Прощай, гвардия!

Автор по-прежнему благодарен форуму "В вихре времен" http://mahrov.4bb.ru и "Военно-Историческому форуму" http://www. reenactor.ru, а так же коллегам с http://www.fantasts.ru

И персонально: Евгению Шалашову, Александру Владимирову (Смирнову), Алексею Харину.

Гвардеец, книга 3

Прощай, гвардия!

Вместо пролога

Память — сволочная штука. Она не даёт забыть то, что мы видим в страшных снах, и подводит в самый неподходящий момент. Однако без неё нельзя.

В летописи моей жизни не так уж и много страниц, которые я хотел бы вычеркнуть, однако они есть. Я не ангел и потому совершал поступки, которыми никогда не смогу гордиться. Но все, что было мной сделано плохого, я же и искупил: потом и кровью — своей и врагов.

Порой меня тянет на философию. Сейчас я могу себе это позволить.

Оглядываясь на дорогих моему сердцу людей: отца, мать, дедушек и бабушек, я невольно прихожу к выводу, что моё поколение — всего-навсего бледное подобие тех, кто победил в страшной войне, сломал хребет фашисткой гадине, поднял страну из разрухи, построил могущественную державу, которую и боялись, и любили.

Да, не всё у них было гладко и просто, им многое пришлось пережить, но это был народ-победитель, народ-строитель.

А что сделали мы? Кого победили, что сумели построить?

Ответ — перед глазами. Глаза можно закрыть, можно притвориться, что ничего не видишь. Но реальность кусается, и кусается больно. Её не проведёшь.

Мы — лузеры, соорудившие из обломков великого государства страну-мутанта. Прожигатели добра, накопленного до нас. Беспутные наследники. Те, у кого не осталось ничего святого.

Мы делаем вид, что всё идёт по плану, что всё так и должно быть; почиваем на лаврах, не забывая пинать поверженного льва.

Наша история извращена, в ней роется носами продажная сволочь, отрабатывающая заграничное содержание. Иногда, важно похрюкивая, она извергает из себя переваренные помои. Предполагается, что это истина в последней инстанции. Мы утираемся и терпим.

Терпим!

Нам врут с экранов телевизоров, с газетных и журнальных страниц. Обещают одно, делают другое. Главные коррупционеры борются со взятками; развалившие энергетику устраивают нано-прорыв, "осваивая" миллиарды государственных средств. И никто им не указ, даже прокурор. Высочайше велено: "не трогать". Дерибань — не хочу.

Терпим!

Горят леса, потому что нет лесников. Последних профессионалов пинками выгнали из леса, сократили. Кто теперь будет следить за лесными богатствами? Есть ли смысл колотить в рынду, если ближайшая пожарная машина одна на десять деревень, да и той по штату положен один преклонного возраста "огнеборец"?

Терпим!

Самой народной эмблемой сочинской олимпиады становится пила: на лыжах, коньках, с клюшкой. Кому не ясно, что она пилит?

Народ молчит, народ-терпила безмолвствует.

Мы меняем наши богатства на разноцветные фантики. На эти фантики олигархи, чиновники и генералы катаются на лыжах в Куршавеле, возя с собой табуны дорогих шлюх.

Ах, да, Куршавель нынче не вполне комильфо. Так, чай, не единственный из пафосных курортов.

Нам нечем гордиться, нас не за что уважать.

Кто стал нашим ориентиром, на кого мы хотим походить, кем собираемся стать?

Космонавтами, врачами, военными, учёными, геологами, инженерами?

Нет, эти профессии давно потеряли престиж. Произошло страшное: умами завладели ловкие дельцы-бизнесмены, спекулянты, ворюги — чиновники и прочая беспринципная мразь.

Они сделали нас нищими, моральными уродами, уселись на наших плечах, присосались к нашим артериям и пьют нашу кровь. И будут пить, пока мы это не изменим.

Или не изменю я, парень из двадцать первого века, которого странные игры неведомой цивилизации забросили в далёкое осьмнадцатое столетие.

Только, надеясь на меня, сами не оплошайте.

Пролог

"Шведского майора Синклера, укрывающегося под именем Гагберх, разыскать; имеющуюся при нём тайную переписку королевского двора Швеции с турецким султаном изъять и доставить в Петербург; самого майора умертвить так, чтобы даже духу его не осталось. Лучше всего утопить, как кутёнка..."

Поручик драгунского полка Левицкий вызубрил инструкцию фельдмаршала Миниха лучше "Отче наш". Знал, но никогда не произносил заученные строки вслух. Есть вещи, не предназначенные для людских ушей.

Была и вторая инструкция, не менее важная и секретная. Её Левицкий получил от другого человека, которого уважал и ... страшно боялся. Она тяготила офицера куда сильнее, чем убийство какого-то шведа, по сути, шпиона вражеской державы.

Из-за неё драгун не мог спокойно спать, прикладывался к бутылке чаще обычного, чего товарищи его — капитан фон Кутлер и поручик Веселовский — не одобряли. Однако вынуждены были терпеть, ибо драгунский офицер, несмотря на малый чин, считался среди них старшим.

Внутренний карман походного камзола оттягивал портрет-медальон с изображением шведского майора, которому доверили перевозить секретную переписку между Блистательной Портой и Стокгольмом. Вешать картину на грудь, рядом с нательным крестиком Левицкий постеснялся. И без того грехов на душе накопилось — вовек не отмоешься.

Работы сия парсуна была искусной. Глядя на неё, Левицкий всё крепче убеждался, что не иначе как продал свою душу художник нечистому, ибо рисовать с такой особливой тщательностью простому смертному не дано. И холст был непростой. На удивление гладкий, приятный на ощупь.

Миниатюру эту Левицкому вручил тот страшный человек, который дал ему и вторую инструкцию. Если бы не медальон, искать шведа в огромной Польше было всё равно, что иголку в стоге сена. Кроме паспорта на выдуманную фамилию Гагберх, у майора наверняка имелись и другие документы.

Проклятущий Синклер метался из одного конца в другой, трое русских офицеров, как ищейки, пытались встать на его след. Иной раз казалось: вот-вот они настигнут злополучного шведа, ан не тут-то было. Синклер исчезал, будто снег весной, просачивался ручейком сквозь кордоны. Манил близким присутствием и пропадал. Был, да весь вышел; растаял, как привидение на рассвете.

Левицкий отчаянно ругался, искал рукой походную фляжку с хлебным вином и, обнаружив её пустой, ярился пуще прежнего.

Однажды им повезло. Место пустое, одинокая карета, нет свидетелей, вообще никого, кроме лже-Гагберха, его слуг да случайного попутчика. Ни о чём не подозревавший Синклер сопротивления не оказал, разве что фон Кутлеру понадобилось разок приложить его рукояткой шпаги, чтобы швед перестал кочевряжиться и показал тайник.

Левицкий, убедившись, что их не надули и бумаги те самые, за которыми пришлось гоняться уйму времени, рубанул палашом, отделяя голову незадачливого курьера от туловища. Брезгливо вытер лезвие и вложил оружие в ножны. Конфиденты тем временем добивали слуг, невзирая на их мольбы о пощаде. Свидетелей быть не должно. Пострадал и попутчик — французишка, купец Кутурье. Его оставлять в живых было всего опасней.

— Убить, — велел Левицкий.

Скоро с кучкой шведов и французом было покончено.

Жаль, ни реки, ни озера, а то бы верёвку с камнем на шею и бултых на дно вместе с уликами. Не найдёт никто, не разыщет.

Трупы спрятали в густых кустах, от чужих глаз подальше. Если и наткнется кто по случаю, спишет на разбойников, благо тех на дорогах разорённой войной и вспышкой чумы Ржечи Посполитой всегда вдосталь.

— Теперь можно и в Петербург, за наградой, — довольно улыбаясь в усы, произнёс фон Кутлер.

Он уже видел себя майором, а то и полковником. Миних обещал наградить по-царски, слово фельдмаршал всегда держал.

Поручик Веселовский тоже мечтал о повышении, но по-своему. Его манила блестящая служба в гвардии, в канцелярии давно лежало письмо с просьбой о переводе в Семёновский полк на любую подходящую ваканцию. Ходу прошению пока не давали, однако после выполнения столь щекотливого поручения всё должно было перемениться исключительно в лучшую сторону.

Левицкий бережно опустил секретные бумаги в кожаную сумку. Первая инструкция выполнена... почти. Но ведь есть и вторая. Самая противная и тяжёлая. Сколько из-за неё было водки выпито, не счесть.

Господи, что же я творю?!

Откуда ни возьмись, в руках драгуна появились заряженные пистолеты, припасённые как раз для этого случая. Стрелком он был метким, впустую тратить пули не стал. Два выстрела, два бездыханных тела недавних конфидентов.

Упокой их души, боженька!

Простите меня...

Он похоронил бывших товарищей неподалёку от шведов. Даже постоял минутку в скорбном молчании, держа под мышкой запылённую треуголку. Развевался плащ на ветру, дымились пистолеты. Запах пороха щекотал ноздри.

Левицкий взгромоздился на сытого коня, приготовился дать ему шпоры и тут вспомнил.

Медальон. Был чёткий приказ его уничтожить.

Жаль красивую вещицу.

Исполнительный Левицкий положил парсуну на камень и раскрошил каблуком. Порядок.

А теперь пришло время тайное сделать явным. Европа должна узнать о коварном злодеянии русских. Пусть об этом напишут все газеты.

Ему было противно от содеянного, но иногда ради благой цели приходится вершить чёрные дела.

Женщина, которую он боготворил, должна взойти на престол. Став императрицей, она никогда не забудет того, кто ей в этом помог.

Храни её бог!

Страшный дом на окраине Питера, холодный, нетопленный. Здание не первый год заброшено, как и несколько соседних. Смотрит на мир чёрными провалами окон без рам, поскрипывает гнилыми досками. Ветер гуляет по пустым комнатам, по-хозяйски распоряжается дверьми: открывает и закрывает, когда захочет и перед кем захочет. И никого над ним нет, никакой другой силы.

Владельцы давно уже забыли о доме, перестали горевать о выброшенных на ветер деньгах. Строиться в столице — занятие не из дешёвых. Не всякий потянет. Да и что в ней хорошего, в этой Северной Пальмире? Не парадиз, точно. Вот уж учудил Пётр Ляксеич, царствие ему небесное. Сыскал место!

Кругом болота, неспокойная Нева норовит выплеснуться из берегов, сыро, промозгло. Что ни день, то дождь. А не дождь, так снег.

Мороз, и тот неправильный. В иных краях на такой рукой махнёшь, да спокойно делами займёшься. Зато в Питербурхе чуть ударит, всего ничего затрещит, и вот уже нет спасения душе христианской. Только и радости, что у костра, гвардейцами на улице разведённого, отогреться. И — дворами-дворами, избегая открытых, холодящих до кости прошпектов.

Сытая, не в пример спокойная Москва тиха и благообразна. Сияет маковками церквей, зовёт малиновым звоном колоколов. И народ в белокаменной живёт чинно, по старинке, как дедами да прадедами завещано. Но не там нонче бьётся сердце России.

Из Петербурга бежит свежая кровь дорогами-артериями к другим городам да весям. Скачут эстафетой курьеры, везя царские указы; с барабанным боем выходят на площадь глашатаи. Слушай честной народ, рты открывай, удивляйся.

Из северной столицы приходит всё новое, а раз новое — то страшное и непонятное.

Скрипя полозьями по нерасчищенным сугробам, возок остановился у дома. Всхрапнули лошади, стали ушами прядать. Почуяли кого-то. И верно: мимо прокатили санки с краснощёкими пьяненькими солдатами, горланившими своё. Этим всё нипочём. Гуляют по случаю турецкой виктории да возвращения из крымских степей. Надрывают луженые глотки.

Мундиры на солдатах новёхонькие: зимние шапки-треухи, долгополые зеленые шинели. В столице все это примелькалось, а вот народ приезжий смотрит с удивлением. Непривычно оно как-то.

Из возка выбрались двое в лисьих шубах, меховые шапки надвинуты глубоко, только и видно, что глаза. У одного, ростом и видом неприметного, злые и напряжённые, у второго — скорее растерянные.

— Зачем вы привезли меня в эту глухомань? — спрашивает второй.

Каркают с деревьев вороны, самые непугливые слетают с веток, начинают бродить неподалёку. Прыгают бесстыжие воробьи, ищут тёплые лошадиные "яблоки".

— Скоро увидите, Семён Андреевич, — многообещающе отвечает невидный собой мужчина.

Внутри дома едва ли теплее, чем снаружи, потому никто и не думает заходить.

Семён Андреевич зябко ёжится. Шуба не спасает, мёрзнут руки в соболиной муфте.

— У меня мало времени, — говорит он, озираясь.

— Напрасно вы его не потратите, — уверяет неприметный.

К возку подкатил ещё один, точь-в-точь такой же. Встал напротив. Рванул дверцу, напуская холода в тёплое нутро, неприметный. Открыл и встал сбоку.

Женщина — высокая, смуглая — не дожидаясь, когда подадут руку, попыталась выбраться наружу, но неприметный ожёг её таким взглядом, что смуглянка тут же плюхнулась обратно.

— Взгляните.

— Зачем? Вы везли меня через весь город ради этого? Конспиратор ... Это даже не смешно! — замёрзший Семён Андреевич не на шутку обозлился.

— Я вас прошу: взгляните, — настойчиво повторил неприметный.

— Хорошо! Как же мне надоели ваши выкрутасы, любезнейший!

Семён Андреевич без интереса уставился на женское личико. Определённо, красавицей сия Венера не была, но вид имела чрезвычайно знакомый. Где-то ему уже приходилось её видеть ... Вспомнить бы ещё, где именно.

— Неужто?! — вдруг ахнул он и испуганно закрыл рукой рот, чтобы случайное слово не вырвалось, не пошло гулять по улице.

— Трогай, — приказал неприметный кучеру.

Возок с женщиной умчался прочь, будто его ветром сдуло. Только колючий снег по сторонам.

— Это действительно та, о ком я думаю? Во всяком случае, очень похожа, — уже спокойным тоном спросил Семён Андреевич и удостоился кивка. — Но зачем вам ... она?

— Фильм "Человек в железной маске" смотрели? Не тот, в котором играл этот болван Лёнька Смирнов, простите, Леонардо ди Каприо , а другой, совместный англо-французский. Он ещё в советском прокате шёл во времена моей молодости.

Семён Андреевич кивнул. По долгу службы ему приходилось смотреть многое, в том числе и старое (как это ни странно звучит применительно к нынешним обстоятельствам) кино.

Неприметный удовлетворённо продолжил:

— Вот я и подумал, почему бы и мне не разыграть эту историю, только на новый лад.

— Простите, а как же наши планы, договорённости? — расстроенно забормотал собеседник.

— Появление этого фон Гофена смешало все наши карты, уважаемый. Вариант с карманным переворотом, провёрнутым дражайшей Лисавет Петровной, уже не прокатит. Теперь будет недостаточно роты пьяных гренадер. Нужно действовать более решительно и тоньше.

— Тоньше!? — почти вскричал Семён Андреевич. — После того, что вы на днях устроили, о какой тонкости может идти речь? Вы, можно сказать, весь Петербург на уши поставили. Да что там Петербург?! Европа бурлит как котёл.

Собеседник довольно ухмыльнулся.

— Этого я и добивался. Иногда, чтобы провернуть задуманное, приходится хорошенько взбаламутить стоячее болото.

Семён Андреевич покачал головой:

— Я не в восторге от вашей инициативы и доложу обо всём, как только вернусь. Уверен, ТАМ, — многозначительно подчеркнул говоривший, — меня поддержат. Мы не договаривались, что вы будете устраивать всякие фокусы и закидоны.

Оппонента это ни капельки не смутило. Он лишь невозмутимо пожал плечами:

— Поступайте, как вам угодно. Я лишь пытаюсь исправить ситуацию.

— Скажите спасибо фон Гофену. Это из-за него нам приходится кардинально менять планы. И, кстати, — глаза говорившего превратились в щёлочки, — не боитесь, что он тоже вычислит вас, как вы вычислили его?

— Фон Гофен залечивает раны в сотнях вёрст отсюда. Жаль, не получилось убить его во время той заварушки с татарами. Война бы всё списала, и эта проблема решилась бы навсегда.

Семён Андреевич отчего-то улыбнулся. Ему вдруг с жуткой силой захотелось натянуть нос чванливому собеседнику, сбить с него самодовольство.

— К сожалению, ваши сведения устарели. Фон Гофен поправился и держит путь сюда. Скоро он прибудет в Петербург.

Неприметный сжал пальцы в кулак до хруста, налил глаза кровью, стал страшен. И сказал с железной прямотой и уверенностью:

— Пусть приезжает. Я до него везде доберусь.

Из огромных окон виднелись костры, возле которых грелись гвардейцы-семёновцы, заступившие на охрану подступов ко дворцу. Неподалёку со свистом гарцевала казачья полусотня императорского эскорта. Всадники мёрзли, но упрямо продолжали отрабатывать экзерциции.

В богато убранной гостиной, залитой светом и жарко натопленной, собрались самые главные лица государства Российского. Не было разве что вице-канцлера Остермана, по обычаю своему сказавшегося больным, хотя никто из присутствовавших не сомневался: всё, что будет произнесено под сводами дворца, обязательно дойдёт до ушей влиятельного вельможи.

Анна Иоанновна, откинувшись на спинку стула с изогнутыми резными ножками и мягким сиденьем из голубого бархата, грозно вопросила:

— Ужель это и есть твоё окончательное решение?

Позади императрицы стоял в напудренном парике и роскошном камзоле фаворит Бирон. Его красивое, чуть тронутое оспой лицо было бесстрастным, как у хорошего дипломата. Правую руку с перстнем, украшенным бриллиантом, он положил на плечо российской царицы, не то успокаивая, не то, чтобы подать тайный знак в нужный момент. К слову фаворита самодержица российская всегда прислушивалась, однако поступала по своему разумению.

— Да, ваше величество, — спокойно ответил виновник сего собрания.

"Маленький" принц Антон Ульрих Брауншвейгский вернулся из похода возмужавшим. Его было не узнать. Куда делись робость движений, опущенный взгляд, еле слышный голос? Исчезло даже лёгкое заикание, служившее раньше предметом всеобщих насмешек.

Перед собравшимися стоял боевой офицер в парадном кирасирском мундире. Рука его покоилась на позолоченном эфесе палаша. Подбородок горделиво приподнят. Это была не бестактность не знающего правил и приличий хама, а уверенность человека, который привык находиться среди сильных мира сего и более того — сам принадлежал к этому узкому кругу.

Чуть удлинённое благородное лицо, погрубевшая от порохового дыма и походов кожа, коротко стриженные светлые волосы, безупречная выправка, идеально прямая спина, широкие плечи, сверкающая кираса. Он был прекрасен в этот момент, настоящий рыцарь без страха и упрёка.

Молод, великолепно сложен, полон решимости и мужества.

Собравшиеся сознавали это, а более всех — цесаревна Анна Леопольдовна. Она покусывала нежные тонкие губы, ловя себя на мысли, что куда-то исчезает прежняя неприязнь, и вместо неё появляется другое чувство. Красавчик граф Линар , который покорил её сердце и был за то спроважен из России, вдруг потерял былую привлекательность, отступив на второй план. Как далеко было тому распудренному светскому хлыщу до блестящего офицера, по праву носившего регалии и ордена.

— Вы действительно решили оставить службу в российской армии и вернуться в Брауншвейг? — нахмурившись, вопросила императрица.

— Ваше величество, я вынужден просить абшида. Когда меня пригласили в Россию, я и помыслить не мог, что являюсь частью матримониального плана российского и венского дворов. Мне думалось, что я вызван, дабы верой и правдой служить вашему величеству на воинском поприще. Теперь, когда мне стали известны истинные причины, боюсь, что я недостоин сей высочайшей чести. И тем паче, как истинный мужчина и кавалер, я не хочу приносить муки той, что не испытывает ко мне настоящего чувства. Прикажите мне умереть на поле битвы, ваше величество, и я с радостью умру с вашим именем на устах. Но стать ненавистным существом в глазах вашей несравненной племянницы выше моих сил. Покорнейше прошу простить меня и разрешить отставку.

Принц встал на одно колено и коснулся губами платья императрицы.

— Дурак, — тихо, но так, чтобы это слышали все, сказала Анна Иоанновна.

Она приподнялась и быстрой походкой направилась к выходу. Внезапно императрица покачнулась, стала оседать и, если бы не ловкость караульного солдата, быть беде. Тут же подскочил Бирон, подхватил обессилевшее тело императрицы и на всю залу закричал:

— Лекаря государыне! Скорее!

С другого конца дворцовых покоев уже бежал встревоженный придворный врач Бидлоо .

Приступы у императрицы повторялись всё чаще. Лекарь прекрасно понимал, что это значит. Жить императрице оставалось совсем немного. Его врачебное искусство лишь оттягивало неизбежное.

Анну Иоанновну уложили на кровать. Бидлоо выгнал посторонних. При императрице остались лишь он, его помощник и фаворит. Остальные придворные топтались возле закрытых дверей опочивальни.

Внизу уже гремел шпорами стремительный Миних, примчавшийся в ту же секунду, как узнал о случившемся. Дурные вести разносятся быстро.

Бледная Анна Леопольдовна оказалась возле принца. Он дружески взял её под локоть.

— Ах, оставьте! — обиженно произнесла она. — Вы ведь отказались от меня. К чему теперь все ваши галантности!

— Разве не этого вы хотели? — удивился принц. — Разве не жаждали всей душой избавиться от меня: постылого, ненавистного, навязанного вам жениха?

Анна Леопольдовна отвернулась, не зная, что сказать. Принц был прав, но лишь отчасти. Ещё час назад она так и думала, а сейчас ... Всё поменялось. Это не было любовью с первого взгляда, ибо знали они друг друга уже несколько лет. Но таким принца она ещё не видела. Дифирамбы, которые Антону Ульриху пели газеты, раньше казались ей обычной лестью. Рассказы тех, кто воевал вместе с кирасирским полковником на турецкой войне, лишь немного пошатнули прежнее мнение.

Теперь же она понимала, что всё написанное и услышанное было правдой. Мальчик стал мужем, мужчиной.

Болезненный приступ с тётушкой лишь обострил чувства Анны Леопольдовны. Она вдруг ощутила себя слабой. Прежний уютный мирок трещал по швам. В такое мгновение любая женщина мечтает о твердой и сильной руке.

— Вы, — цесаревна запнулась, — стали другим. Я не узнаю вас. Моя лучшая подруга Юлиана ... Вы разбили ей сердце. Она забыла нашу дружбу, бредит только вами. Мы уже несколько дней в ссоре. Я велела ей не показываться у меня, пока её страсть не утихнет.

— Можете поверить моему слову — я не прикладывал к этому усилий и, уж тем более, не хотел, чтобы вы лишились лучшей подруги. Никаких поводов я не подавал. Вашей фрейлине стоит обратить внимание на другую креатуру. В России много красивых, образованных и богатых молодых людей. Они составят госпоже фон Трейден подходящую партию

— А мне? Что вы посоветуете мне? — грустно спросила цесаревна.

Без тётушки-императрицы и единственной подруги она чувствовала себя уязвимой.

Антон Ульрих пожал плечами:

— Я не вправе советовать вам, ваше высочество. Надеюсь, императрица подпишет моё прошение об абшиде.

Анна Леопольдовна притихла, набираясь духу. И наконец произнесла:

— А если я попрошу вас изменить решение, прислушаетесь ли вы к моей просьбе?

Принц деликатно улыбнулся.

Всё же этот фон Гофен оказался прав. Если изменить себя, изменится и остальное. Жаль, их встреча случилась поздно. Иметь такого советчика — настоящее благо.

— Только при одном условии, принцесса. Если вы выйдете за меня замуж по любви, — уверенно сказал Антон Ульрих.

Король Швеции Фредрик I был не в духе. Его любовница Хедвига Таубе во всеуслышание объявила, что не пустит короля в свою постель, пока тот не перестанет быть презренным "ночным колпаком" и не отомстит московитам за коварное убийство майора Синклера.

Фредрик мог бы найти себе утешение в объятиях других женщин, но, проклятье, все достойные королевского внимания придворные дамы как одна оказались приверженцами партии "шляп", а опуститься до связи с простолюдинками король не мог, опасаясь народных волнений. И без того чернь негодует и отпускает острые шуточки в адрес короля, который так и не сподобился выучить язык своих подданных.

Оставались ещё два любимых развлечения: охота и попойка, но заявившийся с утра пораньше бывший президент Канцелярии барон Арвид Горн околачивался в приёмной, настаивая на скорой встрече.

Пришлось принять.

Пусть министр находился в отставке, однако влияние его в риксроде , а, значит, в политике осталось. С таким человеком приходилось считаться даже королю, тем более шведскому, который, по примеру британских монархов, лишь царствовал, но не правил.

Выглядел опальный вельможа не лучшим образом. Привыкшему к бурлящим политическим страстям, Горну было тяжело оказаться вдали от рулевого весла королевства и окунуться в тихий патриархальный мирок поместья, где важнейшими проблемами были рождение очередного телёнка у пёстрой коровы Магды, да починка прохудившейся крыши сарая.

Барон похудел, осунулся. Его длинный нос выглядел столь уныло, что король едва не расхохотался.

— Только не говори, что соскучился по мне, старина Арвид! — с большим трудом подавляя усмешку, поприветствовал король.

— Прошу прощения, ваше величество, но я бы хотел сразу перейти к делу, — с нажимом проговорил Горн.

— Тебя беспокоит возможная война с московитами? — догадался Фредерик.

— Да, ваше величество, — кивнул барон. — Боюсь, если она начнётся, мы проиграем, потеряв если не всё, то многое.

— Чего ты хочешь от меня? — удивился король. — Все решения принимает риксрод.

— В риксроде засели "шляпы", опьянённые ненавистью к России. Они жаждут мести за поражение в прошлой войне. Мечтают вернуть утерянные территории. Убийство Синклера только плеснуло масла в огонь. Эти безумцы не понимают, как опасно трогать русского медведя, когда тот спит. Тем более, что у нас уже были разговоры с вице-канцлером российского двора Остерманом. Московиты готовы пойти на уступки и вернуть часть захваченных земель. Они не горят желанием воевать с нами и хотят мира.

— Моё влияние на риксрод незначительно. Не тебе ли это знать, барон? — усмехнулся король.

Барон чуть приподнял выщипанные брови.

— Но они могут послушать вас, ваше величество, если вы приведёте веские доводы. Вы — последний шанс на спасение королевства от неминуемой беды. Доклад, учинённый генерал-поручиком Будденброком по поводу нашей готовности к войне, ложен .

— С чего ты это решил? Будденброк знает своё ремесло. Он уверяет, что войско можно собрать без затруднения, амуниции, пороха и съестных припасов у нас в достаточном количестве. К тому же армия московитов вконец расстроена войной с турками, все полки состоят из новонабранных рекрутов. Как говорит наш бравый генерал Левенгаупт: "На одного шведа надобно десять русских. Нашей армии, чтобы победить, надо только показаться" .

— Будденброк ярый сторонник "шляп" и преследует собственные интересы, а Левенгаупт желает реванша. Он хорошо помнит унижение от проигранных московитам баталий. Доклад Будденброка — ложь от начала до конца. Мы не готовы к войне. А Россия уже не та, что была при императоре Петре. Теперь это могущественная держава, с которой приходится считаться даже Версалю.

— Версаль, — задумчиво протянул Фредерик. — Версаль на нашей стороне, любезный барон. Король Людовик не поскупился на деньги и обещания. Он готов наполнить шведскую казну полновесным золотом, если мы укажем русским их место и проучим, ткнув носом в собственные испражнения, как поступают с глупым щенком, чтобы отучить его пакостить там, где нельзя. К тому же сами московиты будут нам помогать. Из Петербурга до меня доходят вести, что императрица слаба здоровьем. Ей пора задуматься о преемнике. Мы выступим на стороне принцессы Елизаветы. Те, кто хочет, чтобы дочь императора Петра заняла престол, станут действовать с нами заодно. Наш посол в России фон Нолькен уже ведёт с Елизаветой переговоры. Думаю, она примет наши условия и наши деньги.

— Остановите это, мой король! Умоляю! — Горн упал на колени.

В этот момент в дверях показался запыхавшийся королевский адъютант. Его лицо было красным и зловещим:

— Ваше величество, простите за вторжение. У меня страшные новости из Петербурга.

— Тебя прислало к нам провидение! — воскликнул король. — Говори же скорей, не испытывай моего терпения.

— Ваше величество, наш посол в Московии убит. Проклятые русские застрелили фон Нолькена в его собственном доме.

— Вот видишь, — торжествующе сказал Фредрик, обращаясь к Горну, — даже если бы я выполнил твою просьбу, ничего бы не вышло. Самому господу угодно, чтобы Швеция наказала вероломную Россию. Да будет так! Да начнётся война! Только, — он приложил палец к губам, — никто не узнает, что мы собираемся воевать, пока нога нашего солдата не ступит на земли московитов. Все приготовления будут осуществляться в строжайшем секрете. Чтобы никто не пронюхал об этом, я отправляю тебя, старина Арвид, под домашний арест. Надеюсь, другие "колпаки" окажутся рассудительными и не станут извещать русских.

— Мне очень жаль, ваше величество, — склонил голову Горн.

— Чего тебе жаль, барон? — удивился король.

— Швецию, ваше величество. Только её и ничего больше.

Раздобревшая на малороссийских борщах да пампушках цесаревна Елисавет Петровна проснулась рано. Что-то разбудило её, а что именно, она так и не поняла. Валяться в постели расхотелось. И без того все бока отлежала.

Вялый после ночных услад, чернявый Алёшка Розум, зевая, посматривал, как "прынцесса" сама надевает длинный ночной халат, натягивает на полноватые ножки тонкие шёлковые чулки последней парижской моды, ищет на холодном полу тапочки.

— Ах, мыши проклятущие!

Розум приподнялся на подушке, спросил недоумённо:

— Что случилось, Лизанька?

— Да твари окаянные гляди, что натворили, — Цесаревна сунула под нос любовнику изгрызенный тапок. — Не съели, так поднаткусали. А ведь любимые были. По ноге сношенные. — Елизавета пустила слезу, до того ей стало жалко съеденные мышами тапки, а ещё больше себя, бабу беспутную.

— Не кручинься, Лизанька. Станешь царицей, купишь себе милльон таких. Тыщу платьев выпишешь себе из самого Парижу. Заживём, — Розум мечтательно закатил красивые глаза.

