Ландскнехт. Часть третья

ин

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Победителей не судят.

Глава 1

Ехать лежа на телеге под мелким редким дождичкам, принимая его на непокрытую харю — очень даже и ничего. Тем более что Боря варит неплохой такой грог, или что-то подобное, прямо на ходу. Можно, практически не вставая, поправлять здоровье. А до вечера, до привала, можно настолько его поправить, что и завтра с утра снова лечь мордой под дождичек. До обеда. Хорошо едем, небыстро и без начальства. Есть время отдохнуть.

... Гэрт явился на третьи сутки, лично. Но меня не застал. Спал я. Не добудиться. Собственно говоря, ничего удивительного, третьего дня как началось, так и катится. Боря ему все показал и обсказал, и с его слов, капитан остался превесьма доволен. Однако же, приказал мне через Борьку, 'как проснется' — явиться к нему. Пришлось приводить себя в порядок, устроив даже баньку, и идти за заслуженным фитилем.

Первый раз за все время увидел капитана, в его естественной среде обитания. Кубик, вроде моего нового жилища, только втрое больше, и с колоннами. Мебель, лампа с абажуром, скатерть, печь с изразцами, сервиз, пусть и простенький, но с серебром. Все, как у людей. Капитан восседал за письменным столом, в белой гражданской сорочке, заношенных, домашнего вида бриджах и тапочках. Писал что-то, поглядывая в угол — для вдохновения, надо понимать. Ни дать ни взять, Александр Лермонтов, пишет свои Севастопольские рассказы. Ну, или там адмирал Макаров, сочиняющий паровой самолет Можайскому. Меня увидел, кивнул на обитый кожей диванчик, и продолжил. Еще и прихлебывает из чашечки, кофий, поди. Ясное дело, что не видать его на передовой — я б тоже не показывался. Дурак я мол, что ли, съехать — на шестнадцати, как говориться, аршин...

Разговор, когда капитан завершил, или скорее прервал, свои эпистолярные галеры, был продолжительным, и на удивление в весьма благодушных тонах. Я получил похвалу за образцовое командование взводом, четкое и неукоснительное выполнение приказов, и особенно — за порядок и укрепленную вертикаль власти. Оказывается, настолько поразил Гэрта порядок в ополовиненном, после боев толком не отдохнувшем взводе, при беспробудно пьяном третьи сутки командире — что они даже восхищение сим фактом выразил.

— Вы, Йохан, меня поразили, должен заметить. Все ж, баронская выучка, да-с! У нас так не умеют! Уж если началось, то все, чуть вожжи отпустил, и через день же никого не найдешь на месте, служба вкось идет, и жди беды. А так все наладить, чтобы и десятники, причем из солдат назначенные, и сами солдатики службу несли, и порядок соблюдали... Поражен, честно скажу. Ни одного серьезного нарушения во взводе не встретил. Порядок, порядок во всем!

— Да, вашбродь, посмели бы оне у меня — прохрипел я ему в ответ, горло пересохло с перепою-то — В порошок сотру, ежли чо. Еще б у них какой непорядок был! Знают! Уррою!

— Вот, то-то и оно, что знают, и что порядок... Это-то и хорошо! Когда командир сам везде бегает, орет, а чуть отвернется, так дело не идет — это что? — это дерьмо, а не командир. Хорошего командира и видно-то не должно быть — а делается все, что должно, и с успехом!

— Так точно, вашбродь! — в ответ ему совсем уж просипел — С Вас пример берем, есть у кого учиться!

Незамысловатая лесть обернулась предложением 'промочить горло' — то ли скучно Гэрту, то ли впрямь сильно мной доволен. За неплохим вином и дальнейшие указания получил. Прямо сказать, неожиданные. Лейтенант тот не зря кудахтал, действительно развалины оказались той самой секретной мегопушкой, точнее, одной из двух. Потому толком и засечь не могли так долго. И очень уж она союзников заинтересовала. Тут дело принципа — как так, валашские оружейники союзных обскакали! В общем, собрали они, союзнички-то, останки с обеих пушек — да очень уж кстати пришлись найденные мной документы. Вместе с развалинами они сильно помогут союзным пушкарям в валашской новинке разобраться. А самое главное — конвоировать сей секретный и важный груз в Улле — приказано нашему геройскому взводу. Ну, точнее, тому, что от него осталось. Иначе, как поощрение, расценить такое и не выйдет. Как-никак, с настоящей войны, перед очередным штурмом — и в тыл, минимум недели на две, даже если просто сдал-принял, даром, что по реке повезут быстро. Как есть — поощрение, практически — отпуск. Сразу мне захотелось обрадовать ребят, заслужили. Однако, как оказалось, не все еще. Гэрт сообщил, что Борьке дают ефрейтора, по совокупности заслуг, благо я его, как врио комода почти в каждом донесении упоминал. Ну, да и есть за что, все верно. Плюс остальным, всем без исключения, и мне тоже — очередная медалька, и значок за окопные бои. Теперь рисские. Невелика награда, самая что ни наесть солдатская, зато ею капитан может без всякого согласования и представления, своей волей наградить. И главное, в сочетании со значком, да баронскими медалями — для понимающего глаза выглядит весьма и весьма солидно. Тут же капитан налил еще по маленькой, за это дело. Я уж готов был отбыть, с указанием прислать Борьку за лычкой, да и просто подышать воздухом — жарко у капитана и душновато, сомлею скоро, на старые-то дрожжи. Ан, нет. Гэрт вдруг меня эдак совсем уж неформально за локоток, и выдает. Так, мол, и так. Рекомендую, мол, в Улле подать рапорт о переводе в армию Союза. И намекает — мол, даже на взвод на постоянно поставить меня сейчас — он не может, карьеры мне тут не сделать. А вот в Союзе — там другое дело. И на отделение меня вернуть не очень хорошо — лучше бы туда свежеиспеченного ефрейтора поставить. Как, мол, мне такое предложение? Я, желая поскорее на воздух, думал не очень долго, секунды полторы, и согласился. То ли он мне и впрямь благоволит, то ли мешаю я ему, как типун на глазу, но игнорировать такие советы от, в целом крайне благожелательно ко мне все это время настроенного начальства — не только глупо, но и неприлично.

И вот, трясемся мы на телегах в сторону реки, уже второй день, сопровождая обломки, и здоровенный ящик с опечатанным пакетом документов. А в этом же ящике — и мои бумаги, тоже запечатанные, пусть и не так строго, не полдесятка грозных сургучей, а всего лишь бумажка с ротной печатью. И ключ от ящика у меня в кармане, вместе с обязанностью его дважды в сутки проверять, и выставлять на стоянках у него отдельного часового. Это из минусов, если можно считать за минус. Из плюсов, кроме того, что мы уехали от войны, еще грозное письмо, по которому у нас нет проблем ни с ночлегом, ни с лошадьми, и нехилые командировочные на пропитание и 'прочие нужды'. Прочие нужды учится оформлять Борька. Как ему лычку дали, так он аж расцвел. На человека стал похож, толстая абизяна. Как и зависть у Коли. Ну, что поделать — шалопаям, пусть и весьма умелым и талантливым, лычки не дают! Даже на второе отделение поставил не его, а Бака, старшего расчета одной из полуторок. К Боре в отделение добавил второго командира расчета — Оржи. Пушки мы сдали, а ребята эти дельные, правильные, и умелые весьма. Как ни крути, лычка в ближайшее время Коле не светит, без боев он-то как раз карьеру не сделает. Да и не подняться ему выше ефрейтора, не командир он, ну никак. Так что — пусть завидует, его проблемы. И то сказать — еще вопрос, кому проще, ему, или мне, с непонятным положением временного комвзода. А Борьке учиться надо, полгольдена в день на всю нашу ораву списать дело не самое простое, пусчай привыкает, командиру без этого — никак невозможно.

На четвертые сутки добрались до того самого лагеря, где проходили подготовку. Лагерь не уменьшился, но изменился. Половина — госпиталь, половина — учебка. Неправильно, конечно, моральный дух пушечного мяса не поднимает ни разрастающееся кладбище, ни калеки, коих регулярно оправляют в тыл, ни рассказы выздоравливающих. С другой стороны — выздоравливающими, особенно сержантами и офицерами, тут же разбавляют мычащее стадо новобранцев, кое-как доводя до условно-боеспособного состояния зеленые роты. Тут мы зависли еще на сутки — пароход ходит по расписанию, и даже грозная бумага с автографом самого Бальта Луррского не может этого изменить. Разве что нас загрузят в первую очередь, оставив кого-то из калек дожидаться следующего парохода. Хотя, может, и всем места хватит, баржи-то большие и обратно порожняком идут.

Тут-то нам повезло — нашелся наш Хумос. Прибежал, голоса знакомые заслышав. Однако — тоже уже ефрейтор, с лычкой. Как выяснилось — успел отличиться, взяли его, дурака, с собой господа-офицеры на пикничок с девками деревенскими, надоело им, вишь, в селе, развеяться захотелось. Ну, дрова колоть, воду таскать и все такое — солдатик нужен. Не господам же офицерам этим заниматься. Хумос, мало что дурак, но парень сообразительный, отказываться не стал — и наелся господской еды вдоволь, и девки, когда господа офицеры изволили перепиться и уснуть, без внимания его не оставили. Кабы не девки, точнее одна из них, совсем уж ненасытная, он бы тоже с обжору спать завалился. И зарезали бы всех там эти валашские погранцы. Ободранные, голодные, они отступали от перевалов, винтовки уже давно побросали за ненадобностью — патронов нет, нести силы кончились, остались с револьвером да тесаками. Только револьвер, на их беду, осечку дал — видать, подмочили патроны, через речки переправляясь, а уж потом втроем против Хумоса с дубиной они долго не выдержали, как офицера спьяну стали материться, и обещать Хумоса пристрелить, так те ребята и сдали, побросали железки, и в плен сдались. Дело бы, может, и иначе обернулось, да этот дурак, натянув штаны, велел девкам в деревню бежать, и сообщить все кому-нибудь из военных. А сам остался охранять так и не проснувшихся офицеров, и кормить валашцев. Дело, так или иначе, получило огласку — и Хумосу выпала лычка, а офицерам разжалование. Вот и убрали его подалее, от греха, и предстоит ему вскоре топать аккурат туда, откуда мы и явились. Война — безумно красивая штука, постоянно требует жертв.

Долго думать не стал, хоть я всего лишь и сержант — но с грозной бумагой. Да еще и временно комвзвода. Хотя, Хумос говорит, ходят слухи — на взводы собираются сержантов ставить, а лейтенанта на роту. Не хватает офицеров, потери большие очень. Ну да, я еще и заслуженный фронтовик. И не все трофеи выпил. Минус фляжка горилки, конфискованной у встреченного селянина (похоже, контрабандиста, больно уж рад был, что парой фляжек отделался), и получил Хумос предписание вернуться в свой взвод. А взвод — вот он туточки и есть. Нашего полку прибыло, это хорошо.

И вторая неожиданная встреча случилась у меня в этом лагере. Отправившись искать свинтившего в поисках продажной светлой любви Колю, решил я срезать через госпиталь. Чорт меня толкнул под руку туда посмотреть, но что-то потянуло подойти к одиноко покуривающей фигурке в сером, кровью заляпанном халате. Он на шаги обернулся, смотрит, не узнает, а я его, хоть и похудевшего, сразу узнал.

— Доброго Вам вечера, господин батальон-лекарь Берг. Вот, значить, и свиделись.

Прежде всегда растрепано-добродушный, а сейчас какой-то осунувшийся и задумчивый, врач осматривает меня, явно не узнавая, чуть щурясь, потом спрашивает:

— Э, простите... сержант?

— Бывший рядовой второй батареи форта Речной, вашбродь — вытягиваюсь я — Вы, если не запамятовали, еще меня... кхм... с товарищами, значить, отговаривали в нашего, чтоб ему демоны печень жрали, коменданта стрелять.

— Да... да-да-да — закивал головой он — Да-да, припоминаю... кажется, да, я Вас тогда видел, да-да...

— Ну, может и не припомнили Вы меня, нас-то там таких много всяких таких было, а я Вас, мастер Берг, уж не спутаю!

— Да-да... много было — все как-то так же растеряно-задумчиво, глядя куда-то сквозь меня, словно сам с собой говорит Берг — Много... да, я уговаривал не стрелять...

— А вот, все же, не в обиду, мастер Берг. А зря Вы нас тогда отговорили. Конечно, так-то оно сказать, мы б тогда точно сдохли, и не мы одни. Но только — такого паскудства, как вышло — не было бы. Хотя, мне-то, конечно, оно грех бы жаловаться. Ан вот оно все же.

— Да... Вы знаете, сержант, я и сам жалею, что помешал пристрелить нашего коменданта. Такая, знаете ли, сволочь он оказался...

— А уж за это не переживайте. И начштаба свою пулю получил, и коменданта, так и подавно удавили за дела его.

— Как? Кто же это?

— Пулю начштаб в атаке словил, нашим штрафным взводом командуя, а коменданта, за трусость — по приказу барона Вергена. Ну, не самого конечно барона, по порядку, стало быть, бароном установленному.

— Штрафным взводом... барона Вергена... Да-с, барона! — как эхо, сам себе повторяет доктор, потом смотрит на меня в упор, и выдает — Ну, и поделом им обоим, уж они-то заслужили, не меньше моего уж точно. А Вы-то сам как? Простите, я уж имени-то Вашего, сержант, запамятовал...

— Йохан я, мастер Берг. С Севера. А мне-то чего? Комендант, сволочь такая, расстрелял господина вахмистра с господином лейтенантом, да еще кое-кого наших. Нас в кутузку, потом — в штрафную роту. И на перевал — укрепления брать. Там я оконтузился, зато не оконфузился — дали амнистию. Пошли потом вместе с Свиррским сводным полком в Валаш — да там... в общем, неудачный вышел поход. Но остатки моего взвода вернулись, тоже амнистию получили, да от барона — в рисское войско. Дальше, с этого ж лагеря — да и помотало нас, до самых укреплений, там... Ну, в общем, что осталось от взвода, на который меня временно поставили — сейчас в Улле едет. С... поручением, Вы уж не обессудьте, про то больше не скажу, не положено. Так вот, в общем. Не сказать, чтоб плохо, хотя никому б не пожелал. А у Вас оно как, мастер Берг?

— У меня... — посмотрел куда-то на горизонт врач — У меня... Я ведь, голубчик, о раненых пекся очень. Много их больно было, весь лазарет забит. И это только лежачих.. Я ведь, понимаете, думал — что вот, мол, ежели мы с баронскими договоримся, то и они с нами... ну, то есть, все по честному. Вы, конечно, усмехаетесь — а я ведь и вправду так думал. Что раз мы им крепость без боя сдаем — то и они нам потом вреда чинить не станут...

— И как? Не стали?

— Не стали? А, пожалуй что, и не стали. Вы, поди, лагерь-то у форта видели? Хоть и остатки его? Да-с. Рвы, в них и уборная. Пологи растянули, старые, в прорехах все, солома на землю — куда ж пленным лучшего желать! И еда, хуже, чем скотину кормят. Нет, мне-то, как лекарю, чуть получше давали, но пусть я и делился с кем-то — да много ли с того проку? Еще и насмехались господа офицеры — мол, сам вызвался с ранеными быть... И главное... Лекарств даже никаких не было. Вообще. Бинты я сам к реке ходил стирать, меня выпускали. Пока деньги не кончились, ходил в городок в аптеку — да только на полсотни раненых на свои-то деньги не особо купишь всего. Кто ходячий был, те в основном просились в работу чтоб их взяли, да хоть в каменоломни, а кто лежачий... Эх! О чем говорить. Как дожди начались... сыро, холодно, пологи от дождя не спасают, солома подмокла, потом и гнить начала. Так они и стали иногда и по нескольку в день... Солдаты, что охраняли, все ругались — им же копать ямы приходилось, больше некому, я раз попытался, так промок и сам чуть не свалился с воспалением. Потом уж, как всего с десяток и осталось, солдаты стали предлагать мне, что придут ночью, да всех тихо переколют штыками — и им проще, и мне, и раненые чтоб не мучились. Знаете, я отказался. Хотя, наверное, зря. Недели с тех пор и не прошло, как все они и померли. До единого. Так что, сержант Йохан, выходит, что сдержали слово, вреда нам не чинили. Не убили никого. Да только, все одно — ни один из тяжелораненых у меня не выжил. Так-то вот...

— И... что же дальше, мастер Берг?

— Дальше? А что мне оставалось там делать? Деньги я все извел, идти с прочими офицерами в лагерь... Да как-то не хотелось мне до конца войны сидеть там, тем более что, после того что в крепости было... Временно меня в крепости оставили, а там стали уговаривать в их армию перейти. Ну, к барону-то я не мог идти. После того, что они с ранеными сделали. В крепости остаться, там из Союза гарнизон... как-то слишком в памяти все это было.... Не смог. Подался вот тоже в рисское войско, сначала в госпиталь в тылу, а потом и сюда отправили.

— Ясно... Ну, да, работы тут вам немало. Мы как уходили — последний и решительный штурм готовили. Чутка взять укреплений осталось. Мы не смогли. Так что скоро Вам привезут... свежего солдатского мяса.

— Эк вы, голубчик... Ну, да, вам, на фронте, оно понятно, без цинизма нельзя, иначе и рассудком можно повредиться... Да только, я, наверное, тайны не открою какой.... В общем, сегодня только офицеры обсуждали, ну а я, как батальон-лекарь — все ж к лейтенанту приравнен, и не особо они и воротятся — спирт-то всем нужен... Да-с, так вот. Только что прискакал нарочный, его на лодке и на тот берег. В общем — отступили валашцы. С Юга поднажали, сворачивать им фланг стали — и, говорят, взорвали форты и пушки, и отошли, забрав, что смогли. Оттянулись на переправы, на дальний столичный обвод. Нет, конечно, это еще не конец войне, и даже не победа в сражении — но, несомненно, успех. И передышка в боях, для всех, на какое-то время. Сержант, неужели вы не рады этому?

Твою ж мать, только и получалось подумать. Вот уррроды. Неделю! Неделю, сука, подождать еще — и валашцы сами отошли. Какого хрена нужны были эти атаки в лоб? Как обычно, отрапортовать о взятии? Или таки был смысл — может, как минимум, не смогли снять что-то с нашего участка, и потому удалось на юге? Очень, очень хотелось бы верить, что не напрасно...

Доктор Берг все говорил что-то, но я отключился, исправно кивая и поддакивая, а сам вспоминал, все, что было до того, как я написал Гэрту последнее внятное донесение, и заперся в кубике в компании трофейных фляг с сивухой.

* * *

...Выскочив тогда позади всех наших из траншеи, я из всех сил поднажал, вот уж правда, 'свету белого не взвидев', аж в глазах темнеет от боли, кто бы мог подумать. Как в тумане рванул вперед, словно на коньках бегу, отмахивая зажатым в руках карабином влево-вправо, и то сказать, не бегу, а с ноги на ногу прыгаю, словно по кочкам на болоте. Так боль не то что меньше, но как-то быстрее, что ли, чем если медленнее наступать. Башку набычил, и наклонясь — вперед и попер. Оттого конечно и не видел, что вокруг творится, ну, да так рассудив еще до того, что в нонешних раскладах командиру командовать незачем, максимум, что могу сделать — это геройски всех личным примером вперед увлечь, рвануться, так сказать, как Александр Маресьев на амбразуру. Так и пер себе, стараясь отвлечься от боли — получается, шагов сорок пропрыгал, а казалось — минуту, если не больше... Тут меня какая-то сволочь за воротник дернула, я чуть не споткнулся, с темпа сбился, и в себя пришел.

Ну, я всегда же считал себя везучим. И тут тоже — полсекунды я столбом стоял, соображая, кому в лоб прикладом дать. И ведь так и не попали. Опять повезло. А потом конечно упал, прыгнув вниз на землю, как сам своих учил когда-то — ноги с-под себя выкинул назад, и тут же шмякнулся. Потому что вокруг воздух напрочь для человека вредный и опасный — содержание свинца превышает предельно допустимые нормы по всем статьям. И чорт бы с ним, с этим свинцом, кабы просто так — так ведь он же, гадость такая, летит в этом самом распоганом воздухе, со всей своей горизонтальной скоростью и кинетической, мать бы его, Ньютона, энергией. Что, в общем-то, и есть главный вред для организмов, даже ничем неизнеженных и неизмученных. Проще говоря — врезали валашцы со всех стволов. Славно врезали. Неизвестно, что там наши себе в штабах думали, но у валашцев похоже — полные окопы стрелков. И кроют они почем зря на всю обойму. Да еще тарахтят аж несколько пулеметов — впервые я тут попал под настоящий пулеметный огонь, и вовсе не сказать, чтоб ностальгия какая замучила, скорее, наоборот появилось настойчивое, и, к сожалению, неосуществимое желание выдернуть ноги здешнему дяде Максиму по фамилии Хайрем. В добавок затрещала сверху шрапнель — хорошо хоть, редко и неточно, больше куда-то в тыл наш пули посылая.

Все это я ощущаю и обдумываю, валяясь на-в чистом поле, перед столбиками с жиденько натянутой колючкой. И прикрывают меня от валашцев только что лежащие у самых столбиков несколько тушек в фельдграу. А поверху словно дурной дождик, решивший вдруг пойти не вдоль а поперек, параллельно земле. Машинально полез рукой поправить плащ-палатку, которая скаткой перекинута через грудь — а то, как меня эта сволочь дернула так как-то сбилась. И соображаю тут же, что эта сволочь не просто так меня дернула, а еще и улетела куда-то дальше — и смотри-ка ты, смешно вроде — а в лохмотья порвала брезентуху-то, на ремонт минимум.

Тут я от этих глупостей отвлекаюсь — отчетливо видно, как начинает месить грязь в нескольких метрах от меня пулевыми попаданиями. Сразу видать, пулемет со станка, с форта наверное, не иначе — кучно идет, даже слишком кучно, вот начал, двинулся ко мне, я даже испугаться не успел, только подумал — вот и крышка. Однако ж, пройдя метра три вдруг повернул, отдаляясь, словно по кругу идет, по спирали — ну, ясно, приспособа у него там, автоматически рассеивание дает. Ща пару спиралей еще нарежет, и точно мне крышка, на то оно и рассчитано — гарантированно засеять пулями площадь... Фигушки, башка уже соображает, и потому, не думая — рывком чуть вперед, там торчит какое-то бревно и воронка. Вскочил, три прыжка, перекатился, и весь в грязи — в воронку. Вжался под обломок бревна, стараясь уместиться на дне не такой уж и большой воронки. И несколько минут липко потея ждал, пока эта сволочь до меня доберется, уже вовсю сам себе представляя, как он, автомат, робот поганый, методично засыплет все вокруг, в том числе и мою воронку, пулями, порвет мне бочину — а иначе ну никак не лечь, и сдохну я тут, в грязи, потому как от такого количества ранений мне однозначно каюк. Когда рядом стало хлюпать-чвакать, оскалился, зажмурясь от страха, и сжав зубы стал материться, поминая всех сразу, от местного Максима и вражеского пулеметчика до Бальта Лурского и князя Вайма, а заодно и того, кто на свой лад пошутил, отправив меня опосля смерти вот в этот мир. Пожалуй, если б я в этот момент и обмочился, то не удивился бы, да только, похоже, организму уже было не до таких глупостей. Ну а там и наконец-то эта тварь прошлась и по моей воронке.

Я все же сам себя перепугал — надо ж понимать, патрон-то тут хоть и винтовочный, а по сути не сильнее старого калашниковского — так уж здесь повелось. Да где-то с километра, если не больше — в общем, долетало оно весьма себе эдак навесом, но не сказать чтобы совсем сверху — а уж насчет пробить и вовсе силенок не хватало. Простучало оно швейной машинкой по бревну, шлепнуло парой пуль в дальний скат воронки — и -двинулось дальше. Да, пожалуй, и не будь бревна — ничего бы мне тут и не грозило. Но все одно неприятно.

Однако, чуть в себя пришел, обдумался немного, ружье от грязи протер, хотя все одно заляпано все, морду рукавом вытер, но почувствовал, что только больше грязи размазал. Чего дальше-то делать? То, что атака захлебнулась, толком не начавшись, уже ясно. В памяти всплыло — когда я стоял, озираясь в поисках дернувшего за ворот обидчика — окрест больше стоящих-то никого и не было. Чуть поодаль сидел кто-то, да только поза такая... видал я уже тут таких, севших, с ружьем в обнимку — и потом долго еще так сидит, пока совсем не порвет пулями или взрывом не опрокинет. Стало быть, остальных всех или побило, что, конечно, вряд ли, или залегли. Стало быть, атаке конец. Дальше-то чего? Артиллерией нас не накроют, скорее всего — боятся, похоже, валашцы, свои траншеи слишком близко. Да и со снарядами у них, наверное, не очень-то густо. А вот пулемет... но ведь тоже — сколько патронов надо? Вот ведь и тот что меня чуть не убил — замолк, они тут нескорострельные, ленту на пятьсот патронов пару минут выстреливать может, однако тоже не бесконечно. Нет, пулеметами они нас не особо-то и возьмут. А вот если в атаку полезут... у нас же там никого, пустые окопы... Один лейтенант союзный при нагане — страшшшная сила... Хотя и враги этого не знают. Но все одно страшно — дернулся сам, едва не выглянув сдуру, почудилось — вот сейчас на краю воронки возникнут перемазанные землей усатые морды, со штыками да тесаками в руках, как навалятся да и прикончат. Гранатный подсумок проверил и расстегнул, кобуру потрогал, прислушался — нет, пожалуй, под такой огонь ни один храбрец не сунется ползти в атаку — а как стихнет — всяко какое пыхтение-звяканье услышу. То ладно, но делать-то что? Приказ выполнить мне ну никак невозможно, а геройски сдохнуть, просто высунувшись под пули — глупее некуда. Даже ведь как политрук Клочков проорать, что отступать некуда, а то расстреляю — не успею. Издырявят с азартом, как курицу в тире. Вот жеж суки, чего они там себе в штабах думали... Хотя, чего думали, понятно — кто-то решил сыграть в орлянку с судьбой. Нашими бошками, естественно — а чем еще штабным дядям играть? Ну и проиграл. Есть только слабая надежда, что это не сам Бальт Лурский, а значит, возможно, этот неизвестный нам урод, затеявший героический штурм, угробит свою карьеру. Надежда так себе, но хоть что-то должно согревать душу. А делать что-то надо. Вспомнил всех своих ребят, и решился. Достал свисток, хорошо хоть — машинально сунул его за ворот, не испачкал, не забил грязью — да и отсвистел, к демоновым родственникам, сигнал отхода. Вот и все. И пусть уже потом хоть и под суд. Да и выкручусь — у меня атака захлебнулась, а траншеи пустые. Совру, что враг начал готовиться к контратаке, и пусть докажут.... Хотя, если нужен будет виновный в срыве штурма — то никто ничего никому доказывать не станет. Да и наплевать, все одно уже сделано.

И тут слева, потом справа, и далее по фронту — засвистали такие же сигналы — отход. Ну и тут же сыпанули валашцы гуще — похоже, кто-то сдуру вскочил, и их теперь азартно расстреливали. Снова ненадолго включился пулемет, но быстро смолк — далековато, не успевает пулеметчик нормально отработать — сюда от него пуля летит секунды три, наверное, а то и больше. Однако ж — сигнал подан, а там — выбирайтесь сами кто как сможет. Ко-то и перебежками запросто может суметь, кто ползком — в конце-то концов, не так-то и просто им будет всех пострелять...

Тут бы и мне надо озаботиться, да только у меня, похоже, завелся на той стороне горячий поклонник и почитатель — заметил, падла, куда я от пулемета прятался — и сразу же едва не прострелил высунутую на стволе шапку. С другого края высунул спустя минуту — тут же чиркнуло по бревну и взбило грязь на том краю воронки. Бдит, гаденыш. Пусть и промазал оба раза — но в стрелялки с ним играть дело дохлое, тем более что к такой наглости тут же радостно присоединятся еще желающие. Будь тут метров триста хотя бы, да камни какие, или хоть рельеф, кусты — можно было бы сдуру ввязаться в такой блуд. А так — дохлый номер. Остается только темноты ждать, да тихо мерзнуть в грязи. Демоны ацкие, ну почему тут не принято лопатки с собой таскать, а?

Мерзнуть долго не пришлось. Все же, похоже, в штабах не только совсем сволочи, но есть еще и несовсем. Часа не прошло — как таки грохнуло у нас в тылах, затрещало, словно полотно рвут — и спустя секунды дошел рев тяжелых шестидюймовых бомб, а потом жахнуло звонко, совсем рядом, казалось, только что из воронки не выбросило. Однако, уже не первый раз за уши — хавальник вовремя раззявил, ухи прикрыл — не оглушило, и услышал, как снова по всему фронту свистят отход, причем так мне показалось — с наших траншей свистят. Тут до меня долетает знакомый запах — ну, да, пушкари да минометчики, снова спасители наши — дымка подкинули, а шестидюймовая если мина дымовая — это о-го-го какое облако! Видать, вперемешку с фугасками жахнули. Думать тут долго нечего, извернулся, и как мог, на затекших-то лапах, поскакал-поковылл вприпрыжку, как собака побитая, к траншее. Да на ходу в свисток этот дурацкий свистеть пытаюсь, пока он на очередном прыжке из пасти не выпал. Так и доскакал, да и натурально свалился в нашу траншею. В эти почти трехметровые канавы, да с настилом внизу, прыгать не получится — только падать на край, да сползать переворотом — проверено уже, что так и безопаснее и быстрее. Да и враг часто секунду теряет, принимая валящееся тело за убитого или раненного, и иногда и вовсе отвернется, а порой не стрельнет, а штыком потянется колоть. Выдохнул, огляделся — довольно много народу, какие-то перепуганные новобранцы, тыловики с карабинами, мелькнули даже пара драгун с шашками — видать, кто-то в штабе сообразил, чем пахнет керосин, и озаботлися прислать хоть кого-то. А вот и старый знакомый, союзный лейтенант, бледный и перепуганный. Ну, все нормально, кризис преодолен, пошли обычные боевые будни, чего сказать. Зато никто не упрекнет командующего, что он сделал меньше, чем мог...

— Тьфу — выплевываю изо рта невесть откуда взявшуюся там землю — Демонову матушку во все щели... Дайте, братцы, чем морду хоть от грязи обтереть...

* * *

... Из всех моих ребят в сразу поле положили только Серга. Жаль, но хоть, говорят, не мучился. Первым же залпом, наповал. Ну и всех киборгов вымели из моего отделения — впрочем, что мне уже то отделение, на мне взвод висит.

А во взводе печально — половины, считай и нет, от того что утром стартовали. Правда, принесли приказ от капитана — оказывается эти вот молокососы, судя по необмятой толком форме военного пошива — самые что ни наесть новобранцы — это наше пополнение. Они, на их, да и наше счастье, просто не успели добраться к нам до начала атаки, заплутали. Может и специально, я б сам с удовольствием бы заплутал, да не вышло. А все равно сволочи. Серга конечно тоже жалко... И остальных...

... Мари кричала, наверное, пару часов. Откуда-то из воронки с нейтралки. Сначала звала на помощь, потом просто кричала, чтобы бросили гранату. Дура девка, кто ж просто так не глядя будет гранатами раскидываться. Не попасть же, да и где она там? А если высунуться, чтоб посмотреть... Вон, высунулся, хорек малолетний — валяется ее Петруха в углу с простреленной башкой. Дурак, бля. Хорошо хоть, кольцо с гранаты не успел дернуть, а то бы и еще кого прихватил. Свалился сразу, едва высунулся — прямо под ноги и без того никакому лейтенанту — тот теперь сидит и блюет в уголку. Ходил я, скрипел зубами, и покрикивал на всех, чтобы не высовывались. А то поначалу порывались снова в атаку рвануть. То мне тут мяса мала накрошено. Огрел легонько прикладом Колю, который плакал в углу, как гимназистка — нашел время. Наорал на Борю, топтавшегося с перекошенной мордой, постоянно мне мешаясь на пути. Нарычал на сбившихся в кучу новобаранцев. Господи, да когда ж она уже замолкнет-то? У нее ж револьвер с собой был, нешто патроны все расстреляла?.. Постепенно крики с нейтралки стихли, и я, потребовав принести воды, отправился в кубик. На входе едва не споткнулся — какая-то сволочь положила мне на пороге дохлую крысу. С испачканной белой краской спинкой. А внизу, на столе, меня ждал тот конверт, что я отдал Мари и велел ей держать при себе — с 'завещанием'.

Вот после этого я и высунулся, проорал Боре, чтобы он делал тут что хочет, а мне пусть тащит все спиртное, что найдет, и пошло оно все к демонам.

* * *

...В общем, когда мастер Берг меня очередной раз что-то спросил насчет, как оно там — я ему и ответствую — мол, как и должно быть — хреново. Одно хорошо нам было, что после этой атаки затихло у нас все, видать, нашли умника, кто это придумал, да по ушам надавали. Ну, а про то, как нас Гэрт от дальнейшего счастья избавил, я уж рассказывал.

— Людей побило много, из моих-то — говорю я ему — Сам вот я в последней атаке под картечницу попал, едва жив остался. Эдакая гадость, знаете ли...

— Вы уж извините, сержант, за глупый вопрос — мастер Берг говорит — Я, сам-то, хотя и военный, и, вроде как, и повоевать успел, в Речном-то — да только моя-то война не на передовой. Наверное, оно там быть — страшно? Нет, вы не подумайте, сержант, что я вас в трусости подозреваю-то, но ведь неужели просто по-человечески не страшно под пулями-то быть?

— Страшно, говорите, мастер Берг? Да, пожалуй, не то слово, как страшно. Вот давеча как под картечницей был, так вот не поверите — я вот вижу, как пули-то в грязь падают, брызги-то все ближе и ближе, и, пожалуй, что и не успеть бы. А вот у меня в тот момент, верьте, нет — а все краски вокруг как померкли, все вижу токмо черное, али белое, ну чуть может блеклое такое, как на выгоревшей картине какой. И звуки как пропали, нет, слышу я их, а все равно как и не слышу. И запаха нет, и тело как свинцом налило. Ух, как страшно, до ужаса же...

— И как же вы, ведь все же выкрутились, сержант? Успели ускользнуть?

— И не успел бы, коли б он сам не перевел огонь — издалека бил, меня не видя. А так он с рассеиванием, по кругу — просто повезло, не довел разом, а там я в воронку схоронился. И вот тут-то, пока ждал, ужасом изошел и вовсе, мастер Берг. Потом пропотел, липким, вонючим — аж мыться потом пришлось, ну и от грязи тоже. Как штаны не обмочил и то не знаю, а и не постыдился бы — до того страшно. На перевале-то на укреплениях как-то не так все же страшно было, хотя и там жарковато пришлось. Но вот эти картечницы — демонова придумка, точно Вам скажу. Побольше бы их в армию надо, да конструкцию получше.... Тогда и вовсе воевать невозможно станет, все мясом завалим... Страшная штука, господин лекарь...

— А пушки что ж? Нешто картечница страшней?

— Пушки... Пушки, это серьезно. Куда как серьезнее картечниц, об что речь. Сидеть, даже и в укреплении, под обстрелом жутковато, и безысходность, знаете ли, какая, ну ничегошеньки от тебя не зависит — а там, в небушке-то, летит дура такая в три-четыре пуда весом, а в ей взрывчатки едва ли не полпуда — и куда летит — никому не ведомо. Даже, мне кажется, тому гаду-артиллеристу, чтоб его маменьки демон на том свету, извиняюсь, присунул хвостом поглубже, который этую бомбу в нас запустил. И сидишь вот, и ждешь — когда ж она, тварь, наконец-то ахнет. Вот говорят, своего, мол, не услышишь. Врут. Это мелочи какой может и не услышишь, а коли услыхал, то не твой. А что побольше — может и рядом, далеко рвануть — а так приложит да долетит, что мало-то не станет. Тако что — артиллерия это серьезно. Но картечница куда страшнее, она ж именно по тебе бьет. Даже вот если не именно в тебя, как по мне пришлось — а все одно именно в тебя летит. Тут уж очень страшно...

— Поди, молились, в воронке-то лежа? Многие, говорят, у Брата с Сестрой спасения просят в такие моменты — да только, боюсь, не всем помогает...

— Да честно Вам скажу, господин батальон-лекарь, вовсе и нет, как бы стыдно ни было. Сквернословил, сквозь зубы, всех подряд поминая вовсе уж похабными словами. Оно конечно, помирать со злобой и руганью может и хуже, чем с молитвой на губах — да только вот как-то стыдно и обидно мне было чего-то там просить. Чего бы и хотел попросить, так чтоб дотянуться до того стрелка, что по мне с картечницы садил, но это, сдается мне, было бы противу всех правил мирозданья, а потому и просить незачем, ибо грех.

— Да, не набожный вы человек, сержант, не смиренный. Семьи-то у вас нет? Не обижайтесь, но, по-моему, если уж вы такой злой в бою, то ведь и ближним с вами несладко жить. А как же вы потом-то, война же не вечная?..

Тут опять доктор в размышления пустился об избытке зла в мире и необходимости как-то жить добрее, а я чего-то снова задумался. Семья, вишь, говорит... А какая у меня семья? У меня и там-то ее считай не было. Жил почитай один, а чего, спрашивается, не обзавелся? Наверное, боялся. Как пришлось много чего и кого потерять в начале жизни — так потом все и боялся, что не смогу защитить, что вот как с ребятами выйдет — побьют, а я, если б и сам погиб, а их все одно бы не спас, никого. Виноват ли я, например, что с Мари так вышло? Да пусть и виноват, а все одно ничего бы иначе не смог сделать, так бы все одно вышло. Нет уж, к чорту семью. Одному жить завсегда лучше. Только за себя в ответе, никому не нужен, никто не вспомнит, если что. А то вспомнилось, как однажды чуть не погиб, там, еще в той жизни, в одной пустяковой драке, чуть было не лопухнулся, потому что хоть и молодой был, но внезапно подумал, что меня ведь дома ЖДУТ. А вот не явлюсь я — а они ж нервничать станут. А потом искать. А потом найдут, и давай их на опознания таскать — а вот эта тушка с пером в печени — это я буду. И ведь им же по-настоящему горе будет. Мне-то ладно, мне-то уже наплевать, а им за что? Так все подумал, и чуть не пропустил момент, когда меня резать начали, только куртка кожаная и спасла... Нет уж, к чорту эти мысли, правильно делали и японцы всякие, и славяне, хороня воинов еще до того, как на войну отправляли. А мне себя и хоронить не надо — я уже раз помер, и главное — обратно мне ходу нет, а тут меня никто нигде не ждет. И я ни за кого не в ответе. Ни за человека, ни за зверушку даже какую. За зверушку, может быть, и особенно не хочу в ответе быть — вот собаку, например, заведешь, и переживай — это человек еще как-то что-то, а животина, она ж пропадет без присмотра, без опеки. Нет уж, никогда я собаку не заведу, чтоб еще за нее переживать, за безответную животную. Жалко мне животин, даже вот коней этих, до чего ж мерзкие, а все одно жальче их, чем человека. Человек вот помирающий выглядит-то противно, мерзко выглядит. А животину — жалко. Может, потому как они чаще всего не виноваты, в отличие от людей-то? В общем, жалко мне животин, потому и не заведу себе никого. И людей не заведу, ну их к чорту, все эти глупости...

— ...Так вот, и получается, понимаете ли — вопрос, куда же всем этим людям после войны податься-то — никто даже и не ставит. А люди что? — жить они нормально отвыкли, вот что я вам, сержант, скажу. И, боюсь я, у многих, кто войну живым пройдет, судьба будет печальна... Да что уж там, я вот и сам даже не знаю — что мне потом делать-то? В армии оставаться не хочу, да и не нужен лишний врач будет, как битвы кончатся. В Валаше мне не рады поди — предателем считать будут. В Свирре — не хочу, там и до войны-то было... не очень. В Риссе я чужак вовсе, пусть и в их армии числюсь, да все равно чужак...

— А вы, вашбродь, в Союз подайтесь. Практику там откройте, частную — сдуру брякнул я, чтоб доктор не заметил, что я бОльшую часть его размышлений прослушал — А там и глядишь, семью обзаведете. Врачи, оне всегда нужны, а мужиков посля войны нехватка станет...

— Хм... Какую же мне практику завести? — как-то озадаченно спрашивает лекарь Берг — Разве что — зубодерню какую?

— А чего бы и нет, господин батальон лекарь? Зубы больные рвать да лечить, а кому побогаче и вместо вырванных — золотые ставить. Дело прибыльное, говорят...

— Да, пожалуй... Дорого, правда, стоит, вложиться придется немало, откуда мне денег взять? Там один патент в ратуше сколько стоит, да их эта гильдия сдерет взносов...

— Да уж неужто обижают Вас тут жалованьем? Уж не поверю. А коли Вы не пьете да в карты не садитесь, по, извиняюсь, девкам похабным не бегаете — то скопите в банке-то немало... а потом если Вас может на фронт двинут, то, коли повезет — трофеями не гнушайтесь. Оно кому и не благородно, да только коли Вы не возьмете — другие возьмут, никому лучше Вы не сделаете, а только себе и хуже. Так что, может и скопите чего для начала.

— Вы думаете, сержант?.. Хм... я об этом как-то и не думал... А у нас и впрямь слухи ходят, что отправят нас все же на фронт.... Не знаю, право не знаю...

— А Вы всеж подумайте, мастер Берг. Вам, как боевому офицеру, да ветерану, наверняка какие-то льготы будут — не все ж с войны плохое, надо и выгоду иметь, кому война, а кому в чем мать родила. А я, коли на то воля Богов будет, после войны непременно Вас навещу, зубы может подлечу, да и просто былые дни вспомним...

— Ваши-то слова, сержант, да Брату с Сестрой в уши! Уж храни нас Боги, и чтоб так-то оно и вышло!

На том мы с ним и расстаемся, а утром другого дня весь наш табор, грозно щелкая затворами 'охраняя секретный груз', забирается на знакомую баржу, прицепленную к столь же знакомому буксирчику. Все, меньше суток ходу, ночью уже будем в Улле.

Глава 2

Улле встретил нас какой-то необычной тишиной и пустотой в речпорту. Пусть и подошли мы к нему утром, отстоявшись ночью на реке — как знающие с соседней баржи объяснили — мели не стоит в темноте проходить, но все же очень уж тихо. Необычно как-то, мне казалось — порт это всегда шум и суета. Или тут настолько коренные преобразования учинили после валашского мятежа? Нашу баржу сразу оттащили в сторону военного морпорта — я впервые полюбовался на здешние военно-морские силы. Не впечатлили, конечно — у причалов стояли три кораблика, по виду непонятно кто — кажется, модели подобных кораблей я видел в Военно-Морском музее — не то паровые яхты, не то минные крейсера. Изящные небольшие посудинки, с минимумом надстроек, с одной-двумя довольно изящными тонкими и высокими трубами. При том и с вполне себе оснащенными мачтами, и вида как-то не очень военного. Ну, на мой конечно вкус — я привык к другим военным кораблям. А тут... красиво, изящно, даже как-то... игрушечно что ли. Но нет, красиво, красиво, слов нет. И все ж это не прогулочные скорлупки — на палубах за щитами стоят шестифунтовки, а у одного, который вроде и побольше чуть, двухтрубный — по-моему на носу и корме и вовсе семнадцатифунтовки, вроде тех, что нас спасали на перевале. Красавцы — и названия на борту золотом 'Зоркий', 'Забияка' и у старшего — 'Беспощадный'. Морячок вон прогуливается, форма как и положено, черная с золотом, картуз как у Нахимова на картинке, офицерик молоденький. Только что эполет нету, так, нашивочки скромненько так, без излишеств. А матросики кое-где в серых робах, береты-бескозырки без ленточек и кокард. И смотри-ка ты — все оружны, офицерик при огромной кобуре, у матрозни куцые карабины за спиной, на поясе подсумки. И двое матросов толкутся на мостике ближнего к берегу 'Зоркого' аккурат у даже не зачехленной картечницы — серьезный аппарат, спарка, со щитком. Серьезно тут у них все, служба по-настоящему несется, не для виду.

Едва причалили, начинаются неприятности. До Улле все шло чинно-благородно, грозная бумага и наш боевой вид вполне обеспечили нам отдельную баржу и отсутствие малейших беспокойств. А тут идиллия кончилась. Едва швартуемся и перебрасываем сходни, дабы я мог сойти на брег и отыскать нужное мне начальство, как по сходням, прямо как депутат по встречке, начинает ломиться к нам какой-то штаб-лейтенант союзной пехоты. Оторопев, я его едва на борт не впустил, но стоящий рядом селюк из уцелевших, в которого очень быстро и больно вбили все пункты устава и его обязанности, поступает строго в соответствии с оными в отношении постового. То есть попросту смачно приветствует лейтенанта прикладом в чавку, щелкает затвором, и орет на весь сонный порт, что будет стрелять. Лейтенанта ловят его офигевшие подчиненные, тот размазывает кровавые сопли (ну, это я так больше для красоты — прилетело ему в скулу и не сказать, чтоб очень уж сильно, вскользь), начинает орать что-то угрожающее, и лапать кобуру, его солдатики грозно тянут с плеча винтовки со штыками... Селюк же, уже всерьез загоняет патрон и орет про тревогу. Я даже не успеваю выматериться, как на палубе становится немного тесно, от выскочивших, кто в чем, наших, но все с ружьями, щелкают затворами. Враз занимают круговую оборону, а незваные хозяева замирают в тягостном недоумении — лейтенант только открыл клапан кобуры, солдатики его и вовсе стоят, разинув рты, держа винтовки, словно дворники метлы. Ну, а что вы хотели, ребятки? Разнежились тут в тылу, а мои говнодавы привыкли сначала хватать ружье и бежать занимать позицию, а потом думать. Валашские штыки и пули быстро учат, так что лучше бы вам всем не дергаться. Я быстренько кошусь на морячков с 'Зоркого' — их картечнице, пожалуй, немного мешает всяческий рангоут и такелаж носовой мачты, стоящей перед рубкой, но, если не будут заботиться о сохранности своих морских веревок и деревяшек, то врезать могут будь здоров. Впрочем, морячки не вмешиваются, наоборот заинтересованно смотрят, вот ихний мичман, или кто он там, аж к борту подбежал, но пока никакой агрессии от них нет. Нет, ну кого ж это тут пожаловал по заветам Винни-Пуха?..

...Нет, если так начинается утро, то день точно не задастся. Поругавшись, впрочем лейтенант под добрым взглядом дюжины стволов обороты сбавил, объяснились. Я заявил, что у меня секретный груз, и мои люди его охраняют, на борт никто не поднимется до особого распоряжения полковника Палема, к которому у меня сопроводительный пакет от командования Северной Армии. Потому мотивы и устремления уважаемого его высокоблагородия штаб-лейтенанта меня абсолютно не трогают. На что лейтенант, сначала малость прикуксившийся при упоминании начальства, видать здешний авторитет этот полковник Палем, тут же злорадно заявляет, что мне 'очень повезло', поскольку как раз в этот момент его превосходительство господин полковник имеет честь находится в порту, формируя сводную морскую роту, и потому мне не придется долго его искать. Говорит он это таким тоном, что сразу ясно, что влипли мы снова в какое-то дерьмо. Но делать-то нечего, попала собака в мясорубку — пищи, а крутись. Махнул Коле, чтоб со мной пошел... ну, мало ли что, может с обиды лейтенанту что в голову ударит, оставил Борьку за старшего, нарочито громко приказал нести усиленный порядок службы, охраняя секретный груз (постарался, чтобы морячки услышали, мало ли как что обернется), да и отправился следом за лейтенантом, в окружении злых и перепуганных пехотинцев, которые только что не под штыками нас вели. Нет, отвратно день начинается, отвратно. От такого утра хорошего дня не жди.

Местная ВМБ построена капитально, можно сказать — с любовью. Чем-то Кронштадт напомнила, и форты вокруг него. Так же вроде бы и лаконично, но не без изящества, и украшательство имеется, разные пилястры-карнизы-балюстрады, прочие архитектурные излишества. Но батареи серьезные — могучие пушки стоят, длинные — пять-шесть дюймов, на взгляд. Насколько я помнил, последние лет тридцать не случалось, чтоб кто-то города Союза пробовал штурмовать, а с моря — и подавно дураков нет. Да и сил военно-морских ни у кого нет подобных — только пираты всякие в морях водятся, но это не времена Дрейка, самоубийцами пираты становиться не хотят. Конечно, такое праздное безделье армию, наверняка, разложило, как ни крути — на бумаге, как в Швейцарии какой — все очень солидно, а на деле — пшик... Но не в том, что касается артиллерии. Пушки для городов Союза — это символ и практически фетиш. Даже кабаки всякие, и прочие заведения называть чем-то, содержащим, так или иначе, слово 'пушка' и подобные можно только с особого одобрения горсовета. И только если объект статусу соответствует. Ну и в армии сухопутной артиллеристы — высшая каста. Пехота союзная так себе, не ахти что, больше в обороне ценится. А кавалерии и вовсе, считай, нету. Ну, настоящей, самостоятельной — чтоб в рейд там надолго, с обеспечением, тактикой и тому подобное. Максимум — разведка при пехоте, связь, ну жандармы конечно, хотя это уже и не армия вроде как. Наиболее боеспособны из сухопутчиков, кроме артиллерии, пожалуй, погранцы. Но они малочисленны, и служба там не престижна, опасна и выгодна, если не поймают. А если поймают — то казнят. Потому там служат идейные и через это — очень небогатые. В общем, с сухопутными силами у Союза неважно дела обстоят, ну да они и привыкли играть от обороны, в чем им равных, пожалуй, нету. Флот конечно дело другое, в драках с пиратами постоянно участвует, и 'торговые интересы' помогает поддерживать дружелюбными жерлами орудий. Практика то есть постоянная имеется, боевая учеба идет как надо. Но флот малочисленный, и это суперэлита — моряки в приморском Союзе в принципе наиболее уважаемые люди, а военные моряки — это что-то вообще запредельное. Из этого правила выбивался, разве что, Рюгель — наиболее западный город, граничащий своими владениями с Дикой Степью. Там, кроме обычной армии и сил правопорядка — еще имелась весьма серьезная морская погранстража, боровшаяся с пиратами и контрабандистами (а порой одно от другого отделяла только целесообразность — торговать или грабить). От прочего ВМФ независимая, чисто к городу приписанная, им же и финансируемая (ему же и доход весь от конфискации). Отчаянные, судя по рассказам, ребята. В других городах как-то не особо выгодно такую службу содержать почему-то обходятся обычным флотом и береговой стражей. А на суше в Рюгеле популярны были иррегулярные, порой частные, формирования, если так сказать 'рейнджеры', совершающие карательные, а зачастую и превентивные набеги на кочевников, пиратов и прочие незаконные формирования на границе и в сопредельных 'ничейных' землях. Зачастую это и вовсе практически бандиты, с патентом 'грабить за пределами Союза', не более. Они немногочисленны, и скорее все же лишь кошмарят соседние полудикие племена, нежели осуществляют некий 'фронтир' — недостаточно тут еще населения для фронтира. В общем, как-то так дела обстоят в Союзе с вооруженными силами, если вкратце изложить то, что мне известно. Не очень ясно, правда, зачем 'мой' полковник, кстати, судя по всему — главный артиллерист тут, то есть в принципе очень большая шЫшка, формирует какую-то 'морскую роту'. Вроде бы не планировалось никаких десантов — выходов на побережье у Валаша нет, его, честно сказать, вообще ни у кого нет, кроме Союза, на том и держатся. А по реке тоже уже негде десантироваться — все валашское Приречье наше, а в верховьях и смысла нет десанты высаживать. Да и в принципе не слышал я, чтобы тут было некое подобие морской пехоты — ибо низачем. Та же союзная пехота, при всех ее минусах, вполне обучена посадке-высадке и перевозке на морских кораблях, конечно, не плацдармы брать, но это тут никому и не нужно. Какие-то абордажно-штурмовые отряды есть у помянутых пограничников — им положено по работе такое уметь. Неужто пираты так допекли купцов, что вот так, резво и срочно, решили собрать силы, и прямо в разгар войны осуществить десант на какие-то их базы, затерянные в россыпи Южного Архипелага? Дурь какая-то, кабы пираты резвились, эти три охотника не стояли бы у причалов, а носились бы по морям, защищая торговлю...

Это я все как-то мельком продумываю, пока мы, по широким лестницам из красного гранита, с профилированными парапетами и местами даже с какими-то барельефами, взбираемся на бастион... или как это тут правильно называется? Батарея, наверное, хотя укрепление комбинированное. Красивый вид отсюда на море, жаль на ходу обернуться на город глянуть некогда, лейтенант поспешает. Подходим к группе офицеров, все в песочке, союзные — это легче. Я хоть и сержант всего, хоть и союзники они нам — но, если не борзеть, то никто ничего мне не сделает. Права не имеют. Лейтенант приказывает ждать, и отправляется с докладом, рапортуя статному, усатому седоволосому офицеру с непокрытой головой. Тут старшие офицеры вообще любят так ходить, какой-то шик в этом видят, а вот кто помладше за появление в людном месте без головного убора — влетит. Офицер кивает, и лейтенант велит подойти. Подхожу, с ходу докладываюсь, не давая лейтенанту рот открыть — и так больно много говорит.

— Пакет — сухо бросает офицер, протягивая руку, украшенную парой нехилых таких перстней.

— Виноват, Ваше превосходительство — погоны-то я у него опознал как полковничьи, хотя они в Союзе немного и другие, но все ж похожие — Велено передать лично в руки полковнику Палему!

— Я полковник Палем — как-то устало отвечает офицер — Командующий артиллерией Улле. Давай пакет, сержант.

Ну, а чего делать — нету тут никаких удостоверений личности, да и были бы — когда бы полковник чего стал сержанту предъявлять? Даю я ему пакет, тут же вскрыл он его, читает.

— Это все очень хорошо — кивает головой полковник, прочтя — Это просто замечательно. Но больно уж некстати... Какой у тебя приказ, сержант?

— Сдать Вашему превосходительству секретный груз, после чего поступить в распоряжение рисского военного советника, и по его приказу вернемся на фронт!

— На фронт... Сколько у тебя людей?

— Восемнадцать человек со мной, господин полковник! — задолбался я его превосходительством звать, намекну так, что, в общем-то, не его это собачье дело, сколько чего и как. Посмотрим на реакцию. Заодно, а то утро перестает быть томным чего-то.

— Хм — ага, приподнял бровь, посмотрел не сквозь, а на меня, словно первый раз увидел. Хорошо еще, что я с утра, в предвкушении визита к начальству в вид себя привел, усы подстриг и закрутил лихо, бороденку подровнял, подбрил щеки. Форма одежды тоже соответствует, благо мне, как комвзвода, теперь парни и сапоги начищают и прочее в порядке держат, не из барства, а потому что у комвзвода и так хлопот много. Ну, еще, можно потешить надеждой, из уважения. Я не самый плохой взводный, и кто поопытнее, это понимают. Так вот, выгляжу я как надо, и все побрякушки на месте, и нашивочка. Полкан выглядит не паркетным, видать соображает, потому что взгляд немного меняется, уже с интересом оглядывает. Лейтенант, впрочем, истолковывает это по-своему:

— Они, Ваш-пство, там все недисциплинированные, осмелюсь доложить. Наверняка пьяные, и вообще. Их надобно разоружить, и под арест! Как бы чего не вышло-то, в ситуации... — и он машинально потирает набухающую уже скулу — Это же не солдаты, а шваль какая-то, разбойники...

— Сержант, что там у тебя на барже творится? Лейтенант докладывает, твой солдат на него напал, остальные в исподнем с винтовками скачут? В чем дело? — брови сдвинул сурово, голос прямо-таки громовержащий, офицеры вокруг напряглись — а мне видно, что глаза у полкана веселые.

— Виноват, господин полковник. Солдат, допустивший оплошность, будет моей властью непременно строго наказан! — лишний раз грубо намекаю, что мы ему не подчиняемся особо-то. Но полковник, похоже, не обижается, в отличие от загудевших офицеров — те намек ясно уловили.

— За что ж ты его накажешь, сержант?

— Он, господин полковник, извиняюсь на простом слове, из вонючих мужиков...

— Но-но, сержант, ты б потише... Сам, что ли, из благородных? Мой прадед, кстати, тоже из мужиков, так-то.

— Виноват, Ваше превосходительство! Да только...

— Ладно! Так чего твой солдат там натворил? Лейтенант говорит, напали на него?

— Солдат сей, господин полковник, как есть малообразованная деревенщина. Насилу уставы в него вбил. Да только и то бестолку. Он, поганец, обязан был что? — по уставу, огласить господину лейтенанту, что проход воспрещен, что он имеет намеренье применить оружие в случае неповиновения... А уж коли всего этого и не успел — то обязан был вежливо и аккуратно застрелить господина лейтенанта на месте. А не кидаться бить его прикладом некультурно и невежливо. Я ж и говорю, Ваше превосходительство — мужичье, что с него взять. И это еще не самый худший, осмелюсь доложить — этот три недели на передовой провел, и из трех атак живым вышел, а обычно у меня селюки и одной атаки, первой, не переживали. Но, все равно, как видите — туп, как пробка. Так что, Ваше превосходительство, наказание ему будет мною применено суровое и неотвратимое, за глупость его природную и нерасторопность...

Лейтенант аж побагровел весь, особенно отметина на скуле, за кобуру хвататься начал, пасть раззявил, намереваясь наверняка что-то высказать, да только полковник его опередил, вежливо поинтересовавшись, так ли все было, и, не дав ответить — а хорошо ли лейтенант осведомлен о правах часового? Лейтенант, враз сдувшись и побледнев, что-то заблеял, но был заткнут одним жестом. Некоторые офицеры тихонько похрюкивали, иные всеж кривились недовольно. Полкан снова ко мне поворачивается, уже откровенно улыбаясь:

— А чего твои солдаты, лейтенант говорит, в исподнем по палубе скакали?

— А обалдуй этот, господин генерал, часовой который, он же тревогу поднял, как положено — а они ж на фронте думать отвыкли, на фронте, Ваше превосходительство, думать некогда — вот и похватали кто-чего, да бегом на позицию, не до одевания. Тем более что — коли убьют, все одно потом разденут...

— Хм... Все у тебя такие, с фронта?

— Так точно, господин полковник! Весь взвод... точнее, то, что от него осталось...

— Ну... что ж... Это, пожалуй, хорошо.... Даже, пожалуй, очень хорошо... И, как нельзя, вовремя... Лейтенант!

— Я!

— Организуйте приемку секретного груза... Да просто я сейчас бумаги подпишу сержанту, а вы охрану смените! Поставите там несколько матросов с 'Забияки', да и все. Не до того сейчас. И — проводить сержанта с его людьми в распоряжение майора Горна, рисского военного советника. Выполняйте!

— Господин полковник, разрешите задать вопрос?

— Чего тебе, сержант? Что-то неясно? Бумагу я тебе подписал, ответственность за груз на мне, чего тебе еще непонятно?

— Ничего непонятно, господин полковник.

— Приказ тебе ясен?

— Так точно!

— Вот и изволь выполнять! А Горн тебе все объяснит... Марш!

... Лейтенант, понятное дело, оказался сволочью, и на сборы дал три минуты, пока его солдатик бегал с приказом за морячками, а мы с ним осматривали и сверяли наличие и печати. Думал как-то уязвить наших, или очередной скандал устроить. Ан хер там в нос. Все было готово, скорее всего, через минуты после нашего отбытия к полковнику, все собрано, включая и мое барахло. Так что единственное, что мне осталось сделать — изъять из ящика с документами мои бумаги. Личный состав встретил нас по выходу из надстройки построенным на палубе с полной выкладкой, в почти идеальном, по фронтовым меркам, строю. Не выгорела лейтенанту его пакость. Сдали пост морякам, и отправились вон из порта в город. Лейтенант с парой своих солдатиков впереди, я за ними, а за мной, в ряд по трое — все мое воинство. И ведь поганцы, чуют ситуацию — шаг печатают, звонко так, по узким тихим улочкам, впечатлительно выходит, словно и не неполный взвод топает, а чуть ли не рота. Солдатики с лейтенантом аж оглядываются нервно. В тишине хрумканье сапог по брусчатке, даром что подковок у нас нет особо, грозно звучит.

Вот, кстати сказать, чего-то улицы больно уж пустые. Я ведь, впервые, выходит, в настоящий-то, большой город тут попал. Так сказать, мегаполис. До того максимум райцентр в Валаше видел, это не сравнить. Но вот и в том райцентре жизнь как-то кипела всерьез, а тут — как вымерло. Сам-то город в общем-то, солидный. Дома практически начиная от порта — минимум трехэтажные, а где и четыре-пять, Питер, если в центре, напоминает. Красивые дома, с облицовкой гранитом и мрамором местами, с лепниной есть, иные и с курдонерами, улицы мощеные сплошь, и тротуары в плитке, и даже, судя по всему, ливневая (а может и иная какая) канализация имеется. Кованые ограды, литые тумбы, фонари... Цивилизация, как есть. Правда что, у речпорта проплывая, мы видели и вполне себе район трущобный, лачуги и просто частный сектор, а тут-то самый пожалуй центр города. Однако ж, тем более непонятно, чего так все мертво-то. Ни души на улицах, только кое-где у домов прохаживаются полицейские да несколько охранников частных, с дробовиками. Нешто тут так шалят? А на перекрестке и вовсе стоит патруль солдатский, ландскнехты городские, винтовки со штыками, и немало, шестеро сразу, при сержанте. Нас, впрочем, посторонившись, пропустили — то ли лейтенанта знают в лицо, то ли так службу хреново несут. Однако в целом ощущение неправильности и очередной задницы все усиливалось. Идти нам пришлось недолго — свернув пару раз, дошли до частного особнячка за серьезной такой оградой, над которым вился рисский флаг. Там нас остановили, лейтенант предъявил бумаги, и только спустя несколько минут мы смогли пройти на территорию, остановившись посреди просторного двора, не сказать забитого, но изрядно наполненного солдатами и офицерами в рисской форме. Все с оружием, на балкончике вот пулемет растопырился, и вокруг суетятся трое, чего-то там мудря с ним. Хорошо хоть, пушек не видать. А вот солдатики мне не понравились вовсе — как есть новобранцы в основном, да несколько явно тыловых, от новобранцев отличающиеся только нажратыми мордами, а ружья так же неумело держат. И офицерики какие-то злые и испуганные малость. Чегой-то тут у вас, ребята, совсем неладное творится. Неужто валашские парашютисты в окрестностях выбросились? Больше-то некому так напугать. Или все же пираты? Впрочем, сейчас, кажется так мне, все и выясним — лейтенант уже вернулся, в сопровождении молодцеватого рисского майора, с аккуратно подстриженными черными усами и легкой сединой на висках. Наверное, тот самый Горн. Вот сейчас все и выясним, в какую же именно задницу мы снова ухитрились попасть.

— Накрылся нам отдых — высказал негромко очевидное Коля, за что Борька его шепотом обматерил. И это правильно, это если бы дело было только в отдыхе, то мы бы это как-нибудь пережили. Но, сдается мне, отсутствием отдыха мы не отделаемся...

Майор, спустившись, останавливается, кивает лейтенанту, и с силой проводит ладонью по лицу — видок у него довольно замотанный. Постоял, вдохнул пару раз глубоко, явно стараясь немного взбодрится. Похоже, ночь не спавши, или около того. А дышится здесь хорошо — море все же. Я море не люблю, меньше, конечно, чем горы, но все равно. Глупое оно какое-то. И спрятаться негде. Но, многим нравится. И запах тут характерный, морской. Йодом, наверное. Или водорослями. Или солью. Не знаю чем. Ну, море, короче говоря. Море, оно и есть море. На реке-то запах другой, а как в речпорту вторую баржу отцепляли, так нанюхались — там несет и гнилой рыбой и смолой и лесом строевым и чорти-чем еще, гадость. Как там в этом гетто у порта живут — неясно. А тут-то совсем иначе. На мысу, который я видел с бастиона, вроде бы и пляжи есть. Поди, чистая публика отдыхает, загорает и купается, наверное. Тут, как кто-то из наших рассказывал, в Улле, место уникальное. Речпорт, считай, находится в широкой дельте реки Великой, фактически эта дельта образует почти пресноводный Ирбенский залив — на том берегу марка Ирбе с ее знаменитым угольным разрезом. А вот ВМБ Улле, как раз за этим мысом — уже в настоящем море. Соленом, пусть и в меру. И самое интересное, это природный феномен — благодаря прибрежному течению — граница между пресными и солеными водами — довольно четкая, они как бы и не смешиваются тут у Улле, даже, говорят, иногда можно это визуально наблюдать по цвету воды, если с возвышенности. И потому Улле очень популярен у судовладельцев — очень легко и просто производится 'естественная очистка' корпуса от всякой растительной и прочей органической дряни. Из соленой воды в пресную, или наоборот — и подыхает да отваливается все, в течение нескольких часов. Ну, не совсем все, но при регулярных таких процедурах килеваться для очистки надо раз в десять реже, а иным суденышкам 'эконом-класса', с небольшим сроком службы — и вовсе не нужно никогда, до самого списания на дрова.

Майор тем временем закончил рефлексотерапию, и подошел к нам. Откозыряв, протянул ему приказ и письмо Гэрта, доложился о численности и состоянии личного состава, приготовился к неприятностям. Однако Горн, отослав жестом лейтенанта, покивал, читая бумаги, и вдруг приказал отправить людей на кухню получить питание, а меня пригласил с собой. Недоумевая, я переложил бразды на Борю, и отправился, подозревая еще большие неприятности.

— Сержант, тут мне мой старый приятель Гэрт пишет, что у вас с собой бумаги, и вы желаете претендовать на перевод в армию Союза?

— Так точно — достаю из ранца бумаги, протягиваю, и сразу обрисовываю ситуацию — По совету его высокоблагородия капитана Гэрта как раз. Оне считают, что так бы мне самое правильное. Иначе мне карьеры никак не сделать, так оне мне и сказали, вашвысбродь.

— Хм... Гэрт всегда был мастер всяких таких... таких... да-с... — майор неопределенно потряс кистью в воздухе — Ну да дело не об этом... Подождите, сержант, я взгляну ваши бумаги — Гэрт больно уж вас рекомендует, а это было бы кстати... Пока можете курить, только отойдите к окну, я сегодня за ночь уже накурился, наверное, на ближайший месяц...

— Виноват, вашвысбродь, не курю!

— Ну... тогда... Вон там есть кофе в термосе, еще не остыл, пейте... я все равно его уже больше не могу видеть...

— Есть, вашвысбродь! — глупо кочевряжиться, когда аж целый майор настолько благосклонен к сержанту. Это конечно настораживает, но неприятностей от лишнего глотка кофе не прибавятся, а вот потом еще кофе могут и не предложить. Тем более рядом с кофе на тарелке какие-то вкусности, по виду нечто вроде венских вафель — а чего бы и не сожрать внаглую? Майор благосклонен не в меру, а пожрать не факт что выйдет — пайком, конечно, мои ребята на меня прихватят, но то паек. Кофе и вафли оказались, кстати, весьма недурственны...

— Однако, однако — закончил читать Горн — Да уж, сержант, если это все про вас хотя бы на половину правда... то вы мне тут попались крайне вовремя.

— Рад стараться, вашвысбродь! — выпучиваюсь я в фигуру аллегории служебного рвения.

