Омегаверс Путь наверх (неполный вариант)

ОМЕГАВЕРС

Путь наверх

Истории многих великих родов начинаются с не самых чистых страниц. Обычно эти страницы старательно скрываются либо преподносятся самым выгодным образом. Но мало кто из потомков таких семей будет искренне гордиться своим происхождением по-настоящему и оставаться верным заветам предков так, как бароны Барри. Не те, кто основал этот славный род, а те, кто влился в него и спас само это имя от забвения, вернув ему былую славу. История эта непроста и во многом предопределит многие события в будущем, ибо предок возрождённой династии родился в рабской клетке.

Часть первая. Учитель и ученик

24.04.1625г. от нач. ВХ

Владелец так называемого сиротского приюта города Катрен уважаемый господин Фиск недоумённо и с лёгким замешательством разглядывал сидящего перед ним тщательно выбритого гостя с длинными волосами — просто вызов всем правилам приличия. Он сразу узнал этого бету в приличном, но явно с чужого плеча платье и широком плаще. Это был ни кто иной, как легендарный кулачный боец бета Резенхайм. Известен он был и в определённых кругах, что вынуждало господина Фиска опасаться гостя, но вот уже несколько лет о Резенхайме не было слышно ничего. Он просто покинул бои и Теневую Империю. За эти годы сородич заметно состарился, а причина ухода была весьма заметна. Поговаривали, что в своём последнем бою из-за внезапного приступа кашля Резенхайм едва не погиб, и в это это легко было поверить. Некогда моложавый статный бета заметно изменился — лицо избороздили глубокие морщины, русые волосы щедро иссекла седина, правая рука плохо действовала, иногда он заходился в нехорошем кашле. Резенхайм объявился, чтобы купить мальчишку в его заведении. И не какого-нибудь, а конкретного. Самого непокорного и бедового.

— Эм... господин Резенхайм... а почему именно его?

— А я прошу чего-то невозможного? Разве не этим вы занимаетесь?

Голос у гостя был хриплый.

— Понимаете... когда этого мальчика к нам привезли, он... — Господин Фиск неуверенно побарабанил пальцами по дорогому столу. — Он неуправляемый. Непослушный. Неоднократно пытался сбежать, а в прошлом году на торгах едва не задушил моего поверенного цепью.

— Даже так? — В голосе и взгляде Резенхайма промелькнула насмешка.

— Он очень хитёр, то и дело приходится держать его в цепях. А ведь мальчишке сейчас всего девять лет! Он дикий.

— Сын таких знаменитых родителей? — вскинул бровь гость.

— Да. Я писал владельцам его старших братьев, и с теми всё в порядке. Боюсь, что этот отпрыск Агора и Киррэна вышел негодным.

— Я бы не спешил вешать на мальчика ярлык. Так как, вы продадите мне его?

— Господин Резенхайм, он опасен! А вы...

Гость коротко рассмеялся.

— Господин Фиск, может, я уже не тот, что раньше, но голова моя всё ещё достаточно ясная. Уж с диким мальчишкой я справлюсь. Могу я взглянуть на него?

— Он в карцере в цепях.

— За что на этот раз?

— Едва не задушил ещё одного нашего подопечного. Драка получилась совершенно жуткой! Кривоносый потом еле-еле отлежался. А ведь он старше Меченого почти на четыре года!

— Даже так?! — Глаза Резенхайма азартно сверкнули. — Я его покупаю.

— Господин Резенхайм... — попытался возразить Фиск.

— Господин Фиск, вы и ваши патроны всё ещё не избавились от мальчишки только потому, что жалко денег, что вы за него в своё время выложили, — перебил его сородич, поглаживая подлокотник кресла. — В лучшем случае вы заработаете столько же, сколько отдали на первичных торгах, а сам мальчишка загремит на рудник, где и сдохнет в забое на цепи. Чистый убыток для вас. Я заплачу достойно, сниму с вашей шеи груз и выдрессирую этого зверёныша самым лучшим образом. Вы в любом случае ничего не потеряете, если продажа будет оформлена надлежащим образом.

— Но...

— Я принял решение и не собираюсь его менять. — Гость поднялся с кресла, в котором сидел, и тяжело оперся о столешницу. Вся его поза говорила, что гость непреклонен. — Позвольте мне взглянуть на вашего Меченого, и будем оформлять покупку. Я очень спешу. И мне очень не хотелось бы прибегать к... более весомым доводам.

Резенхайм намекающе пошевелил бровями, и Фиск невольно сглотнул.

