Где-то к северу от них, мужчины собирались в холодной весенней ночи. Восемь сотен британских военных, одеваясь при свечах, кряхтели и ругались. Те же, кто отправились спать, всполошились от барабанного боя, проносившегося мимо домов, и амбаров, и церквей, где они были расквартированы. Те же, кто не спал, спотыкаясь от костей и выпивки, тепла очагов таверн и пыла женских объятий, выискивая сапоги и сжимая оружие, отправлялись по двое, по трое, по четверо, бряцая и бормоча, по замерзшей грязной улице на пункт сбора.
— Я выросла в Бостоне, — тихим голосом произнесла она. — Каждый ребенок в Бостоне в какой-то степени знает это стихотворение. Я выучила его в пятом классе.
"Запомните, дети, — слышал весь мир,
Как в полночь глухую скакал Поль Ревир".
Роджер улыбнулся, представляя ее в форме приходской школы Святого Финбара — синем повседневном джемпере, белой блузке и гольфах. Однажды он видел ее школьную фотографию пятого класса. Она выглядела словно маленький, свирепый, взъерошенный тигр, которого какой-то маньяк нарядил в кукольную одежку.
— Вот оно!
"То было в семьдесят пятом году,
В восемнадцатый день апреля, — в живых
Уж нет свидетелей лет былых".
— Свидетелей, — тихо повторил Роджер. Кто-то один — кто? Домовладелец, подслушивающий британских командиров, расквартированных в его доме? Прислужница, подающая кружки обжигающего рома паре сержантов? Невозможно сохранить все втайне, не с восемьюстами перемещающимися солдатами. Это было лишь делом времени. Кто-то послал весточку из оккупированного города, что британцы намереваются захватить оружие и порох, хранящиеся в Конкорде, и арестовать Хенкока и Самуэля Адамса, основателя Комитета Безопасности и пламенного оратора — лидеров "этого изменнического восстания", которые, как доносили, находились в Лексингтоне.
Восемьсот человек, чтобы схватить двух? Хорошее преимущество! А серебряных дел мастер и его друзья, встревоженные известиями, отправились в эту холодную ночь. Бри продолжала:
"Он другу сказал: "Я сигнала жду.
Когда из города наступать
Начнут британцы, ты дай мне знать,
На Северной церкви зажги звезду, —
Одну, если сушей, а морем — две.
Я буду с конем бродить в траве
На том берегу, и, увидев сигнал,
Коня бы я в бешеной скачке погнал,
Чтоб всюду с оружьем народ вставал!".
— Больше таких стихотворений не пишут! — произнес Роджер. Но, не смотря на свой цинизм, он не мог, черт возьми, перестать видеть это мысленным взором: пар лошадиного дыхания, белый в темноте, в окружении черной воды, крошечную звездочку фонаря, высоко над спящим городом. А потом еще.
— Что же случилось потом? — спросил он.
— Потом он сказал: "Спокойной ночи!" и взмахнул веслом:
"... И вот в челноке
К Чарльстону он поплыл по реке.
Всходила луна, и призрачный свет
Залив серебрил, где стоял "Сомерсет",
Британский военный корабль, как фантом.
Скрещение мачт и рей средь тьмы
Казалось железной решеткой тюрьмы.
А черный корпус, расплывшись пятном,
Дрожал, отраженный в заливе морском".
— Ну, вот это совсем не плохо, — сказал он рассудительно. — Мне нравится кусок про "Сомерсет". Довольно живописное описание.
— Заткнись! — она лягнула его, но не слишком сильно. — Там дальше о его друге, который бродил и восторженно наблюдал, — Роджер фыркнул, и она снова ему двинула.
"Бродил по улицам верный друг,
Чутко внимая всему вокруг.
В ночной тишине он услышал вдруг
У ворот казарм подозрительный стук,
Оружия звон и размеренный шаг.
Это идут гренадеры сквозь мрак
К судам, где британский реет флаг".
