Магистр Гоннери посмотрел на развернувшуюся сцену и невольно усмехнулся. Это выглядело довольно комично: глубоко дышавшие (особенно, обессиленный борьбой Ник), укрытые накрахмаленными простынями мужчины, с неким шоком взирающие на нависшим над ними двухметровым шкафом, который угрожающе скрипел и двигал дверцами. Но не долго. Шкаф отклонился назад и встал нормально на ножки — маг решил не затягивать со спасением.
— Я, наверное, не вовремя... — кашлянул в кулак Фил, привлекая их внимание и пытаясь скрыть за ним смешок.
Маневр удался — его заметили. И если во взгляде Ника отразилась неподдельная надежда и какая-то излишняя радость, то Микио явно струхнул и опечалился. Доступ к долгожданному больному у мага был слишком коротким и был встречен без должного энтузиазма, а после пришедшего на помощь Филгуса — казался тем более, невозможным.
— Фил! Спаси! — с отчаяньем, хрипящее воскликнул Никериал, пытаясь ползти в сторону своего названного брата. Ноги мага, видно, после тех акробатических этюдов, больше не держали, он путался в робе, которая накрыла его с головой, а в его глазах так и читались неподдельная жажда жизни и невольная мольба.
Но не успел магистр ответить, как за его спиной материализовался Азель и, грозно нахмурившись, произнес:
— Так, так, так. Магистр Микио, как вам не стыдно, это госпиталь, а не филиал борделя! А Ники, мальчик мой! — тон голоса главы Парнаско был осуждающий, но лукавый взгляд выдавал мужчину с головой. — Я тебя столько лет пытался женить и все никак не понимал причин твоих отказов, но сегодня все встало на свои места, — он печально покачал головой и, посмотрев на удивленного Филгуса, дополнил. — И где я допустил ошибку в воспитании?
На бледном лице Никериала запылал румянец, он внезапно понял, как могла выглядеть со стороны эта неоднозначная картина.
— Но я... — заикнулся мужчина, однако Азель, предупреждающе поднял руку, прерывая попытки оправдаться и, печально качнув головой, вышел из палаты. Если бы Филгус не знал, что магистр Гарриус видел все с самого начала и просто решил пошутить над горе-учеником, то обязательно поверил в этот спектакль.
На Ника было невозможно посмотреть без содрогания... от смеха. Маг чуть не плакал от досады: невозможности прояснить ситуацию своему приемному отцу и доказать ему, что он "не такой".
— Это ты виноват! — трагично воскликнул он, гневно взглянув на притихшего Микио и тихо проскулил, спрятав пылающее от стыда лицо в своих ладонях.— О Великая...
Ник всегда говорил, что ему плевать на чужое мнение, но несмотря на все заверения, ему было важно мнение о нем, особенно, от своего отца.
— Почему это я! — также возмутился иллюзионист и, отряхнувшись, встал, гордо приосанившись. — Если бы кое-кто не полез на шкаф, как только меня увидел, этого бы не произошло!
Никериал что-то невнятно пробормотал, уткнувшись носом в пол, но явно нелицеприятное и на эрейском. Уже как недели две молодому целителю перестали прописывать успокоительное, а также уменьшили дозы обезболивающего зелья, что только усугубило его и так плохое расположение духа. Ник был вымотан душевно всеми переживаниями за потерянный дом, своих домочадцев — он беспокоился за Ирен и Джека, здоровья и неспособностью контролировать магию. Мужчина смирился со смертью еще тогда в замке и пытаться вновь жить у него пока не получалось. Он не мог понять для чего живет, нужно ли ему жить? А тут этот Микио! Совершенно беспардонно ворвался в его апатично-филосовские мысли и все взбаламутил лишь одним присутствием!
Ник вдруг понял как он слаб — никогда он еще не чувствовал себя столь незащищенным и зависимым от других, даже когда лежал в койке после первого пробуждения из комы, хотя, если честно, ему тогда было плевать это. Но вот Микио имеет уникальную способность заставлять задумываться людей о своей безопасности.