Карцер находился в подвале небольшого двухэтажного старого особняка, окружённого высоким каменным забором с пиками поверху. Темно — только тусклый свет падает из узких окошек под потолком — сыро, с рядами пустых камер, забранных решётками. Резенхайм прикрыл ладонью свой крупный орлиный нос — так воняло! — мельком глянул на решётки, за которыми мелькали тени, и по его лицу пробежала неприязненная рябь. Сопровождал гостя и хозяина привратник Бер, крупный альфа с мощными челюстями.

Резенхайм сразу увидел в конце коридора самую настоящую звериную клетку, в которой находился мальчик в оборванной одежде и цепях. Казалось, мальчишка спит, свернувшись на дне клетки, но стоило подойти поближе, как он подскочил и, яростно рыча и звеня цепями на тонких руках и ногах, вцепился в прутья. То ли на чужака, то ли на хозяина, то ли на Бера. А, может, на всех троих сразу. Первое, что бросилось Резенхайму в глаза — длинные, неровно отрастающие тёмные волосы "волчонка", под которыми были едва видны очертания огромного, на треть лица, родимого пятна. Вид которого кое-что напомнил. Понятно, почему его так дёшево продали — "Деймос шельму метит". И если он дикий, то почему тогда глаза этого Меченого такие ясные?

Резенхайму доводилось слышать о "волчатах", которые рождались совсем порченными — их почти невозможно было чему-то научить, они были больше похожи на зверей в человеческом обличии. Только откровенная дрессировка в течение многих лет, да и то они годились исключительно для самой простой работы, а разводить их потомков ни у кого желания не было — вдруг такими же будут?! Нередко этих несчастных просто убивали, чтобы не тратиться на содержание и обучение бесполезной обузы. Послушать Фиска, так этот мальчик такой же... Вот только то, что Резенхайм успел выяснить до того, как собрал нужную сумму... С мальчиком всё в порядке, он просто ведёт себя как дикий. Впрочем, есть ещё один способ проверить.

— Господин Резенхайм, не приближайтесь! — настороженно предупредил Бер, подбирая с пола палку на всякий случай, из-за чего мальчишка начал рычать громче.

— Спокойно, я знаю, что делаю.

Резенхайм приблизился к клетке вплотную и опустился на корточки. Мальчишка продолжал угрожающе рычать, скаля зубы, среди которых виднелись щёлки, оставшиеся от уже выпавших или выбитых в драке молочных зубов. Слишком ясные жёлтые глаза того самого оттенка, что сравнивали с янтарём или золотом. И за чужаком следят уж очень пристально.

Резенхайм протянул руку. Меченый рявкнул и просунул свою грязную руку с обкусанными ногтями сквозь прутья, норовя достать до чужака. Резенхайм рассмеялся на эту попытку, и мальчишка зарычал ещё яростнее. Смех. Всё ясно. Резенхайм умолк, резко взмахнул рукой перед лицом "волчонка", щёлкнув пальцами, и тот замер, уставившись на руку. Резенхайм воспользовался этим и откинул с его лица лохмы, чтобы разглядеть лицо. Мальчишка дёрнулся, глухо зарычал, но не напал — Резенхайм не вцеплялся в волосы слишком крепко, чтобы не бесить его болью ещё больше.

Пятно казалось омерзительным. Оно занимало всю левую сторону лба, кольцом охватывало глаз, покрывало всю скулу под ним, потом пятно переваливало через нос, оставляя нетронутым кончик, и уходило стрелкой под правое ухо. Знакомые очертания... Пока гладкое, но с годами, возможно, станет ещё хуже. Оно перетягивало всё внимание на себя, и из-за него не сразу удалось разглядеть лицо мальчишки. Очень даже неплохое лицо. Если бы только оно не кривилось в пугающей гримасе... И снова этот внимательный взгляд, в котором появилась настороженность. Ясно, надо забирать. И как можно скорее.

— Я его покупаю.

— Но, господин Резенхайм...

— Разве я прошу чего-то невозможного?

— Он опасен!

— Я дотронулся, и он меня даже не укусил. Я справлюсь.

— Но...

— Я справлюсь. — Резенхайм повернулся к мальчику, чутко ловящему всё до последнего звука, и негромко заговорил с ним: — Слушай меня внимательно, щенок. Я пришёл забрать тебя отсюда. Я для тебя единственный шанс, и если ты не хочешь сидеть в клетке, да ещё и в цепях, то пойдёшь со мной. Ты будешь сыт, прилично одет и при деле. И если будешь хорошо себя вести, я дам тебе свободу. Ты будешь сам себе хозяин. Так как, пойдёшь с мной?

