Успешное управление новостями администрацией Вильсона в военное время развалилось в Париже. Вильсон взял с собой журналиста-разоблачителя и своего друга Рэя Стэннарда Бейкера, в качестве представителя по связям с прессой, но поскольку переговоры шли в тайне, Бейкеру нечего было сказать. Директор КОИ Крил, занимавшийся рекламой Комиссии Мира, потерял доверие репортеров. Из 500 корреспондентов, освещавших конференцию, 150 были американцами; большинство из них были вашингтонскими репортерами, не говорившими по французски и не имевшие источников новостей в Париже. Британские и американские журналисты организовали акцию протеста против секретности. Из Большой четверки — Великобритании, Франции, Италии и США — только Вильсон призывал к большей открытости. Затем он опубликовал ежедневные коммюнике и открыл пленарное заседание для прессы. Как оказалось, на пленарной сессии не произошло ничего важного, и поэтому репортеры наслаждались победой впустую.77 Два сотоварища Вильсона по Комиссии Мира, секретарь Лансинг и полковник Хаус, сделали заявления, которые не соответствовали взглядам президента. Кроме того, президент не учел пример Мак-Кинли, когда он назначил в комиссию сенаторов, которые могли бы помочь убедить своих коллег поддержать итоговый договор. Сообщения о разногласиях между членами комиссии в новостях поощряли растущую оппозицию президента внутри страны. В свою очередь, сообщения об отсутствии внутренней поддержки Вильсона, разжигали сомнения союзников в том, что Соединенные Штаты будут поддерживать свою долю миротворческого бремени, тем самым ослабляя переговорные позиции президента в Париже.78
Встревоженный Тумалти, оставленный в Вашингтоне для наблюдения за прессой, писал, что президент живет в дворце, под охраной солдат и это скверно выглядит. Он настаивал на том, чтобы этот образ был исправлен с помощью интересующей людей истории о визите президента в американский военный госпиталь. Возьмите репортеров и «сядьте на кровать с простыми солдатами», советовал Тумалти.79 Завершив визит в госпиталь, президент придерживался напряженного графика секретных переговоров в Париже и у него было мало времени на то, чтобы проявить свое умение убеждать публику. Да он и не считал это необходимым. Вильсон был убежден, что его поддерживает американский народ. Президент пытался уберечь мирный договор, подписанный 28 июня 1919 года, от печати до ратификации. Когда он просочился в печать, дебаты о его содержании и секретности вокруг него, были яростными. Если такой способ ведения международной дипломатии был частью нового мирового порядка, то многим американцам он не нравился. Свитсер, ставший пресс-секретарем Рэя Стэннарда Бекера, в частном порядке отметил: «Никогда не встречал человека, который обладал бы такой способностью делать правильные вещи самым трудным способом».80
Единство военного времени внутри страны, отчасти подлинное, а отчасти искусственное, созданное пропагандой и цензурой, распадалось. Прогрессисты, поддержавшие Четырнадцать пунктов, осудили договор за нарушение этих принципов. Лафоллет считал, что это слишком сурово по отношению к Германии. Реформаторы из среднего класса были обеспокоены подавлением гражданских свобод внутри страны. «Пришло время освободить политических заключенных, чьим преступлением были пацифистские взгляды мистера Вильсона, после того как он отверг их» — писал прогрессивный историк Чарльз Бирд. Социалисты и радикальные рабочие были более чем когда-либо убеждены, что их цинизм в отношении благородного выражения идеалов Вильсона был оправдан. Консерваторы настороженно относились к глобальным обязательствам Вильсона, опасаясь, что вовлеченность в Лигу помешает американцам предпринять самостоятельные действия в погоне за собственными интересами. Промышленники Генри Клей Фрик и Эндрю Меллон помогли финансировать кампанию против Лиги. Лодж, грозный председатель сенатского комитета по международным отношениям, раздул призрак большевизма, утверждая, что Вильсон попросил страну «отойти от Джорджа Вашингтона к… зловещей фигуре Троцкого, борца за интернационализм». Критики в Конгрессе выразили свою озабоченность тем, что статья 10 устава Лиги Наций, требующая от стран-членов предоставлять войска, если Лига этого попросит, отменяет конституционное право объявлять войну. Керни из Франции предупредил Тамалта, что большинство американских солдат выступают против Лиги, потому что они считают, что это означает участие в других европейских войнах. «Они больше не хотят Европы» — писал он. «Конечно, они больше не хотят войны».81
