Год ворона, книга первая

Девчонка, по-прежнемускорчившаяся, не отрываясь смотрит наменя. Взгляд при этом у нее какой-тостранный. Не в глаза или сквозь меня, апочему-то на ту область, что аккуратниже пупка. Блииин! До меня окончательнодоходит, в каком я виде... Я же как лежал,в одних часах, так и ринулся в бой.

Сдавленно матерюсьи, покраснев чуть не до пяток, кидаюсьв комнату, где молниеносно, будто спичкауже начала догорать, сгребаю разбросанноешмотье.

Одевшись, возвращаюсь,по пути закрываю входную дверь. Отмечаю,что замок не выбит, значит открылиизнутри, добровольно. Мила стоит надумывальником, уставившись в зеркалочистит зубы. Почему зубы? Зачем зубы?Непонятно. Но чистит очень старательно,даже слишком. Как бы до десен не разодрала.Одета точь-в-точь как вчера: рваныеджинсы, сиреневая футболка. Из-подсползшей футболки вылезает бретелькалифчика. И нафиг он ей? При ее комплекции— как рыбе зонтик.

— Ты этого, — киваюв сторону входной двери, — знаешь?

Девчонка мотаетголовой. Ручка щетки торчит изо ртауродским чупа-чупсом. Капельки пастызастывают на стекле белыми крошками.

— Понятно... -приваливаюсь к косяку, — А как он тогдасюда попал?

Мила вытаскиваетщетку изо рта, споласкивает под струйкойиз крана, со второй попытки ставитпредмет личной гигиены в стаканчик узеркала. Руки у нее ощутимо дрожат.Поворачивается ко мне. Уголок ртавыпачкан пастой.

— Ну после того,как мы... как я.. ну в общем, как ты заснул,я оделась и посуду мыть на кухню пошла.Позвонили в дверь. Спрашиваю “Кто?”,говорят, что соседи снизу, что я ихзалила... Дверь открываю, а этот сразуменя в ванную поволок…

Машинально отмечаю“после того, как как мы”, “оделась”,и переход на “ты”. А самое главное -"как ты заснул", а не, скажем,"пошелспать". Вот ведь попал ты, ВикторСергеевич, обеими ногами в маргарин!Точнее как второй снаряд в одну и ту жеворонку. Или как бледнолицый брат, двараза наступивший на те же грабли.

И это уже, друг мойВитя, не просто пипец, а пипец полный,окончательный и бесповоротный. Ведьесли повторно привлекут за совращение,то даже учитывая местные, достаточнодемократичные тарифы статей УК, откупитьсяот срока встанет в такую сумму, что такиххалабуд как моя квартирка, нужно будетпару десятков продать…

Хотя до обвинениямне, судя по ситуации, как до Китая раком.В первую очередь потому, что его должныпредъявить. Кроме Милы сделать этонекому, а она вроде как не рвется звонитьсто два и строчить на меня заяву. Ладно,мандражировать и грызть себя потомбуду. В зале суда. Если он состоится. Асейчас самое время кой-чего уточнить.В рамках, так сказать, оперативногодознания.

— Веревка изтвоего хозяйства? — спрашиваю, глядя напетлю, болтающуюся под потолком.

— Нет, — машетголовой. — У нас на балконе для бельяпланки специальные. Папа сделал… — Губау девчонки начинает дрожать.

Мля, мне вот дляполного счастья только слез с истерикойне хватало!

— Скотч тоже неваш?

— Может где и был,но я не видела никогда.

— Ясно... — протягиваюзадумчиво. Внимательно смотрю на Милу.— Ты можешь сказать, что вся эта херьзначит?

Девчонка пожимаетплечами, хлопает непонимающе глазами.

— Ну я даже незнаю... Может, про папу узнали, хотелиограбить.

Трясу головой:

— Нихрена это,дорогая моя, не грабитель!

Блин, зря я ее своейдорогой назвал! Уши девчонки вспыхнули.Мда уж, факт совращения, хоть и пообоюдному, похоже, согласию, к ворожкене ходи, состоялся. Правда, нужно ещевыяснить, кто кого совратил. Но этопотом. Продолжаю,

— На ограблениене тянет. Любой местный уркач тебя илиножом бы пырнул, или просто в ваннойзакрыл… — Проглатываю так и норовящеевыскользнуть "при этом не забывизнасиловать”. Учитывая нынешниеобстоятельства, лучше этого не касаться,тема очень уж скользкая. — Ну вот, закрылбы тебя в ванной и спокойно хату обнёс.А тут такие сложности. Нахрена,спрашивается?