Мальчишка заметно растерялся. Его согласия СПРОСИЛИ!!! И чужак смотрит на его пятно без отвращения!

Губы "волчонка" перестали кривиться в оскале, и он заговорил. Хрипло и не совсем внятно, как и было ожидаемо.

— Да, я пойду.

— Вот и ладно. Я получу все нужные бумаги, и мы уйдём отсюда. И больше ты сюда никогда не вернёшься.

— Хорошо.

— Вот видите, господин Фиск, не такой уж он и дикий. Помойте его, подстригите, оденьте поприличнее, а мы тем временем подпишем все бумаги.

— Господин Резенхайм, это безумие! — зачастил Фиск уже наверху. — Он опасен! Может, вам и удалось его укротить, но это только на время, поверьте! Рано или поздно он снова взбрыкнёт!..

— Господин Фиск, — перебил сородича Резенхайм, — вы меня не поняли. Я принял решение, и я покупаю этого мальчишку. Я почти луну на это деньги собирал. И я точно знаю, что вы не избавились от щенка только потому, что вам было жалко потраченных на него денег. Сама покупка, почти год у няньки, потом тот прискорбный случай, здесь он прожил сколько-то лет. Всё это стоило денег. Но дороже, чем покупали, вы его не продадите. Самое большее, что вам светит — это его продажа в какой-нибудь рудник по бросовой цене, где мальчишка сдохнет года через два-три. Если подчинится. Может, пять лет протянет. А, может, забьют насмерть сразу за непокорность. Вы в любом случае останетесь в убытке. Я заплачу дороже, а заодно сниму с вашей шеи этот груз. Это не тот случай, чтобы спорить и торговаться. И если бумаги будут составлены грамотно, то в случае моей неудачи никакой ответственности вам нести не придётся. Я всё беру на себя.

"Волчонок" молча шагал рядом с хозяином и ломал голову над тем, что же происходит. Его продали какому-то мужику, причём не только в рабском ошейнике, но и с цепью, обёрнутой поверх и застёгнутой за настоящий замок, которую хозяин сейчас держал в руке, чтобы его покупка не отстала. Хозяин странный. Очень странный. Явно хворый — то и дело кашляет, пальцы на правой руке плохо гнутся, слегка прихрамывает, опираясь на длинную палку, но шагает быстро и уверенно. Изрядно седой, одет небогато. Люди, которые были на торгах и смотрели на него, одеты были получше. Звали хозяина Резенхайм. Кто он такой? И куда они идут?

Убежать было заветной мечтой Меченого. Сколько он себя помнил. Он ненавидел людей, и они его тоже ненавидели. Смеялись над его лицом, били, держали в цепях то в сырости, то в холоде то на солнцепёке, отнимали еду... Он защищался так, как умел, и иногда почти убивал своих врагов. Бер, привратник приюта, каждый раз успевал его оттащить, после чего долго избивал и сажал в клетку на цепь. Меченому нравилось изображать из себя дикого — так к нему никто не подходил. Ему больше нравилось быть одному. Теперь его продали, и убежать будет непросто, пока на нём цепь.

Меченый не понимал, как простой щелчок пальцами смог его отвлечь, а слова Резенхайма успокоить. Новый хозяин был бетой, не самым сильным — Бер пригибал к земле одним своим видом — но чем-то сумел навести на него оторопь. Резенхайм предложил пойти с ним. Он стал первым человеком, который дал ему выбор. Только поэтому Меченый согласился. Он позволил себя отмыть и остричь почти под корень, оделся, даже не дёрнулся, когда прежний хозяин надел на него ошейник — полоску твёрдой кожи, к которой был прикреплен суровой вощёной нитью медный кругляш с каким-то знаком, и этот ошейник завязывался сзади шнуром в хитрый узел — потом цепь, и покорно последовал за Резенхаймом. Быть может, в этот раз получится сбежать? Надо только достать ключ.

Вот они покинули город. Меченый слегка поёжился. Весна была в самом разгаре, и потому ему выдали лёгкую одежду. И всё-таки было ещё холодновато — мальчишка ощутимо мёрз и злился от этого. Альфы не мёрзнут! Деревья начали подёргиваться молодой листвой, на полях и лугах пробивалась трава. В воздухе пахло чистотой. Смутно знакомой чистотой, так не похожей на городскую вонь и вонь карцера. От этой чистоты на сердце вдруг стало очень легко, и "волчонок" сам не заметил, как начал улыбаться.