Президент был в обороне. Хотя он говорил о своем видении послевоенного мира еще до того, как Соединенные Штаты вступили в войну, он не изложил каким именно конкретным способом он будет реализовывать это виденье. Теперь договор подвергся критике со стороны консерваторов, либералов и граждан, которые не хотели быть вовлечены в очередной европейский конфликт. Вернувшись из Франции, Вильсон попытался обойти своих критиков в Конгрессе и прессе, обратившись непосредственно к общественности. Он планировал очередную поездку на поезде, на 10 000 миль по всей стране. В сентябре 1919 года в сопровождении двадцати репортеров и кинооператоров президент произнес тридцать две важные речи за двадцать три дня. В ранней версии «равного времени» сенаторы Бора и Хайрам Джонсон из Калифорнии следовали за Вильсоном, противопоставляя красноречию президента свое собственное. Оба выразили опасения, что Соединенные Штаты в конечном итоге будут защищать имперские амбиции Великобритании и Франции. Стремясь повторить успех Мак-Кинли, Тамалт представил своему боссу основные моменты речи Огайца на Панамериканской выставке в Буффало. Мак-Кинли изображал процветающий мир, тесно связанный между собой транспортом и коммуникациями, в котором процветал огромный бизнес Соединеных Штатов, а изоляция была «больше невозможна или нежелательна». Вильсон, как бы четко он не выступал против изоляционизма, редко приближался к солнечному взгляду Мак-Кинли на будущее.82
Вильсон предупредил, что если Соединенные Штаты не возьмут на себя обязательства по поддержанию мира, разразится еще более разрушительная война. Хотя он сказал, что предпочитает не рассматривать международные отношения с точки зрения бизнеса, он сделал это, сказав: «Вы можете заработать больше денег на дружественных трейдерах, чем на враждебных трейдерах». Вильсон заявил, что приверженность Соединенных Штатов Лиге Наций не будет ущемлять национальный суверенитет. Перед аудиторией в Сан-Франциско президент объяснил, что доктрина Монро дает Соединенным Штатам право действовать независимо в Западном полушарии. Вильсон обратился к опасениям, что статья 10 пакта Лиги втянет американские войска в боевые действия по всему миру. В Индианаполисе он объяснил, что страны будут использовать «ужасное средство» экономического бойкота для наказания нарушителей. Кроме того, уточнил он, соблюдение статьи 10 будет единогласным. Поэтому американцы не будут участвовать в действиях, которые они не поддерживают. Кроме того, заверил президент граждан в Сент-Луисе, финансовая, промышленная и коммерческая мощь сделала Соединенные Штаты «старшим партнером». Наконец, президент предупредил, что произойдет, если Соединенные Штаты окажутся в одиночестве. Это потребовало бы большой армии, всеобщей воинской повинности, высоких налогов и могущественного главнокомандующего. Милитаризированное правительство, предупреждал Вильсон, будет «абсолютно антидемократическим по своему влиянию».83
Впечатляющее риторическое мастерство измученного президента пошатнулось, так как он иногда перескакивал и полагался на обобщения. Освещение в прессе прекратилось, когда он серьезно заболел в Колорадо, его инсульт от переутомления был скрыт. Публике сказали, что беспокоиться не о чем, и президент вернулся в Вашингтон, где его не видели несколько недель. Тем временем Лодж объявил о своих возражениях к договору. Сенатор настаивал на сохранении за Конгрессом права объявлять войну. Он хотел гарантии для доктрины Монро и отказа от положения, которое передавало контроль над китайской провинцией Шаньдунь от Германии к Японии. Хотя Вильсон согласился со многими из этих оговорок в своих выступлениях, он отказался идти на компромисс по договору с сенаторами, хотя большинство из них поддерживало Лигу в той или иной форме. В марте 1920 года Сенат семью голосами не смог ратифицировать договор. Год спустя Соединенные Штаты прекратили войну с Германией, Австрией и Венгрией официально. Лига Наций была создана без участия Соединенных Штатов.
Гунн или дом
КРАТКОСРОЧНЫЙ УСПЕХ КОИ В ПРОБУЖДЕНИИ «РАСКАЛЕННОГО ПАТРИОТИЗМА» для участия в войне не привел к долгосрочной поддержке интернационалисткой внешней политики. Чтобы убедить американцев поддержать переход от нейтралитета к войне, пропагандисты демонизировали немецкого противника. В то время, как они драматизировали то, против чего боролись Соединенные Штаты, они были менее внятны в отношении того, за что боролась страна. Более того, подавление инакомыслия на внутреннем фронте не способствовало открытым дебатам о либеральном интернационализме, из которых мог бы сложиться своего рода народный консенсус. Когда президент Вильсон вернулся обратно из Парижа, чтобы продвигать договор, он попытался достичь такого консенсуса. Он использовал эмоциональный аргумент о том, что матери верили, что их сыновья погибли спасая «свободу мира», что, как он объяснил, означало постоянную приверженность Америки поддержанию мира. Примечательно, что гораздо больше его призывов было сосредоточено на экономических интересах США и интересах безопасности, чем во время войны. Но было уже поздно начинать убеждать людей в том, что его политика отвечает как их идеалам, так и их интересам. В конце Первой мировой войны американцы праздновали свое национальное величие, но расходились во мнениях по поводу того, как использовать свою мощь. Общественность видела, как Соединенные Штаты изображаются как родина демократии, порядочности, справедливости, свободы и прогресса. Их врагом было варварство, автократия и милитаризм. Простой выбор — «Гунн или дом», был, в стиле эффективной пропаганды, вообще без выбора. Еще более вводящим в заблуждение был прогноз КОИ о том, что как только гунны потерпят поражение, остальной мир примет новый мировой порядок, возглавляемый Америкой.
