2. Голова Быка

— Что там? — поинтересовался Эйзенхарт, выходя вслед за ней. — Починить можно?

Леди Эвелин что-то пробормотала на иньском наречии.

— Шина в лохмотья и трещина в ободе, — повторила она громче, поднимаясь на ноги и выбрасывая испачканные во время осмотра перчатки прямо на землю. — Тут и вулканическая мастерская не поможет, которой я, кстати, поблизости не вижу, — язвительно добавила она, обращаясь к Эйзенхарту. — Смиритесь, погоня окончена.

Тот смерил ее внимательным взглядом.

— Не думаю. В конце концов, — подмигнул он ей, — не зря же из всех машин в городе навстречу мне выехала ваша.

Леди Эвелин дернулась, словно ее ударили.

— Совпадение, — отрезала она.

Между ними явно что-то происходило. Со стороны леди Эвелин сейчас мало походила на Канарейку; если в начале нашей встречи она просто была рассержена на Эйзенхарта за его поведение, то сейчас она походила скорее на хищника, оценивающе кружащего возле противника — и в любой момент готового ударить. Эйзенхарт же наоборот был расслаблен и весел, как уверенный в своей правоте человек — хотя я не мог найти причин для этого. Преступник, которого он искал вот уж несколько недель, скрылся в неизвестном направлении, найти его не было никаких шансов, а сами мы, лишь чудом избежав смерти, застряли неизвестно где.

— Возможно, — беспечно сообщил он. — но если и так, то счастливое. А, значит, мне может снова повезти.

Позади нас послышались шаги.

— В таком случае, может, спросите у них, нет ли у них автомобиля? — елейным тоном предложила девушка. — Вы ведь так удачливы. Вдруг вам повезет опять.

К нам приблизились двое молодых мужчин, заметно взволнованных и явно собиравшихся на улицу в спешке. Один из них, добродушного вида парень с взъерошенными волосами и удивленным взглядом янтарных совиных глаз, выбежал только лишь в рубашке и на ходу натягивал пальто.

— Эй, вы в порядке? Мы видели вашу аварию в окно...

— Все хорошо, — отмахнулся Эйзенхарт, внимательно изучая незнакомцев. — Леди очень вовремя удалось затормозить.

— Леди Эвелин? — молодой Филин удивленно моргнул и склонился в легком поклоне перед вышедшей из-за кузова "Луизы" девушкой.

— Мы знакомы?

Она, отвлекшаяся от перепалки с Эйзенхартом, так же недоуменно посмотрела в ответ, словно перебирая в уме знакомых, которых могла бы встретить в столь нелепой ситуации.

Нелепой была не только ситуация, но и внешний облик Филина. Если безупречное произношение и знакомство с леди Гринберг и могло навести на мысли о достойном положении в обществе, то состояние его одежды сразу заставляло отбрасывать эту теорию. Ни один приличный человек (кроме Эйзенхарта, чьи вещи хотя и были всегда баснословно дорогими, быстро приходили в негодность после поисков расчлененного трупа на городской свалке, прыжков из окон доходных домов и трехдневных "мозговых штурмов" в кабинете) не позволил бы себе появиться на людях в пальто полувекового возраста с полуоторванным карманом и пятнами машинной смазки на груди.

— У вас случайно нет машины на ходу? — совершенно серьезно поинтересовался Эйзенхарт, пришедший к тем же выводам что и я.

— Нет.

— Oui [9], — одновременно ответил спутник Филина, молодой и худощавый джентльмен, до сих пор хранивший молчание.

Между ними завязался оживленный спор на арнуальском. Я провел пять лет на войне то в союзе с Арнуалем, то против него, но все же знал язык недостаточно бегло, чтобы понять, о чем шла речь. Ухо выхватывало отдельные слова: "expИrience" [10], "charge" [11], "puissance" [12]...

— Полиция, — Эйзенхарт перебил спорщиков и достал жетон. — Я вынужден реквизировать ваш автомобиль. Если вы не против, — подумав, добавил он, обращаясь к Филину.

