Вой лишенного или Сорвать покровы с богов

Юноша затаил дыхание, прислушиваясь, а затем выдохнул с явным облегчением, когда понял, что звук шагов ему померещился.

Он был не готов! Не знал, что говорить... Не представлял, как убедить коменданта выпустить пленников, не раскрывая при этом, кем они являются. Истарг ни на миг не сомневался, что Лураса желает сохранить свое инкогнито, но вот как это сделать, не имел ни малейшего представления. Не станет наместник Анистелы отпускать из темницы безродных странников, обвиняемых в воровстве у знатных людей. Да и кто бы стал? Особенно когда имеется свидетель, готовый подтвердить обвинение перед городским главой.

Истарг до боли сжал кулаки, чтобы отогнать подступающую панику. "Я справлюсь. Я смогу", — шептали губы молодого человека, словно это могло помочь ему найти нужные слова и убедить наместника в своей правоте.

В конце концов, он обязан это сделать, чтобы оправдать доверие дочери вейнгара! И сделает! — решил юный гвардеец в том момент, когда щелкнул замок, и в комнату вошел комендант Анистелы.

Истарг резко выдохнул, вытянулся, отдавая приветствие, и уже собирался заговорить, когда взгляд его встретился с пылающим синевой взором. Он даже зажмурился на мгновение, надеясь прогнать ужасающее видение.

Лутарга здесь быть не могло! Не должно было быть! Или...

Сердце молодого человека заколотилось с бешеной силой стоило представить, какая участь ожидает его, если сын Лурасы узнает, где находится его мать. Истаргу не требовались напоминания о том, в каком обличие приходит ярость потомка карателей. Сияющий образ был свеж в памяти, будто он видел его мгновенье назад. Гвардеец почти чувствовал, как острые клыки вонзаются в его горло. Ощущал привкус собственной крови во рту. И понимал, что нет такой силы, которая смогла бы защитить его от бело-голубого волка.

В полной уверенности, что его жизнь оборвется через несколько мгновений, Истарг с тихим "Прости" опустился на одно колено.

— Что это значит? — требовательно спросил комендант, озадаченный поведением гвардейца.

Лутарг выглядел не менее ошарашенным. Молодой человек едва сообразил, кто перед ним, когда ощутил удушающую волну страха, вырвавшуюся из Истарга.

— Что ты тут делаешь? Как нашел меня?! — потребовал он ответа, решив, что гвардеец послан за ним Лурасой или Таирией.

— Я не знал, что встречу тебя здесь, — пробормотал коленопреклоненный Истарг.

— Зачем тогда?

— Я к коменданту, — все также, не отрывая глаз от пола, доложил гвардеец.

— И? Я слушаю? — наместник Анистелы переводил удивленный взгляд с одного мужчины на другого, совершенно не понимая причину неудовольствия первого и покаянное поведение второго.

Истарг откашлялся, готовясь произнести слова, которые могут стоить ему головы.

* * *

Сквозь полудрему, навеянную тихим голосом Сарина, Лураса услышала звон ключей, скрежет отпираемых засовов и грозные приказы поторапливаться, раздаваемые басовитым голосом смотрителя темницы. Женщина приоткрыла глаза, чтобы узнать причину ночной кутерьмы, но вынуждена была зажмуриться, ибо яркий свет нескольких факелов мгновенно ослепил ее. Спросить у Сарина, что происходит, она не успела. Крепкие руки подхватили ее и одним рывком оторвали от соломы, лишив подушки, которой служили колени старика. Раса испуганно охнула и широко распахнула глаза, забыв о режущем свете. Прежде чем зрение успело восстановиться, женщина услышала недовольный, но до боли знакомый рык: "С тобой я потом разберусь!" — и безграничная радость затопила ее.

— Лутарг, — сквозь комок в горле прошептала она и, обвив руками шею сына, положила голову ему на плечо. "Мне это снится", — подсказало уставшее от тревог сознание, и Раса, закрыв глаза, велела себе расслабиться и полностью погрузиться в приятное сновидение.

Глава 12

Дождь - слезы раскаяния. Иногда Кимале казалось, что эти мутные капли изливаются из ее истерзанной души, не находящей себе прощения в череде сменяющих друг друга кругов. Или же являются отражением печали Алэам, которая проливается с небес на землю, чтобы облегчить страдания покинутого ими народа.

Но, как бы то ни было на самом деле, дождь неизменно приносил с собой горечь и печаль предназначенные лишь ей одной. Всегда горечь и печаль, недоступные видению никого из смертных — только ей.