— Послушай-ка... эээ... Йохан... Ты, я смотрю, человек бывалый. Не в тылу отсиживался. Начальство, конечно, не любишь — а кто его любит. Но я тоже не все время в штабах ошивался, да годы и здоровье не позволяют уже самому в бой идти. А в командиры попасть — происхождения на карьеру не хватило. Так что вот что. Ты давай-ка, брось вот это. Обращайся ко мне без всяких, господин майор. И дурака мне тут не включай, будь уж добр. Не то сейчас время. Все ясно?

— Так точно, господин майор. Чего неясного. Только бы вот про то, какое нынче время 'не то' — нельзя ли поподробнее? А то мне и господин полковник Палем то же самое говорил, и как раз сказал, мол, Вы мне все и разъясните.

— А вот это, сержант, ты сейчас все и узнаешь. За мной, пошли...

* * *

На совет в Филях это походило мало. Хорошо хоть не походило сильно и на совещание в рейхсканцелярии в апреле сорок пятого. Ну, то есть, оно все было где-то посередине. Как говорится, 'кампания была небольшая, но весьма представительная...'. Майор Горн, двое, кроме меня, сержантов, вида безмерно усатого и несколько престарелого, впрочем, с ухватками не писарей или там поваров, молоденький лейтенант и два капитана, причем только один из них выглядел достойно — второй был бледен и потен, как сволочь. Внешне он был грузен и плечист, но почему-то напоминал мне Кислярского из фильма 'Двенадцать стульев'. На стене небольшой комнатки, куда меня привел Горн, висел план Улле и окрестностей, на столе тоже разложены какие-то карты и бумаги. А в углу стоял карабин с подсумками на ремне, и шашка в ножнах. Все присутствующие, кстати говоря, были при оружии — и даже я, с полной выкладкой и карабином за плечом не выглядел полным дебилом — у капитана была на поясе здоровенная кобура рейтарского револьвера, а оба сержанта — так же как я с карабинами. В общем, атмосфера как-то немного нервировала. Горн жахнул стакан воды, и начал излагать ситуацию:

— Прежде всего... Пусть вам не кажется странным состав нашего совета. Если грубо сказать, то, кроме нас, на остальных офицеров и сержантов рассчитывать нечего. Да-с, господа. Все мы — единственные из состава всех рисских войск, имеющегося в Улле — очень небольшого состава, замечу! — кто имеет реальный боевой опыт... или, как капитан Макс, обязан быть в курсе всего. Остальные, да простят они мне такую оценку — штабные шаркуны и тыловые хомяки. Не стану их обвинять и хулить, большинство из них неплохо справляются со своими обязанностями в мирное время... Вот именно, в мирное! А сейчас, увы, они если и не обуза, то никак не полноценные боевые единицы! И тем более не командиры... Впрочем, нам и командовать-то особо нечем. Да, я не представил — это сержант Йохан. Со своим неполным взводом доставил с фронта секретный груз Палему... Взвод неполный, но все солдаты хоть немного, а пороху понюхали, а некоторые и вовсе можно сказать — ветераны. Сам сержант воюет с первого дня, начинал в войсках Барона... да-с!

— Судя по наградам, и у барона сержант не в тылу сидел — усмехается капитан со 'стечкиным' — Это, действительно, очень кстати...

— Да, так вот... я изложу кратко ситуацию, введя всех в курс дела, а затем — прошу высказывать свои мнения. Сержанты — без малейших условностей, сейчас ваше мнение ничуть не менее важно, чем мнение офицеров! Итак, начнем...

...Смысла пересказывать всю речь майора нет, а вкратце ситуация была такова. Позавчера в Улле начался мятеж части гарнизона, переросший в беспорядки. Или наоборот, беспорядки, окончившиеся мятежом. Уже неважно. Важно было другое. Войск в городе катастрофически нет. Городской полк с артиллерией и тылами, еще месяц назад отправился морем в Рюгель, чтобы там влиться в Южный фронт, нажимающий на Валаш. Союзники торопились успеть внести весомый вклад в победу, чтобы не остаться без трофеев. В победе уже не то чтобы не сомневались — Валаш сопротивлялся активно и местами наносил болезненные контрудары. Но все же в победу уже больше верили, чем сомневались. Как бы то ни было — городской полк убыл. Остался гарнизон, и немного жандармов. Да полиция — вот, собственно, и все. На счастье, взбунтовалась (или примкнула к бунтующей черни?) та часть гарнизона, что относилась, скорее, к тылам и учебке, а не артиллеристы городских укреплений. С другой стороны — по численности это было едва ли не две трети войск в городе. Ходили слухи, что солдаты взбунтовались 'не желая идти на бойню, от которой народу пользы нет, а богачам только прибыток'. Прямо родным и знакомым повеяло. Да и в целом мятеж был явно проплачен известно чьими деньгами, но лозунги были очень даже 'народные' — вне гарнизона ядро бунтовщиков составляли мастеровые с Пушзавода — одного из градообразующих предприятий в северном пригороде Улле. Само собой, требовали отмены штрафов и увольнений по причине военного времени, увеличения расценок за сверхурочную работу, улучшение условий труда и безопасности, ну и прочее подобное. Ну а в самом городе вылезли, как обычно, при любой сваре, трущобы — в том числе и речпорт, и подобные ему босяцкие долины. Там никаких политических требований не выдвигали, просто хотели как обычно немножечко пограбить под шумок. Тут еще, говорили, примешивается и вражда мафиозных кланов, и поддержка сторонников недавно отстраненного от должности (и жизни) второго секретаря горкома Алабина, пытавшегося ранее устроить провалашский переворот. Впрочем, эти тонкости были не столь важны уже. Пусть с этим потом соответствующие органы разбираются. А на сейчас имеем угрозу вооруженного захвата власти в Улле, причем по неким каналам есть сведения о намереньях кругов, близких к бывшему второму секретарю установить свою власть, инициировать выход Улле из Союза, и соответственно, из войны, ну и прочий сепаратизм, с учетом стратегического положения города, позволяющего контролировать устье Великой. Военной поддержки мятежникам ждать особо неоткуда, но вряд ли Союз рискнет вести действия против одного из своих городов, да и честно сказать — нечем, вот прямо сейчас, если все же возобладают мятежные, и возьмут укрепления городские. Придется полностью остановить наступление на Валаш с юга, и стянуть все войска Союза к Улле. И еще вопрос, не откажутся ли союзные солдаты воевать со своими же? Да и, намекнул майор, не факт, что в других городах Союза не начнутся некие центробежные процессы — противоречий на самом деле накопилось немало, а поскольку, из всех государств (известной мне части мира) Союз Городов был наиболее либеральным...

В общем, плохо все. Если еще точнее — то против нас несколько сотен более-менее обученных и оснащённых солдат, это раз. Два — это едва ли не вдвое больше мастеровых и прочего пролетариата. Уже успевших организовать на Пушечном какое-то подобие коммуны. Улльские коммунары, мать их так. И ведь, аналогии-то, похоже, во всех мирах схожие — отличительный знак у них — красная повязка нарукавная, или ленточка на головном уборе. И знамена красные... по большей части. Еще флаг Улле — у каждого города Союза, кроме общего Союзного флага — есть и свой штандарт, но с наложенным союзным гербом. Ну а у этих — 'чистый' флаг. Причем, тут нету принтеров для текстильной печати, и такие флаги за день не выткать... Впрочем, это опять же не наше сейчас дело. Итак, мастеровые. Эти вооружены по большей части всяким холодняком, ружьями и каким-то стреляющим старьем. Поговаривали, что некто купил им немало револьверов, что тоже не радовало, хотя даже в городском бою револьвер — оружие глупое. До арсенала, слава Богам, мятежники не добрались, и вот уже прямо сейчас оружие и боеприпасы оттуда перевозят в военный порт. При крайнем случае — просто утопят в море. Так что вооружение коммунаров можно было бы и не считать, если бы не неприятный момент. На то он и Пушечный, чтобы там делали пушки. И вот там-то коммунары и захватили несколько орудий — в основном полевые трехдюймовки, около дюжины. Со слов капитана Стечкина, имени которого я так и не узнал, остальные орудия можно, в общем-то, не считать — к ним нет боеприпасов. А вот к трехдюймовкам вполне достаточно — снарядное производство как раз было загружено заказом на этот калибр. Радовало только, что гранат здесь не делали — взрывчатку гнали в Ирбе, ибо уголь там, а Ирбе ее не продавал так, блюдя привилегию — вот и отправляли корпуса на снаряжение туда, а потом снаряды — обратно. Так что к пушкам у коммунаров — картечь, да шрапнели. Кроме рабочих-коммунаров во враждебные силы стоило записать и вечно недовольных 'городскими' окрестных крестьян. Эти просто поддержат мятежников, если и не открыто, то тайно. В основном, конечно, за свою выгоду — как станет ясно, что мятеж подавлен — начнут и выдавать... за награду, естественно. С прошлым мятежом так и было. Серьезной силой их считать не стоит, они и в спину пальнут, только три раза убедившись, что им ничего не будет. Ну и напоследок — босяцкие кварталы. Эти гетто, трущобы и фавелы всегда были враждебны власти, и в мирное-то время там стреляли и совали ножи в спину полицейским и солдатам, там всегда могли найти укрытие беглецы от режима, регулярно там армия и жандармы устраивали зачистки, что, понятное дело, любви к властям не добавляло. Это, на самом деле, серьезная сила — несколько тысяч человек. И не всегда неорганизованная, а местами и частями — и неплохо вооруженная. Скрашивало эту сторону дела то, что, во-первых, с этими можно не церемониться, и при нужде полковник Палем накроет эти кварталы крупнокалиберными снарядами с батарей — зажигалками и шрапнелью. А погреба на батареях большие и емкие. Во-вторых — 'из подтвержденных источников' известно, что по-настоящему серьезные люди из криминального мира, прежде всего контрабандисты — мятеж не поддерживают. По своим каким-то интересам, но, тем не менее, не помогая напрямую власти, будут блюсти строгий нейтралитет. Что выбивает из числа люмпенов наиболее организованные и, что немаловажно, наиболее вооруженные боевые группы. Это — что касается противника.

Что касалось наших сил, то все было более разнообразно, но ничуть не радужно. Часть гарнизона — в основном артиллеристы на батареях. Увы, без пехоты батареи полностью защитить город, особенно от штурма с суши — неспособны. Впрочем, Палем разумно рассудил, что нападение с моря большими силами вряд ли вероятно, и часть артиллеристов с приморских укреплений отрядил в пехоту, направив на сухопутные участки укреплений и в патрули в городе. Но и это было если не каплей в море, то иголкой в стоге сена. Жандармы — около сотни. Крепкие хваткие парни, с многозарядными карабинами-леверами под пистолетный патрон, причем у многих на коротком карабине магазин не подствольный, а торчащий вниз коробчатый. Конные, потому и палаш на боку, рубать толпу всяких протестующих — самое то. Серьезные дяди, но их мало. И если в иное время их боятся, зная о привычке кровно мстить за убитого, причем в многократном размере — то сейчас их будут стараться убить все, припоминая старые обиды. Из союзных остаются еще моряки — те самые, которых полковник Палем собирает в какую-то 'роту', хотя, по моим прикидкам, не переводя корабли в состояние беззащитных прикованных к берегу мишеней — он сможет собрать от силы полсотни, ну семьдесят человек. И боеспособность этой роты — под большим сомнением. Пограничники, или, скорее, таможенная береговая стража — тоже суровые парни, но тоже очень малочисленные в нынешних раскладах. И с них обязанности никто не снимал — все понимают, что не исключены попытки снабжения мятежников оружием и всяким прочим. Еще есть в Улле некий военно-морской кадетский корпус. Точнее — был. Не повезло местной Нахимовке располагаться на окраине недалеко от Пушзавода — восставшие коммунары взяли ее одной из первых. Курсантов по большей части перебили — к чести последних, они не сдались, а вступили в бой, орудуя палашами и кортиками, но их и было всего-то несколько десятков. Арсенал в училище разграбили, но там было в основном учебное оружие. Один из сержантов, впрочем, заметил, что на то он и завод, чтоб из учебного сделать боевое, и он таки прав. В общем, нахимовцы уцелели только те, кто был по каким-то причинам в городе — от силы пара десятков. В бой они рвутся, пылая жаждой мщения, но, во-первых толку от них не очень много, во-вторых — кто ж их пустит, будущих бомбардиров, механиков и штурманов, под дурные пули и штыки? Еще из местных оставалась полиция... Но с полицией все было и вовсе грустно. Эти ребята с ржавыми саблями и нечищеными револьверами годны кое-как поддерживать порядок, разгонять всякую пьян и ловить ворье. Немногочисленные хваткие парни среди них погоды не делали. И потому большинство из них в первые же часы или очень спешно покинули опасные районы (порой не только без оружия, но и не полностью одетыми), а кто не успел — уже распрощался с жизнью. Большинство — долго и мучительно. Как и положено коммунарам, местные парни миролюбием и добротой не страдали, как и отсутствием изобретательности. Таким образом, на полицию серьезной надежды тоже нет. Ну и последняя красная линия — это ополчение и частная охрана — купцов и знати. Увы. Даже не беря малочисленность и боевую ценность — существовали серьезные опасения 'кто за кого воевать будет'. После массовых чисток в высших эшелонах, последовавших за неудачным заговором Алабина, все было 'не так однозначно'. Потому приказом полковника Палема этой категории граждан было велено не соваться, дабы не попасть под руку, и охранять и защищать себя, свое и вверенное имущество. Сбор ополчения Палем все же объявил, но проводить его придется выборочно, и даст это человек триста к середине дня от силы. Достаточно хорошо обученных... когда-то, неплохо вооруженных (каждый резервист обязан хранить дома в исправном состоянии карабин армейской системы и два десятка патронов), но вот возраст и сохранность навыков — вызывали вопрос. Мотивация, правда, должна иметься — чем череват захват города мятежниками все понимали

Вот, собственно, и все, что было в Улле 'своего'. И — мы. Ограниченный контингент рисских войск. А если точнее — то, по сути, лишь обеспечение рисской военной миссии. Всего около сотни солдат и офицеров, считая и наш взвод. И, по словам Горна, боеспособных с учетом моих парней наберется едва на полный взвод, может, самую чуть больше. Все остальные — не вояки вовсе. И помощи ждать неоткуда — нашему пароходу удалось проскочить одним из последних — а сейчас мятежники уже выставили батарею в самом устье реки, и в речпорту снаряжаются какие-то лайбы — вряд ли они сошли с ума, чтобы сунуться под огонь укреплений, а вот перекрыть судоходство — смогут вполне. Речных флотилий на Великой нет издавна, ибо статус у реки пограничный, и потому, еще лет сто пятьдесят назад решено было никому на ней военных кораблей не заводить. Морские охотники, конечно, могли бы сунуться туда и разогнать эту сволочь — но, с одной стороны — тот самый договор нарушать не следует, с другой — сесть на мель, да под огнем полевой батареи — не самое верное решение. Да и главное — некому прийти на помощь. То, что Вайм снимет с фронта серьезные силы ради решения внутренних проблем Союза — не верилось. Союзу, как уже говорилось, тоже никак быстро не отреагировать. В Свирре сидит Верген, ему ближе всех и у него могут найтись свободные войска — в войне он уже не то чтобы не участвует — но, так сказать, ограниченными силами. Потому что свое он уже взял, а за чужое воевать большого интереса нет, только выполняя договор. Барон, пожалуй, мог бы и помочь, достаточно быстро и серьезными силами. Если бы захотел. А с чего бы ему хотеть просто так? А не просто так... Все видели пример Ирбе, которого только чудо в виде войны и захвата Свирре избавило от ненавязчивого присутствия барона со своим войском. Ирбенцы пяткой в грудь крестились, наверное, провожая барона на новое место жительства, так горевали, что, поди, все баяны порвали. Как говорится, 'Как жаль, что вы наконец-то уходите!'. Так что барона звать на помощь решатся только в самом крайнем случае. Княжество же Лурре, с которым граничил на севере тут Союз, и которое отделяло его от Рисса, сохраняло строгий нейтралитет во-первых, во-вторых же — если честно говорить, то Лурре тоже было бы крайне выгодно иметь на границе неких сепаратистов из Союза — ведь наверняка это означало бы более выгодные договоры по поводу пошлин и торговли... Луррских денег в мятеже, вроде бы, не просматривалось, нейтралитет они держали по-честному — но и помощи от них ждать не стоило. Им был выгоден, в общем-то, любой вариант развития событий. Итого рассчитывать мы могли на пять-шесть сотен пехоты, от силы сотню кавалеристов, и полное отсутствие полевой артиллерии с нашей стороны. При примерно вдвое-втрое большей численности пехоты с несколькими пушками у противника.

Такая вот у нас вырисовывалась , паимаишь, загогулина. Как говорил небезызвестный дед Панас — 'Вот така у нас хуйня, малята...'

Глава 3.

Майор Горн, после обрисовки ситуации, приказал высказываться. Начать решили с меня, но я умело слился, мотивируя тем, что не до конца знаю обстановку и совсем не знаю местность, испросил разрешения высказаться после всех 'со стороны' а пока — рассмотреть карту, чем вызвал нешуточное удивление офицеров и уважительные взгляды сержантов.

— Вы, сержант, разве обучены читать карту? — Смотри-ка и Стечкин со мной на 'вы' начал общаться, видать сильно их тут припекло, впрочем, в Рисской армии надо сказать дисциплина довольно-таки сносная, и хамить подчиненным офицеры особо не любят, а к сержантскому составу с началом войны вообще отношение поменялось сильно в лучшую сторону. Многие из офицеров поняли, что без хороших сержантов они мало чего стоят, и не только молодые и мобилизованные, но и вполне опытные столкнувшись с массовым призывом новобранцев ощутили, что именно на сержантах держится армия.

— Точно так, вашбродь — Отвечаю ему — Обучен немного, не сказать хорошо, но не заблудиться смогу и позицию разметить, например, пушку или картечницу куда поставить соображу, ну а большего не смогу.

— Интересного нам сержанта прислал наш дружок Гэрт, не так ли? — Подмигивает Стечкину Горн — Еще насоветовал ему в Союзные войска записаться, а то 'для сержанта больно умный, а у нас карьеры не сделает'.

— Облезут союзные — Хмурится Стечкин — Самим надо. Горн, ты б его лучше на взвод аттестовал, а то у нас и так людей нехватка, а союзные и не воюют толком, еще им грамотных отдавать.

— Хм... Посмотрим. После — Подводит итог обсуждению моей персоны Горн, и совещание продолжается — я сушу ухо и одновременно разглядываю карту на стене.

Город Улле расположен, как я говорил, на восточном берегу широкого пресноводного залива, фактически — относительно мелководной дельты Великой. Несмотря на мелководность, острова и мели присутствуют только в самом устье, и в небольшом количестве (но мели довольно коварные, меняющие свое положение). Город находился на самом краю залива, фактически у основания полуострова, ну или выступающего мыса, вдававшегося на юг, в море. На самом мысу располагалась ВМБ Улле, дальше на восток — морской порт, и еще дальше — обширный залив, практически непроходимый для плавсредств, очень мелководный и сплошь усеянный всяческими камнями и скалами, надводными и подводными. К заливу, на востоке от городских окраин, примыкала низменная равнина, абсолютно незаселенная и неосвоенная — очевидно, ее сильно заливает при штормах. Таим образом Старый Улле, как он обозначался на карте, был с трех сторон ограничен — с запада и юга водой, с востока — болотистой низиной. При этом цитадель, Крепость Улле — занимала практически полностью вдававшийся в море полуостров, и на карте на широком перешейке были обозначены, надо понимать, весьма серьезные укрепления. Я еще покрутил головой — мол, а если я шпион? Но тут же подумал, что, с учетом местной специфики, где, какие, и сколько пушек — знают все, кому надо. Слишком редко и слишком на виду тут что-то меняют. А вот нюансы всякие и тонкости естественно на такой карте не показаны — хоть и союзники, но зачем им лишние подробности? Но как бы то ни было — Крепость от штурма с суши типа прикрыта. Хотя... вот проходили мы те укрепления — от них почти вплотную дома стоят. Иногда метров пятнадцать от эскарпов и стен. И пара домов, богатых — даже повыше укреплений будут. Оно понятно, воевать крепость никто не воевал столько лет, а место козырное, но все же... Интересно, саперы в крепости остались, и запас взрывчатки, если что? Ладно, будем надеяться, что до этого не дойдет, тем более что, несмотря на плотную застройку, вдоль прилегающих к стенам улиц и бульваров вполне могут работать обозначенные на плане фланкирующие батареи — а картечью-то вдоль по улочке — то, что надо будет. Авось обойдется, конечно.

С северо-запада Старый Улле ограничивался небольшой речкой, под названием Раковка. Но, судя по обилию застройки по берегам, и примыкающим к ней промзонам — последний рак там сдох еще до исторического материализма, а название — лишь дань времени. Хотя как раз на границе Старого Улле вдоль Раковки протянулся Городской Сад — судя по плану некий довольно ухоженный лесопарк, нерегулярного типа, но обустроенный, спускавшийся терассами по крутому откосу почти к самой реке. По другому берегу словно специально, для контраста — Гнилая Пойма — похоже, болото, а за ним Лесной Порт, небольшая Улльская Верфь, далее Речпорт и примыкающая к нему Босяцкая Долина. Выше по течению Раковки располагались на северном берегу Пушзавод, Кузнечное, Литейный, и Полковой Городок, и рабочие пригороды — Нахаловка, Заречный, Новая Деревня и еще несколько столь же типичных названий. По южному, примыкая к Старому Улле — Новый Улле. Город регулярной планировки, с большой Рыночной площадью, раскинувшийся на площади едва не втрое больше зажатого между побережьем и болотистой низиной Старого. Его районы носили совсем другую топонимику — Купеческий Спуск, Гостиный Двор, Каретная слобода. Пригороды у него были относительно небольшими, судя по карте — в основном сады и виноградники, какие-то сельхозпредприятия. Был там и интересный объект — хотя раков в речке Раковке наверняка нет, но водозабор на ее берегу стоит выше всех поселений по течению, рядом Фильтрационная станция и водонапорка. Все по взрослому, хотя в городе есть и колодцы, я видел по пути минимум парочку. Что особенно радовало в такой диспозиции — это то, что, судя по всему, Раковка являлась естественной преградой, природным рубежом обороны, как раз между районами, лояльными нам, ну или так сказать, социально и классово близкими, и районами, поддерживающими бунтовщиков. Исключение составляли разве что верфи и лесной и речной порты, но там все держат в руках местные мафиози... или профсоюзы... хотя на самом деле никакой разницы, конечно, нет, и никогда нигде и не было. В общем, туда никто не сунется, рискуя получить картечью в харю. И не из-за политики какой, а чисто потому, что любые боевые действия и беспорядки повлекут с большой долей вероятности пожары и ущерб, а этого никому не надо. Охрана там всегда была злющая, учитывая соседство с Босяцкой, а поживиться там чем-то вкусным и ликвидным — не выйдет. Проще говоря — и пограбить только нечего, все требует 'брать целиком', а 'простому народу' никакой прибыли. Потому максимум что оттуда грозило — это проход контингента из Босяцкой, под вежливыми прицелами охраны. Пройти они им дадут, тем более, если те пойдут, как принято в таких случаях, 'в мирном виде', намереваясь вовсе не на штурм идти, а пограбить и похулиганить под шумок — народ простой и непосредственный, политикой не заморачивается. Вполне резонно, кстати, ибо на усмирение всяческих грабежей в такой ситуации военную силу никто дергать не станет, а полиция... в общем, резонно вполне, да.

Но речка Раковка при всей своей мелководности имеет довольно-таки крутой южный берег, и наоборот — низменный и пустынный северный. И около десятка мостов. Причем мосты длинные, из-за топкого северного берега. Мосты капитальные, каменные. И, конечно же — с предмостными укреплениями. Точнее, наверное, правильно сказать — замостными? Потому как они имелись исключительно с южного конца мостов, позволяя простреливать все мосты и подходы к ним. По идее, с этих укреплений и вдоль реки можно бить, но вот есть ли такая возможность? Сектора обстрела пушек на этой карте не указаны — это, пожалуй, и есть те самые подробности, которые составляют военную тайну. Но конфигурация укреплений намекает, да и в одном месте, на излучине Раковки, имелось довольно обширное укрепление, именуемое Новая Крепость — как раз способное прикрыть мертвую зону ближайших мостовых укреплений. В общем, если так посмотреть, то при некотором везении вполне можно удержать 'чистый' город. Шансы есть, и неплохие. Что ж, слушая прожекты и предложения присутствующих, перешел к столу, бесцеремонно разглядывая детальный план 'вражьего логова' — Пушечного Завода. Обширная промзона, но основная цель — площадь с Заводоуправлением, у которой располагается ремеслуха, склады готовой продукции, выходят ворота сборочного цеха и примыкают две улицы с домами, где живут всякие квалифицированные рабочие и мастера. По слухам, там уже прошли погромы, но не масштабные, кому-то набили морду и обобрали, побили стекла в домах, но не более того. Директор, бухгалтера и господа инженеры обитали, ясное дело, в городе, и до них бунтовщики не дотянулись. Район Пушзавода отделяет тянущийся с севера на юг ручей Змеиный, и главная Заводская улица, выходящая на площадь, начинается аккурат с перекинувшегося через этот ручей Гадюкинского моста. Остальные подходы к заводу идут в обход с севера и востока в основном. Рядом усмотрел еще план Морского Училища — ну Нахимовка местная. Она располагалась как раз между Верфью и Пушзаводом, чуть выше по течению Змеиного, относительно Гадюкинского моста. Там сейчас 'штаб' восстания. Господа революционеры оценили и внутреннюю роскошь помещений, и наличие толстых стен и способствующей обороне ограды, судя по схеме — не хуже чем в Питере вокруг Кронверка, пушкой и то не всякой возьмешь, а стрелковкой и вовсе бесполезно. С другой стороны, и хорошо, что все там засели вместе — если их накрыть... а хоть бы и несколькими залпами береговых шестидюймовок?..

Прислушиваясь к разговору, понял, что питаю иллюзии зря. Молодой лейтенантик, впрочем, с нашивкой за ранение, и держащийся довольно несуетливо, поведал 'последние новости'. Я уже сообразил по оговоркам и намекам прочих, что вместе с полком в Рюгель свинтило и все высшее руководство, безопасник, ключевые чиновники и командующий городской флотилией. Потому-то состояние у всех и было такое нервозное — власти-то в городе, по сути, нет, и надо или все просрать, или брать ответственность на себя, а это все ой как не любят... В городе из серьезных людей остался какой-то третий секретарь горисполкома, и полковник Палем, комендант и командующий всей артиллерией города. Ну и всяческое купечество, гильдейские всякие и прочие, тут ведь имелся самый натуральный Совет из 'лучших граждан' — орган скорее совещательно-рекомендательный, но имевший силу ввиду авторитетности участников. Вот собственно этот-то орган вкупе с купечеством всяким и поставил третьему секретарю Пуцу условие: никакой масштабной артстрельбы и массовых разрушений... в 'чистом' городе и промышленных районах. Частная собственность неприкосновенна, и никому не позволено ее разрушать! Горн, выслушав такое, хмыкнул в смысле что — Палем полностью в своей власти при такой ситуации разметать по камешкам любое задние, причем даже вместе с жильцами, даже женский приют для сирот, даже Ратушу или Совет — и никто ничего ему не сможет предъявить... А мнение господина советника Пуца вообще при объявленном осадном положении никого не волнует. Но тут же, нахмурясь, поправился — Палему тут еще жить, и ведь жизнь после мятежа не кончится. И Стечкин тут же подтвердил, что осадного положения так еще не объявили, введен только 'особый режим', а значит, обычные гражданские законы мирного времени все еще действуют... Бледный капитан прошелестел и вовсе неприятное — гелиографическая станция взята под охрану, и связи с Ирбе нет и не будет... до особого распоряжения. А проще говоря — никто ничего никому не сообщит, пока мы тут все дерьмо не разгребем... или не станет слишком поздно.

Когда все высказались, я надеялся, что меня уже не спросят, но Горн не забыл. Пришлось отвечать, и первым делом я постарался обломать им все их прожекты.

— Господа офицеры... и сержанты. Может, я чего не так понимаю, но, сдается мне, все же нам стоит, собрав и посчитав наши силы, перейти в подчинение господину полковнику. Иначе, я так думаю, никакого толку не будет от нас вовсе... — Ожидал я на это бурного возмущения, но никто не стал возражать, только капитан крякнул недовольно, а сержанты покивали. — Может, я чего не так скажу, господин майор, но стоит оставить тех, кто не сильно годен в бою, на охрану миссии, а остальными пусть располагает господин полковник... естественно, под Вашим командованием.

— Да это-то понятно — отмахнулся, скривив гримасу Горн — Ты по делу чего скажи, сержант! Чего там в карте высмотрел?

— Ежли, господин майор, укрепить оборону по Раковке, то и малыми силами мы сможем любой натиск сдержать. Не знаю, какие там в укреплениях пушки стоят, но ежли рядом оборудовать позиции и хотя бы картечницы поставить, чтоб во фланг простреливать, вот так и так — показываю на плане — Да вот эту Новую Крепость занять, и тоже картечниц поставить — то никто не пройдет, по крайней мере, большими силами, одиночки, конечно, по темноте просочиться смогут...

— Где ж столько картечниц взять — взвился Стечкин — Да и толку от них, по моему... Только что патроны жрут...

— Ну, чего уж, а патронов в арсеналах навалом... А что, сержант, сильно хороши эти картечницы? Говорят, их у валашцев с избытком оказалось? Приходилось встречать уже?

— Точно так, господин майор, пришлось. И на Северном фронте, и до того на перевалах в укреплениях, в войсках господина барона Вергена...

— Вы и у Вергена служили, сержант? — уже совсем живо интересуется Стечкин — И как у барона показалось?

— Точно так, господин капитан, служил. Показалось... Да как везде. Барон, да продлятся его дни и слава, суров, но справедлив — машинально поправил полученные от Вергена награды и нашивки коснулся

— Однако... — капитан смотрит даже уважительно — Не расскажите ли вкратце, чего такого успели учинить, что удостоились? Там, говорят, бои были недолгие совсем...

— Виноват, вашбродь, но уж разрешите не рассказывать ежли на то приказа не будет.

— Что ж так, сержант?

— Я там, вашбродь, по большей части в штрафной роте пребывал, не думаю, что сие будет интересно Вам слушать, а мне рассказывать.

— И в каком же качестве ты там пребывал, сержант? — спрашивает уже тоже весьма заинтересовавшийся Горн.

— Поначалу, разумеется, в качестве штрафника, а после того в качестве командира штрафного взвода.

— Однако... Гэрт, эдакая хитрая морда... Ну да, господа, к этим разговорам мы вернемся чуть позже... Главное, я так понимаю, у сержанта есть некоторый опыт относительно картечниц, и мы это попробуем применить, я Палема хорошо и давно знаю, он вовсе не дурак, и с ним можно договориться. Однако, действовать надо быстро, потому что уже ясно, что помощи ждать неоткуда — а виноватыми в любом случае сделают нас всех. И то, что мы тут вроде как гости — ничего не поменяет. Так что, пожалуй...

Докончить мысль Горн не успел — прибежал запыхавшийся солдатик, и передал пакет от коменданта с просьбой явиться на совещание. Быстро разделились — на Бледном и одном из сержантов остается оборона миссии, а мы впятером — Горн, Стечкин, лейтенант, второй сержант и я — отправляемся на совещание. На мое вялое вяканье, что нам с сержантом не по чину (что сержант энергично поддержал — видно, что давно уже не дурак, и предпочитает быть подальше от начальства) — Горн ответствовал в том духе, что эти союзные воевать давно разучились, и потому их мнение мало кого волнует, а полковник не дурак, и пользу дела понимает.

Так и поперлись, прихватив несколько солдат в виде сопровождения — я даже своих навестить не успел, впрочем, сержант буркнул, что все с ними будет в порядке. Да как будто я сомневался — я переживал только за морды и ребра местных тыловых крыс. Хорошо бы мои догадались как-нибудь пулемет спереть... Эх, мечты, мечты. Як жеж все же важко на селе без кулемета!

Совещание проходило отнюдь не в недрах Старой Крепости — мы довольно быстро добрались до здания местного Главного Штаба, неподалеку от ратуши. Охрана отнюдь не впечатлила — хотя и много, но довольно-таки бестолково и растеряно выглядят. Будем надеяться, что это только тут так, а в укреплениях получше дела обстоят...

* * *

Поначалу все шло благочинно, разве что опять вывернулся давешний лейтенант, уже с героически перевязанной щекой, пытался наорать на нас с Геркой (пожилого сержанта звали Гэр, мы с ним пока суть до дела успели познакомиться), что мол, нижним чинам не положено присутствовать, но Горн его моментально осадил. Выглянувший из-за стойки с картой полковник Палем не особенно и удивленно уточнил у Горна, что тот собирается почтить присутствием своих сержантов военный совет? На что получил ответ Горна, что сержанты эти будут командовать 'боевыми группами', ни больше и не меньше (мы с Герой в душе сожрали по три лимона каждый), и мягкий даже не совет, а этакое размышление о пользе такого же подхода к проблеме. Хмыкнув, Палем согласился с нашим присутствием, но своих сержантов собирать уже не стал.

Поначалу довели новости. Новости не самые плохие. Умничать не надо было, укрепления по Раковке взяты под контроль, туда же направлена свежесформированная морская сводная рота. Прочие военизированные формирования занимают промежутки в позициях, и таким образом неожиданного появления врага в Старом городе можно не бояться. Проход естественно перекрыт, пропускают только после тщательного осмотра. Это, как бы, хорошие новости. К ним еще относились доклады интенданта и какого-то гражданского чиновника — запас еды и воды в городе имеется, несколько дней вообще можно ни о чем не переживать. На сем, пожалуй, хорошие новости кончились. Палем, покосившись на нас с Герой, все же сухо довел до всех присутствующих политическую обстановку. Если упростить и так не блиставшую дипломатическими оборотами речь коменданта — то все просто. Мы в глубокой жопе и уже во всем виноваты в любом случае. Связь с внешним миром блокирована по приказу советника Пуца. Ни один корабль не покинет порт — даже если в Речном кто-то захочет отойти от берега, его потопят с батарей. Гелиографная станция блокирована, связи с Ирбе не будет. Почта взята под контроль — кстати сказать, почтовое сообщение между городами и странами тут, как и положено, происходит посредством дилижансов. То есть, проще говоря, больших фургонов на конной тяге. А возниц же и сопровождение набирают по характерным критериям — умение управляться с лошадьми и хорошо стрелять — и желательно сироту бессемейного. И сейчас это нам дает еще пару десятков верных вооруженных людей. Но связи не будет. И подкреплений — тоже. Причина проста как звук 'Му'. С Ирбе уже и так ясно — оттуда такая помощь придет, что сам не рад будешь, а вот сообщить через них далее в Рюгель — это расписаться в собственной полной беспомощности. Горсовет и горисполком, и лично советник Пуц, на это идти не желают. А потому... или Палем объявляет военное положение САМ или пусть справляется как хочет да вечера. До вечера по закону можно затянуть, по каким-то там правилам — а потом объявят. Но, тогда все военные, бывшие в городе на сей момент, окажутся в полном дерьме. Если не сможем ликвидировать бандитов до вечера — аналогично. Если накосячим при ликвидации, наломаем дров и выпустим излишнее количество юшки — тоже.

А вот если все сделаем правильно... то мы молодцы. Потому что тогда молодцы городские власти, сумевшие подавить волнения и удержать чернь в повиновении, сохранить порядок в городе. Попутно еще наверняка и заговоров нараскрывают. А наше дело это обеспечить. Естественно — поскольку владельцы Пушечного входят в Горсовет — речи об сколь-нибудь серьезном разрушении завода идти не может. Про обстрел его артиллерией даже заикаться не стоит. Аналогично с Морским училищем — его владелец крайне уважаемый в городе человек, бывший член Горсовета, занимает немалую должность в муниципалитете... в общем — никакой артстрельбы. По поводу рабочих пригородов тоже было высказано пожелание обойтись без излишних разрушений и жертв, и особенно — пожаров. Исключение — Босяцкая Долина — но и там... не увлекаться. В общем — как хочешь, но восстанавливай конституционный порядок, и полюбому останешься виноват. Ну, дело-то знакомое. Как говорится, 'в воздухе явственно различался легкий аромат наебалова'.

Да ладно, где наша не пропадала... везде пропадала! Нам-то легче, мы не местные, думаю я себе, и тут же понимаю, что именно на неместных и повесят самую жопу. Герка вздыхает, очевидно, сообразив аналогичное.

Обрисовав уточнения к общей картине, Палем перешел непосредственно к обсуждению планов и постановке задач. Уточнять силы и численность сторон очевидно уже не было необходимости. Планы руководства в целом тоже не блистали изощренностью. Оборона по реке, формирование боевых отрядов, обстрел пригородов шрапнелью (присутствующий гражданский чиновник поморщился, но полковник показательно это игнорировал), вышедший на рейд Морпорта охотник блокирует с воды город, отвлекающая атака на Заводоуправление и одновременно — штурм Моручилища. Зачистка пригородов и Завода сформированными отрядами ополчения и вооруженной полицией, а далее — блокирование пригородов и облавы с расстрелами на месте всех оказывающих сопротивление. Судя по всему — в целом технология уже отработана, и не надо лезть с советами туда, где не первый раз замужем. После краткого изложения планов Палем попросил высказываться с советами. Первым попросили высказаться Горна, на что он довел соображения о полезности картечниц. Красномордый майор тут же ответил, что тяжелые картечницы имеются в укреплениях, а легких пехотных нет — все, что были в войсках и в арсенале забрал с собой полк на войну. Горн только, чуть покосившись на меня, развел руками, словно извиняясь. Надо сказать, этот майор мне нравился, какой-то он располагающий, и в целом как-то в общении мы с ним нашли сразу общий язык — может, обстановка способствовала, может письмо его приятеля Гэрта — а может, все вместе. Далее высказывались по очереди — сначала чиновник слезно умолял не усердствовать в обстреле пригородов, на что ему возразили об проверенной эффективности воспитательных мер. И впрямь видать, опыт есть. Далее пошел весьма себе конструктив. Сначала вышел жандарм — плотный дядька с закрученными усами, в синем капитанском мундире, и доложил, что есть предложение совершить налет на склад готовой продукции Пушзавода. По его данным, разведка, судя по всему у него налажена уже — там охрана минимальная и 'очень удачно нашла пару бочонков вина'. А прямо до ворот склада идет ветка конки — есть тут такое достижение цивилизации. И находится этот склад чуть в стороне и от Заводоуправления, и от Моручилища тем более. Жандарм предлагал немедленно сформировать конный отряд, чтобы с налету взять склад, и попросту вывести оттуда все наличные боеприпасы, лишив мятежников изрядной части боекомплекта. По его сведениям, все еще пребывавшего в сохранности на складе. С сожалением жандарм отметил, что уничтожить на месте боеприпасы не получится 'ввиду больших разрушений, несомненно'. Но, если привлечь добровольцев из города, да тех самых парней с почты — они приучены быстро грузы загружать-разгружать, да мобилизовать сразу несколько платформ конки — то получится вывезти практически все. Благо конка берет аж несколько тонн, не особо теряя в скорости. Удержать склады жандарм не рассчитывал, но выиграть время на погрузку гарантировал. Предложение всем понравилось, особенно ратовал за это Стечкин, оказавшийся, похоже, старым другом этого жандармского капитана, к тому же и кавалеристом — и он сразу внес предложение, чтобы он с еще несколькими конными риссцами присоединился к сему отряду. На что Горн и не возражал. Палем решение утвердил, и жандарм тут же испросил разрешения исполнять немедленно, ибо время дорого, да и чем раньше начнется паника у врага, тем лучше. С ним согласились, и они со Стечкиным тут же покинули военный совет. Далее Палем отдал приказ красномордому майору. Как только вернутся жандармы (полковник выразил уверенность, что сомневаться в исходе операции не стоит — ребята в жандармах опытные, и пусть их и немного, но в данном случае они явно превосходят врага во всем) — следовало незамедлительно открыть огонь с батарей по пригородам. По Босяцкой и Полковому Городку разрешалось выпустить пару десятков шестидюймовых шрапнелей — очень серьезно вообще-то. По 'известным Вам целям' в Босяцкой и вовсе следовало прежде всего шарахнуть фугасными бомбами — ну, тут свои терки-счеты, как же упускать случай. Судя по всему терки на высоком уровне, потому что гражданский чиновник ничуть не протестовал, а даже легонько усмехнулся. Заводской и Кузнечное следовало обработать шрапнелью 'с высоким прицелом' гораздо меньшим калибром, и не увлекаясь. Прочие же рабочие поселки и вовсе с противоштурмовых пушек. Это, проще говоря, шестифунтовки. Ну, то есть совсем несерьезно. Побьет стекла да крыши попортит, если и пришибет, то только какого вовсе хронического неудачника. Зато разговоры и мелкая порча имущества быстро вправит мозги пролетариям. Жены им быстро растолкуют, за кого держаться надо. Такие намеки быдло завсегда правильно понимает. Одновременно моряк, судя по предыдущим его репликам, командир одного из кораблей, предложил 'в процессе усмирения' Босяцкой Долины утопить огнем с моря несколько посудин. Тоже, видно, свои терки. После того, как он гарантировал, что пожара не будет, все согласились, что так действительно будет еще лучше. Ну, что поделать. Капьйитальизьм. Ворон ворону, а люпус — съест, как говорили древние итальянцы, что в переводе означает — 'О времена, мать их!'.

Ну а дальше настало самое интересное — обсуждение главных действий, то есть штурма Заводоуправления и Моручилища. И конечно, как без этого, Палем первым делом вопросил Горна:

— Господин майор, можем ли мы рассчитывать на Ваших солдат? У вас, говорят, имеется пополнение фронтовиков — хотелось бы знать, насколько мы можем на Вас рассчитывать?

— Общим решением офицеров миссии, господин полковник, принято решение: ввиду сложившейся обстановки, всем рисским войскам временно перейти в Ваше подчинение... с сохранением, естественно, моего над ними командования, как высшего военного представителя Рисского княжества в Улле. Мои люди готовы принять Ваши указания, господин полковник.

— Ну, что ж, я знал, что мы можем на Вас рассчитывать, мой дорогой Горн... Разумеется, наш город не оставит без внимания... и вознаграждения... преданность доблестных рисских военных союзному долгу...

Ты, сука старая, еще вздохни сочувственно. Это Герка смотрит 'с пониманием'. Ничего, чую — придется рядышком в задницу к чорту лезть, не отвертишься. Вот жеж суки, а? Хотя, собственно говоря, а на что еще было надеяться? Что поставят куда-то в тыл, в удобный безопасный каземат? Ладно уж, с самого начала было все ясно...

...Хорошо хоть — в полную авантюру по штурму Нахимовки нас не вписали. Там решили сформировать отряд из жандармов, каких-то ухарей из таможни и ополчения (видать сильно крутые перцы, раз и из ополчения выдернули на такое — не иначе какие офицеры в отставке), да два десятка уцелевших случайным образом гардемаринов — тех брали не из глупостей каких, а по причине знания местности. В смысле самого училища и окрестностей. Моряков, там уже отучившихся, использовать отказались — на предложение капитана ответили, что это слишком рискованно и расточительно. Атаковать они должны были после того как начнется отвлекающий штурм Заводоуправления — пройдя по Змеиному ручью и напав на штаб мятежников когда там уже начнется суета и паника.

Ну а организовать эту отвлекающую атаку предстояло нам — рисскому сводному отряду. Еще несколько отрядов начнут отвлекающие и разведывательные действия и по другим направлениям — но там поначалу будут чисто слезы — а вот нас собирают в серьезный кулак, усиливая снятыми с батарей солдатами — резонно посчитав, что всяких подносящих-заряжающих вполне можно и в бой пустить, без них даже боеспособность батарей не сильно снизится. И мы, этим самым кулаком, должны имитировать проломление обороны врага, заставить его паниковать и перебрасывать резервы. Ну, а после завершения операции в Моручилище — пойдет потеха по всему 'фронту' — придет пора городу бросать в бой все силы, оставив на укреплениях только некоторые орудийные расчеты. Хмуро мы с Герой переглядываемся, Горн смотрит даже как-то виновато. Но с другой стороны, на самом деле — все верно, кого еще пустить туда? И не потому, что мы вовсе чужие. Не только потому. Действительно, в атаке даже сильно разбавленный, наш взвод все же лучше, чем местные матросики или артиллеристы. Будем только надеяться, что просто имитировать атаки удастся без особых потерь. Командиром нам назначили молодого рисского лейтенанта Лорана, я командир первого взвода, а Герка второго. Горн так прямо и заявил, что надо применить новую норму 'военного времени'. А еще нам навялили 'для связи и координации' заместителя Лорана. Молоденького, в прямом смысле слова безусого и пухлощекого мичмана. Очень он мне сразу не понравился — глаза аж горят от восторга — ну как же, первый раз в бой! И кобура на боку огромная, не иначе тоже с рейтарским револьвером. Плохо это кончится, надеюсь, только для него. И мордочка мне его почему-то не нравится. Ну, да — переживем.

Собственно говоря, жандармы со Стечкиным парнями оказались весьма хваткими. У нас еще толком не закончилось совещание, как прибежали с докладом о стрельбе в районе Пушзавода. Совещание стали комкано сворачивать, благо основные вопросы прорешать успели, и тут завалились сами виновники переполоха — сияющие, как три копейки самовары, со свежими ссадинами и перепачканные в какой-то саже, ржавчине и тавоте, воняющие лошадиною и порохом. И доложились, аж скалясь зубом, об успешном выполнении задания — нет у революции не только конца, но теперь и снарядов — ни шрапнелей, ни картечи, остались только те немногие боеприпасы, что мятежники уже успели растащить по позициям. Все прошло гладко, потери незначительны и большей частью ранеными, а враг обращен в бегство и частично пленен. Убитых мятежников тоже было немного, слишком все внезапно устроили. Ну, а раз такое дело — дальше все по плану и заверте...

* * *

От многочисленных уже перебежчиков и просто сторонников власти, коих и в рабочих поселках весьма много, стало известно, что, в общем-то, переполошились зря поначалу — ихний Ревком постановил вовсе и не штурмовать город, а лишь обороняться, удерживая Старый Улле в блокаде. А у себя организовать местную Красную Пресню, или там Парижскую, то бишь, скорее Улльскую, коммуну. По-моему, тактика насквозь дурацкая, но, в общем-то, типичная для всех практически ранних революционных восстаний. Если бы не общая обстановка — то можно было бы и потерпеть, но... руководству города страстно хотелось превратить серьезный мятеж в подавленные за сутки мелкие выступления несознательных солдат и рабочих. А то и вовсе в козни криминального элемента. Если бы не это — то спустя несколько дней мятеж утих бы сам собою, а спустя неделю и вовсе можно было бы спокойно зачищать пригороды — кого бы и сами рабочие выдали, кто попросту сбежал бы. Но... решено было преподать 'хороший урок' зарвавшемуся быдлу. По мне так — совершенно правильно. Тебя пристрелят — а ты не бунтуй! Не очень ясно было только — с какого мы тут боку... Впрочем, Горн все четко объяснил сразу по нашему возвращению в миссию. Построив всех, кого решено было отправить в бой (часть оставалась на охране миссии) во дворе, он толкнул краткую речь. О том, что союзный долг свят, и что своим геройством мы окажем огромную пользу Родине. Что будет оценено приравниванием участия в подавлении мятежа к боевым действиям, с соответствующими выводами... ну и вознаграждение от властей Улле. Всем участвующим в бою — месячное жалование за счет муниципалитета, со всем надбавками, единовременно. Большинство резко воодушевилось, но мои орлы стояли понурые — нам оно как-то не очень улыбалось. Мы сюда отдохнуть от войны ехали. Но, как говорится — попала собака в мясорубку — пищи, а крутись.

...Беспечность мятежников поражала — это несмотря, что среди восставших было немало унтеров и даже несколько младших офицеров. Такое впечатление, что они и вовсе не заботились ни боевым охранением, ни разведкой. Потому позиции, с которых нам надо было атаковать строящуюся баррикаду у Гадюкинского моста мы заняли вовсе без проблем. Как в игре Зарница — пришли и заняли. И наблюдаем копошение рабочих и солдат на постройке баррикады. Притащили всякого из окрестных домов, какие-то вагонетки, явно с завода, телега поперед перевернутая. Булыжник, заборы и чорти-что еще. А нам до них едва за сто метров, и заняли мы пару домохозяйств частного сектора, да огороды. И хрен бы с ними, со строителями коммунизма этими. Уже бы вымели их одной атакой. Но дальше вверх по улочке, метров сто, а то и меньше, чуть изгибом — а там Заводская площадь. Заводоуправление с невеликой башенкой. А вокруг него — уже построенная баррикада. И за ней — пушка. Лейтенант Лоран рассматривает все, потом, не чинясь особо, передает бинокль мне. Герки с нами нету, он на левом фланге, а мичману Лоран даже не предложил бинокль. Да тому и не надо, он аж подпрыгивает от нетерпения — чего, мол, там смотреть! А посмотреть есть на что — улица до площади мощеная, пусть и разобрана кое-где уже брусчатка, место ровное — и в горку, пусть и несильно. Пушка, навроде как трехдюймовка, полевая, как положено — со щитом, только ствол поверх баррикады торчит. Дурное дело там в атаку переть — картечью засадят, и каюк. И что самое поганое — и пока отсюда бежать станем, к мосту — тоже могут успеть шарахнуть. Да и потом по дороге подкреплений к нам не проведешь... впрочем, нам подкреплений и не обещали. И так собрали нас почти семь десятков — наш взвод, еще полный взвод риссцев под командой Герки, а остальные союзные, набранные добровольно на укреплениях — в основном, кто до того в пехоте служил, или опыт имеет. Патронов выделили 'по запросу' — то есть 'сколько унесете'. Гранат я еще набрал немеряное количество. Гранаты выдали новейшей конструкции, как в прошлой жизни у нас было принято именовать 'с активной чекой' — модификация обычной гранаты, цилиндра с терочным запалом внутри — только терку выдергивает пружина, а ее рычаг держит, а рычаг — чека. И обращаться со всем этим надо как с привычными мне РДГ — дернул, держи, кинул. И начинены пироксилином каким-то. Не то, что у валашцев, дрянь селитренная какая-то. Я поначалу обрадовался, но пришлось затребовать еще гранат старого образца. Пару ящиков этих новомодных гранат от щедрот тут же принычили в миссии. Пусть потом будет. Но вооружил большинство, кроме совсем сообразительных, из моего старого состава — старыми образцами, колотушками обычными. Некогда переучивать, а эти дуболомы накосячат наверняка. Мне только подрывов не хватало. Но в любом случае потребовал, чтоб гранат у каждого было много. Кабы нам в оборону встать где — то мы б уж тут показали... Затребовал и дымовых шашек, и, о, чудо! — нашлось. А вот гранатометы и полуторадюймовки полк выгреб все, а жаль. Огнеметов, понятное дело, тоже нет, хотя я и не спрашивал — если мы устроим пожар, то лучше будет там самим и сгореть сразу нахрен. Сожрут же, с гавном сожрут.

— Господин лейтенант! Чего же мы ждем! — вот ведь, сопля малолетняя. Орден получить желает, не иначе. Мало того, что сопляк горячий, так еще оказался каким-то родственником, как бы не братцем, того лейтенанта, что от часового по чавке получил. Видел я, как они чего-то перетирали перед выходом, мордально больно уж похожи. — Мы теряем время, господин лейтенант, а у нас приказ! К Морскому училищу группа уже выдвинулась!

Это правда, жандармы с добровольцами (туда же и Стечкин со своими увязался) в сопровождении кадетов-нахимовцев отделились от нас на подходе и по идее скоро выйдут на рубеж атаки. Только, пока мы не начнем и не устроим полный кавардак, они атаковать не станут. Если их самих раньше не обнаружат, конечно. А нам, разумеется, атаковать надо, но... Больно уж не хочется по дурью вот так ломиться на пушку. Да и солдатиков за баррикадой у завода видать немало.

— Что скажешь, сержант? — нарочито игнорируя союзника, спрашивает Лоран — Имеет смысл атаковать скорее?

— Никак нет, вашбродь. Наши уже нашумели малость, эти вон, у завода, начеку. Пушка, поди, заряжена, они пару выстрелов дать успеют пока мы только до моста добежим. Выкосят как бы не половину, если им повезет, а нам нет...

— Приказ надо выполнять! — вклинивается мичман — Сержант, если ты струсил, то нечего было вызываться в бой!

— Виноват, вашбродь — отвечаю ему, сам думая, что меня, собственно, никто не спрашивал. А то, я бы, пожалуй, с удовольствием и струсил. — Только, вашбродь, нам надо не попросту помереть, а приказ выполнить...

— Есть мысли, как провернуть? — Лоран успевает спросить, до того как, раскрывший уже рот для гневной отповеди, мичман успевает что-то сказать.

— А что если, вашбродь, их отсюда огнем пугануть? С ружей, да с картечницы разом? — да, пулемет, что в миссии на балконе прилаживали, я таки для нас отжал. Вместе с расчетом. Правда, опросив расчет, и выяснив, что они, скорее, 'техники', назначил им командиром и наводчиком Колю. И еще четверых солдат им приписали — боезапас таскать. И как только мы вышли к рубежу — сразу им указал занять дом по левую сторону от дороги. Дом из камня, такой и пушкой сразу не расковырять. И видна из него вся улица и часть площади просматривается.

— Так ведь попрячутся, и не выковырять их...

— А если пару залпов дать, да чтоб картечницей поверх, пусть на чердак затащат, и тут же в атаку рвануть? Они ж, вашбродь, как есть, побегут. Хотя бы часть — да рванет вверх по улице. А тама тесно, с площади по нас стрелять не смогут. А пока они туда в горку — мы вниз отсюда под горку, баррикаду-то и возьмем? А уж оттуда-то и посмотрим...

— Толково... Что скажете, господин мичман?

— Давайте же уже атаковать, господин лейтенант! Чего мы время тянем!

— Сержант, отдай команду готовиться, и, раз ты такой в этом грамотный — проинструктируй солдат с картечницей. Сигнал к открытию огня — короткий свисток, к атаке — длинный...

— Есть!

...Подготовились к атаке быстро. Еще до выхода мы с Геркой порешали — плевать нам на командование и всякие порядки, а людей мы перемешаем. Чтоб на каждого моего фронтовика приходилось двое-трое новичков. Так будет проще доводить команды и от меня и от него. Новичков предупредили, чтобы присматривались 'как эти дяденьки делают, и так же стараться'. Потому проблем не было. Коля задачу тоже понял, дать огня прежде всего по баррикаде у завода, поприжать их там всех, а потом всем расчетом — быстро вниз. И оттуда уже тиранить, меняя позицию, чтоб их пушкой не выбили. Подбодрил, что гранат у коммунаров нету, только шрапнель и картечь, а это несерьезно. Ну а там и лейтенант свистнул — и понеслось пельменькой по макаронам...

Глава 4.

Все получилось просто отлично, и даже лучше, чем меня уже насторожило — плохо, когда с самого начала все идет так гладко. Расчет оправдался полностью — с баррикады минимум половина коммунаров рванули вверх по улице, нескольких срезали-таки пулями на баррикаде, остальные спешно карабкались, намереваясь организовать оборону. Пулеметчики качественно придавили огнем, похоже, на всю ленту, баррикаду у завода — оттуда никто и не стрелял, считай. А мы, после второго залпа, рванули бегом к мосту. По нас грохнуло от силы пару выстрелов, и то пистолетные. Тут и случилась первая мелкая накладка. Мои, как я их и инструктировал — подбежав на дальность броска, сходу хренакнули за баррикаду по гранате. Но, накрученные Геркой остальные, на них глядя, сделали то же самое — и в итоге размесили ее защитников с диким перерасходом боеприпасов. И, как без этого, пара гранат грохнула по эту сторону, кого-то, кажется, осколками зацепило, а одну гранату, я сам видел, пинком из-под ног один из наших оболтусов отправил в ручей с мостика. Но обошлось, могло быть хуже. Заняли баррикаду без потерь, не считая парочку раненых, и то легко. Мы уже заняли позицию, а пулемет только дострелял ленту. Пушка ожила спустя полминуты, не меньше — и жахнула куда-то в несчастный домик, но, по-моему, безрезультатно. Потом еще несколько дали они туда же, а мы затеяли бесполезную перестрелку с верхней баррикадой. Разгорячившись, наши обалдуи стали сыпать весьма резко, все же спрессованные полсотни человек на неширокой улице это серьезно — ну и выпросили. Повезло, что Герка как раз заорал, чтоб берегли патроны, и под его рыком, все и попрятались, делая вид, что вообще воздухом дышали. Тут-то сверху картечью с пушки и шарахнули. Как песком вдоль улицы швырнули, с шипением, визгом и жужжанием что-то сверху пролетает, щелкает и грохает, по брусчатке на мосту искры, воняет камнем, как ежли по нему бывает топором попасть, с искрами. Отвалился один из риссцев от амбразуры мешком, один из улльцев с воем завертелся, лицо зажимая — этих достали. Все попрятались поглубже, ну а мы-то с Геркой сразу заняли место, прикрытое от пушечного огня поворотом улицы. Прикрикнул, чтоб раненого приняли, тут еще раз жахнуло картечью, так же, но уже безрезультатно. Пока там заряжают, приказываю всем дать по два выстрела быстро, и укрыться. Ясное дело, что в белый свет, но чтоб позлить — мол, плевали мы на вашу картечь. И успели все вроде спрятаться до третьего пушечного выстрела — а его и не было. Снова заработал пулемет, на этот раз немного совсем, отстрелял две длинные очереди — и стих. Тут же им туда полетел заряд картечи, нам приготовленный. Только, смотрю, по домику белыми облачками крошка каменная летит. Ничего, может муниципалитет компенсацию выдаст потом хозяевам. Тут же приказал своим по выстрелу еще дать — пусть они там, суки, понервничают!

— Почему мы не атакуем? У нас приказ атаковать! — ба, я чего-то раздухарился, даже и забыл про начальство, раскомандовался тут, а ведь лейтенант с мичманом за нами рванули. А я как-то и подзабыл. Лейтенант, впрочем, не мешается, он, оказывается, за нами с Геркой у стеночки присел, с наганом в руке, но в целом вполне адекватный, не высовывается, а эта сопля вишь, в бой рвется. Лейтенанту идея насчет атаковать, похоже, не очень-то нравится, но тут, как назло, доносится стрельба со стороны, куда ушел отряд брать Нахимовку. Сначала пара выстрелов, потом заполошная стрельба, густо. Нарвались, или запалились, и началось там, раньше, чем планировалось, похоже.

— Их жеж мать... — озвучивает эти мои мысли Лоран, и подытоживает — Придется атаковать, надо отвлечь мятежников...

Мне очень хочется ему сказать, что у нас запасных бойцов нет, и потому может больше одного раза отвлечь и не выйти. Но приходится держать при себе соображения. Лоран собирает всех, и не долго думая, приказывает идти в атаку. Как раз в этот момент по баррикаде жахает очередная картечь, и все, как-то пригнувшись, замирают.

— Мать вашу! Вперед! — Лоран вскакивает на баррикаду, машет наганом, рядом начинает карабкаться мичман с восторженной мордой — и тут с верхней баррикады начинают стрелять. Лейтенант валится навзничь брызнув башкой так, что любо дорого, еще пару особо ретивых дуболомов, выскочивших наверх, тоже цепляет — одного в грудь, другого в ногу, но оба живы, и, упав, орут от боли. Остальные моментально вжимаются в баррикаду — все, атака сорвана, эк его угораздило неудачно башкой пулю словить. Жалко, вроде не дурак был, толковый. Тут нас снова выручает пулемет — пушка снова переключается на него. А я смотр на нашего нового командира — не, ну я так не играю. Сдулся мичман. Полностью. Бледный, губы дрожат, глаза раскрыты шире некуда, на убитого Лорана смотрит, вжимаясь в баррикаду... Оно понятно, что в первый раз и не такое бывает... но сука, ты же командир! На тебя, сучёнка, мои солдаты смотрят, что ж ты творишь, падла?!

— Господин мичман! Командуйте! — тормошу я его за плечо — Господин мичман!

— А? ...Н-нет... Нет-нет, я обязан... сообщить командованию... Примите командование, сержант! Я обязан!... — и эта сволочь, как есть, с низкого старта, с пистолетом в руке — вдруг рвет когти, и чешет по дороге к пулеметчикам! Ну, епа-мама, как говорила малолетняя дочка одной моей знакомой! И ведь везучий, падла — вон пуля высекла по брусчатке — кто-то в него пальнул, да мимо. И пушкари чего-то замешкались, картечь не пришла в спину сучёнку. Так и добежал до домов и там скрылся. Не, ну не падло ли?

Тут пушкари вражеские снова нас вниманием радуют — бухает пушка, и что-то смачно грюкается в баррикаде, из недр ее идет дымок. Поначалу перепугавшись, я соображаю, что это, похоже, они шрапнелью на удар засадили, желая нас испугать. Вышло, как по мне, так не очень, эффект околонулевой. Шрапнель против такого дела не играет вовсе. Однако, оглядевшись, понимаю — все одно солдаты у меня испуганы и растеряны. Хуже нету, чем лучше не надо, как командира убьют. Надо что-то делать, смотрят все на меня 'Ты скажи, боярин, чего нам делать-то?' Лишь бы кто сказал, а то сам чего не так сделаешь... пусть лучше кто другой, хоть и неправильно, чем самому-то решать...

— Залпом, два патрона, и заряжай! Огонь!!! Шевелись, абизяны! — во, побежали, чуть не лыбятся — ну, не может человек без начальственного рыка жить, без руководящего пинка под сраку, противно это природе человеческой, а как рявкнет кто — сразу все на свои рельсы становится! Тут нам еще одна шрапнель в баррикаду — бамс! — и снова дымок пошел — порох-то чёрный, дымный — чтоб разрыв на поле боя издалека хорошо видно. И смотри-ка ты — ожили желудки окаянные!

— Фуууу... дюже воняет!

— То не я, кум, то есть не все! То есть то не от страха, а от ненАвисти!

— От жеж голытьба поганая! Токмо и могут, что вонь пускать!

— Ничо... вот доберуся я до них, они у меня по-настоящему вонь пустят, поганцы...

Уже неплохо, солдатики повеселели чуть, хотя на убитого лейтенанта так и косятся, да и раненные оба тут. Надобно решать, чего дальше. Стоит с Геркой посоветоваться... Надо бы решать, кто из нас командовать станет. Он всеж более 'местный', чем я.

— Слышь, Гер... Тут такое дело-то... — поворачиваюсь к нему, и чувствую себя Дедом Морозом из анекдота — Не, ну Гера.. ну еп же твою мать!

Сидит Гера у стеночки, и лицо рукой закрывает, а через ладонь кровь течет. Ну что ж такое-то? Жив, правда, и ведь отвернулся, чтоб солдаты не видели...

— Что? — спрашиваю, руку пытаясь убрать. Убираю, и чуть только не сблевываю — глаза нет, дырища, течет по щеке мезкое... Нунахер, у Лорана и то пригляднее — башку навылет, и все... не буду смотреть, плюшек -майорских и кофе жалко... — Живой?

— Живой — хрипло отвечает Гера, и вдруг смеется, словно каркает — А вот и все, теперь меня в отставку, да с выплатой, как увечному в бою! От ведь, сподобился, а ведь никто б не поверил! Ахаха, дочего ж повезло-то, я думал, еще пять лет до полной выслуги, и все одно — гроши, а тут, как ни крути, в бою увечен... ахахах...

— Эй, уроды! Бинты, перевязать сержанта... — грохает опять пушка, визжит и жужжит над башкой картечь — снова по пулеметчикам метят, надеюсь, парням там повезет больше. Это ж надо, так неудачно — дурная пуля лейтенанту, и шальной рикошет картечью Герке. И еще этот сопляк куда-то делся. Отвечай за него еще потом, кстати сказать. Ну, и что мне теперь со всем этим делать?

...А делать что-то придется. У нас чуть все угомонились, и слышна стрельба в стороне Моручилища — сыпят там, будь здоров, и гранаты в ход пошли. Как хошь, а приказ надо выполнять, и своих подводить нельзя. Вот только как? Не поднять мне солдатиков в атаку. Политрука Клочкова изображать — пристрелят, как лейтенанта. Самому вперед броситься, как Гастелло на амбразуру — так ведь не факт, что даже мои рванут. Может и рванут, да если не все — толку не будет. Перебьют нас, и все. Дворами и домами обходить? Так это, кстати, еще вопрос, кто кого, может нас уже по дворам обходят. Хоть тут застройка у завода больше 'городская', тут скорее чердаками-крышами... Некогда, конечно, но, похоже, другого пути у нас просто нет. Распорядился раненых посадить рядом с Геркой, тот, на удивление, бодрячком держится, да и раненый в ногу, в общем, неплох — авось отобьются, если что. А остальных стал готовить идти в обход, разбить на группы хотел. Да не успел. Заорал заполошно что-то дежурный на баррикаде, солдатики разом туда кинулись — решили, что атака. А хрен там. Мало того, что нам на эту радость картечи прилетело — чудом только никого не зацепило. Так еще и атаки никакой. Грохочет сверху что-то, пару раз кто-то с наших стрельнул... как-то прямо вот так... неуверенно. А потом бумкнулось что-то в баррикаду — и тут же с той стороны полез черный дым, запахло керосином и креозотом каким-то. Брандер нам что ли какой скатили? Бочку с горючкой? Идиоты совсем что ли? Баррикада не особо и горючая, дома и ограды каменные. Дым разве что мешает... ну так и им не взять баррикаду будет, если с той стороны горит... Хот им-то брать и не надо, пока что. Но все равно неясно.

— Эй, кто там, ближе. Высунься, глянь осторожно. Да не бзди, в дыму тебя не видать будет!

— Есть, вашбродь! — о как, кто-то меня аж в звании повысил... Спустя секунду доклад — Телега тама, вашбродь! С нее из бочки течет карасин всякий! И горыть. Как бы не рвануло...

— Не бздеть. Коли рванет, ничего страшного. Глянь еще раз — как бы ее, бочку эту, скинуть или еще чего.

— Есть, вашбродь! — снова суется наверх смельчак, и вдруг, секунду спустя, ссыпается вниз, с диким ором: — Снаряды, вашбродь! Тама снаряды! Многа! Горять! Ща рванет!

-Стой, куда! — только и успеваю сказать, как жахнуло очередной картечью — за баррикадой выкинуло нехилый султан пламени, и горит теперь и вовсе красиво — эти гады бочку картечью разнесли. Целили низко, потому никого не зацепило. Но солдатики мои от баррикады шарахнулись. Страшно им. А я сообразил — что вот еще чуть — и никакими расстрелами на месте я их не удержу. Драпанут, и все тут. А, мать же их всех, ну чего нам на фронте не сиделось...

— А ну, за мной, вперед, в атаку! А то ща тут как рванет, не уцелеем! — и первым рванулся, думая только, как бы не поломать ноги, на баррикаду. И ведь подействовало, опять же тот самый эффект — сказано, что делать, а хоть бы и неправильно, но кто-то на себя ответственность взял — и все 'если что, я не виноват!'. Ну и ломанулись, первыми мои ребята, а за ними прочие, с диким ором, с винтовками наперевес. Через чадящий огонь на той стороне баррикады проскочили (жареным запахло — тут же коммунары побитые валяются)— и вперед по улице. Страху-то, не сказать, на штанах бы клапан, чтоб адреналин на ходу выпадал. От страха лекарство одно, давно известное — ори погромче, и беги посильнее — некогда бояться будет. Ни тебе, ни другим. Толпа, орущая и бегущая, она, значить, тоже заводит и затягивает. Что мы, майданов не видели, что ли? В толпе из любого дурака можно сделать полного бесстрашного идиота и даже героя. Так что — вперед! Ааааааа!!!

