— Э! Э! — я сжал его безвольно поникшую голову. — Дружище, не надо так!
Ответа не было, только дыхание стало совсем уж мелким и судорожным.
— Проснись, проснись! — я обхватил его за плечи и попытался усадить, но он только стонал и вис, как тряпка.
— Вернись, Йар! — воскликнул я в ужасе, и — о чудо! — он ожил.
Парень вытаращил глаза, дыхнул на меня болезненным жаром:
— Чего? Чего ты? Горим что ли?
— Нет. Слава Богу, ты...
Я поправил ему подушку и поскорей убрал свои грабарки — а то как-то глупо выглядело.
— Ты нес такую околесицу...
— А... — он рассеянно вперил взор в темноту. — Примстилось опять... Про красного человека...
— Красный человек?
— Ну, он на рожу красно-смуглый, как земля сырая на пашне. Там все такие. А он ихний вождь. И колдун еще...
Меня передернуло снова.
— На нашу дикарку чем-то смахивают, э? Мосласые, с рисунками по телу, и глаза такие же: раскосые, звериные?
Йар покивал. Мы воззрились друг на друга. Оссподи, мы и впрямь одним бесом трёхнутые...
— Расскажи-ка поподробнее, — попросил я.
Йар мялся.
— От того, что ты это озвучишь, твой колдун вряд ли материализуется и впрыгнёт к нам сюда, — заверил я.
Йар изобразил на лице выражение, типа: а пёс его знает. Но все же сдался.
— Ну, эти сны и прежде были. Про племя красных людей. Их там вообще много, племен-то. Дурные они люди, очень дурные. Молятся идолам, что на жертвенных столбах вырезаны. Мясо им приносят, и от мертвых людей части, вроде как кормят. И сами человечину жрут — врагов своих. Без конца друг с дружкой воюют, а еще мирные селения разоряют. Грабежом и пробавляются...
И вот был в одном племени старый вождь, и у него много сыновей, все такие страшенные мужики лихие. У каждого свой большой шатер и много оружия, и воинов, и слуг, и... ну зверюг, на каких они ездят. А один сын был навроде юродивого. Он не говорил вовсе, а только рычал, как зверь, и жил особняком, и любил очень сырое мясо и подраться. А дрался он, что твой бес. Чуть кто косо глянет, тот сразу кидается его прямо голыми руками рвать. Нескольких уж так убил, еще по малолетству. Но он был сын вождя, и его не замали. Говорили, всё потому, что он от шаманки родился. А шаманкам нельзя просто так рожать, только от Духа — духов же бестелесных...
Потом старый вождь помер, и все его сыновья должны были выйти в Круг и друг с дружкой биться. Кто последний останется — тот и будет новый вождь. Им дали каждому только один совсем короткий нож, чтобы драка была подольше, а крови побольше — так Духам нравится. А тому безъязыкому не дали, он же был дурачок, какой из него вождь? Но он тогда сам в Круг пошел, и никто уж не мог его прогнать, потому как Круг тот заколдованный, и просто так из него выйти нельзя. Так они бились весь день и всю ночь, и все до одного там полегли, а вышел только он, весь израненный. И едва он переступил Круг, как ударила в него с неба молния, и он упал, и от него валил пар и дым. Все решили, что он помер, но он встал и закричал страшным криком, от которого все повалились на землю. А когда поднялись, увидали, что он стоит невредимый, только весь седой и на груди у него выжжен рисунок, какого раньше не было. И тогда он в первый раз заговорил голосом человечьим. И все обрадовались, потому как решили, что такого хорошего вождя у них еще не было.
Ну, прямо сказочник-самоучка!.. Если бы я не знал продолжения этой сказочки...
— А потом он принялся собирать несметную дикарскую рать, — сказал я. — Все племена воедино.
— ЕМУ все повинуются, — кивнул Йар. — Как Бога чтут... тьфу, тьфу... Господи прости!.. Вот в Веруане, вообще в желтых землях люди хоть и неправильно молятся, "богиню" какую-то к Держителю приплели, а все ж живут по-божески. А эти, красные точно Нечистому служат... Охрани и убереги!
Он принялся спешно осеняться здоровой рукой.
— Сдается мне, мы с тобой эти... провидцы, — заключил я. — Тебе прошлое грезится, а мне, по ходу, будущее.
