Жёнка

Бер усадил меня на лавку, а я продолжила всхлипывать.

— Батюшка, ты знал?

— Да, Боров приезжал накануне свадьбы за всеми нами. Он видел, потому брать и не стал. Сказал, купит всё, пусть лежит до тяжких времён.

— Можно? — спросил муж, сидящий рядом и поддерживающий меня за плечи. Я кивнула и отдала ему. — Удержишься?

На мой кивок Бер встал, снял с себя сорочку и взял у меня из рук другую. Она пришлась ему как раз впору. Сидела, как влитая. А я прерывисто вздохнула, глядя на него.

— Но почему ты отдал меня за Борова? — я резко обернулась к отцу, только ему я могу высказать своё негодование. Никому б другому не осмелилась перечить.

— Он ведь был хорошим парнем. Я познакомился с ним прежде, чем отдавать тебя.

А у меня просто не хватало слов. Да, я, возможно, была с ним счастлива — ведь не помню того. Но было что-то ещё, чего я не помнила, от чего такая обида на отца у меня. Да и как родители могли назвать своё дитя Боровом — кладеным хряком, ведь имя определяет судьбу.

— Тише, тише, милая! — успокаивал меня муж. — Не надо, — он нежно сжал мои плечи, наклоняясь и шепча в самое ухо: — Ты ведь сама говорила, что мы бы не встретились при других обстоятельствах... Значит, так Среча* переиграла наше знакомство после того, как я женился на другой.

— Но Боров чем виноват? — не унималась я.

— Не он, а люди, убившие его. Давай покушаем, а то мне завтра вставать ранёхонько. Дел невпроворот.

Я поглядела на сидящих за столом братьев и матушку, вытерла слёзы и кивнула мужу.

— Простите, я не нарочно.

— Что ты, малышка, мы тебе всегда рады, — сказала мама. — И где, как не здесь можно тебе выплакать свои слёзы.

Мама знает? Но откуда? Я ведь сказала только отцу. Хотя она ведь видела Бера и Борова. Это ведь два разных человека, не думаю, что они на одно лицо, даже ежели и похожи. Муж наложил мне в миску еды, и я принялась жевать, поглядывая на своих братьев, родителей. Свидимся ли мы ещё когда? Они ведь не молодые уже. Кто-то и до восьмидесяти доживает, а кто-то и в младенчестве гибнет, как те, ни в чём не повинные дитятки, которых джунгары убили. Джунгары ли? А может то наши, русы? Тогда нет им прощения!

Уложили нас в моей светёлке, так и пустующей всё то время, правда, было чистенько и прибрано. Вернули сундук на место да ещё один поставили, накрыв овчиною да простынями. На них мы и легли спать.

— Бер, ну ладно, у тебя хорошее имя, но как отец твой мог назвать Борова его именем? — спрашивала шёпотом мужа, когда мы лежали рядышком.

— А он хиленьким родился, тож они хотели обмануть судьбу, дав ему имя здоровяка. Боров — ведь не только хряк, но и здоровенный мужичина. Но брат болел в детстве сильно и был вовсе не огромным. Потом со временем вытянулся и вырос, но уже не с меня ростом да силою был.

— Батюшка поищет тебе учителя. У нас тут раньше в граде училище было, пока книжное хранилище не сгорело. Может кто остался ещё в живых.

— Я люблю тебя, Цветочек, спи, милая.

Да поспать ежели и удалось, то совсем чуточку. Ещё задолго до рассвета меня пронзила головная боль.

Глава 13

Я вздрогнула, а муж тут же встал.

— Цветочек, ты как? Малыш?

А я сжалась в комок, держась за голову.

— Вновь шёпот? — я молчала, не в силах произнести ни слова. Муж притянул к себе, гладя меня по волосам. Боль помаленьку отступила.

"Иди!" — а я уж и отвыкла от этого жуткого пронизывающего до костей шёпота, похожего на шелест листьев.

И я пошла, как была босиком, голяка. Муж едва успел сцапать меня в охапку, натянуть на меня рубашку, охабень да сапоги.

Шёпот привёл меня на другую сторону града, к избушке, где слышались металлический звон и звук бьющихся горшков.

