www.1939.com.pl

www.1939.com.pl

Марчин Чишевский

I. Пролог

Лондон, 1989 г.

— Убей русского!

Легко сказать!

— Оторви ему башку!

Ага! Дайте мне танк.

— Припечатай ему по жирной советской заднице!

Припечатал бы, обязательно. Если бы меня было штуки четыре. А лучше — шесть.

Рев зала слышался словно из-за толстого стекла; сам не знаю как мне удавалось разобрать отдельные слова. За спиной — холодная сталь решетки, ограждающей ринг. Прикосновение к ней как будто успокаивало. А может — нет. В любом случае, без этого я бы, наверное, сошел с ума.

Медленно поднимаю голову. Несмотря на неплохое освещение ринга, все расплывается перед глазами, кажется каким-то серым и размытым. Передо мной несколько метров свободного пространства, а далее, с противоположной стороны — прутья решетки. Пол устлан серым матом с засохшими пятнами. Ржавыми, серыми и черными. Кровь?

Сосредоточиваю взгляд.

Виталий Гелиадзе стоит напротив меня и улыбается — приветливо и снисходительно, словно добропорядочный пожилой джентльмен, собирающийся ознакомить юного коллегу со всевозможными удовольствиями этого погожего вечера. Приятная физиономия, любезная улыбка, доверительный взгляд. Рубаха-парень. А дома, не иначе, его ждут добропорядочные родители и благовоспитанные дети. Аминь.

Гонг.

На несколько десятков секунд вопли публики умолкают. В абсолютной тишине Гелиадзе неспешным тренированным движением шагнул вперед. Медленно вознес над головой забинтованные руки — в знак уважения к своему визави.

Подошел на расстояние в пару шагов и негромким, глубоким, почти бархатным голосом спросил:

— Ну, молодец, поехали?

Поехали, сукин сын, только не жалуйся после, что не в ту сторону.

Моментально оторвавшись от решетки, сильным неожиданным движением наношу удар плашмя правой ступней. Целюсь в колено противника. И непременно попал бы, если бы Дядька Виталий, несмотря на свои габариты, не оказался столь чертовски ловок и не успел бы на самую малость сдвинуться с линии удара. Пинок, тем не менее, достиг цели — чувака снесло на добрую четверть метра в сторону. Даже не поморщился. Времени на изучение его мимики, однако, у меня не было. Следом за первым ударом наношу следующий — с полуоборота в скулу. Если бы все шло по плану, спустя пару минут попивал бы себе виски в раздевалке, в то время как Виталия Г. срочно грузили бы в неотложку. Увы, увы... Дядька оказался стреляным воробьем и не купился на такие щенячьи хитрости. Применил хрестоматийную контратаку — и так я в первый раз за этот прекрасный вечер с грохотом приземлился на доски.

Справедливо говоря, Дядька, кажется, искренне огорчился такому стечению событий. Пока я пересчитывал пляшущие перед глазами табуны звезд и вообще чувствовал себя не в своей тарелке, он — голову даю на отсечение — был некоторым образом опечален. Кто знает — может, ему платят за время, а не результат?

Работать, Юречек, работать!.. Ну же, Джази... — стучало у меня в голове. — Как там говорят эти накаченные вискарем бриты: шевели задницей, ленивый сукин сын, не валяйся, как какая-нибудь телка на пляже. Не за это тебе платит щедрая публика.

Наконец, я дал себя убедить и с трудом встал на ноги. Рев толпы, состоящей из нескольких сот джентльменов и дам с безупречными манерами, заплативших за этот вечер по тысяче фунтов и желавших увидеть нечто большее, чем пятисекундная схватка, моментально стих. Большинство зрителей явно были на моей стороне.

Виталий, безусловно довольный тем, что я сумел подняться, вежливо стоял чуть поодаль. Развлечение еще не закончилось — а доброе развлечение всегда стоит того, чтобы немного подождать. Противник снова поднял руки в боксерском приветствии. Тоже сделал и я — ритуал следовало соблюдать неукоснительно.

Вход в ноги. Внезапно мне стало отчетливо ясно, что в следующее мгновение Дядька намерен осуществить именно этот старый борцовский прием. Глядя пристально мне в глаза, легко оттолкнется, словно ныряя солдатиком в воду, захватит мои ноги ниже колен, молниеносно ударит в бедро плечом, после чего мы оба отправимся в синюю даль — с той лишь разницей, что я в качестве шасси. Потом, удобно усевшись на мне, превратит меня в отбивную в течение десяти секунд, а в течение следующих десяти — нокаутирует. Так будет проиграна эта первая после 1939 года серьезная польско-советская война.

Понятия не имею, каким образом я угадал, что именно он собирается предпринять. Счастливый миг ясновидения? Интуиция?

Во всяком случае, знал — и все тут.

Ему удалось опередить меня буквально на долю мгновения.

Крепко уперевшись ногами в пол, он секунду спустя ринулся вперед с ускорением реактивного истребителя. Приготовившись к встрече, я заранее расслабил бедра и в тот миг, когда он уже почти подлетел под меня, резко бросил ноги назад — так, словно стоял на ковре и кто-то выхватил у меня его из-под ног. Одновременно захватом снизу обнял Виталия за шею, укрепил правую ладонь на своем бицепсе и завершил зажим левой рукой. Таким образом, шея Дядьки оказалась у меня под правой подмышкой и, очевидно, не существовало такой силы, чтобы ее из этого положения вырвать. Мы оба с грохотом упали на мат.

Дядька, очевидно, не ожидал такого поворота событий. Вместо позы наездника, он сам вдруг очутился внизу, да еще в тисках жуткого гильотинного удушения — в то время как я, не мешкая более, сперва встал на колени, а затем, собрав остаток сил и не обращая внимания на яростные удары, обрушивающиеся на мои ребра и почки, начал медленно подыматься на ноги.

II. Бригада

1.

Польша, 2007 г.

— Пан майор, — донесся до меня голос, как бы из под земли. — Пан майор... Кажется, летят.

Стояла невыносимая жара, обволакивающая тело, словно сахарная вата. Меня она окутала так плотно, что прошла добрая минута, прежде чем я очнулся от воспоминаний и взглянул в сторону, откуда доносился голос.

Сверхсрочник капрал Юзеф Галясь стоял на расстоянии пары метров от меня и что-то говорил, указывая ладонью на какую-то точку за моей спиной. На гадко-симпатичной физиономии этого типа светилась его обычная ироническая улыбка. Сопоставив, наконец, движение губ со звуками, я услышал:

— Разрешите доложить. Летят эти пендосовские олухи. — Галясь жевал резинку и подмигивал мне абсолютно не по уставу. — И ничего-то с ними не сталось — не подстрелил их ни один афганский "скад" и даже парни Усамы с ними не совладали. Видите, пан майор? Всего-то лишь опоздали на четыре часа.

Я искоса посмотрел на него. Кевларовый шлем, обтянутый маскирующей тканью, полевой мундир, американский бронежилет, автоматический карабин "берил", разгрузка с запасными магазинами и гранатами — капрал вырядился словно на войну. Стоявшие за ним солдаты — третье отделение пятой роты — выглядели аналогично. О серьезности происходящего напоминали и две разведывательные бронемашины БРДМ-2 с грозно торчащими стволами крупнокалиберного пулемета калибра 14,5 мм и спаренного с ним пулемета калибра 7,62 мм. На мне также было навешано немало снаряжения и оружия — приготовлены мы были хоть куда.

— "Скады" не предназначены для сбивания самолетов, капрал. Неужели не знаете этого? — ответил я добродушно. — Вдобавок, вы сомневаетесь в пунктуальности нашего важнейшего союзника? Услышал бы капитан Санчес такое мнение о себе и своих людях, дал бы вам прикурить.

— Санчес? — Мой разговорчивый собеседник аж скривился от раздражения. — Им что, своих не хватает? Приходится уже мексиканцев брать?

— Капитан Санчес американец, — промолвил я с назиданием. — Пусть вас это не беспокоит, капрал.

Приказом командования нас выгнали на аэродром задолго до семи утра. Около восьми мы получили сообщение с башни КП, что самолет, который мы ожидаем, несколько задерживается. ("Несколько" — именно так сформулировали фразу типы из контроля полетов). Теперь время подходило к одиннадцати, а я полагал, что звук, который услышал Галясь, был, скорее, жужжанием мух, чем долгожданным бортом. Отсюда эти ленивые пересуды — просто, нам реально нечего было делать на этой мертвой бетонной площадке.

В свою очередь, большим свинством было держать людей столько часов на палящем солнце. Особенно, если не последним из тех несчастных, которых приказ командования бросил в это адское пекло, был я сам: Ежи Гробицкий, майор Войска Польского. 36-ти лет. Делегированный командованием бригады для выполнения Особо Важного Служебного Задания, Заключающегося В Торчании На Чертовом Аэродроме Неизвестно Как Долго.

Кевларовый шлем, в который была заключена моя голова, обладал многими достоинствами: был в меру легким, сверхстойким к механическим повреждениям и удобно сидел на черепушке. Но все эти достоинства перечеркивал один недостаток: он не был спроектирован как заменитель соломенной шляпы. После трех часов нагрева под лучами солнца, почти как на экваторе, он раскалился и превратился в дополнительный — дешевый и эффективный источник энергии. Готов поспорить, что если бы я сейчас оставил его в выстуженном доме в горах, то через пару часов там было бы вполне тепло и комфортно.

Недооцененный мной капрал, Соколиный Глаз и Шерлок Холмс в одном лице, тем не менее, оказался прав: союзники, в самом деле, летели. На горизонте показалась маленькая точка, которая, энергично мурча, довольно скоро увеличилась в размерах и, в конце концов, обрела гигантские габариты транспортного самолета C-5 "Гэлэкси". В пристроенном в моем ухе микрофоне (являющемся конечным элементом прикрепленной к поясу суперсовременной цифровой системы связи) что-то затрещало, как в древнем полевом телефоне, после чего среди гудения и тресков послышался слабый голосок:

— "Орел 1", это башня КП, борт идет на посадку.

Опомнились, наконец. Уверен, что истребитель, разбившийся об эту чертову башню, угодил бы в их рапорт как "потенциальная угроза незначительной аварии".

Так или иначе, транспортный самолет, в самом деле, заходил на посадку. Пилот осторожно сделал круг над аэродромом и, аккуратно зайдя с подветренней стороны, приземлил свою чудовищную махину на слегка изогнутую и чересчур короткую взлетную полосу аэродрома.

Американец знал свое дело. Самолет затормозил и остановился почти напротив моего небольшого отряда. Обороты двигателей замедлились, шум перешел в диапазон, приемлемый для человеческих ушей. С легким скрипом начал опускаться грузовой люк — и прежде, чем он завершил свое непродолжительное движение вниз — на его плоскости показалась группа людей, неспешно покидающая самолет.

Когда, наконец, люк был крепко зафиксирован на бетонной полосе аэродрома, а пешая группа уже покинула самолет, изнутри его раздался мощный гул заведенного дизеля и на бетонную полосу скатился огромный восьмиколесный грузовик.

Командование не сочло нужным проинформировать меня о содержимом борта и потому потрясение, которое я испытал, оказалось вполне адекватно моему неведению. Я в жизни не видал подобной машины. Широченная, с маленькой кабиной и гигантским контейнером на прицепе. На крыше контейнера возлежала плашмя солидная антенна — если это, конечно, была антенна — занимающая всю ширину и большую часть протяженности транспорта в длину. Краска оливкового оттенка не отражала солнечных лучей, отчего вся машина неплохо вписывалась в окружение.

Тем временем, пешая группа приблизилась к нам — и тогда я поразился еще более.

Команда эта была одета в мундиры морской пехоты США и навьючена так, словно бы собиралась в путешествие по дикому бушу. Все, включая идущего во главе группы офицера, вооружены были штурмовыми винтовками M-4, более легкой и компактной версией знаменитой M-16. Тяжелые рюкзаки, по-видимому, вмещали в себя все необходимое для выживания в далеких и диких странах: запасные боеприпасы, таблетки для обеззараживания воды, безделушки и бисер для туземцев, презервативы для защиты от СПИД-а и тому подобные аксессуары.

Впрочем, я не был уверен, имелись ли в презервативы в рюкзаке старшего офицера группы. Поскольку этот офицер при ближайшем рассмотрении оказался женщиной. Вдобавок, симпатичнейшей из всех женщин, каких я только встречал в своей жизни. Мешковатый мундир скрывал детали фигуры, но и так можно было разглядеть, что силуэту пани офицерши могла позавидовать не одна актриса. Белокурый локон, выбивающийся из-под шлема, голубые веселые глаза, немного несимметричные черты лица, и губы, словно бы созданные для поцелуев — все это сливалось в образ, от которого перехватывало дыхание в груди. Я остолбенел, опасаясь, что малейшее движение заставит рассеяться этот мираж.

Американка также выглядела потрясенной. Ничего удивительного — после долгого путешествия увидеть бравых, одетых в новенькие мундиры молодцов из третьего отделения под командованием симпатичного и энергичного майора — для янки, безусловно, зрелище еще то!

Несмотря на то, что лидер американской команды несколько задержалась на финише, наступил, наконец, момент приветствия. Ладони американки были миниатюрными, с длинными пальцами, но ее рукопожатие оказалось неожиданно сильным и решительным. В конце концов, в морской пехоте худосочные барышни, склонные к обморокам, едва ли приветствуются.

— Капитан Нэнси Санчес. — Наделенная от природы приятным слуху сопрано, она говорила по-английски с певучим акцентом крайнего юга Соединенных Штатов. — Рада приветствовать вас.

— Санчес? — запинаясь произнес я. — Нэнси... Санчес? Гммм... я тоже рад приветствовать вас, капитан Санчес. Майор Ежи Гробицкий. Имею поручение доставить вас в целости и сохранности на нашу базу.

После первоначального потрясения она удивительно быстро обрела уверенность в себе — чего, увы, нельзя было сказать обо мне. Американка усмехнулась, я также скривил гримасу, которую с натяжкой можно было бы назвать улыбкой. Со стороны это, должно быть, выглядело несколько странно: два офицера союзнических армий, увидевшиеся впервые в жизни, разглядывают друг друга совершенно не соответственно профессиональным стандартам.

Затягивать далее церемонию приветствия не было времени. С самолета на плиты аэродрома съехали два внедорожника-"хаммера", оборудованные закрепленными над кабинами шестиствольными пулеметами "миниган", а также грузовик с запасным имуществом. Двенадцать морских пехотинцев быстро заняли места в "хаммерах", несколько членов экипажа автомобиля-радара уселись в него через дверцу в боку контейнера, мои люди также вскочили в бронетранспортеры.

— Ну, что ж, капитан... Санчес, — сказал я. — Похоже, что мы можем выдвигаться. Я поеду в головном бронетранспортере. Второй займет место в хвосте колонны. Не хотите составить мне компанию?

— Благодарю за предложение, майор, но я останусь со своими людьми. — Она смягчила свой отказ лучезарной улыбкой. — Я должна проследить за ними. Они в первый раз в Польше и мне не хотелось бы, чтобы они попали впросак уже на пороге...

— Хорошо. — Я сделал вид, что принимаю за чистую монету это надуманное объяснение. — Тогда в путь.

Я обернулся кругом и быстрым шагом направился к бронетранспортеру.

— Галясь! — крикнул я, злой как черт. — Вы готовы?

Капрал выглянул из башни бронетранспортера.

— Разрешите доложить. Так точно, пан майор. Мы готовы: кони запряжены, пушки заряжены, а ручонки поверх одеял, пан майор.

Несмотря на мои суровые выговоры и наказания, капрал органически не способен был перейти на более официальный стиль.

— Ночное дежурство за такие реплики, капрал. — Я одним прыжком вскочил на броню, а с нее на башню.

У Галяся аж лицо вытянулось. Никогда он не был уверен: то ли я шучу, то ли говорю серьезно.

— Вы подвинетесь немного или мне ехать снаружи? — Обиженный Галясь подвинулся чуть ли не на пять сантиметров.

Я опустил ноги внутрь кабины, ухватился крепко за крышку люка и махнул рукой. Мы тронулись.

2.

— Прошу вас, майор, пожалуйста, проходите, — секретарша генерала разрешающим жестом повела ладонью, — но, учтите, шеф весьма не в духе... — скривилась она.

Иововы вести о дурном настроении генерала обычно действовали на меня крайне угнетающе. Вызывая, как правило, тяжесть в желудке и дрожание рук, а кроме того — подозрительную хрипоту. Но на сей раз, из-за недавней встречи на аэродроме, после четверти часа мучений с размещением американцев в выделенном для них помещении, я был уверен, что любое настроение командира мне не помеха. Решение, зревшее во мне в течение нескольких месяцев, наконец, было принято.

Без большого успеха я попытался разгладить помятую форму и негромко постучался в двери.

— Войдите, — услышал я голос из глубины кабинета.

— Пан генерал, майор Гробицкий прибыл доложить...

— Довольно, довольно. — Генерал даже не поднял головы от своего письменного стола.

В небольшом, оборудованном в стиле позднего Герека, кабинете я бывал от силы несколько раз. Установленные вдоль стен стеллажи прогибались под тяжестью книг — Клаузевиц, Сунь-цзы, Кутшеба, биографии Наполеона, тактика, стратегия, философия, медицина. Чего только там не было. За исключением книг, кабинет представлял собой одно сплошное убожество. Старенький письменный стол, лампа с выгоревшим абажуром на тонком металлическом прутке, два стула и внушительных размеров сейф составляли обстановку этого мрачного запыленного помещения. Пятая Бронетанковая Бригада, быть может, и была элитным подразделением, обреченным на модернизацию в соответствии с натовскими стандартами, получавшим со складов самые большие партии боеприпасов для боевых стрельб, но ее командир откровенно исповедовал принцип, что только спартанское обустройство места работы помогает в достижении лучшей концентрации. Лишь ноутбук на письменном столе был невольной уступкой духу современности. Я все еще искал взглядом старинный телефон с трубкой, когда шеф привел меня в чувство.

— Ну, что вы там жметесь у дверей. — Нетерпеливым движением руки он указал мне на неудобный стул напротив письменного стола.

То, что я собирался сообщить генералу, можно было сказать стоя. Тем не менее, я сел и стал разглядывать своего командира. В тот миг я еще питал надежду, что вижу его в последний раз.

Генерал Люцьян Дрэшер — невысокого роста, весьма щуплый — имел обыкновение пронзать собеседника оценивающим взглядом своих выцветших глаз. Разговаривая с ним, я всякий раз чувствовал себя студентом, заваливающим главный годовой экзамен. В незапамятном прошлом, будучи новоиспеченным выпускником Высшей Офицерской школы Бронетанковых войск, шеф прозябал в самых задрипанных гарнизонах провинциальной Польши. И хотя, по мнению пэнээровских генералов, воспитанных на советских традициях, он был не в меру гибок и самостоятелен в исполнении сугубо точных приказов, ему все же удалось пару раз блеснуть на учениях — в качестве командира роты или батальона. Карьера Дрэшера резко ускорилась после восемьдесят девятого года, а особенно после вхождения Польши в НАТО. Командующим Пятой Бронетанковой Бригады он стал два года назад. С той поры бригада модернизировалась в ускоренном темпе.

На третьем стуле сидел полковник Карский, командир полка. Мой, как говорится, Непосредственный (Теперь Уже Не Надолго) Начальник. Полная противоположность Дрэшера — толстый, красномордый, редковолосый. Он определенно ничего не читал — кроме, разве что, доносов на меня. Он мог бы с успехом играть роль советских работников госбезопасности, и даже подозреваю, в самом деле, был таковым в свое время. Дрэшер, подобно мне, ненавидел его всем сердцем — Карский был типичным воспитанником советской школы: тупым, судорожно держащимся буквы приказов службистом. Для меня было неразрешимой загадкой — каким чудом он до сих пор оставался на своей должности. Вероятно, Дрэшер просто вынужден был терпеть его, поскольку таким был расклад политических сил в бригаде.

Карский сидел, словно египетская мумия и, насколько я его знал, так будет продолжаться до конца аудиенции. Он оторвется от души после. Оставшись со мной наедине.

— Удалось ли вам доставить наших американских друзей без происшествий? — Дрэшер в первый раз оторвал голову от бумаг и принялся сверлить меня этими своими глазенками.

— Так точно. — Я позволил себе фамильярную улыбку. — Я разместил их в расположении второй роты. Тамошние туалеты — единственные, которые можно показать кому-либо из иностранцев.

Карский беспокойно пошевелился, но генерал даже не обратил на него внимания.

— Отлично. А... транспорт?

— Согласно приказу, мы закрыли его в ангаре Б, который охраняет группа быстрого реагирования с боевым оружием. Кроме того, американцы организовали шестичасовые посты и, по крайней мере, двое из них не отходят от машины ни на шаг.

Дрэшер кивнул головой — но, по-видимому, думал о чем-то другом.

— Вы в курсе, зачем я вас вызвал сюда, майор?

Я отрицательно покрутил головой, после чего набрался смелости.

— Пан генерал, я хотел бы вам доложить, что...

— Позже, — отмахнулся он, почти не слушая.

Я умолк. Появилось предчувствие, что этот разговор ничего доброго мне не сулит.

— Вы слышали о системе MS?

— Читал кое-что в специальной литературе и...

— И в "Бронетанковой кавалерии" Клэнси, не так ли? — Дрэшер любезно улыбнулся, а я решил, что, по крайней мере, до нового года буду держать язык за зубами.

— Но об Афганистане вы слышали? — Я посчитал этот вопрос риторическим и далее хранил оскорбленное молчание. Прошло всего полминуты, а он уже успел привести меня в бешенство. — Пожалуйста, перестаньте дуться и слушайте. Как вы знаете, наши парни уже почти полгода сражаются в Афганистане и, хотя общественному мнению представляют иную точку зрения, им там здорово достается — в то время, как они стараются изловить Усаму в этих проклятых горах. Талибы в последнее время значительно усилились, начали использовать легкую бронетехнику и вертолеты, с помощью которых по ночам перебрасывают небольшие отряды пехоты в наши тылы. Надо полагать, у них неплохие источники финансирования, ибо на недостаток вооружения жаловаться им не приходится. Их формирования все более напоминают регулярную армию, но при этом они не отказываются от террористических тактик. В связи с чем, янки пришли к выводу, что им необходимы небольшие, но обладающие мощной огневой силой бронетанковые отряды, поддерживаемые пехотой, коммандосами, артиллерией и боевыми вертолетами — для уничтожения воздушных сообщений противника. Итак, танки снова в почете. Нам предложили принять участие в этой забаве — и наше правительство и лично пан президент охотно согласились на это. Американцам настолько важно создание как можно более широкой антиталибской коалиции, что они готовы профинансировать значительную часть расходов польской стороны. Впрочем, они уже делают это неофициально с некоторого времени. Предоставляют технику, людей и деньги. MDS, который вы так браво конвоировали по пути с аэродрома в гарнизон, как раз является частью этой помощи.

В комнате воцарилась абсолютная тишина. Я опасался даже пошевелиться, чтобы не отвлечь внимания присутствующих случайным скрипом стула.

— Как вы знаете, с определенного времени мы в нашей части интенсивно работаем над повышением стандартов обучения и вооружения. В рамках подготовки к афганской операции мы получили специальные дотации на боевую технику — модернизированные танки "твардый", "росомаки" с новыми артиллерийскими башнями, гаубицы "краб", самоходные минометы AMOS и так далее. Большинство из них — прототипы. Лучшие механики доводят до ума последние детали. Кроме того, нам выделены штурмовые вертолеты, оснащенные новой авионикой, вооружением и двигателями. Одним словом — мы будем располагать приблизительно тем же, что имеют сами американцы.

Тишина.

— Естественно, мы не пошлем в Афганистан всей бригады. Помимо всего прочего, нам это не по средствам. Поедет отдельный отряд в размере усиленного батальона, который после соответствующей подготовки и обучения коллективным действиям будет передан в подчинение оперативного командования одного из американских корпусов. Хотя формально отряд получит статус батальона, мы желаем, чтобы он был универсальным в тактическом отношении и мощным в плане боеспособности. Чтобы он мог справиться, по меньшей мере, с целой бригадой. С этой целью он получит собственную артиллерию и вертолеты. Боевая единица будет целиком интегрирована в систему IVIS — между прочим, именно ради этого приехали американцы. Благодаря MS и новым системам связи, батальон станет полностью совместимым с подразделениями американской армии.

Карский и я кивнули головами. Подобный отряд — это было бы нечто новое. Дрэшер встал из-за стола и взял с него бумажную папку.

— Майор, принято решение доверить руководство этим подразделением вам. Оно будет именоваться Первый Отдельный Разведывательный Батальон, а вы сами повышаетесь в звании до подполковника. Поздравляю вас.

Он встал передо мной — уже при последней фразе я вскочил, вытянувшись по стойке "смирно" — и энергично пожал мою руку. Жара сильно замедлила мои реакции — и, возможно, потому мне даже в голову не пришло, что серьезный офицер на высоком посту способен так жестоко шутить.

— Спасибо... — запинаясь, произнес я. — То есть, служу Отечеству, пан генерал! Но...

Он не обратил ни малейшего внимания на то, что я хотел ему сказать.

— Поздравляю вас с новым званием, хотя сразу должен сказать, что руководство поручаю вам без энтузиазма. Из людей, которые у меня под рукой, вы один бегло знаете английский и можете договориться с нашими американскими друзьями. Но полной уверенности в вас я не имею. Ваши прежние командиры, правда, пишут о ваших больших тактических способностях и харизме... Однако, одновременно, упоминают о склонностях к самовольству и импровизации... и еще о нескольких случаях серьезной несубординации. Ну что ж... Наблюдая за вами без малого два года, я как-то подобных способностей за вами не замечал. Хотя, возможно, я недостаточно хорошо разбираюсь в людях, полковник Гробицкий? Я, действительно, сильно сомневаюсь, достойны ли вы для этого задания...

Я осмотрительно хранил молчание, хотя в голове моей роились пробегающие через нее ежесекундно тысячи мыслей. К сожалению, ни одна из них не годилась для ответа офицеру высокого ранга Наияснейшей Речипосполитой. Дрэшер вздохнул и продолжил:

— В этой папке вы найдете спецификацию имущества и структуру формируемого батальона. В его состав войдут: штаб, рота "твардых", комбинированный артиллерийский дивизион, рота пехоты на "росомаках", звено вертолетов Ми-24, зенитная батарея, разведывательный взвод, взвод коммандос из ГРОМ-а, взвод саперов, наши американцы, то есть MDS и его охрана, взвод связи и транспортная рота. Впрочем, с деталями вы ознакомитесь позже. Экипажи уже завершили обучение, но в боевых условиях свою технику будут применять впервые, а значит — на первых порах следует ожидать хороший балаган.

Так вот чем были те непрерывные кружения старательно замаскированных машин, каждую ночь въезжавших на территорию гарнизона. Вот куда пропадали лучшие люди вместе с толпами гражданских и военных экспертов, шастающих по всей части.

Дрэшер умолк ненадолго, словно собираясь с мыслями, а я вспомнил о необходимости дышать. Вдох, выдох. Вдох, выдох. Помогло, хотя жара в комнате по-прежнему стояла невыносимая. От моего принципиально решения пятнадцатиминутной давности осталось одно далекое воспоминание.

— Спецификацию MS-а вы найдете в документации. Упрощенно говоря, это система мониторинга состояния всех машин, к нему подключенных. Наши американские друзья инсталлируют программу IVIS в машинах батальона. Необходимое оборудование, к счастью, уже смонтировано, а некоторые экипажи даже знают, как им пользоваться.

В моей голове регулярно вспыхивал красный свет: "Тревога! Проблемы! Тревога! Проблемы!". Генерал, однако, не обращал внимания на панику в моих глазах и далее спокойно грузил меня и себя:

— Это еще не все, полковник. В течение, самое позднее, одного месяца, если только вы раньше не отправитесь на войну, на полигон прибудет делегация, которая оценит состояние подготовки подразделения и пригодность техники. Мы обязаны ей доказать, что умеем пользоваться IVIS-ом, что самоходные гаубицы "краб" — это не выброшенные на ветер деньги, что стоило оснащать боевые машины новыми артиллерийскими башнями, и что миномет AMOS — то, в чем остро нуждается польская армия. Что есть смысл в создании малых, высоко мобильных отрядов, которые будут действовать в соответствии с новыми задачами и новой доктриной. Короче говоря, необходимо дать политикам в руки аргумент, который поднял бы значение нашей страны как особо стойкого элемента в борьбе с мировым терроризмом. — Дрэшер улыбнулся, но я не знал: то ли он шутит, то ли говорит серьезно. — На этой демонстрации не окажется разве что Клавдии Шиффер. Но, за исключением ее, будут все: президент, премьер-министр, министр обороны, остальные заинтересованные и незаинтересованные министры. Генералов там, наверное, хватит на войну средней величины. Также приедут американцы из Руководства Объединенных Штабов и все прочие, кто только сумеют впихнуться в автобус.

Чудесно. Куча незнакомой техники, какие-то американцы со своими таинственными технологиями, к тому же банда тыловиков в мундирах и гражданских политиков, которые не упускают ни одного случая, чтобы сунуть нос не в свои дела. Я подумал, что должен срочно что-то сделать: например, пробежать двадцать кругов по периметру плаца или взять больничный на максимально возможный срок. Быть может, тогда я сумел бы смотреть на мир чуточку оптимистичней. Генерал, однако, не устроил никакого перерыва и нисколько не обескураженный моим многозначительным молчанием, продолжил:

— Я хочу, чтобы вы лично проследили за монтажом MS-а в машинах, убедились, что выбрали самые лучшие экипажи для "твардых", осмотрели склады остающихся подразделений, выбрали достойных командиров, лично пронаблюдали за всеми учениями, а также осмотрами и ремонтом. Большинство экипажей уже готовы. Начальник штаба батальона майор Лапицкий вам расскажет чего и сколько еще не хватает. В папке вы найдете точный список техники и боеприпасов. Ваше подразделение имеет высший статус секретности и будет совершенно независимым от нас. Возьмите с собой полные запасы — в том числе, боеприпасов — на два месяца пребывания на полигоне. Возможно, в Афганистан вы отправитесь прямо оттуда, а вам известно, как у нас обстоят дела с логистикой. Советую взять больше потребности, даю вам в этом вопросе свободу действий. На месте полигона уже организованы места проживания и установлены контейнеры с боеприпасами и цистерны с запасами горючего. Охрану полигона будут самым тщательным образом обеспечивать жандармерия и подразделения нашей бригады. Приказ о выезде в Афганистан может поступить в любую минуту. С настоящего времени вы выходите из служебного подчинения полковнику Карскому. Начальником штаба батальона я назначил майора Лапицкого, вашего старого знакомого из полка. Рапорты прошу составлять непосредственно мне. Ежедневно в восемь вечера я ожидаю доклада о выполнении задания во славу Отчизны. Предложенный вами офицерский состав батальона я желаю видеть на своем столе сегодня пополудни. Подчеркиваю, что все солдаты подразделения должны быть волонтерами и обязаны подписать заявление о том, что в миссии участвуют добровольно, а также обязательство о сохранении военной и государственной тайны. Выезд на полигон — завтра. Это похоже на безумие... Но, я думаю, что у вас все получится. Техника и большинство людей готовы. С послезавтрашнего утра прошу организовать боевые стрельбы и какое-нибудь испытание взаимодействия этих групп. Американцы вам помогут — на время миссии они поступают в ваше подчинение — и две, максимум, три недели вам на обучение. Есть вопросы?

Да! Почему я??? В чем я, вашу мать.., провинился?!

— В чем роль этого MDS-а и американцев?

— Ну, полковник, я горжусь вами. Отличный вопрос.

Дрэшер взял со стола какой-то документ и встал. Он был ниже меня на целую голову. Я чувствовал, что он слегка взволнован, что само по себе настораживало, так как обычно этот отморозок демонстрировал стальные нервы.

— MDS это сокращение от Mobile Defence System. Система обнаружения, идентификации и отслеживания целей, наведения собственных ракет и антиракет, а одновременно — и даже прежде всего — щит, охраняющий собственные подразделения. Технологический прорыв, о котором никто не имеет права знать, потому что, разумеется, оборудование представляет собой военную тайну высшей секретности. Я не знаю деталей, но вкратце: щит в форме купола создается магнитным полем огромной мощности. Это получается так, как если бы сгруппировавшийся в одном месте отряд накрыть тазом диаметром с полкилометра. Только таз этот выполнен из материала куда более прочного, чем сталь: магнитного поля никакая материальная сила пробить не в состоянии, так что никакие обычные средства не угрожают укрытым под зонтиком людям и технике. Щит выдерживает даже ядерный взрыв мощностью до 20 мегатонн на расстоянии в один километр. Только не спрашивайте меня, что с радиацией — понятия не имею. Но ведь мы и не собираемся пока играть в какую бы то ни было ядерную войну, верно? — Кривая улыбка исказила лицо генерала. — Передача нам MDS-а это лучшее доказательство союзнического доверия США к Польше вообще, к Пятой Бригаде, в частности... Ну, а вы символизируете собой самый стержень этого доверия.