— И что? — Мила,похоже, так и не поняла, к чему я веду.

— А то, чтосамоубийство он хотел инсценировать.Типа, мол, ты от нервного потрясениявыпила коньяку, — бросаю короткий взглядна кухню. Следов наших поминок нет, нов мусорном ведре обязательно нашласьбы пустая бутылка. А то и косяк недокуренный.— Или травы дунула со всей рабоче-крестьянскойненавистью. И завесилась.

До девчонки доходит,и она начинает мелко подрагивать, ужевсем телом. Глаза уже по пять рублейстали, куда там копейкам. Нормальныеотходняки после шока, средство лечения— стандартное. На секунду оставляю одну,метнувшись на кухню за емкостью. Кое-каквливаю в Милу полстакана воды. Зубыцокают по стеклу…

Сделав парусудорожных глотков, девчонка немногоуспокаивается и садится на край ванны.

— Зачем? Ну зачем?...

Не уточняю. И такпонятно, что ей охота до зарезу узнать,за что же её, такую хорошую и невинную,то есть тьфу ты, невиновную, собралисьна трубу прицепить, чтобы ногамиподрыгала...

— Да черт егознает, — пожимаю плечами, морщусь, задеввывернутый с мясом дверной навес. -Грабителю такие сложности и в дупу нетарахтели. Лишний головняк и геморрой.Но вот если представить, что это был неграбитель, а исполнитель....

— Исполнитель?

Блин, девочка, тыв каком танке сидела, за ногу тебя, даоб стену?! Задавливаю ненужную совершеннозлость и разъясняю:

— Это значит, чтоон сюда пришел не грабить, а специальночтобы тебя убить. За деньги там, поприказу или еще зачем.

Конечно, с однойстороны не стоит так рубить сплеча инагонять еще больше страху… Но с другойя хочу, чтобы она сейчас не рванулачерт-те куда, а сидела дома, тихо, какмышь, пока я обмозгую все случившееся.Хотя, с другой стороны, как раз сейчас,запуганная до полусмерти, она и можетокончательно слететь с катушек. Впрочем,что сказано, то сказано.

Мила таращит наменя карие чайные блюдца:

— А зачем меняубивать?

— Мне-то откудазнать? Может, за наследство, может, местьили еще что. На квартиру вашу никто изродни не метил?

Девчонка отмахивается:

— Да нет же! У насвсех родственников — я же говорила,тетка под Брянском где-то. И она старенькаяуже.

Так. Значитродственные связи отпадают Но вот чтосмерть Сербина и нападение между собойкрепко связаны, зуб даю! Я же бывшийрозыскник, а не хвост собачий. В чем жедело? Шпионаж в пользу танзанийскойразведки?

— Этот тебя прочто-нибудь спрашивал? Про документы, карты какие или вообще?

— Нет, нет. Он, какя дверь открыла, ни слова не сказал.Сопел только и ругался…

У меня, конечно, вмозгах живет та еще профессиональнаядеформация личности, и на происходящеея смотрю с колокольни бывшей своейконторы. А с той колокольни, “откудалюди кажутся такими мааленькими, какмиши, нет, пардон, крисы”, все происходящеечетко квалифицируется как классическоеэкстренное пресечение утечки информации.И нифига не ДСП19-шной,а гораздо более секретной и опасной.Смерть, а скорее всего, гибель Сербина, проваленная ликвидация его дочери,такие события я по долгу, ети ее мать,бывшей службы просто обязан был увязыватьв одну цепь с целью отработки версии. Вот и отработаем, за неимением лучшего.

— Слушай, Лю … э …Мила. Такой вот вопрос к тебе.

Девчонка отрываетвзгляд от изучения висящего напротивнее полотенца:

— Да...

— С отцом передтем, как он... ну короче, что необычноепроисходило? Может не необычное, а такое,что не каждый день случалось?

Мила морщит лоб,старательно вспоминая:

— Да нет, вродебы. Все как обычно было... Хотя…

Пауза затягивается,но я не тороплю. Не хватало еще сбить смысли.