— Всё едино, бесовское это. Прокляты мы.
Помолчали.
— А давно это у тебя? — спросил я.
— Не знаю. С мальства. Как прибьют, бывало, так на болоте спрячусь, свернусь на кочке и жду, чтоб красный человек приснился. Раньше думал, я сам его и выдумал, чтоб не так горько жилось... И то: не соображал ведь по малолетству, что людоеды они, что язычники. Что грех это. А после уж отделаться не мог...
— Слушай, а тебе худо после таких снов не бывает?
— Не, — он пожал плечами. — Ну, стыдно. Противно.
— Просто... я в детстве тоже выдумал себе некоего... персонажа. Только он был веруанец. — (Йар ахнул) — Может, это рассказы Учителя на меня так повлияли... Но сны были очень странные. Такие, знаешь, сценки из жизни, словно подглядываешь. Про семью и ближних ихнего короля, Первого Лорда. И был там такой добродушный чудак, тоже толи глухонемой, толи юродивый. Но во дворце его все очень любили, тем более, что он тоже был из королевского рода...
Вот. А потом я от этих фантазий тяжело заболел. Горел в лихорадке и всё выл, выл. А еще, говорят, выкрикивал какую-то тарабарщину. Врачи как один твердили, что у меня воспаление мозга, и мне каюк. Тогда позвали святого отца. Тот, ясно, решил, что я одержим. Беса принялись изгонять, а я потихоньку кончался. Тут вдруг прибежал Учитель, стал страшно ругаться и гнать всех вон. Уж не знаю, как, но ему удалось их убедить, что ребенок вовсе не одержимый, и эдак они меня только вконец уморят. Нас оставили наедине.
Говорят, он просто сидел рядом и разговаривал со мною — по-веруански. Причем я отвечал, хотя языка тогда еще не знал... Веруанец бдел надо мной больше суток. Не ел, не спал. Потом выполз, совершенно никакой и сказал тетке Анно: "Дай вино". Она без слов открыла винный погреб и хотела спуститься туда, но Веруанец ее оттолкнул, спрыгнул вниз и заперся изнутри. Хотели было сломать дверь, но, увидев, что я излечился, решили Веруанца не трогать. Он бухал там, в кромешной темноте, несколько дней. Орал, что-то крушил, песни горланил, рыдал... Кухарка говорила, жутко так, зверем ревел.
Вылез совершенно опухший, грязный, с расцарапанной рожей и с разбитыми в мясо кулаками. Поломал он там все, у-у! Вина дорогого разлил... Но за меня ему все простилось, конечно. А бате моему он сказал только одно: "Веруана больше нет". Еще несколько дней он слонялся по саду, ничуточки не трезвея. Видимо, промариновался в вине насквозь. Когда я окончательно поправился, он стал со мной не то чтобы ласковей, но занялся моим воспитанием всерьез. Стал учить меня еще и веруанскому, много рассказывал про их историю, обычаи, про святого Веру и пророка Инну, их первого короля, и про Рафасс — Путь души. Вот. А через полгода до нас дошли вести, что провинция Веруан начисто сметена с лица земли. Королевский Дом Инну пал, и все лорды тоже. Уцелевших крестьян рийцы отжимали в болота и постепенно добивали. Война закончилась, Веруан отошел к Рию.
— А учитель твой, выходит, еще тогда почуял, что Веруан погиб. — Йар вздохнул. — Можа, к нему земляки приходили, мертвые?
— Может, — сказал я. — Только вот он как-то обмолвился, что это я ему сообщил о падении Веруана. Будто я видел все глазами того, глухонемого чудика. Пока я здесь болел, чудик загибался там от ран, чуть меня с собой не утянул... А Учитель с ним, что ли, договорился... или просто как-то выпустил из меня черноту эту смертную...
— Потому он ума-то и решился, — подытожил Йар.
Тут за спиной у меня кто-то нарисовался. Это вплыла Тень в мокром плаще. С улицы пахнуло сыростью. Там бушевал настоящий потоп, а мы и не заметили.
— Прощь, прощь! — зашипела на меня мохнолюдка. — Ухати. Пальной ната спать.
Она принялась укладывать Йара обратно и снова поить его своим вонючим отваром.
— Поправляйся, дружбан, — сказал я и тоже пошел баиньки.
