волосам и рванула вслед за Нитой...

...Спустившись во двор, аза довела меня до небольшой пристройки, расположенной рядом с кузницей, и остановилась перед небольшой лужицей в паре шагов от двери:

— Второй этаж. Последняя комната справа...

Потом задумчиво посмотрела на темное, почти черное небо, на котором уже вовсю сияли звезды, попрощалась и ушла.

Проводив ее взглядом, я собралась с духом, решительно поднялась по лестнице, покрытой темными пятнами, вошла в коротенький коридор, освещенный светом тусклого масляного светильника, и только тогда сообразила, что черная дорожка, ведущая к дальней правой двери — свежий, еще не успевший просохнуть след водоноса.

'Моется...' — подумала я и густо покраснела, поняв, что все мои страхи перед предстоящим разговором куда-то испарились, уступив место желанию увидеть Крома обнаженным...

— Приду потом... Через час-полтора... — выдохнула я. Потом на негнущихся ногах подошла к его двери, прижалась к ней лбом, закрыла глаза и прошептала: — Н-нет, потом не смогу... Зайду, скажу, что соскучилась и прошу прощения, а потом сразу выйду...

Дверь подалась. Буквально на полпальца. И уперлась в косяк.

Бесшумно. Без единого скрипа. Но от ощущения, что она закрылась НЕ САМА, а с помощью Крома, мне стало страшно. И я, схватившись за ручку, рванула ее на себя:

— Кром, я соскучилась!

Шаг вперед, в царящий в комнате полумрак и кислый запах дешевого вина...

— Я вела себя, как дура...

Взгляд на хорошо знакомый мне нагрудник, лежащий на лавке слева от кровати, потом — на разобранную кровать, на свешивающееся на пол одеяло, на смятые подушки. И короткий вдох, от которого у меня почему-то закружилась голова...

— Прости меня, пожалуйста...

Еще один шаг, поворот головы вправо, в угол, до этого скрытый топорщащимся краем висящей на стене медвежьей шкуры — и следующая фраза, уже готовая сорваться с моих губ, умерла, не родившись: в этом самом углу, за бочкой для омовений вполоборота ко мне стояла какая-то девица! Абсолютно голая. И мутным взглядом смотрела на меня. Даже не пытаясь прикрыть зажатым в руке рушником полную грудь с ужасно некрасивыми 'козьими' сосками!

— Крома п-пока нет... Т-тренируется... — пьяненько буркнула она, лениво поскребла живот ногтями, повернулась ко мне и заинтересованно уставилась на мой магас. — А ты хто? Че-т я тя не помню...

— Мэй... — кое-как промямлила я, не в силах отвести взгляд от следов пальцев, во множестве испещривших ее тело. — А ты?

Девица гордо вскинула подбородок, развернула плечи, выпятив вперед довольно внушительный бюст, нетвердым шагом подошла к кровати, развела в стороны руки и рухнула на нее лицом вверх. Потом зачем-то пощупала простыню и радостно захихикала:

— А я — Ратка! Женщина Крома, почетного гостя рода Аттарк!

Глава 26. Король Неддар третий, Латирдан.

Третий день четвертой десятины первого травника.

...'Кровь Земли' не пьянила. Совсем — вино, выпитое, как и полагалось по а'дар, натощак, оставило после себя лишь терпкое послевкусие да запах скотного двора. Поэтому, почувствовав шевеление чашника, собравшегося наполнить опустевший сосуд еще раз, Неддар едва заметно мотнул головой:

'Не надо!'

Тот понял, выхватил из его рук кубок, бесшумно попятился к лестнице и тенью слетел с помоста.

Мазнув взглядом по лицам придворных, собравшихся на поминальном поле, Латирдан в сердцах сжал кулаки, потом заставил себя не думать об их мелочных чаяниях, шагнул к телу Грасса, облаченному в полный доспех, медленно опустился на одно колено и, вытянув перед собой левую руку, провел ладонью по лезвию двуручника.

— Я, Неддар Латирдан по прозвищу Вейнарский Лев, говорю о Рендалле Грассе, одном из достойнейших мужей Горгота и своем втором отце! Всмотрись в нить его жизни, Барс — она омыта кровью не одной сотни врагов и унизана бусинами величайших побед...

— Я, Арзай Уммар по прозвищу Белая Смерть, говорю о Рендалле Грассе, карающем мече этой земли и своем втором отце... — раздалось из-за правого плеча Неддара, а через мгновение на клинок двуручника упало еще несколько алых капель. — Он не был хейсаром по рождению, но любой из родов Шаргайла почел бы за честь принять его в старшие отцы...

— Я, граф Комес д'Оллиер, барон д'Ож, говорю о Рендалле Грассе, щите Вейнара и о своем друге... — прозвучало за левым плечом короля. — Он жил Долгом перед своим народом и короной, и не знал, что такое страх...

— Я, граф Генор д'Эркун, барон д'Молт, говорю о Рендалле Грассе, опоре трона Латирданов и о своем друге! Он был человеком Долга, и я горжусь тем, что имел честь прикрывать ему спину...

Короткий миг мертвой тишины — и над черной сотней засверкали выхваченные из ножен наш'ги:

— У-уэй! У-уэй!! У-уэй!!!

Троекратный рев, вырвавшийся из глоток лучших воинов Вейнара, разорвал ночную тишину и, кажется, качнул пламя факелов, расставленных вокруг помоста.

— Он ушел в бою, Барс! Так, как подобает воину! И унес с собой жизни троих убийц... — сглотнув подступивший к горлу комок, рявкнул король. И мысленно добавил: — 'Прости за ложь, Бастарз! Он умер в своей постели, отдав жар своего сердца за жизнь дочери своего ближайшего друга. Поэтому на его клинке кровь тех, кто по-настоящему считал его вторым отцом...'

— ...именно поэтому он идет к тебе с мечом в руке... — заглушая его мысли, подхватил Арзай.

— ...в доспехах... — продолжил Упрямец.

— ...и с улыбкой на лице! — закончил Генор.

— У-уэй! У-уэй!! У-уэй!!!

Эхо от последних криков еще металось по полю, когда один из факелов, поставленных у изголовья усопшего, заискрил и вспыхнул, на мгновение ослепив и Неддара, и остальных воинов.

— Вы услышаны... — торжественно произнес десятник Арвазд, говоривший голосом увея. — Рендалл Грасс воссядет по правую руку от Снежного Барса!

— Я буду достоин тебя, отец... — выдохнул Неддар, прикоснулся к руке Грасса, вытер уголки глаз рукавом и тяжело поднялся на ноги.

— Оставь чувства на потом, ашер! — еле слышно шепнул Белая Смерть. — Твои подданные должны видеть не сломленного горем сына, а КОРОЛЯ!

Арзай был прав, поэтому Латирдан вскинул голову, развернул плечи, неторопливо спустился с помоста, выхватил из держателя факел и бросил его на пропитанные маслом дрова...

...Большая часть придворных смотрела в гудящее пламя не со скорбью, а с интересом. Причем с таким болезненным, что Неддару захотелось выколоть им глаза.

'Стервятники...' — мрачно подумал он. — 'Самые настоящие! Пепел Рендалла еще не развеян, а они уже гадают, кто займет его место...'

В пламя смотрели не все. В основном, мужчины. А женщины, наряженные в более чем откровенные наряды, демонстрировали свои прелести, воюя друг с другом за вакантное место фаворитки.

— Арзай? — злобно процедил он, с трудом оторвав взгляд от поистине бездонного декольте графини Ялиры Тьюварр.

— Да, ашер?

— Я хочу, чтобы мэтру Фитцко сломали все, что можно сломать...

— Э-э-э...

— Траур — это скорбь. А платья, которые он шьет, ПРАЗДНИЧНЫЕ!

— Хорошо, сделаю. Сегодня же...

— И еще: пусть стольник найдет слугу посмышленее, чтобы тот во время поминок 'случайно' вывалил во-о-он в то декольте что-нибудь пожирнее...

...К полуночи, когда выпитое вино начало развязывать языки и подстегивать желания, Неддару стало совсем тошно — те, кто в начале поминальной тризны хотя бы делали вид, что скорбят, забыли о причине, собравшей всех их в пиршественном зале, и с нешуточным пылом принялись развлекаться. Одни добросовестно накачивались тем, что попадалось под руку, или жрали так, как будто делали это в последний раз, вторые — сплетничали о чем можно и нельзя, третьи — волочились за женщинами. Частенько забывая о том, что у последних есть отцы, мужья или близкие родственники.

Женщины не отставали — графиня Карита Виттиар усиленно строила глазки сидящему напротив нее Ильвидару Энейру, баронесса Этель Геррен шепталась с Тимором Пустобрехом, а графиня Миура д'Ларвен усиленно наглаживала предплечье сидящего рядом с ней старшего сына Упрямца.

Ялина Тьюварр, успевшая и переодеться, и оклематься от случившейся с ней 'неприятности', тоже не теряла времени зря — развернувшись вполоборота к трону, она делала вид, что умирает от жары, и постепенно сдвигала нижний край декольте все ниже и ниже.

Впрочем, это было далеко не самой прямой демонстрацией желания — пара девиц постарше и поопытнее выбрали менее заметный, но, по их мнению, гораздо более эффективный путь к сердцу (или хотя бы к постели) Неддара: отлучившись, якобы, по нужде, они самолично написали довольно-таки забавные послания, а потом через слуг передали их королю.

'В этот час, когда Боги лишили Вас надежной опоры, и вы чувствуете себя одиноким, лишь жар сердца искренне любящей Вас женщины способен вернуть Вас к жизни...' — утверждала первая в самом начале письма.

'Уход вернейшего из друзей Вашего рода — это невыносимый груз... — вторила ей другая. — Позвольте мне разделить его с Вами...'

Далее слог становился еще витиеватее:

'Увы, здесь, в окружении личностей, озабоченных своими мелочными интересами, найти отдохновение практически невозможно. Для того чтобы смириться с болью утраты и отпустить ушедшего, необходимо уединение, тишина и участливый взгляд понимающего Вас человека...'

'Когда Вы почувствуете рядом верное плечо, Ваше истерзанное сердце обретет покой, а угнетенный дух воспарит над суетой бренного мира...'

Потом шло долгое и витиеватое описание испытываемых ими чувств, а в последних строках своих творений обе соискательницы монаршего тела спускались с небес на землю и довольно откровенно описывали желаемое:

'Представьте себе ночь... Открытое настежь окно... Тусклый свет мерной свечи, отражающийся в забытом на столешнице кубке с вином... Глаза, в которых — Вы... Одно дыхание на двоих... Нежные прикосновения, дарующие негу... Тихий шепот... Безумную, всепоглощающую страсть... Кивните — и я, живущая Вами, ускользну из этого зала туда, где мы найдем истинное счастье...'

'Мои покои — средоточие уюта... В них Вы сможете на некоторое время забыть про гнетущую вас ответственность и ощутить себя Мужчиной... Вы и я... Вдвоем... До самого утра... Единение сердец, душ и тел, которым нужны не слова, а Вечность...'

Естественно, кивать первой или ломиться в покои второй Неддар не собирался. Как, впрочем, и заглядываться на прелести леди Ялины: с трудом дотерпев до начала часа волка, он кивнул церемониймейстеру, дождался, пока тот произнесет положенные слова, вышел из зала и, многозначительно посмотрев на Арзая, пошел в сторону своих покоев...

...Ввалившись в его кабинет, члены Внутреннего Круга, не дожидаясь разрешения, привычно расселись. Что, к удивлению короля, нисколько не смутило барона Дамира, прибывшего последним: жестом приказав слуге, толкавшему его кресло, подвезти его к столу, он скрестил руки на груди и заинтересованно посмотрел на сюзерена.

Тянуть время не было ни сил, не желания, поэтому Неддар взглядом приказал слуге выйти в коридор и мрачно вздохнул:

— Грасса нет. И уже никогда не будет. Смириться с этим трудно, но такова жизнь. Увы, с его уходом я потерял не только наставника и друга, но и человека, благодаря деятельности которого Вейнар до сих пор не попал под пяту Ордена Вседержителя...

Услышав об Ордене, Кейвази чуть заметно приподнял бровь, потом хмыкнул и... кивнул.

'Не дурак...' — удовлетворенно подумал Латирдан, достал из ящика стола свиток и, не разворачивая, пододвинул его к барону:

— Я бы хотел, чтобы вы приняли должность королевского казначея...

Говорить о своей немощности Дамир не стал. Радоваться — тоже: кинул взгляд на графа Генора, поскреб подбородок и усмехнулся:

— Раз его светлость здесь, значит, он не в опале. Что, первый министр?

— Угу...

— Не завидую. Себе, впрочем, тоже...

'Он знает, что такое ответственность. И умеет зарабатывать деньги...' — вспомнив слова графа Рендалла, сказанные о бароне Кейвази, Неддар поиграл желваками и заставил себя выбросить мысли о Грассе из головы:

— Вейнар — в состоянии необъявленной войны. Война — это траты, подчас большие...

— Я понимаю, сир! Поэтому постараюсь вникнуть в дела как можно быстрее...

— Замечательно... — кивнул король и взглядом приказал Арзаю говорить.

— Сначала — новости: слухи о покушении на главу Ордена подтвердились. Увы, брат Ансельм не только выжил и удержал власть, но и умудрился ее укрепить!

— Жаль... — буркнул Упрямец. — Без него было бы проще...

— Это еще не все... — пропустив его слова мимо ушей, продолжил глава Тайной службы. — Монахи, перепуганные начавшимися чистками, активизировались везде, где только можно. Вокруг Обителей Вседержителя началось какое-то нездоровое шебуршание. Братья во Свете мечутся, как красноперка на жаровне, и явно к чему-то готовятся...

— Может, это попытка показать свою нужность? — неуверенно поинтересовался граф Генор.

— А если нет? — спросил король.

Новоявленный первый министр пожал плечами и криво усмехнулся:

— Значит, будем воевать. Кое-что для этого я уже сделал: братья-клинки, тайно вступившие в Гильдию Охранников, разбросаны по разным отрядам. К каждому из них приставлен соглядатай. Их десятников опекают по два человека. Сотника — трое. Далее, все Обители — под постоянным наблюдением. Гарнизоны городов, в которых они есть, усилены десятком-другим хейсаров. Колодцы, городские ворота и продуктовые склады взяты под усиленную охрану, а на дороги, граничащие с Омманом, высланы патрули...

— Почему с Омманом? — спросил Латирдан.

— Боюсь, про его пограничный конфликт с Белогорьем можно забыть: Диренталь пытается договориться. Говорят, что в письме своему послу в Белогорье он приказал предложить Седрику в качестве компенсации за причиненный Бальдром ущерб жизни двух сотен своих солдат. А за выкуп сына — Флит!

— Ого! — ошарашенно выдохнул Упрямец. — Город — за влюбленного придурка?

— Придурка — не придурка, а войны между ними можно уже не ждать...

Король помрачнел:

— Жаль... Впрочем, не все планы сбываются...

— Увы, сир! С другой стороны, мы можем спокойно забыть об Алате: старший сын барона Зерави, охотясь, заехал в Полесье, подстрелил пару оленей и потоптал конями пяток полей, а кто-то из его свиты с перепоя оскорбил графа Лексара...

'И это сработало...' — с горечью подумал Латирдан. — 'Жаль, что он не увидит результат...'

— Кроме того, Ал'Арради назначил нового коменданта Карса... — ухмыльнулся д'Молт. — Угадайте, кого?

— Барона Совира Ди'Диера... — подал голос Дамир Кейвази. — Не успел приехать в город, как устроил бал, на котором упился до поросячьего визга...

— Может, захватим город еще раз? А то контрибуции было как-то маловато... — хохотнул Упрямец, потом, видимо, вспомнил про Грасса и помрачнел.

— При желании — можно... — кивнул граф Генор. — Не пройдет и месяца, как гарнизон Карса сопьется, а наших людей в городе предостаточно...

— Захватывать Карс не будем... — перебил его Неддар. — На сегодняшний день меня интересует, прежде всего, Орден!

— Пока мы можем лишь наблюдать за Обителями со стороны и пользоваться теми братьями во Свете, которых захватили... — буркнул первый министр. — Ибо ждать какой-то информации от моих людей, постригшихся в монахи, можно будет не раньше, чем через пару-тройку лиственей. Кстати, Растану Шершню пришел приказ отправить брата Годрима в Шаргайл...

— Ку-у-уда? — вскочив на ноги, переспросил Неддар.

— В Шаргайл, сир! К какому-то Юлаю Подсвечнику...

— Письмо — сюда! Немедленно!!! — рявкнул король. — И Шершня с Годримом — тоже...

Глава 27. Негзар Мышь.

Четвертый день четвертой десятины первого травника.

...Доведя клинок ритуального ножа на кожаном ремне, Негзар потрогал лезвие большим пальцем, удовлетворенно хмыкнул и повернулся к Файлату:

— Тащи...

Гниль, молодой, но донельзя самоуверенный парень лиственей двадцати, некогда изгнанный из рода Уаттах за воровство, торопливо отклеился от стены, отворил дверцу загона и заметался между баранами, пытаясь выбрать самого лучшего.

Что там выбирать, было непонятно: животных покупал сам Негзар, поэтому все они были годовалыми, рогатыми, с идеально белой шерстью на спине и морде, и угольно-черными ногами.

Нашел 'самого-самого'. Схватил за рога. Выволок наружу. Осмотрел еще раз, расплылся в счастливой улыбке и поволок к жертвенному камню.

Смотреть на излишне суетливые движения ори'те'ро было неприятно, поэтому Мышь поднял взгляд к небу и уставился на тяжелые черные тучи, сползающие к Шаргайлу по склону Ан'гри.

Настроение начало подниматься: кажется, Бастарз уже оценил количество и вид купленных баранов. Иначе бы не пригнал к городу непогоду еще до начала жертвоприношения.

— Барс смотрит на нас, ашер'о! — подтащив барана к камню, радостно выдохнул Файлат. — Ветер дышит влагой — значит, скоро пойдет дождь...

Подтверждать очевидное было глупо, поэтому Мышь подтянул блеющее животное к себе, сбил его с ног, уложил на левый бок, придавил коленом, запрокинул голову и одним движением клинка перехватил горло.

Юлай Подсвечник, сидевший на крыльце сарти и наблюдавший за его действиями, восхищенно поцокал языком, а Гниль, не дожидаясь команды, рванул за следующим бараном. Бегом. Видимо, стараясь показать, что оказывает уважение Богу-Воину даже в мелочах...

...Бастарз действительно смотрел на них — не успел Негзар зарезать последнего барана, как на задний двор Подворья Илгизов, залитый жертвенной кровью, упали первые капли дождя.

— Ну вот, я же сказал! — воскликнул Мышь и от души хлопнул себя по бедрам: — Жертва принята, значит, все получится!

Негзар чуть было не выпустил из рук бьющуюся в агонии тушу: выродок, кравший у самого себя , имел наглость говорить голосом увея. Причем еще до того, как губы Мыши окрасила жертвенная кровь!

'Прости его, Бастарз! Он не ведает, что несет...' — взмолился он про себя, потом выждал десяток ударов сердца, коснулся губ лезвием ритуального ножа и торжественно произнес: — Укрепи мой дух и руку, Барс! Я, Негзар по прозвищу Мышь, иду туда, куда влечет сердце...

— Че-е-е? — ошалело спросил Файлат, несколько раз моргнул и возмущенно зашипел: — Так мы что, собираемся на тэй'ю , за твоей невестой?

— Кто-то говорил, что за две сотни желтков и дом за пределами Вейнара готов снять покрывало с Фарташи... — язвительно фыркнул Юлай.

— С Фар'ташш... — покраснев, поправил его Гниль.

— Да какая разница? Деньги и дом тебе обещали. Значит, вперед!

— Я не отказываюсь, просто...

— Меньше слов. Больше дела... — угрюмо буркнул Негзар, нашел взглядом Толстуху Ти, азу Подворья Илгизов, и мотнул головой, показывая, что жертвоприношение закончено, и она может заняться разделкой туш...

...Все время, пока повара-долинники готовили каш'кыз , Мышь провел в своей комнате, привыкая к весу парных кинжалов, подаренных ему Подсвечником, и вспоминая полузабытый Путь Клинка.

Получалось неважно — кинжалы были намного тяжелее, чем наш'ги, и упорно не хотели ложиться в руку, а движения, когда-то вбитые в него его ниер'ва , получались неуверенными и слишком медленными. Однако он не сдавался: пользоваться этими клинками было намного удобнее, чем мечом. Особенно в узких коридорах сарти.

Начинать танцевать, не чувствуя своего оружия, было глупо, поэтому первые полчаса он провел, просто двигаясь по кругу, а вторые — выполняя самые простые удары и пытаясь заставить свои руки летать с той же скоростью, что и в юности. Потом, слегка освоившись, попробовал поработать с тенью, промучился часа два и... снова вернулся к основам: если правая рука и била, и защищалась нормально, то левая вела себя, как чужая — в ее движениях не было ни силы, ни скорости, ни точности.

К моменту, когда со двора послышались призывные вопли Толстухи Ти, Мышь понял, что ненавидит Юлая. До смерти. Ибо этот проклятый Двуликим илгиз был обязан подарить ему эти кинжалы РАНЬШЕ! Хотя бы на десятину!

— Ничего, через листвень-полтора я к вам привыкну... — выдохнул он, вложил клинки в ножны, посмотрел на мерную свечу и нервно сглотнул: неровная желто-оранжевая грань между светом и тьмой медленно опускалась вниз. Отсчитывая последние часы последнего дня его одиночества...

...Повару Юлая надо было оторвать руки: то, что он приготовил из жертвенного мяса, можно было чем угодно, но не каш'кызом — куски были твердыми, как подошва, и жутко горчили! Кое-как прожевав и проглотив первый, Негзар с большим трудом заставил себя успокоиться, потом запил горечь несколькими глотками вина и зажмурился: возносить благодарственную молитву, видя перекошенные лица давящихся мясом илгизов, было выше его сил.

'Кровь от крови твоей, Барс...' — начал, было, он и тут же прервался — кто-то из воинов Подсвечника, кажется, Ялгар, грязно выругался, а потом взвыл на все Подворье:

— Ти?!

— Туточки я...

— Повара сюда! Живо!!!

Тут же хлопнула входная дверь — аза, почувствовавшая в голосе гостя бешенство, умчалась выполнять приказание.

— Надо съесть... Хотя бы один кусок... — негромко, но твердо напомнил Файлат. — А то Бастарз от нас отвернется...

— Съедим. По одному. Самому маленькому... — огрызнулся Ялгар. — А остальное скормим тому ублюдку, который приготовил эту дрянь!!!

— Это не дрянь, а каш'кыз!!!

— Рты закрыли! Ну-у-у!!! — зарычал Подсвечник.

Вовремя — судя по цвету лица и недовольному сопению, Ослоп окончательно вышел из себя и был готов сорвать свою злость на ком угодно, в том числе и на Гнили, а добрая половина его друзей собирались его поддержать.

— Знач-так! Съедаете по куску — и на задний двор! Повара не трогать... Пока не трогать... Негзар и Файлат — вы читаете свои молитвы и делаете все, что положено, а потом приходите к нам! Ясно?

Съели. Повылезали из-за столов и, 'совершенно случайно' роняя лавки на пол, ломанулись из трапезной.

Проводив взглядом последнего, Мышь, наконец, сосредоточился и прочитал молитву так, как полагается — стоя, вслух и с душой. Увы, почувствовать, что она услышана, не удалось: крошечные огоньки пламени, горящие в масляных светильниках, даже не шелохнулись, шелест дождя за окном не усилился и не затих, и даже сердце продолжало биться, как обычно.

'Не отводи от меня взгляда, Барс — и завтра вечером я принесу тебе в жертву еще три десятка баранов!' — мысленно пообещал Негзар, вгляделся в пламя светильников и закусил ус — Бог-Воин молчал. Наверное, гневался...

...Трогать повара, явившегося по приказу Ослопа, Мышь не стал — скользнул между ним и дверным косяком, вышел в коридор, спустился по лестнице, вышел на улицу и поплелся на задний двор. Настроение стремительно ухудшалось: идти на тэй'ю, сомневаясь в поддержке Бога-Отца, было глупо, а отказаться он не мог — Слово было сказано, а тропа — готова...

'Я принес в жертву три десятка баранов...' — успокаивая себя, думал он. — 'И еще три десятка пообещал! Это больше, чем жертвуют перед набегом...'

Мысль не успокоила. Нисколько. Поэтому, добравшись до строя илгизов, стоящего под навесом, он нашел успокоение в другой: 'Если хоть кто-то из них не готов, я отложу тэй'ю до следующей непогоды...'

...Услышав просьбу попрыгать, Ялгар Ослоп, кутавшийся в плащ, презрительно хмыкнул и с места сиганул через здоровенную лужу. Бесшумно приземлился, развернулся на месте и без единого звука перетек обратно. Потом распахнул полы плаща, показав перевязь с алчигами, два кинжала и аккуратную связку тоненьких кожаных ремешков для связывания пленных.

— А где кот'та ?

Воин перевернул руку ладонью вверх и показал Мыши сразу два увесистых мешочка:

— Мой и Граха. Он ща придет...

Негзар угрюмо кивнул, убрал с лица мокрые пряди и шагнул к Натти.

— Не трать время — я уже проверял... — раздалось из-за спины. — Никто ничего не забыл...

— У-уэй... — без особой радости выдохнул Мышь, потом посмотрел на небо и закусил губу: воины были готовы, дождь прекращаться не собирался, значит, выбора 'идти или не идти' не было...

— Не спешите, не делайте лишних движений и, главное, не проливайте кровь! — вполголоса напомнил Юлай, осенил своих воинов знаком животворящего круга и мотнул головой в сторону лестницы, приставленной к стене Подворья: — И да не отвернется от вас Вседержитель...

...К сарти Аттарков Мышь подошел вторым — после Граха. Жестом заставил того сплести пальцы в 'стремя', наступил в него сапогом и бесшумно вознесся на забор. Прислушался, не услышал ничего, кроме шелеста дождя, свесил со стены руку и легонечко шлепнул по мокрому камню. Потом скользнул к стене башни, прижал ладонь к нужному месту и не поверил самому себе: кольнуло! В подушечку большого пальца!! С первого раза!!!

'Спасибо тебе, Бастарз!' — радостно подумал он, вытащил из перевязи первый алчиг и воткнул его в трещину.