— Царицей?! — Елизавета насмешливо повела бровью. — Кто ж меня царицей-то сделает при живой тётеньке да сеструхе Анке, чтоб ей пусто было, дурище! Прости мя господи! — испуганно перекрестилась она на образа.

— Я тебя царицей сделаю, Лизавета Петровна, — в комнату без стука впорхнул лейб-медик цесаревны, вертлявый низкий Лесток. Он стоял за дверями и слышал разговор. — Не сумлевайся.

Лейб-медик цесаревны не испытывал ни малейшего стеснения и в сторону "гражданского супруга" великой княжны даже не смотрел.

— Ах, Жано! Ты опять подслушивал! — капризно повела маленьким вздёрнутым носиком цесаревна.

— Все тайны умрут со мной, — стукнул себя по груди маленький лекарь. — Ты же меня знаешь. Дозволь ручку твою поцелую белоснежную аки мрамор.

— Целуй.

Встав на одно колено, Лесток прикоснулся влажными губами к руке Елизаветы, смачно чмокнул и с восторгом произнёс:

— Какая тёплая она, ваше высочество, будто молоко парное! Сладкая, аки мёд. И пахнет вкусно.

— На чужой каравай ... — заговорил недовольный любовник, но цесаревна знаком оборвала его.

— Как же ты из меня царицу делать будешь, Жано, миленький?

Поскучневший Алёшка отвернулся к стене. Государственных дел и опасных разговоров он старательно избегал.

— Ваше высочество, да нешто не ясно вам — как? — засуетился ловкий лейб-медик. — Тётушка ваша со дня на день отбудет в чертоги небесные, а нежели задержится, так ненадолго. А после этого корона сама в ваши руки упадёт. Нешто народ немке её отдаст, сестричке вашей ненаглядной? Токмо лишь подождать чуточек придётся.

— Не могу я ждать, — загрустила цесаревна. — Остерман, подлюка, опять планы свои вынашивает. Хочет меня замуж спихнуть, чтобы с глаз долой. Жениха подыскал — брата принца Брауншвейгского. Тётушка дюже довольна такому марьяжу. Две племянницы мои, молвит, ещё сильнее породнятся. Как только свадьбу Анкину сыграют, так и моей быть. Увезут в глухомань немецкую, и прости-прощай Россия.

— Не кручинься, Лизаветушка. Не ты ли дщерь Петрова?

— Я, — кивнула цесаревна. — Токмо батюшка не позаботился, чтобы за мной престол русский оставался. И матушка тоже не догадалась о першпективах моих призаботиться.

— Не успели они, ваше высочество. Ну, так мы это поправим, — заулыбался Лесток. — Ждём вестей хороших. Скоро свеи в поход на нас пойдут, мне это доподлинно из самого Стекольны известно. Хотят они тебя на троне императорском видеть. И деньги обещают. Я с них да с версальцев пятнадцать тыщ червонцев, окромя помочи воинской, ещё запросил.

— Деньги и впрямь не лишними будут. А вот война ... Нешто штыками свейскими хочешь меня императрицей сделать? — испугалась Елизавета.

— Что ты, матушка, — как мельница замахал руками лейб-медик. — Упаси Господь, обо мне такие думы думать. Просто война зачнётся, и тётушка твоя полки гвардейские на неё двинет. Новая гвардия — она ко всему привычна, а старая, что семёновские молодцы, что преображенские, думается мне, роптать начнёт. Устали они после похода турецкого, а кто не устал ... ну так людишки мои верные о тех позаботятся. Знаешь, сколько их у меня?! Ужасть как много.

— А тётушка? — опасливо спросила Елизавета.

— А что она? Императрица наша совсем здоровьем слаба стала, за всем доглядеть не сможет. За тобой, ваше высочество, такие фигуры встанут! У! — Лесток широко развёл руки, став похожим на рыбака, показывающего: "вот такую поймал". — Один только фельдцейхмейстер принц Людовик Гессен-Гомбургский чего стоит!

— Но он же дурак! — удивилась цесаревна.

— Э, дурак — не дурак, а пушки наши будут, матушка.

— Пушки, — хмыкнула Елизавета. — К пушкам люди надобны храбрые, а принц ентот всю храбрость в Персии растерял. Токмо и может, что с Минихом да Лассием лаяться.

— Недолго ему лаяться осталось. Миних да Лассий скоро из Петербургу на войну отправятся, а принца в столице оставляют. Военную коллегию ему отдают. Весь гарнизон столичный под его рукой окажется. Да и не на одного его расчёт. Такие силы почтут за честь тебе послужить, Лизавета Петровна, ажно страшно становится. От них мне ещё и советы пришли умные. Мы всё так обстряпаем, что никто ничего не поймёт. Любой, окромя нас, запутается.

И лейб-медик расплылся в довольной улыбке. Полученные советы действительно оказались дельными. Вот только человек, давший их, пугал его до глубины души, хотя никто и никогда не мог бы назвать Иоганна Германа Лестока трусом.

А цесаревне вдруг вспомнился высокий статный офицер, с которым она танцевала на балу в императорском дворце. Его звали фон Гофеном, и был он откуда-то из Курляндии. Гвардеец ужасно смущался, наступал ей на ноги, однако Елизавета по чисто женскому наитию поняла — если бы этот офицер стал её конфидентом, он бы точно ничего не испугался и сделал бы всё, чтобы возвести дочь Петра Великого на престол.

Но, говорят, его тяжело ранили в Крыму, и он остался в одной из казацкой станиц на лечении.

Пожалуй, для фон Гофена это даже к лучшему: проживёт дольше. Слишком многие в Петербурге желали его крови.

Елизавете было жалко гвардейца. Как многие женщины, она испытывала слабость к тем, кого можно смело назвать настоящим мужчиной, за чьей спиной всегда можно спрятаться. Но судьба распорядилась так, что фон Гофен оказался среди врагов, а позволить себе иметь такого врага цесаревна не могла.

Глава 1

Нет ничего хуже долгого пути, когда все темы для бесед исчерпаны, пейзаж за окошками возка утомляет однообразием, а желание быстрее вернуться к делам сжигает внутренним огнём. Невольно сожалеешь, что нет еще ни самолётов, ни поездов. Кругом исключительно одна конная тяга. Хлещи — не хлещи бедную кобылку, скорость звука развить она не сумеет.

Огромны твои расстояния, Русь-матушка. И ещё больше будут. Придёт время телег самобеглых, паровых котлов и железных дорог. Вот только прогресс технический надо совместить с политическим, иначе все труды уйдут как вода в песок.

Бренчит сбруя, мерно бегут лошади, возок, поскрипывая, раскачивается из стороны в сторону. Вроде монотонного маятника — туда-сюда, вправо-влево. Болтанка почти как в открытом море, но переносится не в пример лучше.

Горит подпотолочный фонарь. Внутри блаженное тепло, хорошо и сухо. Но заняться всё равно нечем. Разве что воспоминаниями ...

Прошло несколько лет с того знаменательного события, когда меня прямиком из двадцать первого века забросило в 1735-й год в тело молодого курляндского дворянина Дитриха фон Гофена. Пусть и случилось это не по моей воли, но что ни делается, к лучшему. Даже если это "лучшее" началось весьма экстравагантно: новообретённый кузен Карл фон Браун втравил меня в драку с наёмными убийцами. Мы тогда славно помахали шпагами, хотя врагов было больше. Прав великий полководец, говоривший, что "бьют не числом, а умением", благо последнего у меня было не занимать — пригодились занятия в секции спортивного фехтования.

Далее события разворачивались по нарастающей: солдатская команда арестовала нас с Карлом, застав на "месте преступления". Никто не заморачивался пустяками вроде выяснения обстоятельств, да мы и не отпирались, понимая, что никого наши оправдания не интересуют.

Так я угодил в казематы Петропавловской крепости, где по милости продажного чиновника Тайной канцелярии Фалалеева провёл немало "приятных" минут на дыбе. Для тех, кто не знает, поясню, что дыба — пыточное устройство, при помощи которого на Руси традиционно развязывали любые языки (и это отнюдь не спиртное). Приятных ощущений сия процедура не добавила. Спасибо железному здоровью нового тела — отделался я сравнительно легко, но повторять этот опыт не собираюсь.

Однако нет худа без добра. В Тайной канцелярии состоялось моё знакомство с генерал-аншефом Андреем Ивановичем Ушаковым, человеком, которого я безмерно уважаю и поныне. В будущем его часто пытались представить эдаким палачом-садистом, однако я лишний раз убедился в том, что историкам оболгать человека всё равно, что раз плюнуть.

Чего греха таить, гуманистом и либералом Андрея Ивановича не назовёшь. Зато враги России трепетали уже при упоминании только его имени.

Ушаков первоначально планировал сделать из меня банального сексота, засланного в один из трёх существовавших на тот момент пехотных полков лейб-гвардии. Не знаю, каким чудом мне удалось его переубедить. Оглядываясь назад, прихожу к выводу, что ходил я тогда по столь узкой грани, что в дрожь бросает. Ума не хватает понять, почему генерал-аншеф не прихлопнул меня как не в меру оборзевшего кутёнка. Скорее всего, интуиция (а у человека его должности и опыта интуиция должна быть такой, что закачаешься) подсказала ему, что я не такой как все, что есть во мне нечто особенное, отличающее от других. И это нечто может послужить ему в будущем.

Ещё в первый день пребывания в каземате я встретился с "корректором реальности" или, как он предпочитал себя называть — Кириллом Романовичем. Он-то и поведал мне причины моего переноса на четверть тысячелетия назад. Хотите верьте, хотите нет, но оказывается, что наша история является экспериментальным полигоном для иных цивилизаций, на котором они отрабатывают наиболее благоприятные пути собственного развития. По большому гамбургскому счёту, за подобные непотребства назвать их можно разве что козлами или уродами, но, спустя энное количество лет, у части "корректоров" проснулось подобие совести, и они решили восстановить справедливость. Таким вот макаром я и стал частью их стратегического плана. От меня требовалось не допустить елизаветинского переворота и сделать так, чтобы судьба младенца-императора Иоанна Антоновича стала не столь трагической, как в привычной реальности.

Всего-то делов, скажете вы. И верно — пара пустяков для человека, карьера которого началась с цугундера.

С самого начала всё пошло вкривь и вкось. Я угодил в восемнадцатый век абсолютно неподготовленным и с первых минут пребывания нахватал неприятностей по самые гланды, а чем-то помочь Кирилл Романович уже не мог. Предложил выкарабкиваться собственными усилиями, чем я, собственно, и занялся, причём довольно успешно.

Настоящий Дитрих фон Гофен по примеру своих земляков намеревался вступить в русскую гвардию. Это никоим образом не шло в разрез и с моими планами. Служить я был рад.

Мы с Карлом, благодаря протекции подполковника Густава Бирона (да-да, брата того самого фаворита императрицы Анны Иоанновны), поступили в лейб-гвардии Измайловский полк. Служба оказалась ни мёдом, ни сахаром. Караулы, дежурства, учения. Но я втянулся, благо остался опыт ещё той армии, из будущего. Начал рядовым гренадером, постепенно пошёл в рост.

Заодно приохотился и к литературному труду. Начал писать роман с продолжением, который охотно публиковала небольшая питерская частная газета. Мои эльфы и гномы пришлись по душе читателям, не избалованным фантастикой и фэнтези. Хорошо, хоть церковь и синод не увидели в потугах начинающего литератора ничего крамольного, иначе не миновать бы мне костра Джордано Бруно. Но как-то обошлось.

Совершенно случайно мне удалось напасть на след распространителей фальшивых медных пятаков, и судьба вновь свела меня с Ушаковым. От него я получил важное задание: вместе с группой верных людей найти и уничтожить гнездо фальшивомонетчиков, располагавшееся в землях польского королевства.

Попотеть нам пришлось изрядно. Мы едва не увязли в мастерски сплетённой паутине заговора, целью которого было втянуть Россию в войну со Швецией, Польшей и ... кто знает, может, и с недружественной Францией тоже. Но победа бывает не только на стороне больших батальонов. Наша пятёрка смогла не только выполнить задание, стерев с лица земли фальшивомонетчиков и их подручных, нет, мы расстроили вражеские козни, вывели на чистую воду предателя — князя Чарторыжского, окружным путём вернулись в Россию, где получили заслуженную награду. Вдобавок я обзавёлся невестой, которую полюбил всем сердцем. А моего кузена Карла судьба свела с загадочной Марьей-разбойницей. Похоже, эта девушка могла мне помочь найти Балагура — таинственного человека, подобно мне перенесённого в прошлое, и игравшего на другой стороне. О его существовании я узнал из очередной встречи с Кириллом Романовичем.

Меня не удовлетворяла роль простого наблюдателя. Если мне выпал шанс изменить мою страну к лучшему — почему бы им не воспользоваться? Некоторые из моих идей упали на благодатную почву. Я оказался в числе тех, кто стал проводить военную реформу. Вместе с фельдмаршалами Минихом и Ласси мы не только переодели и перевооружили нашу армию, но и спланировали новую кампанию против крымских татар и их "патронов" — турок.

Неподалёку от города, названного нами Мелитополем, состоялось решающее сражение. Русские войска, в состав которых входил сводный гвардейский батальон, одержали убедительную победу над татарской конницей и десантом янычар. Правда, мне в той битве досталась пуля в спину, и у меня были все основания подозревать, что стрелял в меня не кто иной, как тот самый внутренний (и потому вдвойне опасный) враг — Балагур.

Гвардейцы ушли в Санкт-Петербург, а я остался в казачьей станице залечивать рану. Если бы не кузен Карл, примчавшийся сюда, чтобы вновь вызвать меня в столицу, может, я бы и дальше продолжал киснуть тут от тоски.

Сейчас мы с ним сидим в трясущемся возке и предаёмся размышлениям.

От окончательного безделья я принялся вспоминать наш с Карлом разговор. Один из первых, который состоялся сразу, как выехали из казачьей станицы.

— Давай хвастайся: за что получил повышение?

— За башкир. Вздумали бунтовать, вот меня, сразу как от болезни оправился, и послали с солдатской командой на замирение.

Понятно. Сомневаюсь, что кузен испытал большое удовольствие от участия в карательных операциях, но вроде с башкирами на этот раз обошлись достаточно мягко. Бунт подавили, как же без этого, и кровь пролилась, однако не в столь больших количествах, как в прежние годы. Стоит заметить: пострадали не только бунтари. Полетели под откос карьеры и, что немаловажно, головы тех, кто, собственно, и был главной причиной беспорядков — российских чиновников-хапуг.

Невольно ловлю себя на мысли: можно смело брать за жабры любого отечественного "начальника" и сразу ставить к стенке. Что в двадцать первом веке, что в восемнадцатом. И не ошибёшься. Тут, как с любым опальным олигархом: максимально проявленной несправедливостью будет не та припаянная статья.

Перехожу к главному:

— Разыскал нашу разбойницу?

Это было моё "партийное" задание Карлу перед отправкой в поход. На результаты поисков Маши возлагались большие надежды. С помощью этой "Дианы-охотницы" я рассчитывал выйти на заклятого врага из несветлого будущего. Теперь у меня появились к нему и личные счёты. Сволочь пальнула мне в спину во время битвы с крымскими татарами и подоспевшими им на помощь янычарами.

Выжил я чудом. Наверное, кто-то за меня помолился и поставил пудовую свечку Николаю-угоднику.

Судя по всему, Маша, которая не наша, знала второго попаданца. Понятно, что он должен обретаться в окружении Елисавет Петровны, но ведь не постельный утешитель же это её штатный — малороссийский самородок Разумовский! У того разве что голос как пароходный гудок, силушка былинного багатура, да потенция Гришки Распутина, но вот с мозгами не полный порядок. Глуповат. Пока трезвый — мухи не обидит, а как напьётся — туши свет. Говорят, даже на Елизавету руку поднимал.

В порядке бредовой версии можно предположить, что это некий вариант маскировки. Чтоб никто не догадался и на дурака не подумал.

Нет, не похоже. Розума этого никто всерьёз не воспринимает и за ним не пойдёт. Не та фигура. Не имеет должного авторитета. Да и не было его тогда на поле боя. Фаворит цесаревны в Санкт-Петербурге кроватку для Лизаветы-душечки теплом телесным согревал, пока мы с ногайцами рубились. Не он стрелял в меня, однозначно не он.

Тогда кто?

— Не свезло.

— А?! Что?!

До меня не сразу дошло: не дождавшись ответа, я погрузился в столь глубокие размышления, что забыл про всё на свете.

— Не свезло найти девку-то. А жаль! Такая препикантная особа.

Карл аж замлел от удовольствия. Девка и впрямь была хороша, но я его о другом спрашивал, не менее важном, чем выдающиеся внешние данные красотки.

— Поясни: не нашёл или не искал?

Кузен повинился. Выразилось это в слегка пунцовых щеках. Всё же мой двоюродный братец во многих отношениях остался мальчишкой.

— Не искал, кузен. Ты уж прости. Меня сразу в оборот взяли, стоило только доктору заявить, что я пребываю в полной готовности. Тут же на башкир и отправили.

— Вот так номер! А подполковник Густав Бирон? Была же договорённость, — растерянно заморгал я.

— А он сам при болезни был. Вместо него полком премьер-майор Шипов командовал, вот он меня и заслал к башкирам. Когда вернулся, сразу же к Ушакову вызвали. Тот и говорит: скачи во весь дух за братцем твоим, фон Гофеном. Нужен он зело.

Раз нужен, значит, и впрямь в столице жареным запахло. По пустякам могущественный глава Тайной канцелярии Карла за мной гнать бы не стал.

— А что у вас в Петербурге за страсти-мордасти такие творятся?

— Да Балагур, скотина, как с цепи сорвался. Сколько народу пострелял исподтишка! Никого не жалеет.

Когда Карл перечислил основных жертв, я едва не присвистнул. Балагур нехило проредил ряды нашей аристократии. Пусть это были птицы не самого высокого полёта, однако и не второстепенные фигуры точно.

Вопрос — зачем столько убийств? Разве могли эти несчастные помешать его планам? В случае елизаветинского мятежа большинство и пальцем о палец бы не ударило, чтобы воспрепятствовать (что собственно и случилось в реальной истории. Приняли как должное).

И крыша у моего врага вряд ли поехала на любой из почв. Нет, он эти "звёзды зажигает", потому что ему так нужно.

В Петербург! Скорее!

Пока я, больной, валялся да страдал — ах, какой я забытый! Какой заброшенный! — этот моральный урод времени зря не терял. Что-то он замыслил, какую-то комбинацию, а я ему нехилую фору дал. Шутка ли — столько меня в Питере не было! Да за эти месяцы уже пять раз Елизавету можно было бы на престол посадить и свергнуть, устроив неслабую кадровую ротацию.

Вот тебе и фон Гофен, надежда России! Пинка мне надо было дать, чтобы я из Украины аж до Северной Пальмиры летел! Глядишь, столько народу в живых бы осталось.

Увы, способ транспортировки остался прежним. Разве что, благодаря особым бумагам, лошадей свежих на станциях давали сразу, как только мы изъявляли сие желание. Ну и показывали документы, производя среди станционных смотрителей немалый фурор. Наверное, подобный и Киркорову с Пугачёвой не снился.

А всё равно грустно! Что хочешь делай — гложет тоска-кручина, и всё тут. Даже водка не помогает.

Ничего, вот приеду в город кучи революций и прочего бардака, Андрей Иванович Ушаков такого мне пропишет, враз от меланхолии на долгие лета избавлюсь. И от угрызений совести тоже.

Аврал на работе — лучшее средство для измученного терзаниями духа бывшего представителя офисного планктона новой России, а ныне офицера и популярного бумагомарателя.

Кстати, о последнем. Ничто меня так не удивило, как внезапно обнаруженное продолжение моей фэнтезятины в двухмесячной давности номере "Петербурга астрального", найденного на одной из станций.

Прихватил я газетку, чтобы прочесть на досуге, и едва не потерял от изумления челюсть.

Вроде всё ничего: написано бойко и интересно, приключений по маковку, и главное — герои мои, такими, как я их задумывал, но есть одно важное замечание. Я ЭТОГО не писал.

Кто-то, воспользовавшись моим авторским псевдонимом "Игорь Гусаров", сочинял с пулемётной скоростью роман о моих эльфах и гномах. Первая реакция была как в кино: не понял! Потом: что за ... трах-тибидох?!

Спустя время я решил поговорить по душам с редактором и единственным возможным кандидатом на роль литературного негра. Подозрения возникли сразу. Не иначе как преступная сущность Ваньки Каина закинула его в пучину этой литавантюры. Других претендентов не было. Сдаётся, обошёлся "ученичок" и без учителя. Сам справился.

Хотя забавно, забавно. Интересно, в какой плепорции гонорар делить будем и как? Не буду же я хай на весь Питер поднимать. Такие вещи кулуарно решаются. Но это потом. Есть дела и поважней.

Рассказывать о дороге ещё скучней, чем ехать. Разбойники благоразумно не преграждали нашему скромному возку дорогу, ибо что возьмёшь с двух вояк, обвешанных оружием, как герои боевиков пулемётными лентами? Да ничего, кроме лишних отверстий, которые мы бы не преминули наделать в любом желающем.

Абсолютно неторжественный въезд в столицу состоялся поздно вечером. Измотанные и оголодавшие, мы сразу попали под крыло Акулины и Евстигнея Карповых, моих безумно уютных и домашних слуг.

— Слава тебе господи, Дмитрий Иванович пожаловали. Здоровый и невредимый, — хлопотали они вокруг меня.

— Давеча сон снился, что барин наш скоро пожалует. Вещий был сон, в руку.

— Ой-ой-ой! Отощал соколик наш, совсем с лица спал. Ну дык мы энто мигом поправим.

— Намаялись, поди, с пути-дороги, устали, родимые.

Я виновато оправдывался:

— Да что вы, Евстигней, Акулина, со мной всё в порядке. Устал немного, но ничего смертельного.

— Охохонюшки! Не говорите, Дмитрий Иванович. Мои глаза не обманешь.

Понятия не имею, каким чувством они догадались, что барин прибудет именно сегодня и именно сейчас, но нас уже ждала натопленная банька. Нахлеставшись вдосталь душистыми распаренными вениками, мы оказались за накрытым столом, у которого от выставленных яств только что ножки не подламывались. Тут я окончательно понял, что этикет — не русское и не немецкое слово.

Ели в три пуза, забыв о том, с какой стороны должна находиться вилка, с какой ножик, и для какой цели служат многочисленные фужеры, бокалы и тарелки.

Ганнуся, скрашивавшая мои одинокие дни и ночи после ранения, готовила так, что пальчики оближешь, но я уже успел устать от наваристых борщей, сала и вареников в сметане. Душа просила жареной картошечки, и она, выращенная моим крепостным "олигархом" Фомой Ивановичем Куроедовым и регулярно поставляемая к столу барина, была такой, что мы с Карлом едва язык не проглотили. Ещё немного, и я бы лопнул.

Потом был сон. После трясучей повозки и заселённых клопами комнат для ночлега на казённых станциях, пуховая перина воистину казалась райским облаком. Воздушным и мягким словно безе. Давно так не высыпался.

Утром предстоял визит к Ушакову. Он никуда не уезжал из столицы, и я рассчитывал застать его на месте постоянной работы, то есть в особняке Тайной канцелярии.

Учреждение это не из тех, в которые идёшь с большой радостью. Ноги отнюдь не желали нести меня аки по воздуху.

Поскольку майорский мундир ещё не был пошит, заботливая Акулина заставила меня переодеться в партикулярное платье. Где-то отыскала шикарную шубу наподобие тех, в которых плясали "нанайцы" во времена начала эстрадной карьеры, и нахлобучила на голову не просто меховую шапку-ушанку, а какой-то необъятный соболиный малахай размером с тележное колесо.

В таком неописуемом виде я и был выставлен на двор.

Об экипаже ещё стоило позаботиться. Будучи неприхотливым человеком, я в армейской жизни преспокойно обходился без карет и повозок, привыкнув к седлу. Моя Ласточка ждала меня в конюшне, уже заседланная Евстигнеем.

Но я дал ему отмашку.

— На своих двоих доберусь.

— Как же так, барин?

— Да так. Пешком прогуляюсь. Разомнусь чуток.

— Дело ваше, барин, — согласился Евстигней.

На днях было потепление, снег превратился в липкую грязную кашу, зато ночью ударил мороз градусов так в тридцать (по личным ощущениям). В результате улицы превратились в каток. Приходилось передвигаться со скоростью беременной улитки, чтобы не грохнуться и не сломать руку или ногу.

Карлу везло больше. Он мог преспокойно манкировать служебными обязанностями ещё пару дней и потому бессовестно дрых в своей комнате. Кажется, один. Православные пуритане до мозга костей, Карповы не давали никакой поблажки даже "младшему барину".

Балагура и его приспешников я не боялся. Никто в городе не знает о том, что я вернулся. Даже моя суженная. Настя не раз справлялась обо мне у Акулины, но к невесте я хотел заявиться при полном параде.

Разумеется, не обошлось без сюрпризов. Я прошагал приличное расстояние, умудрившись упасть не больше пяти-шести раз. Ничего не сломал и не разбил, но синяками и шишками обзавёлся. Не будь на мне меховой одежды, смягчавшей удары, потери для здоровья могли оказаться гораздо существенней. Я мысленно поблагодарил Акулину за предусмотрительность и заботу.

На пустыре со мной поравнялась тёмная карета на полозках без герба. Она сразу выпала из поля моего зрения, потому что мне было на неё наплевать. Подумаешь, катят люди по своим делам. Ну и пусть катят дальше. Ничего против не имею.

Но вот люди в карете имели что-то против меня.

Дверца распахнулась. Сразу несколько пар рук вцепились в ворот моей шубы, резко дёрнули, затаскивая внутрь.

Подобная наглость сбила меня с толку. Я и сопротивляться-то по-настоящему начал, когда было уже поздно. Секунда, и меня зажали как в тисках два мордоворота с простыми, как три копейки, холуйскими физиономиями.

— Он?

— Он!

Бац!

Интересно, почему во Вселенной так много тьмы и почти нет звёзд?

Глава 2

Могутный широкоскулый мужик с густой бородой клинышком, толстым носом, суровыми колючими глазами и обширной плешью, сидел подбоченясь, накинув на плечи парчовую шубу, и пытался пробуравить меня взором.

Видимо, считал себя не в меру крутым, но не на того напал. Поджилки у меня от страха не тряслись. Скорее наоборот: я только начинал заводиться.

Выглядело происходящее дурацким фарсом. То, что плешивый не имеет никакого отношения к Балагуру, стало ясно с первого взгляда. Тут было что-то другое. Причины ещё предстояло выяснить.

Либо ошибка, либо кто-то давно точил на меня зуб.

Я прикинул, на чей хвост успел наступить за время работы в Военной комиссии. Пострадавших, разумеется, хватало, причём заслуженно. Метлой поганой повымело многих, но вряд ли они связывали крутые перемены в собственной жизни с неким бароном фон Гофеном. По сравнению с величинами, утверждавшими и подписывавшими реляции, я был микробом.

А плешивого вообще видел первый раз, его физиономия ни о чём мне не говорила.

Лучи яркого морозного солнца били сквозь высоко поднятые окна. В комнате было натоплено до одурения. Печи, наверное, раскалились.

Мужик усердно потел, но шубу не сбрасывал, хотя по насупленному лицу его то тут, то там пролегали тонкие маслянистые потёки, а под ногами уже образовалось мокрое пятно.

Одуряюще пахло травой и благовониями, будто прежде, чем меня сюда притащили, по дому прошёлся священник с кадилом. Из красного угла глядели отстранённые лики святых.

— Шапку с него снимите. Да кланяется пусть боярину, — велел из-за спины кто-то невидимый.

Один из холуев сбил с моей головы шапку. Я рванулся, попытался достать его ногой, но сразу трое навалились сзади и оттащили прочь.

— Ишь ты какой! Ерепенится, немчура окаянная! — восхитился невидимый. — Кланяться его заставьте. Хучь лоб ему расшибите.

— Пошли вы! — на чистом русском ответил я. — Перебьётесь!

Сильные руки надавили на шею, заставляя склониться, но я напряг все мышцы, и как ни пыхтели схватившие меня мордовороты, ничего у них не выходило, пока самый сметливый не догадался применить подсечку. Ноги невольно подогнулись, но даже тогда я не прекратил сопротивляться. Кем бы ни был этот "боярин", унижаться перед ним я не стану.

— Оставьте его, — приказал мужик в шубе, порядком утомлённый безрезультатной возней.

Холуи моментально отхлынули. Я сумел выпрямиться во весь рост, поднял с отскобленного до идеальной чистоты дощатого пола шапку, отряхнул и водрузил на природой предназначенное место.

Во мне заговорила злость.

— По какому праву меня схватили? Вам что, жить надоело?

Плешивый и невидимый с издёвкой засмеялись. Дождавшись, когда они перестанут трясти животами, я повторил:

— Ещё раз спрашиваю: по какому праву вы меня схватили и привезли сюда?

— Как ты смеешь с болярином Тишковым так разговаривать, немец поганый?! — вынырнул сзади невидимка, оказавшийся узкоглазым (не иначе с татарской кровью) кривоногим толстяком с необъятным пивным чревом.

Я окончательно обозлился:

— А тебе какое дело, дядя? Чего пузо на меня выпятил, болван? Стоишь, как баба на сносях.

Толстяк чуть не поперхнулся, зато боярину мой наезд неожиданно понравился. Он захохотал, но уже безо всякой издевки. То был смех нормального весёлого человека.

Тут я сообразил, что фамилия боярина мне знакома. Уж не Настин ли это сродственник?

Так уж получилось, что ничего толком о её семье мне узнать не удалось, некогда было этим заниматься: то многочасовые совещания Военной комиссии, то поход в степь. Про то, как валялся без памяти после ранения, вообще молчу. Знаю лишь, что сиротой казанской моя драгоценная точно не была. И приданое за ней маячило немаленькое. Анна Иоанновна, когда занималась обустройством моей с Настей личной жизни, недвусмысленно об этом говорила.

А что из этого следует? Да то, что устроили мне такие вот своеобразные смотрины родители невесты.

Долго же они моего возвращения дожидались. Ладно, "папаня", понятия не имею, чего ты от меня добиваешься, но я с тобой потолкую, как положено.

Но без свидетелей. Нечего чужим в семейные разговоры вмешиваться.

Взгляд в сторону. Так, вот этот мордоворот вырубил меня в повозке. С него и начнём.

— Эй, чучело, ну-ка поближе подойди.

— Ась?

