По краю огня

Энрике знал, что ему ничего не светит. Но эта желтоглазая фурия, пахнущая молоком и медом, одним поцелуем надела на него узду — и сбросить ее он не мог, как ни старался. "А дальше что будет? — думал он теперь, лежа на своей койке и уставившись в потолок. — Хорошо, если скоро пройдет. А если нет? И эта война!.." Лицо его, без того хмурое, потемнев, застыло. Войны он еще толком не видел, но знал, что она не щадит никого. Рано или поздно их всех пошлют в бой, даже зеленых девчонок — и многие не вернутся назад. "Демоны б взяли того де Кайсара! — свирепо подумал Энрике, вновь вспомнив одну из самых пикантных сплетен Верхнего Предгорья, пересказанную ему Стрэттоном. — Ни глаз, ни мозгов! Не будь его, и ее бы здесь не было!" При мысли о счастливом сопернике кадет Д"Освальдо скривился как от зубной боли. И, повернув голову, бросил короткий взгляд в дальний угол казармы. Ричард де Кайсар, виновник всех бед, в кольце своих приятелей о чем-то вдохновенно разглагольствовал у стола. Рыцарь в сияющих доспехах... Двинуть бы ему разок в забрало! "Да был бы толк", — мрачно подумал Энрике и отвернулся. Настроение испортилось окончательно.

Сигнал к отбою прозвучал как обычно, в десять — распорядок дня в военном лагере ничем не отличался от Даккарая. Все разошлись по койкам, дневальный, погасив лампы, заступил на пост в передней, и скоро казарма затихла. Всё с той же глупой улыбкой, обняв подушку, спал кадет Вэдсуорт, хмурился во сне на соседней койке кадет де Ласси, закутавшись с головой в одеяло, мерно и ровно дышал кадет Д"Освальдо. Лишь кадет Стрэттон, откинувшись на подушку и заложив руки за голову, лежал в постели без сна. Взгляд его чуть прищуренных глаз медленно скользил по ряду окон на противоположной стене — от одного бледно-серого квадрата к другому. Раз в полчаса мимо них, слева направо, то исчезая в простенке, то вновь появляясь, проплывала черная тень. Дозорные несли свою службу.

Реджинальд тоскливо зевнул. Глаза его слипались, но заснуть он всё никак не мог — мешал прорезавшийся в ночной тишине тоненький голос совести. Ему было стыдно перед Роном. Да, они оба знали, что он был прав, но... Будущий граф Стрэттон вздохнул. Он умел находить язык со всеми, кроме собственных друзей — но не оттого, что мало ценил их, а как раз напротив. Реджинальд всегда считал, что уж с близкими-то людьми можно говорить свободно, не обдумывая перед этим каждое свое слово: кто, как не они, поймут всё и так, безо всех этих дипломатических ужимок и реверансов?.. Но получалось ровно наоборот. Нет, конечно, друзья понимали. Но та самая прямота, даже при искреннем желании посочувствовать и проявить заботу, всегда выходила Реджинальду боком. Он хотел как лучше — и каждый раз этим только всех обижал. "И что со мной не так? — безрадостно думал он, таращась уставшими глазами в темноту. — Опять только хуже сделал! Нет, Рон, понятно, простит... А толку? Ведь непременно сызнова где-нибудь да ляпну не то!" Он снова вздохнул. Потом мысленно пообещал себе завтра же, прямо с утра, извиниться перед товарищем по всей форме, и закрыл глаза. Зевнул, перевернулся на бок, устраиваясь щекой на жесткой подушке... Веки начали тяжелеть. Тень дозорного медленно проплыла за окном над его головой, уже с другой стороны казармы. И потихоньку проваливаясь в сон, кадет Стрэттон услышал вдруг где-то совсем рядом с собой мягкий, певучий шелест крыльев. Следом противно чиркнул о каменный подоконник коготь. Реджинальд, недовольно поморщившись, приоткрыл глаза.

На окне снаружи, прямо над его головой, сидела большая белая ворона. С удивительно чистым, играющим под луной холодными снежными искрами опереньем — и с пронзительными голубыми глазами. "Разве у альбиносов они не красные?" — вяло подивился Реджинальд. А уже вновь опуская тяжелые веки, на мгновение встретился взглядом со странной птицей и внутренне вздрогнул. Ворон он на своем веку повидал много — но ни одна не смотрела, как человек. Будущий граф Стрэттон зажмурился. А когда, приподнявшись, снова открыл глаза, за окном уже никого не было, лишь ветер сеял по воздуху снежную пыль.