Вторая щетинка нашлась так же быстро. И третья — тоже. А вот с четвертой пришлось повозиться — чуть более длинный, чем надо, кончик намок и не колол руку. Впрочем, эта мелкая неприятность никак не сказалась на настроении — Барс смотрел на Негзара, не отводя взгляд...

...Четвертый и пятый алчиг вонзились в мякиш даже быстрее, чем первые два, и Мышь, почувствовавший кураж, с огромным трудом заставил себя не торопиться. Как раз вовремя — ремешок, накинутый им на рукоять шестого, попробовал соскользнуть.

'Кровь от крови твоей, Барс!' — мысленно воскликнул хейсар. — 'Делаю — вовремя ...'

Бог-Воин оценил его победу над собой, так как следующие локтей двадцать подставлял щетинки одну за другой и помогал затягиваться ремешкам. А потом отвлекся. В самый неподходящий момент, когда Мышь перенес вес тела на очередное 'стремя', у алчига отлетело 'яблоко'.

Ремешок тут же соскользнул, и если бы Негзар не держался за предыдущий клинок, он бы улетел вниз.

Повис. Спустился на одно 'стремя' ниже. Перевел дух, дождался, пока перестанут трястись руки, и вдруг сообразил, что не слышит дыхания тренирующегося часового.

'Дождь... Спит, наверное...' — ухмыльнувшись, подумал Мышь, вскинул голову и всмотрелся во тьму, в которой скрывалась нужная ему щель между зубцов...

...Часовой не спал — стоял у щели, выходящей на сарти Усмаров, и поигрывал наш'ги.

Минуту. Две. Пять. Потом скользнул к противоположному краю оу'ро, присел рядом со щелью и прислушался. А через несколько мгновений опустился на колени и осторожно выглянул наружу.

Негзару стало стыдно: Бог-Отец не отвлекался, а помогал — подгадывал время так, чтобы он, Мышь, закончил подъем тогда, когда Аттарк будет у другой щели!

Мысленно попросив у Бастарза прощения, хейсар вытащил из-за пазухи кот'та, протиснулся между зубцами, в два огромных прыжка перелетел через все Орлиное Гнездо и с размаху ударил часового по затылку...

...Вторым на оу'ро взобрался Натти. И, не издав ни звука, скользнул к люку, ведущему вниз. Следом за ним поднялся Грах. Этот осенил Негзара знаком животворящего круга, потом почесал затылок, вспомнил, что от него требуется, и присоединился к Зануде. Ялгар, проскользнувший между зубцами третьим, похлопал Мышь по плечу — молодец, мол, справился — потом подошел к связанному Аттарку и зачем-то присел рядом с ним на корточки.

Негзар поморщился: чего-чего, а вязать узлы он умел, как никто другой. И про кляпы не забывал. Так что можно было и не проверять.

Как оказалось, он был об Ослопе слишком хорошего мнения: убедившись, что часовой связан, илгиз перевернул его на спину и бесцеремонно вытащил из ножен оба наш'ги!

'Эйдине ...' — криво усмехнулся Мышь. — 'Я бы, на твоем месте, не брал...'

Прятать клинки за пазуху воин не стал — повертел их в руках, несколько раз рубанул воздух, крутнулся вокруг себя в хорошей 'Зимней Вьюге' и, заканчивая движение, всадил правый Клык в горло только что поднявшемуся на оу'ро Файлату!

Пока Негзар хлопал глазами, пытаясь понять, зачем требовалось убивать Гниль и что грозит ему самому, Ялгар нанес еще несколько молниеносных ударов — по запястьям, сгибам локтей и связкам над коленями, уклонился от падающего тела и, не стряхивая кровь с наш'ги, уронил их рядом с Аттарком. Потом вытащил свой кинжал и принялся полосовать недвижное тело часового. А когда закончил, повернулся к Мыши и ухмыльнулся:

— Не дергайся! Тебе бояться нечего. А он — Уаттах. Единственный след, который мы оставим...

— Он — не Уаттах, а ори'те'ро! — зашипел Негзар. — Никто и никогда не свяжет его ни с одним родом Шаргайла!

— Как так? — удивился илгиз. Слава Бастарзу, еле слышным шепотом.

— Он — человек, потерявший корни. Изгой, по-вашему. Не стоило его убивать...

Ослоп почесал бороду, расстроенно сплюнул себе под ноги, убрал кинжал в ножны и еле слышно буркнул:

— Поздно... Идем дальше...

...Как и в сарти Гатранов, дверь женской половины дома, ведущая на оу'ро, закрывалась на один-единственный засов. Несколько минут сосредоточенной работы гибкой стальной пластиной в щели между створкой и косяком — и он сдвинулся в сторону, открыв доступ в сердце рода Аттарков. Натти, стоящий у Негзара над душой, тут же попробовал вынести дверь плечом и тут же получил по голове от Ялгара. Потом Ослоп, еще не забывший правильную последовательность действий, вытащил из-за пазухи горшочек с топленым маслом и потряс им перед лицом Зануды.

Безмолвная разборка закончилась буквально через мгновение — Натти виновато развел руками, а Ялгар вспомнил о деле. Негзар, все еще стоящий на коленях, подцепил створку пальцами и чуточку приподнял, чтобы илгизу было удобнее смазывать петли. Потом опустил дверь на место и осторожно толкнул.

Распахнулась. Без единого звука. Потом открылась до стены и замерла, закрепленная щепкой, вставленной между нею и полом.

Мышь встал на ноги, закусил ус, повернулся к илгизам и показал им два пальца — мол, двое остаются тут.

Замыкающие тут же кивнули и отшатнулись назад — к двери, ведущей на мужскую половину. Затем вжались в стены по обе стороны от нее и пожали плечами — мол, стоим, и будем стоять, пока вы не вернетесь.

'Кровь от крови твоей, Барс...' — зачем-то напомнив Бастарзу о себе, Мышь скользнул вперед и заглянул под первую дверь, оказавшуюся по левую руку.

Ничего.

Заглянул под противоположную — тоже.

Прошел ко второй слева — увы.

Повернулся направо — и чуть не вскрикнул от радости — между створкой и косяком тоненькой нитью светилась щель!!!

Правая ладонь рывком поднялась к плечу, рубанула воздух, потом опустилась к бедру и повторила то же движение.

Ослоп, двигавшийся следом, довольно осклабился и мотнул головой — 'Давай!!!'

Негзар вытащил из-за пазухи пластину, просунул ее в нужное место и осторожно зацепил ею за засов. Легкий поворот кисти — и тот сдвинулся, сместившись на половину ногтя.

'У-уэй!!!' — мысленно взвыл Мышь и повторил движение...

...Комнату можно было не открывать: да, в ней ночевала мать с грудным ребенком. Правда, ребенок оказался не того пола — девочкой. В четвертой комнате по левую руку — тоже. Правда, здесь девочки были постарше — лиственей, эдак, двух и семи-восьми. Связали и тех, и других и пошли дальше. А в шестой по правую задержались...

Глава 28. Кром Меченый.

Четвертый день четвертой десятины первого травника.

...Чтобы покачать маятник с Урессом, мне пришлось бросить под ноги бурку и встать на колени. Мальчишка, слишком серьезный для своего возраста, даже не улыбнулся — выслушал мои объяснения, встал в 'песочные часы', выставил вперед левое предплечье и попробовал повторить показанное движение.

Получилось, но кривовато: в 'атаке', вместо того, чтобы давить массой всего тела, он использовал только руку, а в 'защите' прогибался в пояснице и частенько терял равновесие.

Справиться с последним было сравнительно легко — я показал ему, как принимать 'атакующую' руку на правую ладонь, посоветовал беречь еще незаживший большой палец и несколько раз ткнул кулаком в живот, чтобы он его вовремя напрягал. А вот с первым возникли проблемы: стоило мне чуть-чуть напрячь десницу, как он упирался в нее, как в стену и, вместо того, чтобы давить корпусом, начинал недовольно сопеть.

Попытке на двадцатой я хотел, было, привлечь к обучению Дайна Седую Прядь, но, покосившись на часового, мрачного седовласого хейсара лиственей сорока, мечущегося от зубца к зубцу так, как будто он находился не на крыше сарти, стоящего в центре мирного города, а на стене осажденной крепости, передумал. И попытался объяснить движение сам:

— Представь, что ты — камень, сброшенный с оу'ро. Тяжелый-тяжелый! А моя рука — перевернутое корыто. Напрягись! Весь! И проломи ее!!!

Представил. Напрягся так, что аж покраснел. Вскинул руку в верхнюю точку, надавил, увидел на моем лице недовольство и вспыхнул:

— Не получается... Может, мне сначала попробовать правой? Палец уже не болит, поэ-...

— Нет, нельзя: руки должны работать одинаково...

Надулся. Потом разозлился и... продавил! Потом повторил движение еще раз и понял, что у него получилось:

— Так?

— Похоже... — кивнул я. — Работаем...

...Минут через двадцать, когда начал накрапывать дождик, а у Уресса от боли в плечах перестали подниматься руки, я сказал ему, что на сегодня достаточно.

— Я не устал! — взвыл он. — Вернее, устал, но могу ходить по кругу, бить ногами, приседать, прыгать...

— Уже поздно. Кроме того, я собираюсь пойти поужинать...

— А-а-а... — расстроенно протянул он, потом вздохнул и с пылом произнес: — Да не отведет от тебя взгляда Снежный Барс, Мастер! Спасибо за тренировку!

— Беги уже... — улыбнулся я, проводил взглядом сорвавшегося с места мальчишку, встал с коленей, поднял бурку, стряхнул с нее капельки воды и недовольно посмотрел на черную муть, клубящуюся над головой.

— Это надолго, ашер... — поймав мой взгляд, криво усмехнулся Дайн. — Ветер — с Ан'гри. Лить будет сильно и долго...

Я помрачнел — ночевать на крыше в ливень было глупостью, значит, надо было спускаться вниз, к Ратке...

При мысли о том, что мне опять придется отбиваться от девки, пытающейся отработать полученные деньги, и без того неважное настроение стало еще хуже. В какой-то момент я даже задумался, не напроситься ли на ночлег в комнату, в которой меня поселили в день приезда, но решил, что Тарваз может счесть это оскорблением, и раздраженно захрустел костяшками пальцев.

— Пойдешь вниз — закрой за собой люк, а то зальет все сарти... — буркнул часовой, встал на колени около очередной щели, внимательно прислушался, потом подался вперед и выглянул наружу...

...Ратка валялась на кровати в тонюсенькой нижней рубашке, задранной до середины бедер, и бездумно смотрела в потолок. Услышав скрип открывающейся двери, она перевернулась на бок и, даже не подумав прикрыть вывалившуюся из выреза грудь, радостно заулыбалась:

— Ну, наконец-то!

Я молча стянул с ног мокрые сапоги и поморщился — ноги не пахли, а воняли.

Подошел к бочке для омовений, заглянул внутрь и угрюмо вздохнул — в ней было пусто. Значит, с сапогами я поторопился.

— Вода будет! Уже бегу!!! — воскликнула Ратка, вскочила с кровати, накинула на себя мою бурку и как была, босиком, метнулась к двери.

— Обуйся, на улице дождь! — буркнул я.

— Ничего страшного...

Решив, что она давно не ребенок и знает, что делает, я пожал плечами, сел за стол и пододвинул к себе остатки ее обеда — тарелку с вареной репой, кусок овечьего сыра и краюху хлеба.

Перекусил. Запил еду несколькими глотками довольно хорошего вина и принялся стаскивать с себя пропотевший араллух. В это время заскрипела входная дверь, и я чуть было не оглох от возмущенного вопля девки:

— Нашел, что есть! Неужели нельзя было подождать, пока тебе пожарят мясо?

Я прислушался к своим ощущениям и понял, что съем и мясо. С большим удовольствием.

Тем временем Ратка сгребла с лавки мой араллух и уставилась на меня:

— Рубаху тоже снимай: как вымоешься — оденешь чистую...

Снял. И тут же пожалел — вместо того, чтобы забрать ее и оставить меня в покое, девка всплеснула руками и принялась рассматривать мои шрамы!

Если бы не Уресс, ввалившийся в комнату с двумя ведрами кипятка, я бы, наверное, вспылил и послал ее куда подальше. А так отвлекся и поинтересовался у мальчишки, почему воду таскает он, а не водонос.

— Твой тэнгэ — я, а не кто-нибудь еще! — гордо ответил он, опрокинул ведра в бочку и степенно вышел в коридор...

...Когда бочка наполнилась, я поймал взгляд Ратки и показал ей на дверь. Спорить она не стала — молча кивнула и вышла. Я облегченно перевел дух, разделся, влез в воду, закрыл глаза и... выругался — наглая девка вернулась обратно!

— Не злись! Там холодно и сыро... И... я цепляться не буду: лягу на кровать и отвернусь!

Легла. Отвернулась. Выждала минуты полторы и затрещала, как сорока. Сначала — о том, как она рада, что Даром выбрали именно ее, а нее ее подружек, что она чувствует, глядя на меня, и с каким удовольствием она выполнит все мои пожелания. Потом — о том, что я — настоящий воин, что во мне чувствуется сила и мужество, и что она безумно завидует женщине, которая услышит мою Песнь. А когда я смирился с тем, что о тишине можно даже не мечтать, внезапно сделала паузу и мрачно пробормотала:

— А эта, рыжая, ну, которая Мэй — дура! Если аннар узнает, что она к тебе приходила, он лишит ее имени , а тебя — головы...

Я тут же оказался на ногах:

— Мэй была тут? Когда?

— Вчера вечером... — Ратка повернулась ко мне лицом, уставилась на мои чресла и демонстративно облизала губы: — О-о-о!!! Кром, я...

— Что ты ей сказала?!

— Сказала, что я — твоя женщина...

— Что-о-о?!

— Э-э-э... я — т-твоя же-женщина... — побледнев, залепетала она. — Ну... э-э-э... что я — Дар... Тарваза Каменной Длани... тебе...

Я схватился за голову, сел на край бочки и схватился за голову.

— Ты чего, Кром? Она ж хейсарка! Такие, как я, для нее — что пыль под ногами: через пару дней она про меня даже не вспомнит!!! А еще, если он узнает, что она за тобой бе-...

— Заткнись!

— Кром, я...

— Закрой рот! — рыкнул я на весь сарти. Потом опустился на дно бочки и закрыл глаза...

...— Твоя комната... Твои вещи... Твоя женщина... — торжественно сообщил мне Тарваз и взмахнул рукой.

По хейсарским меркам, комната была просто роскошной — добрую ее половину занимала широченная кровать, явно сделанная не в Шаргайле, стены были увешаны не только шкурами, но и оружием, на резном столе из тирренского дуба стояли серебряные подсвечники, а на полу лежал здоровенный алатский ковер. Впрочем, все это 'великолепие' я увидел далеко не сразу, так как первые пару минут не мог отвести взгляда от 'своей женщины'.

Почему? Да потому, что эта женщина стоила денег! Причем довольно больших. Во-первых, потому, что она была белогоркой — высокой, полногрудой и широкобедрой, с густыми светлыми волосами и ярко-голубыми глазами — а они среди роз попадались крайне редко. Во-вторых, она никогда не знала тяжелого труда — пальцы ее рук были тоненькими и ухоженными, а стопы не разбитыми, а маленькими и аккуратными. Ну, и, в-третьих, она была молодой — на мой взгляд, не старше восемнадцати...

'Дар недешев...' — оценив ее стать, мысленно усмехнулся я и повернулся к аннару Аттарков: — Она...

— ...прекрасна! — важно кивнул хейсар. — Самому нравится...

— И мне нравится, но...

— Это — Дар! — гневно раздув ноздри, перебил меня Каменная Длань. — От него не отказываются!!!

Спорить с Аттарком я не стал — молча кивнул, дождался, пока он уйдет, и хмуро уставился на розу:

— Деньги уже заплатили?

— Аж за три десятины... — хихикнула она и тут же принялась раздеваться.

— Ого!!! — судя по оплаченному времени, Тарваз не пожалел на меня нескольких полновесных желтков!

— Ага!!!

— Что ж, тогда я пошел...

— Куда? — удивилась девица.

— Тренироваться...

— А я?

— Ложись спать... Если голодна — сходи на кухню и скажи, что ты — Дар Тарваза Крому Меченому...

— Но я должна отработать то, что мне заплатили!!!

— Я скажу, что ты была великолепна...

...Эдак часа через два, когда вода окончательно остыла, я выбрался из бочки, натянул на себя чистое белье, ансы и араллух, затянул пояс, влез в сапоги и, с ненавистью посмотрев на спящую Ратку, вышел за дверь.

Прижал к бедру рукоять чекана, шарахнувшую по дверному косяку, добрался до лестницы, спустился на первый этаж, вышел на улицу и подставил лицо под падающие с неба струи.

— Ашер, ты? — донеслось со стены.

— Я...

— Опять на оу'ро?

Стоять во дворе и пялиться на небо было глупо. Слоняться вокруг башни — тоже. Поэтому я тяжело вздохнул, буркнул что-то невразумительное и, не замечая луж, зашагал к сарти...

...На лестнице было темно и тихо: на втором и третьем этажах не переругивалась молодежь, на четвертом, семейном , не скрипели кровати, а на пятом, на котором располагался зал Совета и проживал Тарваз Каменная Длань с сыновьями и внуками, никого не распекали. Впрочем, все это я отметил как-то походя, без души — меня влекло на шестой , на тот, на котором жила Мэй.

Поднялся. Шагнул на площадку, услышал хлюпанье под ногами и удивленно выгнул бровь: на площадке стояла вода!

Опустился на колено, прикоснулся к полу и поморщился: кто из часовых, попеременно дежурящих на Орлином Гнезде, недостаточно плотно прикрыл люк. И теперь попадающая в него вода стекала на первые этажи.

Встал, взбежал на седьмой, рванул на себя дверь, почувствовал на лице капельки дождя и разозлился: судя по ветру, свободно гуляющему по площадке, люк был открыт настежь!

Прижав к бедру чекан — лестница, ведущая на оу'ро, была узковатой — я перепрыгнул через первые три ступеньки и, скорее почувствовав, чем увидев встречное движение, упал ничком.

— Х-хэ!!!

'У-у-у...' — вскакивая на ноги и запрыгивая на крышу, подумал я. — 'Еще один обиженный...'

Потом уклонился от следующей атаки и чуть не упал навзничь, запнувшись обо что-то мягкое.

— Х-хэ!!! — выдохнули справа-сбоку, и в то же мгновение где-то внизу щелкнула закрывающаяся дверь.

Я перекатился влево, сорвал с пояса чекан и, не вставая, нанес горизонтальный удар на уровне колена.

Хрустнуло. Чуть правее и дальше, чем я ожидал. А вместо ожидаемого вскрика до меня донеслось сдавленное шипение:

— Дос-с-стал, с-с-скот!!!

Я усмехнулся, встал и не поверил своим глазам — распахнутый настежь люк вдруг озарился тусклым, но светом, и в нем промелькнул силуэт мужчины, несущего на плече какой-то здоровенный сверток!

В то же мгновение правое бедро, а затем и живот обожгло болью:

— Х-ха!!! Х-ха!!!

Голос был другой! И его владелец бил совсем не оттуда, куда упал тот, кому я повредил колено!!!

Отшатнувшись к зубцу и тут же метнувшись влево, я отмахнулся чеканом от возможного удара в спину и увидел, как из люка вылетает еще один силуэт!

'Невест крадут, что ли?' — растерянно подумал я, потом почувствовал, что правая нога слушается хуже, чем обычно, а в животе печет, и непонимающе остановился: насколько я знал, кровь при похищении старались не проливать.

— Х-ха!!! — выдохнули справа, и я, не очень удачно заблокировав удар, направленный в горло, поморщился от новой вспышки боли, на этот раз — в плече, а потом вдруг сообразил, что сверток, который нес второй силуэт, слишком короток для невесты!

— Бо-о-ой!!! На оу'ро-о-о!!! — заорал я во всю глотку, вбивая клюв чекана туда, где должна была находиться ключица нападавшего на меня похитителя, тут же вырвал его из раны и метнулся к противоположному краю Орлиного Гнезда.

Мда... Метнулся — громко сказано: правая нога двигалась так, как будто к ней была привязана наковальня, а в животе тянуло и жгло.

— Элмао-коити-нарр... — шепотом выдохнул я, поежился от привычного, но от этого не менее неприятного ощущения, и все-таки догнал замедлившееся пятно с коротким свертком на плече, почти успевшее протиснуться между зубцами.

Рванул его на себя. Закрутил в Зимней Вьюге, прикрылся им от возможного удара, а уже потом проломил глотку левым, безоружным, кулаком.

— У-уарра!!! Оу'ро!!! Я-а-атссс !!! — донеслось со двора, а буквально через пару ударов сердца, как раз, когда я пытался сорвать с плеча падающего на землю мужчины похищенное, на крышах окрестных сарти раздались такие же вопли, а некоторые, особо бдительные часовые, начали зажигать тревожные факелы...

...Сверток не сорвался — оказался привязан, поэтому я выпустил его из рук и скользнул к люку, навстречу выбегающим на крышу теням, которые теперь были видны не в пример лучше.

...Обманное движение корпусом вправо, излишне размашистый взмах чеканом — и самый близкий ко мне противник, 'разгадавший', как я его собираюсь бить, попытался уйти от 'Колуна' смещением под мою выставленную вперед левую руку. Зря: коротенькое, но очень быстрое движение — и ее пальцы воткнулись в его глазницы. Следующее — левой, нормально слушающейся ногой — размозжило его чресла.

Похититель заорал на весь Шаргайл и тут же заткнулся, поймав спиной брошенный в меня нож...

...Еще от двух метательных клинков я ушел только благодаря Благословению Двуликого. А третий легонечко чиркнул меня по плечу и улетел в темноту.

Я мысленно обозвал себя первачом, упал на колено, вбил в клонящееся на меня тело полновесный 'Таран' и метнулся следом, чтобы успеть достать того, кого сбило с ног отправленным в полет калекой.

Достал. Чеканом в правый висок. Тут же качнулся вперед — к падающему трупу — потом вместе с ним — влево, и понял, что мои раны серьезнее, чем я думал: нога начала неметь, правую половину живота начало жечь, как каленым железом, а в голове ощутимо помутилось.

Криво усмехнулся. Упал на бок с перекатом. Потом, вставая на колено, заметил высверк стали и перекатился снова, но неудачно — Орлиное Гнездо было сравнительно невелико, и один из похитителей, вовремя прыгнувший наперерез, от души врезал мне ногой в лицо.

Под Благословением Бога-Отступника боль в сломанном носу показалась не сильнее укуса комара, и я, не обратив на нее внимания, принял падающую на меня руку с зажатым в ней ножом на левое предплечье.

Привычно отвел локоть в сторону, повернул кисть противника противосолонь и вниз — и почувствовал, что клинок, выворачивающийся из его руки, режет незащищенное наручем запястье!

Вспомнил Кручу. Вернее, его совет никогда не снимать ту броню, к которой привык. Выругался. Тряхнул головой, чтобы отогнать слабость. Выпустил из рук чекан, вогнал 'Орлиный Клюв' в горло атакующего и перекатился вправо. Оставив двух из четырех оставшихся на ногах воинов по другую сторону бьющегося в агонии тела и сократив дистанцию до третьего, вооруженного кинжалом и чем-то вроде рукояти кнута...

...Воспользоваться маневром сходу не получилось — сначала у меня потемнело в глазах, потом подогнулась правая нога, и я потерял драгоценное время, пытаясь восстановить равновесие. Пришлось уходить снова и опять смещением влево...

Воин не отставал. Вернее, двигался так, чтобы не закрывать меня от своих товарищей.

От бросков метательных ножей я уклонился. А потом вдруг сообразил, чем занимается четвертый!

Рванулся к центру сарти, чуть не завалившись на подгибающуюся правую ногу, поднырнул под руку с ножом 'третьего', походя вогнал ему палец в глаз, добежал до 'беглеца', зажавшего под мышкой один из двух свертков и уже почти добравшегося до щели между зубцов, вбил носок сапога ему под колено и тут же расколол его голову об угол зубца.

В глазах потемнело снова. На этот раз — намного сильнее. Поэтому Зимняя Вьюга получилась 'на ощупь' и, по ощущениям, раз в пять медленнее, чем обычно.

Впрочем, все равно получилась — закрученное тело с расколотой головой наткнулось на почти дотянувшийся до меня кинжал и, продолжив движение, увело атакующую руку воина вправо.

— Х-ха!!! — выдохнул воин и захрипел — мой кулак достал до его гортани. Но не проломил — у меня внезапно подогнулись колени, а перед глазами замелькали блестящие точки...

— Умри!!! — темное пятно, окруженное желтым сиянием, вскинуло над головой что-то, похожее на мой чекан, и я, ощутив еще один удар — почему-то в живот — начал медленно заваливаться на бок...

Глава 29. Баронесса Мэйнария д'Атерн.

Пятый день четвертой десятины первого травника.

...На лице древней старухи, с трудом выбравшейся из комнаты Крома, жили одни глаза. Все остальное — бледная, иссеченная глубокими морщинами и покрытая бурыми старческими пятнами кожа, тонкие, бесцветные и дрожащие от слабости губы, ввалившиеся щеки и беззубый рот — было уже мертво.

С трудом сделав пару шагов самостоятельно, 'лучшая лекарка Шаргайла' обессиленно оперлась на клюку, дождалась, пока выскользнувшие следом женщины возьмут ее под локти, облегченно перевела дух и что-то проскрипела.

Что именно — я не поняла, так как, не отрываясь, смотрела на ее трясущиеся пальцы, с ужасом пытаясь понять, как я могла позволить уговорить себя доверить жизнь Крома человеку, одной ногой стоящему на погребальном костре!

— Дари Иттира говорит, что она сделала все, что могла... — угрюмо посмотрев на меня, буркнула одна из хейсарок.

— Как он, ашиар'о? — спросила леди Этерия.

Помощница лекарки мрачно пожала плечами и опустила взгляд:

— Плохо. Он потерял слишком много крови...

— Слишком? — услышала я собственный голос, а потом вдруг поняла, что лежу на полу, морщусь от омерзительного запаха настойки сальви и вижу над собой размытое пятно, в котором не столько видны, сколько угадываются черты лица баронессы Кейвази.

— Он... уходит, да? — кое-как собравшись с мыслями, выдохнула я.

Лгать она не стала:

— Пока нет, но... может...

— Помоги мне встать... — попросила я, закусила губу и вцепилась в протянутую мне руку. Потом кое-как поднялась на ноги и, с трудом переставляя не слушающиеся ноги, поплелась к открытой настежь двери...

