Полынный ветер. Часть 1. След в небе

— Там припасы, — Иржи кивнул на санки. — Крупы в багаж. Хлеб порежь. Суп разогрей. Я пока разведу костёр.

Алейна недовольно фыркнула и вскинула голову. Лицо у нее оказалось обычным, человеческим. Иржи расслабленно вздохнул и убрал пальцы от кобуры.

— Вы хотите сказать, что я должна позаботиться о вашем ужине?

— О нашем, — поправил Иржи, и, повернувшись к Алейне спиной, принялся обламывать сухие еловые ветки. — Я добыл. Готовить — женская обязанность, — подумал и добавил: — Если вы, конечно, женщина.

Обернувшись через плечо, он убедился, что его шпилька достигла цели. В гневе Алейна становилась ещё более пленительной. И будоражащей. Но в памяти всплыли узловатые корни, оплетающие тушу медведя. Тяжелый запах болота. Масляно поблескивающие кровавые ошметки...

Иржи замутило. Он отвернулся и буркнул под нос:

— Постарайтесь не касаться пищи... слишком часто. Я очень голоден и хотел бы поесть. А если тронете — не смогу...

* * *

Алейна сглотнула колючий комок. Молча взяла крупы и потащила к машине. В боковом зеркале мелькнуло ее отражение — спутанные волосы, зареванное лицо.

"Чучело!" — обругала себя Алейна. Шмыгнула носом и откинула со лба медную прядь. В отражении ее лицо треснуло и разломилось надвое, из раны хлынула черная жижа.

Алейна отшатнулась, ударилась затылком о дверь и зашипела, как кошка. Упаковка крупы провалилась между сиденьями. Алейна не стала ее доставать. Захлопнув дверь, она привалилась к ней спиной, страшась посмотреть на себя снова. Сердце выбивало сумасшедшие ритмы. Щипало глаза и не хватало воздуха.

Девушка подумала, что решение Нанны вернуть её из мира мертвых, было слишком жестоким: ведь теперь она даже васпе отвратительна.

Немного успокоившись, Алейна решила как можно скорее добраться до ближайшей железнодорожной станции. Пусть она уедет, куда глаза глядят. В Преславу или Кобжен. И может там, среди незнакомых людей, ей удастся затеряться? Удастся снова стать человеком?

Вернувшись к костру, она перелила суп из термоса в походный котелок, помешала длинной деревянной ложкой. От супа шел просто чарующий аромат, и внутренности сразу отозвались голодным ворчанием.

"Лягушки заквакали", — в таких случаях всегда смеялась мама.

Алейна испуганно приложила к животу ладонь. Вдруг, там и впрямь завелись лягушки?

Кто знает, что внутри у этих болотниц...

"Перестань! — строго сказала себе девушка. — Что за глупые фантазии? Ты — обычный человек!"

Она тряхнула волосами, словно подтверждая эту мысль, и принялась сосредоточенно резать хлеб, подстелив прямо на снег старую мешковину. О том, что рядом стоит васпа, она поняла только по запаху — тошнотворному и сладковатому. Показалось, что все это время васпа таращился на нее, но стоило Алейне повернуться, как он отвел глаза, а его лицо приняло привычное сардоническое выражение.

Она все же сумела взять себя в руки и сказала:

— Обед готов.

Васпа опустился на корточки и принялся хлебать прямо из котелка. Приглашать ее к столу никто не стал, и Алейна притулилась сбоку, положила в рот кусочек хлеба, прожевала, но не почувствовала вкуса.

— Где вы взяли еду? — наконец, решилась спросить она. — Люди вам ее добровольно отдали?

Иржи хмыкнул и принялся густо посыпать сахаром хлеб.

— Нет, конечно, — ответил он. — Пришлось парочку пристрелить. Ещё троим — проломить череп. А особо несговорчивым — прищепить калиткой пальцы.

Алейна метнула на него быстрый взгляд и спросила взволнованно:

— Вы шутите?

— Я похож на шутника?