Излишняя ирония. Я и без того был в ауте.

— Мммм, — пролепетал я, совершенно придавленный обрушившейся на меня ответственностью. — Это, разумеется, награда для меня, пан генерал, но... разве, две недели на обучение новой тактике борьбы, обслуги техники и всех этих чертовых систем это, мммм, не слишком короткий срок? Особенно, если воевать нам предстоит в горах?

— Разумеется, так. — Дрэшер начал терять терпение. — Только у нас нет иного выхода. Все упирается во время. И либо мы сделаем все в срок, либо не сделаем ничего — и я уверяю вас, что тогда ни моя, ни ваша карьеры гроша ломаного стоить не будут. А теперь, если у вас нет больше умных вопросов, прошу вас удалиться и приниматься за работу.

Я воспользовался этим прекрасным советом. Увы, Карский тоже. В моей голове вертелся такой ворох мыслей, что только на лестнице до меня дошло, что генерал даже не спросил меня: согласен ли я на эту дьявольскую авантюру. Просто навязал мне руководство, крикнул "исполнять!" — а я, как идиот, послушно согласился. Озадаченный всем этим, я не заметил как мы вошли в кабинет Карского.

Это было небольшое помещение, но и так значительно просторнее каморки Дрэшера. И тоже носило на себе яркий отпечаток личности хозяина. Тесная комнатка всюду была украшена снимками, свидетельствующими о славном боевом прошлом моего полковника. Прошу прощения: моего бывшего полковника. Карский с советскими товарищами. Карский среди советских танкистов. Карский с советским генералом. Карский в советском танке. Улыбающийся Карский с улыбающимися советскими товарищами. Серьезный и суровый Карский с серьезными и суровыми советскими товарищами. И так далее.

— Послушайте же пан, пан майо... вник Гробицкий. — В его устах это прозвучало как "таварищ майовник Грабицкий". — Вы же понимаете, какой чести вы удостоены, да? Я совершенно не знаю почему... Абсолютно... — Он бессильно развел руками. — Ведь вы приспособленец и анархист. Я не понимаю, что вы вообще делаете в нашей польской армии. Однако, генерал выбрал вас, а моих аргументов вообще слушать не захотел. Жаль.

Я смотрел на этого толстого осла и ломал себе голову, к чему он клонит. Это был не первый подобный разговор. Перед каждыми учениями, перед каждым мельчайшим заданием или после каждого мельчайшего инцидента Карский обращался ко мне с речами преимущественно того же самого содержания. Что, по его мнению, я совершенно профессионально не пригоден. И опять он начал стандартно — только теперь он мог поцеловать меня в задницу — о чем он, кстати, вероятно, не отдавал себе отчета — судя по тому, как он энергично начал излагать мне свой план:

— Да, я думаю, вы знаете, пан Гробицкий, что вы не должны были браться за такое ответственное задание. Потому что вы наверняка не справитесь и только стыд отчизне нашей польской принесете. Но коль уж так случилось, как говорится, ничего не поделаешь. Вам следует выбрать себе командира танковой роты. Вы должны взять хорошего солдата, ответственного. Такого, который перед правительством нашим и президентом — тут полковник едва заметно скривился, давая понять, что тот еще у нас президент — вас и нас не скомпрометирует. Такой, который поможет вам отрядом руководить.

Ого.

— Ведь вы знаете, что самый лучший танкист у нас — это поручик Поклевский, да? Так вы его командиром танковой роты назначьте — и он вам эту задачу превосходно выполнит.

Браво.

Офицер Станислав Поклевский был любимчиком Карского. Свежеиспеченный выпускник школы, он подозрительно быстро дослужился до поручика. Тип этот представлял собой отличное наглядное воплощение популярного лозунга "глупость не помеха, было бы желание...". Крестьянский сын с румяной рожей и голубыми глазами под копной русых волос. Он был, пожалуй, тупее даже собственного покровителя — что, принимая во внимание интеллектуальные способности Карского, уже неслабое достижение. Единственное, что он имел в избытке — это амбиции. Карский навязал его командиром взвода в мой батальон и я вынужден был с этим как-то мириться. Поклевский, уверовавший в могущество протекции и в свой крестьянский ум, пытался в свое время развязать войнушку даже со мной, но я его быстро осадил. С тех пор он испытывал ко мне жгучую и беззаветную ненависть, но я игнорировал его совершенно.

— Пан полковник. Я, разумеется, согласен, что поручик Поклевский, несмотря на низкое звание, лучшая кандидатура на эту должность...

— Ну, так я прикажу его немедленно вызвать, — Карский даже подпрыгнул от удовольствия, ожидая большего сопротивления с моей стороны, — и вы быстренько договоритесь.

— ... и я полагаю, что он отлично справится с обслуживанием GPS и MS. Вы знаете, пан полковник, что командир танкистов будет ключевой фигурой в нашем батальоне. Он будет обслуживать главный компьютер, операционную систему и все установленные в нем программы: NavStar, Positioning Block, вторую версию MS-а, цифровые карты в формате Mapinfo и так далее. И как вы, разумеется, догадываетесь: эти чертовы американцы специально не позаботились о том, чтобы перевести на польский язык все эти инструкции для обслуживающего персонала. А потому пару толстых книжек необходимо прочитать по-английски уже до завтрашнего утра.

Трудно себе представить с какой ненавистью смотрел на меня мой бывший непосредственный начальник. Он даже не понял, что половину названий и терминов я выдумал на ходу — да и откуда бы он мог знать их, спустя пять минут после выхода из кабинета Дрэшера?

— Вы же прекрасно знаете, что Поклевский едва знаком с английским и столько же с компьютером. Обойдемся без острот по этому поводу, ладно?

Естественно, разумеется. Зачем танкисту знание компьютера? Единственное, что он должен уметь — это кричать во всю глотку "осколочным заряжай!" и "огонь!".

— Ну, ничего не поделаешь, — бессильно развел я руками. — Вы сами — как думаете, пан полковник — годится поручик Поклевский на эту должность? — Я с деланной опаской посмотрел на него.

— А чтоб вас, вашу мать!! Идите к черту!

— В таком случае, если пан полковник позволит, я мог бы доложить...

— Воооооон!! — взревел Карский. — И не показывайтесь мне на глаза. Вон, в конце концов!

Я лихо вытянулся по стойке "смирно", очень старательно отдал воинскую честь, повернулся на каблуках и вышел. Отойдя на безопасное расстояние, расхохотался от всей души. Как-то все просто получилось. Слишком подозрительно просто.

3.

Вторая половина дня прошла под лозунгом: Job overtime. Говоря по-нашему, в режиме аврала. Только тогда начались настоящие хлопоты. Первым делом следовало прийти в себя.

Новое назначение обрушилось на меня, как гром с ясного неба. Еще вчера я не слишком заморачивался своей военной карьерой. После семнадцатого (в этом месяце) скандала с Карским и известия, полученного от адвоката моего отца, я твердо решил расстаться с армией. Не спорю: подобное решение в последнее время я принимал дважды в день — после каждой демонстрации тупости и некомпетентности моих начальников или подчиненных. Вчера, однако, я решился окончательно. Ухожу в отставку.

Мои планы сегодня ранним утром обратил в прах обычный телефонный аппарат. Как правило, я отключаю в нем звук, чтобы до меня невозможно было дозвониться. Но вчера я забыл это сделать, уставший и злой после тяжелого дня. И сегодня в пятом часу утра раздался телефонный звонок, через десять секунд поднявший меня на ноги. А раздавшийся из трубки голосок — подозрительно резким тоном, не оставляющим минимума творческой интерпретации приказа — распорядился поднять на ноги группу быстрого реагирования, вооружить ее, как на какой-нибудь блицкриг, построить, словно для похода в костел, и в пол-седьмого стоять на ближайшем аэродроме в целях приема и безопасного сопровождения на базу "капитана Санчеса и находящегося под его руководством союзнического отряда, оснащенного оборудованием высшей категории секретности". За выполнение задания отвечаете головой, в случае срыва — полевой суд, желаю удачи, майор, смирно, вольно, шагом марш!

Государственный гимн. Оркестр, туш!

Момент был крайне неподходящим, чтобы проинформировать раздраженный голос в телефоне, что я уже, собственно говоря, пас — и пусть он поцелует меня туда, Куда Я Могу В Задницу Господина Маэстро Облобызать. Позже тоже не было ни времени, ни слушателей, которым бы я мог поверить мои гамлетовские дилеммы. Встреча на аэродроме Нэнси Санчес, ее отряда и космического фургона вызвала желание бежать немедленно, хотя причина для этого не была исключительно служебной.

Последующая поездка в бронированных машинах по улицам городка со скоростью, максимально допустимой производителем, визит к генералу и его неожиданное предложение имели следствием, что мое твердое решение уйти из армии перестало быть таким непоколебимым.

В конце концов, руководство подразделением вроде Первого Отдельного Разведывательного Батальона — это было что-то. На американцев я мог наплевать.

Но почему Дрэшер — несмотря на все старания моего бывшего непосредственного начальника — выбрал командиром подразделения именно меня? Не сказать, чтобы он меня особо жаловал. Я хорошо знал английский — ясно было, что, по крайней мере, в этом плане мне легко будет сотрудничать с союзниками. Очевидно, меня использовали в качестве спасательного круга, которому суждено немедленно затонуть в случае неудачи. Но что еще, что еще? В голове у меня царил полный сумбур.

Ну не я же, в самом деле, выдумал эту проклятую войну с талибами? Если Дрэшер — безусловно, с согласия высшего руководства — назначил меня руководителем экспедиции, ведь должен же он сам верить, что я как-то там справлюсь. В конце концов, он тоже несет ответственность за это назначение. Если кто-то считает иначе, я охотно передам командование батальоном капралу-сверхсрочнику Галясю. Это будет столь же полезно, как смешно.

Ох, как жарко.

А может быть — после стольких лет учений, промозглых полигонов и молчаливого терпения всеобъемлющей глупости — мне, наконец, выпал шанс как-то себя проявить? Причем, самостоятельно — вдали от тысяч глаз "доброжелательных" и явно недоброжелательных коллег. А венцом задания будет маленькая победоносная войнушка. Человек, все же, скотинка кровожадная.

В приступе оптимизма, я тихонько рассмеялся. Какой же я был неисправимо больной лицемер. Воображал свою слабую старческую грудь украшенной орденами и воинской славой, а не имел смелости признаться самому себе в чем собственно смысл всей этой авантюры.

Я даже не заметил, как добрался до казармы, в которой квартировал мой "старый" батальон. Трое солдат, с головы до ног упакованные в костюмы противохимической защиты, бегали вокруг плаца. Похоже, что намотали уже немало кругов. А стояла — напомню — чудовищная жара. Посреди плаца статный офицер в безупречно отглаженном парадно-выходном мундире приятным, чуть ли не театральным, голосом поощрял бегунов поднапрячься еще и еще.

— Врубель! Ты думаешь, что у меня нет больше дел, кроме как ждать здесь до самого Рождества, пока ты пробежишь эти жалкие тридцать кругов? Меньше надо было в детстве писаться под одеялом, тогда бы имел больше мочи. Янковский! А тебе я назначу специальную диету, а то у тебя задница что-то слишком выросла. Сколько не пытаешься — а выше, чем на тридцать сантиметров, оторвать ее от земли не можешь. Шевели задом.

И тому подобное.

Я подошел к офицеру, проводившему эту назидательную тренировку, и поинтересовался:

— В чем эти бедняги провинились?

— Это добровольцы, — возмутился он, но на всякий случай принял позу, которую с грехом пополам можно было бы принять за основную борцовскую стойку. — Разрешите доложить, оттачивают свое мастерство.

— Добровольцы? — Я удивленно поднял бровь. — Да ведь они вот-вот свалятся от теплового удара.

— В таком случае перестанут быть добровольцами, — согласился он. — Вы знаете, майор, что я ежедневно и ежечасно забочусь о повышении мастерства наших солдат.

— Ясно. Отпустите их пока, надо поговорить.

Офицер одной командой освободил в солдатах скрытые запасы энергии. Те тут же пустились галопом в сторону казармы, уже на бегу скидывая с себя защитные комбинезоны. Их командир повернулся ко мне и встал в ожидающей позе. Войтек Курцевич, капитан. По классификации этого "пацана" Карского — "танкист". Тот еще крестьянин — глыба в метр девяносто без обуви, вдобавок — вес, наверняка, больше ста килограммов и соответствующая мускулатура. Он едва помещался в тесной башне "твардого". Оба мы чувствовали некоторую родственность душ парней рослых и нелегковесных. Ему уже стукнуло двадцать девять лет и в своем амплуа он немного напоминал Кмицица из первого тома "Потопа" — неукротимый темперамент, язык без костей, активность, временами опережающая мысль и постоянное желание ввязаться в какую-нибудь авантюру. Но, ко всему прочему, он был толковым, дьявольски умелым и весьма амбициозным; подчиненные его обожали — в перерывах, когда не проклинали за влепленные им дополнительные служебные нагрузки. Мне он тоже был по душе. Если уж с кем ехать на войну, то наверное с ним.

— Хочешь повоевать? — спросил я.

— В смысле?

— В прямом. Стрельба, взрывы, напалм. Знаешь, как в кино.

— Юречек, я всегда тебя просил, чтобы ты не выходил на солнце с непокрытой головой. Не послушался меня — и вот результат, — заворковал он фальшиво.

— Я серьезно. Старик именно меня назначил командиром подразделения, которое поедет в Афганистан на войну с Усамой. Врубаешься?

Мне все-таки удалось его заинтересовать, ибо на этой раз он посмотрел на меня несколько внимательней.

— Без шуток?

— Серьезней не бывает, — ответил я. — Покомандуешь в свое удовольствие ротой "твардых". Новая оптика, новое программное обеспечение, новые двигатели, боеприпасов — сколько хочешь. Вообще, все подразделение предполагается вооружить и модернизировать так, что Терминатору не снилось.

— А за что тебе такая честь? Карский отправился на свидание к праотцу Аврааму? Дрэшер тебя усыновил?

Я пропустил эти колкости мимо ушей и вкратце рассказал ему о результатах встречи с Дрэшером. Потихоньку до него стало доходить, что я не придуриваюсь.

— Супер! Я в этом участвую!

— Что за новости? Я всегда считал тебя за пацифиста, — отыгрался я. И он улыбнулся, в свою очередь. — Хорошо, идем дальше. Экипажи как будто уже укомплектованы и обучены. Твоя задача лишь подобрать командиров взводов. Можешь искать их во всей бригаде. К вечеру дашь мне список фамилий.

— Так точно. А у тебя уже имеются кандидатуры в артиллерию, в пехоту, в вертолетчики и все остальное дерьмо?

— Пока нет. А ты что думаешь?

— Но, пан майор, думать не моя обязанность...

— Полковник, пан капитан. Я получил повышение по службе.

— Поздравляю, — искренне обрадовался он.

— Спасибо. Служу Отечеству. Так как?

— Безусловно, Ветэска. Придурок, но лучший из лучших. Как только американцы увидят его в работе, сразу отдадут нам все свои "апачи" даром, а сами пойдут летать на "кукурузниках", ибо убедятся, что ни к чему большему не пригодны. На твое усмотрение — Савицкий. Не люблю сукина сына, но если его возьмешь, все будет работать, как часы. Пехота, гм... Любош неплох, но чмошник. Если поедет с вами, будет постоянно плакаться мамочке. Истратит состояние на телефон. Возьми Борека, он на удивление метко стреляет и говорит по-английски. Артиллерия? Черт знает, это все будет одна большая импровизация. А раз так, бери Вуйчика — в жизни не видал большего разгильдяя. Насчет остальных затрудняюсь.

Дааа, весьма интересные кандидатуры. Кроме Савицкого, банда лодырей и пьяниц, трактующих армию как идеальное место для осуществления всяческих подозрительных гешефтов. В лучшем случае — как хорошо оплачиваемые каникулы. Проблема, однако, заключалась в том, что эти люди, соответствующим образом мотивированные, были лучшими солдатами в бригаде. Все, без исключения, толковые, храбрые, одаренные воображением и тактическими способностями. Определенно объединяло их и небуквоедское отношение к уставу.

Список Курцевича полностью совпадал с моим: в конце концов, мы были друзьями и имели схожие взгляды на человеческие достоинства. Вот они наши герои:

Маленький, тощий, малословный сорокалетний поручик Томаш Савицкий. Ему уже давно следовало быть капитаном или даже майором, но он совершенно об этом не заботился. Наверное, ему это просто было ни к чему. Как командир транспортной роты, он представлял собой само совершенство — никто никогда не слышал, чтобы колонна Савицкого куда-то опоздала, попала в аварию или чего-то там не доставила вовремя. Просто, армия была его жизнью. Он будет руководить колонной из сорока двух мощных четырнадцатитонных "старов", восемью цистернами, моторизированным ремонтным парком, вертолетной мастерской, кухней и полевым лазаретом.

Поручик Якуб Борек — командир роты пехоты и десяти "росомаков" или пехотных легких бронетранспортеров. Как и Савицкий, человек достаточно тщедушной фигуры. Робкий, как девушка на выданье, влюбленный безнадежно в какую-то Басю по-соседству. Вообще — романтик. Но я, тем не менее, в него верил, так как он был упрямый, как мул, и всегда добивался того, что задумал.

Капитан Дарьюш Вуйчик — кандидат в командиры наспех сколоченного дивизиона артиллерийской поддержки — или четырех самоходных гаубиц "краб", четырех боевых машин реактивной системы залпового огня БМ-21 и двух самоходных минометов AMOS. Этот будет еще похлеще Борека, так как свои орудия до сих пор видел, главным образом, в телевизоре. Правда, шведы обучили у себя два экипажа AMOS-овцев, но личный состав гаубиц "краб" — хоть, вроде бы, пострелял немного на заводском полигоне — не показал при этом впечатляюще высокого уровня. Вуйчик — потомственный артиллерист: вся его семья в трех поколениях — начиная варшавской битвы — была связана с армией, к тому же — фанатик, обожающий свою профессию.

Капитан Ян или "Джонни" Ветэска, командир вертолетного звена — возможно, даже больший сумасшедший, чем сам Курцевич. Разговаривает, выстреливая по двести слов в минуту, но всегда имеет что сказать по существу. Управляет своим "Ми", как пьяный кучер дрожками. Непревзойденный мастер в своей профессии — я в жизни не видел лучшего пилота. Его экипажи во всем были достойны своего командира — банда едва ли не самых горьких пьяниц во всем гарнизоне, постоянно затевающих скандалы с местными. Но маленькое "но" — на учениях они всегда имели десять попаданий из десяти возможных. А пилотировали — несмотря на перманентное похмелье — с невероятным искусством.

И, наконец, поручик Кароль Станьчак — командир разведвзвода. Должен был командовать тремя разведывательными бронемашинами БРДМ-2 и четырнадцатью собственными подчиненными, а также прикрепленным взводом саперов. Неразговорчивый, упрямый и до невероятности эффективный. На учениях умел исчезать со своими людьми без следа, затем появляться через семьдесят километров и демонстративно брать в плен штаб противника вместе с командиром. После чего вновь испарялся и выныривал в следующем неожиданном месте. Как он это делал — оставалось для всех, включая арбитров учений, неразгаданной тайной.

Личный состав дополняли поручики: Вацлав Грабовский, командир зенитной батареи, и Януш Войтынский, командир взвода ГРОМ-а. Об этом последнем я не знал буквально ничего — я не встречал его раньше, но не имел свободы выбора. Дрэшер просто представил мне его и приказал включить в состав подразделения. Взвод ГРОМ-а, насчитывающий двадцать человек — три отделения по шесть человек плюс снайпер, плюс сам Войтынский — должен был передвигаться одолженными у американцев четырьмя "хаммерами".

Я попрощался с Курцевичем и отправился на встречу с неизвестным. По пути размышлял о том и о сем, одновременно выстраивая в голове список аргументов для убеждения начальства вышеупомянутых офицеров, которое, совершенно естественно, не захочет отпускать своих лучших людей. И действительно — в течение остатка второй половины дня мне пришлось выдержать несколько очень нелегких баталий. В одном случае я даже обратился за помощью к Дрэшеру.

В конце концов, я собрал эту избранную группу в обшарпанной столовой в выделенном батальону бараке и огласил короткий, но эффектный спич, в котором ясно представил дело, на которое мы подписываемся. Увы, все кандидаты — неизвестно почему — пребывали в состоянии радостной эйфории от факта, что они теперь элита польской армии, авангард мировой войны с террором и террористами. Но, по-моему, они либо демонстрировали отрыв от реальности и свои самоубийственные наклонности, либо у них были проблемы со слухом, когда я объяснял сколько времени у нас осталось на подготовку и то, что наши навыки предстоит применять против людей, для которых сломать нам карьеры стоит ровно столько же, как щелкнуть пальцами. Они совершенно проигнорировали факт, что нас намерены применять в настоящих боевых действиях. Возможно, они услышали только часть речи о блеске и почестях. Разумеется, они единогласно продекларировали желание участвовать в этом цирке.

— Ну, хорошо, — вздохнул я. — С этой минуты вы подчиняетесь мне, с вашим начальством все уже формально улажено. Прошу вас немедленно принять командование над подчиненными вам подразделениями. Кажется, в основном это ваши прежние люди. Готовность к отъезду: завтра, в 13.00. На данный момент самое главное — это сбор остатков снаряжения, наблюдение за монтажом IVIS-а, а также проведение необходимых осмотров. Проверьте списки имущества. В случае замечаний — немедленно докладывайте. Нам не полагается разве что птичьего молока, а потому пользуйтесь моментом. Есть вопросы? Нет. В таком случае, господа офицеры Отдельного Разведывательного Батальона, разойтись!

— Есть, разойтись!

В узких дверях образовалась небольшая пробка — охваченные энтузиазмом парни рвались как можно скорей отправиться в путь, чтобы отставить свой личный след в противоборстве с этим мясником Усамой. Я вышел вслед за ними преисполненным достоинства шагом. Мне не пристало бегать, как какому-нибудь сосунку.

Я направился в расположение американских союзников. С ними, к сожалению, была отдельная проблема. Уже утром они онемели, когда увидели в каких условиях им предстоит жить, а ведь, в конце концов, перед их приездом целое отделение обслуживающего персонала полдня убирало и драило выделенный им барак. Потом они кривились во время обеда и, насколько мне удалось подслушать, сержант-шеф клялся всем, что ноги его больше не будет в столовой и интересовался ближайшим Макдональдсом.

Я вошел в обширный ангар, ощущая на себе внимательные взгляды стоявших в карауле морских пехотинцев. MDS занимал самый центр помещения и, хотя последнее было не маленьким, я покривил бы против истины, если бы сказал, что в нем осталось много свободного места. Возле MDS-а примостился бронированный "стар" — собственно, мое командное место. По соседству с гигантской машиной союзников он выглядел как бедный родственник. Нэнси Санчес стояла перед фургоном и что-то энергично объясняла своим людям.

— Что у нас с темпами работ, пани капитан? — Я хотел сказать нечто совершенно иное, но поскольку мы были не одни, вынужден был старательно держаться служебных тем.

— Дело движется, — ответила она столь же официальным тоном. — Я организовала три группы информатиков и связистов. Устанавливаем программное обеспечение во всех машинах и вертолетах. Хотим уже сегодня закончить установку, а завтра, еще до отъезда, протестировать всю систему. Очень помогает нам этот ваш капрал... Галясь.

— Галясь. — Я кивнул головой. — Этот в каждую дыру влезет.

— Я заметила, — невозмутимо ответила она. — В данный момент он дает наставление нашему главному информатику как устанавливать программное обеспечение в вашей машине.

Я любезно улыбнулся.

Ее васильково-синие глаза смотрели на меня с теплой приветливостью. Ее улыбка была чем-то большим, чем обычная служебная гримаса. Я почувствовал что-то вроде злого удовлетворения, что это не производит на меня особого впечатления.

Мы вошли внутрь "стара". На маленькой табуретке сидел американский специалист, в моем удобном кресле развалился Галясь. Не хватало ему только сигары и рюмки коньяка. Я сразу заметил, что капрал, несмотря на явно недостаточное знание английского, добился почетной функции ходячего справочника в вопросах, касающихся прозы жизни польской воинской части. Что для американцев было само собой разумеющимся, у нас необходимо было улаживать — часто заходом слева — чего, в свою очередь, американцы совершенно не понимали. И Галясь занимался именно этим. Компьютерное оборудование, закупленное согласно системным требованиям, было первоклассным, но, разумеется, оказалось, что не хватает нескольких трансформаторов и переходников. Система, стоимостью в несколько сот тысяч долларов, не работала из-за отсутствия частей, стоимостью в несколько сот злотых. Галясь посмотрел, прикинул, поговорил со знакомыми из интендантства и домашними средствами дополнил все недостающие элементы. Капрал лично подключил их с помощью большого паяльника, а монтер из ремонтного отдела, который был едва ли не сантехником по образованию, соединил кабели. Я вошел в тот момент, когда Галясь жестом фокусника поворачивал главный силовой рубильник. Прежде чем перепуганные американцы сумели вообще отреагировать, мониторы в машине командования вспыхнули сотней разноцветных огоньков и, к удивлению наших гостей, программа IVIS запустилась вместе с сопутствующими ей приложениями. По моему скромному мнению, честь польской армии была спасена. К сожалению, наши американские союзники имели отличную точку зрения. Кажется, с этого момента они начали относиться к нам, как к банде опасных сумасшедших, которым смертоносное оружие было дано в руки лишь по серьезному недосмотру Дяди Сэма. Это смертоносное оружие — по мнению американцев — еще, несомненно, послужит нанесению себе и всем вокруг неотвратимого вреда. Что, как вскоре выяснилось, не было слишком далеко от истины.

Таким образом, с самого начала сотрудничества команда капитана Санчес смотрела на нас довольно подозрительно. Даже я, имеющий все возможные разрешения и полномочия для пользования IVIS-ом, равно как и допуск в тайны MDS-а, не пользовался их полным доверием; сержант-шеф Уилсон, рассматривая мое удостоверение, демонстрировал такую гримасу, как будто хотел его сжечь, а потом проглотить (или, может быть, наоборот: проглотить, а потом сжечь), а потом показать мне средний палец, любовно приговаривая: "fuck yourself". Увы, мое удостоверение было в порядке, а потому сержант со вздохом пропустил меня внутрь MDS-а. Я полагаю, с этого момента он решил для себя, что безопасность Соединенных Штатов отныне находится под постоянной угрозой.

Я поболтал с операторами системы, поглазел с минуту на разноцветные окошки приложений — и вышел. IVIS и MDS были моими последними проблемами. Нэнси помахала мне рукой на прощание. Мой пульс опасно ускорился.

Войтек Курцевич стоял перед ангаром и смотрел на меня исподлобья. Но выражение лица имел довольное.

— Чего пялишься? — проворчал я. — Выбрал людей?

— Выбрал, — кивнул он головой. — Уже учат программу. Механики делают основательный осмотр всех узлов. У парней тоже все неплохо идет. — Упомянул он о командирах остальных подразделений. — Даже не было особых проблем с комплектацией экипажей. Хотя, думаю, основной мотивацией этих гребаных наемников была мамона — впрочем, как всегда. А ты выглядишь так, будто готов хоть сейчас упасть в обморок.

— Со мной все в порядке. Проследи, чтобы в каждой боевой машине был хотя бы один человек, который имеет представление о IVIS-е. Не желаю слышать, что кто-то чего-то не знает. Мне надо еще поговорить с транспортниками. Старик хочет загрузить нам столько боеприпасов, что нам потребуется стрелять месяц беспрерывно, чтобы все использовать. В свою очередь, странно все это — почти нет учебных боеприпасов, одни только боевые. И только новейшие патенты — кассетные снаряды, самонаводящиеся "сайдуайндеры"... Чудеса, говорю тебе.

— Ну и очень замечательно, — обрадовался он, не обращая внимания на мои сомнения и не переставая приглядываться ко мне. — Наконец-то, сможем поработать по-боевому, особенно в движении. А кстати, насчет движения: организуем мероприятьице?

— Это можно, — вздохнул я. — В подобной ситуации остается только хорошенько набухаться.

— Ну, пан полковник, прошу не драматизировать. Сегодня нажремся, а после с песней на устах покажем старым пердунам из Варшавы кто здесь хозяин.

— Шел бы ты, а? Скажи офицерам, что встречаемся в восемь в "Колеровой". Да, я хочу пригласить капитана Санчес — так что без глупостей!

— Капитана Санчес? — догадливо улыбнулся Курцевич. — Пан полковник, отличная идея. Однако, я хотел бы обратить внимание пана полковника, что пан полковник не совсем ровня по званию для пани капитана. У пана полковника слишком много обязанностей и вообще... Вот, скромный офицер — в самый раз, чтобы предложить пани капитану Санчес — совершенно бескорыстно — интенсивный курс, к примеру, польских уставов или систем прицеливания... Недурная телка эта Нэнси, правда? Половина гарнизона о ней болтает.

— Смирно!

— Так точно!

— Капитан Санчес стара, хрома и безобразна. Понятно?

— Так точно!

— Даже если и не так, вам должно казаться, что именно так! Понятно?

— Так точно!

— Если вы или кто-то из ваших людей на нее посмотрят, прикажу вас расстрелять! Понятно?

— Так точно!

— Шагом марш!

— Так точно! Понятно. Доклад окончен. — Курцевич скривил лицо гримасой притворного отчаяния и парадным шагом направился в сторону казарм. Мне захотелось пнуть его в задницу.

4.

Городок Л. насчитывал пять тысяч жителей и был страшной провинциальной дырой, которая славилась в мире двумя вещами: нашей бригадой и крупнейшим контрабандным центром на всю юго-западную Польше. Через недалекую границу курсировали, по слухам, неправдоподобные количества алкоголя, сигарет и людей. Причем, в обе стороны. По городку нередко сновали шайки плечистых и лысых типов. Те, что поважнее, проносились по улицам, ревя двигателями роскошных тачек. После пары стычек между нами и ними Дрэшер издал даже особое распоряжение, в котором под угрозой суровейших кар запрещал провокации каких бы то ни было конфликтов. Вероятно, он полагал, что война бригады с мафией нам без надобности. В любом случае, распоряжение это строго не соблюдалось — Войтек Курцевич со своими людьми однажды даже чуть не вступил в перестрелку с какими-то типами.

По окончании невероятно тяжелого дня, когда удалось более-менее подвести итог важнейшим делам, когда батальон хоть издали стал напоминать боевую часть, когда успешно закончился сбор техники и припасов, мне хотелось лишь упасть в постель и спать двое суток без перерыва. Но я вспомнил о ждущем меня свидании с Нэнси и как-то сразу перестал чувствовать усталость. Я переоделся в гражданские шмотки и направился в расположение американцев. Теплый летний вечер как будто специально устроен был для прогулки под руку с красивой женщиной. Даже обшарпанные здания казарм и потрескавшийся бетон на плацу казались симпатичнее, чем обычно. Эх, романтик из меня.

Нэнси, разумеется, опоздала на пару минут. Она была офицером элитной воинской части, превосходно обученным солдатом, но, прежде всего — женщиной, и женщиной отлично знающей цену своим прелестям. Просто, ей необходимо было выйти в свет так, чтобы это подействовало даже на такого потрепанного субъекта, как я. Она выглядела ошеломляюще, хотя одета была в джинсы и обычную футболку.

— Пять минут опоздания, — сказал я с укором, — хотя неохотно признаю, что стоило подождать. Ты отлично выглядишь...

— Ну-ну. Какое милое приветствие. — Слегка улыбнулась она. — Я опоздала, потому что вынуждена была возвращать Уилсона в вертикальное положение и вырвать с корнями твоего капрала, который охотно бы у нас заночевал.

Мы направились в сторону ворот.

— У тебя какие-то проблемы с Галясем? — притворно удивился я. — Надо было сообщить мне.

— Но, пан полковник, в конце концов, нас учат и тому, как укрощать строптивых капралов армии союзников. — Она вздохнула и продолжила: — Впрочем, и собственных сержантов тоже. Да, кстати: поздравляю тебя с повышением по службе и очередным званием.

— Благодарю. Вовсе не уверен — стоит ли радоваться. А насчет Уилсона, о чем собственно идет речь?

— Внезапный приступ дурного настроения, — махнула она рукой. -Пройдет.

— Это дурное настроение как-то связано с нами?

