Ландскнехт. Часть третья

Всю ночь провел, штудируя выданные мне Горном материалы — больше дабы не наделать, так сказать, стилистических ошибок. А то вверну про оборудование позиций приданных противотанковых средств или минирование танкоопасного направления — и объясняй потом. Да и выслать головную машину в дозор для обеспечения марша не получится. Так в целом нормально, но засиделся, и лег только под утро. Ничего, сдадим, пожалуй. Хватит мне самому под пулями лазить, пусчай другие убиваются. А то ведь так и убиться недолго.

Утром встретил веселого Герку, с перебинтованной башкой. Разговорились, он, оказывается, пришел за отставкой. Военно-медицинской комиссии тут не требуется, и майор уже выписал ему все бумаги, сейчас только все остальное сдать-оформить — и вольный человек. Сияет, как червонец. Глаза, говорит, не так чтобы и жалко, все одно правый давно уж худо видел. Зато — у него теперь две пенсии — выплата от рисской армии как увеченному в боях, копейки, так сказать-то, чисто чтоб с голода ветеран не подох. Но на халяву, а он хоть и 'тяжкое увечье' имеет — а вполне к работе гож. Это не безногий-безрукий какой, вот тем такая пенсия — единственный свет, коли родни нет или отвернутся. А вторая пенсия — от Улле. Как увеченному в боях за сей город. И тут уже не мало — не так часто тут такое выплачивают, ибо конкретно чтоб города Союза оборонять приходилось — давно уж такого не было. Ну да еще накопления в Солдатском Банке. В общем, вполне себе Гера обеспечил остаток жизни. 'Под пули фашистов подставил конечность, чтоб ездить бесплатно в метро', как говориться. Как узнал, что меня в фельд-лейтенанты выдвинули — я думал, расстроится, а он аж посочувствовал — и даже с благодарностью. Мол — иначе бы, может, и ему пришлось принимать роту, да на фронт ехать. Что вообще-то вовсе и не интересно ему было. А так — очень все удачно сложилось. Намекнул бывший сержант, что и баба у него в Улле имеется, потому здесь и осядет.

— Так, поди же — опасно тебе теперь тут? — вопрошаю его — Местные же поди не забудут, как мы их гасили. Как бы мстить не начали...

— Ты, Йохан, с Севера, оно и видно — ухмыляется одноглазый — Того не знаешь, как в мире все устроено-то. Тут у них — культура! Ты думаешь, что то было? А, знаешь уже — 'волнение черни', ага. Ерундовина, на один день! Ты, кстати, думаешь, что много побили? Да всего-то на самом деле под пару сотен, с обех сторон-то. Ну, ихних, может, чуть больше, сотни три. Да вчера еще, говорят, согнали в каменоломни человек тридцать, да постреляли, самых-то зачинщиков, кого нашли.

— Ну так и смотри — три сотни-то! А пораненные? А семьи? Обиду затаят, мстить начнут...

— Ой, село немощено, далёко от тракта... Ничего-то ты в кулюторе не понимаешь, братец. В городе-то все рады-радешеньки! И чистая публика, и купцы особенно кто на ремонт подряды возьмет, и торговцы малые... а уж гробовщики да прочие, кто похоронами живет! И-иии!..

— То мне понятно, а вот рабочие-то, с пригородов все — они как? Мы ж им там сколько народу побили... Да и дома иным попортили...

— Тю! Рабочие? — Рабочие рады, что вы им места освободили. Вчера уже с утра набрали взамен убитых, а еще на времянку поднаняли, восстанавливать порушенное на заводе, да в городе! Подрядов-то — во! Рады-радешеньки! Да и в солдаты примут новых, офицера опять же движение по службе имеют, мест-то мало, а желающих ого сколько. И дома не велика печаль — сам-то ты много видел хороших домов в поселке? — То-то же, а эти их халупы и так доброго слова не стоят. Да и то, кто не дурак, и не прятал у себя бунтовщиков, или вовсе сдал вовремя — тот еще и помощь от города получит на ремонт. Да и доносами многие весьма хорошо заработать успели, когда ловили эту сволочь. А семьи бунтовщиков, да самих, кого живыми взяли — в рабы продадут по закону, и в Рисс к нам и отправят — сейчас нехватка народу-то по войне станет, а там им не забалуешь. Лет пятнадцать сроку рабства дадут, и не много кто и доживет, из детей разве только. Так что — скоро тут особо недовольных и духу не станет, а остальные наоборот еще и благодарны! Ну, может, конечно, кого из рабов родня выкупит, или кто местный перекупит, здесь оставит — да то единицы. Тако-то, братец!