Хрясь! На силушку я не поскупился, в нокаут отправил с одного удара. Так, кто тут проходит как номер второй? Дуй сюда, голубчик.

Драка на кулачках — известная русская забава, однако британские джентльмены не зря разрабатывали свои хуки и апперкоты. Сила силой, но, как говорят педагоги, знания, умения и навыки сбрасывать со счетов нельзя.

Занятия боксом вновь сослужили добрую службу. Я обманным ударом подловил противника, он раскрылся и тут же получил незабываемые ощущения от пробитого брюшного пресса или что там у этого товарища было вместо него.

Как выяснилось насчёт третьего верзилы — техникой "стальной мошонки" он владел слабо, за что и поплатился.

Следующим был толстяк. Связываться с таким — всё равно, что руки марать. Бить его было противно и жалко. Он помог мне избавиться от затруднения, ломанувшись в закрытые двери с криком: "Убивают!". Башкой об косяк треснулся основательно, и если бы не выпяченное пузо, искр из глаз у него посыпалось бы в несколько раз больше.

Сегодня я мог гордиться собой с полным основанием. Драка длилась секунд тридцать. За это время мне удалось вырубить троих, четвёртый лишил себя сознания сам. Неплохой результат.

Мой родственник не успел слезть со своего стула, больше походившего на трон. Всё же не зря говорят, что если не открутить каждому боярину башку, он непременно будет метить в цари. А что? Пример перед глазами: у нас в восьмидесятых не придавили вовремя местных хомячков-бояр, вот они и разорвали страну на кусочки. Займись Горби "селекцией" местной элиты, начиная с приснопамятного первого президента невеликой и немогучей, как оно замечательно бы сложилось в исторической перспективе. Но не по Сеньке была та генсековская шапка.

Я подошёл к боярину, протянул руку:

— Так понимаю, вы мой будущий тесть. Будем знакомы — лейб-гвардии майор Дитрих фон Гофен.

— Князь Александр сын Алексеев Тишков, — представился он. — Настя Тишкова, фрейлина императорская, мне дочкой приходится.

— А этот брюхатый ... не сынок чай? — полюбопытствовал я.

Вот был бы конфуз.

Обошлось.

— Управляющий это мой, Ерошка.

— Понятно. Жаль, что у нас так первое знакомство случилось, — вздохнул я. — По-другому мне это представлялось, совсем по-другому. Ежели думаете обо мне что плохое, забудьте. За вашим богатством я не гонюсь. Всё, что мне нужно, трудом своим праведным заработаю. Могу в том и расписку дать. А дочку мне вашу сама императрица сосватала. Нет, вы, конечно, можете супротив её воли пойти, но я не советую. Согласны, что не стоит?

Боярин кивнул. Ему явно не хотелось перечить монаршей воле.

Я продолжил:

— С удовольствием продолжил бы нашу беседу, но, увы, спешу. Дела. Андрей Иванович Ушаков в Тайной канцелярии совсем меня заждался. Не будете возражать, если я сейчас вас покину?

— Н-н-не буду, — произнёс боярин.

После того, как в комнате прозвучало имя Ушакова, тесть отчётливо застучал зубами. Здоровая реакция я бы сказал.

Мы с вами ещё обязательно увидимся, — пообещал я.

По-моему мы расстались с будущим "папой" почти друзьями. Он даже любезно выделил для меня сани с кучером.

По дороге я предался размышлениям насчёт родственников. Кое-какие соображения успели возникнуть.

Я не беру во внимание явную борзоту, проявленную Тишковым и его людьми. Это как раз нормально и понятно. Кто для него свалившийся из Курляндии (название-то какое смешное, ей-богу!) мелкий дворянчик? Да никто: "немец — перец, колбаса, кислая капуста", нищий охотник за приданым. Прищучить такого, напугать до полусмерти — богоугодное дело. Глядишь, побоится женихаться и от свадьбы откажется. А там и партия куда выгоднее сыщется. Слева Голицыны, справа Нарышкины какие-нибудь.

Только отстал от жизни мой тестюшка. Не хватило ему мудрости вникнуть в детали и осознать, что ситуация не так проста, как могла бы показаться с первого взгляда.

Я теперь не просто немец, я — человек государственный. Да, не богат, не родовит, но за моей спиной самая страшная и могучая сила в стране — государственная машина, винтики которой трогать опасно и глупо.

Она нынче не обращает внимания на то, чей предок каким полком командовал на Куликовом поле. У неё иные приоритеты. Не заслуги прошлые, а дела нынешние ей интересны. А паршивый гвардейский сержантишка вполне может определить знатную фамилию на постоянное место жительство в Ханты-мансийский край.

Следующий нюанс. Слово "боярин" уже практически исчезло из отечественного лексикона, ибо при Петре свет Алексеевиче их "душили-душили" и в итоге загнобили основательно. Нынче этот термин встречается разве что в иностранных газетах, когда тамошним редакторам жутко хочется подколоть нас за нашу "азиатчину", вот и выводят заграничные борзописцы, ухмыляясь, "руссиш бояре". Бывает, что справедливо.

А я даже забыл, когда в последний раз слышал это слово. Не в ходу оно, не в почёте.

Однако челядь моего драгоценного "тестюшки" упорно называла Александра Алексеевича боярином, и не сказать, что это его ужасно огорчало. Принимал как должное. На полном серьёзе думал, что я перед ним шапку ломать буду.

Вывод из этого проистекает элементарный. Кажется, моя родня принадлежала к партии противников реформ Петра Первого. Потому-то Тишковых в Петербурге не видно и не слышно.

Не столько в явной опале они находятся, сколько во внутренней эмиграции. Прячутся по медвежьим углам, на свет не показываются. Разумное поведение, выработанное годами практики. Так спокойней и безопасней.

Ай-яй-яй! — скажет кто-то. А как же преемственность, исторические традиции, святая Русь? Такие славные семейства, столько для страны сделали!

Ну-ну. Посмотришь на каждого по отдельности — вроде герой, орёл! А когда они все вместе? Пушной зверёк это называется, никак иначе.

Как только Русь устояла? Почему её шведам иль ляхам не продали, как в мои времена торгуют богатствами наших недр?

Ответ простой — потому что были люди, которые глядели дальше своей вотчины и думали не только о своих карманах.

Остались ли они в двадцать первом веке? Хочу верить, однако получается.

Забудем на секунду о традициях. Безусловно, они нужны, но в каком объёме? Сомневаюсь, что в полном, а кое-что так и вовсе стоило бы оставить за бортом.

Боярщина — главный враг самодержавия и простого люда. Не зря Анна Иоанновна рвала кондиции под шумные аплодисменты собравшихся, ибо им тогда было предельно ясно: "семибоярщина" (чтобы и вам было понятно, приведу более близкий и понятный аналог из лихих девяностых — "семибанкирщина") до добра не доведёт.

Наша Русь стояла и стоит вопреки тем, кто грёб и гребет под себя и пытается растащить её на лоскутки. И выжигать эту сволочь нужно калёным железом.

Мне удалось перековать Антона Ульриха, пришёл черёд заняться новой роднёй.

Но сначала Ушаков и дела Тайной канцелярии.

Глава 3

Начал падать снег, свидетельствуя о скорой перемене в погоде. Оно и к лучшему. После тёплого крымского климата мёрзнуть совершенно не хотелось.

В Петербурге за время моего отсутствия случилось немало перемен. Главные касались воинского обустройства.

Специально для гвардейцев были выстроены слободы — предтечи будущих казарм. Анна Иоанновна приняла решение избавить горожан от тяжкого бремени постоя.

Всё новые и новые батальоны переезжали в специально отведённые для каждой из частей военные городки. Теперь поднять полк по тревоге не представляло особой проблемы. Разве что офицеры вроде меня обретались на съёмных квартирах или покупали дома.

Строились собственными силами. Пока Сводный гвардейский батальон находился в походе, оставшиеся в Петербурге гвардейцы засучили рукава и принялись за работу. Под визг пил и стук топора возводились солдатские светлицы, рассчитанные на четверых нижних чинов. Тут же вокруг них возникал забор, за которым начинал похрюкивать и мычать скот. Появлялись амбарчики, сараи, курятники. Разбивались огороды.

Выдвинутый фельдмаршалом Минихом проект огромных каменных казарм на полсотни человек отклонили из-за дороговизны. В ход шло дерево — самый дешевый и доступный материал.

Гвардейские слободки пока больше походили на деревни.

Убедиться в этом своими глазами мне ещё не удалось, но, благодаря рассказам Карла, я уже имел некоторое представление, с чем придётся столкнуться в ближайшем будущем.

Тайная канцелярия по-прежнему находилась на территории Петропавловской крепости. Туда и лежал мой путь. Мы подъехали к крепостным воротам. Я с сожалением скинул тёплую хозяйскую шубу с коленей, которая грела меня всю поездку, и спрыгнул на утоптанный снег.

— Барин, мне тутова ждать? — с дрожью в голосе спросил кучер.

Он опасливо поглядывал на солдат в караульных тулупах. Служивые откровенно потешались над его трусливым видом и отпускали шуточки в адрес деревенского бирюка. Тот пугался ещё больше и вжимал голову в плечи с такой силой, что могло показаться, будто у него вовсе нет шеи.

— Домой езжай, — разрешил я, пожалев мужика.

Он умчался, нахлёстывая лошадь так, будто за ним гнались.

Часовые пропустили меня беспрепятственно.

В крепости царил образцовый порядок: дорожки расчищены, аккуратно посыпаны песочком. Над жилыми строениями курился печной дымок. Дрова аккуратно складированы под навесом.

Под крики сержанта маршировала караульная команда. Трое солдат лихо орудовали деревянными лопатами, раскидывая свежевыпавший снег.

Возле арестантских казематов пёстрой кучкой скопились родственники узников, преимущественно женщины в овчинных тулупах, потёртых кафтанах, шубах; укутанные с ног до головы в тёплые платки; с котомками или узелками в руках. Судя по пестроте нарядов, общее несчастье объединило разные сословия. Были тут и дворянки, и люди "подлого происхождения".

Я прошёл мимо саней. В них на подстеленной медвежьей шкуре сидел немолодой мужчина с угрюмым лицом. Его охраняли два фузилера, которые изредка покрикивали на тех, кто случайно приблизился к арестованному.

— Проходи, проходи, барин, — не очень вежливо произнёс один из солдат.

Мужчина был мне незнаком, поэтому я не останавливаясь зашёл в двухэтажный дом, в котором корпели в своих конторках канцеляристы. Дежурный вызвался провести меня к Ушакову.

Наша встреча походила на начало гоголевского "Тараса Бульбы". Помните незабвенное — "А поворотись-ка сынку"?

— А ну, дай на тебя посмотрю, — генерал-аншеф Ушаков схватил меня за плечи и заставил покрутиться на месте. — У, ещё больше вымахал, каланча курляндская. Скоро головой облака задевать начнёшь, если её раньше не отрубят.

— За что рубить-то, Андрей Иванович? — усмехнулся я.

— Думаешь, не найдётся? — хитро прищурил правый глаз Ушаков.

— Да как прикажете.

Генералу ответ понравился, он заулыбался пуще прежнего. Чувствовалось, что Ушаков по-настоящему рад моему возвращению.

— Поправился?

— Так точно. Здоров как бык.

— Молодчага, барон. Как есть молодчага. Здоровье твоё нам понадобится. Балагур энтот окаянный совсем людишек моих измотал. Помощь нужна.

— Вы же говорили, что без меня справятся.

Ушаков насупился:

— То я тебе раньше говорил. Сейчас всё переменилось. Плохие дела, фон Гофен. Со свеями нелады. Чует сердце — война вскорости будет.

— Из-за чего война? Что мы со шведами не поделили?

— Французы их подзуживают, хотят на нас натравить, как псов на медведя. А Балагур в том им помогает. Про посла свейского слыхивал?

Последние новости до меня ещё не дошли, поэтому я спросил:

— А что с ним не так, Андрей Иванович?

— Всё не так. Живота лишили. По всем приметам, снова Балагур. Никакого ладу с ним нет. Пальнул из укромного местечка, и поминай, как звали. А Ушакову опять голову ломать, как с иродом энтим управиться.

— Свидетели были?

— Откель? Токмо и слышали, как выстрел хлопнул. Хорониться Балагур умеет, этого у него не отнимешь. Ну, ничего, попадется он мне — своими руками шею сверну. Всю душу из меня вытянул.

Генерал-аншеф опечалился. Видно было, что Балагуру удалось вогнать в ступор всю Тайную канцелярию.

— Я-то чем помочь могу, Андрей Иванович? Сыскарь из меня ... Ну, никакой, в общем.

От истины я не отошёл. Эркюлем Пуаро или Шерлоком Холмсом меня не назовёшь. Ушаков должен это понимать. Надо быть профессионалом, чтобы разыскать убийцу, умеющего заметать следы, несмотря на всю свою наглость.

Весь мой опыт из будущего был бесполезен. Одно дело — читать детективы, другое — расследовать настоящее убийство. Однако обстоятельства складывались так, что я был лицом заинтересованным. То, что Балагуру не удалось в крымской степи, могло быть исправлено на скованных льдом берегах Невы. Я по-прежнему находился у него на мушке. Это стимулирует мозговую деятельность.

— Ловить Балагура я тебя не посылаю. Каюсь, была сначала сия задумка, но, здраво поразмыслив, пришёл я к выводу, что не по зубам тебе это будет. Но, ежели мыслишки какие есть, поделись со стариком.

Мысли у меня были.

Всякое следствие начинается с рутины. Первым делом надо собрать максимум информации. Балагур уходил в крымский поход и вернулся из него живым. Но кто он — офицер, унтер, рядовой? Служит в гвардии или в одном из расквартированных Петербурге полков?

Стану исходить из наиболее вероятного предположения — Балагур состоит в старой гвардии, то бишь в Семёновском или Преображенском полку. И чин у него наверняка имеется.

Попаданца готовили на совесть, кандидатуру на вселение выбирали по возможности из тех, кому легче пробиться. Тогда он как минимум унтер. Анализировать становится проще.

Следующий этап: необходимо подготовить два списка и сравнить. В первом будут все прибывшие с войны унтер-офицеры, во втором — ближайшее военное окружение Елизаветы. Это значительно уменьшит количество подозреваемых, потому что в сводном гвардейском батальоне была всего треть личного состава из лейб-гвардии.

По закону подлости может оказаться, что все служивые дружки-приятели цесаревны участвовали вместе со мной в боевых действиях, но я рассчитывал, что мне повезёт и кого-то удастся отсеять ещё на этом этапе. Была и другая трудность — Балагур мог шифроваться и не показывать своих симпатий к Елизавете в открытую. В таком случае почти вся работа пойдёт насмарку, но проделать её всё равно необходимо.

Все эти соображения я и выложил Ушакову. Подумав, он согласился.

— Людишек, что подле цесаревны крутятся, перепишут. Для того к Елизавете Петровне и приставлен безвестный караул, чтобы привечать, с кем она хороводится. И тех, кто с похода возвернулся, тоже в письменности представят. Как бы не окриветь эндакие обои изучаючи.

— Надо постараться, Андрей Иванович, — вздохнул я, догадываясь, что фамилий в обоих списках будет немеряно.

Цесаревна пользовалась в старой гвардии популярностью и частенько бывала в новопостроенных гвардейских слободах, не брезгуя именинами обычных сержантов. Кто-то видел в этом широту натуры и демократичность, я же подозревал подготовку к захвату власти. Подобных людей в моё время назвали популистами. Елизавета уверенно шла по этому пути. Не удивлюсь, если выяснится, что её кто-то умело направляет.

Следовательно, вырисовывалась картина маслом, "Подозреваются все". Но зёрна от плевел, хочешь не хочешь, придётся отделять, дабы не получить удар в спину.

— Вот-вот, оченно надо постараться, — закивал Ушаков.

— Когда будут готовы списки?

— Неделька уйдёт на составление, никак не меньше. Может, и выйдет какая польза.

— Должна выйти. Хотя бы круг подозреваемых установим.

— Верно. Не всё ж людишкам моим землю носом рыть. Пусть головушкой поразмышляют. Здравая мысль, фон Гофен, здравая. Но Балагур — это одна беда. Вторая — свеи. И беда эта неминучая. Война тебе ближе по рукомеслу, я так понимаю.

Я кивнул. Воевать мне действительно было больше по душе, чем ловить преступников. Заниматься нужно тем, что умеешь. Я умел убивать.

— Вот к ней и готовься. Ты, капралом гвардейским будучи, на лыжах нижних чинов своих бегать учил. Не забыл дело сие?

— Никак нет, не забыл.

— Вот и прекрасно. Понадобится нам отряд лыжный, чтобы свеев разведывать да спуску им не давать. Поручение опасное, но нужное для отечества и почётное. А чтобы ты, голубь сизокрылый, на части не разорвался, мной от матушки императрицы высочайшее согласие получено, дабы ты до поры до времени при мне обретался. Получишь под руку роту гвардейскую Измайловского полка, её и готовь.

— Когда начнётся война? — спросил я осторожно.

— Не удивлюсь, ежели завтра об этом объявят, — устало пояснил Ушаков.

Хлопнула дверь, сквозняком задуло свечи. В комнату ворвался взбудораженный мужчина.

— Андрей Иванович, Левицкий объявился. У девки распутной Чарыковой вторую ночь обретается.

Генерал-аншеф распрямился пружиной, просиял:

— Ну, фон Гофен, хочешь чуток поразмять косточки?

— Что делать надо, Андрей Иванович?

— Да злодея энтого Левицкого повязать и ко мне доставить. Много от него вреда для нас образовалось.

— Мне одному пойти?

— Ни в коем разе. Кто у нас сегодня в караул заступил? — обратился Ушаков к ворвавшемуся.

Тот наморщил лоб, вспоминая:

— Полурота преображенская с капитаном Кругловым.

— Вот и славно. Круглов офицер справный. Бери капитана да фузилеров Преображенских с десяток и с ними за Левицким отправляйся. Хоть живым, хоть мёртвым, но сюда его привези.

— Будет сделано, — сказал я и щёлкнул каблуками.

Глава 4

Уже во дворе я расспросил канцеляриста о Левицком:

— Поведай, что за вина на нём, почему Ушакову потребовался?

— Про майора Циклера слышали? — на ходу набивая трубку, поинтересовался канцелярист.

О пропавшем майоре Синклере и шумихе, поднятой зарубежными газетами вокруг его исчезновения, я слышал, что подтвердил коротким кивком.

— Вот Левицкий майора-то и анлевировал. Потом, заместо того, чтобы тайно бумаги Миниху да Ушакову свезти, к послу свейскому заявился и во всём ему признался. Как на духу выложил. Дескать, совесть его замучила, не смог грех смертоубийства замолить и потому всё фон Нолькену в подробностях обсказал, а в доказательство бумаги, им у Циклера отобранные, предъявил. После таких известий свеи переполох подняли, а уж когда самого посла кто-то изничтожил, совсем дурными стали. Никаких резонов не слушают.

— То есть Левицкий после этого удрал?

Чиновник кивнул.

— Мы попервой так и думали, что его свеи тихонечко из Питербурха вывезли. Искали-искали — ничего не нашли. А сегодня доверенный человечек шепнул, что видел Левицкого у девицы непотребной.

— Понятно.

Кем бы ни был этот Левицкий — просто дураком или предателем, его необходимо арестовать и самым тщательным образом допросить. Вред, который он нанёс родине, огромен. Из-за него мы и в самом деле втягивались в ненужную войну.

Швеция всегда была опасным противником. Драться шведы умели. У Карла XII была лучшая армия в Европе. Победа в Северной войне досталась нам дорогой ценой.

Надо быть объективным: если бы не бешеная энергия Петра Великого и ряд счастливых обстоятельств (например, то, что Карл не стал добивать русских после нарвской "нелепы", а взялся за других врагов), я даже не берусь предполагать, чем бы всё закончилось.

Учитывая близость шведской Финляндии к Петербургу, ситуация для нас складывалась не из приятных. Основные войска находились на южных рубежах. Путь сине-жёлтым мундирам могли преградить лишь слабые гарнизоны да расквартированные в столице и окрестностях гвардейские полки. Остальные просто не успеют подтянуться, если шведы ударят прямо сейчас.

К тому же могли выступить и поляки, тоже обиженные на русских. Не обязательно с подачи своего короля, который хоть и был обязан Анне Иоанновне короной, тем не менее всегда мог укусить руку дающего. Ляхи уже несколько лет вынашивали планы мести.

К примеру, тот самый князь Чарторыжский, который едва не подставил нас во время истории с наказанием фальшивомонетчиков. Он запросто мог выставить против России многотысячное войско. Если его поддержат остальные магнаты, мы бы вынужденно повели войну на три фронта.

И уж, конечно, не обошлось бы и без интриг Версаля. Французы и без того финансово помогали всем нашим врагам: подкидывали золотишко и туркам, и полякам, и шведам.

Дикая выходка Левицкого грозила обернуться такими неприятностями, что я бы лично задушил гада вот этими руками, которые сжимали сейчас рукоять шпаги.

Капитан Круглов был знаком мне ещё по крымскому походу, потому я мог сразу переходить к делу, без лишней траты времени на представление.

Отреагировал он, как и положено настоящему вояке: чётко и собранно.

Минуты не прошло, как мы уже катили на трёх санях, в которых разместились, кроме меня, капитана и канцеляриста, ещё десять солдат из роты Круглова.

Жила распутная деваха Чарыкова на втором этаже кабака, расположенного неподалёку от портовой гавани. Ставни и двери заведения были прикрыты. Посторонних сюда не пускали. Основная публика — завсегдатаи: матросы торговых кораблей, грузчики, всякая ободранная шваль, от которой за версту несло уголовщиной.

Солдатские патрули и полицейские обходили это место стороной.

Мы предусмотрительно остановились в квартале от него.

Пожалуй, десяти гвардейцев могло и не хватить, если публика из кабака вздумает вступиться за Левицкого. Надеяться на благоразумие пьяного отребья и моряков — больших любителей подраться, не имело смысла. В алкогольном угаре они были готовы на любые "подвиги".

— Что же ты сразу не сказал, в какой вертеп ехать придётся? Я бы больше фузилёров с собой взял, — накинулся Круглов на канцеляриста.

— Дык это... Не сообразил поначалу, а потом поздно было, — повинился тот.

— У-у-у! Голова садовая, два уха, — разозлился капитан.

Я попросил его утихнуть.

Оставалось ещё узнать, тут ли Левицкий, иначе мы вообще зря сюда прикатили.

Эта проблема разрешилась просто.

Канцеляриста уже ждали. Откуда-то из подворотни вынырнула тёмная согбенная фигура и, крадучись по-кошачьи, подошла к нему. Это была женщина на вид лет пятидесяти, хотя, как я выяснил позже, информаторша едва разменяла третий десяток.

Землистого цвета кожа, морщинистое лицо, нос с красными прожилками, развязность в поведении выдавали в ней пьянчужку и почти гарантированно — особу лёгкого поведения, хотя до какого же нетерпежа нужно было бы дойти, чтобы польститься на такую "красотку".

Разбитная бабенка, шамкая беззубым ртом, сообщила, что Левицкий по-прежнему обитает у Чарыкиной и никуда не уходил.

— Вот те хрест, — побожилась она, не забыв перед этим окинуть нас липким оценивающим взором.

Я поёжился. Прелести этой Афродиты убивали любое желание наповал.

— Пьяный? — логично предположил Круглов.

— Трезв аки стёклышко. Не пьёт он, кажного шороху боится, — пояснила женщина.

Капитан вздохнул.

— Можно его выманить наружу? — без особой надежды в голосе поинтересовался канцелярист.

Бабёнка хрипло засмеялась.

— Да его калачом никаким оттудова не выманишь. Всё сидит, мается. Ждёт чаво-то.

Мы переглянулись. Не исключено, что Левицкий ждал людей из шведского посольства, которые по всем шпионским правилам должны были обеспечить ему прикрытие.

— Другие выходы из кабака имеются? — спросил я.

— А как же ж. Да не один, — ответила женщина.

— Может, через второй выход и ворвёмся? — предложил я.

— Ты, мил человек, думаешь, тебя туды пустют? — засмеялась она. — Закрыто всё на засовы да запоры чижолые.

— Ты же там своя. Впусти нас через другую дверь.

— Мил человек, меня же на куски порвут, ножами по живому телу порежут, жилы вынут. Я хоть гулящая баба, но понимание имею. Хде и куда выйти можно — обскажу, а с остальным сами разбирайтесь. Мне моя душа-полушка дорога.

Бабёнка протянула руку, недвусмысленно намекая на вознаграждение.

Канцелярист отсчитал ей пару медяков и отпустил после нескольких вопросов. Проститутка исчезла в провале подворотни.

— Какие будут предложения, господа? — спросил Круглов. — Вломимся все сразу, или кто-то попробует скрутить негодяя единолично?

Оба варианта имели как достоинства, так и многочисленные изъяны. Подумав, мы решили задействовать солдат только на крайний случай. Если в кабаке начнётся шум, Левицкий попытается удрать. Вдруг у него это получится. Ищи потом ветра в поле.

Канцелярист, знавший злодея в лицо, описал нам его внешность. Брать Левицкого я решил в одиночку. От чиновника из Тайной канцелярии в таком деле толку мало, Круглову (хоть он и настаивал на обратном) пришлось остаться с солдатами. Кто-то должен был ими командовать, чтобы вмешаться в нужный момент, если ситуация выйдет из-под контроля.

На счету был каждый человек, однако Круглову пришлось направить одного гвардейца за подкреплением.

Поскольку я был одет в штатское, мне пришла в голову идея разыграть потенциального клиента заведения мадам Чарыкиной — поддатого горожанина, неразборчивого охотника за доступными женщинами. Достаточно распространённый типаж в любом столетии.

Для большей достоверности я хлебнул немного водки, отыскавшейся во фляге канцеляриста. Шубу и шапку, как ни обливалось кровью сердце, пришлось слегка изгваздать, чтобы вид у меня был подобающий.

Придав лицу слегка придурковатое выражение, я раскачивающейся походкой направился в кабак.

Фэйс-контроль осуществляли двое мрачных детинушек с короткими дубинками за поясом. Не удивлюсь, если в свободное время эта парочка раздевала случайных прохожих в тёмных закоулках Петербурга. Похожие молодчики когда-то изрядно подпортили нам с Карлом вечер, когда мы вышли от ростовщика Пандульфи с деньгами, которые выручили, заложив мою шпагу. Драка была кровавой и жестокой. Спаслись мы чудом.

Хоть я и не походил на обычную публику кабака, вышибалы разрешили войти, догадываясь, что на обратном пути кошелёк мой полностью опустеет. Взгляд у них при этом был оценивающий, так рыночные торговцы смотрят на явных лохов ушастых, обвести которых вокруг пальца — святое дело.

За грязной стойкой стоял хозяин заведения — цыганистый тип с лоснящимися жирными волосёнками, оттопыренными ушами и маленькими поросячьими глазками, постреливавшими из одного конца кабака в другой, где ловко суетились служки с подносами.

Густой табачный дым клубами поднимался к закопчённому потолку. Жёлтым светом горели несколько сальных плошек.

Я безрезультатно поискал свободный стол. Всё было заняты, некоторые посетители расположились прямо на полу.

Признав во мне дворянина, расторопный служка решил проблему с обустройством нового гостя, подкатив для меня пустой бочонок и поставив его торчком. Откуда-то взялся и раскладной стол. Его протёрли сальным полотенцем. Пришлось сделать заказ: вино и закуску. Прежде чем брать Левицкого, следовало освоиться в незнакомом месте.

В ближайшем углу возникла стихийная ссора. Кто-то чего-то не поделил и теперь, взявшись за грудки, выяснял отношения. Соседи не обращали на это ни малейшего внимания. Подобные эксцессы случались тут постоянно. Вспыхнувшая драка закончилась совместной попойкой. Обидчик и обиженный сидели теперь, обнявшись, и горланили песню.

Я неспешно попивал дрянное, разбавленное чуть ли не до состояния колодезной воды, вино. Рядом, опрокидывая стакан за стаканом и закусывая исключительно краюшкой хлеба с солью, надирался ухарь в живописных лохмотьях. Остальные были ему под стать.

Покончив с "трапезой", я поманил к себе служку и завёл с ним речь насчёт женского общества. Сначала мне показали на дрыхнувшую возле печки бомжиху, от которой за версту несло махоркой и мочой. Видимо, для невзыскательных клиентов годилась и она. Я нахмурился и, показав зажатый между пальцами медный пятак, дал понять, что эта "Афродита" для моих телесных утех не подходит.

Обслуживавший меня парнишка сбегал наверх и вернулся с радостной вестью, что у "мамзель" Чарыкиной как раз имеется свободная девушка, причём "из немок, кожей белая, статью видная, на зад крепкая, политесам разным и благородному обхождению обученная".

— Ежели господину угодно, он может пройти. Его ждут-с.

Я заулыбался и потопал по скрипучей лестнице на второй этаж, отданный исключительно под вертеп. Обстановка там была немногим лучше. Определённый уют создавали вытоптанные дорожки и весёленькие обои на стенах, изображавшие не то Бахуса, не то Купидона, а может и вовсе нечто третье, ибо в греко-римской мифологии я разбирался на единицу с минусом, хотя старые советские мультика про минотавров, аргонавтов и прочих язонов безумно любил. Но сюжеты в них, если верить моим школьным учителям, были весьма купированы по сравнению с оригиналами.

Вдоль стены находились двери в "кабинеты". В одном, как предполагалось, и разместился беглый Левицкий. Знать бы, в каком.

Внезапно ближайшая дверь справа открылась наполовину. На пороге с подсвечником в руках появилась женщина весьма плотного телосложения, в длинной рваной ночнушке.

— Деньги покажи, — велела она гнусавым голосом, наводившим на мысли о незалеченном венерическом заболевании.

А может, ну его, этого Левицкого?! Его пребывание в таком клоповнике вкупе с услугами местных жриц любви я бы смело приравнял к каторжным работам во глубине сибирских руд. Наверняка он уже успел нахватать тут болячек больше, чем у собаки блох.

Превозмогая нахлынувшее отвращение, я вынул из кармана кошелёк и позвенел его содержимым перед женщиной.

Удовлетворённая "мамзель" Чарыкина (а кто это мог ещё быть, кроме неё?) кивнула и сделала приглашающий жест рукой.

— Заходи, господин хороший. Скоро к тебе придут. Не пожалеешь.

Пока она со слоновьей грацией шагала по половицам, я, глядя на её совершенно неаппетитный округлый зад, прикидывал, можно ли добиться от неё силой или подкупом информацию о прячущемся Левицком?