Лил дождь, и в перестуке капель мне слышался гул барабанов, сзывающих кровожадных духов на пир. Меня познабливало. Когда я, наконец, задремал, неплотно закрытые ставни брякнули, и из природного хаоса явилась Ритит. Конский пот, навоз и сено, мокрая кожаная одежда, вино — ни с чем не сравнимый коктейль, но я уж привык. Что-то зашуршало, падая, и ко мне приникли холоднючие тощие прелести.
— Тау не приходить, Ритит скучать совсем.
— Хада, Ритит, хада! Спать хочу, убирайся прочь!
Но она уже распласталась на моей груди, лукавая морда щурилась сверху.
— Нельзя прочь! Ритит замерзать одна! Тау совсем не любить Ритит?
— Любить, любить... чтоб тебя...
Благодаря мягкому обращению с рабами, принятому у нас в доме, эта дамочка резвилась тут весьма привольно. Хозяйничала в конюшне, даже на верховые прогулки выезжала — с мастером Лаао и сестрицей Эру. Батя-то насчет верхом не мастак, а сестрица отлично освоила. Вот и катается с Лаао, и "подружку" с собой прихватывает — для приличия.
Это чучело (Ритит, в смысле) в свое время было приобретено по двум причинам: во-первых, за огневой темперамент (который, впрочем, бате скоро прискучил), а во-вторых, ввиду того, что происходило оно из Оттору. В торуанском я, правда, не сильно преуспел, зато много узнал о тамошних любовных премудростях.
— Тау Ритит забыть, не приходить!
— Тау сдох, ничего не может. Все, отстань.
— Врать, — сказала она, сдергивая с меня простыню.
Я отдал бы все на свете за возможность заснуть сей же момент, но у меня на животе сидела голая девка, и... ну, вы понимаете.
"Мар-р, фар-р!" — пела Ритит, а мне все слышался приглушенный зов барабанов.
Йар Проклятый
Посреди ночи просыпаюсь ни с того ни с сего. Тяжесть на сердце такая, словно булыжник лежит. Душно. И жрать охота, мочи нет.
Подымаюсь. Тьма кромешная. Чую: вот хлеб на столе, горшок с похлебкой, пирог даже сладкий (8). Матушка Анно, добрая душа. Значит, ночью заходила, нарочно оставила мне, проглоту...
Жру. Давлюсь, запиваю из ведра. Подмел до крошки. Мало. Все тебе мало, беса только кормишь! А нос уж ведет: вон, еще краюха, каши горшок...
Нет уж, не сметь! Но не могу, хватаю и краюху.
Хочется на воздух. Слева, навроде, сквозняком тянет. Туда. Бреду по стеночке. Ноги еле держат. Сажусь на крыльце сыром, жру. Стыдно. Но сразу полегче чуток.
Неспокойно на душе. Снилось опять... запамятовал... Вроде бежал за кем-то да все спросить хотел. Об чем спросить-то? Про Деда? Бросил вот его, потащился не весть какого рожна искать... А ну как его сейчас уж хоронят?..
Неймется мне. Иду, спотыкаюсь. Дождь перестал, светать уж начинает. Туман стоит густой и кажное дерево в ем — точно шатун али оборотень. Тихо-то как. Ни одна пташка не пискнет. Шагов своих не слышно. И все кажется, будто сзади крадется кто. А оглянешься — пусто.
Цветы после дождя так сладко пахнут. А вот и яблоки. Дичка, кислая. Жру. И совладать с собой невмочь. Ползаю в мокрой траве, жру как свинья, грязные, не обтерши. Да что ж это со мной?..
Иду, не знамо куда. Тихо. Сыплются капли. По правую руку тиной пахнуло. Пруд. Дальше. Чую впереди смоляные деревья. Да, близко уж. Вот и полянка, и "песочница".
Песок пропитался водой, тяжелый. Ладныть. Посижу тут просто. Может, опять чего привидится. Только чтоб не ОН. Лучше бы Веруан. Или как там дома. Хутор. Дед.
Голова чумная. Не заснуть бы. Ну, давай, место колдовское, насылай свои чары. Кабыть я дома, на Духовитом. Я... дома...
Раомо Имм-Ар
— Ну, смотри, берем большой материк, так? И там, значит... ну, рыбью цивилизацию, это понятно, амфибий и ящерюг еще. Море еще одно добавим, нормально будет: три морских расы и три моря.