— Разумеется, отчасти, — призналась она. — Не обращай внимания. Он в первый раз в Европе и впервые будет сотрудничать с вами, с поляками. Уилсон страшный педант, а MDS его любимое холеное детище. Он считает, что никто, за исключением, быть может, президента Соединенных Штатов, не должен иметь доступа в его недра, а сам MDS не должен служить ничему иному, кроме обеспечения безопасности Соединенных Штатов.

— Но этому он и будет служить, — вставил я. — Война с талибами...

— Я знаю, — прервала меня Нэнси, — и потому не обращай внимания. У него это пройдет. Он хороший солдат и будет подчиняться приказам.

Мы дошли до ворот гарнизона. Часовой при виде нас поперхнулся от избытка чувств. Он смотрел на Нэнси таким взглядом, что я искренне посочувствовал ему в преддверии ночи. Сквозь ворота спокойно может въехать вражеская танковая колонна, а замечтавшийся рядовой так ничего и не заметит.

— Итак, тебя зовут Нэнси Санчес, — сменил я тему.

— Да.

— С каких пор?

— Лет шесть.

Она вышла замуж в двадцать восемь.

— И кто этот счастливец?

— Эрнесто. — Она слегка покраснела. — Майор Эрнесто Санчес. Сто первая воздушно-десантная.

О-го-го. Та самая, что потерпела поражение в операции Маркет Гарден в сорок четвертом. Но майора Эрнесто Санчеса — пусть его поразит скорая и внезапная смерть — в то время, разумеется, еще не существовало.

— Ну и?

— Что — ну и?

— Любишь его? — Я чувствовал, что вязну безнадежно, но разговор о ее муже доставлял мне какое-то мазохистское удовольствие. Вопрос, вообще-то, был рискованным — как-никак, я входил в чужие территориальные воды. Нэнси, однако, ответила, не обращая внимания на мое растущее изумление:

— Три года назад он вылетел с миссией. Даже не знаю куда. — Она говорила тихо, с какой-то отрешенностью в голосе. — Вернулся через три месяца. Раненый. Изменившийся до неузнаваемости. С той поры все было плохо и с каждым днем хуже. Он удалился от меня. Мы разошлись как двое чужих людей. Он не желал никакой помощи, хотя раны очень плохо заживали. В конце концов, ему предложили инвалидскую пенсию. С того дня он сидит в кресле и смотрит в море. Уже два года. Сподобился только, через адвоката, прислать мне вызов на бракоразводный процесс.

Я был ошеломлен, когда она так, без обиняков и приукрашивания, рассказала мне, что она свободна и, в принципе, доступна. Я не знал — стоит ли мне открыто радоваться и, на всякий случай, сохранял соответствующее обстоятельствам серьезное выражение лица. В конце концов, распад успешного супружества это печальный факт, или нет?

— Нэнси, не огорчайся. Ты очень сильная, ты справишься. — Твою мать... Ну, я оригинален.

— Тебе нет нужды меня утешать. — Она улыбнулась через силу.

Я был иного мнения по этому вопросу, но не успел, однако, его озвучить, так как мы дошли до цели нашей прогулки — или шикарнейшего ресторана этого городка.

Шикарнейшее в городке Л. ресторанное заведение, с претендующим на оригинальность именем "Колерова", ни в одном другом городе не отвечало бы стандартам не то что шикарнейшего или шикарного, а хотя бы просто приличного. Это был притон в полном смысле этого слова. Однако, там подавали хорошее и дешевое пиво. Нам, офицерам Первого Отдельного Разведывательного Батальона ничего большего в настоящий момент и не надо было. А особенно мне. Впереди была долгая ночь.

Наш вход в "Колерову" выглядел эффектно. Едва мы показались в дверях, сидящие за столами и в баре мужчины замолкли и смерили нас наглыми взглядами. Проходя мимо одного из столиков, я многозначительно взглянул на пятерых крепко сложенных, бритых налысо парней, но с ними все было предвиденно. Они просто пожирали Нэнси взглядами. Привычные к своим блондинистым сисястым шлюшкам с накладными когтями в стиле Фредди Крюгера, при виде естественной и невульгарной красоты капитана Санчес они просто оцепенели. В полной тишине я подошел к столику, за которым сидели мои люди.

— Твою мать, ну и жопа! — раздалось сзади, и эта незатейливая констатация как бы разгрузила обстановку. Гомон в зале вернулся на прежний уровень, хоть я уверен, что тема разговоров теперь концентрировалась вокруг достоинств моей прелестной спутницы и более всего на вышеупомянутой части тела.

— Господа, — негромко объявил я, — я рад представить вам капитана Нэнси Санчес. Капитан Санчес командует американской группой поддержки, временно включенной в состав нашего батальона. Я прошу господ офицеров воздержаться от глупостей, неуклюжих брачных предложений и вообще вести себя прилично. Вольно.

Ну, должен сказать, парни, в самом деле, вели себя на уровне. Каждому из них не терпелось щелкнуть каблуками и отдать честь, но как-то вовремя сориентировались, что не в мундирах, а потому ограничились кратким представлением собственных персон. Несколько из них, в частности — Курцевич и Войтынский, сносно говорили по-английски, и потому я не был обречен на роль переводчика в режиме non stop. Начальная робость уменьшалась по мере выпитых стаканов. Все желали произвести впечатление на нашу союзницу, так что беседа прямо-таки искрилась от юмора, некогда прозванного казарменным.

Веселую атмосферу нарушило на мгновение прибытие очередного гостя. Он был в кожаных мотоциклетных штанах, старой мотоциклетной куртке и в летном шлеме, залихватски сидящем набекрень. Парень подошел к нам небрежным шагом, громко позвякивая миллионом пряжек и застежек.

— Я глубоко и окончательно охреневаю, пан полковник, от такого ремонта, — изрек капитан Ян Ветэска и швырнул на стол какую-то продолговатую массивную железяку, едва не расщепив пополам знавшую лучшие времена мебель, опрокидывая стаканы и пивные бутылки — на что, впрочем, он не обратил никакого внимания. — Этих придурков из Свидника, прошу прощения, пан полковник, я собственноручно разбомблю. Всучили мне бракованный коленвал, вы понимаете, пан полковник? Новенький вал и уже с трещиной. Вообразите, что бы случилось, если бы мы с этим валом вздумали куда-нибудь полететь... Ууупппс! — запнулся он, только теперь заметив Нэнси.

— Я горячо... хммм... в смысле... многоуважаемая пани, извиняюсь, что позволил себе столь грубые слова и это, этот... — невнятно пробормотал он, совершенно не в своей обычной манере. Словно бы всегда робел в присутствии женщин.

— Да брось ты... — сказал я, стараясь хоть как-то контролировать веселый бардак за столом, — это американка. Капитан Нэнси Санчес из группы нашей поддержки.

— Ай эм сори, мисс капитан, — пробубнил Витэска. — Ит ис вэры найс то мит ю. — Вся остальная компания, включая заинтересованную особу, ответила взрывом смеха. — Охренеть можно, Юречек, я сам охотно бы ее поддержал, веришь? Любезный пан полковник, сделайте одолжение своему избранному офицеру, прикрепите ее в качестве поддержки одному бравому командиру летчиков, — застрекотал он вполголоса мне в ухо, — а уж я ее приголублю. Господи Иисусе, что за телка, просто ангел.

— Прекрати, — остудил я его.

— Аааааа, понимаю. — Он резко посмотрел на меня. — Может быть, пан полковник, по принципу старшинства, приберег ее для себя...?

— Прекрати, Джонни, — повторил я, впадая в неожиданную для себя самого ярость. — Она замужем и, вдобавок, прежде всего солдат. А американцы не слишком любят шутить в вопросе сексуальных домогательств на работе.

— Какая нахрен работа, мы же здесь в частном порядке, разве нет? — вскипел он. — Если они распитие водки в доброй компании называют работой, то что, в таком случае, для них отдых? Войтечек, ты мне нальешь или так и будем пялиться друг на друга?

— Господа, кажется, говорят обо мне? — вмешалась в разговор Нэнси. — Можно узнать что именно?

— Насинг импортант, мисс капитан, — опередил меня Полиглот Джонни. — Ай сэд то мистэр кольонэль дзэт ит ис вэры гуд дзэт амэрыкан армы уил сапорт ас ин Афганистан опэрэйшын ууэр уи уил сапорт амэрыкан армы.

— О, в самом деле? — разрумянилась Нэнси, делая вид, что принимает треп Ветэски за чистую монету. — Афганистан будет первой нашей совместной операцией, но я надеюсь, что не последней.

— Так точно. — Курцевич вытянулся по стойке "смирно" и щелкнул каблуками. — Вместе, за вашу и нашу свободу! — Он поднял уцелевшую пивную кружку и одним глотком опорожнил ее до дна.

— Охренительно, пан полковник, не так ли? — продолжил по-польски Ветэска. — А кстати, мы уже пили за за ваше повышение? Еще нет? Ну, господа, как можно? Ваш любимый командир сегодня получил значительное повышение, а вы что? Где поздравления? Где традиционное подлизывание, вы, дубины? — Он встал и, несколько шатаясь, объявил тост: — За здоровье светлейшего нашего начальника полковника Гробицкого!

— Виват! — воскликнула вся веселая компания, про которую в настоящий момент можно было подумать что угодно — только не то, что все собравшиеся профессиональные офицеры Войска Польского. Все осушили свои стаканы до дна.

— Возвращаясь к теме, как вы думаете: что на сей раз замышляют американцы? Саддама они повесили из-за иракской нефти, но в этом Афганистане вроде бы одни только камни да козы... Так, какого черта они туда лезут? То, что ради чертовой идеи и национальной безопасности, ни в жизнь в это не поверю. — Ветэска был упрям и так просто от политических разговоров отказываться не собирался.

— Дипломат из тебя Джонни... Как всегда. — Ответил я. — Может попробуешь никого не задевать, ладно?

— Намекаешь, что я неполиткорректен? Такую красивую девушку задевать не буду, обещаю. — Оттаял он. — Приглашу ее в маленький полетик — такой, значит, ознакомительный. А уж как с нею пролечу... эээмммм... в смысле, ее прокачу, вот тогда и посмотрим.

Я снова слегка ощетинился, но ни он, ни остальная компания не обратили на это никакого внимания.

Нэнси вошла в раж. Я смотрел как она улыбается Курцевичу, флиртует с Ветэской, общается с остальными. Даже Савицкий, от которого обычно двух слов в сутки не услышишь, пытался рассказать какой-то анекдот. Ну что ж, мы были молоды и считали, что впереди у нас увлекательное путешествие.

В определенный момент Нэнси встала, извинилась и отошла в уборную. Я проследил за ней взглядом. Впрочем, не я один — все разговоры в пивной опять стихли и сто самцов дали волю своей фантазии представить: "а что, если бы...".

За нашим столом кипела оживленная беседа, парни наперебой говорили о Нэнси, об Усаме, смеялись над Вуйчиком и его пушками и вообще игнорировали присутствие своего командира в ранге подполковника. Я любил их и прекрасно чувствовал себя в их компании, хотя именно тогда поклялся себе, что миссия в Афганистане будет последним моим приключением в армейском мундире. В любом случае, последним. В конце концов, я мог бы общаться с ними и будучи на гражданке.

Я посмотрел поверх голов компаньонов и увидел стоящую у стойки бара Нэнси. Очевидно, она пыталась что-то заказать. За два столика от нас встали два крупных парня и тоже подошли к бару. Возможно, им захотелось выпить. Я тоже встал.

— Подождите минутку, — сказал я офицерам, — сейчас вернусь.

Они даже не взглянули на меня. Я протиснулся сквозь битком набитый проход и увидел Нэнси, которая что-то гневно отвечала одному из здоровяков. Он, не обращая особого внимания на ее слова, которых и так определенно не понимал, резким движением схватил ее за плечо. Однако, с морской пехотой США так не разговаривают! Капитан Санчес схватила правой рукой ладонь агрессора и вывернула ее наружу, одновременно левой рукой сильно надавливая на локоть. Она сделала это вполне деликатно, но парня буквально согнуло и он вынужден был ее отпустить. Она явно не желала дальнейших проблем, но тип почувствовал себя оскорбленным. Он резко отступил назад, вырвал руку и, почти без размаха, одними пальцами ударил Нэнси в лицо.

То есть, вернее сказать, хотел ударить. Ибо Нэнси едва заметным движением влево ушла с линии удара, присела и врезала ему кулаком в пах. Парень взвыл, неловко шагнул вперед и наткнулся на летящий вверх носок туфли. Типа согнуло назад — и он с грохотом полетел между стульев.

Одновременно случилось несколько других событий. Я, резко ускорившись, почти бегом, преодолел еще несколько метров, отделяющих меня от барной стойки, а двое здоровяков, до сего момента с интересом наблюдавших за происходящим, встали из-за стола и начали проявлять нездоровое желание принять участие в продолжении скандала.

Но всех быстрее среагировал коллега побитого.

Стоя обок, он лишь слегка наклонился вперед и его сжатый кулак угодил в челюсть Нэнси. Не зря в спортивном единоборстве, как правило, учитываются весовые категории. В таком случае противники имеют более-менее равные шансы и результат зависит от лучшей подготовки того или иного спортсмена. В нашей ситуации уровень подготовки Нэнси не имел значения — противник был в два раза тяжелее ее. Потому, хотя удар был почти без замаха и относительно слабый, она отлетела назад и тяжело ударилась спиной о стойку бара.

Я спешно сделал последнюю пару шагов и, не теряя времени на дипломатические переговоры, крепко пнул нападавшего в коленный сустав. Дамский боксер, несмотря на серьезный ушиб, отреагировал молниеносно. Повернулся ко мне, одновременно пытаясь вынуть из-за пазухи "аргумент", который позволил бы ему получить преимущество в нашем споре. Само собой разумеется, я не мог этого допустить и потому быстрым и мощным прямым ударом левой руки послал его в сторону бара. Удар получился неплохой: реакция противника на мгновение ослабла — и мне не оставалось ничего иного, как использовать это обстоятельство. А потому я сделал еще один шаг вперед и с полуоборота врезал лысому локтем в лицо. Тип оказался крепкий: сильно шатаясь, он, тем не менее, сумел удержаться на ногах. Чтобы окончательно пресечь вероятную дальнейшую дискуссию на счет победителя в нашем маленьком недоразумении, я схватил оппонента обеими руками за голову, мощно потянул ее вниз и пнул коленом в нос.

Очередные кости этого вечера пострадали всерьез и надолго. Я взглянул на лежащего в лужи крови человека и удостоверился, что вся его левая щека не слабо вдавлена вовнутрь. От носа владельцу пока тоже будет не много пользы. Теперь ему предстоят порядочные расходы на новую челюсть и восстановление хряща переносицы — но, в конце концов, пластическая хирургия в последние годы добилась значительного прогресса, и потому я не слишком беспокоился о судьбе моего подопечного.

Как и следовало ожидать, коллегам лежащих на полу бедняг не слишком понравилось подобное развитие ситуации. Еще в ходе усмирения самой Нэнси первого забияки, несколько из них встали и энергично перегруппировались в направлении поля сражения. Шеф группы, который до сего момента равнодушно наблюдал за ходом событий, добежал первым. Он не был таким крупным, как остальные, но безжалостное лицо и пронзительный неподвижный взгляд безошибочно выдавали в нем главаря. Безусловно, он без угрызений совести порезал бы меня на кусочки, ради чего, собственно, и держал в руке солидных размеров battle knife или боевой нож американской армии. Итак, он решил бросить на чашу весов победы свой авторитет вождя.

Я схватил руку Нэнси и, преодолевая попытки сопротивления, отпихнул девушку за спину. Теперь, чтобы добраться до американки, им следовало сперва одолеть меня. А я поклялся себе, что это будет непросто.

— Ты труп, сукин сын! — проявил инициативу головорез.

— Охотно верю. Но ты спрячь нож. За нападение с ножом пойдешь за решетку, — ответил я спокойно, хотя один Бог знал — сколько мне стоило это спокойствие.

— Ты труп, — повторил он.

В ходе разговора несколько лысых подошло к нам на расстояние вытянутой руки. Ситуация была неприятной: позади меня Нэнси и барная стойка, передо мной — главарь местной мафии с ножом. Нож же он достал, вероятно, только потому, что не хотел доставать пистолет. А с остальных сторон меня окружали его люди, каждый габаритами наподобие восьмитонного грузовика.

— Я очень сильно извиняюсь, — раздался за спинами лысых вежливый голос. Прозвучавший очень отчетливо, ибо с момента начала драки — то есть, более-менее последние полминуты — в помещении стояла абсолютная тишина, прерываемая только стонами побитых. — У меня к вам любезная просьба. Не могли бы вы оставить нашего приятеля в покое?

Члены шайки отреагировали предсказуемо — и все, включая предводителя, резко повернулись в сторону нового участника событий. В метре от них стояли три вежливо улыбающихся джентльмена. На поле боя прибыла кавалерия: то есть, Джонни Ветэска, поручик Войтынский и Войтек Курцевич, тактично стоявший чуть позади, но явно готовый к действию. Он, кстати, всегда был готов.

Вот и доигрались бандиты, нечего добавить.

— А пошли вы на хер, ко всем чертям! — огрызнулся главарь. — Не ваше дело.

— Наше, — возразил Ветэска, — но я гляжу: по-нормальному ты не понимаешь, так скажем тебе так, чтобы ты понял.

Еще не закончив последней фразы, он молниеносным движением выхватил из кармана оружие. Израильско-американский Desert Eagle — это не пистолет, но карманная версия тяжелой артиллерии. Стрельба из этого устройства требует огромного навыка, учитывая мощь патрона "Магнум" калибра 44 и двухкилограммовый вес самого пистолета. Но именно этот экземпляр, очевидно для каждого, находился в умелой и гранитно-твердой руке. Ствол, помещенный асом авиации на расстоянии пятнадцати сантиметров от лица главаря, произвел ожидаемое впечатление на всех собравшихся. Следом Войтынский вытащил оружие — если мне не изменило зрение — "Глок 17" — и тоже дал понять, что шутки кончились.

— Забираешь своих коллег, включая ту покоцанную падаль с пола, выходишь из помещения и чтоб глаза мои тебя больше не видели. Понятно?

Бандит молчал. Отвел в сторону руку с ножом, чтобы Ветэска не подумал ничего дурного, но не в малейшей степени своим видом не давал понять, что утратил контроль над ситуацией. Зыркнул на меня — но и я уже добрую минуту разглядывал его сквозь мушку пистолета. Воспользовавшись классическим маневром отвлечения внимания, в исполнении моих товарищей, я вытянул из-за пазухи свое оружие — мой личный, совершенно неуставной Heckler-Koch USP Expert калибра 9 мм. Точно таким же часто пользуются оперативники из ГРОМ-а. Таким образом, мафиози оказались со всех сторон окружены. Шеф что-то прикидывал, его люди глазели то на него, то на нас.

— Послушай. Вы пристали к женщине, которая была с нами, — капитан решил дать главарю шанс отступить, не потеряв лица, — а мы лишь вступились в ее защиту. Не принимай это как что-то личное. Просто, забирай своих людей и уходи.

— Они избили моих людей. — Он указал подбородком на меня и Нэнси. — Такого я не прощаю.

Следовательно, главарь трактовал происшедшее как дело чести. Он не мог оставить безнаказанным то, что на глазах стольких свидетелей — большинство из них, я полагаю, были из той же криминальной среды — его люди отгребли "по самое не хочу" и, вдобавок — частично от женщины.

— Но это вы начали. — Ветэска любой ценой стремился уладить конфликт мирной сделкой. — Вы ударили нашу сотрудницу.

— А чего она вырывалась, дурная шлюшка! — прорычал мафиози, как злой пес. — Они только хотели...

— Довольно! — Теперь уже вышел из себя я. И чтобы яснее продемонстрировать состояние моего духа, щелкнул курком, поднял пистолет чуть вверх и продолжил: — Нахер все отсюда. У вас десять секунд.

— А то что? Застрелишь нас? — Главарь попытался изобразить иронию, но у него это, однако, не слишком получилось.

— А ты проверь, говнюк. Осталось еще шесть секунд.

Он помедитировал и, спустя промежуток времени — достаточный, чтобы показать своим людям, что он меня нисколько не боится — негромко скомандовал:

— Сваливаем. Лысый и Акула берут земляков — и только нас здесь и видели. А тебя, — он повернулся ко мне, — я в могилу отправлю.

— Может быть, когда-нибудь. До встречи.

Под аккомпанемент стонов и воплей они подняли коллег с пола и, наконец, удалились. Мы тоже решили, что лимит развлечений на этот вечер исчерпан. К сожалению, мы ошибались.

5.

— Курва, курва, курва, — изрек Ветэска, когда мы быстрым шагом удалялись от симпатичного ресторанчика. — По кой черт ты влез? Парень был уже почти готов. Еще минута и мы вышли бы из этого дерьма без потерь.

Ветэска был страшно зол, но мне показалось — главным образом, из-за Нэнси. Ибо Нэнси, не растрачивая слов на благодарности, от самого выхода моментально прижалась ко мне, а потом еще и крепко схватила за руку, словно опасаясь, что я убегу. По крайней мере, так это должно было выглядеть с позиции Витэски. Но я никуда не собирался убегать. Я догадывался, что это не заурядная реакция на стресс с ее стороны, желал освободить свою руку из ее ладони — и сам не до конца понимал, почему этого, однако, не делаю.

— Джонни, не нервничай, — примирительно сказал я. — Ничего они нам не сделают. Завтра мы выезжаем — и нас не будет, по меньшей мере, месяц. К тому времени все забудется.

— Черта с два, — огрызнулся он, ни во что не ставя мой командирский авторитет. — Такие ничего не забывают.

— Да ну, — пренебрежительно махнул я свободной рукой. — Справились сегодня, справимся и завтра.

Ветэска по-настоящему рассвирепел. Я даже не предполагал, что он — именно он — способен настолько переживать из-за подобного пустяка, как угроза убийства.

— Знаешь что? Я больше не в состоянии слушать такой херни. Пойдемте, ребята. У пана полковника явно крышу снесло.

Курцевич посмотрел на меня вопросительно, но я легким кивком головы дал понять, что ему не о чем беспокоиться.

— Идемте, — бросил он коротко — и вся небольшая компания свернула в боковую улочку, ведущую кружной дорогой в казармы.

— Джази, — сладко произнесла Нэнси мое имя на американский манер — что случилось? Вы поссорились?

— Ну нет, — возразил я. — Они дуются, потому что им кажется, что я плохо разыграл концовку встречи с теми типами в ресторане.

— В самом деле. Я хотела тебя спросить... Ведь ты все время был совершенно спокоен. Лишь в самом конце разнервничался. Что случилось?

— Ничего. — Я подумал, что сейчас не лучший момент для объяснений. — Просто разговор пошел не в ту сторону, куда хотелось.

Разумеется, не стоило ее недооценивать. Женщина не хуже чувствительнейших радаров способна распознавать ложь даже в телефонном разговоре с другого континента в два часа пополуночи. А чего уж там говорить, если она находится лицом к лицу к обманщику?

— Случилось что-то серьезное, — ответила она безаппеляционно, просто констатируя факт, — и это связано со мной.

Я посмотрел ей в лицо. Она слегка покраснела от волнения, что было заметно даже сквозь загар и при явно недостаточном уличном освещении. Затем улыбнулась и сказала мне просто: — Спасибо. — Сократила разделяющую нас дистанцию с полметра до нуля, нежно обняла меня и поцеловала. Должен признаться, что качество и продолжительность поцелуя превзошли все мои ожидания. От страсти и вожделения у меня даже перехватило дух.

С невероятным усилием я оторвался от нее, отступил на шаг и сказал:

— Не так скоро!

— Неужели? — удивилась она — впрочем, не слишком искренне. Глаза ее сверкали. — С каких это пор скорость стала для тебя помехой?

— Похоже, что стала, — ответил я решительно, пытаясь собрать мысли в голове. — С определенного времени стала.

Я был в таком замешательстве, что совершенно утратил бдительность. Слишком поздно услышал рев двигателя и визг шин. Что-то сильно ударило меня в спину. Я полетел вперед, опрокидывая Нэнси вместе с собой. Попытался, как мог, смягчить последствия падения, но мне это мало удалось. Нэнси сильно ударилась спиной об асфальт, а я свалился на нее. Резко перекатился в бок, пытаясь одновременно выхватить пистолет из-за пояса. Я уже был близок к цели, когда чья-то нога, обутая в недешевый ботинок, с размаху врезала мне в запястье — и драгоценное изделие уважаемой германской фирмы Heckler-Koch улетело в синию даль. Но еще до того, как успел огорчиться этому, получил второй удар ногой в лицо. Мало не показалось. Слегка оглушенный, я перевернулся на живот и предпринял героическую попытку встать на ноги. И хотя я двигался, как муха в клею, все же каким-то чудом успел разглядеть летящую навстречу моим ребрам все ту же проклятую ногу в том же проклятом ботинке. Я сумел левой рукой парировать пинок, после чего захватил стопу и, упав на колени, помогая себе другой рукой, резко повернул ногу нападавшего в сторону. Треск ломающегося сустава и рев боли убедительно засвидетельствовали, что я сравнял счет в этом раунде — любитель пинаться вылетел из игры.

Противники, однако, неплохо подготовились к состязанию. Я услышал за спиной характерный щелчок взведенного курка и знакомый голос — принадлежащий, несомненно, главарю наших ресторанных знакомых — спокойно скомандовал:

— Пошутили и хватит. Вставай.

Кто-то рывком поднял меня на ноги, другой — невидимый — заломал мне руки и толкнул в сторону автомобиля. Его дверца была распахнута настежь — это ею я получил удар, сваливший меня с ног. Меня со всей силой швырнули головой на капот, так что в глазах у меня снова помутнело. Тем не менее, я еще был достаточно в чувствах, чтобы разглядеть все еще яростно сопротивляющуюся Нэнси, которой удалось одному из нападавших что-то сломать — о чем ясно свидетельствовали его проклятия и вопли. Но второй из них быстро с ней справился — просто заломал ей руки назад и сковал их наручниками.

— Шалаву в машину, — приказал главарь. — С ней мы позабавимся после. А с тобой не будем мешкать, — обратился он ко мне.

— Ты отправишься в могилу, но сперва я прострелю тебя коленки. Будет немного больно.

— Оставьте ее, — прохрипел я. — У вас есть я.

— Как трогательно, — рассмеялся он. — У нас есть ты и она. И я ни от кого не собираюсь отказываться. Впрочем, некогда нам тут дискутировать.

Он опустил пистолет, целясь в мое правое колено. Знакомые по приключенческим фильмам и книгам получасовые диалоги, предшествующие любой казни, этот тип явно считал не лучшим примером для подражания. Времени не оставалось совсем — и потому я предпринял последнюю отчаянную попытку. Резко бросился в сторону, стремясь ударом ноги назад угодить в руку с пистолетом. Разумеется, промазал — но в итоге промахнулся и главарь банды. Пуля просвистела в миллиметре от моей ноги и высоко отрикошетила от асфальта, не причинив никому вреда. Надежды, что такой опытный гангстер понапрасну израсходует и второй выстрел, практически не было. И тогда я совершенно отчетливо осознал, что это конец.

Но не тут-то было.

Я услышал негромкий хлопок за спиной и главарь банды захрипел от боли. Еще один хлопок — и руки, державшие меня, неожиданно ослабили хват. Я резко обернулся. Главарь лежал на земле, держась за изувеченный локоть. Пуля, пролетевшая навылет, превратила его в кровавое месиво. Возле шефа лежал второй нападавший с расширенными от испуга и шока глазами. Он получил пулю в бедро — и очевидно было, что в ближайшие полгода его ждала долгая и проблемная реабилитация. Оторвав взгляд от земли, я заметил шагах в тридцати от себя готовящегося к следующему выстрелу Войтынского. А стоявший по соседству Витэска аккурат в этот момент нажал на спусковой крючок.

Страшная вещь — эта израильская пушка. Пуля "Магнум" калибра 44 с воем пронеслась мимо меня и угодила в парня, пытавшегося втолкнуть Нэнси в автомобиль. Капитан не был сторонником каких-либо полумер — и выстрел у него получился перворазрядным. Несмотря на количество выпитого алкоголя и слабое ночное освещение улицы. Нападавший выпустил Нэнси и отлетел бы, наверное, до границы соседнего повята, если бы не задержался на распахнутой автомобильной дверце, вынеся ее с грохотом. Полагаю, что если он когда-нибудь в отдаленном будущем встанет с инвалидного кресла, то до конца жизни обязан будет каждое воскресенье заказывать благодарственную мессу в костеле — но и так не оплатит милосердия Всевышнего.

Остальные двое нападавших, по-видимому, решили побить мировой рекорд в спринте — что, принимая во внимание их многочисленные переломы и ушибы, было для них деянием не из разряда пустяшных. С поля боя они удалялись с такой скоростью, что если бы им удалось сохранить заданный темп, у них имелся неплохой шанс в течение часа достичь окраин Берлина. Витэска снова поднял пистолет, но я в последнюю секунду успел крикнуть:

— Оставь! Надо смываться как можно скорее.

Нэнси стояла на коленях посреди улицы. Видно было, что она еще не успела переварить все случившееся, но прилагала титанические усилия, чтобы взять себя в руки. С момента нашего страстного поцелуя прошло не больше двух минут. Но теперь на расстоянии одного метра от нее лежали трое раненых человек, да и я выглядел немногим лучше.

— С тобой все в порядке? — хрипло поинтересовался я.

— Да. Кажется, да. — Она посмотрела на меня. Со слезами на глазах — но, в конце концов, это была самая естественная реакция. — А с тобой?

— До свадьбы заживет, — я неловко попытался приободрить ее. — Надо делать ноги отсюда — и как можно скорее.

— А полиция? Разве ты не вызовешь полицию? — удивилась она.

Ох уж эти американцы. Едва душа в теле, а лепечет о законности.

— Сама приедет, — пробормотал я, осторожно ощупывая нос. Вроде не сломан.

— Но ведь мы должны им все рассказать. Дать показания.

— Этого мы не можем. Мы не на службе и за пределами гарнизона. Нами сильно травмированы семеро человек — включая тех, в ресторане. Если начнем разговаривать с полицией, то никуда завтра не выедем. Дело затянется на неопределенный срок. На месяцы. Старик будет в ярости. К тому же, еще неизвестно — какие показания дадут свидетели из ресторана. Может быть, они боятся тех типов больше, чем нас. Почем знать, что не посадят нас самих?

Тем временем к нам подоспели наши спасители. Уже никому было не до шуток. Войтынский умелым движением открутил глушитель от ствола пистолета.

— Стоило стараться, — пробормотал он. — Мне и в голову не пришло, что пан капитан Ветэска захочет поднять на ноги всю округу.

— А что пан капитан Ветэска должен был делать? Подождать, пока нашу очаровательную пани капитаншу порежут на кусочки?

— Благодарю за помощь, — пробормотал я, ощупывая разбитые губы. — Что вам стоило стрелять чуть менее эффективно?

— Дружище! Ты думаешь, что мы с такого расстояния могли терять время на игры в снайперов? Все живы — и довольно. Радуйтесь, что в вас не попали, голубки лобзающиеся.

Он прав. Я жив. И Нэнси тоже жива.

Курцевич, не обращая внимания на наши разговоры и стоны нападавших, вытянул из кармана одного из них ключи от наручников. Спустя пару секунд Нэнси была свободна.

— Идемте, — сказал Войтынский. — Сейчас сюда сбегутся пол-города.

— Думаю, да. Но сначала надо найти мой пистолет. И лучше, если бы мы все сегодня ночевали в гарнизоне, а завтра в городе не показывались.

Несогласных не было. Поиски заняли немного времени. Я вложил найденный ствол за пояс, быстрым взглядом окинул поле сражения — и мы умчались в ночь.

III. Лагерь

1.

На следующее утро я пробудился в таком нездорово блаженном состоянии, что лишь через добрых десять минут стал припоминать о малоприятных происшествиях предыдущего вечера. Я чувствовал себя законченным идиотом: это ужасное похмелье, едва ли не сломанный нос, разбитые губы. К тому же меня, наверняка, разыскивала полиция половины воеводства. У моих коллег, подстреливших вчера трех типов, проблемы были еще покрупней. Их, безусловно, разыскивала полиция трех воеводств и отборные отряды Центрального Следственного Бюро. Учитывая, что в эту забаву были замешаны мафиозные тузы, финансирующие половину официальных и неофициальных структур в регионе, можно было надеяться, что следствие будет осуществляться крайне энергично.

Несмотря на подобные мысли, я не мог подавить радостного настроения. Однако, поразительная непоследовательность.

