www.1939.com.pl

— Спокойно, — прервал я его. — Об этом позже. А сейчас...

— Минуточку, — буркнул Ветэска. — Посмотрите вправо.

Мы выглянули в иллюминаторы. В этот момент мы пролетали над небольшой деревней. Грунтовая дорога, несколько хаток, пара журавлей. Вот и все. В смысле — все, перед войной, ибо в настоящий момент большинство усадеб уже догорало. Полтора десятка столбов дыма почти вертикально вздымались в безоблачное небо, но дыма оказалось не настолько много, чтобы из-за него не заметить чернеющих тут и там пожарищ. Между сожженными постройками и на окружающем деревню поле виднелись несколько десятков сгоревших боевых машин, бессильно угрожающих онемевшими навсегда стволами. Сотни людских тел покоились на земле без движения. Не иначе, здесь были перемешаны трупы солдат и жителей сожженной деревни. Последние пытались бежать в лес, когда бой внезапно ворвался на их подворья. Почти у самой границы леса лежала целая семья, убитая взрывом одной гранаты: два больших и несколько маленьких тел. Им не хватило всего каких-то десяти метров до спасительной кромки леса. Я оторвал взгляд от окна и с большим трудом вернул себе прежний невозмутимый вид.

— Где мы? — спросил я.

— Должно быть, Мокрая. — Галясь быстро взглянул на карту. Лицо его приобрело серый оттенок и говорил он, плотно сжав зубы. — Деревня Мокрая. Именно здесь оборонялась наша кавалерия.

Прежде, чем я успел ответить, что-то загромыхало и вертолет затрясло. Витэска рванул машину, уворачиваясь вправо, и резко бросил ее вниз. Мы едва не шоркнули брюхом по земле. Вокруг обоих вертолетов образовалось множество перистых черных облачков. Осколки забарабанили по броне кабины.

— Что это было, Джонни?

— Зенитная артиллерия. — Ветэска в воздухе был стопроцентным профессионалом, не поддающимся эмоциям. — В нас палят, по крайней мере, четыре крупнокалиберных орудия, укрытые в лесу, с левой стороны, в каком-то километре отсюда.

— Уйдем с их глаз долой. Не атакуй пока.

— Так точно.

Капитан прибавил газу — вторая машина немного увеличила дистанцию, но маневры нашего вертолета повторяла с точностью автомата — и мы промчались над полем, летя на юг, или, судя по все еще разложенной на коленях Галяся карте, параллельно польско-немецкой границе. Артиллеристы не успели развернуть стволов и обстрел резко прервался. Мы снова едва не скребли днищем по кронам деревьев. И хотя земля внизу мелькала с головокружительной быстротой, мне показалось, что я заметил несколько замаскированных военных отрядов. Спустя минуту лес кончился и мы снова пролетали над деревней. Другой — на сей раз нетронутой. Но именно в этом месте судьба устроила так, что мы включились в ход событий, которые навсегда изменили естественное течение истории. (перевод с польского ознакомительного фрагмента — iskander ulmas) 3. Я долго пытался понять, чем является раздражающий меня нерегулярный звук, похожий на писк назойливого комара — игрой моего собственного воображения или он все-таки доносится извне моего медленно возвращающегося сознания. Через некоторое время я почувствовал боль и рассудил, что уж теперь-то наверняка пребываю по сию сторону яви. Я не мог определить, что именно у меня болело, но момент пробуждения отложился у меня в памяти как наполненный неприятным звуком и болью. Я попытался открыть глаза. Особого смысла в этом не оказалось: я и далее ничего не видел. Решительно ничего. Зато прекрасно почувствовал, что именно у меня болит: моя голова, вероятно, решила, что больше мне ни к чему не пригодна и, следовательно, имеет право преспокойно развалиться на части. Мышцы словно наполнены расплавленным железом. Я поспешил зажмурить глаза и открыл их снова. На сей раз попытка была удачной. Хотя видел я словно сквозь туман. Итак, я убедился, что лежу навзничь на земле рядом с командирской машиной. Гул усилился. Краем глаза я уловил некий движущийся размазанный объект. Моргая изо всех сил, чтобы быстрее возвратить остроту зрения, чуть повернул голову и проводил взглядом самолет, медленно движущийся в воздухе в каких-то полутора десятках метрах над кронами деревьев. Аппарат, очевидно, был не в порядке: двигатель его работал с перебоями и из него вырывались клубы дыма. Однако, все еще держался в воздухе. Раскачиваясь, как пьяный, он прошелся над нашими головами в направлении на запад и скрылся из виду за деревьями. Очертания самолета пробудили в моей памяти не до конца определенные ассоциации. — Что это было, черт возьми? — В голове шумело и болело. Я с трудом выговаривал слова. — Что это за хрень? Ответа не было. Я приподнялся, опираясь на локоть, и оглядел людей вокруг. Лица тех, кто уже пришли в себя, выглядели ошарашенно. Большинство, однако, еще были без сознания. Рядом со мной лежала, уставившись невидящими глазами в небо, Нэнси, а по другую сторону неловко пытался приподняться Войтэк. — Молния? — выговорил столь же невнятно Курцевич. — Как будто молния ударила в лагерь? — Ты думаешь, свет и сотрясение — следствие удара молнии? — пролепетал я. — Но я спрашивал о самолете. Над нами пролетел самолет с поврежденным двигателем. А над полигоном никому не положено... — Да хрен с ним, с самолетом, — резко прервал меня мой любимчик капитан. — Мне интересно, что нам по башке так вдарило? С великим трудом, покряхтывая и постанывая, словно пара восьмидесятилетних хрычей, страдающих ревматизмом, мы оба попытались встать на ноги. Это нам удалось наполовину: подняться мы так и не сумели, но сесть — в общем, да. Хотя в тех условиях это уже было что-то. — Этого самолета здесь быть не должно, — упирался я, с трудом восстанавливая дыхание. -Тем более, что он вообще какой-то музейный экспонат. — Да что там, — скривился капитан. — Дался тебе тот самолет... Меня больше интересует мое самочувствие. И всех тех, кто лежит здесь. В принципе, он был прав. К черту самолет. Я огляделся вокруг — хотя, учитывая мое текущее состояние, этот осмотр вряд ли можно было назвать слишком тщательным. К счастью, люди — по крайней мере, те из них, кто в момент удара находились вне машин — постепенно приходили в сознание: сидели или вставали, или крутили головами, как бы стряхивая с себя остатки сна. На первый взгляд, все выглядели невредимыми. Я не заметил также никаких видимых повреждений машинного парка. Вот только... Я вновь заморгал глазами, пытаясь избавиться от непреодолимого ощущения нереальности происходящего. Мурашки пробежали по моему телу, расплавленное железо как бы вмиг испарилось из моих мышц, даже головная боль несколько ослабла. За исключением вышеперечисленного, я не замечал у себя никаких иных, вызывающих опасение, симптомов. То, что я испытываю боль, аккурат свидетельствует, что я еще жив и нахожусь в сознании. Выходит — то, что я наблюдаю, не плод моего больного воображения и, тем более, не картинка жизни после смерти. Тогда, что значат эти видения...? Какой-то супероформитель во время антракта, или потери сознания — сколько это продолжалось: пять минут? час? — поменял театральные декорации. Прежде небо было темно-синем и лило, как из ведра. Щелк! И светит яркое солнце, а небо голубое, как по заказу. Прежде наши машины занимали, быть может, треть большой лесной поляны. Щелк! И поляны как не бывало, зато появилось жидкое редколесье посреди и так не слишком густого бора. Подъездная дорога тоже выглядела как-то