Омегаверс Путь наверх (неполный вариант)

— Я... не понимаю...

— Поймёшь... когда Геральд начнёт учить тебя. Тебе будет чему у него поучиться, поверь. Ты смышлёный, я вижу. У тебя получится. И ты уже дорог ему.

— Ты хочешь, чтобы я... с ним... — Мыш сжал кулачки на своих коленях.

— Это произойдёт так и так. И не потому, что Геральд нарушит своё обещание — ты сам захочешь его. Уже очень скоро. Я не пророк, но я предсказываю, что уже летом ты будешь просить его овладеть тобой.

— Почему?

— Потому что тебя тянет к нему. И он выбрал тебя. Повторяю — это не проклятие. Я научил Геральда всему, чему меня учил мой наставник. Омега Ирдис. Он был умный человек.

— И как ты... понял... что я сам захочу?

— Учуял. Мой нюх сильно ослабел от болезни и в преддверии смерти, но я ещё не совсем его лишился. Я чую в тебе нечто, когда ты рядом с ним. Нечто в твоём запахе. Ты ещё так юн... многое для тебя будет происходить впервые... и я советую тебе больше верить своим ощущениям, чем чужим словам. Благодаря этим ощущениям ты провёл остаток ночи рядом с Геральдом. Ты этого хотел. Тебе это было нужно. И ты это сделал. Верь себе, сынок, и это принесёт тебе счастье... со временем.

— Причём тут запахи?

— О, они на самом деле очень важны, но не все понимают, в чём это заключается. Это даёт силу Церкви морочить чужие головы. И это приносит всё новые и новые страдания. Ты всё поймёшь... со временем. Только не уходи. Останься с Геральдом. Как бы не было тяжело или страшно — не уходи. Вы сможете выжить только вместе.

Бета смотрел Мышу прямо в глаза, и к горлу омежки начал подкатывать твёрдый комок. Резенхайм умирал и пытался что-то ему сказать, но он, глупый омега, не понимает! И Резенхайм совсем не страшный. Его было жалко. Совсем больной...

— Но что я могу сделать для него? Я ведь такой слабый...

— Можешь. И не только тем, что будешь рядом. Ты этого пока не понимаешь, но Адам благословил тебя при рождении своим даром. Из-за этого дара ты и был таким буйным. Если этот дар использовать правильно, то ты сможешь стать для Геральда надёжной опорой и подмогой в трудную минуту. С годами твой дух, особенно рядом с ним, укрепится, и сила духа большинства альф и бет станет для тебя не страшна. Я это знаю — Ирдис был таким. Родитель-омега Геральда был таким. И тот самый омега был таким, но ему не хватало твоей отваги, чтобы освободиться. Он переступил через свои страхи, когда погиб. Ты способен сделать это уже сейчас и остаться живым. Это редкий сейчас в наших землях дар для омеги, а не проклятие.

Мыш подумал и перебрался с табурета на край постели умирающего. Даже осторожно взял его за руку. Рука казалась чуть тёплой.

— Резенхайм... тебе не страшно... умирать?

— Нет. Я всегда знал, как это произойдёт. Не знал только точно когда. Я молил Авалона и Асмоса не забирать меня, пока Геральд не вырастет и не обретёт свободу. Мы даже успели найти и освободить тебя... и время моё теперь точно на исходе. Умирать на самом деле не страшно, Мышонок. Куда страшнее жить, и смерть становится настоящим освобождением от этого страха. Это не трусость. Это всего лишь один из путей, которых перед нами всегда много. Мы все имеем право выбирать и выбираем каждый день, каждый час, каждый миг. Даже если не понимаем этого. И что бы по этому поводу не говорили церковники.

Бета устало прикрыл глаза и затих. Только едва заметное дыхание и тихие хрипы говорили, что он ещё жив. Заметив, что на губах старика остаются мелкие красные точки, Мыш нашёл какую-то тряпку, прополоскал её в чистой воде — Серый говорил, что это обязательно нужно делать — и начал аккуратно, как мог, промакивать морщинистые губы старика.

— Может, лекарство выпьешь?