Резенхайм шагал рядом и поглядывал на своего подопечного. Бета заметил, что мальчишка улыбается. Значит, что-то всё-таки помнит. Ведь когда-то он жил с нянькой далеко от городского камня, на чистом воздухе... Этот омега по имени Алби искренне полюбил мальчика сразу после того, как того доверил ему Фиск. Около года, если соседи не ошиблись в сроке, Меченый прожил в той деревеньке. Омега настолько полюбил своего подопечного, что рискнул обмануть нанимателей и сбежать с доверенным ему ребёнком. К сожалению, далеко они уйти не смогли — Резенхайм разыскал останки Алби в ближайшем лесу и перезахоронил по-людски. Такие люди заслуживают уважения, кем бы они не были.

Меченый. Так назвали младшего сына великих гладиаторов. Да, пятно заметно уродовало его, но не настолько, как Резенхайм подумал в подвале. Тёмно-коричневое со сливовым оттенком, без наростов, как было у одного парня, с которым Резенхайм дрался в юности. Вообще мальчишка получился довольно симпатичным. Хороши были и пронзительные жёлтые глаза. Такие же были у Агора — Резенхайм был на самом известном представлении отчаянной парочки, сумел занять место в первом ряду и видел их лица, когда после неожиданно скорой победы над Бакаллой юноши сняли шлемы. Мальчик был несколько маловат для своих лет, его лицо было худым от постоянного недоедания, однако уже сейчас Резенхайм видел, как он похож на обоих родителей. Темноволосый и светлокожий, как отец, и общими чертами лица, как у папы. У мальчика были красивые родители. Особенно Киррэн, на которого потомок сейчас похож больше. Вот подрастёт, вступит в возраст созревания, и кровь отца станет набирать силу.

Резенхайм и сейчас помнил, как эта парочка, отдышавшись, начала срывать друг с друга доспехи, целоваться, а потом Агор повалил Киррэна на окровавленный песок и... Запах совокупления и Киррэна был таким, что желание охватило не только Резенхайма, но и всех, кто был на ближайших трёх рядах. Только ярость Агора, выплеснутая только что на арене, удержала желающих от соблазна отбить охваченного страстью омегу и заняться им, лишая только что одержавшего победу юного гладиатора законной награды. Вот только парням было всего по четырнадцать лет, а Бакалла матёрым тридцатипятилетним альфой, против которого выпустили двух подранков.

Резенхайм смотрел на своего подопечного и думал. Мальчишка, похоже, унаследовал лучшие черты родителей, но при этом его душа серьёзно омрачена тем, свидетелем чему он стал. Причём дважды. Первый раз — когда ребёнка, которому было немногим больше года, отбирали у папы. Силой и преодолевая ярость и без того несчастного омеги-альхейнца, которого уже лишили двух детей. Потом последовало убийство Алби, который всем сердцем полюбил доверенного ему малыша и попытался спасти его от рабского ошейника.

Резенхайм думал и поминал добрым словом своего наставника и благодетеля, который научил его рассуждать и видеть очень много. Эти знания обязательно помогут изменить судьбу мальчика к лучшему. Хотя бы его, раз не получилось освободить и его братьев.

Весна. Время, когда просыпается после зимней спячки земля, и Флоренс набирает силу. Хорошее время для начала.

У Меченого всё больше бурчало в животе от голода, но хозяин и не думал останавливаться. Дело шло к вечеру, похолодало. Меченого так и подмывало дёрнуть за цепь, но он сдерживался. Хозяин не должен слишком часто обращать на него внимание, чтобы было проще стянуть ключ. Может, он всё-таки вспомнит про еду, накормит, а потом...

Неподалёку показалась река, и Резенхайм направился к ней. На берегу нашлось приземистое дерево, и тут случилось то, чего Меченый совершенно не ожидал. Хозяин обмотал конец цепи вокруг скрюченного ствола и запер на второй замок. Настоящий висячий замок, и второй ключ был положен в сумку хозяина.

— Не обижайся, но это вынужденный шаг, — сказал Резенхайм удивлённому мальчику. — Я не могу пока доверять тебе. Твой прежний хозяин мне говорил, сколько раз ты пытался сбежать, когда ослабевал надзор, а я не хочу, чтобы ты пропал.

— Почему?

— Потому. После объясню, а пока тебе придётся просто смириться.

— И когда ты будешь мне верить?

— Когда ты перестанешь дурить и поверишь мне. Сейчас поищу дров для костра, а потом поедим.