Я неспешно встал, привел себя в какой-никакой порядок и показался на белый свет. Работа в батальоне кипела как в улье. Рев танковых двигателей, лязг гусениц, крики, смех, ругань — идеальный камуфляж. У входа в здание стоял Курцевич, наблюдающий за погрузкой танков на транспортировочные прицепы. Он выглядел свежо и браво. Ну, в конце концов, вчера ему ни в кого не пришлось стрелять.

— Привет! — буркнул я. — Ничего интересного не пропустил?

— Ничего особого, — ответил он. — Карский тут недолго крутился и совал нос туда-сюда. Но, в общем, все тихо.

— Ну, может, повезет. Видно, что по зубам прилетело?

Он внимательно присмотрелся.

— Губы немного опухшие. И нос тоже. Но, вроде, не сломан.

— Сам вижу. — Скривился я. — Могло быть и хуже. Видел Нэнси?

Он посмотрел на меня с интересом.

— Нет. Наверное, со своими людьми.

Я вздохнул.

— Ты готов?

— В принципе, да. Через час будет забит последний гвоздь.

— Это хорошо. На текущий момент.

О Курцевиче можно было не беспокоиться. Он был прирожденным импровизатором, но, когда вынудили обстоятельства, прекрасно сумел организоваться.

Вообще, я недооценил людей. Все командиры встали значительно раньше меня и неплохо выполнили свою часть работы. Даже Савицкий, у которого штат роты увеличился почти троекратно, доложил о готовности к выезду. Лапицкий, командир штаба батальона, определенно держал все в руках. Его назначили без моего ведома и согласия, но было ясно, для чего Дрэшер настоял на своем. Майор представлял собой полную мою противоположность: он мог бы поспорить с самим Савицким — кто из них более собранный, пунктуальный и дисциплинированный.

Я уже было уверовал, что все пройдет гладко и мы, без ущерба кому бы то ни было, выедем на полигон, когда раздался звонок моего мобильника. Я в это время размышлял сразу о нескольких вещах одновременно, из которых лишь малая часть имела что-то общее с армией, и потому неосмотрительно принял вызов.

— "Палковник Грабицкий"? — Вот блин! Карский. Знал бы, выбросил бы этот проклятый телефон в ближайший канализационный люк.

— Да.

— У пана "палковника" найдутся десять минут для разговора со мной, да?

— Я очень занят. Может, после возвращения с учений, ладно?

— Сейчас, пан "палковник", сейчас. Много времени это не займет, а дело крайне важное.

Я на секунду задумался. Как бы то ни было, он мог мне неслабо напакостить во время моего отсутствия.

— Хорошо. Сейчас подойду.

— Да, я жду. — Отключился он.

О, Боже. А так хорошо день начался.

Я направился в командный корпус. На обширном гарнизонном плацу техника батальона постепенно занимала походный порядок. Остающиеся офицеры — те, которым не светили высокие командировочные и будущие медали — смотрели на меня с неприязнью. Ну что ж, я получил повышение и самостоятельное командование — достаточная причина меня недолюбливать. Строгое блюдение военной тайны не было высшей святостью в Пятой Бронетанковой Бригаде.

Я быстро взбежал по ступенькам и на повороте столкнулся с Галясем. Он летел сверху, где находился кабинет и секретариат Дрэшера.

— Добрый день, пан полковник. Поздравляю вас с повышением.

— Спасибо. А ты что здесь делаешь? Не следует ли тебе находиться на плацу, готовым к отъезду?

— Разрешите доложить, так точно, пан полковник. Но секретарша генерала меня вызвала, потому что должна была передать вам какие-то бумаги, но не смогла до вас дозвониться.

— И где эти бумаги? — спросил я въедливо.

— Ну... ыыы... то есть, разрешите доложить, пан полковник, что они еще не готовы. Она сказала, что пан генерал сам вам их принесет перед отъездом.

Я взглянул на него строго.

— Что-то недоговариваешь, Галясь.

— Богом клянусь, пан полковник, никогда в жизни. Так она и сказала.

— Сомневаюсь. Иди в расположение и ожидай меня там.

— Так точно. — Он быстро сбежал по лестнице.

Странно. Вообще-то не должно было его здесь быть.

Погруженный в мысли, я быстро преодолел оставшееся расстояние до кабинета моего бывшего шефа, постучал в двери и, не дожидаясь приглашения, вошел внутрь. Тот сидел за своим письменным столом и выжидающе ухмылялся. К сожалению, в кабинете он был не один. У единственной свободной стены стоял лишний стул, на котором восседал "мой любимчик" поручик Станислав Поклевский. Он также приветливо улыбался.

— Присаживайтесь, "палковник Грабицкий".

— Спасибо, я постою. У меня мало времени.

— Ну, хорошо. — Сам Карский отнюдь не собирался вставать, только удобней развалился в своем кресле. Поклевский последовал его примеру. — Знаете, пан "палковник", у вас нет времени и у меня тоже, так что я вам сразу, с порога сообщаю: командир третьего взвода поручик Дрецкий чувствует себя недостаточно хорошо. Он мне признался, что так плохо себя чувствует, что отправиться с нашей военной миссией он не в состоянии. Ну, не может — так не может, никто силком тянуть его не станет. И вот что я вам скажу: третий взвод получит поручик Поклевский — и выкиньте, пан "палковник" эту проблему из головы.

Он многозначительно посмотрел на меня, ожидая согласия, а я в душе горько смеялся над собственной глупостью. Едва услышав в трубке голос Карского, я заранее уверовал, что грядут какие-то неприятности. Теперь увидел двух этих идиотов вместе и уже знал какие. Каким-то искусным, лишь им известным способом, они удалили Дрецкого. И за десять минут до отъезда сделали мне предложение, от которого нельзя отказаться. Зачем им это? Очень просто. У Поклевского будет личный канал связи с Карским и задача докладывать обо всех оплошностях в ходе учений. Сообщать обо всем, что я говорю. А может быть, в их планах и мелкий саботаж? Кто знает? Организованная в нужный момент ревизия на полигоне позволит удалить меня и возвратить назад в игру Карского. Но я не собирался сдаваться без боя.

— Я не согласен. Генерал Дрэшер дал мне свободу действий в подборе командиров, а я для поручика Поклевского вакансии в составе своего батальона не вижу.

— "Гинирал", говорите, пан "палковник"? — как-то неприятно проартикулировал он и поднялся из-за стола. От его добродушной усмешки не осталось и следа. — А что пан "палковник" скажет, если я пойду до "гинирала" и расскажу, что вы, пан "палковник" с коллегами вчера вечером вытворяли, а? Те трое подстреленных и пол-больницы перекалеченных, о которых только и говорят в городе — это, извините, чья работа, а? Или, пан "палковник" думает, что у меня приятелей в полиции нет и я не в курсе чем они сейчас озабочены? Один только звоночек, маленький такой звоночек — и жандармерия с полицией заинтересуются: отчего это у пана "палковника" такая побитая рожа. А если кое-кто еще и пули посчитает в кое-чьих револьверах, сколько интересных вещей можно узнать, пан "палковник", правда?

Речь его была хаотична, но не бессмысленна. Недурной из него игрок, эффективный. Старая советская школа. Дал мне время на размышление. Явного давления не оказывал. Знал, что и так держит меня за яйца. Охотнее всего, я достал бы пистолет и застрелил обоих на месте.

— Хорошо, — процедил я сквозь зубы, — через десять минут я наблюдаю поручика Поклевского на гарнизонном плаце.

И вышел, захлопнув за собой дверь. Сделанную из добротной древесины, на совесть закрепленную в дверном проеме. Только потому не слетевшую с петель. Сразу после моего выхода от Карского Поклевский, в самом деле, немедленно доложился Курцевичу и побежал принимать руководство третьим взводом. Он вел себя тихо, как мышь, и старался пока что никому не попадаться под горячую руку. Однако, моего приятеля-танкиста чуть удар не хватил. Он попытался сорвать свою ярость на мне, а потом нашел Дрецкого и устроил ему такой скандал, что крики слыхать было по всему плацу, несмотря на рев включенных двигателей. Поклевского он пока что не трогал — вероятно, оставил его себе на десерт.

Я тоже был в ярости, чего там скрывать. Уже вчерашний вечер доставил мне чертову кучу пренеприятнейших эмоций. Не скрою, я любил мордобой. Любая хорошая драка возбуждала адреналин в крови, уровень которого из-за монотонности казарменной жизни был низок до безобразия. Хотя выезд на полигон предоставлял возможность легально и тактично слинять из поля зрения всевозможных правдоискателей, я отдавал себе отчет в том, что совершил ошибку, согласившись на командование батальоном. Проигранная стычка с Карским была дьявольски выразительным знамением ожидавших меня впереди неслабых проблем.

Я настолько был взбешен, что в помрачении ударил ногой в поребрик. У меня болел нос, болели зубы, болела голова, а теперь, вдобавок, разболелся и большой палец на ноге. И только тогда я, наконец, вспомнил, что плевать мне на эту войну с Усамой и на командование. Что в гробу я видел армию и военные забавы, а единственная причина, которая побудила меня ввязаться в эту авантюру, совсем иная, не имеющая ничего общего с амбициями стать генералом, подвиги которого запишут золотыми буквами в анналы мировой истории.

Причина, безусловно, была совсем другая, хоть в тот момент я еще не отваживался ее внятно сформулировать. Похоже, старею, глупею. Меня аж передернуло.

На подходе к гарнизонному плацу я попытался хоть немного взять себя в руки. Пятьсот солдат, вытянувшись по струнке, внимательно смотрели на меня. Лапицкий мастерски отдал честь, коротко и ясно отрапортовал, что все готовы к отъезду хоть сейчас и ждут только сигнала своего Солнцеподобного Полковника, Который Сейчас Даст Им Команду "Вольно". Вольно. Дабы не упасть лицом в грязь в присутствии "всего лишь майора" Лапицкого, я тоже произнес напутственное слово солдатам, поведав им в самих общих чертах, что именно нам предстоит. По моей скромной оценке, лаконичностью и четкостью формулировок я побил эффект речи майора как минимум вдвое. Тем временем подошел Дрэшер и добавил свои пару слов. Очень трогательно.

— Ну, полковник. Все, что мне осталось, это пожелать тебе удачи, — обратился ко мне генерал, приветливо улыбаясь в знак искренности своих слов. — Можете трогаться.

— Так точно, пан генерал, спасибо. — Я отдал честь и крикнул так, что эхо отразилось от столовой третьего батальона, если не от штаба дивизии: — Бойцы! По машинам!

Не будет преувеличением сказать, что собранная мною команда погрузилась в танки и транспортеры со скоростью, приближенной к абсолютному рекорду мира. Не иначе, вздумали покрасоваться перед генералом. Я полагал, что еще успею обменяться с Дрэшером парой слов, но рев более чем сотни газующих двигателей временно сделал невозможным какое-либо общение. Мне полагалось ехать на предназначенном мне "хонкере" см кондиционером, но сам я решил сесть в идущий во главе колонны транспортер разведвзвода. Воображая себе, что там буду смотреться столь же живописно и фотогенично, как командиры предыдущей войны, идущие в бой, стоя в открытых люках танковых башен.

Дрэшер все же умудрился прервать мои торжественные проводы. Просто наклонился ко мне и высказал прямо в ухо:

— Помните, пан полковник, я не случайно выбрал командиром батальона именно вас — и что бы ни случилось, вы можете на меня рассчитывать. Сосредоточьтесь на задании и не думайте о проблемах.

Я внимательно посмотрел на него, но он и намеком не дал мне понять — ради чего была произнесена та последняя фраза. Некоторое время я полагал, что до него дошли слухи о вчерашних приключениях бравых ресторанных рыцарей и он пытался дать знать, чтобы я особо не заморачивался этим, что он все знает, понимает, не осуждает и уж наверное не облегчит соответствующим органам их поисков. Спустя всего сорок восемь часов я скрежетал зубами от такой своей наивности.

Я попрощался с генералом, взял у него толстую папку со списком задач, директивами и регламентами, и ловким прыжком очутился на башне БРДМ-а. Поискал взглядом Нэнси, но она находилась среди своих людей. MDS занимал место в середине колонны и момент был явно неподходящим, чтобы общими усилиями анализировать вчерашние происшествия.

Сам не знаю почему, я рассмеялся, как идиот, хлопнул пораженного Станьчака по плечу и жестом показал ему, что пора отправляться. Водитель скрежетнул рычагом переключения скоростей, машина дернулась вперед — и мы тронулись. Вся колонна, к удивлению, безупречно выехала с территории гарнизона и через пять минут мы были уже на шоссе.

2.

— Стоооооооой! — ни дать ни взять, как безумный танкист Удбол из "Золота для лихачей", молодецки рыкнул я в микрофон, наслаждаясь простым фактом, что все командиры меня слышат. Поднял руку вверх. — Паркуйтесь аккуратно и чтобы никто мне потом палаток на поразъезжал. Вы, капитан Витэска, будьте добры, посадите свой ржавый утиль на таком расстоянии, чтобы дуновение ветра от лопастей не потрепало наших причесок.

Разумеется, это были шутки — место парковки машин, как и место посадочной площадки для вертолетов, были заранее старательно определены и командиры хорошо знали об этом. Тем не менее, в ответ я услышал какие-то нецензурные трески, которые счел за лучшее списать на счет атмосферных помех. Скорбя в душе по поводу падения дисциплины, я спрыгнул с башенки транспортера и обратился к вытянувшемуся по уставу Галясю:

— Напомни командирам, чтобы сразу же долили горючего в баки. Завтра с самого утра не будем терять времени. Кухня пусть начинает готовить ужин. И пусть немедля подходят на инструктаж.

— Повара? — издевательски ухмыльнулся Галясь, на что я одарил его самым свирепым взглядом из репертуара командира батальона в ранге подполковника. Капрала, как ветром сдуло, с глаз моих в какой-то неуловимый отрезок секунды. Даже уставного "так точно" не успел сказать. Я облегченно распрямил плечи и огляделся вокруг.

От прекрасной солнечной погоды, которая сопутствовала нам во время марша, остались одни воспоминания. Затянутое тучами небо и душный, насыщенный влагой, воздух предвещали приближающуюся грозу. И я уже слышал даже отдаленные раскаты грома. Возможно, от того симпатичная лесная поляна, наша база, приобрела несколько угрюмый колорит. Вокруг нее располагался сосновый лес, наполненный чудесным ароматом, тишиной и спокойствием. Когда бы не эти несколько тысяч тонн металла, нарушившие своим присутствием гармонию природы, я мог бы всецело предаться наслаждению жизнью в отрыве от цивилизации. Но и без того, я с беззаботной улыбкой и добродушием наблюдал за действиями моих подчиненных.

Танки со скрежетом сползли с транспортировочных прицепов и выстроились в короткий ряд. Шестнадцать приземистых широкоплечих силуэта, покрытых камуфлирующей раскраской почти совершенно слились с окружающим фоном. Рядом примостились бронетранспортеры. Более неуклюжие, меньшие, чем танки, они смешно топорщились тощими стволами своих "тридцаток". Далее стояли гаубицы "краб", минометы AMOS, немного напоминающие технику из "Звездных войн", ракетные установки, зенитные орудия, множество грузовиков, цистерн, штабных автомобилей, радаров, инженерной и прочей тяжелой техники. Даже удивительно, как все они поместились и никто никого не переехал. Машины встали в виде правильной буквы "U", разомкнутой в сторону дороги, по которой мы только что прибыли.

Позади этой стальной площадки чьей-то доброй рукой уже были установлены правильными рядами несколько десятков палаток. На самом краю лагеря заранее были размещены четыре стационарных контейнера с боеприпасами и несколько цистерн с горючим.

Разумеется, капитан Ветэска не был бы самим собой, если бы не отомстил мне за публичные насмешки. Ведомое им звено тяжелых бронированных вертолетов с ревом пронеслось над лагерем на такой высоте, что с меня едва не сорвало шлем — и с мастерской точностью, как бы нехотя, приземлилось на размеченной неподалеку посадочной площадке. Я всегда обожал смотреть на Ми-24, особенно когда на них летал Ветэска. Выделенные нам машины, по-моему, были модернизированными настолько, насколько вообще позволяла их древняя конструкция. Вооруженные американскими суперсовременными пятиствольными артиллерийскими комплексами GAU-12 (калибра 25 мм), переоборудованные для стрельбы ракетами "сайдуиндер", в руках капитана и его приятелей они превращались в круглосуточных хищников, способных обеспечить батальону превосходство в любой мыслимой ситуации. И, разумеется, доставить всем нам неоценимое удовольствие.

Экипажи машин усердно трудились, заливая в баки горючее, укладывая в палатках свое скромное солдатское имущество. Или болтались бесцельно тут и там.

Я услышал шаги за спиной и догадался наверняка, что это Нэнси Санчес.

— Как вам поездка, пани капитан? — спросил я, прилагая все старания, чтобы это не прозвучало излишне любезно. Так, обычный служебный разговор.

— Нормально, — как ни в чем не бывало, ответила она. — А тут красиво. Просто страшно представить, что здесь будет, когда начнутся стрельбы.

— Стрельбы будут не в лесу, а там дальше, в открытом поле. — Показал я рукой на запад. — Но, в самом деле, мы варвары. Не уклоняйся от темы.

— Я и не уклоняюсь, — ответила она и тут же сменила тему разговора: — А ведь мы даже не успели обсудить вчерашнего вечера. Положа руку на сердце, я вынуждена признать, что чувствовала себя словно в дьявольской мельнице: сперва меня развлекают, потом бьют, потом целуют, а под конец хотят похитить и снова бьют. У вас в Польше так принято?

— В общем, да. Стараемся предоставить иностранцам максимум развлечений...

— Понимаю. Такая местная разновидность самодеятельной туристической индустрии...

— Что-то в этом роде. Кроме того, это ты целовалась, а не я.

Она улыбнулась, а потом посерьезнела.

— Тебе не кажется, что мы тех уродов немножко чересчур поколотили? А всему виной я.

— Не ты, Нэнси, — возразил я, в свою очередь, принимая серьезный вид. — Это бандиты. И они получили по заслугам.

— Возможно, — согласилась она неохотно. — Но ведь они и люди одновременно... Я знаю, что у Ветэски и Войтынского не было выбора. И я очень благодарна им за то, что они сделали. — Она перевела вздох. — Вам это не навредило?

— Пока нет. Но хорошо, что мы смылись.

— Не чувствую в этом ничего хорошего. — Снова глубоко вздохнула она.

Злость прошла, как не бывало, но я начал опасаться, сумеет ли Нэнси с ее впечатлительностью приспособиться к положению, в котором мы оказались. В конце концов, нас ожидает война, а она единственная женщина среди пятисот парней. Мне даже мысль в голову не пришла, что очень скоро я с блаженством буду вспоминать наши теперешние недоразумения, а пани капитан избавится от своей врожденной чувствительности, словно от зимней куртки, убранной за ненадобностью в шкаф.

— Хорошо, давай поговорим о профессиональных делах, — я попробовал перевести диалог на безопасные рельсы.

— Ну, разумеется, — она с благодарностью подхватила эту тему. — Я хотела бы протестировать системы связи IVIS-а, а также произвести пробную активацию силового поля. И вынуждена попросить, чтобы все солдаты находились в пределах лагеря. Мои люди обозначат желтыми маркерами линию, переступать которую категорически нельзя.

Холодная профессионалка, быстро же она переключилась. Так было даже лучше. Мне более не в мочь было болтать ни о стрельбе, ни о том, что творится в моей башке. Я распорядился в микрофон:

— Внимание, всем командирам. Сейчас начнутся испытания MS-а и системы безопасности. Командирам и связистам находиться в своих машинах. Никому, повторяю, никому не разрешается выходить за пределы лагеря, за линию, обозначенную желтыми предостерегающими маркерами. Подтвердите выполнение приказа!

Слушая очередные доклады, я вошел в машину командного пункта. "Стар" своим комфортом и оснащением близко не равнялся MDS-у. Простой металлический лист, на котором стояли закрепленные компьютеры и оборудование связи, обычные и не слишком удобные кресла, мой скромный пост — все это изначально вызывало искреннее удивление американцев. У мониторов сидели Галясь и Цупрысь. Я встал за их спинами. Нэнси подошла очень близко, я даже чувствовал тонкий запах ее духов. Столь тесное соседство определенно не было вызвано малым пространством помещения. Я усек это наверняка когда, как бы случайно, коснулся ее ладони. Она могла бы отступить, но не отступила. За нами встал старший информатик, ответственный за системы связи — Рик Холден, а рядом — Войтек Курцевич и Лапицкий.

— Начинай, Галясь, — распорядился я, краем глаза поглядывая на Нэнси. — Только без глупостей.

Капрал с серьезной физиономией кликнул мышью. В окне монитора показалась цветная карта, центральным пунктом которой были поляна и лагерь. На поляне размещались несколько десятков точек, образующих изящный прямоугольник. Я наклонился над экраном и увидел, что эти точки представляют собой крошечные силуэты танков, бронетранспортеров и вертолетов — изображенные, кстати, весьма реалистично. Капрал кликнул в один из этих символов и тут же развернулось обширное меню, информирующее о типе машины, состоянии ее заправки топливом и боекомплектом, а также парой десятков иных параметров. Еще один клик и мы увидели нашу поляну с точки зрения камеры, установленной на одном из танков.

— Фантастика, — сказал я по-английски, склоняя голову в знак признания. — Немного напоминает компьютерную игру.

— Создатели компьютерных игр не поспевают за нами, — высокомерно улыбнулся Холден. — Уверяю, они заплатили бы любые деньги, лишь бы узнать коды доступа ко всему этому. — Он кивнул подбородком в сторону компьютера.

— Вы хотите сказать, что эта штука быстрый и легкий источник обогащения? — с серьезной миной поинтересовался я. — Пожалуй, я поразмыслю над этим...

Холден впился в меня раздраженным взглядом. Уровень его чувства юмора в этот момент явно упал на самое дно. Я ощутил легкое пожатие холодных пальцев Нэнси и продолжил:

— Положение машины нанесено на карту с помощью GPS-а?

— Не только, — ответил Холден. — Эта система двоична, поскольку сам GPS временами ошибается, особенно в горах или в лесу. Поэтому на каждую машину дополнительно установлен цифровой передатчик и простой позиционер, который независимо от GPS-а передает данные о положении машины. Это далеко не так точно, зато надежней.

— Прекрасно. Армейский аналог "Матрицы", да? — Улыбнулся я. — Командир отлично знает, во сколько чихнул капрал из третьего отделения и способен дать географические координаты этого чиха, а также химический состав соплей. Круто.

— Вот увидишь, ты полюбишь его. — Нэнси, по-видимому, не разделяла моего сарказма в отношении этого чуда техники. — В Ираке он не раз спасал нам жизнь.

— Верю, — ответил я, немного развеселившийся, немного рассерженный. Скорее всего, она имела в виду не капрала из третьего отделения. — Просто я не люблю, когда техника становится важнее меня. Я понимаю, эту систему можно считать активированной?

— Разумеется, — подтвердил Холден. — Сюда сходятся все потоки информации. У вас в компьютере заложены данные, касающиеся всех жизненных составляющих батальона.

Больше я ни о чем не спрашивал. Я устал, мне хотелось выпить чашечку горячего кофе и определенно не было желания далее болтать на тему продвинутых военных технологий. Я рассчитывал на то, что сумею тактично выскользнуть из машины, быстренько использую продвинутые военные технологии, чтобы шепнуть на ухо Нэнси где и во сколько мы встретимся и помчусь в лес (временно оставляя Первый Отдельный Разведывательный Батальон на волю судьбы), чтобы раз и навсегда выяснить характер наших отношений.

Обычно предчувствия меня не подводят, но в этот раз подвели абсолютно.

Снаружи мощно громыхнуло. Мы были так поглощены фокусами системы, что не заметили начала грозы, которая была уже почти над нашим лагерем. Первые капли дождя ударили в крышу машины и идею свидания — во всяком случае, на свежем воздухе — я вынужден был признать за несколько преждевременную. Или, в зависимости от точки зрения, за чуть запоздавшую. Вдобавок, и у Нэнси голова была занята совсем не свиданиями. Вероятно, она услышала что-то в наушниках, так как негромко ответила в микрофон:

— Все в порядке. Подождите нас! — После чего предложила: — Возможно, вы хотите увидеть собственными глазами, как это действует?

Разумеется, мы хотели.

Мы вышли наружу. Лило неслабо, но мы не особо промокли, так как, в конце концов, бежать было недалеко: всего четыре ступеньки вниз, полтора десятка метров бегом, шесть ступенек вверх — и мы уже в MDS-е. Внутренность машины напоминала космическую ракету: бесконечные ряды контрольных лампочек, глубокие, удобные кресла операторов и множество компьютерных и телевизионных экранов. На крупнейшем из них я увидел графический силуэт MDS-а. Как раз в этот момент из его крыши медленно выдвигалась двадцатиметровая телескопическая мачта, заканчивающаяся могучим эллипсоидальным устройством, про которое я на аэродроме думал, что это антенна радара, а в итоге оказалось эмиттером силового поля. Все техники, сидящие перед компьютерами, были предельно сосредоточены, суровыми физиономиями ясно давая понять, чтобы мы воздержались от каких бы то ни было вопросов. Курцевич, будучи моим заместителем, обладающим полномочием доступа к MDS-у, стоял за моей спиной и с благоговейной сосредоточенностью всматривался в экран. Он совсем не обращал внимания на стоящую рядом Нэнси.

Мачта завершила свой короткий путь ввысь. Из эмиттера вырвались полтора десятка лазерных пучков, которые соединились с установленными по окружности наземными маркерами, словно спицы гигантского зонта. Холден вопросительно посмотрел на Нэнси.

Она кивнула головой и Холден повернул неприметный переключатель. Короткая дрожь, словно электрическая искра, пробежала через мое тело. В итоге ничего сверхъестественного. На экране к силуэтам MDS-а, маркеров и лазерных пучков присоединился голубой купол силового поля. Должен признать, что зрелище было красивое: громада укрощенных сил природы и крохотные мурашки машин и людей внизу. Вскоре, однако, я осознал, что по сути восхищаюсь компьютерным изображением. Глубоко вздохнул.

— Выйдем? — предложил я.

Мы вышли.

Все еще лило, но прозрачный зонтик силового поля эффективно защищал нас от такой мелочи, как капли дождя. Крупинки воды долетали до эллипсоидального купола и с небольшой вспышкой испарялись. Мне представилось, что я попал в сон безумного проектировщика рождественских декораций: тысячи вспышек на идеальной геометрической поверхности. Зрелище было необыкновенное — я чувствовал себя как в гигантском театре, отделенный от сцены невидимым стеклом.

Громыхнуло еще сильнее. Последней вещью, которую я запомнил, была пронзительно яркая вспышка в вершине купола, как раз в том месте, где могучее устройство на выдвинутой колонне эмиттировало силовое поле. Вспышка длилась мгновение, затем я почувствовал сильный, но безболезненный удар, внезапно утратил остроту зрения, почувствовал, что падаю в бездонную пропасть, потом сильная боль в голове — просто я ударился ею о землю — и, в конце концов, я потерял сознание.

3.

Я долго пытался понять, чем является раздражающий меня нерегулярный звук, похожий на писк назойливого комара — игрой моего собственного воображения или он все-таки доносится извне моего медленно возвращающегося сознания. Через некоторое время я почувствовал боль и рассудил, что уж теперь-то наверняка пребываю по сию сторону яви. Я не мог определить, что именно у меня болело, но момент пробуждения отложился у меня в памяти как наполненный неприятным звуком и болью. Я попытался открыть глаза.

Особого смысла в этом не оказалось: я и далее ничего не видел. Решительно ничего. Зато прекрасно почувствовал, что именно у меня болит: моя голова, вероятно, решила, что больше мне ни к чему не пригодна и, следовательно, имеет право преспокойно развалиться на части. Мышцы словно наполнены расплавленным железом. Я поспешил зажмурить глаза и открыл их снова. На сей раз попытка была удачной. Хотя видел я словно сквозь туман. Итак, я убедился, что лежу навзничь на земле рядом с командирской машиной.

Гул усилился. Краем глаза я уловил некий движущийся размазанный объект. Моргая изо всех сил, чтобы быстрее возвратить остроту зрения, чуть повернул голову и проводил взглядом самолет, медленно движущийся в воздухе в каких-то полутора десятках метрах над кронами деревьев. Аппарат, очевидно, был не в порядке: двигатель его работал с перебоями и из него вырывались клубы дыма. Однако, все еще держался в воздухе. Раскачиваясь, как пьяный, он прошелся над нашими головами в направлении на запад и скрылся из виду за деревьями. Очертания самолета пробудили в моей памяти не до конца определенные ассоциации.

— Что это было, черт возьми? — В голове шумело и болело. Я с трудом выговаривал слова. — Что это за хрень?

Ответа не было.

Я приподнялся, опираясь на локоть, и оглядел людей вокруг. Лица тех, кто уже пришли в себя, выглядели ошарашенно. Большинство, однако, еще были без сознания. Рядом со мной лежала, уставившись невидящими глазами в небо, Нэнси, а по другую сторону неловко пытался приподняться Войтэк.

— Молния? — выговорил столь же невнятно Курцевич. — Как будто молния ударила в лагерь?

— Ты думаешь, свет и сотрясение — следствие удара молнии? — пролепетал я. — Но я спрашивал о самолете. Над нами пролетел самолет с поврежденным двигателем. А над полигоном никому не положено...

— Да хрен с ним, с самолетом, — резко прервал меня мой любимчик капитан. — Мне интересно, что нам по башке так вдарило?

С великим трудом, покряхтывая и постанывая, словно пара восьмидесятилетних хрычей, страдающих ревматизмом, мы оба попытались встать на ноги. Это нам удалось наполовину: подняться мы так и не сумели, но сесть — в общем, да. Хотя в тех условиях это уже было что-то.

— Этого самолета здесь быть не должно, — упирался я, с трудом восстанавливая дыхание. -Тем более, что он вообще какой-то музейный экспонат.

— Да что там, — скривился капитан. — Дался тебе тот самолет... Меня больше интересует мое самочувствие. И всех тех, кто лежат здесь.

В принципе, он был прав. К черту самолет. Я огляделся вокруг — хотя, учитывая мое текущее состояние, этот осмотр вряд ли можно было назвать слишком тщательным. К счастью, люди — по крайней мере, те из них, кто в момент удара находились вне машин — постепенно приходили в сознание: сидели или вставали, или крутили головами, как бы стряхивая с себя остатки сна. На первый взгляд, все выглядели невредимыми. Я не заметил также никаких видимых повреждений машинного парка.

Вот только...

Я вновь заморгал глазами, пытаясь избавиться от непреодолимого ощущения нереальности происходящего. Мурашки пробежали по моему телу, расплавленное железо как бы вмиг испарилось из моих мышц, даже головная боль несколько ослабла. За исключением вышеперечисленного, я не замечал у себя никаких иных, вызывающих опасение, симптомов. То, что я испытываю боль, аккурат свидетельствует, что я еще жив и нахожусь в сознании. Выходит — то, что я наблюдаю, не плод моего больного воображения и, тем более, не картинка жизни после смерти. Тогда, что значат эти видения...?

Какой-то супероформитель во время антракта, или потери сознания — сколько это продолжалось: пять минут? час? — поменял театральные декорации. Прежде небо было темно-синее и лило, как из ведра. Щелк! И светит яркое солнце, а небо голубое, как по заказу. Прежде наши машины занимали, быть может, треть большой лесной поляны. Щелк! И поляны как не бывало, зато появилось жидкое редколесье посреди и так не слишком густого бора. Подъездная дорога тоже выглядела как-то иначе. Вдобавок ко всему прочему, с самого начала моего "пробуждения" я фиксировал сознанием какие-то громыхающие звуки, доносящие с неопределенно далекого расстояния, но — тем не менее — достаточно отчетливые и до боли знакомые. Я принялся было подспудно осознавать, что они мне напоминают, но почти сразу вынужден был отложить более точную идентификацию до лучших времен.

Нэнси поднялась с земли и, не удостоив меня даже приветственным взглядом, поковыляла к MDS-у и своим людям. Верно, в первую очередь необходимо проверить — не пострадали ли красота и изящество доверенных Дядей Сэмом материальных ценностей на сумму в полмиллиарда долларов.

Прошла пара минут.

Люди потихоньку вставали, демонстрируя симптомы, напоминающие мои собственные: мутный взгляд, неуверенная походка, общая неуклюжесть движений. Я тоже поднялся, но все, на что меня хватило, это два шатких шага, опираясь на борт ближайшего грузовика.