Вряд ли. На такие мысли меня подтолкнул появившийся сзади здоровяк, который был на голову выше тех вышибал, что встречали у входа в кабак. Он молча наблюдал за моими действиями. Я сначала хотел под видом пьяного вломиться в парочку дверей, чтобы проверить, не за ними ли прячется Левицкий, но суровый взгляд верзилы заставил отказаться от этого намерения.

Из оружия при мне была только шпага. От пистолета, настойчиво предлагаемого Кругловым, я отказался по ряду соображений. Скрыть его от внимательных глаз кабатчика, слуг и уж тем более вышибал всё равно бы не получилось. А шпага ... Дворянин я или право имею?

Комната свиданий напоминала школьный пенал — вытянутая и узкая. Вмещалась в неё только кровать с высокими спинками и без всяких стыдливых балдахинов. Постельное бельё не меняли с момента основания Петербурга. На обоях виднелись кровавые следы от раздавленных клопов. Удушливо пахло потом, немытым телом, мускусом и какой-то дрянью, отдалённо похожей на ароматическую палочку.

Я присел на кровать и стал при открытых дверях дожидаться обещанную "немку". Возможно, через неё мне удастся выведать про Левицкого.

Она появилась минут через пять: довольно миловидная девушка, рыженькая, слегка в конопушках. Исключительно ради смеха я поприветствовал её на немецком и быстро понял, что язык этот, как и прочие иностранные, был ей незнаком. Так я и думал. Красотка оказалась отечественного разлива.

Закрыв входную дверь, девушка скинула с себя одежду и хотела сразу перейти к делу, но я положил перед ней рублёвик и задал вопрос о Левицком. Видя, что она колеблется (и хочется и колется), пришлось пойти на дополнительные траты. Рядом с монетой появилась вторая, точно такая же. Рыженькая нервно сглотнула. Ещё немного, и лёд тронется.

— Не бойся, — сказал я. — Это твоё.

За два рубля меня снабдили информацией по самую маковку. Теперь я знал всё. Осталось только извлечь из этого пользу.

Закончив "исповедь", девица вопросительно посмотрела на меня.

Требовать от неё ещё и профессиональных услуг я не собирался и отрицательно покачал головой.

Себе дороже выйдет. Треть армии и без того болела целым букетом венерических заболеваний. Вливаться в эти стройные ряды я не хотел. К тому же в Питере, под бдительным оком будущего тестя и рядом с дорогой невестой Настюшкой, я намеревался вести себя, как полагается "руссо туристо, облико морале".

— Отдыхай, — я выразительно похлопал по кровати. — Поспи или просто подремли, а я пока в коридор выгляну.

Девица сделала испуганные глаза:

— Барин, а не боишьси, что тебя убьют?

— Боюсь, — кивнул я.

— Там, в коледоре, Угрюм бывает, что стоит. Смотри, барин, как бы не приласкал он тебя. У него рука, — рыженькая приподняла руку, сложила пальцы в кулачок, — у, какая! Кажный кулачище с пуд весом.

— Вот и проверим.

Угрюм, здоровенный мужичина, исполнявший обязанности стража порядка в заведении мамзель Чарыкиной, никуда с поста своего не делся. Разве что повернулся ко мне спиной и, склонившись в три погибели, подслушивал охи и ахи из соседнего "нумера".

По всему выходило, что ничто человеческое ему не было чуждо.

Пока он пускал слюни, я перерыл всю комнатушку в поисках предмета потяжелей. Идти на этого "еракла" с голыми руками было бы чистой воды сумасбродством. Идеальный вариант — ковш экскаватора, но, по понятным причинам, с этим у меня были проблемы.

В итоге взгляд остановился на чугунном ночном горшке, спрятанном под кроватью. Весило это изделие нелёгкой промышленности килограммов пять-шесть. Вдобавок было снабжено удобной ручкой. Не ночная ваза, а идеальное оружие для снятия часовых.

Ступая на цыпочках, я осторожно подобрался к Угрюму, хотя мог бы особенно и не стараться. События, разворачивающиеся за стенкой, заинтриговали его настолько, что он не среагировал бы даже на взрыв гранаты в двух шагах от него.

Чугунный горшок и не менее чугунная голова пришли в соприкосновение. Я вкладывал в удар всего себя, всю душу, потому он получился что надо. Угрюм закатил глазки и улегся на пол. Думаю, все его потери здоровья в итоге сведутся к лёгкой форме головокружения, да набитой шишке.

Эта помеха была устранена. Но нельзя было допустить, чтобы кто-то увидел Угрюма в таком положении. Я затащил в свою комнатушку, бросил прямо перед кроватью, на которой, испуганно открывая и закрывая рот, полулежала рыженькая.

— Пусть он тут пока побудет. Ладно? — вежливо попросил я.

Она закивала.

— Пока. Не волнуйся, всё будет в порядке.

Я вернул горшок на место и снова вышел в коридор. Пока всё шло гладко, без сучка и задоринки.

Левицкий находится за второй дверью слева. Вопрос — один он сейчас или нет. Если с ним дама, боюсь, она может поднять такой переполох, что на него сбежится пол-Петербурга. С мужиками в этом плане легче. Пока сообразят, что надо вопить во весь дух, успеешь вырубить.

Пришлось последовать примеру Угрюма. Я присел и стал прислушиваться к звукам в комнате Левицкого. Там вроде всё было спокойно. Доносилось лишь мерное дыхание спящего человека. Умаялся, видать, бедолага, от закона прячась.

Прикинув пути отступления, я легонько толкнул дверь рукой. Она была заперта. Что ж, этого и следовало ожидать. Перепуганный до заячьей дрожи Левицкий не собирался делать мне одолжение, оставив дверь нараспашку или просто притворив её без всяких запоров.

Тем не менее, надо понимать, что он нашёл себе убежище в вертепе, а не в бронированном бункере банка. Я просунул кончик шпаги в щель между косяком и дверью, подцепил острием деревянный засов и стал тихонечко его двигать в нужную сторону.

Потратив на необходимые манипуляции пару минут, я смог войти внутрь.

Здесь воняло табачищем похлеще, чем внизу. Должно быть, сам Левицкий был не дурак выкурить трубочку-другую, да и, благодаря хитрой системе "вентиляции" в кабаке, весь табачный дым поднимался наверх. Стоило большого труда не закашляться.

Человек в точно такой же кровати, как та, на которой я бы мог предаваться утехам с рыженькой, бессовестным образом дрых. Причину я выяснил сразу, как только носком сапога задел на полу пустую бутылку. Она с характерным звуком укатилась под кровать, однако "клиент" продолжал дрыхнуть без задних ног.

Эх, наврала распутная бабёнка нам с Кругловым. Бухает наш клиент, ещё как бухает. Когда на душе паршиво, рука сама тянется к бутылке.

Меня это удовлетворяло так же, как развалины рейхстага героев фильма "В бой идут одни старики".

Судя по всем приметам, это действительно был Левицкий — достаточно крупный мужчина, однако значительно уступавший мне по росту и массе. Всё же в лейб-гвардии гренадеры императрицы-матушки Анны Иоанновны хлипких не брали.

Беглец дошёл до такой кондиции, что я мог переть его хоть до канадской границы, не вырубая. Впрочем, я не нанимался в носильщики. Этот "багаж" мог и сам двигать ножками.

Поскольку с водой в комнате было не очень, а под кроватью нашлась ещё одна бутылка вонючей жидкости, имевшей мало общего с водкой, я вылил содержимое сосуда на голову бывшему драгунскому офицеру. Он вздрогнул и смешно зафыркал, как собака, которой шерсть попала в ноздри.

Увидев меня, Левицкий напрягся.

— Не волнуйтесь, — сказал я ему на чистейшем немецком. — Я прибыл за вами.

Драгун оказался полиглотом. Он понял меня и закивал.

— Вас прислали из посольства?

— Я-я! — закивал я и добавил уже на русском, нарочно ломая язык и коверкая слова:

— Тафайте собираться. Надо скорее уносить отсюта ноги. Сюта в люпой момент могут нагрянуть люти Ушакова.

Расчет оказался правильным. Левицкий принял меня за шведа и стал быстро собираться. Переоделся в относительно чистый камзол, поверх которого накинул зимнюю епанчу с меховой подкладкой. Надел треуголку с плюмажем и потянулся за шпагой.

— Бистрее, херр офицер, бистрее, — заторопил я и выхватил у него из рук оружие.

Не до конца въехавший в ситуацию, Левицкий поспешил за мной к выходу.

В этот момент в другом конце коридора показались сразу трое, в которых легко можно было узнать дворян и, судя по моде — иностранцев. Увидев, что я веду под руку Левицкого, первый из них злобно сверкнул глазами и вытащил из-под полы тяжёлого плаща заряженный пистолет.

Воронёное дуло его было направленно на меня.

Влип, подумал я. Вот это, наверное, и есть настоящие шведы, которых ждал и, наконец, дождался Левицкий.

Глава 5

Действовать надо было стремительно. К счастью, Левицкий ещё слабо соображал и поверил бы в любую придуманную мной чушь.

— Это люди из Тайной канцелярии! — завопил я, толкая его в дверь комнаты, откуда мы только что вышли, и, сделав резкий выпад, всадил шпагу в ближайшего шведа.

Тот осел и выпустил пистолет из ослабевших рук.

Готов, отметил я про себя.

Поскольку у меня было сразу два клинка (мой и Левицкого), я не стал тратить драгоценное время на выдёргивание шпаги из тела поверженного врага. Следующий противник кубарем покатился по лестнице. Я придал ему нужное ускорение ударом правой ноги. Получилось не хуже, чем в гонконгских боевиках с Джеки Чаном. Пересчитав головой все ступеньки, швед остался лежать внизу. Его моментально обступили привлечённые криком и звуками драки люди с первого этажа.

Третий оказался опытным бойцом, он ловко ушёл от удара, рывком выдернул шпагу из ножен и бросился на меня. Наши клинки скрестились, а лица сблизились. Серые жестокие глаза шведа глядели на меня с ненавистью. Я ответил ему взаимностью и оттолкнул левой рукой. Теперь мы оказались друг от друга на расстоянии в два метра. Это охладило нас обоих.

— Умри, негодяй! — пожалуй, слишком пафосно крикнул он.

— Предлагаю сдаться. В противном случае не могу гарантировать вам жизнь, — не менее пафосно ответил я.

Ещё немного, и я окончательно перейду на возвышенный лексикон трёх мушкетёров Дюма. В моё время слов обычно тратили меньше. Экономили на всём, включая благородство и честь.

Ритуал обмена "любезностями" был закончен.

Вместо ответа швед принял высокую дуэльную стойку, направив лезвие мне в лицо. Я стал медленно приближаться.

Коридор был слишком узким и ограничивал нас в движениях. Клинки снова скрестились. Удар. Швед легко парировал мой выпад. Похоже, он был знатным бретером. Мне "повезло" нарваться на противника, собаку съевшего на таких поединках. Он перешёл в контратаку. Под градом его ударов я вынужденно попятился, потом изловчился и перехватил инициативу. Теперь уже швед отступал к ступенькам лестницы. Он попытался применить ложный финт, но я шестым чувством угадал его намерение, ринулся вперед, ломая противнику задуманную стратегию, однако ему удалось отбиться.

Пока что мы скорее прощупывали друг друга в поисках слабых мест, ибо ни на мне, ни на шведе не было ни царапины. И никакого отношения к везению или чистой случайности это не имело. Мы были профессионалами примерно одинаковыми по опыту и умениям. Швед дрался с отчаянием человека, уверенного в своей правоте, которому некуда отступать. Как ни крути, он находился на чужой территории, и положение его было шатким. Если в драку вмешаются люди с первого этажа, они почти гарантированно примут мою сторону. Впрочем, в последнем я всё же сомневался. Наверняка шведы приплачивали кабатчику и владелице вертепа, чтобы спокойно обделывать тут свои делишки.

Сражение шло с переменным успехом. Фортуна была благосклонна к нам обоим и не желала отдавать кому-то одному предпочтения. Атаки завершались контрвыпадами, ложные манёвры не увенчивались успехом. Так могло продолжаться довольно долго. Воистину, как говорил один мультяшный герой: "Бесконечность — не предел!" Но у меня с временным ресурсом было неважно.

Я сбросил с плеч шубу, чтобы использовать её в качестве щита. Противник с аналогичной целью расстался с зимним плащом. Выпад, звон стали, ответный удар. Острое сверкающее лезвие оказалось в каком-то сантиметре от моего носа, я едва успел отпрянуть. Чисто инстинктивно ткнул шпагой вперёд. Есть! Укол!

Хорошо всё же превосходить врага ростом. Мне удалось ранить шведа в правое плечо. На месте раны сразу выступила кровь. Побледневший бретёр шагнул назад.

— Сдавайся, — предложил я.

Швед отрицательно покачал головой, переложил шпагу в левую руку и двинулся на меня исключительно из-за какого-то упрямства, а, может, и ненависти ко всем русским в моём лице.

Клянусь всеми святыми, я не собирался его убивать. Похоже, понимая, что бой проигран, он сам сунулся под удар и умер с гримасой презрения ко мне и смерти.

Расправившись с ним, я перевёл дух, вытащил из комнаты Левицкого и стремительно кинулся вниз.

Как и следовало ожидать, столпившийся внизу народ увидел во мне убийцу, а может, ещё и отнёс произнесется фразу насчёт Тайной канцелярии на мой же счёт.

Беспрепятственно покинуть кабак нам не дали. В воздухе ощутимо запахло жареным.

Взвинченные кровавой дракой и ненавистью ко всем карающим органам, люди обступили нас со всех сторон. В этот момент послышались мощные удары в закрытые предусмотрительным кабатчиком входные двери и грубые голоса Круглова и его солдат:

— Откройте, собаки! Слово и дело государево!

— Кончайте энтого сыча, робята, да побыстрее! — завопил, тыча в меня пальцем кабатчик. — Я пока легавым зубы заговорю.

Он бросился к дверям и загундосил:

— Ну чаво такое?! Што случилось-то? Пошто, окаянные, двери мне ломаете?

— Открывай, скотина. Не то спалю тебя к псам собачьим!

Тем временем круг чумазых злобных рыл сузился. Первые охотники ринулись ко мне, и я, понимая, что длинная шпага стала бесполезной, пошёл в рукопашную. Не обращая внимания на град ударов, звон в голове и время от времени вспыхивавшие перед глазами разноцветные круги, я отчаянно бился за свою жизнь, пуская в ход руки, ноги и зубы. Иногда было больно, но эта боль не шла ни в какое сравнение с возможными последствиями, если мне не удастся отсюда вырваться.

Орудуя кулаками направо и налево, я пробивался к выходу, к дверям, которые уже трещали под натиском гвардейцев. Ещё немного, еще пара шагов. Там Круглов, там спасение, там жизнь.

На этом рубеже обороны стояли двое вышибал. Я едва не взвыл от досады. На мне и так висло с десяток людей, норовивших сбить с ног. Я сопротивлялся, зверски круша челюсти и ломая кости, используя все грязные приёмы из моего арсенала. Но эта парочка! С ними мне было не справиться.

И тут под дружным натиском солдат двери кабака слетели с петель. Внутрь вломились гвардейцы с примкнутыми штыками. Ловко действуя прикладами, солдаты отбросили вышибал.

— Фон Гофен, — шагнул вперёд Круглов, размахивая пистолетом.

Толпа отхлынул, оставив меня и полурастерзанного Левицкого. Тяжело кашляя, он поднялся с пола. Из разбитого рта текла кровь.

— Поручик Левицкий, — полуобернувшись к нему, объявил я, — вы арестованы.

Глаза драгуна сузились.

— Ах, ты, иудушка, — прохрипел он.

Не знаю, в какой момент он успел завладеть пистолетом первого убитого шведа. Очевидно, пока я рубился с другими.

Левицкий был воякой и умел действовать по обстановке. Увидев бесхозное оружие, прибрал на всякий случай. Вот и пригодилось. Бывает.

История повторилась, тот же пистолет был направлен в мою сторону. Я понял, что всё, вот моя погибель. Чисто машинально бросился на пол. Левицкий нажал на спусковой крючок, но было уже поздно. Я ушёл с линии огня.

Два выстрела прогремели одновременно. Пуля Левицкого пролетела мимо меня в сторону Круглова. Ответный выстрел капитана поразил беглеца наповал, но самому офицеру тоже досталось. Раненный в руку гвардеец пошатнулся. Я кинулся к нему, подставил плечо и потащил прочь. Довёл до саней, осторожно уложил на них.

— В госпиталь, быстрее. Гоните что есть сил! — закричал я бородатому кучеру. — Он мне жизнь спас!

По пустым улицам Петербурга, мы вихрем домчались до Военного госпиталя. Там я сдал Круглова на руки лекарям, торжественно пообещавшим, что с офицером всё будет в порядке. Ранение было лёгким, однако лицо капитана при этом известии не переменило выражения. Круглов был сильно подавлен.

Не похоже, что боевой офицер мог так сильно расстроиться из-за пустяковой царапины.

— В чём дело, капитан? Что вас так гнетёт? — спросил я.

— Ерунда, не обращайте внимания, — устало выдохнул он.

— И всё же, что стряслось?

— Своих не люблю убивать, фон Гофен. Противно после такого.

Я кивнул. Теперь чувства Круглова стали понятны.

— Брось, капитан. Хоть Левицкий и был русским, вреда отечеству он причинил больше, чем любая иностранная гнида.

Офицер молча отвернулся к стене больничной палаты.

Врачи сказали, что через два дня ему назначат лечение дома.

— Поправляйся, — сказал я.

Он слабо улыбнулся:

— Обязательно.

Мы расстались почти друзьями.

Ушаков, пока я находился в госпитале, уже успел получить полную информацию о стычке.

— Свезло тебе, что Круглов с моим канцеляристом вовремя свеев приметил и на выручку к тебе поспешил.

— Ещё как повезло, — согласился я.

— То-то же. Опоздай они на секунду-другую, рвань кабацкая из тебя бы душу вытряхнула. Местечко-то у свеев давно прикормлено было. Не первый год они у мамзели делишки свои обстряпывали, потому и Левицкого там оставили для надёжи.

Ушаков взял со стола какие-то бумаги, покрутил в руках и положил обратно.

— Знаешь, кого ты поубивал? — вопросительно уставился он на меня.

— Не могу знать, Андрей Иванович. Некогда было пачпорт спрашивать.

— Секретаря свейского, который заместо Балагуром застреленного фон Нолькена остался, да двух помощников его. Совсем обезглавил миссию свейскую.

— И что теперь? — вздохнул я, прикидывая, чем это для меня обернётся. — Шведы вконец обозлятся?

Генерал развёл руками:

— После Циклера окаянного, да фон Нолькена можно свеев теперь хучь безо всякого разбору убивать. Хуже нам уже не будет.

— Ругать за то, что Левицкого живым не доставил, не станете?

Операция прошла не так, как было задумано, но не я первый и не я последний. Такое случается сплошь и рядом. Ушаков понимал это не хуже меня.

— Было бы за что — так я бы тебя не словами ругал, а на дыбу бы подвешивал. Всё ты, майор, сделал правильно. Нет твоей вины в том, что приключилось. Да и нет худа без добра. Свеям тот аспид куда больше нашего был нужен. Свидетелем собирались сделать, в морду нам скандалом натыкать. Хотели в Стекольну переправить вместе с посольством, а там мы бы уже до него не дотянулись.

— То есть шведское посольство уезжает? — догадался я.

— Верно. Остерман уж весь извёлся, дела улаживая. Но свеи, как конь упрямый, удила закусили. Будто вожжа им под хвост попала, — сокрушённо произнёс Ушаков.

— Может, оно и к лучшему. Будет шпионов меньше, — предположил я.

— Как же, меньше, — усмехнулся генерал. — Вместо свейских французские прибывают. Едет к нам из Версаля маркиз де ла Шетарди. Стройный, красивый — девки от него так и млеют, а самое опасное — умный. Вот от кого неприятностей надо ждать полную кубышку. Одно хорошо: своевольным тот маркиз оказался. Вместо того, чтобы сюда во весь опор лететь, в Берлин завернул, чтобы над недругами своими вдосталь распотешиться. А я уж намекнул кому надо, чтобы маркиза там чуток подержали под благовидными предлогами. Пущай как павлин ходит, хвост распускает. Чем дальше он от Петербурга находится, тем мне спокойней, да работы меньше.

— А насчёт меня что, Андрей Иванович. Мне чем заниматься?

— Как чем? Я же тебе обговаривал, — возмутился Ушаков. — С завтрева роту принимай особливого назначения, да готовь её к кампании зимней. Война на носу, а он меня спрашивает, чем заниматься.

— Слушаюсь, — сказал я.

Завтра, так завтра. А про роту осназа мне понравилось. Вот оно как получается, из каких глубоких времён некоторые термины всплывают.

Глава 6

Прибывшая утром на полковой двор сводная рота состояла из двухсот человек. Были в ней и солдаты из моего первого капральства. Я с радостью увидел в строю Чижикова и Михайлова. Только субординация помешала мне стиснуть их в объятиях. Мы столько пережили вместе! Чего только стоила одна поездка в Польшу и полная приключений одиссея на обратном пути

Я ходатайствовал о переводе ко мне Карла, но командовавший полком Густав Бирон оставил его при себе в качестве адъютанта. Похоже, кузен повторял ступени моей карьеры.

Была мыслишка переманить к себе ещё и Круглова, но, пока капитан не выздоровел, это не имело смысла.

Правда, вместо моего Карла я получил другого, и это уже был сюрприз из сюрпризов. Кроме измайловцев прибыл десяток кирасир из Брауншвейгского полка, и возглавлял их... барон Иероним Карл Фридрих фон Мюнхгаузен.

— Тот самый Мюнхгаузен, — невольно вырвалось из моих уст.

Вид стройного молодого человека лет семнадцати-восемнадцати никак не вязался у меня с известным литературным персонажем. Разумеется, я знал, что барон Мюнхгаузен не чья-то выдумка, а реально существовавший человек, не имевший ничего общего с вымышленным образом, но одно дело — знать, и другое — видеть его перед собой.

Юноша залихватски подкрутил правый ус и недоумённо спросил:

— Что значит "тот самый", господин майор?

Я пробормотал что-то вроде "не обращайте внимания", надеясь, что моя заминка быстро забудется, и я не буду выглядеть странно.

Вид легендарного во всех смыслах человека смущал меня до жути. На мультиках о нём; на знаменитой песне о том, что "находчивей, находчивей Мюнхгаузена нет", на великолепном фильме с Олегом Янковским я, можно сказать, вырос. И вот, — встреча со знаменитым бароном стала для меня культурным шоком. Смешались история вперемешку с литературой и кинематографом. Передо мной стоял бравый красавец с погонами ротмистра на плечах.

Чтобы разговор перетёк в деловое русло, я поинтересовался, каким ветром барона сюда занесло. Отряд особого назначения набирался исключительно из пехоты, и планов на тяжёлую кавалерию не было ни у меня, ни у Ушакова.

Никого не удивляло, что глава Тайной канцелярии занимался сугубо армейскими вопросами, ибо он был одним из фактических начальников гвардии, и многие вопросы решались через него.

— Я прибыл в Россию совсем недавно. Принц Антон Ульрих пожелал, чтобы ему прислали с родины нового пажа, взамен умершего от болезни Пика. Я стал ротмистром кирасирского полка, однако стоило только принцу узнать, что вы прибыли в Петербург и возглавили новую часть секретного назначения, он добился моего временного перевода к вам вместе с десятью другими доверенными людьми. Мой господин очень вас ценит, барон.

— Мне лестно это слышать, ротмистр. Надеюсь, вы будете служить под моим начальством с тем же усердием, каким служили вашему принцу.

— Не сомневайтесь, господин майор. Я всегда верен присяге.

Погода нам благоприятствовала. Ушаков позаботился о достаточном количестве лыж и палок. Я закинул удочку насчёт белых маскхалатов. Сначала генерал-аншеф меня не понял, но после разъяснений кивнул и пообещал заняться этой проблемой.

— Будут у тебя белые епанчи недельки через две, — уверил Ушаков.

Приоритетными вопросами для моих бойцов стали: хорошая физическая подготовка, умение ходить на лыжах и одновременно стрелять. К сожалению, в прошлой жизни я знал о тактике подобных отрядов лишь понаслышке, поэтому руководствоваться приходилось исключительно логикой и здравым смыслом.

Самые грамотные проходили дополнительное обучение на ускоренных медицинских курсах. Из этих нижних чинов готовили будущих санинструкторов, которые могли оказать первую медицинскую помощь.

Двумя сотнями солдат при небольшом количестве офицеров и унтеров управлять сложно, за исключением поля боя, когда рота представляет собой единый организм. Но мне была нужна максимально мобильная и оперативная структура, поэтому я ввёл ещё должности десятников, своеобразных аналогов командиров отделений.

Любая дополнительная ответственность должна поддерживаться материально. Мне удалось выбить "комодам" дополнительные суммы на жалованье и увеличить им порционы, которые можно было выбирать как провиантом, так и деньгами.

Мюнхгаузен оказался толковым командиром, не лишённым фантазии и смекалки. Пожалуй, насчёт этих полезных на военной службе качеств злопыхатель Распе был прав. Я назначил барона своим заместителем. Ему, чтобы оправдать доверие, приходилось заодно осваивать русский язык.

В армии давно уже установилась традиция обедов у вышестоящего начальства. Густав Бирон регулярно принимал у себя офицеров полка, мы ходили к нему по очереди. Я последовал его примеру.

Формально мы стали отдельной частью. Надо мной больше не было никого, кроме Ушакова и императрицы. Даже фельдмаршалы Миних и Ласси не могли отдавать "особливому отряду" приказы. Такое положение тешило моё самолюбие.

Каждый вечер Акулина накрывала в гостиной стол для господ офицеров. Её простая и сытная стряпня нравилась всем без исключения. Заодно мои небогатые подчинённые могли слегка сэкономить. Гвардейская жизнь на широкую ногу разоряла многих. Мне такое положение дел совершенно не нравилось. Особый шик, присущий гвардии, я видел в блестящем исполнении воинских экзерциций и отваге на поле боя, а отнюдь не в волочении за юбками, кутежах и выпиванию за раз нескольких бутылок дорогого вина.

Не скажу, что все сразу приняли мою точку зрения. У меня даже возник на этой почве конфликт с поручиком Ивашовым, который видел во мне надутого индюка и солдафона, о чём неоднократно говорил у меня за спиной.

Ему не нравилось, что я требую от подчинённых безукоризненного выполнения приказов, слежу за тем, чтобы солдат был сыт, обут и одет, часто заставляю офицеров нести дежурство и придираюсь по мелочам. Вдобавок поручик происходил из богатой семьи, видел в гвардейской службе скучную повинность и предпочитал проводить время на светских балах и званых вечерах, нежели в полковом городке. Пренебрежение обязанностями раньше сходило ему с рук. Прежний командир прощал Ивашову всё, включая постоянное пьянство и абсолютное наплевательство на нужды нижних чинов.

Я был другим. Памятуя слова моего приятеля из прошлой жизни — бизнесмена Лёхи, который говорил, что в его коллективе должен быть только один лидер и этот лидер — он, я не собирался устраивать в отряде казачью вольницу.

Когда Ивашов понял, что за него взялись по-настоящему, то жутко оскорбился, а когда его допекло, он решил вызвать меня на дуэль.

— Отлично, — сказал я. — Дуэль, так дуэль.

О таком развитии событий я догадывался заранее и потому подготовился к вызову. Главное, чтобы события развивались по моему сценарию.

— Так вы согласны? — удивился поручик.

Почему-то он решил, что "немец" струсит и пойдёт на мировую.

Его ждал сюрприз.

— Разумеется, согласен. У меня есть право выбирать оружие. Я остановлюсь на этом, — я положил перед Ивашовым две пары боксёрских перчаток.

Мне удалось ещё в крымском походе заразить армию этим видом спорта — соревнования по боксу, как между офицерами, так и нижними чинами, устраивались теперь на постоянной основе.

— Разве это благородное оружие? — заморгал поручик.

— А вы сомневаетесь? Спросите об этом у Миниха.

Бравый фельдмаршал был настоящим фанатом бокса. Благодаря могучему телосложению, стальным мускулам и железному здоровью, Миних неоднократно выходил из поединков победителем.

Довод был несокрушимым. Поручику пришлось согласиться.

Поединок происходил втайне от остальных офицеров. Мне меньше всего хотелось привлечь к нему внимание.

Мы разделись до нательных рубах, приняли боевые стойки. Поскольку родоначальники бокса — британские джентльмены не брезговали ударами ног, я решил, что нам тоже следует не чваниться, а перенять передовые иностранные методики.

Поединщик из Ивашова был что надо. Очевидно, поручику приходилось участвовать в боях стенка на стенку и поднабраться там опыта. Одно время мне казалось, что победа клонится в его сторону. Он махал кулачищами как мельница, был ловок и резок в движениях. А потом поручик удивил меня по-настоящему. Я заметил, что он использует приёмы, присущие какому-нибудь кунг-фу или тайскому боксу. И вообще в его движениях вдруг начала проскальзывать система. Теперь это была не просто драка. Я был заинтригован. Уж вряд ли Ивашов был выпускником Шаолиня. Немного погодя стало ясно: уделяй поручик чуть больше времени тренировкам, он бы уделал меня одной левой.

Однако я был настроен на победу. От неё зависело многое. Изловчившись, я всё же отправил настырного молодого человека в глубокий нокаут, а когда он пришёл в себя и с щенячьим восторгом вылупил на меня глазки, я принялся расспрашивать: кто и когда учил его боевому искусству.

Таким образом, обнаружился пробел в моих знаниях о прошлом великой Руси. Бойцы, владевшие приёмами рукопашного боя, существовали не только в преданиях старины глубокой. Ивашова обучал дядька — бывший стрелец.

— Я знаю только полстолька из того, что знал он, — признался поручик.

— А где сейчас твой дядька?

— Пять лет уж прошло, как помер. Царствие ему небесное.

— Жаль, — вздохнул я.

Нам хотя бы парочку таких тренеров, как тот стрелец. Мы бы тогда из солдат настоящих волкодавов воспитали на зависть всей Европе.

Трения с поручиком прекратились. Я стал для него непререкаемым авторитетом: строгим, но справедливым. Разгульная жизнь бывшего раздолбая прекратилась, началась служба.

Мы устраивали ежедневные занятия с солдатами, выбирая пустынные места, где никто не мог наблюдать за нашими действиями. Тем не менее, шила в мешке не утаишь.

