— Хр-р-р...
— Ну, надо же. Прямо сидя уснул... Зеня, — прошептала я, перевесившись через перила вниз. — Мастер художественного слова. Ну и что нам теперь с ним делать?
— Наверное, уложить по удобнее, — спокойно изрек умник.
— Ага. А вдруг, он опять до утра проспит?
— Ну и что теперь? На моем же диване, не на твоей постели? У нас еще столько неосвещенных вопросов осталось. Так зачем ему по деревне болтаться?
— Знаешь, что, Зигмунд, — возмущенно скривилась я. — У нас, между прочим, осадное положение. А в доме уже второй день малознакомый мужик обитается. Ты головой то своей ученой хоть иногда думаешь?
— А ты чем думала, когда его без своего просвечивания за порог пустила? — ответно оскалился на меня кот.
— Я?.. Ну, тогда все как-то, само собой получилось.
— А теперь что — по злому умыслу? Тем более, он еще... недолеченный, — со вздохом закончил умник и, мотнув хвостом, направился к своей законной чашке со сметаной...
— Ну, надо же, какая сострадательность, — провожая кота гневным взглядом, чуть не вывалилась я через перила. — А, знаешь что. Тогда и карауль его еще и сегодня. А я — в свою избушку. Все равно здесь работать невозможно.
— Стась.
— Что еще?
— На ужин у нас что? То есть у вас? Его ж покормить надо.
— А вместе сметаны... налакаетесь, — грозно насупилась я, решив, однако, долго у себя не задерживаться...
К ужину, не смотря на мои недобрые прогнозы, больной проснулся. Как раз к мясному холоднику(5). Зигмунд, разве что между ног у него восьмерками не ходил, наподобие балаганного артиста. Я же — тихо злилась, удивляясь на это самой себе. И дело здесь было даже не в том, что Ветран упорно скрывал свое боевое прошлое, которое никак не вязалось у меня в голове с тихой музейной жизнью, но и в чем-то другом. Для самой меня еще непонятном. Просто злилась и все, мечтая поскорее от этого человека избавиться. Как будто он, всем своим видом, голосом и глазами, особенно глазами, постоянно принуждает меня вспомнить что-то, одновременно и тягостное и притягательное...
— Послушайте, вы можете расслабиться, наконец? Мне нужно нормально осмотреть вашу рану.
— Я стараюсь, — со страдальческим вздохом и отвернутой в сторону головой буркнул больной.
— Значит, плохо стараетесь... Все. С меня хватит... — подскочила я со стула и направилась к умывальнику. Потом резко остановилась и развернулась к натягивающему на плечо рубашку мужчине. — Скажите, Ветран, к вам что, никогда женщина не прикасалась?
— Что?..
— Или, может, лично я вам так не приятна?
— Да с чего вы взяли? — набычился на меня музейщик.
— Да с того, что вы напряжены, как Бобик в дозоре, лицо от меня воротите и вздрагиваете всякий раз, как только я до вас дотрагиваюсь. Достаточно причин?
— Анастэйс, не то и не другое. Простите, если я вас обидел. Я не хотел.
— Не хотели? Интересно, как тогда у вас получается, когда вы этого хотите?.. А впрочем, — мотнула я головой, будто отгоняя лишние совсем слова. — рада сообщить — рана ваша в повязках больше не нуждается. Все. Дальше без меня, — да... пожалуй, так хлопать дверью было перебором. Потому что это уже не тихая злость, а открытая неприязнь получается. — Ну и пусть. Может, так быстрее уйдет...
И он, действительно ушел. Прямо в сиреневые, как моя измельченная лаванда сумерки, провожаемый до калитки поникшим философом, оставшимся до утра без 'достойного' собеседника. Зато я заметно успокоилась. И даже ночью смогла добиться нужного баланса в новом — лавандово-солевом мыле. Ну, разве не в этом радость жизни?.. Хотя, есть еще две бусины. И странная тишина вокруг, очень напоминающая глубокий вдох перед прыжком...
— Хозяйка, про... Доброе утро, хозяйка, — замерла Груша у моего изголовья.
— И тебе того же.
— А ты почему так рано проснулась?