иначе. Вдобавок ко всему прочему, с самого начала моего "пробуждения" я фиксировал сознанием какие-то громыхающие звуки, доносящие с неопределенно далекого расстояния, но — тем не менее — достаточно отчетливые и до боли знакомые. Я принялся было подспудно осознавать, что они мне напоминают, но почти сразу вынужден был отложить более точную идентификацию до лучших времен. Нэнси поднялась с земли и, не удостоив меня даже приветственным взглядом, поковыляла к MDS-у и своим людям. Верно, в первую очередь необходимо проверить — не пострадали ли красота и изящество доверенных Дядей Сэмом материальных ценностей на сумму в полмиллиарда долларов. Прошла пара минут. Люди потихоньку вставали, демонстрируя симптомы, напоминающие мои собственные: мутный взгляд, неуверенная походка, общая неуклюжесть движений. Я тоже поднялся, но все, на что меня хватило, это два шатких шага, опираясь на борт ближайшего грузовика. — Пан полковник. — Интересно, что даже такая симпатичная девушка, как Нэнси Санчес, обычно лучезарно улыбающаяся, способна была выглядеть наподобие грозовой тучи. Она явно была зла, разбита и несчастлива, но и так пришла в себя значительно быстрее меня. — Джази, — девушка быстро перестроилась на форму, более адекватную состоянию наших отношений. Что было удивительно, поскольку при людях мы всегда держались в рамках устава. — Случилось что-то очень странное. Мы никогда ничего подобного не видели. Все оборудование связи ослепло, — она сыпала фразы такой скороговоркой, что даже моего неплохого знания английского оказалось недостаточно, чтобы сразу осознать смысл сказанного, — а силовое поле отключилось самостоятельно. — Ослепло? — Я усомнился, верно ли я расслышал. Хорошо, что я до этого успел встать — не совсем удобно говорить с женщиной сидя. — Следует понимать, все вышло из строя? А IVIS? — IVIS и радар функционируют, компьютеры исправны. Речь идет о связи. Мы просто не видим ни одного спутника. GPS словно умер. Мы пытаемся вызвать кого-нибудь по радио, но в эфире глухая тишина. Вообще во всем диапазоне УКВ — ничего. Вдобавок, в данный момент не работает MDS. Я как-то не ухватывал мысль. Если элементы системы исправны, то почему нет связи — ни спутниковой, ни УКВ-шной, вообще никакой? Почему мы не видим спутников GPS? О, Иисусе! Больше всего мне хотелось упасть в кровать и забыться долгим непрерывным сном. Но я оставался здесь командиром и все ожидали от меня мудрых и прозорливых решений. А потому я сосредоточился. — Цупрысь! — окликнул я связиста. — Ты жив? — Так точно! — Худенький капрал выглянул из кабины "стара". Он всегда выглядел так, словно его ветром потрепало. — Вызови командование. — Слушаюсь. — Цупрысь исчез в недрах машины и спустя минуту послышалось нервное попискивание радиостанции. — Ну, хорошо, Нэнси, — вернулся я к разговору. — Можешь рассказать, что собственно случилось? — В момент удара молнии в эмиттер поля компьютер зарегистрировал мгновенный, но очень сильный скачок напряжения в системе. Стабилизаторы не смогли сдержать его, ибо скачок многократно превышал норму. Полетели предохранители. Холден, однако, привел все в порядок. Оборудование, в любом случае, исправно, может связываться друг с другом и с вашей техникой, но во внешнем мире — тишина. Мы ничего не слышим и не видим. Почему так, я не знаю. Однако, все происшедшее зафиксировано на жестком диске и, конце концов, мы узнаем причины. — Как-то это странно. — Поднялся Курцевич. Похоже было, что он возвратился в свою прежнюю форму. — Связь была, а теперь ее нет, поляна была — и ее нет, гроза была — и ее тоже нет. Что это за херня? Генерал подсунул нам генератор пакостей? — Пан полковник. — Персоной, которая решилась прервать нашу занимательную беседу и перевести ее на еще более чарующие рельсы, был внезапно выросший прямо под моим носом Галясь. — Разрешите доложить, что капрал Гэмбаля отправился на минутку в лес по своей надобности и, понимаете, встретил кое-кого. Каких-то двух гражданских... — Гражданских? — изумился я, пытаясь сохранить вежливое самообладание. — Ну ж, милости просим, прошу не стесняться. Накрылась связь, люди ведут себя как больные тряской Святой Вита, над нами летают какие-то трухлявые развалины, так что два гражданских в придачу уже без разницы. Давайте их сюда! — Пан полковник, — высунулся из "стара" Цупрысь, — докладываю, что нет никакой связи. На всех каналах тишина. Тяжело дыша от ярости, я вынул свой личный сотовый телефон. Одного короткого взгляда на дисплей хватило, чтобы уяснить, что аппарат находится вне зоны обслуживания. Вакуум. Мы не можем связаться с командованием по радио, сотовые телефоны не работают, GPS не действует. Полная тишина в эфире. Но я до сих пор полагал, что все происходящее развивается по плану генерала. Этакий прыжок в омут. В данный момент мне следовало разразиться серией приказов, имеющих целью обеспечить безопасность батальона в непредусмотренной ситуации. Я уже открывал рот, когда из-за последнего танка вынырнул капрал Гэмбаля, ведущий перед собой двух мужчин. Судя по внешности — отца и сына. Старшему было, вероятно, около сорока, младшему — пятнадцать. Оба были обуты в ботинки по щиколотку, напоминающие старую лыжную обувь, одеты в штаны и куртки, покрой которых — по крайней мере, так мне представилось на первый взгляд — был весьма далеким от современной моды. Они встали передо мной, озираясь вокруг. В их взглядах были удивление, недоверие и ...страх. Мне уже доводилось видеть на полигоне всякого рода грибников, которых к удовольствию солдат доставляла жандармерия, но эти не походили ни на каких окрестных грибников. Какие-то они были... несовременные. — Заранее испытываю удовольствие от одной мысли о рапорте Дрэшеру насчет бдительности наших коллег из жандармерии. Охраняют они нас, как же! — пробормотал я Курцевичу. — Дерьма куски, — поддакнул капитан. — Эти не устерегут даже собственных штанов. Развлекайся тут, а я пойду к моим людям. Проверю, все ли там в порядке. Он повернулся на каблуках и ушел. И этим решением спас нам жизнь. Во всяком случае, мне наверняка. — Что вы тут делаете, черт побери? — я не собирался играть в правила хорошего тона и потому приветствие не относилось к разряду особо изысканных. — Здесь военный объект. Вход строго запрещен. И карается законом. Фамилия? — обратился я к старшему мужчине. Тот просто пялился на меня бараньим взглядом, но все время косил на стоящие в паре метров позади танки. И не отвечал. — Вы что оглохли? Фамилия! И тогда он отозвался. Это была долгая тирада, полная с трудом сдерживаемой злости. Произнесенная по-немецки. — Что? — Мое раздражение медленно, но последовательно приближалось к тревожной отметке. — Галясь! — Я! — Ты хвастался, что знаешь немецкий, так спроси этих о фамилии и какие черти их сюда занесли. Галясь что-то быстро залопотал, а немец тут же ответил ему. — Разрешите доложить, пан полковник, он говорит, что в Германии знание польского не обязательно и он имеет право разговаривать на своем родном языке. И он спрашивает, скажем так: что мы сами тут делаем? — Мы? Он что сдурел или с твоим фрицевским что-то не так? В какой, к черту, Германии? Спроси его, откуда он. И вновь короткий обмен фразами. — Он ответил, что по своей воле ничего нам не скажет. Так и выразился: "по своей воле". — Документы, — рявкнул я. — Аусвайс! — прорычал