Однако все рассудили, что начинать войну с Птолемеем без союза с Родосом бессмысленно. Лагид имел сильный флот. Монофтальм не испытал бы трудностей в постройке даже большего числа кораблей, но где взять выученные команды? Война предстояла преимущественно морская.

И все же на союз с Родосом Антигон долго не мог решиться, ибо это означало, что вся Эгеида, балансирующая на краю пропасти, будет немедленно сброшена в пучину большой войны. Её угли, раскаляясь, начали угрожающе багроветь. Уже случились первые столкновения, пока ещё небольшие, незначительные. Предвестники бури.

Не все это видели. Немногие понимали. И к числу этих немногих не относилась толпа на Пниксе, которую раздражало возвышение Островной симмахии. Направляемые Демосфеном и его сторонниками, Афины обнаглели настолько, что за последние два года прислали к Циклопу пять посольств, предостерегая его от поддержки Родоса. Демосфен и Гиперид не ограничились устными угрозами. Само существование Азиатского союза во главе с македонянами, выводило их из себя. И потому тетрадрахмы с совой серебряной рекой катились в сундуки горлопанов на агорах Эфеса, Милета и Галикарнаса, призывавших народ свергнуть тирана-кровопийцу.

— Хватит терпеть Одноглазого!

— А вы слышали, менялу Кодра кинули в темницу?

— О боги, за что?

— Говорят, обвинили в чеканке фальшивой монеты.

— Ложь это, я знаю Кодра! Честнейший человек! Македоняне схватили его за то, что он прилюдно поносил Гарпала!

— Верно-верно, дом его Гарпалу и достался.

— И почтенный Бакид бежал на Эвбею. Его имущество разграбили. А ведь он поначалу горячо поддержал этих македонских варваров. Вот какова их благодарность.

— А знаете, кто присвоил себе мастерские Бакида? Сириец Абрадат!

— Не может быть!

— Боги свидетели — не вру! Сей варвар стелется перед Циклопом, так за это ему позволили безнаказанно обирать народ. Нечестивец окружил себя роскошью, живёт, как царь!

— А лидийцы Циклопа уже в открытую царём называют!

— Вот он их и привечает. Истинно говорю, граждане, скоро всякий эллин станет рабом варвара. Понаехали тут...

— С ума сойти... Что творится, всеблагая Агротера... Душно стало в Эфесе, граждане. Лучшие уехали, пора и нам собираться.

— Пропала Иония. При персах и то свободнее дышалось.

— А то! При персах мы спокойно пили хиосское, а теперь эти дурни полуфракийцы умудрились даже с Хиосом рассориться. Из-за чего? Из-за того, что Аполлопид дружит с Афинами!

— Аполлопид, вообще-то, такой же тиран, как и Одноглазый, — возражали трезвомыслящие.

— Ничего подобного! — с непоколебимой уверенностью отвечали недовольные, — свободу он не душит. Да и храбрец, к тому же — не прогнулся перед Антигоном, как многие.

— Хорошо быть храбрым, когда за спиной афинский флот.

— Дурак он. Как бы не пришлось потом гиматий грызть в отчаянии. Сколько полисов под Циклопом и где Хиос? Сравнили мышь с быком. Антигон стократно сильнее.

— Видели мы его силу. Как ему в первый Пафлагонский поход наподдали!

— Ну а во второй он наподдал.

— Нашёл, чем гордиться. Разогнал по горам варваров и думает, что победил.

Ионийцы раскололись. Богачи, служившие в прошлые годы опорой персам, вздыхали об ушедших временах и все более открыто поносили Монофтальма. Все, что бы Антигон не сделал, было для них нехорошо. Простой люд, которому под властью персов жилось невесело, откровенно радовался их страхам. С Ионии, Карии, Лидии, и обоих Фригий, в казну царя царей ежегодно утекали тысяча двести талантов. И лежало это бремя вовсе не на плечах аристократов, которых варвары ставили над их согражданами. Македонянам советовали вырезать олигархов и отобрать все их имущество.