Вот такой он тут, капитализм с рабовладельческим оттенком. С другой стороны — по-моему, так оно и правильнее. Тебя застрелют — а ты не бунтуй. И семью потом в рабство — ибо нехрен. Пока время до полудня было, пошел, купил газет, почитал, да пообщался со своими да еще парой сержантов рисских. Ради интереса уточнил картину 'подавления волнений'. На редкость, все вышло почти по плану, только что артиллеристы чуть расстарались, и в Босяцкой таки устроили пару пожаров, но их и потушили местные сами быстро. Обстрел пригородов оказался сверхэффективным — от мятежников моментально отложилась немалая часть пролетариев, быстро сообразив, чем жареным пахнет. Тут же и контингент из Босяцкой ушел — а на них у пролетариев была ставка, сами пролетарии отлично понимали, что воевать не умеют — так хотели попервой этих пустить, криминал всеж привычнее. Но промеж этих классов дружба временная, хоть и близки они по сути — потому, как только густо засыпали Босяцкую шрапнелью, и бомбы начали рваться — самосознание у криминального элемента быстро переключилось с классовой солидарности на инстинкт самосохранения. Оставшиеся силы, в основном солдаты и заводские, среди которых тоже начались разлады, собрались на стихийный митинг, или вече какое, к 'штабу революции' — решать, как жить далее. Часть стояла за то, чтобы атаковать город, часть желала обстреливать батареи (о том, что снарядов практически нет, и в поединке с батареями им и вовсе ничего не светит — руководители восстания старательно молчали, но отговаривали от этих затей, осознавая — один снаряд на город ляжет — и комендант озвереет, наплевав на всех гражданских, и сотрет в порошок), часть же желала запереться, блокируя город, и вступить в переговоры. Тут-то на группу, отошедшую в сторонку употребить допинг, и наткнулись наши ребята, шедшие на ликвидацию штаба революции. Группа оказалась слишком большой, чтобы удалось ее вырезать тихо, и понеслось. Нахимовцы отступать не пожелали, несмотря на приказы жандармского капитана и Стечкина, а бросать их наши уже не пожелали — и начался бой. Осложнялось все тем, что, рассчитывая в основном на бой внутри училища, наши вооружились пистолетами и карабинами легкими, да гранат набрали — а тут пришлось принимать бой на открытой почти местности. И будь у мятежных солдат поболее дисциплины, а у мастеровых — умения — несдобровать бы нашим диверсантам. Но, тут и мы подмогли, аккурат, когда гардемарины, вняв, наконец, приказу и голосу разума (а проще говоря, расстреляв магазины и барабаны), прекратили огонь, и начали отход, грохнули шрапнелью по училищу. Один снаряд из серии все же пришел низенько, и пули хорошо выбили кирпичную пыль из-под крыши, кого-то из руководителей восстания жидко пробрало, и солдатне дали приказ отбить пушки. Что они и попытались исполнить, почитай, всем составом покинув район. Тут-то наши лазутчики не сплоховали, на этот раз грамотно взяв в ножи часовых с другой стороны, атаковали с тылу Моручилище, ворвались внутрь, и устроили там внутри кровавейший массакр. Они по пути еще наткнулись на гору тел гардемаринов и преподавателей, озверели — ну и понеслось. Пленных там не было. Зачистив все, заняли они оборону, вооружившись трофейными винтовками, и, когда встретили огнем небольшой отряд, вернувшийся от Заводской — бунтовщики и сообразили, что взяли их в клещи и дело — каюк. Ну и ломанулись на штурм, тогда-то и выгнали нас с баррикад. Да уж поздно было. А потом у наших пошло и вовсе как по нотам — зачистки, аресты, расстрелы на месте оказывавших сопротивление. Особо кровавых расправ не было — все же улльским военным не так много и досталось. Похоже, тоже не спроста — Палем вовсю использовал козырь в виде иностранных солдат, а Горн, наверняка, тоже отыграл нашу карту. В итоге, все довольны. Ну, кроме тех, кто словил пулю или поедет в рабство на сельхозработы в Рисс. Все же — купцы это прежде всего прагматики, торговые города умеют жить правильно, а ведь бунт и его подавление — тоже неотъемлемая часть жизни. Это надо уметь делать, как до, так во время, и особенно — после сего события.