— Не многовато? — заметил я.
У братца явная гигантомания.
— Ну, можно и одну, но тогда пусть будут универсалы. Точно! И левитацию еще им. Пусть осваивают все три среды. Прикинь, чего они отгрохают: и на земле города, и под водой, и в воздухе какая-нибудь хрень. Класс?.. А есть еще такой проект: берем вон тех ребят...
— Каких из?
Я поморщился. Внизу, в мутной луже копошились биологические образцы, принесенные Наэро.
— Ну, вон ящерок с гребешками. Эт' антенны у них. Они амфибии вообще, только с жабрами. Я оставил, а че? Круто. Потом еще можно сделать симбиоз с особыми водорослями, которые будут жить в верхних слоях кожи... не, лучше в чешуе. Ага? Удобно: фотосинтез сам по себе фигачит, и кормежкой можно не морочиться. А потом несколько самых умных сольются в общую биомассу и породят сверхразум. Он получится здоровенный, так что пускай в море сидит. Он будет там тысячи лет на дне размышлять, а остальные смогут потом с него скачивать информацию. Если война, например, или просто упадок культуры. Взяли — и подкачались, все восстановили. Класс? Надо еще ему будет всякие особые органы чувств присобачить. Чтоб не скучал. Пусть себе радиоволны из космоса ловит...
Гений мой брат или идиот — судить не берусь. Но рядом с ним я постоянно чувствую себя безнадежным консерватором, "замшелым"... хоть и считаюсь молодым богом.
— Наэро, дорогой, — взывал я, — где твое божественное чувство меры? Ну почему обязательно должно быть десять глаз, восемь ушей...
— Ну и что? — братца не собьешь. — Проще ж сразу все приделать, а лишняя всякая хрень через Полтакта сама снивелируется. О! Слушь, я придумал, как они с мета-разумом-то будут общаться! Надо им специальные локаторы... не, лучше присоски сделать... Точно, на лбу. Вместо глаз. А на фига им глаза? Зрение — это тривиально. Во, а вместо этого можно тогда инфракрасное зрение сделать — а то как им в темноте-то летать? И эхолакаторы. Ну и антенны инфразвуковые, типа, вибриссы, такие. А то че они, кричать что ли друг дружке будут? Тогда и рот можно не делать. На фига им рот, если они фотосинтетики? Просто водорослей побольше напустим.
— Колония водорослей не сможет прокормить такую массу клеток, — заметил я, бегло подсчитав в уме.
Но для Наэро затруднений не существовало.
— Увеличим площадь поверхности. Между лапами натянем перепонки. Еще лучше летать будут. Как белки-летяги. Да, и главное — жабры, это — прикольно. Бултых слету в воду и поплыл. Во. И хватит. Нормально, да?
А потом мне все это приснилось. Они были зеленые (фотосинтез), и, мелко трепеща крыльями (полная свобода передвижений по воздуху), висели вокруг туши сверхразума, из которого при помощи присосок вместо глаз (а на фига им глаза), скачивали информацию. Дышали они почему-то жабрами (чтобы круто), хотя находились не в воде. На лапах у них были перепонки, а на затылке — вибриссы. А потом я осознал, что сверхразум — это я, и это из меня они скачивают информацию, и понял, что "всякой хрени" во мне слишком много и им ее не "снивелировать" и за два Такта.
Проснувшись, я прозрел окончательно. Я сказал Наэро, что больше не в силах обсуждать его идеи, что он волен заниматься чем хочет, а я буду делать свое. Я обустроил полигон, отловил несколько особей палевой древесной собаки и приступил к выполнению проекта. В отличие от братца, я знал, что хочу получить, и не отвлекался на глупости.
Наэро пришел, когда мои полубоги учились прямохождению. Он принес модели амфибий-фотосинтетантов, долго их расхваливал и, в конце концов, забыл их у меня. Энергии у братца явный излишек — модели его не рассосались, как положено, и одну я долго вылавливал по всем лужам полигона. Жабры у этого существа были. Крыльев не было, перепонок между лапами — тоже. Но на каждой лапе, на пятке — по ярко-красному шишковатому наросту. Видимо, эхолокаторы. На месте глаз зиял жадно вздрагивающий кратер.
