Г Л А В А Д В Е Н А Д Ц А Т А Я, в к о т о р о й
н а ш е г о п о л к у п р и б ы в а е т
Уши, лапы и хвост — вот мои документы!
Матроскин
Лада пришла домой вскоре после рассвета, когда мы, слегка зализав собственные свои раны, зализывали, так сказать, раны нашей квартиры. То есть скребли стены кухни, отчищая копоть и останки обгоревших обоев. В ванну поступала живомертвая вода через аппарат, насыщаясь магионами, и в этой воде плавал, постепенно приходя в себя, бедный Рыб, а мы из ванны время от времени черпали ведерко-другое как для мытья стен, так и для смачивания тряпочек, наложенных в качестве примочек на наши опаленные спины и лапы. Шерсть (у нас с Псом) и оперение (у Ворона) понемногу начали отрастать, но все же, перемазанные сажей и копотью, с просвечивающей местами голой (молодой и еще розовой) кожей, мы производили ужасное впечатление, такое ужасное, что у Домовушки время от времени опускались лапки, он бросал тряпку и смотрел на нас, роняя слезы в ведро с грязной водой.
И Лада, при виде нас, и всего того разгрома в кухне, который мы не успели еще устранить, пришла в ужас.
— Что случилось? — закричала она с порога, — что вы тут натворили?
О, оскорбленная невинность! Как приятно было, цедя слова сквозь зубы и отворачиваясь, рассказывать ей о ночном происшествии, и как все мы едва не погибли, а Рыб почти погиб, а паутина у Паука сгорела, и он теперь висит под потолком на одной ниточке подобно мерзкого вида украшению, и как мы сражались неизвестно с кем или с чем, а ее, Лады, не было дома, чтобы нас защитить...
И как сладостно для нас было наблюдать чистосердечное раскаяние Лады, когда она, упав на коленки, обливаясь слезами, целовала и меня, и Пса, и Домовушку, и даже Жаба, и когда она кинулась в ванну посмотреть, что там с Рыбом, и быстренько изменила режим изготовления воды — мы-то, темные, и не знали, что разные раны лечатся водой различной концентрации, — и Рыб оживился, задергал хвостом, замахал плавниками, и чешуя его засверкала под лучами электрической лампочки в шестьдесят ватт, как будто под лучами солнца, а Лада, по-прежнему со слезами на своих голубых глазах, позвонила на работу, сказала, что ночью в ее квартире был пожар, и отпросилась на три дня, а потом взяла в свои белые ручки тряпку и стала вместе с нами мыть грязные стены... А мы все хмурились, и отворачивались, и не прощали ее, пока она, вконец расстроившись, не попросила прощения, обещая — опять же со слезами — никогда, никогда, никогда больше так не делать...
И мы ее простили. Мы перестали дуться, а Лада — плакать, и работа пошла быстрее, и шерсть стала расти гуще, и вот уже Пес, поглядевшись в зеркало, решил, что может позволить себе выйти во двор — для него, бедняги, это давно стало неотложной потребностью, но, опаленный, почти голый, он прежде стеснялся показаться на глаза кому-либо, кроме домашних; и Лада, оставив на время мытье, побежала в магазин стройматериалов за новыми обоями; и Домовушка, отмыв, наконец, аквариум дочиста и наполнив его свежей водой, торжественно поместил окончательно очухавшегося Рыба в его подводный грот, и на рыле Рыба засияла его прежняя рассеянная улыбочка, несмотря на то, что все водяные растения в аквариуме погибли, и там было пусто и голо, как на плацу перед казармой; а Паук, по-прежнему храня молчание, взялся строить себе новую паутину, по моему скромному мнению неспециалиста, куда более красивую и затейливую, чем прежняя... Домовушка же поставил на огонь кастрюлю с молочком и приготовился варить нам всем кашку.