.. Оно б конечно, все одно нам бы несдобровать. Да только пушкари уже свою аркебузию зарядили шрапнелью, ею и стрельнули — видно, еще больше распеленгасить бочку хотели. По-моему, никого и не задели. А вот время на перезарядку ихнюю мы выиграли. Сколько там надо, чтоб пушку патроном зарядить? Пять секунд? Семь? А тут нам и бежать тоже даже не стометровку, хотя и в гору и с выкладкой. Ну и пулеметчики наши не сплоховали — снова сыпанули по баррикаде, да так, всерьез, опять, считай, на полную ленту расстарались. Потому сверху всего-то несколько выстрелов и было — кого-то по дурью вроде и достали, а может, просто кто-то споткнулся да упал, брякая железом по булыжникам покатился. По этой брусчатке бегать-то в сапогах не самое простое дело, хорошо хоть — сухо, в дождь тут бы вообще Форт Байярд был. Ну и, в общем, успели мы. Подбежали метров на двадцать — мало того, что площадь раздалась, в стороны порхнули, хотя нас тут же пулями осыпали с той части баррикады, какая пулемету не видна — нескольких зацепили, так еще я крикнул:

— Гранатами, бей! Ложись! — и гранату поперед себя метнул, стараясь поближе к пушке попасть. Даром что не так чтоб и близко, а меня уже наши кое-кто и пообогнали. Мои-то смышленые, и поопытней, — разом гранаты кинули, и попадали, а приписные давай копошиться, кто на колено хоть сел, а кто и стоя — ну, тут пушкари таки расчехлились там. Им-то пулемет пофигу, пули по щиту лупят, как горох, а эти там возятся, вот и зарядились, несмотря на огонь. Ну и пришлось картечью по тем, кто в центре был, да залечь не успел. Краем глаза видел — пару срезало, как кегли полетели. Мать их всех так, нас же тут поди уже ополовинили... Тут думать некогда стало — гранаты начали за баррикадой рваться. Удивительное же дело, но ни один не лопухнулся, под ноги не уронил, не бросил по эту сторону баррикады — все более-менее удачно легли там, знатно вышло — три десятка гранат почти разом — ой, сурово получилось... Душа поет и радуется, и просит добавки.

— Вперед, в штыки! Бей голодранцев! — и сам вскакиваю, бегом, бегом туда, пока там не очухались... Ну, паскуды революционные, сейчас мы вас научим Родину любить...

* * *

... Взять Заводоуправление, превращенное выстроенными вокруг него баррикадами в эдакий узел сопротивления, оказалось не то чтобы просто, но довольно быстро. Гранатами мы уничтожили сопротивление на баррикаде, и когда ворвались, то просто по-быстрому добили всех, кто там еще был относительно живой. Расчет пушки, которую разворачивали на нас с другого края площади, перестреляли моментально, и тут на нас сыпанула толпа пролетариев из здания управы. Почти все — вооруженные только холодняком, какие-то самодельные мачете из полосок стали, изредка револьверы, цепи и обрезки прутьев, иногда заостренные. Это все рассмотрели после боя, а тогда просто положили всех дружными залпами — это вам не это.

Тут же отправляю группу зачистить здание управы, остальных — на периметр баррикад, они тут типа круговой обороны организовали. И пушка, та, которую на нас развернуть хотели — смотрит как раз на ту улицу, что в сторону Моручилища идет. Вроде как оттуда теперь главная опасность — направил туда группу во главе с Борей, сейчас не поймешь, отделение это, или просто случайно рядом оказались, не до того. Грохнуло несколько выстрелов в управе — нашли, видать, кого-то упрямого. Тут начали рваться снаряды внизу, у баррикады, наши все всполошились, я сначала было обеспокоился о судьбе раненых, но потом подумал, что глупости, ерунда это. Шрапнели рвутся, видно же. Какой идиот додумался? Впрочем, у пушки лежат побитые вовсе и не солдаты, а мастеровые — солдат среди убитых не очень чтобы и много. Скорее всего, солдаты оставшиеся — чисто пехота, а в пушкари пошли рабочие — они хоть знают некоторые, как пушку зарядить, чего куда дергать. А солдаты могут и не знать. Я вот, например хрен его поймет — подошел, глянул — стремная какая-то система, в Речном шестифунтовки попонятнее были. Хотя... присмотрелся — вроде в музее каком-то похожее видел — не то французская, не то австрийская пушка — вместо затвора — диск такой толстый, повернешь — дырка в ствол, обратно — закроется. Вот ручка, а как открыть? Подергал аккуратно, сообразил — стопор там такой зачем-то, кнопочка, нажал — и повернулось почти до конца, гильза в стволе торчит, настрелянная — успели зарядить подлюки. Двинул чуть дальше рукоять, с усилием, и мне чуть не на ноги вылетает блестящий латунью патрон. Обосратушки, представил, что вот рванет сейчас, то-то стыда не оберешься. Однако, обошлось. Машинально поднял блестящую игрушку, присмотрелся. Эге, интересное же дело. В нем что, тряпка какая-то?.. Натурально каким-то дерьмом, промасленной бумагой, что ли, запыжен, как прозаический охотничий дробовой патрон... а внутри скрап какой-то, гайки, шайбы, болты гнутые-ломаные, обломки какие-то... Это что ж такое? Сунулся к ящику, что рядом стоит — а там всего-то несколько шрапнельных патронов лежит, и рядом, в какой-то корзине, видать с производства, детали в них таскают, что ли — такие же самокрутные уродцы. Посмотрел в отстреле — валяется ведь несколько гильз из-под картечи, с картонкой вместо снаряда. Молодцы жандармы, вовремя этих гадов на снаряды обули! Пошел ко второй пушке — там посытнее, ящик шрапнели, ящик картечи, ну и самокрута корзина. Живем, однако!

...Потери оказались не такие уж и огромные. Треть от общего числа. Из моих, обидно — Хумоса и Бака завалили. Насмерть обоих. Жалко. Из улльцев только один солдат уцелел — по их мундирам прежде всего били. Раненых с десяток, но только трое плохих. В остальном все у нас неплохо. Гранат только мало. Зато теперь пушки есть. Много пушек! Так вышло, что, похоже, половина всей мятежной артиллерии — в наших руках. Кроме двух пушек на баррикадах — еще полдюжины стояли за воротами под стеночкой Заводоуправления. Такой вот подарок. Теперь надобно нам все это счастье удержать, потому как вышло, похоже, наоборот — не мы от Нахимовки отвлекли врага, а они там, в училище — от завода. Сейчас, поди, сообразят, и обратно ломануться. Пушки, опять же — без них мятеж и вовсе сразу обречен. Хотя тут пушки без боеприпасов вовсе, кроме этих двух. Но все же. Подозвал Борю, показал, как пушкой пользоваться — он толковый, сообразит. Ключа для установки шрапнелей не нашел — похоже, маслопупые вообще не разбираются в военном деле, ну что с них, с коммунаров-то, взять. Их дело гайки крутить, где укажут, а они воевать сунулись. Кое-как выкрутили трубки на полторы секунды на нескольких гранатах. Велел шарахнуть несколько шрапнелей в сторону Моручилища, пусть наши парни пуганут малость врагов. Много беды шрапнель там не наделают, тем более навел кое-как по стволу повыше, перелеты и вовсе пойдут в Босяцкую — туда не жалко. А паники, надеюсь, прибавим. И тут же — донесение в штаб. А то чорт его знает, что там этот сопляк-мичман нарасскажет. Доложил о взятии и о наблюдаемых трудностях в районе училища, отметил взятие в трофеи артиллерии, упомянул потери и необходимость эвакуации раненных, а так же нехватку гранат. Гранат пока хватало, но лучше заранее. С прискорбием сообщил о гибели командира, лейтенанта рисской армии Лорана. Вырвал лист, подозвал последнего уцелевшего улльца.

— Город знаешь?

— Точно так, господин сержант.

— Бери донесение, и бегом в штаб. Винтовку оставь.

— Но, господин сержант...

— Там внизу лейтенант наш лежит. У него револьвер возьмешь. Патроны и гранаты тоже оставь, нам нужнее, а тебе легче. И бегом.

— Есть!

Собрал раненых и отправил ребят оттащить их всех вниз, благо уже и прогорело у баррикады, снаряды вроде отвзрывались. Авось, обойдется. Пусть там все и засядут пораненные, вместе, и ждут помощи. Стал думать, кого послать за нашими пулеметчиками — а тут они и сами заявились — сообразили. У них потери невелики — одному шрапнельная пуля в плечо пришлась, его оставили там же, где все наши раненные, у моста, а еще одного крайне неудачно наповал через узенькое окно прямо в голову завалило. Притащили не только свою каракатицу и остатки лент — у них едва четверть боезапаса ушла, но еще и подрезанный Колей бинокль с убитого лейтенанта. Молодец, шныряга, я не успел сообразить, да и некогда было. Загнал их, вместе с пулеметом и биноклем, на башенку Заводоуправления — вот теперь точно, капец вам, гады, только суньтесь, кровью умоетесь! Только успел кое-как распределить всех, расставить, раскидать боезапас от убитых и трофеи, как эти народовольцы хреновы и полезли со всех щелей, как тараканы...

... Первые две атаки со стороны Моручилища мы отбили относительно легко. Пушка, и пулемет с башни помогли. Из пушки стрелял Боря (я этим самокрутным дерьмом стрелять опасаюсь, ну его нафиг, еще разорвет пушку!), а я метался по территории, делая вид, что командую и ситуация под контролем. На третьей отбились чудом, боеприпасы к пушкам кончились, у пулеметчиков набитые ленты кончились еще на второй атаке, и теперь они там лихорадочно их набивали, торопились, иногда из-за неровно набитых лент пулемет клинил, в общем, тоже уже не особо помогало. Солдаты, а теперь вместо работяг в основном пошли именно солдаты, почти ворвались на баррикады. Хорошо хоть, что часть наших, раненых в первых атаках, я отправил в здание заводоуправления — они оттуда открыли беглый огонь из винтовок, и мятежники дрогнули, побежав. Мы их даже вслед не стреляли — практически нечем было, расстреляли все патроны, что были в патронташах, а гранаты я приказал беречь. А четвертую атаку мы прохлопали — эти гады все же сообразили, забрались на чердаки, и стали по нас оттуда стрелять, измученные солдатики дрогнули, и мы побежали прятаться в здание управы. При этом изрядно народу потеряли, хорошо хоть догадались кто-то из моих парней кинуть пару дымовушек. Ну и на башне пулеметчики проснулись — скупыми короткими очередями стали срезать тех, кто стрелял в нас из слуховых окон или вовсе обнаглел вылезти на крышу. Но баррикады мы просрали — рванувшие с воплями мятежники их заняли, и, перевалив — побежали к управе. Вот тут-то стало по-настоящему страшно, пошли в ход гранаты, пулемет не мог нам помогать, и вскоре мы отдали им первый этаж, отступая на лестницу. Помогало множество трофейных револьверов — пусть и дрянные, гражданского образца, но все лучше, чем ничего. Потеряли мы на этом массу народу, мне уже пришлось вместе со всеми участвовать в драке, револьвер перезарядить было некогда, и приходилось орудовать винтовкой кого-то из убитых. В общем-то, стало совсем грустно все как-то даже, с непривычки, как говорил товарищ Сухов. Но, в общем-то, повезло. Во-первых, запас гранат пошел в ход, да пулеметчики, у которых ленты вовсе кончились и пулемет напрочь чего-то заклинил, не стали возиться, а ссыпались вниз, с неизрасходованным боезапасом, давай лупить с винтовок. Во-вторых — как в хорошем кино, подошла кавалерия из-за холмов. Можно даже сказать, марнское, то есть улльское, конечно, такси. Как потом рассказали, взбешенный гибелью Лорана Горн вытребовал у Палема дочерта резервов, посадил их на пролетки, и моментально перебросил их до самого Гадюкинского моста. И когда эти ребята, из тыловиков и артиллеристов, потея от страха, и сами себя подбадривая диким криком, ломанулись во фланг мятежникам — те дрогнули и начали отступать, а потом и попросту бежать. Виктория, как говаривали в старину, вышла полнейшая. Кое-как спустились мы вниз,, чуть ноги не переломав на лестнице, заваленной мясом. Встали посреди большого привратного зала, осмотрелись. Сразу вспомнилось каноничное 'Ну и накрошили же...'. Воняет горелым порохом, взрывчаткой, кровью и дерьмом. Гильзы стреляные хрустят под ногами, вперемешку с битым стеклом. Устало наблюдаем, как прибежавшие спасители тыкают штыками всех не наших, а наших бережно вытаскивают и складывают во дворе. Пару впрочем, оказались живыми, пусть и без сознания. Увидел убитого Оржи. И еще одного 'киборга' из моего отделения, который уже долго держался. А тут вон оно как. Обидно. Такой хороший материал был, а разменяли тут на всякую шваль. Из старых у меня остались только Вилли, Боря и Коля. И все. Всего потерь было много, нас снова набирался едва взвод — причем больше половины наши, фронтовики, все же выучка дала себя знать. Но, суко. Как же обидно за парней... Вынул полагающуюся мне, как взводному (взвод-то я сдать так и не успел) луковицу, посмотрел. Послушал у уха — идет. Пошел искать кого-то из офицеров среди прибывших, нашел союзного артиллериста, испуганно шарахнувшегося — видок у меня не очень, перепачканный во всем, в чем можно, и растрёпанный. Но офицер отнесся с пониманием. Спросил я у него, 'скоко время'. Переспросил. Да падшая же женщина, не может этого быть. Всего двенадцать дня. Когда же этот день кончится?

... Нет, все правильно. Все верно. Надо конечно добивать. Все понятно, каждый штык на счету. Все логично, и вообще грех жаловаться — нас пустили-то на зачистку, и даже дали пожрать и отдохнуть полчаса. И даже гранат привезли аж телегу! И еще обещали подкрепления. Но, господи, как же оно уже надоело! Нам приказали зачистить территорию завода, Что, в общем-то, было халявой — после разгрома у Заводоуправления мятежники сдрыснули кто куда, в основном в рабочие кварталы, и там сейчас вспыхивали перестрелки. Как нам рассказали, Моручилище взято, там парни тоже феерично отличились, нашинковав массу люмпенов, и часть их главарей. Хотя кое-кому из главарей, похоже, удалось уйти. Но жандармы и ополченцы уже берут в кольцо пригороды, ставя блок-посты на трассах — теперь из зоны АТО ни одна тварь не вырвется. Ну, по крайней мере, теоретически. А на заводе, по идее, если и есть кто, то немного.

С таким настроением мы и начали шерстить завод. Всегда нравился индустриал. Есть что-то невыразимо привлекательное в этих закопченных краснокирпичных строениях, этих несовершенных, но при этом изящных механизмах с их нерациональными плавными очертаниями. Хотя, работяг я понимаю — условия труда здесь ужасные, начнешь тут от такого бунтовать... Но — не сейчас. Война, надо понимать. Мы тут, практически, новую великую империю строить пытаемся, возрождаем величие — а им свободы подавай и хороших условий жизни! Нет, я не против — но только не стоит говорить это солдатам в окопах. Хотя, солдаты Улльского пехотного полка как раз и восстали, чтоб в окопы не попасть. Сволочи, короче говоря. Все они, и рабочие и солдаты. Не хотят сдохнуть за наше общее величие. А теперь за это сдохнут низахрен собачий.

Нет, специально мы, конечно, никого особо не убивали. Ну, одному дурачку не надо было палить из револьвера — и не забросали бы его вместе с товарищами гранатами. Просто взяли бы, избили прикладами. И связав, потащили бы к управе — там их пакуют какие-то ухари из полиции. В итоге и его убило, и еще двоих так покарябало, что я разрешил прирезать их штыками, чтоб не мучиться с перевязками и тасканием.

Еще одного работягу, зажимавшего разорванный осколками живот, дострелил лично из милосердия. Все одно без сознания и не жилец. Ну а еще кого-то кто-то из наших пристрелил почему-то. Не знаю почему, лень было выяснять. Наверное, за дело. Так мы, можно сказать, лениво прочесывали территорию, пока не наткнулись на старую литейку. Сейчас литейки тут нету, а это от прошлых времен, развалины, почитай. Но — с подвалом. Пойманный поблизости молоденький подмастерье со сломанной рукой (а нефиг кочевряжиться... а мог бы кстати, и с двумя сломанными быть пойманным, если б не сообразил, что отвечать надо быстро и правильно) быстро рассказал, что подземелья там довольно обширные. Даже входы-выходы показал. Покидали гранат, но лезть туда не решились. Паренек сообщил, что там завсегда прятались всякие, и прятали всякое. И сейчас наверняка там кто-нить засел. А, по его рассказам, там можно и большой компанией серьезно нарваться. Подумал немного, и отправил бойца за обещанной нам подмогой. Нефига, мы и так перерабатываем уже сегодня.

...Жаль подмога не пришла. Да уж. Пришла-то пришла, но что это есть? Трое жандармов, причем один из них старшина, или по-ихнему — вахмистр, пригнали группу каких-то оборванцев, с дюжину. Кто в чем, ей-богу. Но на некоторых форменные полицейские брюки, а на одном и мундир. Морды почти у всех слегка подбитые, хмурые. Оружия нет.

— Это, извиняюсь, вашбродь, кто ж такие будут? Нам бы, вашбродь, людей, чтоб в подземелье здешнее лезть.

— А вот они, господин сержант — эвона как, уважительно, мелочь, а неплохо! — и полезут. Они эти подземелья немного и знают, некоторые по долгу службы и посещали иногда. Так? Так... Это, господин сержант, местные полицейские. Которые позорно бросив службу, б е ж а л и от бунтовщиков, убоявшись расправы. Это из-за них вашим ребятам повоевать пришлось...

— Так это... вашбродь... Им бы хоть оружия собрать трофейного, там, на площади мы много оставили...

— Видел, сержант, впечатлён! А только ЭТИМ оружие не надо. Они свое оружие бунтовщикам оставили... вот сейчас пойдут, и заберут его обратно... Вы же не станете возражать? — насмешливо так спрашивает. А чего мне возражать? Как будто от моих возражений что изменится... Сурово тут у них, конечно, но мне-то что... Плечами лишь пожал, да махнул, мол — приступайте.

Ну, я, пожалуй, совсем плохо про местных подумал, конечно. Думал, вовсе живодеры плотоядные. С голыми руками пустят бедолаг в подземелье. Не, все же продумано. Притащили сначала охапку сабель ржавых. Натурально, ржавые, селедки полицейские же, короткие. Без ножен, видать с металлолома какого взяли, или еще как. Бросили охапкой, велели разобрать. Те кинулись — и не всем досталось, только что драки не случилось — они, я так понял, навроде штрафников у барона — драться промеж себя не резон. Вахмистр, он мне и повадками незабвенного Кане стал напоминать, махнул лишь паре лузеров — те враз метнулись по окрестности — один вскоре вернулся с какой-то железякой вроде кочерги, другой и вовсе с дубиной. Ну, хоть что-то, но все равно мерзостью какой-то отдает, вроде гладиаторских боев. Не дело так с людьми поступать, думаю.

И снова я ошибся, снова устыдили меня местные. Все же о человеке, пусть и оступившемся, тут заботятся. Дают право и шанс встать на путь истинный. Не губят по-тупому. Принесли охапку чего-то непонятного, я присмотрелся — мать моя женщина! Натурально газовая маска, вроде противогазов первых, мешок парусиновый или там еще какой на голову, стеклушки, коробка фильтра... Вот уж не подумал бы....

— Чегой-то такое, вашбродь? Не видал такого никогда...

— Это, сержант, такая штука, чтоб дышать там, где дым какой ядовитый. Кое-где на заводах без них никак... ну и у нас они есть... иногда пригождаются. Да сейчас сам увидишь...

И точно. Притащили лестницу деревянную, и небольшой мешок. Вахмистр поорал в темноту насчет сдаться властям — в ответ тишина. Ну, он махнул нашим, чтобы отошли от выходов подальше, а его ребятки достают из мешка дюжину шашек, навроде дымовых. Только с яркой зеленой полосой поперек корпуса. Сами парни без масок, интересно, думаю, как же они? Ан ничего. Дергают кольцо, и ну его, картонный цилиндрик этот, куда-то в проем. Так все по кругу раскидали, и бегом оттуда. А с подвала дымок попер, сначала чуть, потом гуще. Серой завоняло сильно. А вахмистр приказывает штрафникам-полицаям — двое надели маски, завязали тесемку под горлом — и, взяв чего-то с мешка — к провалам, откуда уже серьезно так клубится. Подбежали, чего-то туда кинули — и бухнуло там, внутри, вроде как попросту порохом — ну понятно — дым по сторонам разогнать. Вернулись в строй, маски скинули. Стоят все, ждут. Минут пять спустя слышно — есть внизу кто-то, кашель там пошел, крикнул даже кто-то, да тут же и заткнулся — не до криков там теперь. Выстрел глухо грохнул — стрельнулся что ли кто-то? А вахмистр все ждет, ну да ему ж виднее, этот дедушка кого хошь кашлять поучит. Спустя минут десять дали команду — спустили лестницу вниз, пошатали, что стоит нормально. И понеслось. Противогазы напялили, раздали им несколько фонарей, навроде шахтерских, — и алга.

Спускаются штрафники в противогазах в проем, а вскоре внизу пошла потеха. Кто-то заорал коротко. Выстрел грохнул... Мои парни напряглись, на прицел проем с лестницей взяв, а вахмистр спокоен. Тут снизу полез кто-то, только успел я моим крикнуть, чтоб не стреляли — выбрался один штрафной, отбежал, маску развязал, скинул, рожа его красная, потная, аж от счастья сияет, в руке револьвер дрянной. Но докладывается бодро, а вахмистр его чуть ли не по приятельски по плечу хлопает. Тут он только что не сомлел от счастья. Искупил, стало быть. Герой, практически. Мало-помалу еще лезут. Одного товарищи тащат — ранен, в кровище белая рубаха нательная, но в руке крепко волочит ружье древнее какое-то. Остальные кто с револьвером, кто с винтовкой, саблюки свои, впрочем, тоже повытаскивали, побросали в кучу. Заляпанные красным сабельки-то. Искупили, молодцы, нечего сказать. Так продолжается. Пока не собираются почти все. Одного не хватает. Вахмистр хмурится, не дело. Спрашивает, есть ли добровольцы — полезть за товарищем? Выходит, уже они все искупившие считаются, раз так разговор пошел. Но добровольцев нету. Хотел уже было я из интересу вызваться — попробовать местный противогаз, да на счастье вылез этот потеряшка. Даже в противогазе видать, что хмурый, не сказать как. Саблюка и сам весь в кровище, но пустой. Ну, дело-то понятное — не было там, выходит, больше ничего оружейного-то. Бывает. Не повезло парню. Ну, ничего, Зачищать сегодня еще много чего придется, еще успеет реабилитироваться. Тем более что тут, повторюсь, человеку завсегда дают шанс на исправление и искупление своих ошибок. По-человечески к этому вопросу подходят. Цивилизованно.

...Когда же этот день-то кончится? Нам теперь в рамках АТО велено зачистить Кузнечный, туда отошла часть солдат и дружинников. Другим-то повезло, они чистят более лояльные пригороды. Пока мы перекусывали пайками, над пригородами рвануло несколько серьезнейших шестидюймовых шрапнелей, я даж удивился — чем это так прогневали власть вполне себе мирные жители? Но сопровождающий нас со своими орлами вахмистр пояснил — с крепости дали с большим прицелом, так, что все пули ушли далеко за город и вспахали поле. Зато грохнуло прямо над головами. Резко способствует лояльности и желанию сотрудничать, сейчас там вовсю выдают соседей, у кого кто скрывается, а то и сами вяжут да сдают. Ущерба же от стрельбы никакого, разве кому в огород на окраине стакан пустой прилетит. И то это не ущерб, а счастье — сдадут его потом на металл. Вообще местные неплохо поживятся, сдавая все и всякое. Оружие и боеприпасы бесплатно, а лучше поначалу и вовсе не трогать, а вот гильзы например стреляные... пожалуй, хозяева того домишки, где пулемет наш стоял, как из погреба вылезут, то и за компенсацией не пойдут никуда. Им там пулеметного отстрела на весь ремонт хватит, да еще наверняка смародерят амуницию с убитого, хотя может и не рискнут. Пулемет у нас, кстати сказать, отняли, приказом Горна. Где-то больше понадобился... надеюсь, для массовых расстрелов — пулеметы, говорят, для этого отлично подходят.

Так вот, нам досталось чистить Кузнечное. Вахмистр поворчал, что потери будут большие наверняка, но тут уж я взбеленился. Нехрен, сегодня и так четверых стариков потерял! Нагло заявил ему, что это их мне прислали в подкрепление, а не наоборот, и потому командовать теперь я буду. Потому что раньше надо было приходить, пока мы в Заводоуправлении сидели. Тот аж опешил, но сдержался. Все же я из чужой армии, да и, как ни крути, в общей ситуации жандармерия выглядела немножечко обосравшись, в отличие от армии, которая, вообще-то, выполняла ИХ работу. Хотя, конечно, обосрались они не такой полной ложкой, как полицаи. Ну да, ничего, бывает. Как говорится, кто сам без греха — пусть первый убьется апстену.

А дальше пошла потеха. Зря нам, что ли, телегу гранат привезли? Кузнечное поселок небольшой, домов на полсотни, а потому... Женщины, старики, и дети — на выход, мужики сразу в сторону и на досмотр жандармам, полицаи с револьверами проверяют жилье — а во всякие подвалы и чердаки-сараи — сначала гранату, потом проверять. Очень такой способ всем понравился, вахмистр аж расцвел весь. Все равно, конечно, потери понесли — двоих убило, причем в том числе того бедолагу, что ствол себе найти не смог — он уже и стволом тут обзавелся от убитого гранатой мятежного солдатика — а все равно, невезучий он оказался. Ну и нашего одного. Все же граната — такая штука. Иногда бывают казусы — вроде чуть и не под ногами взорвется, а на поганце ни царапины. Мирное население нас, наверное, не очень полюбило за такую методику, но нам как-то вообще наплевать. Тем более нечего прятать и укрывать мятежников. Зато управились на удивление быстро. Троих еще гадов застрелили, когда те уже от поселка в поле кинулись. Ну, то может и не мы, а с блок-поста, он поодаль на дороге стоял. В любом случае справились быстро, и качественно, вахмистр аж сиял, очень ему понравилось крайне малое количество задержанных — в основном-то тушками все. Проблем с конвоированием меньше, вот и радовался. И все уверял, что на сегодня для нас — точно все. Теперь в городе работа ополченцам и полицаям. В ополчение, он уверен, сейчас очередь стоит — когда стало ясно, чья берет — всякий хочет оказаться хоть боком, но причастным. Тем более что уже это практически безопасно. А нам, по мнению вахмистра, обязательно дадут отдохнуть. Это им с его подопечными еще работы хватит, а мы отпахались вполне.

* * *

Ну и хрен там, конечно же. Отдохнуть дадут, как же. На том свете отдохнем, ясное же дело. Не время сейчас отдыхать, товарищи, контрреволюция опасносте! Хотя, конечно, как посмотреть. Выперли нас на блок-пост за Кузнечное же. Сменили мы там матросиков каких-то. Их отправили на зачистки. Ворчать матрозня вздумала было, но, покосившись на заляпанные всем, чем попало наши одежки и обувки, унялась. В общем-то, грех жаловаться — шикарно обустроились — растянут полог, костер и даже котел с водой есть, бочку воды вон на телеге привезли с поселка. Жранья обещали пайками привезти, но мы ж не зря в Кузнечном гранатами кидались — при проверке помещений выяснили — один взрыв гранат способен уничтожить энное количество съестных припасов, начисто. Как испаряется. Жаль, живет рабочий класс тут совсем небогато. Но, голодными мы не останемся. Кому война, а кому масленица в постный день. Особо похвалил Колю — он одной гранатой сумел разнести вдребезги курятник. Яичницы, ясное дело, не получится, а вот бульон... Смены, конечно, разбил, часовых выставил — но пока все просто, никто никуда не едет. А приказ у нас элементарный — задерживать всех подозрительных. Я всем объявил, что мне заранее все подозрительны, а потому — задерживать всех. И пусть потом местные разбираются. В конце концов, какое наше дело? Мы свою задачу выполнили, разгромили отряды, так сказать, вооруженной неумеренной оппозиции. А уж давить кого — местные пусть сами разбираются. И так уже ясно, что никакого военного положения не введут, мы сделали все как надо, наши победили. И конечно, городские власти и лично советник Пуц — на коне и в шоколаде, аж по самые гланды. Так мы и коротали вечер, под закатное солнышко, в ожидании свежего бульончика, и мечтах о бане. Никто нас не тревожил, никто не напрягал — из города вообще никто не ехал, видать, все уже в курсе, а первые телеги по направлению к городу показались, когда уже намечались сумерки.

Пожалуй, все же это был мой косяк — ну откуда моим парням, пусть и вполне себе фронтовикам, знать, как надо организовывать блок-пост, и вести на нем 'проверку документов и транспортных средств'? А я конкретно провтыкал, блаженствуя после ужина. В итоге, когда три телеги, шедшие небольшим обозом остановились практически вплотную, поплелись их проверять всего два человека. Чорт их там знает, чего оно вышло не так, кто оно такое было, и зачем откуда здесь взялся. Только как подошел Коля к второй телеге, что-то спросил, как грохнуло несколько выстрелов. Мы даже как-то оторопели, не успели среагировать — а это гад весь барабан своего бульдога расстрелял, и соскочил уже с телеги, бежать в поле. Тут-то мы и очнулись. Ну и изрешетили. Всех. И поганца этого с револьвером, и бородатого деда на первой телеге, и тех, кто на третьей ехал, я и не рассмотрел толком, кто там был, как соскакивать стали, так их и срезали. Подбежали к Коле — а он готов, три дырки в груди, глаза стеклянные. Вот так вот. Что творят, суки. Это ж надо, ушлый до чего ж был, разведчик какой, стрелок — на тебе, так вот по-глупому погибнуть. Другой солдат тоже, походу, того — кровь горлом хлещет, не жилец вовсе. Аж сплюнул с досады — нет, ну что ж за день-то сегодня такой!

Подошел, посмотрел эту сволочь. Молодой паренек, волосатый, как есть — натурально скубент-народоволец, тварь такая. Спину изрешетили ему, вместо глаза выходное от пули — красавец, так и надо, жаль, быстро помер. И ведь, чего, спрашивается, психанул, сука? Поди, мы б и обыскивать не стали, проехал бы себе — нам приказ из города не выпускать, а в город — езжай себе. Нет же... Вот урод, а?

Решил проверить телеги, может, есть чего действительно? Может, он снаряды везет? Или полный примус марксистской литературы и тираж газеты 'Искра'? В первой телеге, с убитым дедком, было вообще пусто. Дед видать за покупками в город ехал. Соломки немного на дне, и все. Велел Боре обшарить старика — раз за покупками, то с грошами, не бросать же на произвол? Под сидухой нашелся обрез ружья, одностволки. Вообще-то в Союзе не запрещается вовсе. Разве что пользуется таким или криминал, или совсем по бедности. Но, формально... Будем считать, бандит ты был, старый. Иначе, зачем же впереди террориста ехал? На второй телеге кроме поганца возница простреленный валяется. Еще дышит, может и выживет. Но без сознания. Велел забинтовать. Благо, бинтов нам Горн тоже прислал с избытком. Обыскали все — ничего нет, в повозке какая-то конопля, что ли, в тюках, на веревки, поди? Или лён? Ну, что-то такое, я в этом сельском хозяйствовании не разбираюсь. Под сидухой, правда, револьвер нашли, неплохой, гражданский. Ну, тоже, если что, бандитом будешь. К третьей подошел, и снова сплюнул. Нет, ну что ж за день такой, а? Походу, мы тут всю семью целиком угрохали — родители и детишек двое, всех сразу насмерть завалили, ворошиловские стрелки, блять. Ахренеть, какие мы все тут со страху меткие стали. В бою бы так стрелять — цены бы нам не было. И ведь, даже умудрились никого из своих не задеть, что удивительно. Хорошо еще, что гранаты поистратили, и я велел экономить. В самой телеге какой-то мотлах, и ни чорта под сидухой, даже топора нету. Вот чорт... и что теперь делать? Спалить их всех что ли, или зарыть? Пока никто не в курсе. И пусть потом ищут, тут на АТО что угодно спишешь... Медведь зажрал, ясное же дело. Вот гадство... Пожалуй, и впрямь, стоит этих куда-то прикопать поодаль, пока не поздно.

Впрочем, уже поздно. Скачут к нам, на выстрелы, похоже, среагировали, палили-то мы знатно. Видать издалека синие мундиры — жандармы пожаловали. Сейчас начнется... А, катись оно все лесом... если что, медведь голодный, и жандармов сожрать может... скажем — этот вот волосатик и пострелял. Парни-то все повязаны, не станут болтать, поди. А там уже, мы отсюда и обратно на фронт свалим. Мелькнула еще мысль, что надо было у кого-нибудь из наших парней трофей какой отобрать, да мужику этому с третьей телеги в руку сунуть, да поздно уже, пожалуй. Ну, сейчас, поди, начнется...

Глава 5.

Пока жандармусы не добрались окончательно, расстегнул кобуру, на Борю посмотрел — тот соображает, осклабился, из кармана трофейный револьверт показал. Я ему легонечко так киваю — понятное же дело, враг не дремлет, может и в жандармский мундир переодеться! Снова на убитых посмотрел. Жалко, конечно. Нет, ну не то чтобы вот прям жалко. Это дурацкая такая мода у нас там была, всех жалеть. Особенно незнакомых. Ах, как мне жаль, как я вам сочувствую! А что ты врешь-то, ты первый раз эти тушки видишь, тебе на них пофигу вообще, не ври хоть себе-то. Так... досадно, конечно, обидно, им бы еще жить и жить, и так далее. Самое, конечно, поганое, что ничего не поменяешь тут — убить человека оно зачастую так и случается — быстро просто и насовсем. Оп — и готово, получите и распишитесь, вот вам хладный труп, а душа это вообще поповские сказки. Паршивее всего, конечно, когда вовсе и не хотел. Приложил кого в драке, или там на машине тебя на встречку унесло, тому такое подобное — и вот есть тушка, тобою сделанная, и всё уже, ничего не поправишь. И тебе оно пофиг и даже и не надо, ты бы без этой тушки жил и жил — а ничего не исправишь. Это — да. Это вот — жалко. А вот остальное — да нифига не жалко. А еще у нас, там. В прошлой жизни, очень модно было рассуждать, кто в чем 'виноват'. Как будто, чтоб тебя убили, обязательно надо быть в чем-то виноватым? Ну, вот эти вот — классические 'невинные жертвы'. Оказались рядом с нехорошим, не в то время, не в том месте. Не повезло. Бывает. Как там, в переводе Пучкова, говорил один негр? — 'Возьми белого друга. Белый друг означает разницу, между штрафом, и пулей в заднице'. Чего со своего транспорта повыскакивали? Завалились бы там кучей, может быть, и не постреляли бы. Или не насмерть. Ну, хотя б детей может быть не достало бы. Может быть. И вообще-то у меня на них только злость, что они вот тут оказались, и то, что они теперь мертвые — мне наплевать, если честно, а у меня сейчас неприятности вырисовываются.

...Прискакавшие трое жандармов спокойно и вежливо интересуются причиной стрельбы. Рассмотрев, что старший у них всего-то сержант, не докладываю, а попросту отвечаю: — Мол, бандит какой-то с пистолетом попался, наших подстрелил. Ну а мы их всех в ответ. Врать не буду им, на сегодня уже столько обиды и злости накопилось, что где-то на периферии сознания мысль была, что лучше бы всего было этих жандармов пристрелить тоже. Потому что за сегодня — это был лучший способ решения любых проблем. Вот, пристрелим их — нас больше никто не побеспокоит. Но крышечку, тихонечко поехавшую, все же придерживаю — в конце концов, именно потому, что это дело быстрое, и бесповоротное — торопиться не надо. Всегда успеем. Старший жандарм слезает с коня, идет все осматривать. Я следом, Боре мигнув, чтоб тех двух опекал. Ну, картина-то ясная, и ходить далеко не надо — волосатик всего несколько шагов пробежал. Осмотрел его сержант без интереса, хмыкнул, сплюнув, характеризовал 'туда и дорога', и к телегам. Ну, я даже и не напрягся особо, просто подумал, что если что — вот прямо тут и пристрелю. И пошло оно все лесом. Однако сержант на дедка мертвого вскользь глянул, на пустую телегу, тут же пояс у деда проверил — и оглядывается вопросительно. Я на Борю смотрю, тот разом сообразив — протянул жандарму два невеликих мешочка — дедов, надо полагать, и этого волосатика. Тот взял их, и тут я только рот открыл — куда там гаишникам. Он мешочки, из рук у Борьки не забирая, развязал, глянул... И забрал, ловко так, вдвое отощавшие кошельки! Борька тока что монету не упустил с кулаков. Ну, Кио просто, престидижитатор высшей марки! А он мешочки еще в руках помял, вроде как рассматривая, и поднимает над головой почти, считай пустые кошельки, видно, что на донышке там, и возглашает: 'Вещественная улика!' Все, мол, видят, свидетелей много. Да, стаж. Поневоле зауважаешь. Но все одно вовсе не расслабляемся, я Боре снова мигнул — нам еще тех посмотреть надо. У раненного бородача остановились, посмотрел он, я поясняю:

— Это вот его вез. С револьвером был, кстати. А у деда того обрезок под сидухой был.

— Понятно — кивает. И дальше идем. Подошли, посмотрел на побитых равнодушно, брезгливо в барахле стволом карабина порылся. Кивнул — мол, все ясно. Вот так вот.

— Ну, все понятно. Мы этого — на раненного кажет — с собой заберем. Коли выживет, все про бандита расскажет, что знает. И телегу его заберем, так положено — и смотрит выжидательно. Не, ну а чего, там этого льна-конопли прилично, и телега справная.

— А эти? — показываю вокруг на мясозаготовку-то — Их-то всех куда?

— Ну... этого — на скубента кажет — Этого мы тоже увезем, а остальные...

— Угу — угрюмо ему отвечаю, землю сапогом ковырнув. Земля тут неплохая, не хуже, чем в Валаше, мягкая, но у меня ж лопат нет. Штыками и прикладами опять ковырять? — Слышь, сержант. Мои парни сегодня и так замаялись. Мы с утра в деле, считай, четверть осталась, от того, сколько вышло. А ты хочешь, чтоб мы землю ковыряли?

— Ты чего, братец? Не злись на пустом месте-то! — сержант скалится — Нешто не понимаю, все устали, вам-то что, а нам всю ночь еще вязать всякую сволочь. Вот еще их копать. В тую телегу с тряпками их стащите, да отгоните — там вон в километре балочка есть, там и оставьте. Всего-то делов.

На том и порешили, тут же я загрузил работой парней насчет уборки, а сержанта вопросил — способен ли он передать от меня письменный доклад моему командиру? Жандарм помялся — видно, что не хочется ему лезть к начальству и вообще что-то необычное делать. Хороший мужик, правильный — от всего непонятного подальше, к кошельку поближе. Без глупостей в голове. Но, все же понимает — скажет он сейчас, что мол, не имеет возможности — а вдруг у меня важное чего? Или случится чего потом, а выяснится, что он мог, а не сделал. Все одно ж доложит о происшествии (наверняка еще и этого волосатого на себя запишут), а там уж эстафетой передать пакет в штаб и вовсе не сложно. Кивнул он мне нехотя. Быстренько на листке из блокнота накидал — доложил Горну о потерях, и выполнении заданий, а потом открытым текстом не выбирая выражений в рамках субординации накатал — что если нам не пришлют хотя бы дюжину свежих людей — то я сам больше пары смен не отстою, а за людей уже не отвечаю. И, все одно, вскоре мы все тут будем спать беспробудно, и резать нас можно будет тупым ножом, не проснемся. Потому что есть предел человеческим возможностям, и я, осознавая свою ответственность, тем не менее, вынужден предупредить о последствиях. Отдал листок сержанту прочесть — так надежнее, чтоб не 'потерялось' — пусть знает, что не гадость про себя какую везет. Тот глянул, кивнул, сложил вдвое и в карман — обещал непременно поскорее передать. Особо-то я не рассчитывал, и думал даже, как бы все же своими силами обойтись, но — лишняя бумажка, как копейка — береженому рубль бережет, а небереженому — мачеха.

...Горн оказался мужик, что надо. Сумерки не успели сгуститься, как, заранее подсвечиваясь фонарями от греха, к нам прикатили аж три пролетки с чистенькими, аж морду набить хочется, свежими, орлами из тех, что остались охранять миссию. Тонкошеий молоденький ефрейтор доложил, что его отделение прибыло нас сменить, но до утра господин майор велел ночевать на месте, будучи в качестве резерва. И еще нам прислали провизию, пологи и одеяла. Молодец майор Горн, мое почтение. Даже благоволил лично черкануть не то чтоб приказ, а прямо-таки пусть и краткое, но письмо. С благодарностью за отлично выполненное задание. Провизии нам и так хватало, даже прибывших угостить можем, а вот что хорошо — среди присланного несколько бутылей вина. Недешевого. Ефрейтор поясняет — лично господин майор купил на свои деньги, в ближайшей винной лавке. Ессесно, там на всех наших-то выйдет по стакану от силы, а новоприбывшим и вовсе — хрен. Не заслужили еще. Тут же распорядился всем быстро, растянули пологи, расстелились, распределил свежих в караул, дал указания никого не пропускать, а всех подозрительных стрелять, только чтоб из своих кого не подстрелить, жандармов там, или как. Никаких паролей-отзывов же нету, все в спешке и наспех. Всех подвел и потыкал носом в свежих убитых, разъяснив, что вот они — лопухнулись. И поэтому их убили. Пусть сами выводы делают. Ефрейтора назначил ответственным за все на свете вообще, и отбыл к своим под полога — приговорить аршин, и спать завалиться. Как есть, особо не рассупониваясь, выкушали по кружке весьма и весьма недурственного вина, сухого красного — кислятина, но самое то, что надо сейчас. Выпили молча без тостов, здравниц или упокойных — просто засадили дозу, и готово. Да так и повалились дрыхнуть. Сегодня кончилось. Все, не кантовать. Перед тем как вырубиться успел на четверть секунды перепугаться — дошло, что ведь, я же реально только что на миллиметр не пострелял этого жандарма. Вот бы уж тогда я себе нагреб неприя...

* * *

За ночь просыпались несколько раз, хватаясь за ружья. Наши сменщики с испуга принимались палить во все, что им казалось страшным. Не знаю, был ли там кто или нет, или просто мерещилось — но патронов у нас было в избытке, собственно сказать, на зачистке в основном гранаты тратились. Да и то, до того, в бою — патроны в основном у пулеметчиков уходили, у нас разве что подсумки расходовались, а уж в ранцах набито полно было, просто некогда возиться было. В общем, шарашили они почем зря, только нас будили. Мы, впрочем, проснувшись, только головы поднимали, ружья нашарив, послушивали, что в ответ никто не стреляет, да и эти тоже видно что заполошь просто так, ну и ложились обратно спать, тут же и засыпая. Эка невидаль, стреляют. Надо чего от нас будет — позовут.

Утром проснулись хмурые и помятые, бочку воды извели на мытье, тут же послал новеньких на дедовой телеге с бочкой в поселок по воду. Им тут ещё неизвестно сколько стоять. Нажучил, что в селе наших теперь не любят, так что пускай не хлопают там ушами. Потом устроили завтрак, своим я сделал построение и приведение в порядок и вид — нам сейчас к начальству шествовать. Восемнадцать человек всего. Таков был печальный итог, ага. Ну, ещё кто-то в раненых остался, конечно. Интересно, сколько всего в городе побитых, с обеих сторон? Если везде такое месилово, как у Заводоуправления, то изрядно...

Завтрак наш был прерван самым непотребным образом. В Кузнечном вдруг вспыхнула перестрелка, жаркая и обильная, но недолгая. А потом со стороны поселка показалась, в клубах пыли, несущаяся в нашу сторону бричка. Или тачанка — пёс её знает, как они тут правильно именуются, рессорные скоростные повозки. Из-за пыли и не поймешь сразу — двое там лошадей, или трое. Но шибко скачут. Только, нас завидев, сворачивают в сторону, в поле, и давай гнать, только пыль полосою.

— Не стрелять — ору, эти ж идиоты сейчас засыпят пулями поселок, и тех, кто преследует повозку-то. Попасть с полкилометра все одно вряд ли, а вот случайно кого из своих — запросто. Словно подтверждая мои мысли из пыли вылетает еще какой-то тарантас, но этот идет по дороге. В нашу сторону — велю всем рассыпаться и залечь, приготовиться к бою, так и ждем. Недолго, однако — там снова вспыхивает перестрелка, едва полпути прошел тарантас, вот и лошадей убили, остановился — мелькают вокруг него верховые, вроде даже знакомые синие мундиры видать. Пуля дурная над нами высоко свистнула — правильно я сделал. Что стрелять запретил, и положил всех. А там уже, видать, добивают — выстрелы пистолетные, неспешные. И — к нам верховые жандармы несутся, видно уже хорошо. Тут командую всем — с колена, да по той бричке, что полями уходит — как раз по-напротив нас вышли, по дуге обходя — ясное дело, по полю им не оторваться, обойти, да на дорогу ладятся, там могут попробовать уйти. Метров четыреста до них, хотя чорт поймет. Быстро ору своим:

— Ты, и ты и трое! — прицел пять! Вы и эти — прицел четыре! Остальные прицел три! Целься по коням, первая пуля перед ними, вторая — в них, три патрона — огонь! — тако-ото вот оно вернее будет. Даем три залпа — готовы коняшки, срезало ближнего, упала бедолага и тащат ее по земле. Ну, тут же скомандовал еще два патрона, и перезарядиться, а потом по паре магазинов дать по самой бричке. А сам кошусь на жандармов — мало ли что, сейчас всякое быть может. Нет, все нормально, подскакали те, оттормозились, и с седел давай лупить двое по бричке, а остальные, не снижая скорости, чуть по стороне к ней рванули — ну, ясное дело, у этих карабины, а те со своими рычажками, под тех пистолетный патрон. В драке накоротке чуть не как пулемет лупит, а револьверный патрон тут хорош, вроде нашего сорок четвертого специального, мало не бывает. Но вот вдаль кидать, больше, чем на сотню метров, даром, что ствол длинный для такого патрона, сантиметров в сорок — все одно нездоровый оптимизм. Решивши не тратить патроны, благо и так хватит — бричка уже встала, лошадка бьется там, а вот и вовсе упала, достали её, значит — немного осматриваюсь. И тут у меня только что челюсть об пряжку ремня не брякает, как я на жандармов-то обратил внимание, точнее на одного из них. Так я челюсть едва и успеваю подобрать, чтобы вовремя приказать прекратить огонь — доскакали жандармы, как бы не зацепить. Там у брички снова выстрелы пистолетные, с карабинов значит своих лупят, немного, но так густо — ну, ясно, живьём брать не интересно, а подранков опасаются, страхуются издалека. Прискакивают обратно, притащили какое-то барахло, винтовки еще что-то, доложили что, мол, были там солдат какой-то, и парень с девкой молодые, из 'чистой публики'. А мне все это вовсе не интересно, я все отойти не могу, насилу в себя пришел, когда лейтенант жандармский стал нам благодарность выговаривать за помощь, и вопрошал, есть ли возможность притащить этих инсургентов дохлых сюда. Как-то деликатно так выспрошал, значит, порядок в городе восстановлен, и потому чужим войскам жандарму хоть в каком чине командовать не выйдет. Ну а помочь — отчего бы и нет, свистнул новеньких, велел телегу дедову взять, да и прикатить сюда или бричку целиком, коли справятся, или просто дохлое мясо со всем барахлом. А я, тут же улучив момент, когда все поразбежались по делам, полюбопытствовал:

— Господин лейтенант, позвольте поинтересоваться, а что у Вас за интересное такое оружие? — потому как, может, я чего и не понимаю, но по той бричке с седла этот перец совершенно отчетливо лупил с самозарядки, только гильзы летели.

Лейтенант вдруг расплывается в счастливой улыбке, а его товарищ, тоже вроде как лейтенант, только младший — у жандармов есть тут свои тонкости во всей этой бижутерии, начинает весело скалиться. У него, кстати, карабин тоже примечательный — рычажная винтовка, но под патрон обычный винтовочный, и заряжается обоймой, как русский винчестер девяносто пятого года. Тоже доселе не видел таких, и оформлена, как охотничья — ложа короткая, и вроде даже насечкой подукрашено малость. Но то-то понятно, а вот полуавтомат!

— Интересуешься, сержант? — весьма как-то благосклонно лейтенант спрашивает, и я соображаю — похоже, любимая игрушка, а тут такой шанс похвастать.

— С детства оружие люблю, вашбродь, но вот такого не видал, и даже не слышал! Видать сразу, что знатное изделие, и не дешевое, поди! А уж как стреляет — картечнице не угнаться! Вот уж диковина!

Неуклюжая лесть свое дело вполне сделала — лейтенанты благоволили сойти со своих кобылопедов на твердь земную, и начать производить впечатление. Что на самом деле было нетрудно, я и так впечатлен был, и жаждал подробностей. В итоге получил в руки короткий, но увесистый карабин. Тяжел, фунтов десять тянет, поди, то бишь четыре кило примерно. На килограмм почти тяжелее моего карабина, хотя ствол не длиннее. Осмотрел внимательно. Сделано качественно, сразу видно, ручная работа, высший класс. Армейской массовой поделкой и не пахнет. Так, как тут? — затвор стоит на задержке, лейтенант, отстреляв, не зарядил, оставил. Понятно, студит оружие — от частой пальбы ствол весьма горячий, он же патронов тридцать выпустил, если не больше, только вот пока с седла стрелял. Видать, наконец-то представился случай в деле любимую цацку применить. А магазин тут, смотрю, обычный, от винтовки, так же в один ряд пять патронов и отсечка. И набивается обоймой. А как же его дальше?

— Ты затвор-то отведи назад, и железку в магазине вниз сунь, оно дальше само — подсказывает мне младший лейтенант. А как его отвести-то? Рукоятки-то нету!

— Снизу посмотри — владелец вундервафли советует. Посмотрел — и таки точно, в недлинном цевье снизу паз сделан, а в нем виден рычажок эдакий, то ли рукоятка, потянул ее чуть назад, чую — подается! Отвел, уперев прикладом в бедро, нажал на подаватель, отпустил, только что пальцы успев убрать, и затвор с лязгом, таким знакомым, аж ностальгия, и захлопнулся.

— Ай, красота — не удержался я, отчего лейтенант и вовсе расплылся от счастья. Поприкладывался — баланс не особо, конечно, на ствол перевес сильноват почему-то. Но в целом очень приятно. Обнаглел вовсе и спрашиваю — Разрешите пальнуть пару разков, вашбродь? Ни разу в жизни с такого не пробовал!

— Ну.. что ж... изволь, братец — лейтенанту аж прям льстит не сказать как. Но, как я, оттянув вновь затвор, вытащил из подсумка обойму, как он жестом остановил, и свои патроны протягивает. А младший ухмыляется, отчего лейтенант как-то смутился. Только я от нетерпения спрашивать ничего не стал, схватил его обойму, затолкал, да тут же патрон в ствол. Посмотрел — на другой стороне от дороги в поле метрах в двухстах камень лежит, по бедро считай, вот в него и начал садить. Ощущения — непередаваемые. Колбасит сильно, но отдачи после карабина, считай, нет и вовсе, оно и ясно, что автоматика съедает. Первый промахнулся, но рядом — пылью бросило, второй точно в камень, брызнуло крошкой белым облачком. Остаток добил беглым огнем, вызвав уважительное 'Ого!' лейтенанта. Так-то, могем тоже. Но до чего же классный аппарат! Как же оно устроено, и кто тут такой умный нашелся?

... Лейтенант настолько радовался возможности распушить понты перед новым зрителем, пусть и сержантом, но все же не самым пустым — видно по нас было, что не отсиживались, да и наверняка в городе уже много чего порассказали, вряд ли побоище на Заводской площади обошли вниманием. Потому удостоился я и наглядного урока по разборке и краткой лекции об самом оружии. Разбиралась это загогулина примерно как наше ружье охотничье, 'мурка' которое. Под стволом, на конце ложа — отвинчивалась здоровенная гайка, а потом ствол и затвор вынимались вперед из коробки. В остальном все вполне понятно, пружина под стволом, на тот же стержень, на который крутится гайка насажена, затвор вдоль ствола как у пистолета идет... а чем же его запирает? Как в старинном браунинге-эмцэ-двадцать один на отдаче что ли? Но ведь ствол намертво гайкой крепится! А оказалось — никак. Как в ППШ — свободный затвор. Я так и офигел — как же так. Так же не бывает, это же винтовка! Потом подумал — патрон-то считай автоматный. И тут вспомнил, что мне это ружье напоминает — были и в том мире такие игрушки, в начале двадцатого века делала их фирма Винчестер. Самозарядки, под патроны, мощнее револьверных гораздо, но слабее винтовочных. Они, в общем-то, и на войне использовались, и даже в России, покупные, естественно. А потом долго любимы были во всякой охране да полиции, ну и наоборот. Даже какой-то бандит знаменитый вроде очень любил. Не помню, как его.. Дер... Дир... Нет, Дирлевангер жидов мучал, Дерринжер американского премьер-министра Кадилака Линкольна убил, отчего у них гражданская война была. А этот... Дилижансер какой-то там. А может, и вовсе не он, а тот самый Боня Клайд. Но точно что-то читал. Так вот эта стрелялка сильно похожа.

А делает их, по заказу, для охотников — некий Варенг-младший. Я завспоминал, откуда мне сия фамилия знакома, но лейтенанты подсказали — ну, как же, огромный Концерн Военных Фабрик, Варенг КВФ в Рюгеле — тут я и вспомнил — ножик типа швейцарского, почти мультитул, у меня их производства. Кстати, весьма неплохой. Оказалось, это серьезное предприятие, в собственности семьи Варенгов. Занимается всем от корабле— и пушкостроения, и до всякой мелочи. Но младший из братьев держит магазин-мастерскую, где лично ваяет собственноизобретенные всякие вещи. Вот как этот самопал. Или, к слову сказать — рычажная охотничья винтовка младшего лейтенанта — тоже его выделки. Разумеется, на вооружение армии это никто не принял. Да и частники всякие тоже сторонились ввиду действительно немалой цены — до двадцатки золотом! Я аж аххренел, услышав. Дерут с трудящихся в три-дорога. Но, с другой-то стороны — какая лялечка! Хотя и не без изъянов... Кое-что я бы в ней и поменял, но...

— А что ж, вашбродь, я так думаю — а она сильно надежная-то? В бою не заклинит? — и сразу видно, попал по больной мозоли — снова хмыкает мамлей, а владелец оружия нехотя сознается, что да мол, есть и минусы. Впрочем, он тут же сразу и выкладывает — точность, конечно, не та, что у карабина, дальше четырехсот шагов, то бишь около трехсот метров если, уже только что 'пулями засыпать'. А после сотни отстрелянных — чистить надо, иначе гильзу оборвать может, потому-то и согласился на разборку лейтенант — заодно и вычистил патронник. Ну, это-то мне понятно. Даже знаю, как этому младшему Варенгу подсказать, чтобы чуть лучше стало. Но тут вклинивается мамлей, ехидно замечая, что это только на оооочень дорогих патронах ручной сборки того же Варенга-младшего. А на обычных армейских или даже дешевых охотничьих — и клинит иногда, и чистить надо вдвое чаще. В общем, печалька с этим.

— Зато, ...когда-нибудь... в бою она мне может жизнь спасти! — запальчиво говорит лейтенант.

— Ага. Или наоборт, если заклинит не вовремя — возражает ему младший — и видно, что у них спор этот давний и вялотекуший, хотя сами по себе друзья вполне — А вот моя красавица не боится любых патронов, если что — дернул и готово! А стреляет тоже быстрее карабина военного!

— Быстрее-то быстрее, да все ж не то! И кстати, она у тебя тоже чаще клинит, и гильзу намертво прикусывает, чем армейский с поворотным затвором! — парирует лейтенант, отчего его оппонент хмурится — ну, понятно, что рычажная винтовка, левер — завсегда менее надежная, чем болтовая.

Однако спор у них еще продолжается, а я все подумываю, при случае бы мне в Рюгель... Как там было в сказке? '...Славный город навещу'? — вот именно. Интересно бы на такую пушечку разориться, это может быть именно то, чего мне тут так не хватает, до полного счастья. И деньги пока есть. Но — потом. Сейчас у нас дела текущие насущные. Выспросив у лейтенантов про то, как найти в Рюгеле магазин этого Варенга-младшего, заодно еще раз повосхищавшись винтовками (я и рычажную опробовал, и похвалил, хотя, конечно, не то...), начал собирать своих в путь. Жандармы согласились сопроводить нас до центра города, проведя главное через посты на Раковке — там еще вовсю был пропускной режим, и пришлось бы долго ждать, пока все бы выяснили и утрясли. Тем более что мы им подвозили мясо на дедовой телеге, которую я объявил взводным трофеем. Туда же загрузили и наших убитых, завернутых в плащ-палатки — всех везут к городскому госпиталю, но там уже переполнено, и оттуда, по словам жандармов, все равно потом везут на мясной двор, там уже освободили пару ледников. Я ляпнул, что хозяева ледников, поди не рады — оказалось, чуть ли не драка шла, ибо город компенсацию немалую дает... Вот так, кому горе, а кому нажива. Так-то сказать, ничуть не сочувствуя этим революционерами — жаль, что никого из этих толстопузых не убили. Вот бы их стравить с пролетариями, и оба класса самоистребить. И полицейских туда же. И криминал. И... В общем, один останусь. Ладно, поехали, нам к начальству надо.

...Когда сгружали во дворе госпиталя убитых, вышла заминка. Принимать убитых бандитов не хотели, ссылаясь, что некуда, но отправленный с нами жандарм, даром, что рядовой, начал отменно орать на принимающих, заявляя, что он сейчас лично повыкидывает тушки на улицу, а этих — разместит, как приказано. Ибо их пока хоронить не станут, а еще опознавать будут. Нам же и вовсе отказали принять убитых, заявив, что надо, мол, везти в рисскую военную миссию — там принимают. Я, в общем, и возражать не стал. Уже собрался уходить, выспросив дорогу, чтобы не заплутать — все ж первый раз в городе. И тут как-то краем глаза зацепился — лежащий на носилках во дворе показался знакомым. Присмотрелся — ну, точно же. Сержантский мундир союзной армии, а морда-то знакомая. Сержант-писарь, что с меня за винтовку деньги взял в казну.

— Здрав будь, братец. Куда ж тебя угораздило? Помнишь ли меня?

— А? — раненый открыл глаза, всмотрелся — Не припоминаю, господин сержант... — голос слабый, тихий, но внятно говорит.

— Так ты ж, братец, с меня деньги за винтовку господину барону Вергену, да продлятся его дни и слава, стребовал — при упоминании барона стоявшие поодаль медикусы, санитары чтоль какие, сразу оглянулись — у Вергена тут слава... своеобразная. Как в прошлой жизни любили говорить, 'неоднозначная'. — Не помнишь ли? Все ты переживал, что вам медалей не дают. Никак ты тут за медалью-то и полез?

— А... Вспомнил.. братец... как же... Ты уж ... это... извиняй... Да вот... за медалью... Как думаешь? В поселке бунтовщиков искали... Мне с револьвера в живот... Вот.

— Да чего тут думать, конечно, могут и дать... — а про себя подумал, что я не врач, но как-то так он выглядит... чего-то сдается мне — насчет медали какой неизвестно, а вот жить он будет, наверное. Но может быть насчет службы уже и вовсе негоден. Не знаю уж, почему так подумалось. Но подбодрить надо — Ты того, братец. Не печалься особо, поправляйся, а награда она тебя найдет. Так что, давай уж, поправляйся.

Козырнул ему, да и пошел. Чего ему еще скажешь? Вот ведь сам полез, да и нарвался. Хорошо хоть, я все цацки, которые с утра в ожидации похода к начальству нацепил, еще перед боем попрятал. Кому примета чтоб в бой во всех орденах, а по мне так чем меньше всякой ерунды, тем лучше. И не потеряешь, и не звякает. А то, пожалуй, невеликим пусть иконостасом, но все ж добавочно еще бы раненого расстроил. А ему и так невесело, поди.

Город в чистой части уже вполне себе оживал. Пока еще не очень бойко, эдак с опаской выглядывая, но приходил в обычный ритм. Вот и конка нас согнала с середины улицы, вот мальчишки с интересом бежали, подпрыгивая, заглядывали в телегу на убитых, пока Боря не огрел самого ретивого прикладом легонько, попались какие-то барышни с корзинками, видать кухарки или прислуга на рынок, глазки строят, ахают. Магазины открываются, приличного вида господа незаметно морщатся при нашем виде — ну, да, видок не самый парадный. Зато какой-то старый хрыч, в мундире без погон и знаков различия — так тут отставники ходят — но с кобурой на поясе и в блестящих сапогах встал на углу и под козырек, гаркнув что-то одобрительное — мол, молодцы, орлы и соколы, защитнички, мать вашу! Скомандовал — и прошествовали мимо него подобием строя, немного печатая шаг, и чуть-чуть в ногу — старость надо уважать. Старикам везде у нас дорога, благо им только в сторону цвинтара. Дважды приводил в некоторое смятение постовых полицаев, уточняя дорогу. Последний, короткоусый толстяк в возрасте, даже отсалютовал телеге с убитыми, пройдя несколько шагов типа как в карауле. Не наиграно как-то, видно что-то личное. Впрочем, не только он, еще некоторые господа снимали шляпы при встрече, даром, что на нас рисская форма. Ну, эти-то суки толстопузые отлично понимают, что бы с ними стало, приди сюда озлобленные пролетарии. Чует кошка, чью крысу съела. Таким макаром мы к одиннадцати часам и прибыли уже к рисской военной миссии, где, как выяснилось, нас уже вполне ждали.

Двор миссии представлял из себя мрачноватое зрелище — вдоль стены вереницей гробы, некоторые уже заколочены, некоторые еще открыты. Нас именно что ждали, точнее Колю с безымянным для меня солдатиком. Их тут же приняли, и бережно понесли к открытым гробам. Собственно, без всяких там сантиментов, амуницию всю мы с них еще утром обобрали, разве что сапоги снимать побрезговали. Так что воины в последний поход вполне готовы. Телегу я сдал дряхлому сержанту, сообщив, что это трофей моего взвода, на что он только кивнул. Понурые тут все — ну, да и понятно, полсотни гробов пусть и в не очень тесном дворике не способствуют веселью. Едва успел сдать телегу, как пришлось забирать ее обратно — выбежал тот самый бледный рыхлый капитан, на которого оставляли безопасность миссии — судя по всему, как раз и есть местный особист. И велел, раз 'всех привезли', грузить на телеги и везти хоронить. Как-то излишне быстро, с одной стороны, с другой — все понятно, хоть и поздняя осень, но тут, у моря, на юге — тепло. Потому — лучше побыстрее похоронить. Вот и впрямь, даже подобие оркестра есть, союзные, видать прислали на мероприятие. Приготовился морально к участию в похоронах, не люблю это дело, и не потому что, а просто как-то столько уже народу еще в той жизни зарыл, и своего, и чужого, что пришел к формуле 'помер Трофим, и хер с ним'. Живым надо почести и прочее хорошее делать, если хочешь что-то сделать. А этим уже поздно, все. Был человек — раз — и стал кусок мяса. Пусть по форме и похожий. Иногда. А иногда и вовсе лучше и не смотреть. Так что не люблю я всех этих пышных и формальных похорон, поминок и подобного. Но, надо.

Однако ж, майор нас избавил от сего. Выйдя, оглядел нас, я только что руками не развел... а может, и развел даже — мол — а что я сделаю — что осталось, в каком есть виде. Наплевав на бестолковые приказы капитана, построил и дал доклад по всей форме. Кратко, но емко. Все задачи выполнены, все годные к бою в строю, о потерях ранеными точных данных нет. Посмотрел на нас майор, вот не соврать, прослезился самую чуть, поблагодарил зычно, мне даже руку пожал. И — отправил отдыхать. Оно и понятно — в таком виде мы любое мероприятие испоганим. Да и действительно, отдохнуть бы. Хотя, надо сказать, неплохо мы и выспались. Но Горн и вовсе добил — приказал какому-то молоденькому сопляку нас сопроводить — в городские бани. Там, говорит, вам сегодня бесплатно и в количестве. Форму сдать в стирку и починку, это тоже все оплачено, город платит. А уж дальше и вовсе срезал, прям отец родной. Достает из кармана деньги, и отдает с приказом — в лавке за углом взять на всех пива пару бочонков. Ибо баня без пива — время на ветер. Но, тут же построжил — в меру. Чтоб без перебора. К завтрему чтоб все были как оловянные солдатики. Потому как завтра будем получать все причитающееся. Смотрю, глазенки-то у моих загорелись. А он и вовсе добивает — а как все 'это' в городе совсем закончится, дня через два-три, не позже — будет нам всем по двое суток увольнения. Гаркнули 'Рады стараться!' так, что только что штукатурка не посыпалась. Вот, это я понимаю, это жисть!

* * *

Баня местная — это не парилка какая. Сауна там или чего. Тут на море так не принято. Тут это то ли хамам, то ли термы, так и не скажешь. Не был я ни в хамам, ни в термах как-то, и в общем, не особо переживал, но, по моему глубокому внутреннему убеждению — так вот оно и должно быть. Нехилый такой банно-прачечный комплекс. Практически безлюдный, что понятно — увеселительные мероприятия в виде приятного времяпрепровождения в бане сейчас в городе ... не модные. Могут ведь и не правильно понять. Но здоровенная труба вовсю дымила, сразу понятно — баня работает! Нас тут действительно ждали, судя по всему, Горн выбил таки из Палема или из этого Пуца, или еще из кого, нам спецобслуживание. Ибо представительного вида дядя-администратор, с седыми бакенбардами, сразу навевающими мысль об отставном моряке, принял степенно, но радушно. Выделили нам можно так сказать, целый зал, заверив, что опасаться за сохранность вещей и оружия не стоит. Форму в стирку и чистку тоже обещал принять, выдали нам и кусок мыла, на всех, правда, и жесткие мочалки, из водорослей, по-моему, и по куску какой-то пемзы. И даже здоровенными полотенцами-простынями снабдили. Сказал сей страж помывочного пункта, покосившись на три бочонка и корзины с закусью, что время у нас не ограничено, но раньше, чем часам к пяти форма готова вряд ли будет. Когда я его сопровождал до двери, выпроваживая с благодарностью, тот шепнул, что если очень надо, то девок он может вызывать, хотя они пока и сидят попрятавшись. Пару секунд подумав, решил, что пока обойдемся — мне чего-то не хочется, а остальные и тем более. Дедушке виднее, кто хочет какать, а кто — нет. Приготовились, разделись, отдали пришедшим с прачечной нашу драную, пропахшую порохом, потом и кровищей, а у тех, кто в зачистке по подвалам лазал, еще и всякими маринадами и чорт знает еще чем, форму в узлах, да для начала и треснули по кружечке. Эх, понеслась!