Она промолчала и снова опустила голову. Он не стал продолжать разговор. Доел в молчании. Протер снегом котелок. Затушил костер. И только потом произнес спокойно:

— Убивать было нелогично.

И Алейна не сдержала вздох облегчения, поняв, что ничего страшного не случилось. Она послушно собрала мешковину и отнесла остатки пищи в салон, затем сама забралась на сиденье — нахохлившаяся, как снегирь. На васпу она не смотрела, но слышала, как хлопнула со стороны водителя дверь, и ее обдало запахом сладости и гари.

— Раз уж мы снова продолжили совместный путь, — донесся до девушки скрипучий голос, — вам нужно усвоить одно простое правило.

Алейна подобралась, искоса глянула на васпу. Его лицо не разрумянилось от сытости, взгляд не потеплел.

"Мертвяк, — подумала Алейна, и следом за этой мыслью пришла вторая, горькая: — А я?.."

— Кто, куда и зачем идёт — решаю я, — продолжил васпа. — Уясните это.

Она послушно кивнула, но и теперь на лице васпы не отразилось ни одной человеческой эмоции.

— Похвальная сообразительность, — бесцветно сказал он. — Но если вы всё-таки решитесь нарушить наш договор. Если убежите вновь без предупреждения. Я верну вас, — он, наконец, улыбнулся, но лучше бы этого не делал. Улыбка оказалась похожей на оскал, и от нее веяло мертвенным холодом, а васпа закончил: — И буду убивать на ваших глазах каждого, кто встретится на пути.

На этот раз она не отвела взгляда, только тихо и грустно заметила:

— И всё-таки вы чудовище.

— Придумайте уже что-нибудь посвежее, — сухо и скучающе заметил он и завел мотор.

* * *

... Её укачало почти сразу. Сон был глубок и вязок. Она тонула в нем, как в трясине. Корни оплетали, заворачивали в кокон. Ни звука не пробивалось из внешнего мира, не было ни образов, ни запахов. Ее плоть становилась мягче, податливее, разлагалась и текла грязью, и гнить было тепло и сладко, а умирать — не страшно.

Потом она ощутила удар.

Затылок сразу заныл, и вместе с болью вернулись холод и страх. Алейна распахнула глаза и увидела, как по бокам дороги скачкообразно проносятся ели. Резко мотнуло из стороны в сторону, и девушка вцепилась в сиденье, пытаясь удержать равновесие, но снова стукнулась затылком о подголовник и зашипела. Метнула на васпу разгневанный взгляд, и уже было открыла рот, чтобы высказать свое возмущение. Но высказывать было некому.

Тело васпы несколько раз выгнуло в судороге. Глаза закатились, и с бескровных губ камнем упало:

— Опо...здал...

Затем его пальцы разжались. Из правой ноздри потекла кровь. Дернувшись еще раз, васпа рухнул лицом вперед.

Машину занесло.

По окнам захлестали еловые ветки.

Алейна тонко завизжала и попыталась вывернуть руль. Тщетно. Ее настиг последний, и самый сильный удар. Всё, что она запомнила — это дергающееся тело васпы и кровь на приборной панели.

Пришло небытие вернуло себе то, что всегда принадлежало ему.

А на землю бичом божьим обрушился ураган...

КИР

— 5 —

День близился к середине, и небесная серость густела. Облака отяжелели и уныло тащили свою животы, но просыпали на землю не снег, а сажу ...

... Киру чудилось, что половицы вот-вот проломятся под тяжестью шагов. Чужак прошёл в комнату и остановился. В сгустившихся сумерках, подсвеченных сполохами пожара, его сапоги казались белыми из-за налипшего на них пепла...

Незнакомец молчал, должно быть, осматривался. Потом — уверено двинулся к столу, словно кто-то шепнул ему заранее про Киров схорон.

Но матушка опрометью, как давеча Мурыся, бросилась наперерез. Забежала вперед, закудахтала:

— Пан, пан! Голубчик! Ой, не надо!.. — и завыла вовсе неразборчиво.