Пес заскребся в дверь, и я пошел его впустить, потому что Домовушка был занят — молоко закипало, и он держал ложку наготове, собираясь всыпать в кастрюлю манную крупу. Затворяя за Псом дверь, я заметил, что по лестнице на нашу площадку поднимается некто в милицейской форме, но не обратил на то особого внимания, потому что мало ли кто ходит по нашей лестнице — слава богу, три десятка квартир в парадном, а лифт в последнее время стал часто ломаться; но тут раздался звонок в дверь, и я понял, что этот некто направлялся к нам, что дюжий сосед-сантехник выполнил свое обещание и сообщил участковому.
Я шепнул Домовушке: — Милиция! — и мы замерли, стараясь не производить никаких звуков.
Звонок повторился. Мы не шевелились, а лично я даже старался не дышать.
— Гражданка Светлова, откройте немедленно, я знаю, что вы дома! — раздался строгий мальчишеский голос из-за двери. Мальчишеский — потому что для мужского он был слишком высоким, и иногда срывался, пуская петуха.
— Что будем делать? — спросил я Пса, потому что Домовушка успел перекинуться в таракана и заполз под потолок, бросив на плите кипящую кашу. Ворон же в это время принимал ванну, пытаясь побыстрее восстановить свое оперение. В отличие от нас с Псом, для которых непокрытая ничем кожа была неудобна почти исключительно с эстетической точки зрения — мы ведь были домашними животными, и нам не приходилось спать на голом снегу или пребывать долгое время на свежем воздухе в зимний период, — Ворон без перьев не мог летать. И потому, как только Рыб был водружен на прежнее место своего обитания, Ворон юркнул в ванну и заявил, что не выйдет оттуда, пока полностью не вернет себе прежний облик, и даже к завтраку его не звать.
В результате нас, бойцов, способных к принятию решений, было всего двое — я да Пес.
Пес сказал:
— Надо подождать Ладу.
Но мальчишеский голос продолжал все так же строго, и еще более по-мальчишески, что ли, потому что было похоже на то, как пацан играет во взрослую игру, в войну, например, и притворяется генералом:
— Гражданка Светлова, если вы немедленно не откроете, я буду вынужден вызвать понятых и приступить к взламыванию вашей двери... В последний раз предупреждаю!...
— Надо открывать, — сказал я Псу тихо. — А то и вправду позовет понятых, тогда хлопот не оберешься. И дверь сломает...
Но тут в замок вставили ключ — и мы поняли, что Лада вернулась.
Голос уже с другой интонацией произнес:
— Гражданка Светлова, Лада Велемировна? Ваш участковый, вот... Давайте, открывайте и пройдемте в квартиру. Сигнальчик тут на вас поступил, надо разобраться...
— Ой, у меня неубрано! — воскликнула Лада, — у меня ночью пожар был, и очень грязно!... Давайте я лучше потом к вам приду, хорошо? Скажем, через часик...
— Нет, не хорошо, гражданка Светлова, — отрезал мальчишеский голос. — Я должен разобраться на месте. Зверинец ваш посмотреть, а то соседи жалуются, что нарушаете...
— Ничего я не нарушаю! — воскликнула Лада. — Насколько мне известно, ни в каком законе не запрещается держать дома домашних животных.
— Если эти домашние животные не мешают вашим соседям, а соседи жалуются, что ваши звери шумят по ночам и спать не дают гражданам. Так что давайте, открывайте и пройдемте, а не то я вернусь с ордером на обыск.
Дверь распахнулась, и мы с Псом бросились в разные стороны. Вошла Лада, а за ней некто в милицейской форме, с погонами, между прочим, лейтенантскими, и фуражечку он держал в руке, а в другой руке у него была папочка пластиковая, а волосики у него были светлые — белобрысый был товарищ лейтенант, — и глазки у него были голубые, и на вид ему было лет эдак семнадцать, может быть, с половиною.
— Вы сами этого хотели, — сказала Лада, входя. — Поэтому, чур, после на меня не пенять!
— Что, ваши звери съедят меня, что ли? — улыбнулся лейтенантик, сочтя слова Лады неудачной попыткой взять его, советского милиционера, на испуг. — Вы же львов, я надеюсь, не держите, как Берберовы?