Однако, это пусть и не баня, а тоже хорошо. Помыться — отдельный закуток, там пресная вода из крана, здоровенные латунные вентили, и горячая, и холодная, там же и деревянные лоханки, скамьи, где сесть, решетка над сливом. Но это утилитарное, а вот для удовольствия... Нет, парной нету. На побережье это не принято как-то. Вообще тут париться, как у нас принято, чтоб с веничком — не умеют. У горцев есть подобие сауны, там парят, иногда травами в смысле запах дать, а вениками хлестать — нет. Да и горская сауна тут за дурной тон считается. Тут вместо этого — огромные ванны из какого-то то ли известняка, то ли даже пемзы какой — и не поймешь — вроде и гладко, а не поскользнешься, и камень теплый на ощупь, как газобетон какой или вовсе пенопласт. Наверное, все же — пемза. И полнехоньки эти огромные ванны горячей морской воды. И сиди, или лежи в ней, как в джакузе, наслаждайся... пиво можешь с собой взять, рядом на камень поставить — кружки тут местные нам выдали, обычно под залог дают, но нам просто по счету. Оспадя, блаженство-то какое! Вот только сразу как-то стало ясно, сколько же любимая тушка за прошедшие сутки перетерпела. Все порезы-ссадины-царапины и прочее разом прочувствовалось. Выли мы поначалу и стонали, кое у кого и посерьезнее раны были, правда что бинты грязные мы сразу в мусор, а чистые с собой есть, потом намотают. Ох, и болело же все поначалу! Как кошки драли, а ведь до того и не замечал вроде. Однако потом постепенно утихло, как-то полегче стало. Так вот и ходили от ванн к столу и опять к ваннам, даже и разговоров то не было особо, все просто нежились. После этого велел я, чтобы доставали уже.. это. Еще вчера вечером, перед тем как употребить гостинец от майора, предупредил всех. То, что самогон наверняка нашли и сперли на зачистке, я не сомневался. Вряд ли много, но есть ведь, наверняка. Предупредил больше для не моих, остальные с фронта знают — если что — пристрелю нафиг. А теперь пусть достают — ибо пиво на ветер деньги без водки. Достали две невеликие бутыли — тут уже сели, помянули всех, у одного паренька аж истерика случилась — ну, понятное дело, отходняк. Ничего, бывает. Потом помылись, погрелись на лежанке... да и снова в ванны! Когда еще такое выпадет. Между прочим, в эти 'чистые' бани попасть стоит аж два гривенника — очень даже себе сумма. Ну да, это, в общем-то, не то чтоб помывочный пункт, а вроде как в аквапарк у нас сходить. Или вроде того. В 'простой' зал сходить, где помыться можно обычно — стоит пять копеек серебром. Тоже много, но и баня все ж городская, и все условия. Есть и гораздо дешевле, а босяки какие и попросту в море мыться могут. Так что, похоже — городские нам весьма уважение выказали. Когда прикончили второй бочонок, подумал, что зря вот так сразу от девок отказался. Не любитель я конечно такой групповухи, и наверняка это в оплаченные городом услуги не входит — но и закутков с ваннами тут пара есть, чтоб народ не смущать, и денег у нас имеется, в общем-то. Пока мысль эту лениво додумывал, в дверь вдруг весьма настойчиво застучались. Хорошее настроение не то чтобы улетучилось, но весьма себе насторожился. Придвинулся поближе к тому месту, где револьвер в кобуре лежал, и послал молодого солдатика отпереть. Не нравится мне, когда так стучат. Что-то подсказывает, что вряд ли это подопечные морского волка к нам ломятся, с навязчивым предложением продажной любви, или хмурые ребята с министерства культуры принесли постиранную-поглаженную форму. А как все хорошо начиналось...

Глава 6.

Солдатик дверь открыл, я напрягся было, да и остальные из старичков, смотрю, ненарочно так около ружей своих оказались. Входят двое — в армейской форме и в полицейской, что ли. И с порога вопрошает мент:

— Кто здесь будет взводный Йохан?

— Ну, я взводный йохан — отвечаю. С места не двинулся, потому как, во-первых оба они сержанты, во-вторых имел я их в виду. А они чуть ли не строевым ко мне на три шага подходят, и полицай навытяжку объявляет:

— Вам надлежит явиться в Улльский Военный Трибунал, незамедлительно!

— Ничорта подобного — заявляю ему наглейшим образом, хотя очко-то екнуло. Не иначе таки нашли тех, в балочке, и теперь разматывают. Но вот фигушки вам... хотя, конечно, прижали качественно — куда отсюда денешься — через канализацию соплей не утечь, да и из одежи только простыня.

— Что?! — аж вызверился полицейский. Впрочем, похоже, чисто по профессиональной деформации — ну, не привык он к такому. А мне, собственно, плевать, обрываю его сразу:

— А то. У меня есть командир, его высокоблагородие майор РИССКОЙ армии Горн. Так что — извольте передать приказ, сержант. Или благоволите не нарушать наш законный отдых.

— Кгхм... Господин сержант... Простите, сержант Вуц несколько неверно изложил... — это вклинивается армейский — Дело в том, что господин военный прокурор, его благородие капитан Бире ПРОСИТ Вас неотложно прибыть в Трибунал. Мы извещены, что Вы изволите законно отдыхать, но майор Горн сам нам подсказал, где Вас найти... Не так ли, Вуц?

— Эм.. Да. Я это. Не то имел в виду — заливается краской полицейский.

— Так, судари мои, я же ведь тоже вовсе не то имел в виду — ласково им отвечаю — Я жеж что имел в виду... Да, вот, кстати — показываю на стол — может присядете? Так вот, я, любезные мои, имел в виду, что вряд ли возможно мне предстать пред светлые очи господина военного прокурора в сём одеянии — потеребил я край простыни — да и то сказать, это-то и вовсе не мое, отдать на выходе придется. А вам же меня по городу вести — как же я там голый пойду? Невместно сие, и перед прокурором так предстать невозможно. Ну, положим, смена белья у меня в ранце есть, но увы, господа, вся моя форма сдана на стирку — и вряд ли будет готова менее чем через час...

— Господин сержант! Господин сержант! — это морской волк бежит уже от двери (а салабону, что должен был дверь запереть, или как минимум там наблюдать — влетит, делаю знак Боре — получит салага), подслушивал, ясное ж дело — Не извольте беспокоиться, господа, я передал указание, в лучшем виде все сделают, четверти часа не пройдет!

— Вы позволите мне дождаться? — спрашиваю у сержантов. А когда те кивают, снова предлагаю — Так может быть — изволите к столу? — и, обернувшись к своим, говорю — Ну?

— Эм.. хм.. так это... все, командир — ишь, Боря за всех отвечает.

— НУ?! — секунда молчания, вздохи, и появляется третья бутылка самогона. Может быть и действительно последняя — Вот, так-то лучше. Так как, господа сержанты?

— Кхм. Вообще-то. Не положено. Да-с.

— А вон черемша соленая, она запах отбивает. Много же никто и не предложит, вы на эти рожи посмотрите, и так-то страдают, что делиться пришлось. А закуска-то какая! Ветчина аж прозрачная, и сыр со слезой.

— Ну.. если немного... То отчего нет... все равно же ждать... Как думаешь, братец?

— Так да. А сегодня стоит. Помянем всех. У нас тоже много побито народу...

— Ну, стало быть, за то и выпьем...

Попытка разговорить сержантов, на что я прокурору сдался, не удалась. Сами не ведали, напирали лишь на то, что действительно именно просили прибыть как можно скорее. Но именно как можно, а не как есть. Отправили в миссию, куда уже вернулись с недолгих похорон все риссцы, и там у Горна выспрашивали, ему же и бумагу оставив. На что Горн отправил их сюда, но без всяких приказов мне. То есть, если так подумать, оставив полную возможность мне на свой страх и риск послать прокурора подальше. Замотать все это дело, затянуть. Очевидно, что майор не хочет влезать в непонятки, не зная точно, чего мы там где успели намутить, и страхуется, чтобы если что — остаться наверняка в стороне. Ну, что ж, своя рубашка ближе к жопе.

Тут пришли работники минкультуры, притащили мою форму. Действительно выстирана и вычищена, отглажена. Утюгом что ли и сушили — сыровата на швах, но ничего не поделать, дальше кобениться нехорошо. Надо идти, пока все выглядит довольно безопасно. Хотя с прокурорскими дело иметь, так лучше б нет, чем да. Быстро облачился, назначил как обычно Борю старшим и велел по получении формы неспешно отправиться в миссию, ну и под конец навесил на себя портупею с револьвером. Никак сержанты не отреагировали, хотя, о чем я — надо будет, так и на месте отберут. Винтовку, ранец и гранатные сумки велю ребятам притащить, негоже к прокурору в полной выкладке идти. Ну и двинулись, причем сержанты вроде как не конвой, а сопровождение.

...Военный трибунал располагался в одном из помещений Старой Крепости — чорт его знает, как правильно сказать, бастион это или там равелин какой. Но однозначно ниже уровня земли, окон нет, хотя освещения достаточно, лампы мощные, белые стены. Но все одно, как-то... навевает. Пришли, сержанты доложились офицеру на входе, тот отметил что-то, и махнул рукой. Пистолет так и не отняли, а это радовало. Значит, скорее всего, по каким-то другим делам. Прошли по широкому сводчатому коридору — пушку катить, пожалуй, можно. Вошли в относительно большой зал. Н-да. Трое офицеров, в том числе полковник Палем и красномордый артиллерист. Третий майор незнакомый. Это — ясно, эти — судят. И двое перед ними, как бы друг напротив друга сидят — оба в армейской форме. Слева капитан с костлявым лицом, справа меланхоличного вида лейтенант. Ну, тут не надо быть Шерлоком. Прокурор и защитник. В стороне чуть стол — там сидят с бумагами двое — секретарь с помощником, понятно. Пока мои сопровождающие чуть замешкались при входе, отбиваю десяток шагов почти строевым шагом по направлению к капитану, и докладываю:

— Господин военный прокурор Вольного Города Улле! Сержант рисской (самую чуть выделил это голосом) армии, временный командир взвода Йохан, по Вашему вызову прибыл! — конечно, полное нарушение субординации, докладывать капитану, даже не спрося мнение вышестоящих... но они-то мне никто и звать никак, в общем-то. Пусть сразу немного уяснят. Впрочем, не вызвало особо эмоций — капитан на судей глянул, Палем кивнул — все нормально. Отослали сопровождающих, и капитан говорит:

— Господин сержант, я пригласил Вас, дабы взять с Вас показания, касательно дела о дезертирстве мичмана Улльской эскадры Олема Крафта. — и, невзначай, рукой так в сторону кажет. Я туда невольно башку чуть скосил — ах, ты ж, сучонок! Точно, сидит в уголку, распоясанный, за решеткой, в нише. Не один, правда, в соседней нише — в таком же виде солдат, которого я с донесением отправил. Вот ведь сука малолетняя, чудом тогда только обошлось, что не драпанули солдатики. Чуть всех не подвел... Ну, держись, гадёныш, в прошлой жизни у нас как-то считалось всегда западло прокурорским своих сдавать, но какой же ты мне, сука, свой...

В общем, сдал я мичмана, со всеми его потрохами, без всяких двоемнений изложив все в ключе — да, будучи обязанным возглавить командование после гибели лейтенанта Лорана — бежал с поля боя, бросив солдат на произвол судьбы. Да, мне пришлось возглавить, так как кроме меня никого не осталось — второй сержант был тяжело ранен. Да, подтверждаю, что более его не видел, в бою он не участвовал, дальнейшие его действия и местонахождение мне были неизвестны. О чем и доложил письменно своему командиру, майору Горну. Да, готов подтвердить свои слова присягой и подписью. Вот так, кранты тебе, сучонок. Защитник даже не пытался что-то у меня спрашивать. А я лишнего говорить не собирался, да и чего тут сказать еще. Только, когда капитан Бире спросил, не желаю ли я что-то добавить, сказал:

— Господин прокурор, господа судьи. Сей солдат — указываю на клетку — был мною послан с донесением, и коли иной вины на нем нет, то прошу внести мое мнение: С боя он не дезертировал, смело вместе с нами атаковал врага, и был действительно мною отослан с докладом, ввиду того, что он у меня в отряде остался один, кто хорошо знал бы город. Прошу сие мое мнение учесть.

— Хорошо, сержант, не беспокойся — улыбается уже Палем, и таки это вписывают в протокол. Ну а чего, к этому солдатику у меня претензий нету, а его, похоже, под горячую руку замели. Может, и поможет мое 'мнение'.

На этом мое участие в судилище и завершилось, и был я выпровожен на вольный воздух сержантом, так сказать, со свободной душой и чистой совестью. Спросил его только:

— Что, шлепнут мичманца?

— Как есть, шлепнут — усмехается — Его сами гардемарины чуть не порвали, когда узнали. Их столько полегло, а такой поганец один нашелся. Он же тоже с нашего училища. И брат нашего штаб-лейтенанта Алена. Позор на весь род... Завтра и шлепнут, порядок такой — сутки на суд, сутки на исполнение. Тут, в крепости, во внутреннем дворе и исполнят.

— Да и хрен бы с ним — отвечаю. Была б печаль.

Вернулся в миссию неспешно, чуть покружив по городу. Если что — скажу, что заплутал. Тем более действительно пару раз свернул не туда. На самом деле хотел просто прогуляться. Пожалуй, пока, из всего виденного, мне этот город нравится больше всего. Хотя как-то многовато в нем... не знаю, какого-то такого... портового. Смесь криминала, денег, полулегальных дел и интриг. Не хотел бы я тут жить, хотя, повторюсь, из всего, что видел, уклад жизни в Союзе — самый для меня привлекательный. Впрочем, ожидаемо — самое развитое государство, как технически, так и социально. Хотя с социально... вроде тут едва ли не республика буржуазная. С другой стороны — рабство узаконено вполне. Хотя... так подумать — в этом мире просто меньше лицемерия, и все называют своими именами часто. Так, наверное, и правильнее. Хотя интриг и тут, естественно, хватает.

Мои парни уже были на месте, и занимались в углу двора чисткой и приведением в вид оружия и амуниции, заодно делили вещи убитых. Подошел, принюхался, посмотрел на честные глаза, погрозил кулаком. Забрал себе Колин револьвер — пусть будет, да денег долю, как положено. Им все равно, а мне пригодится. Если буду дураком, или не повезет — и мое так же делить станут. Только не хотелось бы. Пропьют же, уроды. Лучше бы отдать все кому, на дело какое. Да вот — некому. Разве что на государство все перевести? С него не отнимут. А чего? Князь Вайм неплохо так империю строит... почему бы посмертно и не вписаться? Надо будет подумать.

Майор встретил весьма благосклонно, конечно, наперво поинтересовался, зачем прокурор звал. Изложил как есть, он только пожевал губами:

— Крафты... старый род, уважаемый в Улле... а ты им так по хвосту оттоптался...

— Господин майор! Да разве ж то я? Я его, паскуду, что ли гнал оттуда? Или бы мне прокурору врать надо? Так ведь не я один видел...

— Да понятно все... только кого это интересует — тут он, конечно, тысячу раз прав — Все одно обида будет. А ты еще и брату его глаз подбил... ну, не ты, твой солдат.

— Так что ж теперь будет, господин майор?

— А... Да ничего, в общем, то , не будет. Но вот карьеру тебе тут, как Гэрт советовал, уже вряд ли выйдет устроить. Сожрут-с. Род влиятельный, никакого там криминала или противозакония — но — сожрут.

— И куда ж мне теперь, господин майор?

— Куда... об этом чуть после, а пока вот что. Как там твои орлы? Много выпили?

— Никак нет, вашвысбродь. Три бочонка пива, три бутыли самогона, ну и наверняка что-то еще по пути сюда, но не много. Они у меня с фронта знают, а кто новые, тем объяснят враз.

— Значит, завтра в норме все будут?

— Точно так, вашвысбродь! А что, осмелюсь спросить, опять воевать?

— Нет — смеется майор — Хватит пока что. Навоевались. Завтра к полудню надобно прибыть в Цитадель, награждать нас будут. Надо быть в полной форме, без парадной обойдемся, нету у нас ее тут, только у офицеров, но выглядеть надо на отлично. Чтоб видели все, какие орлы доблестные рисские вояки! Пусть знают... Война кончится, а нам с ними потом еще мир делить... Не подведут?

— Никак нет, господин майор. Все будет в лучшем виде.

— Ну, что ж, отлично, отлично... Да, так вот.... Сержант Йохан... Теперь поговорим о твоей дальнейшей судьбе. Как, карьеру-то сделать желаешь?

— Кхм... так точно, желаю! — отвечаю ему. А что сказать? Что мне, в общем-то, наплевать на карьеру, мне б тихий уголок, и всех вас никогда не видеть? Не поверит, не поймет, подозревать всякое станет... Да и, глядя на все это — почему бы нет? Отчего бы в нарождающейся империи не попытаться сделать карьеры? Правда, там в личном деле отметки всякие... или уже нет? Вот ведь, даже личное дело свое не посмотрел, до того по пути сюда расслабился, в ожидании отдыха.

— Ну, а раз карьеру сделать желаешь, то ответь мне на такой вопрос. Уже понял ты, что в Улле тебе не светит — так уж сложилось, пусть ты и не виноват. У барона, как я понял — тоже тебе не светит. Да и неладное что-то, говорят, с бароновым войском... но то такое. Так вот, стало быть. Единственное, что остается тебе — в рисской армии карьеру делать. Так?

— Так, господин майор. Да только мне господин капитан Гэрт говорил...

— Ай, Гэрт, конечно, хитрец, но он же не может знать наперед все на свете! Ладно, хватит ходить, словно гардемарин вокруг гимназистки. Простой вопрос, сержант. Желаешь ли сдать экзамен на чин фельд-лейтенанта?

...Суть предложения майора была такова: В Риссе, несшем основную тяжесть войны с Валашем, остро наметилась нехватка младшего и среднего командирского звена. И даже не столько ввиду потерь. Сколько ввиду увеличения численности армии из-за массовой мобилизации. Новая война, что поделать. Не хватало офицеров и сержантов, катастрофически. И потому гнать в бой впереди взводов, как раньше, аж целых лейтенантов, стало совершенно невместно. Да и значение боевых единиц изменилось — редко теперь какую задачу решал меньше чем взвод, а чаще — рота. Снизились требования к командирам, задачи упростились, к тому же, генштабисты смотрели наперед — война так или иначе кончится, и армию по большей части демобилизуют. А значит, командирам этих частей военного времени — не надобно знать и уметь вести мирную службу. В общем — покочевряжившись, и, по слухам, отправив в отставку (а кого-то и сразу под замок, обвинив в чем-то) нескольких ретроградов, в Генштабе все же ввели новую систему в армии. Теперь лейтенанты командовали ротами, а сержанты — взводами. Дело это касалось в основном пехоты, в кавалерии ничего менять не стали — элитный род войск, там такое приняли в штыки. Да и потери кавалерия понесла меньшие гораздо. В артиллерии и саперах и подавно — тут дураков не нужно. Да и там потерь было немного относительно, и тут бОльшую долю нес на себе Союз Городов. А вот рисская пехота — получила не только новую систему, но и новый чин, а точнее даже тип офицера — офицер военного времени. Из гражданских, но предпочтительнее — из военных, сержантов и старшин с опытом, проявивших себя, и грамотных, после краткого курса обучения и сдачи экзаменов. Умениями и знаниями новые ротные лейтенанты блистать не должны — должны уметь хорошо выполнить приказ, и разбираться том, как живет и воюет его рота. Карту читать, основы тактики знать, технические параметры вооружения понимать. Ну, на самом деле не так и чтоб много — может, чуть посерьезнее, чем учат сержанта в российской армии. Ну, конечно — жалованье в половину от лейтенантского, но надбавки все боевые-гробовые полностью. И после войны отставка без всяких выслуг и прочего, то есть был сержантом — считай сержантом и на дембель пойдешь. Или дальше служить будешь — но опять же, в прежнем качестве. Хотя потом, может быть, и зачтется. Теоретически — можно попробовать сдать настоящий экзамен на офицерский чин. Если денег на учебу хватит. Но в целом — довольно неплохая возможность, и по деньгам, и как ступенька в карьере. В общем — согласился я.

На этом со мной пока все завершили, Горн велел завтра вечером явиться за дальнейшими указаниями и разъяснениями, а пока — отдыхать и готовиться к мероприятию. Еще и стопарик какого-то коньяка налил, лично пробив благодарность за успешное выполнение. Сам он был весьма доволен, видно, очень неплохо рисская миссия сумела навариться на ситуации. А я, выйдя от него, под действием коньяка, надо полагать, решил показать местным, с какого края надо репку чистить. Еще раз нарычав на своих, проинформировал о завтрашнем мероприятии и предупредил о последствиях. Потом Борю отозвал в сторону посоветоваться.

...Три часа на строевую — не так уж и мало. Горн, как Боря рассказал, наблюдал с ухмылкою, как он шалопаев гонял по двору. Но назавтра шаг печатали так, что любо дорого. Едущие впереди нас кавалеристы — майор с обеими капитанами и еще пара бойцов Стечкина даже оглядывались с уважением. И всего-то идти до Крепости ничего, а местные на улицах почти что и толпой. Видно, знают, что мы пойдем. Ну, не только мы — перед нами и жандармы в Крепость проследовали. Морячки и прочие солдаты и так в крепости, им ходить не надо. А мы вжарили. Не зря полночи не спали. И деньги не зря потрачены. Хотя и немного — по городу уже разнесся слух, что рисские солдаты весьма себе сильно помогли, и потому в лавках мне делали огромные скидки, деньги беря чисто символические. Так что Горн утром только головой покрутил. Ну, еще бы. Пуговицы аж горят медью (перешили за ночь), подковки на сапогах у всех новые, но на дембельский манер — не плотно стоят, звяк по брусчатке идет — словно танк едет, если не в ногу. А если в ногу дать — то и вовсе караул, так не видя — подумаешь, что рота целая идет. Сапоги, конечно же, ваксой намазаны так, что только что не сверкают. Кокарды тоже нашли и прикрепили повседневные вместо полевых, светлой бронзы. Штыки у винтовок напидорены до блеска, как и весь прибор латунный, пряжки на ремнях, и все подобное. Я еще выучил ребят, чтоб идти не как тут пехоте принято парадным, с винтовкой на плече, или на локте по-гвардейски — а как у нас в кино про парад на Красной площади — с большой дистанцией, и винтовку штыком вперед наперевес. Так оно колоритнее смотрится, и как-то более грозно — Горн же хотел на союзных повоздействовать? Вот, пусть видят, нас мало, но мы почти в тельняшках. У нас еще не только подковки, но и винты затыльников прикладов чуть ослаблены. Так что, когда по команде к ноге винтовку ставить станем, ежли чуть пристукнуть — тоже зверский совершенно звяк получается. Ну а напоследок я уже выпендрился, случайно с утра уже, обнаружив поблизости от миссии галантерейную лавку. С ее хозяином договорились быстро — и обзавелись все мои раздолбаи и я тоже шикарными кожаными перчатками, рыжими, в цвет амуниции нашей. Сначала хотел было совсем уж — белых взять. Но, посчитал, что это вовсе пижонство выйдет. Опять же, для такого надо и ремень белый. А это уже и вовсе пошлое нарушение всяких уставов, и по деньгам дорого выйдет слишком. Как строиться стали на выход, офицеры аж головами закрутили — сами-то они без перчаток. Удалось только намекнуть Стечкину, мол вон она, лавка-то, мигом солдатика послали, и выехали уже все офицеры однообразно в перчатках, и даже кавалеристов своих капитан не обошел.

В общем, прошествовали по городу, создавая нужное впечатление на обывателей. Да и в крепости, похоже, произвели. Тем более что нас было вовсе и немного, потому внимание привлекали. Встали на свое место среди выстроенных шпалерами морячков и солдат, рядом с жандармами и полицейскими. Прикладами грохнули об камень, аж звон пошел. И понеслось мероприятие. С некоторым удивлением узнал, что не было в городе никакого мятежа. Да и вообще, всего лишь были 'волнения черни и бандитских элементов', которые, почему-то, пришлось усмирять армии и флоту, с привлечением артиллерии, морской пехоты и иностранного ограниченного контингента. Но, вот так. Волнения черни. А потому, несмотря на явную незначительность сего события — наиболее отличившимся выдадут медали. Полицейские. 'За вклад в охрану правопорядка'. Очень сильно пришлось стараться, чтобы не заржать от идиотизма ситуации. Медали дадут всем риссцам, павшим — посмертно. Лечение раненых за счет города, увечным — пенсия от города. Ну, про обещанное денежное вознаграждение не говорят вслух, но вряд ли обманут. Вот такое вот 'усмирение черни'. Политика-с...

Награждал нас лично Горн. Так принято — ему передали нехилый такой ящик, и он уже нам прицепил каждому на грудь малюсенькую бронзовую медалюшку без планки. Чуть крупнее пуговицы. И — каждому тут же выдал месячное жалование. Как обещано. Интересно, на убитых тоже выплатят? И куда оно пойдет? Хороший мужик этот майор, правильный, судя по всему, свой карман с чужим никогда не перепутает... Это хорошо, с такими иметь дело проще. Думал, все, отнаграждались, и так на ветерке стоять не особо весело — побережье, ветер почти постоянно есть, пусть и теплый, но влажный, и на месте стоять так пробирает немного. Нет, все тянут чего-то...

Оказалось — тут не только награждение. Вывели мичмана нашего. Палем кратко изложил прегрешения, капитан Бире зачел приговор. Все в полной тишине, только чайки орут, да прибой слышно. Вышел взвод примерно — пацаны в морской форме. Гардемарины. Многие и с перевязками, одного товарищи под руки вынесли, но в строю сам стоит. Немного, дюжины полторы от силы мальчишек. И офицер один морской, тоже полбашки забинтовано, только глаз смотрит. Вывели мичмана, да вот прямо тут, к стенке беленой и отвели. Под колени конвойные ему прикладом двинули легонько, поставили на колени. На башку мешок накинули, отошли. Мичман вроде и не дергается. Может, не соображает, чего к чему? Гардемаринов перед ним выстроили, солдаты вынесли карабины, раздали. Капитан Бире говорит, что мол — половина патронов холостые, видать тут традиция такая. Только наперекосяк все пошло — заволновались мальчишки, зашумели. Офицер их бинтованный обращается к прокурору — мол, просят, чтобы всем боевой дали. Экие злобные мальцы. Но и понять их наверное можно. Палем разрешил, выдали всем боевые патроны. Ну а дальше и вовсе просто — скомандовали им, залп — и готов мичман, завалился на бок, и не дергался, считай. Изрешетили его гардемарины, ни один не промазал. На том собственно все и завершилось, по крайней мере, для нас.

...Вечером Горн меня озадачил. Был он как-то озабочен и суетлив, и сразу перешел к делу. Выложил мне два листа с описанием того, что должен знать и уметь фельд-лейтенант, и в лоб спросил — готов ли я сдать экзамен сразу, без подготовки? Буквально завтра? Подумав, я ответил — что, пожалуй, на большинство тем я готов хоть сейчас рассказать, по своему разумению — а вот как оно должно быть с точки зрения военных теоретиков... На что Горн раздраженно махнул рукой, заявив, что это наплевать, принимать экзамен будет он с офицерами, больше некому, а право присвоения звания фельд-лейтенанта у него есть, поскольку статус у военной миссии весьма высокий, фактически приравнен к округу, не меньше. И тут же объяснил свой интерес — пришел, с первой же почтой, поступившей в город после подавления мятежа, приказ о формировании из добровольцев маршевой роты, и отправке на фронт. По согласованию с властями Союза разрешалось вести вербовку в войска Рисса на время войны, но только в пехоту. Договор об этом был заключен еще в начале войны, но до сих пор все ограничилось лишь набором кандидатов, которым обещали 'перезвонить'. Ну, наверняка и проверки шли. А сейчас вот срочно, как всегда, потребовалось. Впрочем, это все меня не касалось, этим займутся другие. А вот командовать ротой некому. Капитаны не согласятся, это же и понижение им теперь, и не по профилю им, а лейтенанта Лорана крайне неудачно завалили мятежники. И даже сержант Гэр ухитрился вчистую выйти со службы. Все остальные, по мнению майора, были худшими, в сравнении со мной, кандидатами. Впрочем, он намекнул, что у сей поспешности есть и еще причина 'крайне для тебя, сержант, выгодная, но сначала — надо сдать экзамен!'

Всю ночь провел, штудируя выданные мне Горном материалы — больше дабы не наделать, так сказать, стилистических ошибок. А то вверну про оборудование позиций приданных противотанковых средств или минирование танкоопасного направления — и объясняй потом. Да и выслать головную машину в дозор для обеспечения марша не получится. Так в целом нормально, но засиделся, и лег только под утро. Ничего, сдадим, пожалуй. Хватит мне самому под пулями лазить, пусчай другие убиваются. А то ведь так и убиться недолго.

Утром встретил веселого Герку, с перебинтованной башкой. Разговорились, он, оказывается, пришел за отставкой. Военно-медицинской комиссии тут не требуется, и майор уже выписал ему все бумаги, сейчас только все остальное сдать-оформить — и вольный человек. Сияет, как червонец. Глаза, говорит, не так чтобы и жалко, все одно правый давно уж худо видел. Зато — у него теперь две пенсии — выплата от рисской армии как увеченному в боях, копейки, так сказать-то, чисто чтоб с голода ветеран не подох. Но на халяву, а он хоть и 'тяжкое увечье' имеет — а вполне к работе гож. Это не безногий-безрукий какой, вот тем такая пенсия — единственный свет, коли родни нет или отвернутся. А вторая пенсия — от Улле. Как увеченному в боях за сей город. И тут уже не мало — не так часто тут такое выплачивают, ибо конкретно чтоб города Союза оборонять приходилось — давно уж такого не было. Ну да еще накопления в Солдатском Банке. В общем, вполне себе Гера обеспечил остаток жизни. 'Под пули фашистов подставил конечность, чтоб ездить бесплатно в метро', как говориться. Как узнал, что меня в фельд-лейтенанты выдвинули — я думал, расстроится, а он аж посочувствовал — и даже с благодарностью. Мол — иначе бы, может, и ему пришлось принимать роту, да на фронт ехать. Что вообще-то вовсе и не интересно ему было. А так — очень все удачно сложилось. Намекнул бывший сержант, что и баба у него в Улле имеется, потому здесь и осядет.

— Так, поди же — опасно тебе теперь тут? — вопрошаю его — Местные же поди не забудут, как мы их гасили. Как бы мстить не начали...

— Ты, Йохан, с Севера, оно и видно — ухмыляется одноглазый — Того не знаешь, как в мире все устроено-то. Тут у них — культура! Ты думаешь, что то было? А, знаешь уже — 'волнение черни', ага. Ерундовина, на один день! Ты, кстати, думаешь, что много побили? Да всего-то на самом деле под пару сотен, с обех сторон-то. Ну, ихних, может, чуть больше, сотни три. Да вчера еще, говорят, согнали в каменоломни человек тридцать, да постреляли, самых-то зачинщиков, кого нашли.

— Ну так и смотри — три сотни-то! А пораненные? А семьи? Обиду затаят, мстить начнут...

— Ой, село немощено, далёко от тракта... Ничего-то ты в кулюторе не понимаешь, братец. В городе-то все рады-радешеньки! И чистая публика, и купцы особенно кто на ремонт подряды возьмет, и торговцы малые... а уж гробовщики да прочие, кто похоронами живет! И-иии!..

— То мне понятно, а вот рабочие-то, с пригородов все — они как? Мы ж им там сколько народу побили... Да и дома иным попортили...

— Тю! Рабочие? — Рабочие рады, что вы им места освободили. Вчера уже с утра набрали взамен убитых, а еще на времянку поднаняли, восстанавливать порушенное на заводе, да в городе! Подрядов-то — во! Рады-радешеньки! Да и в солдаты примут новых, офицера опять же движение по службе имеют, мест-то мало, а желающих ого сколько. И дома не велика печаль — сам-то ты много видел хороших домов в поселке? — То-то же, а эти их халупы и так доброго слова не стоят. Да и то, кто не дурак, и не прятал у себя бунтовщиков, или вовсе сдал вовремя — тот еще и помощь от города получит на ремонт. Да и доносами многие весьма хорошо заработать успели, когда ловили эту сволочь. А семьи бунтовщиков, да самих, кого живыми взяли — в рабы продадут по закону, и в Рисс к нам и отправят — сейчас нехватка народу-то по войне станет, а там им не забалуешь. Лет пятнадцать сроку рабства дадут, и не много кто и доживет, из детей разве только. Так что — скоро тут особо недовольных и духу не станет, а остальные наоборот еще и благодарны! Ну, может, конечно, кого из рабов родня выкупит, или кто местный перекупит, здесь оставит — да то единицы. Тако-то, братец!

Вот такой он тут, капитализм с рабовладельческим оттенком. С другой стороны — по-моему, так оно и правильнее. Тебя застрелют — а ты не бунтуй. И семью потом в рабство — ибо нехрен. Пока время до полудня было, пошел, купил газет, почитал, да пообщался со своими да еще парой сержантов рисских. Ради интереса уточнил картину 'подавления волнений'. На редкость, все вышло почти по плану, только что артиллеристы чуть расстарались, и в Босяцкой таки устроили пару пожаров, но их и потушили местные сами быстро. Обстрел пригородов оказался сверхэффективным — от мятежников моментально отложилась немалая часть пролетариев, быстро сообразив, чем жареным пахнет. Тут же и контингент из Босяцкой ушел — а на них у пролетариев была ставка, сами пролетарии отлично понимали, что воевать не умеют — так хотели попервой этих пустить, криминал всеж привычнее. Но промеж этих классов дружба временная, хоть и близки они по сути — потому, как только густо засыпали Босяцкую шрапнелью, и бомбы начали рваться — самосознание у криминального элемента быстро переключилось с классовой солидарности на инстинкт самосохранения. Оставшиеся силы, в основном солдаты и заводские, среди которых тоже начались разлады, собрались на стихийный митинг, или вече какое, к 'штабу революции' — решать, как жить далее. Часть стояла за то, чтобы атаковать город, часть желала обстреливать батареи (о том, что снарядов практически нет, и в поединке с батареями им и вовсе ничего не светит — руководители восстания старательно молчали, но отговаривали от этих затей, осознавая — один снаряд на город ляжет — и комендант озвереет, наплевав на всех гражданских, и сотрет в порошок), часть же желала запереться, блокируя город, и вступить в переговоры. Тут-то на группу, отошедшую в сторонку употребить допинг, и наткнулись наши ребята, шедшие на ликвидацию штаба революции. Группа оказалась слишком большой, чтобы удалось ее вырезать тихо, и понеслось. Нахимовцы отступать не пожелали, несмотря на приказы жандармского капитана и Стечкина, а бросать их наши уже не пожелали — и начался бой. Осложнялось все тем, что, рассчитывая в основном на бой внутри училища, наши вооружились пистолетами и карабинами легкими, да гранат набрали — а тут пришлось принимать бой на открытой почти местности. И будь у мятежных солдат поболее дисциплины, а у мастеровых — умения — несдобровать бы нашим диверсантам. Но, тут и мы подмогли, аккурат, когда гардемарины, вняв, наконец, приказу и голосу разума (а проще говоря, расстреляв магазины и барабаны), прекратили огонь, и начали отход, грохнули шрапнелью по училищу. Один снаряд из серии все же пришел низенько, и пули хорошо выбили кирпичную пыль из-под крыши, кого-то из руководителей восстания жидко пробрало, и солдатне дали приказ отбить пушки. Что они и попытались исполнить, почитай, всем составом покинув район. Тут-то наши лазутчики не сплоховали, на этот раз грамотно взяв в ножи часовых с другой стороны, атаковали с тылу Моручилище, ворвались внутрь, и устроили там внутри кровавейший массакр. Они по пути еще наткнулись на гору тел гардемаринов и преподавателей, озверели — ну и понеслось. Пленных там не было. Зачистив все, заняли они оборону, вооружившись трофейными винтовками, и, когда встретили огнем небольшой отряд, вернувшийся от Заводской — бунтовщики и сообразили, что взяли их в клещи и дело — каюк. Ну и ломанулись на штурм, тогда-то и выгнали нас с баррикад. Да уж поздно было. А потом у наших пошло и вовсе как по нотам — зачистки, аресты, расстрелы на месте оказывавших сопротивление. Особо кровавых расправ не было — все же улльским военным не так много и досталось. Похоже, тоже не спроста — Палем вовсю использовал козырь в виде иностранных солдат, а Горн, наверняка, тоже отыграл нашу карту. В итоге, все довольны. Ну, кроме тех, кто словил пулю или поедет в рабство на сельхозработы в Рисс. Все же — купцы это прежде всего прагматики, торговые города умеют жить правильно, а ведь бунт и его подавление — тоже неотъемлемая часть жизни. Это надо уметь делать, как до, так во время, и особенно — после сего события.

...Экзамен меня несколько обескуражил. Майор Горн, Стечкин и Макс — вот, собственно, и весь состав комиссии. С другой стороны — а кому еще? Но, сразу взяв быка за яйца, майор заявил, что у него есть мнение о том, что знания по тактике претендент показал на деле, и потому он считает излишним тратить на это время. Стечкин тут же согласился, судя по всему, ему это вообще не особо интересно. А бледный капитан Макс заерзал.

— Но, позвольте, господа... Нельзя же превращать серьезное мероприятие в комедию...

— Да бросьте, капитан, неужели Вы хотите тратить свое и наше время?

— Нет, но все же... ну есть же регламент...

— Хорошо... Хорг, я высказался, и я больше ничего по этому поводу говорить не стану. Какие вопросы у тебя к кандидату?

— Эм... Ну... — задумался Стечкин — Сержант... то есть... кандидат, да? Итак, какое главное умение Вы считаете необходимым для командира?

— Я, господин капитан, считаю, что для разного уровня командования — нужны разные умения — отвечаю ему — Как говорили древние фаш... горцы — 'Каждому — свое'.

— Хм... А поподробнее, сержант? — заинтересовался капитан

— Ну, от младшего командира надо уметь хорошо выполнить приказ, давая пример солдатам, и уметь увлечь их за собой, являть им пример в храбрости и умении. Командиру взвода уже надо уметь не только вести, но и уметь заставить идти в атаку, понимать, как правильнее выполнять приказ имеющимися силами, как маневрировать ими, сохраняя солдат и нанося ущерб врагу. Он должен уметь не только исполнять, но и отдавать приказы, и добиваться их выполнения...

— Хм... толково... А командир роты?

— Командир роты должен уметь подобрать себе командиров взводов, и уметь правильно понять приказ.

— И... все?

— Да, в общем-то, если он это умеет — то — все.

— Хм... А выше?

— Не берусь судить, господин капитан... То не по моему разумению!

— Эй, Йохан, не прикидывайся дурачком — дружелюбно вклинивается Горн — Давай, рассказывай, мне и самому уже интересно...

— Ну, тогда, не берясь считать это истиной, токмо по разумению скромному... Выше командирам надобно уметь лишь составить приказ. Понять, кого, куда и зачем отправить. А полководцу же остается одно — подпись под ним поставить. Это, я так разумею — вовсе и не просто. Одним же росчерком отвечаешь за все — и за то, как правильно приказы старшие командиры составили, и за то, каких сержантов лейтенанты понабрали, и за то, как эти сержанты умеют командовать, и за то, как ефрейтора пример подать могут... и даже за то, что у распоследнего сопляка во взводе винтовка нечищена, и штык болтается. Не приведи Боги, на мое разумение, быть полководцем...

— Ну-ну... силен ты, сержант, в философии! — хохочут офицеры, даже капитан Макс улыбнулся. А Стечкин, утирая слезу, вопрошает: — Ну, а главнокомандующий-то как?

— Хм — и тишина такая повисла — чего-то мы в шутках высоковато залетели. Как бы не упасть... — Главнокомандующий должен знать, где ему подпись ставить. Чтоб не ошибиться и конфузом протокол не испортить.

— Объясните сие, сержант — довольно холодно говорит Макс. Вот же гебистская натура. Уже и карандаш взял, видать, по привычке.

— Так ведь, вашбродь... Разве дело главнокомандующего во все остальное вникать? Его дело — рукой махнуть, куда идти врага бить, да, для порядку, по протоколу, подпись на приказе поставить. Остальными мелочами ему заниматься не резон. На все остальное у него мы с вами есть. Иначе — зачем же ему армия? Не так ли, господа офицеры?

В общем — экзамен я сдал, и получил фельд-лейтенантские погоны — без просветов, но с одной малюсенькой звездочкой. Но, пока не обмыли — не считается.

Глава 7.

Горн, похоже, действительно ко мне хорошо относится. Ибо обещанный бонус оказался весьма солидным. Как я и думал, он выторговал за наше участие в заварушке немало — не знаю, что получит Рисское Княжество, а вот сам он явно не в накладе. И, кроме прочего, город Улле жалует всем офицерам, участвовавшим в подавлении волнений, гражданство Союза. Всем, это и Горну, разумеется, тоже. Сложная тут была система, в Союзе. Князя нет, вроде республики что-то, но сословность присутствовала. И вот еще и эти статусы...

Рабы, понятное дело, самое дно, хотя и они различались — в рабство тут навечно только варвары какие попадали, 'не из нашего района' — остальные на срок не более двадцати лет. В рабы могли и гражданина забрать — например, за долги. Но и отношение тут к рабам, даже к варварам — не совсем уж, как к вещи. Скорее, как к крепостным, что ли. Убить нельзя, калечить и мучать — нельзя... хотя, прямо запрещалось только явно истязать, например, перегружать работой или плохо кормить, не моря голодом — вроде как и не криминал. Ну или, скорее, из серии 'хрен докажешь'. Хотя, опять же — если захотеть, то докажут... Опять же, насчет сексуальной эксплуатации никаких запретов нету (правда, строго промеж разных полов — за нетрадиционную ориентацию тут, по другой статье вовсе, сношают до смерти противоестественным образом, сажая на кол соответствующей формы). Но, при том, ежли, скажем, баба в рабстве от хозяина родила — то обязан хозяин рабенка содержать и растить, и не приведи ему бог заморить его как — расследование учинят, и случись что — несдобровать. Ну, это в теории, на практике-то понятно, что бывает разное. Тем более что — в здешних судах авторитетность или взнос крупной суммы вполне является достаточным доказательством, если нет, конечно, вовсе уж вопиющих улик.

После рабов идут подданные — вроде как и люди, а вроде как и не совсем. Прав у них не мало, но и ограничений полно. И по карьере, и по учебе, и насчет свое дело завести. И даже насчет свободы перемещения, в плане на новое место жить переехать. Во всем есть некая планочка, выше которой не прыгнешь. Впрочем, и тут нет никакой обреченности — можно и на следующий уровень выйти. Разными путями — взносом в казну, проще всего, но сложнее, конечно. Ибо — очень много. Имея такие деньги — проще жить подданным в свое удовольствие. Или вот — заслугами какими. Разными. Еще бывает — решением городских властей, по петиции местного схода — соберутся все и пишут, что мол, мельник Оро Седой Клок — весьма всеми уважаемый человек, очень во всем положительный, и потому — дайте ему, дяденьки правители, гражданство Союза. Горсовет соберется на очередное пленарное заседание и в числе прочих вопросов — рассмотрит и петиции разные. И — вполне может и удовлетворить. И получит означенный Оро гражданство Союза.

Это — следующая ступенька. Это гражданство именно всего Союза — прав и свобод уже и поболее, и насчет службы-карьеры, и насчет передвижения и бизнеса, и всякое. Тут уже раздолье. Претендовать можешь уже на все. Но претендовать, понятное дело, не значит, что это тебе обязаны предоставить. Просто — не запретят, если сможешь. Грин-кард почти что, ну или вроде того. Вот это-то всем нам Горн и спроворил. Потому и торопил, что до сегодняшнего вечера надо представить списки офицеров, в подавлении участвовавших. Спасибо ему за заботу, мало ли как повернется, в Улле мне, конечно, не светит, но... мало ли.

Собственно, завершая насчет гражданства — после союзного гражданства — идет гражданство городское. Это как бы статус еще выше. В основном конечно в пределах владений города, в другом городе разве что в суде могут в сравнении с обычным гражданином посчитать чужого городского — авторитетнее и более заслуживающим доверия. А вот в своем городе — серьезные привилегии. В основном, конечно, налоговые, и насчет продвижения по службе. И заслужить такое гражданство очень сложно — обычно оно наследственно передается. Пережиток феодализма и сословной системы, в городах Союза совсем уж размытой и отмирающей — но есть. Городских граждан выбирают в Горсовет, и хотя орган это скорее совещательно-рекомендательный — тем не менее в купеческом городе — серьезная сила и рычаг влияния. Выбирать, кстати говоря, имеют право и союзные граждане, в городе проживающие. А вот выбранными быть — только городские. Получение городского гражданства — пожалуй, предел мечтаний для обычного человека. Ибо выше ему все равно не попасть.

Выше городских граждан стоят граждане города почетные. Ну а проще говоря — правители, горадминистрация. Этот статус выборный — выбирают из городских граждан, выбирают сами же почетные, взамен своих коллег, так или иначе ушедших или уйденных. То есть это уже закрытая каста, и попасть туда даже и родословная не всегда помогает. Звание в большей части пожизненное, даже если и от дел отходит по старости Почетный Гражданин — все одно звание сохраняют. Лишить звания могут лишь те же, кто и выбирает. Горсовет от силы ходатайствовать может.

Такая вот с этим вышла загогулина — если так подумать, то шикарный подарок. Серьезный статус вообще-то. Правда, я теперь надеюсь карьеру в Риссе сделать, в новой империи, которую Вайм активно создает... и вообще, вопрос еще — что там у него как дальше с Союзом обернется. Но, в любом случае — неплохо.

Выяснилось и вовсе уж неожиданное — через пять дней в Собрании по поводу какого-то там религиозного третьеразрядного праздника — будет устроено мероприятие. Раут светский, или как оно правильно называется. В общем, копрооратив, ясное дело — по поводу 'счастливого избавления'. Там нам все это и врУчат, а может быть вручАт. Вот мне только этого не хватало. С калашным дулом, да в свиняшный ряд. Как я там буду-то, в высшем обществе? Мамадарагая, роди мине обратно... больным, что ли, сказаться, попросив доставить бумаги пакетом к ложу умирающего от ран воена? А ну как решат, что помирающему и вовсе не надо такой радости? Жалко... Хорошо хоть, все это не так скоро, а у меня еще забот полон рот, как говорила кинозвезда Саша Грей.

...Во-первых — надо организовать попойки. То есть обмывание звания. И придется устроить их аж две штуки. Для рядового и сержантского состава, по старой дружбе. Ну и с господами офицерами, иначе-то никак, а то можно и в вакууме оказаться, и так многие коситься станут на новых недолейтенантов, не хватало еще и самому сплоховать. Во-вторых — надо Борю ввести в курс дела, потому как он у меня теперь первый взводный, тоже у него должность новая, сдать ему взвод мне надо, да и в целом заинструктировать. Ну и — попросту обшиться мне надо, все ж лейтенанту офицерская форма положена, хотя фельду — только полевая. И на том спасибо, расходов меньше. Слава Яхве, лошадь фельд-лейтенанту не положена вовсе, только пешком передвигаться должОн. Оставили 'настоящие' офицеры себе эту привилегию, и большое им за это человеческое спасибо. А может, просто на всех лошадей и седел не напасешься, не знаю. Мне с моими кавалерийскими умениями только лошади бы и не хватало.

Офицерскую попойку отложил до момента пошива формы — все же, хоть и есть некоторая благодарственность в умах городского населения, но скидку сделали только на пошив в три дня, а за срочность цену заломили, что я стал вспоминать, не забыл ли я револьвер зарядить. Офицеры наши, все двое (майору с нами пьянствовать не положено, ясное дело) восприняли это с пониманием, так что пока отложилось. А вот с рядовым составом как-то не очень вышло. Я им, конечно, проставился, выкатив неплохую поляну, что принято было одобрительно... но вот холодок какой-то появился. Сторонятся меня солдаты, пусть пока и форма старая, всего лишь сержантская. Новые, местные, их пока Горн так в наш взвод и включил приказом, и вовсе в ступоре немного, те, что с фронта еще — тоже как-то опасливо стали коситься. Ну, в целом, тоже понятно. Был пусть и говно, но человек, а стал офицером. В общем, в итоге, оставив этих охламонов, с уже Бориным напутствием о жутких карах в случае чего, отправились мы с ним и Вилли в ближайший кабак, там и посидели. Тоже как-то неловко. Парни, хоть и с самого начала считай вместе — все одно немного смущаются. Потом Боря убежал, я не задерживал, вполне же понимаю — первый день на взводе, разве тут можно расслабиться и посидеть за пивом? Вдвоем с Вилли сидеть стало как-то и вовсе глупо, так что вскоре и свернулись.

Занявшись оформлением, с головой ушел в эти хлопоты. Ведь пошивом формы дело не ограничивалось — офицерская и амуниция иная вовсе, и даже сапоги. Все пришлось заказывать заново, а цены в Улле кусачие. Хотя и качество — машинной выделки. Тут ручной труд не в почете — индустриал лезет в окна и двери. Решил не экономить, и заказать все разом, и наилучшее. Тем более что подъемные кое-какие получил, да и потом на форму что-то там начисляется. Из всего казенного имущества мне выдали только компас, да бинокль покойного Лорана — все остальное — изволь сам приобрести. Да еще и от оружия казенного отказался — мне теперь револьвер положен, но у меня свой. Посетил оружейные магазины, но ничего интересного не обнаружил — все то же, что и везде, никаких особых новшеств, разве ассортимент шире, да много ружей и прочих товаров с отделкой богатой. Зацепился глазом за карабин, вроде моего — но ценой совсем небольшой. Спросил, что же такое? Оказалось — 'охранная' модель. Тут есть свои интересности в законодательстве оружейном. Вообще оно в отношении граждан Союза весьма либеральное, владей, чем хошь. Исключение — военного образца винтовки. При том, такую же точно, той же системы охотничью — бога ж ради. Ну, законодательного маразма везде хватает. А может, дело в экономических причинах? Военная-то винтовка стоит копейки... при том граждане, кто на службе, или в резервистах — имеет право хранить дома боевое оружие. Но — носить его в городе можно только в чехле, либо по распоряжению властей — ну, собирают если ополчение, или что-то подобное. Да и за городом носить открыто можно не ближе десяти верст от городских стен. Так вот тут повелось. А этот вот карабин — конверсия из боевой винтовки. Только что с расстрелянным стволом. Который тут меняют на новый, под револьверный патрон. Ложу обрезают на горный манер — так и ствол сохраняется лучше, да и штык гражданским не нужен. Собственно, больше ничего менять и не требуется, даже магазин трогать не надо. Донца гильз у обоих патронов одинаковы, револьверный патрон по размеру как раз как гильза винтовочная до конуса, так что даже магазин трогать не нужно, и обойма штатная использоваться может. И вот такие-то карабины весьма в почете для вооружения сторожей и охранников. Прежде всего из-за дешевизны, ну и потому что в городе их вполне можно использовать. Открыто носить длинноствол гражданским все одно нельзя, но на объекте охране — запросто, или 'сопровождение транспорта' — легко. И выходит дешевле дробовика помпового, и сам по цене, и патроны. Интересная игрушка — помацал, примерился — совсем легонькая, и отдачи наверняка нету вовсе... но все ж игрушка. Разве потом, после войны, таким обзавестись — на пострелять. Его-то можно носить сразу за город выйди, и стрелять в любом удобном месте. И патрон недорогой. Забавный уродец.

Кроме оружейки, наведался еще в цирюльню. Решил создавать себе срочно 'новый имидж' — подстригся, как у нас называли 'под канадку', благо уже пора стричься была, оброс. Побрился, оставив только усы, да и их кончиками завил. Теперь пенсне еще — и вылитый кайзеровский немец буду! Тут, впрочем, такие типажи тоже случаются. Тут и противогазы такие, что усы не помеха... Еще никого кстати не видел, чтоб с усиками а-ля Первая Мировая, как у хвюрера были. Видать, если и была тут подобная мода, то давно сгинула... А я всеж совсем красавец выхожу! Эдакий мерзкий тип, как прямо с советской карикатуры — немец-перец-колбаса! Усищи завитые вверх, пенсне добавить... Ну, пенсне у меня нет, а вот очки имеются, но решил им новую оправу сделать, посолиднее. Точнее сказать, ту, что есть — латунью какой покрыть, что ли, а то ржавеет и пачкается. Но увы — подходящих магазинов не нашлось, оптическая мастерская имелась в крепости, но там меня вряд ли обрадуют, да мне, в общем-то, и не с оптикой вопрос решить надо. И тут владелец одной из лавок, где я прикупил себе по бешеной цене бритвенных лезвий (эта паскуда, когда я уже расплатился, впарил мне примерно на ту же сумму машинку для правки лезвий... интересно, евреи в этом мире есть?), посоветовал обратиться в часовую мастерскую неподалеку. Там, мол, вполне могут заняться и этим. Поразмыслив, решил, что так и быть тому, благо — мне все одно нужно обзавестись часами — луковицу я сдал Боре вместе со взводом, а вот взамен мне ничего не выдали. Бывает, это же армия...

Часовой магазин, он же и мастерская, впечатлял. Оформлено все резным дубом, а внутри пахнет невыразимо как-то машинным маслом и тишиною. Хотя там вовсе не тишина, а сплошное тиканье. Но в тишине. Потому что кругом дубовые рамы и всяческий чуть ли не бархат зеленый на стенах. Наверное, специально так — чтоб ничего лишнего не слышать, только звук часов. Маркетинг, однако. Хозяин, а я отчего-то сразу уверился, что это именно хозяин всего заведения, крупный пожилой дядя, с седой башкой и внимательным взглядом, восседал за конторкой в центре зала. Что-то там рассматривал через огромную лупу на подставке, мастерил чего-то. Видать, не только прибыль, но и дело любит. Это хорошо, у таких обычно насчет всяких нестандартных заказов проще. Но, надо соблюдать приличия и субординацию, потому подхожу к выдвинувшемуся вперед из-за боковой конторки молодому человеку столь приказчицкого вида, что хоть портрет с него пиши. Волосы зачесаны, и чуть ли не под бриолином, усики короткие, сам в белой сорочке и жилетке, брючки узкие в полоску, и штиблеты лаковые. И смотрит умно, и вежливо-предупредительно.

— Чего изволите, господин хороший? — обращается вежливо, хотя и в пределах — сержант — невелика птица, и делать ему в сем магазине особо нечего — не по карману товар. Да и не покупают такого сержанты. Но — вежливо, ибо и примус с валютой никто не отменял, и мало ли по чьему указанию сержант явился.

— У меня, любезнейший, несколько необычное дело. — смотрю, самую чуть насторожился, ну, мало кто любит сюрпризы, на такой работе — Мне надобно вот видите — эту вот оправу каким-нибудь металлом покрыть, латунью, или медью. Чтобы не ржавела, понимаете? А то и форму пачкает, и лицо от долгого ношения. А меня, изволите знать, давеча в офицеры произвели, и мне теперь невместно так быть — для солидности добавляю.

— Хм... Оно конечно... — несколько растеряно поворачивается молодой человек к конторке хозяйской, вертя в руках мои очки — Конечно, раньше мы такого не делали, но... Не изволите ли взглянуть, мастер Бару?

— Чушь — мельком бросив взгляд, отвечает не очень довольно хозяин — Глупости. Дешевле будет из латуни новую оправу сделать. Подмастерьям дай, они за час справятся.

— Извините, уважаемый мастер Бару — вклиниваюсь я — Мне бы, извольте знать, сделать именно так, как я сказал. Мне нужен предмет не только красивый и чистый, но и прочный. Мне потом на фронт обратно ехать, а там, знаете ли, и лавок нет, чтоб купить новое, и починиться иногда негде...

— Так, — раздражённо говорит мастер Бару, откладывая свою работу. Берет в руки мои очки, крутит секунду, и выносит вердикт. — Дерьмо. Как есть дерьмо. Только что линзы хороши. Валашской работы, там у них в Эбидене стеклозавод уникального качества стекло гонит. Хорошо, что до войны огромную партию заготовок заказал, Да-с. А оправа Ваша, господин сержант, уж не обижайтесь — дерьмо. Но, коли уж у Вас такой подход здравый... — посмотрел на меня уже снисходительнее как-то часовщик — Так, может быть, изволите заказать новую у нас? Сделаем из хорошей, пружинной стали, покроем темной бронзой. Недешево, конечно, но качество гарантирую.

Цену он назвал и не сказать, чтобы великую. Не долго раздумывая, согласился я. Отдал очки за образец, обещали мне уже завтра выдать готовые. Видя, что я не спешу покинуть помещение, приказчик снова подошел с вопросом, не желаю ли я еще что-то приобрести?

— Желаю, любезнейший. Часы мне необходимы, как командиру роты. Казна, видишь ли, не выдает, только деньгами помогает. А мне без часов — никак.

— Извольте вот взглянуть — тут же он приглашает — Вот на сей витрине — как раз часы для военных людей, либо по жизненной надобности в подобном положении бывающих...

Посмотрел я — ого, солидно. Целая витрина часов, в основном луковицы, типа как и у меня была. Разного исполнения. Смотрю надпись — для моряков, спрашиваю:

— А эти что же, и воды не боятся?

— Именно так, господин хороший — отвечает приказчик — Вплавь в них пускаться все же не стоит... они выдержат, но гарантии мы не даем. А вот ежли на палубе волной окатит — то можете спокойны быть, ничего с ними не произойдет. Наша мастерская гарантирует.

— А отчего ж, я смотрю, цена не сильно разная? И то, по-моему, больше из-за отделки разница? — спрашиваю его, оно и впрямь, по-моему, так — морских просто нету дешевых, только с серебром как минимум.

— Хм... смотрю, Вы разбираетесь немного — мастер Бару подошел, видно, работу ему перебили, настроения нет, а сидеть скучно — Разница в цене невелика, но моряки дешевое и не купят. А так — у меня первое в Союзе производство почти полностью машинное! — с гордостью так говорит — Только чуть доводят по точности детали, да собирают часы работники, а остальное на станках делают. И при отделке разной — внутри механизм одинаков, на единой основе собран. Оттого и цена низкая при качестве, как у прочих. Можно бы и еще ниже цену, без дополнительной обработки деталей, но тогда ход неточный выходит — убегают часы на двадцать секунд за сутки. Это много в сравнении с прочими, но вот такие и есть самые дешевые — указывает на нижний ряд и впрямь вовсе дешевых луковиц — только, не особенно и берут их, господа офицеры брезгуют, а простому народу часы без надобности.

— А эти часы для кого? — спрашиваю. Лежат там внизу несколько часов, считай те же луковицы, но упакованы в широченный браслет из кожи, да с кожаной же крышкой. Других-то наручных часов тут нету — только дамские изукрашенные.

— А это, извольте видеть — скривился мастер Бару — патент многоуважаемого мастера Йоргена, из Рюгеля. Часы для курьеров конных, да возниц дилижансов. С креплением на руку, чтобы можно было время прямо на ходу без неудобств смотреть. Пришла, видите ли, многоуважаемому Йоргену в голову сия светлая идея, да-с... Да только, кроме патента, сей многоуважаемый мастер еще и контракт с Почтой заключил... Ну, грех завидовать, конечно...

— А посмотреть на них можно? — говорю, пусть и видно, что аж корежит мастера Бару — никак конкурент главный этот самый Йорген. Но мне-то что, мне просто интересно... пока что. Хотя, мысль какая-то вертится...

— Извольте — весьма прохладно кивает мастер Бару — Но учтите — часы там не моей выделки, и, хотя многоуважаемый Йорген, конечно, весьма искусный мастер, но гарантии за его часы я не дам.

— Хм... — примеряю на руку здоровенный браслет... однако, не особо и удобно. И крышка кожаная... разве от затирания стекло убережет, а посмотреть — всеж сильно мешается, одной рукой никак. Нет, не то пальто... — А что ж, мастер Бару — а если в сей чехол Вашей выделки часы вставить? Разве не войдут?

— Увы — вздыхает мастер Бару — Патент... И ведь, и то по правде сказать — говорят, не сам то многоуважаемый Йорген придумал, а один из подмастерьев его... Но — патент... Штрафом я обойдусь, коли свои часты будут в таком виде продавать... Кабы мне раньше в голову такая мысль пришла... Да и кому теперь такие часы нужны? Контракт с Почтой у него на десять лет...

— А знаете, мастер Бару — говорю ему — А скажите... есть ли у Вас кто знакомый из стряпчих? Чтобы патент оформить мог?

— Отчего же — отвечает — вот как раз над нами контора уважаемого мастера Скарга, стряпчий милостью Богов. Я его услугами регулярно пользуюсь, и патенты он оформлять умеет. А на что он Вам?

— А хочу я Вам, уважаемый мастер Бару, кое-что предложить запатентовать на двоих. Такое, что и денег получить выйдет, и уважаемого мастера Йоргена чуточку обставим. Кое-что наверняка выгорит, а с остальным как раз надобно с грамотным в этих вопросах бумажных человеком обкашлять...

...Подумалось мне, что мне всеж после войны на что-то жить надо. И, хотя сильно высовываться и прогрессорствовать вовсе не хочется — но отчего же не сделать полшажка вперед самую чуть раньше? Все одно оно тут уже само нависает... А мне лишний грошик карман не тянет...

Мастер Скарг оказался пухлым весельчаком, вовсе не олицетворяющим собой крутого юриста-профи, в моем понимании. Но именно таковым он и являлся, надо сказать, забегая вперед. Мы решили все обговорить за трапезой в частной столовке — ну, или как это правильно называть? — в общем, многие состоятельные господа обедают, если не ездят домой, то не в общепите — это же не комильфо, или вообще моветон-с, а на частных квартирах. Обычно такие обеды дают всякие приличные вдовушки, не сильно состоятельные, имея таким образом приличный приработок. Обходится такой обед дешевле, чем в каком ресторане, хотя конечно поболее, чем в трактире каком, куда приказчики этих же господ обедать бегают. Мастеровые так и вовсе едят на рабочем месте. Вот на такой обед меня мастер Бару и пригласил. Очень я удачно ему бальзам пролил на любимый мозоль — запали ему мои слова насчет обставить многоуважаемого Йоргена. Очень запали. Даже рукой махнул, когда я деньги достал насчет заплатить за обед — мол, за счет фирмы. Может, оно и впрямь принято так — наверняка я не первый, кого зовут обсудить дела за трапезой — больно уж удобно. Сам обед был довольно скромен, но качество блюд не оставляло сомнения — кормят хорошо. Просто — в меру. Это именно обед, а не обжиралово по случаю. Все как положено, салатики, водочка в мизерном количестве, шикарнейший бульон из птицы, с молотым перцем, жареное мясо с чем-то вроде гавайской или какой-то подобной смеси — рис, кукуруза, перец, еще что-то, вроде фасоли или спаржи, чорт их разберет... Но вкусно! Под финал принесли отменнейший кофе, юрист при этом закурил, и не трубку какую, а самые натуральные папиросы — дорогущая вещь, признак достатка. Стало быть, трапеза окончена, сейчас перейдем к делу. За едой практически не разговаривали, разве что в перемене блюд перекинулись парой фраз. Скарг уточнил, не участвовал ли я в последних событиях, на что мне оставалось только признаться. Юрист весело кивнул, заявив, что это полное беззаконие, конечно, от начала и до конца, но он полностью сие поддерживает. Ибо закон — законом, а порядок должен быть. Мастер Бару, напротив, считал, что все произошедшее очень нехорошо, но признавал необходимость жестоких мер. Ради повышения своего авторитета, я упомянул, что лично принял командование сводным отрядом, за что и произведен в офицеры. Подействовало, мастер Бару как-то и вовсе уверился, что не зря меня позвал. Он весь обед немного эдак душевно ерзал — видно, что и торопиться не хочет, и не терпится ему узнать суть. Но, купеческий этикет — он конечно, не тот, что у дипломатов или аристократов каких, однако тоже поспешности не терпит. Завершив необходимые ритуалы, наконец-то приступили к сути:

— Итак, мастер... Йохан, простите, если не верно произнес Ваше имя — начал юрист — Мастер Бару сказал мне, что Вы хотели сделать ему некое предложение... Но, предпочитаете делать это сразу в присутствии стряпчего, и так сказать, заключив некие соглашения?

— Истинно так, уважаемый мастер Скарг — отвечаю ему — Но сначала я хотел бы уточнить некоторые общие детали...

Юрист он, повторюсь, отменный. Сразу уловил, что мне нужно, и спустя буквально четверть часа, мы с Бару заключили предварительный контракт на так называемый 'секретный патент'. Проще говоря — патент оформляется на Бару, но я являюсь его тайным со-держателем. Получаю свою долю, и без моего согласия продать патент или лицензию выдать Бару не может. Я, естественно, тоже. Более того, я и пользоваться патентом не могу — только мастер Бару может означенное в патенте производить. Бару поначалу насторожился, но я сразу пояснил — я свое место знаю и отлично понимаю, что сам я ничего не добьюсь. А иметь натянутые отношения с компаньоном, который мне приносит прибыль, из-за каких-то глупостей — мне и вовсе не надо. Часовщик тут же успокоился, хотя все же жаждал наконец услышать суть. Но продолжили мы разговор уже после подписания контракта, в конторе мастера Скарга. Теперь даже отказавшись от дальнейшего сотрудничества, Бару использовать изложенные мною идеи не сможет... ну, или. По крайней мере — я вполне могу наделать ему неприятностей, буде такое произойдет.

— Вы, наверное, далеки от войны, мастер Бару — начал я. — Однако, я к ней довольно близок, и потому имею некоторую информацию. Если совсем кратко — то сейчас в Риссе (а смею думать, вскоре и не только в нем) нарождается новая армия, армия нового типа. Новая война огромна, она пожирает ресурсы со страшной скоростью, людские в том числе. Война стала иной, и сейчас порой все решают минуты на поле боя — поверьте (я мельком коснулся планки на груди) я знаю, о чем говорю, и ничуть не преувеличиваю. Война становится все шире, все более массовой, и в то же время все быстрее и точнее. И, откровенно говоря — пусть война и отвратительное дело — но она самый сильный источник прогресса, его двигатель. Не очень приятно такое говорить — но на войне можно и наживаться, и глупо упускать этот шанс. Ну а теперь, господа, как и оговорено в контракте, я изложу Вам суть моего предложения...

...Вспомнил я, что где-то читал — мол, наручные мужские часы распространились именно на фронтах Первой Мировой. Без часов воевать стало невозможно, а если держать постоянно в руке луковицу карманную — как из винтовки стрелять? Вот и начали придумывать, поначалу — вроде тех поделок мастера Йоргена, ну а дальше — больше. Военный заказ и мода фронтовая и дали толчок к развитию наручных мужских часов. Вот это-то я и предложил мастеру Бару. Как ни крути, придумка Йоргена — паллиатив. И вовсе неудобна — когда юрист стал возражать, что новшества в моей идее нету — я указал на главный недостаток часов Йоргена — невозможно смотреть время, используя только одну руку. Они лишь хранятся на руке, не требуя лезть в карман. Я же предложил сделать часы такими же, как женские браслеты — чтобы на них можно было смотреть прямо на руке. И предупреждая возражения, пояснил — а чтобы не разбилось стекло — сверху поставить решетку. Видел я такие часы кое у кого в коллекции. Выходили так из положения, пока не было противоударных стекол. Насчет каленого стекла спросил, но оба собеседника лишь плечами пожали — нет тут, видать, такого пока. Но идея понравилась, мастер Бару аж оскалился хищно. Попросил я лист бумаги да карандаш, да и накидал эскиз — корпус, с проушинами под ремешок, а сверху сетка. Только, решив уже сразу на все деньги играть, ее я нарисовал свинчивающейся, чтобы и стекло от грязи почистить, и заодно — оформил ее как лимб командирских часов. С цифрами. Мастер Бару, когда понял идею, только что не запрыгал. Готов был подписать все бумаги, не сходя с места, но сначала я расписал, как вижу 'развитие идеи' — выпуск серии одинаковых по механизму часов, благо Бару это умеет. Даже двух серий — дешевой, убегающей на двадцать секунд в сутки — эка невидаль, десять минут за месяц! И дорогой, качественной. Дорогую в красивом оформлении. А дешевую в множестве вариантов, начиная от незащищенного варианта с решеткой постоянной, и заканчивая водозащищенным, со свинчивающейся командирской решеткой, но в простом оформлении. И даже продумать на будущее вариант и вовсе простой — без решетки и водозащиты, чисто гражданский, дешевой серии... а можно и дорогой, в оформлении. Война кончится, а мода останется. И главное — запустить серию, напирая, что это именно 'военные часы'. Подсчитав быстро себестоимость разных вариантов, Бару аж зажмурился. А я еще накинул, насчет впарить это все рисской армии, пробную партию, и под заказ потом. Намекнул, что не обещаю, но, возможно — майор Горн, глава рисской военной миссии, за долю малую, невеликую — запросто поспособствует... Бару облизнулся и кивнул. Бумаги подписали.