Тот только взмахнул рукой, дескать, делайте, что хотите.

— Пойдемте.

По ту сторону кирпичной стены, столкновения с которой мы только чудом сумели избежать, оказался бывший каретный двор.

— Мы только переехали и еще не успели повесить табличку, — пояснил Филин, заметив, как все обратили на лежавшую при входе вывеску "Электромастерская Э. Дюбаль и партнер". — Леди Гринберг, господа, это мой напарник, Эжен Дюбаль...

— Тот самый Эжен Дюбаль? Я ваша горячая поклонница!

Я обернулся. На кумира девичьих грез арнуалец походил мало, но восторг, прозвучавший в голосе леди Эвелин, заставил меня задуматься, не видел ли я его прежде на сцене.

— EnchantИ [13], — месье Дюбаль, явно польщенный таким вниманием, церемонно поклонился. — Если, конечно, Вы ни с кем меня не спутали.

— Но что вы делаете в Гетценбурге? Вы, самый молодой член Арнуальской Академии наук...

— Бывший член, мадемуазель. Это долгая история... — в его голосе слышался тяжелый континентальный акцент.

— И это не та, которую следует рассказывать леди, — вмешался Филин.

Леди Эвелин только рассмеялась.

— Вы пытаетесь меня отпугнуть или заинтриговать?

Мастерская выглядела так, словно была не новой, а функционировала еще со времен императрицы Клементины — и все это время без уборки. Пробираться между завалами конструкций и запчастей приходилось с великой осторожностью. Зато стало понятно плачевное состояние одежды забывшего представиться партнера: я и сам неловко зацепился за какую-то деталь, оставившую на рукаве липкий темный след.

— Зачем вам машина? — спросил я Эйзенхарта. — Хардли уже все равно не нагнать.

— Вы знаете, где мы, доктор?

Я понятия не имел. Я не слишком хорошо ориентировался в городе, а после той бешеной гонки и вовсе не представлял, где мы оказались.

— Мы у восточных ворот. А как раз за ними, — предупредил он мой вопрос, — ну, почти за ними, живет человек, который точно знает, куда отправился Хардли.

— Откуда? Или это опять ваш загадочный информатор?

Эйзенхарт рассмеялся:

— Поверьте, когда мы приедем, он сразу перестанет быть для вас загадкой. Хотя, — честно добавил он, — менее таинственным от этого он быть не перестанет.

Через анфиладу бывших конторских помещений мы прошли на задний двор, где нашему взору предстало... нечто. Стоявший под открытым небом автомобиль напоминал первые "самоходы", лишенные отделки и поражающие сложностью выставленного напоказ каркаса.

— Я говорил, что это экспериментальный образец, — попытался оправдаться Филин.

— Ага... — у Эйзенхарта, как у всех нас, перехватило дыхание от увиденного. — Ничего, мы просто обожаем эксперименты... Оно точно ездит?

— Oui, — оскорбленно ответил арнуалец, помогая леди Эвелин забраться на заднюю скамью; я не знал, почему, но Эйзенхарт, отказывавшийся сперва садиться к ней в машину, попросил леди сопровождать нас в дальнейшей поездке, а она только этого и ждала: у нее единственной глаза при виде этого чудовища загорелись не ужасом и отвращением, а восторгом, — и отлично.

— Ладно... — Эйзенхарт предпочел не спорить и уселся впереди. — Доктор, вы с нами?

Я с сомнением посмотрел на латунные цилиндры и трубки, высовывавшиеся из-под передних сидений. Я не ретроград, но почему-то идея прокатиться на этом... образце не вызывала у меня энтузиазма.

— Разумеется.

Месье Дюбаль не обманул — машина действительно ездила отлично. Даже слишком, на мой вкус. В ушах свистело, глаза слезились от ветра, а я, наконец, понял, что имела в виду леди Эвелин, когда говорила, что "они слишком низко летали": на ровной дороге автомобиль разогнал такую скорость, что в самом деле возникало ощущение полета. С лица леди Эвелин, сидевшей по соседству, всю дорогу не сходило мечтательное выражение, я же крепко вцепился в скамью и молил Духов, чтобы на следующем повороте меня не вынесло из машины.