...Кром выглядел плохо. Очень плохо: мертвенно-серая кожа, белые, сухие губы, ввалившиеся глаза. Выправленный, но жутко опухший и потерявший форму нос. Лоб, покрытый бисеринками пота. Мокрые, спутанные волосы. А почти все остальное закрывали многочисленные повязки, густо пропитанные лечебными мазями.

Вцепившись в его холодное, липкое от пота запястье и не почувствовав биения жил, я перепуганно рухнула на колени, склонилась над его полуоткрытым ртом и прислушалась к дыханию.

Дышал. Но как-то странно: то часто, поверхностно и очень шумно, то редко, глубоко и почти неслышно. А еще, раз в минуту-полторы, он замирал и переставал дышать. Вообще. И в эти мгновения вместе с ним замирала и я, пугаясь, что он умер.

Биение тоже нашлось. На шее — жилы бились часто-часто, но так слабо, что иногда терялись.

Когда я он приоткрыл рот, и я увидела сухой, обложенный белым, язык, мне стало совсем плохо — состояние Крома в точности соответствовало описанному в одиннадцатом Слове трактата 'О ранениях, их правильном лечении и травах, помогающих оному'! То есть он действительно был на самой грани!!!

'Ему требуется змеелист и тильята! А еще много-много воды...' — мысленно взвыла я, вскочила на ноги и запоздало сообразила, что, если задет кишечник, давать воду нельзя ни в коем случае!

— Да не волнуйся ты так! Дари Иттира сказала, что сделала все, что нужно... — попыталась меня успокоить меня Этерия Кейвази, как оказалось, стоявшая у меня за спиной. — Раны промыла и зашила, чем надо — напоила... И что теперь надо ждать и надеяться на Вседержителя...

Услышав ненавистное имя Бога-Отца, я впилась ногтями в собственные ладони и зашипела:

— На Бас-с-старза! Или на Двуликого!!!

— Прости, оговорилась! — примирительно пробормотала баронесса и скрипнула зубами — видимо, как и я, вспомнила доклад Унгара Тарвазу Каменной Длани.

— Это — Орден Вседержителя. Десяток братьев-клинков и два ори'те'ро: Файлат по прозвищу Гниль и... — рев Ночной Тиши, доносящийся из комнаты аннара, слышал весь сарти. — ...и Негзар по прозвищу Мышь...

В первый момент я, стоящая напротив комнаты Ваги и ожидающая, пока дари Иттира закончит заниматься ранами Крома, не поверила своим ушам: братья во Свете не могли быть причастными ни к похищению Аютэ, ни к убийствам! Но потом, вспомнив, что истинным виновником недавнего мятежа был именно Орден, вдруг дико возненавидела всех, кто служит Богу-Отцу.

— Ты уверен, сын? — после небольшой паузы спросил Каменная Длань.

— Да, отец! Пленные говорят до сих пор...

Всплывшая в памяти фраза о пленных неожиданно вызвала во мне приступ дикого бешенства: мне захотелось спуститься в пыточную рода Аттарк и упросить того, кто там 'работает', оставить меня наедине с теми, кого не добил Кром.

— Меченый сильный и очень выносливый! — заметив, что я кусаю губы, еле слышно выдохнула Этерия. — Он обязательно выживет...

Я открыла глаза, чтобы не видеть рисуемых подсознанием картин пыток и, чтобы отвлечься, попыталась понять, какого Двуликого Кром пошел на оу'ро, вместо того, чтобы остаться с Раткой.

Подышать чистым воздухом после любовных утех? Вряд ли — это можно было сделать и во дворе, благо дождь шел всю ночь, и воздух был одинаково свеж что у выхода из гостевой пристройки, что на Орлином Гнезде. Тренироваться? Тоже вряд ли — во время доклада Унгара я совершенно точно слышала, что воины, похитившие Аютэ, нарвались на Крома ПОСЛЕ ТОГО, как пытались уйти:

— Пленные сказали, что первым на оу'ро поднялся Мышь. Он оглушил Дайна ударом кот'та по затылку и связал. За ним поднялись два брата-клинка и Ялгар по прозвищу Ослоп. Этот, последний, вытащил у Дайна наш'ги, убил им Файлата, а потом зарезал и Седую Прядь...

— Зачем? — донесся до меня голос Тарваза.

— Говорят, хотел, чтобы мы возложили вину за пролитую кровь на род Уаттах...

— Он же ори'те'ро!!! — воскликнул аннар.

— Ослоп — не хейсар, а'дара не знает... — буркнул Унгар. — Потом они открыли дверь на женскую половину, оставили двух воинов на площадке и пошли искать за'йят ...

— Нашли... Мою Диит... — пророкотал незнакомый мне голос. — И Штара...

— Угу... Дали ей по голове, связали, воткнули в рот кляп, а потом привели в сознание и предложили выбор: сказать, где живет Аютэ Два Изумруда, или посмотреть, как они будут резать на части ее первенца...

— Диит не поверила . Подумала, что они испугаются гнева Бастарза... — добавил, как я поняла, ее муж. — Тогда они отрезали Штару мизинцы на руках и ногах...

— Дальше... — потребовал Тарваз, и я, услышав грохот, поняла, что он врезал по столу кулаком...

— Когда она пригрозила им проклятием Бастарза, они рассмеялись ей в лицо и пригрозили, что сначала отрежут Штару большие пальцы , а потом оскопят... И она сломалась... Они нашли комнату Аютэ, связали ее, Имира и Айку, замотали их в шкуры, вернулись на крышу и нарвались на Меченого...

...Получалось, что с оу'ро он все-таки уходил. Причем, скорее всего, надолго, ибо поиск кормящих матерей и 'разговор' братьев-клинков с Диит должен был занять какое-то время.

'Уходил... Либо по нужде, либо к Ратке, либо... либо с кем-нибудь поговорить...' — подумала я и мысленно обозвала себя дурой — Кром был ранен и еле дышал, а я, вместо того, чтобы хоть чем-то облегчить его страдания, ломала голову над тем, где и почему он находился во время нападения...

Увы, сообразив, что помочь ему мне нечем, я вернулась к той же теме:

'...По рассказам подружек, после этих самых утех мужчины ощущают усталость и засыпают. Он тренировался весь день, значит, должен был устать вдвойне. Значит, был не у Ратки... А где? Может... может, он ходил с кем-нибудь о чем-нибудь поговорить?'

Особенного выбора, с кем общаться, у Крома не было, поэтому я, ревниво посмотрев на леди Этерию, попыталась сообразить, были ли с ней ее тэнгэ, когда нас разбудили.

Перед глазами сразу же возник коридор, по которому метались вооруженные до зубов Аттарки, наш'ги в руке Унгара, за мгновение до этого пытавшегося вынести мою дверь, а потом — его же встревоженное лицо:

— Ты в порядке, ашиара?

— Что-то случилось? — кутаясь в одеяло, испуганно спросила я.

— Яатс... э-э-э, бой, по-вашему... Убили Дайна Седую Прядь, ранили твоего майягарда и похитили жену Ваги...

— Крома... что? Ранили?! — услышав только слово 'майягард', переспросила я и укусила себя за палец, чтобы проснуться.

— Да... Серьезно... Очень... — буркнул Ночная Тишь. — Нападающих было больше десяти, а он — один...

Последнюю фразу я уже не слышала — трясла его за ворот араллуха и требовала сказать, где Кром сейчас.

Сказал, что 'моего илгиза' отнесли в комнату Ваги. И что сразу же послали за самой лучшей 'дари' Шаргайла.

Кто такая эта 'дари', я догадалась уже потом. Когда неслась к лестнице, расталкивая воинов, женщин и детей, а он бежал вслед за мной и пытался успокоить:

— Она его вылечит! Точно!! Вот увидишь!!!

Хм... Если мне не изменяла память, то леди Этерию, попавшуюся мне на пути, дернула на себя одна из ее 'теней', Соттэ. Ибо других рыжеволосых девушек у Аттарков не было.

Выглядела баронесса сонной. Была, как и я, завернута в одеяло. И — точно! — простоволосой . Значит, из комнаты не выходила!!!

'Может, он, все-таки, ходил по нужде, а потом вернулся, чтобы продолжить тренировку?'

В этот момент Кром еле слышно застонал, прошептал мое имя и попытался вскинуть правую, раненую в плечо, руку.

Я заулыбалась — он звал не Ратку, не Ларку, а меня! — нежно дотронулась до его ладони и дико перепугалась: почувствовав мое прикосновение, он что-то бессвязно пробормотал, изменился в лице, сжал кулак и дернулся так, как будто пытался кого-то ударить.

Поняв, что там, в бреду, он видит не меня, а бой, и что от таких резких движений у него могут открыться раны, я прижала его к кровати. Потом поняла, что одна его не удержу, и зашипела на о чем-то задумавшуюся баронессу:

— Ну же! Позови кого-нибудь!! Быстрее!!!

Леди Этерия тут же вылетела в коридор, а через мгновение вернулась с одной из двух женщин, сопровождавших дари Иттиру.

Кинув взгляд на Крома, та пробормотала 'бредит!', подбежала к кровати и прижала к ней его ноги.

— Кром, успокойся, пожалуйста! Все закончилось! Я — с тобой! Все — хорошо... — почти касаясь губами его уха, зашептала я. — Ты — ранен и тебе нельзя резко двигаться...

Не знаю, услышал он или нет, но буквально через минуту он дернулся в последний раз и обмяк.

— Эй, илгиара! Подай во-о-он ту кружку и ложку! Ну, что сидишь?! Давай, живее!!! — рявкнула хейсарка и, практически вырвав из руки подскочившей к ней Этерии Кейвази сосуд, попробовала разжать Крому зубы.

— Стой!!! — взвыла я. — А ему пить можно?

Помощница дари посмотрела на меня круглыми от удивления глазами, потом усмехнулась и влила в Крома несколько ложек жидкости, пахнущей илицей и спиртом:

— Можно! Иначе я бы ему ее не давала...

Я облегченно перевела дух:

— Значит, раны в живот не очень серьезные?

Хейсарка ответила не сразу — сначала послушала биение жил, потом сорвала с Крома покрывало, осмотрела повязки, убедилась, что ничего не закровило, а потом устало села на табурет:

— Твой майягард — великий воин: он бился с десятком противников на тесном оу'ро, и как-то умудрился не пропустить ни одного удара в койе'ри! У него сломан нос, пробито плечо и изрезано предплечье... Пяток царапин на груди... Две дырки в животе и одна — в правом бедре... И если бы не такая большая потеря крови, то мы бы за него не боялись...

— Он — Мастер Посоха и Чекана! — гордо сказала Этерия Кейвази. — И воин, каких поискать...

— Найти — нашли... — грустно пошутила помощница лекарки, потом снова накрыла Крома покрывалом и продолжила: — Теперь главное — не потерять...

Потом вытерла губы тыльной стороной ладони и добавила:

— Как я уже сказала, крови он потерял слишком много, поэтому теперь все в руках Бастарза...

'Услышь меня, Барс! — закрыв глаза, истово взмолилась я. — Не дай ему умереть, и я принесу тебе в жертву двадцать баранов!!!'

Бог-Воин, кажется, услышал: Кром едва заметно улыбнулся, шевельнул пальцами правой руки и, не приходя в сознание, еще раз произнес мое имя:

— Мэ-э-эй...

Глава 30. Кром Меченый.

Седьмой день четвертой десятины первого травника.

...— Смотри внимательно... — говорит глава Меллорского братства Пепла , снимает с пояса кошель, вытряхивает его содержимое на ладонь и принимается складывать монеты друг на друга.

Складывает. Подравнивает получившийся столбик, а потом берет его тремя пальцами и ставит передо мной:

— Здесь десять золотых. Уходи...

Окидываю взглядом новенькие, сияющие желтки и вдруг понимаю, что точно знаю слова, которые он скажет мне через мгновение:

'Того, что ты ищешь, тут больше нет... И не будет, пока ты в городе...'

Ошибаюсь — Серый тянется к правому мизинцу и начинает нервно теребить перстень, а потом произносит совсем другую фразу:

— Уходи... Один... Прямо сейчас...

Пытаюсь понять, почему он подчеркнул интонацией слово 'один' и почему так торопится. Хмурюсь. Задумчиво скребу шрам на щеке. Потом зачем-то дотрагиваюсь до верхней монеты и тут же отдергиваю палец — она холодная, как лед!

В глазах Главы братства Пепла появляется злость:

— Бери и уходи! Ну же!

— Н-нет, не возьму... И не уйду... — неожиданно для себя самого рявкаю я и скрещиваю руки на груди.

Серый грязно поминает Двуликого. Потом резко переворачивает перстень камнем вверх и... подергивается рябью, как гладь озера при внезапном порыве ветра.

Весь! От грязных, спутанных волос и до самых кончиков покрытых шрамами пальцев.

Смотреть на то, как меняется его лицо, жутковато: сначала горячим воском оплывает когда-то свернутый набок нос. Затем заполняется ямка на раздвоенном подбородке. Укорачиваются и чернеют усы. Становится гуще борода. Раздвигаются скулы. Темнеет и молодеет кожа. Меняется разрез и цвет глаз.

Моргаю, тру глаза кулаком и понимаю, что передо мной не Серый, а Унгар Ночная Тишь!

Хейсар легонечко шлепает ладонью по столу — и рвань, в которую он был одет, превращается в новенький араллух. Перстень тоже куда-то пропадает. Вместе с сеточкой из шрамов на пальцах. Зато появляется Волчий Клык. И с силой бьет по столу рукоятью:

— У тебя нет будущего, илгиз! А у меня — есть. Поэтому она будет со мной!

'Она? То есть, Мэй?' — я подаюсь вперед, чтобы облокотиться на столешницу и высказать парню все, что я думаю о нем и его будущем, и вдруг понимаю, что не могу пошевелиться: на плечи наваливается совершенно неподъемная тяжесть, а на горле сжимаются чьи-то горячие, как раскаленное клеймо, пальцы.

— Не дергайся, а то уйдешь... — смеются мне в ухо.

Поворачиваю голову на голос и непонимающе таращу глаза: меня держит граф Ареник Тьюварр! Живой и здоровый!!!

Рвусь изо всех сил, чтобы ткнуть его пальцами в глаза, но остаюсь недвижным: руки, все еще скрещенные на груди, прорастают друг в друга корнями и, в мгновение ока посерев, каменеют!

— Да уймешься ты, наконец? — тонким женским голосом шипит Унгар, потом тыкает пальцем в столбик с монетами, и тот превращается в здоровенную кучу денег, в которой, кроме желтков, есть серебро и медь.

Вижу это краем глаза — торопливо упираюсь ногами в пол, изо всех сил толкаюсь ногами, чтобы упасть на спину до того, как Тьюварр вобьет в нее свой меч и остаюсь на месте: в камень превращаются еще и ноги!

Поворачиваюсь вполоборота, чтобы вцепиться в него зубами, одновременно вспоминаю о Благословении Двуликого, шепчу 'Элмао-коити-нарр' и с безумной радостью чувствую, как трескается камень на моих предплечьях и бедрах.

— Я посчитал, латт'иара! — доносится до меня голос Ночной Тиши. — Они будут должны четырнадцать желтков, семнадцать копий и двадцать три медяшки...

Мне — не до налогов: я почти дотянулся до шеи убийцы мамы и Ларки, и уже чувствую вкус его крови...

Вспышка — и шея становится совсем тоненькой и белой. А через мгновение я чувствую запах Мэй. И слышу ее голос:

— Правильно...

Я отшатываюсь, смотрю туда, где должен был находиться граф Тьюварр, и вижу ее. В розовом платье, в котором она стояла на Помосте Истины, с моим посохом в руке и с взглядом, направленным на Унгара...

— Мэй?

Услышав мой возглас, она виновато вздыхает, вталкивает посох мне в руки и опускает взгляд:

— Он ответил правильно, поэтому я должна выйти за него замуж...

Провожу пальцами по Пути, касаюсь места под последнюю зарубку, сглатываю подступивший к горлу комок и обреченно киваю:

— Хорошо...

Мэй облегченно переводит дух и вдруг тянется губами к моим губам.

Понимаю, что это — в последний раз, закрываю глаза и подаюсь навстречу.

Жду минуту... две... пять... Слышу удаляющийся шелест платья и потерянно выдыхаю:

— Прощай, Огонек...

— Прощай? — Мэй ласково касается шрама на моей щеке, а когда я открываю глаза, радостно вскрикивает: — Он очнулся! Сита, он очнулся!!!

Непонимающе моргаю, пытаюсь понять, почему так сильно кружится голова, и чувствую жажду.

Нет, ЖАЖДУ! А еще тошноту, тянущую боль в животе, жжение в плече и предплечье, и ту самую тяжесть в руках и ногах, которая мешала мне двигаться...

Миг — и тяжесть на ногах исчезает, а рядом с темным пятном перед глазами появляется еще одно:

— Хм... И правда очнулся...

Прошу воды. Хриплым шепотом, потому, что губы сухие и не двигаются, а горло дерет так, как будто в него насыпали песка.

Пятна исчезают, потом первое появляется снова, и моих губ касается что-то горячее.

Пытаюсь приподнять голову — и на миг теряю сознание от безумного головокружения и вспышки боли в напрягшемся животе.

— Не шевелись, я тебя напою!!!

Это — голос Мэй, поэтому открываю рот и забываю обо всем на свете, когда по иссохшему горлу прокатывается первый глоток чуть горьковатой, но от этого не менее вкусной жидкости...

...Через какое-то время, когда кружка отрывается от губ, а в голове начинает потихоньку проясняться, я вдруг слышу потрескивание горящих поленьев и чувствую запах костра.

Очаг? Летом?

Пытаюсь скосить глаза, чтобы разобраться, брежу я или нет, и вдруг понимаю, что мерзну.

Прислушиваюсь к своим ощущениям, понимаю, что почти не чувствую пальцев рук и ног, рывком вспоминаю ночной бой и понимаю, что ранен.

Таращу глаза, чтобы увидеть хоть что-то. И в какой-то момент вижу перед собой сияющее лицо баронессы д'Атерн.

Чему она радуется — непонятно. Поэтому хмурюсь, представляю себя на ее месте и, наконец, догадываюсь:

— Долго?

Язык шевелится с большим трудом, поэтому добавить '...я был без сознания' не получается.

Мэй понимает и так:

— Двое суток...

Мда... Видимо, зацепило неслабо.

Закрываю глаза. Пытаюсь пошевелить конечностями, чтобы почувствовать, куда именно. И почти глохну от возмущенного рева:

— Не дергайся — руки-ноги на месте!

Это — не Мэй. Наверное, та самая Сита.

Шевелиться перестаю — ей, если она, конечно, лекарь, виднее. Потом открываю глаза и вопросительно смотрю на склоняющуюся ко мне хейсарку.

Она пальцами касается моего горла, некоторое время внимательно прислушивается к биению жил, удовлетворенно хмыкает и отрывисто бросает:

— Живот, нога, плечо, предплечье...

Соображаю я еще не очень, но все равно отмечаю, что раз меня чем-то поили, значит, рана в живот не опасна.

Хейсарка тут же подтверждает мою догадку:

— По отдельности — ничего особо серьезного. Просто ты потерял очень много крови...

Благодарю ее взглядом, смотрю на Мэй и вдруг замечаю, что ее глаза воспалены, щеки — запали, а волосы не в магасе, а кое-как собраны в хвост.

— Не спала? Совсем? — одними губами спрашиваю я.

Хмурит брови — видимо, не понимает, что я пытаюсь сказать. Потом почему-то возмущенно вспыхивает, фыркает, подхватывает с табурета влажную тряпку и начинает вытирать мне лоб...

...Легкие, как перышко, и до безумия ласковые прикосновения заставляют забыть о слабости, болях в животе и тошноте. Я млею от удовольствия целую минуту. Или две. Потом слышу грохот открывающейся двери, рык Тарваза Каменной Длани и сжимаю кулаки: видеть кого-либо, кроме Мэйнарии д'Атерн, я сейчас не в состоянии.

Напрягаюсь я зря — меня тут же бросает в холодный пот, живот вспыхивает огнем, а перед глазами начинают мелькать серебристые пятна.

Некоторое время балансирую на грани потери сознания, потом, кажется, прихожу в себя и даже начинаю слышать торжественный голос одного из вломившихся:

— ...-рза, возвращаю тебе твое оружие!!!

Открываю глаза, жду, пока перестанут мелькать искры, вижу, как очень пожилой, но довольно крепкий и явно привыкший повелевать хейсар прикладывает ко лбу мой чекан, потом торжественно опускает его на протянутую Тарвазом белую шкуру и уже вместе с ней кладет оружие на стол, стоящий в центре комнаты.

— У-уэй! У-уэй!! У-уэй!!! — троекратно рявкают горцы, убирают вскинутые над головой Волчьи Клыки обратно в ножны и, кажется, пытаются обступить мое ложе.

Почему 'кажется'? А потому, что в этот момент я опять соскальзываю на грань между реальностью и небытием, и какое-то время слышу только обрывки отдельных фраз...

— -анатар Седобо-... ...-рд на-... ...-им шшат'или... — тот самый хейсар, который принес мой чекан.

— ...вон! Все!! Неме-... — это, должно быть, Мэй.

— ...я только зако-... снова старец.

— ...-шиара, ты... — по-моему, Тарваз Каменная Длань.

Потом — еще один возмущенный вопль Мэй, стук сапог и скрип двери.

Теряюсь в наступившей тишине. Вглядываюсь в мелькающие перед глазами цветные пятна и слышу прерывающийся шепот:

— Кро-о-ом? ...как? ...-льше нико-... ...-щаю!

На всякий случай киваю. Чувствую прикосновение ко лбу чего-то теплого и влажного. Пытаюсь открыть глаза и все-таки теряю сознание...

Глава 31. Бельвард из Увераша.

Седьмой день четвертой десятины первого травника.

...Здесь, в самой бедной части Ремесленной Слободы, четверка белоснежных тонконогих рагнарцев , запряженных в роскошную карету аж на восьми ремнях , выглядела так же неуместно, как королевская корона — в повозке падальщика. Поэтому в первое мгновение после того, как они вылетели из-за угла шорной мастерской Одноногого Гилли и, разбрызгивая грязь, понеслись по направлению к его лачуге, Бельвард невольно улыбнулся. Но стоило ему увидеть могучую фигуру Бера, по своему обыкновению сидящего на козлах рядом с кучером, как улыбка тут же пропала: этот человек, тенью следующий за маменькой, всегда казался юноше олицетворением неминуемой смерти.

Кстати, так казалось не ему одному, а всем, кто когда-либо въезжал в пределы лена Уверашей. Почему? Да потому, что Мельен был не столько телохранителем, сколько карающим бичом в неутомимой руке своей хозяйки. Нет, свои обязанности по ее охране он, конечно же, выполнял безукоризненно. Но находил отдохновение только тогда, когда причинял боль или убивал.

Кого? Да любого, на кого указывала графиня Марзия! Вне зависимости от их происхождения, возраста или степени родства с его хозяйкой. И с таким пылом, как будто они были его личными врагами.

Стоило Беру нахмурить брови, как окружающие бледнели и впадали в ступор. Еще бы — пять ударов батогами в его исполнении калечили сильнее, чем три десятка, нанесенные королевским палачом! А десять превращали виновного в окровавленный кусок мяса, не способный даже хрипеть.

Иногда Бельварду казалось, что Мельена боится даже отец. Впрочем, скорее всего, только казалось, ибо в присутствии главы рода телохранитель обычно вел себя тише воды и ниже травы, открывая рот только тогда, когда требовалось ответить на какой-либо вопрос.

Вот и сейчас, спрыгнув с козел, Бер жесточайшим ударом кулака в лицо сбил с ног 'недостаточно быстро' отскочившего от кареты прохожего, потом рявкнул на кучера, остановившего карету 'слишком близко к луже', дождался, пока тот исправит допущенную оплошность, и открыл украшенную гербом дверцу.

Из-под кружевной занавески показалась белоснежная ручка графини Увераш, потом — край подола желто-серого платья, а затем — причудливая прическа, заколотая шпильками с драгоценными камнями.

Царственный, исполненный непередаваемой грации шаг — и маменька, оказавшись на земле, неторопливо поплыла к предупредительно распахнутой кучером калитке.

Бельвард прикипел взглядом к небольшой лужице, расположенной между калиткой и дверью в дом. А через мгновение торопливо осенил себя знаком животворящего круга: маменька прошла прямо по ней! Не заметив!! А, значит, пребывала в преотвратительнейшем настроении!!!

Так оно, собственно, и оказалось — в его комнату она не вошла, а ворвалась. И, забыв поздороваться, расплылась в кровожадной улыбке:

— Где она?

Юноша нервно сглотнул, вытер о шоссы мигом вспотевшие руки и опустил взгляд:

— Они нас обманули...

— Не поняла?

— В карете ехали двойники...

Тихий шелест платья, аромат благовоний, пахнувших в лицо — и ярко-алый ноготь указательного пальца леди Марзия уткнулся Бельварду под подбородок:

— Что значит, 'двойники'?

— Им кто-то помогал... — подняв голову и обреченно посмотрев в сузившиеся от бешенства зрачки матери, выдохнул он. — Они были похожи на настоящих, как две капли воды...

— Бе-е-ельва-а-ард!— сверкнув глазами, протянула мать. — Скажи, что ты по-ошу-ути-ил!

Услышав в ее тоне хорошо знакомые нотки, юноша с огромным трудом удержался от трусливого шага назад:

— Увы, не могу — это были двойники. Если есть желание, можете полюбоваться сами...

Увидев, куда направлен его взгляд, леди Марзия щелкнула пальцами — и Бер, в мгновение ока оказавшись рядом с котомкой, присел на корточки и выкатил на пол голову лже-Бездушного.

— Подними... — не обратив на омерзительный запах никакого внимания, потребовала графиня. И впилась взглядом в мертвое лицо.

— Если бы не смазалась краска, то я бы решил, что убил Бездушного... — еле слышно выдохнул Бельвард. — Этот человек двигался в точности, как Меченый...

— Изменить внешность — легко... — буркнул Бер. — А вот найти человека, способного повторять движения, да еще и в точности — почти невозможно...

— Я тоже так думаю! — кивнула леди Марзия, брезгливо шевельнула пальцами, показывая, что голову можно убрать, и повернулась к сыну: — Значит, ты был недостаточно внимателен! Поэтому...