— Пан полковник. — Интересно, что даже такая симпатичная девушка, как Нэнси Санчес, обычно лучезарно улыбающаяся, способна была выглядеть наподобие грозовой тучи. Она явно была зла, разбита и несчастлива, но и так пришла в себя значительно быстрее меня. — Джази, — девушка быстро перестроилась на форму, более адекватную состоянию наших отношений. Что было удивительно, поскольку при людях мы всегда держались в рамках устава. — Случилось что-то очень странное. Мы никогда ничего подобного не видели. Все оборудование связи ослепло, — она сыпала фразы такой скороговоркой, что даже моего неплохого знания английского оказалось недостаточно, чтобы сразу осознать смысл сказанного, — а силовое поле отключилось самостоятельно.

— Ослепло? — Я усомнился, верно ли я расслышал. Хорошо, что я до этого успел встать — не совсем удобно говорить с женщиной сидя. — Следует понимать, все вышло из строя? А IVIS?

— IVIS и радар функционируют, компьютеры исправны. Речь идет о связи. Мы просто не видим ни одного спутника. GPS словно умер. Мы пытаемся вызвать кого-нибудь по радио, но в эфире глухая тишина. Вообще во всем диапазоне УКВ — ничего. Вдобавок, в данный момент не работает MDS.

Я как-то не ухватывал мысль. Если элементы системы исправны, то почему нет связи — ни спутниковой, ни УКВ-шной, вообще никакой? Почему мы не видим спутников GPS? О, Иисусе! Больше всего мне хотелось упасть в кровать и забыться долгим непрерывным сном. Но я оставался здесь командиром и все ожидали от меня мудрых и прозорливых решений. А потому я сосредоточился.

— Цупрысь! — окликнул я связиста. — Ты жив?

— Так точно! — Худенький капрал выглянул из кабины "стара". Он всегда выглядел так, словно его ветром потрепало.

— Вызови командование.

— Слушаюсь. — Цупрысь исчез в недрах машины и спустя минуту послышалось нервное попискивание радиостанции.

— Ну, хорошо, Нэнси, — вернулся я к разговору. — Можешь рассказать, что собственно случилось?

— В момент удара молнии в эмиттер поля компьютер зарегистрировал мгновенный, но очень сильный скачок напряжения в системе. Стабилизаторы не смогли сдержать его, ибо скачок многократно превышал норму. Полетели предохранители. Холден, однако, привел все в порядок. Оборудование, в любом случае, исправно, может связываться друг с другом и с вашей техникой, но во внешнем мире — тишина. Мы ничего не слышим и не видим. Почему так, я не знаю. Однако, все происшедшее зафиксировано на жестком диске и, конце концов, мы узнаем причины.

— Как-то это странно. — Поднялся Курцевич. Похоже было, что он возвратился в свою прежнюю форму. — Связь была, а теперь ее нет, поляна была — и ее нет, гроза была — и ее тоже нет. Что это за херня? Генерал подсунул нам генератор пакостей?

— Пан полковник. — Персоной, которая решилась прервать нашу занимательную беседу и перевести ее на еще более чарующие рельсы, был внезапно выросший прямо под моим носом Галясь. — Разрешите доложить, что капрал Гэмбаля отправился на минутку в лес по своей надобности и, понимаете, встретил кое-кого. Каких-то двух гражданских...

— Гражданских? — изумился я, пытаясь сохранить вежливое самообладание. — Ну ж, милости просим, прошу не стесняться. Накрылась связь, люди ведут себя как больные тряской Святой Вита, над нами летают какие-то трухлявые развалины, так что два гражданских в придачу уже без разницы. Давайте их сюда!

— Пан полковник, — высунулся из "стара" Цупрысь, — докладываю, что нет никакой связи. На всех каналах тишина.

Тяжело дыша от ярости, я вынул свой личный сотовый телефон. Одного короткого взгляда на дисплей хватило, чтобы уяснить, что аппарат находится вне зоны обслуживания. Вакуум. Мы не можем связаться с командованием по радио, сотовые телефоны не работают, GPS не действует. Полная тишина в эфире.

Но я до сих пор полагал, что все происходящее развивается по плану генерала. Этакий прыжок в омут.

В данный момент мне следовало разразиться серией приказов, имеющих целью обеспечить безопасность батальона в непредусмотренной ситуации. Я уже открывал рот, когда из-за последнего танка вынырнул капрал Гэмбаля, ведущий перед собой двух мужчин. Судя по внешности — отца и сына. Старшему было, вероятно, около сорока, младшему — пятнадцать. Оба были обуты в ботинки по щиколотку, напоминающие старую лыжную обувь, одеты в штаны и куртки, покрой которых — по крайней мере, так мне представилось на первый взгляд — был весьма далеким от современной моды. Они встали передо мной, озираясь вокруг. В их взглядах были удивление, недоверие и ...страх. Мне уже доводилось видеть на полигоне всякого рода грибников, которых к удовольствию солдат доставляла жандармерия, но эти не походили ни на каких окрестных грибников. Какие-то они были... несовременные.

— Заранее испытываю удовольствие от одной мысли о рапорте Дрэшеру насчет бдительности наших коллег из жандармерии. Охраняют они нас, как же! — пробормотал я Курцевичу.

— Дерьма куски, — поддакнул капитан. — Эти не устерегут даже собственных штанов. Развлекайся тут, а я пойду к моим людям. Проверю, все ли там в порядке.

Он повернулся на каблуках и ушел. И этим решением спас нам жизнь. Во всяком случае, мне наверняка.

— Что вы тут делаете, черт побери? — я не собирался играть в правила хорошего тона и потому приветствие не относилось к разряду особо изысканных. — Здесь военный объект. Вход строго запрещен. И карается законом. Фамилия? — обратился я к старшему мужчине.

Тот просто пялился на меня бараньим взглядом, но все время косил на стоящие в паре метров позади танки. И не отвечал.

— Вы что оглохли? Фамилия!

И тогда он отозвался. Это была долгая тирада, полная с трудом сдерживаемой злости. Произнесенная по-немецки.

— Что? — Мое раздражение медленно, но последовательно приближалось к тревожной отметке. — Галясь!

— Я!

— Ты хвастался, что знаешь немецкий, так спроси этих о фамилии и какие черти их сюда занесли.

Галясь что-то быстро залопотал, а немец тут же ответил ему.

— Разрешите доложить, пан полковник, он говорит, что в Германии знание польского не обязательно и он имеет право разговаривать на своем родном языке. И он спрашивает, скажем так: что мы сами тут делаем?

— Мы? Он что сдурел или с твоим фрицевским что-то не так? В какой, к черту, Германии? Спроси его, откуда он.

И вновь короткий обмен фразами.

— Он ответил, что по своей воле ничего нам не скажет. Так и выразился: "по своей воле".

— Документы, — рявкнул я. — Аусвайс! — прорычал в самое лицо немца.

Тот дернулся назад, но Гэмбаля, который, открыв рот, прислушивался к разговору, крепко его держал. Краем глаза я заметил как все более изумленным становится лицо Нэнси, как глупо пялится ничего не понимающий Гэмбаля, но сам в ту минуту был поглощен исключительно непрошенными гостями.

Галясь подскочил к обездвиженному немцу, резким движением потянулся к нему за пазуху и вытянул сильно потертый бумажник. Я осторожно принял его, ни на секунду не спуская взгляда с непрошеного гостя. Его лицо скривилось от ярости и он изо всех сил пытался вырваться из рук Гэмбали. Младший из незваных гостей стоял неподвижно, не смея предпринять какое-то более решительное действие. Я заглянул в бумажник и первая же вещь, которую я оттуда вынул, заставила меня затаить дыхание. Я держал в руках пятимарковую банкноту 1938 года. Совершенно новую.

— Что это?

Этот оригинальный вопрос не относился конкретно ни к кому, но, разумеется, Галясь счел себя уполномоченным дать на него ответ:

— Разрешите доложить, пан полковник, если мне не изменяет зрение, подлинная довоенная банкнота. Пять рейхсмарок. Какой-то коллекционер или что?

Я не успел еще, как следует, разложить по полочкам этот факт, когда моя рука, как бы непроизвольно, вытянула сильно потрепанную книжечку с надписью "Ausweis" на обложке и изображением гитлеровской "вороны" под ней. Я открыл ее и на первой странице увидел снимок — несомненно того самого мужчины, который стоял передо мной. Конечно, младшего лет на десять, но это определенно был он.

— Hans Bregnitz, — прочитал я по слогам, — geboren in Dresden in 1897 Jahr. Что это? — я опять оказался не оригинальным: по-видимому, мой сегодняшний словарный запас сократился до нескольких междометий. — Шутка?

— Как можно, пан полковник, — возмутился Галясь. — Там значится, что этот тип родился в Дрездене в 1897 году. Следовательно, ему — сейчас посчитаю — сто десять лет!

— Тааак... Ясно. Спроси младшего, есть ли у него документы!

Галясь, не говоря ни слова, потянулся за пазуху подростка, но тот сам вынул из кармана потертое удостоверение. Капрал внимательно просмотрел его и с кривой улыбкой выплюнул в пустоту:

— Тоже самое. Юрген Брегниц, родился в 1925 году в Бреслау — во Вроцлаве, то есть.

Признаюсь, меня чуть удар не хватил. Я посмотрел на криво улыбающегося Галяся, на двух немцев, словно живьем вынутых из дешевых театральных декораций, на Нэнси — с выражением непонимания на ее симпатичной мордашке, на Гэмбалю, тупо взирающего на меня, и выкрикнул:

— Люди! Вы что, в самом деле, хотите, чтобы я поверил, будто ни с того, ни с сего вдруг оказался в Германии и передо мной два типа, из которых один, согласно метрике, должен был давно умереть, а другой, чей возраст по бумагам больше восьмидесяти лет, выглядит на пятнадцать??? Откуда эти двое здесь взялись?

На что Гэмбаля простодушно ответил:

— Докладываю, пан полковник, они стояли в лесу и пялились на лагерь. Ну, я того старшего цапнул за шкирку и притащил сюда, а молодой сам пришел.

Почему-то никто не поспешил как-нибудь прокомментировать сказанное. В конце концов, официальным тоном отозвалась капитан Санчес:

— Полковник, я не очень понимаю, что здесь происходит, но мне это сильно не нравится.

— Ну, браво, браво. Ваше замечание позволяет нам сделать шаг вперед в разрешении нашей проблемы, не так ли? — Нэнси, кажется, немного обиделась, но мне в ту минуту было не до этого. Я пару раз глубоко вздохнул сквозь зубы и предельно отчетливо произнес: — Подведем итоги: перед нами находятся два генетически модифицированных старика с довоенными документами. Гроза вмиг кончилась, как ни бывало. С востока я слышу звуки артиллерии. Отсутствует какая бы то ни было связь. Симпатичная лесная поляна, на которой мы расположились час назад, изменилась до неузнаваемости. У кого какие идеи?

Все продемонстрировали задумчивость, но предусмотрительно молчали. В конце концов, я обращался к двум необразованным капралам, американке и немцам. Возможно, именно немцам было что сказать по сути дела, но они, наверняка, не слишком много поняли в моих вопросах. Вдобавок, я уже не успевал продолжить допрос.

Потому что в этот момент мы услышали еще кое-что. Вся наша компания выполнила уставной поворот назад и уставилась в угол нашей поляны, который оканчивался съездом с дороги. Дело в том, что издалека раздался рев двигателей и знакомый скрежет гусениц.

— Прекрасно, — вздохнул я почти с облегчением. — Нашлась, наконец, гребаная жандармерия?

— Или тот третий кого-то вызвал. — Гэмбаля до сих пор держал в объятьях старшего из немцев. — Когда я наткнулся на этих двух, тот заторопился, сел на велосипед и слинял. Ну, не на чем мне было его догонять.

Не успел я отреагировать на это откровение, как из-за поворота дороги, в каких-то двухстах метрах от нас, выскочил бронетранспортер, за ним — следующий, а следом — еще два грузовика. Расстояние смазывало детали, но я отдал бы голову на отсечение, что эти очертания я точно когда-то видел, и притом неоднократно.

— Вот курва, пан полковник, это ж немцы! — Либо у Галяся было лучшее зрение, либо он быстрее сопоставлял факты. — Я хренею, настоящий немецкий SPW. Не знал, что такие экземпляры еще на ходу. Фильм какой-то снимают или что?

— Мне вообще все эти трижды несчастные маневры напоминают какой-то очень скверный фильм, — пробормотал я, скорее себе, чем ему. — Хорошее начало, ничего не скажешь.

Я хотел еще кое-что добавить в том же стиле, но с этого момента события стали развиваться слишком стремительно.

Головной бронетранспортер остановится на краю поляны, менее чем в ста метрах от нас. Над бронированной кабиной скалился станковый пулемет, я даже весьма отчетливо различил склонившегося над ним стрелка. Машина была размалевана нерегулярными маскирующими пятнами. И хотя неизвестные не выключили двигателей, казалось, настала какая-то нехорошая многозначительная тишина. Они пялились на нас, мы — на них, и если изумление вообще поддается измерению, у обеих групп оно почти что зашкаливало.

Пришельцы реагировали немного быстрее. Из-за спины пулеметчика вынырнул другой тип — вероятно, командир, обернулся в сторону следующего бронетранспортера и грузовиков, и прокричал какую-то непонятную для нас команду. Несколько дюжин солдат очень ловко рассыпались по сторонам машин, занимая позиции для стрельбы. Тем не менее, я успел заметить, что по обоим концам этой короткой цепи оказались 2 пулемета поменьше, а мундиры тех солдат (ибо это, безусловно, были какие-то солдаты или — кто знает? — какие-нибудь актеры, недурно изображающие солдат) — серо-стального цвета. Офицер повернулся к нам и рявкнул:

— Wer sind Sie?

— Что он лопочет? — Я посмотрел на Галяся.

— Разрешите доложить, пан полковник, он спрашивает: кто мы такие.

— Мы? Ответь ему, что он въехал на полигон, принадлежащий армии и что у него есть полминуты, чтобы убраться отсюда. Не желаю больше видеть их всех!

Галясь набрал в легкие воздуха и неспешно проскандировал по-немецки содержание сообщения.

Чужак слегка остолбенел. Однако, спустя короткое время, снова что-то прокричал.

— Спрашивает: какая армия. — Я с подозрением посмотрел на Галяся, которого явно сильно веселила эта дурацкая ситуация, но, увы — ни он, ни я ни сном, ни духом не подозревали, что нам предстоит. Хотя он, возможно, и подозревал — кто его знает?

— Какая армия? Турецкие янычары, курва! — взорвался я. — Польская, польская, траханная в задницу армия, черт ее возьми! Polnische Wehrmacht, du dummkopf! — проревел я тем, ряженным в армию, киношникам, моим — прости Господи — немецким языком.

Но чужак все понял безошибочно.

— Die Polen? — наполняясь уверенностью, произнес он. — Ach so! — Потом обернулся к своим и спокойным, но решительным голосом скомандовал:

— Feuer!!!

4.

Еще секунду назад на поляне царила относительная тишина, нарушаемая лишь отдаленными раскатами артиллерии с востока и урчанием двигателей тех четырех машин.

Секундой позже тишины как не бывало. Ее разорвал в клочья оглушающий грохот залпов нескольких десятков карабинов, автоматов и пулеметов. Я уловил свист пролетающей прямо над моей головой пули и рефлекторно упал наземь, демонстрируя ловкость прыгающей пантеры. Словно шестым чувством и внутренним зрением я отметил, что тоже самое сделали находившиеся за моей спиной Галясь и Нэнси. Будем надеяться, что по своей воле, а не подчиняясь законам гравитации.

К сожалению, не все отреагировали одинаково быстро. С места, где я лежал, отчетливо было видно, как одна из первых очередей перерубила напополам Гэмбалю и его немца, которого он так и не выпустил из своих объятий. Кровь хлынула, по крайней мере, из полутора десятков ран на телах обоих и Гэмбаля вместе со своим спутником опрокинулся назад, с выражением лица, которое — если абстрагироваться от кошмарной ситуации — можно было бы назвать комически непонимающим. Непрерывное оглушающее стакатто выстрелов и протяжные визги рикошетов, казалось, глушили даже собственные мысли. Если кто-то, действительно, снимал здесь кино, то Оскар за спецэффекты причитался ему гарантированно.

Стрельба застала солдат в разных местах лагеря. Не все еще пришли в себя после потрясения, вызванного ударом молнии. Некоторые находились внутри машин, другие снаружи, но ни один из не имел при себе оружия. Атака оказалась настолько неожиданной, что большинство не отдавали себя отчета в том, что происходит. Очереди барабанили по капотам автомобилей, выбивали стекла, рикошетили от брони. В распахнувшейся двери MDS-а показался один из американцев с элегантной M-4 в руках, но он не успел даже приложить к плечу приклада, когда одна из пуль попала ему прямо в лицо — и он кувырком слетел с лестницы.

Вжавшись в землю — глубже, чем это казалось возможным — я наблюдал все это очень отчетливо. Разумеется, я вытянул из кобуры свой неуставной Heckler-Koch USP Expert калибра 9 мм — и мне самому смешно стало, что я собираюсь палить из пистолета в цель, находящуюся на расстоянии в сто метров.

Откровенно говоря, в первую минуту я просто не в состоянии был реагировать как следует. Где-то в глубине меня профессионал, следуя своему долгу, уже зычно отдавал четкие команды, азартно и умело оценивал ситуацию, которая, как ни как, многократно была отрепетирована на учениях. Загвоздка в том, что другая половина моего естества осознавала, что пули, винтовки, бронетранспортеры, противник, который выскочил, как чертик из табакерки — все это в реальности и кто-то по-настоящему стреляет в меня и пытается меня убить. Именно эта вторая половина всей мощью подавляла первую. И парализовала меня аж на целую минуту. Сам не знаю, каким чудом мне удалось вынуть пистолет. Вчера я тоже был на волосок от смерти — однако, обстоятельства были совсем иными. Тогда я боялся куда меньше.

Моя вывернутая наизнанку от ужаса заячья душа притаилась в мышиной норке — но это не значило, что я утратил способность наблюдать. Если бы я ее утратил, то и не заметил бы как правое крыло неприятеля подымается и, вереща что-то непонятное, прет в нашу сторону, непрерывно паля изо всех стволов. Я видел это, к сожалению, очень хорошо и моментально сообразил, что если та группа проскочит сквозь строй техники на площадку лагеря — до того, как мы доберемся до оружия — то они перестреляют нас в течение минуты.

Но — как это часто случается — ситуация развивалась динамически, невзирая на плохих актеров, которым довелось участвовать в данной сцене. Второй акт эпизода стычки инициировал маэстро Войцех Курцевич, который, в отличие от своего любимого командира и приятеля, то есть — меня, головы не потерял.

Капитан отправился в свое расположение еще до разговора с Брегницами и, совершенно очевидно, обнаружил своих людей в добром здравии. Начало стрельбы застало его в момент, когда он, стоя возле одного из танков, крыл матом механика-водителя за найденный в его вещах внушительный запас алкоголя. Речь шла, вероятно, о несправедливом, по мнению Курцевича, дележе того самого алкоголя между экипажем танка и командиром. Начало боя, естественно, прервало этот очередной скандал, к большому неудовольствию нашего вспыльчивого капитана. Будучи смышленым и предусмотрительным солдатом, он тут же грохнулся наземь и, осторожно выглядывая из-за гусеницы, профессионально оценил обстановку. Отполз назад, окрикнул водителя — проблема нелегальной водки временно отошла на второй план — и, воспользовавшись тем, что танк был прикрыт от обстрела бронированным командирским "старом" (который существенно выше "твардого"), резко заскочил внутрь машины.

Несмотря на грохот — пусть даже несколько меньший, чем вначале: стрельба чуть поутихла, так как нападавшие, по-видимому, меняли магазины — моих ушей достиг рев заведенного тысячелошадного двигателя. Я лежал не далее, чем в пяти метрах от танка, так что ощутил это как слабое землетрясение. Затем услышал звяканье гусениц, визг электромотора, поворачивающего башню "твардого" и, скорее, почувствовал, чем увидел, как тяжелая машина — словно бандит с револьвером на Мейн-стрит в Томбстоуне — остановилась в самом центре поляны. Пули бессильно рикошетили от активной брони танка, не причиняя ему не малейшего вреда. Курцевич изменил положение ствола, башня переместилась еще на пару градусов вправо и замерла. Полагаю, что все — как в нашем, так и во вражеском лагере — затаили дыхание. Честно говоря, мне самому было интересно, что из этого выйдет.

Грохот выстрела и рев раздираемого тяжелым снарядом калибра 125 мм воздуха едва не снесли мне голову с плеч. Курцевич есть Курцевич, позер и любитель эффектов, вместо подкалиберного снаряда, который тоненькую броню старинного бронетранспортера прошил бы, словно муслиновую шторку, использовал осколочно-фугасный, пригодный для разрушения стен Бастилии. Головной бронетранспортер, вместе со старшим офицером и пулеметчиком, в долю секунды превратился в огромный оранжевый шар из пламени и искореженных обломков, который, не теряя формы, вспорхнул в воздух и неспешно поплыл в сторону, не касаясь земли. Ко всему прочему, в машине сдетонировали боеприпасы и баки с горючим, так что взрыв оказался настолько мощным, что даже меня, на расстоянии почти ста метров, отбросило назад. Спустя несколько мгновений на землю обрушились обломки раскаленного металла, пытаясь довершить то, с чем не справились пули.

"Твардый", кроме 125-миллиметровой пушки и тяжелого зенитного пулемета калибра 12,7 мм, оснащен был спаренным с этим орудием пулеметом калибра 7,62 мм. Курцевич и его экипаж незамедлительно продемонстрировали способ его применения по назначению. Долгая очередь пуль, вылетающих со скоростью 600 выстрелов в минуту, буквально покосила лежавших в траве солдат противника. Огонь с их стороны прервался в одно мгновение и я, наконец, поднялся на ноги.

— Галясь! — выкрикнул я. — Хватай оружие, Цыпруся и бегом ко мне! Борееееек!! Два пулемета на левый фланг, живо!

Я рывком спрятался за грузовик и помчался к другому его концу. Осторожно выглянул из-за кузова и быстрым взглядом оценил обстановку. То есть, собственно говоря, собирался это сделать, но не успел, ибо случилось то, чего я опасался: атакующая группа противника была уже в двух шагах от цели, а возглавляющий ее офицер буквально налетал на меня.

Правая рука, в которой я держал пистолет, совершенно автоматически поднялась и, не прицеливаясь, натренированным тысячу раз в тире движением, дважды выстрелила в грудь наваливавшегося на меня солдата. Я наблюдал происходящее, как в замедленной съемке -и трудно было не заметить с расстояния в полтора метра — как пули вырывают две небольшие дырки в мундире этого типа. Верхняя половина его тела, заторможенная кинетической энергией пуль, замерла на месте, ноги же сделали еще два шага — и солдат со страшным хрипом опрокинулся на спину.

Все это я наблюдал уже краем глаза, поскольку мой указательный палец, взявший контроль над ситуацией, в это время ритмично надавливал на спусковой крючок — и в итоге я опустошил пятнадцатизарядный магазин со скоростью, безусловно побившей абсолютный рекорд Польши. Но, как обычно бывает в таких случаях, результат был мизерным — USP скакал в руке, как паяц в ярмарочном кукольном театре — и, за исключением первой пули, которой я ранил в плечо и опрокинул наземь ближайшего солдата, все остальные ушли в небо.

Гораздо большее впечатление на противника оказал выход на сцену Галяся. Сорванный на ноги моим окриком, он выдернул из машины автоматический карабин "берил" с подсумком для магазинов и оказался подле меня раньше, чем я успел отразить, что у меня кончились боеприпасы. Я и не задумывался, каким чудом он так быстро раздобыл оружие. Капрал приземлился на четвереньки, принял правильное положение для стрельбы — слегка наклонясь вперед, вжав голову в плечи, правый локоть перпендикулярно оси оружия — и принялся сдерживать атаку точно отмеренными трехпульными очередями. Бог весть, где он научился так стрелять (а это была лишь одна из его способностей, в чем мы скоро все убедились). Когда его спрашивали об этом, он обыкновенно начинал юлить, лишь бы невзначай не проговориться.

Двое первых пехотинцев, подстреленных "точно в яблочко", упали с криком на землю. Однако, даже гениальный капрал был не в состоянии остановить полтора десятка атакующих солдат. Если бы не Борек со своим подразделением, пришедшие нам на подмогу в последнюю минуту, было бы очень скверно. К своему облегчению, прежде чем мне удалось управиться со сменой магазина, я услыхал позади соседнего грузовика весьма продолжительную очередь из ручного пулемета. Кто-то за моей спиной ухнул, замахнулся — и в сторону противника полетел небольшой яйцеообразный предмет.

— Ложись! — крикнули несколько голосов одновременно. — Граната!

Все послушно рухнули на землю. Взрыв осыпал нас сотней тысяч веточек и шишек — и это был последний понесенный нами урон. После чего на нашем фланге все закончилось.

Тем временем, на правом фланге полным ходом шло грамотное контрнаступление сил быстрого реагирования, то бишь взвода "громовцев". Командосы, гордость польской армии, нередко казались самоуверенными скучающими позерами, которых не вдохновляет ничего, за исключением насыщающих кровь адреналином акций с элементами смертельного риска. У меня сложилось сильное впечатление, что к учениям и вообще ко всему этому цирку с Отдельным Разведывательным Батальоном они отнеслись как к каре Божьей, ничем не заслуженному наказанию. Возможно, решили между собой, что Войтынский попал в немилость у кого-нибудь из командования. И просто ожидали, когда мы отправимся в Афганистан, а уж там они покажут миру, чего стоят.

Сегодня, однако — откровенно говоря — только они не потеряли головы, в отличие от остальной части отряда. Уже в самом начале стрельбы "громовцы" организованно отступили за оружием, а когда Курцевич, развалив вражеский бронетранспортер на мелкие ошметки, дал сигнал: "Еще Польска не згинэла" — началась собственно их акция. Под прикрытием грузовиков два десятка смертельно опасных воинов незаметно прокрались в сторону вражеской цепи, широкой дугой огибая ее правый фланг. И аккурат в момент, когда Курцевич закончил поливать неприятеля пулеметными очередями, "наши", будучи уже в тылу у "чужаков", внезапно атаковали.

Автоматический пистолет MP-5 производства фирмы Heckler-Koch калибра 9 мм — лучшее в мире оружие для боя на коротких дистанциях: по кучности стрельбы, относительно небольшому весу, вдобавок — он прекрасно сбалансирован и практически не имеет отдачи; в умелых руках это настоящая машина убийства. Руки людей из ГРОМ-а были более чем умелые и потому схватка оказалась короткой: полтора десятка метких коротеньких очередей прервали столько же жизней — и, в принципе, делать было больше нечего. Противник наверняка даже не успел сообразить, что собственно произошло. Курцевич своим выступлением нанес немцам большие потери и подорвал их дух: те же, что выжили, стреляли уже не так кучно и не так метко, как прежде. Командосы завершили истребление — и три четверти личного состава чужого взвода оказались выключены из боя. Остальные — раненые, оглушенные и сильно перепуганные — с большой охотой подняли руки вверх.

Я встал с коленок — перезарядка пистолета казалась мне безопасней в этой позиции — и осторожно выглянул из-за грузовика. Более десятка тел, лежащих в самых нелепых позах; часть из них страшно изуродована взрывом гранаты. Некоторые еще дергались в агонии. Зрелище было не из приятных, но я как-то это вынес. В конце концов, никогда не поздно отвернуться.

— Галясь! Борека и врачей сюда! Живо!

— Слушаюсь.

Капрал отправился в лагерь, а я последовал вслед за ним. Остановился посреди площадки рядом с танком Курцевича. Сам герой смотрел на меня с высоты башенки и недоверчиво озирался по сторонам. Я тоже обвел взглядом поле битвы, пытаясь оценить потери. Не сказать, чтоб я делал это слишком скрупулезно: адреналин бурлил во мне вовсю и я никак не мог сконцентрироваться.

— Что-нибудь понимаешь из этого? — спросил он.

— Нет. Проверь состояние роты и доложи о потерях.

— Уже делается.

— Пан полковник! — Неожиданно и непонятно откуда появился передо мной Поклевский. Физиономия его была перекошена от ужаса, а голос звучал вызывающе. — Что случилось со связью? Что за люди нас атаковали? Я требую объяснений!

— Не можете дозвониться до вашего полковника, поручик? — спросил я так громко, что меня мог слышать не только Курцевич, но и, по крайней мере, половина его людей. — Запомните раз и навсегда: вы находитесь на службе. И по всякому вопросу обязаны обращаться к вашему непосредственному начальнику, капитану Курцевичу. Вам ясно?

— Но?

— Вам ясно? — повторил я несколько тише — и, видно, было что-то особенное в моем голосе, коль скоро он отказался от прежнего настойчивого тона и ответил:

— Так точно.

— Ну, так доложитесь — и бегом в расположение вашего взвода — проверять людей и технику.

— Так точно, — сорвался он с места.

— Я ему, сука, устрою, — взволновался Курцевич. — Будет с тоской вспоминать службу у тебя.

— Есть дела поважнее, — махнул я рукой.

Определенно есть. Первейшее их них — скрыть дрожь в коленях.

Ко мне подбежал Якуб Борек.

— Пусть твоя рота обеспечит охрану лагеря, — приказал я. — Раздели ее на патрули. Каждый в составе отделения. Каждый патруль должен иметь РПГ, пулемет и двойной боекомплект. Даже нет — тройной. Устрой связь так, чтобы и я слышал доклады патрулей. Ты охраняешь восточное, южное и северное направления. Западное направление будет охранять Станьчак. Скажи людям — пусть смотрят в оба. И на небо не забывают поглядывать. Не желаю видеть здесь никаких самолетов-разведчиков, высматривающих, что у нас на ужин. Попадется нам летчик-ловкач, выскочит над самыми верхушками деревьев — и радар не поможет. Люди из командного состава пусть займутся сбором пленных, скуют их наручниками и посадят где-нибудь на отшибе. Пленным следует сидеть спиной к лагерю и не болтать друг с другом. Раненых, разумеется, перевязать. Тот молодый Брегинц, кажется, жив — посади его отдельно. Выполняйте!

— Так точно! — Последние слова Борек произнес уже не бегу, направляясь к своим людям.

— Станьчак! — рявкнул я в микрофон.

Секунду спустя отозвался командир разведывательного взвода.

— Докладываю, — раздался в наушниках его спокойный голос.

По крайней мере, этот парень никогда не теряет головы.

— Потери?

— Нет.

— Хорошо. Возьми бронетранспортеры и поезжай дорогой, по которой мы приехали. Когда доберешься до пересечения с шоссе, найди наших друзей из жандармерии и поинтересуйся -какого черта они пропустили к нам сюда гостей с огнестрелом. Если никого не найдешь, хорошенько спрячься и замаскируйся. Вышли пешие патрули вперед и по сторонам. Избегай вооруженных стычек. Докладывай о любых перемещениях любого войска. В случае, если кто-то появится и попытается той или иной дорогой добраться до нас, задержи и не пропускай.

— Так точно. Но... Пан полковник... Что, собственно, происходит?

— Пока не знаю. Выполняйте!

— Так точно!

— Савицкий!

— Я!

— Как можно скорее потушите транспортер. Этот дым, черт знает, где виден.

— Уже готовим оборудование. Будет сделано!

— Хорошо. Грабовский!

— Я! — Слабеньким голоском отозвался зенитчик.

— Живой? Потери есть?

— На сей момент не наблюдаю.

— Хорошо. Все "шилки" привести в состояние боевой готовности. Заряди ракеты. Расставь все так, чтобы наблюдать любой участок неба.

— А от кого нам следует обороняться?

— От инопланетян, Грабовский, не знал? Только что прилетели и ожидают подкрепления от коллег. Выполняйте.

Тишина.

— Грабовский, вы слышите?

— Так точно.

— Вы поняли?

— Да. Нет. Не знаю. Что мне следует выполнять?

Я глубоко вздохнул.

— Поручик, повторяю приказ: вам следует расставить самоходные зенитные комплексы "шилка" в местах, оптимальных для обороны батальона от вражеского нападения с воздуха. Каждая "шилка" должна иметь полный боекомплект. Это касается как ракет, так и боеприпасов для орудий. На всех комплексах должны быть включены пассивные и активные системы наблюдения и перехвата, вместе с радаром. Все ясно?

Тишина.

— Поручик, прошу вас оставаться на месте. Я иду к вам.

Скверно. Один из командиров слился.

Прошло от силы полтора часа с момента нашего прибытия на полигон, а результаты, достигнутые за столь короткое время, вполне впечатляют: свыше пятидесяти трупов, в том числе — пара наших, более десятка раненых, догорающий музейный бронетранспортер и его уцелевший брат-близнец, два таких же музейных грузовика, но в нулевом состоянии, десятка полтора пленных, продырявленные капоты наших грузовиков, все еще разносящийся в воздухе смрад кордита и, наконец, психический срыв одного из ключевых командиров. А афганская миссия еще даже не началась. Ба, еще не начались даже запланированные учения.