— У меня по четвергамкурсы компьютерные в райцентре, — сзаметной гордостью произносит пигалица. — Домой поздно возвращаюсь. Отец когдапропал, — шмыгает носом, — как раз четвергбыл. Я в девять вернулась, его не былоуже. А на столе посуда грязная. Тарелки,вилки. На троих, получается. В общем,гости были, но не его друзья, это точно.Водка дорогая очень. И не допили. А нашитакую даже на праздники не берут, а то,что берут, вытряхивают до капли. И пакетыиз “Великой Кышени” были.

Ага. Уже теплее.Супермаркета в Русе вообще нет, никакого.Ближайший этой сети — в райцентре.Занятно, блин. Пришли, значит, к дядеВите гости залетные, попили водки,закусили колбаской... А под утро егомертвым нашли. На улице.

Хотя ничего особои криминального, на первый взгляд, вэтом нет. К примеру, друзья-однополчанепо старой дружбе заглянули проездом,посидели-уехали, после чего радушныйхозяин решил догнаться и отправился вналивайку. А по дороге домой загнулся.Паленка, сэр ... Самое простое, а сталобыть, самое вероятное объяснение. Какговорил ребе Оккамер, размахивая мойкой20:"Изя, таки не усложняйте сибе и людямжисть!" … И все бы хорошо, если бы неэтот то ли ночной, то ли утренний амбал.

Собственно не онсам по себе, мелкой бандоты у нас, чтокрыс на помойке, а веревка. Белая и совсемне пушистая. Которую ночной гостьприхватил с собой, чтобы повеситьдевчонку… Не ограбить, не изнасиловать,не прибить ненароком, чтобы не мешала.А целенаправленно убить.

Нет, можно, конечно,провести базовые оперативные мероприятия:прогуляться по ночным точкам, поспрашиватьобслугу, побывал ли там Сербин, а еслида, то когда и с кем. Поселок маленький,все здесь друг друга знают. Вот толькомне весь этот цирк с конями и даром несдался. В Русе такой как я, пришлый, безсвязей или группы огнестрельногосочувствия за спиной — никто. Зватькоторого — никак. Встать на пути у местныхбандито-гангстерито, у которых, есливерить прошлогодним сводкам наркоконтроля,в таких, как этот, райцентрах собственныйзамкнутый цикл производства и сбыта -проще сразу повеситься. Как раз и петляимеется. Вон, болтается, сука…

Но все-такиинтересно, чем же эти тихие как мышиСербины так окружающим-то поднасвинячили,да еще всей своей неполной семьей?..

— Витя, слушай, -слова Милы, похоже, уставшей от моегомолчаливого сопения, путают мысли. -Значит правду говорят, что ты десантник?И в Югославии воевал?

Честно скажу, оттакого вопроса я впадаю в ступор. Какой,нахрен, десант?! Какая, нахрен, Югославия?!

— С чего взяла?

— Ну ты, — мнетсяМила, — с этим дрался, прям как в кино!Наши парни по-другому совсем… И протебя говорили... — она смущенно замолкает.

Второй раз засверхраннее утро краснею. Вот это картинабыла, когда я голяком ногами махал. Дажене маслом, а гуашью по штукатурке …Сталлоне с зависти подох бы.

— Это я в детствефильмы с Джеки Чаном любил. Вот инахватался. А десантник из меня паршивый.Бутылки об лоб не бью, кирпичи головойне ломаю … И вообще я в нее пью и кушаю…

Дурацкая шуткавсе же немного разряжает ситуацию. Досмеха, конечно, далеко. Но хоть заулыбалась.И тут же, прогнав бесследно улыбку,спрашивает:

— Так что же мнетеперь делать?

Тоже мне, биномНьютона. На этот философский вопрос уменя даже ответ есть. Правда, не полный.Всё никак не могу решить, что делать“ей”, или что делать “нам”. Но первыйшаг несложен.

— Спать ложись,что еще сделаешь? Часов до восьми. Второйраз не сунутся, не дураки. Милициювызывать смысла нет. Ночью они приедуттолько если мэра убьют, или там,агрофирменного директора. А если иприедут, мы им что, веревку покажем соскотчем? Засмеют. (А когда отсмеются, тонепременно зададутся вопросом, не имелли место факт сексуально-половогосношения гражданина Верещагина, ранеепривлекавшегося по очень интереснойстатье, с несовершеннолетней гражданкойСербиной?)