А тут еще и Азель застал его в весьма пикантном положении и неправильно все понял. Нику впервые за несколько десятков лет стало стыдно до пылающих ушей и по-детски обидно за то, что ему не дали оправдаться. Хотелось придушить одного иллюзиониста, но не было сил даже подняться на ноги, оставалось лишь скрежетать зубами от безысходности, да и думать о своем позоре, чувствуя как рушится на глазах его репутация в госпитале, выстраданная за долгие годы ухлестывания за милсестрами.
Не дождавшись внятной реплики, мастер иллюзий робко взглянул на Филгуса — тот кивнул в сторону выхода, и быстро прошмыгнул за дверь, на ходу вновь приняв облик той бедной милсестры. Когда было нужно, мозги у Микио работали как надо, а чувство самосохранения подсказывало лучший выход из сложившейся ситуации.
Фил и Ник остались одни.
— Надеюсь, — проворчал Ники и посмотрел на своего брата, — хотя бы ты не думаешь обо мне в таком...
— Нет, — даже не дослушав, произнес маг. Его, конечно, подмывало сказать иное и, потешаясь, посетовать над распущенностью нравов, но его брату на сегодня сполна хватило новых ощущений. Да и Ник все же был больным — Великая заповедовала, что над больными издеваться грешно. Хотя, если честно, это никогда не останавливало брата Ника — он считал, что подначить ближнего — это святое.
Магистр Гоннери помог подняться Нику и уложил его обратно в постель. Целитель недовольно повозился, устраиваясь поудобнее и выжидающе посмотрел на брата.
— Будешь шутить на тему моих отношений с Микио? — недовольно проворчал маг, уже готовый к насмешкам.
— Нет, — пожал плечами Фил и присел на край койки. Та тихо скрипнула под весом мага. — Твои отношения с Мики меня не касаются, но ты, все же, на него слишком бурно реагируешь.
Филгус добавил бы, что "странно", но пожалел брата.
— Если бы ты видел воочию, что видел я, — помрачнел Ник, окунувшись не в самые приятные воспоминания о ночи на кладбище вместе с адептами, сумасшедшим иллюзионистом и холодном алтаре, — то не задавал этих глупых вопросов. Этот содомит... он... — магу было трудно говорить о том ужасе, а его бедные уши запылали с новой силой. — Он привязал меня к алтарю лентой и...
Фил поддался вперед, ибо с каждым мгновением Ник говорил все тише.
— И... — в нетерпении протянул маг. Он, конечно, читал рапорт Алии о том задержании Микио и адептов, но все же было интересно услышать историю из первых уст.
У Никериала перехватило горло. Он внезапно с ужасом осознал, что тогда сумасшедший иллюзионист не только потрепал его по щеке, когда тот лежал на импровизированном алтаре, но еще и обжимался с ним, когда маг обессилено сидел возле кучки адептов.
Нику захотелось завыть от стыда и ужаса. Потом напиться и побиться головой об тумбочку. Но он ясно понял, что никогда не расскажет брату о таких приключениях.
— И все, — буркнул он, отведя взгляд, но потом, вспомнив приятное, самодовольно расплылся в улыбке. — Зато я целовался с Алией.
Маг резко замолчал. Ему внезапно показалось, что он только что похвастался брату. Причем как какой-то подросток о своем первом поцелуе с понравившейся девчонкой. Стало стыдно вдвойне.
И о чем он думал, когда начинал этот разговор?
— Хм... — задумчиво протянул его брат. — Я рад за тебя.
Фил решил не говорить, что Алия теперь спит в одной постели с Микио и иллюзионист явно ей не читал на ночь сказки. Травмировать психику лучшего друга ему не хотелось.
В палате повисло неловкое молчание.
Ник мысленно бился головой об стену и причитал, что за несколько месяцев безделья его разум деградировал до состояния инфузории туфельки, а Филгус думал о курице. О нежной хрустящей курочке с золотистой корочкой и жареной картошке, которую обещала ему сегодня приготовить жена. Мысли мага плавно перешли на еду, а урчание желудка напомнило то, что он сегодня даже не удосужился позавтракать.