— Привидится же... — пробормотал Реджинальд, опускаясь щекой на подушку. Уснул он быстро. Но до самого горна во сне ему грезилась метель и огромная белая ворона, почему-то с голубыми глазами, безмолвным призраком кружащая над его головой. "Что тебе нужно?!" — кричал он ей, но в ответ ему несся лишь заунывный плач метели.

Глава VIII

Военный лагерь Райленд, по названию одного из столичных предместий, Орнелле пришелся по душе. Если бы не те три кошмарных дня в пути от пустоши до Мидлхейма да не совместное проживание в одной спальне на всех, кадет эль Тэйтана, пожалуй, сочла бы, что все перемены — к лучшему. Райленд ничем не походил на Даккарай. Он был как целый город. Тут имелись трактиры, торговые лавки, даже небольшой сквер и променад, где по воскресеньям в хорошую погоду прогуливались офицеры с женами и детьми, и пусть шататься по улицам у кадетов не было ни времени, ни особой возможности, дышалось им здесь всё равно куда легче, чем в школе. По крайней мере, Орнелле — так точно. Здесь кругом были люди, много людей, и даже несмотря на то, что ближайшее окружение герцогини всё так же состояло из преподавателей и соучеников, а казармы располагались отнюдь не в центре лагеря, близость шумных улиц действовала на нее ободряюще. Ее светлость и раньше не слишком ценила уединение — исключая, конечно же, собственную спальню, а теперь и подавно записала его во враги. Одиночество делало ее уязвимой. Оно таило опасность даже в разгар дня, заставляя ее чувствовать себя слабой и беззащитной, понуждая вздрагивать от близкого шороха за спиной и тревожно оглядываться в сумерках на пустой дорожке. Даже в ангаре, полном драконов, не было ей спокойствия. Мир вокруг, еще недавно бывший таким простым и понятным, служивший по большей части лишь к ее удовольствию, словно бы вывернулся наизнанку: титул и золото обратились в пыль, а герцогиня встала на одну ступень с крестьянской девкой, чьего согласия можно даже не спрашивать, которую можно прижать в темном углу и делать с ней, что угодно. Просто потому, что так захотелось.

По праву сильного.

Иногда, когда неотвязные воспоминания о пещере с белым крестом на полу вновь выступали из прошлого, Орнелле казалось, что всё это было не с ней. Что не она, а кто-то другой по собственной самонадеянности оказался в ловушке, что не ее, а какую-то другую девушку по-хозяйски сжимал в объятиях грубый мужлан с пограничья, и не ей, а той, другой, пришлось уступить ему, только чтобы спастись, — но реальность безжалостно рушила эти грезы. Было то, что было. И это её, герцогиню эль Тэйтана, измарали в грязи, насильно взяв то, что предназначалось другому. Это ее первый поцелуй, тот самый, что должен был стать чудесным воспоминанием, тот, который она берегла для одного лишь Ричарда, обратился кошмаром. Это ей пришлось сдаться на милость победителя, только бы он не сделал с ней чего похуже...