Меченый злобно зарычал, на что Резенхайм рассмеялся.

Порция, выданная Меченому, была смехотворно мала — кусок хлеба и кусок подсыхающего сыра поменьше. "Волчонок" посмотрел на это с откровенным разочарованием.

— Что это?

— Твой ужин. Пока придётся потерпеть — у нас мало денег осталось. Когда подработаем...

— У тебя мало денег осталось, — огрызнулся мальчишка, принимаясь за еду.

— Не цепляйся к словам.

Резенхайм выделил себе ровно столько же, а ведь он гораздо больше и старше... И Меченый на время притих.

Хозяин развёл костёр достаточно близко, к тому же отдал мальчику свою куртку, чтобы не на голой земле спать, и если бы не торчащие из земли корни и холодноватые ещё ночи, то ночёвка получилась бы неплохой. Быстро умяв свою долю и запив её водой из хозяйской фляги, Меченый кое-как устроился среди корней, запахнул свой заношенный суконный кафтанчик поплотнее, устроился на расстеленной куртке и сделал вид, что собирается спать, но на самом деле во все глаза следил за хозяином. Резенхайм устроился неподалёку на своём плаще, очень удачно пристроив сумку под голову — из неё выглянуло кольцо с ключами. Если взять достаточно длинную палку, то получится дотянуться до них, подтащить к себе, отомкнуть замки и сбежать. Надо только дождаться, пока Резенхайм заснёт покрепче. И ни в коем случае не заснуть самому, а то уже в сон клонит.

Подходящая ветка нашлась быстро — среди растопки для костра, и оставшиеся сучья очень удобно находятся на расстоянии вытянутой ноги мальчика. И как только Резенхайм умудрился свалить сушняк так близко к своей покупке?! И было большой удачей, что хозяин не бросил подходящую ветку в огонь. Только бы хозяин не проснулся — в тишине любые звуки кажутся громче, чем они есть.

Меченый так старательно притворялся спящим, что едва не заснул на самом деле. Услышав, что Резенхайм начал похрапывать, Меченый начал осторожно подтягивать заветную ветку поближе к себе сучком покороче. Он обмирал от каждого шороха, то и дело косился на хозяина, но настойчиво тянул ветку. Вот нужная ветка оказалась в его цепких пальцах, и Меченый собрался уже доставать ключи. Он так же осторожно дотянулся до кольца, подцепил его, начал тянуть и вдруг обнаружил, что ключи с него пропали. КАК??? КОГДА??? ГДЕ ОНИ??? Или он всё же заснул, и ему это снится? Меченый пребольно укусил себя за кисть и чуть не взвыл. Боль была настоящей. Значит, не спит. Неужели Резенхайм его перехитрил? Но когда он успел перепрятать ключи?

Меченый понял, что придётся снова ждать подходящего случая, и позволил себе всё-таки заснуть.

Резенхайм довольно улыбнулся. Всё вышло именно так, как он и рассчитывал! Мальчишка смекнул про палку и как с её помощью можно достать ключи. Смышлёный, упорный, только ещё глупый щенок. Резенхайм намеренно загонял его сегодня и дал так мало на ужин, чтобы испытать своего подопечного. И ожидания беты полностью оправдались — мальчишка дважды задремал, дав новому хозяину достаточно времени, чтобы снять ключи с кольца и убрать за пазуху. Обнадёживает. Толк из мальчишки будет, только надо эту буйную головушку на место поставить как следует и вложить в неё побольше ума. Ведь перестал же Меченый ворчать из-за скудной пайки, когда увидел, сколько себе выделил хозяин! Понимает. И справедливость для него достаточно важна.

Агор и Киррэн были великими бойцами, и они же положили конец большим аренам. После того, как у Киррэна отобрали младшего сына, отважный омега взбунтовался, сумел освободиться, вызволил своего избранника, на пару они, как говорят, перебили всех хозяев, кто был на месте, освободили остальных гладиаторов, отдали им всё оружие и, пока их товарищи по несчастью вымещали годы рабства и кровопролития на улицах и окрестностях Варанги, растворились на просторах Ингерна. После этого арены начали закрывать, и сейчас они стоят пустые и разрушаются. Пытались ли герои разыскать своих детей? Если да, то, может, удастся их встретить и вернуть младшего ребёнка... Может быть.