В кармане член Совета нащупал лишь конфету, которую сунула ему сегодня младшая дочка, пытаясь накормить непутевого отца, который постоянно пропускал из-за работы и госпиталя завтраки.
— Хочешь конфету? — внезапно для самого себя предложил Фил.
Брови Ника влетели вверх и он шокировано кивнул головой, не веря в реальность происходящего.
Конфета была небольшая, завернутая в промасленную бумагу, но с одним большим достоинством — она была шоколадной. Ник непослушными пальцами нетерпеливо развернул ее, с блаженством вздохнул сладковато-терпкий аромат какао и лестных орехов, сглотнув слюнки. Взял в руки запретную сладость и, примерившись, разделил ее на две части, отдав вторую Филу.
Филгус удивленно посмотрел на Ника. Ему внезапно вспомнилось, как он также в детстве подкармливал своего брата конфетами, а тот обязательно делился с ним, приговаривая, мол, если что — теперь они сообщники.
— Если что, я скажу, что ты меня заставил, — усмехнулся тот и, воровато оглянувшись, отправил конфету в рот.
Блаженная улыбка молодого целителя стала лучшей наградой для Филгуса Гоннери.
А нарушение режима питания самого охраняемого и ценного пациента госпиталя Парнаско произошло гладко и без неожиданных эксцессов.
* * *
Постепенно Ник стал оживать. Может, переломным моментом стала конфета или же приход Микио, но настрой целителя радовал Фила. Тот больше не замыкался в себе, с готовностью слушая и охотно разговаривая с братом, милсестрами, целителями и явно намеревался как можно скорее сбежать из госпиталя и опеки Азеля. Самому читать Нику было еще нельзя, чтобы лишний раз не напрягать глаза и маг изнывал от вынужденного безделья, прося любого пришедшего к нему почитать книги, рассказать о новостях или же интересные истории. "Интересные истории и новости" у Фила закончились давным-давно, а чтение вслух его клонило в сон. Ники даже сказал, что он забавно храпит, клюя носом в трактат "О недугах брюшной полости".
Так незаметно за окном в свои права потихоньку вступало лето. Конец весны ознаменовался несколькими проливными дождями с грозами и первым выходом Ника в свет, то есть, целители наконец-то разрешили мужчине встать с постели и он, осторожно вновь учился ходить и радовался как ребенок, когда его выпустили погулять под присмотром во внутренний двор госпиталя.
За весну Ник оброс и теперь собирал волосы в хвост, поправился, милостиво прейдя из категории "тощего скелета" к "скелету" и более-менее вернул былое здоровье. Конечно, до выписки было еще далеко, но Азель ослабил путы контроля за состоянием своего непутевого ученика и передал его весьма молоденькой целительнице, которая только недавно начала свою целительскую практику.
Первым делом новая целительница, пылая энтузиазмом, решила обставить унылую, как она сама заявила, обстановку палаты Ника и принесла шикарный куст жасмина чуть ли не с ней ростом. Зачем это было нужно никто не понял, но в последних днях весны он зацвел, наполнив палату едва заметный сладковатым амбровым ароматом белоснежных цветов.
Тогда Ник впервые обратил внимание на низкое деревце, подошел к нему, прикоснувшись до маленьких — меньше фаланги мизинца, белых соцветий и грустно улыбнулся. Сладкий, цветочный с медовым оттенком аромат ему невольно напоминал Ирен, отчего на его Сердце стало спокойнее. Юная принцесса была такой нежной, хрупкой, но в то же время сильной духом и непоколебимой. В ней не было фальши, привычной королевскому двору, она делала то, во что верила и была готова бороться за свои убеждения до конца. Ирен подкупала своей искренностью, наивностью и бесстрашием. Ее хотелось защищать, рассказывать и показывать о мире, чтобы видеть в ее глазах восхищение, спорить с ней, посмеиваясь над ее негодованием, разговаривать с ней... С ней было весьма интересно вести беседы, каждый раз наслаждаясь ее реакцией на каверзные вопросы. Ирен была для Ника словно ребенком, с которым можно было беззаботно провести время, отвлекаясь от каждодневных проблем, не боле. Но в какой миг все изменилось? Когда этот бутон жасмина распустился, приманив его своим едва заметным ароматом в ловушку?