Кир видел, как мать отшвырнули, словно тряпичную куклу. Она со стоном осела на пол — как раз там, где, вертикально застряв между досками пола, опасно поблёскивал осколок зеркала. Острие вошло в ее висок, как нож в раскатанное тесто. Мать приоткрыла рот, словно последний раз хотела назвать по имени своего любимого сына, но вместо звуков с губ сорвались маслянистые капли, потом тело ее несколько раз свело судорогой, и взгляд остановился, остекленел.

И тут с рёвом вылетела Весняна.

Плюхнулась на колени, закричала страшно:

— Мама, маменька!.. — и подняла побелевшее, искаженное ненавистью лицо. — Ирод! Ты что же это натворил!

Она кошкой бросилась на чужака. Испачканные пеплом сапоги отступили, затем до Кира донесся звук оплеухи. Весняна покачнулась, упала на стол, и тот пошатнулся. Кир отполз назад, глядя во все глаза, как край скатерти съехал вниз, и остались видны только белые ноги сестры. Они дернулись, разъехались в стороны, и Кир услышал пронзительный бабий визг. Весняна забилась, продолжая голосить. Стол затрясся, и бахрома скатерти заколыхалась вверх-вниз.

Еще не понимая, что происходит (но наверняка что-то очень страшное), Кир зажмурился, заткнул уши, тихонько молясь про себя, чтобы это поскорее закончилось. И поэтому, ничего не слыша и не видя, не сразу понял, когда именно затихла его сестра. А лишь ощутил, как об пол стукнулось что-то тяжелое и живое. Немного высунувшись, он увидел прямо перед собой зареванное лицо сестры. Ее глаза были широко распахнуты и пусты. Груди белели в разорванном вырезе сорочки, а на неприлично задранном подоле застыли капли крови.

Накатила тошнота, Кир закусил губу и отвел глаза. Но тут скатерть откинулась, и к нему склонилось другое лицо — бледное, неживое. Пожаром вспыхнули рыжие всклокоченные вихры. Голубые глаза обдали Кира водянистой мутью.

— Нашёл, — почти обрадовано проговорил чужак и осклабился так, что Киру захотелось слиться со стеной. Потом пальцы (как показалось мальчику — когтистые, будто у чёрта, что был изображён на церковной фреске) ухватили его за шиворот.

— Слава Королеве! — утробно проговорил поймавший. — У нас — неофит.

И потащил Кира наружу. Мальчик завопил, попытался уцепиться руками за ножки стола, но слабые пальцы соскользнули с дерева, и в ладонь вонзились обломанные щепы.

Снаружи было светло от пожарища. У ворот — корчился, отхаркиваясь кровью, отец. Воздух полнился воплями и вонью горящей плоти, и Киру снова захотелось зажмуриться крепко-накрепко, но он — смотрел.

От плетня отделилось трое. Впереди — коренастый, седой. Всё лицо его — изувечено шрамами, а от этого перекошено, будто в кривом зеркале. Поравнявшись с рыжим, которому едва доставал до подбородка, он сказал:

— Горжусь тобой, Отто. Иди. Дальше — я сам, — и тяжело зашагал к дому. Двое других потянулись за ним.

Кир запоздало подумал про младшеньких, что спали в своей колыбельке...

Рыжий подобострастно глянул вслед седовласому и выдохнул:

— Слушаюсь, отец.

И прежде, чем он успел опять обернуться, Кир сорвал с шеи и проглотил нательный крестик. И тот, благословленный материнской молитвой, стал наперекор всем проискам тьмы...

Машина подпрыгнула на ухабе, и Кира вытряхнуло из сна.

Надо же было так не вовремя отключиться!

Он приоткрыл глаза. Вокруг, опираясь на ружья, сидели хмурые молчаливые ополченцы. От них веяло морозом. Сердце ледяными пальцами сжимала тоска. Сразу вспомнилось и недавнее судилище, и приговор. И ненависть — слепящая, раскаленная добела — выжгла изнутри: и люди, и васпы — одним миром мазаны. Багряным, как предгрозовой закат. Кровью. И его измарают.