— Окажись на моем месте любой другой человек, он бы тоже обознался! — холодея от собственной наглости, перебил ее Бельвард. — Если у вас есть желание, можете посмотреть на то, как двигается и говорит лже-леди Мэйнария! Слизень?

Дверь в соседнюю комнату тут же распахнулась, и на пороге возникла 'баронесса д'Атерн' собственной персоной. Бледная, с разбитыми губами и надорванной мочкой уха, покачивающаяся от слабости — но двигающаяся так, как надо.

Повинуясь знаку Бельварда, прошла к окну, затравленно посмотрела на улицу, нехотя повернулась лицом к графине Марзии и замерла, глядя в пол...

— А это точно не она? — не отрывая взгляда от лица девушки, растерянно спросила маменька, видевшая настоящую баронессу и в камере королевской тюрьмы, и на суде.

— Точно... — криво усмехнулся Бельвард, вытащил из ножен кинжал, подошел к 'баронессе' и одним движением клинка распустил ей платье от шеи и до низа живота.

Аккуратные свертки ткани, изображающие грудь, тут же упали на пол, продемонстрировав всем присутствующим съежившиеся, словно от холода, соски и крошечный, но от этого не менее заметный алый бутон под правой ключицей.

Леди Марзия подошла к девушке практически вплотную, внимательно всмотрелась в рисунок, убедилась, что ему не один год, и повернулась к сыну:

— Что ж, ты меня убедил, поэтому... Слизень?

— Да, ваша светлость?! — сложившись в три погибели, униженно воскликнул стоящий у двери Серый.

— Я хочу видеть главу Вейнарского братства Пепла... Сегодня... Здесь...

— Ваша светлость, я передам ваши слова, но...

— Постой, Бер! — рявкнула она, увидев угрожающий жест Мельена. — Он говорит, как есть на самом деле...

Потом подумала, нехорошо усмехнулась и уставилась в глаза слегка побледневшему Слизню:

— Передай ему следующее: я собираюсь заплатить очень большие деньги ГЛАВЕ ВЕЙНАРСКОГО БРАТСТВА ПЕПЛА. Либо НЫНЕШНЕМУ, либо БУДУЩЕМУ. Если он не дурак, то поймет, что я имела в виду...

Серый — понял, так как сложился в еще более глубоком поклоне, заверил ее, что передаст все слово в слово и, пятясь, вышел из комнаты...

...Следующие часа два с половиной Бельвард чувствовал себя преступником, попавшим в руки палачей: сначала маменька, изнывающая от скуки, решила убедиться, что он не подсел на ан-тиш, и самолично проверила, нет ли на его деснах и зубах розового налета. А когда успокоилась, начала терзать его вопросами о путешествии в Тиррен и обратно с усердием, которое сделало бы честь любому дознавателю.

Ее интересовало буквально все — где и как он догнал карету, как велось наблюдение и почему для нападения выбрали территорию соседнего королевства, а не первый попавшийся на пути перелесок. Любое сомнение в искренности сына вызывало шквал новых, еще более каверзных вопросов или недовольных движение бровей.

Последних — не самих движений, а последствий, которые можно было прочитать по лицу стоящего за спиной маменьки Бера — Бельвард старательно избегал. Поэтому в какой-то момент вдруг понял, что выболтал гораздо больше, чем собирался. И ужаснулся.

Как оказалось, зря: история с похищением Брани оставила маменьку равнодушной. Выслушав сбивчивый рассказ сына, изобилующий недоговоренностями, леди Марзия уточнила, уверен ли он в смерти подавальщицы или нет, а потом бесстрастно пожала плечами:

— Не дергайся: ты был связан словом с этим твоим Сулхаром Белым, поэтому был обязан сделать все, чтобы она не проболталась...

Известие о том, что всю дорогу до Аверона он сильничал лже-баронессу, она восприняла приблизительно так же:

— Значит, она уже прокляла день, когда согласилась изображать эту тварь, и у меня нет особой необходимости рвать ей ногти...

Обрадованный такой реакцией юноша попытался, было заикнуться о том, что готов помочь девушке 'попроклинать тот день' еще какое-то время, но нарвался на суровую отповедь:

— Может, начнешь думать головой? Она слишком много знает!

Начал. Думать. Правда, только после того, как Бер, воспринявший эти слова, как приказ, свернул девке шею. И после того, как маменька, заинтересовавшаяся сообщением о том, что Посох Тьмы, который таскал с собой лже-Бездушный, является подделкой, вдосталь наигралась с внушительно выглядящей, но совершенно не опасной деревяшкой:

— Скажите, маменька, а зачем вам глава Вейнарского братства Пепла?

Леди Марзия, брезгливо наблюдавшая за зловонной лужей, расплывающейся под мертвым телом, перевела взгляд на сына и холодно бросила:

— Увидишь...

...Когда Бер, большую часть времени 'допроса' простоявший у окна, положил руку на оголовье своего меча и скользнул к двери, маменька, царственно восседающая на стуле и задумчиво рассматривающая 'Посох Тьмы', встрепенулась — заложила за ухо непослушный локон, разгладила невидимые взгляду складки на подоле и нехорошо усмехнулась.

'Могли бы и поторопиться...' — без особого труда истолковав выражение ее лица, подумал Бельвард и посочувствовал главе Вейнарского братства Пепла.

Впрочем, стоило ему увидеть возникшего на пороге человека, как это сочувствие тут же куда-то пропало. Уступив место растерянности — немолодой седовласый мужчина с чернильницей на поясе выглядел кем угодно, но не Серым!

Маменька, по своему обыкновению, среагировала резче — устремила на гостя немигающий взгляд и гневно раздула ноздри:

— Ты кто такой?

— Голос Главы, ваша светлость... — равнодушно мазнув взглядом по трупу лже-баронессы д'Атерн, ответил Седовласый и поднял руки, чтобы Мельену было удобнее его обыскивать.

— А сам он явиться поленился? — прошипела леди Марзия.

— Вас интересует он сам или, все-таки результат? — ничуть не испугавшись ее гнева, поинтересовался Серый.

Маменька опешила, оглядела наглеца с ног до головы и неожиданно для Бельварда улыбнулась:

— Результат. Но я привыкла говорить с тем, кто принимает решения...

— У меня есть все необходимые полномочия...

Бельвард изумленно выгнул бровь — судя по тому, как Седовласый строил фразы, он был либо бывшим вороном , либо вообще невесть как попавшим в Братство белым!

Графиня, видимо, тоже обратила на это внимание, но нисколько не удивилась:

— То, что знают двое, знают все...

Серый пожал плечами:

— Вас — уже трое...

Маменька пошла пятнами:

— Ты мне хамишь?!

— Что вы, ваша светлость! — притворно ужаснулся Седовласый. Потом насмешливо посмотрел на Бера, скользнувшего к нему вплотную, и отчеканил: — Уймите своего пса, леди Марзия, иначе вам в скором времени придется подыскивать нового...

Услышав свое имя, выделенное интонацией, маменька шевельнула пальцами — и Бер, уже вцепившийся в тоненькую шейку Серого, нехотя выпустил ее из рук.

'Голос' главы братства Пепла растер покрасневшую кожу, потом расправил помявшийся воротник камзола и бесстрастно поинтересовался:

— Может, все-таки поговорим о деле?

— Мне нужно найти двух человек — баронессу Мэйнарию д'Атерн и Бездушного по прозвищу Меченый...

— Сколько вы готовы заплатить?

— Три сотни желтков за информацию об их местонахождении. Тысячу — за голову Бездушного. Две — за целую и невредимую баронессу...

— Они в Авероне?

— Сомневаюсь...

— На территории Вейнара?

— Вероятнее всего, да. Хотя могут оказаться и в Тиррене...

Седовласый качнулся с пятки на носок и поморщился:

— В Тиррене придется платить. Иначе местные выложат нам кошель ...

— Повторяю: меня интересует результат! Причем как можно скорее!

— Скорее? — Серый зачем-то ощупал чернильницу, а потом прищурился: — Две сотни желтков на подскок — и вы получите информацию в течение суток... где бы эти люди не находились!

— Королевские голубятни? — восхитилась маменька.

— Они самые...

— Хм... Пожалуй, мне нравится ваш подход к решению проблем... Передай Главе, что я его услышала...

Глава 32. Баронесса Мэйнария д'Атерн.

Восьмой день четвертой десятины первого травника.

...Подбросив в очаг пару поленьев покрупнее, я потерла слипающиеся глаза, опустила палец в чашу со свежеприготовленным отваром чистотела , убедилась, что он уже остыл, и отнесла ее к кровати. Потом посмотрела на мерную свечу, наклонилась над своим мужчиной, мечущимся во сне, и решилась его разбудить:

— Кро-о-ом? Просыпайся, пора принимать лекарства...

Меченый вздрогнул, открыл глаза и уставился на меня взглядом, в котором плескалось безумие и дикое желание убивать. Увидев такой взгляд в первые дни после моего 'похищения' из Атерна, я бы наверняка умерла на месте, решив, что Нелюдь собирается забрать мою душу. Но тот страх перед слугами Двуликого давно прошел, поэтому я ласково прикоснулась к руке Крома и улыбнулась:

— Это был сон... Просто сон...

Он не услышал — смотрел сквозь меня и, видимо, все еще видел образы, навеянные ему горячечным бредом — поэтому я, уперевшись рукой в кровать, поцеловала его в щеку.

Обмяк. Почти сразу же. Потом несколько раз моргнул, растерянно уставился на меня и, наконец, узнав, облегченно выдохнул:

— Мэ-э-эй...

В этом коротеньком слове было столько чувств, что я чуть не заплакала от счастья. Поэтому уткнулась носом в его одеяло, сглотнула подступивший к горлу комок и, наконец, почувствовала, что оно насквозь мокрое.

— Так, сейчас я тебя оботру и поменяю простыню с одеялом, а потом накормлю и напою... — выпрямившись, деловито сообщила ему я и потянулась к чаше с чистотелом.

— А можно, ты сначала позовешь Ситу? — смущенно опустив взгляд, буркнул он.

— Час мыши . Она еще спит... — 'обрадовала' его я. — А зачем она тебе?

— Ну...

Мне стало смешно: мужчина, которому я перевязывала раны и вместе с которым я жила в одной камере королевской тюрьмы, стеснялся попросить плашку !

Впрочем, представив себя на его месте, я поняла, что стеснялась бы не меньше, чем он. И, подняв с пола плоскую ночную вазу, положила ее под его левую, здоровую, руку.

Он пошел пятнами:

— Мэй, я потерплю...

— Зачем? — пододвинувшись к нему поближе, спросила я. — Сита может прийти не на рассвете, а в полдень. Или к вечеру...

— Позови кого-нибудь еще! — чуть слышно попросил он. — Пожалуйста!

— Может, хватит? — возмутилась я. — Ты — половинка, ниспосланная мне богами! Поэтому я ухаживать за тобой буду только я. Ясно?

Он мрачно поскреб ногтями шрам на щеке и попробовал еще раз:

— Мэй, ты — баронесса! Хочешь ухаживать — сиди рядом, корми, пои отварами, перевязывай раны, в конце концов...

— ...а выносить за тобой плашки позволить какой-нибудь там Ратке? — язвительно поинтересовалась я. Потом вспомнила наглое заявление розы 'я — женщина Крома' и почувствовала, что меня захлестывает мутная волна ревности: — Даже не мечтай!!!

Догадавшись, чем вызвана моя вспышка, Меченый нахмурился:

— Мне не нужна никакая Ратка! Отказаться от дара Тарваза я не мог, поэтому просто уступил ей свою комнату...

— А откуда взялись синяки на ее груди и шее? — вырвалось у меня.

— Какие синяки? — удивленно спросил он. — Я к ней даже не прикасался!

У меня закружилась голова от безумного, ни с чем не сравнимого счастья: он не лгал! Совершенно точно!!!

Я потянулась к его руке, наткнулась на плашку и, наконец, вспомнила, зачем я его разбудила:

— Что ж, раз Ратка отпадает, значит, у тебя остаюсь только я...

Видимо, приперло его здорово, так как он заставил себя смириться:

— Может, хотя бы отвернешься?

Я кивнула, эдак с минуту потаращилась в огонь, потом услышала скрип кровати, обернулась, увидела, что Кром, свесившись с кровати, пытается поставить ночную вазу на пол и рявкнула на весь сарти:

— Ляг на место, раны откроются!

Поставил. Лег. Уголком одеяла вытер со лба пот и виновато вздохнул:

— Прости...

Накрыв плашку заранее приготовленной крышкой, я отнесла ее к двери, вернулась обратно, сорвала с Крома одеяло и принялась придирчиво осматривать повязки.

Кром торопливо прикрыл чресла ладонью и возмущенно уставился на меня:

— Мэй, ты что творишь?!

— Ты! Будешь! Лежать! Пока! Я! Тебе! Не! Разрешу! — выделяя каждое слово интонацией, отчеканила я. — Ясно?!

— Мэй, ты — девушка, а я — мужчина!!!

— Ты мужчина, которого я люблю... — перебила его я, осторожно размотала повязку, на которой появилось алое пятнышко, и угрюмо уставилась Крому в глаза: — Опять кровит! Ну что же ты наделал?!

...Минут через сорок, когда раны были обработаны и перевязаны, пот — смыт, а белье перестелено, я подошла к очагу, сняла с крюка исходящий паром котел с дашти , отволокла его к столу, кое-как наполнила варевом здоровенную кружку и протянула ее Крому.

Он сделал глоток и аж застонал от удовольствия:

— Вкусно...

Я улыбнулась и ласково погладила его по бедру:

— Пей, сколько влезет — его тут полведра, если не больше...

Выпил. В считанные мгновения. Потом увидел, что я взяла с тарелки кусочек разваренного рубца, и слабо улыбнулся:

— А теперь ты будешь кормить меня с рук?

— Угу...

— Твои женихи удавятся на собственных поясах...

— Какие женихи? О чем ты? — притворно удивилась я, вытирая ему губы рушником.

— Унгар Ночная Тишь, Намор Медвежья Лапа и Итлар Сокол... — перечислил Меченый.

Его голос вдруг плеснул такой горечью, что шутить мне тут же расхотелось:

— Ты спас детей Ваги... Дальше продолжать?

В глазах Крома появилось удивление. За ним — понимание, безумная радость и... отчаяние, от которого меня затрясло:

— Так вот что это были за свертки...

— Да, ты закончил свой Путь... — кивнула я. — Значит, должен вернуться в храм Двуликого. А я обязана разделить твою судьбу...

...Следующие минут пять он не ел, а давился. И мрачно смотрел сквозь меня. Я не мешала — молча протягивала ему кусок за куском, давала запивать мясо отваром змеелиста, иногда вытирала жирные губы уголком рушника и ждала, пока он смирится с неизбежностью моего ухода и, наконец, поймет, что последние дни нашей жизни мы сможем быть одним целым.

Смириться — смирился. Ибо в какой-то момент перестал жевать и повторил слова, которые я сказала ему по дороге в Шаргайл:

— Они над нами издеваются...

А вот понять — не понял: вместо того, чтобы обрадоваться тому, что я буду принадлежать только ему, испугался за мою жизнь:

— Я не хочу, чтобы ты уходила...

От безумного, всепоглощающего отчаяния, прозвучавшего в его словах, у меня пересохло во рту и бешено заколотилось сердце. Я тут же пересела к нему на кровать, придвинулась поближе, а потом положила его левую руку к себе на бедро.

Первые пару мгновений после того, почувствовал ладонью мою ногу, он сходил с ума от ощущений и толком меня не слышал. Поэтому понял, что я сказала, только тогда, когда я закончила говорить:

— Кром по прозвищу Меченый! Я, баронесса Мэйнария д'Атерн, вверяю тебе свою честь, свою душу и свое сердце. Или, как говорят в Шаргайле, отдаю тебе свое Слово, свое сердце и свою жизнь...

— Мэй!!!

— Я тебя люблю... — глядя ему в глаза, выдохнула я. — Люблю больше жизни! Поэтому буду твоей и только твоей. До последнего вздоха...

Он закрыл глаза, сжал зубы, а я, дотянувшись до стола, вцепилась в рукоять ножа, чиркнула себя по запястью, прикоснулась губами к порезу и вскинула голову к потолку:

— Клянусь кровью своего рода! И... кровь от крови твоей, Барс!!!

...К середине часа жаворонка, когда в дверь постучалась Сита, Кром спал и улыбался во сне. Увидев его сияющее лицо, хейсарка вздрогнула, как от удара, потом закусила губу, сжала кулаки и еле слышно буркнула:

— Выздоровеет!

Я удивленно уставилась на нее — судя по выражению лица, помощница дари Иттиры была чем-то страшно расстроена. Настолько, что не справлялась со своими эмоциями.

Пощупав биение жил и осмотрев повязки, Сита практически упала на свободный табурет и закрыла лицо руками:

— Ну все, самое страшное позади. Можешь идти спать, ашиара!

Оставлять Крома наедине с человеком, который будет думать о чем угодно, кроме того, что надо, я не собиралась, поэтому отрицательно помотала головой:

— Не хочу...

— Посмотри на себя — глаза красные, лицо бледное, щеки ввалились... — не глядя на меня, буркнула она. — Иди, тебе надо поспать хотя бы пару часов...

От боли, прозвучавшей в ее голосе, у меня свело зубы. Поэтому, вместо того, чтобы сказать очередное 'нет', я поинтересовалась, что с ней творится.

Убрав руки от лица, Сита, шмыгнула носом и криво усмехнулась:

— Да, в общем, ничего особенного. Просто я вдруг поняла, что выбранный мною путь ведет в никуда...

Я непонимающе нахмурилась: из уст женщины, посвятившей свою жизнь служению Бастарзу, эта фраза звучала, по меньшей мере, странно.

— Ты — гейри! — убедившись, что косой крест, заплетенный над ее левым ухом, никуда не делся, воскликнула я. — Ты принимаешь роды, ты лечишь больных и раненных, ты продлеваешь жизнь тем, кто чувствует дыхание Темной половины Двуликого ...

— Да, так и есть: я — дарую жизнь , но не имею права ее отнимать...

Фраза, произнесенная одними губами, прозвучала, как крик души и заставила меня поежиться:

— Отнимать могут многие. А вот дарить...

Хейсарка посмотрела на меня, как на юродивую и снова закрыла лицо руками.

Я передвинула табурет поближе к ней и тихонечко попросила:

— Может, расскажешь, почему у тебя появились такие мысли?

Сита скрипнула зубами, дернулась, чтобы встать, потом махнула рукой и заговорила. Голосом, напрочь лишенным каких-нибудь интонаций:

— Знаешь, когда я была совсем маленькой, я мечтала родиться мужчиной. Глядя на воинов, тренирующихся во дворе нашего сарти, я представляла, как пойду в набег, как буду убивать врагов и жечь их дома. Став чуть постарше, я поняла, что хочу быть не просто воином, а майягардом — ведь они настолько храбрые, сильные и быстрые, что все остальные по сравнению с ними — как цыплята рядом со Снежной Смертью...

Я покосилась на Крома и мысленно улыбнулась: он был не только храбр, силен и быстр, но и справедлив, честен и добр.

— С утра и до поздней ночи я пропадала во дворе, повторяя то, что делали воины... — глядя сквозь меня, продолжила Сита. — До тех пор, пока не упала и не выбила себе плечо. Легкость, с которой дари Иттира поставила его на место, поразила меня до глубины души. И я, забыв про Путь Клинка, начала грезить о Пути Травы ...

— Путь, достойный уважения... — прикоснувшись к ее плечу, искренне сказала я.

Хейсарка посмотрела на меня расширенными от боли зрачками и грустно усмехнулась:

— Это только кажется... Впрочем, тогда я была уверена, что он — лучшее, что есть на Горготе...

Говорить, что я считаю так же, я не стала — ей нужно было выговориться, а мои замечания сбивали ее с мысли.

— Начав помогать дари Иттире и увидев своими глазами, что такое раны, боль и смерть, я возненавидела всех, кто берет в руки меч: один удар клинка — и человек, которому мать отдала пару десятков лиственей своей жизни, превращается в сочащийся кровью и гноем обрубок. Или уходит. Навсегда. Оставив на Горготе тех, кому он был дорог... С этого момента я перестала слушать легенды о величайших воинах Шаргайла — смотреть, как горят глаза у тех, кто не понимает, что они принесли в мир только страдания, мне было невыносимо...

Коротенькая пауза, за время которой Сита перевела дух и облизала пересохшие губы — и монолог продолжился:

— Бакур Ветерок, Твиггар Железный Кулак, Эст Черноволосый — предки, которыми гордятся все хейсары Шаргайла, стали для меня олицетворением зла. А их гард'эйт, добровольно разделившие их жизнь — эйдине...

Я закрыла глаза, представила себе зарубки на Кромовском Посохе Тьмы и криво усмехнулась:

— Я — не эйдине. А мой майягард заслуживает не ненависти, а уважения!

Хейсарка сгорбила плечи:

— Я знаю...

Потом довольно сильно дернула себя за крест и устало закрыла глаза:

— Я посвятила себя Барсу четыре лиственя назад... А ведь могла стать ори'дарр'иарой!

— Зачем? — удивилась я.

— Дайн Седая Прядь был моим братом... Я хочу отомстить...

Я непонимающе нахмурилась:

— Кому? Если мне не изменяет память, то человек, убивший твоего брата, уже мертв!

Хейсарка отрицательно помотала головой:

— Ты ошибаешься! Мертв лишь Ялгар Ослоп, а Юлай Подсвечник, отправивший его в наш сарти, до сих пор жив!

— Не нашли? — удивленно спросила я. — И жену Ваги тоже?

— Найдем... — злобно оскалилась Сита. — Вейнарский Лев уже выехал из Аверона!

— Зачем?

— Говорят, он знает, где и как искать...

Глава 33. Кром Меченый.

Второй день первой десятины второго травника.

...Перебраться в свою комнату мне разрешили на восьмой день после ранения. Правда, крайне неохотно и с оговорками — выслушав мою просьбу, дари Иттира, только-только закончившая осматривать мои раны, сначала обозвала меня 'эйдине, не способным думать ни о чем, кроме своего наш'ги', потом обругала аннара Аттарков, 'не помнящего добра', ну и, в итоге, недовольно поджала губы:

— Ладно. Но только если тебя туда перенесут...

Привлекать к моему переселению немногих остающихся в сарти воинов мне было неудобно, поэтому я попытался объяснить ей, что уже начал вставать, поэтому доберусь до гостевой пристройки без посторонней помощи — опираясь на руку Мэй и с несколькими остановками на отдых.

Дослушав меня до конца, хейсарка повертела указательным пальцем над головой , прикоснулась тыльной стороной ладони к моему лбу и притворно нахмурилась:

— Жара нет — а бредишь...

Потом многозначительно посмотрела на Сати и царственно выплыла из комнаты...

То, что игнорировать волю лучшей дари Шаргайла не станет ни один хейсар, я слышал не раз и не два. Поэтому решил, что воины с носилками придут за мной уже через пару минут. Ага, как бы не так — следующий раз дверь распахнулась только часа через полтора. И явила моему взору не пару молодых хейсаров с носилками, а Тарваза Каменную Длань, одетого в праздничный, расшитый родовыми цветами араллух.

Увидев его хмуро сдвинутые брови и решив, что испытующий взгляд аннара — это признак его недовольства, я почему-то решил, что он будет убеждать меня не торопиться и жить в комнате его сына до полного выздоровления. Ничуть не бывало — остановившись перед моей кроватью, старший отец рода торжественно поздоровался и сообщил, что к переезду все готово, а его воины вот-вот подойдут.

Я ненадолго потерял дар речи: здороваясь, Тарваз назвал меня не 'илгизом', а 'ашером'. Поэтому ответил на приветствие с некоторой заминкой.

Каменная Длань не обратил на паузу никакого внимания — дождался, пока я закончу говорить, на мгновение прикрыл глаза, показывая, что услышал, а потом шагнул к столу, на котором лежал мой чекан, и хмуро уставился на Ситу.

Хейсарка, до этого мгновения возившаяся с какими-то травами, покраснела до корней волос, торопливо вытерла руки рушником, одернула араллух и чуть ли не бегом отошла к ближайшей стене. Через мгновение к ней присоединилась Мэй, потом открылась дверь в коридор — и я удивленно хмыкнул: в комнату вошли не какие-нибудь первачи , а Аттарки первой крови !

Разодетые так же, как их дед, Унгар и Давир двигались с таким видом, как будто шли не к кровати какого-то там долинника, а, по меньшей мере, к трону Неддара Латирдана — гордо вскинув головы и уставившись в видимую одним им точку где-то над моей головой.

Что самое интересное, носилки нес старший, Ночная Тишь. А младший ему завидовал!

...Дошли. Положили носилки на свободную половину ложа, сняли с них расшитое покрывало, чуть ли не с благоговением подстелили его под меня, потом взяли ткань за уголки и вопросительно уставились на деда.

Тарваз, внимательно наблюдавший за их действиями, еле заметно шевельнул бровью — и я оказался на носилках. Еще один взгляд — юноши одновременно взялись за ручки, крайне осторожно разогнули спины и сделали шаг к двери...

...К моему удивлению, выйдя в коридор, Каменная Длань, шествовавший первым, свернул не налево, к лестнице, а направо! И, не дойдя до зала Совета буквально десяти шагов, остановился. Мелькнула стремительная тень, рванула на себя обе створки — и аннар, несущий шкуру с моим чеканом на вытянутых руках, исчез.

'Они что, собрались выносить меня во двор через высокую дверь?' — ошарашенно подумал я, глядя на донельзя гордого собой Уресса, стоящего рядом с дверями. А когда Унгар с Давиром шагнули вперед, вообще перестал что-либо понимать: за створками оказалась не лестничная площадка, а комната!

— Твое рейро , ашер! — дождавшись, пока меня переложат на широченную кровать, на которой, при желании, могли бы разместиться трое таких, как я, торжественно провозгласил аннар. Потом положил шкуру с чеканом на ажурную подставку по правую руку от меня, добавил что-то непонятное на хейсарском, зыркнул на своих сыновей и чинно удалился.

Проводив взглядом метнувшихся за ним Унгара и Давира, я огляделся по сторонам и задумчиво почесал шрам: комната выглядела... странно. Даже очень: кровать из тирренского дуба с резным изголовьем, рассчитанным на обоерукого мечника, стоила, как пара коней. Пара невысоких столиков и несколько стульев с высоченными спинками явно белогорской работы — еще столько же. А кованые алатские подсвечники, сундуки для вещей, ковер, устилающий пол от стены до стены — в общем, все, что меня окружало — вместе тянули на небольшое стадо овец! При этом на стенах не было ни одной шкуры и не висело ни одного клинка! Вообще!