Иностранные атташе, в том числе и союзных держав, пытались узнать о нас как можно больше. Ко мне никто не подкатывался, понимая, что это может закончиться плачевно.

Однако, спустя несколько дней, сразу двое нижних чинов поведали о подозрительных личностях, которые обещали хорошо платить за информацию об "особливом отряде". Я посоветовал бойцам смело брать с этих типов деньги и врать им с три короба, что именно — подскажу. Уж что-что, а вешать лапшу на уши я насобачился ещё в старые времена. Заодно и доложил куда следует.

Ушаков обещал разобраться своими методами с наиболее любопытными, невзирая на то, какому государству они служат. Сегодняшние друзья завтра вполне могли переметнуться в лагерь врагов.

Тогда я поведал главе Тайной канцелярии крылатое выражение Александра Третьего о том, что у России есть только два союзника — армия и флот (разумеется, без ссылки на первоисточник). Ушакову понравилось.

— Мудр был человек, сие сказавший, — заметил он. — Завтра же утречком при докладе матушке императрице я сей афоризм расскажу.

— Как здоровье у её величества? — помявшись, спросил я.

Мне было известно, что долго Анна Иоанновна не протянет, но в сердце всё равно поселилась надежда, что вдруг, благодаря моему вмешательству в историю, многое переменится, включая продолжительность жизни "царицы престрашного зраку".

Ушаков поначалу хотел ожечь меня взглядом, но передумал. Очевидно, не счёл необходимым скрывать правду.

— Болеет матушка, тяжко болеет. Молиться нужно, чтобы господь смилостивился над ней и над нами.

Пожалуй, тут мне ничего исправить не удалось. Осталось обратить взор в сторону Брауншвейгского семейства.

Дела Антона Ульриха уверенно шли в гору. Скоро должны были сыграть его свадьбу с принцессой Анной, и я находился в списке приглашённых гостей. Лишь война могла сорвать эти планы, но в том_то и дело, что она была неизбежна.

В воздухе пахло грозой. Тучи сгущались над Россией. Это было ясно любому, более-менее знакомому с обстановкой. И уж кому, как не людям в мундирах, чувствовать дыхание скорой войны.

В резерве оставалось мало времени. Ситуация в Швеции накалилась до предела. Редкие донесения, поступавшие из Стокгольма окольными путями, говорили об одном — война на носу.

Разъяренная толпа бесчинствовала под окнами российского посольства, барды складывали баллады о "геройски" погибшем майоре Синклере, в центре столицы собирались ставить ему памятник. Шведские генералы инспектировали приграничные районы, шла переброска войск, был увеличен рекрутский набор. Тревожные признаки неизбежного.

Потомки викингов готовились к зимней кампании, достаточно нетрадиционной для Европы. Обычно на этот период армии становились на зимние квартиры.

Все цивилизованные европейские государства начинали боевые действия весной, когда таял снег, а дороги высыхали. Но обитателям сурового Скандинавского полуострова было не привыкать к морозам, к тому же, подобно немцам из далёкого сорок первого, они рассчитывали на молниеносный блицкриг.

Порой возникало такое чувство, будто блеск французского золота совсем ослепил поверженных двадцать лет назад шведов. Они даже не принимали в расчёт то, что в тылу у них останутся финны, которые давно ненавидели своих завоевателей и с надеждой смотрели в сторону России.

Однако у шведов имелись все шансы на победу. И я, и Ушаков прекрасно знали об этом, потому муштровали отряд особливого назначения с каждым днём всё сильнее и сильнее. Час "икс" предстояло встретить в полной боевой готовности.

Глава 7

Историю делают люди. Кто-то, искренне желая лучшего, кто-то — из корыстных побуждений. Как это часто бывает, именно в первом случае всё может окончиться плачевно. Благими намерениями дорога вымощена в нехорошее место.

У нас разные вклады в будущее. Чьи-то биографии станут предметом изучения в школе, о большинстве, как это ни прискорбно звучит, забудут. Но не стоит отчаиваться. Главное, что мы были и остаёмся в наших потомках и делах.

Начиналась новая партия разыгранной неведомыми существами игры. В схватку вступила ещё одна ключевая фигура.

Если быть объективным, ничего предосудительного он не делал. Список его прегрешений вряд ли мог впечатлить любого из нас. Ничего необычного и запредельно страшного.

Да, не ангел. Просто человек.

Он заботился об интересах пославшей его державы. Пытался быть в меру честным и благородным, но профессия накладывала свой отпечаток. Его уважали и любили, как можно уважать и любить дипломата.

Будущий король Пруссии, воистину великий правитель и полководец Фридрих Второй (почитайте его мемуары или хотя бы знаменитые высказывания) писал об этом человеке: "Маркиз приедет на будущей неделе, и это конфекты для нас".

Можете мне поверить, прусский монарх понимал толк в людях.

Женщины сплетничали: "Я нахожу его довольно рассудительным для француза. Он уклончив, вежлив, красноречив, всегда говорит изящно и изысканно. Короче, это единственный из всех знакомых мне французов, которого я нахожу более сносным и занимательным. Но вместе с тем он показался мне похожим на старый добрый рейнвейн: вино это никогда не теряет усвоенного от почвы вкуса и в то же время... отягчает голову и потому надоедает".

Моё вмешательство уже меняло историю, потому этот персонаж появился в России почти на два года раньше.

Мы должны знать больше о своих врагах.

Маркиз Иоахим Жак Тратта де ла Шетарди.

В 1734-м, когда Петербург и Версаль попытались посадить на польский престол своих кандидатов — молодой, красивый и остроумный француз в Берлине убеждал прусского короля Фридриха Вильгельма принять сторону Лещинского, пуская в ход ложь и правду, и добился определённого успеха. В драку король-солдат не полез, однако на время приютил бежавшего из осаждённого Данцига-Гданьска Станислава Лещинского.

В той войне Россия и Франция разорвали дипломатические отношения. Между нами возникла невидимая, но прочная стена.

Спустя несколько лет ситуация была признана неправильной. Период холодной войны закончился, наступило потепление. Этим не преминули воспользоваться.

И вот, с большими задержками в пути, с заездом в Берлин, к старым друзьям и недругам, в сопровождении пышной свиты из почти восьмидесяти человек, маркиз ехал в Петербург, намереваясь показать русским, "что такое Франция". В специальных ящиках везли сто тысяч бутылок дорогого вина, из которых семнадцать тысяч было дорогим шампанским.

По дороге маркиза догнал нагоняй от Людовика, взбешенного почти двухмесячной остановкой де ла Шетарди в столице Пруссии.

Наконец, вот она — Россия. В Риге французского посланника встречали с торжественным салютом, церемония повторилась в Нарве. Потом в Петербурге.

Аудиенция у Анны Иоанновны привела де ла Шетарди в восторг. Его принимали с почётом. Обе цесаревны (Анна и Елизавета) весьма благосклонно отнеслись к французскому послу.

Версаль обещал признать императорский титул за русскими монархами, гарантировал посредничество между Россией и Швецией с учётом последних неприятных для обоех держав событий.

Но, как это бывает в искусстве дипломатии, в каждой второй фразе была ложь.

Людовик желал разбить союз Петербурга и Вены, а ещё... и это было самым главным в возложенной на Шетарди миссии: посадить на российский трон ту, кто из благодарности поведёт Россию в фарватере, обозначенном с берегов Сены.

Надо сойтись с принцессой Елизаветой на короткую ногу, думал маркиз, сидя поближе к горячей печке и подальше от замёрзшего окна.

Зима была зверски холодной, особенно для француза, привыкшего нежиться под лучами тёплого южно-европейского солнышка.

Весело трещали дрова. Над крышей особняка струился белесый дымок.

"Елизавета — женщина бурная, страстная. Она крутит романы десятками, но за этим фривольным поведением кроется что-то ещё. Не может такого быть, чтобы она не мечтала о престоле. Для неё это всё — власть, богатство. Пиры и балы, которые она так обожает. Если её подтолкнуть ..."

Шетарди бросил взгляд на бокал, наполненный красным, как кровь, благородным напитком. Со дна поднимались и лопались на поверхности пузырьки.

"Эх, если бы мне удалось закружить ей голову так, как кружит это вино. Неужели ей не надоело прикидываться недалёкой курицей? Разумеется, это вполне понятная тактика выживания при тётушке, которая в любой момент, если учует исходящую опасность, загонит ее в самый далёкий монастырь или выдаст за побирушку-принца из нищего германского княжества. Но сколько можно терпеть?"

Божественно!

Шетарди с сожалением отставил опустевший бокал, убрал бутылку.

Если не знать меры, порок может взять над ним силу. Тогда прости-прощай карьера, Россия, Петербург... Людовик пошлет в такую глушь, по сравнению с которой Сибирь покажется многолюдным местом. Отдалённых колоний у Франции хватает.

Все средства хороши: лесть, интриги и деньги. Особенно деньги. Шетарди знал их власть.

"Дам, сколько она попросит. Даже в два раза больше. Миллион... что там миллион, не жалко. Не надо скупиться. Все вложения вернутся с многократной прибылью. Россия — страна огромных возможностей и богатств. Надо их только взять. А ещё лучше сделать так, чтобы они сами упали в руки. Ничего сложного в этом нет. Главное — поставить на правильную карту. Цесаревна и есть эта самая карта, ради которой не жалко и миллиона, тем более, что деньги не свои. Король Людовик и кардинал Флери с удовольствием раскошелятся ради того, чтобы внешняя политика России переменилась.

Правительство Анны на такие крутые перемены не способно. Хитрая лиса Остерман осторожничает, водит шашни с Веной. Сближение с Францией не в его интересах.

Нужна свежая молодая кровь. Горячая, как это вино.

В гвардии Елизавету любят и пойдут за ней. Но пока рано. Надо дождаться, когда преставится императрица. Осталось немного, буквально чуть-чуть. Тогда мои старания вознаградятся сторицей. Лишь бы представился удобный момент. И ещё... как же она хороша, эта русская принцесса! Ах, как грациозен её стан, какие у нее лучистые и манящие глаза!"

Шетарди лёг в нагретую услужливыми лакеями постель и заснул праведным сном ребёнка, не знающего забот.

Ему снились узенькие, залитые солнцем улочки Парижа.

Два солдата в белых маскхалатах привели ко мне молодого краснощёкого и порядком замёрзшего мужчину. Его обнаружили сидящим на дереве. Интерес у меня вызвали два предмета, найденные при нём — подзорная труба и французский паспорт.

— Шевалье де Бресси? — удивлённо спросил я.

Задержанный кивнул, растирая бледные руки.

Солдаты из жалости накинули на него овчинный полушубок. Сам шевалье не счёл нужным позаботиться о нормальной зимней одежде и попёрся в лес в довольно легкомысленном для наших краёв наряде.

— По-моему, французов у нас ещё не было, — обратился я к стоявшему поблизости Мюнхгаузену.

— Надо же с кого-то начинать, — философски заметил барон.

— Что прикажете с вами делать, шевалье? — Я перевёл взгляд на француза.

— Отпустите меня, мсье. Я ничего предосудительного не делал.

Ложь шевалье удавалась плохо.

— В России есть хорошая поговорка: "Любопытной Варваре на базаре нос оторвали". Разумеется, вы не Варвара, а потомок разрушивших Рим варваров. У нас здесь не базар, и нос отрывать тоже ни к чему. На таком морозе сам отвалится. Но шпионить за нами я не позволю.

— Что вы говорите, мсье?! — деланно возмутился шевалье. — Я просто охотился.

— А, так вы ещё и браконьер, — обрадовался я. — Разве вам не известно, что охота вблизи Петербурга запрещена?

— Впервые слышу, — скорчил мину де Бресси. — Я не могу знать все законы вашей страны.

— Логично, — согласился я. — Однако незнание не освобождает вас от ответственности. Кажется, я догадываюсь, каким образом вы можете искупить свою вину. С этим знакомы?

Я показал шевалье на лыжи.

— Конечно, — с некоторым презрением сказал он.

— Отлично. Мужчина вы вроде здоровый, по деревьям лазаете не хуже белки, наверное, и бегать умеете. Мы дадим вам лыжи и укажем направление. Во-о-он в ту сторону. Примерно через полчаса я пошлю по вашему следу команду. Если вы уйдёте от неё, считайте, вам повезло. Если нет — придётся отправить вас в Тайную канцелярию Ушакову для долгой и содержательной беседы. После дыбы состояние вашего здоровья может сильно пошатнуться. К тому же она замечательно развязывает языки.

— Не имеете права! Я подданный Франции, — возмутился гордый галл.

— Что поделать, кругом такая глухомань! Знаете, сколько людей ежегодно входит в эти леса и не может выйти? Не вижу причин, которые могут помешать заблудиться в этих краях французскому браконьеру, — с выражением полной искренности сказал я. — Императрица, несомненно, отправит маркизу Шетарди свои соболезнования.

Шевалье закусил губы от злости.

— Это оскорбление! Я вызову вас на дуэль.

— Перебьётесь, — сказал я, вызвав одобрительный смех окружавших нас офицеров. — Я не собираюсь пачкать руки об какого-то шпиона, де Бресси. Это унизительно для русского офицера.

Француз побагровел. Я, не обращая внимания на его красное лицо, продолжил:

— Подумайте над моим предложением, месье. У вас есть шанс спасти шкуру. Воспользуйтесь им.

— Обязательно, — зло бросил француз. — А потом мы встретимся с вами в Петербурге, и я насажу вас на свою шпагу, будто куропатку на вертел.

— Господин майор, не чересчур ли сурово вы с ним обошлись? — спросил Мюнхгаузен после того, как шевалье убежал на лыжах, а вслед за ним с улюлюканьем и свистом понеслась специально отобранная команда.

— В самый раз. Пусть злее будет, чтобы наши за ним дольше побегали. Им же польза выйдет, — хмыкнул я.

Француз оказался резвым. Полтора десятка лучших лыжников так и не смогли за ним угнаться, за что получили от меня заслуженный нагоняй.

— Он же растреплет о нас в Петербурге, — расстроился Мюнхгаузен, когда бойцы вернулись, опустив нос.

— И хорошо. Будет меньше желающих за нами следить, — улыбнулся я. — вряд ли во французской миссии все такие же хорошие спортсмены, как де Бресси.

Шевалье оказался злопамятным. Он действительно подловил меня неподалёку от моего дома и попытался бросить перчатку в лицо. Варежку эту я у него отобрал, самого галльского петуха и прибывших с ним двух секундантов сунул в сугроб.

— Некогда с вами пустяками заниматься. Лучше бы ещё разок на лыжах к нам заявились, а то мои солдаты давненько по-настоящему не разминались, — сказал я напоследок.

Вроде посиделки в снегу слегка охладили их пыл.

С главным боссом этой компашки я познакомился на церемонии бракосочетания Антона Ульриха и цесаревны Анны Леопольдовны.

Действо начиналось в девять утра. Простой люд копился на улице, ожидая свадебную процессию. Возле церкви, в которой должно было состояться венчание, собирались иноземные послы. Они по церемониалу не участвовали в процессии и довольствовались ролью наблюдателей.

Вдоль Невы, на всём пути следования брачного кортежа, выстроились гвардейские полки. Они приветствовали гостей и молодожёнов восторженными криками "Виват".

Я, даже будучи одним из приглашённых, не смог отвертеться от выполнения служебных обязанностей. Вероятно, это удружил мне Антон Ульрих, который всерьёз считал меня неким ангелом-хранителем во плоти.

Мой отряд находился в праздничном карауле. Солдаты охраняли вход в церковь, отвечая за безопасность порфироносных персон. Ответственность была нешуточной. Я в парадном мундире секунд-майора Измайловского полка нарезал круги, проверяя, всё ли идёт надлежащим образом. Гораздо лучше перебдеть, чем потом раскаиваться.

После известных событий я мог ожидать от Балагура любых выходок и потому тщательно следил за тем, чтобы как можно меньше подозрительного люда ошивалось возле церкви. К самым ретивым мои гвардейцы решительно применяли все меры воздействия, включая угрожающе направленные лезвия штыков, приклады и зуботычины.

Иностранные посланники и их свита тоже доставляли массу геморроя. Мало того, что они на дух не переносили друг друга, так ещё и норовили оттереть конкурентов любыми способами. Пару раз едва не дошло до вооружённой стычки за наиболее выгодные по стратегическим соображениям места. Меня эта возня одновременно забавляла и напрягала. Приятно, конечно, наблюдать как расфуфыренные чучела в перьях и кружевных завитках подобно молодым петухам выясняют между собой отношения, но ведь тут не курятник, где они могли бы резвиться хоть до полуночи.

Портить свадьбу не хотелось, потому барон Мюнхгаузен, отправленный на этот ответственный участок "фронта", воздействовал на иностранных гостей исключительно словами, с большим трудом удерживаясь от желания подкрепить вербальную коммуникацию чем-то поувесистей. Однако он справлялся и заслуженно получил от меня похвалу.

Довольный немец тут же засиял ярче, чем его кираса. Я нарочно не стал переодевать десятерых кирасир-брауншвейгцев в пехотные мундиры в расчёте на то, что вид бравых парней поднимет дух жениху, а по совместительству и прямому их командиру.

Самые говорливые иностранцы — французы — толпились тесной кучкой. Они без особого дружелюбия поглядывали на торжествующих цесарцев. Брачный альянс был во многом заслугой Вены, и австрийский посланник маркиз Бота цвёл и пах, не догадываясь, что при любом раскладе Россия будет сама определять, что ей интересно, а что нет.

Краем глаза я заметил, как де Бресси шепчет что-то на ухо высокому худому мужчине в роскошных одеждах. Властный вид, особая манера держаться выдавала в нём большого начальника среди галдящей французской братии. Вне всяких сомнений так вести себя мог лишь маркиз де ла Шетарди. Не знаю, что ему наговорил кавалер де Бресси, но посланник явно был заинтригован.

Увидев его заинтересованный взгляд, я в знак приветствия слегка приподнял за козырек парадную каску. Маркиз улыбнулся, слегка растянув кончики губ, и склонил голову аж на целый сантиметр.

Подъехал скромный экипаж, из него легко выскочил Антон Ульрих. С принцем было всего несколько человек свиты, включая адъютанта Геймбурга. Все — исключительно в кирасирских мундирах. Признаюсь, мне это импонировало. Даже в момент свадьбы принц дал понять, что он в первую очередь военный, и лишь во вторую — один из самых влиятельных вельмож.

Жених подошёл ко мне, прижал к груди.

— Поздравляю вас, ваше высочество, — сказал я.

Принц выглядел счастливым.

— Спасибо! Как мой Мюнхгаузен? Еще не надоел?

— Никоим образом, ваше высочество. Барон — толковый офицер. Я рад, что он служит под моим подчинением.

— Берегите его, фон Гофен.

— Обязательно, ваше высочество. Сегодня я его даже спасу.

— От чего? — изумился Антон Ульрих.

— От похмелья, головной боли и усталости в ногах, ваше высочество. Я оставляю лейтенанта дежурным. На бал в честь вашей свадьбы он не попадёт. Такова служба.

Принц рассмеялся и вошёл в церковь.

В великолепных экипажах прибывали первые лица страны: вечно больной Остерман, опасливый Трубецкой, молодцеватый Миних, толстый большеголовый князь Черкасский со скособоченной фигурой в виде латинской "Z". И тут шло состязание, кто кого перещеголяет. Министры стремились обставить своё появление как можно торжественнее и необычнее Перед каждой каретой шло не меньше десятка разряженных в великолепные ливреи лакеев. Они важно надували щёки и церемонно вышагивали к немалому удовольствию собравшихся. Кое-кто на потеху публике выставил ещё и ряженых. Вокруг одного экипажа отплясывали два скорохода в чёрном бархате, который так плотно облегал их тела, что казалось, будто это настоящие негры.

В компании почти двадцати слуг прикатил Карл Бирон — младший сын фаворита.

И вот появились те, кого все ждали: императрица вместе с красавицей невестой в роскошной шубе поверх серебристого платья. В начале торжественного поезда шли сорок восемь лакеев, двенадцать скороходов, двадцать четыре пажа с их наставником, ехавшим верхом. Камергеры, скороходы, лакеи, ведущие лошади под уздой. Обер-шталмейстер, егермейстер. При каждом прислуга в соответствующих нарядах. Унтер-гофмаршал, обер-гофмаршал. Опять же их свита, слуги. Сотни празднично наряженных людей. И карета, запряженная восьмёркой лошадей. В ней лицом друг к другу сидели две Анны — императрица и главная виновница торжества.

Свита цесаревны Елизаветы разместилась в семи каретах. К этим людям я присматривался особенно тщательно. Среди них мог находиться Балагур. Но он пока не омрачал свадьбу. Всё шло как по нотам.

Жена Бирона с дочерью, прочие знатные вельможи. Настоящая ярмарка тщеславия.

Публика завороженно следила за прибывающими, горячо комментировала происходящее и разражалась восторженными криками.

Процессия закончилась.

В чёрных волосах невесты переливались бриллианты, на голове сверкала маленькая корона, инкрустированная драгоценными камнями.

Венчание длилось до позднего вечера. За это время молодожёны успели пообедать и принять поздравления. В восемь часов гости прежним порядком поехали во дворец. Только теперь жених и невеста сидели в одном экипаже.

Всё, можно расслабиться и отправиться на бал, устроенный в честь свадьбы.

Ноги, уставшие от долгого стояния, гудели, однако душа пела. Тому была уважительная причина: в церкви я успел заметить Настю и перекинуться с ней взглядом. Мы не виделись почти год. По-моему, она обрадовалась моему возвращению.

Я подозвал к себе Мюнхгаузена:

— Вы остаётесь сегодня за старшего офицера. Отведите солдат на полковой двор.

— Слушаюсь, господин майор, — барон глядел на меня с неприкрытой завистью.

Попасть на бал было его заветной мечтой, но дисциплина остаётся дисциплиной, несмотря на любые праздники.

Я, не переодеваясь, верховым рванул вслед за праздничным поездом.

Бал был назначен на десять вечера. Если повезёт, мне уже сегодня удастся покружить с Настей в танце и перекинуться хотя бы парой слов.

Глава 8

Это был второй бал в моей жизни. Как и в прошлый раз, я ощущал себя чурбаном неотёсанным. У сослуживцев по полку в детстве были учителя танцев, имелся хоть какой-то опыт менуэта или кадрили, а я разве что твист сплясать бы сумел, да и тот по рецепту танц-класса из "Кавказской пленницы".

В огромном зале сошлись сотни пар. Гостей набилось как сельдей в бочке. Женщины в шелках и кружевах, мужчины в военных мундирах или штатском. Длинные старомодные парики времён ассамблей Петра Первого, пропахшие нафталином, у чиновников преклонных лет. "Новоманерные" белые — в пудре, с завитушками буклей, с чёрными косицами у гражданской молодёжи.

Гвардейские и армейские офицеры щеголяют короткими стрижками.

Тонкие полоски усов, до синевы выскобленные щёки.

Искусственная томная бледность у дам. Жёсткие корсеты, пышные юбки, бюсты, рвущиеся наружу.

Чулки, башмаки с пряжками, расшитые позументы. Бархат, парча, атлас. Разноцветные ленты, роскошные перья на шляпах, драгоценные камни, золото, серебро. Самые лучшие наряды и дорогие украшения.

Запах лавровых и миртовых деревьев в центре залы, табака и ароматных смесей. Брызги фонтанов. Громкий звук оркестра, устроенного в специальной ложе.

Снуёт дворцовая челядь, разнося лёгкие угощения и вино. Желающие могут попировать в более спокойной обстановке. От еды ломятся столы в соседнем зале. Там же ведутся степенные разговоры.

За карточным столом играют приближенные к самодержице российской. Анна Иоанновна по просьбе придворных лекарей участия в танцах не принимает. Сидит, благосклонно кивая придворным, да перешёптывается с сидящим по левую руку фаворитом. По лицу видно — императрица в хорошем расположении духа. Она обожала устраивать личную жизнь тех, к кому питала приятные чувства. Свадьба любимой племянницы удалась на славу.

Рядом вертятся шуты и шутихи, о чём-то бормочут, разыгрывают потешные сценки. Их кривляния мало кого интересуют.

В центре всеобщего внимания двое. Принц и принцесса не сводят друг с друга влюблённых глаз. Даже человеку постороннему понятно — эта пара создана друг для друга.

Я облегчённо вздохнул. Всё, Иоанну Антоновичу быть. Ещё в Крыму, после сеансов психологической накачки принца, я уже начал опасаться, что он и в самом деле порвёт отношения с навязанной невестой и махнёт куда-нибудь на прусскую службу. Однако Антон Ульрих оказался молодцом. Сумел переломить ситуацию в свою пользу. И главное отличие от реальной истории — Анна Леопольдовна выходила замуж по любви. Если сюда вздумает нагрянуть бывший саксонский посланник Линар, его ждёт большое разочарование. Ничего ему теперь не светит.

Кавалеры раскланиваются дамам, те в свою очередь грациозно приседают. Сейчас начнётся следующий танец.

Я ищу взглядом фрейлин императрицы. Возле её стола их нет. Наверняка где-то веселятся. Знать бы где. Слишком много народа, в такой толчее трудно отыскать нужное лицо.

Спустя время я прихожу к выводу, что не такая уж сложная штука эти менуэты. Движения простые, особой пластики не требуется. Взял даму за ручку, прогулялся с ней, сошлись — разошлись.

— Господин майор, позвольте представиться?

Я повернулся на голос и увидел Шетарди. Он стоял сбоку, опираясь на трость, и улыбался.

— Ваше имя мне хорошо знакомо, ваше превосходительство.

— Поскольку мне тоже известно, как вас зовут, думаю, можно считать, что все формальности соблюдены. Церемония знакомства состоялась. Хочу поговорить с вами наедине.

— Наедине? Здесь? — я с усмешкой посмотрел на переполненный публикой зал.

— Ничего страшного. Чем больше людей нас окружает, тем меньше им до нас дела.

— Я в вашем распоряжении, маркиз. О чём вы хотите со мной поговорить?

— О вашем будущем, майор. Мне бы очень хотелось видеть его безоблачным.

— А уж мне-то как этого хочется! — заметил я.

— Знаю, что вы обласканы вниманием императрицы. У вас большой чин в гвардии. Довольно неплохо для курляндского дворянина, но Бироны или Левенвольде имеют куда больше. Неужели они вас чем-то лучше?

— Я так полагаю, что это риторический вопрос?

— Безусловно, майор. Мне кажется, вы достойны большего.

— Я привык довольствоваться тем, что заслужил, — отрезал я.

— Браво-браво! — маркиз тихонько похлопал в ладоши. Ненужная трость упокоилась подмышкой. — Рад, что не ошибся в вас. Скромность украшает добродетель.

— Я русский офицер.

— Но у вас иноземное происхождение.

— Тонко подмечено, — произнёс я. — Да, я родом из Курляндии, но, единожды дав присягу на верность России, буду служить ей до конца.

— Похвально. Что бы ни говорили о вас мои подчинённые, вижу, вы человек чести. Впрочем, я не собираюсь требовать от вас изменить новой родине. Служите ей, как служили. Но если во благо России, потребуются некоторые решительные действия, призванные на то, чтобы поправить вопиющую несправедливость, вы могли бы оказаться тем человеком, на которого фортуна обратит благосклонный взгляд.

— Я готов на всё. Но как узнать — во благо России пойдут те или иные действия?

Шетарди чуть скосил взгляд.

— А вы посмотрите на императрицу. Обратите внимание на то, как она сидит, какие гримасы возникают на её лице, как тяжело она ходит. Её дыхание прерывисто и неровно. Почти каждый день императрица страдает от болей, несколько раз теряла сознание и пребывала в глубоком обмороке. Не хочу посвящать вас в подробности, почерпнутые из очень надёжного источника, но смертный час царицы Анны близок. Что будет тогда? Кто взойдёт на российский престол? Не спорю, принцесса, на чьей свадьбе мы имеем честь присутствовать, весьма хороша собой. Но разве потерпит русский народ ту, в которой течёт столько иноземной крови? Даже если Анна Леопольдовна родит будущего императора, он будет ещё менее русским.

— Кто же, по вашему мнению, должен сидеть на троне? — вежливо поинтересовался я, догадываясь, куда клонит маркиз.

Попытка оказалась удачной. Не опасаясь ушей Тайной канцелярии, маркиз пояснил:

— Есть только один достойный наследник. Дочь Великого Петра, Елизавета. Она — настоящая русская и вождь будущей русской партии.

— Да ну? — усмехнулся я. — Вы тут много рассуждали на тему чистоты русской крови. Ответьте тогда на вопрос: неужели в матери Елизаветы её было больше? Можно ли, исходя из ваших рассуждений, считать дочь Марты Скавронской истинно русской? Сдаётся мне, что Анна Леопольдовна и Елизавета Петровна в этом отношении абсолютно равноправны.

Щёки маркиза стали пунцовыми, как у девицы на выданье. Похоже, он не ожидал услышать такие аргументы от обычного вояки.

— Вижу, что, приняв российское подданство, вы остались настоящим педантичным немцем. С вами тяжело спорить, — вытерев пот со лба, сообщил посланник.

— Уж какой есть, — легко согласился с этим заявлением я.

Не доказывать же обратное.

Шетарди быстро пришёл в себя. Умение держать удар присуще всем хорошим дипломатам.

— Исключительно из моего расположения к вам я бы посоветовал сделать правильный выбор в нужную минуту. Иначе вы рискуете потерять даже то немногое, что приобрели, — сказал напоследок маркиз.

— В свою очередь, я советую вам меньше распространяться на темы, связанные с российским престолом. Не думаю, что Тайной канцелярии они покажутся занятными.

Мы мило улыбнулись друг другу и расстались врагами.

Свою невесту я всё же нашёл. Нет, если быть честным — это Настя разыскала меня.

Она неслышно подкралась со спины. Нежные ручки закрыли мои глаза.

— Настя! — отгадал я и получил в награду поцелуй.

А потом она обиженно нахмурила лобик и надула щёчки.

— Вы плохой!

— Я плохой?

— Не повторяйте за мной, вы же не попугай. Если дама говорит, что вы плохой, значит, так оно и есть.

— А плохой хотя бы может узнать, почему он плохой?

— Потому что совсем забыл меня.

— Забыл? Что ты говоришь — я тебя почти каждую ночь во сне видел.

Девушка приняла шутливые слова за чистую монету. Она заулыбалась и сменила гнев на милость.