Он как-то весной навестил ее в Бостоне, в середине апреля. Деревья были лишь в легкой зеленой дымке, их ветви на фоне бледного неба, большей частью смотрелись голыми. Ночи были еще ледяные, и все же холод был, словно тронут жизнью, свежесть сквозила в морозном воздухе.
— Там дальше идет скучная часть, о друге, который взбирается по лестнице на колокольню, но мне нравится следующая строфа, — ее голос, и без того тихий, перешел на шепот.
"Внизу, словно лагерь — привал мертвецов,
Стояли шатрами холмы могил,
Где каждый мертвец, как солдат, почил,
Улегшись навеки в глубокий ров.
А ветер, заняв караульный пост,
Дозором обходит ночной погост
И шепчет всем спящим: "Тревоги нет!"
На миг, словно в белый саван одет,
И он почувствовал чары луны
И мертвой кладбищенской тишины.
Когда же очнулся, взглянул туда,
Где узким потоком речная вода
Втекала в широкий морской залив, —
Уже поднимал океанский прилив
Готовые с якоря сняться суда".
— Затем там много всего о том, как старина Пол убивает время в ожидании сигнала, — сказала она, оставив волнующий шепот и заговорив нормальным голосом. Но вот сигнал, наконец, подали и...
"Еще деревушка спокойно спит.
Но в лунном свете промчалась тень,
Да искру метнул дорожный кремень
У скачущей лошади из-под копыт,
И под подковой звенит тропа.
Сейчас народа решится судьба.
Та искра, что высек подковою конь,
Повсюду зажгла восстанья огонь".
— На самом деле, довольно неплохо, — его рука нависла над ее бедром, чуть выше колена, на случай, если она опять решит его пнуть, но она не стала. — Ты помнишь остальное?
— Итак, он направился вдоль реки Мистик, — игнорируя его, продолжила Брианна. — Там дальше строфы о том, как он минует поселки:
На башне пробило двенадцать часов,
Когда проскакал он Медфордский мост.
Он слышал первый крик петухов
И яростный лай цепных собак.
С реки повеял холодный мрак,
И саван тумана одел погост.
На башне глухо пробило час,
Когда прискакал Поль Ревир в Лексингтон,
И флюгер дремал, позолотой лучась,
Когда по улице мчался он.
Окошки Дома Собраний, пусты,
Мерцали мертвенно из темноты,
Как будто той крови страшась, что тут
На площади утром еще прольют.
Пробило два, когда, наконец...".
— И я прямо слышу как, часы бьют в первых строках, молчи! — он и правда перевел дыхание, но не для того чтоб перебить, а только потому что внезапно понял что он его задержал. — "Пробило два, когда, наконец", — повторила она.
"У Конкорда он проскакал через мост.
Он слышал на фермах блеянье овец
И щебет проснувшихся птиц средь ветвей
Заря над лугами блеснула светлей,
Померкло мерцанье последних звезд.
Храбрец не один еще мирно спал,
Кто в этот памятный день на мосту
От пули мушкетов британских пал
В бою за свободу на славном посту.
— Ты знаешь остальное, — она резко остановилась, стиснув его руку.
Постепенно, характер ночи изменился. Спокойствие предрассветных часов завершилось, и снаружи, дыхание ветра начало пробираться сквозь деревья. Только что еще живая ночь, теперь умирала, устремившись к рассвету.
Хотя не было еще оживленного щебетания, но птицы уже проснулись, они снова и снова перекликались в лесу поблизости, звонко и нежно. И поверх спертого, тяжелого запаха очага, он вдохнул девственный, чистый, утренний воздух, и почувствовал, как его сердце забилось со стремительной настойчивостью.
— Расскажи мне остальное, — прошептал он.
Он видел среди деревьев тени людей, условный стук в двери, негромкие, взволнованные переговоры — и все это во время зари, начинавшей заниматься на востоке. Плеск воды и скрип весел, мычание обеспокоенных коров, требующих дойки и, в нарастающем ветре, запах мужчин, несвежих со сна и оставшихся без еды, с их резким запахом пороха и стали.