Резенхайм кое-как сдержал очередной приступ кашля и подумал, что стоит запастись лекарствами, пока эта немочь не свела его в могилу прежде, чем он сможет обучить "волчонка" и дать ему вольную. Пока он собирал деньги на выкуп, про себя пришлось подзабыть, и хворь окрепла. Надо что-то с этим делать, иначе оставшийся один вздорный мальчишка сам себе подгадит и сгинет ни за хвост собачий. А он заслуживает лучшего.

Сирота при живых родителях. Ни ему ни его братьям не позавидуешь. Особенно среднему, омежке. Говорят, малыш появился на свет таким ароматным, что на первичных торгах претенденты едва не подрались. Плохой знак, и Резенхайм разведывал подходы к этому мальчику особенно тщательно. Но тут оказалось совсем глухо — ребёнка слишком плотно опекают, чтобы вырастить элитный товар, за который можно выручить большие деньги. Старшего видел только мельком, и Клык вышел в отца целиком и полностью. К несчастью, когда бета присматривался, на мальчика нашёлся покупатель с характерной походкой моряка. Если это кто-то из Братства, то найти мальчишку будет невозможно. Море — это море. Если Деймос будет благосклонен, то Клык выживет, доживёт до зрелости, а там... Или решит осесть на суше и обзавестись семьёй, или погибнет во время плавания, драки с другими пиратами, очередного абордажа либо будет повешен.

Оставался только младший, и Резенхайм решительно сосредоточил внимание на нём. Узнав про выходку "волчонка" на торгах, он преисполнился уверенности, что из этого щенка может получиться отменный боец. При такой наследственности иначе и быть не может! Сила отца, стойкость папы. А ведь Киррэн, по самым достоверным слухам, родился в семье потомственных воинов и обучался наравне со старшими братьями. Альхейн и его дух вполне могли передаться этому полукровке. Останется только его взрастить.

Резенхайм разбудил Меченого рано утром, отстегнул от дерева, отвёл к реке умываться, а на завтрак выдал побольше, чем на ужин. Увидев увеличенную пайку, "волчонок" приободрился. Значит, идти придётся долго. Будет время обдумать ещё один способ достать ключи.

Снова бесконечная ходьба, и Меченый на время подзабыл про свои думы. Весна пробуждала в памяти какие-то смутные воспоминания, в ушах мелькали обрывки каких-то песен, от которых становилось веселее. Мальчик смотрел на небо, по которому плыли пушистые белые облака, взирал на лес, через который они проходили, любовался первоцветами, которые белели, голубели и желтели на обочинах. Запахи наполняли воздух, ласкали нюх, и если бы не цепь, то Меченый с удовольствием повалялся бы на этом ковре в своё удовольствие. Красиво! А как птички звонко чирикают! Посмотреть бы ещё на них.

Ближе к полудню Резенхайм устроил привал, снова накормил... не дав ни одной возможности сбежать. Даже нужду приходилось справлять под его пристальным надзором! Отдохнув, они пошли дальше.

На ночь остановились рядом с каким-то озером, и Резенхайм снова пристегнул "волчонка" к дереву. На этот раз это была старая замшелая берёза с двумя стволами. Сам хозяин устроился по другую сторону костра, ключи убрал за пазуху, но как-то умудрился недалеко от своего подопечного уронить нож, которым резал хлеб и сыр, и забыть про него. Дождавшись, когда хозяин уснёт, Меченый подтянул нож к себе ногой — еле-еле дотянулся! — быстро сообразил, что замок или саму цепь таким не сломаешь, и начал ковырять древесный ствол. Не раз он видел, как крысы подгрызали что-то, и потом оно ломалось под тяжестью. Может, получится подпилить дерево? Лучше всего так, чтобы дерево упало на самого Резенхайма, оглушило его, и тогда получится снять цепь с пенька и убежать как можно дальше. Дерево не казалось слишком прочным, но ломать и расшатывать его руками было бы слишком опасно — хозяин проснётся и найдёт дерево по-прочнее. И дальше от костра.

Аккуратно, старательно, щепочку за щепочкой Меченый ковырял проклятую берёзу, забыв про сон и время от времени поглядывая на спящего хозяина, надрывно кашляющего во сне. Не услышал бы! Или сейчас или...

Под утро Меченый так увлёкся, что не заметил, что Резенхайм проснулся, смотрит прямо на него и довольно ухмыляется. Трудная работа уже была наполовину сделана, земля вокруг "волчонка" усеяна щепками и трухой. Полюбовавшись на маленького трудягу, Резенхайм позволил себе кашлянуть один раз и очень громко, и мальчишка едва не выронил нож.

— И далеко ты собрался бежать?