Орнелла не помнила, как ей удалось вырваться тогда, на Белом хребте. Не помнила воссоединения со своей разведгруппой, не помнила захвата "продовольственных складов", ледяного ветра и холода по дороге назад, в Даккарай — она пришла в себя только утром, когда вся школа спала беспробудным сном. Маленькая женская казарма тонула в тишине, подруги давно разошлись по койкам, а она сама, стоя над рукомойником в опустевшей уборной, всё терла и терла губы ладонью, загрубевшей от мыла и холодной воды. Она едва не стерла их в кровь — краснота и припухлость спали только к вечеру — и остановиться её заставило лишь понимание, что всё это бессмысленно. Есть грязь, которая не смывается. Ее словно окунули в чан с помоями, и от этого липкого, мерзкого ощущения собственной нечистоты она не могла избавиться по сей день. Светлый образ Ричарда словно бы отдалился, окутанный дымкой горечи несбывшихся надежд, а в душе Орнеллы поселился страх. Почти неслышный днем, когда вокруг кипела жизнь и сновали люди, он поднимал голову всякий раз, стоило ей оказаться в каком-нибудь темном помещении вроде чулана или просто остаться одной, без поддержки и без защиты. В сумерках ей постоянно чудилось чье-то присутствие за спиной, а когда в женской казарме после отбоя гасили свет, в темноте за окном ей мерещился знакомый широкоплечий силуэт. Орнелла, всегда презиравшая кисейных барышень, чуть что готовых рухнуть в обморок, теперь сама стала как трепетная лань — кошка превратилась в мышь, охотница стала жертвой. И каждый раз, с тихой грустью вспоминая Зигмунда де Шелоу, Орнелла лишь криво, невесело усмехалась: как глупа она тогда была! Она ни за что обидела человека, который не смел даже назвать ее по имени, она вменила ему в вину его силу — ту силу, которую он никогда не использовал бы против нее, и не заметила настоящей угрозы. Да, теперь она понимала, о чем ей пыталась сказать Кассандра там, в Даккарае, у зала героев. Теперь она знала, что зло не в магии, а в людях. В конкретных людях, преступивших черту, — таких, как тот диверсант, которого убил Яр, таких, как этот мерзавец, привыкший брать всё, что хочет... Но было поздно. Она потеряла друга и приобрела врага — которого ненавидела всем своим существом не только из-за того, что он унизил ее и отнял самые светлые ее мечты, но и потому, что заставил её бояться.

Девятое февраля выпало на четверг, а в этот день занятие по летному делу у второкурсников шло последним. Темнело по зимнему времени рано, и в шестом часу, когда кадеты покинули загон, весь Райленд был уже окутан снежными сумерками. Метели вроде бы не предвиделось, но и без нее было несладко. Сильный ветер, что дул с востока вот уже неделю кряду, не располагал к прогулкам на свежем воздухе, в ангаре было тепло драконам, но не людям, и кадеты торопились добраться до жарко натопленных казарм. Почистив зверей, задав им корм и перетряхнув лежанки, второкурсники один за другим покидали ангар, и вскоре в нем осталось всего несколько человек. В конце коридора, у двух последних стойл, Джесси Марстон о чем-то сердито спорил с приятелем, через три решетки от них Кайя поила своего штурмовика касторовым маслом — дурень ухитрился на вылете сожрать с костями и перьями крупную чайку и теперь мучился животом, еще в паре стойл возились припоздавшие наездники. Кадет эль Тэйтана, вполуха прислушиваясь к долетающим до нее то слева, то справа приглушенным голосам, кругами ходила вокруг Сау, норовя подгадать момент и рассмотреть поближе пальцы на ее лапах. Кассандра вчера явилась в казарму с трофеем в виде черного загнутого когтя, который всеми был засмотрен до дыр и вызвал у половины соучениц нездоровый интерес к лапам своих подопечных. Орнелла была из числа этой половины. У остальных, как выяснилось, первый коготь первой смены уже имелся и, как они утверждали хором, даже успел не раз пригодиться. К приметам, особенно добрым, в среде военных относились всерьез, в них верили, и талисман в виде драконьего когтя носили под мундирами все старшекурсники, мастера и даже Сезар Тайрин. Понятное дело, другим отставать не хотелось. А уж Орнелле, в ее обстоятельствах, такая полезная вещь нужна была просто кровь из носу!

— Ну же, Сау, — уговаривала она, — не будь такой недотрогой. Вот что ты скачешь как коза, скажи на милость? Я же только посмотрю... Сау! Да что тебе, несчастного когтя для меня жалко?!

Самочка, недовольно взрыкнув, в очередной раз отдернула лапу. Орнелла сердито фыркнула. Иногда ее подопечная словно брала пример с Яра — причем, как правило, в самый ненужный момент. Вот и сейчас она крутилась юлой, не давая к себе подобраться, и напрочь отказывалась хотя бы минуту постоять смирно. Кадет эль Тэйтана, подумав, прибегла к последнему средству.

— Будешь хорошей девочкой, — пообещала она, втихую подбираясь к правой лапе, — после ужина получишь яблоко...

Услышав знакомое слово, самочка заинтересованно скосила глаза на свою наездницу. Она была лакомка почище Орнеллы. Герцогиня, нащупав путь к победе, сладко улыбнулась и сделала еще два осторожных шага вперед.

— Ты ведь хочешь яблоко, да, Сау? Или булочку? Вку-у-сную булочку! Вчера давали с изюмом, как ты любишь, так что, вполне может быть, и сегодня... Ай!