— Оно не поможет. А вот водички бы я выпил. Чуть-чуть.

— Сейчас...

Мыш осторожно дал Резенхайму выпить немного воды, поправил одеяло... Шло время, а Геральд всё не возвращался. Мыш украдкой смахивал слёзы, следил за стариком и продолжал ждать.

За окном начало вечереть, когда альфа вернулся. Первым делом он склонился над наставником и выдохнул с облегчением.

— Успел...

— Куда ты ходил? — тихо спросил Мыш.

— Узнавать, у кого и за сколько можно купить всё необходимое... для похорон. — Геральд бросил свою сумку на вторую кровать. — И никаких попов — я всё сделаю сам.

— Правильно... — слабо отозвался старик. — Нечего им делать над моей хладной тушкой.

— Разбудил?

— Да я не сплю... так, дремлю...

— Ты не кашляешь...

— Отпустило чуть чуть-чуть. Странно... — Бета чуть кашлянул. — В тот раз мне было хуже...

— Думаешь... к утру... всё? — Геральд подбросил дров в печь. Руки альфы заметно дрожали.

— Скорее всего. Странно... В тот раз я был почти в беспамятстве... из которого иногда выходил... еле припоминаю, что говорил мне Ирдис... а тут голова ясная...

— Что написать на твоём надгробии? — Геральд сел рядом с ним — Мыш перебрался на табурет.

— Только имя. Больше ничего. Этого хватит для бывшего раба. Закапывать будешь или сжигать?

— Сжигать. Ты не против?

Резенхайм улыбнулся. В сгущающемся полумраке блеснули его глаза.

— Ирдис, помню говорил, что в древности сначала сжигали особенно отличившихся. Потом это стало обязательным для всех, чтобы не занимать много земли под погосты — хоронили прах и парочку костей. Когда грянул Великий Холод, отдельные камни и плиты ставили на могилах тех, кто добровольно принёс себя в жертву ради других... чтобы помнили... а Саккарем возродил практику извода большого количества земли — буквально бредил пышным памятником себе любимому. Он его получил... вот только то, что все сейчас могут видеть... и рядом не стояло с тем, что могли изваять прежние мастера. Знать строит большие склепы... беднякам и остальным отводят кладбища за городами и деревнями... вот только когда людей станет больше... что они будут делать, когда всё это... разрастётся... и понадобится земля под строительство? Разорять погосты? И как они это объяснят народу? Сами чествуют предков и сами же будут осквернять их могилы... даже если внутри останутся одни кости и труха? Люди могут и не понять. Церковь слишком много важности придаёт посмертию... чем думает о живых.

— Ирдис был прав. — Геральд взял старика за руку. — Мудрый человек. Я надеюсь, что он обрёл покой так, как хотел.

— Как и я. — Резенхайм взглянул на него, потом на тихого Мыша, начавшего хлюпать носом. — Я хотел уйти не один, и я ухожу не один. Я рад... что успел. Вы останетесь одни... так что держитесь вместе. Мышонок... помни, что я тебе сказал. Ты ещё не раз... вспомнишь мои слова...

Мыш подумал и перебрался на кровать, сев рядом с мужем, который тут же приобнял его свободной рукой и привлёк к себе. Мыш склонил голову на его грудь и притих снова.

Шло время, за окном стемнело, а про ужин никто не вспомнил. Геральд даже свечки зажигать не стал — он вполголоса разговаривал с наставником, но называл его уже не по имени, а "отец". Мыш чутко ловил каждое слово и понял, насколько эти двое были близки. Резенхайм давал последние советы, напоминал о местах и людях, которых Мыш не знал... Потом он замолчал, но ещё дышал, а Геральд тихонько начал петь. Он пел песни, каких Мыш никогда не слышал. Простые и незамысловатые, короткие и величественные... Потом голос альфы сорвался, и он умолк. Иногда он вставал, чтобы поворошить угли или заварить травяной чай и дать мужу попить горячего, после чего возвращался. Шло время, но Мыш его почти не замечал — он думал о своём. Даже есть совсем не хотелось.