Теперича мне причитается аж процент от всех прибылей с этого патента. Перечислять будут в Рюгельский банк на открытый на меня счет, и имя мое нигде более не упоминать. Патент Скарг оформит незамедлительно, и завтра вместе с часовщиком они его и зарегистрируют в Патентной Палате. Мастер Бару уже потирает лапки, и рвется в бой. Обговорили с ним уже частным порядком — чтоб изготовил он первый образец лично для меня, в дешевом варианте 'макси', потому что мне надо хорошее, но не выпендрежное. И — несколько чесов в дорогом варианте — Горну и ...на презенты. А уж дальше пусть сам считает-рассчитывает, кому какие количества предлагать. Меня в то время уже тут не будет. Насоветовал ему еще стрелки сделать белыми, а циферблат черным — светящейся краски тут нету как-то, а в таком виде в темноте рассмотреть проще будет. Идею насчет откидного стекла, чтоб пальцами время наощупь смотреть — не стал подсказывать. По мне так это не есть правильно, и только хуже сделаешь. На том пока и расстались, крайне довольные друг-другом. Жизнь, кажется, понемногу налаживается. Ничего, найдем еще краску светящуюся, и стекло каленое противоударное, а потом автоподзавод 'придумаем'... Это вам не командирские башенки к промежуточному патрону приделывать...

* * *

Вечером того же дня меня вдруг отловил буквально на лестнице капитан Макс, и велел зайти к нему на разговор. Разговор был недолгий, и не сказать неприятный, хотя и особого удовольствия не доставил.

— Я просмотрел Ваше дело... лейтенант — начал он — И у меня возникли некоторые вопросы. Нет, я не оспариваю решение господина майора, вовсе нет... но, как Вы понимаете, по должности я обязан все знать.

— Так точно, господин капитан — надо привыкать теперь, чтоб не называть благородием — сам теперь, получается, 'благородие', хе-хе. Экая ж мерзость, понимаешь, словно в белогвардейцы записался. Ну да, ничего, перетерпим.

— Итак, прежде всего — вот указано, что Вы перешли из войск господина барона Вергена... и в деле Вашем имелась отметка особого надзора? Так ли это?

— Так, господин капитан.

— А почему? В чем причина этой отметки?

— Не могу знать — раз спрашивает, значит, дело мое тут заново заведено, иначе бы, наверное, не крутил. Да и перед ним лежит от силы пара листков — вот и все дело, у Кане тогда и то серьезнее было. Или хитрит чего-то?

— Ладно... тогда вопрос — отчего же не продолжили службу у барона? Не захотели, или не смогли?

— Барон не пожелал меня более в рядах своих видеть, господин капитан.

— По какой же причине? В деле запись о награждении, и медаль вот я у Вас вижу, и штурмовой знак...

— Истинно так, и награжден был, а причина... я о ней могу только догадываться, но... смею ли я надеяться на то, что мысли мои по сему поводу далее этой комнаты не пойдут?

— Разумеется, лейтенант. Но к чему такие опасения?

— Мне кажется, что господин барон, да продлятся его дни и слава, остался мною не очень доволен, но не хотел бы, чтобы я остался недоволен им, потому и отправил в отставку, наградив. Мне не хотелось бы ...разочаровать господина барона, да продлятся его дни и слава. Говорят, это не очень полезно для жизни бывает, разочаровывать славного барона Вергена.

— Разумно. Но... надеюсь, причина огорчения господина барона не столь уж ужасна, чтобы Вы не могли ее даже мне поведать?

— Отнюдь, господин капитан. По моему разумению, все дело в одном, не очень героическом, эпизоде времени начала войны. Когда Свиррский Сводный полк, в составе которого был и подчиненный мне штрафной взвод, совершил не очень удачный рейд в предгорный Валаш...

— Чем же сие закончилось?

— Полк погиб, практически полностью.

— А Ваш взвод?

— Мы сумели вырваться, но я потерял более половины солдат.

— В этом была Ваша вина?

— В той части, какой может быть вина командира взвода, когда разбит полк... Хотя и я тоже сплоховал.

— В чем же?

— Организуя отражение атаки врага, я, по неопытности, спутал горских конных стрелков, рейтаров, с драгунами. В результате мы поздно открыли огонь, потеряли много людей, хотя и смогли отбиться. Возможно, это и расстроило господина барона... да продлятся его дни и слава.

— Хм... ну, что ж — пожалуй, с этим все ясно... наверное, этим и объясняется отметка в Вашем деле. Впрочем, во-первых, для рисской армии это не имеет значения, а во-вторых — барон, похоже, ошибся в Вас... что ж, бывает и такое. Не смею более задерживать, господин лейтенант... Кстати, Ваш теперешний вид весьма... соответствует тому, как должен выглядеть офицер. Видно человека с пониманием... И, да — мы с Хоргом ждем с нетерпением, когда же наступит послезавтра.... Кстати, могу порекомендовать — тут недалеко отличное кабаре — 'Дикий ландыш', там и меню, и музыка... и в целом, ...да и нас там знают...

— Благодарю за совет, господин капитан...

— Макс. Не стоит слишком формально, дружище Йохан, называйте меня просто по имени.

— Спасибо... Макс.

Вышел, и подумал — вот же сволочь, откуда их таких берут? Где этот бляцкий инкубатор? Но в этот шалман рекомендованный, как там его, 'Бешенная ромашка', или 'Йобнутый одуванчик'? — заглянуть надо. Пора уже планировать пьянку, места занимать заранее может надо, и заказать чего.

Кабак оказался и впрямь шикарным. Даже слишком, и цены не то чтоб заоблачные но... Ладно, пока деньги есть — будем соответствовать. Заплатил за ужин на троих 'с напитками' авансом аж три золотых — так тут принято, после перерасчет сделают. Ничего, вытерплю, тем более что скоро на фронт, там деньги не понадобятся. Заодно наверное — толкну в оружейном Колин револьвер... а если приспичит, то и свой карабин. Авось потом на войне что-нить из трофеев снова подберу.

* * *

...Пьянка наша протекала неспешно, и вполне себе благостно. Хорг и Макс явились ко времени, и приятно обрадовали, скинувшись по полтиннику на пропой — так выйдет, мне еще и недорого обойдется. Видать, так принято тут. Кабаре действительно не подкачало, и выпивка, и музыка и ужин — все очень достойное. Мясо птицы, фрукты, какие-то морепродукты запеченные... Публика чистая, веселится и отдыхает культурно. Неплохо, неплохо. Я сам тоже вполне соответствую — новая форма, полевая, но пошита добротно. Сидит точно по фигуре, как по мне сшито, хе-хе. Мало того, у меня еще есть и второй комплект — перешитый из сержантской. Та, конечно, похуже, зато не так жалко, если что. Очки я тоже напялил, входя в образ, господа офицеры оценили, смеялись, мол, совсем по союзной моде, тут это считается хорошим тоном. Мол, не иначе решил на кого из девушек впечатление произвести (Девушки, кстати, присутствовали — в Союзе в целом на посещение дамами в одиночестве таких заведений смотрят без особого осуждения, если все происходит в рамках). Очки я заполучил бесплатно. Когда явился к Бару, тот выскочил по зову приказчика, державшегося теперь со мной крайне почтительно, откуда-то из глубин мастерской, весь растрепанный и одухотворенный. Дело, по-видимому, шло, Бару только что словами не подавился, желая расписать, как он счастлив, и какие ему видятся перспективы. На попытку оплатить изготовление оправы он только руками замахал, как вентилятор, и вовсе выдал мне в нагрузку бесплатно первый экземпляр часов. Сказал, что это 'несерийный' — механизм высокого качества, но в простом латунном корпусе, водозащищенный и с крышкой-решеткой. Все, как я просил. И ремешок широкий, удобный. Примерил — конечно, великоват хронометр, и тяжеловат, сантиметров пять в диаметре и не меньше полутора сантиметров толщиной. А по ширине, считая и массивные уши под ремень, так и еще больше. Таким и в драке приварить неслабо будет. Здоровенный хроноскоп. Но... все равно — огромный прогресс. Да и то сказать, в прошлой жизни, помню, многим мужикам нравилось таскать такие огромные часы на руке. У меня самого тоже одно время был шикарнейший Морган, не сильно и дорогой, но очень хороший, тоже немаленького размера. Потом, кажется, подарил кому-то. Ничего котлы, то, что надо, вполне. Главное — надежно. И смотрится солидно. Тогда я заодно взял у Бару письмо к Горну, каковое и передал, вместе с бутылью дорогущего коньяка (примазавшись в плане того, что мол на пьянку его мне звать невместно, а вот коньяк — очень даже неплохой... и не надо никому знать, что куплен он мастером Бару в приложение к письму...). В общем, дело пошло. На пьянку я, кстати, часы нацепил, и естественно, господа офицеры заинтересовались, но я только намекнул, что лучше бы им подождать немного, а там и заглянуть в мастерскую мастера Бару, здесь же, на Малой Морской улице. Часовщик со мной согласился, что по первости господам офицерам стоит делать неплохую скидку — а дальше уже остальные попрут валом. А риссцам и подавно он рад будет. В общем, реклама — двигатель торговли, да-с. В общем, выглядел я на все сто процентов, и в целом пьянка удалась. Процедура обмывания звездочек тут, в целом, соответствовала канонам, разве что емкость была вовсе не стакан, а небольшая стопочка. Ну так и пьянка шла в приличном месте и в форме одежды — тут недоразумения всякие, ввиду чрезмерного употребления, противопоказаны. Да еще и в чужой стране, в чужом городе. В общем, посидели хорошо. Разговоры в основном были так, ниочем, все больше байки, да рассуждения о том, что из представленных закусок и напитков лучше, и в каком сочетании...

...Музыка играла вполне себе душевная, медленная, не печальная, но и не веселая мелодия, меланхоличная такая, спускались сумерки, в заведении зажгли освещение. Народу чуть прибыло, но тесно не стало. Некоторые компании уже развеселились, шумели, но не сильно, и вполне прилично. Антураж и освещение, музыка и гомон толпы убаюкивали, и я бы, наверное, не удивился, если бы над стойкой вдруг зажегся телевизор, со сцены бы начали исполнять какогонить Шуфутинского, а девочка за соседним столиком достала мобильник, и начала бы нудеть: 'Ну, зааая! Нуу гдеее тыыы? Мы уже скучааааем! Приезжаааай скарееееей!' Стечкин уже откланялся, пересев за столик к каким-то знакомым, Макс долго созерцал масляными глазами девушек у стойки, потом отправился танцевать, а вскоре и вовсе удалился с одной из них куда-то в глубины заведения. Я сидел, допивая последний графинчик в одиночестве, заранее попросив рассчитать, и потихоньку уплывал куда-то в клубах ароматного табачного дыма. Музыка уже слышалась как-то временами и словно через воду. Хорошо... Какая-то красивая женщина села за столик рядом — брюнетка, с чуть вьющимися длинными волосами, в синем изящном платье, с темными печальными глазами. Закурила дорогущую папиросу в мундштуке, заказала вина. То ли девочка, а то ли виденье... От нее так и веяло дорогими духами, печальной нежностью, и блядством. Очень хотелось подойти, присесть рядом, поговорить и утешить. Ведь она явно искала утешения, и нуждалась в нем. В том, чтобы именно я подошел, и все уладил... А чтоб потом — отправиться куда-то... в нумера, и чтоб она отдалась там со всей благодарной страстью... И это было бы очень обидно, потому что тогда она — несомненно блядь, если отдается первому встречному после пяти минут разговора. А если не отдается, то тоже как-то не очень — ибо ну зачем же? А если не первому, а только мне? Тогда не обидно... Но ведь, тогда — это, значит, эта, как ее... любовь? Тогда надо жениться и все! Моментально, ибо если это любовь, то упускать это нельзя, это же шанс, раз в жизни! Но... куда мне, мне ж на фронт надо, а тут в Улле мне вообще не жить, сожрут... Да и то, ну какая дура в такого как я вдруг бы влюбилась... И вообще, лучше бы, чтобы все же, не любовь, а так, без всяких обязательств... но ведь тогда она выходит, обратно — блядь? Хотя, каждому же мужику хочется встретить такую бабу, чтобы сразу была на все согласная, и чтоб без всяких обязательств вообще!... но только с ним одним, а остальным — фиг! Ей-же Богу, как дети малые, хахаха...

О, Госпаде... если ты начал такую фигню думать, то пора тебе двигать до дому — в момент прояснения попыталось до меня достучаться сознание. Ну его нафиг, а то завтра будет день открытий чудных. Изящным жестом (едва не свалив пустую бутылку, ибо нет здесь идиотской привычки ставить пустую тару под стол, и немного напугав соседку-красавицу, не то несчастную любовь, не то просто шалаву), подозвал официанта. Уточнил, что счет мною оплачен, по-гусарски отказался забирать остаток, велев, если что, обслужить на эту сумму рисского капитана, если вернется ('До утра — не вернется, господин офицер... не впервой уж' — хихикнул халдей), и потребовал вызвать мне такси... ээээ... извозчика. Как добрался до извозчика, помню смутно, кажется, мне помогал представительного вида охранник заведения.

...Помню, что на полтинник серебром водитель кобылы радостно возил меня по городу, ибо я решил 'проветриться'. Кажется, я пел песни. Разные.

...Потом на городском пляже таксист уговаривал меня не стрелять из револьвера по чайкам, потому что полиция этого не одобрит. Кажется, уговорил.

...Ворота рисской военной миссии я еще помню, и вытянувшегося по стойке часового. Кажется, Боря меня все-таки встретил. Но... не уверен.

...Хороший у нас командир, майор Горн — завтра разрешил отдыхать до полудня. Чуткий он, и понимающий. А пива я сам себе приготовил, я тоже не первый год на свете живу...

Глава 8.

Городское Собрание располагалось на здешней Миллионной улице — называлась она чуть иначе, а суть та же — самый центр города. Огромное красивое здание, с украшениями и парадным подъездом для экипажей. Мы с капитанами прибыли пешком, решив, что обойдемся и так, а Горн и вовсе давно уж присутствовал на месте. Первым пунктом программы был шикарный банкет, предшествовало которому торжественное вручение тех самых грамот нам, и прочих вкусностей и ништяков кому-то из местных. За нас все получил Горн, мы и вовсе сидели тихонько с краюшку, не отсвечивая. После банкета сначала разошлись на перекур — эдакая пауза 'на потрындеть' — причем старорежимно — мужики на одном немаленьком балкончике дым пускают, бабье — в отдельной зале кофием балуется. Мне оказалось неуютно, я тут никого не знаю, да и знать не особо хочу, отжался в сторонку, но форма-то не местная, приметная на фоне белых парадных морских и песочных армейских союзных мундиров наше фельдграу сразу видно. А военных тут не так и много всего, в основном все же гражданские, так что каждый сапог на виду. Поймал на себе неприязненный взгляд — а, вот и давешний знакомец, лейтенант с поцарапанной мордой. Братец расстрелянного мичмана. Смотрит волком, словно я ему в душу насрал, и в сапоги. Подумаешь... плохо, что многие другие офицеры смотрят с некоторым пренебрежением — шила в жопе не утаишь, уже многие в курсе и про новые реформы в рисской армии и про то, что теперь бывшие сержанты резко стали 'почти офицерами' и командуют ротами. В Союзе все еще по-старому, и офицерская каста естественно такие новшества воспринимает как оскорбление даже. Конечно, держатся в рамках, но иногда проскальзывает такое, словно к ним на раутЪ сержанта прямиком из вонючей казармы пригласили. Пожалуй, в рисской армии, особенно в воюющих частях отношение будет другое, хотя дураков везде хватает. Пока 'курили' наслушался краем уха всякого — аж затошнило. Нет уж, ну его нахрен, это 'светское общество', не мое это, ни разу. Младшеофицерская, а еще лучше сержантская компания — вот максимум, все что выше — да провались оно пропадом. Валить отсюда надо, Макс сказал — после того, как начнутся танцы, спустя немного — уже можно валить, до того — невежливо... что ж — будем потерпеть.

Танцы... это вам не лезгинка... и не медляк на дискотеке. Тут люди действительно, суко, танцуют. Встал я в сторонке. И наблюдаю, аж засмотрелся. Красиво все же. Офицерье и гражданские кружат с дамами, а среди них попадаются и совсем молоденькие, такие красавицы, особенно когда краснеют от смущения. Даже завидно, но что поделать, какой из меня танцор... Военные, кстати, морские-то ладно, с кортиками, а армейцы иные, надо понимать, кавалеристы — с шашками, и наш Стечкин тоже — и ведь, паскуды, ухитряются как-то ими никого не задеть и не болтаются они у них в процессе танца. Так тут принято, невместно видать им без железок своих. Но — красиво, не отнять.

Засмотрелся, задумался, тут вдруг передо мной созданье какое-то, лет семнадцати-восемнадцати, от силы, возникает. Премиленькое и краснеющее от волнения. И щебечет что-то, заикаясь от волнения. Придя в себя, с ужасом сообразил, что тут сыграли местный 'белый танец', и меня настойчиво зовут танцевать. Мать вашу, вы там вообще охренели что ли? Деточка, ну какое танцевать (Бля, засмотрелся... раньше надо было когти рвать, дубина! Прикоснулся, блять, к прекрасному, идиот!), ну куда и зачем ты меня тащишь? Господи, ну за что?

Музыка, и вот ведь пруха — как есть, вальс. Вальс, он и в этом мире — вальс. Почему-то напомнил мне 'Вальс цветов'. Единственный 'настоящий' танец, который я, по глупому стечению обстоятельств, умею танцевать. В интернате были у нас в младших классах занятия, назывались, кажется, ритмика, или что-то подобное — вот там и выучился. От скуки — в интернате, несмотря на обилие людей, иногда бывает очень скучно и одиноко. Вряд ли эти занятия были обязательными... не помню. Но вальс тогда танцевать научился, и несколько раз потом в жизни 'отжигал' на мероприятиях. Ладно, иди сюда поближе, дитя мое, дядя Йохан постарается не оттоптать тебе ноги...

В процессе танца этот ребенок что-то щебечет, спрашивает всякие глупости про то, мы ли брали Пушечный Завод, и правда ли, что меня произвели за это из сержантов в офицеры, страшно ли там было, и прочее и прочее. Ну, ясное дело, бабский телеграф настучал, вот молоденькое создание и решило приобщиться. Это же так романтично и интересно, а главное — необычно! А правда ли, что нас завтра отправляют на фронт? Правда, дитя мое! (Оба-на, а мне и не известно, что уже завтра... Слава Богам! Жаль не сегодня, не прямо сейчас!) Ах, это так ужасно! Так страшно, но мы все такие герои! (Ну, откуда вот таких девочек с наивными глазами берут?) В процессе танца же отмечаю аж несколько оооочень недовольных взглядов от местных вояк, в основном — молоденьких лейтенантов... Ревнуют, сопляки. Ну, ясное дело — они ж пока этой соплюшке вовсе и не интересные. Такие все заурядные и обычные, что аж фи... Как бы мне теперь на дуэль какую не нарваться, бегай потом от кровников по всему континенту... Тут я с ужасом вычленяю из потока щебета этого сраного ангелочка, что она натурально доченька местного градоначальника, и папенька ее как вернется, непременно она ему все расскажет, как тут все ужасно было, и висело на волоске, но мы, такие храбрецы, все спасли... Господи, ну за что?!

Когда танец кончился, отвел девушку к ее мамаше, и быстро ретировался, как можно галантнее поцеловав юной прелестнице ручку, отчего она аж зарделась, а маман благосклонно улыбнулась. Нахер, нахер из этого рая! Аж взмок, пока старался не наступить девчонке на ноги. Нет, пожалуй — я уже слишком стар для этого. Килечкой по стеночке, прокрался к черной лестнице — спущусь, и ходу... Выскочил на площадку, точь-в точь как иные лестницы в Питере в старом фонде, даже запахи похожи, только что мочой не несет — куревом в основном, перевел дух. Ну, все, отбился...

Рано радовался. Дверь распахнулась, и на площадку ввалился молоденький кавалерийский лейтенант. Морда красная, и с неслабым запахом шампанского. Тут, на танцах, официанты с подносами ходят, как положено, с бокалами вина. Но так шампунью насвинячиться... Только не блюй тут, дружок, людям же потом убирать, да и ты в облеванной форме как обратно пойдешь, там же дамы.

— Сссслышь! Ты! Выскочка! — о-па на. Не проветриваться он вышел, это он по мою душу никак? Нет, скорее на фронт... — Ты! Я тттт-ебя!..

— Господин лейтенант, Вам бы отдохнуть, неприлично же...

— Шшштаа-а? Ты-ы, м-меня-а, ...еще учить будешь? — ой, плохо дело. Совсем плохой пацанчик-то. Глаза дикие, и селедку свою из ножен тянет. Ща начнется тут комедия 'Мистер Вурхиз в армии'. Нафиг.

Оглянулся я воровато, да и сделал ему старинную шутку — махнул руками влево-вправо, влепив в быстром темпе за полсекунды четыре пощечины. Сработал, как всегда, на отлично — глаза расширил малец, икнул, потом глазоньки исправно закатил, да и осел, как озимые. Так и пополз по стеночке, да и, растянувшись аккуратно на ступени, вниз съехал. Шашка его, из ножен выскользнув, его и обогнала, звеня по известняку жалобно. Все, тупик, уткнулся молодец башкой, дальше не поедет. Икнул... вот свинота. Все же придется здешней обслуге лестницу мыть. Обошел аккуратно, стараясь не вляпаться, внизу в кордегардии наткнулся на чуть встревоженных воплями и звоном на лестнице солдатиков. Сказал им:

— Господин лейтенант тама споткнувшись, ...от усталости. Вы б, ребятки, его прибрали, и уложили куда отдохнуть... да помыли бы немного... — да и выскочил поскорее на улицу, не жалея денег тут же в пролетку попавшуюся, и ходу к миссии.

Нахрен, нахрен из этого чудного города, чем скорее, тем дальше. Верни меня, Господи, в грязные, мокрые вонючие обосранные окопы на северном фронте, под валашские снаряды и пули, очень тебя прошу! Куда угодно, хоть обратно в штрафники к барону, только подальше от здешней богемы и элиты!

* * *

Горн — редкостный хитрюга. Я еще удивился — как он успел сформировать роту в пять дней? Выяснилось, что очень просто. Во время мятежа среди солдат Улльского пехотного полка как раз и имелась свежая учебная рота. Только что завершившие подготовку новобранцы. Даже не успевшие еще присягу Союзу принять. Мятеж они не поддерживали, но и сопротивления никакого мятежникам не оказали. Те их легко обезоружили, да и заперли в казарме. Какая-то умная голова из руководителей мятежа сообразила натащить в ту казарму жранья, да закатить пару бочонков пойла — и после этого даже охранять эту биомассу не потребовалось. Вечно голодные новобранцы стали отжираться, причем жрачки было столько, что обошлось даже без драк. Ну и вино не обошли стороной, упиться там им не хватило, но вкусили изрядно. Так, что даже бомбардировка Полкового городка шрапнелью их не испугала — не все даже и заметили ее. Ну а потом пришло время расплаты. Коллизия была в том, что, вроде бы, они еще и не присягали... с другой стороны, вина их была явная и неприкрытая, и светили им не то штрафные роты, не то и вовсе продажа в рабство в Рисс, как пособникам мятежников. Вот тут-то и появился Горн, со своим предложением, от которого, как в том кино говорилось, все и хотели бы отказаться, но не могли этого сделать. Новобранцы, уже слегка побитые полицией и верными правительству солдатами, ввергнутые в полнейший ужас и животное состояние осознанием своего положения, как один немедленно согласились перейти на службу в рисскую армию. К этому стаду добавили остатки моего бывшего взвода, теперь под командой Бори (риссцы, бывшие при миссии, от отправки на фронт отказались, имея на то полное право... что ж, оно понятно, их и тут неплохо кормят...) — и, вуаля! — получите маршевую роту для пополнения рисской армии! Свежее мясо, такие же тупари, что и на Северном фронте мне доставались, даром, что тут вроде как городские, должны бы быть чуть образованней, ан нет. Такое же мясо. Впрочем, немало их и вовсе из сельских районов, с принадлежащих Союзу сельхозземель. Глянул я на этих свежих киборгов, и так затосковал по огнемету... Зачем я часы командирские изобретал, а? Огнемет надо было, ранцевый, вот что мне действительно необходимо... Эх, и канистрочки нету...

Насчет часов. Перед отъездом успел заглянуть к Бару. Похвастался заодно грамотой на гражданство — тот оценил. Дела у него идут, с Горном он уже пересекся и ооочень плодотворно пообщался — впрочем, подробностей мне и знать не надо, я так и сказал — не мое это теперь дело. Такой оборот дел мастера Бару весьма устраивал, расстались мы очень по-доброму. Я даже получил заверения, что отныне я вполне могу рассчитывать на абсолютно бесплатное исполнение заказов в его мастерской. Впрочем, Бару тут же добавил, что речь, разумеется, идет о единичных заказах, так сказать, для личного пользования. Купец он и есть купец, и это меня более чем устраивает — такой, подозревая всюду подвох, сам лишний раз подвох устраивать не станет... ну, если только вовсе все удачно сложится — но в этом случае я буду сам себе виноват.

* * *

... Наконец-то мы, со всем распрощавшись, покинули гостеприимный город Улле. Вот как я хотел отсюда поскорее сбежать, а все равно чего-то немножечко жаль... Понравился мне Союз. И все думаю — а все же, что это была за печальная дама в синем платье? Может, зря я тогда уехал?..

...Ветер по морю гуляет, пароход крутой гоняет. Да уж, однако, это вам не речные смешные баржи и колесные пароходики, отправили нас морем да прямиком в Рюгель. Потому как нужда в нас исключительно на Южном фронте, где союзные войска отжимают фланг войск Валаша к северу. Война тут не такая ожесточенная, как на севере, но именно потому решено проявить 'рисское присутствие' — перебрасывают туда многие чести, в основном, прямо сказать, второ— и третьесортные. Вот и нас туда же. Пароход... не пароход, а скорее какая-то винтовая трехмачтовая шхуна? Не особо я в этом понимаю. Но симпатичная, хотя и нету в ней особого изящества — широкоскулый, крутобокий корпус намекает на вместительность и мореходность, но отнюдь не на скорость и стремительность. На ней, кстати сказать, перевозили и часть Улльского полка в Рюгель, а теперь на ней же вернулись отцы города. А нас, от греха, буквально в тот же день загрузили и выперли. Матрозня была сильно недовольна, смягчало дело только полуторное жалование за срочный рейс. Половина новобранцев, даром, что с приморского города, переблевались в первые же часы. А идти нам почти полные сутки. Это если погода не испортится окончательно. Не люблю море, хотя и красиво. Особенно, когда пару часов, погасив машину, шли под парусами. Это было нечто. За такое морю можно простить всю его остальную гадостность.

...Прибыли в Рюгель под ночь, на исходе вторых суток. Разгрузились, в прямом смысле слова — невеликий шторм превратил три четверти роты в заблеванный зеленый груз, не способный стоять на ногах. Морячки, вожделея местных кабаков ввиду заслуженного увольнения на берег, споро их разгрузили прямо на причал, где я и сдался обескураженному рисскому капитану. Тот только рукой махнул, велев тут и ночевать, обещав прислать палатки. Благо, запасы всего, включая и вооружение, на роту уже были готовы в Рюгеле заблаговременно. Собственно, Рисс уже изрядно закупается в Союзе для войны. Интересно, как-то отдавать станет? Боюсь, мир после войны настанет вовсе и не скучный...

...Рюгеля я, увы, толком и не увидел — мало того, что разгрузились мы, как оказалось, в пригороде, так еще и в город не попали вовсе. Издалека оценил мрачные гранитные бастионы, высившиеся на вылезающих из земли скалах. Местность тут своеобразная, чем-то напоминает окрестности Выборга. Но видно, что город большой, и богатый. Наверное, и побольше Улле, как говорят — главный и самый сильный город Союза. Они и видно. И заводских труб много, дымят капитально так. И эскадру мы рассмотреть могли с причала — солидные корабли, большие охотники, и мелочи много. Сам город и вся атмосфера как-то давила если не неприветливостью, то некоторой суровостью. Может быть, из-за климата — кто-то из знающих среди солдат рассказал, что тут всегда чуть более сыро и холодно, чем в других городах Союза — тут постоянно ветер, и сырость. Чуть дальше на север горный хребет, тянувшийся вдоль моря, заканчивается, и тут ветра и осадки ничего не сдерживает. Зимой тут нередко бывает и снег — хотя на всех землях восточнее он не выпадает южнее Эбидена. Иногда, когда приходят холодные воздушные массы из Степи, и море зимой замерзает на несколько дней. Такое бывает раз в несколько лет, а обильные снегопады, покрывающим все немалым слоем мокрого снега на пару-тройку дней — несколько раз каждую зиму. В общем, не слишком привлекательное место — но тем не менее именно тут вырос самый, наверное, передовой город известного мне тут мира. Жаль, побывать в нем мне так и не удалось.

* * *

Серые армейские трудовыебудни... Самое паршивое на войне — это скука. А уж если это еще в тылу — то и вовсе караул. Неделю мы доводили наше мясо до ума в степи уже на территории бывшего Валаша. В бывшем учебном лагере валашцев же, взятом еще в первые недели войны. Ввиду малочисленности рисских частей тут — командование над нами передали Союзу. Рисс старался не сконцентрировать, свои силы, а максимально 'расширить присутствие'. Мне подумалось, что снова нас союзники по этому поводу будут совать в каждую мясорубку затычкой, радовало только то, что валашцев уже теснили, прижимая к дальним столичным обводам, и дела у них шли все хуже. Можем и не успеть на настоящую войну, что, в целом, только радует. С другой стороны, если крысу загнать в угол, то хрен она сбежит с корабля — это же очевидно. Так что валашцы вполне еще могут оказать серьезное сопротивление. Но, надо отдать должное, союзный капитан Ури, который теперь является моим начальством, на все запросы роты реагировал оперативно и добросовестно. Мы получили полностью и вооружение, и оснащение, и даже боеприпасы на тренировки. В нашу роту завербовались, перейдя на рисскую службу, и несколько союзных солдат, прельщенных карьерой сержантов и ефрейторов — отбирали их мы с Борей, парни толковые, и лычки отработают. Уже отработали. Стадо стало вполне похоже на настоящую стрелковую роту. Вилли, кстати, тоже стал уже ефрейтором, как и многие из моих старых киборгов. У меня образовался, как и положено ротному, штаб. Потому на мне не так много работы пока что. Уже откровенно забавляясь, от безделья, вспомнив какие-то телекомиксы, выучил своего денщика, Вило, откликаться на вопль 'Шмульке!!!', и именовать меня в ответ 'Герр Майор!'. Разумеется, только в отсутствие начальства, и на русском, объяснив это естественно горским диалектом. Мол, так у нас принято называть могучего воинственного вождя, и его мужественного верного оруженосца. Парень не возражал, чтобы его даже горшком звали, лишь бы не лезть в кузов, тем более что я его, в целом, не напрягал и не допекал. Скука — страшная штука. От нее в основном и есть все неприятности. Со скукой необходимо бороться любыми доступными методами... Очень плохо, когда скучает солдат. Но гораздо хуже, для всех, если заскучает командир.

В общем, рота была доведена до условно-боевого состояния. Плохо только, что с транспортом и оснащением у нас было пока не очень. Телег у союзников катастрофически не хватало — расчухав, насколько это ускоряет и улучшает все, они ими снабжали свои войска в избытке, а нам досталось по минимуму. Выручали обе взводные трофейные телеги, которые мы так и тащили с собой — одну еще с фронта, вторую с Улле. Так же не было никаких средств усиления. Ни пулеметов, ни гранатометов, ручных и станковых, мы не получили. Всего этого резко не хватало, война диктовала новые нормы. Но, делать нечего, маемо, шо маемо. В таком виде, решив, что мы достаточно боеспособны, нас вскоре и двинули по западной границе Валаша, где войска Союза довольно жидкими силами пытались нарисовать охват валашской столицы — Эбидена.

* * *

Еще в самом начале войны валашцы спешно выводили отсюда самые свои боеспособные войска, которые были задействованы в подавлении казаков сначала, и разгроме кочевников потом. Именно потому, что эти войска были частью еще здесь, частью в пути к МПД, первый удар Антанты и достиг таких успехов. Но это же и предопределило облом со вторым ударом — с Юга, от Рюгеля. Начав успешное наступление войска Союза, усиленные сводными отрядами спецназа, вскоре наткнулись сначала на мобилизованные части, а потом и вовсе их прорыв остановили именно те самые части, что уходили с границы Степи. Постепенно ситуация менялась во все худшую для Валаша сторону, и сейчас началось... не назвать наступлением, скорее — продвижение к валашской столице. На дальних обводах, у переправ, на местных Зееловских высотах, валашцы строили не то чтобы последнюю линию обороны, но тот рубеж, на котором они рассчитывали задержать в общем-то уже довольно измотанных войной противников. Сам Валаш уже держался из последних сил тоже — нарастал снарядный голод, ибо своего угля в Валаше было мало, Ирбе естественно не поставлял ни взрывчатку, ни даже уголь. Рассказывали, что стали появляться снаряды с какими-то эрзацами, но и их не хватало. В таких условиях удерживать широкий фронт, особенно против относительно свежих, пусть и менее опытных сил Союза, валашцам было невозможно. Началось пресловутое 'стратегическое выравнивание линии фронта' — с боями и без, порой оказывая ожесточенное сопротивление, а порой откатываясь на десяток верст без выстрела, валашцы отходили, не нанося урона противнику, но и сами не неся больших потерь. А вслед за ними с тем же успехом катились наши войска.

Наша рота сразу включилась в процесс, но нам повезло — мы шли ближе к западному флангу, не по самой границе Степи, но все же там, где сопротивление было скорее эпизодическим. Однако потери мы несли, пусть и небольшие. В основном из-за снайперских обстрелов из перелесков и балочек — прилетала пуля или несколько, колонна теряла одного-двух раненными или убитыми, иногда даже не разворачивались для боя, разве что охранение вступало в перестрелку. Памятуя ошибку Гэрта в Северном Валаше, я постоянно гнал роту с головным дозором и охранениями. Всего за неделю таких 'боев' мы потеряли безвозвратно семерых, и еще четверо — ранеными, не считая легких, оставшихся в строю. Противник при этом, скорее всего, потерь не понес вообще, но нам на это наплевать — мы ж не в солдатиков играем — зато заняты указанные в приказе пункты, приказ выполнен. Война — это не спорт, тут потерями и личным счетом ничего не решается. А потери... это нормально. Хотя бывает и довольно болезненно. Потеряли Вилли — в ночной перестрелке, он отправился проверить секрет, и именно в этот момент на них выперлись какие-то хулиганы. Началась пальба, но бежать кому-то на помощь я запретил — все просто заняли оборону. Парни перестреливались, не имея возможности отойти — так выходило, что их бы срезали на фоне склона. Вилли приказал прекратить стрельбу, потому что они выдавали себя вспышками — да и в ответ стреляли только по вспышкам. Перестрелка утихла, и они так и провалялись в камнях, а утром мы уже подошли, обнаружив двоих парней из секрета целехонькими, и Вилли с пробитой пулей головой. А на месте, откуда по ним стреляли — две кучки гильз и немного крови — ночью те все же ушли. Обидно, но бывает.

Чем ближе подходили к переправам, тем населеннее становилась местность, и тем ожесточеннее сопротивление. Выяснился пренеприятный момент, отмеченный мною еще на Северном Фронте — у валашцев было овер дохрена пулеметов. Их не должно было столько быть, совершенно сверхштатное количество. Спасало лишь то, что они пока не научились их грамотно использовать, выставляя, словно пушки, на самом опасном направлении. Конечно, пулемет в лоб это страшно, и очень напрягает. Но если бы ставили на флангах, то и вовсе был бы каюк — пулеметов бы у них хватило. Что еще больше обеспокоило, особенно союзное командование, так это то, что пулеметы в основном были не рюгельской выделки, что было бы ожидаемо — их в Рюгеле в основном и производят — в Улле совсем немного, а в остальных местах разве что чинят-восстанавливают. Но рюгельские картечницы весьма дороги, и Валаш не мог бы их столько скупить, даже незаметно через подставных — да просто бабла бы не хватило. Так фиг — клейма на пулеметах стояли валашские. Я специально уточнил в полковой мастерской с оказией — и теперь тщательно проверял каждый трофей. Причем, памятуя Лескова, не ленился не только снаружи осмотреть, но и в механизм заглянуть, если была возможность (к сожалению, фактически мы не взяли ни одного боеспособного или хотя бы пригодного к починке пулемета — валашцы не держались насмерть, но отступая приводили их в полную негодность, расстреливая из винтовок или даже взрывая гранатами). Нет, везде 'мейд ин Валаш'. Хреновые дела. Причем часто стали попадаться и эрзац-варианты — вместо блока с пружинами просто рукоятка, и потому никакого спускового механизма, вместо лентопротяжки — примитивный магазин, куда засыпают патроны. Чисто классическая митральеза Гатлинга, такое и пулеметом уже назвать стыдно. И патроны к ним хоть и винтовочные, но с каким-то довольно дымным порохом шли — тоже, надо полагать, эрзацы, пули не оболоченые, чисто свинец... Зато этого дерьма было много — не обходилось уже ни одного сраного поселка, чтоб по рванувшейся наотмашь коннице не стеганула пара, а то и больше стволов, выдавая огромные облака белого дыма. Вскоре у союзных и конница таким макаром стала кончаться, и они ее отвели западнее, сообразив, что вовсе не так и не тут ее надо использовать. Теперь эти поганые пулеметы лупили по нам, и уже на третий день действий в передовых порядках у меня уже имелась убыль в четверть численного состава. Теперь валашцы дрались всерьез, встречалось много фольксштурма — ополченцы иногда и вовсе только с дробовиками и гранатами дрались не отступая, вырос расход людей и боеприпасов. Пока помогала союзная артиллерия, но темп продвижения из-за этого падал, а каждый час промедления — возможность врагу укрепиться. Чуть легче стало, когда капитан Ури прислал нам трофейную шестифунтовку. Пушка была не такой мощной, сравнимой с морской, как стояли у нас в Речном. Это, скорее, что-то вроде старинной пушки Барановского — я такие видел у драгунов Вергена. Ствол у нее коротенький, как у гаубицы, только что особо навесом не стреляет. Не сильно точная и дальнобойная, зато легкая, на части разборная, если надо, и кидает снаряд почти в два с половиной килограмма на пару километров. А на километре загасить тремя-четырьмя гранатами пулемет, даже в подвале установленный — вполне посильная задача. Или уж как минимум ослепить дымовыми. С этой пушечкой пошло веселее — только боезапас к ней постоянно выбивать приходилось. Так, уже можно сказать — прогрызая оборону врага, все более уплотняющуюся, мы постепенно приближались к переправам. Радовало несказанно только то, что о валашской артиллерии мы вспомнили за это время всего три раза. Один раз накрыли нас на марше несколькими бестолковыми шрапнелями, больше испугав, при штурме очередного поселка по нам пришелся заградительный огонь могучей трехпудовой мортиры откуда-то издалека, из-за перелеска, стоивший нам целого отделения, да еще раз нас в уже занятом селении попытался достать вражеский миномет, тоже совершенно бестолково. Хотя чуть восточнее иногда нехило грохотало — но чорт его знает, может быть там наши части уже вышли к укреплениям, и обрабатывают их огнем?

В роте убыль составила почти половину, и раненые вернутся в строй не скоро — потому потребовал от капитана Ури вывести нашу роту во вторую линию. Требовал как представитель союзника — не то, чтобы имел право, но... Как бы то ни было — нас с передовой отвели на удержание флангов, а вскоре и подкрепление пришло — на этот раз набранные в Рюгеле добровольцы. Снова конечно мясо, но тут все просто. Мои улльские оболтусы уже пришли в норму, и теперь они составляют костяк, а это мясо пустим вперед. Из приятных новостей — меня нагнало письмо. Оно нагоняло меня, выходит, во второй раз уже, пропутешествовав по северному фронту, и побывав в Улле вместе со мной — но, очевидно, после сбоя в работе почты по известным причинам — попросту не успели разобрать и доставить, как мы отчалили. Тут только вот окончательно догнало. Вот тебе раз, кто бы мог писать мне тут? Выяснилось — тот самый сосед Айли, которому я сдал в аренду навечно лошадь с телегой. Писал письмо, надо полагать, кто-то из его отпрысков — текст прямо-таки школьно-ученический, только в конце пара строк куда корявее и подпись. Все просто — просил снизить плату вдвое, ибо времена настали сложные, новая власть налоги не снизила, но ввела на войну новый, пусть и временный. Очень жить сложно ему, бедолаге. Хмыкнул, и, решив, что денег мне теперь должно хватать, отписал краткий ответ, в том смысле, что не возражаю. И подписался полным титулом для солидности "фельд-лейтенант рисской армии, командир отдельной номерной стрелковой роты Йохан Палич-оглы". Пусть внушается, деревенщина. Ну и возблагодарит меня за щедрость. Я такой, мне теперь можно. Часов в армии все больше и больше — уже почти все союзные офицеры носят наручные часы фирмы 'Бару'. Да и сержанты многие, Борька мой одним из первых обзавелся, как появились в полковом военторге, еще во время учебки. К лютой зависти прочих сержантов. Сейчас даже кое у кого из солдат часы есть, кто поосновательней. Самая дешевка, конечно, но есть, а ефрейтор — мало кто без часов. При взгляде на каждый такой хронометр мой внутренний кошелек сыто икал. Курочка по зернышку — нищему на водку. Зашел ради интереса в военторг, глянул — самая дешевка, 'Солдатские' — с приваренной сеткой и без водозащиты и вовсе двадцать серебром. Мастер Бару превзошел себя. 'Сержантские', такие же, но с водозащитой — тридцатник, а 'Командирские', как у меня — уже семьдесят гривень... Ну а 'Офицерские', высокого разбору, да в красивом корпусе — и того больше, от золотухи с лишним идут. Но офицеры щеголяют ими поголовно, не знаю, как там полковники, а лейтенанты-капитаны-майоры — все с часами 'Бару'! Носите на здоровье, ребята, и вам хорошо, и мне прибыль. Волнуюсь я вот только что-то... как там здоровье многоуважаемого мастера Йоргана из Рюгеля...

Кроме того, пришли интересные новости и из Валаша в целом. Князь Вайм взялся за дело строительства империи основательно, и бороться всерьез решил с врагами не только внешними, но и внутренними. Что в целом более чем правильно, конечно. Борьба такая требует соответствующих инструментов, ну и организовал князь себе свой Наркомат Внутренних Дел — называлось сие образование 'Палата Верности', и цель ее создания — искать и искоренять врагов, умысляющих против князя и государства, пресекать и карать. Княжеские чекисты взялись за дело споро, разом раскрыв несколько заговоров, и о них сразу заговорили всерьез. Интересно, в эту контору вписаться есть шанс? Или, лучше не стоит, ибо, поначалу, наверняка несколько составов друг друга поочередно к стеночке сводят? Нет уж, погодим пока, присмотримся. До нас эти 'верные' пока не добрались, да и то сказать, какой им с нас интерес, какие тут у нас заговоры...

Еще принесли вести, что что-то у князя Вайма с бароном Вергеном дружба все сильнее натягивается, того гляди, лопнет. На войну барон свои полки выставил уже вовсе нехотя, и больше грабил в тылу... те земли, которые ему явно не достанутся... а на фронте действовал на удивление вяло и осторожно. Купился, похоже, барон. Одно дело, когда нечего терять, и даже цепей своих нету, беднее пролетария. Столовался у тех, кто примет, как прости господи, проститутка какая. Зато никто его не мог прижать всерьез — сам кого хошь огорчить способен был до изумления. А теперь... Сел в Свирре, и сразу получил свой личный огородик и сарайчик с хрюшками. Сразу стало чего терять, и от хозяйства отрывать силы и время на ЧУЖУЮ потеху нет желания. А ведь и это ему припомнят. После войны-то силы станут не равны, и Свирре сразу окажется меж огней, и в зависимости от обоих мощных соседей... И начнут барону выкручивать руки, намекая на проблемы в его огородике и любимом сарае с хрюшками... Влип, вояка, купился на фуфло. Как бы Вайм воевать не решил с ним... Не охота с бывшими союзниками в бою встретиться, тем более что и войска у барона не худшие... Но, с другой стороны — тут нечего думать, надо так надо. Да и то, все больше и больше сдается мне — слишком многое после войны от Союза зависеть станет. Да уж, в веселые времена живем. Надо бы попробовать в этой мутной воде карьеру сделать, все же все дело идет к империи, а это всегда хорошо.

После пополнения нас отвели западнее, и включили в состав свежесформированной мобильной войсковой группы. Союзные войска уперлись наконец в укрепления, и, понеся немалые потери (по меркам Союза, на рисском фронте такое уже не считалось чем-то ужасным), предпочли встать в осаду, потихоньку расковыривая укрепления артиллерией и ведя контрбатарейную борьбу. Армия Союза, стопроцентно контрактная, была очень чувствительна к кровопусканиям. Да и навыка наступать нет, привыкли играть от обороны. Потому инициативу передали вновь Риссу — их войска начали подрезать валашскую группировку с северо-востока, намереваясь отсечь ее от столицы, к которой тоже выбрасывались щупальца кавалерийских частей. Собственно, наступал решающий момент — если армия Радо Сарежского, наиболее талантливого полководца Валаша, будет окружена — то, пожалуй, и войне конец. Дальше уже только агония и формальности. Даже если армия окажется в котле, но не будет уничтожена — перекрыв снабжение, ее превратят в просто большой вооруженный концлагерь. Оборонятся они еще смогут какое-то время, а вот атаковать — уже нет. И главное они не смогут ни на что повлиять.

Успех этого предприятия обеспечили штурмовые части Вергена у риссцев, и союзные инженеры, создавшие понтонные парки, и наведя из них переправу ниже по течению, в результате чего обе армии получили возможность начать прорыв вглубь территории врага. Вот в осуществлявшую такой прорыв группу мы и попали. Прежде всего благодаря отсутствию тяжелого вооружения — союзные части скорее следует описать как 'тяжелая пехота' — у них очень много вспомогательного вооружения и средств усиления, но мобильность от этого страдает. Нас же и вовсе лишили обоза — Ури пригнал нам дюжину здоровенных тентованых пароконных грузовиков, и передал приказ — бросить обоз и больных-раненых, к бою негодных, и выступать, получив лишь усиленный боекомплект и паек. Вот гадство — парни обозники уже соорудили, на одной из реквизированных телег (мы разжились транспортом даже сверх штата), что-то типа полевой кухни — примуса, самовары, посуды набрали в домах... Даже пушечку нашу обратно отобрали, гады. Успел только приказать, чтобы загрузили, наплевав на приказ, дочерта трофейных плащ-палаток (наткнулись тут на какой-то мобсклад), да три реквизированных самовара. Загрузились, и рванули догонять уже ушедшую вперед кавалерию, меся грязь под мелким дождиком. Надо сказать, перли нехило, с обозом бы нам так не поспеть. Поначалу я по привычке сел в головную машину, рядом с водителем, но вскоре понял, что стереотип не работает. Это не автомобиль, тент козырьком присутствует — а более ничего. Сыро, холодно, ветрено. Когда из Степи стало заносить зарядами мокрый снег, плюнул на все, велел посменно вести колонну сержантам и ефрейторам, а сам отправился в один из фургонов с самоваром, исполнявшим роль печки попутно, и завалился дрыхнуть на горе плащ-палаток. Доедем как-нибудь.

Наша группа шла к Эбидену, смыкая кольцо вокруг валашской армии. Погода не радовала, впервые небоевые потери стали превышать боевые, но тут все решилось просто. Рота у меня контрактная, потому всех больных и убогих, пострадавших от своей глупости или неудачливости, я оштрафовал, а то и вовсе лишил жалования за месяц. Немного помогло. Потом начались таки столкновения, и потери снова пришли в норму. Пришлось однажды взять штурмом невеликий поселочек, обороняемый фольксштурмом при аж трех картечницах. Хорошо хоть, что тех самых эрзацев. Ополченцы дрались люто, пришлось буквально закидывать гранатами каждый дом, а последние пару и вовсе подпалили. И бабы ихние с ними вместе воюют. Всех и перебили, да сожгли, единицы живых в селе остались. Какого чорта они там так держались — непонятно, никакого значения сей поселок не имел, и не мешай он нам пройти далее, имей я время обойти его — и не подумал бы положить полтора взвода на такую глупость. Далее понеслось — отбили две атаки каких-то кавалеристов, одну ночную вылазку, и однажды попали в засаду, где нам перебили, не считая солдат, четырех лошадей. Хорошо хоть, численность наша снизилась настолько, что, перекомплектовав фургоны, и оставив раненных дожидаться подмоги, смогли продолжить движение. Вышли, и перехватили у союзных конных егерей взятый ими перекресток дорог. И тут же пришлось отражать... ну не атаку... попытку прорыва из окружения толпы, иначе не скажешь, валашцев. Поначалу мы их осадили, помогла одна, ухваченная все же целой в давешнем поселке картечница, за которую я встал лично. Но потом повалила и вовсе огромная толпа, и я всерьез очканул. Они ж нас сомнут, к гадалке не ходи. И смяли бы, подошли так, что я уже готов был приказать в штыки — кстати, и валашцы почти не стреляли, просто перли, шагом, не бегом даже, надеясь проломить нас штыковой. Кое-как отбились гранатам, точнее, заставили толпу как-то замедлиться, все же начать растекаться, обходя нас, я смог расклинить зажевавшую патрон мясорубку, солдатики набили нормально торчащий сверху магазин... Тут и подоспели сразу с двух сторон кавалеристы — и союзные с запада подошли, открыв огонь прямо с седел, и с востока показались, рассыпаясь лавой, рисские драгуны, сверкая саблями. Колечко замкнулось, и валащцы начали сдаваться. Из роты осталось едва треть состава. Где-то в ходе этих боев, я даже не уловил когда, убили Борьку. Вот же непруха. Обидно как. Последний из старичков, единственный, кто меня еще хоть как-то волновал в этой быдломассе. Но, что поделать, отметил это как-то отстраненно. Чем дальше в лес, тем толще щепки летят. Убили его, а могли и меня — несколько раз только чудом пролетало мимо, и кепку мою где-то сбило, и сдается мне, ничем иным, как пулей. Вот, так примерно и живем.

* * *

Валашская армия еще несколько дней пыталась вырваться, тыкаясь всюду своими обессилившими колоннами пехоты и изредка — кавалерии. Но первый неорганизованный натиск был отражен, а дальше удавку затягивали артиллеристы, спешно усиливая кольцо из пехоты и кавалерии. Противопоставить этому валашцам было нечего — вся их артиллерия разбита или брошена без снарядов у переправ. Спустя несколько суток началась постепенная сдача в плен. Войне подходил конец.

А мы в это время были уже далеко — соединившись с рисскими частями, мы моментально перешли из-под союзного командования, наоборот, прибрав под свое временное командование грузовики с ездовыми, и рванули к Эбидену. На севере город уже отрезали от гор конные отряды, а пехота, пусть и относительно мобильная, как наша, подтягивалась, стараясь блокировать город с юга. В Эбидене все еще оставался князь Орбель, и потому мышеловку следовало срочно захлопнуть — войск в городе вовсе не много, и баронские штурмовики, наверняка, запросто выковыряют поганца из его рейхсканцелярии.

Оставалось нам до города всего-то верст двадцать каких-нибудь, и если бы не шикарные широколиственные леса, которые окружали Эбиден, мы бы его уж могли видеть. А так как раз узрели опушку этих кущ, специально сохраняемых и преумножаемых всеми князьями. В лесах поддерживался порядок, за попытку срубить там дерево — сажали на кол, из этого же дерева обычно и сделанный, причем иногда со всей семьей. Охотиться тут разрешалось только с особого повеления князя, особа приближенным к телу, или приближенным к приближенным. Смотрелось то даже издалека красиво и величественно, даже не верилось, что за этой стеной огромных дубов и кленов, там, дальше — расположен огромный индустриальный центр. Красиво, чорт подери!

Но в лес я сунуться поопасался. Для леса наши два взвода по сути — вообще ничто. Какие-нибудь фанатичные княжеские лесники или егеря нас запросто перещелкают. Остановился в богатом селе на пригорке, откуда открывался отличный вид на окрестности. Поселочек внушал — с полсотни дворов, каменные в основном дома, храм с оградой и высоким шпилем, широкая площадь, добротная каменная мельница на текущем под пригорком ручейке с запрудой. Дорога на Эбиден тут сказать так, второстепенная, не сказать совсем чахлая, все же к столице, но неширокая и конечно уж не мощеная, только в селе булыжник. Решил, по возможности здесь заякориться, максимально тормозя. Навоевались, а в лес соваться такой численностью не резон. Все, будем поднимать танк. Отправил союзных водителей на их фургонах, вместе с моим ефрейтором искать командование с донесением, и велел организовать подобие обороны, благо какие-то укрепления из мешков с песком и хилых рогаток с проволокой имелись — типа, поселок подготавливали к обороне. В донесении расписал полную невозможность продвижения вперед из-за отсутствия обоза и снабжения, потери и обилие легкораненных. Обоз наш, действительно, нас так и не нагнал. Транспорта у меня нет. Союзный сержант, командовавший приданным нам транспортом, сразу согласился валить с передовой — он уж себе оправдание придумает, почему пришлось нас покинуть. Вот так вот. Местных жителей собрал на площади, кратенько поставил в известность, что желания судить по справедливости у меня мало, а патронов много, и велел носа из домов не казать. Тем более что пока грабеж отменяется и даже разместились мы на обращенной к Эбидену окраине, заняв круговую оборону. Своим я тоже сделал внушение, ибо сейчас дисциплину надо удержать, мало ли что, война еще не кончилась. Хотя, конечно, некоторая эйфория намечалась, и витало в воздухе что-то эдакое... виделся уже конец всему этому гадству. Но оттого мне лично особенно обидно было бы склеить сотни именно сейчас. Потому вечером выставил усиленные посты, и всех проинструктировал по полной программе. Чтобы если что, каждый знал, куда ему бечь, что хватать, и чего делать. Пока война не кончилась — расслабляться не след. Проверил закрытый плащ-палаткой снаряженный к бою трофейный пулемет — конечно, в сравнении с рюгельским — похабная машинка, только в упор, или попугать — но все же. Укрепления оборудовали, конечно, так себе, больше для виду, больше от очередного дурного обстрела из лесу, хотя тут до опушки далековато — с версту, ближе князь запрещал селиться и вести хозяйственную деятельность. За брустверами из мешков с грунтом мы растянули собранные из плащ-палаток полога, и грелись кострами да самоварами. Дождик превратился в липкий туман-морось, но постепенно пригрелись, да и начали дремать.

Глава 9.

Потом ходило много слухов. Основной, конечно, о том, что это именно так прорвался в горы князь Орбель с охраной. Хотя горы — в другой стороне, но, наверняка, там его ждали, и, по уму-то, прорваться на юг, когда тебе бежать на север, в таком варианте не самое глупое. Но вполне может быть, что и вовсе отряд какого-то лихого спецназа, наемники или какое формирование спецслужб местных так ушли из-под удара — и растворились потом в тылах, ушли в зелень. Одно было очевидно — ни разу не рядовые армейцы это были...

Оставшиеся в живых часовые божились, что не спали, но видимость с этим дождем-туманом и низкими тучами была околоникакая. Я им, в общем, верю, в такую погоду всякое бывает, а дорога была старательно перекрыта несколькими барьерами с колючкой. Причем никакой не змейкой — наглухо. Некому тут ночью к нам ехать, да и вообще с той стороны наших нету. Так что, самую чуть часовые расслабились, вполне закономерно. И когда из темноты и мороси на них вынырнул конный отряд в, от силы, по следам судя, три десятка всадников — попросту остолбенели. Я не придумал ничего другого кроме как — подползли эти ребята и растащили загородки, а когда рванулись все остальные от леса, то попросту те в седла лошадей, которых им в поводу привели, запрыгнули. Иначе никак не объяснить. Последняя рогатка была на виду у часовых, но ни один из них не вспомнил, как она оказалась на обочине. Не иначе, одетые в темное, пластуны ее откинули в последний момент, прямо перед появившимся уже отрядом. Почему не зарезали тихо часовых... наверное, не решились рисковать, важнее было, чтобы отряд прошел — а от леса доскакать не долго, но любая случайность, и все сорвется. Это, кстати, говорило за вероятность бегства если и не князя, то кого-то важного. В общем, грамотно сработали, спецназ он и есть спецназ. И дальше тоже как на учениях...

Я только и успел выскочить на выстрелы, увидел даже не силуэты, а темную массу какую-то, ломящуюся по дороге. Карабин я теперь не ношу, оставив в обозе — если что винтовок лишних дочорта, а так пистолета хватит. Но даже к кобуре не потянулся, некогда — рванул к пулемету. И все. Вряд ли меня приложили по затылку прикладом, или, тем более, шашкой. Они вообще холодняком не пользовались, судя по отсутствию колото-резаных. Только огнестрел и гранаты. При том — скупо, очень скупо. Вот гранатой-то меня и приложило, похоже. Повезло, что у валашцев гранаты дерьмо, больше фугасного действия. Осколков во мне не было, просто контузило. А все остальные шишки и царапины я получил, когда пролетел немного от могучего пинка взрывной волной, и успокоился рядом с так и не расчехленным пулеметом, у мешков с песком. Пулемет так никто и не расчехлил, я бы наверняка хоть вслед всадил, но солдатики настолько были обескуражены, что я и не ругал никого. Вот так — считанные секунды, пара десятков выстрелов из револьверов, три гранаты — и все. Полурота разбита и превращена в ноль в боевом отношении. Удар хорошо подготовленного спецназа — это даже не страшно. Это быстро и неотразимо. И наше счастье, что мы не были их целью, а просто помешались на пути — и они нас смахнули с пути, словно городошная бита кегли в боулинге. Прошли, не заметив, как штык через гавно. Самое похабное — когда я пришел в себя, то ощущение от увиденного было — что я чудом выжил, и прежде всего, расчехлив пулемет, ибо иначе, мне казалось, не отобьемся, если что, устроил перекличку. Думал, что остались единиц, как в старом советском кино про войну, когда танки перепашут позицию, и потом вылезают из засыпанных окопов оглушенные и раненные бойцы. Хрен там. Шестеро убитых, одиннадцать раненных и контуженных, считая меня. Из них четверо — тяжело, но вряд ли смертельно. Таков был позорный итог. Они даже не пытались нас убить. Постреляли — кому не повезло, или кто сдуру пытался наверное сопротивление оказать — и ушли. Один солдатик сознался, что они проскакали мимо него, и он их видел, они разве мельком на него посмотрели, проскакав мимо. Он-то уже с жизнью распрощался, зажимая простреленное плечо, и пытаясь на спине отползти подальше. Но винтовка его валялась поодаль, и они все просто проскакали дальше, хотя добить его было секундным делом, и вряд ли у них у всех были пустые пистолеты. Просто не посчитали нужным. Вот так вот, такие вот у нас пирожки с котятами... Да, с нашей стороны так и не прозвучало ни одного выстрела.

Последствий, однако, практически не последовало. Доклад я отправил обстоятельный, ничуть не умаляя своей вины, ибо не о том речь — если в тылу такие волки рыщут. Но приехавший через день вместе с нашим обозом рисский капитан лишь осмотрел все, хмыкнул, и сказал, что мы вообще легко отделались. Чуть дальше эти хмыри встретили на биваке аж целый батальон, и, почему-то не сумев разминуться, так же прошли его, проредив весьма значительно. Недосчитались более чем взвода сразу, и еще часть помрет точно. Так что, можно сказать, повезло. Так что и от начальственного гнева мы ускользнули — нашлись и более интересные козлы опущения. Более того — начальство смилостивилось, учтя потери, и велело нам восстанавливать боеспособность и ожидать возвращения раненых и подхода пополнения именно в этом поселочке. Чему мы были вовсе только рады. Собрал местных, и предупредил — вот теперь будем грабить. Как только пополнения подойдут, чтоб все же оборону нормально держать — устроим веселье. По-моему, они не очень этому обрадовались. Но кто их спрашивать станет.

Но моим разбойным планам не пришлось осуществиться. Все вышло несколько иначе. Потому что война внезапно закончилась. Князь Орбель действительно бежал, за ним побежали (в основном в лапы заградотрядов и застав Антанты, уже замкнувших в кольцо город, а зачастую и добровольно в плен) его приближенные и сановники. Сопротивление рухнуло, в Эбидене даже успел возникнуть бунт, кто-то старался выслужиться перед новой властью. Говоря забегая вперед — не помогло. Повесили и посадили на кол всех практически прежних. Без исключений почти, из серьезных фигур только Радо Сарежского отправили на отсидку в крепость. В Эбиден вошли войска коалиции, кто-то там самый старший и представляющий власть подписал капитуляцию, и война завершилась. Я всерьез заскучал насчет трофеев — ведь всем известно, что грабить теперь уже княжеское имущество... Конечно, местные скорее всего промолчат, особенно если брать в меру. Но ведь могут и не промолчать. А учитывая рьяность Верных... И будет мучительно больно и обидно. Особенно если и взять-то всего в меру. Эх, что ж непруха-то такая... Нет в этом мире гармонии!

Я уже собирался по-тихому нажраться в одиночестве реквизированной при посещении местного трактирчика наливочкой, снять стресс (валяясь после контузии первые дни, я вдруг отчетливо ощутил, насколько я устал за последние недели командования ротой — все же это ничорта не легко и не просто командовать сотней людей!), как здешний мир снова меня устыдил.

Едва я улегся поудобнее под пологом, в командирской выгородке (пока не объявили конец войне, я решил держать всех в укреплении, накидав только побольше траверсов — дома расположены далеко и неудобно, если что — чистая мышеловка), и приготовил кружку, разложив закусь, как послышался стук копыт. Потом окрики часовых, беготня дежурной смены, щелканье затворов, остальные зашевелились, скрежетнул поворачиваемый на станке пулемет. Пуганая ворона на воду ссытся. Мы теперь службу несем так, что о-го-го. Даром, что война кончилась. Дебилы, блять. Кого там еще демоны принесли?

В здоровенном пакете оказалось много бумаг. Если коротко обрисовать ситуацию — то до особого распоряжения все части по приказу князя Вайма становятся гарнизонами там, где в данный момент находятся, за исключением тех, кто на марше. Кроме отдельно оговоренных случаев, командиры частей становятся комендантами данных населенных пунктов, со всеми вытекающими. Что и подтверждал присланный на мое имя приказ из штаба полка, к которому мы сейчас приписаны — фельд-лейтенант рисской пехоты Йохан Паличь назначается военным комендантом поселка Радовицы, со всей полнотой власти, с правом суда и т.д. и т.п. Я взгрустнул еще сильнее — мало мне моих долбоебов, так еще и навесили местных... Но следующая бумага озадачила. Приказом князя Вайма, с полудня завтрашнего дня, и до полудня послезавтрашнего, во всех рисских комендатурах оккупированного Валаша объявлен 'День до флага'. По истечении сего срока следует поднять над комендатурой (ну или вывесить, если поднять негде, понятное дело — такие мелочи в приказе не указаны) рисский флаг. Флаг кстати в пакете прилагался — и то не сказать флаг — флажок. И с момента поднятия флага территория сия считается невозвратно территорией Рисского Княжества, по праву меча, то бишь с боя взятая, на вечные времена. Со всеми вытекающими последствиями законодательными и административными. Это что ж выходит, я лопухнулся, и пограбить можно было? Вот жеж.. впрочем, еще есть тот самый 'день до флага'... Наверное, не так часто тут происходит подобное, ибо кто-то умный приложил к приказу памятку, написанную просто и доходчиво — самое то, чтобы прочесть солдатам. Итак, это день до флага был тем самым днем, когда армии официально разрешалось грабить. Гулять на полную, нажираясь вхлам, и насиловать женский пол. И даже немножечко убивать — при попытке оказать хоть малейшее сопротивление. Не пресловутые 'три дня на город', но всего лишь сутки, однако — официально... Ограничения, конечно имелись. И если так подумать — немало, и серьезные — просто так убивать и калечить нельзя, ломать иное имущество тоже (исключение, весьма расплывчатое и многозначительное 'в поиске сокрытых ценностей' — то есть в принципе можно, конечно, и по камушку все разнести). За поджог — и вовсе смерть, за утерю оружия по пьянке и т.д. Ну то есть вполне разумные ограничения, в плане сохранения народного (княжеского) достояния. Запрещались так же разборки между собой, вплоть до драк, но драки 'на усмотрение коменданта' а поножовщина — уже сразу каторга. Стрельба — расстрел на месте. Право первого, независимо от чина. Если солдат уже занял дом, то сам главнокомандующий туда сунуться не смеет. Правда, и разбирать трофеи разрешается по старшинству, с верхов — но потом менять 'только по бесхозности либо согласию'. Распространялось это на все — от медяка на улице или кувшина вина в кабаке, до барской усадьбы или бабы — кто первый встал, тому и в дамки. Забрать себе можно было любое движимое имущество, кроме рабов, ну и брать в рабы никого нельзя тоже, это логично. А остальное — хоть золотом карманы набей. Исключение на всякие особо ценные вещи типа предметов искусства — их положено сдать в казну. Но строго за вознаграждение. В общем — гуляй, рванина. Отдельным пунктом прописывался приятный мне, как коменданту, бонус. Комендант имеет право выкупа. То есть он имеет право собрать в одном месте на эти сутки всех жителей, заплативших ему выкуп. Причем размер выкупа не оговаривался — на усмотрение коменданта. Собранные там жители не могли подвергаться никакому насилию, находясь под защитой коменданта. Вещей им с собой брать не положено, спасают только свои жизнь и здоровье. С учетом того, что фактически любого в эти сутки можно пристрелить, сославшись на сопротивление, и хрен оспоришь.... Ну а про баб и девок и говорить нечего. Село тут такое... зажиточное, и моя жаба нетерпеливо заерзала...