Тогда я подумал, что чем скорее поверю в то, что случилось, тем лучше. Хотя, наверное, удобней было бы думать, что все это кошмарный сон. Будучи сильно не в себе, я щипал себя за бедро, но почему-то не мог пробудиться. Кошмар продолжался.

Зенитки стояли перед самыми палатками. На первый взгляд они выглядели невредимыми. Да и что им какие-то пули. Бронезащита зениток способна была выдержать куда более мощные удары, чего нельзя было сказать о людях. Экипажи стояли плотной кучкой перед машинами. Почти все, даже некурящие, нервно затягивались сигаретами, были взволнованы и испуганы. Грабовский не особенно старался исправить это положение дел. Сам выглядел погано: серое лицо, ходящие ходуном руки, словно в припадке болезни Паркинсона.

Я встал перед группой, смерил их суровым взглядом мудрого командира. Командующего, на которого они всегда могут рассчитывать.

— Солдаты! Грузите в машины комплект боеприпасов и ракет и устанавливайте их на позиции. Цель задания: оборона лагеря от воздушного нападения. Следите за радарами на всех диапазонах. Режим активный. Все ясно?

— Так точно! — вяло согласились около двух десятков голосов.

— Выполнять немедленно! — приказал я. — А вас, поручик, я попрошу на пару слов.

Мы отошли немного в сторону — ибо то, что я собирался сказать поручику, ни в коем случае не предназначалось для ушей его подчиненных. В конце концов, в данный момент у них не было времени грузить себя мыслями о судьбе своего командира. Наблюдая их профессиональную суету, я сделал вывод, что, несмотря на шок, вызванный боем, они, однако, решились выполнить приказ. Или рутина решила это за них. И на том спасибо.

— Поручик Грабовский, буду говорить кратко. — Я сам впервые оказался в такой ситуации, а потому, на всякий случай, решил, что лучше держаться официального тона. — Мы были атакованы. Не знаю кем, не знаю почему. Скоро, наверное, узнаю, но сейчас это не существенно. Главное то, что нам угрожает реальная опасность. Вы осознаете, поручик, что в подобной ситуации нет ничего более важного, чем выполнение приказов. Точное и безотлагательное. От этого зависит безопасность всех. Вам понятно?

— Ддда. — Мне едва не пришлось наклониться к его лицу, чтобы услышать этот утвердительный ответ. — Понятно.

Он поднял голову. От прежнего Грабовского, веселого парня, не осталось ничего. Я посмотрел ему в глаза, но он тотчас отвел свой взгляд в сторону. У меня не оставалось выхода, решение могло быть только таким:

— Поручик Грабовский, я отстраняю вас от командования. — Даже эти жестокие слова не вызвали никакой реакции, парень лишь еще более ссутулился. — Прошу вас немедленно отправиться в лазарет. До особых распоряжений вы будете находиться под опекой врачей.

Я назначил на должность Грабовского подпоручика Валецкого, командира первого взвода, повторил ему приказ, касающийся обороны лагеря, и тяжелым шагом побрел назад.

5.

Было похоже на чудо, что при таком плотном огне у нас оказалось только двое убитых. В поле зрения крутились несколько врачей и санитаров, перевязывающих раненых, но я уже знал наверняка: из наших мы потеряли только Гэмбалю и Уилсона. Чужаки стреляли не лучшим образом — и это было единственным нашим счастьем в этот проклятый день.

"Твардый" все еще стоял в центре лагеря — со стволом, повернутым на 90 градусов от оси движения. Я пошел по направлению выстрела в сторону остатков бронетранспортера. Пожар уже потушили. Люди Савицкого крутились вокруг, собирая разбросанные взрывом вещи. Трупы пока что лежали никем не тронутые.

— Пан полковник, — кто бы сомневался, что в числе сборщиков трофеев обнаружится вездесущий Галясь, — разрешите доложить... Да вы сами посмотрите, что я нашел.

Он подошел ко мне и протянул мне тонкую, слегка обгоревшую кожаную полевую сумку с порванным ремешком.

— Планшет с картами? — спросил я.

— Он самый, — подтвердил Галясь уверенным тоном. — Когда пан капитан припечатал в этот головной транспортер, то офицера, что с нами болтал, разнесло вдребезги. Не много чего от него осталось. Но ремешок сумки взрывом оторвало и видите, пан полковник, отбросило планшет взрывом в лес. Лежал там, чуть в стороне. Загляните внутрь, пан полковник.

Я заглянул. И в очередной раз за этот день вздрогнул от изумления. Что было довольно глупо — так как, после всего случившегося, содержимое планшета было не ахти какой диковиной.

— Карта? — Интересно, что еще я надеялся обнаружить в планшете для карт.

— Разрешите доложить, так точно, пан полковник. Германская штабная карта.

— И что на ней?

— Ближайшие окрестности. И точное расположение XVI-го Танкового Корпуса фон Хеппнера.

— Фон Хеппнера? — Наш диалог начинал напоминать монолог пациента, страдающего эхолалией.

— Генерала Эриха фон Хеппнера, командуюшего XVI-м Танковым Корпусом в сентябре 1939 года.

— Историческая карта, — уверенно заявил я.

— В любом случае, подлинная, — уклончиво ответил капрал.

Я оставил его замечание без внимания.

Я отправился дальше, чтобы осмотреть уцелевшую технику вражеского отряда. Второй бронетранспортер остался невредимым. Это была классическая колесно-гусеничная машина времен Второй Мировой войны. Над бронированной кабиной водителя был установлен пулемет с характерным дырчатым кожухом вокруг ствола. Подобные транспортеры, пулеметы, а также солдат, одетых в серо-стальные мундиры и характерно изогнутые низко сидящие шлемы, я безусловно видел в десятках военных фильмах. Но эти отсюда совсем не походили на киношных, я в этом был стопроцентно уверен.

— Галясь. — Повернулся я к капралу. — О планшете пока никому не слова. И свои выводы, если сообразил что-то, пока оставь при себе.

— Так точно.

Давно я не видел его настолько серьезным.

— Пан полковник, — услышал я шепот в наушнике.

Станьчак. Оставив за спиной капрала, я быстрым шагом отправился в направлении командного поста.

— Докладывайте.

— Я добрался до пересечения нашей дороги с шоссе. Ну, там все иначе выглядит, чем пару часов назад. Асфальта нет, обычная грунтовая дорога, разве что достаточно ровная. Никаких следов постов жандармерии.

— Вы уверены? — Напрасный вопрос. Я был бы сильно удивлен, если бы они там вдруг оказались.

— Да. Я искал на пространстве в несколько сот метров по сторонам. Но это еще не все. По дороге движутся военные машины. В основном, грузовики и мотоциклы. Либо интендатские службы, либо связисты. Немного санитарных машин. Все модели довоенные. Немецкие.

— О, черт!

— Абсолютно с вами согласен, пан полковник. Это немцы. Что мне делать, если вздумают сунуться сюда?

— Докладывай. А потом — огонь из всех стволов.

— Есть. Доклад закончен.

— Пока.

Я отключился.

Общее собрание офицеров я назначил на пять вечера — то есть, у меня оставалось еще немного времени, чтобы все осмыслить. Ничего позитивного. Из-за нелепой рассеянности я не отключил дурацкого звонка в телефоне, и в итоге поехал на аэродром, а там встретил Нэнси. Минус. Затем оказался слизняком и позволил Дрэшеру навязать мне командование батальоном. Очередной минус. Затем ввязался в драку с гангстерами, несколько из них пострадали; в результате половина командиров в батальоне попали в список разыскиваемых полицией. Минус с восклицательным знаком. Я принял назначение, ибо желал отправиться на войну — и, видно, Господь Бог меня покарал, так как я попал на войну, которая мне и в кошмаре не снилась. Очередной минус. Вдобавок, у меня начали возникать неясные подозрения о том, кто нас во все это безобразие втянул.

А ведь как красиво виделось будущее еще накануне.

Командиры собирались медленно, как бы нехотя. Что нисколько меня не удивляло. Бой оказался шоком. И жертвы. И необходимость убивать. И тошнотворный запах крови. Я окинул взглядом знакомые лица и решил, что с ними все в порядке — они умели скрывать свои чувства и контролировать ситуацию. Вместе с тем, они осознавали, что нам следует извлечь из происходящего какие-то выводы, а это не сулило ничего хорошего.

— Потери? — начал я.

— У меня нет. — Курцевич, как обычно, отозвался первым. — Пара царапин на броне.

— У меня Гэмбаля, — Савицкий вложил массу усилий в равнодушный тон, — и четверо раненых. Легко. Ничего им не грозит. Повреждены два автомобиля. Мелочи. До вечера исправим.

Я взглянул на Борека.

— Двое раненых, один достаточно скверно. — Он говорил негромко, но тоже неплохо держал себя в руках. — Два транспортера побиты пулями, но ничего серьезного. Надо заменить фару. Все патрули на своих постах.

— Вуйчик?

— Четверо раненых. Двое легко, отказались идти в лазарет. Пробито колесо в AMOS-е. Не знаю, как это случилось, они вроде бы пулестойкие. Есть запаска, поменяем. Прострелены стекла в бээмках.

— Войтынский.

— Ничего. — Он слегка улыбнулся мне одобряюще. — Повезло.

— Капитан Санчес? — Я посмотрел в голубые глаза Нэнси и мне очень не понравилось то, что я увидел.

— Сержант Уилсон погиб, — ответила она тихо. — Других потерь нет. Поврежден MDS, не работает связь, мы не видим спутников. Машины в порядке. Совершенно не понимаю ситуацию, в которой мы очутились. Нас атаковали на вашей территории; боюсь, это может иметь серьезные политические последствия.

— Пани капитан, — ответил я кротким голосом. — Мы тоже не понимаем, что происходит. А пока прошу воздержаться от поспешных выводов, ладно? Попытаемся сперва как-нибудь все упорядочить.

Она кивнула головой. Я удобно уселся на вращающемся командирском кресле командира и обвел взглядом собравшихся. Все смотрели на меня с ожиданием. От этих людей будет зависеть, как мы справимся с ситуацией, в которую так неожиданно попали. Вот потому я начал осмотрительно и издалека:

— Поручик Войтынский, я буду говорить медленно, а вы, пожалуйста, переводите капитану Санчес на английский очень точно все, что мной будет сказано. Я желаю, чтобы она была полностью в курсе того, о чем мы разговариваем. Хорошо?

— Так точно!

— Ну и ладно. Капитан Санчес. Господа. Я попытаюсь представить вам ситуацию так, как я ее помню. Мы выдвинулись сегодня в два часа пополудни из расположения нашей бригады в городе Л. под Ополем. Дорога заняла у нас около часа. За это время мы проехали шестьдесят километров и оказались, согласно плану, на стрелковом полигоне нашей бригады в лесу неподалеку от деревни Олесно. Разместились, пополнили баки горючим. Кажется, все это мы успели сделать, да? Транспортные платформы отправились к чертовой бабушке, а мы начали испытания IVIS-а и силового поля. В это время над нашим лагерем разразилась гроза. До этого места все сходится? — Ответа не было, только какие-то вялые кивки головами и тихий гул в помещении. — Полагаю, что так. Но с этого момента нам предстоит двигаться в свете фактов, родом из "Матрицы" и моих домыслов, а я, признаюсь, еще не имел достаточно времени, чтобы все это обдумать. Гроза приближается и в определенный момент центр ее находится точно над нами. Подчиненные капитана Санчес готовятся к испытательному запуску поля. Включают его. Молния огромной силы ударяет в выдвинутый эмиттер поля MDS-а и, по невыясненным пока причинам, энергия молнии входит во взаимодействие с устройствами, генерирующими силовое поле, вызывая мощный сбой в работе как самого поля, так и всего оборудования MDS-а. Вспомним о том, что все наше подразделение находилось в зоне действия силового поля. Далее следует удар, после которого, как мне кажется, все мы теряем сознание. На сколько? По часам, может быть, на минуту. Спустя приблизительно это время, мы приходим в себя. Никто из нас не получил физических повреждений, хотя поначалу чувствуем себя плохо. Техника также цела, с одним исключением: связь с командованием полностью исчезает, мы не видим спутников, не работают GPS и сотовые телефоны. Внутренняя связь между нашими группами функционирует безупречно. Вскоре после этого капрал Гэмбаля обнаруживает в лесу двух аборигенов, с которыми нам удается поговорить — пусть и по-немецки. Из этого разговора следует, что они якобы жители ближайшей деревни, а возраст их, соответственно, сто десять лет и восемьдесят два года, хотя выглядят: первый — на сорок, а второй — на пятнадцать лет. Гэмбаля утверждает, что эта пара имела компаньона, который скрылся на велосипеде и привел сюда отряд солдат, говорящих по-немецки и выглядящих как Вермахт времен Второй Мировой войны. К сожалению, Гэмбаля нам больше ничего не объяснит, так как погиб. — Как-то не в меру саркастично это вышло, что даже меня самого перекосило. — Отряд этот, силой одного взвода, получив от нас информацию, что мы являемся польскими солдатами, внезапно атаковал нас огнем из автоматического оружия, в результате чего погибли двое наших людей и больше десятка были ранены. В ходе нашего противодействия большинство немцев — условимся пока, что это были немцы — оказались уничтожены, а один из их бронетранспортеров сожжен. В данный момент с востока доносится достаточно отчетливый гул, который мы можем определить как раскаты тяжелой артиллерии. Незадолго до нападения над поляной пролетел поврежденный военный самолет со знаками Люфтваффе, который я идентифицировал как "юнкерс" Ю-87 "штукас" времен Второй мировой войны. Вот что, по-моему, мы наблюдали. Кто-нибудь хочет что-то добавить? — Тишина. — Ну что вы, в самом деле, черт возьми? Все онемели?

Я оглядел собравшихся и мне не слишком сильно понравилось то, что я увидел. Курцевич смотрел прямо перед собой в никуда и о чем-то интенсивно размышлял. Савицкий — командир транспортников — как обычно сидел с бездумным выражением лица. Остальные уставились взглядом в пол. Один Войтынский из ГРОМ-а смотрел на меня с легкой улыбкой. А, может быть, мне это только казалось. Да майор Лапицкий старался подбодрить меня взглядом.

Но никто так и не осмелился отозваться.

— Пан полковник. — Радиоператор Цупрысь на мгновение оторвался от клавиатуры. — Третий патруль докладывает, что в каких-то полутора километрах отсюда лес заканчивается. В четырехстах метрах за лесом идет дорога. А по той дороге движется на восток моторизированная колонна. Они говорят, что не уверены точно, но те типы выглядят как немцы из "Четырех танкистов и собаки": танки, грузовики, такие же бронетранспортеры, вроде того, что сожжен здесь, артиллерия — все старое и с немецкими крестами. По меньшей мере, батальон. А над ними пролетела группа из двадцати бомбардировщиков. Голову дают на отсечение, что это "штукасы". Летят не на нас, а прямо на восток.

— Сукины дети! — услышал я как Галясь бормочет что-то себе под нос. — Всего две зенитки...

Я вновь оглядел лица собравшихся. Доклад Цупрыся вызвал вполне объяснимое волнение. Часть из нас все еще обманывали себя, что недавняя атака была всего лишь какой-то воистину трагической — однако, эпизодической ошибкой.

— Галясь, что ты там бормочешь?

— Разрешите доложить, пан полковник, что у наших там всего две сороковки "бофорсов" на эти "штукасы" и неплохо было бы им немного помочь.

Только теперь я отразил, что Галясь уже в течение продолжительного времени вертится как-то неспокойно, а сейчас даже осмелился подать голос в присутствии офицеров. Конец света! Интересно, что может поведать капрал-сверхсрочник Юзеф Галясь, мой личный Санчо Панса.

— Тише, тише, спокойно, — унял я его. — Какие еще "сороковки"? Какие "наши"? Кому помочь?

Он думал о чем-то напряженно и отвечать не спешил. Наконец, громко выдохнул и совершенно серьезно, без обычной иронической улыбки, сказал:

— Пан полковник, могу я попросить, чтобы господа офицеры внимательно выслушали меня? Это не отнимет много времени.

— Говорите, капрал, — я одобряюще кивнул головой, — но постарайтесь излагать кратко.

— Есть, кратко. Вы знаете, господа, какой техникой располагали немцы в 1939 году? Это только коммунистическая пропаганда и такие фильмы как "Летучая" вешали нам лапшу на уши будто бы немцы двинулись на Польшу лавиной тяжелых танков. На самом деле, основным немецким танком был Panzer I. Это, скорее, танкетка — и та устаревшая. Остальные типы были немногим лучше. Только Panzer IV, которых у немцев было штук двести, имели орудие калибра 75 мм. Ну, не смех ли? Единственная их техника, которую, действительно, следует опасаться, это 88-ми миллиметровая зенитная пушка, в то время — лучшая в мире.

Тишина в недрах машины достигла такого уровня, насколько это вообще было возможно в данных условиях. Всеобщее изумление стало почти осязаемым. Готов спорить, что еще никогда в жизни мне не приходилось быть в подобной ситуации. Во-первых: откуда капрал с обычным средним образованием мог располагать столь энциклопедическими знаниями об особенностях германского вооружения шестидесятивосьмилетней давности? Во-вторых: какое все это имело отношение к происходящему? Однако, как командир, я обязан был реагировать. Все этого от меня ждали. И сам я этого от себя ожидал.

— Галясь, все это, разумеется, очень интересно, но зачем ты нам об этом рассказываешь?

— Я говорю об этом, пан полковник, эээммммм... ну да, я говорю об этом для того... потому что... — он набрал воздуха в легкие и вдруг перестал заикаться, — у нас появился уникальный шанс дать немцам такого пинка в задницу, что они с голодухи сгинут в полете, пан полковник. Да просто элементарно разхерачить их в мельчайшую пыль! — Он воинственно задрал подбородок и посмотрел на нас вызывающе.

Все уже давно подняли головы и с удивлением к нему присматривались. После последнего его заявления можно было физически уловить звук распахивающихся челюстей.

— Послушайте, капрал, вы не могли бы выражаться чуточку яснее? Кого "расхерачить"? Немцев? Я не знаю, капрал, в курсе вы или нет, но немцы это наши союзники. — Я нес полную хрень и Галясь прекрасно это осознавал. Но мне хотелось, чтобы собравшиеся самостоятельно пришли к выводам, к которым я пришел с полчаса назад.

— Особенно те, что стреляли в нас из водяных пистолетов, не так ли? Пан полковник, да вы посмотрите. — Капрал вытащил из кармана часы. Обыкновенные ручные часы. — Я снял их с одного из покойников. Просто так, на память. Вы видите дату?

Я взглянул: на большом узорчатом циферблате стояло бесспорное: 1 Sep 39. Остальные тоже наклонились с любопытством.

— Перестанем обманывать себя: на дворе у нас первое сентября 1939 года. Точное время, — Галясь поднес часы к глазам столь ловким движением, будто бы готовился к этому событию много лет, — семнадцать тридцать. Немногим более двенадцати часов назад началась Вторая Мировая война.

IV. Съезд

1.

Даааа... Крайне занимательно.

Предположим на мгновение, что это правда. Что в результате неправдоподобного поворота судьбы и технологически-погодных фокусов нас перенесло во времени и мы всем гуртом приземлились в 1939 году.

С чисто военной точки зрения Галясь был прав. Мы действительно имели гигантский технологический перевес и гигантское превосходство в огневой мощи по сравнению с любым немецким подразделением. Мы были значительно более подвижны и лучше защищены броней. А благодаря подаренным американцами приборам ночного видения и тепловизорам, для нас не существовало разницы — вести бой в дневное или ночное время суток. Мы могли значительно быстрее и лучше прицеливаться, а наши орудия стреляли значительно точнее и на несравненно большие дистанции.

Что общего у "твардого" с танками, о которых говорил капрал? Только название. А что общего у штурмового вертолета Ми-24 с бомбардировщиком "штукас"? Ничего. Даже названий машин. Бесспорно, мы были в силах навязать бой целой германской бронетанковой группировке. В нашу пользу был фактор внезапности. У нас имелись достаточные запасы боеприпасов и горючего, чтобы неплохо накуролесить — может быть, даже больше, чем воображал себе Галясь.

Только... зачем?

Что общего у двадцати— и тридцатилетних парней из 2007 года с людьми из 1939 года? Что общего у нас с той войной? Как можем быть мотивированы для сражений в ней мы — люди эпохи интернета, сотовых телефонов и Big Brother-а? Еще два часа назад каждый из нас питал надежду, что мы отбарабаним без происшествий эти несколько недель полигона, а потом отправимся в Афганистан, где под нежной опекой американцев проскользнем через эту войнушку без особых огорчений и потерь. И к тому же нам заплатят солидные боевые. Каждый из солдат уже в душе представлял себе как он, обвешенный симпатичными барышнями, с карманами, напичканными жалованьем в баксах, рассказывает героические байки о войне, доказывая всем и каждому, что талибы сгинули благодаря его личному мужеству.

Просто? Просто.

Тогда, в две тысячи седьмом году.

Если же, однако, прав Галясь, то мы ввязались в совершенно иную войну. Нет на ней и речи о зарплате, блеске и почестях. Нет речи даже о высшем руководстве — старший по рангу офицер, который в состоянии худо-бедно командовать батальоном, это я, собственной персоной: подполковник-анархист, вздумавший поехать в Афганистан, потому что ему нравится — хоть сам он себе пытается доказать обратное — одна девушка. Собственно говоря, разведенная. На которую я с некоторого времени зол.

Остальные офицеры Первого Отдельного Разведывательного Батальона не морочили себе голову столь сложными расчетами. Хотя адреналин, высвободившийся в ходе боя, мало-помалу начинал выдыхаться, у людей развязались языки и они принялись спорить, перебивая друг друга.

— Нет, ну блин, это какой-то полнейший вздор! — вопил во всю мочь Ветэска. — Галясь, где ты вчера развлекался, черт возьми! До сих пор, небось, похмелье мучит, потому что таких пьяных бредней я давно не слыхал. Вторую Мировую хочется тебе начать?

— Она уже идет, Джонни, — напомнил я. — И совсем не Галясь ее начал. И не дери ты так глотку.

— Вздор, курва, вздор. Она началась шестьдесят восемь лет назад, черт возьми! Мозги вам что ли отбило? Путешествия во времени возможны только в научной фантастике!

— Необязательно, — ответил Курцевич. — Теория относительности, в принципе, доказывает, что путешествия во времени, в самом деле, возможны...

— Ага, а как раз нам выпало быть экспериментальными кроликами? Ученый нашелся, псякрев. Держите меня, а то лопну от смеха.

— Послушай, Джонии, — мягко ответил я. — Не знаю, как это случилось, но похоже на то, что мы, в самом деле, переместились во времени. Ведь отряд, который нас атаковал, не был миражом, правда? Ты сам видел, что он выглядел как немецкая пехота времен Второй Мировой войны. Или ты думаешь, что это Дрэшер так глупо пошутил над нами и подослал тех типов?

— Может быть, Дрэшер, а может, Микки Маус, — буркнул он сквозь зубы. — А может, Аль-Кайда изобрела новый тип террористических атак? Черт их знает, этих арабов, что у них там гнездится под их черепными коробками.

— Джонии, Аль-Кайда не нападает таким способом, — убеждал я его и себя одновременно. — Не играет в открытые боестолкновения с армией. И, наверное, жаль ей времени и денег на подобные маскарады. Откуда, в конце концов, они взяли бы целое соединение функционирующих "штукасов"?

— А я знаю? Я что ли энциклопедия? — Капитан Ветэска переставал злиться, зато мышление включил на полную катушку. — Хочешь мне впарить, что полторы сотни людей, несколько тысяч тонн железа, все в куче, фьюююють, переносится во времени и пижонисто, как на параде, выгружается аккурат первого сентября тридцать девятого года? Что это могло бы быть, какой-нибудь Гарри Поттер для взрослых? Ну, ладно. Предположим, что путешествия во времени теоретически возможны. Но ведь для этого необходимы какие-то машины, какие-то технологии, какие-то, блин, ученые, которые нас должны были бы отправить.

Он во многом прав. Факты таковы, что мы встретились с германской армией в настоящей войне. Но логика подсказывала, что это невозможно. Ведь у нас не было машины времени.

— Нэнси, — обратился я к симпатичной пани капитану, — единственное объяснение, которое приходит мне в голову, таково, что путешествие во времени стало возможным благодаря MDS-у. Когда он получил по мозгам внезапным ростом напряжения, вызванного ударом гигантской молнии, генератор силового поля резко увеличил мощность и все это, вместе взятое, выбросило нас в тридцать девятый год. Что ты думаешь по этому поводу?

Она слушала внимательно, но ничем не выдала своих мыслей. Помедлив минуту, она, наконец, решилась ответить. Все всматривались в нее с напряжением.

— Как, по-твоему, это было возможно?

— Не знаю, — ответил я. — Это ты мне скажи. Твое оборудование и твоя технология.

Она покачала головой.

— Пан полковник, мне не приходит в голову ни одна мысль, которая позволяла бы предполагать, что АМЕРИКАНСКАЯ армия как-то замешана в этом деле.

Ага. Итак, мы имеем официальную версию. Лейтмотив здесь: "это не мы", прямо восходящий к пословице "береги свою задницу". Я пристально посмотрел на Нэнси. Несколько мгновений она выдерживала мой взгляд, но, в конце концов, отвела глаза и принялась нервно играть с пуговицей мундира. Только спустя некоторое время мне открылось, что ее ответ был в определенном смысле правдивым.

Я вздохнул.

— Хорошо. Что, по вашему мнению, нам теперь следует делать?

Как и следовало ожидать, наступила тишина. Уже не в первый раз за пополуденные часы этого необыкновенного дня никто не желал брать на себя ответственность за совет, о котором впоследствии все будут жалеть.

— В таком случае, я скажу вам, что я сам думаю. Не исключено, что мы примем бой. А, в таком случае, я желаю видеть вас всех, без исключения, на своей стороне. Вы профессионалы и вас учили тому, чтобы воевать. Знаю, что вы сомневаетесь, так как не можете поверить и принять того, что случилось. Давайте пока оставим в покое причины. Прежде всего, мы все должны убедиться, правда ли, что недавно началась Вторая Мировая война, а мы являемся одной из сторон конфликта. Нам необходимо получить такое доказательство, которое оказалось бы бесспорным и признанным всеми. А после мы решим, что нам делать. Вы согласны?

Молчание длилось, быть может, в силу инерции, еще несколько секунд. Затем, однако, первым кивнул головой Войтынский. За ним — Курцевич и Лапицкий, следом — Борек и Савицкий. За ними — все остальные. За исключением Витэски.

— Джонни, — сказал я, — мне крайне важно, чтобы тебя не было в компании скептиков.

— Я знаю, — буркнул он. — Убеди меня.

— Хорошо. Приготовь два вертолета. Баки полностью заправлены? Окей. Загрузи ракеты и боеприпасы. Мы полетим на разведку.

2.

— Нэнси! — до того как нам сесть в вертолеты, я старался маневрировать так, чтобы хоть на минуту встретится с ней наедине. Хотя "наедине", когда вокруг крутилась пара сотен людей, могло было быть лишь чисто условным. Она подошла ко мне крайне неохотно — я остановил ее спешащей к MDS-у, примерно по полпути к машине. Я нисколько не удивился ее нетерпению. Нэнси была дисциплинированным человеком и чувствовала личную ответственность за все. — Я хочу, чтобы ты полетела с нами.

— Зачем? — Будучи раздраженной и обеспокоенной, она все же почувствовала мое воинственное настроение и потому добавила неуверенно: — Ведь у меня куча своей работы.

— Твоя работа тесно связана с моей.

— Для меня самое главное сейчас — это связаться с моим командованием. Для этого я должна восстановить эту связь. Так что, прошу разрешения пана полковника...

Она вознамерилась обернуться кругом и уйти, но я схватил ее за плечо. Возможно, несколько грубо.

— Не разрешаю. Ты должна полететь с нами.

— Отпусти. Я подчиняюсь своему командованию.

— Не отпущу. Я командир этого подразделения и теперь ты подчиняешься мне.

— Мы не в Афганистане. Миссия еще не началась.

— Началась, Нэнси, — ответил я жестко. — И не без твоего участия.

— Моего? — Она попыталась изобразить воплощенную невинность, но я без особого труда отметил в ее голосе фальшивые нотки. Кстати, она больше не вырывалась.

— С вашего, — поправился я. — Посмотри мне в глаза и скажи, что MDS не имел ничего общего с событиями последней пары часов. Что ты и твои люди не имеют понятия о том, что случилось.

Она молчала. Смотрела прямо на меня, но не желала говорить ни слова.

— Скажи это, Нэнси. Убеди меня, что я неправ.

Опять тишина.

— Вот видишь. Мы оба знаем, что это ваших рук дело. Именно поэтому я хочу, чтобы ты полетела с нами. Увидим собственными глазами окружающую нас реальность, чтобы больше не было никаких недомолвок. Мне это необходимо.

Нэнси помолчала некоторое время, затем медленно кивнула головой. Еще недавно она была блистательной и веселой женщиной — и даже вчерашние происшествия не вывели ее из равновесия. Мне казалось, что, может быть, я вновь для нее небезразличен. Но теперь все надежды накрылись медным тазом. Я подозревал ее в соучастии организации этой авантюры, в которую мы все влипли, и очень многое убеждало меня в правильности моих догадок. Очень многое. Но особенно горько мне было от того, что она ведает, что натворила, но не желает в этом признаваться.

Убедившись, что с данной частью дела покончено, я поблагодарил Нэнси жестом руки, щелкнул переключателем пристроенной к поясу радиостанции и произнес в микрофон:

— Пан майор! — Я не был с Лапицким на "ты" и предпочитал, чтобы наши отношения и впредь оставались официальными.

— На связи. — Его спокойный и деловитый голос действовал успокаивающе. Или, по крайней мере, не вызывал лишнего смятения в рядах.

— Мы сейчас улетаем на разведку. В мое отсутствие вы принимаете командование батальоном. В случае любой угрозы действуйте согласно уставу. И немедленно докладывайте. Все подразделения батальона должны находиться в полной готовности к отражению атаки противника. Ясно?

— Так точно. Ясно.

По крайней мере, майор не задавал вопросов, на которые я не знал ответа. Я снова щелкнул переключателем.

— Галясь! Полетишь с нами.

— Так точно.

Капрал резво выскочил из командной машины и побежал в сторону вертолетной площадки.

— Минутку, капрал. Возьмите у поручика Савицкого — я прикинул взглядом численность группы, стоявшей перед вертолетами, — семь "берилов". В том числе, два с гранатометами. И боеприпасы — по шесть магазинов и по четыре гранаты на каждого. Живо.

— Так точно.

Галясь повернулся и исчез — точь в точь, как мультяшный кот Джинкс — а спустя минуту возвратился, обвешенный автоматами и боеприпасами. В ответ на удивленные взгляды попутчиков я пожал плечами и пробормотал что-то в стиле: "на всякий случай". Мы взяли у капрала оружие, распихали по карманам запасные магазины с гранатами. Для себя я выбрал автомат с подствольным гранатометом. Проверил у всех наличие пуленепробиваемых жилетов и застегнуты ли ремешки шлемов. Вообще, я вел себя как не в меру заботливая воспитательница детского сада. Что ж, это была моя первая война.

Я вскочил в вертолет и просунул голову в кабину пилотов.

— Джонни! — проревел я в ухо Ветэске, с трудом перекрикивая шум двигателей, — мне необходимо, чтобы мы все друг друга слышали. Сумеешь организовать нам столько пар наушников?

— Нет проблем, — крикнул тот в ответ, — имею возможность принять восемь человек десанта и всех подключить к интеркому.

— Отлично. Поехали.

Мы заняли места в обширном десантном отсеке вертолета. Внутри царил полумрак, поскольку единственным источником света были маленькие бронированные иллюминаторы по обеим сторонам кабины. Видимость того, что происходит снаружи, была так себе — но, в конце концов, Ми-24 — это не разведывательная машина. Он проектировался как истребитель танков и сам был, по сути, летающим танком.

Я уже имел пару случаев путешествовать воздушным судном, пилотируемым капитаном Ветэской — и более-менее представлял себе, чего следует ожидать. Другие, правда, не испытали такой приятности, но знали капитана в служебной и неформальной обстановке, а потому уселись как можно более удобно в неудобных маленьких креслах, старательно застегнули пояса и, на всякий случай, широко расставили ноги, крепко уперевшись ими в пол.

Нэнси была единственной особой, которую старт машины застал врасплох. Просто, секунду назад мы еще стояли на земле, а в следующую уносились высь в пять раз быстрее самого скоростного лифта. Нэнси побледнела и закрыла глаза. Оставалось лишь надеяться, что с ней все будет в порядке. Она еще не знала, что это только начало.