Потом Мыш задремал. Он едва чувствовал, как Геральд бережно берёт его на руки, переносит на вторую постель и укутывает одеялом. Потом омежка провалился в сон. Проснулся он, когда за окном начало сереть. Геральд стоял перед постелью приёмного отца на коленях, сжимал его руку и что-то бормотал себе под нос. Мыш не услышал хриплого дыхания старика, не учуял его запаха и всё понял.

— Он... умер?

Геральд обернулся, и в неверном свете зачинающегося утра Мыш увидел в его глазах крупные слёзы. На альфу было больно смотреть, его чистый запах начал горчить от невыносимой боли, и Мыш понял, что хотел сказать ему Резенхайм. Омежка сполз со своей постели, приблизился к мужу и, насколько смог, обнял, стараясь не разреветься самому. Он знал этого старика совсем недолго, и всё же было горько от его ухода. Всё-таки этот человек освободил его.

Начинался новый день.

Весь следующий день Геральд где-то пропадал — готовился к похоронам приёмного отца. Он оставил Мыша в комнате одного с запасом еды, объяснил, что делать в его отсутствие, после чего завернул тело Резенхайма в плащ и куда-то унёс. Мыш почти никуда не выходил из остывшей комнаты, время от времени плакал. Он редко себе это позволял, чтобы не доставлять лишнее удовольствие своим мучителям.

Вернулся Геральд, когда почти стемнело. Он уже не рыдал. Он был почти спокоен. Мыш слез с постели и подошёл к нему, беря за руку.

— Как... как ты?

— Ничего. Завтра похороны... я всё приготовил... потом мы уйдём отсюда.

— Хорошо.

Геральд взглянул на него... и крепко обнял. Так, как ещё не обнимал. И в его горчащем запахе Мыш разобрал что-то новое. Тончайшую примесь, которая не выбивалась из общего букета, а дополняла его. От этого становилось и тяжело и легко одновременно. Тяжело — от понимания того, какого человека Геральд потерял. Легко — от того, что он не собирается забывать о своей ответственности перед юным супругом. Он выполнит свой долг. Выполнит свои обещания.

Геральд начал разводить огонь, Мыш ему помогал. Потом они поели, легли в одну постель, но не спешили засыпать. Они просто лежали рядышком, Мыш жался к мужу, не было сказано ни одного слова, но они друг друга понимали. Одному было страшно от открывшейся неизвестности, второй его утешал, и оба горевали по умершему.

В этот миг они словно стали одним целым.

Первым заснул Мыш. Геральд долго смотрел на него. По лицу альфы бродили мрачные тени. Он понимал всю тяжесть опустившейся на его плечи ответственности. Понимал, почему Резенхайм так настаивал на женитьбе до его смерти. И в очередной раз восхищался умом и предусмотрительностью приёмного отца и наставника. Кем бы ни был этот Ирдис, кто бы не обучил его самого, но это было правильное решение. Со всех сторон. Тем более, что Мыш не сбежал, остался и разделил с ним его горе.

Мыш. Мышонок. Сати. Его муж и спутник на пути жизни. Деймос не просто так свёл их, это несомненно. Они должны идти дальше вместе.

Огонь занялся не сразу — в воздухе было слишком много влаги. И всё же альфа добыл достаточно масла, и всё погребальное ложе вскоре было охвачено пламенем.

Геральд стоял перед костром, Мыш прислонился к его боку, они молча смотрели на тело, завёрнутое в плащ как в саван. Отсветы огня плясали на лицах супругов и слежавшемся снегу. Вокруг ещё властвовала ночь, и выглядело это красиво.

Достойные проводы достойного человека, прожившего хорошую жизнь.

— Прощай. Ты был мне другом, наставником и отцом. Ты открыл мне глаза, обучил, подарил свободу. Я не знаю, о каких знаках писал господин Рамиль в своём письме, но если уроженец такой великой страны, как Альхейн, это сказал, то в его словах есть смысл. Что бы не ждало нас впереди, я пройду свой путь до конца. Я сделаю всё, чтобы, как и ты, уходить с Безмолвными Стражами со спокойной душой. Встретимся под сводами Мирового Дома, старик. Я буду ждать этой встречи.