Первым, что мы увидели на подходе к вороньему табору были пестрые разноцветные ленты, удивительными цветами распустившиеся на черных ветках боярышника. Старый оберег от зла, превратившийся в символ несчастий — я и не думал, что кто-то еще помнит эту традицию. Потом машина, повинуясь приказам Эйзенхарта, свернула с частной дороги на размытую прошлой осенью колею, и за изломанными силуэтами деревьев показались шатры, яркие как завязанные на кустарнике узлы.

Немного не доезжая до разбитого на лугу лагеря, Виктор велел остановить автомобиль. Стоило только заглушить мотор, как на капот машины приземлился черный ворон, хитро косящий на нас черным глазом. От неожиданности мы все — за исключением детектива — вздрогнули.

Ворон. Самый таинственный из всех покровителей, и один из самых опасных. В то время как другие Духи выбирали, кого одарить своим благословением, по склонности и таланту, Ворон смотрел на судьбы. Должно быть, таким образом проявлялся его интерес к человечеству и его истории: всех его подопечных объединяло одно — их глазами он видел самые значимые события мира, будь это извержение вулкана или революция в Арнуале, железнодорожная катастрофа или цунами у берегов первой колонии. Одного этого было достаточно, чтобы люди невзлюбили Воронов, считая их предвестниками беды. Но это было не все: Ворон жадно наблюдал за нами чужими глазами, взамен даруя родившимся под его звездой неслыханную удачу, позволявшую уцелеть даже в эпицентре взрыва. Взять, к примеру, недавнюю статистику: единственным выжившим при крушении "Манифика" на 185 членов экипажа и три тысячи пассажиров оказался молодой Ворон-аппенинец, зайцем пробравшийся в машинный отсек. Мне доводилось видеть, как один военный корреспондент спокойно проходил по минному полю и возвращался из самых кровавых битв без единой царапины — а он ради хорошей фотографии имел обыкновение кидаться в самую гущу событий. Ворон заботился о своих подопечных и даровал им долгую, хотя и вряд ли счастливую, жизнь.

Воронов ненавидели: они приходили и приводили за собой несчастье, а сами оставались невредимыми. Неудивительно, что их винили за следовавшую по пятам смерть. Сложно видеть в человеке жертву обстоятельств, когда все вокруг мертвы.

Первое сожжение Ворона датируется еще тринадцатым веком. Тогда толпа в маленькой горной деревушке решил, что чумы не станет, если не станет человека, который ее привел (то, что чума началась еще до прихода чужака в деревню уже не играло роли). И остальной мир подхватил: если убить Ворона до того, как он нашлет несчастье, все обойдется. Их называли живой смертью, похитителями удачи, бедой во плоти. Их сжигали, колесовали, отправляли на гильотину — не за преступления, а только за то, что им не повезло родиться. Гонения на Воронов продолжались шестьсот лет. Их почти не осталось, а немногие выжившие последовали примеру бродяг-йенишей и сбивались в таборы, готовые подняться в любой момент.

Предыдущий император запретил преследовать Воронов и восстановил их во многих гражданских правах, но это мало что изменило. Вороны все так же предпочитали жить обособленно, лишь немногие возвращались в общество, тем более открыто. А остальные люди все так же ненавидели их и, лишенные законной возможности для самообороны, боялись.

— Зачем вы меня сюда привезли? — спросила его леди Эвелин, перегнувшись через сиденье. В голосе ее зазвучала тревога.

Хотя все присутствующие уже поняли, куда попали по воле детектива, только леди Эвелин казалась испуганной. Наш внезапный водитель отнесся к пункту нашего назначения спокойно и теперь с дружелюбным любопытством разглядывал сероглазых людей в разноцветных одеждах, сновавших между шатрами. Об Эйзенхарте и говорить не стоило, тот, проигнорировав вопрос, открыл дверь автомобиля и закурил, вытянув ноги на пожухлой траве. Что касается меня, то у меня уже был опыт знакомства с Воронами, поэтому бояться мне было некого. Я взглянул на побелевшие пальцы, которыми леди Эвелин держалась за спинку передней скамьи и, повинуясь импульсу, накрыл ее ладонь своей.