Бер среагировал мгновенно, раз — и нет его уже рядом. А через мгновение кто-то вылетает из окна прямо ко мне под ноги. Не муж, явно.

На небе блекло светит Месяц, небо уже не чёрное, а синее. Мужчина приподнял голову, но поднять смог взгляд только до моих колен, после чего на него упало ещё одно тело, а я подпрыгнула от неожиданности.

Злодеи, в чём я не сомневалась, сыпали бранью, пытаясь подняться. Стоило им это сделать, протягивая свои похабные руки ко мне, как они стукнулись головами не без помощи мужа и упали уже без сознания.

— Там старик, не знаю, ранен ли, поможешь? А я займусь душегубами, — прошептал муж мне на ухо. До меня дошло, что он не хочет, чтобы его узнали по голосу.

Я кивнула и вошла в домик, борясь с чувством страха.

Избушка была маленькой, дряхленькой, теперь и стёкла были выбиты. А ведь стекольные мастера ценят свой труд сродни златокузнецу. Порой отцу приходилось отдавать треть урожая, чтобы вставить стёкла в окна.

Дверь вообще отвалилась, когда я заходила. Внутри было темно, и я споткнулась о перевёрнутую лавку. Прислушалась к себе, чутьё подсказало, что старик лежит справа от меня. Я осторожно ступала, выставив вперёд руки, дабы поберечь живот. Дойдя до стены, присела, шелестя полами охабня, стала ощупывать пол. Наткнулась на тёплое тело человека. Было муторно и поджилки тряслись. А вдруг он мёртв? Нельзя ведь к покойникам прикасаться грузным* жёнам. Найдя дрожащей рукой грудь и проверив, что липкой жидкости нет, я приложила ухо к нащупанным рёбрам .

Сердце медленно, но билось. Значит, живой. Как камень с души. Я медленно выдохнула, стараясь успокоиться.

Я ведь ничего не вижу, что мне делать с человеком? Тут же темнота отступила, срывая пелену с очей. Получается, стоит пожаловаться на что-то и мне се дадут? Или стоит захотеть? Предо мною лежал старик: морщинистый весь, дряблый, седой, с кустистыми бровями и длинной белоснежной бородою, а вот нос был словно огромный гладенький кусок теста.

Дед закашлялся. Может, внутренние повреждения? Я повернула его на бок, чтоб не захлебнулся, ежели что.

— Кто ты? — сказал внимательно глядящий на меня дед, словно он тоже во тьме видел.

— Что у вас болит, дедушка? — я не стала отвечать на заданный вопрос.

— Да ничего не болит, дитятко.

— А кашляете чего?

— Дак давно мучает, лёгкие отказывают. Помирать скоро. Пристрастился махорку нюхать, дак боком и вышло.

— А напавшие что хотели?

— Ах, сии злодеи, — дедок попробовал сесть, но я не позволила, удерживая его лёжа. — Хотели добить старика да скарб* забрать.

— Зачем, дедушка? Разве вы мешаете кому?

— Да, внученька, мешаю.

На улице уже посветлело, избушка погрузилась в предрассветные сумерки. Тут вернулся муж. Я, отдавая пострадавшего на попечение Бера, встала и наконец-то бегло осмотрелась. Простенькая комнатушка, маленькая печка, лавка да стол. Вот и всё, что было. Стол был перевёрнут, и две из четырёх ног были сломаны. Ни сундуков, ни чего-то ещё, но ощущение, что тут что-то искали.

— Думаю, что тут оставаться опасно. Дедушка, ты один живёшь? — спросил муж шёпотом, а я вздрогнула от неожиданности. Привыкну ли когда к его бесшумности? Бер помог старику подняться, узнав взглядом у меня, можно ли. Я кивнула, ведь чутьё молчало, как и шёпот.

— Один, внучок.

— Пойдём, дедушка, пока приютим тебя у моих тестей, а там — видно будет.

— Погоди, сынок. Скарб* забрать надобно.

Муж махнул рукой, мол, какой скарб да только послушался старика, нашёл в печи тайник, откуда книгу достал, завёрнутую в кожу. Не глядя Бер протянул дедушке да тот не взял, сказав, что дарит нам. Мы пожали плечами, после чего суженый вывел старичка да усадил на коня. И где муж взял его? На участке других строений не было. Как же дедок живёт-то? Кто ж его кормит?