— Нет, львов пока не держу, — отозвалась Лада, снимая сапожки и развязывая платочек. — Вот Пес у меня есть, и Кот, и еще кое-кто.
Лейтенантик вошел в кухню и поискал глазами, куда бы сесть и положить фуражечку. Сесть было некуда — мы отскребли уже стены, а стол и лавки не успели.
— Пройдемте в комнату, — сказала Лада и подмигнула нам с Псом. Глаза ее смотрели весело, и я подумал, что, пожалуй, мы сейчас позабавимся. — Там нам будет удобнее. Чайком вас угощу... — И она еще раз нам подмигнула.
— Домовушка! — позвал я, когда Лада с лейтенантиком ушли в комнату и закрыли за собой дверь, — Лада чаю попросила!
Домовушка с легким стуком упал на пол и встал уже в гуманоидной своей ипостаси.
— Ась? — спросил он, — ты меня звал, Коток? — когда Домовушка был тараканом, он плохо слышал.
— Лада, говорю, чаю просила. Она там с лейтенантом. Так что сервируй на двоих.
— Вошел-таки! Ах же ты заячья печенка! Не повезло мальцу, — сокрушенно покачал головою Домовушка. — Однако же белявый, и глаза с*ни, и опять же казенный король, может, Сам?...
— Кто? Что? — каркнул, влетая в кухню, Ворон. Его новые перья отливали синевой, и весь он был свеженький, чистенький и помолодевший. — Что тут у вас опять случилось?
— Милицейский околоточный у нас, чаек вот ему сейчас подавать буду, — отозвался Домовушка, отодвигая кашу на край плиты. — Вы позавтракаете, или опосля уже?
— А кто сам, кого ты имел в виду, когда говорил, что "сам"?
— Витязь Светлый, али жених ея суженый, Добрый Молодец, кто ж еще?
Я почувствовал своеобразный укольчик в области подреберья. Левого подреберья, если быть точным. Там, где у котов — так же, как и у людей, — находится сердце. Вначале я удивился и даже забеспокоился — уж не захворал ли я, не надорвал ли я этим ужасным ночным боем свою сердечную мышцу? Но, поразмыслив, я понял, что с моей сердечной мышцей все в порядке, а укол в области сердца проистекает от банального и вульгарного чувства ревности. Я ревновал нашу Ладу к этому белобрысому. Нет, не нравился мне этот плюгавенький тощий лейтенантик, с его фуражечкой, с его голубыми глазками и с его белыми волосиками, и с пластиковой папочкой. Мне не верилось, что мощный дух Светлого Витязя может быть заключен в столь невзрачной оболочке. Опять же, такая непрезентабельная наружность никак не тянула на Добра Молодца, суженого жениха наследной княжны.
Пес, кажется, разделял мое мнение — он недовольно проворчал что-то неразборчивое и пошел в комнату посмотреть, как там Лада управляется с лейтенантом. Я последовал за ним.
Лада усадила лейтенантика в низенькое кресло перед журнальным столиком, и сама села в кресло напротив, спиной к окну. Лейтенант, таким образом, сидел к окну лицом, а к двери, и ко всем нам, соответственно спиной. Поэтому Домовушка и Ворон, засунувшие головы в комнату и рассматривавшие лейтенантову спину, ему, лейтенанту, были не видны. К тому же он был занят — он, сгорбившись над столиком, писал что-то. Я вспрыгнул на спинку его кресла и заглянул ему через плечо. Он писал протокол: "Гражданка такая-то, проживающая там-то и там-то, столько-то лет, судимостей не имела..." И так далее. Данные он переписывал из Ладиного паспорта, время от времени задавая ей вопросы. Когда я вошел, он интересовался работой Лады, и почему она сегодня не на службе, и кто открыл дверь для Пса, когда он, лейтенант, поднимался по лестнице, и почему ему, лейтенанту советской милиции, которая, как известно, всех нас бережет, открыть не пожелали.
Лада наморщила лобик.