Недолго думая, он высвободил свою руку из хватки своей жены, перекатился на нее и, задрав на ее бедрах рубашку, взял ее жестко и быстро, в чужом исступлении разделяя это бездумное стремление к размножению, что было вызвано неминуемым присутствием смерти.
Он лежал на ней, содрогаясь, пот высыхал на его спине от ветерка, доносящегося от окна, сердце стучало прямо в ушах. "За одного", — подумал он. За того, кто первым упадет. За бедного парня, который, вероятно, не имел свою жену в темноте, и у него не было возможности сделать ей ребенка, потому что он и не подозревал, что принесет с собой рассвет. Этот рассвет.
Брианна лежала под ним неподвижно, и он чувствовал, как вздымаются и опадают от дыхания ее мощные ребра, что поднимались даже под его весом.
— Остальное ты знаешь, — прошептала она.
— Бри, — сказал он очень тихо, — Я бы продал душу, чтобы быть сейчас там.
— Тсс! — произнесла она, и ее рука поднялась и легла на его спину, что можно было принять за благословение. Они лежали неподвижно, сохраняя молчание и наблюдая, как становилось все светлее и светлее.
* * *
ТИШИНА БЫЛА НАРУШЕНА спустя четверть часа звуком стремительных шагов и стуком в дверь. Джемми выскочил из-под своего одеяла с круглыми глазами, как кукушка из часов, и Роджер, поднявшись с усилием, поспешил одернуть свою ночную рубашку.
Это был один из Бёрдсли, с белым напряженным лицом в сером утреннем свете. Он не обратил внимания на Роджера, но крикнул Брианне: "Лиззи рожает! Пошли скорее!", прежде чем бросился прочь в сторону Большого Дома, где была видна фигура его брата, бешено жестикулирующая на крыльце.
Брианна накинула свою одежду и выбежала из хижины, оставляя Роджера смотреть за Джемми. Она встретила свою мать, такую же взъерошенную, но с аккуратно упакованным медицинским снаряжением, перекинутым через плечо. Они поспешили по направлению к узкой тропинке, которая вела мимо кладовки и конюшни, в дальний лес, где располагалась хижина Бёрдсли.
— Ей следовало спуститься на прошлой неделе, — задохнулась Клэр. — Я говорила ей...
— Так же, как и я. Она сказала... — Брианна отбросила попытку говорить. Близнецы Бёрдсли давно обогнали их, несясь через лес как олени, улюлюкая и вопя, то ли явно волнуясь от предстоящего отцовства, то ли так давая Лиззи понять, что помощь на подходе, она не могла сказать.
Бри знала, что Клэр беспокоится о малярии Лиззи. И все же желтая тень, что так часто нависала над ее бывшей служанкой, почти исчезла во время ее беременности — Лиззи расцвела.
Тем не менее, Брианна почувствовала, как ее живот сжался от страха, когда в поле зрения появилась хижина Бёрдсли. Шкуры были вынесены наружу, нагромождены вокруг крошечного домика как баррикада, а запах от них представил ее взору на секунду страшный вид наполненной смертью хижины МакНилов.
Однако дверь была открыта, и никаких мух не было. Она заставила себя на мгновение задержаться, чтобы Клэр вошла первой, но, поспешив за ней следом, обнаружила, что они прибыли слишком поздно.
Лиззи сидела в перепачканном кровью пристанище из шкур, моргая в изумленном отупении на маленького, измазанного кровью младенца, который изучал ее практически с точно таким же видом — с открытым от изумления ртом.
Джо и Кеззи вцепились друг в друга, слишком взволнованные и перепуганные, чтобы говорить. Краешком глаза Брианна видела, как их рты, вразнобой открывались и закрывались, и от этого хотелось смеяться, но она проследовала за матерью к постели.