в самое лицо немца. Тот дернулся назад, но Гэмбаля, который, открыв рот, прислушивался к разговору, крепко его держал. Краем глаза я заметил как все более изумленным становится лицо Нэнси, как глупо пялится ничего не понимающий Гэмбаля, но сам в ту минуту был поглощен исключительно непрошеными гостями. Галясь подскочил к обездвиженному немцу, резким движением потянулся к нему за пазуху и вытянул сильно потертый бумажник. Я осторожно принял его, ни на секунду не спуская взгляда с непрошеного гостя. Его лицо скривилось от ярости и он изо всех сил пытался вырваться из рук Гэмбали. Младший из незваных гостей стоял неподвижно, не смея предпринять какое-то более решительное действие. Я заглянул в бумажник и первая же вещь, которую я оттуда вынул, заставила меня затаить дыхание. Я держал в руках пятимарковую банкноту 1938 года. Совершенно новую. — Что это? Этот оригинальный вопрос не относился конкретно ни к кому, но, разумеется, Галясь счел себя уполномоченным дать на него ответ: — Разрешите доложить, пан полковник, если мне не изменяет зрение, подлинная довоенная банкнота. Пять рейхсмарок. Какой-то коллекционер или что? Я не успел еще, как следует, разложить по полочкам этот факт, когда моя рука, как бы непроизвольно, вытянула сильно потрепанную книжечку с надписью "Ausweis" на обложке и изображением гитлеровской "вороны" под ней. Я открыл ее и на первой странице увидел снимок — несомненно того самого мужчины, который стоял передо мной. Конечно, младшего лет на десять, но это определенно был он. — Hans Bregnitz, — прочитал я по слогам, — geboren in Dresden in 1897 Jahr. Что это? — я опять оказался не оригинальным: по-видимому, мой сегодняшний словарный запас сократился до нескольких междометий. — Шутка? — Как можно, пан полковник, — возмутился Галясь. — Там значится, что этот тип родился в Дрездене в 1897 году. Следовательно, ему — сейчас посчитаю — сто десять лет! — Тааак... Ясно. Спроси младшего, есть ли у него документы! Галясь, не говоря ни слова, потянулся за пазуху подростка, но тот сам вынул из кармана потертое удостоверение. Капрал внимательно просмотрел его и с кривой улыбкой выплюнул в пустоту: — Тоже самое. Юрген Брегниц, родился в 1925 году в Бреслау — во Вроцлаве, то есть. Признаюсь, меня чуть удар не хватил. Я посмотрел на криво улыбающегося Галяся, на двух немцев, словно живьем вынутых из дешевых театральных декораций, на Нэнси — с выражением непонимания на ее симпатичной мордашке, на Гэмбалю, тупо взирающего на меня, и выкрикнул: — Люди! Вы что, в самом деле, хотите, чтобы я поверил, будто ни с того, ни с сего вдруг оказался в Германии и передо мной два типа, из которых один, согласно метрике, должен был давно умереть, а другой, чей возраст по бумагам больше восьмидесяти лет, выглядит на пятнадцать??? Откуда эти двое здесь взялись? На что Гэмбаля простодушно ответил: — Докладываю, пан полковник, они стояли в лесу и пялились на лагерь. Ну, я того старшего цапнул за шкирку и притащил сюда, а молодой сам пришел. Почему-то никто не поспешил как-нибудь прокомментировать сказанное. В конце концов, официальным тоном отозвалась капитан Санчес: — Полковник, я не очень понимаю, что здесь происходит, но мне это сильно не нравится. — Ну, браво, браво. Ваше замечание позволяет нам сделать шаг вперед в разрешении нашей проблемы, не так ли? — Нэнси, кажется, немного обиделась, но мне в ту минуту было не до этого. Я пару раз глубоко вздохнул сквозь зубы и предельно отчетливо произнес: — Подведем итоги: перед нами находятся два генетически модифицированных старика с довоенными документами. Гроза вмиг кончилась, как ни бывало. С востока я слышу звуки артиллерии. Отсутствует какая бы то ни было связь. Симпатичная лесная поляна, на которой мы расположились час назад, изменилась до неузнаваемости. У кого какие идеи? Все продемонстрировали задумчивость, но предусмотрительно молчали. В конце концов, я обращался к двум необразованным капралам, американке и немцам. Возможно, именно немцам было что сказать по сути дела, но они, наверняка, не слишком много поняли в моих вопросах. Вдобавок, я уже не успевал продолжить допрос. Потому что в этот момент мы услышали еще кое-что. Вся наша компания выполнила уставной поворот назад и уставилась в угол нашей поляны, который оканчивался съездом с дороги. Дело в том, что издалека раздался рев двигателей и знакомый скрежет гусениц. — Прекрасно, — вздохнул я почти с облегчением. — Нашлась, наконец, гребаная жандармерия? — Или тот третий кого-то вызвал. — Гэмбаля до сих пор держал в объятьях старшего из немцев. — Когда я наткнулся на этих двух, тот заторопился, сел на велосипед и слинял. Ну, не на чем мне было его догонять. Не успел я отреагировать на это откровение, как из-за поворота дороги, в каких-то двухстах метрах от нас, выскочил бронетранспортер, за ним — следующий, а следом — еще два грузовика. Расстояние смазывало детали, но я отдал бы голову на отсечение, что эти очертания я точно когда-то видел, и притом неоднократно. — Вот курва, пан полковник, это ж немцы! — Либо у Галяся было лучшее зрение, либо он быстрее сопоставлял факты. — Я хренею, настоящий немецкий SPW. Не знал, что такие экземпляры еще на ходу. Фильм какой-то снимают или что? — Мне вообще все эти трижды несчастные маневры напоминают какой-то очень скверный фильм, — пробормотал я, скорее себе, чем ему. — Хорошее начало, ничего не скажешь. Я хотел еще кое-что добавить в том же стиле, но с этого момента события стали развиваться слишком стремительно. Головной бронетранспортер остановится на краю поляны, менее чем в ста метрах от нас. Над бронированной кабиной скалился станковый пулемет, я даже весьма отчетливо различил склонившегося над ним стрелка. Машина была размалевана нерегулярными маскирующими пятнами. И хотя неизвестные не выключили двигателей, казалось, настала какая-то нехорошая многозначительная тишина. Они пялились на нас, мы — на них, и если изумление вообще поддается измерению, у обеих групп оно почти что зашкаливало. Пришельцы реагировали немного быстрее. Из-за спины пулеметчика вынырнул другой тип — вероятно, командир, обернулся в сторону следующего бронетранспортера и грузовиков, и прокричал какую-то непонятную для нас команду. Несколько дюжин солдат очень ловко рассыпались по сторонам машин, занимая позиции для стрельбы. Тем не менее, я успел заметить, что по обоим концам этой короткой цепи оказались 2 пулемета поменьше, а мундиры тех солдат (ибо это, безусловно, были какие-то солдаты или — кто знает? — какие-нибудь актеры, недурно изображающие солдат) — серо-стального цвета. Офицер повернулся к нам и рявкнул: — Wer sind Sie? — Что он лопочет? — Я посмотрел на Галяся. — Разрешите доложить, пан полковник, он спрашивает: кто мы такие. — Мы? Ответь ему, что он въехал на полигон, принадлежащий армии и что у него есть полминуты, чтобы убраться отсюда. Не желаю больше видеть их всех! Галясь набрал в легкие воздуха и неспешно проскандировал по-немецки содержание сообщения. Чужак слегка остолбенел. Однако, спустя короткое время, снова что-то прокричал. — Спрашивает: какая армия. — Я с подозрением посмотрел на Галяся, которого явно сильно веселила эта дурацкая ситуация, но, увы — ни он, ни я ни сном, ни духом не подозревали, что нам предстоит. Хотя он, возможно, и подозревал — кто его знает? — Какая армия? Турецкие янычары, курва! — взорвался я. — Польская, польская, траханная в задницу армия, черт ее возьми! Polnische Wehrmacht, du dummkopf! — проревел я тем, ряженным в армию, киношникам, моим — прости Господи — немецким языком. Но чужак все понял безошибочно. — Die Polen? — наполняясь уверенностью, произнес он. — Ach so! — Потом обернулся к своим и спокойным, но решительным голосом скомандовал: — Feuer!!! 