Меченый обернулся, крепче вцепился в нож и предупредительно зарычал, скаля зубы. Резенхайм не выдержал и рассмеялся в голос, мешая смех с кашлем. Потом смех резко оборвался, и Меченый взвыл от боли в руке, когда хозяин выбил из неё нож. Как он это сделал???

Бета оглядел дерево и снова рассмеялся.

— Ну и ну! А ты упорный! Если бы я спал по-настоящему, то у тебя могло и получиться.

— Ножами не надо разбрасываться! — огрызнулся Меченый.

— А тебе не пришло в голову, что я мог сделать это нарочно?

— Что?.. — оторопел Меченый.

— Глупый щенок, — фыркнул Резенхайм, подобрал с земли нож и начал его оглядывать. — Мне сразу стало понятно, что ты попытаешься сбежать, и я захотел посмотреть, как ты будешь это делать.

До Меченого дошло, что всё это время хозяин водил его за нос. Он насуплено отвернулся, и Резенхайм попытался примирительно потрепать его по макушке. Меченый дёрнул головой, сбрасывая его ладонь, и начал отодвигаться.

— Ладно, не куксись. — Резенхайм сел рядом с ним. — Давай поговорим серьёзно. Пора это сделать, пока ты глупостей не наделал. Так куда ты собирался бежать, когда освободишься?

— Не знаю, — буркнул "волчонок". — Подальше от тебя.

— А потом? — Резенхайм не сводил с него глаз. — Ты хоть знаешь что-нибудь о том, как люди вообще живут? Обычные люди?

— Знаю — видел на торгах.

— Ни пса ты не знаешь. Хочешь, расскажу, что бы с тобой случилось?

— Валяй, — недоверчиво бросил мальчик.

— Через день или два ты бы набрёл на ближайшую деревню. Ну, приютил бы тебя какой-нибудь сердобольный одинокий омега. А потом что?

— Что?

— Ты бы попался на глаза местному шерифу, и он стал бы выяснять, кто ты и откуда взялся. И выяснил бы, что ты раньше принадлежал господину Фиску. И что, по-твоему, будет дальше?

— Вернут... обратно? — неуверенно предположил Меченый.

— Скорее всего. Если только не решат продать какому-нибудь мимоезжему. А если вернут Фиску, то приду я и заберу тебя опять.

— А если не вернут? — дерзко поинтересовался Меченый.

— Тогда у тебя будет два пути, — откашлявшись, продолжил Резенхайм. — Или ты будешь брыкаться и кусаться, и тебе просто свернут шею как бесполезному, или тебя побьют до полусмерти, посадят на цепь и будут так держать, пока не присмиреешь или умрёшь от голода. Ты жить хочешь?

— Хочу, — скрипнул зубами мальчишка.

— Тогда слушай меня. Не хватало ещё, чтобы сын таких родителей подох по глупости!

Наживка сработала — Меченый замер.

— Ты... знаешь моих родителей?

— Много о них слышал, а один раз даже видел. — Голос Резенхайма посуровел, лицо стало жёстче. — Это великие воины, самые знаменитые гладиаторы нашего времени, которые разрушили большие арены. И они были умны. Неужели их сын родился недоумком? Я не хочу в это верить.

Меченый ушам своим не поверил. Его родители гладиаторы? Оба? Но почему тогда?..

— А где они сейчас?

— Никто не знает. Одни говорят, что их всё-таки убили, другие — что они выжили и где-то спрятались. А ведь их на это сподвиг ты.

— Я? Как?

— Тебя у них забрали, как до того забрали твоих старших братьев. Твой папа Киррэн впал в такую ярость, что никакие цепи и решётки не смогли его удержать.

— Киррэн? Мой папа? А как звали моего отца? — забыл про обиду "волчонок".

— Агор. Сейчас ты больше похож на Киррэна, но позже, когда подрастёшь, станешь походить на отца. Я это предвижу.

— А... разве омеги могут быть воинами? Ведь если мой папа был воином, то он умел обращаться с оружием!

Резенхайм улыбнулся совсем по-хорошему.

— Об этом я расскажу тебе тогда, когда мы с тобой договоримся, и ты сдержишь своё слово. Если ты не будешь дурить, станешь достаточно послушным и прилежно учиться тому, чему я буду тебя учить, я дам тебе вольную. Ты перестанешь быть рабом, у тебя будет настоящее имя вместо клички. Ты будешь сам по себе. Хочешь?

— А не врёшь? — насупился мальчишка.