Так и не придумав логичного объяснения такому странному убранству этого самого рейро, я зябко поежился, натянул на себя не особенно теплое одеяло и уставился на дверь, из-за которой вот уже минуты две слышался недовольный голос Мэй. Одна из створок слегка приоткрылась, и я услышал окончание фразы:

— ...я сказала — завтра!!!

Губы сами собой расползлись в улыбке — моя половинка была истинной белой, ибо умудрялась командовать даже тут, на пятом этаже сарти одного из сильнейших родов Шаргайла!

— Ну, как ты? — скользнув в комнату, встревоженно спросила она. — Ничего не ноет?

Я отрицательно помотал головой:

— Нет...

Не поверила. Точнее, решила удостовериться лично — подошла к кровати, откинула в сторону одеяло и, насмешливо посмотрев на ладонь, которой я прикрыл чресла, принялась внимательно осматривать повязки.

Чтобы заполнить неловкую паузу, я мотнул головой в сторону двери и поинтересовался, чем Мэй только что возмущалась.

— Дари Иттира разрешила Имиру вставать, и мальчик хочет выразить тебе свою благодарность...

Оказалось, что Имир — это младший сын Ваги, которого я невольно спас. И что во время похищения ему сломали руку и два ребра.

— А что с девочкой? — угрюмо спросил я.

— Пока лежит — сильно ударилась головой... — накрыв меня одеялом, ответила Мэй, а потом нахмурилась: — Почему ты помрачнел?

— Боюсь, руку мальчику сломал я. Когда пытался отвязать его от убитого...

Баронесса д'Атерн посмотрела на меня, как на юродивого:

— Кром, ты чего?! Если бы не ты — их бы искали до сих пор!!!

Она была права, но понимание этого успокоения не приносило — я слишком хорошо помнил размеры 'свертков', и представлял возраст пострадавших по моей вине детей...

Почувствовав, что я все еще в прошлом, Мэй обошла кровать, забралась на нее с ногами, легла рядом, подгребла под себя мою левую руку и прижалась щекой к плечу:

— Не кори себя — дари Иттира сказала, что с ними все будет в порядке...

От жара ее тела у меня, как обычно, сразу же помутилось в голове: я сразу же забыл о детях Ваги, обо все усиливающихся болях в животе, о том, что здорово замерз и что собирался попросить Мэй развести огонь в очаге. Единственное, на что меня хватило прежде, чем я полностью растворился в своих ощущениях — это напомнить ей о незакрытой на засов двери.

И как накликал — не успела Мэй ответить, как до нас донесся тихий стук, а за ним — голос баронессы Кейвази:

— Это я, Этерия! К вам можно?

Мэй недовольно поморщилась, нехотя встала, впустила гостью, вернулась к кровати и, недовольно закусив губу, присела на ее краешек.

Леди Этерия ничем не показала, что заметила ее неподобающее поведение — подошла к ближайшему стулу, опустилась на сидение и поинтересовалась, как я себя чувствую.

Могла бы и не спрашивать — с ее утреннего посещения прошло слишком мало времени, чтобы в моем самочувствии что-то сильно изменилось. Тем не менее, вопрос был задан, и я на него ответил:

— Спасибо, уже намного лучше! Если бы не постоянная сухость во рту...

— ...а еще частые боли в животе, слабость и головокружения, — ехидно дополнила Мэй. — ...то он бы сказал, что великолепно!

— Леди Мэйнария, вы забыли упомянуть о голоде... — напомнил я и зябко поежился: в данный момент меня больше беспокоило то, что я никак не мог согреться.

— Не 'леди Мэйнария, вы...', а 'Мэй, ты...'! — фыркнула моя половинка и, как ни в чем не бывало, повернулась к баронессе Кейвази: — Какие новости от Его Величества?

Леди Этерия задумчиво накрутила на палец лахти и почему-то уставилась на меня:

— Завтра вечером будет тут...

— Ого, как быстро! — удивилась Мэй.

— Торопится...

Дальнейшую их беседу я толком не слышал — натянул одеяло до подбородка и попытался представить, как отнесется Неддар Латирдан к тому, что я не выполнил данное ему слово.

На первый взгляд, гневаться королю было не с чего — я нарвался на похитителей жены Ваги совершенно случайно и сделал то, что на моем месте сделал бы любой мужчина. Да и на второй — тоже: спас я не кого-нибудь, а детей его побратима. Увы, успокаивало это мало — привыкший повелевать, Вейнарский Лев мог проигнорировать все вышеперечисленное, и упереться в то, что я все-таки сделал последний Шаг.

'У меня не было выбора... — представив будущий разговор с королем, подумал я. — И даже заранее зная, как этот бой изменит будущее Мэй, я бы все равно поступил так же...'

Подумал — и криво усмехнулся: последняя фраза была пустой — окажись я в той ситуации, зная, что вот-вот обреку Мэй на скорую смерть, сделал бы то же самое ТОЛЬКО ПОТОМУ, что любое мое действие, в итоге закончившееся спасением хотя бы одного ребенка, Двуликий все равно расценил бы как Шаг. А бездействие — как отступление от данного ему Слова.

Перед глазами тут же возник потрепанный корешок Дороги к Посмертию , потом — хищное лезвие Серпа Душ , изображенного в конце первой главы, и выделенная алым цветом фраза: 'Прошлого не изменить. Поэтому меняйте будущее...'

'Будущее?' — горько подумал я. — 'Поздно: Путь закончен, значит, я должен вернуться в храм...'

Шевельнулся, чтобы улечься поудобнее, но, видимо, перенапрягся, так как вдруг почувствовал, как на меня накатывает слабость...

...Я смотрю в усыпанное звездами небо, но вижу сестру и маму, лежащих на погребальном костре. В душе — боль и пустота: я, как ни стараюсь, не могу вспомнить, как они выглядели живыми...

Взгляд в пламя погребального костра — и у меня останавливается сердце: на лице Ларки, вокруг которой танцуют алые языки пламени, вдруг появляется грустная улыбка! Нет, она смотрит не на меня, а в небо. Но чувствует мой взгляд и словно говорит: 'я рада тому, что ты — рядом...'

Вижу ямочку, появившуюся на щеке, прыгаю вперед, хватаю сестренку за руку и отшатываюсь: это не ямочка, а рана, сквозь которую видны сломанные зубы!

...Пламя — вокруг меня: оно ластится к моим ногам, змейкой скользит по спине и животу, ласково прикасается к лицу. И тихо, на грани слышимости, шепчет что-то о покое, который ждет меня в Посмертии.

Слушаю — и не слышу, так как смотрю на уже тлеющий сарафан и не верю своим глазам: алые искорки срываются не с ткани, а с истерзанного лона и бедер, на которых все еще видна засохшая кровь!

Прокусываю губу, чтобы удержать рвущийся наружу крик. Подхватываю Ларку на руки, чтобы унести и обмыть ее тело перед тем, как его поглотит погребальный костер, еще раз смотрю в такое любимое лицо — и холодею от ужаса: родинка на подбородке, обернувшись капелькой крови, срывается с места, перетекает под правый глаз и врастает в кожу. А через мгновение исчезает шрам на левой брови!

— Нет... — доносится до меня чей-то хриплый голос.

— Нет! — повторяю за ним я. И, поняв, что именно я вижу, кричу во весь голос: — Не-е-ет!!!

Словно в насмешку, пламя взвивается ввысь, обжигает мне щеки, и я, упав на колени, вжимаюсь лицом в холодный, как лед, живот своей Половинки...

— Кром, проснись! Пожалуйста!! Тебе снится кошмар!!! — голос Мэй, донесшийся ниоткуда, заставил меня открыть глаза.

— Я тут! Все хорошо! Слышишь?

— Слышу... — с трудом сдерживая бьющую меня дрожь, хрипло выдохнул я, приподнялся на локте и первый раз за много-много лет изобразил отвращающий знак.

Увидев движение моей руки, Мэй почему-то побледнела, потом прилегла рядом, прижалась к руке и горячечно зашептала на ухо:

— Чем думать о том, что тебе снилось, думай обо мне, слышишь?!

Я слышал. Чувствовал жар ее дыхания, тепло ладошки, касающейся моего лица, но видел перед собой лишь мертвое тело. И тихо сходил с ума от отчаяния, понимая, что, по сути, прозрел скорое будущее.

— Кро-о-ом? Тебе холодно, потому что ты замерз, или из-за того, что увидел там, в своем кошмаре? — внезапно спросила она.

'Я в кошмаре почти всю свою жизнь...' — горько подумал я. — 'И ты — в нем же. С тех пор, как Боги привели меня в Атерн...'

— Кро-о-ом? Тебе холодно?!

Заставить себя произнести хоть слово я почему-то не смог, поэтому закрыл глаза и кивнул.

Жар, обжигающий руку, куда-то исчез.

'Комната большая. Пока прогреется — я замерзну насмерть...' — отрешенно подумал я и почему-то вспомнил, как когда-то, уходя из храма, искренне верил в то, что хочу только одного: пройти свой Путь и воссоединиться с родными. Будущее казалось ясным и понятным. Тогда. А теперь — теперь я понимал, что жажду совсем другого — быть рядом с Мэй. Как можно дольше...

...Чиркнуло кресало... Громыхнуло упавшее полено... Что-то недовольно пробурчала Мэй... Потом меня затрясло так, что я на некоторое время перестал слышать что-либо, кроме стука собственных зубов. И пришел в себя только тогда, когда почувствовал прикосновение к плечу:

— Пей!!!

Открыл глаза, выпростал из-под одеяла левую руку, взялся за обжигающе-горячую кружку с бульоном, сделал глоток — и благодарно посмотрел на Мэй — пока я замерзал, она успела сбегать на кухню!

— Ну как, теперь теплее? — с надеждой спросила она.

Я кивнул.

Видимо, не очень уверенно, так как Мэй нахмурилась, закусила губу и... юркнув ко мне под одеяло, прижалась грудью к моему боку:

— Грейся! Я — теплая...

Глава 34. Брат Ансельм, глава Ордена Вседержителя.

Третий день первой десятины второго травника.

— А-а-адин... Здорово! Дэ-э-эва-а-а... Замечательно! Тэ-э-эри-и-и! Очень хорошо! — брат Айрин, придерживающий Ансельма под левый локоть, не закрывал рот ни на мгновение. — Теперь немножечко отдохнем и сделаем четвертый! Итак, собираемся с силами, поднимаем правую ногу и делаем че-е-етвертый!

В любое другое время глава Ордена Вседержителя, скорее всего, отнесся бы к причитаниям лекаря философски: пытается успокоить? Ну, и пусть пытается! Но слабость, все усиливающееся головокружение и боль в плохо заживающей ключице бесили так, что буквально через десяток ударов сердца после начала 'прогулки' он остановился, холодно посмотрел на брата Айрина и рявкнул. Чуть ли не на всю Обитель:

— Заткнись!!!

Лекарь как язык проглотил: молча склонился в поясном поклоне, отчего Ансельм, враз лишившийся поддержки, чуть было не упал навзничь, так же молча выпрямился и услужливо заулыбался — мол, идите с той скоростью, с какой вам нравится.

Глава сделал еще пару шагов, остановился перед высоким — в рост человека — зеркалом, посмотрел на себя и мрачно хмыкнул: то, что торчало из-под нижнего края ночной рубашки, выглядело чем угодно, но не ногами.

Белые, кажущиеся в несколько раз больше, чем надо, мослы. Дряблая, шелушащаяся кожа, сквозь которую просвечивала синяя сеточка жил. Багровые, все еще слегка воспаленные, шрамы. Тощие, обвисшие, как мокрая тряпка, мышцы...

Вид последних бесил сильнее всего — за какие-то неполные четыре десятины они потеряли в объеме добрых две трети!

'Дохлятина...' — зачем-то пошевелив пальцами ног, подумал Ансельм и в сердцах сплюнул. — 'Выгляжу, как пугало... Если не хуже...'

— Главное, что кости срослись нормально... — еле слышно произнес брат Айрин. — А мышцы — дело наживное...

'Главное, что я — жив!' — подумал Ансельм и успокоился: осенил свое отражение знаком животворящего круга, мысленно прочитал 'Благодарствие' и, без особого труда оторвав взгляд от своих изможденных конечностей, поковылял обратно. К кровати.

Лекарь, явно обрадованный тем, что у его пациента улучшилось настроение, семенил рядом и старательно закреплял успех — рассказывал, как лучше всего восстанавливаться после такого длительного периода неподвижности.

Глава Ордена Вседержителя слушал, но не слышал — перед его внутренним взором мелькали лица тех, кто оказался недостаточно умен, чтобы воспользоваться имеющимися у них возможностями. Мастера Эшта — одного из сильнейших братьев-надзирателей за всю историю Ордена. Сестры Эльги — настоятельницы самой крупной женской Обители. Брата Корга — телохранителя Ансельма, имевшего доступ ' к телу', брата Вартала, знающего распорядок дня Главы, и многих, многих других.

'Они мертвы, а я — жив!' — лучась от самодовольства, повторял он до тех пор, пока не добрался до кровати. А когда опустился на ложе и облегченно перевел дух, добавил: — 'Значит, я умнее, изворотливее и хитрее...'

Последнее лицо — сестры Одалии — улыбнулось ему ярко-алыми губами и заставило вспомнить запах и вкус земляники, затем отодвинулось подальше — так, чтобы Ансельм увидел роскошное тело светоносной , лежащее на иссиня-черных простынях — и исчезло, оставив после себя сухость во рту и дикий жар в чреслах.

Торопливо откинувшись на подушки и прикрывшись одеялом, глава Ордена Вседержителя вцепился в витой шнур у изголовья и, пару раз дернув за него, с прищуром уставился на возникшего в дверном проеме Бенора:

— Брат Айнур посоветовал мне делать меросс. По возможности, почаще... Распорядись!

Объяснить, какой именно меросс ему требуется, не пришлось — в глазах помощника тут же зажглись искорки понимания:

— Когда вам будет угодно начать первую процедуру, ваше преподобие?

Ансельм посмотрел на мерную свечу, поколебался, не перенести ли запланированное совещание на вечер, потом сообразил, что после такого 'меросса' наверняка провалится в сон, и кое-как унял разгорающееся желание:

— После ужина. Эдак через час...

...Минуты тянулись, как еловая смола. Для того чтобы отвлечься от низменных мыслей, глава Ордена Вседержителя взял с прикроватного столика свиток с трудом Игенора Мудрого 'О Власти и обо всем, что ждет на пути к ней', прочитал Слова три или четыре, и понял, что смотрит, но не видит. Пробежал глазами еще несколько Строк, попытался вникнуть в их смысл и криво усмехнулся — после четырех десятин вынужденного воздержания власть волновала ничуть не больше, чем вкус прошлогодней листвы.

Чтобы заставить себя успокоиться, он перемотал свиток до Слова, прямо предупреждающего таких, как он, об опасности потакания своим страстям, и вчитался в третью Строку:

'...но больше всего стремящийся к Власти должен опасаться женщин. Ибо даже те из них, кого он самолично сделал своим оружием, обладают свободой воли и совершенно непредсказуемым нравом. Неосторожно брошенное слово, несвоевременная улыбка, недостаток внимания — и такой клинок, ударив назад, попадет в самое уязвимое место своего недавнего хозяина. И с легкостью разрушит любые, даже самые безупречные планы.

Таким образом тот, кто решит использовать в своих целях именно их, должен всегда руководствоваться следующими правилами...'

Вчитываться в правила Ансельм не стал — закусил губу и мысленно застонал: он, читавший этот труд не один десяток раз, умудрился не заметить подсказки для тех, кто умеет читать между строк:

'ОБЛАДАЮТ СВОБОДОЙ ВОЛИ!!!'

Сглотнув подкативший к горлу комок, глава Ордена Вседержителя торопливо перемотал свиток до шестнадцатого, заключительного, Слова и потрясенно вчитался в последние строчки:

'Путь к Власти изначально несправедлив: у каждого, вступающего на него, разные начальные условия и разные возможности. Поэтому тот, кто играет по правилам или ждет, что по ним будут играть его противники, обречен на поражение...'

'Слава тебе, Вседержитель... — повернувшись к статуе Бога-Отца, привычно подумал он. — Я прозрел...'

Ворвавшийся в комнату порыв ветра взметнул занавеску, и глаза статуи отразили солнечный луч.

Ансельм нахмурился, огляделся по сторонам в поисках брата Магнуса, потом сообразил, что это НАСТОЯЩЕЕ знамение, арбалетным болтом слетел с кровати и, как был, в одной рубашке и босой, упал на колени:

— Если Власть — это удел сильных, а сильные — это те, кто в состоянии пользоваться ЛЮБЫМ оружием и не оглядываться на правила, значит...

Бог-Отец снова сверкнул глазами. На этот раз — недовольно.

Ансельм перепуганно зажмурился и все-таки сформулировал все не дававшийся вывод:

— Значит, единственная сила, отвечающая этим условиям — это Орден! Ибо лишь у нас есть братья-надзирающие, способные лишать людей свободы воли!!!

...К моменту, когда брат Бенор впустил в опочивальню иерархов, боль в недостаточно хорошо заживших ранах и разбитых при падении на пол коленях стала почти невыносимой. Однако в душе Ансельма сиял Истинный Свет.

Видимо, это было видно и со стороны, так как вместо того, чтобы поздороваться и сесть вокруг стола, и Рон, и Дайтер опустились на колени и взглядами попросили благословения!

Движение руки, осеняющей животворящим кругом, всегда казавшееся монаху пустым и никому не нужным, на этот раз ощущалось совсем по-другому: весомым, правильным и каким-то чистым. Поэтому, осенив обоих иерархов, он повернулся к статуе, искренне, вкладывая душу в каждое слово, прочитал Благодарствие. И слегка расстроился, не увидев нового знамения.

Впрочем, тепло от предыдущего все еще согревало сердце, и поэтому, закончив читать молитву, он поудобнее устроился на подушках и жестом предложил иерархам занять места за столом.

Первым сел, конечно же, Рон. И, дождавшись разрешения говорить, мрачно вздохнул:

— Как вы и предполагали, подстрелить Латирдана в пути не представилось возможности: понять, кто из двух сотен хейсаров, передвигающихся одвуконь, является королем, оказалось практически невозможно...

— Значит, он уже в Шаргайле? — на всякий случай уточнил Ансельм.

— Вот-вот прибудет, ваше преподобие...

— А брат Годрим?

— Добрался. Еще утром. Но... э-э-э... в Карават: все дороги и тропы, веду-...

— ...перекрыты. Не трать мое время и не повторяй того, что уже говорил!

— Простите, ваше преподобие! — извинился Рон и тут же продолжил: — Несмотря на эту неудачу, я распорядился подготовить на дороге еще несколько схронов, дабы, в случае чего, иметь возможность воспользоваться ими в том случае, если...

— Если что-то не сработает в Шаргайле... — нетерпеливо перебил его Ансельм. — Дальше!

— Думаю, с приездом Неддара поиски жены Ваги станут еще активнее, и...

— Без общих слов!

— Стрелки на позициях. В двух схронах из пяти подготовленных...

— Нашли? — нахмурился глава Ордена.

— Да, ваше преподобие: хейсары как с цепи сорвались! Может, дать стрелкам еще день-два?

Ансельм отрицательно мотнул головой:

— Нет, не надо: вероятность того, что Латирдан проедет достаточно близко к этим вашим схронам, не так уж и велика, поэтому дайте девке сбежать, как только Годрим закончит с ней работать...

— Хорошо...

Свет, сиявший в душе Ансельма, внезапно померк:

— Что хорошего?! Хорошо было бы, если бы вы выкрали еще и детей!!!

Брат Рон согласно кивнул и начертал отвращающий знак:

— Видимо, на Аттарков смотрел не только Бастарз, но и Двуликий: оказалось, что людей Юлая положил какой-то Бездушный...

— Кто-о-о?! Бездушный?! — вскочив на ноги, воскликнул брат Дайтер и тут же виновато опустил голову: — Простите, ваше преподобие, не сдержался...

Кроме чувства вины, в голосе иерарха прозвучало торжество, поэтому вместо того, чтобы разозлиться, Ансельм ограничился тем, что вопросительно изогнул бровь:

— Говори!

Монах облизал пересохшие губы и по-мальчишески ухмыльнулся:

— Брат Рон поручил мне разобраться, насколько сильно обижены Кейвази. И поискать недовольных среди Голонов и Уверашей... Так вот, с первыми — глухо: чтобы задобрить барона Дамира, Латирдан предложил ему должность королевского казначея...

Ансельм мрачно хмыкнул: решение, принятое Вейнарским Львом, было идеальным: предложение войти во Внутренний Круг превращало взбешенного отца в преданного союзника и заставляло его использовать свои таланты на благо королевства.

Брат Рон пришел к такому же выводу, так как нахмурился и захрустел костяшками пальцев:

— Мда-а-а... Лучшего казначея в Вейнаре не найти...

— Именно! — воскликнул Дайтер. — Поэтому я не стал тратить время на поиски подходов к барону Дамиру, а сосредоточился на Голонах и Уверашах. Попытка пообщаться с первыми ни к чему хорошему пока не привела, а вот вторые...

— Не тяни!!! — рявкнул Ансельм.

— Графиня Марзия слегка повредилась в рассудке! — затараторил иерарх. — Она одержима идеей отомстить за смерть своих сыновей — Валена и Миддара. У моего человека есть основания считать, что смерть Карваля Голона, главы гильдии Охранников Вейнара — дело рук нанятых ею убийц...

— Дальше...

— А виновными в их гибели она считает баронессу Мэйнарию д'Атерн, главу гильдии лекарей мэтра Регмара из Молта, начальника Тайной службы Арзая Белую Смерть, короля Неддара Латирдана и... — брат Дайтер сделал маленькую паузу — некоего Бездушного по имени Кром...

— Ничего себе списочек! — восхитился Рон.

— Да, брат! Список — что надо! И, что самое интересное, это не просто слова: она уже предложила главе Вейнарского братства Пепла тысячу золотых за голову Бездушного и две — за целую и невредимую леди Мэйнарию д'Атерн!

Рука Ансельма сама собой изобразила животворящий круг, а губы прошептали первые слова Благодарствия. Оба иерарха, конечно же, подхватили и дочитали молитву до конца. А когда закончили, глава Ордена удовлетворенно хмыкнул:

— Деньги, как вы понимаете, нам не нужны. А вот услуга...

Глава 35. Негзар Мышь.

Четвертый день первой десятины второго травника.

В подполе 'Королевской охоты' течения времени не чувствовалось вообще. Мерная свеча прогорела еще в первый день, а зажигать новую Юлай не захотел, поэтому смену дня и ночи Негзар определял по промежуткам между появлениями хозяина постоялого двора — 'днем' они были короче, 'ночью' — длиннее. Правда, иногда за длинным промежутком следовал еще более длинный, но это было нормально — Аттарки, переворачивающие вверх дном чуть ли не весь Шаргайл, наведывались на постоялый двор чуть ли не два раза в сутки, и Нур Ушастый спускался вниз только тогда, когда был уверен в том, что его никто не видит.

Еды и питья в убежище было предостаточно, и если бы не вонь от нечасто опорожняемого ведра, которое использовали в качестве ночной вазы, то пребывание в нем можно было бы считать отдыхом. Хотя нет, отдыхом было как раз нельзя, ибо Негзар чувствовал, что Аютэ только делает вид, что смирилась, а на самом деле ждет момента, когда можно будет воспользоваться оплошностью похитителей и сбежать.

Хотя со стороны ее поведение выглядело безупречным — в промежутках между приемами пищи или отправлением естественных потребностей она либо лежала, либо сидела на своем топчане и бесстрастно смотрела перед собой. Но когда Мышь ослаблял ремешки, связывающие ее запястья и щиколотки, чтобы не дать застояться крови, она начинала напоминать изготовившуюся к прыжку Снежную Смерть.

Во время еды это ощущение усиливалось еще больше — Два Изумруда очень внимательно следила за своими похитителями и была готова ударить в любой момент. Поэтому в такие моменты Юлай, чувствовавший ее настроение не хуже Негзара, предпочитал не есть, а сидеть, прижавшись спиной к деревянному щиту, прикрывавшему выход из подпола, и угрюмо смотреть на нее. Демонстративно поигрывая своим кот'та.

В отличие от Подсвечника, Мышь почти не дергался, а большую часть времени смотрел в лицо СВОЕЙ женщины, восхищаясь силой ее духа и предвкушая будущий лар'ват :

'Ори'дарр'иара! Настоящая! Не то, что Тайши Медовые Уста!'

Сравнивать йарр'ваз старшего брата Мыши с Аютэ было приятно: Тайши первые две десятины после тэй'ю напоминала зайца, пойманного в силки — ходила по сарти, опустив взгляд, вздрагивала при виде мужчин и, по рассказам женщин, плакала по ночам, а Два Изумруда не боялась никого и ничего. Первую приняли в род крайне неохотно, но уважать Алдира стали заметно меньше: настоящий Гатран не должен был выбирать в жены урр'эйт . Вторую приняли бы в любой род, и наверняка стали бы превозносить того, кто ее похитил.

Правда, иногда, пытаясь поймать ледяной взгляд Двух Изумрудов, Негзар ловил себя на мысли, что предпочел бы, чтобы она была чуть более мягкой: надеяться на то, что у Аютэ эйди'ло'суари наступит раньше, чем через листвень, мог только эйдине.

'Ничего, лар'ват-другой — и она поймет, что я достойный противник... — успокаивал себя он. — Еще через десяток — сделает первый шаг навстречу, а там недалеко и до но'ньер ...'

Успокаивал, но не успокаивался: если тут, в подполе, наедине с похитителями, Аютэ вела себя как лам'наш'ги в толпе айти'аров и даже Юлаю казалась тверже слезы Эйдилии, то ее можно было не сломать даже после сотни лар'ват!

В такие моменты по спине Мыши пробегал неприятный холодок. И чтобы избавиться от него, приходилось опускать взгляд с лица Аютэ на ее грудь или бедра. Страх тут же куда-то улетучивался, а на смену ему приходило сначала безумная, ни с чем ни сравнимая радость — как бы ни был сложен будущий лар'ват, эта женщина УЖЕ принадлежала ему, Негзару! — а потом такое же безумное ЖЕЛАНИЕ: надевать араллух Мыши Аютэ отказалась еще в первую ночь после похищения, поэтому ее прелести скрывала одна лишь ночная рубашка.