4. Еще секунду назад на поляне царила относительная тишина, нарушаемая лишь отдаленными раскатами артиллерии с востока и урчанием двигателей тех четырех машин на которых прикатили немцы. Секундой позже тишины как не бывало. Ее разорвал в клочья оглушающий грохот залпов нескольких десятков карабинов, автоматов и пулеметов. Я уловил свист пролетающей прямо над моей головой пули и рефлекторно упал наземь, демонстрируя ловкость прыгающей пантеры. Словно шестым чувством и внутренним зрением я отметил, что тоже самое сделали находившиеся за моей спиной Галясь и Нэнси. Будем надеяться, что по своей воле, а не подчиняясь законам гравитации. К сожалению, не все отреагировали одинаково быстро. С места, где я лежал, отчетливо было видно, как одна из первых очередей перерубила напополам Гэмбалю и его немца, которого он так и не выпустил из своих объятий. Кровь хлынула, по крайней мере, из полутора десятков ран на телах обоих и Гэмбаля вместе со своим спутником опрокинулся назад, с выражением лица, которое — если абстрагироваться от кошмарной ситуации — можно было бы назвать комически непонимающим. Непрерывное, оглушающее стакатто выстрелов и протяжные визги рикошетов, казалось, глушили даже собственные мысли. Если кто-то, действительно, снимал здесь кино, то Оскар за спецэффекты причитался ему гарантированно. Стрельба застала солдат в разных местах лагеря. Не все еще пришли в себя после потрясения, вызванного ударом молнии. Некоторые находились внутри машин, другие снаружи, но ни один из не имел при себе оружия. Атака оказалась настолько неожиданной, что большинство не отдавали себя отчета в том, что происходит. Очереди барабанили по капотам автомобилей, выбивали стекла, рикошетили от брони. В распахнувшейся двери MDS-а показался один из американцев с элегантной M-4 в руках, но он не успел даже приложить к плечу приклада, когда одна из пуль попала ему прямо в лицо — и он кувырком слетел с лестницы. Вжавшись в землю — глубже, чем это казалось возможным — я наблюдал все это очень отчетливо. Разумеется, я вытянул из кобуры свой неуставной Heckler-Koch USP Expert калибра 9 мм — и мне самому смешно стало, что я собираюсь палить из пистолета в цель, находящуюся на расстоянии в сто метров. Откровенно говоря, в первую минуту я просто не в состоянии был реагировать как следует. Где-то в глубине меня профессионал, следуя своему долгу, уже зычно отдавал четкие команды, азартно и умело оценивал ситуацию, которая, как ни как, многократно была отрепетирована на учениях. Загвоздка в том, что другая половина моего естества осознавала, что пули, винтовки, бронетранспортеры, противник, который выскочил, как чертик из табакерки — все это в реальности и кто-то по-настоящему стреляет в меня и пытается меня убить. Именно эта вторая половина всей мощью подавляла первую. И парализовала меня аж на целую минуту. Сам не знаю, каким чудом мне удалось вынуть пистолет. Вчера я тоже был на волосок от смерти — однако, обстоятельства были совсем иными. Тогда я боялся куда меньше. Моя вывернутая наизнанку от ужаса заячья душа притаилась в мышиной норке — но это не значило, что я утратил способность наблюдать. Если бы я ее утратил, то и не заметил бы как правое крыло неприятеля подымается и, вереща что-то непонятное, прет в нашу сторону, непрерывно паля изо всех стволов. Я видел это, к сожалению, очень хорошо и моментально сообразил, что если та группа проскочит сквозь строй техники на площадку лагеря — до того, как мы доберемся до оружия — то они перестреляют нас в течение минуты. Но — как это часто случается — ситуация развивалась динамически, невзирая на плохих актеров, которым довелось участвовать в данной сцене. Второй акт эпизода стычки инициировал маэстро Войцех Курцевич, который, в отличие от своего любимого командира и приятеля, то есть — меня, головы не потерял. Капитан отправился в свое расположение еще до разговора с Брегницами и, совершенно очевидно, обнаружил своих людей в добром здравии. Начало стрельбы застало его в момент, когда он, стоя возле одного из танков, крыл матом механика-водителя за найденный в его вещах внушительный запас алкоголя. Речь шла, вероятно, о несправедливом, по мнению Курцевича, дележе того самого алкоголя между экипажем танка и командиром. Начало боя, естественно, прервало этот очередной скандал, к большому неудовольствию нашего вспыльчивого капитана. Будучи смышленым и предусмотрительным солдатом, он тут же грохнулся наземь и, осторожно выглядывая из-за гусеницы, профессионально оценил обстановку. Отполз назад, окрикнул водителя — проблема нелегальной водки временно отошла на второй план — и, воспользовавшись тем, что танк был прикрыт от обстрела бронированным командирским "старом" (который существенно выше "твардого"), резко заскочил внутрь машины. Несмотря на грохот — пусть даже несколько меньший, чем вначале: стрельба чуть поутихла, так как нападавшие, по-видимому, меняли магазины — моих ушей достиг рев заведенного тысячелошадного двигателя. Я лежал не далее, чем в пяти метрах от танка, так что ощутил это как слабое землетрясение. Затем услышал звяканье гусениц, визг электромотора, поворачивающего башню "твардого" и, скорее, почувствовал, чем увидел, как тяжелая машина — словно бандит с револьвером на Мейн-стрит в Томбстоуне — остановилась в самом центре поляны. Пули бессильно рикошетили от активной брони танка, не причиняя ему не малейшего вреда. Курцевич изменил положение ствола, башня переместилась еще на пару градусов вправо и замерла. Полагаю, что все — как в нашем, так и во вражеском лагере — затаили дыхание. Честно говоря, мне самому было интересно, что из этого выйдет. Грохот выстрела и рев раздираемого тяжелым снарядом калибра 125 мм воздуха едва не снесли мне голову с плеч. Курцевич есть Курцевич, позер и любитель эффектов, вместо подкалиберного снаряда, который тоненькую броню старинного бронетранспортера прошил бы, словно муслиновую шторку, использовал осколочно-фугасный, пригодный для разрушения стен Бастилии. Головной бронетранспортер, вместе со старшим офицером и пулеметчиком, в долю секунды превратился в огромный оранжевый шар из пламени и искореженных обломков, который, не теряя формы, вспорхнул в воздух и неспешно поплыл в сторону, не касаясь земли. Ко всему прочему, в машине сдетонировали боеприпасы и баки с горючим, так что взрыв оказался настолько мощным, что даже меня, на расстоянии почти ста метров, отбросило назад. Спустя несколько мгновений на землю обрушились обломки раскаленного металла, пытаясь довершить то, с чем не справились пули. "Твардый", кроме 125-миллиметровой пушки и тяжелого зенитного пулемета калибра 12,7 мм, оснащен был спаренным с этим орудием пулеметом калибра 7,62 мм. Курцевич и его экипаж незамедлительно продемонстрировали способ его применения по назначению. Долгая очередь пуль, вылетающих со скоростью 600 выстрелов в минуту, буквально покосила лежавших в траве