— Спасибо... за всё, — дрожащим от вновь подступающих слёз голосом произнёс Мыш. — Я хорошо подумаю над тем, что ты сказал. Я буду хорошо учиться...

Мыш не смог договорить — отвернулся, глотая слёзы. Геральд укутал его полой своего плаща, чтобы омежка не мёрз ещё сильнее, а потом и вовсе взял на руки. Мыш тихо плакал на его плече.

К утру огонь догорел и погас. Геральд собрал уцелевшие кости, сложил их в приготовленный мешок, затянул горловину, опустил мешок в заранее выдолбленную яму в земле неподалёку от погребального костра, засыпал её смёрзшимися комьями, перемешанными с пеплом и золой. Рядом с засыпанной ямой уже стоял грубый камень, на котором с помощью молотка и зубила, одолженных у местного каменщика, Геральд выбил имя наставника, год его рождения и год смерти.

— Надо будет потом навестить это место и привести могилу в порядок, — негромко сказал альфа, выпрямляясь и отряхивая ладони от грязи. — Особенно, если на ней что-то вырастет.

— Я тебе помогу. — Мыш утёрся рукавом, в последний раз шмыгнув носом.

— Сейчас пойдём в ближайшую харчевню, поедим, я куплю чего-нибудь нам в дорогу, и пойдём. Не будем зря терять время.

Мыш молча кивнул и смело взял его за руку.

В харчевне на них многие косились. Геральд видел, что кто-то уже разнёс известие о смерти Резенхайма. Очень скоро эта весть разлетится по всему Ингерну. Наверно, торговцы дровами, которых он обходил, и разнесли. Стоит поскорее убраться отсюда, пока не нагрянули попы с возмущением по поводу непроведённых и неоплаченных обрядов.

К альфе подошёл пожилой хозяин харчевни и, наклонившись, тихо спросил:

— Он... умер, да?

— Да. И что? — нелюбезно отозвался Геральд.

— Я... я только хотел сказать... — Бета помялся, теребя свой передник. — Твой хозяин как-то крепко мне помог... Я бы хотел навестить его могилу... если ты скажешь, где она.

Геральд оценивающе оглядел этого полного мужика с кучерявой бородой. Вроде не стукач... Выглядит вполне приличным.

— Она за городом. Я не хочу, чтобы все знали, где он похоронен — слишком много будет желающих оплевать это место или разворотить. Я не знаю, скольким людям мой приёмный отец перешёл дорожку в своё время, но знаю, что их хватает.

Бета, услышав "приёмный отец", понимающе кивнул.

— Вот как... Ладно, не говори, раз такое дело. Церкви ты, ясное дело, не платил.

— Резенхайм сам сказал: "Никаких попов." Я лишь исполнил его последнюю волю.

— Правильно. Он был умным человеком и знал, что делал. Соболезную... сынок.

Хозяин харчевни сочувствующе похлопал альфу по плечу и отошёл. Мыш подумал и спросил:

— Ты ему поверил?

— А что ты скажешь?

— Ну... — Мыш чуть пожал плечами. — Пахнет он ничего так... и нестрашный.

Геральд слабо улыбнулся.

— Уже начинаешь понимать. Это хорошо. Ты ведь не думаешь, что это колдовство?

— Теперь нет. Резенхайм сказал, что наши запахи — это очень важно. И я обещал ему, что буду прилежно учиться.

— Вот и хорошо. Как поедим — уйдём отсюда, пока к нам не начали подходить те, кому не следует.

— И куда мы пойдём?

— Куда-нибудь. Мир достаточно большой, чтобы в нём нашлось место для нас двоих. А скоро весна разыграется в полную силу. — Геральд помолчал и с грустной улыбкой добавил: — Люблю весну.

— Холодно, — поёжился Мыш.

— Со мной не замёрзнешь. В окрестностях Ажана есть несколько сёл и деревень. В крайнем случае остановимся там на пару дней, а, может, даже получится подработать. По пути я тебе кое-что объясню — пригодится, когда придём в очередной город. Времена сейчас трудные, и нужно быть особенно осторожными. Особенно нам с тобой — бывшим рабам.