Мировая политика оказалась гораздо сложнее. Вильсон, несмотря на свое намерение предложить умеренный путь между империализмом и коммунизмом, в конечном счете, в основном встал на сторону империй Великобритании и Франции. В то же время, угнетенные народы колоний ухватились за его волнующий призыв к самоопределению. Они обратились к сопротивлению и революции. Дома, вернувшиеся чернокожие ветераны приняли участие в недолговечном крестовом походе за расовую справедливость против сторонников превосходства белых. Лидеры движения за гражданские права призвали к разгрому «гуннов Джорджии», чтобы «сделать Америку безопасной для американцев».84 Вильсон утверждал, что американцы должны спасти мир, взяв на себя инициативу. Другие утверждали, что версия интернационализма Вильсона означала впутываться в дела Старого Света. Они чувствовали, что Соединенные Штаты, более сильные чем когда-либо, справились бы лучше всего, не будучи связанными. На протяжении 20-х годов американцы преследовали свои экономические интересы и оставались вне Лиги Наций. Однако, когда последовала депрессия и еще одна мировая война, многие пришли к выводу, что совершили ошибку, и снова обратились к идеям Вильсона.
Эффективная мобилизация общественного мнения правительством США также оставила неоднозначное наследие. Администрация Вильсона сделала официальную пропаганду центральной в военных усилиях, применяя прогрессивные концепции бюрократической эффективности, научного управления и инновационного распространения. Крил, указывая на давление со стороны граждан с целью более экстремистской пропаганды ненависти, утверждал что КОИ был сдерживающей силой. Тем не менее, КОИ сместил акцент с образования и информации на пропаганду безусловного патриотизма. Его пропаганда жестокости, как правило, запоминалась более ярко, чем советы быть бодрым и делать покупки. В 20-х года расследования разоблачили большую часть пропаганды зверств военного времени как выдумку, в результате чего многие убедились, что пропаганда означала ложь. Ветеран КОИ Эдвард Л. Бернейс пришел к выводу, что термин «пропаганда» заработал такую негативную репутацию, что он заменил его на «связи с общественностью», классическое пиар-преображение, которое положило начало новой динамичной отрасли.85 Расформированный летом 1919 года КОИ предоставил модель мобилизации общества для своего преемника времен Второй мировой войны, Управления военной информации, подражателям, делающим вид, что это не то же самое.
Их опыт крестового похода за демократию оставил американцев разделенными. Рендольф Борн заметил, в что в современную эпоху все, в чем действительно нуждался тыл военного времени, это эффективное сотрудничество «больших людей», промышленников и финансистов. Большинству граждан оставалось только соглашаться. Они поддерживали войну, продолжая свою повседневную жизнь и платя налоги. В результате, по его мнению, «мы считаем войну не очень реальной». Уолтер Липпман беспокоился, что разрыв между тем, что действительно происходило в мире и восприятием происходящего между людьми может быть использован пропагандистами, которые апеллировали к «картинкам в наших головах», или, как он их назвал, «стереотипами». Призывая людей принять разум и объективность, он неохотно признал: «Предрассудки намного проще и интереснее».86 В то время как Борн и Липпман выражали обеспокоенность по поводу пагубных последствий войны для демократического правительства, военный корреспондент, ставший военным пресс-офицером, Фредерик Палмер, развеял подобные сомнения. Американцы должны быть уверены в своей эффективности, своей мужественности и своем деле, писал он, потому что «отсутствие веры было бы неамериканским». Новая группа ветеранов, «Американский легион», официально созданная в Париже в 1919 году офицерами американских экспедиционных сил, призывала чтить военную службу и противостоять левому радикализму. Придерживаясь мужественного христианского национализма, они подумывали о том, чтобы назвать себя «крестоносцами», прежде чем остановиться на «легионерах». Как и ожидал Уилл Джуди, эти ветераны отработали официальную версию своего опыта. Он заключил: «Никогда правда не будет известна ни об этой войне, ни о любой другой войне в прошлом или будущем».87
Примечания
1. David M. Kennedy, Over Here: The First World War and American Society (New York: Oxford University Press, 1980), 178.
2. James Kerney to Joseph Tumulty, October 2, 1918, Container 45, Joseph Tumulty Papers, Library of Congress, Washington, DC.