Быстренько прикинув дебет с кредитом, не откладывая резину в долгий ящик, велел согнать местных на площадь, построил тут же всех своих, и зачитал им сию бумагу. Солдаты без команды проорали ура князю, а местные только что не обоссались от ужаса. Ничего, уррроды, пришло время пощупать вас за влажное волосатое вымя... Давайте, прячьте свое барахло, чтоб моим солдатам было интереснее ломать ваши дома. Сбежать из города никому не выйдет — я местных сразу предупредил, а парни сами будут в караулах бдеть, соображая, что к чему, сегодня ночью поселок будет моими полностью оцеплен. Жизнь снова налаживалась, фортуна, повернувшаяся было жопой, начала ею игриво повиливать, поднимая подол... От избытка чувств пригласил обоих оставшихся в живых сержантов и последнего ефрейтора, и бутылку настойки, а потом еще две моих и три из их запасов мы раскатали вместе. Салют по убогой башенке здания сельской администрации, на которую нам через сутки с лишним надо вывесить флаг, из пулемета — был просто шикарен. Как оружие эта митральеза полное дерьмо, зато она вовсе безопасна при использовании в пьяном виде — и не выстрелит сама, и заклинивает довольно быстро, не доводя забаву до ЧП. Надо будет после войны забрать ее себе.

* * *

Собрал все население рано утром, и передал мою волю. Значит, так. Село богатое... не все дома конечно, но видывал, и не мало, куда как беднее. А потому, жЫрные абизяны — по золотому с каждого жителя. С баб и девок — три. Дети и старики по полтине. Вот так... Малчать, жывотные! Никого не неволю, кому цена не нравится — может сидеть дома! Да, обдеру до нитки... а вы что хотели? Ну, найдется у средней семьи полдюжины-дюжина золотых, я же знаю! Так что... Объявил всем, чтоб собрались с деньгами в половину двенадцатого перед храмом.

С самого утра я уже переговорил со стариком-священником. Когда явился к нему в сопровождении Шмульке, тот был весьма печален — тут кроме войны какие-то межконфессиональные терки идут. Но я его обнадежил, мол, мне это без разницы. Даже наоборот — пара упоротых среди солдатиков просилась в церкву. Не люблю леригиознутых, но чувства верующих надо уважать. И вообще, святой отец, мы здесь не за этим. Объявил ему, что с полудня на сутки его культовое сооружение превращается, сооружение превращается... в элегантный концлагерь! Так что пусть примет меры по размещению и поддержанию порядка. Ибо кто окажется за оградой в веселый день — лишится любой защиты. А лучше бы и вовсе чтоб никто на улице не маячил. Сохранность таким образом его пункта по раздаче опиума народу я обеспечу. И с него лично... а, ладно, я щедрый! И с тех, кто еще с ним там живет — выкуп не беру. Старик не то чтобы просиял, но малость успокоился. Вопрос с размещением населения я таким образом решил. Сразу вопросил насчет бывшей администрации. Помявшись, поп отвечал, что село 'коронное', то есть принадлежит лично князю, и управлялось приезжим чиновником из администрации князя, который, вместе с приезжим же полицейским, исчез, едва дошли слухи о приближении войск коалиции. Наверное, в столицу сбежал. Я, грозно посопев, обещал проверить — но, по-моему, не врет служитель культа.

После этого застроил своих. Провел еще раз инструктаж. Запретными для разграбления объявил церковь, ну и ессесно управу. Это княжеское, это грабить нельзя. Были у меня трое шалопаев, насчет которых имелись сомнения. При всех им лично внушил — лучший вариант им выбрать на троих кабак, и там, пограбив и набрав бухла, запереться в какой комнатке и напиться вусмерть. Ибо если что... Намекнул, что за утерянную винтовку или даже штык — упеку на каторгу, а за дебош — расстреляю. Кажется, прониклись. Авось обойдется, ну а если что... Еще сказал, что, поскольку нас мало, то добычи должно хватить всем. Так что чтоб без глупостей. Застращал, что буду шляться по городу, и лично контролировать. И сержанты тоже. И не приведи Боги...

Пока местные, рыдая, вскрывали кубышки, а солдатики готовили мешки и прочую тару для хабара, зашел таки в управу. Все одно потом можно списать будет на грабежи — на самом деле нет нигде правил, что мол управа — это княжеское. Ничего такого в приказе, это я просто соврал — здание небольшое, но добротное, занять, так нам и хватит на постой. А то разломают. В администрации царил легкий беспорядок, свойственный при суматошном съёбинге. Сейфы пооткрыты, ничего ценного нет, бумаги разбросаны, но их немного — то ли и было не много, то ли увезли-спалили. Зато список жителей нашелся. Никаких финансовых-налоговых документов, правда, не нашлось. Жаль, было бы неплохо. В одном из кабинетов нашелся 'план героической обороны' и список тех, кого надо привлечь в ополчение. Судя по тому, что в нас тут не то что не стрельнул никто из местных, но даже какашкой не бросил — не осуществленный план. А потому... Подумал, да и спалил сей листок в пепельнице. Мне все равно, а людям тут жить. Шантажировать этой бумажкой все одно толком не выйдет, да и совсем паскудно как-то. Кабы в нас тут стреляли... тогда, впрочем, мы бы, скорее всего, тут просто живых никого не оставили.

Кроме этого, в углу кабинета стоял огромный ящик из нестроганых досок. Вскрыл его, и узрел... мам дорогая, что это? Вызвал солдатиков и велел вытащить на улицу. Ну-ка... Это же натурально еще один пулемет! И патроны! Однако, до чего же он... Покрутил, разобрал... Походу, совсем плохо дело у Орбеля шло под финал. Если до того нам попадались пулеметы упрощенные, лишенные пружинного привода, с эжекторами не из латуни, круглыми, а согнутые в шестигранник из жести, с магазинами вместо ленты, но все же как-то похожие на исходный рюгельский образец, то это... Типичный франкенштейн 'тотальной войны'. Станок из деревянных брусьев, сам собран на огромном полене, иначе не скажешь — переходящая в приклад-упор для левого плева двухдюймовой толщины доска, с боку к которой на петле приделана коробка. И защелкнута едва не на шпингалет. На прикладе на затыльник прибита полоска брезента — продевать в нее руку, чтоб уже точно никуда не делось ничего. Здоровенное колесо с шестерней, передача прямо на виду. Все открыто... хотя грязь не помешает, все и вывалится сразу. Откинул короб — устройство примитивное, чем-то напоминает дверные замки-щеколды — пластина с прорезью, диск с торчащим штырем... повернул колесо — за один оборот диск четыре раза провернется, четыре раза пластина-щеколда туда-сюда прыгнет, четыре выстрела даст. Штырь на диске и по ударнику бьет — значит, крутить надо быстро, а то осечки будут. Магазин в виде планки открытой, и сами планки по двадцать патронов. Ствол торчит, к полену-ложу притянут хомутами. Прицельные приспособления постоянные на ствол приварены грубо. Ствол сам короткий, и толстый. Снаружи следы грубой обработки — не иначе прямо из заготовки ствола карабина сделан. Кстати сказать, последние дни отметил — почти все у валашцев вооружены короткими карабинами паршивого качества — металл и на стволах экономили. Первая война на истощение, да... Чем-то мне этот уродец понравился, мы такие в детстве делали, похожие. Однозначно, вот его я точно себе заберу. И никто не будет против. А разобранный он и вовсе на что угодно похож, но не на оружие. Надо только будет все же опробовать.

Очень нервно восприняло население, собиравшееся на площади, мою оживленную возню с пулеметом. Кто-то, приведший 'на спасение' наиболее ценных членов семьи, кинулся выкапывать остальные заначки, решив, что шутить тут не станут. Вернулись быстро и с соседями, которые до того, видать, хотели пересидеть. Это хорошо... Война кончилась, а деньги мне понадобятся. Тем более что не так много с выкупа я получу на самом деле-то. Половина уйдет в казну. Четверть — в казну части, в ротную, то есть, из них половину — то есть от всего осьмушку — солдатикам. Ну а четверть от всего — моя. Не очень-то и много. Хотя...

Зычно объявил, что сейчас начнется регистрация взносов. Велел вынести из управы стол, поставил у ворот церковной ограды. Усадил туда Шмульке, велел подходить главе семейства сдавать валюту, а только потом подводить, и только тех, на кого оплачено. Остальные чтоб не лезли. Поставил на стол здоровенную кадушку — туда кидать бабло, ее потом при всех пересчитаем. Чтоб без обмана и нарушений. Шмульке по привычке изготовился список вести, пришлось шикнуть. Быстро провел с ним разъяснительную работу, пообещав, если нае... обманет, со свету сжить. Значит так. Всем подошедшим делай предложение насчет скидки. Они своих дедов и сопляков совсем мелких по домам оставить думают. Предлагай два по цене одного. Но нам. А остальное — по списку князю. Давай, работай, Циолковский!

И панеслась. Пару раз подходил, забирал у Шмульке излишки. Неплохо, неплохо. Даром что всего чуть больше половины жителей решили откупиться. В белой кассе набралось всего-то под сотню золотых. Четвертак — мой. Ну и черным еще столько же... даже за минусом пятерки Шмуле. А неплохо! В процессе получения выкупа узрел непонятное. Стоит себе какой-то мужичонка, по виду на последнего украинского президента похожий. Всклокоченный, глазки бегают. С сумкой здоровенной. А к нему очередь. Одиночки и семьями. Подходят, в бумаге ему что-то пишет, он им деньги выдает — и те на откуп идут. Не понял. Это что за жидовские замашки на моем празднике жизни?! Подошел к толпе стоящих поодаль — в основном нищеброды, у кого денег на откуп нет. Пришли, похоже, милости выпрашивать, только хрен, а узрев пулемет и вовсе не решаются. Стоят, с дитями, мужики шапки мнут, бабы платками глаза вытирают. Экая мерзость, недостойная цивилизованного человека! Почувствовал себя эсэсовцем в прифронтовой деревне. Подошел, они шарахнулись чуть, я девку конопатую, что ближе всех стояла, поманил. Та, было, шарахнуться дальше хотела, да толпа ее разом выкинула. Скоты же, конечно, кого угодно, хорошо, не меня. Подошла, трясется. Нужна ты мне, конопатая... С тобой разве кто из солдатиков пойдет, и то половина из жалости. Мне информация нужна.

Поняв, что прямо тут ее честь никто отнимать не станет, по крайней мере сразу, девка осмелела, и даже глазками стрелять немного начала. Нет, баб понять невозможно... Пришлось прикрикнуть, пришла в норму. Довольно смышленой оказалась, выложила все, что знала. На морду не красавица, зато в курсе дел, сплетница видать еще та. Это местный мельник. Выжига и сволочь. Он сейчас деньги в долг дает, а кто берет в рабы на год пишет. А иных и на три — это кто за бабу свою берет. Ну не бабу же этому козлу на три года отдавать? Вот так, сами пишутся в рабы за небольшие деньги — месячное сержантское жалование. Но — нету у них лишнего, и деться некуда. Детей многие выкупить хотят. Иные и вовсе, говорит, хотят денег на семью взять, а самим на солдат броситься — и семья цела и этому хрен в тряпке! Ну, это правда, один такой нашелся и то, больше разговоров, наверное. Так-так-так... Чего-то я злиться начинаю. Нет, я все понимаю, кто сам без греха пусть первый идет удавится, но все же... и такой наглости. Ах ты ж, скот...

— Значит так, слушай сюда, конопатая... Да не дергайся ты! Нужна ты мне больно... Иди скажи людям: Не надо у него покупать ничего, у кого денег край — пусть все идут, на мельнице собираются. Поняла? Мельницу я сам себе возьму, все там отсидитесь, не тронет никто вас, нужны вы кому больно. А этому — денег не давать! Все поняла? — Иди!

Тако-то. Сучья морда. Ты тут на людском горе и моем гешефте решил нажиться? На страданиях народа и моей прибыли?! И без процентов?! Ну, я устрою тебе... Очередь к нему и впрямь иссякла, да и толпа вмиг рассеялась, тем более что до объявленного срока осталось менее четверти часа. Но мельник, так похожий на того незадачливого кондитера, так и простоял практически до самого полудня. Жадный... Ну, что ж. Будем перевоспитывать. А я и без бинокля вижу, как бегут на мельницу фигурки, большие и маленькие, кто-то, старикан или бабка какая и вовсе ковыляет еле-еле. Не все, наверное, в курсе, кто-то и отсидеться решил в домах, но главное не так много успели в кабалу вписаться к этой твари. Ничего, ничего... А вот и время. Посмотрел на моих, выстроенных, уже и Шмульке в строю, все готово. Картинно вскинул руку с 'Бару', дождался, пока по моим будет точно двенадцать, и пошел к пулемету. Батюшка в церкви как раз жахнул в колокол, когда и я провозгласил наступление 'Дня до флага' короткой очередью на шесть патронов вдоль улицы. Больше не вышло — заклинило. Прекрасный аппарат, однозначно беру. Первый раз в жизни провернул свинцовый фарш из патронов, иначе ощущения и не описать. Ну-с, а теперь — приступим-ка мы к делу... Подошел, махнул своим — вольно.

— Итак, орлы. День до флага. Гуляй, рванина. Правила вы знаете. Повторять не стану. Завтра в полдень — все тут, в каком виде сне не важно, но чтобы и ружье и вся амуниция при себе. Итак... я себе беру... беру... а пусчай мне, братцы, мельница будет? Никто же не против? Ну, еще бы... Таперича господа сержанты, идите, выбирайте. Потом господин ефрейтор, ну а дальше сами. И чтоб без глупостей... пааашли!

Нет, все же, я хороший командир. Авторитетный. Никто не рванул сразу. Пока я не покинул площадь, никто не стал никуда бежать. Да и то, немалая часть солдат за мной следом пошла к мосту, по пути уже, правда, сворачивая к домам побогаче. Ну сержанты где-то в другой стороне себе выбирают...

Калитка забора, за которым стояла не особо и богатая хатынка, распахнулась, и из нее, наперерез нам, как кошка под грузовик, рванулась какая-то девка. Машинально поймал ее в охапку, только пискнула что-то жалобно, сзади раздался веселый солдатский ржач, какой-то наглец прокомментировал довольно похабно мою удачливость, но сегодня прощаю. На крыльцо выскочила баба, вскрикнула — не иначе мать этой дуры. К ней в калитку тут же завернул немолодой солдатик, и баба тут же заткнулась. Ну, а чего вы хотели? Посмотрел на девку — лет восемнадцать от силы, черноволосая, коса толстенная, глазищи с испугу на пол-лица. Губу кусает... а сиськи ничего. И даже весьма. Если я ее сейчас отпущу, подумал, то трех шагов не пробежит, осчастливит кого-то. А у той чуть ли не слезы с глаз.

— Иди, не рыпайся, красавица! — говорю, и под руку ее волоку дальше, под хохот солдатский. Та рядом семенит, башку наклонила, вроде даже всхлипывает... Ладно, тоже мне... Чеж ты такая дура-то побежала куда-то, дома не сиделось?

Вошел на мельницу, закрыл за собой ворота, оглянувшись — мельница на краю поселка, никто за мной уже и не шел. Прошел дальше, в большое помещение. Хрен его знает, как правильно называется — терминал типа. Погрузка готовой продукции, разгрузка сырья. Сюда и телега въедет. А вот и весы, вон туда на прилавок подавать, отсюда с окошка забирать мешки или что там. Ну и народ тут же торчит. С узелками, с детьми, молчат, как мышки. А прилично их набралось, только взрослых человек под тридцать, наверное. Толкнул к ним девку, буркнул, чтоб обождали, и пошел осмотреться. Сама мельница не работает — выглянул с эдакого балкона на дамбу — лоток почти полностью перекрыт, немного воды идет разве по дну, колесо не прокручивает, оно вон еще и застопорено. А чтоб не поломало запруду — свободный ход рядом открыт, идет через него вода прозрачным изгибом. Красота. В соседней с мельней комнате — склад готовой продукции. Немало так мешков лежит. Денег стоит, зима все же, да и сколько того урожая в военный-то год собрали. Это хорошо. Рядом выход на задний двор — ну, тут ерунда всякая... инструмент, запасные жернова, еще что-то нужное в мельничном деле... ага, погребок... со жраньем и бочонок есть... то, что надо. Кухня летняя, здоровенная, с печью на манер русской — хлеб, что ли, выпекать? Вполне логично в общем. Вернулся в помещение, залез на второй этаж — комнатка невеликая, по всему видно, один жил, то ли жадный очень, то ли еще чего. Ладно, сойдет. Спустился к народу. Присел на чурбак какой-то, осмотрел всех. Затихли, что через толстые стены слышно, как вода на плотине журчит.

— Ну, голодранцы, что делать с вами станем? — смотрю, засопели мужики, бабы сейчас реветь начнут — Тихо! Пошутил я... сказал же, не трону. Так... кого бы мне... Во, ты! — тыкаю пальцем в бородатого мужика, виду вполне приличного, непонятно даже — чего он тут? — Иди сюда! Как звать?

— Бролт... Ваше благородие... — басом отвечает. Не то чтоб нагло, но так, с достоинством.

— Ишь ты... Кто таков, Бролт? Чем занимаешься?

— Столяр, вашбродь. Мебели на заказ и всякое делаю, в Эбиден вожу.

— Чего ж ты, Бролт, тут оказался? Нешто у хорошего столяра денег нет? Али, плохой ты столяр?

— Столяр я справный, не хвастаясь скажу. Да только, аккурат перед... появлением вашим... закупил я материала впрок... так рассудил — какое-то время не до того будет, а мебели могут и понадобиться... и опять же — гробы...

— Это ты верно подметил... И что ж — решил все бросить, и сюда?

— Ну, а чего ж? Когда Наси — кивает в сторону конопатой девки, в первых рядах стоящей — рассказала нам, что Вы велели, ну так и решил. Материал — а чего ему сделается? Там и дуб и лиственница даже — не утащат его, поди. Сжечь не должны, а поломать... Замучаются, ломаючи. А я, если жив останусь, то все по мелочи и восполню. Я бы и заплатил, да вот денег нет, а в долг у Вашего благородия попросить, боюсь, осерчали бы Вы. А к этому Пеце в кабалу все одно бы не пошел! Дома бы сидел, глядишь, и обошлось бы. Да только, так, думаю, надежнее — солдат, он же что — тот же ребенок, только... хм.. орган мужской поболее, и ружье настоящее. Я сам в армии пушкарем служил, ефрейтора выслужил, и в эту войну призвали, сначала в пушкари, да пушек нет, потом в пехоту, да и ружей не хватило, так вот и обратно отправили.

— Так вот, тебя-то мне, Бролт, и надо было.... — встал я, пояс поправил, и гаркнул: — Так, слушай все! Вот его! —

За плечо потрепал Бролта, снизу вверх, между прочим — слушаться во всем! На нем — порядок тут. Все ясно? Ну и хорошо. Так, Бролт — теперь еще вопрос. Что за человек этот ваш мельник?

— Пеця-то? — Говно он. А не человек, прости, ваше благородие, на таком слове. Жаден без меры, к бабам пристает, деньги сулит, да только к нему разве совсем по нужде кто пойдет...

— Из-за яво муж у меня помер! — бабка какая-то из задних рядов. Она тут не иначе ради компании — вряд ли солдат боится, просто скучно, а тут такое событие — Захворал, старый, как я просила у яво муки в долг, так и не дал!

— Мы через то едва с голоду не померили!

— Он к моей Ниське приставал!

— Я ему в рабах полгода за хлеб и воду работал, спину сорвал!

Ну и всяко разно такое из толпы, в основном бабы, но и мужики иногда тоже. Жестом остановил — мол, понял все. Ну, они, конечно, так сказать, пристрастные, а уж мне в такой ситуации и подавно скажут как выгоднее. Это ясно. Да и наплевать, все одно я все решил, это так, комедия.

— Слушай сюда, селяне! Мне ваш Пеця-мельник тоже не понравился. А на вас у меня зла нету, так что... значит, Бролт, распорядись. Тама, во дворе — погребок. И доски там какие-то валяются, да жернова. Отряди людей — пусть жернова прикатят, и положат, на них доски, и будет стол. Мешки с мукой тащите — на них рассядетесь. И — все что в погребе есть — на стол! Думаю, попировать вам хватит. Ну, и мне-то кусочек оставь на вечер, хе-хе-хе! И бочка там — и ее кати, думаю, винишко там, его тоже на стол... уж насчет посуду сами придумаете что, хоть по очереди, ваши заботы... Да, и вот еще что... — заметил я, как у троих мужичков морды повеселели, при упоминании вина. Вышел за ворота, где-то тут... ага. Оглобли, что ли, куски. Вернулся, протянул Бролту — Вот, этим охаживай, кто барагозить станет, в питье меры не знать будет, или еще чего учинить беспутное. Эту дубину помощнику дай, сам выбери.

— Есть, вашбродь — отвечает, а лица у мужичков сразу поскучнели, и видно, что вовсе они вообще совсем и не хотят пить. Тем более Бролт выкликнул здорового ростом, но хромоногого белобрысого парня, вручив ему дубину, и еще какого-то паренька вертлявого себе в помощники назначил. Ну, тут все нормально. Отошел в сторонку, наблюдая. А ничего, селяне за чужой счет пожрать не дурни, быстро организуют все. Ну, да, так ему и надо, скотине. Велел мне потом принести винца, да закусить чего-то, и отправился наверх, пересчитать бабло, да раскидать, кому чего сколько. Княжью долю и ротную-солдатскую, подумав, чуть побольшил, из неучтенки — ее оказалось больше, чем я думал, а так будет не особо подозрительно. Все одно, вкупе со своей официальной долей — стал я богаче на сотню золотых, а это... ну, скажем так — можно и домик в деревне приобресть. С учетом того, что у меня уже нахомячено... а я вполне себе состоятельный... если только после войны цены не рванут вверх, конечно. Но... еще же наши часовые дела... сколько-то там в Рюгельском Банке уже накапало... Надо, кстати, эти деньги туда перевести, а не в Солдатский. Не стоит все яйца в одну штанину складывать. И, по возможности, не откладывая надо перевести — не хочу наличность таскать. Банки-то филиалы свои пооткрывают моментально — война кончилась, сейчас кто первый тот и король.

В дверь постучались, я на всякий случай кобуру расстегнул — мало ли... спрятал деньги, крикнул, мол — можно. Вошла конопатая, принесла кувшин и глиняный стакан, на блюде нарезали мяса вяленого и сыр, хлеб свежий. Кивнул, мол хорошо, поставь, она неуклюжая с испугу, чуть не пролила все. Обругал и отправил вон, придав ей ускорения по жопе, на ее ойканье сказав, чтоб не боялась, сказано ж, не трону. Едва успел откушать неплохого вина, раздумывая, как бы все правильно устроить, и что сделать в первую очередь, что потом, как снова постучали. Крикнул, мол, можно — а в этот раз Бролт пожаловал.

— Ну? — Как оно? Что гарнизон?

— Гарнизон, вашбродь, занят приемом пищи и употреблением напитка. Все благочинно, смею доложить — в тон мне отвечает Бролт. Сам он, видать. Тоже приложился, но такому это же не доза, так, чисто для.

— Тогда чего ж пожаловал? — спрашиваю. Этот мой капо мужик толковый, просто так беспокоить не стал бы.

— Я, так сказать, вашбродь...

— Ну?

— Я, это... Ну, я так посоветовался, с народом... с некоторыми... Ну, в общем...

— Не тяни коня за яйца, Бролт.

— Ну, народ Вам, вашбродь, благодарен...

— Бролт, ну не за этим ты меня от неплохого же вина оторвал?!

— Так я это... чего и говорю... Вы, вашбродь, осерчали, видно же, на Пецю-то... Так мы... народ, то есть... Ну, в общем. Хольц, паренек тот, помощник мой, что на хорька похож. Он дело говорит. Наверняка у него, у Пецы-то, спрятано тута чего-то. Он же жадный, в банк городской деньги не повезет, я-то и то не очень доверяю, но иные клиенты приучили. А этот — нееее... Тута у него кубышка-то. И, поди, не одна...

— Тааак... И как же ее найти? Дом весь разобрать по доске по камушку? Ну, в принципе, если всех вас напрячь...

— Не надо всех, вашбродь... Вы, это... если можно, не говорите вообще никому, а? А то нам... ну народу, то есть... Нам-то тут с ним потом еще жить... А так, вроде как Вы сами нашли, а?

— Так а где искать-то? Я, что ли, по твоему, с ломом стены долбать бегать стану?!

— Низачем, вашбродь. Я столяр хороший, я на звук тихонько простучу тут все, а потом уж вы сам и достанете, да и то сказать я подмогу если что. Только как бы Вы мне прикажете... А Хольц полазает еще поищет тоже, он мастак на такое дело. Он вообще-то... ну, умеет он. А все пусть сидят, вы их оттуда не выпускайте, только до уборной. Так и скажите, чтоб там сидели. Все одно он бы там прятать не стал — слишком место людное, мало ли что.

— Хм... ну... А давай! Так, конопатую эту сюда, пусть еще принесет и мяса пожирнее! А ты начинай, пока там все проверь, потом я прогуляюсь, здесь осмотришь!

Бролт вышел, вскоре принесла мне конопатая Наси здоровенный кусок чего-то типа буженины и еще вина... эдак и много станет, ну ничего. Отправил ее, снова приложив по жопе — а теперь она и не ойкает. Да еще и вроде как, предугадав шлепок, малость подуперлась, чтоб отдача сильнее была... А ничего задница! Аж рука гудит. Даром, что конопатая.

Первую захоронку нашел этот хорек малолетний. В кухне, в печи, аж в дымоходе, в горшочке, стоявшем в нише, обнаружились какие-то золотые цацки. Немало, в основном довольно аляповатые, некрасивые, серьги, кольца и всякое подобное. Бролт сказал, что это может ему вместо денег приносили, а может и краденое скупал. С такого станется. Но, тем не менее, припасем. Сдать на лом — тут не меньше полтинника. Молодец Хольц, догадался. Печь огромная, в нее залезть можно, а внутри в дымоходе и выпрямится — и вот если еще и руку протянуть и пошарить... Выдал ему полтинник серебром за работу. Аж просиял, гопник малолетний. Отравил его под плотину отмыться, и велел в тряпье мельника что-то подыскать, а это застирать. Чтоб народ не задавал вопросов. Итак, Марио, твоя принцесса в другом замке, но ты выбил пятьдесят кредитов...

Пока Хольц полоскался и стирался, обрадовал уже Бролт. Нашел две захоронки — в полу жилой комнаты и в стене коридора. В комнате большой ящик с монетами — и золото и серебро, всего на сотню с лишним, в коридоре — несколько золотых, наверное, брусочков — банковские слитки, что ли? — и кипа бумаг. Векселя какие-то... на предъявителя — заберем... расписки, расписки.... Много расписок, и не только с этого села, ну оно и понятно, мельница на всю округу ближайшую... Так, банковские облигации — тоже изымем... Если столяр прав, то это, скорее всего, тоже ему приносили вместо денег. Нет, ну зачем тебе столько, жирная рожа? И еще односельчан в рабы скупал? Нет, так дело не пойдет... Расписочки... а зря, что ли, камин в комнате? Жаль, до тех, что в сумке, не дотянуться, ну да ничего. Выдал столяру от щедрот золотой. Тот принял степенно, вроде как и небрежно, мол, подумаешь... Аккуратно поставили доски и камни на место, пусть сюрприз будет.

Но сюрприз принес синий и дрожащий Хольц. Заявился, как был с купания, и поведал, что есть у его мысль, где еще может быть заначка. Пошли проверять, что поделать. Перекрыли полностью лоток, и полез по скользкому от водорослей деревянному желобу паренек под самое колесо. Возился там долго, вылез, нож попросил, полез снова. Но достал. Снова кувшин небольшой, залитый глиной, что ли сверху, с монетами. Золотые. Сотня ровно. Ну, заслужил, скотыняка малолетний, держи еще... полтинник, облезешь с бОльшего.

Неплохой улов, нечего сказать. Хорошо, когда ограбляемый — жадина. Запер всю добычу в комнате, спустился, велев вскочившему народу продолжать отдых, и отправился проверять своих орлов. Ибо мало ли что.

...Вернулся я с проверки уже к сумеркам. Все шло чинно и благородно, даже трое шалопаев исправно пили в трактире, не запершись, но уверяя, что скоро уйдут вечерять. Наливающийся бланш у одного из них я тактично не заметил. Впрочем, бывшие там же солдаты заверили, что они проконтролируют. Потом я прошелся по селу — нет, не слышно ни воплей, ни визга бабьего — все как-то относительно мирно. Заглянул в церкву — там конечно не праздничная атмосфера, но все в порядке. Батюшка заверил, что никто их не беспокоил, а один солдат на вечернюю молитву заглянувший, никак никого не притеснял и пущен в храм был с согласия всех присутствующих, вежливо пред тем попросясь. Ну, и ладушки. Походил еще, встретился с немного окривевшим сержантом, вылезшим тоже проверить, что и как. Выпили с ним немного, прошлись, стращая всех тем, что начальство не дремлет и бдит. Вернулись к нему, в богатый дом, где, кроме прочего обнаружилась, по общему виду — явно не из этого дома, зареванная баба, не выглядевшая впрочем ни особо одетой, ни сильно печальной своей судьбой. Мы немного посидели, выпили, потом я отправился искать второго сержанта, но не нашел. Парочка обнаглевших пьяненьких солдат от чистого сердца пригласили отведать шикарной медовухи. Отведал, чего обижать дураков, праздник сегодня. Поняв, что вечер скоро перестанет быть томным, направил стопы свои к моему маленькому личному концлагерю на один день.

Встретил меня Бролт и известием, что Хольц нашел еще денег. Видно, все, что было не спрятано, расходное — собрал Пеця в сумку, да зашвырнул в ручей. Только паренек глазастый, усмотрел, но нырять боится. Ха! Всего делов. Скомандовал, и спустили мы за полчаса запруду. Постарались ничего не сломать — мельница местным еще нужна. Спустили, на метр где-то, и потом полностью перекрыли — она теперь полдня набираться будет. Точнее, полночи. А ниже по течению — вот она, сумочка лежит! И главное, мужики, что ворот крутили, видят. Загнал их обратно, Хольца отправил за сумкой... а потом и сам полез. Не зря — под плотиной еще горшок нашли. Ну, до чего же жадный Пеця! Но ничего, все изымем. Мокрую тяжеленную сумку притащил, вывернул на пол прямо — брезгливо поворошив ногой, по-царски велел:

— Серебро и золото мне принести, остальное, Бролт — подели на всех по своему разумению! — ну, на кой хрен мне с медью возиться? — Так, селяне. Пошел я отдыхать, а вы — чтоб тихо себя вели... Вина мне еще притащите, но в меру!

Только я идти хотел — смотрю, толпа как-то зашевелилась, и нате вам — выталкивают из нее девку ту, с косой, ей в руку кувшин, тарелку — и гонят за мной следом. Поднялся, ей показал куда поставить, и машу, мол, проваливай, не искушай без нужды. Но не идет, дура. Стоит, глазами лупает.

— Чего тебе Сказано же — иди.

— Меня... господин офицер... опчество к вам отправило...

— По что?

— Ну... на ночь...

— Таак... — нет, я вообще-то и не против, но вот такое сволочное поведение 'опчества' мне категорически не нравится. Как разорять мельника, так все горазды, а сами — такие же? Ну, мать вашу... Встал, да, руку разминая, к двери. Да только это глазастая вдруг ко мне кинулась, и давай шептать горячо:

— Господин офицер! Не прогоняйте! Матушка, ежели узнает, что я с Арчем Длинным гуляла, меня из дома выгонит, а батюшка проклянет, как есть! А я, похоже, затяжелела от него уже... Вашбродь, смилуйтесь! Так-то все люди на Вас подумают, а вам-то что, полное право имеете, и все видели, и матушка тоже, как Вы меня словили... Ну, что Вам стоит? А я все умею... все, что скажете сделаю!

...К проблеме создания девице Арине алиби мы подошли серьезно. Рассматривали проблему долго, вопрос обсуждали со всех сторон и под разными углами, прорабатывая все возможные варианты. Со всеми, так сказать, вытекающими последствиями и звуковыми эффектами. Стены толстые, но, кажется, и в поселке могли слышать. Очень меня это обсуждение утомило, вырубился, как убитый. Но утром все же быстро и энергично повторили основные наработанные тезисы и наиболее важные моменты. Сукин сын этот Арч, даже завидно. Если найду его — заставлю жениться, пожалуй.

...По утру народ выглядел помято — ну, ночевать на полу или на мешках конечно не особо комфортно. Но ничего. Зато отожрались, похоже. Бролт молодец, порядок соблюден, и даже уборную не загадили, хотя нагрузка явно превысила проектную. Ну, может, и загадили, да отмыли. Толковый капо попался.

— Так, селяне — на часы глянул, слышу — кто-то вздохнул завистливо, тут-то про такую моду только узнали, как же! — Значит, сюда слушай. Я вот чего придумал. Времени у нас еще остается чуть — так что доедайте, чего там еще осталось, впрок наешьтесь...

— Так, вашбродь — Бролт вклинивается — Тама уже и осталось-то токмо на завтрак всем... ну и Вам конечно самое лучшее! А так-то все подмели...

— Ну и отлично! А после того — я сейчас вот напишу расписку. Что мое решение такое — каждый из вас, кто сколько сможет, на себе унести, как хочет — хоть за щеки набивай, имеет право МОЕЙ муки забрать. На каждого — сколько унесет. Там вон мешки пустые есть — рассыпьте муку по ним, кому сколько. Расписку отдам Бролту, да копию потом в управе оставлю, от греха. Все ясно? — ну, тогда за работу! А мне — завтрак тащите! — сказал им, да наверх пошел. Хрен в кармане тебе останется, Пеця.

Притащила завтрак снова конопатая. Привычно я ее уже шлепком по заднице к двери отправил, снова смачно получилось, специально ж упирается, зараза. Только, в этот раз не подействовал шлепок — встала, как вкопанная. Ну, еще я ей отвесил, аж с протягом. На третий раз руку на заднице задержал... Господи, надо бы будет как-то отдохнуть в ближайшее время! Здоровье-то не казенное, а организм не паровоз, это паровозу все равно, он железный... Нет, ну до чего ж ты все-таки конопатая, везде у тебя конопушки, даже, понимаешь, на...

А внизу радостно шумел народ, старательно экспроприируя изъятую у него капиталистом-частнособственником прибавочную стоимость, и несомненно, веря в свое счастливое, светлое будущее.

Глава 10.

Спустя всего неделю после подъема флага нам пришел приказ оставить поселочек. Ну и славненько, а то засиделись, понимаешь, да еще конопатая меня всерьез замучила. Хотя и соблюдала конспирацию — сдается мне, в селе про нее будут ходить слухи, но наверняка никто ничего сказать не сможет, бывают такие ушлые бабы. А уж сплетничать, если без фактов кто полезет, явно обрежет сразу, хоть и конопатая, а не дура. К счастью, сдернули нас, а то бы выдоила досуха, зараза. Кстати, мельник-то помер. Говорят, удар хватил. Вроде как, и впрямь без криминала, ну а что никто из рабов его не пришел ему помочь — то дело такое, поди докажи. Немудрено было ему удар-то получить, обокрал я его знатно, может быть и полностью. Да и муку селяне, сдохли, но вынесли. Сообразительные. Иные, за ворота выйдя, лишнее высыпали в ручей — лишь бы гаду не досталось. Сволочи эти колхозники. Ничего, Вайм им голодомор с индустриализацией, надеюсь, обеспечит.

Войско рисское собрали в несколько огромных полевых лагерей недалеко от Эбидена, в чистом поле палатки разбили, кухни и прочее. В сам город армию не пустили, и это правильно, незачем поганить уже свой город. А то ведь солдатики, им только дай волю. И ведь не уследишь, это тебе не село какое. Князь армию пока не демобилизовал, что, впрочем, понятно — дембель процесс деликатный, тут с плеча нельзя рубить. Это вот союзные снялись, не долго думая, да и рванули до дому — им тут не светит ничего, они только кусочек предгорий и сами горы получали от Валаша. Так же поступили и баронские полки, причем, по слухам, часть полков Верген по своей привычке сразу как мир настал — сократил и расформировал — ну, привык на боевых экономить. Так что отправились домой, а то и вовсе по свету уже дембеля-ветераны, никому не нужные, с набитыми награбленным карманами и ранцами. А кто и с возами. Всякие мелкие княжества, примкнувшие к Риссу и выставившие свои 'полки', иные из которых насчитывали от силы эскадрон или пару рот, тоже спешили отвести войска и распустить вояк по домам — расходы, мать их... Союзники, правда, оставили в войсках офицеров для связи — ну, военный союз пока в силе. По совпадению, а может, так и задумано — в нашем лагере от Союза остался знакомец, капитан Ури. Не то чтобы мы с ним оказались хорошие друзья, но, так или иначе, можно было сказать 'вместе воевали', в отличие от всех прочих. Да и рота у меня особая — половина наличного состава — из Союза наемники.

Этот факт, кстати, нас выделял из прочих тем, что моим солдатикам дембель не светил — они контракт на полгода заключали, месяц только прошел. Остальное придется выслуживать, иначе бы князю пришлось оплатить каждому неустойку в размере жалованья за оставшиеся месяцы. Хотя... жалование все одно платить, но так хоть содержать ненужное войско не придется, кормить там и всяко. Все быть может. Но, пока что — весь лагерь полон пьяненьких офицеров и бездельничающих отсыпающихся солдат. Все в ожидании дембеля. Ну, солдаты — а офицеры в тревогах за карьеру. Кто успел, кто нет — и тут вопрос — по совокупности заслуг — двинут на ступеньку выше? Или — что успел на том и оставайся и никаких шансов на долгие годы, если войны не будет? Я, в общем, тоже задумывался, ибо мое-то положение и вовсе незавидное. С другой стороны... сержанты нужны будут всяко, а я не гордый, я с радостью из лейтенанта в сержанты перекуюсь. Ротой командовать мне не понравилось, а уж в мирное время и подавно. Может, и вовсе старшину дадут, да куданить удастся на склад забиться или в дальний гарнизон? Хотя, конечно, о карьере мечтается... А может, как раз, князю понадобятся и офицеры новые? Армию, исходя из территории, увеличивать придется, а на валашских офицеров, по крайней мере, пока — надежды быть не может... Может, в оккупационных или и вовсе местных коллаборационистских частях должность найдется? А я бы, может, и согласился, если карьерный рост будет. Только бы потом как-то с роты уйти, в штаб какой — больно уж ротным быть хлопотно... В общем, в раздумьях я, и на перепутье...

Спустя неделю скука взяла свое, и случилась первая неприятность. Среди войск и так вовсю трудились Верные, или верняки, как их называли, вербуя и всячески распутывая заговоры. Вообще чистки, похоже, не за горами, и это правильно, на войне народец как-то слишком вольности взял. Но, попасть на карающий орган правосудия, да еще с моей биографией, было бы не лучшим вариантом. Однако, чуть не угораздило. От нечего делать, тихонько накидываясь пивком, скучая, начал распевать, адаптируя под местный язык и реалии, песенку Бумбараша, ту самую, что 'Наплявать, наплявать, надоело воевать!'. Вроде и получилось, остался доволен. Ну и забыл. А получилось, судя по всему неплохо — через три дня солдатня горланила эту песенку по всему лагерю. Кончилось дело общим построением, нескольких человек, заловленных верняками приговорили к порке нагайками, остальным зачли грозный приказ, и запретили распевать непотребное. Я серьезно очканул, когда потребовали выдать смутьяна, песню придумавшего — но обошлось. То ли и вовсе не знает никто, то ли песня стала 'народной' — такое сплошь и рядом бывает, а мне и не надо другого. В общем, обошлось, но в целом дисциплина-то все падала и падала. Какого чорта ждем, непонятно. Хоть бы учения провели, хотя... сейчас солдатиков лучше не трогать, от греха. Дембель нужен, а князь все сиськи мнет.

От греха подальше, пока верняки после скандала с песенкой лютуют (я через Ури подал идею создать 'самодеятельные песенные коллективы' — пусть там солдатики под надзором идеологически подкованных товарищей глотки рвут патриотическими песнями), выбил себе без особого труда увольнение на трое суток в Эбиден. Пусть тут уляжется, а я хоть посмотрю, за что воевали.

Эбиден впечатлял. Огромный, красивый город, индустриальный, хотя заводы и не работают почти сейчас. Боев в городе почти и не было, следы местной внутренней заварушки почти не видны — да и какая заварушка без артиллерии? Широкие красивые проспекты и вовсе уж широченные, неприлично большие бульвары — я бы сказал, очень узкие парки, иногда с каналом посередине, а не бульвары. Каменные мосты, украшенные лепниной и каменными статуями здания, лестницы и парапеты из полированного камня. Сады, скверы и парки, кованые решетки и литые балюстрады (местами срезанные — уж не на металл ли?). В центре здоровенный, массивный Собор. Говорят, Эбиден построен на месте старинного, еще ТОГДАШНЕГО города, и старается его повторить. Побывав — верю. Многое выглядит не уместным, не из этого мира. Но красиво, не отнять. И шику много столичного. Впрочем, сравнивая с остальной территорией — подозреваю, что эбиденцев здесь не любят так же, как у нас москвичей. Контраст с остальным 'замкадьем' разительный.

Банки, как я и думал, уже открыли свои филиалы. Точнее, по большей части — просто восстановили довоенные. Так что долго бегать не пришлось, не долго думая, скинул всю накопленную наличку на счет в Рюгельском, заодно отправил туда же, на хранение, и мои бумаги на гражданство Союза. А то пропадет еще, восстанавливай потом. Здесь они мне все одно низачем. Туда же обналичил все имевшиеся чеки и акции — ну их, не понимаю я в этих бумагах ничего. И слитки банковские сдал по их цене, мне не жалко. Зато на счету у меня теперь солидная сумма, и управляющий филиалом лично пригласил испить за компанию с ним кофе, пока все оформляли — ну, оно понятно, пока работы мало, а я весьма хороший клиент оказался. Подумав, решил перевести им же часть накоплений из Солдатского потом — процент у них выше, а пенсия по увечью мне теперь не нужна особо, война кончилась. Насчет завещать все государству тоже подождем — войны нет, а как бы не ввести в искушение кого, тех же верных. Там, пока не сменятся зубы, наверняка будут и перегибы и злоупотребления. Так что, пусть полежит. Надеюсь, Рюгельский банк им не особо по зубам будет... или придется обналичивать и куда-то прятать, да. Жаль, тут выписку со счета не получить... то есть, конечно, можно, но недели через две. Или через несколько суток, но очень дорого. Связь тут небыстрая, гелиографы только госслужбы пользуют, да военные, и только по серьезным делам. А то бы узнать, сколько мне там с часиков-то натикало...

Останавливался в гостинице почти в самом центре. За смешные деньги и был едва ли не единственным постояльцем. Управляющий смотрел с опаской и покорностью, но рад был хоть какому заработку. Ничего так люкс, вполне шикарно. Мог бы я, наверное, и получше выбрать, и еще и цену сбить, но и так хватит, да и к чему мне сия пошлая роскошь? А вот с питанием оказалось неважно — запасы еды в городе были невелики, цена на продукты большая — до голода далеко, но изобилием и не пахло. Выказав неудовольствие, больше из желания покапризничать, одарил управляющего полтинником, и велел мне все же посытнее стол обеспечить, можно и без вина вовсе, но чтоб еда была нормальная.

Второй день попросту бродил по городу, смотрел. Пару раз забрел в такие проулки, что всерьез испугался — тут и пулю в спину поймать поди, недолго, или чугунину какую с крыши. Валашцы нифига не радовались пришествию сил добра, хотя и не было никакого партизанского движения после капитуляции. От войны все устали... Хотя и воевал-то меньше года, слабаки. Ну, ничего, скоро опять привыкнут, думаю, войны теперь тут будут все современнее. Лишь бы газами травить и с воздуха бомбить не начали.

Отобедал тоже в центре, на берегу искусственного озера, соединенного россыпью островков с протоками с протекающей через город рекой. Откушал знаменитой эбиденской форели — ее ловят уже давно не в самом городе, а в ручьях в верховьях, в предгорье. Считается местным блюдом, высшим шиком. Действительно неплохо. Кроме меня прочие обедавшие — сплошь офицеры рисские и союзные. Гражданских нету, то ли не по карману, то ли соображают, что лучше не высовываться. Видел пару раз в городе, как верняки кого-то арестовывали, вязали да в кареты сажали, и имущество всякое грузили. И правильно, как иначе-то, врага надо добивать в его логове. Лишь бы эти дураки, богу молившись, мне лоб не расшибли. Я вовсе не против арестов и репрессий, и даже за. Но только чтобы не меня. По магазинам не ходил, ибо большей частью закрыты, да и вряд ли что-то там особо хорошее и нужное найду. В бордель тоже не пошел — вовсе и не хотелось. К тому же, обозрев зазывно улыбающихся девиц с низким уровнем социальной ответственности, как-то понял, что конопатая Наси выглядит гораздо лучше, да и, наверняка, во всем остальном тоже превосходит. Ну, а уж про черноглазую пассию сукиного сына Арча и вовсе речи нет. Нет уж, девушки, как-нибудь без меня, а я без вас.

На третий день, уже собираясь к отъезду, был озадачен криками с улицы. Проверив револьвер, спустился. И осведомился у портье — а что тут, собственно говоря, происходит? Оказалось — новость, газетчики орут, и вообще. Вышел, купил газету. Ага. Пойман враг человечества, бывший князь Орбелий. Он схвачен отрядом Верных, на северной границе, в горах, и в железной клетке будет доставлен в Альмару, столицу Рисса. Где над ним пройдет справедливый суд, после чего он будет справедливо и жестоко казнен. Князь Вайм обещал его зажарить в железной клетке заживо — и таки князь хоть и суров, но справедлив. Потому обещанное непременно выполнит. Жители Эбидена новость восприняли без энтузиазма, правда, и великой скорби по князю я как-то не отметил — проигравших никто не любит. Проигравших лидеров — тем более. Может быть, сильно позже, они будут вспоминать времена правления кровавого тирана, как время тихое, сытое и беззаботное. А может, и нет. Честно говоря — наплевать мне на них.

...Княжеский суд и впрямь был скорым. Через две недели всего срочным нарочным из Эбидена сообщили известие, переданное гелиографом. Казнили суку Орбелия, забарбекюрили, как князь Вайм и обещал. В компании многих княжеских сподвижников и соратников, кого не повесили или не четвертовали. Тут с этим быстро, никто Нюрнбергский процесс собирать не стал. Раз — и готово. Суров княже. Надо бы карьеру строит подалее от столицы, ну его нах.

А на другой день началась в войсках демобилизация.

* * *

Бальт Луррский оказался грамотным командиром. Началось все с передислокации войск. Покинули обжитые места, собрались с криками и матами в колонны, попутно повесили десяток проворовавшихся — от солдат до лейтенантов. Ибо сборы были по боевой тревоге и времени на махинации не осталось. Заодно всем напомнили, что то, что война кончилась — не отменило того, что мы в армии. Мне было проще, поскольку рота контрактная, то служба неслась более упорядоченно, все же нас окончание войны не касалось. Так и вылезли мы из лагеря не то, что змеей — серо-зеленой рекой в бодром походном темпе хлынув по указанному маршруту. С полной боевой выкладкой, даже патроны раздали. Причем немалую часть боезапаса не оставили в лагере, а везли с собой. Многие даже всерьез подумали, что что-то пошло не так, и война продолжается. Наша рота по привычке была отправлена в дальнее охранение по флангу. Нервозность и спешка в сборах подействовали на солдатиков, и когда нас попыталось атаковать стадо коров, мои орлы успешно отбили атаку. Командовавший стадом пастух был взят в плен, но вскоре отпущен под честное слово более не нападать на войска князя Вайма. Двух убитых коров я велел распластать на мясо и нести на себе, догоняя колонну — потом, на биваке похороним павших врагов. Жаль, отряда свино-егерей не попалось, не напали из засады. А так сала хотелось...

Спустя сутки колонна, обливаясь потом (уже неделю стояла какая-то нетипичная для местной зимы тепло-влажная, можно сказать, жаркая погода), втянулась в новый пункт дислокации. Это оказался, браво, герр Бальт! — такой же полевой лагерь, какой мы и покинули. И сдается мне, кто-то, такими путями, чтоб не пересечься и не пострелять друг друга сдуру, пошел в опустевший наш лагерь. И сейчас там осваивается. Таких лагерей вокруг Эбидена образовалось несколько, вот мы и провели саморотацию. Ибо известно, что бездельничающий рядовой — потенциальный преступник, а бездельничающий командир — ворюга и предатель. А так — сорвали с насиженных мест, да марш, да хлопоты по организации на новом месте — уходили-то отсюда ребята тоже по тревоге, не церемонясь.

Потом началась поэтапная демобилизация. Как и мобилизация, по волнам в очередности призыва. Правда, первые две волны совместили. По понятной причине экономии и поддержания морального духа. Больно уж мало кто выжил из этих волн. У меня, например, никого из старичков не осталось, разве те из ребят, кто ранен был, может быть выжили некоторые. Последующие волны были куда гуще. Организовано тоже все было прилично — воинам обеспечивался проход до места призыва. С транспортом, в основном, конечно, это касалось рек, и кормежкой. Кормежка, ясное дело, за счет местного населения, но, наверное, и маршруты составлены так, чтобы бремя сие понесло население равномерно. А местами полюбому приходилось, наверняка, и организованно кормить. Впрочем, особо ушлые могли и на руки получить кормовые-суточные из расчета пути (по минимальной ставке) и валить куда угодно. Хоть на оккупированной территории осесть — были и такие. Но особо дурных идти в одиночку не было — оружие сдавали, и если не было трофеев, безоружному идти некомфортно. Криминал пошаливал, а солдат расценивался как потенциально богатая добыча. Это все еще числящихся на службе, кто организованно шел — трогать так себе дороже.

Нашей роты, конечно, это все не касалось. Я вообще устал за эти пару недель — на нас пала вся тягость обеспечения порядка во все более морально разлагающемся лагере. Стремительность пусть и организованного дембеля (может, потому и стремительного, что организованного) намекала, что еще одного перехода в другой лагерь не будет, да и, что ни крути, почуявших дембель солдатиков обуздать будет все сложнее. У них и винтовки-то давно поотбирали от греха. Совместно с жандармами и комендачами мои парни едва не каждый день разнимали драки и задерживали упившихся дебоширов, а однажды и оружие применили, просто расстреляв залпами клубок драки с поножовщиной, благоразумно решив не соваться. Но, в целом, все шло на редкость организованно — вот, воевали бы мы так!

Все проходит, прошел и дембель. И остались мы в опустевшем лагере с какими-то огрызками кадровых частей, множеством офицеров и неуютностью своего положения. Моего положения. Мое место, как командира роты — резко стало предметом зависти многих офицеров, оставшихся не у дел. С одной стороны — на них не было хлопот, с другой — все уже понимали, что времена, когда можно было сделать карьеру легко и быстро, кончились с последними залпами войны. В общем, положение у меня — хуже губернаторского, который сам себя высек. По всей армии прокатилось кадрирование, и многие офицеры уже чуяли закат своей карьеры, особенно те, у кого возраст был побольше. От косых взглядов спасался ревностным выполнением обязанностей, что не оставляло лишнего времени на пьянки и прочее. Чем заслужил еще больше подозрений в желании сделать карьеру... что, в общем-то, не являлось совсем уж неправдой.

Но вскоре грянул гром в виде сокращения офицерского состава. Пришел приказ, и полетели погоны, как осенние листья. За заслуги причитались всяческие нямки и ништяки, но — пинком под зад с армии, прощай карьера. Часть, впрочем, получила предписания во всякие глухие углы новоприобретенных земель, причем наиболее неоднозначным местом будущей службы была Западная граница — там Степь, и потому присутствуют как тяготы и лишения в полный рост, так и возможность сделать карьеру. В штабах и около бушевали потаенные страсти, крутились интриги и всяческие комбинации в среде тех, кто желал выбить наиболее подходящее для него место службы.

Гром сокращения грянул вместе с молнией. Началось. Появились Верные аж из столицы, с грозными бумагами от начальника Военного отдела Верных Бирра, и понеслось. Нескольких офицеров арестовали, причем, по-моему, далеко не глупых, и не неумелых. Не знаю, как там с вменяемыми им растратами и шпионажем — по-моему, просто сводят счеты и подчищают поляну. Но пока в целом все было в пределах нормы, хотя и напрягало. Однако вскоре в лагере остались, по сути, только наша рота и хозвзвод, да несколько офицеров ожидающих назначения в окрестные какие-то районы. Вот тут началась рутина, словно о нас вообще забыли.

Солдатикам моим, кстати, предложили 'по согласию', получив лишь причитающееся за едва начавшийся месяц жалование, уволиться. Дураков терять кормушку оказалось не очень много, но несколько человек вскоре покинули нас, выкупив одну из телег, и ощетинившись трофейными револьверами, (а кто-то и винтовку выкупил), отправились на юг, в сторону союзной границы. Там теперь безвизовый режим и зона таможенного благоприятствования, так как-то. Остальные предпочли еще четыре месяца гарантированной кормежки и жалования, при резко снизившемся риске получить метала в организм, или отступные от князя. Ну а меня никто не спрашивал насчет желания покинуть ряды, чему я был только рад.

В опустевшем лагере стало как-то совсем тоскливо. Солдатикам назначил серьезные задачи по охране — словно мы ядерные бомбы тут стерегли. Они, впрочем, большей частью отнеслись с пониманием — им тоже было скучно. Ну а я потихоньку вписался в офицерское общество завсегдатаев полевой кантины, благо сейчас мне уже никто не завидует. Впрочем, едва ли не чаще мы выпиваем рюмочку с капитаном Ури, все еще прозябающем в лагере — пакет с донесением им отправлен, но приказ пока не пришел, сейчас самая зимняя распутица, и если документ не срочный — то может идти неделями. Он тоже был среди рисских офицеров чужаком, так что мы с ним спелись.

Ну а вдобавок я обзавелся женой. Внезапно. Как-то эта военно-полевая девица, по имени Лиа, оказалась рядом, а вскоре и в моей койке. Благо никакого стеснения насчет отдельной жилплощади не было — у меня даже сержанты и Шмульке имели свои палатки. Худоватая баба, впрочем, со всеми положенными выпуклостями, лет двадцати пяти или чуть более, шустрая, темноглазая, с не очень длинными чуть вьющимися волосами. Мне такой тип никогда не нравился, но вот как-то прижилась. Биография ее меня никогда не интересовала, а она не лезла с расспросами ко мне. Люди взрослые, глупостями всякими не интересуемся. В целом, я знал, что она, вроде нашей покойной Мари, где-то пристала к войскам, сначала барона, потом к княжеским. Была и маркитанткой, и, наверняка, проституткой, но как-то выбилась в завсегдатаи офицерской компании в кантине, и при этом не нищенствовала отнюдь. Ну а что того, что спала, поди, с кем-то там — повторюсь, люди взрослые, такими глупостями не интересуются. Главное, при том вполне смогла обеспечить себе и здоровье, и относительно пристойную репутацию. В конце концов, одна из полковых баб вообще однажды стала российской Императрицей...

Так вот и прижились мы, несмотря, что не сказать, чтобы она мне безумно нравилась (нельзя сказать и не нравилась, конечно), но баба была справная, быт, хозяйство и уют обеспечила быстро, в койке тоже без какого-то фантастиша, но вполне удовлетворительно во всех смыслах. Ну... как-то так, вроде бы именно что — прижились. Ну и начались наметки на постоянную семью, как-то оба, наверное, решили не искать более в жизни счастья, потому, что поиски принца на белом коне, и алмазов в заднице уже наскучили. Синица в руке, пожалуй. Из серии стерпится — слюбится. И то сказать, терпеть-то приходилось больше какие-то безразличные мелочи, а в остальном все... ровно. Ну, конечно, внутри какая-то обида червячком — мол, ну не первый сорт, ты же достоин лучшего... А потом к зеркалу подойдешь — не, нормально, все соответствует.

Словно насмехаясь над моими принципами не иметь чего-то, что больно терять — завелся у меня вдобавок, едва только образовалась семья, и собак. Пришел, очевидно, почуяв уголок уюта среди этого унылого лагеря, здоровенный лохматый бело-серый пес. Тоже из приблудных к какой-то части, который по каким-то причинам остался в лагере. Под конец войны в частях покрупнее, говорят, модно было заводить собак-кошек, благо их при разбитом жилье и убитых хозяевах сыскалось много. Собака какой-то пастушеской породы, довольно крупная и еще больше лохматая, с зычным лаем, но, как выяснилось, к людям очень добрая, и ненавидящая только волков и других собак.

Так что теперь в моей палатке, у всегда протопленной буржуйки хлопочет черноволосая Лиа, готовя что-то, а у входа, под пологом, бдительно несет службу безымянный пес, откликающийся на простое 'Собака!' на русском. И вдруг мне как-то немного захотелось бросить все, и податься в отставку, обжиться где-то подальше, пусть и с этой Лией... Захотелось в ту самую тихую уютную гавань, и того самого простого семейного счастья. Накатило так немного. Но тут же отогнал мысли такие — упущу шанс — потом сам от скуки вздернусь. Да и Лиа вовсе не будет жить с унылым огородником на краю географии — она на меня тоже ставку сделала, как на перспективного офицера, при том не погнушавшегося ее обществом. Так что — будем пока продолжать, как есть. Теперь даже какой-то стимул, что ли, появился.

Уже прошло больше месяца с известия о казни Орбеля, и всего чуть более пары недель с момента демобилизации армии. Впрочем, дни в пустом лагере тянулись однообразно, и мне уж казалось, что давным-давно тут сидим. Только я начал подумывать, как бы выбить увольнение в Эбиден, да смотаться туда с 'женой', может быть даже и на предмет оформить брак, чем кто не шутит, как заявились к нам в лагерь новые старые гости. Приехали за каким-то хреном двое Верных, судя по всему, и вовсе проездом.

* * *

Шмульке взяли, судя по всему, утром, после завтрака — он завсегда помогал Лии, приносил воду и дрова, и я его слышал. То есть, взяли уже позже. На обеде его уже не было, но он мне не надобился, потому точно сказать не получалось, мог и по каким-то своим причинам пропустить обед. Ну а ближе к вечеру заявился капитан Ури. Вежливо попросив Лию оставить нас (я не большой физиономист, но она, похоже, малость напряглась — скорее всего, чего-то у нее с капитаном было, вот и беспокоилась на предмет своего будущего, тем более что я свою терпимость в этих вопросах ей не афишировал), и сходу взял быка за бока.

— Мастер Йохан — в общении не на людях мы с ним давно перешли на обращение по Союзному манеру, гражданскому — Не стану рассказывать полностью, верить или нет — дело Ваше. Но лучше бы поверить. Завтра, или, самое позднее, послезавтра, Вас арестуют.

— Хм... — пересилил себя, и не задал дурацкого вопроса 'За что?!'. Уж чья бы корова молчала, а бодливой все равно Бог быка не дает. Уж кто-кто, а я сам за собой назову запросто всякого, за что, имея желание, вполне можно и арестовать. Это не беря мутную биографию. Да и вовсе — служба в Валашской армии... угробился Свиррский полк, а наш взвод уцелел... угробилась рота Гэрта, и обратно мы уцелели... удачно так попали на мятеж в Улле... А вишенкой под тортом улик — прорыв то ли Орбеля, то ли еще кого из Эбидена. Да тут не арестовывать, тут сходу сажать, а то и расстреливать можно. Так что промолчим.

— Сразу видно, человек Вы опытный, раз не спрашиваете, за что — усмехается Ури — Пока, насколько мне известно, допрашивают Вашего денщика. Даже не пытали вовсе, но, боюсь, он уже все рассказал, что знает. Насколько я понял, речь идет о каких-то деньгах, укрытых от казны, при сборе трофеев...

— Ну, понятно — что тут скажешь. Что, собственно, еще им Шмульке смог бы выдать? А выдаст обязательно — при всем моем к нему отношении он своей шкурой за меня расплачиваться не должен. Пойдет на сотрудничество, заработает снисхождение... возможно. Никаких обид, на самом деле, я его еще и подставил. Хотя, так у него есть хоть, на чем меня выдать. Не придется врать. Однако, недолго музыка играла, недолго фраер танцевал... 'Только жениться собрался...' как говорилось в том мультике.

— Давайте говорить прямо, лейтенант — не думаю, что у Вас есть шансы выскользнуть... законным путем. Потому... Вы знаете, я к Вам хорошо отношусь, к тому же, я знаю, у Вас есть гражданство Союза. К сожалению, вы на рисской службе, и я тут ничего не смогу сделать, разве что заявить протест и ходатайство о передаче дела в суд какого-либо из городов Союза. Но... Вы же понимаете, что, скорее всего это будет как минимум — НЕ БЫСТРО. Мягко говоря. Однако, как гражданин Союза Вы можете рассчитывать на мою помощь. Если выехать под утро, чтобы можно было не опасаться переломать коням ноги, Вы сумеете к тому времени, как Вас хватятся, оказаться очень далеко. И никто Вас не догонит, да и вряд ли станет догонять. Насчёт охраны лагеря Вы лучше меня знаете — там роту можно вывести незаметно. Да и от кого его охранять, Вы же сам больше стараетесь, чтоб люди не бездельничали, чем всерьез охрану нести. А далее — отправляйтесь в Рюгель, дождитесь, пока я вернусь, и обещаю — я помогу со службой в Союзе. Союзу нужны хорошие офицеры. А у Вас не так много вариантов выбора. Решайте сейчас, времени мало.

— Ха. Так может, они и не станут ждать до завтра.

— Эм... Они уже не стали ждать, и сейчас культурно отдыхают в кантине, выгнав оттуда всех 'перед лицом государственного дела'. И уже, по моим прикидкам, даже имея буйволиное здоровье, вряд ли они смогут идти Вас арестовывать ранее завтрашнего полудня. Я, кстати, поскольку мой статус тут довольно серьезен, и не подчинен никаким Верным — вполне могу отужинать в кантине, и, составив им компанию, поспособствовать сему. Так что Вы решили, лейтенант?

— Благодарю, мастер Ури... Но... у меня еще и женщина...

— Вздор! Возьмете еще пару лошадей — если так уж не хотите обкрадывать рисскую армию — оставьте деньги за них, уверен, у Вас найдется нужная сумма, не придется и одалживаться. Я постараюсь засвидетельствовать, чтоб деньги просто не украли, хотя...

— Я понял, мастер Ури. Я поступлю, как Вы советуете.

— Отлично, мастер Йохан. Готовьтесь, я загляну к Вам ближе к полуночи — говорит Ури, и быстро уходит.

Вот тебе, бабушка, и Юрьев день в тридцать седьмом году. Доигрался хер на скрипке. Карьеру, говоришь, сделать... Павлины, говоришь... И ведь, как ни крути, а стрелять в своих, если что — никак невместно. Эти ребята, Верные, что бы там ни было, все одно — свои. Правильное, хорошее дело делают. Пусть и с перегибами, но иначе все одно никак. Если я сейчас против них пойду — точно внутри что-то окончательно скурвится. Но, с другой стороны... просто так вот башку под пулю подставлять, блея что 'Это чудовищная ошибка'... Обидно. Ват кабы в бой штрафником послали, и то бы не так обидно было. Да хоть бы еще куда истратили, но чтоб с пользой, а так... Очень обидно, и не хочется так по-глупому. Так что, наверное, Ури прав. Сдернуть придется в Союз, а там уж... Напишу товарищу Сталину, а он разберется. Главное будет — просто дожить до реабилитации, пересмотра дела, осуждения перегибов и тому подобного. А оно непременно будет — а как не быть. И возможно — еще и быстрее, чем у нас там было — тут мир какой-то, несмотря, что более взрослый, а, однако молодой и резкий. Ладно, рвем когти, благо, в общем-то, особо и собраться не так долго — на всякий случай и так все давно собрано, чтоб не возиться, если вдруг приказ. Разве что вот Лиа...

Она как раз вернулась, настроение хорошее — ну да ей с чего грустнеть — мы с Ури общались тихо, едва шепотом, по понятной причине, а он ей вряд ли что сказал. Хотя иногда проскакивает что-то тревожное в глазах — все еще, наверное, переживает, не сдал ли ее капитан. Чтоб у меня все проблемы в жизни были из серии 'с кем моя баба переспала'... Подумал чуть, и решил ей пока не говорить ничего. И для конспирации и вообще. Мало ли что. Человек неплохой, но с расчетом. А перед самым отходом скажу — и пусть решает. У нее барахла еще меньше, и, пока еще находясь в непонятном статусе, она, по привычке видно, особо не распаковывалась, все храня в двух здоровенных рюкзаках. Если что надо было — рылась там, а потом на место возвращала. Чтобы, если что не так, и погонят прочь — не оставить ничего из своего имущества. Привычка. Так что — если решит со мной уйти, то соберется быстро. Ну, а коли решит, что не по пути... То помешать или донести не успеет. Так решив, не стал ей ничего говорить, а сам еще раз проверил свои укладки — ничего, лишнего нет, ерунду и бросить не жаль, а так все с собой и на себе. Вышел подышать воздухом, посмотрел на пса — жаль, но придется бросить — вряд ли он отправится со мной, а если и отправится — я не знаю, выдержит ли собака такой переход? Может, и выдержит... не знаю. Недолго радовался тихому счастью. Жаль.

После ужина как-то само собой довольно рано мы с Лией оказались в койке — в первые за все время вместо 'удовлетворительно' получилось не просто твердое 'хорошо' а даже, пожалуй, 'отлично'. То ли она старалась на всякий случай дезавуировать любые инсинуации капитана Ури, то ли я в преддверии будущих событий был как-то излишне активен, а скорее все вместе — но после подумалось, что, все же, если так сложится, что не сложится — я об Лии стану жалеть. Это не конопатая Наси, все же баба-то справная... Оборвал сам свои рассуждения — не стоит программировать неудачу заранее. Сходил, проверил посты — заодно лишний раз убедился, что проблем с уходом не будет, на въезде сказали, что прибыл какой-то взмыленный нарочный с пакетом — уточнил, откуда — оказалось, из Эбидена — ну, это меня значит, уже вряд ли касается, новости какие-то срочные. Посетил конюшни, там у нас даже поста не выставлено, ибо нафиг надо. Хозвзвод лошадей обиходит, а сторожить незачем. Посмотрел на этих копытных, придется же верхом... хреново, но что делать. На телеге все же не выйдет. Ладно, потерпим как-нибудь. Вернулся, а Лиа уже спит. Утомилась тоже. Ну, и ничего, в хозяйственном тамбуре-кухне поставил лампу, нагрел чай на примусе-коптилке — скоро должен прийти Ури.

...Пальба в стороне офицерских палаток началась внезапно, и весьма густо. На рефлексах рванулся за карабином, и бегом туда, на ходу одевая бандальеру с подсумками. Добавляя веселья, в той сторон звонко шлепнул гранатный взрыв. Вот же блин, что за чорт еще — а у меня же в лагере солдатня считай, безоружная — винтовки есть, а патроны выдаются, от греха, только на караул. Сержанты, конечно, разберутся, у них и патроны есть, могут раздать, но пусть вот они и возятся. Но какого хрена?

Подбегаю, едва не застрелив солдатика из хозвзвода, безоружного, непонятно зачем прибежавшего, и на пятачке между палатками вижу: картину валяется лицом в грязь офицер из Верных, в руках — револьверы, спина в дырках. Поодаль — солдат с винтовкой лежит, дальше еще один. Что за херня-то творится?! Выскочил за угол, смотрю — на тебе, кто-то возится, какая-то перепачканная в грязи рожа в гражданском-полувоенном пытается скрутить Верного, револьверы в грязи валяются, еще один гражданский сидит у столба в стороне, плечо зажимая. Вот уж хрен, парни, даром, что эти ребята приехали меня арестовывать, но они мне свои, и они на службе, так что... Только вот как бы так стрельнуть в этого, чтобы не попасть в нашего верняка? А у того, что сидит, револьвер на поясе, его, что ли, грохнуть сначала? Уже совсем решился, как сбоку вывалилась толпа наших офицеров с оружием, орут мне:

— Не стрелять! — навалились, и глазам я своим не верю — помогают Верного вязать... Что за дела?

— Эй, господа офицеры, в чем дело? — говорю, и винтовку на них направляю, ибо пошли они нафиг, что за бардак? Тем более, слышу по голосам — солдатики мои бегут, если что — и без патронов только прикажу — переколют штыками вмиг...

— Успокойтесь, лейтенант — и впрямь успокаивающий жест делает офицер, майор Карр, комендант лагеря. Подходит без оружия, протягивает бумагу — Ознакомьтесь с приказом!

Махнув солдатикам, чтоб пока не спускали глаз, мол, сейчас разберемся — а под нацеленными штыками все попритихли, дергаться не решаются — кто ж из них знает, что, может быть, винтовки у солдат пустые, беру бумагу. Вчитываюсь, потом еще раз... Однако... Даже в затылке почесал, повесив на плечо карабин. Солдаты, уловив момент, винтовки чуть отвели, все малость отмерзло. Да, дела, мать их...

Гелиограмма из Альмары. Вчера утром заговорщиками из числа Верных убит князь Вайм. Погибли еще несколько высших чиновников. В стране объявлено военное положение, временное правительство под началом командующего Действующей Армией Бальта Луррского ждет прибытия князя Велима. Верных по всей территории приказано немедленно задержать и арестовать до выяснения, при попытке сопротивления — уничтожить. Глава Палаты Верности Марр объявлен государственным преступником, и смещен со всех постов. Его приказы отменяются. Военные на местах получают всю полноту власти. Армия на территории Валаша подчиняется только приказам командующего Валашским Краем барона Брангского, или прямым приказам командующего армией Бальта Луррского. Любые выступления против власти — немедленно подавлять силой оружия, не стесняя себя в методах. Все остальное — про строгости военного времени насчет скорого суда, а то и безсудной расправы. Верных, впрочем, предписывалось содержать для дальнейшего допроса.

Однако, такие дела. Недосмотрел князь-то. Пригрел на грудях змеюк. Эвона, как оно оказалось. Наверное, не все там, в Верных, оказались суками-то. И эти вот ребята, вряд ли при делах — просто делали свою работу. И то, что там вон валяются трупы — тоже попросту объяснимо. Если на госбезопасника нападают, пытаясь арестовать, а он за собой вины не знает — что ему еще подумать, как не о вражьих происках, и что делать, как не открывать огонь на поражение? Лес рубят, ветер носит... Жалко, конечно, что так выходит, завсегда размениваются пешки. С другой стороны, выходит, мои личные проблемы как минимум откладываются в резиновый ящик. Встретился взглядом с подошедшим Ури — тот, за спинами прочих, скривил соответствующую физиономию — мол, что поделать, жизнь такая. Как та овчарка — сам, мол, офигеваю. Да уж, и не говори. Что-то теперь будет?

Глава 11.

После получения приказа завертелось все. Наш убогий лагерь в считанные дни превратился в охренительно укрепленный ротный опорный пункт, причем по местным меркам крайне тяжеловооруженный. Оружия-то, пусть в основном трофейного, было собрано немало. Имелась и пара трехдюймовых минометов, и несколько шестифунтовок легких — и то и другое, правда, почти без боеприпасов. Пулеметов зато и патронов к ним — заешься. Я даже не стал собирать разобранный прикарманенный трофей — и так хватало. Жаль, пара трофейных крупняков оказалась без боеприпасов вовсе — здоровенные дуры, вроде наших ЗУшек, двуствольные, замки через коромысло связаны, пружина связана с подавателем магазина — заряжающие выжимают рычаги, вкладывают в лоток кассету-пачку с патронами — судя по гильзам, дюймового калибра, не меньше, на десять штук — и готово. Наводчику только барашки покрутить, навести на цель, и спуск нажать — и максимум очередь аж в двадцать пуль, с обоих-то стволов. Судя по разметке прицела — на три километра лупить способна. Но, патронов нету вовсе. Зато остальными пулеметами ощетинились, наспех обучив почти всех солдатиков по крайней мере стрелять, даже учебные стрельбы провели. Загородились брустверами из свернутых лишних палаток, телег и вязанок сена. Сейчас еще и копаем понемногу, как по-настоящему. Так что теперь наш лагерь хрен возьмешь. Вопрос только — кому он сдался? Но — сидим в осадном положении, как предписано, ждем приказа.

Шмульке виноватый ходит, я первым делом побежал его освобождать. Судя по виду — и не битый вовсе, но я это исправил сходу, прикладом легонечко. Хорошо хоть, все накарябаные им протоколы были с ним, отличная вышла растопка. Ничего, поговорим потом с ним, тем более, он лишился 'конфискованных' пяти золотых, что я ему тогда выдал, и естественно эти деньги внесены уже в опись изъятого у Верных, и ему не светят. Он не дурак за пять золотых себе статью навешивать, тем более сейчас, когда строгости военного времени. Пообещал ему навалять потом, как следует, и компенсировать часть утраченного. Возможно. Он проникся, что теперь мне должен, и ведет себя хорошо.

Ну и с 'женой' у меня вышло... То есть не вышло. Проще говоря — пропала Лиа. По утру обнаружилось, что нет ее, и не только в моей палатке, но и в лагере вовсе. Свинтила с вещами. Еще и бабла прихватив немного. То, что было на расходы отложено. Дурочка, ей Богу-же. Там и было то от силы тридцатник золотом, тоже, конечно, сумма. Видать, все же подслушала она нашу беседу, да и решила не рисковать, как началось — подорвалась, да и ходу. Ну, да — Боги ей судьи. Не пропадет, она такая. И деньгами распорядиться сумеет правильно. Ладно, не было ничего, и не надо. Хотя и грустно немного.

Две недели прошли в тупом сидении в лагере, майор Карр, от греха, запретил даже на разведку кого-то выпускать, от силы до ручья за водой отправлялись. Но дисциплину поддерживали, потому показавшегося на дороге нарочного остановили предупредительным выстрелом, и общался с ним начкар на дистанции метров в сто от ворот. Мол, все у нас по-взрослому. Потом, конечно, пропустили. И только что на портянки не порвали, требуя новостей.

Новостей он привез. Прежде всего, Манифест князя Велима. Душевноболезный брат убиенного князя Вайма, он, как только горестное известие сие достигло ушей его, превозмог болезнь свою и печаль, осознавая ответственность свою, за народ свой. Превозмогши болезнь, немедленно отправился в Альмару, по пути посетив некий чудотворный монастырь в горах, где случилось чудесное и полное исцеление князя Велима, от хвори его душевной. И по приезду в столицу возложил он княжий венец на голову свою, и не жалея себя принялся нести тяжкое бремя справедливого правления землей своей, изрядно увеличившейся. Приняв бразды правления, новый князь возвестил, что, несмотря на тяжкую утрату, нестерпимой болью жгущую его сердце, он не прибегнет к мести и пролитию невинной крови, а посему лишь устранит от власти тех, кто повинен в случившемся, но не станет казнить безвинных и тем более семьи их. За сим, всем подданным следует присягнуть на верность новому князю (это больше формальность, для нас, например, присяга идет автоматически, как бы продлением старой, в контракте прописано), правление которого, несомненно, будет милостивым и справедливым...

В общем, вполне стандартный себе манифест, разве сплошь тонкой красной ниткой проходило об справедливости и отмене неправомерных приговоров, разбирательстве и амнистии, и тому подобному. Кроме манифеста привезли нам приказ об отмене военного положения, и о том, что следует оставаться в местах дислокации до дальнейших распоряжений. А так же представить списки арестованных Верными, и прочие ходатайства и доносы. Ну а остальное — попросту газет привез. Эбиденских, конечно, каких еще. Пока господа офицеры готовили поляну, чтобы, как положено, отметить коронацию, пусть и запоздало (солдатам тоже объявили о событии, обещав выдать усиленный паек и винную норму), я эти газеты и проштудировал.

Писали много и разно, не очень понятно. Заговор в столице, но какой-то дурацкий — потому что, кроме убийства князя — никто больше не дернулся, а Верных перебили-переловили и вовсе просто, они словно и не ожидали такого. Никаких выступлений, ни в столице, ни на окраинах... Даже в оккупированном... хотя правильнее сказать — аннексированном? Или даже — воссоединенном, наверное? — так вот, в Валаше тоже все тихо, ни армейцы не дернулись, ни местные. Хотя, похоже, местами гулеванили, справляя 'тризну' по князю Вайму — я так думаю, просто нажрались от радости. Я так понял, своего князя, Орбеля, местные не очень горячо любили. Ну... так сложилось, по многим причинам. Но князь Вайм, как ни крути, и формально и по факту — зачинщик войны. Большой войны, кровавой. И потому радость от его смерти, тем более безвременной и подлой — среди валашцев вполне понятна и объяснима. Это начали было пресекать, но князь Велим велел прекратить преследования. Мягковат товарищ-то. Как бы не кончил, как Лаврентий Палыч, хотя... брательник-то его, куда уж жестче, а тоже схлопотал пару пуль.

Про само покушение тоже как-то неясно пишут. Вроде как, ворвались заговорщики, перебив охрану (что ж там за охрана такая? Сторожа с деревянными берданками?), на совещание, постреляли князя, и министра какого-то. Да тут, как в голливудском кино, лейтенант дворцовой стражи, бывший сотник Вольных Арвин, геройски встал на защиту князя, отбил нападение, и забаррикадировался в покоях, ожидая подмоги. Жаль, подмога не пришла. Истек князь кровью, пока отстреливался Арвин от врагов, ломившихся в дверь, и сам сотник был тяжело ранен. Чуть-чуть не успели верные князю войска, погиб Вайм, и сотник Арвин тоже вскорости геройски помер. Вот такая печальная история, хоть балладу сочиняй. Князь Велим уже пообещал поставить в Альмаре конную статую сотника Арвина, спасающего его брата от врагов. Не очень понятно, как сотник на коне спасал князя от пуль... ну да, князьям виднее. Кстати про главного злодея, главу Палаты Верности Марра тоже в газетах разночтения. В основном пишут, что был смещен, арестован, судим и казнен, еще до приезда князя, Временным Правительством (за сутки-то, и следствие, и суд, и исполнение, ага), в другом месте проскочило — ранен лично сотником Арвином, когда ломился добивать князя, и умер от ран. В остальном князь милостив и никого не убили... но многие сами самоубились, или оказали сопротивление. Ну, дело-то такое. Сходу новый князь подтвердил нерушимость и неделимость в вопросе присоединения Валаша к Рисскому княжеству, однако гарантировал равноправие и единый закон, отсутствие притеснений и контрибуций, и прочие вольности и послабления. Так же обещались реформы и улучшение жизни, ну, это у всех всегда в обещаниях. Правда и металлом проглянуло на предмет того, что врагов все же много, и нельзя терять бдительности, искоренять и пресекать... но в рамках княжеской законности. Крутые в общем дела завариваются, как бы тут все же, не случилось местной перестройки... Надо посмотреть, каков князь. Больно уж многие говорят — мягок и добр, а это не лучший выбор для правителя. Но, то не моего ума уже дело, конечно.

Довольно скоро вернулись в лагерь те офицеры, которых забрали Верные. Двое ничего, а один без зубов, рука в гипсе, и клок седой в башке. Впрочем, в званиях восстановлены, и компенсации обещаны, хотя, по-моему, этот, помучаный — вряд ли в службу годен уже. Как обычно бывает, статус у репрессированных-реабилитированных резко возрос, теперь они жертвы, и имеют преференции. Мне самую чуть не хватило — кабы уже арестовали, тоже бы имел, а так... Офицеры не ознакомили меня с приказом еще и потому, что старший из Верных только выспрашивал про меня, толком не говоря, вот наши и подумали — а вдруг, наоборот, в ряды вербовать хотят? Такое тоже бывало, причем часто именно мутных и не особо в чинах вытаскивали, карьеристов — а я под эти определения хорошо подходил. На мое счастье, приказ у них на меня был, правда, не прямой насчет ареста — а просто 'приехать разобраться по сигналу'. По доносу, ага. А как же иначе. Некоторые из офицеров, кстати, вид имеют довольно бледный — так думаю, и с теми, кого вернули с застенков гэбни — тоже без дружеского стука не обошлось. Хотя беззубый седоголовый капитан нашамкал, что от него тупо требовали денег, он тоже неплохо пограбить сумел, и о том иные знали. Вот и взалкали злоупотреблявшие властью и княжьим доверием... Поупирайся он еще, уверенно говорил — и приписали бы измену, шпионаж, и все подобное. Живым он, в таком виде, ясное дело, не вышел бы. Такие вот дела. Ясное дело, что нынешний князь добр и мягок, но, думаю, икнутся еще доброхотам эти доносы. Карьеру теперь такой бумажкой утопить — проще, чем чугунной наковальней. Или, наоборот — на крюк посадить, намертво. Что я, собственно, и проделал — переговорив со Шмульке, настращав его, что сдам, как доносчика, если что. Парень и вовсе выпал в уныние, обещался вести себя грамотно, и больше не подставлять. Может, и не врет — на перед опыт будет иметь неудачного ссучивания.

Неопределенность закончилась вскоре, быстро и неотвратимо. Я даже вспомнил барона Вергена — так все похоже было. Князь, не выделываясь, выписал всей роте расторжение контракта с отступными, навесил каждому свежеотчеканеную медаль 'За Валашский Поход', выплатил путевые до Рюгеля, не скупясь — и пожелал доброго, а главное, быстрого пути. Вот так вот. Мне перепало больше — чин лейтенанта, денежная премия, еще один орден 'Рисское Знамя', который получили далеко не все офицеры, и который, между прочим, давал неплохой годовой доход выплатами из казны — и отставка. Без вариантов. Причем суточные с намеком рассчитаны тоже до Рюгеля. Мол, собирай вещи, и вали отсюда, всем спасибо, все свободны. Вот так, пасть куском заткнули, и пинком под сраку. Причем и не спрашивали даже, вариантов никто никаких не предлагал. И ведь — опять половина офицеров завидуют... как же — чин получил, денег дали... А роту расформировали, так что на мое место никто не пошел. Ну а я им за такое отношение и проставился кое-как, без огонька — наостоебенили мне уже их кислые морды. Зато с Ури мы хорошенько отметили мою отставку — он, кстати, тоже получил наконец-то приказ на возвращение. Подумал, и решили идти вместе. Тем более что мои солдатики, пусть и бывшие, выкинули фортель — пришли просить меня побыть им 'маршалом' до Рюгеля — проще говоря, выборным комроты — чтоб порядок был. И даже по гривеннику скинуться обещали. Между прочим — вполне сумма. Согласился.

Вот вскоре мы и двинули. Ури верхом, я на выкупленной шикарной пароконной рессорной бричке, из реквизированных, (из шалости хотел было собрать запрятанный на дне пулемет, да поставить, чисто ж тачанка, но передумал от греха), а солдатня пешком. Правда, выкупили они пару больших палаток и еще за полтинник нагрузили на нашу бричку, вместе с самоварами и прочим полезным на марше. И собаку забрал с собой, раз уж жена сбежала. Ничего, баба на сене — сама не ест, и кобыле легче. Возницей посадил Пола. Это так Шмульке зовут. Парень, оказывается, до армии как раз в такси работал, и вообще подался на войну, чтобы накопить себе на экипаж, и бомбить по лицензии. Накопить толком не удалось, да еще и пять злотых прокукарекал. Подумал, да и предложил ему, по проверенной схеме, взять у меня в аренду вот эту бричку — вполне годная колымага, и людей возить можно, и груз какой аккуратный, ход мягкий, колеса стальные, сносу нет. Паренек подумал, и согласился, осесть он хотел в Рюгеле, не желая возвращаться в Улле, а у меня в Рюгельском банке как раз счет, будет ему просто денежку вносить. Сам я пока не решил, куда деваться, ясно было, что в Риссе мне не рады, а в Валаше оставаться как-то стремно было. В Улле тоже лучше не появляться без нужды. В Свирре сидит Верген, и наверняка не жаждет меня там видеть. Мир становился каким-то тесным, право слово. Решил добраться до Рюгеля, да и прикинуть потом, куда и чего. Денег на несколько месяцев и вовсе безбедного житья должно было хватить точно, даже чисто из выданных на руки наличными вознаграждений.

Двинули мы под теплыми зимними дождиками вдоль степей к югу, по-моему — как раз по тому тракту, на котором я когда-то Кэрра встретил. Только тогда самый разгар лета был, считай — полгода уже прошло, если не больше. И в тот раз мы свернули на восток к предгорью, а сейчас похоже пройдем по краю хребта, по границе Степи. Здесь, как мне объяснили, набирает силу идущая к морю на запад от Рюгеля река Студеная, какую хотел повернуть в верховьях незадачливый князь Орбелий. К сожалению, воспользоваться рекой как транспортным путем — нереально. Речка пусть и полноводная, но неширокая, глубокая и извилистая, с быстрым течением, каменистая и с множеством каменных перекатов и порогов. За отрогами же Южного Хребта Студеная, уже набрав силу, уходила в сторону, на запад, как бы очерчивая границу Союза со Степью, разливаясь перед морем несколькими заросшими лиманами. Собственно, это уже результат человеческой деятельности, ибо по немалая часть воды Студеной все же идет к Рюгелю — от Студеной проложен канал, питающий небольшую речушку Беленькую, текущую с предгорий, делая из невеликого ручейка в районе города серьезный поток, к тому же запруженный дамбой, создающий озеро Разлив... сразу подумалось, что если что — надо там, на берегу, шалашик ставить, дело верное. Разлив, естественно, создан не просто так — энергия воды весьма потребна на производствах. Увы, по каналу тоже нет судоходства, узок он, и неудобен, да и до города там недалеко — так что водой нам путь заказан, придется пешком шагать, ну да, нам чего. А я и вовсе в коляске, аки барин какой, или даже пан атаман Грициан Таврический. В Попандопулы себе принял капитана Ури, которому надоело трястись в седле, и ехали мы, коротая время легким трепом, и под вечер так напопандопуливались припасенными наливками, что с трудом слезали с чортовой брички на землю. Приводить себя в порядок начали, когда перешли границу Союза — новую границу, у самого начала северных предгорий Большого Южного Хребта. Теперь все горы на юге — принадлежат Союзу. Стоят себе свежие столбы пограничные, с эмблемой Союза — перекрещенные пушечные стволы и якоря. Рядом поднятый намертво шлагбаум, и место-обваловка на пару стандартных палаток — но самих палаток нету. Безвиз.

Вот с этого момента и стали приходить в норму, благо откат после всего прошел, нервы подуспокоили, и вообще. Пора нам обратно людьми становиться, Ури и вовсе на службе, а мне надо представительность все же приобрести, неприлично иначе. В общем, когда, однажды под вечер, на горизонте появились дымы, а в темноте отчетливо проступило дальнее зарево крупного города — мы с капитаном вполне соответствовали общепринятым нормам, цивилизованно пробавляясь бутылкой красненького на ужин в день, и не более.

* * *

Рюгель со стороны суши выглядел не менее солидно, чем с моря. Бастионы его, в отличие от кирпичных в Улле, по большей части сложены, ну, или, по крайней мере, облицованы серым гранитом. Такого камня много в окрестностях, и используют его в строительстве охотно, особенно там, где не требовалось сохранять тепло. Укрепления здесь, кроме того, не утонули в глубине города, а наоборот вынесены и вполне реально защищают его, по крайней мере — бОльшую часть. Это в целом вполне понятно — тут рядом Степь, да и граница Валаша недалеко была. Ури рассказал, что на западе город прикрывает непроточный Оборонный Канал — ров длиной в несколько километров, глубокий и широкий, с эскарпированными, укрепленными гранитом берегами. Отвесная стена высотой метра два — внизу дно из хаотично набросанных каменных обломков, и глубина до трех метров, двадцать метров воды — и такая же стена. А над ней — бастионы, способные прикрыть огнем как подходы к каналу, так и сам канал простреливать кинжальным огнем. Спусков к воде на всем канале всего по одному с каждого берега, и они прикрыты и вовсе непреодолимо огнем, а мостов — два. Северный и Южный — фактически, это и не мосты, а дамбы, собственно и образующие канал. Одна практически на побережье, вторая отделяет Канал от Разлива. Естественно, хотя дамбы-мосты широкие, едва ли не четырехполосные — там прорваться в город и вовсе нереально. Канал позволяет сосредоточить именно на мостах много сил, малыми силами легко обороняя водную преграду. Наверное, дамбы при очень большой нужде и взорвать можно... Канал так же выполняет функции противопаводкового сооружения — по нему весной и иногда во время осенних дождей сбрасывают излишки воды из Разлива в море. Сам город как бы прикрыт от запада Рюгельского Края этим самым Оборонным Каналом, далее Разливом, и Северным Каналом, а далее и самой Студеной. Оборонный прикрывает самое уязвимое направление — вдоль побережья — километров тридцать до Лиманов, обмелевшего после мелиоративных работ устья Студеной. Когда построили Северный Канал, лет сорок назад, то степняки быстро выяснили — в летние месяцы эти лиманы очень проходимы для конных отрядов. А дальше — один дневной переход... И особо заставами и укреплениями не удержать — очень еще долго меняла Студеная русло в низовьях, заболачивая одни участки, и затопляя другие, а проходимой для легкой кавалерии она стала на протяжении добрых двадцати километров. После же постройки Оборонного Канала — этот путь стал им заказан, Разлив тоже серьезная уже преграда, а идти в обход его уже слишком долго, да и на Северном канале мостов нет, и для форсирования он не особо хорош. Со временем, впрочем, когда установился новый гидрологический режим, наполнился Разлив, и Северный канал перекрыли в самом начале подводной дамбой — все пришло в норму. Спешно построенные укрепления всего один раз серьезно повоевали, навсегда отвадив степняков. Хотя, говорят, еще больше их отвадило то, что с уменьшением водосброса Студеной — степи в низовьях и лиманы стали засаливаться, и вскоре уже поход из Центральной Степи к Рюгелю через побережье стал слишком труден в сухие месяцы — пришлось бы воду тащить на себе многие дни. А в другое время Студеная в основном русле, все так же меняющемся от года в год, порой бывала непроходимой. Вот и прекратились набеги степняков, обративших свое внимание на Валаш. Тогда-то и начал формироваться, при старом валашском князе, бывшем, выходит, куда умнее казненного Орбелия, институт военных казачьих поселений, тех самых Вольных. Поначалу и Союз в этом помогал, только при дураке-Орбелии дружба закончилась. Как бы то ни было — степнякам к Рюгелю путь стал заказан. В итоге город стал расти и за Оборонный, там образовалась малопрестижная часть города, которую презрительно именовали 'За Каналом', а официально — Западная Застава. Селились там, в основном те, у кого деньги были, но не очень много. Город там давал большие участки, отчего Застава была просторной, при том откровенных люмпенов там не наблюдалось — жить там было несколько дороже и более хлопотно, чем на Восточном пригороде. Степняков уже давно можно было не опасаться, хотя иногда банды все же забредали, но малочисленные и больше сие событие служило развлечением местным жителям, собиравшим тут же дружины самообороны и подобной нацгвардии для отстрела ваххабитов — кстати, за вознаграждение. Однако в пустынных прибрежных районах дальше на запад порой высаживались всякие криминальные личности — пираты и контрабандисты. Неширокое приморье, песчаная дюнно-холмистая местность, поросшая невысокими нечастыми сосенками, ни на что в хозяйстве была не годна, потому там никто и не селился, что ловцов удачи вполне устраивало. Собственно, местность к западу от каналов и Разлива была, не считая пригорода, малонаселена, и шарились там, в основном или полувоенные формирования всякие, или прочие весьма мутные пассажиры, из мирных граждан — разве что пастухи, местные ковбои, гоняли там стада всяких копытных. Основное же сельское хозяйство шло по другую сторону канала, на неширокой, но весьма плодородной полоске между морем и предгорьями. По обе стороны Приморского Тракта раскинулись мелиорированные поля, множество ферм и винокурен. Виноград впрочем, тут был мелок и кисел, вино соответственно получалось не лучшего качества — потому пили в Рюгеле в основном портвейн. Либо покупные вина. Зато с мясом и молоком тут было неплохо — именно тот самый отголосок Степи вдоль Студеной подарил городу неплохие заливные пастбища.

Ну а промышленную мощь города создавали заводы. И шахты — шахт в предгорьях было множество, однако, поговаривают, многие уже истощились и едва давали сырье. Потому присоединение до того валашских северных предгорий — огромное подспорье Рюгелю. Хотя они числятся достоянием всего союза, но, по внутренним законам — половина добычи идет тому городу, на территории которого расположен источник сырья. А почти все военные приобретения на рюгельской земле... Заводов же в городе и так хватало — и пара пушечных, и ружейный, и просто тяжелого и среднего машиностроения, и станкостроительный, и судоверфи... Впрочем, вскоре выяснилось из разговоров, что зачастую один завод занимался множеством производств — ну, это, в общем, нормально, например, тот же Путиловский-Кировский завод чего только не строил сразу, и пушки, и трактора, и корабли, и станки... Серьезно зависел город разве что от угля из Ирбе. В предгорьях годе-то имелись очаги добычи, но себестоимость вырубаемого в глубине недр, с постоянной откачкой воды и расходом материалов на крепь и прочее угля, пусть и высшего сорта, не шла ни в какое сравнение с, тоже очень неплохим, Ирбенским углем, добываемым открытым способом, да еще и трудом каторжников.

Пока мы подъезжали к Северной Заставе, примостившейся современными краснокирпичными укреплениями на берегу Разлива — красивого широкого, едва другой берег видать, озера, все рассматривал местность. Очень напоминает окрестности Выборга, первое впечатление не обмануло. Местами серьезные выходы гранитов, кое-где песчаные дюны, небольшие ручейки и речушки, некоторые негодные для хозяйства, засыпанные валунами участки поросли красивым сосняком. Лиственные тут почему-то не растут, хотя гораздо теплее, чем в Валаше. Дерево в Союзе, кстати сказать — тоже огромный дефицит. Вроде бы Союз по результатам войны получал какую-то концессию на вырубку леса в Северном Валаше, но в любом случае с учетом дороги цена на строевой лес немалая будет. Народонаселение, попадавшееся нам по пути, выглядело довольно прилично, не сказать чтоб богато, но — зажиточно. Впрочем, в Улле народ тоже выглядел куда зажиточней, чем в других странах. Подходя совсем к городу, солдатня выстроилась в подобие походной колонны и затянула старинную солдатскую песню, про то, как задолбали командиры впереди, и вьется знамя полковое, в рот его яти, прощай, труба зовет, солдаты — в путь...

На Заставе нас остановил вежливый, но весьма внимательный наряд городской стражи. Сержант, осмотрев войско, сухо заметил, что винтовки военного образца, тем, у кого они имеются — придется продать в казну, кратко просветил всех о законах, даром, что все и так союзные подданные да граждане. Ури тут нас покинул, оставив мне адрес для контактов, ну и вскоре оформили мы все себе временный вид на жительство — всего-то на месяц. Дальше — изволь покинуть город, или плати пошлину. Лишние люди тут не нужны. Впрочем, мне проще — надо лишь добыть из банка свою грамоту на гражданство и 'обналичить' ее в Горисполкоме. И хоть всю жизнь тут живи. Но это потом. А пока — распрощался с солдатами, забравшими свое барахло (сейчас уже вместе с винтовками сдадут в казну палатки, да начнется гудеж), и отправился искать место пристанища на ближайшее время. По совету капитана в город соваться сразу не стал — там цены кусачие, а качество не лучше. Потому выбрали 'гостиничный комплекс', где обычно останавливаются всякие торговые люди, сейчас полупустой — не сезон и война. Цены оттого порадовали, даже Поль, которого я теперь окрестил Бельмондо — ибо даже отдаленно на молодого Бельмондо похож, устроился тут же, хотя и 'в гараже', в номерах для водителей. Прикинул примерно бюджеты, и решил, что пару дней можно порасслабляться, благо, при гостинице имелись, пусть и не шикарные, как в Улле, но все же бани. Поторговавшись для виду, расстался с не столь уж и огромной суммой, из обналиченного еще на Заставе в отделении Солдатского банка, и стремительным домкратом впал в эйфорию.

...Спустя неделю мальчишка принес письмо от капитана Ури — как он нашел мой адрес, не знаю, хотя вряд ли это было слишком уж сложно, я и не скрывался. Капитан вежливо справлялся, как мои дела, и не созрел ли я для серьезного разговора за жизнь? Оглядевшись, я подумал, что это отличный повод прервать расслабление, потому что иначе это может зайти слишком далеко. Нет, особо я не гулеванил, пил в меру, и даже девок не вызывал — просто я дрых по пол-дня, жрал от пуза, и валялся в ванне в банях. Даже денег лишних не тратил, просто оно уже начало надоедать, но сил прервать релаксацию как-то не находилось. А тут такой повод. Отписал ответно, что в течение ближайших дней непременно загляну к нему, и отослал таким же способом, с мальчишкой. Тут у молодежи вполне в чести такой заработок — доставка СМСок. При каждом приличном заведении кормится пара-тройка тимуровцев, на хорошем счету, которые весьма быстро и старательно доставят до адреса короткое текстовое сообщение, или даже небольшой бандероль. За весьма умеренную плату. Конечно, если что-то серьезное или особо ценное — то лучше вызвать серьезного курьера. Иногда и вооруженного, а можно и с охраной. Но если по мелочи — то достаточно этих пионэров.

...Город показался мне более спокойным и мрачным, чем Улле. Тот напоминал Одессу, а этот — Выборг или там Хельсинки. Климат, наверное, и строительный материал — очень много гранита в облицовке — оно и понятно — здешние погоды он лучше переносит. В целом город более упорядоченный, хотя уже видны признаки того, что ему тесно в пределах городских стен и бастионов. В самом городе красиво, и имеются и солидные каменные мосты через Беленькую, и парки, и Приморская набережная, и Городской Сад на острове в устье реки. Гораздо более эстетично все, чем в Улле. Однако, размаха и простора Эбидена ту, конечно, нет. Тот город поразил своими широченными бульварами и парками, просторной застройкой, продуманными перспективами. Рюгель в сравнении с ним как зажиточный фольварк рядом с охотничьим поместьем. Добротно, но мрачно. А население — понравилось. Степенные все какие-то, не бедно одеты, хотя своя босяцкая тут имеется, но гораздо малочисленнее, чем в Улле. На улицах немало красивых женщин — как-то даже чего-то заволновался. Мне в моем офицерском мундире без погон как-то не особо и уютно было по началу, но ничего — вижу — смотрят с интересом и вовсе не презрительно или враждебно.

В банке и вовсе приняли очень почтительно, а уж когда удостоверили личность (между прочим, чтоб не думать об отсталости какой — через отпечаток пальца, а как же), и подавно. Потому как выяснилось — афера с часиками натикала мне солидный счет. С учетом всего награбленного... совсем неплохо. Управляющий тут же предложил мне положить все на депозит, и мы долго не то чтобы торговались, но обговаривали условия. В итоге нашли устраивающие всех условия. Забрал я и грамоту на гражданство, попутно среди документов оказалось три письма от мастера Бару, в которых он испрашивал моего согласия на продажу лицензий, как и положено по договору. Тут же написал ответ и оплатил срочную отправку — чем шнелль, тем гут. Ну-с, я вполне себе Буротино, можно бы подумать, и насчет того, что где-то осесть, прикупив себе и жилье вовсе...

* * *

Нет, все же если город купеческий, торгашеский — то это насовсем. Ури сделал мне предложение, обрисовав местные расклады. В армию попасть, тем более на лейтенантскую должность — нечего и мечтать. Ну, это с самого начала было понятно. Во всякие погранслужбы, жандармы, полицию и прочее — только местных жителей берут, то есть тех, кто прожил тут не менее пары лет. Ну и с соответствующей характеристикой за период проживания. Так что единственное предложение по госслужбе он мне мог сделать — это в местную Нацгвардию. Ну, та самая Гражданская Оборона, ополчение то есть. Кроме непосредственно резервистов-ополченцев у сей структуры имелся и постоянный состав, набираемый преимущественно из отставных офицеров. Вот туда-то вполне принимали на службу и без особого ценза. Ибо служба не престижная вовсе. При том отнюдь не непыльная — большинство нацгвардейцев занимаются отнюдь не тренировкой резервистов или воспитательно-патриотической работой — а таки несут службу вахтовым методом на точках на Студеной и на Северном канале, выполняя роль офицерских ГБР, оказывая помощь всем прочим службам и сами посильно творя порядок и попирая беззаконие. Что-то среднее между ОМОНом и Вневедомственной охраной по функциям, чорт разберет точнее. Платили вохрам немного, правда имелось казенное содержание, ну и возможность 'при вакансии' претендовать на место в городской армии.

Это бы все ладно, в целом, если я решил бы остаться в Рюгеле, меня бы вполне все и устраивало. Но, мать его, ценник! За то, чтобы попасть в постоянный состав ВОХР, требовалось занести (через Ури, естественно) такую сумму, что у меня на лбу натурально мужской детородный орган вырос. Причем, все аргументы капитана сводились, по сути, к простому 'ну я же знаю, что у тебя столько есть!'. Нет, у меня действительно столько есть. И даже гораздо больше есть. Не обеднел бы, но... А оно мне, вообще-то, надо? Сказал, что должен подумать, ибо вообще не решил, остаться ли в городе, или уехать. Нафиг. Решил еще некоторое время поосмотреться, а там уже что-то и решать. Чорт его знает, мне тут, в целом, довольно-таки понравилось, но такие жлобские заходы сильно портят настроение. Да и было бы за что платить?

* * *

Месяц прошел как-то незаметно. Напомнил мне об этом только Бельмондо, у него-то как раз истекал ВНЖ, выданный при въезде. Надо ему было или покидать город, и быть бродягой, или как-то вписываться в местные реалии. Пока я прохлаждался, он, походу, пытался найти концы, чтобы обойтись своими средствами, не влезая в долги. Не вышло — все было вовсе не так просто, лицензия стоила дорого, да и транспорт для работы в городе должен был соответствовать требованиям. А вне города и вовсе не заработать ничего. В итоге пришел он договариваться об аренде лошадок и брички. Его сбережений едва хватало на лицензию и съем жилья. На каретный двор он не захотел, говорит, там мол, и лошадей попортят, и бричку могут на запчасти развинтить, и вообще новичку не рады будут. Нашел себе приличный дом с конюшней-сараем в Западной, за каналом, и пришел договариваться, да забирать бричку. Быстро найдя стряпчего, составили договор — условия я ему поставил не то что божеские, а очень даже вовсе и мягкие, прописал, правда, что по моим хозяйственным и прочим надобностям могу его привлекать, не чаще раза в неделю, бесплатно. Мало ли что, на всякий случай. А то вот барахла у меня скопилось — пришлось даже нанять кладовку в гостинице.

Вообще, постепенно я тут тихо зверел. Даже не думал, что безделье может так выматывать. Денег у меня вполне хватало, и можно было бы вообще заниматься... да чем угодно! Вот только вопрос — чем? Как-то внезапно ощутил себя в невесомости и недоумении. Пьянствовать решительно не хотелось, норма на снятие стресса явно была уже выпита. Да и компании в гостинице не было подходящей, а в одиночку надираться и вовсе не хотелось. Снял разок девку, чисто от скуки... не понравилось. Нет, чисто технически все вполне приемлемо, но... не то. Поискать, что ли, какую непрофессионалку-любительницу из местных? Лениво как-то. В общем, как говорится, 'ипохондрия всегда на закате делается... от глупых сомнений'. Сик, как говорится, транзитом, прямо к глориным мундям.

В общем, стал я всерьез примеряться к предложению Ури. Так-то посмотреть — что мне та сумма? Ну, остается, остается же еще, немало вовсе. И то сказать, ну пусть с часов Бару мне далее наверняка меньше капать станет, все же первые сливки ушли. Но пара-то золотых в месяц будет набираться. Но и без этого — выплаты с рисского ордена, аренда от свиррского товарища, аренда от Бельмондо, да проценты с вклада в банке. Да, чорт его дери, я попросту могу на эти деньги где-то в пригороде у частника, не говоря в сельской местности, безбедно жить, с питанием! Ну не шикуя вовсе, но просто не подыхать с голоду и не мерзнуть. Так чорта ли я жалею денег? С другой стороны — она мне так нужна, эта служба? Может, другим чем заняться? Бизнес, что ли, какой замутить?

...Поразузнав насчет бизнеса — понял: чтобы заняться чем-то серьезным — придется занести, причем официально уже, про взятки пока и речь не шла — сумму вполне сопоставимую с названной Ури. Не, так-то гражданину оформить ЧП — раз плюнуть. Вот только — торговать в определенном районе и определенным списком, производить — вполне определенные вещи, и сбывать их определенным дилерам. И расти над собой, через год — послабление, еще через три — больше, еще через пять — еще больше... Или вноси сумму. Сумму немалую, за каждую ступень. Не, чего-то такой бизнес меня не впечатляет, да и вообще не предприниматель я по натуре, так, срубить на вираже бабла — дело хорошее, а всерьез работать на себя — ну его. Это ж кабала какая, и не бросишь. Пробовал когда-то в молодости, знаю.

Из доступных работ оставалось мореплавание — тут город всячески способствовал развитию отрасли, особенно в плане рыболовства — но, увы. Мои познания в этом деле весьма скудны, а вложений мал-мальски приличное предприятие требует серьезных. Ну, всякое сельское хозяйство — опять же, все забито и сплошные запреты — только в ковбои подаваться, но чего-то как-то не тянет, да и верхом я ездить не умею вовсе. А без этого там никуда, как ни крутись.

Были еще предложения 'работы с риском'. Нет, не криминал... или не совсем криминал. Всяческие охраны, это понятно, но кроме того — собирались здесь эдакие ватаги, зачастую, кстати, из вохровцев и военных-'отпускников', да отставных. Собирались когда по найму частным лицом, когда 'на паях' координаторами. Ватаги эти иногда брали подряд от города, иногда по частной лицензии творили правосудие, отлавливая кого надо, гоняли пиратов и бандитов, а бывало, и совершали дружеские визиты к степнякам, на предмет пожечь-пограбить, да рабов набрать. Сейчас вроде как таких заказов много — в Валаше, после уничтожения Орбелием системы Вольных поселений — Западная граница практически открыта, и недобитые или вовремя сбежавшие степняки уже вновь набирают сил. Армия Рисса, пусть и набранная из бывших валашских полков, сможет сдерживать только оборону по Студеной, а вот рейды по превентивным действиям остаются за такими вот частниками. Пока князь Велим о восстановлении Вольных Земель даже не обмолвился, оно впрочем, и понятно — зачем ему этот геморрой, коли Орбель так удачно решил проблему. В общем, бывших военных активно набирали в такие ватаги — не то чтобы много предложений, но имелись. По раздумью, решил, что ну его пока что нафиг. Тем более мне, как вовсе пришлому, много денег не обещали, и вообще, чего-то башку под пули подставлять мне не хочется больше. Тем более, лично — если б опять под командование мясо, это одно дело, а своей шкурой рисковать — нет желания особого.

В общем, впал я в тяжкие раздумья от всего этого. Как вообще жить тут дальше? Вот ведь гадство... До того как-то не приходили такие мысли... не до того было... все беги-крутись, хватай-стреляй, смотри, чтоб не сдохнуть. А тут раз, и на тебе — море возможностей, практически безграничное — куда хошь, туда и плыви. А куда я хочу? А я и не знаю... Хреново, когда много вариантов. Когда это сраное изобилие. Когда самому надо что-то решать... и отвечать потом за решения. А перед кем, спрашивается, отвечать? Да хуже всего — перед собой. Хрен ведь спрячешься и не соврешь... Вот бы было два варианта выбора: 'нет и не будет' и 'был, но закончился' — это да. Это просто, это хорошо. А так...

Ну, спрашивается, чего вот я хочу? Ну... Ясное дело, осесть где-то в тихом месте. Но где? В селе... Местное село это не наше, из двадцать первого века. Сдохну я там от скуки. Сопьюсь может. Что мне там делать? Овес растить, да как в песне пелось, хрен на всю страну? Кур разводить или кроликов? Огород копать? Нет уж. Не то чтоб я городской, но к технике тянет. А техника тут в городах. В Рюгеле, так сказать, наверное, сильнее всего это видно, самый развитый город в известном мне мире. Осесть тут? В пригороде, свой дом купить, поставить какую-никакую мастерскую, и возиться в свое удовольствие? В принципе, неплохо бы... Но тут придется искать источник дохода — на все поступления не пошикуешь, пожалуй. Да и что я тут буду мастерить? И зачем? Прогрессорствовать тут не хочется вовсе — а то на старости лет будешь в бомбоубежище с противогазом бегать. И так-то не думаю, чтобы на много лет мир настал, как бы вскоре новой войне не быть. Стараться что-то мирное придумывать? Так человек так устроен, что любую идею к всякой гадости приспособит. Опять же — тогда тихо сидеть не выйдет, засветишься, и пойдет потеха.

Вспомнилось мне тут, как один товарищ, не всерьез, по пьянке рассуждал. Так, конечно, трёп, но вспомнилось. Мол, вот был такой Леонардо, Недовинченый. Очень много всякого придумал, что свое время опережало. Мало того, опережало — предугадал! И тоже вот пацифизмом страдал. Даже специально ошибки в чертежах делал... А у этого товарища была своя версия. Мол, не Леонардо это был. Точнее, был Леонардо, а был еще кто-то. Кто в то время из нашего попал. Попал то ли больной, то ли немощный или пораненый какой, отчего сам не смог делать ничего... или помогли ему таким стать. И человек этот был... скажем так, в технике не сильно сведущ. То ли менеджер какой, то ли вообще женщина современная. А тут рядом Леонардо. Который... правильно, записывает. Что записывает? А то, что ему рассказывают. Ты, товарищ мне говорил, рисунок 'танка Леонардо' видел? А вот теперь, говорит, я тебе рассказываю, что есть танк, простыми словами. А ты это с пониманием человека пятнадцатого века и рисуй. Значит, машина боевая. Внизу движитель, колесиков-шестеренок в нем много. В разные стороны может крутиться. Сверху — корпус. Броня — наклонная. Под разными углами. Машина может вести круговой обстрел своим оружием. А сверху — как же без этого — командирская башенка. Башенка, в которой командир сидит И такая вот фигня, как баял товарищ, буквально с каждым 'изобретением' Леонардо. Если их со слов не разбирающегося непонимающий записывать станет, а потом по разумению своему рисовать. Ну и додумывать в меру доступных технологий. Так вот и получился, мол, великий гений Леонардо из Винчей... Относиться к такому трепу можно по разному, но здравое зерно в этом есть, пожалуй.

...Помучавшись еще неделю, я окончательно осознал, что меня 'блядські ці питання зайобують' окончательно, и пошел сдаваться к Ури. Чорт с ним, отобью деньги, а если что — ну и пес с ними. А иначе свихнусь я тут от безделья. А так — будет ритм какой-то, сразу станет не хватать времени — и появятся дела. Скука, безделье — главный враг человека. Хорошо тем, кто всегда себе занятие найти может — а я вот не умею. Мне начальство необходимо, и жесткий график. Который я буду мечтать сменить на свободный, работу по ставке на сдельно-премиальную или вообще аккордную... и так далее. Без пинка по жопе, и иначе, как вопреки — ничего ж не получается, это ж закон...

С Ури мы торговались долго. Оказалось, что сумма уже выросла — ситуация меняется, в армии сокращения, много приезжих искателей подобной работы, и так далее. Может, и не врал, я не мониторил ситуацию. В общем — выросла сумма подношения едва не на половину. Ну и торговались... точнее попытались, но я попросту зарядил, что мне, в общем-то наплевать, и если не срастется, я уеду из Рюгеля, да и все. Что, возможно, могло быть и правдой. Потому — вот тогда та цена, что он предлагал раньше — и по рукам. А нет, так нет, а торговаться я не буду. Капитан аж поморщился — ну, не принято тут так. Купцы, как есть. Базар, торговля — это же основа здешнего мира. А тут так вот презреть традиции торга, наплевать на ритуал... Чисто для того, чтобы сохранить приличия, капитан помялся минут пять, потом согласился. Деньги я ему занес сразу, как еще тогда обговаривали, чеком на предъявителя, сразу заполнил заяву в управу, Ури тут же рекомендацию шлепнул — все по-честному, ни малейшего вранья. Выданную мне при увольнении справку, точнее заверенную у стряпчего перепись ее, приложил. Все, теперь только заявиться лично на рассмотрение ходатайства комиссией, в военкомат Рюгельский, и получить одобрение.

Как-то резко обретя цель, я моментально собрался, за оставшиеся три дня привел себя в порядок, подсобрал вещи и даже расплатился полностью за все в гостинице, хотя съезжать пока никуда не собирался, да и некуда и незачем. Вызвав смской Бельмондо, договорился и перевез к нему всякое барахло — он был вовсе не против, домик он снимал маленький, на одну комнатку с кухонькой, а вот сарай при нем был большой и крепкий. После привел в порядок форму, начистил все и нагладил. Даже запас всего накупил, от мыла и зубного порошка до патронов. Вспомнил вдруг, что хотел же в Рюгеле посетить оружейную мастерскую младшего Варенга, да совсем как-то из головы вылетело. Решил, что теперь уж — после. Три дня пролетели незаметно. И вот утром того дня, когда наконец пришла пора идти устраиваться на службу, с ранья прибегает пейджер-джан с смской от Ури. Мол, срочно надо пересечься в центре, со всеми бумагами. Странно, думаю, в чем дело-то — на комиссию идти к двенадцати только. Ну да, чего уж, не возвращаться же, снарядился по полной форме, разве что без револьвера — не положено в городе открыто оружие носить, если разрешения нет или не на службе числишься. А потайной кобуры у меня нет, да и как с формой такую носить? Гражданской-то одеждой так и не обзавелся еще. Вообще-то для таких случаев тут имеются миниатюрные револьверчики, вроде того, что был у дочки Кэрра, Лами. Малокалиберные, хотя и с довольно мощным патроном, пятизарядные и компактные — в кармане и незаметно вовсе. Однако, я таким пока не обзавелся, хотя давеча в лавке оружейной держал в руках, приценивался. Странное дело — вроде как надоело железо таскать, а вот без оружия — словно штаны одеть забыл. Надо будет исправить этот промах, но уже потом. Дошел по утреннему прохладному туману до линии конки, дождался общественного транспорта, отдал медный пятак за проезд, да и отправился в город.

Глава 12.

— Понимаешь, Йохан, я ничего не могу с этим поделать, правда, мне так жаль — Ури действительно было очень жаль. Очень сильно жаль, очевидно, уже потраченной доли мазы. — Этот закон ввели буквально вчера вечером, я только сегодня узнал...

— Ладно, давай уже поподробнее — на капитана было жалко смотреть — он был весь красный и потный, со страдальческими виноватыми глазами сеттера, и печально обвисшими кончиками усов. — Подробнее, и по делу, что надо, когда и как.

— Мой товарищ... Олвин, советник Олвин — он должен был все устроить... Он устроил! Все уже было готово, Йохан, я тебе клянусь! Но, ты понимаешь, эта война... Мир меняется, все летит к демонам...

— Короче, Ури, ближе к делу.

— Слишком много появилось желающих попасть в службу городу. Я имею в виду — из приезжих. Раньше брали всех, потому что постоянно была нехватка в ланд-милиции, не хотели особо в нее идти — хлопот много, а денег вдвое меньше считай, чем в армии. А сейчас наоборот. Вот, в Совете и решили... — Ури снова горестно вздохнул, и, успокаивая расстроенные чувства, приник к стакану с вином. Выцедил, горестно крякнул, посмотрел в окно и продолжил жаловаться.

Если опустить цветастости, жалобы на жизнь и прочие сложности, то суть оказалась проста. В городе постановили отныне набирать в ланд-милицию только местных. Тех, кто прожил в городе не менее трех лет. На сем собственно все, затея со службой быстро булькнула, и остро (особенно для Ури, естественно), стоял вопрос о возврате внесенных мною средств. Причина этого выяснилась вскоре.

— Послушай, Йохан — совсем как-то жалобно сказал капитан — Тут так получилось... Ты не будешь сильно против, если я отдам половину денег сразу, а половину потом? Сейчас придет Олвин, он принесет... часть, а я... просто так уже получилось...

— Ури, мы так вообще-то не договаривались... — Меня вдруг выбесил размер отката — оказывается капитан открысил себе полста процентов — это ж совсем совести не иметь. Спускать этого я не собирался, хотя и понимал, что отношения портить не стоит, но... надо постараться подсечь его, раз сам так подставился. Но, пока я думал, что же я могу все же поиметь с капитана, явился тот самый Олвин.

Высокий статный мужчина в гражданском. С сединой, но крепкий. Сразу видно — чиновник. С кожаной папкой-портфелем, приехал на таксо, вошел, поздоровавшись кивком с хозяином, и сразу к нам. Место кстати тут приличное — ресторан-кофейня на речной набережной. Заведение довольно пустынно по утреннему часу, какая-то молодая парочка балуется кофе, явно приходящий в себя после бурной ночи крепкий, опрятный детина купеческо-приказчицкого вида в уголке, да мы двое. Теперь, то есть, трое. Представившись и познакомившись, Олвин присел, дождался принесенного ему без заказа (видимо, не в первый раз тут, и вкусы знают) кофе, и выжидательно посмотрел на Ури.

— Мастер Ури, Вы ознакомили нашего друга с возникшей проблемой?

— Да, Олвин... И не надо этого казенного тона, я мастера Йохана не очень давно знаю, но мы неплохо сдружились... И тем более обидно, что так вышло! Неужели нельзя ничего сделать, Олвин?

— Ури, ты же знаешь, после всех этих дел... особенно в Улле... В Совете постоянно идет подковерная грызня, все сводят старые и новые счеты. Даже если бы я вдруг рискнул, то другие... Я принес деньги, мастер... Йохан. К сожалению, тут, пожалуй, ничего нельзя поделать... Ури, что ты так кривишься?

— Да... демонова печенка... Я уже внес деньги на майорский патент! Демонову мать в три хвоста! Йохан, я отдам деньги в ближайшее время! Жалованье у майора солидное...

— Ури, первые полгода ты будешь получать немногим больше, чем сейчас — грустно оборвал излияния капитана Олвин — Полковая казна, офицерский клуб, и прочее и прочее...

— Такую-то мать... Олвин, ты можешь мне ссудить денег?

— Ну... совсем без процентов, Ури, даже в знак нашей дружбы, увы, не смогу. Но... по минимальной ставке...

— Извините, мастер Олвин — позволил я себе вмешаться, решив, что ссудить Ури денег я и сам смогу, если под минимальный-то процент, а у товарища, наверное, самолет на работу вот-вот улетает. Надо побыстрее расставить все точки, и пусть сваливает, а дальше мы сами уж разберемся. — Я так понимаю, что вариантов решения проблемы никаких нет?

— Ну... — несколько задумался Олвин — Вообще-то... есть теоретические возможности, но, боюсь, что Вам они вряд ли подойдут...

— Олвин? Есть варианты? — аж подскочил моментально взбодрившийся капитан. Вот чорт, я ж чисто так спросил, разговор закруглить...

Я не учел особенностей законодательства... да вообще всего уклада, этики и морали Союза! Торгаши. Купцы. Негоцианты, мать их дышлом. То, что нельзя по закону — всегда можно за деньги! Впрочем, тут поступили даже хитрее. Можно было и иногороднему вписаться в должность. Но — только гражданину Союза. Меня это устраивало, но было и еще условие — гражданин должен был таки осесть в Рюгеле, и не просто так. А не иначе как с приобретением недвижимости. Адрес и прописка, хе-хе. Ну, или попросту можно и снимать, но — извольте оплатить счет сразу на все три года проживания... Что никуда не делся. Кстати и недвижимость в этом случае обременялась — три года ее нельзя продать обратно. Вот такие понимаешь методы привлечения инвестиций в городскую экономику... Разумеется, примерно со слов Ури оповещенный о моем статусе — свежеиспеченный отставной лейтенант рисской армии, пусть и после войны и с трофеями, Олвин расценивал такой вариант для меня как неприемлемый. Но я-то в принципе вполне могу себе позволить! Правда, это означает таки осесть в Рюгеле минимум на три года... Хотя, почему же? Я ведь, если припрет, могу разорвать контракт, и запросто уехать. А что дом... Так сдать его, и всего делов! Денежка три года капает, а потом и продать...

— Мастер Олвин, я понял суть — как можно вежливее прервал я чиновника. — Знаете... этот вариант меня бы устроил... — оба собеседника несколько обалдело посмотрели на меня, а я продолжаю — Но, дело-то вот в чем — все же покупка жилья — дело не быстрое и требует времени — ну, не могу же я купить первый попавшийся курятник! А вопрос со службой хотелось бы решить прямо сегодня... Может, обойдемся гарантийным письмом, с моим обязательством в приобретении недвижимости в Рюгеле... скажем, в какой-то определенный срок после подписания контракта о найме в ланд-милицию?

— Да? ... Хм.. Да! Конечно, такая возможность в законе есть! — пришел в себя Олвин — Но... мастер Йохан... Вы должны понимать... нет, никто не сомневается в Вашем слове, но... Необходимо будет предоставить... Гарантии Вашей платежеспособности... Поймите правильно, Казначейская Палата — это серьезная организация, и она...

— Я понял, мастер Олвин. Письмо из Рюгельского банка о состоянии моего счета Палату устроит? — бедняга Ури, он аж рот открыл от удивления.

— Вполне... Мастер Йохан. Вполне. Но представить его надо будет сегодня. И... я хотел бы увидеть его до того, как Вы его отдадите комиссии. — Олвин уже пришел в себя, и вполне деловит, и, похоже, немного мне не доверяет — Вы могли бы принести это письмо к половине двенадцатого... Да лучше всего сюда же! Мы Вас тут подождем.

— Отчего же нет... — несколько рисуясь, посмотрел на свои 'Бару' — Пожалуй, я успею, банк вот-вот откроется... Пожалуй, я не буду откладывать это. Господа, позвольте оставить вас...

Выписку из банка я получил без малейших проблем. С одного из счетов — деньги я поделил на несколько счетов, для удобства пользования, и вот теперь, даже не с самого крупного, получил выписку. Счет был солидный, и на приличный домик, даже в городской черте, в смысле внутри стен — вполне хватило бы. Когда я, спустя полчаса, принес бумагу, друзья все еще были на месте, что-то горячо обсуждая. Посмотрев на выписку (профессионально оценив подлинность, буквально мельком — очевидно, неплохой стаж), Олвин удивленно вскинул брови, и хмыкнул уважительно. А на капитана было просто больно смотреть. Он не смог сдержаться, и кусал кончик уса, с выражением 'Чорт, ну как я так мог продешевить!'. Богатством хвастаться нехорошо, но иногда, в такие моменты — так приятно... Олвин тут же, кликнув хозяина, потребовал принести письменный прибор, что тоже не вызвало удивления — тоже, поди, не впервой.... А может. И вовсе тут так принято — купеческий город, торговый. Накропал я гарантийку, насчет покупки недвижимости, приложил выписку, и даже, от себя уже, вписал предложение о внесении означенной в выписке суммы на счет города с составлением контракта. Ну, как положено — я обязуюсь приобрести жилье, после чего могу снять со счета остаток суммы — а до того сумма пребывает в гарантии города. Что, мол, не пропью я ее. А коли я не приобрету в течение отведенного месяца, и контракт на службу будет расторгнут — город мне возвращает средства, за вычетом штрафа в размере... Олвин, прочтя, аж крякнул... и предложил, в знак расположения, разумеется, добавить, что предлагаю я это по совету городского советника Олвина. Жук, но почему бы и нет? Зато теперь мое дело верное. Ури грыз трубку, наблюдая меня с некоторой даже задумчивостью, во взгляде читалось что-то вроде 'Как же я тебя, суку ушлую, раньше не разгадал...'. А я что? Я просто вот дружески помог человеку... теперь у меня... ну, не то что в друзьях, конечно, но в хороших непростотак знакомых — целый городской советник... Не имей сто рублей, а ишака привязывай.

Надо ли говорить что решение о подписании со мной контракта комиссия, конечно же, единогласно приняла...

* * *

Служба оказалась весьма специфической. В Северном пригороде находилась база милиции, но реально там редко когда можно было встретить много народу — разве учения какие проходили бы, как мне рассказывали. Там я всего лишь оформился, поставился на учет, причем в отличие от армии — свое оружие тут полюбому обязательно, ничего не выдают, даже патроны. Ну, хоть сэкономил. С войны я даже гранат с собой по привычке привез, хотя ума хватило не светить, на всякий случай. Вообще странная организация, какой-то то ли пережиток толи наоборот зачаток... Служба по графику — неделя через неделю. Ибо нехрен, тем более что чаще всего за пределами города служба, куда еще добраться надо. Оплата... грустная. Два желтяка в месяц — я у Вергена по идее больше получал, как временный взводный. Хотя по мирному времени и то хлеб, но.... На офицерской-то должности. Опять же — должность не поймешь — офицерская ли? В ланд-милиции своя система званий, рядовые резервисты-милиционеры вообще появляются в поле зрения только по большим учениям или в серьезном деле. И денег не получают, разве что какие-то льготы по налогам, ну и прочие ништяки незначительные, стаж там выслуга, еще что-то. Урядники — туда пишут бывших сержантов — появляются в управе минимум раз в месяц на сборы и их довольно часто привлекают еще на усиление — что-то там им за это капает финансово, но немного. Тоже конечно больше за статус вкалывают, за налоговые льготы и прочее. А вот основной постоянный состав — это все мы, грешные, бывшие старшины и офицеры — именовался вахмистрами. То есть по-армейски получалось, что это даже и не офицеры... ну или унтер-офицеры, чорт его разберет, как правильно. Настоящие офицеры в этой структуре именовались сотниками, и занимались исключительно штабной работой, туда попасть без блата сильного — просто нереально. Да не больно-то и хотелось. В ланд-милиции исключительно пехота имеется — конные отряды создает при себе жандармерия, и туда просто так не попадешь — хотя после долгой и беспорочной службы в ландах — можно пробовать. От казны мне полагалась разве что форма — и на том спасибо. Форма тут у милиции схожа с союзной армейской, довольно удобная, на мой взгляд. Эдакий френч со здоровенными карманами, с капюшоном — по виду вроде старинной куртки М-шестьдесят-пять австрийской. Штаны обычного вида, с удобными накладными карманами на бедрах, сапоги, да кепка. Кепка, правда, дурацкая, чем-то напоминает дебильную польскую конфедератку, или фуражку угловатую американских полицейских тридцатых годов. Смотрюсь я в ней совсем идиотом, но, в конце концов, я теперь милиционер, как же мне еще выглядеть. Хорошо хоть гаишного жезла и свистка не дают, тут это не в моде... Зато есть в комплекте, и шикарная, то ли кирза какая, то ли вовсе кожа — плащ-палатка. Положена только полевым офицерам, то есть нам. Звания тут обозначаются вовсе просто — никаких тебе погонов — просто шеврон-нашивка на рукаве. У урядников один угол, у нас — два, у сотников — три. А кто старший в карауле или группе — тому на грудь значок. А вообще-то все друг друга знают в лицо. Потому что в городе дураков не так много, а после введения советником Олвиным новых правил по приему на службу в плане обеспечения недвижимостью — иногородних дураков и вовсе почти не стало. Форма у милицаев по цвету отличается от армейской, более табачного цвета. Потому нас тут население обзывает 'клопами' — но не настолько уничижительно и ненавидяще, как красные мундиры сборщиков налогов на севере. Скорее так, беззлобно — ибо населению от ланд-милиции горя немного, разве кто попадется с контрабандой какой или еще с чем нехорошим... ну так сам виноват. Не надо было попадаться. В Союзе, кстати говоря, сборщиков налогов нету, чтоб мундиры носили. Тут все цивилизовано. Сам платишь, сколько обязан... а если не заплатил — вот тогда к тебе и придут. И предупреждать не станут — ибо очень тут серьезное преступление — неуплата налогов. За контрабанду и даже убийство стражника или милиционера в перестрелке всего лишь на несколько лет могут в тюрьму посадить. А за налоги — имущество опишут, и если не хватит — в рабство продадут. Так что сборщиков налогов в Союзе нет. А вот лесные клопики как раз табачного цвета водятся в зарослях дикой ежевики.

Сама служба проходит как и положено такой службе — неутомительно и бестолково. За прошедшие служебные две недели, я успел побывать сначала в карауле на Восточной Заставе, тупо пролеживая топчан вместе с товарищами — нас кинули 'на усиление' крутивших что-то свое погранцов и таможенников. Прокрутили без нас, даже бока отлежать не успел. Потом прошлись бестолковой облавой по приморскому редколесью за Западной — серьезное мероприятие, с обеспечением палатками и горячей пищей, на трое суток! Естественно, ничего почти не нашли, кроме пары пустых старых тайников-схоронов, и никого не поймали, кроме нескольких люмпенов, рискнувших забраться подальше от города на сбор плавника. На топливо собирают — сушат и продают, неплохой, кстати, приработок, для деклассированных, вот только в городской черте конкуренция велика, так и выбираются самые лихие на запад, хотя места тут не самые уютные — увидишь чего не то, что век бы не видеть — тебе голову и прострелят. И главное никто ж и не почешется за такого оборванца. Труп один, кстати, обглоданный и засохший, ветрами из песка выточенный — тоже нашли. Одно хорошо — за эти тяготы и лишения по гривне в день премии выписывают. Тридцать серебряков за прогулку с пикником, пусть и под дождиком небольшим. Старички, которым я обещался в конце месяца проставиться, говорили — мол, повезло, сразу пришел и наудачу попал, да чтоб в мою смену — так-то нечасто такое, раз в квартал, а то и реже, тут последний раз еще до войны было. На вторую неделю выпала скучная служба на охране шлюза у начала Северного Канала. Унылая офицерская караулка, полное отсутствие алкоголя, который неплохо заменял чифирь, скука, байки товарищей, надоедающие на третий день, и единственное развлечение — идти отстоять свою смену в будке на вышке. Надо срочно затариться какими-то книгами, иначе тут от скуки можно поправиться на несколько килограммов за месяц. Или жопу до синяков отлежать. Хорошо, что я в пожарные не пошел устраиваться...

Однако практически любая работа приносит радость. Тем, что трудовыебудни заканчиваются, и впереди — выходные. А тут при таком графике — цельная неделя выходных. И после такой службы жажда деятельности нападает невероятная. За первую неделю выходных я уже успел и отмокнуть в бане, и пообщаться с той же девицей с пониженной социальной ответственностью, благо и обитал я пока в той же гостинице, даром, что все вещи и собака переселились к Бельмондо. Я его навестил, собакен обрадовался.... Хоть кто-то мне тут радуется, уже неплохо. Придя в вид, начал вылезть в город на шоппинг. Подогнал форму и отдал в перешивку армейскую портупею — пусть подгонят под новую форму, посетил в очередной раз цирюльника — пора стричься, заодно от скуки сменил очередной раз имидж. Побрил голову под ноль, а усы оставил в стиле советской армии семидесятых — дядька у меня так ходил, я в детстве его таким помнил. Померил подогнанную форму, нацепил дурацкую фураньку, над которой старательно поработал местный кутюрье из Припортового. Не, ничего, так уже лучше, не совсем дурак, просто так выгляжу.

Третьего дня зарулил в аптеку, вовсе не за этим, хотя и это тоже имелось в ассортименте, и конечно и это я прикупил. Но главное — вылезла проблема со здоровьем. Что-то многовато контузий и сотрясений моя бестолковка перенесла за последние полгода, начиная собственно с самого начала. В итоге заполучил я себе, похоже, мигрень, головные боли то есть. Раньше-то я как-то особо их не замечал, списывал на недосып, или перепой, или прочие внешние невзгоды, да порой и некогда было замечать. А теперь здрасьте — пару раз на смене так прихватило, что аж караул. Вот и пошел к фармацевтам, искать спасения. М-да, а негусто тут с обезбаливающими. Зато предложили шикарное средство от головных болей. Порасспросил поподробнее, больно уж подозрительно показалось. Ага, на Севере горцы собирают мак в долинах... Понятно. Нет, спасибо, мигрень хмурым лечить я еще не готов. Я пока водочкой, если что. Зато теперь я знаю, куда идти, если захочется странного... Купил леденцов мятных, лечебных, да мазь какую-то, смесь ментола и бальзама звездочки, по запаху и ощущениям. Говорит фармацевт — виски помазать — головную боль снижает. Проверим.

Заглянул и в оружейный. Хотел найти того самого Варенга — нашел, но там оказалось закрыто. Степенный дворник охотно просветил, что 'Мастер Хуго уехамши к брата, как обычно, раз в месяц. Завтрема, самое позднее послезавтрема, к вечеру, от брату вернетси'. Поскольку у меня планы не срастались, решил навестить этого Хуго как-нибудь в другой раз. Вообще внушало его обиталище — дом большой, добротный, дорогой. Свистнув мальчишку, сгонял того за папиросами, и, угостив ими деда, порасспросил об этом пассажире. Однако, интересно — живет один, а дом огроменный. Бабы нет, девок похабных не водит... по крайней мере, никто не видел, жрать готовить и прибираться ему приходит какая-то наемная тетушка, весьма почтенного вида. С учетом, что сам товарищ Хуго вовсе не стар, едва за тридцать, холост, и деньгами не обижен — наводит на мысли. То ли чего нехорошее, то ли не до глупостей, маньяк до работы. Дворник склонялся ко второй версии, тем более что его, да и других 'почтенных горожан' привлекали за денюжку малую порой помочь провести капитальную уборку или что-то особо тяжелое переставить — так вот, с его слов, мастерская там огромная, и даже свой паровик для станков имеется. По словам старого Аро 'Гробит ен себя, работой этой, ему бы женсчину найти, порядочную, с понятием... она бы ему все выправила'. С огорчением дворник еще отмечал отсутствие у Хуго коммерческой жилки — мол, вещи диковинные делает, и такие уж тут к нему господа порой на заказ приезжают, а только все одно братья ему денег с наследства не дают, потому что дело вести не умеет. Интересная информация, надо будет обдумать, что ли, а пока распрощался с всезнающим дворником, и пошел таки искать оружейку.

В оружейном я хотел затариться, во-первых хорошими патронами для армейского револьвера — мои все военного выпуска, чорт их поймет, а револьвер это оружие дураков, потому должен работать безотказно. Ибо если ты не только дурак, но еще и он у тебя не стреляет — то и вовсе плохо выйти может. С винтовочными патронами у меня ситуация попроще. Я специально отобрал в запас, еще в лагере, из трофеев, хорошие, довоенной сборки патроны. А еще, хотел таки прикупить себе револьвер-мелкан, чтобы в кармане носить. Все же, хотя и можно при форме, но таскать в городе армейский наган как-то не того. А без ствола уже непривычно. Вот и зашел глянуть, памятуя велодог Лами, Кэрровой дочки. Осмотрел, примерился — неплохие револьверчики, но... как-то не то все же. Кобуру под них надо, как ни крути, так иначе или карман прорвут или не достать, или топырится вовсе неприлично. Мелкашки тут все практически — гладкоствольные, круглой шестимиллиметровой пулей стреляют. Картечиной, можно сказать. Потому как больно уж хлопотно местным умельцам такие тонкие стволы сверлить и резать, а свинцуется быстро, спроса же особого на дальнобойные мелкашки нету. Тут их или для миниатюрности применяют, или для тренировок. Патрон, кстати сказать, обычный, центробой — тоже понятно, перезарядка же. Патроны при том длинные, сантиметра три гильза длиной, с армейскую револьверную же, даром что почти вдвое тоньше. Ну метров на двадцать с револьверного ствола и так неплохо полетит. Однако револьверы мне не глянулись, все же не то, если уж брать, то бульдог натуральный, под четыре с половиной линии... хотя он еще больше, но ненамного же... В общем, как-то напрягало — что патрончик и револьверчик игрушечные — а стоит-то по-настоящему... Посмотрел еще на 'тренировочный' револьвер — копия армейского, но под мелкашку, и аж на девять зарядов. Может, потом прикуплю такой, чисто развлекаться. Винтовок малокалиберных, кстати, нету и вовсе, опять же — слишком много возни с таким длинным тонким стволом, а спроса нет. Уже хотел уходить, как вдруг увидел эту машинку.