солдат противника. Огонь с их стороны прервался в одно мгновение и я, наконец, поднялся на ноги. — Галясь! — выкрикнул я. — Хватай оружие, Цыпруся и бегом ко мне! Борееееек!! Два пулемета на левый фланг, живо! Я рывком спрятался за грузовик и помчался к другому его концу. Осторожно выглянул из-за кузова и быстрым взглядом оценил обстановку. То есть, собственно говоря, собирался это сделать, но не успел, ибо случилось то, чего я опасался: атакующая группа противника была уже в двух шагах от цели, а возглавляющий ее офицер буквально налетал на меня. Правая рука, в которой я держал пистолет, совершенно автоматически поднялась и, не прицеливаясь, натренированным тысячу раз в тире движением, дважды выстрелила в грудь наваливавшегося на меня солдата. Я наблюдал происходящее, как в замедленной съемке -и трудно было не заметить с расстояния в полтора метра — как пули вырывают две небольшие дырки в мундире этого типа. Верхняя половина его тела, заторможенная кинетической энергией пуль, замерла на месте, ноги же сделали еще два шага — и солдат со страшным хрипом опрокинулся на спину. Все это я наблюдал уже краем глаза, поскольку мой указательный палец, взявший контроль над ситуацией, в это время ритмично надавливал на спусковой крючок — и в итоге я опустошил пятнадцатизарядный магазин со скоростью, безусловно побившей абсолютный рекорд Польши. Но, как обычно бывает в таких случаях, результат был мизерным — USP скакал в руке, как паяц в ярмарочном кукольном театре — и, за исключением первой пули, которой я ранил в плечо и опрокинул наземь ближайшего солдата, все остальные ушли в небо. Гораздо большее впечатление на противника оказал выход на сцену Галяся. Сорванный на ноги моим окриком, он выдернул из машины автоматический карабин "берил" с подсумком для магазинов и оказался подле меня раньше, чем я успел отразить, что у меня кончились боеприпасы. Я и не задумывался, каким чудом он так быстро раздобыл оружие. Капрал приземлился на четвереньки, принял правильное положение для стрельбы — слегка наклонясь вперед, вжав голову в плечи, правый локоть перпендикулярно оси оружия — и принялся сдерживать атаку точно отмеренными трехпатроными очередями. Бог весть, где он научился так стрелять (а это была лишь одна из его способностей, в чем мы скоро все убедились). Когда его спрашивали об этом, он обыкновенно начинал юлить, лишь бы невзначай не проговориться. Двое первых пехотинцев, подстреленных "точно в яблочко", упали с криком на землю. Однако, даже гениальный капрал был не в состоянии остановить полтора десятка атакующих солдат. Если бы не Борек со своим подразделением, пришедшие нам на подмогу в последнюю минуту, было бы очень скверно. К своему облегчению, прежде чем мне удалось управиться со сменой магазина, я услыхал позади соседнего грузовика весьма продолжительную очередь из ручного пулемета. Кто-то за моей спиной ухнул, замахнулся — и в сторону противника полетел небольшой яйцеообразный предмет. — Ложись! — крикнули несколько голосов одновременно. — Граната! Все послушно рухнули на землю. Взрыв осыпал нас сотней тысяч веточек и шишек — и это был последний понесенный нами урон. После чего на нашем фланге все закончилось. Тем временем, на правом фланге полным ходом шло грамотное контрнаступление сил быстрого реагирования, то бишь взвода "громовцев". Командосы, гордость польской армии, нередко казались самоуверенными скучающими позерами, которых не вдохновляет ничего, за исключением насыщающих кровь адреналином акций с элементами смертельного риска. У меня сложилось сильное впечатление, что к учениям и вообще ко всему этому цирку с Отдельным Разведывательным Батальоном они отнеслись как к каре Божьей, ничем не заслуженному наказанию. Возможно, решили между собой, что Войтынский попал в немилость у кого-нибудь из командования. И просто ожидали, когда мы отправимся в Афганистан, а уж там они покажут миру, чего стоят. Сегодня, однако — откровенно говоря — только они не потеряли головы, в отличие от остальной части отряда. Уже в самом начале стрельбы "громовцы" организованно отступили за оружием, а когда Курцевич, развалив вражеский бронетранспортер на мелкие ошметки, дал сигнал: "Еще Польска не згинэла" — началась собственно их акция. Под прикрытием грузовиков два десятка смертельно опасных воинов незаметно прокрались в сторону вражеской цепи, широкой дугой огибая ее правый фланг. И аккурат в момент, когда Курцевич закончил поливать неприятеля пулеметными очередями, "наши", будучи уже в тылу у "чужаков", внезапно атаковали. Автоматический пистолет MP-5 производства фирмы Heckler-Koch калибра 9 мм — лучшее в мире оружие для боя на коротких дистанциях: по кучности стрельбы, относительно небольшому весу, вдобавок — он прекрасно сбалансирован и практически не имеет отдачи; в умелых руках это настоящая машина убийства. Руки людей из ГРОМ-а были более чем умелые и потому схватка оказалась короткой: полтора десятка метких коротеньких очередей прервали столько же жизней — и, в принципе, делать было больше нечего. Противник наверняка даже не успел сообразить, что собственно произошло. Курцевич своим выступлением нанес немцам большие потери и подорвал их дух: те же, что выжили, стреляли уже не так кучно и не так метко, как прежде. Командосы завершили истребление — и три четверти личного состава чужого взвода оказались выключены из боя. Остальные — раненые, оглушенные и сильно перепуганные — с большой охотой подняли руки вверх. Я встал с коленок — перезарядка пистолета казалась мне безопасней в этой позиции — и осторожно выглянул из-за грузовика. Более десятка тел, лежащих в самых нелепых позах; часть из них страшно изуродована взрывом гранаты. Некоторые еще дергались в агонии. Зрелище было не из приятных, но я как-то это вынес. В конце концов, никогда не поздно отвернуться. — Галясь! Борека и врачей сюда! Живо! — Слушаюсь. Капрал отправился в лагерь, а я последовал вслед за ним. Остановился посреди площадки рядом с танком Курцевича. Сам герой смотрел на меня с высоты башенки и недоверчиво озирался по сторонам. Я тоже обвел взглядом поле битвы, пытаясь оценить потери. Не сказать, чтоб я делал это слишком скрупулезно: адреналин бурлил во мне вовсю и я никак не мог сконцентрироваться. — Что-нибудь понимаешь из этого? — спросил он. — Нет. Проверь состояние роты и доложи о потерях. — Уже делается. — Пан полковник! — Неожиданно и непонятно откуда появился передо мной Поклевский. Физиономия его была перекошена от ужаса, а голос звучал вызывающе. — Что случилось со связью? Что за люди нас атаковали? Я требую объяснений! — Не можете дозвониться до вашего полковника, поручик? — спросил я так громко, что меня мог слышать не только Курцевич, но и, по крайней мере, половина его людей. — Запомните раз и навсегда: вы находитесь на службе. И по всякому вопросу обязаны обращаться к вашему непосредственному начальнику, капитану Курцевичу. Вам ясно? — Но? — Вам ясно? — повторил я несколько тише — и, видно, было что-то особенное в моем голосе, коль скоро он отказался от прежнего настойчивого тона и ответил: — Так точно. — Ну, так доложитесь — и бегом в расположение вашего взвода — проверять людей и технику. — Так точно, — сорвался он с места. — Я ему, сука, устрою, — взволновался Курцевич. — Будет с тоской вспоминать службу у тебя. — Есть дела