Отложив короб, женщина поднялась с постели. Воспоминания о разрухе и пустоте, оставленных после себя Даровавшими жизнь, затуманили взор пеленой слез. Выйдя в промозглую, сырую ночь, она подставила лицо дождю, позволив влаге смешаться и омыть ее кожу. Ручейки побежали по щекам, шее, промочили одежду, но Кимала этого не замечала. Перед ее мысленным взором стоял образ Рамины такой, какой она была до воплощения. Образ подруги, которая через несколько мгновений рассыплется земляной пылью у ее ног, чтобы более уже не вернуться никогда.

Едва стало понятно, что Алэамы бесследно исчезли, растворившись в присущей каждой стихии, Хранящие чистоту покинули развалины некогда величественного храма и направились в ближайшую деревню рода Огненных. Никто из девушек не знал, как быть дальше. Лишившись предназначения, они не представляли, чем занять себя. Не могли вообразить, какой станет их жизнь теперь — без цели и былого предопределения, с мыслями о котором проходил всякий их день.

Знание пришло быстро. Быстрее, чем кто-либо из них мог предположить. В первом же поселении доселе Хранящие чистоту были встречены проклятиями и свистом летящих камней. Для рассерженного люда они стали виновницами произошедшего - теми, кто не исполнил возложенной на них миссии и прогневал первоосновы. Ни для кого не имело значения, что эти растерянные, испуганные существа когда-то считались родственниками каждого члена рода и сосудами для Даровавших жизнь. Сейчас они стали гонимыми, приносящими несчастье безродными, которых запрещено было жалеть или пускать на порог, коим отказывали в помощи и пище, каковых всецело и безоговорочно презирали.

Вздохнув, Кимала отогнала страшное видение. Утерев лицо рукавом, она вернулась в жилище и присела поближе к очагу. Тепло огня постепенно изгнало дрожь из ее конечностей, и женщина, сменив влажные одежды на длинную плотную рубаху, забралась в кровать.

Она знала, что уснуть не удастся. Знание не мудреное, ведь не удавалось никогда. В дождливые дни сон избегал ее, лишая возможности забыться. Непогода и память — два бессменных спутника, по своему обыкновению посетившие ее нынешней ночь, развеют столь желанную дрему капельной дробью и яркими всполохами воспоминаний. Одолеть их не помогала даже сонная трава. Когда-то Кимала пробовала спасаться дурманящим настоем, теперь же перестала, осознав тщетность подобных попыток.

Зарывшись поглубже в шкуры, женщина приготовилась слушать и смотреть: слушать, как дождь барабанит по протекающей нынче крыше, и смотреть за тем, что выплывет из глубин ее существа, что сегодняшней ночью решит пробудиться и показаться в мрачной темноте.

Не принятые и не прощенные одиннадцать дев оказались согнаны в пещеру воплощений. Совет родов постановил, что согрешившие должны искупить вину перед Алэамами расставшись с собственными никчемными жизнями. Так, ни в чем неповинные сестры-служительницы вынуждены были заплатить за чужой грех. Они сделали свой последний вдох, будучи замурованными в единственном святилище, пощаженном Даровавшими жизнь, как решили советники именно для этой цели.

Мысли об их мучительной смерти разъедали Кималу изнутри, с каждым разом увеличивая зияющую дыру в ее душе.

Сама Кимала сумела избежать подобной участи лишь потому, что, оставив Хранящих чистоту, отправилась на поиски Тимгара. Ведомая сомнениями, она намеревалась найти ответ на главный вопрос — что стало причиной. И нашла, преодолев бесчисленное количество дорог, избороздив морские просторы в поисках отрекшегося от рода кочевника, чтобы прочитать ответ в печальном, затравленном взоре проклинаемого самим собой мужчины.

Так же, как и она, Тимгар не простил себе проявленной слабости. Оба они стали теми звеньями, что привели к отречению первооснов от четырех великих родов, и каждый из них будет корить себя за это до конца собственных дней.

"Вернее, она будет", — напомнила себе Кимала. В отличие от нее, Тимгар уже отмучился. Теперь его уделом стал вечный, не нарушаемый тревожащими думами, покой.

Натянув на голову меховое покрывало, Кимала взмолилась о прекращении дождя. Сил ворошить былое практически не осталось. Хотелось забыться в беспокойном сне! Пусть страшном, изобилующем кошмарами, но все же более милосердном, чем воспоминания. Всегда более благостном, нежели отпущенная ей реальность.

Она возвратилась в Алэамское нагорье почти три круга спустя. Вернулась, отягощенная знанием и жаждой искупить вину, но вместо желаемого получила весть о гибели Хранящих чистоту и оскверненное смертью святилище.

Слезы туманили ее взор все дни, что Кимала предавала огню останки недавних служительниц Алэам. Они лились по щекам, иссушая ее, оставляя зияющую пустотой душу, где некогда жили вера и любовь к ближнему. Там, где ранее обитали жертвенность и стремление дарить радость, остались только запах горелой плоти и бездонное озеро отчаяния, исполненное осознания пусть косвенной, но все же причастности к бесславной кончине незапятнанных душ.