— Не беспокойтесь, леди, — попытался я ее утешить, — даю слово, вам здесь ничего не грозит. На самом деле, все, что говорят от Воронах — не больше, чем суеверие, можете мне поверить.

Леди Эвелин благодарно сжала мою руку.

— Я верю, — улыбнулась она, хотя улыбка эта резко контрастировала с ее взглядом, полным страха и мрачной решимости. — но все же я хотела бы узнать, почему я здесь.

— В таборе живет человек, которому известно, где сейчас искать Хардли, — откликнулся Эйзенхарт. — Аматео! Я знаю, что ты рядом!

Говоря о Воронах, обыватель часто представляет себе синти, хотя схожего между этими двумя племенами мало: только кочевой образ жизни и иррациональная ненависть, которую испытывают к ним все остальные. На самом деле Вороны носят любую масть (хотя серый цвет и доминирует в их окрасе), но не спешат развеять этот предрассудок: после веков гонений им выгодно, чтобы их не узнавали. Светлая кожа, северные черты лица, — и данной им природой внешности достаточно, чтобы жители городов ничего не заподозрили. Серое оперение часто встречается среди Птиц, взять к примеру хоть Ястребов, Цапель или Сов, серым цветом глаз обладает большая часть населения северных островов, но, что самое главное, никто не ожидает, что вестник беды будет выглядеть как Джо-торговец, приезжающий в город раз в месяц на ярмарку. О нет, конокрады-синти, с их таинственными обычаями и странным языком, одетые вместо приличной одежды в вызывающе яркие тряпки, подходили на роль таинственного противника гораздо лучше.

Молодой мужчина, вышедший из-за деревьев позади машины, выглядел именно тем Вороном, которого представлял себе обыватель. Высокий и стройный, гибкий как ивовый прут, он обладал свойственной синти грацией и плавными, словно перетекающими движениями, но это была мягкость не танцора, а человека, с одинаковой легкостью способного как обчистить ваши карманы, так и перерезать вам горло. Длинные волосы, как их не носили уже больше века, были небрежно стянуты на затылке кожаным шнурком с керамическими бусинами, нитки бус лежали и поверх залатанной цветастой рубашки и старого армейского пальто со споротыми знаками различия. Этот человек был синти, но он был и Вороном тоже: на смуглом лице выделялись светлые серые глаза с тяжелым вороньим взглядом, заставлявшим задуматься о том, кто смотрел из них на тебя.

— Привет, бездушник, — поздоровался он с детективом, и в его устах это прозвучало не как оскорбление. — Чума, Канарейка и мастер Томас... ты специально подобрал такую странную компанию?

— Они сами, — отмахнулся Эйзенхарт. — Мне нужна помощь. Я хочу увидеться с Дочерью Ворона.

— Она вас ждет.

Я с удовольствием слез со скамьи, но был остановлен Вороном.

— Только двое, — предупредил он, — это не экскурсия. Бездушник и... леди Эвелин.

— Откуда вы знаете мое имя? — вскинула та голову.

Ворон весело ей подмигнул.

— Мы всегда знаем больше, чем следовало бы.

Леди Гринберг явно колебалась, думая, принимать или нет приглашение.

— Леди Эвелин, прошу вас. Мне нужно, чтобы вы пошли со мной, — попросил Эйзенхарт, подходя к ней.

— Зачем? — леди Эвелин не спешила брать предложенную им руку.

Мне эта идея не понравилась, поэтому, видя, как некомфортно леди Гринберг чувствует себя в присутствии Ворона, я поддержал ее вопрос:

— В самом деле, Эйзенхарт, зачем? Если вам так нужна компания, может быть, я могу пойти вместо нее?