поважнее, — махнул я рукой. Определенно есть. Первейшее их них — скрыть дрожь в коленях. Ко мне подбежал Якуб Борек. — Пусть твоя рота обеспечит охрану лагеря, — приказал я. — Раздели ее на патрули. Каждый в составе отделения. Каждый патруль должен иметь РПГ, пулемет и двойной боекомплект. Даже нет — тройной. Устрой связь так, чтобы и я слышал доклады патрулей. Ты охраняешь восточное, южное и северное направления. Западное направление будет охранять Станьчак. Скажи людям — пусть смотрят в оба. И на небо не забывают поглядывать. Не желаю видеть здесь никаких самолетов-разведчиков, высматривающих, что у нас на ужин. Попадется нам летчик-ловкач, выскочит над самыми верхушками деревьев — и радар не поможет. Люди из командного состава пусть займутся сбором пленных, скуют их наручниками и посадят где-нибудь на отшибе. Пленным следует сидеть спиной к лагерю и не болтать друг с другом. Раненых, разумеется, перевязать. Тот молодой Брегинц, кажется, жив — посади его отдельно. Выполняйте! — Так точно! — Последние слова Борек произнес уже на бегу, направляясь к своим людям. — Станьчак! — рявкнул я в микрофон. Секунду спустя отозвался командир разведывательного взвода. — Докладываю, — раздался в наушниках его спокойный голос. По крайней мере, этот парень никогда не теряет головы. — Потери? — Нет. — Хорошо. Возьми бронетранспортеры и поезжай дорогой, по которой мы приехали. Когда доберешься до пересечения с шоссе, найди наших друзей из жандармерии и поинтересуйся — какого черта они пропустили к нам сюда гостей с огнестрелом. Если никого не найдешь, хорошенько спрячься и замаскируйся. Вышли пешие патрули вперед и по сторонам. Избегай вооруженных стычек. Докладывай о любых перемещениях любого войска. В случае, если кто-то появится и попытается той или иной дорогой добраться до нас, задержи и не пропускай. — Так точно. Но... Пан полковник... Что, собственно, происходит? — Пока не знаю. Выполняйте! — Так точно! — Савицкий! — Я! — Как можно скорее потушите транспортер. Этот дым, черт знает, где виден. — Уже готовим оборудование. Будет сделано! — Хорошо. Грабовский! — Я! — Слабеньким голоском отозвался зенитчик. — Живой? Потери есть? — На сей момент не наблюдаю. — Хорошо. Все "шилки" привести в состояние боевой готовности. Заряди ракеты. Расставь все так, чтобы наблюдать любой участок неба. — А от кого нам следует обороняться? — От инопланетян, Грабовский, не знал? Только что прилетели и ожидают подкрепления от коллег. Выполняйте. Тишина. — Грабовский, вы слышите? — Так точно. — Вы поняли? — Да. Нет. Не знаю. Что мне следует выполнять? Я глубоко вздохнул. — Поручик, повторяю приказ: вам следует расставить самоходные зенитные комплексы "шилка" в местах, оптимальных для обороны батальона от вражеского нападения с воздуха. Каждая "шилка" должна иметь полный боекомплект. Это касается как ракет, так и боеприпасов для орудий. На всех комплексах должны быть включены пассивные и активные системы наблюдения и перехвата, вместе с радаром. Все ясно? Тишина. — Поручик, прошу вас оставаться на месте. Я иду к вам. Скверно. Один из командиров слился. Прошло от силы полтора часа с момента нашего прибытия на полигон, а результаты, достигнутые за столь короткое время, вполне впечатляют: свыше пятидесяти трупов, в том числе — пара наших, более десятка раненых, догорающий музейный бронетранспортер и его уцелевший брат-близнец, два таких же музейных грузовика, но в нулевом состоянии, десятка полтора пленных, продырявленные капоты наших грузовиков, все еще разносящийся в воздухе смрад кордита и, наконец, психический срыв одного из ключевых командиров. А афганская миссия еще даже не началась. Ба, еще не начались даже запланированные учения. Тогда я подумал, что чем скорее поверю в то, что случилось, тем лучше. Хотя, наверное, удобней было бы думать, что все это кошмарный сон. Будучи сильно не в себе, я щипал себя за бедро, но почему-то не мог пробудиться. Кошмар продолжался. Зенитки стояли перед самыми палатками. На первый взгляд они выглядели невредимыми. Да и что им какие-то пули. Бронезащита зениток способна была выдержать куда более мощные удары, чего нельзя было сказать о людях. Экипажи стояли плотной кучкой перед машинами. Почти все, даже некурящие, нервно затягивались сигаретами, были взволнованы и испуганы. Грабовский не особенно старался исправить это положение дел. Сам выглядел погано: серое лицо, ходящие ходуном руки, словно в припадке болезни Паркинсона. Я встал перед группой, смерил их суровым взглядом мудрого командира. Командующего, на которого они всегда могут рассчитывать. — Солдаты! Грузите в машины комплект боеприпасов и ракет и устанавливайте их на позиции. Цель задания: оборона лагеря от воздушного нападения. Следите за радарами на всех диапазонах. Режим активный. Все ясно? — Так точно! — вяло согласились около двух десятков голосов. — Выполнять немедленно! — приказал я. — А вас, поручик, я попрошу на пару слов. Мы отошли немного в сторону — ибо то, что я собирался сказать поручику, ни в коем случае не предназначалось для ушей его подчиненных. В конце концов, в данный момент у них не было времени грузить себя мыслями о судьбе своего командира. Наблюдая их профессиональную суету, я сделал вывод, что, несмотря на шок, вызванный боем, они, однако, решились выполнить приказ. Или рутина решила это за них. И на том спасибо. — Поручик Грабовский, буду говорить кратко. — Я сам впервые оказался в такой ситуации, а потому, на всякий случай, решил, что лучше держаться официального тона. — Мы были атакованы. Не знаю кем, не знаю почему. Скоро, наверное, узнаю, но сейчас это не существенно. Главное то, что нам угрожает реальная опасность. Вы осознаете, поручик, что в подобной ситуации нет ничего более важного, чем выполнение приказов. Точное и безотлагательное. От этого зависит безопасность всех. Вам понятно? — Ддда. — Мне едва не пришлось наклониться к его лицу, чтобы услышать этот утвердительный ответ. — Понятно. Он поднял голову. От прежнего Грабовского, веселого парня, не осталось ничего. Я посмотрел ему в глаза, но он тотчас отвел свой взгляд в сторону. У меня не оставалось выхода, решение могло быть только таким: — Поручик Грабовский, я отстраняю вас от командования. — Даже эти жестокие слова не вызвали никакой реакции, парень лишь еще более ссутулился. — Прошу вас немедленно отправиться в лазарет. До особых распоряжений вы будете находиться под опекой врачей. Я назначил на должность Грабовского подпоручика Валецкого, командира первого взвода, повторил ему приказ, касающийся обороны лагеря, и тяжелым шагом побрел назад. 