В одном люди ошиблись — он убивать не станет, дабы не уподобляться ни тем, ни другим.

Кир не шевелился, стараясь ничем не показать, что проснулся. А мужики не обращали на него внимания: они оживленно переговаривались вполголоса, и Кир понял: значит, скоро прибудут на место.

Он сосчитал сопровождавших: в кузове — пятеро, ещё двое — в кабине. Решил: действовать надо быстро. И впервые порадовался, что в Улей попал: там учили драться так, что даже неопытный юнец вроде него мог совладать с деревенскими увальнями.

Кир улучил момент и молнией взвился с места. Хватило нескольких минут, и его конвоиры кулями полетели за борт, некоторые — даже понять не успев, что произошло.

Почуяв неладное, водитель резко затормозил. Грузовик занесло на колее, он покачнулся и встал, подняв облако снежной пыли. Пересыпая отборным матом, в кузов полез Кузьма. Подтянулся на руках, грузно перевалился через бортик, ногой зацепился за ржавое крепление. Ружье соскользнуло с плеча. Кир оказался проворнее: дернул за лямки, отчего мужик кубарем влетел в кузов. Кир перехватил ружье, снял с предохранителя и прежде, чем Кузьма успел подняться, в его лицо уставилось черное дуло.

— Что же ты творишь, ублюдок? — рвано прохрипел Кузьма, будто пёс пролаял. Но с места не двинулся, только дышал тяжело.

— Они — живы, — отозвался Кир, не выпуская ружья из рук. — У вас есть рация. Можно вызвать помощь. Я не хочу вас убивать. Никого не хочу. Вы отдадите мне машину, и я уеду. Никого не трону.

Кузьма глянул исподлобья.

— Врешь ведь?

— Зачем мне? — пожал плечами Кир и отшвырнул оружие за борт — оно упало в сугроб, прикладом вниз.

— Эй, Кузьма, — крикнул от колеи водила, — да брось его. Пусть катится. Свои же пришьют ... Но это будут уже их, осиные разборки.

Кузьма медленно поднялся. Постоял, раздумывая. Потом хмыкнул, сплюнул под ноги и сиганул на снег. Обернулся и бросил:

— Горючего осталось вёрст на пять. За оврагом — топь и чащоба. Удачи, осёныш.

И двинул вслед за шофером, что размашистым шагом печатал снежный покров. Долетели помехи включенной рации и обрывистые слова: должно быть, вызывал помощь. Мешкать времени не было.

Кир перебрался в кабину, трясущимися пальцами вцепился в руль. Только что он прошел по краю, бросил вызов судьбе. Большая удача, что мужики не ввязались с ним в драку и удивительно легко сдались на милость победителя. Плакать не получалось, но очень хотелось.

Облака прорвались и из серых прорех посыпался пепел. Первые хлопья оседали и таяли на горячем капоте грузовика, но следом ложились новые и коркой застывали на обшивке.

Кир потёр глаза, на которых так и не появилось ни слезинки. И выжал сцепление.

— Ничего, друг, — привычно приободрил железного коня, — выдюжим как-нибудь.

Грузовик взревел, обещая сделать все возможное, и понёс Кира навстречу судьбе. А взметнувшаяся следом позёмка затирала свежий след от шин. И пути назад не было.

* * *

Небольшой хуторок — серые приземистые избы на белизне снега — показался карандашным наброском из книжки со сказками, которую показывала ему Дарьюшка. Сказок Кир не прочёл, а рисунки посмотрел и запомнил. Те, нарисованные домишки, манили теплом. В этих же — тишь мёртвая. Ни лая собак, ни дымка из труб.

Кир невольно поёжился: приём тоже будет холодным.

Тоска по вновь обретённому и опять потерянному теплу ножом вскрыла сердце. Аж дышать стало больно. Но сейчас вспоминать недавнее ослепительное счастье — нельзя: беда рядом.

Подтверждая это, по колёсам полоснула автоматная очередь. Грузовик вздохнул, дернулся и присел.