В свое время, будучи восемнадцатилетним, я как-то раз ехал пассажиром в позаимствованном одним моим приятелем у отца автомобиле Porsche Carrera. Приятель продемонстрировал тогда — на спокойном шоссе в северном Девоншире — весь ассортимент подросткового дорожного хулиганства: почти максимально возможную скорость, вой двигателя на семи тысячах оборотах, чрезмерно резкие вхождения в повороты и полное безразличие к чувствам попутчиков. Каким чудом ему удалось избежать не только рандеву с каким-нибудь из окружающих шоссе деревьев, но даже элементарного идиотского штрафа — до сих пор не могу понять. Я же сам ощущал тогда доводящую до головокружения смесь страха и эйфории.

Примерно также я чувствовал себя и сейчас. Говорю о себе, ибо во взгляде Нэнси эйфории, скорее всего, не наблюдалось. Я улыбнулся ей, давая понять, чтобы она поберегла силы, так как это еще только начало. Всегда может быть хуже, n"est-ce pas, пани капитан?

Желая еще более разнообразить наше нескучное путешествие, Ветэска летел на максимально низкой высоте. Если бы у Ми-24 были обычные не убирающиеся шасси, мы бы с уверенностью зацепились бы ими за верхушки деревьев. Подобная тактика была разумна и объяснима: принимая за аксиому, что немцы в 1939 году еще не имели радаров — а они их, насколько помнится, действительно, пока не имели — наблюдателю с земли, вооруженному лишь оптическими приборами, обнаружить нас было совсем не просто. Два массивных, покрытых маскирующим камуфляжем, силуэта проносились над землей, подобно призракам.

Витэска внезапно повернул на восток и через минуту полета в этом направлении лес кончился. Я глянул наружу в маленькое бронированное окошечко. Мне потребовалось сильно сконцентрироваться, пока до меня дошло, что именно я там наблюдаю. И чтобы осмыслить увиденное.

Слева от летящей машины стелилась обычная полевая дорога. По ней, поднимая тучи пыли, двигалась моторизированная колонна — точно такая, о которой докладывал патруль: танки, бронетранспортеры, орудия, мотоциклы, грузовики. И так без конца. До самого горизонта. Я поднес бинокль к глазам и, хотя условия для наблюдения были не из лучших — вертолет трясло и бросало, словно корабль в штормовом море — я уже знал, что никаких сомнений больше быть не может. По крайней мере, у меня лично их уже не существовало. Все машины были окрашены в серо-стальной цвет — под стать мундирам пехоты, которая нас атаковала, а на бортах и башнях виднелись намалеванные характерные черные кресты.

— Смотрите, — сказал я в микрофон. — Слева.

Я в тайне надеялся, что сейчас они отчитают меня за то, что я морочу им головы миражами и призраками. Человек — смешное существо. Фиксирует реальность: видит, слышит, чувствует — но когда что-то противоречит общепринятым истинам, та самая рациональная часть разума начинает кричать: это неправда! неправда! неправда! Иисусе, сколько бы я дал, чтобы то, что я вижу и о чем догадываюсь уже в течение часа, в самом деле, оказалось неправдой.

Между тем, все присутствующие припали к иллюминаторам левого борта. Биноклей было всего несколько, но каждому хватило десяти секунд наблюдения. Затем вся группа расселась обратно в своих маленьких креслах и сосредоточенно смотрела на меня. С крайней неохотой я вынужден был признать, что они видели тоже самое, что и я.

— Ну и что? — задал я риторический вопрос. — Какие ваши выводы?

После непродолжительного молчания неожиданно отозвался Савицкий:

— Немцы, — спокойно подтвердил он. — Не знаю, что они здесь делают, но это определенно немцы.

Борек, Вуйчик и Курцевич согласно кивнули головами. Войтынский внимательно посмотрел на меня, пожал плечами и сказал:

— Я уже в лагере знал, что что-то не так. Тот взвод, который нас атаковал, не был никакой мистификацией. Просто, невозможное стало возможным — и чем быстрее мы это поймем, тем лучше для всех нас.

Я кивнул головой. Понять это одно. А как насчет принять? Это будет куда сложнее, пан поручик.

— Джонни? — буркнул я в микрофон. — Ты слышал?

— Немцы, — подтвердил он коротко и деликатно замолк. Машину затрясло — чтобы не слишком афишировать себя перед тем моторизированным подразделением, мы слегка отклонились вправо и теперь летели почти идеально на восток.

— Галясь, — сказал я. — У тебя карта с собой?

— Так точно.

— Покажи.

Капрал вытащил из планшета сложенный в несколько раз лист бумаги. Развернул его на коленях и все сосредоточенно склонились над ним.

— Рассказывай, что знаешь.

— Так точно. Итак, мы в восьми километрах на восток от Олесна, что значит, что мы летим над позициями фрицевской 4-й Танковой Дивизии. Наш лагерь находится как раз на ее тылах. В паре километрах дальше к югу мы видим 1-ю Танковую Дивизию. Тоже фрицевскую. Обе относятся к XVI-му Танковому Корпусу под командованием генерала Хеппнера. Он скопытится в сорок четвертом на виселице — за то, что власть Гитлера ему не по нраву пришлась. Но пока он наших лупит только так. Правда, первого сентября ему не слишком повезло: 4-я Дивизия как раз лечит раны после трепки, которую ей устроили наши парни из Волынской Кавалерийской Бригады. Немцы потеряли в тот день что-то около восьмидесяти танков. Но и у наших были потери — и немалые. А тот фрицевский корпус, чтоб вы знали, имеет основное задание рассечь всю польскую оборонную группировку пополам и переть что есть сил на Варшаву. Что, как известно, в следующих числах ему удастся — уже 8 сентября он окажется под Варшавой. Вот, если нам атаковать...

— Спокойно, — прервал я его. — Об этом позже. А сейчас...

— Минуточку, — буркнул Ветэска. — Посмотрите вправо.

Мы выглянули в иллюминаторы. В этот момент мы пролетали над небольшой деревней. Грунтовая дорога, несколько хаток, пара журавлей. Вот и все. В смысле — все, перед войной, ибо в настоящий момент большинство усадеб уже догорало. Полтора десятка столбов дыма почти вертикально вздымались в безоблачное небо, но дыма оказалось не настолько много, чтобы из-за него не заметить чернеющих тут и там пожарищ. Между сожженными постройками и на окружающем деревню поле виднелись несколько десятков сгоревших боевых машин, бессильно угрожающих онемевшими навсегда стволами. Сотни людских тел покоились на земле без движения. Не иначе, здесь были перемешаны трупы солдат и жителей сожженной деревни. Последние пытались бежать в лес, когда бой внезапно ворвался на их подворья. Почти у самой границы леса лежала целая семья, убитая взрывом одной гранаты: два больших и несколько маленьких тел. Им не хватило всего каких-то десяти метров до спасительной кромки леса. Я оторвал взгляд от окна и с большим трудом вернул себе прежний невозмутимый вид.

— Где мы? — спросил я.

— Должно быть, Мокрая. — Галясь быстро взглянул на карту. Лицо его приобрело серый оттенок и говорил он, плотно сжав зубы. — Деревня Мокрая. Именно здесь оборонялась наша кавалерия.

Прежде, чем я успел ответить, что-то загромыхало и вертолет затрясло. Витэска рванул машину, уворачиваясь вправо, и резко бросил ее вниз. Мы едва не шоркнули брюхом по земле. Вокруг обоих вертолетов образовалось множество перистых черных облачков. Осколки забарабанили по броне кабины.

— Что это было, Джонни?

— Зенитная артиллерия. — Ветэска в воздухе был стопроцентным профессионалом, не поддающимся эмоциям. — В нас палят, по крайней мере, четыре крупнокалиберных орудия, укрытые в лесу, с левой стороны, в каком-то километре отсюда.

— Уйдем с их глаз долой. Не атакуй пока.

— Так точно.