Пожирать взглядами вожделенные округлости и ничего не делать было невыносимо. Не смотреть — еще хуже. Поэтому через некоторое время непрекращающаяся боль внизу живота становилась еще сильнее, а в глубине души начинало появляться раздражение. На Аттарков, никак не желающих смириться с потерей одной из женщин. На Юлая, безвылазно торчащего в схроне. На себя, неспособного бороться со своими желаниями. И на нее, Аютэ, даже не пытающуюся прикрывать свои прелести от посторонних.

Увы, унять сородичей Двух Изумрудов вдвоем было невозможно, злиться на Подсвечника, не позволявшего себе ни нескромных взглядов, ни двусмысленных слов, ни каких-либо намеков — глупо, справляться со своим вожделением — слишком сложно, а ненавидеть ту, о которой он мечтал чуть ли не всю свою жизнь — невозможно. Хотя, наверное, и стоило: Аютэ относилась к нему с Юлаем, как к чему-то неодушевленному — как к столу, табурету или к бочке с нечистотами. Поэтому вела себя так, как будто ее окружали одни женщины: задралась рубашка? И Двуликий с ней! При перевороте с бока на бок из выреза вывалилась грудь? Ну и пусть! Во сне обнажилось бедро? И что с того?

Особенно сильно это ощущалось тогда, когда она справляла естественные потребности: вместо того, чтобы приподнимать подол связанными руками, Аютэ замирала рядом с ведром и выгибала бровь. Юлай тут же отворачивался, а Негзар, облизывая враз пересыхающие губы, вскакивал с топчана и шел к ней. Задирал рубашку чуть ли не до живота — и терялся от ее равнодушия: хейсарка, впитавшая а'дар с молоком матери, совершенно спокойно приседала, крайне неторопливо делала свои дела, а потом ждала, пока он, МУЖЧИНА и ВОИН, обмоет ей лоно!!!

Обмывал. Трясущимися от унижения руками. Кусал губы. И мысленно обещал себе, что как только они доберутся до Каравата, покажет ей ВСЕ ГРАНИ до'ери .

А когда это издевательство прекращалось, он, вернувшись на свой топчан, начинал вспоминать, как выглядели ее прелести, насколько теплой и приятной на ощупь была ее кожа и как близко он, Негзар, был от Аютэ. Тут мысли срывались по привычному кругу — и он, прикипев взглядом к телу или лицу своей женщины, снова начинал восхищаться силой ее духа и предвкушать будущий лар'ват...

...Очередное появление хозяина 'Королевской охоты' застало Мышь как раз во время перехода от бешенства к восхищению — Аютэ, только что справившая нужду, успела лечь и, не обращая внимания на неудобства, причиняемые связанными за спиной руками, бесстрастно смотрела в низкий потолок. Услышав условный стук в щит, он нехотя оторвал взгляд от ясно очерченных рубашкой полушарий ее груди и на всякий случай вытащил из ножен пару алчигов.

Юлай, вот уже пару часов пытавшийся задремать, мгновенно стряхнул с себя сонное оцепенение и, отодвинув свой топчан в сторону, скользнул к стене.

— Эт я, У-э-шастый... — раздалось снаружи, а через мгновение в отверстии показалась растрепанная грива Нура. — С на-э-востями...

Это его 'э-э-э', повторяющееся чуть ли не через слог, внезапно вызвало у Мыши приступ неконтролируемой злости: подскочив к лазу, он вцепился в плечи хозяина 'Охоты', резким рывком втащил его внутрь, поставил на ноги, пару раз встряхнул и рыкнул в испуганное лицо:

— Говори!!!

— С-скажу! Ща-а-а!!! — перепуганно взвыл Нур и, вырвавшись из его рук, затараторил. — Обоз при-э-был... Из Кара-э-вата...

— Обыскивали? — встревоженно поинтересовался Юлай.

— Дык!!! — одернув подол рубахи, заулыбался Ушастый. — Ча-э-тырежды! Па-э-дароге и тута! Но груз, э-э-э, не на-э-шли...

— А че наверху? День? Вечер?

— Ночь... Аттарки ушли ды-ва часа на-э-зад... Мои все спят...

— Отвел?

— Дык...

— Куда?

— На второй... В пе-э-рвую справа...

— Понял. Сейчас поднимусь...

Говорить два раза не понадобилось — толком не дослушав его последней фразы, Нур опустился на четвереньки и неожиданно шустро для довольно грузного тела исчез в темной, почти черной, дыре.

Проводив его взглядом, Юлай неторопливо прошел в дальний угол, поднял с пола свою котомку, вытащил из нее какой-то свиток, внимательно проглядел и сунул его за пазуху:

— Ну, наконец-то! Не знаю, как ты, а я уже заждался...

Негзар криво усмехнулся — он ждал не приезда какого-то там человека, а возможности покинуть Шаргайл с Аютэ и обещанными деньгами.

Поняв, о чем он думает, илгиз ухмыльнулся:

— Еще пару дней ожидания — и Аттарки решат, что мы выбрались из Шаргайла еще в первую ночь...

— Решат. Но поиски не прекратят... — хмуро буркнул Мышь.

— И что? Тайник в телеге они не нашли, значит, мы выберемся! — уверенно сказал Юлай, хлопнул Негзара по плечу и подошел к лазу: — Ладно, мне надо идти... Ты тут поаккуратнее!

Негзар равнодушно пожал плечами — мол, справлюсь — поднял щит, чтобы закрыть его за Подсвечником, дождался, пока тот опустится на колени перед лазом, и неожиданно для себя услышал ехидный смешок илгиза:

— Да, чуть не забыл: меня не будет больше часа! Не теряй времени, мужчина...

'Он — долинник, поэтому не понимает, что несет...' — пытаясь не думать о предоставленной ему возможности, мысленно буркнул Мышь. — 'Лар'ват — это... это...'

Слова, которые должны были описать то, как он видит первый бой, находиться не желали. Видимо, потому, что он вдруг представил себе, как наматывает ЕЕ волосы на левый кулак, как выгибает ЕЕ шею назад и как впивается губами в ЕЕ губы...

Картинка получилась такой четкой, что во рту тут же пересохло. Бросив взгляд на Аютэ, все так же безучастно глядящую в потолок, он шагнул к столу и сделал еще несколько глотков. Прямо из кувшина.

'Я устрою лар'ват в Каравате...' — пообещал себе Мышь. — 'Получу обещанные деньги, сниму комнату на лучшем постоялом дворе, запрусь в ней дня на три-четыре и...'

Что будет после этого 'и', он увидел совершенно четко: сначала он снимет с себя перевязь с алчигами и пояс с кинжалом, и положит оружие на стол. На свободное место между кувшином с белогорским и тарелкой, на которой сиротливо лежит недоеденный кусок сыра. Потом вспомнит про засапожник — и с силой воткнет его в столешницу. Потом промочит горло еще парой глотков хорошего вина и выдохнет первые слова своей Песни:

— Аютэ Два Изумруда из рода Ракташ! Я, Негзар Бросок Копья из рода Гатран...

— Я — Аютэ Два изумруда из рота Аттарк! Ты — не Бросок Копья, а Мышь! И ты не Гатран, а ори'те'ро! — неожиданно для него ответила Аютэ.

Сообразив, что произнес слова Песни вслух, причем так, как придумал тогда, когда был Гатраном, Негзар еле удержался от стона. Потом в груди закололо, в ушах зашумела кровь, а зубы сжались так, что заныли виски.

А Два Изумруда замолкать не собиралась — дав ему 'насладиться' ощущениями, она нанесла еще один удар:

— Не трать время на Песнь — я ее не услышу. Никогда!!!

Последнее слово, сказанное ею, ударило больнее, чем все, сказанное до этого, и Мышь, отшатнувшись назад и почувствовав спиной сырой холод стены, изо всех сил врезал по ней кулаком.

— Стена не медведь, на удар не ответит... — презрительно бросила Аютэ. — Впрочем, о чем это я? Ведь для тебя главное, чтобы было нестрашно!

— Я взял медведя! Один!!! — сорвав с шеи шнурок и бросив его к ее ногам, воскликнул он. — Вот его когти, смотри!!!

— Не верю!

Засапожник сам собой прыгнул в руку и чиркнул по предплечью:

— Кровь от крови твоей, Барс! Слово!!!

— Хм, надо же! — после небольшой паузы хмыкнула она. И тут же уколола снова: — Наверное, он был старым или больным... А может... может, его держали в клетке?!

У Мыши потемнело в глазах — Аютэ издевалась! Над ним, воином, пробравшимся на женскую половину сарти рода Аттарк и выкравшим жену старшего сына аннара!

От мысли о том, что он сотворил невозможное, на душе стало легко-легко, а отчаяние, еще мгновение назад мешавшее нормально дышать, сменила какая-то бесшабашная злость:

— Я — воин. За меня говорят мои дела!

— Дела? Это какие? — выгнув бровь, поинтересовалась Два Изумруда.

Ответ на этот вопрос он знал. Поэтому улыбнулся:

— Ты — моя, и...

— Твоя?! — передразнила его Аютэ, а потом скривила губы в презрительной усмешке: — Эйдине! Ты сможешь назвать меня своей только после лар'вата! А его не будет...

— Будет! Прямо сейчас!!! — выйдя из себя, рявкнул он и, рванув ворот араллуха, шагнул вперед: — Я, Негзар по прозвищу Мышь, беру тебя, Аютэ по прозвищу Два Изумруда, по до'ери...

...Вцепиться в магас не получилось — почувствовав его движение, Два Изумруда дернула головой, и рука Негзара пролетела мимо ненавистных уасти.

— Уарс! — воскликнула Аютэ и, в мгновение ока откатившись к стене, попыталась ударить его в низ живота.

Если бы не связанные за спиной руки, удар мог и получиться, а так ее правая нога пролетела на расстоянии пальца от бедра Мыши и оказалась в захвате:

— Неплохая попытка...

Удар левой, погашенный рывком за захваченную ногу, не получился вообще. Так же, как и судорожные попытки вырваться или ударить коленом.

— Да, сопротивляешься ты как-то слабо... — перевернув ее на живот и намотав на руку с десяток косичек, ухмыльнулся Негзар. — А я почему-то думал, что с тобой придется повозиться!

Связанные за спиной руки дернулись, схватили воздух и нащупали задранный им подол.

— Правильно, подержи, чтобы я лучше видел... — с наслаждением сжав по-девичьи крепкий зад, хрипло сказал Мышь. — И, чтобы не терять время, раздвинь ноги...

Два Изумруда дернулась, попыталась вырваться, зашипела от боли в затылке и придавленной коленом пояснице, а через мгновение расслабилась:

— Я, Аютэ Два Изумруда из рода Аттарк, никогда не буду ничьей, кроме Ваги Крыла Бури! Кровь от крови твоей, Барс!! Слово!!!

— Будешь! Моей!! И прямо сейчас!!! — расшнуровывая ансы, пообещал Негзар, рывком за волосы заставил ее повернуть голову направо и похолодел — изо рта ЕГО ЖЕНЩИНЫ потоком лилась кровь!

На следующий рывок, перевернувший ее на спину, Аютэ не отреагировала — остановившимся взглядом смотрела перед собой и, кажется, даже не дышала. А когда Мышь осторожно взял ее за подбородок, вдруг пришла в себя, криво усмехнулась и... выплюнула ему в лицо откушенный язык:

— Я... е-у-у... о-ей... и-ког-а...

Глава 36. Король Неддар третий, Латирдан.

Четвертый день первой десятины второго травника.

...Долгожданный знак — троекратная вспышка кресала — осветил угловое окно второго этажа. То самое, из которого при необходимости можно было выбраться на крышу каретного сарая, пробежать до забора и затеряться в переулках Гостевого Конца.

'Предсказуемо...' — удовлетворенно подумал Неддар, потом услышал скрежет зубов стоящего рядом Ваги и нахмурился, вспомнив, что со дня похищения Аютэ 'Королевскую охоту' обыскивали раз двадцать.

'Плохо обыскивали...' — мысленно фыркнул он, проверил, как выходит из ножен родовой клинок, и до рези в глазах вгляделся в непроницаемо-черную тень рядом с черной дверью постоялого двора.

Удар сердца... Другой... Третий... — и отделившиеся от нее пятна мрака бесшумно нырнули в дверной проем.

Усилием воли справившись с холодком в груди, Латирдан прикоснулся к плечу Кабара, дождался, пока тот сцепит пальцы в 'стремя', поставил в него правую ногу, оттолкнулся, взлетел на крышу каретного сарая и, дождавшись, пока Вага заберется следом, скользнул к полуоткрытому окну.

Прищурился. Дождался, пока глаза привыкнут к свету мерной свечи, краем сознания отметил, что брат Годрим держится очень даже неплохо, и вгляделся в его собеседника.

Тот — не слишком высокий, но широкий в плечах и кости мужчина — выглядел воином: взгляд, ухватки, привычная настороженность и место, которое он занял относительно двери и распахнутого окна, просто кричали о том, что этот человек знает, с какой стороны браться за меч и готов ко всему.

Команды начинать движение — теньканья пересмешника — слышно не было, поэтому король вслушался в тихий разговор.

— ...-сов восемь! — кончиком ножа выковыривая грязь из-под ногтей, высокомерно вещал брат Годрим. Видимо, отвечая на заданный вопрос. — Конечно же, если мне не будут мешать...

— Значит, к вечеру она будет готова? — никак не отреагировав на его тон, обрадованно уточнил воин.

— К какому, к Двуликому, 'вечеру'?! — чуть повысив голос, возмутился брат-надзиратель. — Я закончу работать к часу горлицы, а уже в полдень ты отправишь меня обратно!

— Не в полдень, а к вечеру. Когда Аттарки найдут свою пропажу и успокоятся...

— Хорошо, до завтрашнего вечера я, так и быть, потерплю...

Что значила фраза 'найдут свою пропажу', король обдумать не успел, так как услышал долгожданный пересвист и вскинул к плечу арбалет.

Щелчок — и болт с обмотанным войлоком наконечником, с силой ударив в правое плечо, отбросил воина к стене.

Прыжок Ваги в окно был почти таким же быстрым — левая рука собеседника брата Годрима еще только начинала движение на шлепок , а Крыло Бури уже перелетел через подоконник и почти касался пальцами пола...

Перекат...

Выход на одно колено...

Рывок за неудачно вытянутую ногу...

Удар в пах, прервавший встречный тычок пальцами в глаза, и тихий, но грозный рык:

— Лежать!!!

Неддар оказался рядом с побратимом буквально через мгновение, но помощи Ваге уже не требовалось — воин уже лежал лицом вниз с захваченным в 'петлю' горлом и судорожно разевал рот, пытаясь вдохнуть.

— Где... моя... жена?! — голосом, в котором не было ничего человеческого, прошипел ему на ухо Крыло Бури. И, не дожидаясь ответа, напряг руку.

Воин вцепился в его предплечье и попытался разжать или хотя бы ослабить захват, но не тут-то было — Вага, не расположенный к пустопорожним разговорам, вбил большой палец левой руки ему в глазницу и рыкнул:

— Еще раз дернешься — выколю второй... Ясно?!

Полупридушенный хрип монаха оказался слишком громким, и в дверь тут же постучали. Правда, условленным стуком — два удара, потом три и еще один.

— Все в порядке... — метнувшись к ней и отодвинув засов, выдохнул Неддар. И, шагнув в сторону, впустил в комнату Ночную Тишь. — Пытается его разговорить.

— У нас тоже, ашер! — доложил Унгар, вошел в комнату, одним взглядом оценив состояние брата во Свете, присел на корточки рядом с ним и мстительно оскалился:

— Одного глаза ты уже лишился... Хочешь, скажу, что с тобой будет дальше?

— Я... умру... — кривясь от боли, прохрипел монах. — Так что ничего особенного...

Услышав его последние слова, Неддар толчком бедра отпихнул Ночную Тишь от пленника, выхватил из ножен наш'ги и вогнал лезвие в щеку, круша зубы и разрезая плоть. Потом надавил на рукоять, заставил монаха разжать челюсти и рявкнул на Унгара:

— На столе — рушник! Подай!! Живо!!!

...Затолкав тряпку в рот пленника, Неддар тут же подрезал ему сухожилия под мышками и коленями, потом убрал Волчьи Клыки обратно в ножны и ухмыльнулся брату во Свете в лицо:

— Ты не умрешь! Пока ОН ЭТОГО НЕ ЗАХОЧЕТ...

В глазах монаха заплескалось отчаяние — видимо, он представлял, что может сделать с пленником хейсар, у которого есть причины для ненависти.

— Где! Моя! Жена?! — повторил Вага, потом разжал руку и поднялся с пола.

Брат во Свете втянул носом воздух, на мгновение расслабился и тут же замычал от дикой боли — Крыло Бури, не дождавшись ответа, легонечко придавил сапогом его чресла.

— У тебя два десятка ударов сердца... — негромко сказал Неддар. — Не дашь понять, что готов говорить — следующие полчаса будешь молить своего Вседержителя о смерти...

Брат во Свете равнодушно пожал плечами — мол, делайте, что хотите, я все равно ничего не скажу.

Побагровев от бешенства, Вага выхватил из ножен наш'ги, упал рядом с монахом на колени и ударом рукояти перебил ему нос:

— Заговоришь! И очень скоро!

— Прошу прощения, сир! Позвольте мне? — подал голос забившийся в угол Годрим.

Неддар с интересом посмотрел на брата-надзирателя:

— Умеешь?

— Да, сир!

— Что ж, я тебя услышал, но... этот человек принадлежит Ваге и ему решать, что и как из него выбивать...

— Тогда... я могу поработать с хозяином 'Охоты', сир! — робко предложил монах. — Думаю, его даже ломать не придется...

...Брат Годрим оказался прав — увидев изуродованное лицо брата Юлая, Нур по прозвищу Ушастый побледнел, как полотно, и потерял сознание. А когда пришел в себя — с помощью притащившего его Унгара — тут же рухнул на колени и принялся орать, что его заставили.

Разбираться с причинами, вынудившими этого человека начать работать на Орден Вседержителя, Неддар не собирался. Поэтому жестом заставил его заткнуться и поинтересовался, готов ли он показать, где спрятана Аютэ Два Изумруда.

Нур торопливо закивал:

— Да, сир!!! В правом углу винного погреба, под бочками с тирренским! Чтобы сдвинуть плиту, надо освободить первую полку на правой стене, приподнять ее вверх на четыре пальца и подождать десять ударов сердца...

Судя по описанию работы запорного механизма, схрон строили выходцы из Белогорья. А это не радовало. Совсем. Ибо убежища их работы обычно оснащались очень неприятными сюрпризами, сильно осложнявшими доступ внутрь даже самым удачливым и умелым взломщикам:

— Опиши силки ... — потребовал король. — Все, какие есть...

Хозяин трактира нервно сглотнул и подобострастно захлопал глазами:

— Силков нет, ваш-вли-ство: у арбалета сломана одна дуга, герса клинит в нижнем положении, поэтому подперта поленом, а воз пуст уже лиственя полтора...

Такое отношение к дорогущей работе сначала вывело Неддара из себя, а потом, наоборот, успокоило — благодаря безалаберности стоящего перед ним на коленях придурка опасаться следовало только тех, кто охранял Аютэ.

— Сколько человек внутри?

— Двое, сир! Супруга глубокоуважаемого Ваги Крыла Бури досточтимая Аютэ Два Изумруда и ее похититель, Негзар по прозвищу Мышь...

Услышав имя своего бывшего соперника, Вага оставил в покое брата Годрима и мигом оказался на ногах:

— Веди!

Пришлось его останавливать — соваться в помещение, не представляя ни его размеров, ни взаимного расположения мебели было глупо:

— Опиши схрон. Как можно подробнее! — потребовал Неддар у Нура. И, шагнув к побратиму, успокаивающе сжал его предплечье, словно говоря: — 'Потерпи, осталось совсем немного...'

...В винном погребе царил жуткий бардак: те, кто искал следы пребывания Аютэ, явно двигали стеллажи для бутылок, перекатывали бочки и, судя по состоянию стен, простукивали все подозрительные места. Вага, оказавшись внутри, помрачнел еще сильнее, покосился на брата и изо всех сил сжал кулаки. Унгар пошел пятнами и виновато опустил взгляд. Пришлось их успокаивать:

— Белогорская работа. — найти почти невозможно...

Не успокоило. Ни одного, ни второго: они одинаково сжали зубы и заиграли желваками.

Тем временем Ушастый добрался до нужного места, шустренько переставил три десятка бутылок на полку выше и, вцепившись в одному ему известное место, надсадно захрипел.

Полка нехотя дрогнула, пошла вверх, замерла в верхней точке, а через десяток ударов сердца тихонечко щелкнула.

Вага нахмурился и потянул из ножен Волчьи Клыки — видимо, решив, что оставшийся с Аютэ Негзар воспрепятствовал открыванию.

Король мысленно усмехнулся — насколько он понял из рассказа Нура, схрон был тупиковым, довольно дешевым, а значит, скорее всего, открывался и закрывался только снаружи.

Так оно, собственно, и оказалось — выждав какое-то время, хозяин 'Королевской охоты' прошел к дальней стене, взялся за деревянную филенку и потянул.

Та бесшумно выдвинулась эдак локтя на два с половиной и, еле слышно скрипнув, остановилась. Открывшись, явно, не до конца...

'Запустили...' — отметил Неддар и нехотя кивнул Ваге на открывшийся лаз.

Тот благодарно кивнул и исчез...

...На условный стук в щит, прикрывающий выход из лаза, Негзар не ответил. Вообще. Вага выждал некоторое время и простучал ту же последовательность ударов еще раз. Та же реакция.

Третьего повторения не последовало — Крыло Бури, окончательно потеряв терпение, уперся ногой в плечо Неддара, стоящего за ним на четвереньках, ударом ладони выбил щит и прыгнул вперед.

Латирдан, перебирая руками и ногами чуть ли не быстрее скаковой лошади, метнулся следом, вылетел из лаза и чуть было не оглох от дикого крика побратима:

— Не-е-ет!!!

Вскочил на ноги, чуть было не оцарапав макушку о слишком низкий потолок, скользнул к сидящему на корточках и бездумно глядящему в стену незнакомцу и вдруг охватил одним-единственным взглядом распростертое на полу тело Аютэ.

Спутанный магас, из которого торчат обрезки уасти. Белые, как дорогая белогорская бумага, лоб, нос и скулы. Окровавленные щеки, рот, подбородок и шея. Рваная и покрытая алыми пятнами ночная рубашка. Неестественно развернутые плечи. Связанные за спиной руки. Белоснежное бедро, открытое больше чем наполовину. Разбитое колено. Свежая ссадина на тонюсенькой щиколотке. Аккуратные ноготки на пальцах ног... И кровь, кровь, кровь — на накрытом скомканной простыней топчане, на утоптанном до каменной крепости полу, на руках и лице распростертого перед ней хейсара...

— Вага? — холодея от ужаса, выдохнул Неддар, глядя на сгорбившегося, как дряхлый старик, побратима.

Тот даже не пошевелился.

— Унгар! Этого — в ремни и на улицу... — приказал король и, забыв про существование убийцы, опустился на колени рядом с телом Аютэ.

Прижал пальцы к ее шее, закрыл глаза, истово взмолился Бастарзу и вдруг четко понял, что обращаться за помощью поздно — Два Изумруда уже ушла...

...Перед 'Королевской охотой' собрался чуть ли не весь Шаргайл: по обе стороны от ворот выстроились Усмары, Оноирэ и Максуды; чуть дальше — Ширвани, Уззары, Цараны, Гатраны и Уаттахи , за ними — воины родов третьей и четвертой линии, а так же представители Шарвара .

Стояли молча, не шевелясь и, кажется, даже не дыша. И угрюмо смотрели на плотный строй Ракташей, медленно, но неотвратимо приближающийся к постоялому двору.

Ори'шеры , н'нары , айти'ары — аннар рода Седого Волка вел за собой всех своих сыновей , за исключением оставшихся в сарти часовых. Вел сам, несмотря на более чем преклонный возраст, поврежденную спину, костыли, заменяющие правую ногу, и почти полную слепоту.

Несмотря на видимую издалека немощь предводителя, род не оставлял ощущение слабого. Наоборот — от него веяло такой угрозой, что любой попавшийся на его пути противник предпочел бы отступить. Если не бежать, сломя голову — сдаваться им СЕЙЧАС не стоило никому.

Впрочем, противников поблизости не было, поэтому, добравшись до свободного участка улицы перед воротами, Ракташи остановились и прикипели взглядами к лицу Неддара.

Динтер Раскалывающий Валуны, один из сильнейших лам'наш'ги Шаргайла, служивший глазами своему старшему отцу, еле заметно шевельнул губами, и аннар, подслеповато прищурившись, уставился на правое плечо Неддара:

— Смотрю ...

Короткое, предельно сухое, но при этом исполненное искреннего горя и боли обращение аннара к гонцу, принесшему недобрую весть, внезапно вызвало у Латирдана безумное желание вернуться в недавнее прошлое и посадить Негзара на кол еще раз. Поэтому прежде, чем шагнуть вперед и протянуть отцу головы виновных в смерти его дочери, он опустил взгляд и несколько мгновений вспоминал перекошенные лица и истошные крики ори'те'ро и брата во Свете.

Наконец, желание мстить чуть-чуть поутихло, и Неддар, шагнув вперед, вскинул перед собой обе руки:

— Смотри...

Руководствуясь шепотом Динтера, аннар дотронулся до лица Мыши, ощупал пустые глазницы, раны вместо носа и ушей, провел пальцами по обломкам зубов и удовлетворенно кивнул:

— Он умирал достаточно медленно...

'Недостаточно!' — мысленно скривился король. — 'Если бы не а'дар, он бы умирал вечно!'

Тем временем старший отец Ракташей провел ладонью по лицу Юлая Подсвечника и кивнул еще раз:

— Этот — тоже...

Потом прислушался к шепоту Раскалывающего Валуны и нахмурился:

— А что с Крылом Бури? Почему его голосом говоришь ты?

— Он скажет... Сам... Когда добудет голову того, кто послал этого илгиза в Шаргайл... — тряхнув головой Юлая, ответил Латирдан. И добавил. Мысленно. Для самого себя: — '...и кто решил убрать меня руками его жены...'