Мы с мужем шли пешком, по обе стороны коника.

Всю дорогу муж общался со старичком. Тот был очень мудр, и, как мне показалось, учителем был. А я помалкивала да внимательно слушала. Говорили о каких-то общих вещах, перескакивая с одной темы на другую: о состоянии дел в державе, арифметике, строительстве, крепостях, рвах и прочих вещах. Дедок объяснял очень хорошо, простым языком. У меня возникали вопросы, но я держала их при себе. Мужу важнее получить ответы.

Шли мы медленно, хотя могли и быстрее. Бер растягивал дорогу, зато каким увлечённым он был. Я лишь улыбалась, глядя на старика, которому дали возможность заняться любимым делом, и мужа — хорошего ученика. Разглядывала местные околицы. Довольно неплохо живут горожане, ухожено, прибрано, даже резьбою украшены большие бревенчатые двухъярусные домишки. Улицы были широкие, укатанные, по бокам выложенные камнем, со сточными канавами, прибранные на проезжей части от опавшей листвы. По обеим сторонам дороги были посажены подрезанные снизу уже полностью голые берёзки. И только чуть поодаль начинались заборы, за которыми были избы горожан. Разница между украинами и серединой града была слишком заметна. Постепенно избы становились попроще, поменьше да пониже. Дорога была поухабистей да деревья уже были неухоженными, неприбранными. Люди не сорили, стараясь беречь природу, но и не очищали дорогу от листьев. Хворосту, правда, не было, значит, всё же следят, скорее всего дети. Значит, на пользу вливание нашей деревеньки в град, ведь раньше попроще было.

Дедка мы привели уже к полудню.

Мама ворчала, мол, никакого почтения старикам, но завидев гостя, притихла. Поприветствовала его поклоном, к столу пригласила. Отец ограничился кивком и пожеланием доброго здравия — спина уже не гнулась у него, а наклонившись, не мог распрямиться. Лишнему рту родители не обрадовались, но муж обещал расплатиться своим трудом за три лишних рта.

А дальше началось обучение мужа. Старик взялся за него всерьёз, пытаясь успеть передать свои знания. Что удивительно было, так то, что муж довольно многое понимал. Знания были обширными, и некоторые детали даже не спрашивал у учителя, хотя тот ждал вопросов.

А я новыми очами глядела на мужа. Се обычный земледелец, машущий кулаками почти всё время? Не верилось. Где ж ты свои знания получил-то?

Муж на меня так осуждающе посмотрел. Что не так? Надо будет спросить на досуге, потому что одного взгляда, говорящего: "Не сейчас," — мне хватило.

Я шила из старой мужниной сорочки приданое малышу, вышивала детские узоры, взамен муж носил новые вещи из моего сундука, кои отец разрешил забрать. Чем могла, помогала маме по хозяйству, а ещё пропадала в подземельи, отбирая то, что может понадобиться Беру для его дела. Потом раз оторвала мужа от починки инструмента и показала вынутые из тайника книги.

— Цветочек, но ведь сии книги...— начал Бер. А я заслонила ему рот рукою. Да, всё верно, редкость в наше время.

— Ты не перестаёшь меня удивлять, — он поцеловал мою ладошку, пряча переданное.

Я не могла ему сказать про книгохранилище, ведь не моя тайна то была. Да и светить таким количеством книг не стоило ни перед домашними, ни перед учителем.

Совсем редко выпадало времечко, когда мы могли с мужем просто пройтись в середину града на ярмарку, отнести смастерённые отцом и Бером поделки да продать, купив на выручку необходимые родителям товары. А ещё реже муж меня рисовал, купив там же бумаги для чертежей и рисования. На удивление чистые книги продавалися, как и бумага и даже карандаши. И стоило всё по мелочи. Когда я спросила продавца, тот сказал, что они не имеют права продавать дороже. А на мой вопрос, ведь производство наверняка обходится в разы больше, ответил, что большую часть платит Князь из местной казны. Он многое делает для просвещения, и читать да писать должен уметь каждый.