— Так, новая жизнь же. Боюсь проспать, — подмигнула я удивленной домовихе. — Мне надо в поле. Мяту пора собирать, а то дожди скоро потянутся.
— А-а-а... А, Зигмунда слушатель сегодня придет?
— Груш, ты ведь знаешь все, что в нашем доме происходит. Так к чему такие вопросы задавать?
— Просто, я думала... — привычно подхватила кроха угол одеяла и начала его теребить пальчиками. — ты его выгнала насовсем.
— С чего, вдруг?
— Так он, после вашего последнего... разговора сразу вещи свои собрал, а Зигмунду сказал, что...
— Нажаловался на меня?
— Не-ет, — затрясла синей головой домовиха. — сказал, что уходит, потому что боится потерять занятое до этого место на постоялом дворе.
— Ну, надо же, какой воспитанный. Вернется он, Груша. Он еще свою работу не закончил. Зигмунд вчера сказал, когда ко мне в избушку заглядывал, что сегодня после девяти утра у них продолжение познавательной беседы... 'И поэтому мне нужно уйти из дома раньше, а вернуться только к обеду', — добавила про себя...
Туман уже давно осел росой в сбегающей от нашего сада низине. Истаял, как клочья рваного предрассветного сна. Здесь теперь царствовал ветер — по-хозяйски расчесывал высокие травы и считал перезрелые ягоды на кустах смородницы. Ветер и... корова тетки Тиристины. Вот, упертая баба... то есть женщина. А все потому что, жить ей, видимо скучно. Ну и придумала по этой причине, на пару со своей основной супротивницей, Варварой, охватившей торгово-молочными отношениями вторую половину деревни, спор, чья корова более выдающаяся в своем деле — ее Перлита или варварина Тучка. А судьей у них — наш неподкупный староста, который, вот уже второй год разве что не умывается всей семьей спорными сливками и молоком. И что они обе только не делали для улучшения результатов. Однажды наша соседка даже к Зене 'подъезжала' на предмет 'а нельзя ли моей Перлите вымя увеличить с помощью особой сказки?'. Умник долго потом возмущался и фыркал, с какими ему беспросветными клиентами приходится иметь дело, но, от сметаны тиристининой в знак протеста отказаться не решился. Однако, некоторые наши соотечественники в отношение этого 'обоюдного бабьего помешательства' были гораздо категоричнее. Взять хоть, ныне упокойного отца Аполлинария, который как-то раз так воодушевился во время своей очередной проповеди, что, отложив новую главу приключений 'богомерзкой гидры', целый час грозился отлучить от церкви обеих молочниц вместе с их коровами. Правда, мне, как личности малознакомой с такими процедурами, слабо данное представлялось (это я про коров сейчас). Ну а теперь, когда небесная кара над головами пустыми бидонами греметь перестала, притихшие было на время престижные баталии, видимо, разгорятся с новой силой.
И сегодня, в доказательство этому, я застала свою соседку за новым научным экспериментом. Точнее, тетка Тиристина была руками и ногами 'за' него, а ее чернобокая Перлита, своими четырьмя, напротив, стойко уперлась... в ярде от ближайшего ягодного куста.
— Доброе утро и... удачи! — проскакав мимо поединщиц вниз по склону, поспешила я дальше.
— Добрейшего! — провожая меня взглядом, пропыхтела соседка и в сердцах замахнулась на корову. — Да чтоб тебе в пригон задом наперед всю жизнь заходить, скотина скудоумная!.. Стасенька!!!
А ведь, почти ушла, обидно:
— Что?!
— Может, посодействуешь? — запихнула выбившиеся из под косынки волосы, тетка Тиристина.
— В смысле, подтолкнуть? — встретились мы с Перлитой недоуменными взглядами.
— Да нет, в смысле... Я чего ее к смороднице привела — ты ж сама мне пятого дня говорила, когда чаем с ее листьями угощала, что она сильно полезная. И от болей в груди помогает и от старческих придурей.
— А вы думаете, нашему Дозирону уже пора?