А затем...

Затем наступил день воплощения. Тот самый день, в который она должна была стать сосудом для воплотившейся Земли и выйти в мир делиться благами первоосновы, но вместо этого осталась прежней Кималой и обнаружила в святилище молчаливых близнецов.

Женщина и сейчас помнила, как они сидели, держась за руки, как смотрели на нее своими огромными синими глазами. В их взорах не было страха, только удивление и странное, тревожащее спокойствие, так не свойственное маленьким детям. Они разглядывали ее, будто оценивая. Всматривались в самую сердцевину, ища нечто понятное только им, а после, оторвавшись друг от друга, протянули к ней руки, словно решили, что она достойна принадлежать им.

И Кимала принадлежала. Долгих двадцать кругов своей жизни посвятила им, каждое мгновенье надеясь и веря, что дети станут ее спасением.

* * *

Лутарг безумствовал в узилище своей души, всеми силами сдерживая осаждающую разум злость. Она прорывалась всполохами синевы в глазах, срывалась леденящим дыханием с губ, прожигала грудь раскаленным медальоном Повелителя стихий, грозя оставить неподвластное времени свидетельство ярости на коже. Рьястор в нем скребся и скулил не переставая. Возмущение духа было столь же велико, как и его собственное. Их жажда отмщения из разрозненных нитей сплелась в сверкающий клубок гнева, в котором в поисках выхода без устали метался бело-голубой волк.

Его мать?! Хрупкая, не видевшая жизни Лураса в темнице?! Дочь вейнгара, посаженная в провонявшую испражнениями клеть?! Единственная женщина, ради которой он готов вырвать сердце из груди, брошена в кишащее крысами подземелье?!

От одной этой мысли его внутренний зверь был готов растерзать любого попавшегося на пути!

Тихие причитания Сарина за спиной, так же, как боязливое сопение Истарга и едва сдерживаемый ужас коменданта Анистелы лишь подпитывали пламя опаляющего его бешенства. Челюсти молодого человека были крепко сжаты, в попытке сдержать рвущийся наружу рык. Желваки перекатывались от усилий, являя смотрящим его внутреннее состояние. Ноги чеканили шаг, когда молодой человек поспешно выносил мать из зловонной темницы.

Весь его вид был угрожающим, выказывал обещание скорой, безжалостной расправы, и только руки нежно прижимали хрупкое тело к груди, защищая от любой возможной опасности.

Выбравшись из казематов, Лутарг вдохнул полной грудью, ища крупицы сдержанности в ароматах ночного воздуха. Где-то вдали громыхал гром, вторя его беспокойному состоянию, а темное небо вспыхивало от прорезающих его молний. Казалось, сама природа подталкивает его к буйству, демонстрируя красоту и силу стихии, увещевает внять ее просьбе и спустить с цепей неистовство праведного гнева.

Дождавшись, когда подоспеют Сарин с комендантом, молодой человек коротко бросил Истаргу: "Ко мне его", — имея ввиду незадачливого обвинителя, сейчас отсиживающегося в казармах гвардейцев в ожидании суда над обвиненными в краже, и не догадывающегося о том, что именно он по незнанию натворил. Затем обратился к наместнику Анистелы:

— Нужна комната. Две. Горячая вода и что-нибудь поесть.

Тот отчаянно закивал, все еще не веря, что его гарнизон мог совершить подобную глупость. Мужчина до последнего надеялся, что сказанное столичным гвардейцем — не более чем выдумка. Сейчас же, когда все сомнения развеялись, комендант не представлял, куда деть себя, и как замолить совершенную ошибку. В том, что кара брата руаниданы найдет его, мужчина не сомневался.

Наблюдая, как Лутарг раздает приказы, внемля модуляциям его голоса, Сарин задумался над тем, каким образом он попал сюда. В том, что Истарг к этому отношения не имеет, старец не сомневался. Больно уж испуганным он выглядел, семеня за сыном Лурасы. Да и внешний вид молодого человека недвусмысленно заявлял, что тот недавно покинул благородное общество. Собственно, как и вид самого коменданта Анистелы. Допустить, что Лутарг по собственному желанию остановился в городе — и не просто в городе, а во дворце вейнгара — у Сарина не получилось. Будучи знаком с характером молодого человека, его предвзятым отношением к людям, берущим начало из эргастенских каменоломен и всего, что он вынес там, старик отмел подобное предположение сходу, а для того, чтобы найти другое, более подходящее, ему не хватило времени, ибо Лутарг, прежде чем последовать за комендантом, свирепо бросил ему: