Прощай, гвардия!

— Я проведу вас самым коротким путём, — пообещал он.

Как и положено в такой ситуации, местные жители были в курсе всего и вся. Проводник уверенно повёл нас к лагерю шведов, клятвенно заверяя, что знает дорогу, которая выведет нас к Будденброку даже быстрее спасшихся после разгрома солдат Врангеля. Глядя на его уверенное продвижение чуть ли не в потёмках, в это определенно можно было верить.

После утомительного перехода мы оказались неподалёку от передового пикета шведов. Небольшой отряд охранял подступы к лагерю. Шесть солдат с примкнутыми багинетами стояли у деревянных рогаток, преграждавших дорогу. Десятка два спешенных драгун грелись у костров.

Сам лагерь по всей видимости спал. Было слышно, как перекрикиваются в темноте часовые и всхрапывают лошади конного разъезда.

Сначала у меня появилась идея взять тут языка, но удобный случай никак не мог представиться. Шведы даже оправляться ходили партией в несколько человек. Разумная предосторожность во враждебном окружении.

До нас уже доходили слухи о двух-трёх довольно крупных партизанских отрядах. Горячие финские парни давали прикурить шведам, хотя до масштабных сражений не доходило: то в отдалённой деревушке изрядно пощиплют команду фуражиров, то в лесу непроходимую засеку устроят. Впрочем, даже мелкие неприятности изрядно осложняли продвижение корпуса Будденброка.

Наш проводник тоже был из партизан и по дороге успел поведать о своих личных подвигах. Делал он это весьма вдохновенно, размахивая руками и непрерывно крестясь. Зная людскую натуру, я сразу делил число уничтоженных им шведов на три или четыре, чтобы придать рассказу хотя бы видимость правдоподобия.

По всей вероятности Будденброк ещё не получил известия о разгроме Врангеля. В этом нам довелось убедиться совсем скоро. Знаю, что история эта будет выглядеть невероятной, но что было, то было. Всё это происходило буквально у нас на глазах.

Мы услышали конский топот, с каждой секундой я становился всё ближе и ближе. Охрана лагеря насторожилась. Драгуны мигом прыгнули в сёдла, достали палаши.

По дороге в сторону пикета вихрем неслись всадники. Это были остатки разбитого корпуса. Первые из тех, кто успел драпануть с поля боя и, очевидно, заплутал в незнакомых местах. Бегство их было паническим. Сейчас они заражали своим испугом всю округу.

Дозорные громко окликнули беглецов, спрашивая пароль. Но те либо не знали его, либо не собирались заморачиваться на такие пустяки, когда (известно, что у страха глаза велики) у них за спиной находилось всё русское войско.

Пикет и рогатки разметали в считанные секунды. Солдаты Будденброка открыли огонь, но было уже поздно. Кавалькада влетела в сонный лагерь, круша солдатские палатки и шатры офицеров, ломая заграждения, втаптывая копытами в снег ничего не понимающих людей.

Послышался чей-то истошный вопль:

— Русские!

Его тут же подхватили на сотни разных голосов.

— Московиты уже в лагере!

— Они нас атаковали!

— Спасайся, кто может!

В лагере поднялась суматоха, сравнимая разве что с пожаром в борделе во время наводнения. Раздетые сонные люди бестолково метались между рядами палаток. Где-то уже пошла пальба по всем направлениям.

Грех было не воспользоваться оказией. Зарядив фузеи дальнобойными пулями, мы принялись обстреливать из укрытия шведский лагерь и пикет. В тот момент я пожалел, что у нас не было пороху и ракет. Эх, какого бы шороху мы навели!

Вряд ли наш огонь был особенно метким, но на главное его хватило: сумятица в неприятельском стане выросла в разы. Потерявший управление четырёхтысячный корпус Будденброка прыснул в разные стороны. Солдаты убегали из лагеря, как крысы с тонущего корабля.

Признаюсь, что я не мог поверить своим глазам, долго протирал их и всматривался в подзорную трубу.

Напрасно кричали офицеры, пытаясь остановить подчинённых. Напрасно бесновался Будденброк. Как бы фантастически это ни звучало, но в результате воистину идиотского недоразумения, разве что самую малость усугубленного нашими действиями, крупная боевая часть неприятеля прекратила своё существование.

Часть шведов неслась прямиком на наше расположение, не подозревая, что именно здесь и засели русские.

Сами напросились! Дружным залпом нам удалось положить пару десятков вражеских солдат и заставить повернуть неприятеля обратно. Сине-жёлтые мундиры показали нам спину.

Бросая пушки на тяжёлых лафетах, врассыпную драпали артиллеристы. Часть их скрылась в густом осиннике.

С треском переломилось полковое знамя. Вспыхнуло несколько палаток. В свалке сшиблись человек пятнадцать кирасир Будденброка, успевших оседлать лошадей, и драгуны Врангеля, которых было намного больше.

Неразбериха превращалась в не пойми что.

Дурдом, подумал я.

— Кому сказать — не поверят, — покачал головой Мюнхгаузен.

— Точно. Не поверят, — согласился я.

Саморазгром вражеского корпуса набирал обороты. Бациллы паники заражали всё большее количество шведов.

Сложно сказать, что именно стукнуло мне в голову, но я решился на то, что могло бы показаться человеку со стороны форменным самоубийством. Понаблюдав несколько минут, как Будденброк мечется по полю безо всякой охраны (та испарилась с поля ночной битвы, как вода с раскалённого асфальта), я подумал: а что собственно мешает мне взять его в плен?

Лишь несколько офицеров составляли сейчас свиту шведского генерала. Момент был идеальный.

Я переглянулся с Мюнхгаузеном. Вот оно — подтверждение научно недоказанного факта, что идеи витают в воздухе. Барон думал в одинаковом с моим направлении.

— Господин майор ... Разрешите? — в его взгляде было столько мольбы.

— Вперёд, за мной! — вместо ответа скомандовал я.

Гренадеры в белых маскхалатах дружно ринулись из укрытия, горланя во всю глотку залихватское "Ура!", от которого задрожали бы каменные стены крепости.

Шведы решили, что к русским прибыло подкрепление. Паника усилилась.

Орудуя где штыками, где прикладами, мы всё ближе и ближе пробивались к маленькому островку на территории лагеря, где генерал и его адъютанты ещё пытались организовать жалкое подобие порядка.

Я плечом отбросил набежавшего шведа, ударом ноги отшвырнул ещё одного, с треском врезавшегося в палатку и порвавшего ткань, из пистолета пристрелил третьего. За мной плечом к плечу продвигались Чижиков и Михайлов. Где-то сбоку, лишая противника маневра, заходили гренадеры Ивашова и кирасиры Мюнхгаузена. Дюжие, не уступавшие ростом гренадерам, "самовары" крушили скандинавов почём зря.

Михайлов подхватил жёлтое полковое знамя шведов:

— Чего ему зазря валяться?

— Правильно, — одобрительно ответил я.

Вот и генерал. Взъерошенный, похожий на воробья, получившего хорошую трёпку от своих же собратьев.

Я встал перед ним:

— Предлагаю вам немедленную капитуляцию!

Лицо Будденброка исказила гримаса. Щёки его задёргались. Было чувство, что шведа сейчас разобьёт удар. Но генерал справился

Он огляделся по сторонам в поисках помощи и убедился, что остался совершенно один.

— Ваше счастье! — побагровевший генерал с досадой сломал свою шпагу об колено, бросил обломки к моим ногам и гордо отвернулся.

Мои бойцы бережно спеленали его и поволокли в лес, пока шведы не очухались и не устроили погоню. В любую секунду всё могло переиграться не в нашу пользу.

Ласси, увидев какой презент мы приволокли ему прямиком на квартиру, от удивления потерял дар речи. Когда первоначальная растерянность прошла, он лишь покачал головой и с трудом выдавил:

— Знаете, майор, благодаря вам скоро в Швеции окончательно переведутся генералы, и нам не с кем будет воевать. Я хотел дать вам отдых, но теперь передумал. Собирайтесь в дорогу, голубчик. Повезёте генералов Врангеля и Будденброка в Санкт-Петербург. Вперёд, навстречу славе, фон Гофен!

Глава 12

Большой мороки с двумя пленными генералами не было. Слово чести они держали крепко и о побеге не помышляли, хоть и скисли преизрядно. Первые, и что самое обидное — крупные — неудачи в войне смутили шведов куда сильнее, чем можно было предположить. Вот к чему может привести банальная переоценка собственных возможностей.

Всё-таки Россия за очень короткий промежуток времени сделала огромный рывок вперёд, став из державы второстепенной мощным игроком на политической арене. Разумеется, нам пока было тягаться с такими тяжеловесами, как Англия или Франция, но к нашему мнению начинали прислушиваться. А иногда нас и побаивались. Это свидетельствовало о многом, хотя бы о том, что мы движемся в правильном направлении.

Мой путь лежал в столицу. Она подобно магниту притягивала меня к себе. Лишь бы успеть к тому моменту, когда начнётся новая игра, которой так опасаются Кирилл Романович и его таинственная контора.

Небольшой санный поезд, мчавший нас в Петербург, летел птицей не столько стараниями кучеров, сколько благодаря моей настойчивости. Я велел гнать лошадей без жалости.

— Быстрее, быстрее! — торопил я.

Промедление было смерти подобно. Дурное предчувствие у меня росло по мере приближения к Питеру.

Ехали мы налегке. Из охраны были лишь самые верные и надёжные гренадеры: Чижиков и Михайлов. На них я мог положиться, как на самого себя. С ними можно было не бояться лихих людей и прочих опасностей, подстерегающих на пути.

Давно мне не было так хорошо. Даже вечно красное лицо Михайлова вызывало во мне чувство умиления. Я крепко привязался к этим двоим. Из каких только передряг мы не выпутывались, сколько раз они спасали мою тушку от верной гибели, во время крымского похода вынесли меня тяжелораненого с поля боя. Кто знает, опоздай гренадеры на доли секунды, и тогда моя песенка была бы спета.

Только в мирные минуты, когда не оглядываешься по сторонам и не думаешь о том, доведётся ли увидеть следующий день, можно оценить достоинства настоящей дружбы.

Новый чин делал пропасть между нами непреодолимой, но это лишь на первый взгляд. Плевать, что я лейб-гвардии майор, то есть по табели о рангах целый армейский "енерал". Разве это помешает опрокинуть мне стопку-другую с ними, расспросить о житье-бытье, пообещать им отпуск и похлопотать об увеличении жалованья? В конце концов, герои мы или нет?

Наверняка награда за столь богатый улов тоже должна быть щедрой. Два генерала, два командира корпуса — не хухры-мухры. Даже не представляю, на что можно рассчитывать: орден, повышение в чине, новый титул, земли?

Пожалуй, я чересчур размечтался и поэтому был крайне удивлён, когда на въезде в столицу, прямо на заставе, меня задержали для выяснения неких обстоятельств. Что за ажиотаж возник вокруг моей персоны, я так и не понял. Твердили о каких-то таинственных списках, и что скоро прибудет человек, который всё объяснит.

Человек действительно объявился через пару часов.

На заставу прибыла кавалькада преображенцев. На рукавах их шинелей были белые повязки. Очевидно, это что-то означало, но что именно я понять не мог.

У меня опять появилось нехорошее предчувствие.

Гвардейцы сразу направились ко мне. Лица у них были, как бы помягче сказать — недружелюбными.

— Кто-нибудь может объяснить, по какой причине нас не впускают в столицу? — спросил я, чувствуя, что начинается нечто странное. То, о чём предупреждал корректор реальности.

— Сержант Преображенского лейб-гвардии полка Грюнштейн, — представился рослый, чернявый гвардеец с семитскими чертами лица.

— Сержант, немедленно прекрати этот бардак. Не заставляй искать на тебя управу. Да ты, верно, не сознаёшь, кто я такой?!

Чернявый нехорошо усмехнулся:

— С чего вы так решили? Я прекрасно осведомлён о вас, господин фон Гофен. Мне известен и ваш чин, и ваше положение.

— Раз тебе всё известно, наведи порядок. Я спешу.

— Простите, господин майор, но я вынужден арестовать вас и ваших людей и препроводить в крепость.

— На каком основании? — поинтересовался я, пытаясь понять, откуда ветер дует.

Кое-какие теории на этот счёт у меня успели появиться, но мне хотелось подкрепить их фактами. Последующие события показали, что я не ошибся.

— На основании высочайшего указа императрицы Елизаветы Петровны, — объявил Грюнштейн. — Не вздумайте сопротивляться, господин майор. У меня чёткие распоряжения насчёт вас. При малейшей попытке сопротивления мы будем вынуждены применить силу.

Я завертел головой, оценивая обстановку. На заставе — не меньше целого капральства — человек тридцать. Все поголовно с повязками, значит, люди Грюнштейна. Как назло — ни одного знакомого лица. На сочувствие рассчитывать нечего, на присягу давить бесполезно.

Ввязываться в драку с таким количеством крепких вооружённых солдат было бы чистым безумием. Теперь я на собственной шкуре ощутил, что чувствовал генерал Врангель, въехав в стены Вильманштранда.

Убивать меня вроде не собирались. Если бы хотели — шлёпнули б сразу.

Крепостные казематы тоже не сахар, но на данный момент они были предпочтительней верной смерти на чистом воздухе.

— Скажи, сержант, а когда это Елизавета Петровна успела стать императрицей? — обратился я к Грюнштейну.

— Нынешней ночью, — довольно осклабился тот. — Манифест о том сегодня будет отправлен в действующую армию. Вы, верно, в пути с гонцами царскими разминулись.

— Погоди, сержант. А Анна Иоанновна?

— Божьей милостью преставилась, — ответил сержант и отвёл взгляд.

От меня его лукавое движение не ускользнуло. Грюнштейн явно опасался сказать больше, чем нужно.

— Перед смертию своей написала завещание, по которому передала корону российскую цесаревне Елизавете, — продолжил он.

— Ну, а меня-то за что арестовываете?

— То мне неизвестно, — снова соврал Грюнштейн. — Пущай в Тайной Канцелярии разбираются.

— Где? — поражённый воскликнул я.

— В Тайной канцелярии. Указание арестовать вас исходило от генерала-аншефа Ушакова. Матушка императрица лишь апробировала сие, — поделился со мной информацией сержант.

Это был гром среди ясного неба! Сказать, что меня это известие оглушило — всё равно, что ничего не сказать. Я был повержен, раздавлен, морально уничтожен. Как же так — сам глава Тайной канцелярии; человек, стоящий на страже безопасности империи; генерал-аншеф Андрей Иванович Ушаков примкнул к заговорщикам и велел арестовать меня! Это просто не укладывалось в голове. Не так давно мы разговаривали. Он назначил меня командиром особого отряда. А до этого я выполнял его весьма непростые, но очень важные для страны поручения. Почему же он переметнулся к врагу?

Я бросил недоверчивый взгляд на сержанта, но на этот раз он не стал отворачивать лицо в сторону. Похоже, в этой части преображенец не лгал.

Сани с пленёнными генералами умчались. Грюнштейн велел отвезти шведов, чтобы "представить их пред очи государыни как доказательство мощи оружия российского". А тех, кто, собственно, этим оружием и был, то бишь: меня, Чижикова и Михайлова поволокли в Петропавловскую крепость. Сопротивление оказывать мы не стали. Хотя мне пришлось успокаивать гренадер.