...Экзамен меня несколько обескуражил. Майор Горн, Стечкин и Макс — вот, собственно, и весь состав комиссии. С другой стороны — а кому еще? Но, сразу взяв быка за яйца, майор заявил, что у него есть мнение о том, что знания по тактике претендент показал на деле, и потому он считает излишним тратить на это время. Стечкин тут же согласился, судя по всему, ему это вообще не особо интересно. А бледный капитан Макс заерзал.

— Но, позвольте, господа... Нельзя же превращать серьезное мероприятие в комедию...

— Да бросьте, капитан, неужели Вы хотите тратить свое и наше время?

— Нет, но все же... ну есть же регламент...

— Хорошо... Хорг, я высказался, и я больше ничего по этому поводу говорить не стану. Какие вопросы у тебя к кандидату?

— Эм... Ну... — задумался Стечкин — Сержант... то есть... кандидат, да? Итак, какое главное умение Вы считаете необходимым для командира?

— Я, господин капитан, считаю, что для разного уровня командования — нужны разные умения — отвечаю ему — Как говорили древние фаш... горцы — 'Каждому — свое'.

— Хм... А поподробнее, сержант? — заинтересовался капитан

— Ну, от младшего командира надо уметь хорошо выполнить приказ, давая пример солдатам, и уметь увлечь их за собой, являть им пример в храбрости и умении. Командиру взвода уже надо уметь не только вести, но и уметь заставить идти в атаку, понимать, как правильнее выполнять приказ имеющимися силами, как маневрировать ими, сохраняя солдат и нанося ущерб врагу. Он должен уметь не только исполнять, но и отдавать приказы, и добиваться их выполнения...

— Хм... толково... А командир роты?

— Командир роты должен уметь подобрать себе командиров взводов, и уметь правильно понять приказ.

— И... все?

— Да, в общем-то, если он это умеет — то — все.

— Хм... А выше?

— Не берусь судить, господин капитан... То не по моему разумению!

— Эй, Йохан, не прикидывайся дурачком — дружелюбно вклинивается Горн — Давай, рассказывай, мне и самому уже интересно...

— Ну, тогда, не берясь считать это истиной, токмо по разумению скромному... Выше командирам надобно уметь лишь составить приказ. Понять, кого, куда и зачем отправить. А полководцу же остается одно — подпись под ним поставить. Это, я так разумею — вовсе и не просто. Одним же росчерком отвечаешь за все — и за то, как правильно приказы старшие командиры составили, и за то, каких сержантов лейтенанты понабрали, и за то, как эти сержанты умеют командовать, и за то, как ефрейтора пример подать могут... и даже за то, что у распоследнего сопляка во взводе винтовка нечищена, и штык болтается. Не приведи Боги, на мое разумение, быть полководцем...

— Ну-ну... силен ты, сержант, в философии! — хохочут офицеры, даже капитан Макс улыбнулся. А Стечкин, утирая слезу, вопрошает: — Ну, а главнокомандующий-то как?

— Хм — и тишина такая повисла — чего-то мы в шутках высоковато залетели. Как бы не упасть... — Главнокомандующий должен знать, где ему подпись ставить. Чтоб не ошибиться и конфузом протокол не испортить.

— Объясните сие, сержант — довольно холодно говорит Макс. Вот же гебистская натура. Уже и карандаш взял, видать, по привычке.