— Да Боже упаси! — заполошно всплеснула руками тетка Тиристина, а потом, взвесив в уме услышанное, добавила. — Хотя, уж если он заключил, что у чванки этой, Варвары, печеное молоко(6) гуще, то... Может, ты знаешь, Стасенька, какая еще зелень от таких хворей хорошо лечит? А то моя Перлита наотрез отказывается куст жевать.
— А-а-а... Ну-у... Крапива и мелисса. Это из тех, что растут поблизости. Но, они действенны, только если не... через корову. А иначе вряд ли.
— Крапива и мелисса, значит, — игнорируя мои робкие намеки вспомнить о благоразумии, задумчиво протянула та. — Эта такая травка душистая с беленькими цветочками, что растет по краю Ближнего оврага?
— Ага, — сочувственно глядя на Перлиту, мотнула я головой.
— У тропки на Чилимский пруд?
— Ага.
— По которой ваш с Зигмундом гость недавно ушел?
— Ага... Что?!
— А чего ты так всполошилась? — на всякий случай, нырнула тетка Тиристина за свою корову.
— Чего всполошилась?! — непроизвольно громко выдала я. — Так там же... Сегодня же... Сегодня ведь второе августа?
— Ну да, — блеснула на меня удивленными глазами между коровьих ушей соседка. — Ильин день(7) нынче. Так, видно, поэтому он туда и пошел — под дубом посидеть, подумать... Наверное. Он же наш, православный. Я ж видела крест на его груди... голой.
— Так он еще и голый туда пошел? — выкатила я до предела свои глаза.
— Да нет! Он упражнялся здесь: прыгал и вприсядку скакал у вашего заднего забора по самые штаны голый, после того, как проснулся. А как нас с Перлитой увидал, спросил, где у нас тут водоем. Я и подумала, что дубы то только там растут — у Чилимского пруда. И указала ему... Стасенька... А чего вы его в дом то не пускаете ночевать? А-а?.. — уже повисла соседка на пятнистой коровьей шее. — Он что — совсем болезный?
— Причем, на всю голову... Да мать же твою! — со всей мочи понеслась я по дну низины в направлении леса и, не сбавляя скорости влетела в состроенный подвал. Только бы успеть...
* * *
Стекающая с прилипших волос вода, щекотала лицо и капала с подбородка, а зубы стучали так, что казалось, даже пожухлый ивовый лист, плавающий совсем рядом, подрагивает на воде в такт моей дроби. Я еще сильнее запахнулась в кожаную куртку Глеба, брошенную у нас в доме по крайней некромантской рассеянности, да так и прижившуюся, и переступила с ноги на ногу.
— Ха! Маг огня, а замерзла, аж посинела вся! — насмешливо заметил водяной и тут же схватился за свой свежеподпаленный нос. Между прочим, мной — магом огня. — Ой йёшеньки... Больно то как... Ну и злющая ты, девка... Как звать то?
— Сс-та-сся. А те-те-бя?
— А меня Бухлюй — хозяин здешнего пруда. А вон та что из воды торчит, насупленная, как тухляк на рака, моя жена — Агнесса. Чтоб ее, баронесса, — добавил зеленомордый детина в полголоса и страдальчески потянул раненым носом. — Из-за нее все мои беды... Да сделай же что-нибудь со своими зубами... Я поговорить с тобой хочу.
— Ага! Что ж ра-раньше то не захоте-тел, а сразу-у за косу и топи-ить?.. — с обидой глянула я на водяного, восседающего на поваленном стволе ивы у самой кромки воды, а потом, все же вспомнила, что я маг огня. — ... Хо-рошо. Давай поговорим.
— Давай, — с насмешливым прищуром глянул на меня Бухлюй. — Чего в холодную воду то полезла? Чай не лето уже.
— За водорослями, — уныло скривилась я.
— За водорослями? А на кой ляд они тебе? Гусей кормить?
— Не-ет. Я в книжке одной прочитала, что с ними мыло хорошее получается — полезное для кожи. Правда, там про морские было написано.
— Мыло? — удивленно крякнул домовой. — Вон оно что... А на каком жиру варишь?
— Из тебя бы много кусков вышло, — окинула я детину оценивающим взглядом.
Бухлюй сузил и без того маленькие глазки, посверлил меня ими несколько мгновений, а потом неожиданно расхохотался:
— Из меня бы — да! Много. И жир тебе и... водоросли... Ой йёшеньки... Больно как...