Мне стало стыдно. Я прижал её к себе и поцеловал. Она с охотой подставила губки, потянулась ко мне всем телом. Чувство любви и нежности затопило меня с головой. Я понял, что ради Насти готов пойти на любую жертву. Хотелось так много сказать ей.

— Прости меня, пожалуйста, — попросил я. — Я обязательно стану хорошим. Ты ещё будешь гордиться мной.

— Я и так горжусь тобой, Дитрих. Ты стал героем, о тебе много писали и говорили. Ещё я знаю, что ты был ранен, когда спасал принца. Миленький, тебе было больно?

— Самую чуточку. Всё прошло, я выздоровел и вернулся в столицу ради тебя. Когда и мы с тобой повенчаемся?

Настя потупилась, склонила прелестную головку.

— Папенька изволили приезжать в Петербург. Были очень недовольны, ругались.

— Не расстраивайся, любимая. Я всё улажу. Ты моя суженая. Сама императрица так решила. Твой отец не сможет ничего поделать.

На глазах Насти выступили слёзы:

— Я не могу выйти замуж без папенькиного благословения.

— Он обязательно благословит нас. Вот увидишь. Ты веришь мне, солнышко?

— Я тебе верю, милый.

Я подхватил её на руки, поднял и закружил. Она довольно смеялась и легонько била меня по спине кулачками. И почему-то в этот момент мне вспомнилась одинокая женщина, доживавшая свой век на маленькой мызе под Митавой. Мать настоящего Дитриха.

— Знаешь, солнышко, я очень хочу познакомить тебя с моей мамой. Она тебе обязательно понравится, — воскликнул я, раздираемый противоречивыми чувствами: счастьем от того, что мы вместе, и болью за ту несчастную.

— Я тоже хочу с ней познакомиться. Твоя мать должна быть необыкновенной женщиной, раз у неё такой сын, — сказала Настя, когда я опустил её на землю.

По глазам чувствовалось, что она абсолютно искренна.

— Она действительно необыкновенная. А я ... Я обычный.

— Дурашка, — девушка встала на цыпочки, легонько прихватила маленькими зубками мочку моего уха и, отпустив, горячо прошептала:

— Ты у меня самый лучший.

Мы влились в праздничную кадриль. Счастливая Настя радостно щебетала, порхала как бабочка. Я пытался повторять её движения, потом, сдавшись, стал танцевать, как умел.

Гостей позвали за стол. Мне повезло: дворцовый распорядитель уготовил для меня место практически напротив Насти. Мы радостно переглянулись.

Тихо заиграла музыка. Лакеи в дворцовых ливреях убрали лёгкие банкетные закуски, стали разносить горячие блюда.

Первый тост был за здравие императрицы. Сотни людей громогласно прокричали:

— Виват, матушке Анне Иоанновне!

Царица улыбалась и благосклонно кивала. Я вдруг подумал: почему бы не подойти к ней под благовидным предлогом и не испросить, как положено, руки Насти. Тем более, что момент удачный — Анна Иоанновна в хорошем расположении духа, ко мне вроде бы испытывает определённую симпатию, как к верному и надёжному человеку. Да и столько свидетелей вокруг — обратного хода для боярина Тишкова не будет. Никуда он не денется, смирится с монаршей волей, даст нам своё благословение.

Я даже заёрзал на стуле от нетерпения. Захотелось обратить на себя внимание, изложить царице просьбу и решить раз и навсегда проблему.

В зале появился разгорячённый краснощёкий курьер. Он отыскал глазами Остермана и решительно направился к нему. Министр отложил в сторону вилку с ножиком, вытер губы белоснежной салфеткой. Курьер негромко заговорил. С каждым его словом атмосфера начинала наэлектризовываться. Напряжение росло.

Выслушав до конца, Остерман с помощью супруги приподнялся из-за стола, выпрямился во весь невеликий рост:

— Матушка императрица, беда у нас. Бестужев из Стекольны депешу шлёт. Свеи войну с нами зачинают. Войска к готовности привели. Со дня на день супротив нас выступят.

Миних вскочил, зацепив рукой посуду. Попадали графины, дорогие фарфоровые чаши, вдребезги разлетелись тончайшей работы бокалы.

— Ваше величество, повелите мне свеев опередить, в бой с ними ринуться. С моими молодцами я их в лепёшку раскатаю. Весь паркет во дворце вашем свейскими знамёнами выложу.

Императрица задумалась, с надеждой произнесла:

— Погоди, не спеши фельмаршал. Может, ошибка приключилась. Нам посол французский говорил, что его король всяческими посулами удерживает свеев от необдуманного выступления. Маркиз Шетарди, скажите, правда то, что нам Бестужев отписал?

Француз развёл руками:

— Ваше величество, для меня самого это явилось прискорбной новостью. Вероятно, вышло какое-то недоразумение. Я могу сей же миг запросить кабинет кардинала де Флери. Уверен, он сумеет разубедить вас делать столь скоропалительные выводы. Моя страна заинтересована только в мире по всей Европе.

— Увы, матушка, не врёт Бестужев, — высказался со своего места Ушаков. — Людишки доверенные из свейского парламента давно мне о сих намерениях докладали, а я о том вашему величеству обговаривал. А ты, маркиз, — обратился он к французскому посланнику, — не вертись как уж на сковородке. Постыдился бы! Знамо нам, сколько золота галльского в кубышку свейскую насыпано было. Тут вы об одном говорите, а в Стекольне другими речами рассыпаетесь.

Шетарди благоразумно заткнулся и не стал дальше развивать эту тему.

Взбешенный Миних от души врезал кулаком по столу:

— Война так война! Ежели свеи никаких резонов не понимают, чего их жалеть?! Возьмём в укорот. Чай не в первой бить их будем. Пётр Великий их побивал, знать, и наш черёд подошёл.

— Раз вы, министры мои, так полагаете, то и мне не следует от вести сей руками отмахиваться. Повелеваю по случаю сему военный совет собрать да принять на нём диспозицию кампании, а во главе совета быть фельмаршалу Миниху. Пущай лупит супостата в хвост и гриву, — закончив говорить, Анна Иоанновна устало откинулась на спинку.

Мысль просить в этот день руки Насти Тишковой однозначно была неудачной.

То, что не удалось Балагуру, смогли сделать шведы. Они безнадёжно испортили свадьбу принца и Анны Леопольдовны.

Над залом пролетел раскатистый рык Миниха:

— Господа старшие офицеры! Прошу следовать за мной.

Ну вот, труба зовёт.

Я схватил шпагу и зашагал к комнате, в которую начинали стягиваться гвардейские и армейские офицеры.

Глава 9

Снежный наст был плотным, хоть снимай лыжи и топай пешком. Февральское солнышко пекло голову. От разгоряченных людей валил пар, несмотря на то, что денёк выдался морозным.

Здесь это нормально. Таять начнёт, в лучшем случае, в апреле, лишь к маю Нева освободится от ледяных оков. А в начале осени вновь начнутся холода. Климат такой, не сравнишь с двадцать первым веком. Не курорт, прямо скажем.

Однако воевать приходится, когда прикажут, а не когда хочешь. Шведы порешили обстряпать свои делишки зимой, волей-неволей подстраиваемся под "клиента". Видать, совсем им невтерпеж стало, или французы-кредиторы поторапливают.

На самом деле логика оппонентов тривиальна: на носу заключение мирного договора с Турцией (султан артачится, но резоны, которые ему предъявляют наши дипломаты, слишком существенны, чтобы от них отмахнуться). Когда сюда вернётся стотысячная армия, шведам ловить будет нечего: Стокгольм с такими силами раскатают по брёвнышку. Это и дураку ясно.

Супротив наших "плотников", да ещё в таком количестве, шведы не потянут.

Драться они умеют, но что касается их армии — она уже не та, что была при Карле Двенадцатом. Двадцать лет войны даром не проходят. Война всегда выбивает самых нужных.

Потому и армия у шведов теперь не лучшая в континентальной Европе. Правда, и не худшая. В любом случае, противник серьёзный, не из тех, кого можно закидать шапками.

Быстро пролетело моё пребывание в Петербурге, коротким оказалось прощание с Настей. Она сумела вырваться из дворца перед моей отправкой. Мы обнимались возле Невы. Поблизости с весёлым улюлюканьем носились озорники мальчишки, выкрикивая здешний аналог будущего "тили-тили тесто, жених и невеста".

— Вернись целым и невредимым, — попросила она, тычась мне в щеку холодным носиком.

По её щекам плавно катились хрустальные слезинки.

Двести моих архаровцев, усиленных батарей ракетчиков, плавно скользили по холмам и оврагам. Артиллеристы тащили за собой на волокушах две лёгких пушки и припасы к ним. Теперь мы были грозной силой.

Цель, поставленная Минихом, была понятной и простой: углубиться на территорию неприятеля, вызнать, где находятся его основные силы, и по возможности взять толкового языка. Термин этот, новый для восемнадцатого века, с моей лёгкой руки прижился моментально.

Первыми пленными стали несколько пограничников-шведов на заставе. Взяли мы их без проблем, стрелять и махать шашками не пришлось. Увидев нас, шведы сами сложили оружие.

Толку от погранцов было — кот наплакал. Они даже не знали, что их страна находится в состоянии войны с Россией. По-моему, в Стокгольме что-то перемудрили. Скрытность скрытностью, но не в ущерб же самим себе.

Через пару километров мы наткнулись на финскую деревушку с труднопроизносимым названием. Количество гласных в нём зашкаливало за все разумные пределы. Там на постое стояли с десяток мушкетёров пехотной роты, раскиданной по округе. Солдатики не столько держали тут рубеж обороны от русских, сколько подавляли волнения среди озлобленных финнов.

Всё это нам сообщил пожилой чухонец-дровосек, встреченный в ближайшем лесу. Мужика "колоть" не пришлось, он выложил всё как на духу, когда узнал, что странные типы в белых накидках с капюшонами — русский передовой отряд, а почти двухметровый верзила (то бишь я) — херр майор, о чём ему поведал предусмотрительно захваченный с отрядом переводчик.

Финны ненавидели шведов и охотно с нами сотрудничали.

Дровосек с нескрываемым удовольствием выложил всё, что знал, обрисовал подступы к деревне и кто в каком доме находится.

— Убейте их всех, — попросил он напоследок.

По интонации было ясно: совсем достали мужика квартировавшие в его халупе шведы.

Я не стал огорчать дровосека. Было конкретное распоряжение Миниха — без нужды никого живота не лишать. Как и положено солдату, я намеревался исполнять приказ до последней буквы.

Среди шведов хватало и противников войны. Незачем их настраивать против себя ненужными зверствами. Был расчёт, что колпаки сумеют взять власть в шведском парламенте и положат конец абсолютно ненужному ни той, ни другой стороне кровопролитию.

Всё, что Россия хотела добиться от Швеции, было получено ещё Петром Первым в результате Северной войны. Новых территориальных претензий к потомкам викингов мы не имели.

Дровосек показал нам кратчайший и безопасный выход из леса, и вот она — деревушка, о которой я говорил раньше. Пяток домов на двух пригорках. Заграница.

Солдаты интересовали меня меньше всего, но с ними был ещё капрал: пусть скромный, но источник информации. В идеале хотелось взять офицера, но пока будем работать с тем, что есть. Дайте время, доберёмся и до более важных птиц.

Волнения я не испытывал. После крымской компании эта война казалась чем-то вроде увеселительной прогулки. Понятно, что пуля дура и может достаться кому угодно, но пока мы обходились вообще без крови: и своей, и чужой, и намеревались продолжать в том же духе.

Брать шведов предстояло тихо, я не хотел поднимать переполох раньше времени. Зачем будоражить ничего не подозревающего противника?

При всём уважении к неприятелю, замечу одно: квартировавшие в деревне шведские мушкетёры службу несли из рук вон. Даже не выставили часового, в чём я убедился лично: сначала осмотрев окрестности в подзорную трубу, а потом подъехав на максимально близкую дистанцию. Никакой реакции. Холод загнал шведов и финнов в тёплые дома, на улицу они не показывали носу.

Меня такой расклад устраивал. Я вернулся в лес, где был разбит временный лагерь отряда. Люди — не машины и нуждались в отдыхе.

— Господин майор, будут приказания? — поинтересовался Мюнхгаузен.

Он уже давно был моей правой рукой и сейчас рвался в бой.

— Обязательно будут, — ответил я и изложил свои соображения.

Бросать на несчастную деревушку весь отряд не имело смысла. Такое количество народа только мешало бы друг другу.

Я вызвал к себе отделение Чижикова (как ни сопротивлялся гренадер, я оказался упрямей и заставил его принять командование над десятком) и обрисовал перед бойцами задачу. Солдаты были бывалыми, прошли огонь и медные трубы турецкой кампании, потому понимали меня с полуслова.

— Значица, огненным боем не пользоваться? — на всякий случай уточнил Чижиков.

Я кивнул. Выстрелы могли привлечь к себе внимание в ближайшем шведском городе — Вильманштранде (он отстоял отсюда на расстоянии где-то в пять-шесть километров), а я не собирался спугнуть вражеский гарнизон раньше чем нужно. Имелись у меня насчёт этого городишки некоторые задумки.

Чижиков не подвёл. В подзорную трубу было видно, как с трудом отличимые от снежного фона фигуры проскользнули в деревню, как, разбившись на несколько партий, ринулись в занятые шведами дома. Внутри закипели короткие схватки, закончившиеся одинаково. Через пять минут Чижиков уже стоял на пригорке, подавая нам знаки. За спиной гренадера уныло сгрудились связанные пленные — числом ровно десять. И тут смогли обойтись без трупов. Определённо эта война начинала мне нравиться.

Мы с Мюнхгаузеном выехали из леса, чтобы допросить капрала. Он не стал разыгрывать из себя героя и выложил всё, что знал. В первую очередь меня интересовал гарнизон Вильманштранда. Выяснилось, что комендант города — полковник Вильбранд — имел под ружьём меньше батальона при нескольких орудиях. Точного количества пушек капрал назвать не сумел.

Город находился в очень удачном месте. Он со всех сторон был окружён горами, на одной из которых шведы поставили артиллерийскую батарею и с высоты контролировали всю округу. О лобовом штурме, да ещё нашими силами не стоило даже мечтать. Ко всем прочим неприятностям имелись сухой ров, обнесённый палисадом, земляной вал и крепкие стены.

При необходимости защитники могли удерживать Вильманштранд хоть до морковкиного заговенья, однако нам стоило поспешать. Капрал сообщил неприятную новость: со дня на день к стенам города ожидалось прибытие пятитысячного корпуса генерал-майора Врангеля. Шведы планировали использовать Вильманштранд в качестве опорной базы и уже отсюда развить наступление на российские земли.

Взвесив за и против, я решился на задуманное. Мероприятие выглядело авантюрой, но в случае успеха давало много преимуществ.

О нас в гарнизоне не знали. На шведской территории мы орудовали всего ничего и могли воспользоваться фактором неожиданности, взяв город нахрапом. Удача всегда на стороне смелых.

Я приказал раздеть пленных и оставил их в натопленной избе под надёжным караулом. При возможности отправлю бедолаг в тыл. Чем меньше на моей совести будет мертвецов, тем спокойней я себя буду чувствовать. Трупы, пусть и врагов — тяжёлый груз.

Бойцы Чижикова переоделись в мундиры шведских солдат. Я с трудом влез в немилосердно тесный мундир капрала, поскольку намеревался играть в намеченном деле не последнюю роль.

Разумеется, долг офицера заключается отнюдь не в бравировании перед опасностью, однако практически никто из моих бойцов не владел шведским, и лишь я предусмотрительно нахватался кое-каких верхушек и мог сносно говорить без риска быстрого разоблачения. За это отдельное спасибо законченному ещё в той жизни инязу. Он сделал из меня не только человека, но и полиглота. Языки, тем более схожие, я схватывал на лету. В обиходе мы используем весьма ограниченный словарный запас, потому я делал упор на простейшие бытовые фразы.

Какое-то время мне бы удалось пудрить шведам мозги. Рано или поздно меня бы разоблачили, но я не собирался тянуть резину. Операция предстояла молниеносная.

На небольшом совещании моего маленького штаба, состоявшего из вашего покорного слуги, Мюнхгаузена и Ивашова, мы выработали план действий. Я решил ввести гарнизон Вильманштранда в заблуждение, выдав небольшой отряд отборных гренадер за передовой дозора Врангеля. От того, насколько убедительно мы сыграем эту роль, зависел успех всей операции.

В случае неудачи нас даже в плен брать не станут. Убьют на месте.

Я ожидал от бойцов роптания: дескать, не пристало надевать чужие мундиры, не к лицу это и покрывает позором, но многие ещё помнили военную хитрость, устроенную Петром Великим во время второй осады Нарвы, когда часть наших солдат усердно изображала шведов, отбивавшихся от русских. Комендант города купился на этот трюк и поспешил на выручку. Итог оказался для скандинавов плачевным.

Так что задумка моя никого не смутила. Всё восприняли её как должное.

Поручик Ивашов тоже был озадачен на всю катушку. Ему с полусотней гренадер предстояло брать штурмом горную батарею. Иначе нас оттуда просто перестреляют как куропаток.

Остальной отряд во главе с Мюнхгаузеном должен был скрытно подобраться к стенам и постараться не выдавать себя, пока мы не захватим ворота.

Все планы хороши лишь на бумаге. Невозможно предусмотреть все, но, взявшемуся за гуж роптать не пристало. Я намеревался уже сегодня захватить Вильманштранд. Это будет неприятным сюрпризом для Врангеля, особенно, если он ничего не узнает до самого последнего момента. Иметь в тылу такую занозу — точно не подарок.

Когда подойдут наши части, корпус шведов окажется между двух огней. Уж я-то постараюсь.

Командование не было в курсе моей задумки, потому перед началом операции я отправил в штаб нарочного, искренне надеясь, что победителей не судят. А если судят, то срок дают небольшой и условный.

Спасибо маскхалатам — благодаря этому нехитрому изобретению, солдаты Мюнхгаузена подбирались всё ближе и ближе к крепости, пока мы утрясали с первым шведским постом обстоятельства нашего появления у Вильманштранда, отвлекая на себя внимание караульных.

Само собой, не все шло гладко. Нас банально не хотели впускать. Чем-то мы не нравились начальнику караула. Он, наверное, сам не понимал причин столь обострившегося недоверия, но явно что-то чувствовал. Такое с людьми военными бывает сплошь и рядом. Иной раз даже при самом благоприятном раскладе интуиция начинает просто вопить об опасности.

Я отчаянно ругался за проволочку, требовал впустить меня в город. Объяснял, что прибыл с важным известием от Врангеля, что меня непременно должен увидеть комендант. Сулил кары небесные, угрожал гневом вышестоящего начальства и прочими неприятными для любого нормального человека вещами.

Начкар отрицательно мотал головой, и, чем настойчивей становились мои уговоры, тем мрачней был его взгляд. До заветных ворот оставалось каких-то двести шагов, но сейчас мне бы не дали возможность сделать хотя бы один.

Варианта "Б" у меня не было, потому действовать пришлось жёстко. Пользуясь тем, что шведский офицер был на расстоянии вытянутой руки, я плавно перетёк к нему, приставил к боку острое жало стилета и, склонив к уху начальника караула голову, прошептал:

— Без резких движений, пожалуйста.

Он обмяк, беспомощно оглянулся. Его солдаты были заняты делом — проверяли возок какого-то крестьянина, поставлявшего в город провизию, и ничего заметить не могли.

— Проводите нас к воротам, и я оставлю вас в живых, — снова зашептал я. — Если поняли — ответьте кивком.

Швед замотал головой, да так энергично, что башка едва не отвалилась.

— Замечательно, — я счёл необходимым поощрить его старания. — Мы с вами обязательно поладим, герр офицер.

Он и впрямь оказался благоразумным. Понимая, что его жизнь зависит только от меня и никого более, мигом сделался податливым как пластилин. А стилет возле жизненно важного органа недвусмысленно напоминал о вреде неосторожных поступков, как надпись о том, что курение убивает на сигаретной пачке.

— Пропустите, — скомандовал ставший сейчас для меня самым "близким" человеком офицер.

Я одобрительно похлопал его по спине. Этому долговязому блондину посчастливилось. Жить он будет. Какое-то время.

Возле ворот должна была начаться самая интересная и главная часть операции. Туда мы и направили свои стопы.

Глава 10

Строем, в "сопровождении" шведского офицера, прилипшего ко мне, будто сиамский близнец, мы прошли по навесному мосту и оказались за высокими каменными стенами крепости.

Вот мы и внутри, причём без выстрелов и шпажного боя. Мирно и обыденно. Хотя удивляться нечему: для гарнизона мы ещё оставались своими. Дальше будет сложнее. Чем дольше нам удастся водить шведов за нос, тем больше у нас шансов на успех. Сейчас нужно действовать очень осторожно.

Вильманштранд я видел впервые, потому сразу принялся вертеть головой, будто праздный гуляка. Однако интересовали меня отнюдь не достопримечательности, да и откуда им взяться в заштатном городишке, расположенном в двух шагах от русской границы. Провинция в обычной своей неказистости. Туристам здесь показывать абсолютно нечего. Большого отличия от русских городков я не наблюдал.

Жизнь в подобных местечках размеренна и монотонна, навевает скуку и сон. Из всех развлечений — церковная служба, ярмарка, да пьяная драка. Потому и стоят гарнизонные солдатики со снулыми рожами.

Казённый мундир не греет, унтер — последняя сволочь, а девицы — сама непритязательность. Скорей бы смениться с поста да пропустить кружку-другую пива, а то и чего покрепче. Стой, а чего тянуть? Фляга при себе, московиты, слава тебе, Господи, заняты своими делами и приступом не берут. Начнётся война, не начнётся, чего голову ломать, ежели нынче холод собачий аж до зубовного стука.

Осторожный взгляд по сторонам. Кажется, опасности нет. Фляжка прикладывается к враз пересохшим от томительного ожидания губам. Ещё немного, и живительная влага стекает по стенкам желудка. Сразу становится веселее, кровь быстрее бежит по жилам, в голове становится легко и пусто.

Всё не так уж и плохо, дорогой друг! Даже тут, в замерзшей как сосулька Финляндии, можно устроиться приличному человеку. Разве я не прав, Йоханн?

Всё верно, "приличные люди" устраивались и здесь.

Хотя сам городишко и находился в холодной Финляндии, однако населяли его преимущественно шведы. Ничего в том удивительного нет. Аналогичную ситуацию можно было наблюдать тогда чуть ли не по всей Европе. Взять, к примеру, мою историческую "родину" Курляндию: в городах и замках немцы, в деревнях и хуторах батраки латыши.

Ещё зарисовки с натуры: город до сих пор жил мирной жизнью, признаков приготовления к грядущей войне не наблюдалось. Бюргеры и бюргерши сидели в натопленных домах. Редкие, закутанные в толстые одежды, прохожие нами не интересовались. К военным горожане давно привыкли и воспринимали солдат как часть ландшафта.

Но это пока жареный петух не клюнул. Когда поблизости свтанет лагерем корпус генерала Врангеля (кстати, не предок ли знаменитого "белого барона"?), жизнь потечёт в ином беспокойном русле. А уж если начнутся серьёзные боевые действия, вильманштрадцам (слово-то какое!) и вовсе не поздоровится.

Вряд ли можно найти горожанина, который млел бы от известия, что скоро ему придётся выдерживать осаду со всеми причитающимися неудобствами: терпеть нужду и лишения, подвергаться постоянному артиллерийскому обстрелу. Каково это жить в постоянном страхе от того, что в любой момент с неба прилетит ядро, разнесёт в щепки твой дом, устроит пожар. Высунешь нос на улицу, так и шальной пулей или осколком зацепит.

А если Вильманштранд падёт, простому горожанину совсем туго придётся. Начнётся то, что снится в кошмарах, отчего вскакиваешь посреди ночи в холодном поту и долго сидишь, схватившись за сердце.

Отдать на день захваченный город на разграбление — стандартный способ поощрения солдатского героизма. Армии всех стран применяли его, включая доблестную шведскую. Зря, что ли, кровь проливали, штурмуя стены?

И будут победители тащить всё, что не приколочено, насиловать всё, что шевелится, и пить всё, что горит. Дикари-московиты с монгольскими широкими лицами и дикими глазами, в которых пляшет страшное пламя ещё чингизхановских костров.

Впрочем, Бог с ней, с лирикой. Проблемы местных в данный момент меня занимали мало. Со своими, которых по горло, а то и выше, надо разобраться.

Приступим к рекогносцировке. Многого не увижу, но хотя бы в обстановке сумею разобраться.

От ворот начиналась улица — узкая, мощёная булыжником и тщательно расчищенная. Бордюрчик утрамбовали, ледяную корку старательно посыпали песочком. Я мысленно поблагодарил шведов за заботу. Моим бойцам в сапогах на чужую ногу не придётся чувствовать себя коровой на льду.

Улица резко уходила вниз, потом плавно поднималась на сопку. Деревянные домики лепились друг к другу, на пустых балкончиках сушилось выстиранное бельё. Вдали, на возвышении среди деревьев, торчала остроконечная верхушка кирпичной протестантской кирхи.

За нашими спинами загромыхала телега. Мы посторонились, пропуская ее. Крестьянин-чухонец в надвинутой на глаза зимней шапке покатил по улице, насвистывая под нос заунывный мотив. Я проследил маршрут телеги взглядом. Скорее всего, он пролегал до одного из армейских магазинов.

"Рыбные" места надо знать. Захваченные неприятельские склады будут приятным подспорьем. Без хорошего и налаженного снабжения много не навоюешь, тем более в условиях суровой зимы.

Мой швед о побеге не помышлял и вёл себя как паинька. Я одобрительно улыбнулся ему, похлопал по плечу. Дескать, не нужно мандражить, всё обойдётся. Он понимающе кивнул. У мужика явно начался стокгольмский синдром. Ещё немного, и он вместе с нами пойдёт на штурм родных укреплений.

Пост у ворот состоял из четырех солдат, которые, вопреки всем инструкциям, сгрудились возле костра. Нет, я понимаю, что погода не сахар и руки мёрзнут, но устав-то зачем нарушать? Даже на офицера, прибывшего со мной, не среагировали. Расслабились гарнизонные вояки, определённо расслабились.

Лица у всех мятые, похмельные. Кутили где-то вчера на ночь глядя, а сегодня мучаются. Выпить скандинавы не дураки, совсем как наши, и никакой сухой закон тут не поможет.

Мушкеты в стороне, стоят правильной "горкой". Быстро до них не дотянуться. Да это просто песня какая-то!

Момент выдался — лучше не придумаешь.

Я подал знак Чижикову.

— Начинайте!

Гренадеры действовали стремительно. Рывок, короткие выпады багинетов, тихий хрип умирающих.

К великому сожалению, без крови было не обойтись. Оперетта закончилась, началась война. Увы, теперь уже не в белоснежных манжетах.

Я показался в проёме ворот, махнул нашим рукой. Всё, от хозяев теперь ничего не зависело.

Белые бугорки у стен распрямились во весь рост, кинулись на кучку солдат, охранявших перекидной мост. Закипела яростная схватка с заранее определённым исходом. Куда этим тыловым воякам до моих молодцов, натасканных за время учений действовать единым слаженным организмом?!

В ров полетели сброшенные тела. Шведы долго не продержались. Чтобы остановить гренадер из выдрессированного мной спецназа понадобилась бы тяжёлая артиллерия и танки.

Со стены бухнул одинокий выстрел. Следовало ожидать, что обязательно найдётся бдительный часовой, который заприметит неладное и забьёт тревогу. Ничего, это нормально. Такой расклад предусматривался заранее. Мои парни просто быстрее заработали конечностями.

Ворота за нами. Фигуры в маскхалатах вбегают в крепость. Я быстро расспрашиваю пленного офицера, где может находиться комендант.

— Полковник Вильбранд в это время обычно у себя дома, — услужливо отвечает швед и показывает направление.

В награду его связывают и оставляют у стены, туда уже начинают приводить и других пленных — из тех, кто уцелел возле моста. Компания скоро подбирается приличная. Мои ребята не зверствуют. Всё достаточно гуманно. Особой вражды, переходящей в ненависть, к шведам никто не испытывает. Поэтому почти все караульные целы и относительно невредимы: кое-кто с фонарём под глазом, да один, похоже, со штыковым ранением, но по большому счёту ничего серьёзного. До свадьбы заживёт.

Во главе переодетых гренадер я бросаюсь к дому коменданта. Вот бы удалось взять этого полковника в плен. С обезглавленным гарнизоном справиться куда легче.

Тревога в городе уже началась. Навстречу бегут человек двадцать шведов, впереди капитан с обнажённой шпагой. Увидев нас, он вполне естественно решает, что мы дали драпа от русских, оставив свои посты. Капитан разъяренно кричит:

— Вы куда, трусы? Немедленно назад!

У него лицо багровое от злости.

Грех не воспользоваться оказией, раз уж нас ещё не разоблачили.

— Там русские! — ору в ответ я и даю своим команду:

— Пли!

Между нами метров двадцать. Залп скашивает первые ряды шведов, не ожидавших такого подвоха. Нас окутывает лёгкое облачко порохового дыма. Округа наполняется воплями раненых и проклятиями их товарищей.

— Предатели! Измена!

Не дожидаясь ответных выстрелов, мы врубаемся в сине-жёлтую шеренгу. Уцелевший капитан кидается ко мне, норовя проткнуть шпагой. Его усы запорошены снегом, в чёрных глазах читается ненависть. Он брызжет слюной, не на шутку задетый вероломством московитов:

— Негодяи, как вы посмели оскорбить наши мундиры!

Я парирую удар, отводя клинок в сторону. Фехтовальщик из капитана так себе. Трудно стать бретером, прозябая в провинциальном гарнизоне. Выпад оказался примитивным. Главная ставка сделана на силу, а не на мастерство.

Мы оказываемся лицом к лицу, сверлим друг друга взглядами. От капитана разит табачищем. Видать, большой любитель этого зелья. Был.

Стилет по короткой траектории входит по рукоятку. Я вижу, как умирает человек, как жизнь покидает его тело. Будто электрический разряд пронизывает моё тело. Странное ощущение, к которому невозможно привыкнуть. Наверное, я никогда не научусь спокойно убивать.

— Ваш благородь, — Чижиков отводит багинет шведского пехотинца, едва не прикончившего меня, покуда я терзался душевными муками, сбивает сине-жёлтого с ног и загоняет ему штык в грудную клетку. — Поберегли бы себя!

— Спасибо, дружище! — Я с трудом перевожу дух. — Я твой должник.

— Полноте вам, господин майор. О чём речь?! — гренадер смотрит на меня, словно на несмышленого ребёнка.