— Что ж, я тебя услышал. И принимаю их кровь... — веско сказал аннар, шевельнул пальцами, приказывая, чтобы кто-нибудь забрал у Неддара обе головы, а потом, понизив голос, еле слышно поинтересовался: — Скажи, Лев, зачем им были нужны ее дети?

— Чтобы стравить хейсаров с вейнарцами... — так же тихо ответил Неддар.

— Как?

Латирдан зажмурился, представил себе серое, безглазое и покрытое потеками пота и крови лицо Юлая Подсвечника, и тут же 'услышал' его хрип:

— После побега... она... вернулась бы... в сарти... Аттарков... И при первой... возможности... подсыпала бы... вам в пишу... Черный Лед...

— Побега? А как же твое обещание отдать ее Негзару?

— Я не собирался... никого... отдавать: Мышь — то-... только инструмент... Способный... вытащить из сарти... нужного человека... И довести... его... до братьев-надзирающих...

— Так как они собирались нас стравливать? — не дождавшись ответа, властно спросил аннар.

— Убить меня... — криво усмехнулся король. — Руками Аттарков... Уточнять, как и почему Неддар пришел к такому выводу, старший отец рода Ракташ не стал — видимо, был наслышан о криках пытаемых, перебудивших весь город. Поэтому свел кустистые брови к переносице, пожевал губами, исчерченными старческими морщинами, вскинул голову, набрал в грудь побольше воздуха и злобно оскалился:

— Мои клинки — твои клинки, Лев...

Глава 37. Кром по прозвищу Меченый.

Пятый день первой десятины второго травника.

...Порыв ветра, ворвавшийся в окно-бойницу, качнул язычок пламени мерной свечи, пробежал по моему правому предплечью, подхватил огненно-рыжие волосы, разбросанные по подушке, и бросил их в лицо хозяйке.

Мэй смешно сморщила носик, шевельнула ресницами, нащупала мою руку, прижалась к ней щекой и сонно спросила:

— Не спишь?

— Неа...

— Зря...

Судя по голосу, она опять пребывала в благодушном настроении. И думала о чем угодно, но не о будущем разговоре со своим опекуном.

— Ворота открывали... — пытаясь заставить ее задуматься, угрюмо буркнул я. — В начале часа волка...

— И что? — лениво приоткрыв левый глаз, поинтересовалась она.

— А то, что Неддар Латирдан уже тут!

По губам Мэйнарии скользнула легкая улыбка:

— Кром, я отдала тебе свое Слово и поклялась в этом кровью рода! Неужели ты думаешь, что я нарушу ТАКУЮ клятву?

— Нет, не думаю. Просто...

— Тогда перестань забивать себе голову всякой ерундой... — перебила меня она, подвинулась ко мне поближе и ласково прикоснулась пальчиком к шраму на моей щеке. — Я — твоя, понял?

В последних словах и прикосновении было столько нежности, что с моих враз пересохших губ сорвалось совсем не то, что я собирался сказать:

— Я тебя люблю...

— Я — тоже... — ответила Мэй. Потом слегка покраснела и, зачем-то прикрыв глаза, тихонечко поинтересовалась:

— Как ты себя чувствуешь?

Чувствовал я себя очень даже неплохо. Если не считать никуда не девшейся сухости во рту, постоянного голода, порядком надоевшей слабости и почти не прекращающегося зуда в заживающих ранах. Плечо почти не тянуло, ну а бедро начинало ныть только тогда, когда я вставал или ложился. Поэтому я с чистой совестью сказал, что хорошо.

Как оказалось, зря — услышав мой ответ, Мэй обиженно выпятила губу и горько вздохнула:

— То есть тебе совсем-совсем не холодно, да?

Я недоуменно нахмурил брови, заглянул ей в глаза, увидел в них искорки сдерживаемого смеха и понял, на что она намекает. В голове тут же помутилось, а сердце заколотилось так, как будто пыталось проломить грудную клетку.

— Холодно... Очень... — 'зябко' поежился я. И сделал вид, что собираюсь закутаться в одеяло.

Мэй дернулась, приподнялась на локте, потом сообразила, что и я ее поддразниваю, и облегченно перевела дух:

— Ты меня напугал!

— Прости... — улыбнулся я. — Я пытался тебе подыграть!

— Не прощу! — перебила меня она, грозно нахмурилась и юркнула ко мне под одеяло! Чтобы через мгновение, осторожно прижавшись к моему боку, испуганно спросить: — Так не больно?

Я отрицательно помотал головой и, дурея от собственной наглости, приобнял ее за плечи:

— Нет...

Она прижалась ко мне еще теснее, потерлась щекой о мою грудь и задумчиво уставилась мне в глаза:

— Знаешь, а ведь я, кажется, сошла с ума!

— Почему?

— Вот смотри: я — твоя половинка! То есть чувствую твою боль и твою радость, радуюсь, когда радуешься ты, расстраиваюсь, когда тебе плохо, и чувствую себя счастливой только рядом с тобой. Казалось бы, здорово, правда? Ан нет — всего этого мне МАЛО! Мне хочется стать тебе еще ближе — так, чтобы ты мог слышать мои мысли и чувствовать мои желания, а я, соответственно, могла слышать и ощущать твои... Представляешь?

Я представил и ужаснулся: если бы она действительно могла слышать мои мысли, то, наверное, сочла меня похотливым животным — я сгорал от жара ее тела и представлял ее обнаженной!

— Хочешь, скажу, о чем я сейчас думаю? — не дождавшись моего ответа, спросила она.

— Угу...

— О том, что ты был прав: когда любишь, чувствуешь не кончиками пальцев, а всем телом. Вот сейчас я бы, наверное, сошла с ума от счастья, если бы ощущала тебя не через ткань ночной рубашки, а ко-... — она вдруг прервалась на полуслове, приподняла голову, посмотрела на меня расширенными зрачками и хрипло выдохнула: — А что мне, собственно, мешает это сделать? Ни-че-го!!!

Отодвинулась. Осторожно, чтобы не потревожить мои раны. Села. Торопливо стянула с себя рубашку. Тряхнула распущенными волосами и повернулась ко мне:

— Да, я сошла с ума! Но мне это нравится...

Минуты через две я понял, что с ума сошла не только Мэй — мой бок горел от жара ее груди и живота, левая рука, потеряв всякий стыд, ласкала ее плечи, спину и поясницу, а губы отрывались от ее губ только для того, чтобы мы могли перевести дух. Или заглянуть друг другу в глаза. Впрочем, промежутки между поцелуями становились все короче и короче, взгляды — все безумнее. И в какой-то момент, окончательно перестав соображать, я перевернул Мэй на спину и поцеловал ее в призывно торчащий розовый сосок.

Вместо того, чтобы меня оттолкнуть, она вцепилась руками мне в шею, потянула на себя и я, пытаясь на нее не упасть, был вынужден упереться правой рукой в кровать.

Плечо, живот и бедро прострелило так, что потемнело в глазах. В прямом смысле этого слова — я ненадолго потерял сознание и пришел в себя лежащим на спине с закушенной от боли губой.

— Плечо закровило! Слава Барсу, не сильно... И запястье — тоже... А бедро и живот, кажется, в порядке... — виноватым голосом сообщила Мэй, закрыла ладошками лицо и горько вздохнула: — Прости меня, пожалуйста: вместо того, чтобы помогать тебе выздоравливать, я тебя калечу!

— Ты помогаешь! Правда! — улыбнулся я, стараясь смотреть не на ее тело, прикрытое лишь распущенными волосами, а в глаза. — Как говорят лекари, 'лечит не отвар, а желание выздороветь', значит, целуя меня, ты добавляешь мне этого самого желания...

— Это не руководство к действию, а шутка! — возмущенно воскликнула она.

— Нет, не шутка! Знаю по себе: если очень хочешь выжить — выживешь......

— Желания, говоришь? — задумчиво сказала она, потом хитро прищурилась и выпятила левую грудь: — Хочешь поцеловать ее еще раз?

Я торопливо кивнул, облизнул пересохшие губы и... напрягся: по лестнице поднимался. БЕГОМ!!!

Увидев, что желание в моем взгляде куда-то пропало, Мэй повернулась к двери, прислушалась и... через миг оказалось под одеялом:

— Куда это они?

— Кажется, к комнате Тарваза...

— А почему бегом?

— Не знаю...

— Мне это не нравится...

В это время до нас донесся приглушенный расстоянием и двумя дверями рык, а потом — звук удара. То ли по столу, то ли по стене.

Я нахмурился и на всякий случай переполз поближе к краю кровати, чтобы в случае чего было удобнее хватать чекан.

Не прошло и пяти минут, как та же парочка пробежала обратно, а сотней ударов сердца спустя со двора донесся частый перезвон тревожного колокола.

— Одевайся! Быстрее! — выдохнул я, встал с кровати, кое-как натянул на себя ансы, покосился на нагрудник и, решив, что двигаться в нем пока не смогу, взял чекан левой, здоровой, рукой.

К моему удивлению, вместо того, чтобы попытаться вернуть меня в кровать, Мэй торопливо оделась и обулась, лентой, обычно вплетаемой в лахти, стянула волосы в хвост и бодрым шепотом сообщила:

— Все, я готова!

Видимо, она действительно чувствовала мои эмоции, так как, не успев заглянуть в мои глаза, ответила на незаданный вопрос:

— Я не воин, и не смогу тебя защитить даже от мальчишки с крестьянским цепом. Ты, хоть и ранен, ввяжешься в бой при малейшей угрозе моей жизни. Значит, лучшее, что я могу сделать — это беспрекословно выполнять твои приказы!

— Ты — чудо, Огонек! — благодарно выдохнул я. И, прочитав в ее глазах невысказанную просьбу, улыбнулся. Стараясь, чтобы улыбка получилась как можно более уверенной: — Я буду осторожен. Обещаю...

...Рисковать я действительно не собирался — сначала отрезал от ножки табурета небольшой клин и примерил его к щели под дверью. Потом бесшумно отодвинул засов, прислонил его к стене так, чтобы можно было нащупать, не глядя, приоткрыл створку на половину пальца и внимательно оглядел видимую мне часть коридора и лестничную площадку. А когда убедился, что на этаже нет ни одной живой души, рывком открыл дверь и ударом ноги вбил под створку тот самый клин.

Предосторожность оказалась излишней — бить меня дверью по плечу было некому. Мешать вернуться в комнату — тоже. Поэтому я чуть-чуть успокоился и прислушался к звукам, доносящимся с нижних этажей.

Поднявшееся было настроение тут же упало — то ли на четвертом, то ли на третьем что-то громыхнуло, потом дважды звякнула сталь и наступила мертвая тишина.

'На нападение непохоже...' — хмуро подумал я, потом вспомнил, насколько тихо действовали похитители Аютэ, и, попросив Мэй не выходить в коридор без моего приказа, поковылял к площадке. Пытаясь представить, каким образом я-леворукий буду защищать этаж от возможного нападения снизу.

Добрался. Оценил ширину прохода, нашел положение, из которого было более-менее удобно наносить акцентированные удары и пару раз взмахнул чеканом, чтобы понять, какие движения лучше не делать. 'Отмашка' вызвала никаких неприятных ощущений. 'Молот, вбивающий кол' тоже, а вот после 'Града' я в полной мере ощутил и живот, и плечо, и пришел к выводу, что драться придется под Благословением Двуликого.

Эта мысль не порадовала. Совсем: в том состоянии, в котором я пребывал, работа под Благословением могла выжечь меня дотла в считанные минуты.

'Ничего... — подумал я, последний раз взмахнув чеканом и закрываясь от удара 'Отведением ветви'. — Зато за эти минуты сюда не поднимется ни один человек...'

В этот момент в дальнем конце коридора скрипнула дверь, и я, увидев пустые руки выходящего из комнаты аннара, повесил чекан на пояс.

Заметив меня в коридоре, да еще и вооруженным, мрачный, как грозовая туча, Тарваз Каменная Длань раздраженно дернул себя за ус и... уважительно склонил голову:

— Прими мои извинения, ашер! Я должен был догадаться, что ты не поймешь, о чем говорит колокол...

— А что, он может говорить не только о бое? — удивился я.

Тарваз скрипнул зубами и медленно сжал кулаки:

— Нет. Сегодня он говорит о потере, которую понес наш род...

— Что случилось? — выглянув из нашей комнаты, встревоженно спросила Мэй.

— Неддар нашел Аютэ...

'Когда это? Он же приехал всего несколько часов назад!' — мысленно удивился я. А спросил, естественно, совсем не это: — Ее... убили?

— Ушла... Сама... Не захотев стать уа'ри'айр ... — отрывисто бросил Каменная Длань. Потом сообразил, что мы — не хейсары, и объяснил ненамного понятнее: — Аютэ — Аттарк! Она заплела в лахти черную ленту задолго до того, как получила имя. А в день, когда Вага прошел Испытание Духа, сбежала из сарти, явилась к нам и спела ему свою Песнь, стоя перед воротами ...

— Любила, значит... По-настоящему... — еле слышно выдохнула Мэй.

Аннар ее не услышал:

— Разве она могла отдать себя другому?!

— А что с теми, кто ее похитил? — спросил я.

Глаза Тарваза заполыхали мрачным огнем:

— Проклинают миг своего рождения...

...Следующие несколько часов в сарти было тихо, как в склепе: с тренировочной площадки, расположенной прямо под моим окном-бойницей, не доносилось ни лязга стали, ни резких выдохов тренирующихся воинов, из кузницы не было слышно перестука молотов, а с заднего двора — визга забиваемой за завтрак скотины. Мэй, ходившая на кухню за свежим бульоном, вернулась далеко не сразу и донельзя удивленная — на пути туда и обратно она не встретила ни одной живой души.

Конечно же, настроение хозяев передалось и нам — мы, в основном, молчали. Лишь изредка перебрасываясь ничего не значащими словами. И прислушивались к тишине.

К началу часа горлицы, когда я допил остатки отвара змеелиста, Мэй обнаружила, что приготовить свежий не из чего. И умчалась к Сите.

Я, порядком уставший от постоянного лежания, решил немного походить и, встав с кровати, принялся слоняться от двери к окну-бойнице и обратно.

Круга после десятого просто ходить стало скучно и я принялся разминать шею, левую руку и икры — не сильно, а так, чтобы почувствовать ток крови.

Почувствовал. Довольно быстро — минут через пять такой разминки вернулась слабость, а в глазах заплясали темные пятна. Сообразив, что перестарался, я решил вернуться в кровать, но услышал тихий стук в дверь, а за ним — и голос баронессы Кейвази:

— Кром, это я, Этерия! К тебе можно?

До двери было два шага. До кровати — четыре. Поэтому я, подумав, решил изобразить из себя гостеприимного хозяина.

Изобразил: баронесса, не ожидавшая застать меня на ногах, сначала растерянно захлопала ресницами, а потом возмущенно взвыла:

— Ты зачем встал?! Ложись сейчас же, а то я пожалуюсь Мэйнарии!

Я сделал вид, что испугался:

— Уже бегу!

Шутку не оценили — не долго думая, леди Этерия вцепилась в мой левый локоть и осторожно, но настойчиво развернула лицом к кровати:

— Пошли... Только медленно: тебе нельзя резко двигаться!

Дошел. Лег. Накрылся одеялом. И был вынужден тут же его откинуть, так как леди Этерия решила осмотреть мои раны.

Осмотрела. Запястье и плечо. Догадалась, что они недавно кровили. И устроила мне такой разнос, что я почувствовал себя несмышленым ребенком. Впрочем, приступ 'материнской заботы' закончился довольно быстро — смазав раны лечебной мазью и наложив повязки, она села, сложила руки на коленях, огляделась по сторонам, наткнулась взглядом на ночную рубашку Мэй, лежащую на сундуке с моими вещами, и помрачнела:

— Мне надо с тобой побеседовать...

Я шевельнул левой рукой, мол, вот он, я — говорите!

Она, давно привыкшая к тому, что говорю я, в основном, с Мэй, восприняла такой ответ вполне нормально:

— Слышал про Аютэ?

Я молча кивнул.

— А для чего ее похитили, знаешь?

— Хейсары похищают женщин только для того, чтобы на них жениться...

— Это — не тот случай! — перебила меня леди Этерия. — Неужели ты думаешь, что главе Ордена Вседержителя есть дело до счастья какого-то там горца?!

— Ну... наверное, нет!

— Негзару пообещали то, чего он хотел больше жизни, не просто так, а в расчете на то, что он притащит им человека, которому Неддар доверяет, как самому себе!

— А причем тут его величество? — удивился я.

— Неддар относился к Аютэ, как к сестре... — угрюмо вздохнула баронесса. — И, приезжая в Шаргайл, ел то, что она готовила...

— Ничего не понял... — признался я. — Ее же похитили!

Леди Этерия устало потерла ладонями лицо:

— Прости, я не выспалась и... очень беспокоюсь за вас с Мэй... Давай, я объясню с самого начала?

Естественно, я не возражал. Тем более, что без веских причин беспокоиться обо мне с Мэй она бы не стала. Поэтому кивнул и превратился в слух.

Оказалось, что Негзар был щепкой, влекомой волей ветра : тот, кто придумал это похищение, не собирался выполнять данное ему слово — хейсара ждала смерть, а Аютэ — 'беседа' с каким-то там братом-надзирателем, который, по словам леди Этерии, был способен внушить кому угодно что угодно.

В то, что такое внушение возможно, я поверил сразу — во-первых, баронесса Кейвази пересказывала мне то, что услышала от уже вернувшегося в сарти короля Неддара, который ЛИЧНО выбивал признания из Юлая Подсвечника. А во-вторых, я еще не забыл, как во время обучения пользованию Благословением Двуликого Арл погружал меня в состояние полусна и превращал в послушную его словам куклу. Поэтому, когда леди Этерия прервала рассказ, чтобы уточнить, что ее слова о возможностях надзирателей не вымысел, а реальность, я пожал левым плечом и сказал, что верю.

Баронесса недоверчиво выгнула бровь:

— Хм... А я, вот, до сих пор сомневаюсь...

Потом махнула рукой и криво усмехнулась:

— В общем, после 'беседы' с этим самым надзирателем Аютэ должна была 'бежать' и благополучно добраться до родного сарти. И либо отправиться в Аверон, чтобы отойти от похищения на королевских балах и охотах, либо дожидаться, пока Неддар приедет в Шаргайл...

Что она могла сделать дальше, можно было не рассказывать — человек, которому безоговорочно доверяют, мог подсыпать яд в еду и питье, поцарапать отравленной иглой или придумать еще десяток-полтора способов убийства. Так, в общем-то, и оказалось:

— ...чтобы при первой возможности подсыпать ему в еду Черный Лед...

— Если бы у них все получилось, — хмуро буркнул я, — ...Вейнар остался бы без короля и...

— Что было бы, если бы план орденцев сработал, мы рассматривать не будем... — перебила меня леди Этерия. — ...проблем хватает и без этого: Неддар вбил себе в голову, что раз Аютэ похитили для того, чтобы его отравить, значит, в ее гибели виноват именно он!

— Мне кажется, что винить надо не себя, а тех, кто похитил Аютэ... — буркнул я.

— Я сказала ему то же самое!!! — с жаром воскликнула баронесса. Потом сгорбила плечи, опустила взгляд, зачем-то разгладила невидимую глазу складку на своих ансах и чуть слышно добавила: — А он ответил, что потерял слишком много близких, чтобы позволить уйти еще кому-нибудь...

Глава 38. Неддар третий, Латирдан.

Пятый день первой десятины второго травника.

...Остановившись перед своим рейро, Неддар поправил перевязь с мечом, потом пригладил мокрые волосы, ослабил узел шнуровки на араллухе и вдруг понял, что тянет время, потому что не хочет входить в комнату, в которой буквально все напоминало об Аютэ.

Собрался с духом, сглотнул подступивший к горлу комок, взялся за ручку двери, решительно рванул ее на себя и, наткнувшись взглядом на медвежью шкуру, лежащую на полу, провалился в прошлое:

— ...а еще считаете себя воинами... — укоризненно поглядев сначала на одного, потом на другого, вздохнула Два Изумруда. — Он был один-одинешенек, а вас — двое!!!

— Лев взял его без моей помощи! — возмущенно воскликнул Вага. — Я...

— Ты был рядом! — перебила его она. — Значит, Неддар чувствовал твою поддержку, а этот бедный, несчастный зверь...

— Бедный и несчастный? — ошалело посмотрев на тушу, которая весила ведер девяносто, переспросил Латирдан. — Может, еще назовешь его маленьким и беззащитным?

— Конечно, назову! — кивнула Аютэ и, не выдержав, расхохоталась: — Видели бы вы сейчас свои лица!!!

Нижнюю губу защипало, и Неддар, прикоснувшись к ней, мрачно посмотрел на свои окровавленные пальцы. Потом вытер подбородок рукавом, вошел в комнату, кинул взгляд на кровать и снова погрузился в воспоминания:

...— Слушай, Лев, а зачем тебе такое широкое ложе? — на всякий случай спрятавшись за спиной мужа, ехидно поинтересовалась Аютэ. — Был бы ты женат — я бы поняла. А так...

— Открою страшную тайну... — жутким шепотом сообщил Вага. -Каждый вечер, когда женская половина сарти погружается в сон, Неддар открывает во-о-он тот сундук и выпускает из него белогорку во-о-от с такой грудью и во-о-от с таким задом...

— Если она такая... э-э-э... видная, то почему он ее прячет? Не знаю, как другие, а я бы с удовольствием ею полюбовалась! И порадовалась бы за человека, способного все это... э-э-э... ублажить...

Вага притворно вздохнул и сокрушенно опустил взгляд:

— Ну... во-о-от такие у нее не только грудь с задом, но и нос! А еще уши, губы и подбородок...

— Игенор Мудрый был прав: путь к власти — это путь потерь... — горько сказал Неддар, прошел к столу и тяжело опустился на табурет. Потом провел рукой по белоснежной скатерти, подаренной все той же Аютэ, заметил алые кантики, оставшиеся под ногтями после купания, и застонал — кровь, взятая за кровь, отдохновения не приносила.

'Трон подобен горной вершине: тот, кто на нем восседает, видит весь Горгот. Но обречен мерзнуть от холода и одиночества...' — мелькнуло у него в голове. А следом за этими словами перед глазами появился и тот, кто когда-то сказал ему эти слова. Таким, каким был после первого перенесенного удара — с восково-бледным лицом, с черными мешками под глазами, с болезненно опущенными уголками губ и трясущимися от слабости пальцами:

— К чему эти слова, сир? Я знаю, что уйду! Совершенно точно — даже сейчас, разговаривая с вами, я ощущаю дыхание Темной половины Двуликого и звук его шагов...

Вспомнив, каким спокойствием веяло от Рендалла, Латирдан оперся локтями о столешницу и спрятал лицо в ладонях:

— Поверить в то, что говорит мэтр Регмар? Не смешите, сир — я видел смерть в таком количестве обличий, что почувствую ее приближение, даже если буду слеп и глух... Вы — верите, а я знаю! Поэтому сейчас, беседуя с вами, думаю не о том, как удержаться на краю, а как успеть доделать то, чего не успел — привести в порядок дела, подготовить достойного преемника, расписать ему последовательность действий, которые хоть на какое-то время обезопасят Вейнар от интриг Ордена и дадут вам возможность укрепить свою власть...

'Почему первыми всегда уходят лучшие, те, кто нам по-настоящему дорог? — мрачно подумал король. — Отец, Кортарен, Грасс, Аютэ... Почему? И... кто будет следующим?'

Последний вопрос можно было не задавать — ответ на него он знал. Поэтому вскочил на ноги, поднял с пола Посох Тьмы и быстрым шагом вышел в коридор...

...В комнате у Бездушного было многолюдно — кроме самого Меченого, лежащего на кровати и укрытого одеялом по самый подбородок, в ней обретались Мэйнария д'Атерн, Сита и Этерия Кейвази. Первая суетилась около очага — мешала ложкой какое-то варево, подвешенное над огнем. Вторая, склонившись над столом, перебирала травы. Третья стояла у окна и бездумно смотрела вдаль.

— Силы твоей деснице и зоркости твоему взору, Кром! Полной чаши вашим домам и плодовитости лонам, ашиар'о... — поздоровался Неддар и с каким-то болезненным интересом уставился на лица обеих баронесс.

Как он и предполагал, намек на будущую беременность заставил Этерию покраснеть и потупить взгляд. А вот леди Мэйнария восприняла это приветствие, как обычное пожелание доброго дня — склонила голову, так как была не в платье, а в араллухе, и без особой радости улыбнулась:

— Здравствуйте, Ваше Величество!

Бездушный оказался немногим многословнее — извинился, что не может встать, и пожелал Неддару долгих лет жизни.

Выглядел Меченый неважно — порядком отощавшее лицо могло поспорить цветом с простынями, шрам на правой щеке, казалось, стал ярче и в два раза больше, а шея, некогда показавшаяся королю чуть ли не шире головы, потеряла добрую треть своего объема. Впрочем, он выжил, а значит, шел на поправку.

— Твой посох, Кром... — вспомнив об официальной цели визита, буркнул король. И, подойдя вплотную к кровати, аккуратно положил оружие по правую руку от хозяина. — Вернул, как и обещал...

Тот поблагодарил — довольно учтиво для простолюдина — потом предложил Неддару сесть и, с грустью посмотрев на свой Путь, высказал сожаление о том, что из-за него погибло такое количество ни в чем не повинных людей.

Дослушав его слова, леди Мэйнария, явно ничего не слышавшая о судьбе двойников и сопровождавших их воинов, нехорошо прищурилась:

— Они попали в засаду, поставленную на нас, сир?

— Да...

— Кто ее организовал?

— Думаю, люди, нанятые кем-то из Уверашей...

— Как я понимаю, захватить и допросить кого-либо из нападавших не удалось? — поинтересовался Кром.

— Увы — нападение произошло на территории Тиррена, куда сотрудники Тайной службы, скрытно сопровождавшие карету, почему-то не поехали...

— Тогда почему вы уверены, что охотились именно на нас?

— Воинов охраны убивали без особых изысков. А вот десятнику Хедрену отрубили голову. И увезли. Вместе с Нарилой. Скорее всего, чтобы отчитаться перед заказчиками...

— Двенадцать жизней за нас двоих... — угрюмо выдохнула д'Атерн. — Ужас!

Потом подумала и требовательно посмотрела на короля:

— Сир, я бы хотела позаботиться о семьях погибших!

Неддар мысленно усмехнулся — как он и предполагал, баронесса приняла гибель этих людей близко к сердцу и не смогла не взвалить на свои плечи ответственность за их близких.