"Лучших людей" Антигон, последовав давнему примеру Фемистокла, обязал построить и снарядить для него флот. Те, расставаясь с деньгами, роптали, предпочитая не вспоминать, что сия повинность была придумана в превозносимых ими до Олимпа Афинах, за счёт чего город Паллады и стал гегемоном в Элладе в Золотой век Перикла. Они помнили только то, что было удобно.

— В Афины надо уезжать, — вздыхали богачи, опасливо поглаживая пояса с зашитыми в них монетами.

— Валите! Кому вы там нужны? — злорадствовала беднота, поддерживавшая македонян.

Те хватали смутьянов, кому-то всыпали палок, кого-то изгнали. Волнения поутихли, но не исчезли совсем. Однако, на счастье Антигона, через некоторое время поток серебра из-за моря изрядно истончился и грозил прерваться совсем. Это убавило число крикунов. Немногие горели желанием мутить народ бесплатно.

Афины тоже не избежали брожения умов, впрочем, для них это было привычное состояние. Бесславно закончившаяся осада Амфиполя изрядно подкосила партию войны. Афиняне вспомнили про миротворца Фокиона, старик оставил свой огород и вновь стал выступать на Пниксе. Экклесия, живущая сиюминутными страстями, разделилась на два лагеря. Весы заколебались. Успехи Ликурга, который, не обнажая меча, смог расколоть Эпир, перессорив долопов, хаонов и феспротов с молоссами, не смогли перевесить неудачу Леосфена и Харидема. Победа Александра Линкестийца над другим Александром, Молоссом, вместо воодушевления заставила граждан афинских задуматься над тем, а так ли слаба Македония, как уверяет Демосфен и прочна ли цепь, на которой сидит его ручной царь.

В конце третьего года сто одиннадцатой Олимпиады[59] в Афины прибыла делегация Тарента. Сей италийский город воевал с местными варварскими племенами и, теснимый ими, взывал о помощи. Тарентинцам требовались наёмники. Много наёмников. Не только воины, но и опытный полководец. Ранее им отказал Молосс, теперь они обратились к афинянам, из которых в настоящее время наиболее выдающимся считался Ликург. Ему и предложили.

[59] Начало лета 332 г. до н.э.

Демосфен с жаром ухватился за эту идею и призывал не ограничиваться делегированием стратега для командования наёмниками, он предлагал собрать государственное ополчение. Вот тут его красноречие и было вдребезги разбито Фокионом, который припомнил Народному собранию сиракузскую авантюру почти столетней давности, окончившуюся реками слез, когда тысячи афинских семей потеряли своих сыновей, мужей и братьев.

— Граждане афинские! — говорил Фокион, — вспомните, как звали одного из стратегов, попавших в плен и казнённых в Сиракузах?

Он сделал многозначительную паузу и закончил:

— Демосфен! Удивительное совпадение, не правда ли? Демосфен снова тащит нас в авантюру, ради сомнительных выгод. Да, Италия и Сицилия очень богаты, и установить там своё влияние весьма привлекательно, но кто сказал, что сей спелый плод сам упадёт нам в рот?

Фокион переломил настроения народа. Послам отказали, а Ликурга и Леосфена, дабы им не пришло в голову отбыть в Италию частным порядком, избрали на следующий год стратегами. Ликург получил задание завершить принуждение островов — Кефаллении, Закинфа и Лёвкады — к вступлению в новый Морской союз, третий по счету[60].

[60] Первый союз (Делосская симмахия) образовался во время греко-персидских войн, отличался жёстким диктатом Афин и был распущен после их поражения в Пелопоннесской войне. Второй союзный договор был гораздо мягче и исключал вмешательство Афин в дела союзников. Распустил эту симмахию Филипп Македонский.

Стратег преуспел, что позволило сторонникам Демосфена вновь задвинуть Фокиона в тень. В течение нескольких лет к союзу присоединились полсотни полисов. Чаще всего против своей воли. Афиняне вновь чувствовали в своих руках силу и потому добровольные денежные взносы членов сообщества, как и во времена Делосской симмахии, были заменены обязательной грабительской данью-форосом. Это вызывало всеобщее возмущение и, как и сто лет назад, в конце концов, привело к войне.