— Он просто выскочил! — заговорила Лиззи, мельком взглянув на Клэр, но затем сразу перевела свой зачарованный взгляд обратно на ребенка, словно ожидала, что он — да, это был он, Брианна это увидела — сможет исчезнуть так же внезапно, как и появился. — Моя спина всю прошлую ночь болела просто ужасно, так что я спать не могла, и парни по очереди растирали меня, но это нисколько не помогло, а сегодня утром, когда я встала, чтобы пойти в уборную, вода брызнула из меня прямо между ног. Случилось в точности так, как вы и говорили, мэм! — сказала она Клэр. — И поэтому я сказала Джо и Кезии, что они должны бежать, привести вас. Но дальше, я совсем не знала, что делать. Так что я начала замешивать тесто, чтоб испечь кукурузные лепешки для завтрака, — она махнула рукой на стол, где стояла миска муки, кувшин молока и лежала пара яиц, — а в следующий момент возник этот ужасный позыв к... к... — она сильно покраснела, став ярче пиона. — Ну, я даже не смогла дойти до горшка. Я просто присела на корточки, там, у стола, и... и... оп! Вот и он, прямо на полу подо мной!
Клэр взяла новоявленного человечка и стала, воркуя, успокаивать, в тоже время ловко осматривая все, что должно быть проверено у новорожденных. В ожидании малыша, Лиззи связала аккуратное одеялко, из шерсти ягненка, окрашенной индиго. Клэр посмотрела на него — нетронутое, и достала из своей сумки, кусок запятнанной, мягкой фланели, и, обернув ребенка, передала его Брианне.
— Не подержишь ли его минутку, дорогая, пока я разберусь с пуповиной? — сказала она, доставая ножницы и нить. — Потом, ты сможешь его немного обтереть — вот здесь бутылка масла — в то время, пока я позабочусь о Лиззи. А вы, — добавила она, сурово взглянув на Бердсли, — марш на улицу.
Неожиданно ребенок зашевелился в пеленке, напугав Брианну внезапным ярким воспоминанием крошечных, твердых конечностей, толкающихся внутри: пинок в печень, плавное вздутие и сдвиг, когда голова или попка толкаются вверх, в твердом и гладком изгибе под ребрами.
— Привет, парнишка! — мягко сказала она, прижимая его к своему плечу. Ей подумалось, что от него сильно и своеобразно пахло морем и странно свежо, против раздражающей едкости от шкур снаружи.
— Оох! — испуганно вскрикнула Лиззи, когда Клэр мяла ее живот, и раздался сочный, своего рода склизкий звук. Брианна помнила это слишком ярко: плацента, такой коричнево-красный, скользкий послед рождения, почти успокаивающий, как только он прошел через сильно истерзанные ткани с чувством мирного завершения. Все закончилось, и ошеломленный разум начинает постигать выживание.
От двери раздался вздох и, подняв глаза, она увидела близнецов, стоящих бок о бок с глазами круглыми, как тарелки.
— Кыш! — настойчиво сказала Брианна и замахала на них рукой. Они мгновенно исчезли, оставив ее развлекаться обязанностью очищения и смазывания маслом размахивающих конечностей и сморщенного тельца. Малыш был маленький, но пухленький, круглолицый, с очень припухшими глазками новорожденного — он совсем не плакал, но был отчетливо бодр и подвижен — и с пухленьким маленьким животиком, из которого торчал кусочек пуповины, свежий и темно-фиолетовый.
Удивление в его взгляде не исчезало, он таращился на нее, серьезный как рыба, однако она ощущала широкую улыбку на своем лице.
— Ты такой милый! — сказала она ему. Словно задумавшись, он причмокнул и нахмурил лобик. — Он голоден! — крикнула она через плечо, — вы готовы?
— Готовы? — прохрипела Лиззи. — Матерь Божья, как можно быть готовым к такому? — отчего Клэр и Брианна расхохотались как ненормальные.
Все же, Лиззи потянулась за маленьким, завернутым в голубое комочком и неуверенно приложила его к груди. Малыш издал несколько невнятных и теряющих терпение похрюкиваний, но, в конце концов, подходящее соединение было установлено, заставив Лиззи пронзительно вскрикнуть от удивления, и все вздохнули с облегчением.