5. Было похоже на чудо, что при таком плотном огне у нас оказалось только двое убитых. В поле зрения крутились несколько врачей и санитаров, перевязывающих раненых, но я уже знал наверняка: из наших мы потеряли только Гэмбалю и Уилсона. Чужаки стреляли не лучшим образом — и это было единственным нашим счастьем в этот проклятый день. "Твардый" все еще стоял в центре лагеря — со стволом, повернутым на 90 градусов от оси движения. Я пошел по направлению выстрела в сторону остатков бронетранспортера. Пожар уже потушили. Люди Савицкого крутились вокруг, собирая разбросанные взрывом вещи. Трупы пока что лежали никем не тронутые. — Пан полковник, — кто бы сомневался, что в числе сборщиков трофеев обнаружится вездесущий Галясь, — разрешите доложить... Да вы сами посмотрите, что я нашел. Он подошел ко мне и протянул мне тонкую, слегка обгоревшую кожаную полевую сумку с порванным ремешком. — Планшет с картами? — спросил я. — Он самый, — подтвердил Галясь уверенным тоном. — Когда пан капитан припечатал в этот головной транспортер, то офицера, что с нами болтал, разнесло вдребезги. Не много чего от него осталось. Но ремешок сумки взрывом оторвало и видите, пан полковник, отбросило планшет взрывом в лес. Лежал там, чуть в стороне. Загляните внутрь, пан полковник. Я заглянул. И в очередной раз за этот день вздрогнул от изумления. Что было довольно глупо — так как, после всего случившегося, содержимое планшета было не ахти какой диковиной. — Карта? — Интересно, что еще я надеялся обнаружить в планшете для карт. — Разрешите доложить, так точно, пан полковник. Германская штабная карта. — И что на ней? — Ближайшие окрестности. И точное расположение XVI Танкового Корпуса фон Хеппнера. — Фон Хеппнера? — Наш диалог начинал напоминать монолог пациента, страдающего эхолалией. — Генерала Эриха фон Хеппнера, командующего XVI Танковым Корпусом в сентябре 1939 года. — Историческая карта, — уверенно заявил я. — В любом случае, подлинная, — уклончиво ответил капрал. Я оставил его замечание без внимания, и отправился дальше, чтобы осмотреть уцелевшую технику вражеского отряда. Второй бронетранспортер остался невредимым. Это была классическая колесно-гусеничная машина времен Второй Мировой войны. Над бронированной кабиной водителя был установлен пулемет с характерным дырчатым кожухом вокруг ствола. Подобные транспортеры, пулеметы, а также солдат, одетых в серо-стальные мундиры и характерно изогнутые низко сидящие шлемы, я безусловно видел в десятках военных фильмах. Но эти отсюда совсем не походили на киношных, я в этом был стопроцентно уверен. — Галясь. — Повернулся я к капралу. — О планшете пока никому не слова. И свои выводы, если сообразил что-то, пока оставь при себе. — Так точно. Давно я не видел его настолько серьезным. — Пан полковник, — услышал я шепот в наушнике. Станьчак. Оставив за спиной капрала, я быстрым шагом отправился в направлении командного поста. — Докладывайте. — Я добрался до пересечения нашей дороги с шоссе. Ну, там все иначе выглядит, чем пару часов назад. Асфальта нет, обычная грунтовая дорога, разве что достаточно ровная. Никаких следов постов жандармерии. — Вы уверены? — Хотя что я говорю? Напрасный вопрос. Я был бы сильно удивлен, если бы они там вдруг оказались. — Да. Я искал на пространстве в несколько сот метров по сторонам. Но это еще не все. По дороге движутся военные машины. В основном, грузовики и мотоциклы. Либо интендантские службы, либо связисты. Немного санитарных машин. Все модели довоенные. Немецкие. — О, черт! — Абсолютно с вами согласен, пан полковник. Это немцы. Что мне делать, если вздумают сунуться сюда? — Докладывай. А потом — огонь из всех стволов. — Есть. Доклад закончен. — Пока. Я отключился. Общее собрание офицеров я назначил на пять вечера — то есть, у меня оставалось еще немного времени, чтобы все осмыслить. Ничего позитивного. Из-за нелепой рассеянности я не отключил дурацкого звонка в телефоне, и в итоге поехал на аэродром, а там встретил Нэнси. Минус. Затем оказался слизняком и позволил Дрэшеру навязать мне командование батальоном. Очередной минус. Затем ввязался в драку с гангстерами, несколько из них пострадали; в результате половина командиров в батальоне попали в список разыскиваемых полицией. Минус с восклицательным знаком. Я принял назначение, ибо желал отправиться на войну — и, видно, Господь Бог меня покарал, так как я попал на войну, которая мне и в кошмаре не снилась. Очередной минус. Вдобавок, у меня начали возникать неясные подозрения о том, кто нас во все это безобразие втянул. А ведь как красиво виделось будущее еще накануне. Командиры собирались медленно, как бы нехотя. Что нисколько меня не удивляло. Бой оказался шоком. И жертвы. И необходимость убивать. И тошнотворный запах крови. Я окинул взглядом знакомые лица и решил, что с ними все в порядке — они умели скрывать свои чувства и контролировать ситуацию. Вместе с тем, они осознавали, что нам следует извлечь из происходящего какие-то выводы, а это не сулило ничего хорошего. — Потери? — начал я. — У меня нет. — Курцевич, как обычно, отозвался первым. — Пара царапин на броне. — У меня Гэмбаля, — Савицкий вложил массу усилий в равнодушный тон, — и четверо раненых. Легко. Ничего им не грозит. Повреждены два автомобиля. Мелочи. До вечера исправим. Я взглянул на Борека. — Двое раненых, один достаточно скверно. — Он говорил негромко, но тоже неплохо держал себя в руках. — Два транспортера побиты пулями, но ничего серьезного. Надо заменить фару. Все патрули на своих постах. — Вуйчик? — Четверо раненых. Двое легко, отказались идти в лазарет. Пробито колесо в AMOS-е. Не знаю, как это случилось, они вроде бы пулестойкие. Есть запаска, поменяем. Прострелены стекла в бээмках. — Войтынский. — Ничего. — Он слегка улыбнулся мне одобряюще. — Повезло. — Капитан Санчес? — Я посмотрел в голубые глаза Нэнси и мне очень не понравилось то, что я увидел. — Сержант Уилсон погиб, — ответила она тихо. — Других потерь нет. Поврежден MDS, не работает связь, мы не видим спутников. Машины в порядке. Совершенно не понимаю ситуацию, в которой мы очутились. Нас атаковали на вашей территории; боюсь, это может иметь серьезные политические последствия. — Пани капитан, — ответил я кротким голосом. — Мы тоже не понимаем, что происходит. А пока прошу воздержаться от поспешных выводов, ладно? Попытаемся сперва как-нибудь все упорядочить. Она кивнула головой. Я удобно уселся на вращающемся командирском кресле командира и обвел взглядом собравшихся. Все смотрели на меня с ожиданием. От этих людей будет зависеть, как мы справимся с ситуацией, в которую так неожиданно попали. Вот потому я начал осмотрительно и издалека: — Поручик Войтынский, я буду говорить медленно, а вы, пожалуйста, переводите капитану Санчес на английский очень точно все, что мной будет сказано. Я желаю, чтобы она была полностью в курсе того, о чем мы разговариваем. Хорошо? — Так точно! — Ну и ладно. Капитан Санчес. Господа. Я попытаюсь представить вам ситуацию так, как я ее помню. Мы выдвинулись сегодня в два часа пополудни из расположения нашей бригады в городе Л. под Ополем. Дорога заняла у нас около часа. За это время мы проехали шестьдесят километров и оказались, согласно плану, на стрелковом полигоне нашей бригады в лесу неподалеку от деревни Олесно. Разместились, пополнили баки горючим. Кажется, все это мы успели сделать, да? Транспортные платформы отправились к чертовой бабушке, а мы начали испытания IVIS-а и силового поля. В это время над нашим лагерем разразилась гроза. До этого места все сходится? — Ответа не было, только какие-то вялые кивки головами и тихий гул в помещении. — Полагаю, что так. Но с этого момента нам предстоит двигаться в свете фактов, родом из "Матрицы" и моих домыслов, а я, признаюсь, еще не имел достаточно времени, чтобы все это обдумать. Гроза приближается и в определенный момент центр ее находится точно над нами. Подчиненные капитана Санчес готовятся к испытательному запуску поля. Включают его. Молния огромной силы ударяет в выдвинутый эмиттер поля MDS-а и, по невыясненным