У следующего шведа зверское лицо. Он что-то кричит мне, хищно скалит гнилые зубы. Я не понимаю слов, но догадываюсь, что ничего хорошего он мне не обещает. Это понятно. До дифирамбов ли тут.

Швед слишком близко, на такой дистанции шпага бесполезна. Придётся снова поработать стилетом. Противника не спасают ни мушкет, ни клинок в левой руке. Шведы славятся как мастера комбинированного боя, но уже поздно демонстрировать мне приёмчики. Не судьба. Я скупым выпадом пырнул противника и сразу отскочил. Проникающее ранение в живот. В этом времени — гарантированная путёвка на тот свет.

Скоротечная и ожесточённая схватка закончилась. Больше отвлекаться не на кого. Первый встреченный на пути отряд мы разметали всего за несколько минут, понеся при этом потери: четверо гренадер выбыли из строя. Один уже навсегда.

Чижиков печально вздохнул:

— Жаль Бориску. Хороший был человек. Прими господь его душу.

Солдаты мелко перекрестились. Я велел раненым отправляться в тыл.

— Благодарю за службу, братцы. Ступайте пока к воротам, там вас перевяжут.

С такими потерями о дальнейшем продвижении не стоило даже мечтать. Впятером-вшестером захватить дом коменданта города вряд ли удастся. Шведы наверняка позаботились увеличить охрану.

Тем временем стали подходить остальные бойцы отряда, раздухарившиеся, краснолицые.

Ударил резкий порыв ветра. Пушистые снежинки запорошили собравшихся возле меня солдат. Жалобно заскрипели флюгера на крышах.

Принесли маскхалат, я накинул его поверх шведского мундира. Не ровен час — спутают в горячке боя. Доказывай потом, что не верблюд.

— Что-то свеев не видать, — заметил подбежавший Мюнхгаузен.

Он был в крови, но держался на удивление стойко.

— Скоро найдём, — пообещал я. — Ротмистр, вы ранены?

-Что? — Он сначала не понял, огляделся по сторонам, а потом, заметив красные пятна на маскхалате, пояснил:

— Это не моя кровь. И, что самое отвратительное — не свейская, — Ноздри Мюнхгаузена широко раздувались. — Застукал одного из наших. Девку-служанку на лестнице зажал и хотел ссильничать. Я ему приказываю отставить, а он злится и в меня штыком тычет. Пришлось применить силу.

— Что с ним теперь?

Мюнхгаузен скорбно поднял взор к небу.

— Понятно. Правильно поступили, барон, — одобрил я. — Наказание за невыполнение приказа у меня будет только одно и, причём самое суровое.

Я обвёл взглядом солдат. Паршивая овца найдётся в любом стаде. Тем более среди солдат, оказавшихся в неприятельском городе, где полно соблазнов. Муштруй, не муштруй — не поможет. Такова человеческая натура. Но лучше бы это дело прекратить в зародыше.

Откуда-то сверху бахнула пушка. Я поднёс к правому глазу подзорную трубу и увидел картину, свидетельствующую о том, что Ивашов свою часть операции выполнил. Горная батарея была захвачена, теперь солдаты поручика разворачивали пушки в сторону города, намереваясь поддержать нас огнём. Канониры у Ивашова были. Об этом мы позаботились заранее.

— Молодец, поручик, — довольно произнёс я. — Чётко сработал. Как по часам.

Пожалуй, следует позаботиться о представлении Ивашова к следующему чину, он явно засиделся в поручиках.

Дальнейшее сражение совсем не походило на битву за Сталинград, когда наши и немцы дрались за каждую улицу, за каждый дом.

Шведы успели выставить несколько небольших заслонов, однако им удалось задержать наше продвижение на несколько минут.

Главное столкновение произошло в центре города, недалеко от городской ратуши. Комендант сумел собрать на центральной площади примерно две пехотных роты и полуэскадрон драгун, стянув их отовсюду.

Позиция у шведов была выгодной. Они заняли высоту, откуда им легче было обороняться. Нашим, атакуя, пришлось бы взбираться по склону.

Полковник Вильбранд рассчитывал дать здесь генеральное сражение. Обычная для шведов тактика ещё со времён Карла Двенадцатого. Бить врага, так в одном месте, чтобы потом за ним не гоняться.

Вильбранд правильно рассудил, что численное превосходство на его стороне, и намеревался использовать это преимущество на полную катушку.

Шведы выстроились в каре, приготовившись к драке. Выглядели они внушительно. С наскоку не взять.

Но, как бы геройски они ни были настроены, всё равно оставался шанс решить дело мирным путём. Надев на штык белую тряпку, я в сопровождении Чижикова отправился парламентёром.

Приняли нас неприветливо. Шведы были злые, ожесточённые. При виде парламентёров ряды раздвинулись, выпуская верхового офицера. Наверняка это и был комендант крепости.

Сняв с головы шляпу, я учтиво поклонился.

— Кто вы такой? — спросил швед.

— Лейб-гвардии майор российской армии Дитрих фон Гофен, — представился я. — С кем имею честь?

— Полковник Вильбранд.

Предчувствия меня не обманули, это действительно был начальник гарнизона.

— Во избежание лишнего кровопролития предлагаю вам сдаться. Даю слово, что никто из ваших людей не пострадает. С ними будут хорошо обращаться без урона для вашей чести. Раненые получат необходимую помощь. По-моему, это более чем щедрое предложение.

Вильбранд ответил категорическим отказом.

— Мы выполним свой долг при любом раскладе, — твёрдо заявил он.

— Подумайте ещё раз, господин полковник. Речь идёт о жизнях сотен людей. Между нами война дурацкая и ненужная. Нам нечего делить и незачем умирать.

Вильбранд рассердился:

— Неважно, какая война. Мы солдаты и готовы умереть по приказу. Я буду драться до конца. Мои люди тоже.

— Хорошо, вы сами напросились, — пожал плечами я.

— Убирайтесь, пока я не отдал приказ открыть огонь, — ещё сильнее вспыхнул начальник гарнизона.

Не желая больше искушать шведов, мы с Чижиковым повернули к своим.

— Вот крапивное семя, — сокрушённо качал головой гренадер. — Сколько душ христианских положит из-за своего упрямства.

Я вступился за честь мундира.

— Он офицер и не может иначе. Полковник прав. Не наше дело судить. Наше дело воевать. А ещё он думает, что у него все козыри на руках.

— Оно и всамделе так? — прищурился Чижиков.

— Так, да не так, — я улыбнулся. — Есть вещи, о которых полковник ещё не знает, а когда узнает, ему это очень не понравится.

Будь у шведов артиллерия, нам действительно пришлось бы туго. Но вот с пушками у них напряжёнка. Те, что были, нынче сплыли, причём в наши руки.

Мы вернулись к своим.

— Вильбранд упрямится, — пояснил я Мюнхгаузену. — Готовьтесь к бою. Но не сразу. Хорошая драка начинается с подготовки.

Я подал условный знак горной батарее.

Ну, Ивашов, голубчик, не подведи!

Горушка окуталась дымом. Есть!

Первые ядра, перелетев стены, обрушились на соседние с ратушей дома, с треском проломили крыши, порушили местами балконы.

Недолет. Сейчас канониры сделают поправку, и — держись, Вильбранд! У тебя ещё будет возможность пожалеть о своём упрямстве.

Расчёт оказался верным. Чего точно не ожидали шведы, так это того, что горная батарея захвачена нами. Вероятно, до последней минуты надеялись, что огневая поддержка на их стороне. Что канониры просто опасаются расстреливать свой же город.

И какое же разочарование испытали защитники крепости, когда второй залп полностью накрыл сине-жёлтое каре. Люди валились рядами, разлетались будто кегли. Кому-то оторвало голову, кому-то руку. Где-то пролегла широкая просека, разметав по сторонам живых и мёртвых.

От волнения я завертел пуговицу на кафтане, едва не оторвав её с мясом.

Любые другие, окажись на этом месте, дрогнули бы, но только не шведы. Каре заметно сузилось, но на нас по-прежнему глядел ощетинившийся багинетами строй.

И тогда наступил звёздный час ракетчиков. Я отправил их батарею на ближнюю сопку, оттуда они дали один-единственный залп, которого хватило на то, чтобы немногим менее трёх сотен шведов расстались с жизнью. Мне стало ясно, почему немцы в Великую Отечественную боялись наших "катюш", почему сходили с ума и в панике бежали.

Это было чудовищно.

Громадный язык пламени слизнул шведов и почти сразу потух. Мы как по команде одновременно сняли с голов шапки.

Гарнизон Вильманштранда больше не существовал. Власть перешла в наши руки, пусть и обошлось без символической церемонии передачи ключей от города.

Осталось дождаться корпуса Врангеля. Надеюсь, шведы не сразу поймут, что город уже захвачен.

Горели несколько близлежащих к площади домов, но их быстро затушили, пока огонь не пошёл гулять по всему городу. А вот ратуша серьёзно пострадала, сначала от артиллеристов, а потом от ракет.

Я подозвал к себе Мюнхгаузена:

— Ротмистр, позаботьтесь о людях. Надо их накормить. Лекари пусть займутся ранеными. Часов двадцать у нас ещё есть.

— А потом?

— Потом будет по-настоящему жарко, — усмехнулся я. — А ещё — расставить посты. В город впускать, обратно не выпускать. Об исполнении доложить.

Я занял дом, служивший ранее резиденцией Вильбранду. На моё счастье, полковник был холост, иначе я бы не смог смотреть в глаза его вдове и детям.

Можно успокаивать себя тем, что война есть война, но в те моменты, когда вокруг не стреляют ружья и не взрываются снаряды, этот способ не работает.

Мне пришлось принимать делегацию горожан. Возглавлял процессию мэр — круглый, пузатый, с противной бородавкой на мясистом носу. Лицо обрюзгшее, на отвратительно выбритых щеках — рыжая щетина, в маленьких поросячьих глазёнках — страх.

— Слушаю вас, — сказал я, не вставая со стула.

Тощая пугливая девица, у которой раньше квартировал Вильбранд, накрывала стол чистой скатертью, извлекала съестные запасы: индейка, варёные яйца, солёные грибы, душистый хлеб.

— Я облечён доверием пославшим меня горожан, — залебезил мэр. — Мы рады приветствовать у себя храбрых русских воинов и надеемся, что ...

Я прервал его рукой.

— Можешь не продолжать. Я знаю, что вас волнует. Грабежа, пока тут стоят мои люди, не будет. Об этом я уже распорядился. Если кого-нибудь из моих солдат заметите в непотребстве, сообщите мне. Виновный будет наказан. Сурово наказан. Ясно?

Горожане закивали:

— Храни вас господь, герр майор.

Я отпустил их, успокоенных, и принялся дожидаться Мюнхгаузена и Ивашова. Они должны были прибыть с минуты на минуту и доложить о текущей обстановке.

Хлопнули двери внизу, напуская холоду, застучали по лестнице каблуки. В комнату ввалились оба — деловитые, энергичные.

Я встал, поправил шпагу, пригласил:

— Прошу к столу, господа офицеры.

Служанка поставила на скатерть пузатый кувшин. Барон и Ивашов потянули носами, догадываясь, что это вино. Весело переглянулись.

— Не надо. Уберите, — велел я служанке.

Офицеры проводили кувшин тоскливым взглядом, но промолчали, хотя я точно знал, что они не одобряли моей строгости. Как же! Город взят на шпагу, до подхода неприятеля ещё прорва времени. Жизнь, можно сказать, наладилась. Ну, хотя бы до утра.

Однако я не был настроен столь прекраснодушно. Ночь могла преподнести нам уйму сюрпризов, да и шведов не стоило встречать с больной головой. Кому как не мне знать гвардейские нравы. Начав, мои подчинённые на одном кувшине точно бы не остановились.

Служанка зажгла дополнительные свечи в парных подсвечниках. Сразу стало светлей.

— Докладывайте.

— У меня всё в полной готовности, — начал по праву младшего Ивашов. — Пороху и зарядов изрядное количество. Хватит надолго. Выстрелов по тридцать сделаем, а то и больше.

— Подкрепление тебе дать не могу: людей маловато. Поберегись, чтобы с тобой то же самое, что ты с батареей, не сделали. Заряды расстреляешь, сразу уходи, — предупредил я. — В город тебе попасть шведы не дадут, все подходы обложат. Действуй по обстановке. Постарайся соединиться с нашими.

— Будет исполнено, — кивнул Ивашов.

Со слов Мюнхгаузена выходило, что у него тоже всё под контролем. Часовые на стенах переоделись в шведские мундиры, чтобы на какое-то время обмануть Врангеля. Солдаты ведут себя спокойно, жителей не трогают.

Губы у барона нервно вздрагивали. Он явно что-то не договаривал. Не так-то просто поддерживать дисциплину в отряде. Видимость порядка доставалась ротмистру дорогой ценой.

Молод ещё мой барон. Слишком молод.

— В штаб реляцию о взятии города отправили? — спросил я.

— Так точно.

— Можете отдохнуть. Теперь мой черед быть дежурным.

— Но, господин майор ...

— Отдыхайте, ротмистр.

В сопровождении Чижикова и совсем юного прапорщика я принялся обходить город, проверяя посты и улицы.

Возле одного из домов услышал громкий мужской смех и прерывистый женский плач. Предчувствия меня не обманули. Два в драбадан пьяных фузилера бражничали за деревянным столом, в углу жались перепуганные насмерть женщины в разорванных ночных рубашках: вдова и её дочь.

Увидев меня, гвардейцы растерянно вскочили, стали одёргивать мундиры, прикрывая смущение и страх. Меня тут явно не ожидали.

— Так-так, — мой голос не предвещал для застуканных на месте преступления ничего хорошего.

Внутри у меня всё кипело. Я понимал, что таковы времена и не следует лезть в этот монастырь со своим уставом. Солдатские нравы всегда были и остаются грубыми и невоздержанными.

Но я же отдал ПРИКАЗ! И его ослушались.

— Вон отсюда!

Я выгнал солдат на улицу.

Они стояли, не поднимая глаз.

— В другой раз я бы расстрелял вас на месте. Но завтра за меня это сделают шведы. Искупите вину доблестью — прощу. Нет — горько пожалеете.

Мюнхгаузен спросил меня позже:

— Вы действительно их накажете?

— Если проступок повторится, обязательно.

— А если нет?

— Я всегда даю людям шанс исправить ошибку. Пусть они им воспользуются.

Ночь прошла неспокойно. Остатки гарнизона сложили оружие, однако нашлись горячие головы, которые под покровом темноты пытались правдами и неправдами ускользнуть из города. Часа в три ночи ворота были атакованы десятком драгун. Если бы не усиленные караулы, шведы могли бы прорваться.

А ещё ночью произошла неожиданная встреча с тем, кого я меньше всего ожидал увидеть в захваченном шведском городе. Этому человеку я был обязан крутыми переменами в судьбе. По его воле мне пришлось оказаться в теле курляндского дворянина Дитриха фон Гофена.

Кирилл Романович, мой куратор из другого мира, ещё более бледный и худой, чем раньше, с синими кругами под ввалившимися от усталости глазами, появился в спальне бывшего коменданта как раз перед тем, как я решил чуток поспать перед трудным днём.

Сначала мне показалось, что это сон, стоит лишь подуть ветерку, и фигура координатора реальности развеется, словно привидение. Потом до меня дошло, что я бодрствую.

— Здравствуйте, Игорь.

На сей раз гость из будущего назвал меня просто по имени, что него это было весьма необычно. Обычно он держался подчёркнуто вежливо и официально.

— Здравствуйте, — я присел на кровати и предложил Кириллу Романовичу занять свободный стул.

— У меня очень мало времени, — начал говорить он.

Я, не выдержав, фыркнул:

— Мало времени... Я почему-то так и думал.

Моя фраза задела его. Он нахмурился:

— Игорь, прошу отнестись к моим словам максимально серьёзно. У нас большие проблемы.

— У нас? — переспросил я.

— Да-да, у нас с вами, — подтвердил он. — Наш план под угрозой. Да ладно, чего скрывать. Короче, он полетел к такой-то матери!

Чтобы успокоиться, я набрал в лёгкие побольше воздуха и на выдохе спросил:

— Кирилл Романович, конкретно скажите, что пошло не так.

— В том-то и дело, что детально сказать не могу Мы внезапно оказались отрезанными от нескольких пластов времени. Творится нечто странное. Будущее стало настолько зыбким и нестабильным, что мы очень опасаемся за судьбу вашего мира.

— Типа апокалипсис сегодня? — мрачно пошутил я, но Кирилл Романович не оценил мой юмор.

— Не сегодня, Игорь. Даже не завтра или послезавтра, однако очень скоро. Мы не смогли определить точную дату этих перемен. Только это не апокалипсис, а нечто другое. Менее страшное, но всё равно не предвещающее ничего хорошего. Ряд перемен к худшему, причём в России и скоро. Мир словно сойдёт с ума.

У меня на кончике языка давно вертелась одна гипотеза, и я не преминул её высказать:

— А это не ваши товарищи по невидимому фронту расстарались?

— Нет, они тут ни при чём. Это я могу вам гарантировать хоть на двести процентов. Они сами в шоке, причём настолько, что предложили нам объединить усилия. Такого на моей памяти ещё не происходило.

— Понятно. И как, скооперировались?

Собеседник кивнул:

— Мы пошли на это. Ни у кого из нас по отдельности просто бы не хватило ресурсов, чтобы отправить своего корректора в ваш мир. Игорь, вы должны помочь.

— Но как? Из ваших слов я так ничего и не понял, — я в сердцах ударил рукой по правому колену. — Пойди туда, не знаю куда. Принеси то, не знаю что.

— Точка перелома находится в Петербурге. Будем считать, что с "куда" мы определились. Теперь насчёт того, что от вас потребуется. Помните, я говорил, что у вас феноменально высокий коэффициент самореализации? Вам придётся воспользоваться им на всю катушку. Всё это пригодится, когда случится нечто такое, чего просто не должно было произойти именно в этот момент. Что-то неправильное, губительное.

— Слишком расплывчато, Кирилл Романович.

— Согласен, Игорь. Но вы почувствуете эти перемены. Почувствуете и вмешаетесь, чтобы всё исправить.

Я задумчиво почесал макушку. Задание с каждой секундой не нравилось всё сильнее.

— Раз вы начали работать с конкурентами, может, они прольют свет на личность своего человека в этом времени? — с надеждой спросил я. — Было бы неплохо найти его и обезвредить. Он меня уже пару раз едва не отправил на тот свет.

— К большому сожалению, Игорь, службы вроде нашей подобного рода информацией не обмениваются. Агентурная сеть — это святая святых.

— Жаль. А то он мне наловчился палки в колёса ставить. Ну и я ему отвечаю взаимностью. Только он меня знает, а я его нет.

— Как?! — всплеснул руками корректор реальности. — Вы раскрылись?!

— Можно подумать, я сделал это специально. Меня никто заранее не предупредил, что я окажусь здесь не в гордом одиночестве, — пробурчал я.

Кирилл Романович повинился:

— Приношу извинения. Действительно, тут скорее наша вина. Если это вас немного утешит, сообщу то немногое, что нам удалось выяснить: хозяева вашего соперника крайне им недовольны. У них есть подозрения на его счёт, но насколько они обоснованы, я не знаю.

— Даже так? — удивился я. — Логично предположить, что потрясения, которых вы опасаетесь, его рук дело. Есть ещё и второй вариант. Нечто вроде "эффекта бабочки". А если это хронопарадокс? Я во что-то влезу, и именно от этого станет хуже.

— Игорь, это последнее, что могло прийти нам в голову. Вы удивительный человек. Вы — главная наша удача за много-много веков, и это не комплимент. Вы интуитивно нащупываете выходы из любой ситуации. Справляетесь с тем, что другому не под силу. Даю вам слово: вы всё делаете правильно.

— Допустим, — я сделал вид, что согласился. — Значит, мне необходимо как можно быстрее оказаться в Петербурге. Однако, если вы этого ещё не заметили, я вроде как воюю. Не дезертировать же мне с поля боя?

Кирилл Романович аж поперхнулся.

— Зная вас, я бы никогда не решился предложить вам такое. У вас очень обострённое понятие чести, Игорь. Даже неожиданно для ...

Он почему-то замолчал.

— Для кого, Кирилл Романович? Договаривайте, раз уж начали, — попросил я.

— Для уроженца вашего столетия. Вы знаете не хуже меня, что понятие чести в двадцать первом веке уже не модно. Люди живут, соответствуя обстоятельствам.

— Я знаю разных людей.

— Не стану спорить, — корректор реальности слегка склонил голову. — У вас скоро появится возможность оказаться в Петербурге. Обязательно найдутся дела, требующие вашего участия. Не подведите нас, Игорь. А сейчас, — он бросил взгляд на свой электронный гаджет на правой руке, похожий на часы, но наверняка имеющий массу дополнительных функций, о которых я даже не подозревал, — мне пора.

Немного подумав, он добавил:

— Желаю вам удачи, Игорь!

— И вам того же, — напутствовал я гостя из будущего перед тем, как он снова исчез.

Надолго иль нет? Кто ж его знает ...

Корпус Врангеля подошёл к городу на рассвете. Мы ждали его и были готовы к приёму дорогих гостей.

Сначала были одинокие разъезды. Убедившись, что всё в порядке, они, не заезжая в крепости, они возвращались. Потом длинной колонной потянулось шведское войско.

Округа наполнилась шелестом многочисленных саней, конским ржанием, барабанной дробью и звуком флейты. Запахло кострами, ароматом готовящейся в солдатских котлах пищи и прочими непременными атрибутами полевой жизни.

— Ну, лишь бы к нам раньше времени не сунулись, — сказал я, убирая от глаз холодный глазок окуляра.

Глава 11

Четырёхтысячное войско в городе было не разместить, потому шведы встали лагерем неподалёку от крепости, в пределах досягаемости дальнобойных пуль и артиллерийских снарядов.

Ставились шатры и палатки, стучали топоры, визжали пилы. Подтянулись обозы маркитантов.

Мюнхгаузена просто разрывало от желания начать обстрел и бомбардировку неприятеля, но я надеялся на скорое появление наших войск и оттягивал неизбежное. Лучше будет зажать противника в клещи да всыпать ему сразу с двух сторон, а пострелять мы всегда успеем.

От шведского лагеря отделилась кавалькада в полсотни всадников. В одном из них по генеральскому мундиру удалось распознать самого Врангеля — высокого мужчину с круглым, румяным от мороза лицом. Почему-то мне припомнилась лубочная матрёшка. Такая же краснощёкая, налитая здоровьем.

Очевидно, генерал ехал в город с инспекцией. Поскольку о чём-то подобным я догадывался, мы заранее подготовились к встрече и теперь салютовали из пушек. Удача плыла нам в руки.

Врангель приосанился и пришпорил лошадь. Мне стало его по-человечески жаль: так спешить навстречу неминуемому позору и плену.

Генерал — птица важная, тем более такого уровня. Его пленение — чувствительная потеря для любой армии и не менее чувствительный щелчок по носу шведской короне и горлопанам депутатам в парламенте.

Кавалькада въехала в крепость и сразу оказалась окружена моими солдатами. Ворота с лязгом закрылись, отрезав путь к отступлению. На каждого всадника смотрели минимум две фузеи. Кто-то из шведов, обо всём догадавшись, тихо выругался, но большинство пребывало в полной прострации.

Врангель приподнялся на стременах, растерянно огляделся. Меньше всего он ожидал увидеть за крепостными стенами русских и теперь напряжённо искал выход из создавшегося положения.

Ничего путного на ум генералу не приходило. Московиты намного превосходили его кортеж числом, к тому же приготовились загодя. Никто из шведов даже рукой шевельнуть не успеет, как русские успеют проделать в его шкуре кучу дырок.

Врангель с досадой выругался.

Я вышел вперёд и направился к генералу, надеясь, что мне удастся склонить визитёров к сдаче. Умереть никогда не поздно, а умирать глупо и при столь конфузных обстоятельствах шведы однозначно не хотели. Надо лишь подтолкнуть их в правильном направлении.

Взгляд у Врангеля был как у затравленного волка. Обречённый и в то же время дикий. Ещё немного, и непонятно в какую сторону качнётся маятник. Загнанный в угол зверь бросается на охотника, чтобы дороже продать жизнь. Такого исхода я опасался больше всего.

— Прошу немного внимания, господа, — я громко заговорил по-шведски.

Всадники уставились на меня, с надеждой внимая моим словам. Наверное, рассчитывали, что, всё прояснится, что это какое-то недоразумение.

Я подошёл к генералу, взял повод его лошади.

— Город взят на шпагу русскими войсками. Я временный комендант Вильманштранда, лейб-гвардии майор Дитрих фон Гофен. Господин генерал, прикажите вашим людям сложить оружие.

Лицо Врангеля из румяного стало багровым.

— Русские ... Надо же! Не ожидал. В вашем поступке мало чести, офицер, — с презрительной гримасой произнёс он.

— Можете считать, как вам угодно, — Я чуть склонил голову. — Однако прошу принять моё предложение. В противном случае вас ожидает незавидная участь. Я бы хотел обойтись без кровопролития.

Врангель, похоже, руководствовался теми же соображениями. Он скомандовал своему эскорту. С видимой неохотой шведы стали бросать в снег шпаги и пистолеты. Сдача в плен всегда унизительная процедура, тем более, если обстоятельства столь нелепы. Тем не менее, лучше унизительный плен, чем смерть при нелепых обстоятельствах.

— Благодарю вас, — совершенно искренне сказал я.

Генерал с достоинством спешился, протянул мне свою шпагу .

— Не думайте, что это сойдёт вам с рук. Вы взяли нас хитростью. Мой заместитель скоро обо всём узнает.

— Мы ему в этом поможем, — многообещающе произнёс я.

По моим прикидкам, в плену у нас оказались уже сотни полторы шведов в чине от рядового до капитана, теперь к ним добавился ещё генерал и несколько сопровождавших его высокопоставленных офицеров.

Часа через два лагерь неприятеля пришёл в движение, из чего я сделал вывод, что приближаются наши. Заиграли горны, застучали флейты. Солдаты принялись строиться.

В сторону города вылетел всадник. Скорее всего, вестовой из штаба, за Врангелем. Перед закрытыми воротами он остановился и загарцевал.

— Мне нужно срочно к господину генералу! — закричал всадник. — Немедленно впустите.

— В чём дело? — откликнулся я со стены.

Мы продолжали ломать комедию.

— Русские перешли границу и уже в двух милях отсюда. Генералу необходимо прибыть в штаб.

— Хорошо, — кивнул я. — Мы обязательно передадим это известие генералу.

— Что за ерунда?! — возмутился вестовой. — Я требую открыть ворота.

— Как скажешь, приятель, — еле слышно согласился я. — Сам напросился.

Через пару минут в коллекции живых трофеев на одного поручика стало больше. Но этому офицеру ещё повезло. Куда хуже было тем, кто пока находился в лагере.

Почти одновременно заговорили крепостные пушки, ракеты и горная батарея. Я приказал зарядов не жалеть и по возможности нанести ошеломлённому врагу максимальный урон. Воевать так воевать.

Залпы накрыли палаточный лагерь. И тут же послышался страшный грохот, от которого заложило барабанные перепонки. Похоже, артиллеристам удалось угодить в походный пороховой магазин. На воздух взлетели повозки, конские туши, то, что осталось солдат, бывших поблизости. На какое-то время всё затянуло дымом, а гарь начала есть нам глаза.

Не ожидавших такого коварного удара в спину шведов охватила паника. Маленькие фигурки беспорядочно забегали по округе. Офицеры и унтера яростно пытались вернуть расползавшихся как тараканы по щелям солдат обратно, но восстановить слабое подобие порядка не удавалось. Мешал ураганный бой артиллерии и прицельная пальба дальнобойными пулями со стен Вильманштранда. А с флангов уже заходила русская кавалерия. Драгуны и казаки устремлялись наперерез шведам, которые, понимая, что всё закончено, сотнями бросали мушкеты и поднимали руки.

На наших глазах некогда сильный и боеспособный корпус прекращал своё существование, разве что горстки храбрецов пытались в некоторых местах сражаться, но очаги сопротивления безжалостно подавлялись.

Спустя короткое время стало ясно, что бомбить неприятеля уже нет. Сломленный, деморализованный противник помышлял только о сдаче. Ворвавшиеся в лагерь гренадеры в преображенских и семёновских мундирах брали шведов в плен пачками. К городу уже во всю прыть скакали наши драгуны.

По моему приказу ворота распахнулись. Отряд вышел единым строем под развевающимся знаменем.

От драгун отделился полковник, подъехал к нам и недоумённо уставился на белые маскхалаты.

— Господа, кто вы такие? Флаг российский узнаю, а вот зело странные епанчи в первый раз вижу.

— Гвардейский отряд особого назначения. Майор фон Гофен, — откозырял я.

— Польщён знакомством. Полковник Жук к вашим услугам

. — Оглядев захваченный город, он радостно выдохнул:

— Ну, гвардия! Ну, молодцы! Что отчебучили! Виват гвардейцам!

Драгуны радостно прокричали троекратное приветствие. Мне доводилось чувствовать себя счастливым, но сейчас, на поле недавнего сражения, я расплылся в блаженной улыбке.

Немного погодя состоялась торжественная передача пленённых шведов фельдмаршалу Ласси. Увидев Врангеля, он только покачал головой.

— Фон Гофен, признаюсь, вы немало меня поразили. Виктория сия во многом обязана вам и вашим храбрецам. Вы снова показали себя достойным офицером, действуя где надо умом и хитростью.

— Благодарю вас, господин фельдмаршал. Для меня большая честь сражаться под одними знамёнами вместе с вами.

— Предоставьте мне наградной лист на ваших героев.

— Господин фельдмаршал, прошу вас позаботиться о городе. Я обещал жителям, что не допущу грабежей и бесчинств.

— Можете не сомневаться, майор. Любой захваченный на месте преступления будет повешен для острастки других. Мы пришли сюда не за тем, чтобы убивать и грабить.

У меня с души будто камень свалился.

Раненых и пленных отправили в Выборг, за исключением Врангеля. Шведского генерала решили на время допроса содержать при штабе армии как особо ценный приз.

Победу было решено отметить в городской ратуше, выбранной для проведения в ней офицерского собрания.

— Прошу только не злоупотреблять в угоду Бахусу, — заранее предупредил Ласси. — Мы разбили Врангеля, но впереди ещё корпус Будденброка, который спешит на воссоединение с Врангелем. Не расслабляйтесь раньше сроку, господа офицеры.