Внимательно следя за усилением Островной симмахии во главе с Родосом, засовывая палки в колеса Антигону, афиняне прозевали сговор Фессалии и Македонии с, казалось, совершенно ослабленной Спартой.

В самом начале это была очень странная война, незаметная, без походов многотысячных армий, осад и сражений флотов. Но, все же, неторопливость зачина противостояния никого в Элладе не обманывала...

В самом начале весны, через месяц после отъезда Кофена, к Антигону приехал Эсхин. Бывший блестящий афинский оратор, давний сторонник македонян, изгнанник, он объявил своим новым отечеством Родос и теперь употреблял своё красноречие для его славы, выгоды и пользы.

За чашей вина, расставив на клетчатой доске петтейи[61] золотые и серебряные фигурки, изображавшие триеры, Эсхин и Антигон обсудили сложившуюся ситуацию.

[61] Древнегреческая настольная игра, похожая на шашки.

Родосу и персам мешает Птолемей. Афинам мешает Родос. Спарте, Фессалии и Македонии мешают Афины.

"Враг моего врага — мой друг".

Так?

Так.

Значит, Афины и Птолемей против Родоса, Фессалии, Македонии, Спарты.

Так с кем лучше быть Антигону?

— А если Антигон хочет остаться в стороне? — поинтересовался Монофтальм.

— Не думаю, что у него получится, — ответил Эсхин.

— Агис Спартанский подмял под себя Крит. Лагид дружит с Египтом. Линкестиец активно договаривается с одрисами. Афиняне снова склонили на свою сторону этолийцев, — задумчиво проговорил Антигон, — только поднеси уголёк, полыхнёт так, что мало не покажется никому.

Он не отказал Эсхину, но и не сказал "да". Весна и почти все лето пролетели в переговорах. Послы Антигона посетили Ликию и Памфилию, съездили в Пеллу к Линкестийцу, встретились с Меноном и Агисом. На верфях строились боевые корабли, вооружалось войско, но Монофтальм все ещё не принял решение о присоединении к Островной симмахии.

"Только поднеси уголёк..."

Антигон не хотел делать первый шаг. Никто не хотел. Пара столкновений союзников Афин и Спарты в Акарнании и Арголиде за таковой не считались, добавили напряжённости, но не сдвинули с места армии, не заставили дороги Эллады вздрогнуть от поступи десятков тысяч гоплитов. Все стороны продолжали выгадывать удобный момент. И вот, кто-то этот самый первый шаг все же сделал. Лагид не выдержал? Неужели это он убил послов? Киликийские врата никем не охраняются, кроме местных варваров, но им отряд, справившийся со свитой послов явно не по зубам. Неужели и правда, Птолемей?

Ищи, кому выгодно. Ему выгодно. Его хотели предать, но он слишком умён и осторожен, чтобы заговор проворонить. Узнал и упредил. Больше некому. Мысль о том, что в убийстве может быть замешан Ариарат или вообще кто-то другой, совершенно покинула голову Антигона.

"Птолемей, что же ты творишь?"

Антигон собрал совет, но, заняв место во главе стола, долго молчал.

— Надо договориться о встрече, — не выдержал Селевк, — я не верю, что это он.

— Кто? — спросил Гарпал, которого ещё не посвятили в суть происходящего.

— Нечего с ним разговаривать, — резко сказал Пердикка.

— Да с кем же?

— С Птолемеем, — медленно проговорил Антигон, — с ним действительно разговаривать не о чем. О подобных вещах бесполезно спрашивать напрямую. Разве что в пыточной...

Селевк поджал губы. Его худое лицо сейчас напоминало обтянутый кожей череп. Высокий лоб сына Антиоха, гладко выбритый, чуть раздвоенный подбородок и скулы, остроту которых подчёркивали впалые щеки, покрылись испариной. Стратег придвинул к себе масляный светильник и разглядывал пляшущее пламя.

— Скоро зима, — напомнил Антигон, — до весны в драку никто не полезет.

— А весной все будут воевать против всех, — негромко сказал Селевк.

Антигон согласно кивнул.