Сау вовремя разгадала хитрый маневр, и уже успевшая таки сомкнуть пальцы на плюсне ее лапы Орнелла, коротко вскрикнув, отлетела к стене. Приземлилась она удачно, прямо на собственноручно взбитую лежанку, и даже не ушиблась, но крепко обиделась.

— Вот, значит, как? — возмущенно пропыхтела ее светлость. — Лягаться? Ну, погоди, бессовестная!..

По ту сторону решетки сухо зашуршала солома, устилавшая пол коридора.

— Дракон просто боится щекотки, — раздался из полумрака голос с сильным южным выговором. Герцогиня, вздрогнув, испуганно вскинула голову и вжалась в лежанку. Краска сбежала с ее лица — за решеткой возвышалась коренастая широкоплечая фигура в коричневом мундире. Черные волосы, смуглое лицо... Боги, только не он!

— Хотите, я вам помогу? — снова сказал кадет. — У нас на заставе был один штурмовик, так он тоже...

— Нет!

Предательски охрипшим голосом она почти выкрикнула это слово, и молодой человек по ту сторону решетки невольно отшатнулся назад. Свет фонаря над соседним стойлом упал на его растерянное лицо, и Орнелла поняла, что ошиблась: не в целом, но в главном. Это, вне всякого сомнения, был Д"Освальдо, только не старший, а младший. Её однокурсник. Как же его зовут?

— Простите, — всё так же растерянно пробормотал кадет. — Я только хотел помочь.

Он отошел от стойла. Орнелла, с трудом переведя дух, поднялась на дрожащие ноги. Счастливый коготь начисто вылетел у нее из головы — сделав пару нетвердых шагов, она порывисто обняла Сау и прижалась щекой к жесткой хитиновой чешуе на ее шее. Самочка обеспокоенно переступила с лапы на лапу, встопорщив гребень. Она почувствовала, что наездница мелко дрожит.

— Фр-р, — раздалось у Орнеллы над ухом. Сау, приподняв крыло, укрыла им девушку, как плащом, и снова тихонько, вопросительно фыркнула, прижавшись холодными раздувающимися ноздрями к ее плечу. Герцогиня эль Тэйтана в ответ прерывисто вздохнула.

И словно вдруг увидела себя со стороны — жалкую, трясущуюся, прилипшую к дракону, как утопающий к мокрому бревну на воде. "Неужели это я? — искренне поразилась она. — Я, Орнелла эль Тэйтана! Трясусь как заяц на ровном месте! Опять наступаю на те же грабли! Боги! Как же так вышло?" Подумав об этом, герцогиня царапнула ногтями драконью чешую. И, отстранившись от шеи Сау, обернулась к решетке стойла. Страх, еще минуту назад до ледяной неподвижности сковавший тело, внезапно схлынул, а волна горячей, живительной злости, поднявшись от сердца, смешалась с отвращением к самой себе. Во что она превратилась! Из-за одного негодяя, который мизинца ее не стоит, она, никогда и никому не дававшая спуску, тут же скисла квашней! Начала шарахаться от собственной тени! Распустила сопли, как обиженное дитя, у которого отобрали игрушку! Позволила себя напугать!

Орнелла была не робкого десятка и всегда этим гордилась. Она боялась лишь темноты — и то в далеком детстве, когда ей было три или четыре года от роду. И она до сих пор помнила тот момент, когда устала бояться. Няня и мать, что тогда была еще жива, говорили юной герцогине, что это пройдет, что всех детей пугают ночные тени — и всегда оставляли в ее спальне зажженную лампу. Но в ту ночь Орнелла решила, что с нее хватит. Дождавшись, пока всё в доме затихнет, она свесилась с краю кровати и решительно погасила свет. До самого рассвета она не сомкнула глаз, дрожа под одеялом и воображая себе клубящихся во мраке чудищ, а следующей ночью всё повторилось, но спустя несколько дней страх начал сдавать свои позиции — в темноте вокруг на поверку не оказалось ничего ужасного. Наоборот, без яркого света лампы спалось спокойней и слаще... С тех пор Орнелла эль Тэйтана засыпала только в полной темноте. С тех пор она никого и ничего не боялась. Даже войны — по крайней мере, уж не настолько, чтобы терять лицо.