пока причинам, энергия молнии входит во взаимодействие с устройствами, генерирующими силовое поле, вызывая мощный сбой в работе как самого поля, так и всего оборудования MDS-а. Вспомним о том, что все наше подразделение находилось в зоне действия силового поля. Далее следует удар, после которого, как мне кажется, все мы теряем сознание. На сколько? По часам, может быть, на минуту. Спустя приблизительно это время, мы приходим в себя. Никто из нас не получил физических повреждений, хотя поначалу чувствуем себя плохо. Техника также цела, с одним исключением: связь с командованием полностью исчезает, мы не видим спутников, не работают GPS и сотовые телефоны. Внутренняя связь между нашими группами функционирует безупречно. Вскоре после этого капрал Гэмбаля обнаруживает в лесу двух аборигенов, с которыми нам удается поговорить — пусть и по-немецки. Из этого разговора следует, что они якобы жители ближайшей деревни, а возраст их, соответственно, сто десять лет и восемьдесят два года, хотя выглядят: первый — на сорок, а второй — на пятнадцать лет. Гэмбаля утверждал, что эта пара имела компаньона, который скрылся на велосипеде и привел сюда отряд солдат, говорящих по-немецки и выглядящих как Вермахт времен Второй Мировой войны. К сожалению, Гэмбаля нам больше ничего не объяснит, так как он погиб. — Как-то не в меру саркастично это вышло, что даже меня самого перекосило. — Отряд этот, силой одного взвода, получив от нас информацию, что мы являемся польскими солдатами, внезапно атаковал нас огнем из автоматического оружия, в результате чего погибли двое наших людей и больше десятка были ранены. В ходе нашего противодействия большинство немцев — условимся пока, что это были немцы — оказались уничтожены, а один из их бронетранспортеров сожжен. В данный момент с востока доносится достаточно отчетливый гул, который мы можем определить как раскаты тяжелой артиллерии. Незадолго до нападения над поляной пролетел поврежденный военный самолет со знаками Люфтваффе, который я идентифицировал как "юнкерс" Ю-87 "штукас" времен Второй мировой войны. Вот что, по-моему, мы наблюдали. Кто-нибудь хочет что-то добавить? — Тишина. — Ну что вы, в самом деле, черт возьми? Все онемели? Я оглядел собравшихся и мне не слишком сильно понравилось то, что я увидел. Курцевич смотрел прямо перед собой в никуда и о чем-то интенсивно размышлял. Савицкий — командир транспортников — как обычно сидел с бездумным выражением лица. Остальные уставились взглядом в пол. Один Войтынский из ГРОМ-а смотрел на меня с легкой улыбкой. А, может быть, мне это только казалось. Да майор Лапицкий старался подбодрить меня взглядом. Но никто так и не осмелился отозваться. — Пан полковник. — Радиоператор Цупрысь на мгновение оторвался от клавиатуры. — Третий патруль докладывает, что в каких-то полутора километрах отсюда лес заканчивается. В четырехстах метрах за лесом идет дорога. А по той дороге движется на восток моторизированная колонна. Они говорят, что не уверены точно, но те типы выглядят как немцы из "Четырех танкистов и собаки": танки, грузовики, такие же бронетранспортеры, вроде того, что сожжен здесь, артиллерия — все старое и с немецкими крестами. По меньшей мере, батальон. А над ними пролетела группа из двадцати бомбардировщиков. Голову дают на отсечение, что это "штукасы". Летят не на нас, а прямо на восток. — Сукины дети! — услышал я как Галясь бормочет что-то себе под нос. — Всего две зенитки... Я вновь оглядел лица собравшихся. Доклад Цупрыся вызвал вполне объяснимое волнение. Часть из нас все еще обманывали себя, что недавняя атака была всего лишь какой-то воистину трагической — однако, эпизодической ошибкой. — Галясь, что ты там бормочешь? — Разрешите доложить, пан полковник, что у наших там всего две сороковки "бофорсов" на эти "штукасы" и неплохо было бы им немного помочь. Только теперь я отразил, что Галясь уже в течение продолжительного времени вертится как-то неспокойно, а сейчас даже осмелился подать голос в присутствии офицеров. Конец света! Интересно, что может поведать капрал-сверхсрочник Юзеф Галясь, мой личный Санчо Панса. — Тише, тише, спокойно, — унял я его. — Какие еще "сороковки"? Какие "наши"? Кому помочь? Он думал о чем-то напряженно и отвечать не спешил. Наконец, громко выдохнул и совершенно серьезно, без обычной иронической улыбки, сказал: — Пан полковник, могу я попросить, чтобы господа офицеры внимательно выслушали меня? Это не отнимет много времени. — Говорите, капрал, — я одобряюще кивнул головой, — но постарайтесь излагать кратко. — Есть, кратко. Вы знаете, господа, какой техникой располагали немцы в 1939 году? Это только коммунистическая пропаганда и такие фильмы как "Летучая" вешали нам лапшу на уши будто бы немцы двинулись на Польшу лавиной тяжелых танков. На самом деле, основным немецким танком был Panzer I. Это, скорее, танкетка — и та устаревшая. Остальные типы были немногим лучше. Только Panzer IV, которых у немцев было штук двести, имели орудие калибра 75 мм. Ну, не смех ли? Единственная их техника, которую, действительно, следует опасаться, это 88-ми миллиметровая зенитная пушка, в то время — лучшая в мире. Тишина в недрах машины достигла такого уровня, насколько это вообще было возможно в данных условиях. Всеобщее изумление стало почти осязаемым. Готов спорить, что еще никогда в жизни мне не приходилось быть в подобной ситуации. Во-первых: откуда капрал с обычным средним образованием мог располагать столь энциклопедическими знаниями об особенностях германского вооружения шестидесятивосьмилетней давности? Во-вторых: какое все это имело отношение к происходящему? Однако, как командир, я обязан был реагировать. Все этого от меня ждали. И сам я этого от себя ожидал. — Галясь, все это, разумеется, очень интересно, но зачем ты нам об этом рассказываешь? — Я говорю об этом, пан полковник, эээммммм... ну да, я говорю об этом для того... потому что... — он набрал воздуха в легкие и вдруг перестал заикаться, — у нас появился уникальный шанс дать немцам такого пинка в задницу, что они с голодухи сгинут в полете, пан полковник. Да просто элементарно разхерачить их в мельчайшую пыль! — Он воинственно задрал подбородок и посмотрел на нас вызывающе. Все уже давно подняли головы и с удивлением к нему присматривались. После последнего его заявления можно было физически уловить звук распахивающихся челюстей. — Послушайте, капрал, вы не могли бы выражаться чуточку яснее? Кого "расхерачить"? Немцев? Я не знаю, капрал, в курсе вы или нет, но немцы это наши союзники. — Я нес полную хрень и Галясь прекрасно это осознавал. Но мне хотелось, чтобы собравшиеся самостоятельно пришли к выводам, к которым я пришел с полчаса назад. — Особенно те, что стреляли в нас из водяных пистолетов, не так ли? Пан полковник, да вы посмотрите. — Капрал вытащил из кармана часы. Обыкновенные ручные часы. — Я снял их с одного из покойников. Просто так, на память. Вы видите дату? Я взглянул: на большом узорчатом циферблате стояло бесспорное: 1 Sep 39. Остальные тоже наклонились с любопытством. — Перестанем обманывать себя: на дворе у нас первое сентября 1939 года. Точное время, — Галясь поднес часы к глазам столь ловким движением, будто бы готовился к этому событию много лет, — семнадцать тридцать. Немногим более двенадцати часов назад началась Вторая Мировая война.