— Надо уладить дела с персами, — сказал Пердикка.

— Да. Нужно немедля отправить к Дарию нового посла. Морем. Пока не начались осенние шторма.

— В море Лагид.

— Под надёжной охраной. Да хоть половину флота пошлём. И, кстати, пора разобраться с Красным. В прошлый раз он пытался юлить.

— Ещё бы он не юлил, — хмыкнул Гарпал, — для него плясать под дудку Родоса — всё равно, что медведю заключить союз с пчёлами против меда.

— Но пока жив и в силе Лагид, Красному не светит занять его место, — отметил Селевк.

— Пердикка, пошлёшь надёжного человека на Скалу, — распорядился Антигон, — пора окончательно определиться, с кем мы и кто с нами.

Стратег-автократор поднялся из-за стола. Советники тоже встали.

— И считайте, что война уже началась, — закончил Антигон.

Рождение гекатонхейров

Милет

В глубоких ямах, вырытых на западном берегу Гавани Львов, внутри опок, собранных из досок и глины, смешанной с песком, медленно остывала бронза, принявшая форму корабельных таранов, каждый длиной в два человеческих роста. Некоторые ящики уже разобрали, разломали глину, и теперь рабочие, покрытые потом и копотью, сами под стать бронзовым статуям, очищали бивни триер от окалины, спиливали литники.

В неопионах, корабельных сараях, расположенных неподалёку, тоже кипела работа. Там визжали пилы, стучали топоры. Здесь безраздельно царили два фессалийца, Харий и Диад, ученики известного механика Полиада. Под их руководством милетские мастера корабельных дел создавали флот, который мощью своей должен был превзойти все, прежде ходившее по морям Ойкумены.

Возле привычно изогнутой рыбьим хвостом кормы одного из гигантов стоял мальчик тринадцати лет. Он смотрел, как рабочие медными гвоздями прибивали к проконопаченному днищу корабля свинцовые листы.

— Вот ты где, Деметрий, — приметил отрока Пердикка, вошедший на верфь, — я тебя потерял.

— Скажи, Пердикка, — спросил мальчик хилиарха, — а зачем свинец?

— Такую защиту придумал афинянин Фемистокл, чтобы как можно сильнее испортить пир червяку-древоточцу. Правда, на военные корабли их стали ставить только через сто лет. Ну, или чуть пораньше. Для защиты от чужого тарана. Во время Пелопоннесской войны коринфяне защищали свои триеры просто дополнительными досками.

— Помогло?

Пердикка усмехнулся.

— В битве при Сиботских островах афиняне без натуги щёлкали коринфские орехи.

— Сиботская же битва до Пелопоннесской войны была, — недоуменно заметил Деметрий.

— Да? Ну, значит, перепутал я. Да, не мудрено, ты же сейчас учителям внимаешь, а я двадцать лет назад, — Пердикка почесал заросшее пятидневной щетиной горло, — правда я учился у Аристотеля.

"Оно и видно, как учился", — подумал Деметрий, но говорить сие вслух поостерёгся.

Сын автократора Азии обошёл корму кругом и, прищурившись, нахмурившись, с видом знатока изрёк:

— Чего-то слишком широка для пентеры.

— А это и не пентера, — ответил Пердикка.

— Гексера[62]? — спросил мальчик, — какие Дионисий Сиракузский[63] изобрёл?

[62] Гексера — гребной боевой корабль, в котором на вёслах одного борта в поперечном сечении сидело шесть человек. [63] Дионисий Младший (397-337 до н.э.) — тиран Сиракуз, сын Дионисия Старшего.

— Ну, изобрели-то, скорее всего, мастера Дионисия, а не он сам, — усмехнулся Пердикка, — ещё его отец собрал в Сиракузах лучших механиков со всей Эллады и они построили ему множество хитрых машин. И ты не угадал: в гексере два таламита, два зигита и два транита[64] с каждого борта. А здесь на одного транита больше.

[64] Таламиты — гребцы нижнего ряда (талам — трюм). Зигиты — гребцы среднего ряда. Траниты — гребцы верхнего ряда (траной называлась скамья гребца).