В ней не было ничего особенного, по-крайней мере, для мага — обычная девчонка, иногда капризная, упрямая, забитая доверху правилами этикета и наставлениями родных. И все же... Ник сам удивлялся себе, но он не мог ее забыть. Просто не мог, хотя и хотел...
Если сперва мир глазами того, кто должен был умереть, был темен и наполнен воспоминаниями о прошлом, когда еще не было тот проклятой эпидемии, а жизнь казалось непринужденной и легкой, то сейчас он серьезно задумался о будущем. Что делать тому, кто вновь потерял все? Сдаться или начать все с начала?
Ответ для Никериала Ленге был очевиден. Ирен Келионендорская была упрямой, своенравной девчонкой, которая никогда не сдавалась. И неужели маг ей в чем-то уступит?
Глава 3. Возвращение к истокам
"Прощение — удел сильных, чтобы там не говорили слабые глупцы, невластные даже над своей гордыней.
Магистр Азель Гарриус, глава госпиталя Парнаско
Ник
Бездумно лежать и смотреть на потолок, провожая взглядом солнечных зайчиков, стало уже привычкой. Мне казалось, что за эти несколько месяцев я достиг совершенства в нелегкой науке безделья и успешно сдал по нему экзамен. Но все равно. Я изнывал от скуки и частые посетители, что бывали в моей унылой обители, не скрашивали досуг. О, Великая. Я бы жизнь отдал, за чистый лист пергамента и чернильницу с пером. Хотя нет, можно только пергамент и перо — как-то раз мне довелось писать кровью, когда закончились чернила...
Но я отвлекся. Мне было скучно. За столько лет своей научно-исследовательской практики я отвык от безделья и сейчас, похоже, шутница-судьба решила отыграться за все годы измывания над собственным организмом. Мне нельзя было писать, читать, пререкаться с персоналом госпиталя, выходить из палаты, выглядывать в окно. Можно было по пальцам пересчитать, что мне сейчас можно, чем вспомнить все запреты Азеля. Злобный узурпатор.
И ведь не сбежишь из этой обители скуки, как в прошлые разы, когда мне довелось здесь куковать — у входа и на улице охрана, магия под запретом, у меня даже еду проверяли на наличие ядов! Нет, представляете, эту жуткую жидкую бурду под названием "овсянка с добавками" дегустаторша постоянно пробует и не травится! У нее луженый желудок, в отличие от моего. Как же я скучал по нормальной пище и, особенно, по мясу. По сочному жирному хорошо прожаренному бифштексу и золотистой картошке. Ох, я бы все отдал за нее и бутылку чего-нибудь алкогольного. Но нет. Мне нельзя. У меня режим.
Первые дни в госпитале я старался не вспоминать. Все было как в тумане, как в кошмарном сне, когда ты не можешь проснуться, а обреченно смотришь повторяющиеся картины из своей жизни, не можешь остановить этот калейдоскоп воспоминаний, который постепенно затягивал в себя, вцепился своими когтями прямо в душу и не хотел отпускать. Я видел все, даже то, что успел позабыть: свое детство, отрочество, учебу у Азеля в госпитале, работу, эпидемию, смерть близких товарищей и предательство Элизы, обреченность и желание смерти. Я видел вновь встречу с Ирен, наши приключения и постепенное привыкание к друг другу, помнил нападение на замок и счастливое ничто, в которое я провалился после невыносимой боли, раздирающий нутро на клочки. И там, когда я смирился с неизбежным, моя мятежная душа обрела покой. Прежние яркие эмоции словно присыпали пеплом — они поблекли и казались чем-то далеким и ненужным. В голове вновь стали мелькать видения, но они были другие, не такие как раньше. Я видел умерших друзей, Амалию, которая из зрелой женщины, которую я запомнил, превратилась в молоденькую девушку со смешными рыжими косичками. Они стояли и, улыбаясь, смотрели на меня, а мою душу затопило позабытое чувство счастья.