— Ну, извини, — без всякого сожаления расплылась я.
— Ладно. А от меня извинений не жди. Меня долг обязывает незваных гостий за волосы таскать.
— Долг? А причем здесь тогда твоя Агнесса?
— О-о-о... — покачал лохматой головой Бухлюй. — Здесь другое. Здесь не долг, а роковой поворот в судьбе, — и трусливо глянул в сторону курсирующей неподалеку супруги. — Ведь у всех же бывают ошибки, за которые приходится платить всю жизнь? А моя главная — слабость на женскую красоту. Она ж, жена моя и в правду — баронесса, трагически утопшая еще в прежнем нашем месте жительства. Я ж думал — все, свезло. Женюсь. А, потом она стала свой аристократический норов показывать.
— И в чем он проявляется?
— Норов-то? — забегал глазками водяной. — А далеко не плавай, глубоко не ныряй, с русалками ее не перемигивайся и девок купающихся не щупай. Это разве жизнь? А эти ее манеры: что у тебя за выражение на лице? Это у меня-то, у водяного, лицо? Ты-то должна меня понимать, а, Стася?
— У тебя то?.. Нет, точно не лицо. Особенно с таким опухшим носом.
— Так и я о чем?.. — вздохнул Бухлюй. — А больше всего ее мои фамильные бородавки раздражают. Они, видите ли, оскорбляют ее эстетический вкус. Жрать со мной на пару сырую форель ее эстетический вкус разрешает, а мои бородавки — нет... Ну, вот, я и погорячился сегодня... с тобой. Попала ты мне под мою тяжелую руку. Да и то попугать только хотел. А так я — покладистый и тихий... до Ильина дня.
— А что в Ильин день?
— А все мои бескорыстные подруги — фрейлины агнессины домой возвращаются и тогда... В общем, семейные скандалы — каждый день. Как сегодня, а то и хуже. Аж вода в пруду бурлит, и рыбы носами в дно со страха утыкаются. А однажды, так и вов...
— Бухлюй! — властный женский голос заставил нас обоих нервно дернуться. — Позволь тебя отвлечь... ненадолго?
Водяной обреченно вздохнул и развернулся к замершей над водной гладью супруге:
— Я занят! У меня... деловой разговор!
— Деловой? — с недоверчиво поджатыми губками уточнила светловолосая красавица.
— Деловой. Счас договор будем с магичкой составлять о... Ну, как это, когда друг друга без повода не дрючат?
— Нейтралитет, дорогой. Желаю успехов в юриспруденции! — с достоинством аристократической особы, нырнула Агнесса, даже не оставив после себя пузырей. Вот что значит, утонченное воспитание.
— А мы, правда, будем заключать с тобой договор? — по-простому открыла я рот от изумления. — Я знаю, что это такое. Мы недавно с моим начальником заключили. Хотя, там о взаимовыгодном сотрудничестве было. Может, такой же составим?
— О взаимовыгодном? — скептически усмехнулся Бухлюй. — Ну, допустим, ты у меня сможешь без опасений за свою косу брать все, что надо: хоть водоросли, хоть травки, хоть прудовок. Их нынче — урожай. Только, одна, без пакостей и свинства. А мне от тебя какой толк?
— От меня?.. Во-первых, я тебе вылечу твой пострадавший нос.
— Ладно. А, во-вторых?
— А во-вторых, избавлю от твоих бородавок. Если, конечно, ты на такую фамильную потерю согласен.
— Я?! — теперь уже открыл рот Бухлюй. — А точно избавишь?
— Ага.
— От всех?
— От всех.
— И даже от тех, что у меня...
— И даже там. Одним махом, то есть заклятием... Ну что, заключаем договор о взаимовыгодном сотрудничестве? — с вызовом прищурилась я на детину.
— А давай! — махнул он в ответ зеленой пятерней, усыпанной крупными 'грибами на ножках'. — Только, особой статьей, Стася — Ильин день. Даже я тогда за тебя вступиться не смогу. Русалки, как цепные собаки становятся, когда их долго не кормят и хватают всех подряд даже на берегу.