— Так ведь, вашбродь... Разве дело главнокомандующего во все остальное вникать? Его дело — рукой махнуть, куда идти врага бить, да, для порядку, по протоколу, подпись на приказе поставить. Остальными мелочами ему заниматься не резон. На все остальное у него мы с вами есть. Иначе — зачем же ему армия? Не так ли, господа офицеры?

В общем — экзамен я сдал, и получил фельд-лейтенантские погоны — без просветов, но с одной малюсенькой звездочкой. Но, пока не обмыли — не считается.

Глава 7.

Горн, похоже, действительно ко мне хорошо относится. Ибо обещанный бонус оказался весьма солидным. Как я и думал, он выторговал за наше участие в заварушке немало — не знаю, что получит Рисское Княжество, а вот сам он явно не в накладе. И, кроме прочего, город Улле жалует всем офицерам, участвовавшим в подавлении волнений, гражданство Союза. Всем, это и Горну, разумеется, тоже. Сложная тут была система, в Союзе. Князя нет, вроде республики что-то, но сословность присутствовала. И вот еще и эти статусы...

Рабы, понятное дело, самое дно, хотя и они различались — в рабство тут навечно только варвары какие попадали, 'не из нашего района' — остальные на срок не более двадцати лет. В рабы могли и гражданина забрать — например, за долги. Но и отношение тут к рабам, даже к варварам — не совсем уж, как к вещи. Скорее, как к крепостным, что ли. Убить нельзя, калечить и мучать — нельзя... хотя, прямо запрещалось только явно истязать, например, перегружать работой или плохо кормить, не моря голодом — вроде как и не криминал. Ну или, скорее, из серии 'хрен докажешь'. Хотя, опять же — если захотеть, то докажут... Опять же, насчет сексуальной эксплуатации никаких запретов нету (правда, строго промеж разных полов — за нетрадиционную ориентацию тут, по другой статье вовсе, сношают до смерти противоестественным образом, сажая на кол соответствующей формы). Но, при том, ежли, скажем, баба в рабстве от хозяина родила — то обязан хозяин рабенка содержать и растить, и не приведи ему бог заморить его как — расследование учинят, и случись что — несдобровать. Ну, это в теории, на практике-то понятно, что бывает разное. Тем более что — в здешних судах авторитетность или взнос крупной суммы вполне является достаточным доказательством, если нет, конечно, вовсе уж вопиющих улик.

После рабов идут подданные — вроде как и люди, а вроде как и не совсем. Прав у них не мало, но и ограничений полно. И по карьере, и по учебе, и насчет свое дело завести. И даже насчет свободы перемещения, в плане на новое место жить переехать. Во всем есть некая планочка, выше которой не прыгнешь. Впрочем, и тут нет никакой обреченности — можно и на следующий уровень выйти. Разными путями — взносом в казну, проще всего, но сложнее, конечно. Ибо — очень много. Имея такие деньги — проще жить подданным в свое удовольствие. Или вот — заслугами какими. Разными. Еще бывает — решением городских властей, по петиции местного схода — соберутся все и пишут, что мол, мельник Оро Седой Клок — весьма всеми уважаемый человек, очень во всем положительный, и потому — дайте ему, дяденьки правители, гражданство Союза. Горсовет соберется на очередное пленарное заседание и в числе прочих вопросов — рассмотрит и петиции разные. И — вполне может и удовлетворить. И получит означенный Оро гражданство Союза.

Это — следующая ступенька. Это гражданство именно всего Союза — прав и свобод уже и поболее, и насчет службы-карьеры, и насчет передвижения и бизнеса, и всякое. Тут уже раздолье. Претендовать можешь уже на все. Но претендовать, понятное дело, не значит, что это тебе обязаны предоставить. Просто — не запретят, если сможешь. Грин-кард почти что, ну или вроде того. Вот это-то всем нам Горн и спроворил. Потому и торопил, что до сегодняшнего вечера надо представить списки офицеров, в подавлении участвовавших. Спасибо ему за заботу, мало ли как повернется, в Улле мне, конечно, не светит, но... мало ли.