— А утром что?

Вот же настырнаякакая, блин. Всё тебе разжуй и в рот …положи. А что я положу, ну то есть,расскажу, если и сам не знаю? Ладно, будемрешать проблемы по мере их поступления.Ну и озвучивать, соответственно...

— Утром тебе надобудет валить отсюда как можно дальше икак можно быстрее. Одна тут пропадешь.

Про то, что пропадетона в смысле прямом, а не переносном, яуточнять не стал. И что ей ни одна собакани из милиции, ни из прокуратуры непоможет. Про наше гребаное СБУ я вообщемолчу. Не стоит девчонке сон портить.

— Куда я свалю,Витя? — Мила смотрит на меня жалобнымиглазами, — у меня денег ни копейки…

Радость-то какая,обосраться и не жить! Хотя, ради того,чтобы нас с ней разделяло с полтысячикэмэ, я готов не то что последнюю рубашку,но и почку продать!

— На дорогу тебенаскребу. До зарплаты стрельну у ребят.Ну и если какие побрякушки есть, тожебери. Лишними не будут. К цыганам неподходи, всё в ломбарде сдашь. Там тебебез паспорта всю цену не дадут, но хотьотносительно честно. Кстати, о паспорте.Документы все свои собери. И не забудь,когда уходить будем.

Мила уходит, роетсяв серванте, возвращается, протягиваетмне пачку:

— Эти?

Свидетельство орождении. Свидетельство о смерти матери.Школьные ведомости с оценками. Какой-тонотариально заверенный “дозвил”.Красивый диплом об окончании компьютерныхкурсов.

— Оно. А паспортотца здесь, или …

— Здесь. Он домадокументы держал, с собой носил толькоудостоверение офицера запаса.

— Его тоже возьми.Мало ли как повернется …

Пачка документовисчезает в маленьком рюкзачке.

— Все! Сейчас — маршв комнату и дрыхнуть. Я у дверей покемарю,посторожу на всякий пожарный.

Измотанная пережитымдевчонка больше вопросов не задает,спорить не пытается. Кивает и молчабочком выскакивает из ванной. Щелкаетизнутри ее комнаты шпингалет. И правильно.Защита символическая, но всё лучше, чемдверь нараспашку. Дрыхнуть точно небудет, но пусть хоть сидит тихо. Хотяпосле таких приключений, бывает, какраз мгновенно падают в сон.

Приволакиваю иззала вытертое и продавленное кресло,ставлю напротив выхода из квартиры.Подпираю на всякий случай дверную ручкушваброй, если замок и вынесут, с ходувсе равно не откроют. Ухмыляюсь, вспомнивсоответствующую шутку про десятокзамков. Нахожу на полу ванной брошенныйнож. На кухне, под раковиной обнаруживаюобрезок трубы-дюймовки. Импровизация,конечно, но чем богаты... Стрелять врядли будут — шум им не нужен. А чтобы отножей с битами отмахаться, мне такогоарсенала за глаза. Обучен мало-мало.

Милу я обманул. Втом, что отмудоханный уркаган, отрапортоваво неудаче, вернется с подкреплением, япрактически не сомневался. Просто придутони позже и точно не утром, так что времяотдохнуть и подумать есть. А еще я былабсолютно и совершенно уверен в другом.В том, что моя вроде бы немного устоявшаясяжизнь в который раз с грохотом свалиласьв обрыв.

ОбщественностьРусы, считавшая меня десантником,ошибалась. Нет, с десяток прыгов у меняв книжке записаны, ибо положено поквалификационной сетке. Но в биографиине было ни Югославии, ни Приднестровья.Да и стрельбы с поножовщиной практическине случалось... Слухи были правы в одном.Я действительно был офицером, идействительно получил неплохуюподготовку. В том числе и с приставкой“спец”. В организации, которая меня впрошлом году вышвырнула за дверь.

Сажусь в кресло,на всякий случай упираюсь ногами вдверь. Если гости и придут, у меня всякочаса полтора перекемарить будет. Сдремой приходят воспоминания…