Тут он помрачнел:

— Тяжело нам придётся вскорости. Намедни получил депешу из Петербурга. Пишут, что шляхта польская супротив нас выступила. Хучь круль Август и был против этого, но трое магнатов с Чарторыжским во главе, его не слушая, собрали сорокатысячное войско и к границам нашим двинули. Татарва да турки, сим окрылённые, мирный договор подписывать не желают и сызнову воевать пошли. Императрица фельдмаршала Миниха в Крым отправила. Ему теперь на две стороны воевать придётся.

Чего-то подобного я ожидал. Из всех возможных вариантов выпал наихудший. Сработало версальское золото. Не сумел забыть старой обиды князь Чарторыжский. Теперь Россия вела войну сразу на трёх фронтах. Ничего, покончив со шведами, и до других доберёмся.

В дом прежнего коменданта теперь въехал Ласси. Мне досталась квартира поскромнее. Туда я отправил навязанного согласно всем правилам денщика, чтобы он привёл в порядок мой мундир и нехитрые походные пожитки. Сам же принялся морально готовиться к неизбежному злу в виде офицерской пьянки. Традиции, мать их, хотя голова болела совершенно о другом.

Памятуя слова Кирилла Романовича, я искал повод, чтобы отправиться в Петербург, не выглядя при этом трусом. Как назло, все варианты были абсолютно неподходящими, я забраковал их один за другим. Моя фантазия оказалась бессильна. От злобы на самого себя я чувствительно прикусил губу.

Тут меня вызвали к фельдмаршалу. Увидев мою постную рожу, он сразу спросил:

— Фон Гофен, у вас слишком несчастный вид. Часом, не устали?

— Никак нет. Пребываю в полном порядке, — не без бравады объявил я.

Вряд ли мне удалось ввести в заблуждение опытного полководца, но он удовлетворённо кивнул:

— Молодец, голубчик. У меня для тебя есть ещё одно важное задание. Сдюжишь?

Я с готовностью вытянулся по струнке.

— Жду ваших распоряжений, господин фельдмаршал.

— Славно! Тогда внимай, фон Гофен, повторять не буду. Меня по-прежнему беспокоит Будденброк. От него любой каверзы ожидать можно. Хочу отправить гвардейцев твоих к его лагерю. Я должен знать о враге как можно больше.

Мюнхгаузена мне удалось выцепить из ратуши слегка пьяным. Чтобы напоить бравого кирасира вусмерть, пришлось бы выкатить бочку хмельного вина. С Ивашовым пришлось повозиться дольше. Его привело в чувство лишь обливание холодной водой.

— Прости, — повинился я перед мокрым как курица поручиком, — но дело есть дело. Оно превыше всего.

Оба моих заместителя — злые, но трезвые — побежали собирать людей.

Мы выступили в лес через час. В штабе нам дали проводника-финна, знавшего округу, как свои пять пальцев.

— Я проведу вас самым коротким путём, — пообещал он.

Как и положено в такой ситуации, местные жители были в курсе всего и вся. Проводник уверенно повёл нас к лагерю шведов, клятвенно заверяя, что знает дорогу, которая выведет нас к Будденброку даже быстрее спасшихся после разгрома солдат Врангеля. Глядя на его уверенное продвижение чуть ли не в потёмках, в это определенно можно было верить.

После утомительного перехода мы оказались неподалёку от передового пикета шведов. Небольшой отряд охранял подступы к лагерю. Шесть солдат с примкнутыми багинетами стояли у деревянных рогаток, преграждавших дорогу. Десятка два спешенных драгун грелись у костров.

Сам лагерь по всей видимости спал. Было слышно, как перекрикиваются в темноте часовые и всхрапывают лошади конного разъезда.

Сначала у меня появилась идея взять тут языка, но удобный случай никак не мог представиться. Шведы даже оправляться ходили партией в несколько человек. Разумная предосторожность во враждебном окружении.

До нас уже доходили слухи о двух-трёх довольно крупных партизанских отрядах. Горячие финские парни давали прикурить шведам, хотя до масштабных сражений не доходило: то в отдалённой деревушке изрядно пощиплют команду фуражиров, то в лесу непроходимую засеку устроят. Впрочем, даже мелкие неприятности изрядно осложняли продвижение корпуса Будденброка.

Наш проводник тоже был из партизан и по дороге успел поведать о своих личных подвигах. Делал он это весьма вдохновенно, размахивая руками и непрерывно крестясь. Зная людскую натуру, я сразу делил число уничтоженных им шведов на три или четыре, чтобы придать рассказу хотя бы видимость правдоподобия.

По всей вероятности Будденброк ещё не получил известия о разгроме Врангеля. В этом нам довелось убедиться совсем скоро. Знаю, что история эта будет выглядеть невероятной, но что было, то было. Всё это происходило буквально у нас на глазах.

Мы услышали конский топот, с каждой секундой я становился всё ближе и ближе. Охрана лагеря насторожилась. Драгуны мигом прыгнули в сёдла, достали палаши.

По дороге в сторону пикета вихрем неслись всадники. Это были остатки разбитого корпуса. Первые из тех, кто успел драпануть с поля боя и, очевидно, заплутал в незнакомых местах. Бегство их было паническим. Сейчас они заражали своим испугом всю округу.

Дозорные громко окликнули беглецов, спрашивая пароль. Но те либо не знали его, либо не собирались заморачиваться на такие пустяки, когда (известно, что у страха глаза велики) у них за спиной находилось всё русское войско.

Пикет и рогатки разметали в считанные секунды. Солдаты Будденброка открыли огонь, но было уже поздно. Кавалькада влетела в сонный лагерь, круша солдатские палатки и шатры офицеров, ломая заграждения, втаптывая копытами в снег ничего не понимающих людей.

Послышался чей-то истошный вопль:

— Русские!

Его тут же подхватили на сотни разных голосов.

— Московиты уже в лагере!

— Они нас атаковали!

— Спасайся, кто может!

В лагере поднялась суматоха, сравнимая разве что с пожаром в борделе во время наводнения. Раздетые сонные люди бестолково метались между рядами палаток. Где-то уже пошла пальба по всем направлениям.

Грех было не воспользоваться оказией. Зарядив фузеи дальнобойными пулями, мы принялись обстреливать из укрытия шведский лагерь и пикет. В тот момент я пожалел, что у нас не было пороху и ракет. Эх, какого бы шороху мы навели!

Вряд ли наш огонь был особенно метким, но на главное его хватило: сумятица в неприятельском стане выросла в разы. Потерявший управление четырёхтысячный корпус Будденброка прыснул в разные стороны. Солдаты убегали из лагеря, как крысы с тонущего корабля.

Признаюсь, что я не мог поверить своим глазам, долго протирал их и всматривался в подзорную трубу.

Напрасно кричали офицеры, пытаясь остановить подчинённых. Напрасно бесновался Будденброк. Как бы фантастически это ни звучало, но в результате воистину идиотского недоразумения, разве что самую малость усугубленного нашими действиями, крупная боевая часть неприятеля прекратила своё существование.

Часть шведов неслась прямиком на наше расположение, не подозревая, что именно здесь и засели русские.

Сами напросились! Дружным залпом нам удалось положить пару десятков вражеских солдат и заставить повернуть неприятеля обратно. Сине-жёлтые мундиры показали нам спину.

Бросая пушки на тяжёлых лафетах, врассыпную драпали артиллеристы. Часть их скрылась в густом осиннике.

С треском переломилось полковое знамя. Вспыхнуло несколько палаток. В свалке сшиблись человек пятнадцать кирасир Будденброка, успевших оседлать лошадей, и драгуны Врангеля, которых было намного больше.

Неразбериха превращалась в не пойми что.

Дурдом, подумал я.

— Кому сказать — не поверят, — покачал головой Мюнхгаузен.

— Точно. Не поверят, — согласился я.

Саморазгром вражеского корпуса набирал обороты. Бациллы паники заражали всё большее количество шведов.

Сложно сказать, что именно стукнуло мне в голову, но я решился на то, что могло бы показаться человеку со стороны форменным самоубийством. Понаблюдав несколько минут, как Будденброк мечется по полю безо всякой охраны (та испарилась с поля ночной битвы, как вода с раскалённого асфальта), я подумал: а что собственно мешает мне взять его в плен?

Лишь несколько офицеров составляли сейчас свиту шведского генерала. Момент был идеальный.

Я переглянулся с Мюнхгаузеном. Вот оно — подтверждение научно недоказанного факта, что идеи витают в воздухе. Барон думал в одинаковом с моим направлении.

— Господин майор ... Разрешите? — в его взгляде было столько мольбы.

— Вперёд, за мной! — вместо ответа скомандовал я.

Гренадеры в белых маскхалатах дружно ринулись из укрытия, горланя во всю глотку залихватское "Ура!", от которого задрожали бы каменные стены крепости.

Шведы решили, что к русским прибыло подкрепление. Паника усилилась.

Орудуя где штыками, где прикладами, мы всё ближе и ближе пробивались к маленькому островку на территории лагеря, где генерал и его адъютанты ещё пытались организовать жалкое подобие порядка.

Я плечом отбросил набежавшего шведа, ударом ноги отшвырнул ещё одного, с треском врезавшегося в палатку и порвавшего ткань, из пистолета пристрелил третьего. За мной плечом к плечу продвигались Чижиков и Михайлов. Где-то сбоку, лишая противника маневра, заходили гренадеры Ивашова и кирасиры Мюнхгаузена. Дюжие, не уступавшие ростом гренадерам, "самовары" крушили скандинавов почём зря.

Михайлов подхватил жёлтое полковое знамя шведов:

— Чего ему зазря валяться?

— Правильно, — одобрительно ответил я.

Вот и генерал. Взъерошенный, похожий на воробья, получившего хорошую трёпку от своих же собратьев.

Я встал перед ним:

— Предлагаю вам немедленную капитуляцию!

Лицо Будденброка исказила гримаса. Щёки его задёргались. Было чувство, что шведа сейчас разобьёт удар. Но генерал справился

Он огляделся по сторонам в поисках помощи и убедился, что остался совершенно один.

— Ваше счастье! — побагровевший генерал с досадой сломал свою шпагу об колено, бросил обломки к моим ногам и гордо отвернулся.

Мои бойцы бережно спеленали его и поволокли в лес, пока шведы не очухались и не устроили погоню. В любую секунду всё могло переиграться не в нашу пользу.

Ласси, увидев какой презент мы приволокли ему прямиком на квартиру, от удивления потерял дар речи. Когда первоначальная растерянность прошла, он лишь покачал головой и с трудом выдавил:

— Знаете, майор, благодаря вам скоро в Швеции окончательно переведутся генералы, и нам не с кем будет воевать. Я хотел дать вам отдых, но теперь передумал. Собирайтесь в дорогу, голубчик. Повезёте генералов Врангеля и Будденброка в Санкт-Петербург. Вперёд, навстречу славе, фон Гофен!

Глава 12

Большой мороки с двумя пленными генералами не было. Слово чести они держали крепко и о побеге не помышляли, хоть и скисли преизрядно. Первые, и что самое обидное — крупные — неудачи в войне смутили шведов куда сильнее, чем можно было предположить. Вот к чему может привести банальная переоценка собственных возможностей.

Всё-таки Россия за очень короткий промежуток времени сделала огромный рывок вперёд, став из державы второстепенной мощным игроком на политической арене. Разумеется, нам пока было тягаться с такими тяжеловесами, как Англия или Франция, но к нашему мнению начинали прислушиваться. А иногда нас и побаивались. Это свидетельствовало о многом, хотя бы о том, что мы движемся в правильном направлении.

Мой путь лежал в столицу. Она подобно магниту притягивала меня к себе. Лишь бы успеть к тому моменту, когда начнётся новая игра, которой так опасаются Кирилл Романович и его таинственная контора.

Небольшой санный поезд, мчавший нас в Петербург, летел птицей не столько стараниями кучеров, сколько благодаря моей настойчивости. Я велел гнать лошадей без жалости.

— Быстрее, быстрее! — торопил я.

Промедление было смерти подобно. Дурное предчувствие у меня росло по мере приближения к Питеру.

Ехали мы налегке. Из охраны были лишь самые верные и надёжные гренадеры: Чижиков и Михайлов. На них я мог положиться, как на самого себя. С ними можно было не бояться лихих людей и прочих опасностей, подстерегающих на пути.

Давно мне не было так хорошо. Даже вечно красное лицо Михайлова вызывало во мне чувство умиления. Я крепко привязался к этим двоим. Из каких только передряг мы не выпутывались, сколько раз они спасали мою тушку от верной гибели, во время крымского похода вынесли меня тяжелораненого с поля боя. Кто знает, опоздай гренадеры на доли секунды, и тогда моя песенка была бы спета.

Только в мирные минуты, когда не оглядываешься по сторонам и не думаешь о том, доведётся ли увидеть следующий день, можно оценить достоинства настоящей дружбы.

Новый чин делал пропасть между нами непреодолимой, но это лишь на первый взгляд. Плевать, что я лейб-гвардии майор, то есть по табели о рангах целый армейский "енерал". Разве это помешает опрокинуть мне стопку-другую с ними, расспросить о житье-бытье, пообещать им отпуск и похлопотать об увеличении жалованья? В конце концов, герои мы или нет?

Наверняка награда за столь богатый улов тоже должна быть щедрой. Два генерала, два командира корпуса — не хухры-мухры. Даже не представляю, на что можно рассчитывать: орден, повышение в чине, новый титул, земли?

Пожалуй, я чересчур размечтался и поэтому был крайне удивлён, когда на въезде в столицу, прямо на заставе, меня задержали для выяснения неких обстоятельств. Что за ажиотаж возник вокруг моей персоны, я так и не понял. Твердили о каких-то таинственных списках, и что скоро прибудет человек, который всё объяснит.

Человек действительно объявился через пару часов.

На заставу прибыла кавалькада преображенцев. На рукавах их шинелей были белые повязки. Очевидно, это что-то означало, но что именно я понять не мог.

У меня опять появилось нехорошее предчувствие.

Гвардейцы сразу направились ко мне. Лица у них были, как бы помягче сказать — недружелюбными.

— Кто-нибудь может объяснить, по какой причине нас не впускают в столицу? — спросил я, чувствуя, что начинается нечто странное. То, о чём предупреждал корректор реальности.

— Сержант Преображенского лейб-гвардии полка Грюнштейн, — представился рослый, чернявый гвардеец с семитскими чертами лица.

— Сержант, немедленно прекрати этот бардак. Не заставляй искать на тебя управу. Да ты, верно, не сознаёшь, кто я такой?!

Чернявый нехорошо усмехнулся:

— С чего вы так решили? Я прекрасно осведомлён о вас, господин фон Гофен. Мне известен и ваш чин, и ваше положение.

— Раз тебе всё известно, наведи порядок. Я спешу.

— Простите, господин майор, но я вынужден арестовать вас и ваших людей и препроводить в крепость.

— На каком основании? — поинтересовался я, пытаясь понять, откуда ветер дует.

Кое-какие теории на этот счёт у меня успели появиться, но мне хотелось подкрепить их фактами. Последующие события показали, что я не ошибся.

— На основании высочайшего указа императрицы Елизаветы Петровны, — объявил Грюнштейн. — Не вздумайте сопротивляться, господин майор. У меня чёткие распоряжения насчёт вас. При малейшей попытке сопротивления мы будем вынуждены применить силу.

Я завертел головой, оценивая обстановку. На заставе — не меньше целого капральства — человек тридцать. Все поголовно с повязками, значит, люди Грюнштейна. Как назло — ни одного знакомого лица. На сочувствие рассчитывать нечего, на присягу давить бесполезно.

Ввязываться в драку с таким количеством крепких вооружённых солдат было бы чистым безумием. Теперь я на собственной шкуре ощутил, что чувствовал генерал Врангель, въехав в стены Вильманштранда.

Убивать меня вроде не собирались. Если бы хотели — шлёпнули б сразу.

Крепостные казематы тоже не сахар, но на данный момент они были предпочтительней верной смерти на чистом воздухе.

— Скажи, сержант, а когда это Елизавета Петровна успела стать императрицей? — обратился я к Грюнштейну.

— Нынешней ночью, — довольно осклабился тот. — Манифест о том сегодня будет отправлен в действующую армию. Вы, верно, в пути с гонцами царскими разминулись.

— Погоди, сержант. А Анна Иоанновна?

— Божьей милостью преставилась, — ответил сержант и отвёл взгляд.

От меня его лукавое движение не ускользнуло. Грюнштейн явно опасался сказать больше, чем нужно.

— Перед смертию своей написала завещание, по которому передала корону российскую цесаревне Елизавете, — продолжил он.

— Ну, а меня-то за что арестовываете?

— То мне неизвестно, — снова соврал Грюнштейн. — Пущай в Тайной Канцелярии разбираются.

— Где? — поражённый воскликнул я.

— В Тайной канцелярии. Указание арестовать вас исходило от генерала-аншефа Ушакова. Матушка императрица лишь апробировала сие, — поделился со мной информацией сержант.

Это был гром среди ясного неба! Сказать, что меня это известие оглушило — всё равно, что ничего не сказать. Я был повержен, раздавлен, морально уничтожен. Как же так — сам глава Тайной канцелярии; человек, стоящий на страже безопасности империи; генерал-аншеф Андрей Иванович Ушаков примкнул к заговорщикам и велел арестовать меня! Это просто не укладывалось в голове. Не так давно мы разговаривали. Он назначил меня командиром особого отряда. А до этого я выполнял его весьма непростые, но очень важные для страны поручения. Почему же он переметнулся к врагу?

Я бросил недоверчивый взгляд на сержанта, но на этот раз он не стал отворачивать лицо в сторону. Похоже, в этой части преображенец не лгал.

Сани с пленёнными генералами умчались. Грюнштейн велел отвезти шведов, чтобы "представить их пред очи государыни как доказательство мощи оружия российского". А тех, кто, собственно, этим оружием и был, то бишь: меня, Чижикова и Михайлова поволокли в Петропавловскую крепость. Сопротивление оказывать мы не стали. Хотя мне пришлось успокаивать гренадер.

— Ничего, как-нибудь выкрутимся, — говорил я им, не очень-то веря в свои слова.

Чижиков набычился, Михайлов угрюмо сопел, но в драку они всё же не полезли.

Я попытался поговорить с преображенским сержантом насчёт арестованных гренадер. Каким бы опасным меня ни считали, они-то не имели к этому никакого отношения и не должны были лишаться свободы из-за меня.

Однако Грюнштейн ответил:

— Высочайше велено арестовать всех лиц, что с вами прибудут.

Дальше повторилась та же история, как в первый день моего пребывания в прошлом. Унизительная процедура обыска, во время которой меня раздели и в одном нательном белье затолкнули в тесную камеру-одиночку. Снова холод собачий, непроглядная темень, смешки караульных в коридоре. И ощущение полной безнадёги. Я не оправдал доверия. Облажался по полной программе.

Переворот всё же случился, моя ставка оказалась битой. Если Кирилл Романович не ошибся, впереди нас ждут ещё более худшие времена. Пусть не моя в том вина, но что теперь будет с "родиной и с нами"?

Глупее всего быть подбитым на самом взлёте. Я многого добился, причём сам, благодаря уму, хватке, интуиции. Начинал с рядового, выбился за короткое время в высшие офицеры гвардии. Познакомился с двумя Биронами, Остерманом, Минихом. Подружился с Антоном Ульрихом. Участвовал в военной реформе, разрабатывал план успешной военной кампании, лез в самую горячку боя. И проиграл тому, кто за моей спиной тихой сапой обстряпывал грязные делишки, убивая невинных исподтишка.

Потом я стал думать о другом. В нашей стране хватает людей, мечтающих о возрождении монархии и "элиты элит" — дворянства. Если с первым я согласен, то второе вызывает у меня опасение. Если обратиться к истории, можно обнаружить любопытную закономерность: почти всегда русские цари и императоры боролись с теми, кто вроде бы должен быть их столпом.

Иван Грозный, Пётр Первый — кто им противостоял, кто мешал реформам? А кто в восемнадцатом веке устраивал бесконечную чехарду дворцовых переворотов?

Кто убил Павла Первого, обманом вывел солдат на Сенатскую площадь, покушался на Александра Третьего? Кем, в конце концов, был Ульянов-Ленин?

Почему Колчак и прочие вожди Белого движения безжалостно выкашивали из своих рядов монархистов? Да-да, "белые" отнюдь не ратовали за царя на троне.

Ответ прост: самодержавие и дворянство в России всегда вели войну друг с другом. "Элите элит" смертельно опасна сильная царская власть, ей нужны шляхетские вольности. А там, где пан чувствует себя вольготно, какой ещё чуб?! — у холопа всё тело трещит!

Стоит где-то дать слабину, из-за рыцарской веры в человеческую порядочность проявить доверенность, как "бедный Павел" и ... вот она — кучка офицеров, топающих по лестнице Михайловского замка, и император, достойно принимающий кончину.

Коварный удар в спину, выстрел из-за угла, предательство того, кого считал другом.

Капиталист пойдёт на любое преступление ради прибыли в триста процентов, но это ведь не человек, а механическое устройство для зашибания бабла, от которого не требуют наличия совести или души. С такого и взятки гладки.

Благородный дворянин, кичащийся знатным происхождением, знающий не понаслышке о том, что такое честь, убьёт табакеркой императора, задушит шарфом или, в более позднее время, бросит бомбу.

Нет уж, если в России когда-нибудь восстановят монархию, то пусть позаботятся и о том, чтобы в ней не появилось даже намёка на дворянство.

Только император и народ. Этого достаточно. И если кто-то думает, что царь не может быть социалистом, он ошибается.

В кромешной темноте секунды кажутся вечностью. Я так и не понял, сколько времени пробыл в камере до того, как дверь отворилась со скрипом, впуская двоих посетителей. Благодаря одному из них — канцеляристу Фалалееву — у меня до сих пор побаливают кости весной и осенью. Он немало поразвлёкся, пока я висел на дыбе.

А вот второй ... Сразу я его не признал. Да и трудно было опознать в этом высоком, щеголевато одетом дворянине в тёмно-сером, застёгнутом до горла камзоле, маленьком немецком парике, дорогих чулках, с башмаками (не по погоде), украшенными золотыми пряжками, бывшего холопа и моего гренадера — Михая.

Он очень изменился с нашей последней встречи. Куда-то исчезли мужицкая робость, юношеское смущение, наивность и доверчивость. Он возмужал, окреп, остепенился, однако в его глазах по-прежнему были страдание и боль человека, который перенёс муки унижения.

Фалалеев держался с ним заискивающе, лебезил. Михай смотрел на него с презрением.

— Вот он. В целости и сохранности доставлен, — держа фонарь в вытянутой руке, проговорил канцелярист. — Ни единого волоска с его головы не упало, как Андреем Ивановичем велено.

— Хорошо.

— Сейчас посидеть вам приготовят. Я ужо распорядился. Эй, Тягнищев, ты куда запропастился, дубина стоеросовая?!

— Несу, несу. Один секунд.

В коридоре затопали солдатские башмаки. Караульный внёс в камеру раскладной стул, поставил перед Михаем.

— Холодно тут, — поёжился Фалалеев. — Так я шубу принести велю. Чичас же согреетесь.

— Оставь нас, — велел Михай.

Фалалеев задёргался. Он явно видел во мне нешуточную угрозу и остерегался оставить своего ... даже не знаю, кем был теперь бывший крепостной пана Сердецкого, вот как высоко его занесло.

Собравшись с духом, канцелярист вопросил:

— Как же так, Михайло Иваныч?

— Оставьте! — раздражённо бросил Михай. — Со мной ничего не произойдёт.

— Михайло Иваныч ...

— Я сказал: вон!

Фалалеев пулей выскочил из камеры. Загрохотала дверь, оставляя нас наедине. Михай опустился на стул, поставил между нами фонарь. Я внимательно наблюдал за ним, гадая, что его сюда привело. Было ясно одно — чувствовал он себя не в своей тарелке.

Повисло тягостное молчание. Ему было мучительно неловко, а я до сих пор не мог отойти от шока. Ушаков, предавший императрицу, всё равно что ... я даже не знаю. Все аналогии псу под хвост.

— Михайло Иваныч? — наконец усмехнулся я, прерывая тягостную для обоих паузу.

— Простите меня, господин майор, — вдруг произнёс он. — Не по моей воле вы тут, но всё равно вину пред вами чую немалую.

— Погоди виниться, — прервал его я. — Ты мне сначала расскажи, что произошло. Мне Грюнштейн ничего толком не объяснил, да и то — врал больше.

— Грюнштейн? — Михай вскинулся. — Вы его знаете?

— А кто меня под стражу брал, как думаешь? Прямо на заставе арестовали.

— Грюнштейн — выкрест. Сын дрезденского жида-ювелира. Был сержантом гренадерской роты Преображенского полка. Елизавета Петровна обещала его назначить поручиком своей лейб-кампании. Указ уже готовится. Тыщу душ крепостных ему императрица дарует за заслуги оказанные.

Я кивнул. Выходит, никуда мы от лейб-кампании ни делись. Такое название получили триста архаровцев, которые возводили дщерь Петрову на престол. Исторические хроники, даже симпатизирующие Елизавете, в один голос описывают их как моральных уродов.

Это были скоты, дорвавшиеся до чинов и власти. Отморозки. Хамы, вошедшие в силу и почуявшие безнаказанность. Сама царица опасалась их прогневить, а они, почуяв слабину, окончательно распоясались. Правда, тот же Грюнштейн в итоге плохо кончил, но произошло это спустя несколько лет.

Жизнь его закадычного приятеля лейб-кампанца Шварца оборвали вилы простой крестьянки, на честь которой тот вздумал покуситься.

Таковы были эти люди, чьи штыки помогли Елизавете устроить дворцовый переворот.

Теперь эти козлы начинают наводить свои порядки по всей России. Пусть только-только, но в разгар сразу трёх войн их действия более разрушительны, чем атомная бомба.

Грюнштейн... Судя по его видной роли в дворцовом перевороте — уж не он ли и есть тот самый Балагур, человек из будущего?

Я приступил к главному, задавая вопросы, сводившиеся в итоге к одному — судьбе законной императрицы:

— Где Анна Иоанновна? Что с ней? Она жива?

— Официальным манифестом Елизаветы объявлено, что царица умерла вчера ночью.

Меня это утверждение навело на ряд размышлений. В привычной истории императрица должна была скончаться через два года — в 1740-м. Не стану отрицать, моё вмешательство в обычный ход вещей многое изменило, но вряд ли в данном случае мы имеем дело с естественной смертью. Очевидно, я просто подтолкнул другую сторону к более активным действиям. Переворот начался намного раньше.

И тогда ...

— Её убили, да? — Мой взгляд заставил Михая опустить голову. — Не молчи, говори правду.

Поляк вскинулся, парик съехал набок:

— Не знаю, господин майор. Никто ничего не знает. Только Ушаков. Ему ведомо.

— Ушаков! — я сжал кулаки. — Почему он? Чего ему не хватало?

— У них с Бироном нелады промеж собой вышли. Будто кошка пробежала. Императрица вдруг к нему охладела, с докладом до себя перестала допускать. Опалой повеяло. И Волынский, министр кабинета, нашептал, что Бирон с Остерманом ищут предлога, чтобы Ушакова в Сибирь на века вечные отправить.

— За что в Сибирь? — поразился я.

— Мало ли за что, — пожал плечами Михай. — Был бы человек, а причина сыщется. И Анна Леопольдовна тоже к нему расположения не выказывала. Палаческим и постыдным называла ремесло его. Тогда генерал-аншеф и обратил взор свой на цесаревну Елизавету Петровну. Надежду в ней увидел на будущее своё. Она его и благословила. Денег французы со шведами дали изрядно. Много ртов ими закрыто было, много кого на сторону свою перетянуть удалось. Людишки к золоту завсегда жадные были.

— Не ожидал я от Ушакова. Скажи мне кто раньше — не поверил бы, — покачал головой я. — И как же ему удалось дворец захватить?

— После бесчинств, устроенных в столице Балагуром, он привёл во дворец гренадер-преображенцев, будто бы караул усилить. Каждому золота насыпал полные карманы, чинов больших обещал. Ночью они разоружили роту дворцовой охраны и казаков.

Моё сердце сжалось. В горле появился тугой комок.

— И что, те не оборонялись, не сражались? Неужели они не стали оказывать сопротивление?

— Те, кто почуял неладное, взялся за оружие, но большинство ничего не поняло. Их обманули. Волынский, Ушаков и принц Гессен-Гомбургский — первейшие люди в государстве российском — объявили, что императрица мертва. Потом во дворце появилась Елизавета. Солдатам было велено ей присягнуть. Чтобы никто этому не помешал, командира роты и всех офицеров взяли под арест. Их тоже держат в казематах крепости.

— А новая гвардия? — закричал я. — Измайловцы, как они? Их тоже обманули? Не могу в это поверить. Густава Бирона на такой мякине не проведёшь. Он бы захотел во всём убедиться сам.

Михай пояснил:

— Измайловский полк в полном составе отправлен на войну. Чарторыжский осадил Смоленск и Брянск. Императрица отправила туда Миниха. Подполковник Бирон ещё не знает, что в действующую армию отослано предписание на его арест.

— А ты откуда так много знаешь?

Поляк горестно вздохнул:

— Это предписание составлял я.

— Что?! — меня потрясло до глубины души это известие.

— Многое изменилось, господин майор. Теперь я не крепостной. Ушаков выхлопотал для меня освобождение и личное дворянство. Нынче я его помощник и ... раб. Моя жизнь зависит от одного мизинца Ушакова. Стоит ему его только согнуть, и всё... Со мной, с Ядвигой будет покончено. Вы командовали особым отрядом и воевали с врагом внешним, я выполнял особые поручения и незаметно для себя и всех стал врагом внутренним. Я не возражаю. Это не моя родина и не родина моей любимой. Мы тут чужие. Но я не могу быть вашим врагом, господин майор. Мне горько тут находиться. Я бы желал встретиться с вами в другом месте и при других обстоятельствах, но я не властен над собой.

— Что ты собираешься делать?

— Следовать инструкциям Ушакова, господин майор. У меня небольшой выбор. Ушаков не верит, что вы примете присягу на верность Елизавете. Он считает вас слишком опасным. Однако я убедил его дать вам шанс. Когда-то вы спасли меня от верной гибели. Я хочу вернуть долг.

— Прости, Михай. Ничего не выйдет: я не буду присягать, — твердо заявил я.

Михай грустно кивнул. Он всё понял.

— Тогда мне приказано вас убить, — скорбно произнёс поляк.