— Уважаемый — спрашиваю приказчика, внимательного усатого молодца — а сей что за пистолет?

— Извольте видеть, господин вахмистр — это карманный пистолет, жилетный. Очень прочный и надежный, хотя и бронзовый, не извольте беспокоиться. Весьма удобен и безопасен, и бой верный... Был он у одного нашего клиента в трость вделан, и не раз его от собак, да и разбойников спасал. Да вот, на беду, сынишке он щенка подарил, тот ему трость и сгрыз. Вот тот господин себе новую такую трость заказал, а пистолет этот и отдал мастерам, переделать в жилетный, а как-то потом он ему и разонравился, да и оставил его нам на продажу...

Покрутил в руках, повертел... Кажется, таковое называется 'бундельревольвер'. Револьвер без ствола, зато с длинным барабаном, в котором каморы сразу и стволами служат. Архаичная конструкция, но... как-то сразу он в руку лег. Ствол-барабан бронзовый, это и ничего, ибо под мелкашку, тут под мелкашку часто бронзовые стволы и барабаны пользуют, что им будет-то, особенно гладким. Длиной сантиметров десять барабан — не меньше, чем у обычного револьвера ствол с барабаном. Только тут нет зазора, оттого мощность может и повыше быть. Спереди ствола посередке эдакая головка колечком — открутил, ось вынул, с нее барабан снял — перезаряжайся, осью, как шомполом орудуя. Все одно на один раз револьвер. Зато больно уж удобен — рукоять сильно наклонена, чуть только не прямая, оттого и лежит в руке прямо, и в кармане не сильно мешается. А курка и спуска нету вовсе, считай. Точнее, курок-то есть сверху, но совсем небольшой и как бы чуть в рукоятке утопленный. А спуск появляется снизу — только если курок взвести. Несамовзводный вовсе револьверчик, зато безопасный. Чтоб сам как-то в кармане взвелся и стрельнул — это сильно вряд ли. Зато, коли надо, большим пальцем взвести — одно мгновение. Шесть зарядов, надо сказать, а толщиной едва более дюйма — ну миллиметров тридцать, от силы. И — тяжеленький в меру, если что то и по голове треснуть можно... Понравился, взял я его себе, и пару коробок патронов. Мелькнула еще мысль, что если на этот ствол-барабан одеть трубу, а в нее напихать, скажем, ветоши... Надо попробовать. Но потом.

Под финиш выходных посетил некоего рекомендованного Ури агента по недвижимости — надо же что-то решать, время-то идет. Посмотрел на варианты, приценился — грустно стало. В городе домик прикупить, а я именно домик хочу, не квартиру никак, это дороговато выйдет. Отдать получится всю сумму, что городу перевел, а это вообще-то весьма немало. Уговорились, что подыщет мне он что-то в пригородах, я не гордый. Но раз уж так — то пусть место тихое, и чтобы соседей поменьше, я человек асоциальный. И желательно что-то небольшое, мне иначе только выходные на приведение в норму хозяйства и дома и убивать, или нанимать кого. Жаль, не обговорил вариант — купить участок, да отстроиться, не сообразил. Ну да посмотрим, авось что найдется, так я думал, на вторую рабочую неделю собираясь.

И вот, вернувшись, первым делом получил у хозяина гостиницы письмо от агента — тот писал, что нашел вариант, но довольно срочный, благо, как он знал, проблем с деньгами я не имею, и сумма готова. Так что завтра с утра ждет меня в конторе.

* * *

Предложение агента было заманчивым. Сегодня в городе аукцион. Продают имущество должников, конфискат, и прочее. В принципе такое случается регулярно, и народ, в общем, неплохо прибарахляется. Иногда тут, как и положено в таких делах, крутят всякие крутки и мутят мутки, покупая свое же конфискованное за долги, взяв в долг, или таким образом задешево 'продают' по дешевке, не платя налогов, кому-то что-то, оформляют взятки и прочее. Ну, все нормально, как везде. Почти настоящий капитализм. Надо будет иметь в виду, и посещать сии торжища, в целях экономии средств. Но сегодня я не об это. Сегодня я об другое. Наш аукцион относительно немноголюден, и проходит не на Рыночной площади, где уже стоит шум и гам на развалах конфиската, звенят денежки и срезаются кошельки. У нас свой аукцион, в стенах Торговой Палаты при ратуше. Ну, вроде как это местная биржа, так получается — я в этих торговых делах не понимаю, но так объяснит — это большой такой 'деловой центр', где купцы выставляют всякие предложения на аукционы и всяко, тут же куча стряпчих — договорился, подписал контракт и готово. Ну, наверное, биржа и есть, не знаю, я в настоящей работающей бирже и не был ни разу. Так больше всего напоминает офис какой-то банковской или страховой компании федерального значения, из того что я могу сравнить. А сейчас тут никаких торгов, ну или может они в каких отдельных других помещениях, сейчас тут аукцион недвижимости.

Мы ориентируемся на бывший циганский поселок, прилепившийся к Северной Заставе. Цигане местные, зингары, они народ кочевой, как и положено — но кое-кто и оседает. Конечно, наверняка и хорошие люди среди них есть. Точнее были. А в основном, естественно, ворье, бродяги и наркоторговцы. Ну, цигане же. Впрочем, в самом начале войны, ныне безвременно почивший князь Вайм (кстати, местная 'либеральная' газетка, скандальный рупор официальной оппозиции на зарплате, уже громогласно поименовала покойного Вайма 'узурпатором, которого укусила змея, им же и выращенная'... что характерно — репрессий к газетенке не последовало...), совместно с и поныне здравствующим бароном Вергеном, провели 'окончательное решение зингарского вопроса'. Попросту говоря — перебили всех, кого смогли уловить. Местное население не очень-то и горевало, хотя некоторое недовольство излишне радикальными мерами, а главное, тем, что их как-то не особо согласовывали с Городом — имело место. Ну, да, то дело прошлое. Нас это не интересует.

Интересует нас то, что дома зингар оседлых, тоже изничтоженных — отошли в городскую казну, и теперь готовились на реализацию, как обещалось по низким ценам. Предварительно ничего никому до аукциона было неизвестно — и если все прочее в этом ихнем Союзе продается и покупается легко, то вот к коммерческой тайне подход особый. Как рассказал мне агент, пока скучали в ожидании регистрации участников аукциона, регулярно вешают или топят в море чиновников, не всегда и мелких, пытавшихся купить или продать коммерческие секреты, известные им по должности. Доверие бизнеса к государственным властям — тут является основой всего строя. Так что ознакомиться мы сможем со всеми предложениями строго после регистрации всех участников. Причем — двери после этого запрут, и выпускать отсюда будут, например, счастливых покупателей, а впускать — никого. До самого окончания торгов.

Когда же пришло время знакомиться с предложениями, я как-то погрустнел. Суммы, на мой взгляд, были вовсе не маленькие, а описание объектов недвижимости вовсе не впечатляло. Все же большинство домовладений представляли собой эдакие 'точки базирования' сезонных мигрантов — огромные сараи-конюшни, много маленьких комнат и сарайчиков... подозреваю — похабное качество постройки, текущие крыши и грязь. Да заначки курительной травы в тайниках, как без этого. Оно тут не преследуется, но торговать без лицензии и налогов, немалых — не положено, и карают, как за все финансово-имущественные преступления — неоправданно жестоко. Разочаровали меня предложения, честно сказать. Агент подтвердил догадки, что большинство берут постройки под снос — только ради земли. Ну, есть и такие, что просто займут нишу зингар, некоторые вполне приличные и мало кому известные субъекты сейчас постараются выкупить что-то, а потом там обоснуется местный криминал, пусть и прореженный по военному времени (кто был недостаточно сообразителен, чтобы залечь на дно), но отнюдь не искорененный. Но мне такие варианты не сильно нравятся, дороговато что-то для "под снос", я ж не на продажу, да и не продать мне еще долго. Единственное, что зацепило как вариант 'для прописки' — какой-то натурально сарай, берлога, судя по описанию, на жалком клочке земли, зажатом между соседними участками так, что оставалась лишь узенькая дорожка, наверное, и телегой не подъедешь. И стоило все семьдесят пять золотых — неразумно много за такое убожество, но гораздо дешевле прочего. Однако, наверное, придется купить, дабы исполнить букву закона, а жить продолжить в гостинице — если не шиковать, и арендоваться надолго — то можно сторговаться меньше, чем на две гривны в неделю. С жалованьем, да если премии будут — вполне можно потянуть. А остаток суммы, что город вернет — пустить на всякое нужное. Да хоть бы и аренду гостиницы ту же оплатить. Решил так, и стал ждать конца торгов — выйти-то никак, разве отойти в соседний зал, там кафетерий в подвальчике функционирует. А ждать надо, естественно, потому, что в самом конце аукциона пойдет вся дешевка. Агент мое решение принял спокойно — ему я вознаграждение в любом случае не от процента оплатил, только что пожал плечами — мол, совершенно бесперспективный вариант. Хоть как вкладывайся, потом и за эту сумму может не продаться.

Отправился в кафешку, заказал кофий с круассаном, и потащился вкушать все это на уютный балкончик, откуда и все торжище можно наблюдать, и не так шумно и не мешает никто. Кроме меня тут на балюстраде не так много и народу, и то в основном, судя по всему, агенты и всякие юристы, просто время коротают, пока работы нет, торги-то только начались. Уселся, и стал старательно вживаться в роль зрителя — мне тут сидеть, похоже, едва не до темноты.

Первыми шли вовсе дорогущие особняки, так сказать даже — дворцы, в центре и даже на Морской Набережной. Это имущество врагов народа и всяких заговорщиков, в том числе и кого-то из местных безопасников, не вовремя примкнувшего к Верным. Коалиция-то между Союзом и Риссом и после войны сохранилась, хотя и намечаются некоторые терки. В общем, маррско-албинскую банду и примкнувших к ним громили активно по обоим странам, и мелкие вошедшие в коалицию баронства не забыли (впрочем, они уже почти наверняка войдут в состав Рисса, к гадалке не ходи). Вот жилплощадь этих, порой весьма высокопоставленных и болеечемсредне обеспеченных лиц и пошла с молотка после разоблачения и покарания оных. Это не просто дорого, это очень дорого. Тут счет идет не на тысячи — на десятки тысяч золотом. Ради интереса только посмотреть, не прицениваясь вовсе, да и на что оно бы мне такое? Чисто от скуки и для общего развития. Тем более эти объекты оформлены как надо — даже демонстрируют планы и рисунки, некоторые даже цветные, и, похоже, даже не просто рисунок, а фотография или может, обскурография какая. Объекты описывали старательно, потом, после выставления, еще несколько минут оставляют 'на раздумья' и можно уточнять что-то у консультантов.

Пару этих элитных объектов так никто и не купил — то ли очень дорого, то ли по иным причинам. Остальные раскупили, впрочем, почти без торга — назывались имена покупателя, в основном 'доверенное лицо городского советника' или 'купца первой гильдии' — ну, свои люди что надо покупают, торговаться не с кем. За один особняк, стоимостью в две тысячи стартовых, однако, сцепились двое купцов. Сначала был и третий, но его, такое впечатление, совместными усилиями, быстро высадили. И понеслось — в итоге, один из купцов все же приобрел особняк, аж за пять косых, что, на мой взгляд, сильно превышает стоимость... но там видно, дело принципа. Ибо победитель сиял, а проигравший был уязвлен. Хотя и отыгрался тут же, перекупив какие-то складские постройки по смешной цене, легко перебив ставки, а его прошлый противник, судя по всему, и хотел бы поучаствовать, да лимит исчерпан оказался. Интересно наблюдать за междусобойными терками. Тем более, что эти оба купца тут же чуть не в обнимку пошли в общепит, и сдается мне, не кофе или там бульон они себе закажут. Как бы вовсе не родственники оказались, с купцами такое бывает — то грызутся насмерть, то опять дружат.

Дело шло довольно-таки неспешно, но агент предупреждал, что самое месилово и начнется, как пойдет относительно дешевый конфискат, большинство за этим и пришли. По моим подсчетам, вот-вот и должно начаться, стартовые цены скоро подберутся к верхней границе тех предложений, что я рассматривал. Больше от скуки, чем от желания поучаствовать, ибо моя покупка в самом финале, спустился вниз. Тут тоже интересно, можно не только наблюдать, но и ухо иногда погреть — народ часто обсуждает выставленный объект — вот сейчас пристань проданная за долги какого-то купца — так она и 'гнилая' и 'дно мелкое' и при том 'склады на ней очень хороши, сухие и крепкие'. Заодно иногда можно было услышать всякое интересное и про личностей, того же купца-должника характеризовали как 'слишком он умным себя считал, задумал с продажей селитры, что с Птичьих Островов идет, Улльский торговый дом обставить. Да просчитался, вишь...' Интересно и не скучно, а мне все равно ждать тут еще долго. А информация лишней не бывает, мало ли что в жизни пригодится.

Внезапно образовалось новое интересное — зачел распорядитель, данные на какой-то очень неплохой домик. Недешево, конечно, вовсе, однако обещают все солидное и добротное, новой постройки дом с хозпостройками... место, правда, некозырное, самый край Западной Заставы — край города в прямом смысле. Оттуда мы прочесыванием шли как раз — ручеек отделяет некоторую возвышенность от идущего на запад редкого сосняка на невысоких дюнах. Дальше город не расстраивается, ручей как бы естественную границу создает, а дальше до самых лиманов такая местность. Если на краю, то совсем считается дешевый участок. А так-то дом по описанию очень ничего — камнем облицован, кирпичный, стоит на скальном выступе — тут такое встречается, гранит лбом вылезает вдруг из-под земли, и на нем если дом ставить — то никакого фундамента не надо, хотя конечно и подвала-погреба не сделаешь. А тут еще продолжает распорядитель — дом, оказывается, 'с обременением'. Народ как-то разочаровано заворчал, а мне интересно. Чего там? А оказывается — рабы. Вместе с должниками продают домик. Интересное дело. Это что ж, если его купить, то куда рабов девать? Пока время 'на подумать' идет, слушаю реплики соседей, оказывается, история с домом известная в городе... Задал пару вопросов, и какой-то дядька, мелкий купец-лавочник, судя по предыдущим его репликам, присутствовавший больше 'для интересу', благо за участие в аукционе сбор входной был невелик, и то больше для отсеивания вовсе неплатежеспособных, с радостью увидел во мне свежие уши, когда я сказал, что приезжий.

— Это дом старшего мытаря Торуса. Знамо, кабы Вы, господин офицер, местный были, то слыхали бы. Да-с, можно сказать — примечательность городская он был. Так-то сказать, честнейший человек. Отчего вовсе невозможный в общении... Нет, человек может и хороший, но когда на службе... И, вот же хотелось так Богам пошутить — к этому рвению служебному и чутье приложить — мужичок это разливается соловьем, сам смешной, вида добродушного, глаз чуть косит — почти вылитый дьяк Феофан, посольского приказу — Как он посмотрит, так и не соврать, и завсегда любую мелочь, что от пошлины укрыть хочешь, отыщет. Правда, надо сказать, коли сам все отдашь — тут же выпишет меньший штраф, и не устраивает какой пакости... а все ж... Через ту честность и сгинул. Сами понимаете, в городе-то торговом ...не всем, так уж сказать, такой человек нравится. А кому-то и сильно не нравится. Да вот только что с ним сделаешь? Стрелять в спину и то пытались, и оборванцев нанимали, да все как-то неудачно, а кое-кого и поймали потом, с последствиями, да-с...

— Тем более, что городу от такого мытаря очень большой прибыток шел, и за него по чести вполне город заступался. Да только, все ж, сколь не виться веревочке, а кончик завсегда будет — поддакивает здоровенный бородач, похожий на Распутина.

— Вот и его подловили, да-с... — продолжает гнать Феофан — Брать-то он не брал вовсе, это известно было, а кто сунуть пытался, сам и пожалел. В этом суров был Торус, не спускал, да еще и норовил побить, вроде как сопротивление пресекая при аресте-то. На чины даже не глядя, и все ему сходило. Однако, дочки у него подросли, он их в учебу отдал, в городскую гимназию, стало быть, денег на это ушло много, даром, что жалование большое, и по выслуге имел, и премии с находок. А тут вот дом этот еще... Решил он, видать, что надо им хороший дом, свой, поставить, ну и все сбереженное в это и вложил.

— То так! — вклинивается невзрачный старикашка, на которого, однако, все относятся с уважением, видать, дедушка авторитетный — В дочках Торус души не чаял, они с женой их как цветки какие в оранжерее княжеской растили. И то сказать, препоганый человек был в наших делах тот Торус, сколько я зла от него натерпел, а дочек жалко его, конечно...

— Так вот, я и говорю — убедившись, что старец реплику закончил, и более не претендует, снова продолжает Феофан — Дом-то он поставил, участок выкупил совсем дешевый, материалы купил, и сам строить помогал. Два года строил. Выстроил. Только, оно как бывает — вроде и рассчитаешь, на стены-то хватило, думаешь, самое оно важное — а потом мелочами-то и вылезает едва не вдвое... В общем, залез Торус в долги, опять же все по чести, и отдавал все. Но, тут-то и сообразили, что на этом его поймать можно, а уж раз поймавши... Выкупил его долги кто-то. Через подставных, никому не известно доподлинно, кто же именно... Кто в долг давал Торусу, они на него зла-то не имели, но деньги дело-то такое, коли предложили перекупить по хорошей цене...

— Обманом, обманом они те долги выманили! — довольно нервно кто-то сбоку подсказывает. Не иначе, сам эти долги за барыш хороший и продал, знамо дело, больно уж много гнева праведного в гласе сём.

— Могет и так, что обманом — покладисто соглашается косоглазый — А потом уже этот долг городу продали. И стал Торус должником уже казне. Оно бы и не плохо ему, на службе-то мог много задолжать городу, позволяется. Да дальше уж постарались враги, случилась у него какая-то промашка серьезная, говорят, подставили его сильно, жалобу потом оформили. Ну и оно бы и не впервой, да в этот раз, видать, кому надо занесли, и не спустили Торусу, да еще и штрафа наложили, да жалованье урезали. Оно бы, может, и ничего, кабы не долг этот. Просрочил он раз платеж, пеню ему начислили, знамо дело — казна. На другой месяц — снова не смог все выплатить — и еще ему больше платить стало. Ну, тут к нему и пошли предлагать всякое. Но упрямый был, так и не стал брать, а кабы стал, так наверняка еще хуже бы вышло. Да он бы, поди, и выкрутился все же. Только угораздило его весной в шторм попасть, да и заболеть. За три дня, как свечка сгорел, от воспаления. Ну а дальше — пока то, да се, тяжба, да пока на жену наследство оформили, там уж столько насчиталось денег...

— Жена его до того-то по дому только хлопотала, он ее работать не пускал, да и хватало им его жалования — гудит басом бородатый детина.

— Во... а как он помер, она надомную работу брать стала, шила там чего-то, да только разве сравнишь, шитьем такие деньги разве заработаешь... А продать дом не успела, или еще как — а тут война, да всякое и разное — ну и ничего не покрутишь, в военное время долги городу дело такое... Вот и присудили их в рабство, на три года, но уж с учетом всех заслуг покойного Торуса, чтобы продавали их вместе с домом, и жить они там будут весь срок рабства, ни продать их кому, ни выгнать. Это уж поспособствовали товарищи Торуса, вона они стоят... говорят, собирали даже на выкуп денег, да видать, не набрали, по их видать вон... Оно и понятно — они такие же в друзьях были, наверняка голытьба, потому как упертая, а других-то друзей у такого человека и быть не может. Врагов много нажил, а друзей — чуть.

Поодаль действительно стояла кучка людей с эдакими характерными лицами. Типичные честные служители отечеству, что за родину жопу любому порвут, и естественно, полунищие, или, по крайней мере — не богатые. Морды эдакие — растерянно-злющие. Ну, явно собрали вскладчину сотни полторы со всех сбережений, и тоже, если бабы-то еще их скандал не устроили... хотя у таких и бабы обычно — идейные дуры. Вот и приперлись сюда, в надежде выкупить. Однако даже стартовая сумма в разы больше, поди. Вот теперь и толкутся. Не люблю таких, от них подальше держаться надо — ибо они хуже дураков. Любое дело запороть могут, стараясь, чтобы все шло по закону и по правилам. Ну а потом сами и страдают — и хрен бы с ними и с их семьями — так ведь вокруг них и простому народу плохо. Такие только на войне или в невзгоду какую сильную нужны, а в мирной хорошей жизни — лучше бы их и не было. Хотя, государству. Несомненно, прибыток, и люди ему весьма полезные. Хорошо, что мало таких родится, а то вовсе бы жить невозможно было.

Глава 13.

...Ну а тут уже и торгам время. Только кроме описания дома, вывели тут на подиум, где до того распинались распорядители, да картинки-бумаги показывали, и сам предмет торга и обременения. Хм, однако. Тут ведь раб — это не то, что там, мол, в кандалах каких и в рубище. Тут это проще, это просто статус низкий и то сказать так — вот просто 'на улице' не особо большая разница. Это насчет прав всяких в суде и отношений с хозяином — то да. А так в целом рабы и приказчиками работают и некоторые даже свое дело ведут. Больше на крепостных похоже, как в книжках про это пишут, так-то я не знаю, не застал. Тут собственно даже оружие рабам вполне можно носить — но не свое, хозяйское — или с грамотой от хозяина или в его присутствии. Частенько, кстати, в охрану рабов берут. И даже в телохранители иногда. В общем, по внешнему виду раба и не отличишь, это каторжан или уже беглых рабов клеймят, да заковывают. А обычных, да с небольшим сроком, да если еще из граждан, то тут никаких излишеств. И даже татуировок, как в штрафниках, не ставят. Тут иначе — эдакий жетон на шее носить велено, цепочку как ошейник делают, чтобы и не снять было. А на жетоне, как положено — кличка животного, имя и мобильный телефон владельца. Мол, нашедшего — просьба вернуть зверушку, за символическое вознаграждение. Кстати именно символическое — на усмотрение награждающего, не менее серебрушки, что ниочем. А так положено доставить беглого раба бесплатно, по одной простой причине — иначе это может сойти за укрывательство — а это почти воровство. А воров тут не любят. Убийц так себе, если не брать опять же имущественные споры, решаемые таким путем, хоть в подворотне, хоть присылкой снайпера для любимого дядюшки. Мошенников даже почти уважают. А вот воров и укрывателей налогов — не любят. При том скупщиков краденного — уже не так жучат... лишь бы налоги платили. И это еще подкрутили гаечки из-за войны да множества всяких лихих дел в Улле и повсюду — говорят, разгул бандитизма в военное время имел место нешуточный, оттого даже вон ношение оружия в городе открытое запретили, только кому по службе. Поговаривают, что пока и послаблений не видно, хотя опчество и спрашивает робко у власть имущих — да, видать, не время еще. Родина опасносте.

Так вот, насчет, значит, рабов. Что сказать... Если б не та самая цепка с бляхой (сейчас временные, как городское имущество — у города свои рабы тоже имеются, а как же) так вполне гражданской наружности. И наружность, надо сказать, не самая плохая... Вдова незадачливого таможенника, жертва ипотеки — вполне обычная баба, довольно таки приятной внешности, разве что лицо весьма усталое и морщинки у глаз. Эдакая немного блондинка, что ли, волосы не длинные, в типа косу короткую заплетены, или как это по ихнему, по бабскому называется? Сиськи имеют место быть, хотя и не впечатляют. Попец рассмотреть не удалось, тут все же не распродажа рабов, с демонстрацией полной товара. Да и одежда вполне себе обычная. Но и так в целом видно — ничо так бабец. Даже вдувабельна вполне. Взгляд только совсем отрешенный, вроде как безразличный, мол, делайте что хотите. По моему представлению, рабыня на продаже так и должна выглядеть, как ей, Изауре, еще себя держать? Тут, правда, народ вовсе не свистит и похабщиной не комментирует вовсе, публика серьезная, да только, подозреваю, в рабство продаваться — дело неприятное. Наверное, примерно так же, как я себя в плену чувствовал. Даже немного посочувствовал бабе. Только тут дальше дело идет. Выводят следом, и рядом ставят еще и дочек ейных. Ну, а что делать, закон суров, хоть и полная дура лекс. А дочки-то, очень даже и ничего! Мелковаты, правда, но это же проходит, и то сказать, тут на это смотрят куда как проще... Девочки почти близняшки, сильно похожи, погодки, что ли, ну или, по крайней мере, разница небольшая. Старшей с виду лет пятнадцать от силы, может — четырнадцать. Сиськи, если и имеют место, под одеждой не просматриваются особо, тут обтягивающее бабы как-то не носят вовсе. Но так фигурка уже ничего, просматриваться начинает. А в целом — вполне ибабельная старшая-то. И мордочки у обоих ничего, младшая, правда, видно, что еще чуть ребенок. Блондинки уже четкие, видать, папаня корнями из степняков был — там больше русых да блондинов, в горцах еще северных, но там чисто блондины, а тут с эдакой рыжетой. И глаза серые — как у степных, у матери ихней вроде зеленые, а эти, наверное, в папку такие. Волосы в косички заплетены — у мелкой две косы, у старшей одна побольше. Этот прикол я знаю уже, значит, точно старшей четырнадцать есть — вполне можно не то что трахаться, но и замуж брать. Мать, как девок вывели, дернулась, морда у ей гримасой пошла, губу прикусила и отвернулась — ну, понятно, нервничает. Как жеж, не для того мати квиточки ростила... А сами девчонки смотрят по детски. Хотя и понимают, что происходит, не маленькие поди — но все же в глазах, как и положено детям, да еще родителями любимым и оберегаемым, эдакое выражение — не верят, что что-то плохое может быть. Молодые еще, как же, дети и есть. Однако, деточки, здесь вам не тут. Спороли ваши предки косяков. Сначала один, потом вторая — и теперь несладко вам придется...

Повернулся я, и решил идти заказывать в столовке чего-то пожрать, пока торги идут. Чего-то расхотелось смотреть, как этих покупать будут. Хотя, на невольничий рынок зайти потом надо будет — может, там тоже девок каких симпатичных продают? Я бы взял... дайте две... Уйти однако не успел, опять зацепился ухом за Феофана:

— ...Вона, смотри, точно тебе говорю, кумэ, Фрол долго торговаться н станет, он хоть Торуса и уважал, тот его от суда спас, не ставши врать, что нашел тогда именно в лодках припрятанное, а что выкинуто — доказать не выйдет... а, все одно, столько денег он не спустит на это. Даром, что торусовы-то приятели ему пошли в компанию — все одно он много не положит. Сотни три от силы даст, не больше, уважение оно конечно тоже, а все ж денежка счет любит...

— А кто ж ему тогда перебивает? Смотри, вон тот, толстый. И не торгуется никто...

— А он бы и сам не торговался, сам посуди. Кто тут приезжий, тот такой дом не купит — на что оно ему хлопот лишних? Ведь и не продашь толком, пока срок их рабства не выйдет, только вместе с ними, а оно кому такое надо?

— Да, то верно...

— Отож. А наши-то в городе, даже если кто и на Торуса зло держал — все ж на такую подлость, чтоб семью его в рабы купить — не пойдет. Оно, конечно, молва не грязь, да прилипает хуже смолы, сам знаешь.

— То так — вздохнул Распутин — в купеческом деле имя честное беречь надо, молва летит впереди купца, и следом стелется на сто верст. Безмен потом найдут, а память нехорошая останется...

— Так вот-то. Кабы так — то никто бы их и не купил. Кто-то в Управе Торусу благоволил — цена-то и вовсе немалая, чтоб не соблазнился никто дешевизной. На такой цене торг бы кончился, а они с нее начали. Так бы никто и не купил, ушел бы дом городу, а семья в городские рабы. Тоже не мед, пошли бы все прачками работать на Мытнинскую, но все же. Через три года пусть и без гроша, да снова вольные люди.

— Так чего ж Фрол торгуется?

— А ты ж сам видишь — вон тот, толстый, их купить хочет... Я уж и не знаю, откуда он такой, впервые его у нас вижу...

— А он из Элбе — это снова мерзкий старец подошел. Вид у него противный, не знаю уж поему, но не нравится он мне. Однако его тут уважают. Потому надо прислушаться, чего он скажет — Он у нас обосноваться недавно решил. Только дом у него уже есть, вместе со складами на Восточном мысу, у наследников Пима Кривого купил. А это он по другой части. Девчонки ему нравятся. Молоденькие. Он, говорят, иначе как с такими, которые совсем молоденькие, и не может. Оттого и скупает их при первой возможности, все лишние деньги на то изводит, хотя в делах и прижимист весьма. Потом даже вольную чаще всего дает... годика через полтора. Так-то. Молва, как вы, господа, тут рассуждаете, впереди летит, и следом тащится. — завершает свою речь старикан, и, мерзко хихикнув, отчаливает в толпу.

— Да уж... — неопределенно выдохнул Распутин.

— Вот жеж ... да-с — насилу сдержался Феофан — все ж ругаться прилюдно в таких местах не положено, могут и оштрафовать. Только рукой махнул, в такт непроизнесенным словам. — Ну, дело-то конечно плохое. Фрол, больше чем обещал, наверняка торговаться не станет, он такой. А, похоже, уже близко — смотри, как мытари-то мнутся...

И то верно, кучкующиеся вокруг степенного купца, помянутого Фрола, приятели покойного таможенника и впрямь нервничали, морды раскраснелись и явно выражают досаду. Посмотрел я и на оппонента Фрола — симпатичный такой дядька. Ну и не особо толстый, и мордочка такая, веселая. Денни Де Вито напоминает чем-то — такой добродушный и веселый эпикуреец. И глаза добрые. Настоящий педофил, каким он должен быть, эталонный — любит детей во всех смыслах слова и позициях. Глазки аж горят, как на девок смотрит. А на мамашу, поди, и внимания не обращает. Ну, а чего. Законы здешние не запрещают и вовсе, а когда у человека есть какое-то увлечение в жизни — это всегда хорошо...

— Как бы Мора-то не удавилась с горя, коли он её дочек-то... — вздыхает Распутин — С нее ж станется. Смотри, вона аж дрожит вся...

— Так это... как бы она, пожалуй, купца тогда не удавила — я ж так думаю, как он не боится то? — говорю я, и вижу, по реакции, что ляпнул глупость, отработанно ставлю защиту — Я сам севера, у нас так принято всяко, мож у вас и иначе...

— Ха. Знамо, иначе — отвечает Феофан, дико кося глазом — словно хамелеон, наблюдая и меня, и торг одновременно — Она так ни за что не сделает — ибо тогда ее саму и дочек... Лучше вслух и не говорить. Коли раб на хозяина руку поднял... Там, возле Рыночной, господин офицер, может видемши — там виселица стоит, и колеса... ржавые уже, редко пользуют, и Пыточная Палата уже давно считай пустует, однако, временами... да-с, не надо в слух и думать про такое... Да уж, Море не позавидуешь. Дочки что — молодые еще, стерпится, да и не особо и убудет, а вот она убиться может... Дочки им с мужем были как солнце из-за тучи, все на них клали, и мужа она любила — а тут вишь как — сначала он помер, потом такое, да еще и этот вот... Вона как смотрит, как кошак на сало!

— Жалко конечно — поддерживает Распутин — А то, вон смотри — цена-то уже за пять сотен вылетела. Все, похоже, сошел Фрол... Неужто больше никто не перебьет?

— Да некому кумэ, деньги-то какие...

Тут ведь торги как идут, тут не корову покупают — тут люди землю и дома покупают. Суммы большие, покупка серьезная, потому неспешно все так, никаких выкриков, все чинно, и после оглашения цены не скачет никто, не балаболит: 'Ктобольше, ктобольше, ктобольше?'. Ту после означения новой ставки перерыв дается в минуту примерно — чтобы все всё взвесить могли, подсчитать, прикинуть нос к хрену, и степенно свою ставку подать. А уж 'ставок больше нет, продано' и вовсе оглашается неспешно, точно удостоверившись, что действительно — больше нет. Потому время понаблюдать было — вот махнул рукой Фрол, что-то раздраженно сказал донимавшим его таможенникам, и отошел с первых рядов. А эльбинец-то аж сияет, только слюни не текут. Победил, заслужил приз. Даже два. Этот, поди, не станет ждать, пока младшая подрастет, даже наоборот. До чего ж все-таки обаятельный педофил, ему бы не купцом, а учителем работать. В сельской школе. Ну как радуется. Даже завидно. Я тоже так хочу радоваться.

И вот чорт же меня толкнул. Ну, есть какое-то во мне такое гадство — ну не могу не испортить человеку радость. Смеха ради для — взял я, и, когда уже оглашали насчет 'продано', а эльбинец слегка (метра на три, не более) воспарил над толпой на крыльях любви и счастья, сделал ставку, накинув самый минимум — пять золотых. А вот чисто ради понтов.

В зале как-то разом так притихло все. Неуютно мне стало — не люблю, когда на меня много народу смотрят. Сразу захотелось проверить — ширинка-то застегнута ли? Даже баба эта встрепенулась, смотрит удивленно. Ну а уж Де Вито... Ой, бедолага. С трех метров и в пике аппол с размаху. Ну до чего все же у него мимика выразительная, как он только купцом стал с таким лицом? Не иначе хороший купец, честный — такому обманывать сложно. Эдакая гамма чувств сразу, только что слезы не брызнули. И смотрит вокруг эдак 'За что, люди? За что он мою любовь и счастье поломал? Что я плохого сделал? Почему так жесток этот мир?'. И на меня смотрит жалобно — мол, кто ты, человече злобный, сироток у меня из-под крыла моего волосатого отобравший? Станиславский, и тот умолял его перестать издеваться.

Ну, а я чего? Настроение у меня от лицезрения этого сильно поднялось, а в таком виде я способен заделать любую гадость и глупость — ежели я весел, то центры в мозгу, отвечающие за рациональность и безопасность, как-то разом отключатся. А, провались все вдребезги, и гори оно конём! Пошел кураж. Раз такая пьянка, то покерфейс держать нет интереса. Даже наоборот. Ответил Де Вито плотоядной ухмылкой 'О, да, я Вас ПОНИМАЮ!' и перевел взгляд на девочек, рассмотрел их оценивающе. И надо сказать, насчет старшей и вовсе не играясь — по мне так всеж маловата, но годик пройдет — и вполне... Маманя их снова напряглась, лицом и глазами заметалась — хоть и стоит на месте, а напомнила мне глупую птицу, что отогнать от гнезда пытается, мечась и чирикая бесполезно. Сиди уже, клуша, раньше надо было думать, таперича будем твоих дочек делить!

Де Вито очнулся, бухнул ставку — сразу двадцать пять. Пресекая так сказать, мое хулиганство. Чего?! Хрен тебе в тряпочке, по всей липкой морде. Как говорилось в том анекдоте 'Будем сосать, деньги есть'. Еще пять. Снова играем в гляделки с эльбинцем

'О, да Вы из наших?'

' Таки да, Вы не одиноки на планете...'

'Может, уступите? Я все равно выиграю...' — и цена растет еще на двадцать.

'Пожалуй... Нет, мне нравятся эти малышки! Они такие... такие...мммм...' — и еще пять.

Завел меня этот симпатичный толстяк. Непременно надо потом наладить контакт — это явно хороший человек, а его порок только способствует этому. Наверняка еще любит выпить и пожрать, по нему видно же. А то ведь, как известно 'Что-то недоброе таится в мужчинах, избегающих вина, игр, общества прелестных женщин, застольной беседы. Такие люди или тяжко больны, или втайне ненавидят окружающих'. А этот явно не чурается. Нравится мне этот милый извращенец, своей открытостью и непосредственность. Люди, не скрывающие свой порок, всегда привлекают.

Проблема в том, что я уже превысил сумму, внесенную городу. Технически это решаемо, представители Рюгельского банка, разумеется, присутствуют, и добавить недостающее — проблем не станет. Но надо ли оно мне? Честно говоря, решил уже было и отступить — побаловался, и будет. Обернулся посмотреть, как выйти из толпы — да наткнулся на косые глаза азартно болеющего за меня Феофана, и насмешливый взгляд Распутина, вроде как спрашивавший 'Ну, чего, служивый, довыпендривался, голодрань?' Да, мать вашу, спекулянтов поганых, работников весов и прилавка, вы еще насмехаться будете? ...Ну и понеслось.

Толстячок оказался упертым, но все же адекватным. Быстро сбросил ставки до минимальной пятерки, и не тянул время, благо никто более не проявлял интереса. Да и понятно — вскоре цена уже, по сути, вдвое от разумной. Коммерчески невыгодно вовсе. Сообразив, что, в общем-то, дальше играться попросту глупо, твердо решил выходить, тем более что сумма уже была значительная, тут никакой купец не станет более насмехаться. Кинул автоматом последнюю пятерку, и собрался уже уходить, ради приличия только дожидаясь, пока Вито ответит.

А он, сука толстая, взял, и не ответил. Только лишь вздохнул, как морской кит, провел рукой по лицу и махнул — мол — выхожу их игры! И на меня посмотрел мол 'Мсье понимает толк в извращениях... завидую!'. Что делать, игра важнее жизни, понты дороже денег — отвечаю ему улыбочкой 'Ну... Вы же меня понимаете? Вам повезет в другой раз...'. Тут уже и распорядитель давай допытываться, не желает ли кто и есть ли еще ставки, а там и 'Продано!' внезапно. Еп ихнюю мать. Это что ж я наделал-то? Посмотрел на эту ихнюю Мору, глаза у нее перепуганные, то на девок своих косит, то на меня. Со злости, что я, сам себе дурак, так вдруг обломался и на бабки попал, сделал ей в ответ страшные глаза. Мол, готовься, ща как приедем, первым делом твоих засранок перенасилую! Плотоядно так посмотрел, в общем, ухмыльнувшись покривее, и кивнул — мол, так да, я вам ужо устрою Содом вперемешку, возможно, с Гоморрою. Твою мать, да что же я наделал? И ладно бы бабки, хотя денег жалко, аж спасу нет, но я ж теперь — рабовладелец? Здрасьте, приехали...

Повернулся, пройти чтобы к столам, где оформляют сделки, прошел мимо обалдело вылупившегося Феофана с кумом, а потом еще спиной почувствовал злобные взгляды — не иначе таможенники бесятся. Вот же фокус я отколол... Устроят мне тут белое солнце в пустыне, верещагины хреновы. А у меня и пулемета... ну то есть, есть, конечно, но такой. И гранаты тоже не той системы. Ладно, обойдемся, они ж мзду не берут, им за державу обидно, значит, будут строго по закону, а по закону в спину стрелять не разрешается. Вот они и не станут, потому что дурачки честные.

Оформил и уладил я все быстро. Деньги все же остались, хотя уже и вовсе не значительная сумма. Не маленькая, но и не много. Хорошо хоть, трат особых не предвидится. Да и деньги от Бару пока идут в объеме, значительно превышающем мои предположения. Хоть на этом пока протянем. Тут только дошло — мне ж теперь этих баб придется кормить! Положено так, раба голодом морить не выйдет, это тебе не каторжник какой и не в Валаше дело. Хотя, нет теперь Валаша, а как там при новом князе, неизвестно. То есть, на мне теперь прокорм этих трех куриц, вот радость-то... Нет, ну, положим, до того они как-то жили, значит, сами на себя заработают. Ну да, и заработок у меня есть, но на что мне эти лишние рты? Только ради сексуальных утех? Нет, девочка хорошая, конечно, младшая пока не в счет, а мама и вовсе разве в голодный год, при таком-то изобилии. Но блин, проститутки обошлись бы куда дешевле. Не так часто оно мне, наверное, и надо-то. А уж поискать если, то можно найти, поди, любую, и видом не хуже этих малолеток — и молоденькую и хорошенькую и чистенькую. На любой вкус. И кочевряжиться не станет, и отработает на все деньги. Вот же блин, не было у бабы забот, так села на воз, чтоб кобыле сдохнуть.

Остаток дня провел интенсивно. Познакомился с Феофаном и его кумом, они торговали мебелью собственного производства, знакомство полезное. С Де Вито знакомится не стал, но в памятную книжечку его данные, вежливо опросив поганого старца, записал. От новых приятелей, за обедом в соседнем с Рынком приличном кабаке, выслушал все тонкости обращения с рабами. Вот же гадость какая — я теперь — рабовладелец? Нет, ну и что мне теперь с этими сраными изаурами делать? Ну, понятно — сексуально эксплуатировать. Нещадно, на все вложенные, немалые, кстати, деньги. Но дальше-то что? Как жить-то с ними? В одном доме же придется? Или там какой сарай есть теплый, туда выгнать, чтобы обустроились? Вроде так можно, главное чтоб от холода не померли. Ну не оставаться же в гостинице жить? Хорошо хоть, неделями не будет меня. От горе-то блин...

— Ты Йохан, ловко купил себе — и дом, и прислугу! — это Феофан, уже хорошо накидавшись пивком, который раз меня просвещает — Только, дорого. Не купец ты, господин вахмистр. Вона оно и видать, тебе только бы с ружья палить, да команды кричать. А купеческое дело — оно крика да шума не любит. Тут считать надо! Да-с!

— Ы-ык... Та да — вторит ему уже начавший было задремывать Распутин — Много отдал. Зато дом точно справный. Такой, как покойник Торус был — из дерьма не станет лепить. Это в зинагр те домики с глины, да навоза. А тут — кирпич. Даже крыша медью. И— ик... Для себя строил покойник. Не на продажу. Да вишь, не пожил вовсе. Так что дом хороший... И-ык...

— Хороший, да-с! А все одно — дорогой...

* * *

Ближе под вечер, вызвал я смской Бельмондо, велев ему прихватить мои вещи. Пора перебираться, зря, что ли, деньги плочены. Прикатил он, съездили в казармы милиции, там я засвидетельствовал выполнение пункта контракта, потом в гостиницу, забрать барахло. С сожалением посмотрел на гостиничную девку, что уже дважды скрашивала мне одиночество — ну, страшненькая, и в койке как бревно — ну и что? Оно вот тебе надо было? С некоторой грустью расплатился с хозяином — как-то я тут и прижился, опять же — баня на территории, и кормежка неплохая... Поехали, тут я и спохватился. И давай орать на Бельмондо — собаку-то забыли! Приехали к нему, эта сволочь мохнатая, меня завидев, давай скакать, на грудь бросаться, лапами обнимает. Радуется. Даром что морда страшная, а ведь добрый, и искренне мне радуется. Затащил его в бричку, от умиления и выпитого до того портвейна с пивом даже расщедрился, и велел Полю вычесть из аренды то, что на кормежку собаки ушло. Я сегодня добрый, жаль, никого расстрелять не получится. Расстрелы очень поднимают настроение. Поль правда, уже освоившийся в городе, сказал, что недалеко от того места, где я имел глупость прикупить дом (сама покупка вызвала у него аж прямо некоторое благоговение — сумму я ему сдуру озвучил), имеется невеликая свалка-помойка местного значения. И там завсегда полно чаек, и он разок возил пьяненького господина в мундире отставного моряка, тот по этим чайкам прямо с борта брички лупил из пары бульдогов, очень азартно и мимо. Но местные, благо дело было почти днем, вовсе не протестовали — не только потому, что морячок был пьян и вооружен, но и потому, что чайки всем надоели. Чайки в приморском городе — это те же голуби, только гадят больше, орут громче и наглые не в меру — и никакой романтики. Вспомнился сразу тот тренировочный револьвер — надо купить будет, для такого дела. Издревле, говорят, для расстрелов лучше всего мелкокалиберные наганы подходили.

Ну, вот и приехали. Что имеем? Дом на участке, забор 'как бы есть'. Такое впечатление, что заросший тут был склон, ежевикой и шиповником, вот его и вычистили, оставив по границе участка полосу растительности метра в полтора. Там, дальше, видать какое-то подобие огорода, даже, вроде, саженцы какие-то торчат, плодовые наверно. Но так, несерьезно. А сам дом мне понравился. Даже не дом, а эдакий жилой комплекс. Так часто в Сибири старые дома строили — вот ворота, за ними двор, местами и крытый, и образован он самим домом и всякими сараями. Только там оно деревянное — а тут кирпич и камень. И впрямь солидно. Хотя и небольшой домик и пристройки. Бюджетно, одноэтажно. Но — в бюджете по высшей марке. И крыто медью (а смешно тут — цветняк едва ли не дешевле хорошей стали), и на окошках решетки кованые, пусть окошки и небольшие. Ворота добротные, доски толстые, похоже, дуб, дорожка до ворот отсыпана крупным песком, и плитки известняка набросаны — не мостовая, конечно, но аккуратно.

Открыл ворота, благо незапертые, соображают, хоть и бабы. Они-то домой заранее отправились — ошейники им перековали, новые данные выбив (за мой счет, между прочим, по гривеннику, жлобье муниципальное!), да и отпустили домой. Надеюсь, к моему приходу подготовились... Точно, встречают. Стоит мать, с совершенно отрешенным лицом, девочки малость испуганные — не иначе маманя наконец-то просветила, что их ожидает. Все равно по-детски смело смотрят, не соображают еще толком, не верят. Махнул было Полю — да тот ответил, мол, двор тесный, не развернуть там бричку, а задом пятить и вовсе сложно. Ладно, не так много и барахла. Велел Бельмондо, чтоб сгрузил все в сарай — у него лежало, и тут полежит, ранец армейский с вещами и сидор из гостиницы что взял, сам прихватил — это в дом. Вытащил с транспорта собакена, вошел на двор. Девчонки ойкнули, младшая за старшую спряталась — вид у собакена зверский, тем более он не чёсан давно, а в новом месте незнакомом очччень серьезную морду делает, деловито принюхиваясь. Хорошо хоть, гадить приучен за пределами обитаемого пространства, только что ворота снаружи еще на подходе обосцал. Псина подошел, мельком обнюхал перепуганных мать и дочек, вильнул пару раз хвостом, да и улегся рядом с невысоким крылечком-ступеньками, словно так тут всегда и лежал. Вот ведь, погоды дождливые, а тут хоть двор також плитняком каким-то выложен, но все ж не брусчатка какая, грязи собака в дом натащит, его ж лапы мыть не приучишь... прибирайся потом за ним. Стоп, чего это я! У меня ж теперь рабы есть. Раб — от слова работать — вот пусть и работают.

— Эй... Как там тебя? Мора? — Ходи сюды! — старательно придаю себе вид каноничного рабовладельца, эдакого дона Педры, или кто там Изауру пользовал? Не помню, я и смотрел-то только германский ремейк этого фильма — Хватай мое барахло, и тащи в дом, живо!

Передал ей ранец, схватила, потащила без прекословий — а чего, мне рабовладельцем быть уже и нравится! Тут же девчонки подскочили, старшая тянет руки к сидору... да забирай, тащи, и младшая пусть помогает.... Я теперь настоящий рабовладелец, суко! Барин, блять, с крепостными! Сбылась мечта каждого порядочного россиянина — иметь домик в деревне и пару-тройку крепостных девок! Эх! Баню бы еще.... Для девок-то... Чтоб и вовсе все по канону. Надо еще самовар из барахла, что Поль в сарай отволок, выкопать. Под водку. А развесистую клюкву мы потом сообразим, не впервой.

Отослал Бельмондо, и пошел обозревать владенья. Двор над воротами навесом крытый, слева — сарай каменный, заглянул — ну так, просто сарай, доски какие-то лежат, ничего особо ценного, практически — недострой. Разве в углу стеллаж сколочен. На нем какие-то бутыли, с керосином, что ли? Еще мелочь какая-то. Неинтересно, потом разберемся. Дальше навес, считай такой же сарай, но без передней стенки — там дровы лежат, плаха, топор стоит, какой-то сельхоз инвентарь. Под навесом же в углу колодец, ради интереса заглянул — вода не глубоко, полез кадушкой на цепи, матерясь, покрутил ворот — неудобно же... Пресная, смотри-ка ты. Хотя море с улицы видно. Дом вообще на краю географии — за ручьем дюны, к югу, за сараями — чьи-то сады-огороды вниз по склону идут, и дальше соленая земля, потом прибрежный пляж с торчащими из воды скалами-обломками. Только справа, за домом, на приличном расстоянии соседский стоит — участки тут большие, земля дешевая. Дом-то 'первая линия от моря' — вот только радости никакой — ветер постоянно. Потому дом сараем и двором прикрыт с этой стороны. Смешно — ручей вроде бежит, а где в море впадает — не видно. Должно быть, уходит в песок под пляж, я такое видал. Наверное, ручей этот пресную воду и дает, да и в целом всякая мелиорация результат такой имеет. Ладно, что там еще? Не спеша вышел за задний забор — там к ручью спускается подобие приусадебного участка... ну, это мне неинтересно, как говорится — зачем бабу в доме держим? Пусть там выращивают чего, хотя, по-моему, пусть и не ахти какой я мичуринец, конечно, но хрен чего расти будет тут — ветер с моря, сыро, и солнце палит, и воду на полив с ручья таскать надо — не с колодца же поливать? А, не моя печаль, на то крепостные есть! Подле дома торчит тесовая крыша — ага, ход в погреб, не иначе. Понятно, дом на камне стоит, под ним не выкопать, а тут рядом уже место есть, где копать можно. Посмотрел, подошел, дверь потрогал — дубовая, замок — хрен своротишь... Надо думать — не совсем пустой-то погреб, ежли такой замок на нем? Проверим потом... Ключи-то я получил сразу после оплаты, да они где-то в ранце валяются, здоровенная связка. Чего тут у нас ее интересного видать? ...Ага, а вона справа за садами-огородами, наверное, и есть та самая свалка-помойка местного значения — тот-то эти падлы скрипучие там вьются и орут. Хорошо. Если б все же винтовку под мелкан раздобыть, то прямо и отсюда бить можно, главное ни за кого не опасаясь — дальше все видно до самого моря, тут до него всего-то метров восемьсот, прибой слышно. Ничего, буду воображать, что это у меня автострада под окнами шумит... В городе вообще-то стрелять не разрешается, за это критикуют быстро и жестко. Но вот в пригороде запросто можно палить по сорным животным бродячим, и птицам. Ну, если конечно аккуратно — а если неаккуратно, то сам виноват, заплатишь штрафа немало в лучшем случае. Нет, место так неплохое, хотя и не уютное, зато людей не видать особо. Что немного напрягает, так это то, что вот прямо за ручьем метров сто от дома — уже дальше идет сосняк, считай — дикое место... Конечно, у ручья, похоже, бережок обрывистый, наверху заросли, но это ж несерьезно. А насчет видимости, так дом как на ладони издалека. Ну, бачили очи, шо куповалы... потому и дешево. То есть, конечно, недешево, но это уже сам дурак. Разозлился внезапно, плюнул и пошел обратно на двор.

А тут нате вам — почти идиллия. Не, ну вы посмотрите на них. Собака валяется, подставив пузо, младшая его вовсю чешет, тихонько смеясь, как он задней лапой дрыгает. Старшая ей временами помогает, потом вспоминает, что она 'уже взрослая', и делает вид, что учит младшую. Мать за ними наблюдает только что не с улыбкой. Охренели совсем?! Я, понимаешь, на их кучу денег потратил, а им тут весело! Вот, другое дело, заметили меня, мать на девок шикнула, те вскочили, собак недовольно косматую свою башку поворотил — мол, а еще чесать?!

— Веди в дом! — командую — Показывай, что там где!

Грозно так говорю, на автомате аж руку на пояс, привычка пистоль с кобуры достать, как же. А что поделать, иначе ж нельзя, я теперь кто? Я — Хозяин! Понимать надо. Мне теперь слабины дать никак нельзя, надо сразу этих куриц в кулак взять, и не выпускать! Я им ужо вот! И еще вот что. Надо будет тут все переиначить. Не иначе как, от покойного ее мужика еще тут вещи остались да порядки... да все, и мебель и посуда. Нахрен. Все выкину. Как положено — новый самец все, что старый сделал — ломает. И детенышей загрызает. Ну, грызть я их не стану, хе-хе... если вы понимаете о чем я. Короче, все ломать! А еще это... территорию метить, да. Пока не погажу в местном сортире — во владения не вступил! Кстати, неясно, где сортир — во дворе нету. Совсем за дом, что ли бегать куда-то надо?

...Осмотрев дом, как-то поутих насчет ломать. Гадство, но и так слишком много денег отдано, и если б только это. Тут все сделано, мать его, добротно. Для себя. И дом мне достался 'полная чаша' — видно, что не экономил покойник. Нет, шика какого нет, но что ни возьми — добротно, дерево — так дуб, мебель вся дубовая, а это выходит с севера везли, или со Свирре — тут не растет нихрена строительного, кроме сосен-кедров. Пол тоже в комнатах дубовый, остальной кирпичная плитка, керамическая. Дом, честно сказать, маленький вовсе. Тесный. Но крепкий и добротный. И стены толстые в два слоя кирпича, и потолки в комнатах не балки какие, а сводом, хотя опять же невысокие, и печь хорошая, и крыша натурально толстой медью крыта. Потому и тесный, что иначе при таком качестве никаких бы моих денег не хватило. Их и прежним-то хозяевам не хватило.

При входе никаких тамбуров или чего — ну, да, тут не принято, тут тепло. Прихожка не совсем чтоб маленькая, так развернуться раздеться есть где. В углу при входе отгорожено место, в кадке небольшой плавает плошка со свечой, точнее с фитилем в воске — лампадка или как правильно назвать. Это тут заместо образка в красном углу. Вроде как это и не у сильно набожных встречается, пусть будет, мне опиума для народа не жалко. Справа от прихожей гостиная-столовая, слева — хозяйская спальня. Сразу в запале пошарился — нет, нету ничего такого, что мог бы я выкинуть показательно — видать, все мужнины вещи уже продала, да и своих не так и много, из особо ценного разве швеймашинка. Ладно, хрен с ним... Комнатенка квадратов девять-десять от силы, хотя и стол у окна есть и кровать и шкаф-кладовка. Лампы везде керосиновые расставлены с отражателями — а как иначе, электрификации всей страны тут еще долго ждать. Разве что мне самому генератор на ручей ставить, и искать Яблочкова с Эдиссоном, чтобы они мне электролампу сделали. А, обойдемся, местные керосинки с колпачками из соли весьма неплохо светят, да и чего тут все одно по вечерам делать... Хотя, добротный дубовый топчан, высокий, по середину бедра — намекал, что делать. Видать, покойничек-то был крепок, и побиаццо любил. Посмотрел — под топчаном сундуки для барахла, пустые, правда, практически. Добротно. Жаль выкидывать, да и зачем? Ради предрассудков? Да так посмотреть, сколько такая мебель стоит, может, и не продешевил я? Феофан прав, стены-стенами, а вот такое вот 'по мелочи' и набирает сумму.

Опять же, в столовой — здоровенный дубовый стол. Два стула и две табуретки, такие, что на глаз по полпуда весом каждая, а стулья, поди, по пуду. Особо-то больше ничего и нету, я чуть не рыкнул мол 'Телевизор где?' — не хватает телевизора, однозначно. Вместо телевизора имеется маленький камин. Каминчик даже. Щепками, или шишками какими топить. Но над ним медный лист на потолке, напротив зеркало — если запалить, наверное, уютно весьма и посветлее в комнатке. В углу смотрю — часы-ходики, рядом стеллаж с книгами стоит. Невеликий вовсе, эдак больше статусно. Чорта ли книги не продали? Они тут дорогие... Сама столовка-то тоже невелика, метров двенадцать от силы, но вчетвером пожрать сесть вполне комфортно.

За столовкой дальше по правую руку — девчёнская спальня. Даже не пошел смотреть, все же как-то неловко стало, заглянул так, а в остальном... Да ладно, успеется, если что. Дальше рядом со спальней девочек, считай напротив входа в дом — кухня-хозпищеблок. Плита, она же и девчонкам стену греет, стол, рукомойник, посуды некоторое количество. Не много, но видать на мелочи размениваться не стали продавая, там, похоже, суммы были серьезные в долгах. Ну и хорошо, есть хоть с чего пождать, тарелки глиняные, но аккуратные и даже красивые. И самовар есть, причем присоединен к дымоходу, я такое дело в иных кабаках видал. Только все одно это баловство, надо керосинку покупать. И чайник. А вот подстаканник у меня свой, подрезанный в одном валашском доме по случаю, может быть, даже, и серебряный. И стакан толстого стекла граненый в нем. Тут же пошел в спальню, куда эти притащили мое барахло, порылся, достал и торжественно водрузил его посреди кухонного стола. Вот так, теперя я тут главный.

Заодно с ранца рыльно-мыльное прихватил, грозно вопросил, где тут умывальня? Оказалось — вот дверь из кухоньки, вошел — мама дорогая. Да тут сортира-то нету, тут ватер-клозет, понимаешь. Удобства отнюдь не во дворе. Натурально санузел совмещенный, все дела. Унитаз, местный аналог то бишь, как положено. Из дерева их тут делают, в основном какое-то дерево, что штормом выбрасывает — оно в море провалявшись нужные свойства имеет. Ну и обрабатывают его как-то. Не дешево, но тут с гигиеной строго — видать, тяжкое наследие древних. Слив, конечно, примитивный — кадушка рядом стоит, в ней ковшик. Ну да ничего, не переломлюсь. Так, вот теперь я территорию пометил, все, хозяин я тут...

Последнее, что осмотрел — оказалась баня. Ну, точнее, помывочный пункт. Располагалась она прямо в доме, промеж уборной и хозяйской спальней, со входом из кухни же. Вот уж тут тоже все для себя — и пол пемзой выложен, и скамейки, печь, которая и хозяйскую спальню греет, бак для воды горячей на печи, бочка с холодной рядом. Нет, не баня, конечно, каменки нет, полка нет, да и какая парная, если прямо отсюда выход в дом? Так помыться разве, в тепле водой горячей. Даже и предбанника-то нету, переодеться негде, рассчитано, что в халате, чтоль, каком прямо из дому ходить? Али в простыне? Халата у меня как-то в хозяйстве вроде нету... в плащ-палатке буду шастать, понятно... Но, однако — все одно хорошо! В описании дома-то ни слова не было, а однако, такой сюрприз... Тут кроме бани-мойки еще и прачечная — стиралка за печкой стоит. Ну обычная стиральная машина. Местная. Вертикальная загрузка, да. Корыто, поддон или скорее даже ящик деревянный, в нем на оси поперек проходящей — барабан медный, дырявый, с крышкой сборку. Как на настоящей стиральной машине. И сверху на ящик крышка — ну чтоб не брызгалось. А сбоку из ящика до стены кривая железяка торчит — крути! Только вместе с одежей в барабан закинуть всякой соды-золы и несколько камушков округлых-пупырчатых не забудь. Воды залей, и вперед, потом пробку вытащи — слей, и заново. Я такое тут уже видел. Правда, ручная стирка тоже в ходу весьма, потому как не все так отстирывается, только по мелочи, коли не сильно запачкано и заношено.

Вылез, осмотрев все, в гостиную, посмотрел на жмущихся в коридоре домочадцев. Или как их называть-то Рабы? Прислуга? Хрен разберет... Уселся в стул с подлокотниками, жесткий, деревянный, а как-то сразу на редкость удобный. Не иначе, хозяйское место было. Второй — хозяйки. Как быть теперь? Выкинуть такой стул у меня рука не поднимется. Куда его девать? Сменить на табуретку, а его как кресло использовать? Так поставить лишний стул тут особо и некуда, тут все как на подводной лодке — на своем месте. Ладно, чорт с ней, махнул — мол, садись. Присела на краешек. Девкам показал — те на табуретки присели, аки стрекозы на травинку. Темнеет уже, на юге это быстро, надо свет зажигать.

— Эта... как тебя... Мора, там я погреб видел. В нем есть чего?

— Да... господин Йохан — а голосок-то у нее эдакий, не то что с хрипотцой, коию многие по какому-то недоразумению полагают весьма привлекательной, но низкий такой, даже приятный. И почему-то это меня снова бесит — Погреб не пустой, хотя припасов и не очень много.

— Хороший погреб-то? Не попротятся припасы? — спрашиваю просто так, лишь бы прошло раздражение. Кажется, опять голова болеть будет, наверное, это уже похмелье подкрадывается, не надо было мешать портвейн с пивом. Грубейшее нарушение ТэБэ...

— Погреб хороший, даже ледник для мяса есть, небольшой... бывший хозяин... не жалел денег, господин Йохан. Погреб отделали мороженой сосной, и не протекает...

— Так! — вот мне еще лишний раз будет она про мужика своего напоминать, зараза! 'Бывший хозяин', мать так! Я тут теперь хозяин! Как же бесит, сука...— Короче, Мора! Жрать давай готовь! Быстро, метнись в погреб, и принеси чего...

— Все готово заранее, господин Йохан — а я только сейчас соображаю — в доме-то пахнет нормально, жильем и жрачкой, я как-то до сего момента и внимания не обратил, потому как — жилой дом, вроде, так и должно. А она еще и смотрит на меня прямо. Наглая какая!

— Так подавай. Чего же ты ждешь-то... хозяюшка? — ласково-издевательски, растягивая фразы, спрашиваю, как обычно солдатиков об их косяках вопрошал. Чую, сейчас взорвусь, сил больше нет терпеть

— Конечно, как прикажете, господин Йохан... — сука, ну еще и эдак с поклоном, блять, как в кино каком! Я те что, бык театральный, комедию тут играть, издеваешься, да?! Пока я, вытаращив глаза, набираю воздуха в грудь, она уже ускакивает на кухню, потому ору вслед:

— И перестань называть меня 'господин Йохан!'... — матерщину не добавил, только на девчонок глядя — нехорошо ругаться при детях без необходимости. Они и так подскочили и смотрят перепугано. Ну, и чего уставились?

В тишине слышно только, как тикают ходики в углу. Их звук постепенно меня успокаивает, чуть отдышавшись, спрашиваю девочек:

— Ну, а вы чего тут сидите и молчите?

Младшая испугано хлопает глазами, и, открыв рот, смотрит то на меня, то на старшую, боится сказать, и не ответить боится. Старшая, пересилив страх, выдает вдруг:

— Мы просто не знаем теперь, как нам Вас называть... — и хлопает глазами, стараясь смотреть как можно искренне.

— Меня? Называть? — и вдруг я и призадумался. А как, действительно, им меня называть? Господин или там хозяин чего-то мне не понравилось. Барин, думаю, тоже не понравится. Как-то оно противно получается, когда навзаправду. Папаша Йохан? Пошло все же слишком. Особенно с учетом, что у меня на этих подростков планы. На старшую так точно. Может, назваться им моим настоящим именем, по-русски? А зачем? Да и... мало ли что, если уж пишется везде — Йохан, так уж и соответствуй...

— Йоханом меня звать будете. Можете, эта... Дядя Йохан, да. И на ты, неча мне тут выкать... — буркнул в ответ.

— Очень приятно — заученно отвечают они мне, обе привскочили, и эдакий книксен показывают. Гимназистки, бля, румяные... А они дальше — старшая на полшага подошла: — Я Милана

— Я Алина — тут же шагнула вперед младшая.

Ну, эту хохму я знаю. Алина и Милана — так девочек-близняшек назвать могут только совсем на них сдвинутые родители. Это ж мифологические, или точнее, сказочные персонажи. Лами меня читать учила в основном же по сказкам, вот у некоего здешнего Андерсена и была своя сказка про Русалочку. Только в смеси со сказкой про Клару и Розу... то есть Цеткен и Гретхен... Ну то есть, про Розочку и Деляночку. В общем, русалок было аж две, сестрички-близняшки. И кончилось все благополучнее немного, по крайней мере, для морских обитателей — обе сестренки не померли, а женились — одна на княжиче, другая на благородном пирате, Джеке-Перепелке, в исполнении Джонни нашего Дьеппа. Мужикам, конечно, не так повезло, ибо русалочки ног вместо хвоста отращивать не стали, и как уж там их пользовали счастливые новобрачные супруги — история умалчивает. Особенно в сказке для детей — хотя Кэрр говорил, есть и вариант для взрослых, но я его не читал. В общем, ясно — так назвать родители могут сестер, только если вовсе в них души не чают. Особенно в приморском городе, где вообще насчет моря свои пунктики. Нет, ну и как мне вас, таких вот хорошеньких, морально разлагать?

— Замечательно. Очень приятно. Аж до слез. Так, идите-ка, и помогите матери собрать на стол. Стоп! Алина — иди, помоги матери. Мила — зажги в доме лампы, уже темно. Я пока камин, что ли, растоплю...

— Все лампы зажечь? ...дядя Йохан?

— Не прикидывайся дурочкой! — снова начинаю я злиться — Зажги, где надо, сообразишь, тебе не три годика!

... Пока возился с камином, разжигая его, и укладывая смешные полешки, собрали на стол. Разогнулся, повернулся к столу... Нет, я их сегодня поубиваю, и пойду на каторгу. Или сбегу к степнякам нахер.

— Вашу мать! В этом доме. Всегда. Жрать будут садиться все! ВМЕСТЕ! — старательно дублирую слова стучанием по столу. А что, стол уже мне нравится, я руку отбил, а он и не вскрипнул. Головой еще постучи, подумалось. Как же они меня бесят... И ведь — десять секунд, пока снова к камину присел — оборачиваюсь — все стоит, приборы на всех. Нет, будет время — сяду им писать внутренний распорядок по дому, иначе же у меня никаких нервов не хватит, а от нервов — бессонница и импотенция, и если первое еще можно пережить, то второе, с моими планами, никак мне не подходит.

Однако, ужин сварганили они тут неплохой, морепродукты какие-то запеченные, овощи... выглядит небогато, но вкусно, и пахнет хорошо. Горячее, в духовке, что ли, держали, к моему приезду?

— Сели. К приему пищи — приступить. Молиться перед едой можете самостоятельно, лучше про себя, бормотание за столом у других отбивает аппетит... Я сейчас. — сунулся в комнату, порылся в сидоре — а как же, последняя бутылочка наливки осталась. Вышел на кухню, нашарил стопки-чашечки, навроде банок медицинских, только раза в два меньше, керамические. Поставил на стол, плеснул, одну Море пододвинул

— Извините... Извини... я не употребляю...

— Надо. Сегодня у меня был удачный день. Надо отметить. Пей. Больше не налью, не бойся.

... Уже в темноте, потушив лампу, разогнав всех спать, и даже собаку затащив в дом, где он улегся недовольно у самой двери, сижу я у прогоревшего почти камина. На редкость долгоиграющий оказался — тепла чуть, света побольше, а уюта — вполне. Вот и угольки долго-долго не прогорают. И наливка после очень даже вкусного ужина вполне себе идет. Наливку я сегодня допью всю. Имею повод. Как ни крути, а у меня тут, в этом мире таки появился свой дом. Самый настоящий дом. И даже очень хороший, пусть и маленький. А что в нем кроме меня... и моей собаки, еще кто-то пока живет... Ничего, переживем. И вообще, жизнь налаживается. Ну а что не все гладко... Ничего. И засуху победим, как говорится. Главное — я пока повсюду, как ни крути, всех превозмог и трудности победил. А победителей, как правило, не судят — и это уже очень большой плюс.

Конец третьей части.