— Хорошо! Я отпишу Арзаю в Аверон, чтобы он подготовил список членов семей погибших с указанием мест их проживания...

— И, если можно, сир, пусть попробует выяснить, возможно ли переселить семьи Хедрена и Нарилы ко мне в Атерн...

Логика просьбы была понятна. Но чтобы выяснить, чем именно руководствовалась Мэйнария, озвучивая ее, Неддар сделал вид, что удивлен:

— Зачем?

— Семьи погибших хейсаров не пропадут — за ними присмотрят сородичи. И разовую помощь, которую я им окажу, у них никто не отнимет. А вот семьям вейнарцев эти деньги могут принести только горе. Поэтому лучше, чтобы они жили там, где их не ограбят и не убьют...

— Достойное решение, ашиара! — подала голос Сита, как раз закончившая перевязывать какой-то грязно-серый пучок, потом отложила его к кучке таких же, повернулась к Неддару и взглядом показала на дверь:

— Я пойду, ашер? Мне еще Имира посмотреть надо...

После упоминания имени младшего сына Ваги 'не вспомнить' о роли, которой Кром сыграл в судьбе детей побратима, король не мог. Поэтому попрощался с Ситой и повернулся к Бездушному:

— Я, Неддар третий, Латирдан, побратим Ваги Крыла Бури и шшат'или Тарваза Каменной Длани, благодарю тебя за спасение детей первой крови и за то, что похитители Аютэ не ушли безнаказанными...

Выслушав его слова, Меченый потемнел лицом, с затаенной мукой во взгляде посмотрел на Мэйнарию и, наконец, ответил:

— Не стоит благодарности, ваше величество: на моем месте то же самое сделал бы любой уважающий себя мужчина...

Насчет 'любого' можно было бы и поспорить — судя по рассказу Тарваза Каменной Длани, Кром умудрился убить или покалечить восемь из десяти братьев-клинков, забравшихся в сарти. Причем в одиночку, на тесном оу'ро и практически в полной темноте. Однако споры, да еще и на такую тему, в планы короля не входили, поэтому Неддар улыбнулся. Постаравшись сделать это как можно беззаботнее:

— Ответ, достойный Аттарка! У-уэй, ашер...

Меченый склонил голову в жесте благодарности, потом потер шрам на щеке и снова покосился на баронессу д'Атерн.

Та ободряюще улыбнулась и поддержала короля:

— Его Величество прав: ты действительно достоин уважения!

— Кстати, почему бы тебе не взять на себя подготовку наших воинов? — сделав вид, что эта мысль пришла ему в голову только что, воскликнул Неддар. — Естественно, не сейчас, а после выздоровления: людей, достигших уровня Мастера в двух видах боевых искусств, не так много, и род с радостью примет твою помощь...

Увы, обмануть Крома не получилось — дослушав последнюю фразу, он криво усмехнулся и отрицательно помотал головой:

— Хорошая попытка, Ваше Величество, но мой Путь завершен, поэтому после выздоровления я буду вынужден отправиться в храм Двуликого...

— Ты можешь выздоравливать... долго... — стараясь сдержать рвущийся наружу рык, выдохнул Неддар, представил, как вскакивает на ноги, хватает Посох Тьмы и опускает его на колено Бездушного, и тут же покраснел — такой удар решал проблему. Но превращал его, Латирдана, в ори'те'ро!

— Вы только что говорили об уважении, сир... — мрачно усмехнулся Меченый. — Как вы считаете, смогу я себя уважать, если приму ваше предложение?

— Можно придумать другой способ, который тебя задержит... — уже не сдерживая раздражения, воскликнул король. — 'Например, я могу запереть тебя в каком-нибудь замке. Кормить, поить, одевать. Позволять тренироваться в свое удовольствие — в общем, делать все, что угодно, не выходя за его пределы...'

— Вы удивитесь, сир, но я об этом думал... — ничуть не испугавшись его гнева, сказал Бездушный. — И даже убедил себя, что на моем Пути есть зазоры между уже вырезанными зарубками...

— Зазоров нет! — подала голос баронесса д'Атерн. — Ни одного... Но даже если бы и были, сир, Кром бы не стал втискивать новые между ними...

— Но почему?! — воскликнул король.

— Клятвы, данные богам, не нарушают...

— А как же твое баронство? Замужество? Дети?

— О детях придется забыть. А насчет замужества и баронства... — Мэйнария сделала паузу, зачем-то подошла к кровати, как-то очень привычно и ласково потрепала Бездушного по волосам, а потом улыбнулась: — За время, которое прошло со дня моего отъезда из Аверона Унгар Ночная Тишь получил довольно неплохое представление о том, как надо управлять леном Атерн...

— Ты сделала выбор? — недоверчиво воскликнул Неддар.

— Да, ваше величество! — кивнула баронесса. — Я сдержу данное вам слово и выйду замуж. За Аттарка! Дабы после моего ухода лен Атерн не остался без присмотра...

— За Ночную Тишь?

Леди Мэйнария зачем-то посмотрела на Бездушного, потом подошла к его чекану, лежащему на тин'лир , провела ладонью по рукояти и отрицательно покачала головой:

— Нет, сир! Я, баронесса Мэйнария д'Атерн, выйду замуж за Крома по прозвищу Меченый, шшат'или Занатара Седобородого , Аттарка первой крови...

— Да, но...

— Слово, сердце и жизнь я ему уже отдала...

КОНЕЦ ТРЕТЬЕЙ КНИГИ.

ССЫЛКИ:

Серый — в просторечии член Братства Пепла, т.е. уголовного мира Вейнара.

Зимний Солнцеворот — праздник рождения солнца. В ночь перед ним в Вейнаре проходят самые крупные балы.

Ремни на средневековых каретах служили аналогами амортизаторов.

Скарцы — порода лошадей, выведенная в королевстве Скар.

Белая — т.е. дворянка.

'Ворохнулись' — дали маху (жарг.)

Отелились — сделали свою работу (жарг.).

'В ответку' — в качестве компенсации (жарг.)

Копье — мелкая серебряная монета.

Желток — в просторечии золотая монета.

Пятерка — здесь боевая группа Серых, обычно используемая для решения силовых вопросов.

Щиты — в просторечии члены гильдии охранников.

Забава — местное название любовницы.

Черный с вишневым — родовые цвета Голонов.

Час волка — с 2 до 3 часов ночи.

Дейр и Уна — луны Горгота.

Путь — россыпь звезд, тянущаяся от одного края горизонта до другого. Почти совпадает с видимой траекторией движения Дейра.

Аррата — одна из самых ярких звезд небосвода. При ясном небе рядом с ней видна Ватага Лесовиков — клин из нескольких мелких звездочек.

Первый (слуга) — одно из названий Дейра. Ночь — время Двуликого. Дейр и Уна — его верные слуги.

Дорога к Темному Посмертию — священная книга ордена Двуликого.

Илгиз — долинник (хейсарск.).

Эйдине — сумасшедший (хейсарск.).

Декада Воздаяния — вид местной казни, во время которой преступнику отрубают руки и ноги, прижигают раны огнем, а потом катают по городу десять дней подряд. Не давая ему ни есть, ни спать...

Роза — местное название женщины легкого поведения.

Водонос — местное название человека, ответственного за доставку воды для омовения.

Выжлятник — охотник, ведающий гончими собаками.

Танец — местное название комплекса формальных упражнений.

Здесь — связки.

Дуновение — название боевых связок комплекса Ветра.

Полдень и полночь — партия защиты и атаки. (В карате они называются 'учи' и 'тори'.).

Зеркало — местное название спарринг-партнера.

'Мои кости — твое мясо' — ритуальная фраза, обозначающая правовые границы того, что дозволено мастеру по отношению к ученику.

При остром поражении правой среднемозговой артерии наблюдается парез правой половины лица и левой половины тела.

Биение жил — местное название пульса.

Отвар алотты — местное снотворное.

Кабинет — элемент ландшафтного дизайна, группа декоративных кустов и деревьев, расположенных по периметру.

Десятина — десять дней.

Час оленя — с 2 до 3 часов дня.

Ашер — 'старший брат' (хейсарский).

Омманец — порода лошадей.

Выносная — лошадь, припряженная впереди коренника постромками и тянущая карету вперед.

Жолтень — осень. В нем три месяца по четыре десятины.

Кром решил, что Мэй переживает из-за будущего Посмертия. Ибо она верила во Вседержителя, а Изумрудная Скрижаль гласит следующее: 'Тот, кто отворил кровь единожды, подобен скакуну, вступившему на тонкий лед: любое движение, кроме шага назад — суть путь в Небытие! Тот, кто отворит кровь дважды и более, воистину проклят. Он никогда не найдет пути к Вседержителю...'

Пересмешник — местное название соловья.

Мэйнария имеет в виду фразу 'Ловушка нужна для ловли зайца. Когда заяц пойман, про ловушку забывают. Слова нужны, чтобы поймать мысль. Когда мысль поймана, забывают про слова. Как бы мне найти человека, который забыл про слова, и поговорить с ним?' (На самом деле, это изречение принадлежит Чжуан Цзы.)

Роза — местное название женщины легкого поведения.

Ан-тиш — 'розовая слюна'. Местный растительный наркотик.

Положение шлема в гербе далеко не случайно. Бельварду чудится графский.

Коммин — самый младший сын графа Ильмара Увераша.

Снежный Барс — Бастарз.

Дар Вседержителя — иносказательное название суженого.

Шаргайл, Шаргайльский хребет — территория, принадлежащая хейсарам. И название их столицы.

Айге'тта — 'право десницы'. Состязания, во время которого выбирается самый сильный воин рода.

Выходя замуж, хейсарка отдает избраннику Слово, сердце и жизнь...

Ори'дарр'иара — воин в теле женщины.

Э'но'ситэ — дословно 'цветок, на который падает солнечный луч'.

Латт'иара — дословно 'о прекраснейшая'.

Ашер'о — старшие братья (множественное число).

Хвост — тыловой дозор.

Ромм — графство, примыкающее к Аверону с северо-запада.

Лоб — головной дозор.

Герса — подъемная решетка.

По хейсарским поверьям, после смерти душа воина отправляется во дворец к Богу-Воину и занимает место за пиршественными столами.

Лиственный — весенний. От слова 'листвень'.

Полуденник — южный ветер.

Снежень — зима.

Агир из Мельена — один из известнейших философов Горгота.

Последний Вздох — на Горготе узкий трехгранный кинжал, которыми добивают воинов, одетых в глухой доспех. Аналог земной мизерикордии.

Ори'т'анн — буквально 'воин, посвятивший свою жизнь служению вождю'.

Увей — верховный жрец Бастарза (хейсарский).

Наказание, во время которого требовалось стоять коленями на горохе.

Черный Лед — местный яд сердечно-сосудистого действия. Аналог глюкозидов наперстянки.

Ведро — местная мера веса. Порядка 8 кг.

Местная мера длины. Порядка 180 м. Для справок — 70 годы двадцатого века старшеклассники одной из американских школ сделали мощный онагр, дав ему имя 'Император'. Камень весом в 9 кг улетел на 148 м.

Ори'те'ро — дословно 'воин, потерявший свои корни'. Т.е. человек, покинувший свой род.

Кати'но'сс'ай — дословно 'лепесток цветка вечерней зари'.

Слезы Эйдилии — местное название алмаза.

Ан'гри — 'свеча рассвета'. Самый высокий пик Шаргайльского хребта.

Выселки — сельские поселения, все жители которых перебрались в них из другого населенного пункта.

Копье — мелкая серебряная монета.

Братство Пепла — местное название гильдии уголовников. Членов братства иначе называют Серыми.

Корона — местное название символа королевской власти. Полуторный меч с навершием, изображающим корону.

Мясо — на жаргоне Серых жертва.

Бароны Гетри являются вассалами короля Тиррена, а их лен расположен в двух днях пути от границы Вейнара. Младший сын барона Верея Гетри во время охоты на медведя подставился под удар лапы. В результате ослеп на правый глаз и получил пяток очень неслабых шрамов.

Красноперка — местная рыба. Славится костлявостью.

В одном желтке пятьдесят копий. В копье — пятьдесят медяшек.

Перемещение по кругу — первое упражнение в местном Пути Клинка.

Она — гард'эйт. То есть лишенная сердца.

'Ворон' — в просторечии — сотрудники королевского суда.

Эйди'но'иара — благословленная Эйдилией, т.е. невеста.

Путь Кулака — искусство рукопашного боя.

Согласно обычаям хейсаров, жених имеет право касаться невесты только во время боя на наш'ги. А его побратим обладает большими правами, ибо на нем лежит обязанность ее защищать.

По представлениям хейсаров, Хэль насылает сны, касаясь груди спящего одной из своих ладоней. Если касается левой — то снится что-то злое или страшное, если правой — то доброе и хорошее.

Сарти — дом-крепость (хейсарск.).

Дес'ит — 'большая лодка', т.е. корабль (хейсарск.).

Лам'наш'ги — 'хозяин Волчьих Клыков', т.е. мастер наш'ги.

Айти'иара — 'ожидающая имени', т.е. девочка-подросток, не заслужившая взрослого имени. Лет с семи носится за взрослыми женщинами, чтобы научиться хозяйствовать.

Уасти — косичка, перевитая серебряной или золотой нитью. Серебряная — символ того, что женщина родила мужу сына (намек на цвет стали), а золотая — дочь.

Ожерелье Благодарности — цепочка из серебряных чешуек, которую вручают жене, родившей мужу наследника. Зеленая тесьма — еще один символ того, что женщину признал род мужа.

Убрать правую руку за спину, то есть отодвинуть от ножен Волчьих Клыков — знак противнику, что воин крайне невысокого мнения о его способностях.

Здесь — намек на серебряную монету. Т.е. хейсар намекает на то, что купить можно все. Даже такое ожерелье.

Гатран — род, к которому принадлежал Негзар.

Оу'ро — 'Орлиное Гнездо'. Площадка на башне дома-крепости хейсаров.

Чтобы узнать волю Бога-Воина в спорных ситуациях, хейсары используют рогульки — берутся каждый за свою половинку и тянут. Выигравшим считается тот, кто отломает больше.

Перо — наконечник рогатины. Его действительно прячут от взгляда медведя.

О'вери — 'опустивший меч', т.е. трус.

Алчиги — ножи, с помощью которых горцы взбираются на отвесные стены домов-башен.

Шаргайл — в переводе с хейсарского Белая Стена.

Щетина — местное название низкорослого леса, произрастающего в предгорьях Хейсарского хребта.

Аза — 'мать рода'. Старшая женщина в роду.

Хейсарская пословица: 'Если бы мечты ранили, айти'ары (мальчики, ожидающие имя) были бы непобедимы...'

Право Меча — дуэльный кодекс Вейнара.

Уарс — 'нет!' (хейсарский).

Каш'ши — дословно 'высокая дверь' — дверь, через которую входят старшие мужчины рода и самые уважаемые гости.

А'дар — дословно 'Слово Старших' — законы хейсаров.

Аннар — дословно 'старший отец рода', т.е. старейшина.

Угасание — местное название комы.

От постоянной работы с оружием предплечье воинов увеличивалось в объеме. Поэтому ее называли мечевой.

Согласно поверьям хейсаров, убийство врага — дар Богу-Воину.

Лист — контракт на охрану обоза.

Проползла змея — аналог нашего 'пробежала черная кошка'.

Ро'ори — дословно 'младший воин', т.е. подчиненный.

Тен'гри — дословно 'свеча заката'.

В Шаргайле детей кормят материнским молоком до трехлетнего возраста.

Хетт — местное название головного убора хейсаров — войлочной шапки без полей, которые по большим праздникам украшаются пером ловчих птиц.

Ошую — слева.

Илгиара — долинница.

Ро'аниачи — воин из рода, находящегося в братских отношениях с родом говорящего. Приставка 'Ро' означает, что род — младший или более слабый.

Вилика — река, по которой проходит граница между Вейнаром и Тирреном.

В оригинале оно звучит по-другому: 'Бойтесь богов. Ибо вы — смертны, а они — нет...'

Рах'эйт — дословно 'лишенная счастья', т.е. старая дева.

Идти след в след — ухаживать.

Фар'ташш — дословно 'Глядящая вслед', вдова бога мира и спокойствия Даттара, погибшего в войне против богов из иного мира. Прилюдно снять покрывало с вдовы — бросить вызов ко всем мужчинам ее рода. В данном случае — богам.

Видит только меня — аналог нашего 'однолюб'.

Полное имя девушки — Хасия Плакучая Ива.

Поставить черту — аналог нашего 'плюс'.

Сибирская косуля может весить до 60 кг.

Мэй имеет в виду фразу 'Делай. За тебя скажут...'

Ил'личе — дословно 'кувшин силы', инвентарь, используемый для тренировки пальцев и запястий. Аналог — нигиригаммэ в Годзю-рю.

Захват — форма горлышка, позволяющего удобно брать его пальцами.

Палец — мера длины, равная 8 см. Слова 'диаметр' в Вейнаре нет.

Колотушка — палка с грузом на конце. Используется для тренировки предплечий и плечевого пояса. Аналог — тси иси (или чиши) в Годзю-рю.

Айти'ар — 'ожидающий имени', т.е. мальчик-подросток, не заслуживший взрослого имени. Носится за мужчинами, выполняя обязанности оруженосца.

Восходящее солнце — двойной блок предплечьями. Аналог — мороте учи уде уке.

Стойка готовности — аналог хейко-дачи.

Кром использует описание, данное ему Арлом. На самом деле увидеть дно кувшина проблематично, так как в нем — песок, а горлышко закрыто крышкой.

Тэнгэ — тень (хейсарск.). Спутники почетного гостя.

Качание маятника — местное название техники, аналогичной Какие Кумите в Годзю-рю или Липким Рукам в Вин Чунь.

Удар — стандартная боевая связка.

Хлопок — аналог нашего 'ура-кен'.

Тэнгэ — тень (хейсарск.). Спутники почетного гостя.

То есть степень мастера в двух школах.

Паутина — местное название растяжек.

Виот'ун'иар — дословно 'день, когда девушка показывает лик'. Аналог наших смотрин.

Ночная баня — то же, что наша банька по-черному.

Белование — синоним свежевания.

Прилюдно назвать кого-то дочерью или сыном означает принять в род.

Поймали взгляд Бастарза — то есть почувствовали уверенность в себе.

Оттан'хар — дословно 'треснувшее седло' (хейсарск.).

Снежная Смерть — одно из хейсарских названий снежного барса.

Койе'ри — дословно 'поцелуй смерти' (хейсарск.). Точки, удары в которые вызывают летальный исход. Во время отработки 'танцев' удары в них наносятся с мощным выдохом или криком.

За лучезапястный сустав.

Голова — начальник отряда охранников.

Погружение в себя — местное название медитации.

Д'сах'иара — дословно 'девушка с гладкими руками', то есть ленивица или неумеха.

Ани'иара — дословно 'сестра по духу', то есть аналог побратима.

Назвать кого-то вторым отцом — высочайшая честь, которую хейсар может оказать усопшему.

Черная сотня — отряд отборных воинов, провожающих в последний путь самых уважаемых хейсаров.

То есть представлявший верховного жреца Бастарза.

Ладвир четвертый, Диренталь по прозвищу Набожный — король Оммана и отец принца Бальдра. (Суть проблемы описана во второй книге).

Седрик Белоголовый — король Белогорья.

Раксиз Ал'Арради Величайший — король Алата.

У хейсаров все имущество рода, за исключением трофеев, считается общим. Правда, распоряжается им аннар.

Тэй'ю — похищение невесты (хейсарск.).

Каш'кыз — ритуальное блюдо. Мясо, тушеное с овощами и травами.

Ниер'ва — дословно 'дарующий божественную искру'. Мастер, способный вложить в ученика дух Бога-Воина.

Здесь — Негзар имеет в виду свое обещание Юлаю.

Тропа — здесь путь по стене сарти, по которому можно подняться.

Кот'та — кожаный мешочек, наполненный песком. Убивать во время похищения невесты запрещено, так как ее род объявляет похитителю кровную месть. Поэтому ее спутников стараются оглушить.

Одна из заповедей местного Пути Клинка звучит так: 'Делай вовремя. Ибо удар, нанесенный чуть раньше или чуть позже, убивает не врага, а тебя...'.

Хейсары относятся к наш'ги с очень большим пиететом. Поэтому человеку, уличенному в краже Волчьих Клыков, отрезают руки, прижигают раны огнем и отпускают на все четыре стороны.

На женской половине мерные свечи ставятся кормящим матерям или женщинам, имеющим очень высокий статус.

Хейсаров лишают имени только во время изгнания из рода.

Роза — местное название женщины легкого поведения.

На третьем этаже живут неженатые хейсары. На четвертом — женатые. На него же, по зову последних, приходят их жены с женской половины.

Шестой и седьмой этаж — женские. На шестом живут незамужние и бездетные и он вообще не имеет выхода на мужскую лестницу. На седьмом проживает старшая мать рода и замужние хейсарки. Он имеет два выхода — на женскую лестницу и на площадку под люком, ведущим на Орлиное Гнездо.

Уарра — тревога. Яатс — бой (хейсарск.).

Противосолонь — против часовой стрелки.

Орлиный Клюв — выставленный из кулака второй сустав среднего пальца.

Дари — дословно 'дарующая надежду'. Уважительное обращение к лекарю у хейсаров.

Настойка сальви — местный аналог нашатырного спирта.

За'йят — кормящая мать.

Хейсары крайне трепетно относятся к жизни мальчишек до пяти лет. У них считается, что будущие воины находятся под покровительством Бастарза, а человек, посягнувший на их здоровье, будет проклят.

Мужчина без больших пальцев не может брать в руку оружие.

Т.е. без магаса.

Илица — одна из местных лечебных трав.

Меллор — город на западе королевства Вейнар.

Братство Пепла — местное название гильдии уголовников. Членов братства иначе называют Серыми.

Рагнарцы — порода лошадей. Славится свой красотой.

Ремни на карете — аналог амортизаторов.

Желтый с серым — родовые цвета Уверашей.

Бутон — татуировка, которую делают хозяева своим самым дорогим 'розам'.

Чернильница на поясе — отличительный знак писарей.

'Ворон' — в просторечии — сотрудники королевского суда.

Выложить кошель — предъявить претензии.

Подскок — местное название мальчишки на побегушках. Деньги на подскок — аналог нашего 'на мелкие расходы',

Чистотел — местное растение, отвар которого обладает дезинфицирующим действием.

Час мыши — с 4 до 5 часов утра.

Плашка — местное название 'судна'.

Дашти — хейсарское национальное блюдо. Густой суп из говяжьих ног и рубца. Аналог хаша.

Тем, кто чувствует дыхание Темной половины Двуликого — то есть пожилым людям.

Один из переводов слова 'гейри' — 'дарующая жизнь'.

Путь травы — хейсарское название врачевания.

Повертеть указательным пальцем над головой — усомниться в здравом смысле своего собеседника: 'твои мысли витают в чертогах Хэль'.

У хейсаров первачей нет. Кром употребляет привычные ему выражения.

Унгар и Давир — внуки Тарваза. Первая кровь — сыновья старшего отца рода. В следующем колене таковыми будут считаться сыновья старшего сына Каменной Длани — Ваги.

Давир Сломанный Шип — еще один брат Ваги.

Рейро — дословно 'место, где не нужны часовые'.

Дорога к Посмертию — Священная книга ордена Двуликого.

Серп Душ — оружие Темной половины Двуликого.

Светоносная — местное название блондинок.

Лар'ват — дословно 'первый бой'. Как правило, в случае, если похищенная не горит желанием близости с похитителем, первая брачная ночь превращается в поединок, во время которого мужчина силой доказывает женщине право обладать ею.

Йарр'ваз — сорванная (с неба) звезда. Похищенная невеста.

Урр'эйт — лишенный Слова. Или, говоря по-другому, воли. Применительно к женщинам — размазня, в принципе не способная родить и воспитать воина.

Эйди'ло'суари — умиротворение Эйдилии (хейсарск.). Привыкание похищенной девушки к мужу. Аналог нашего Стокгольмского синдрома.

Ноньер — буквально 'единение душ'. Гармония между мужем и женой.

До'ери — 'право мужа'. Семейный кодекс хейсаров.

Шепок — страховка. Рефлекс, не требующий участия головы. В данном случае Юлай страхуется от удара об стену.

Петля — здесь удушающий захват за шею.

Здесь — любое устройство, начиная от снаряженного арбалета и заканчивая переворачивающейся под ногами плитой, препятствующее взлому.

Герса — опускающаяся решетка.

Воз — подземный резервуар, набитый щебнем, который осыпается на неудачливого взломщика и засыпает лаз.

Неддар перечисляет не все рода, а только самые сильные.

Шарвар — дословно 'Загорье', северная часть Шаргайла, жителей которой хейсары считают 'младшей кровью'.

Ори'шер — дословно 'мужчина-воин'. Т.е. воин, находящийся во цвете лет.

Н'нар — отец. Уважительное обращение к воинам, в силу возраста не способным держать в руке меч.

Ракташ — дословно 'Седой Волк'.

Тут Неддар мыслит, как урожденный хейсар — ори'дарр'иары, как взявшие в руки оружие, считаются воинами, а значит, мужчинами. А все мужчины рода считаются сыновьями старшего отца.

Хейсары предпочитают словам дело. Поэтому задают вопрос 'смотрю', а не 'слушаю'...

Лестницы в сарти винтовые, закручены по часовой стрелке. То есть захватчику-правше, двигающемуся снизу вверх, мешает бить несущая колонна и собственный щит, а защитникам-правшам не мешает ничего.

Уа'ри'айр — дословно 'лист, гонимый по ветру'. Хейсарское название замужней женщины, похищенной из семьи и согласившейся стать женой похитителя.

По хейсарским меркам, редкий героизм: убежав из дома, она, тем самым, отказалась от рода. То есть, если бы Вага не услышал ее Песнь, она бы стала считаться изгоем.

Щепка, влекомая волей ветра — аналог нашего 'пешка'.

Шшат'или — дословно 'признанный сын', т.е. человек, вошедший в род со стороны. Чем выше ранг 'названного отца' шшат'или, тем выше его статус и уважение, которое ему оказывается в роду.

Тин'лир — хейсарское название шкуры, подстилаемой под чем-то прославившееся оружие.

Занатар Седобородый — отец Тарваза Каменной Длани. Предыдущий аннар рода Аттарк.