— Ну, я не знаю, кто впустил Пса — мало ли кто мог... — сказала она, поразмыслив. — А вам они не открыли, потому что ведь меня не было дома.
— Значит, кроме вас, Лада Велемировна, и гражданки Светловой Мармидонтии Кондратьевны, в квартире проживает кто-то еще? Но в домовой книге нет отметки о прописке...
— Да, конечно, я же вам сразу сказала. А что прописка им нужна, я в первый раз слышу.
— Лада Велемировна! — он откинулся на спинку кресла, чтобы укоризненно посмотреть в голубые ее глаза, и прижал спиной мой хвост. Я взвыл.
— Ну вот, Кота придавили! — воскликнула Лада. — Осторожнее, пожалуйста!
— Извините, Лада Велемировна, но у нас в стране существует определенный порядок, все граждане должны быть прописаны по месту жительства, а вы говорите, что не знаете. Вам же не десять лет, в конце концов!
— Нет, — задумчиво произнесла Лада, — не десять...
Я прыгнул к ней на колени, она погладила мне спинку и почесала за ушком. Я мурлыкнул.
— Пожалуйста, пригласите всех проживающих в квартире сюда, с их документами.
— Все, пожалуй, не смогут... — так же задумчиво сказала Лада, — и документов почти ни у кого из них нет...
— Еще и без документов! — радостно, даже, я бы сказал, хищно вскричал лейтенантик, и глазки его голубые заблестели. — Вы понимаете, что являетесь укрывательницей неустановленных лиц без определенного места жительства, то есть содержательницей притона, говоря официальным языком, Лада Велемировна!
— Но я не знала, что им нужны документы!
— Незнание закона не освобождает от ответственности! — отрезал лейтенантик, и снова склонился над протоколом. Я полюбопытствовал. Он писал: "В працесе разгавора выяснелось..."
В этот момент Домовушка, по-старушечьи повязавший платком свою лохматую голову, втащил поднос, уставленный чашечками, плошечками, блюдечками и горшочками. Варенье — вишневое, яблочное, брусничное, — было в блюдечках, и мед — липовый, гречневый, цветочный и бог весть еще какой, — в горшочках, а на тарелочках — и печенье, и крендельки с маком, и сушки, и нарезанный тоненько вчерашний пирог с грибами...
— Давайте лучше чай пить, — предложила Лада радушно, — а потом уже знакомиться будем с домочадцами. А то остынет все. Домовушка, самовар неси.
— А самовар не ставленый, — сказал Домовушка хмуро, — у нас угольев-то нету... Я чайничек сейчас принесу.
— Ах, да что за чай без самовара! — капризно скривив губки, сказала Лада. — Что о нас наш гость подумает?
— Лада Велемировна! — лейтенантик попытался привнести в свой голос звон металла, но вместо того пустил петуха и закашлялся. — Лада Велемировна, я вам не гость, я при исполнении обязанностей, и вы мне голову не морочьте!
— Да кто ж вам голову-то морочит! — удивилась Лада, — пока не начинали еще!
— А вы, гражданочка, — он обернулся к Домовушке и поперхнулся словами, по-видимому, разглядев под старушечьим платочком седоватую Домовушкину бороду. Но пересилил себя и продолжал: — Вы, гражданка, будете Светлова Мармидонтия Кондратьевна?
— Никак нет, касатик, — отозвался Домовушка ласково. Он уже сбегал на кухню, и наливал душистый чай в пузатую чашку, расписанную красными петухами. — Да ты попей, попей чайку-то, вот, и медку возьми, и печеньица, когда еще доведется вот так посидеть, почаевничать!...
— Вы эти намеки бросьте, гражданка! И давайте ваш паспорт, я внесу в протокол...
— И никакие не намеки, я правду чистую говорю, так ведь, Ладушка? — оскорбился Домовушка.
— Так, так, — согласилась Лада. — Да что-то товарищ лейтенант не имеет желания наш чай пить.
— Брезгует, значит, — поджал губки Домовушка. — Не думалось мне, что доживу до того дня, когда моим, от сердца, угощением брезговать будут!...