Выпал снег, чистым одеянием укрывая Землю-матушку. Стылый воздух ударял в лицо, стоило отворить дверь на улицу. Но дышаться сразу легче мне стало. Да и солнышко частенько выглядывало, заставляя любоваться искрившимся покрывалом да слушая скрипящие шаги. В сим было особое очарование.

Да только видела тоску мужа по дому, стоило ему выйти во двор. Взгляд тогда становился отстранённым, муж брал в рот соломинку и начинал жевать, сжимая и расжимая персты в кулаки под незамысловатый мотив, что начинал звучать у меня в голове под сии действия. Но свободное время выпадало столь редко, что видала я мужа таким где-то раз в седмицу.

— Хочешь, поедем обратно? — заговорила как-то раз.

— Хочу, но не могу, ты ведь знаешь. Дорога тяжёлая, снегом всё замело, вторую лошадь мы не купим, чтоб забрать учителя с собою. А одна не потянет всех нас да ещё твоё приданое.

Вспомнила как муж припрятал в ночи мои книги в сундук с приданым да и подаренный дедом скарб туда же, под ткани и одёжку.

Как-то ко мне повадился один мужик. Стоило высунуть мне из дому нос, как он тут как тут. Прослышал, что вдовою я стала. Помнила я Ухвата ещё со своего детства — неприятный человек. Внешне красив, темноволос, с голубыми очами. А изо рта что не слово, то яд сыплется. Он как-то ко мне подкатывал, да малая я ещё была. Оженился он раньше, нежели я в пору вошла, что меня несказанно порадовало.

А тут просто проходу перестал давать, словно караулит меня днём и ночью. Пожаловаться Беру? Дак занят, отвлекать не хочется, ведь впитывает в себя каждое слово, изречённое дедом Туром.

Ухват же на мои слова о втором муже не обращал никакого внимания. А ведь знаю, что жена его в добром здравии.

Раз пошла я к знакомой по поручению матушки. Да перегородил мне путь тот, кого меньше других видеть я желала. И ведь живот выпирал уже, что со стороны, как мне казалось, заметно было сквозь зимний тулуп. Сердце в пятки ушло от страху. Не столько за себя боюсь, как за малыша нашего.

— Отойди, дай пройти.

— Негоже так привечать односельчанина.

— Доброго тебе дня, пропусти теперь, — а здоровья ему желать не хочется вовсе. Впервые, как мне казалось, захотелось смерти для другого.

— Поклониться забыла ты.

Я зажмурилась, стараясь успокоиться. Никогда с ним не раскланивалась, челом били лишь уважаемым людям, гостям да Богам — предкам нашим. Да и не могу я уже кланяться в пол, малыш не позволяет то.

— Не заслуживаешь поклона ты. Уйди!

Удар нанёс неожиданно, прямо мне в живот. Я зажмурилась, прося защиты у предков, перепугавшись изрядно, да боли не последовало. А когда глянула, Ухват на земле лежал. Над ним горою возвышался муж в одной рубахе. Никак не привыкну, что ему не холодно даже в лютый мороз.

— И какое же у нас наказание за попытку убийства дитя малого? — сказал Бер сухо и спокойно, но от сего голоса у меня волосы на затылке зашевелилися. — Уж не смерть ли? Пойдём, сдам тебя властям! — муж поднял за шкирку одною рукою негодяя да, заломив руки за спину, погнал впереди себя.

ежели честно, жалости не испытывала. Лишь лёгкое разочарование, что не увидела, как муж его мучает. И когда успела зачерстветь настолько я? Хотя, после пережитого, когда вырезали мужей да детей, наверное, и не такое желать будешь.

Я стояла в ступоре, пока не продрогла, что заставило меня вспомнить, куда и зачем я шла. Выполнив указания матушки и воротившись, стала выглядывать мужа.

Явился он не так уж и скоро, переживала скорее за него. Как отнесётся к нему городничий? Всё же не местный он. А коли казнят Ухвата, семья без кормильца останется. Да и отпустят ежели, тоже не сладко придётся, ведь мы-то уедем, а родители никуда не денутся. А коли мстить задумает?