Капитан прибавил газу — вторая машина немного увеличила дистанцию, но маневры нашего вертолета повторяла с точностью автомата — и мы промчались над полем, летя на юг, или, судя по все еще разложенной на коленях Галяся карте, параллельно польско-немецкой границе. Артиллеристы не успели развернуть стволов и обстрел резко прервался. Мы снова едва не скребли днищем по кронам деревьев. И хотя земля внизу мелькала с головокружительной быстротой, мне показалось, что я заметил несколько замаскированных военных отрядов. Спустя минуту лес кончился и мы снова пролетали над деревней. Другой — на сей раз нетронутой. Но именно в этом месте судьба устроила так, что мы включились в ход событий, которые навсегда изменили естественное течение истории. (перевод с польского ознакомительного фрагмента — iskander ulmas) 3. Я долго пытался понять, чем является раздражающий меня нерегулярный звук, похожий на писк назойливого комара — игрой моего собственного воображения или он все-таки доносится извне моего медленно возвращающегося сознания. Через некоторое время я почувствовал боль и рассудил, что уж теперь-то наверняка пребываю по сию сторону яви. Я не мог определить, что именно у меня болело, но момент пробуждения отложился у меня в памяти как наполненный неприятным звуком и болью. Я попытался открыть глаза. Особого смысла в этом не оказалось: я и далее ничего не видел. Решительно ничего. Зато прекрасно почувствовал, что именно у меня болит: моя голова, вероятно, решила, что больше мне ни к чему не пригодна и, следовательно, имеет право преспокойно развалиться на части. Мышцы словно наполнены расплавленным железом. Я поспешил зажмурить глаза и открыл их снова. На сей раз попытка была удачной. Хотя видел я словно сквозь туман. Итак, я убедился, что лежу навзничь на земле рядом с командирской машиной. Гул усилился. Краем глаза я уловил некий движущийся размазанный объект. Моргая изо всех сил, чтобы быстрее возвратить остроту зрения, чуть повернул голову и проводил взглядом самолет, медленно движущийся в воздухе в каких-то полутора десятках метрах над кронами деревьев. Аппарат, очевидно, был не в порядке: двигатель его работал с перебоями и из него вырывались клубы дыма. Однако, все еще держался в воздухе. Раскачиваясь, как пьяный, он прошелся над нашими головами в направлении на запад и скрылся из виду за деревьями. Очертания самолета пробудили в моей памяти не до конца определенные ассоциации. — Что это было, черт возьми? — В голове шумело и болело. Я с трудом выговаривал слова. — Что это за хрень? Ответа не было. Я приподнялся, опираясь на локоть, и оглядел людей вокруг. Лица тех, кто уже пришли в себя, выглядели ошарашенно. Большинство, однако, еще были без сознания. Рядом со мной лежала, уставившись невидящими глазами в небо, Нэнси, а по другую сторону неловко пытался приподняться Войтэк. — Молния? — выговорил столь же невнятно Курцевич. — Как будто молния ударила в лагерь? — Ты думаешь, свет и сотрясение — следствие удара молнии? — пролепетал я. — Но я спрашивал о самолете. Над нами пролетел самолет с поврежденным двигателем. А над полигоном никому не положено... — Да хрен с ним, с самолетом, — резко прервал меня мой любимчик капитан. — Мне интересно, что нам по башке так вдарило? С великим трудом, покряхтывая и постанывая, словно пара восьмидесятилетних хрычей, страдающих ревматизмом, мы оба попытались встать на ноги. Это нам удалось наполовину: подняться мы так и не сумели, но сесть — в общем, да. Хотя в тех условиях это уже было что-то. — Этого самолета здесь быть не должно, — упирался я, с трудом восстанавливая дыхание. -Тем более, что он вообще какой-то музейный экспонат. — Да что там, — скривился капитан. — Дался тебе тот самолет... Меня больше интересует мое самочувствие. И всех тех, кто лежит здесь. В принципе, он был прав. К черту самолет. Я огляделся вокруг — хотя, учитывая мое текущее состояние, этот осмотр вряд ли можно было назвать слишком тщательным. К счастью, люди — по крайней мере, те из них, кто в момент удара находились вне машин — постепенно приходили в сознание: сидели или вставали, или крутили головами, как бы стряхивая с себя остатки сна. На первый взгляд, все выглядели невредимыми. Я не заметил также никаких видимых повреждений машинного парка. Вот только... Я вновь заморгал глазами, пытаясь избавиться от непреодолимого ощущения нереальности происходящего. Мурашки пробежали по моему телу, расплавленное железо как бы вмиг испарилось из моих мышц, даже головная боль несколько ослабла. За исключением вышеперечисленного, я не замечал у себя никаких иных, вызывающих опасение, симптомов. То, что я испытываю боль, аккурат свидетельствует, что я еще жив и нахожусь в сознании. Выходит — то, что я наблюдаю, не плод моего больного воображения и, тем более, не картинка жизни после смерти. Тогда, что значат эти видения...? Какой-то супероформитель во время антракта, или потери сознания — сколько это продолжалось: пять минут? час? — поменял театральные декорации. Прежде небо было темно-синем и лило, как из ведра. Щелк! И светит яркое солнце, а небо голубое, как по заказу. Прежде наши машины занимали, быть может, треть большой лесной поляны. Щелк! И поляны как не бывало, зато появилось жидкое редколесье посреди и так не слишком густого бора. Подъездная дорога тоже выглядела как-то иначе. Вдобавок ко всему прочему, с самого начала моего "пробуждения" я фиксировал сознанием какие-то громыхающие звуки, доносящие с неопределенно далекого расстояния, но — тем не менее — достаточно отчетливые и до боли знакомые. Я принялся было подспудно осознавать, что они мне напоминают, но почти сразу вынужден был отложить более точную идентификацию до лучших времен. Нэнси поднялась с земли и, не удостоив меня даже приветственным взглядом, поковыляла к MDS-у и своим людям. Верно, в первую очередь необходимо проверить — не пострадали ли красота и изящество доверенных Дядей Сэмом материальных ценностей на сумму в полмиллиарда долларов. Прошла пара минут. Люди потихоньку вставали, демонстрируя симптомы, напоминающие мои собственные: мутный взгляд, неуверенная походка, общая неуклюжесть движений. Я тоже поднялся, но все, на что меня хватило, это два шатких шага, опираясь на борт ближайшего грузовика. — Пан полковник. — Интересно, что даже такая симпатичная девушка, как Нэнси Санчес, обычно лучезарно улыбающаяся, способна была выглядеть наподобие грозовой тучи. Она явно была зла, разбита и несчастлива, но и так пришла в себя значительно быстрее меня. — Джази, — девушка быстро перестроилась на форму, более адекватную состоянию наших отношений. Что было удивительно, поскольку при людях мы всегда держались в рамках устава. — Случилось что-то очень странное. Мы никогда ничего подобного не видели. Все оборудование связи ослепло, — она сыпала фразы такой скороговоркой, что даже моего неплохого знания английского оказалось недостаточно, чтобы сразу осознать смысл сказанного, — а силовое поле отключилось самостоятельно. — Ослепло? — Я усомнился, верно ли я расслышал. Хорошо, что я до этого успел встать — не совсем удобно говорить с женщиной сидя. — Следует понимать, все вышло из строя? А IVIS? — IVIS и радар функционируют, компьютеры исправны. Речь идет о связи. Мы просто не видим ни одного спутника. GPS словно умер. Мы пытаемся вызвать кого-нибудь по радио, но в эфире глухая тишина. Вообще во всем диапазоне УКВ — ничего. Вдобавок, в данный момент не работает MDS. Я как-то не ухватывал мысль. Если элементы системы исправны, то почему нет связи — ни спутниковой, ни УКВ-шной, вообще никакой? Почему мы не видим спутников GPS? О, Иисусе! Больше всего мне хотелось упасть в кровать и забыться долгим непрерывным сном. Но я оставался здесь командиром и все ожидали от меня мудрых и прозорливых решений. А потому я сосредоточился. — Цупрысь! — окликнул я связиста. — Ты жив? — Так точно! — Худенький капрал выглянул из кабины "стара". Он всегда выглядел так, словно его ветром потрепало. — Вызови командование. — Слушаюсь. — Цупрысь исчез в недрах машины и спустя минуту послышалось нервное попискивание радиостанции. — Ну, хорошо, Нэнси, — вернулся я к разговору. — Можешь рассказать, что собственно случилось? — В момент удара молнии в эмиттер поля компьютер зарегистрировал мгновенный, но очень сильный скачок напряжения в системе. Стабилизаторы не смогли сдержать его, ибо скачок многократно превышал норму. Полетели предохранители. Холден, однако, привел все в порядок. Оборудование, в любом случае, исправно, может связываться друг с другом и с вашей техникой, но во внешнем мире — тишина. Мы ничего не слышим и не видим. Почему так, я не знаю. Однако, все происшедшее зафиксировано на жестком диске и, конце концов, мы узнаем причины. — Как-то это странно. — Поднялся Курцевич. Похоже было, что он возвратился в свою прежнюю форму. — Связь была, а теперь ее нет, поляна была — и ее нет, гроза была — и ее тоже нет. Что это за херня? Генерал подсунул нам генератор пакостей? — Пан полковник. — Персоной, которая решилась прервать нашу занимательную беседу и перевести ее на еще более чарующие рельсы, был внезапно выросший прямо под моим носом Галясь. — Разрешите доложить, что капрал Гэмбаля отправился на минутку в лес по своей надобности и, понимаете, встретил кое-кого. Каких-то двух гражданских... — Гражданских? — изумился я, пытаясь сохранить вежливое самообладание. — Ну ж, милости просим, прошу не стесняться. Накрылась связь, люди ведут себя как больные тряской Святой Вита, над нами летают какие-то трухлявые развалины, так что два гражданских в придачу уже без разницы. Давайте их сюда! — Пан полковник, — высунулся из "стара" Цупрысь, — докладываю, что нет никакой связи. На всех каналах тишина. Тяжело дыша от ярости, я вынул свой личный сотовый телефон. Одного короткого взгляда на дисплей хватило, чтобы уяснить, что аппарат находится вне зоны обслуживания. Вакуум. Мы не можем связаться с командованием по радио, сотовые телефоны не работают, GPS не действует. Полная тишина в эфире. Но я до сих пор полагал, что все происходящее развивается по плану генерала. Этакий прыжок в омут. В данный момент мне следовало разразиться серией приказов, имеющих целью обеспечить безопасность батальона в непредусмотренной ситуации. Я уже открывал рот, когда из-за последнего танка вынырнул капрал Гэмбаля, ведущий перед собой двух мужчин. Судя по внешности — отца и сына. Старшему было, вероятно, около сорока, младшему — пятнадцать. Оба были обуты в ботинки по щиколотку, напоминающие старую лыжную обувь, одеты в штаны и куртки, покрой которых — по крайней мере, так мне представилось на первый взгляд — был весьма далеким от современной моды. Они встали передо мной, озираясь вокруг. В их взглядах были удивление, недоверие и ...страх. Мне уже доводилось видеть на полигоне всякого рода грибников, которых к удовольствию солдат доставляла жандармерия, но эти не походили ни на каких окрестных грибников. Какие-то они были... несовременные. — Заранее испытываю удовольствие от одной мысли о рапорте Дрэшеру насчет бдительности наших коллег из жандармерии. Охраняют они нас, как же! — пробормотал я Курцевичу. — Дерьма куски, — поддакнул капитан. — Эти не устерегут даже собственных штанов. Развлекайся тут, а я пойду к моим людям. Проверю, все ли там в порядке. Он повернулся на каблуках и ушел. И этим решением спас нам жизнь. Во всяком случае, мне наверняка. — Что вы тут делаете, черт побери? — я не собирался играть в правила хорошего тона и потому приветствие не относилось к разряду особо изысканных. — Здесь военный объект. Вход строго запрещен. И карается законом. Фамилия? — обратился я к старшему мужчине. Тот просто пялился на меня бараньим взглядом, но все время косил на стоящие в паре метров позади танки. И не отвечал. — Вы что оглохли? Фамилия! И тогда он отозвался. Это была долгая тирада, полная с трудом сдерживаемой злости. Произнесенная по-немецки. — Что? — Мое раздражение медленно, но последовательно приближалось к тревожной отметке. — Галясь! — Я! — Ты хвастался, что знаешь немецкий, так спроси этих о фамилии и какие черти их сюда занесли. Галясь что-то быстро залопотал, а немец тут же ответил ему. — Разрешите доложить, пан полковник, он говорит, что в Германии знание польского не обязательно и он имеет право разговаривать на своем родном языке. И он спрашивает, скажем так: что мы сами тут делаем? — Мы? Он что сдурел или с твоим фрицевским что-то не так? В какой, к черту, Германии? Спроси его, откуда он. И вновь короткий обмен фразами. — Он ответил, что по своей воле ничего нам не скажет. Так и выразился: "по своей воле". — Документы, — рявкнул я. — Аусвайс! — прорычал в самое лицо немца. Тот дернулся назад, но Гэмбаля, который, открыв рот, прислушивался к разговору, крепко его держал. Краем глаза я заметил как все более изумленным становится лицо Нэнси, как глупо пялится ничего не понимающий Гэмбаля, но сам в ту минуту был поглощен исключительно непрошеными гостями. Галясь подскочил к обездвиженному немцу, резким движением потянулся к нему за пазуху и вытянул сильно потертый бумажник. Я осторожно принял его, ни на секунду не спуская взгляда с непрошеного гостя. Его лицо скривилось от ярости и он изо всех сил пытался вырваться из рук Гэмбали. Младший из незваных гостей стоял неподвижно, не смея предпринять какое-то более решительное действие. Я заглянул в бумажник и первая же вещь, которую я оттуда вынул, заставила меня затаить дыхание. Я держал в руках пятимарковую банкноту 1938 года. Совершенно новую. — Что это? Этот оригинальный вопрос не относился конкретно ни к кому, но, разумеется, Галясь счел себя уполномоченным дать на него ответ: — Разрешите доложить, пан полковник, если мне не изменяет зрение, подлинная довоенная банкнота. Пять рейхсмарок. Какой-то коллекционер или что? Я не успел еще, как следует, разложить по полочкам этот факт, когда моя рука, как бы непроизвольно, вытянула сильно потрепанную книжечку с надписью "Ausweis" на обложке и изображением гитлеровской "вороны" под ней. Я открыл ее и на первой странице увидел снимок — несомненно того самого мужчины, который стоял передо мной. Конечно, младшего лет на десять, но это определенно был он. — Hans Bregnitz, — прочитал я по слогам, — geboren in Dresden in 1897 Jahr. Что это? — я опять оказался не оригинальным: по-видимому, мой сегодняшний словарный запас сократился до нескольких междометий. — Шутка? — Как можно, пан полковник, — возмутился Галясь. — Там значится, что этот тип родился в Дрездене в 1897 году. Следовательно, ему — сейчас посчитаю — сто десять лет! — Тааак... Ясно. Спроси младшего, есть ли у него документы! Галясь, не говоря ни слова, потянулся за пазуху подростка, но тот сам вынул из кармана потертое удостоверение. Капрал внимательно просмотрел его и с кривой улыбкой выплюнул в пустоту: — Тоже самое. Юрген Брегниц, родился в 1925 году в Бреслау — во Вроцлаве, то есть. Признаюсь, меня чуть удар не хватил. Я посмотрел на криво улыбающегося Галяся, на двух немцев, словно живьем вынутых из дешевых театральных декораций, на Нэнси — с выражением непонимания на ее симпатичной мордашке, на Гэмбалю, тупо взирающего на меня, и выкрикнул: — Люди! Вы что, в самом деле, хотите, чтобы я поверил, будто ни с того, ни с сего вдруг оказался в Германии и передо мной два типа, из которых один, согласно метрике, должен был давно умереть, а другой, чей возраст по бумагам больше восьмидесяти лет, выглядит на пятнадцать??? Откуда эти двое здесь взялись? На что Гэмбаля простодушно ответил: — Докладываю, пан полковник, они стояли в лесу и пялились на лагерь. Ну, я того старшего цапнул за шкирку и притащил сюда, а молодой сам пришел. Почему-то никто не поспешил как-нибудь прокомментировать сказанное. В конце концов, официальным тоном отозвалась капитан Санчес: — Полковник, я не очень понимаю, что здесь происходит, но мне это сильно не нравится. — Ну, браво, браво. Ваше замечание позволяет нам сделать шаг вперед в разрешении нашей проблемы, не так ли? — Нэнси, кажется, немного обиделась, но мне в ту минуту было не до этого. Я пару раз глубоко вздохнул сквозь зубы и предельно отчетливо произнес: — Подведем итоги: перед нами находятся два генетически модифицированных старика с довоенными документами. Гроза вмиг кончилась, как ни бывало. С востока я слышу звуки артиллерии. Отсутствует какая бы то ни было связь. Симпатичная лесная поляна, на которой мы расположились час назад, изменилась до неузнаваемости. У кого какие идеи? Все продемонстрировали задумчивость, но предусмотрительно молчали. В конце концов, я обращался к двум необразованным капралам, американке и немцам. Возможно, именно немцам было что сказать по сути дела, но они, наверняка, не слишком много поняли в моих вопросах. Вдобавок, я уже не успевал продолжить допрос. Потому что в этот момент мы услышали еще кое-что. Вся наша компания выполнила уставной поворот назад и уставилась в угол нашей поляны, который оканчивался съездом с дороги. Дело в том, что издалека раздался рев двигателей и знакомый скрежет гусениц. — Прекрасно, — вздохнул я почти с облегчением. — Нашлась, наконец, гребаная жандармерия? — Или тот третий кого-то вызвал. — Гэмбаля до сих пор держал в объятьях старшего из немцев. — Когда я наткнулся на этих двух, тот заторопился, сел на велосипед и слинял. Ну, не на чем мне было его догонять. Не успел я отреагировать на это откровение, как из-за поворота дороги, в каких-то двухстах метрах от нас, выскочил бронетранспортер, за ним — следующий, а следом — еще два грузовика. Расстояние смазывало детали, но я отдал бы голову на отсечение, что эти очертания я точно когда-то видел, и притом неоднократно. — Вот курва, пан полковник, это ж немцы! — Либо у Галяся было лучшее зрение, либо он быстрее сопоставлял факты. — Я хренею, настоящий немецкий SPW. Не знал, что такие экземпляры еще на ходу. Фильм какой-то снимают или что? — Мне вообще все эти трижды несчастные маневры напоминают какой-то очень скверный фильм, — пробормотал я, скорее себе, чем ему. — Хорошее начало, ничего не скажешь. Я хотел еще кое-что добавить в том же стиле, но с этого момента события стали развиваться слишком стремительно. Головной бронетранспортер остановится на краю поляны, менее чем в ста метрах от нас. Над бронированной кабиной скалился станковый пулемет, я даже весьма отчетливо различил склонившегося над ним стрелка. Машина была размалевана нерегулярными маскирующими пятнами. И хотя неизвестные не выключили двигателей, казалось, настала какая-то нехорошая многозначительная тишина. Они пялились на нас, мы — на них, и если изумление вообще поддается измерению, у обеих групп оно почти что зашкаливало. Пришельцы реагировали немного быстрее. Из-за спины пулеметчика вынырнул другой тип — вероятно, командир, обернулся в сторону следующего бронетранспортера и грузовиков, и прокричал какую-то непонятную для нас команду. Несколько дюжин солдат очень ловко рассыпались по сторонам машин, занимая позиции для стрельбы. Тем не менее, я успел заметить, что по обоим концам этой короткой цепи оказались 2 пулемета поменьше, а мундиры тех солдат (ибо это, безусловно, были какие-то солдаты или — кто знает? — какие-нибудь актеры, недурно изображающие солдат) — серо-стального цвета. Офицер повернулся к нам и рявкнул: — Wer sind Sie? — Что он лопочет? — Я посмотрел на Галяся. — Разрешите доложить, пан полковник, он спрашивает: кто мы такие. — Мы? Ответь ему, что он въехал на полигон, принадлежащий армии и что у него есть полминуты, чтобы убраться отсюда. Не желаю больше видеть их всех! Галясь набрал в легкие воздуха и неспешно проскандировал по-немецки содержание сообщения. Чужак слегка остолбенел. Однако, спустя короткое время, снова что-то прокричал. — Спрашивает: какая армия. — Я с подозрением посмотрел на Галяся, которого явно сильно веселила эта дурацкая ситуация, но, увы — ни он, ни я ни сном, ни духом не подозревали, что нам предстоит. Хотя он, возможно, и подозревал — кто его знает? — Какая армия? Турецкие янычары, курва! — взорвался я. — Польская, польская, траханная в задницу армия, черт ее возьми! Polnische Wehrmacht, du dummkopf! — проревел я тем, ряженным в армию, киношникам, моим — прости Господи — немецким языком. Но чужак все понял безошибочно. — Die Polen? — наполняясь уверенностью, произнес он. — Ach so! — Потом обернулся к своим и спокойным, но решительным голосом скомандовал: — Feuer!!! 4. Еще секунду назад на поляне царила относительная тишина, нарушаемая лишь отдаленными раскатами артиллерии с востока и урчанием двигателей тех четырех машин на которых прикатили немцы. Секундой позже тишины как не бывало. Ее разорвал в клочья оглушающий грохот залпов нескольких десятков карабинов, автоматов и пулеметов. Я уловил свист пролетающей прямо над моей головой пули и рефлекторно упал наземь, демонстрируя ловкость прыгающей пантеры. Словно шестым чувством и внутренним зрением я отметил, что тоже самое сделали находившиеся за моей спиной Галясь и Нэнси. Будем надеяться, что по своей воле, а не подчиняясь законам гравитации. К сожалению, не все отреагировали одинаково быстро. С места, где я лежал, отчетливо было видно, как одна из первых очередей перерубила напополам Гэмбалю и его немца, которого он так и не выпустил из своих объятий. Кровь хлынула, по крайней мере, из полутора десятков ран на телах обоих и Гэмбаля вместе со своим спутником опрокинулся назад, с выражением лица, которое — если абстрагироваться от кошмарной ситуации — можно было бы назвать комически непонимающим. Непрерывное, оглушающее стакатто выстрелов и протяжные визги рикошетов, казалось, глушили даже собственные мысли. Если кто-то, действительно, снимал здесь кино, то Оскар за спецэффекты причитался ему гарантированно. Стрельба застала солдат в разных местах лагеря. Не все еще пришли в себя после потрясения, вызванного ударом молнии. Некоторые находились внутри машин, другие снаружи, но ни один из не имел при себе оружия. Атака оказалась настолько неожиданной, что большинство не отдавали себя отчета в том, что происходит. Очереди барабанили по капотам автомобилей, выбивали стекла, рикошетили от брони. В распахнувшейся двери MDS-а показался один из американцев с элегантной M-4 в руках, но он не успел даже приложить к плечу приклада, когда одна из пуль попала ему прямо в лицо — и он кувырком слетел с лестницы. Вжавшись в землю — глубже, чем это казалось возможным — я наблюдал все это очень отчетливо. Разумеется, я вытянул из кобуры свой неуставной Heckler-Koch USP Expert калибра 9 мм — и мне самому смешно стало, что я собираюсь палить из пистолета в цель, находящуюся на расстоянии в сто метров. Откровенно говоря, в первую минуту я просто не в состоянии был реагировать как следует. Где-то в глубине меня профессионал, следуя своему долгу, уже зычно отдавал четкие команды, азартно и умело оценивал ситуацию, которая, как ни как, многократно была отрепетирована на учениях. Загвоздка в том, что другая половина моего естества осознавала, что пули, винтовки, бронетранспортеры, противник, который выскочил, как чертик из табакерки — все это в реальности и кто-то по-настоящему стреляет в меня и пытается меня убить. Именно эта вторая половина всей мощью подавляла первую. И парализовала меня аж на целую минуту. Сам не знаю, каким чудом мне удалось вынуть пистолет. Вчера я тоже был на волосок от смерти — однако, обстоятельства были совсем иными. Тогда я боялся куда меньше. Моя вывернутая наизнанку от ужаса заячья душа притаилась в мышиной норке — но это не значило, что я утратил способность наблюдать. Если бы я ее утратил, то и не заметил бы как правое крыло неприятеля подымается и, вереща что-то непонятное, прет в нашу сторону, непрерывно паля изо всех стволов. Я видел это, к сожалению, очень хорошо и моментально сообразил, что если та группа проскочит сквозь строй техники на площадку лагеря — до того, как мы доберемся до оружия — то они перестреляют нас в течение минуты. Но — как это часто случается — ситуация развивалась динамически, невзирая на плохих актеров, которым довелось участвовать в данной сцене. Второй акт эпизода стычки инициировал маэстро Войцех Курцевич, который, в отличие от своего любимого командира и приятеля, то есть — меня, головы не потерял. Капитан отправился в свое расположение еще до разговора с Брегницами и, совершенно очевидно, обнаружил своих людей в добром здравии. Начало стрельбы застало его в момент, когда он, стоя возле одного из танков, крыл матом механика-водителя за найденный в его вещах внушительный запас алкоголя. Речь шла, вероятно, о несправедливом, по мнению Курцевича, дележе того самого алкоголя между экипажем танка и командиром. Начало боя, естественно, прервало этот очередной скандал, к большому неудовольствию нашего вспыльчивого капитана. Будучи смышленым и предусмотрительным солдатом, он тут же грохнулся наземь и, осторожно выглядывая из-за гусеницы, профессионально оценил обстановку. Отполз назад, окрикнул водителя — проблема нелегальной водки временно отошла на второй план — и, воспользовавшись тем, что танк был прикрыт от обстрела бронированным командирским "старом" (который существенно выше "твардого"), резко заскочил внутрь машины. Несмотря на грохот — пусть даже несколько меньший, чем вначале: стрельба чуть поутихла, так как нападавшие, по-видимому, меняли магазины — моих ушей достиг рев заведенного тысячелошадного двигателя. Я лежал не далее, чем в пяти метрах от танка, так что ощутил это как слабое землетрясение. Затем услышал звяканье гусениц, визг электромотора, поворачивающего башню "твардого" и, скорее, почувствовал, чем увидел, как тяжелая машина — словно бандит с револьвером на Мейн-стрит в Томбстоуне — остановилась в самом центре поляны. Пули бессильно рикошетили от активной брони танка, не причиняя ему не малейшего вреда. Курцевич изменил положение ствола, башня переместилась еще на пару градусов вправо и замерла. Полагаю, что все — как в нашем, так и во вражеском лагере — затаили дыхание. Честно говоря, мне самому было интересно, что из этого выйдет. Грохот выстрела и рев раздираемого тяжелым снарядом калибра 125 мм воздуха едва не снесли мне голову с плеч. Курцевич есть Курцевич, позер и любитель эффектов, вместо подкалиберного снаряда, который тоненькую броню старинного бронетранспортера прошил бы, словно муслиновую шторку, использовал осколочно-фугасный, пригодный для разрушения стен Бастилии. Головной бронетранспортер, вместе со старшим офицером и пулеметчиком, в долю секунды превратился в огромный оранжевый шар из пламени и искореженных обломков, который, не теряя формы, вспорхнул в воздух и неспешно поплыл в сторону, не касаясь земли. Ко всему прочему, в машине сдетонировали боеприпасы и баки с горючим, так что взрыв оказался настолько мощным, что даже меня, на расстоянии почти ста метров, отбросило назад. Спустя несколько мгновений на землю обрушились обломки раскаленного металла, пытаясь довершить то, с чем не справились пули. "Твардый", кроме 125-миллиметровой пушки и тяжелого зенитного пулемета калибра 12,7 мм, оснащен был спаренным с этим орудием пулеметом калибра 7,62 мм. Курцевич и его экипаж незамедлительно продемонстрировали способ его применения по назначению. Долгая очередь пуль, вылетающих со скоростью 600 выстрелов в минуту, буквально покосила лежавших в траве солдат противника. Огонь с их стороны прервался в одно мгновение и я, наконец, поднялся на ноги. — Галясь! — выкрикнул я. — Хватай оружие, Цыпруся и бегом ко мне! Борееееек!! Два пулемета на левый фланг, живо! Я рывком спрятался за грузовик и помчался к другому его концу. Осторожно выглянул из-за кузова и быстрым взглядом оценил обстановку. То есть, собственно говоря, собирался это сделать, но не успел, ибо случилось то, чего я опасался: атакующая группа противника была уже в двух шагах от цели, а возглавляющий ее офицер буквально налетал на меня. Правая рука, в которой я держал пистолет, совершенно автоматически поднялась и, не прицеливаясь, натренированным тысячу раз в тире движением, дважды выстрелила в грудь наваливавшегося на меня солдата. Я наблюдал происходящее, как в замедленной съемке -и трудно было не заметить с расстояния в полтора метра — как пули вырывают две небольшие дырки в мундире этого типа. Верхняя половина его тела, заторможенная кинетической энергией пуль, замерла на месте, ноги же сделали еще два шага — и солдат со страшным хрипом опрокинулся на спину. Все это я наблюдал уже краем глаза, поскольку мой указательный палец, взявший контроль над ситуацией, в это время ритмично надавливал на спусковой крючок — и в итоге я опустошил пятнадцатизарядный магазин со скоростью, безусловно побившей абсолютный рекорд Польши. Но, как обычно бывает в таких случаях, результат был мизерным — USP скакал в руке, как паяц в ярмарочном кукольном театре — и, за исключением первой пули, которой я ранил в плечо и опрокинул наземь ближайшего солдата, все остальные ушли в небо. Гораздо большее впечатление на противника оказал выход на сцену Галяся. Сорванный на ноги моим окриком, он выдернул из машины автоматический карабин "берил" с подсумком для магазинов и оказался подле меня раньше, чем я успел отразить, что у меня кончились боеприпасы. Я и не задумывался, каким чудом он так быстро раздобыл оружие. Капрал приземлился на четвереньки, принял правильное положение для стрельбы — слегка наклонясь вперед, вжав голову в плечи, правый локоть перпендикулярно оси оружия — и принялся сдерживать атаку точно отмеренными трехпатроными очередями. Бог весть, где он научился так стрелять (а это была лишь одна из его способностей, в чем мы скоро все убедились). Когда его спрашивали об этом, он обыкновенно начинал юлить, лишь бы невзначай не проговориться. Двое первых пехотинцев, подстреленных "точно в яблочко", упали с криком на землю. Однако, даже гениальный капрал был не в состоянии остановить полтора десятка атакующих солдат. Если бы не Борек со своим подразделением, пришедшие нам на подмогу в последнюю минуту, было бы очень скверно. К своему облегчению, прежде чем мне удалось управиться со сменой магазина, я услыхал позади соседнего грузовика весьма продолжительную очередь из ручного пулемета. Кто-то за моей спиной ухнул, замахнулся — и в сторону противника полетел небольшой яйцеообразный предмет. — Ложись! — крикнули несколько голосов одновременно. — Граната! Все послушно рухнули на землю. Взрыв осыпал нас сотней тысяч веточек и шишек — и это был последний понесенный нами урон. После чего на нашем фланге все закончилось. Тем временем, на правом фланге полным ходом шло грамотное контрнаступление сил быстрого реагирования, то бишь взвода "громовцев". Командосы, гордость польской армии, нередко казались самоуверенными скучающими позерами, которых не вдохновляет ничего, за исключением насыщающих кровь адреналином акций с элементами смертельного риска. У меня сложилось сильное впечатление, что к учениям и вообще ко всему этому цирку с Отдельным Разведывательным Батальоном они отнеслись как к каре Божьей, ничем не заслуженному наказанию. Возможно, решили между собой, что Войтынский попал в немилость у кого-нибудь из командования. И просто ожидали, когда мы отправимся в Афганистан, а уж там они покажут миру, чего стоят. Сегодня, однако — откровенно говоря — только они не потеряли головы, в отличие от остальной части отряда. Уже в самом начале стрельбы "громовцы" организованно отступили за оружием, а когда Курцевич, развалив вражеский бронетранспортер на мелкие ошметки, дал сигнал: "Еще Польска не згинэла" — началась собственно их акция. Под прикрытием грузовиков два десятка смертельно опасных воинов незаметно прокрались в сторону вражеской цепи, широкой дугой огибая ее правый фланг. И аккурат в момент, когда Курцевич закончил поливать неприятеля пулеметными очередями, "наши", будучи уже в тылу у "чужаков", внезапно атаковали. Автоматический пистолет MP-5 производства фирмы Heckler-Koch калибра 9 мм — лучшее в мире оружие для боя на коротких дистанциях: по кучности стрельбы, относительно небольшому весу, вдобавок — он прекрасно сбалансирован и практически не имеет отдачи; в умелых руках это настоящая машина убийства. Руки людей из ГРОМ-а были более чем умелые и потому схватка оказалась короткой: полтора десятка метких коротеньких очередей прервали столько же жизней — и, в принципе, делать было больше нечего. Противник наверняка даже не успел сообразить, что собственно произошло. Курцевич своим выступлением нанес немцам большие потери и подорвал их дух: те же, что выжили, стреляли уже не так кучно и не так метко, как прежде. Командосы завершили истребление — и три четверти личного состава чужого взвода оказались выключены из боя. Остальные — раненые, оглушенные и сильно перепуганные — с большой охотой подняли руки вверх. Я встал с коленок — перезарядка пистолета казалась мне безопасней в этой позиции — и осторожно выглянул из-за грузовика. Более десятка тел, лежащих в самых нелепых позах; часть из них страшно изуродована взрывом гранаты. Некоторые еще дергались в агонии. Зрелище было не из приятных, но я как-то это вынес. В конце концов, никогда не поздно отвернуться. — Галясь! Борека и врачей сюда! Живо! — Слушаюсь. Капрал отправился в лагерь, а я последовал вслед за ним. Остановился посреди площадки рядом с танком Курцевича. Сам герой смотрел на меня с высоты башенки и недоверчиво озирался по сторонам. Я тоже обвел взглядом поле битвы, пытаясь оценить потери. Не сказать, чтоб я делал это слишком скрупулезно: адреналин бурлил во мне вовсю и я никак не мог сконцентрироваться. — Что-нибудь понимаешь из этого? — спросил он. — Нет. Проверь состояние роты и доложи о потерях. — Уже делается. — Пан полковник! — Неожиданно и непонятно откуда появился передо мной Поклевский. Физиономия его была перекошена от ужаса, а голос звучал вызывающе. — Что случилось со связью? Что за люди нас атаковали? Я требую объяснений! — Не можете дозвониться до вашего полковника, поручик? — спросил я так громко, что меня мог слышать не только Курцевич, но и, по крайней мере, половина его людей. — Запомните раз и навсегда: вы находитесь на службе. И по всякому вопросу обязаны обращаться к вашему непосредственному начальнику, капитану Курцевичу. Вам ясно? — Но? — Вам ясно? — повторил я несколько тише — и, видно, было что-то особенное в моем голосе, коль скоро он отказался от прежнего настойчивого тона и ответил: — Так точно. — Ну, так доложитесь — и бегом в расположение вашего взвода — проверять людей и технику. — Так точно, — сорвался он с места. — Я ему, сука, устрою, — взволновался Курцевич. — Будет с тоской вспоминать службу у тебя. — Есть дела поважнее, — махнул я рукой. Определенно есть. Первейшее их них — скрыть дрожь в коленях. Ко мне подбежал Якуб Борек. — Пусть твоя рота обеспечит охрану лагеря, — приказал я. — Раздели ее на патрули. Каждый в составе отделения. Каждый патруль должен иметь РПГ, пулемет и двойной боекомплект. Даже нет — тройной. Устрой связь так, чтобы и я слышал доклады патрулей. Ты охраняешь восточное, южное и северное направления. Западное направление будет охранять Станьчак. Скажи людям — пусть смотрят в оба. И на небо не забывают поглядывать. Не желаю видеть здесь никаких самолетов-разведчиков, высматривающих, что у нас на ужин. Попадется нам летчик-ловкач, выскочит над самыми верхушками деревьев — и радар не поможет. Люди из командного состава пусть займутся сбором пленных, скуют их наручниками и посадят где-нибудь на отшибе. Пленным следует сидеть спиной к лагерю и не болтать друг с другом. Раненых, разумеется, перевязать. Тот молодой Брегинц, кажется, жив — посади его отдельно. Выполняйте! — Так точно! — Последние слова Борек произнес уже на бегу, направляясь к своим людям. — Станьчак! — рявкнул я в микрофон. Секунду спустя отозвался командир разведывательного взвода. — Докладываю, — раздался в наушниках его спокойный голос. По крайней мере, этот парень никогда не теряет головы. — Потери? — Нет. — Хорошо. Возьми бронетранспортеры и поезжай дорогой, по которой мы приехали. Когда доберешься до пересечения с шоссе, найди наших друзей из жандармерии и поинтересуйся — какого черта они пропустили к нам сюда гостей с огнестрелом. Если никого не найдешь, хорошенько спрячься и замаскируйся. Вышли пешие патрули вперед и по сторонам. Избегай вооруженных стычек. Докладывай о любых перемещениях любого войска. В случае, если кто-то появится и попытается той или иной дорогой добраться до нас, задержи и не пропускай. — Так точно. Но... Пан полковник... Что, собственно, происходит? — Пока не знаю. Выполняйте! — Так точно! — Савицкий! — Я! — Как можно скорее потушите транспортер. Этот дым, черт знает, где виден. — Уже готовим оборудование. Будет сделано! — Хорошо. Грабовский! — Я! — Слабеньким голоском отозвался зенитчик. — Живой? Потери есть? — На сей момент не наблюдаю. — Хорошо. Все "шилки" привести в состояние боевой готовности. Заряди ракеты. Расставь все так, чтобы наблюдать любой участок неба. — А от кого нам следует обороняться? — От инопланетян, Грабовский, не знал? Только что прилетели и ожидают подкрепления от коллег. Выполняйте. Тишина. — Грабовский, вы слышите? — Так точно. — Вы поняли? — Да. Нет. Не знаю. Что мне следует выполнять? Я глубоко вздохнул. — Поручик, повторяю приказ: вам следует расставить самоходные зенитные комплексы "шилка" в местах, оптимальных для обороны батальона от вражеского нападения с воздуха. Каждая "шилка" должна иметь полный боекомплект. Это касается как ракет, так и боеприпасов для орудий. На всех комплексах должны быть включены пассивные и активные системы наблюдения и перехвата, вместе с радаром. Все ясно? Тишина. — Поручик, прошу вас оставаться на месте. Я иду к вам. Скверно. Один из командиров слился. Прошло от силы полтора часа с момента нашего прибытия на полигон, а результаты, достигнутые за столь короткое время, вполне впечатляют: свыше пятидесяти трупов, в том числе — пара наших, более десятка раненых, догорающий музейный бронетранспортер и его уцелевший брат-близнец, два таких же музейных грузовика, но в нулевом состоянии, десятка полтора пленных, продырявленные капоты наших грузовиков, все еще разносящийся в воздухе смрад кордита и, наконец, психический срыв одного из ключевых командиров. А афганская миссия еще даже не началась. Ба, еще не начались даже запланированные учения. Тогда я подумал, что чем скорее поверю в то, что случилось, тем лучше. Хотя, наверное, удобней было бы думать, что все это кошмарный сон. Будучи сильно не в себе, я щипал себя за бедро, но почему-то не мог пробудиться. Кошмар продолжался. Зенитки стояли перед самыми палатками. На первый взгляд они выглядели невредимыми. Да и что им какие-то пули. Бронезащита зениток способна была выдержать куда более мощные удары, чего нельзя было сказать о людях. Экипажи стояли плотной кучкой перед машинами. Почти все, даже некурящие, нервно затягивались сигаретами, были взволнованы и испуганы. Грабовский не особенно старался исправить это положение дел. Сам выглядел погано: серое лицо, ходящие ходуном руки, словно в припадке болезни Паркинсона. Я встал перед группой, смерил их суровым взглядом мудрого командира. Командующего, на которого они всегда могут рассчитывать. — Солдаты! Грузите в машины комплект боеприпасов и ракет и устанавливайте их на позиции. Цель задания: оборона лагеря от воздушного нападения. Следите за радарами на всех диапазонах. Режим активный. Все ясно? — Так точно! — вяло согласились около двух десятков голосов. — Выполнять немедленно! — приказал я. — А вас, поручик, я попрошу на пару слов. Мы отошли немного в сторону — ибо то, что я собирался сказать поручику, ни в коем случае не предназначалось для ушей его подчиненных. В конце концов, в данный момент у них не было времени грузить себя мыслями о судьбе своего командира. Наблюдая их профессиональную суету, я сделал вывод, что, несмотря на шок, вызванный боем, они, однако, решились выполнить приказ. Или рутина решила это за них. И на том спасибо. — Поручик Грабовский, буду говорить кратко. — Я сам впервые оказался в такой ситуации, а потому, на всякий случай, решил, что лучше держаться официального тона. — Мы были атакованы. Не знаю кем, не знаю почему. Скоро, наверное, узнаю, но сейчас это не существенно. Главное то, что нам угрожает реальная опасность. Вы осознаете, поручик, что в подобной ситуации нет ничего более важного, чем выполнение приказов. Точное и безотлагательное. От этого зависит безопасность всех. Вам понятно? — Ддда. — Мне едва не пришлось наклониться к его лицу, чтобы услышать этот утвердительный ответ. — Понятно. Он поднял голову. От прежнего Грабовского, веселого парня, не осталось ничего. Я посмотрел ему в глаза, но он тотчас отвел свой взгляд в сторону. У меня не оставалось выхода, решение могло быть только таким: — Поручик Грабовский, я отстраняю вас от командования. — Даже эти жестокие слова не вызвали никакой реакции, парень лишь еще более ссутулился. — Прошу вас немедленно отправиться в лазарет. До особых распоряжений вы будете находиться под опекой врачей. Я назначил на должность Грабовского подпоручика Валецкого, командира первого взвода, повторил ему приказ, касающийся обороны лагеря, и тяжелым шагом побрел назад. 5. Было похоже на чудо, что при таком плотном огне у нас оказалось только двое убитых. В поле зрения крутились несколько врачей и санитаров, перевязывающих раненых, но я уже знал наверняка: из наших мы потеряли только Гэмбалю и Уилсона. Чужаки стреляли не лучшим образом — и это было единственным нашим счастьем в этот проклятый день. "Твардый" все еще стоял в центре лагеря — со стволом, повернутым на 90 градусов от оси движения. Я пошел по направлению выстрела в сторону остатков бронетранспортера. Пожар уже потушили. Люди Савицкого крутились вокруг, собирая разбросанные взрывом вещи. Трупы пока что лежали никем не тронутые. — Пан полковник, — кто бы сомневался, что в числе сборщиков трофеев обнаружится вездесущий Галясь, — разрешите доложить... Да вы сами посмотрите, что я нашел. Он подошел ко мне и протянул мне тонкую, слегка обгоревшую кожаную полевую сумку с порванным ремешком. — Планшет с картами? — спросил я. — Он самый, — подтвердил Галясь уверенным тоном. — Когда пан капитан припечатал в этот головной транспортер, то офицера, что с нами болтал, разнесло вдребезги. Не много чего от него осталось. Но ремешок сумки взрывом оторвало и видите, пан полковник, отбросило планшет взрывом в лес. Лежал там, чуть в стороне. Загляните внутрь, пан полковник. Я заглянул. И в очередной раз за этот день вздрогнул от изумления. Что было довольно глупо — так как, после всего случившегося, содержимое планшета было не ахти какой диковиной. — Карта? — Интересно, что еще я надеялся обнаружить в планшете для карт. — Разрешите доложить, так точно, пан полковник. Германская штабная карта. — И что на ней? — Ближайшие окрестности. И точное расположение XVI Танкового Корпуса фон Хеппнера. — Фон Хеппнера? — Наш диалог начинал напоминать монолог пациента, страдающего эхолалией. — Генерала Эриха фон Хеппнера, командующего XVI Танковым Корпусом в сентябре 1939 года. — Историческая карта, — уверенно заявил я. — В любом случае, подлинная, — уклончиво ответил капрал. Я оставил его замечание без внимания, и отправился дальше, чтобы осмотреть уцелевшую технику вражеского отряда. Второй бронетранспортер остался невредимым. Это была классическая колесно-гусеничная машина времен Второй Мировой войны. Над бронированной кабиной водителя был установлен пулемет с характерным дырчатым кожухом вокруг ствола. Подобные транспортеры, пулеметы, а также солдат, одетых в серо-стальные мундиры и характерно изогнутые низко сидящие шлемы, я безусловно видел в десятках военных фильмах. Но эти отсюда совсем не походили на киношных, я в этом был стопроцентно уверен. — Галясь. — Повернулся я к капралу. — О планшете пока никому не слова. И свои выводы, если сообразил что-то, пока оставь при себе. — Так точно. Давно я не видел его настолько серьезным. — Пан полковник, — услышал я шепот в наушнике. Станьчак. Оставив за спиной капрала, я быстрым шагом отправился в направлении командного поста. — Докладывайте. — Я добрался до пересечения нашей дороги с шоссе. Ну, там все иначе выглядит, чем пару часов назад. Асфальта нет, обычная грунтовая дорога, разве что достаточно ровная. Никаких следов постов жандармерии. — Вы уверены? — Хотя что я говорю? Напрасный вопрос. Я был бы сильно удивлен, если бы они там вдруг оказались. — Да. Я искал на пространстве в несколько сот метров по сторонам. Но это еще не все. По дороге движутся военные машины. В основном, грузовики и мотоциклы. Либо интендантские службы, либо связисты. Немного санитарных машин. Все модели довоенные. Немецкие. — О, черт! — Абсолютно с вами согласен, пан полковник. Это немцы. Что мне делать, если вздумают сунуться сюда? — Докладывай. А потом — огонь из всех стволов. — Есть. Доклад закончен. — Пока. Я отключился. Общее собрание офицеров я назначил на пять вечера — то есть, у меня оставалось еще немного времени, чтобы все осмыслить. Ничего позитивного. Из-за нелепой рассеянности я не отключил дурацкого звонка в телефоне, и в итоге поехал на аэродром, а там встретил Нэнси. Минус. Затем оказался слизняком и позволил Дрэшеру навязать мне командование батальоном. Очередной минус. Затем ввязался в драку с гангстерами, несколько из них пострадали; в результате половина командиров в батальоне попали в список разыскиваемых полицией. Минус с восклицательным знаком. Я принял назначение, ибо желал отправиться на войну — и, видно, Господь Бог меня покарал, так как я попал на войну, которая мне и в кошмаре не снилась. Очередной минус. Вдобавок, у меня начали возникать неясные подозрения о том, кто нас во все это безобразие втянул. А ведь как красиво виделось будущее еще накануне. Командиры собирались медленно, как бы нехотя. Что нисколько меня не удивляло. Бой оказался шоком. И жертвы. И необходимость убивать. И тошнотворный запах крови. Я окинул взглядом знакомые лица и решил, что с ними все в порядке — они умели скрывать свои чувства и контролировать ситуацию. Вместе с тем, они осознавали, что нам следует извлечь из происходящего какие-то выводы, а это не сулило ничего хорошего. — Потери? — начал я. — У меня нет. — Курцевич, как обычно, отозвался первым. — Пара царапин на броне. — У меня Гэмбаля, — Савицкий вложил массу усилий в равнодушный тон, — и четверо раненых. Легко. Ничего им не грозит. Повреждены два автомобиля. Мелочи. До вечера исправим. Я взглянул на Борека. — Двое раненых, один достаточно скверно. — Он говорил негромко, но тоже неплохо держал себя в руках. — Два транспортера побиты пулями, но ничего серьезного. Надо заменить фару. Все патрули на своих постах. — Вуйчик? — Четверо раненых. Двое легко, отказались идти в лазарет. Пробито колесо в AMOS-е. Не знаю, как это случилось, они вроде бы пулестойкие. Есть запаска, поменяем. Прострелены стекла в бээмках. — Войтынский. — Ничего. — Он слегка улыбнулся мне одобряюще. — Повезло. — Капитан Санчес? — Я посмотрел в голубые глаза Нэнси и мне очень не понравилось то, что я увидел. — Сержант Уилсон погиб, — ответила она тихо. — Других потерь нет. Поврежден MDS, не работает связь, мы не видим спутников. Машины в порядке. Совершенно не понимаю ситуацию, в которой мы очутились. Нас атаковали на вашей территории; боюсь, это может иметь серьезные политические последствия. — Пани капитан, — ответил я кротким голосом. — Мы тоже не понимаем, что происходит. А пока прошу воздержаться от поспешных выводов, ладно? Попытаемся сперва как-нибудь все упорядочить. Она кивнула головой. Я удобно уселся на вращающемся командирском кресле командира и обвел взглядом собравшихся. Все смотрели на меня с ожиданием. От этих людей будет зависеть, как мы справимся с ситуацией, в которую так неожиданно попали. Вот потому я начал осмотрительно и издалека: — Поручик Войтынский, я буду говорить медленно, а вы, пожалуйста, переводите капитану Санчес на английский очень точно все, что мной будет сказано. Я желаю, чтобы она была полностью в курсе того, о чем мы разговариваем. Хорошо? — Так точно! — Ну и ладно. Капитан Санчес. Господа. Я попытаюсь представить вам ситуацию так, как я ее помню. Мы выдвинулись сегодня в два часа пополудни из расположения нашей бригады в городе Л. под Ополем. Дорога заняла у нас около часа. За это время мы проехали шестьдесят километров и оказались, согласно плану, на стрелковом полигоне нашей бригады в лесу неподалеку от деревни Олесно. Разместились, пополнили баки горючим. Кажется, все это мы успели сделать, да? Транспортные платформы отправились к чертовой бабушке, а мы начали испытания IVIS-а и силового поля. В это время над нашим лагерем разразилась гроза. До этого места все сходится? — Ответа не было, только какие-то вялые кивки головами и тихий гул в помещении. — Полагаю, что так. Но с этого момента нам предстоит двигаться в свете фактов, родом из "Матрицы" и моих домыслов, а я, признаюсь, еще не имел достаточно времени, чтобы все это обдумать. Гроза приближается и в определенный момент центр ее находится точно над нами. Подчиненные капитана Санчес готовятся к испытательному запуску поля. Включают его. Молния огромной силы ударяет в выдвинутый эмиттер поля MDS-а и, по невыясненным пока причинам, энергия молнии входит во взаимодействие с устройствами, генерирующими силовое поле, вызывая мощный сбой в работе как самого поля, так и всего оборудования MDS-а. Вспомним о том, что все наше подразделение находилось в зоне действия силового поля. Далее следует удар, после которого, как мне кажется, все мы теряем сознание. На сколько? По часам, может быть, на минуту. Спустя приблизительно это время, мы приходим в себя. Никто из нас не получил физических повреждений, хотя поначалу чувствуем себя плохо. Техника также цела, с одним исключением: связь с командованием полностью исчезает, мы не видим спутников, не работают GPS и сотовые телефоны. Внутренняя связь между нашими группами функционирует безупречно. Вскоре после этого капрал Гэмбаля обнаруживает в лесу двух аборигенов, с которыми нам удается поговорить — пусть и по-немецки. Из этого разговора следует, что они якобы жители ближайшей деревни, а возраст их, соответственно, сто десять лет и восемьдесят два года, хотя выглядят: первый — на сорок, а второй — на пятнадцать лет. Гэмбаля утверждал, что эта пара имела компаньона, который скрылся на велосипеде и привел сюда отряд солдат, говорящих по-немецки и выглядящих как Вермахт времен Второй Мировой войны. К сожалению, Гэмбаля нам больше ничего не объяснит, так как он погиб. — Как-то не в меру саркастично это вышло, что даже меня самого перекосило. — Отряд этот, силой одного взвода, получив от нас информацию, что мы являемся польскими солдатами, внезапно атаковал нас огнем из автоматического оружия, в результате чего погибли двое наших людей и больше десятка были ранены. В ходе нашего противодействия большинство немцев — условимся пока, что это были немцы — оказались уничтожены, а один из их бронетранспортеров сожжен. В данный момент с востока доносится достаточно отчетливый гул, который мы можем определить как раскаты тяжелой артиллерии. Незадолго до нападения над поляной пролетел поврежденный военный самолет со знаками Люфтваффе, который я идентифицировал как "юнкерс" Ю-87 "штукас" времен Второй мировой войны. Вот что, по-моему, мы наблюдали. Кто-нибудь хочет что-то добавить? — Тишина. — Ну что вы, в самом деле, черт возьми? Все онемели? Я оглядел собравшихся и мне не слишком сильно понравилось то, что я увидел. Курцевич смотрел прямо перед собой в никуда и о чем-то интенсивно размышлял. Савицкий — командир транспортников — как обычно сидел с бездумным выражением лица. Остальные уставились взглядом в пол. Один Войтынский из ГРОМ-а смотрел на меня с легкой улыбкой. А, может быть, мне это только казалось. Да майор Лапицкий старался подбодрить меня взглядом. Но никто так и не осмелился отозваться. — Пан полковник. — Радиоператор Цупрысь на мгновение оторвался от клавиатуры. — Третий патруль докладывает, что в каких-то полутора километрах отсюда лес заканчивается. В четырехстах метрах за лесом идет дорога. А по той дороге движется на восток моторизированная колонна. Они говорят, что не уверены точно, но те типы выглядят как немцы из "Четырех танкистов и собаки": танки, грузовики, такие же бронетранспортеры, вроде того, что сожжен здесь, артиллерия — все старое и с немецкими крестами. По меньшей мере, батальон. А над ними пролетела группа из двадцати бомбардировщиков. Голову дают на отсечение, что это "штукасы". Летят не на нас, а прямо на восток. — Сукины дети! — услышал я как Галясь бормочет что-то себе под нос. — Всего две зенитки... Я вновь оглядел лица собравшихся. Доклад Цупрыся вызвал вполне объяснимое волнение. Часть из нас все еще обманывали себя, что недавняя атака была всего лишь какой-то воистину трагической — однако, эпизодической ошибкой. — Галясь, что ты там бормочешь? — Разрешите доложить, пан полковник, что у наших там всего две сороковки "бофорсов" на эти "штукасы" и неплохо было бы им немного помочь. Только теперь я отразил, что Галясь уже в течение продолжительного времени вертится как-то неспокойно, а сейчас даже осмелился подать голос в присутствии офицеров. Конец света! Интересно, что может поведать капрал-сверхсрочник Юзеф Галясь, мой личный Санчо Панса. — Тише, тише, спокойно, — унял я его. — Какие еще "сороковки"? Какие "наши"? Кому помочь? Он думал о чем-то напряженно и отвечать не спешил. Наконец, громко выдохнул и совершенно серьезно, без обычной иронической улыбки, сказал: — Пан полковник, могу я попросить, чтобы господа офицеры внимательно выслушали меня? Это не отнимет много времени. — Говорите, капрал, — я одобряюще кивнул головой, — но постарайтесь излагать кратко. — Есть, кратко. Вы знаете, господа, какой техникой располагали немцы в 1939 году? Это только коммунистическая пропаганда и такие фильмы как "Летучая" вешали нам лапшу на уши будто бы немцы двинулись на Польшу лавиной тяжелых танков. На самом деле, основным немецким танком был Panzer I. Это, скорее, танкетка — и та устаревшая. Остальные типы были немногим лучше. Только Panzer IV, которых у немцев было штук двести, имели орудие калибра 75 мм. Ну, не смех ли? Единственная их техника, которую, действительно, следует опасаться, это 88-ми миллиметровая зенитная пушка, в то время — лучшая в мире. Тишина в недрах машины достигла такого уровня, насколько это вообще было возможно в данных условиях. Всеобщее изумление стало почти осязаемым. Готов спорить, что еще никогда в жизни мне не приходилось быть в подобной ситуации. Во-первых: откуда капрал с обычным средним образованием мог располагать столь энциклопедическими знаниями об особенностях германского вооружения шестидесятивосьмилетней давности? Во-вторых: какое все это имело отношение к происходящему? Однако, как командир, я обязан был реагировать. Все этого от меня ждали. И сам я этого от себя ожидал. — Галясь, все это, разумеется, очень интересно, но зачем ты нам об этом рассказываешь? — Я говорю об этом, пан полковник, эээммммм... ну да, я говорю об этом для того... потому что... — он набрал воздуха в легкие и вдруг перестал заикаться, — у нас появился уникальный шанс дать немцам такого пинка в задницу, что они с голодухи сгинут в полете, пан полковник. Да просто элементарно разхерачить их в мельчайшую пыль! — Он воинственно задрал подбородок и посмотрел на нас вызывающе. Все уже давно подняли головы и с удивлением к нему присматривались. После последнего его заявления можно было физически уловить звук распахивающихся челюстей. — Послушайте, капрал, вы не могли бы выражаться чуточку яснее? Кого "расхерачить"? Немцев? Я не знаю, капрал, в курсе вы или нет, но немцы это наши союзники. — Я нес полную хрень и Галясь прекрасно это осознавал. Но мне хотелось, чтобы собравшиеся самостоятельно пришли к выводам, к которым я пришел с полчаса назад. — Особенно те, что стреляли в нас из водяных пистолетов, не так ли? Пан полковник, да вы посмотрите. — Капрал вытащил из кармана часы. Обыкновенные ручные часы. — Я снял их с одного из покойников. Просто так, на память. Вы видите дату? Я взглянул: на большом узорчатом циферблате стояло бесспорное: 1 Sep 39. Остальные тоже наклонились с любопытством. — Перестанем обманывать себя: на дворе у нас первое сентября 1939 года. Точное время, — Галясь поднес часы к глазам столь ловким движением, будто бы готовился к этому событию много лет, — семнадцать тридцать. Немногим более двенадцати часов назад началась Вторая Мировая война.