— Резенхайм может быть сволочью и крайне жестоким, способен убивать и плутовать, но если он что-то обещает, то обязательно это самое обещание выполнит. Он всегда держит слово. Это называется "репутация", и благодаря этой самой репутации имя Резенхайма очень дорого стоит.

— А что это значит? — не на шутку заинтересовался Меченый.

— Узнаешь, если останешься со мной. Так как? Остаёшься? Если пообещаешь не дурить, то я сниму с тебя цепь прямо сейчас и выброшу в озеро.

— Прямо сейчас?

— Как только ты пообещаешь мне слушаться.

— Я... могу подумать?

— Сколько угодно. А до того ты будешь носить цепь. Я не могу допустить, чтобы ты сбежал. Я почти луну собирал деньги на твой выкуп и ждал дня, когда заберу тебя с собой. Помочь твоим братьям я не смог, так хоть тебе дам шанс на достойную жизнь. В память о доблести твоих родителей... — Бета снова надрывно закашлялся. — И ещё я не лечился из-за тебя. Теперь придётся навёрстывать, а то сдохну очень быстро. Значит, так. Сейчас едим и идём дальше. Всё понятно?

— Да, — тихо ответил Меченый.

— Все ответы — после твоего выбора. — Резенхайм поднялся с земли и потянулся к сумке. — Сейчас я тебе ничего не должен. Обязательства появятся только после нашего договора. То, что я тебя сейчас кормлю и даю свою куртку — это из жалости. Запомни это и думай хорошенько.

— Я хорошо подумаю.

Резенхайм не прекращал наблюдать за своим подопечным и видел всё больше обнадёживающих знаков. Мальчишка заинтригован словами о родителях и наверняка захочет узнать побольше. Уже ради этого он может согласиться на договор. И всё же стоит лишний раз за ним приглядеть — не сглупил бы снова.

До самого полуденного привала Меченый думал. Он уже почти не отвлекался на весенние красоты — его занимали мысли о возможной свободе без побега. И о родителях. У него есть родители! И братья! Значит, он не сирота!.. Но тогда почему родители его не забрали? Ведь Резенхайм смог.

Слова нового хозяина вынудили мальчика задуматься о таких вещах, о которых он не думал никогда. Приют он покидал всего один раз — когда его попытались продать, а всё прочее время сидел на одном месте. Часто в карцере. Немытый и нестриженный. Меченый видел только хозяев, Бера и других детей. То и дело утром обнаруживались новые, кто-то исчезал, порой их привозили и увозили средь бела дня. Иногда удавалось подслушать разговоры хозяев... Резенхайм прав. Надо побольше узнать о большом мире и людях. Может, он расскажет что-нибудь и о его родных, чтобы потом суметь их найти.

Как ни крути, а придётся заключать этот проклятый договор!

Первый переход получился довольно длинный, и большая фляга Резенхайма наполовину опустела ещё до полудня, а ни ручья, ни реки ни родника им не встретилось.

— Потерпи, к ночи дойдём до реки, и воды будет много, — пообещал хозяин. — Скоро лето, так что привыкай.

Меченый молча кивнул, всухомятку жуя свой кусок. Резенхайм обращался с ним на удивление хорошо, вперёд не гнал. А ещё Резенхайм хочет чему-то его учить. Вдруг это будет полезным? В приюте их почти ничему не учили, даже счёту учили кое-как, как и распознавать право и лево. Мало. Очень мало.

И ещё впечатлило, что Резенхайм смог его провести. Притом, что почти ничего о нём не знает. Да и как тогда, в карцере, хозяин смог его угомонить? Он же не альфа! В чём его секрет? Согласится ли он поделиться своими секретами?

Чем больше "волчонок" думал, тем больше понимал, что надо соглашаться на договор. Надо. Иначе попадёт к кому-нибудь вроде Бера! Уж лучше такой хозяин как Резенхайм!

К вечеру впереди показалась обещанная река, и Меченый сглотнул, предвкушая питьё вволю. Однако Резенхайм грубо его оттащил от воды.

— Глупый щенок, придержи коней! Обпиться хочешь? Это вредно, как и много есть после долгой голодовки.

— Я пить хочу!

— Сейчас напьёшься, не сомневайся, только слушай меня!

— Мы ещё не заключили договор! — дерзко напомнил Меченый.

— Ладно, тогда пей, сколько влезет, — примирительно вскинул руки бета. — Но если тебе потом плохо станет, то не жалуйся.

Меченый подумал и со вздохом подчинился. Резенхайм подробно, как совсем глупому, объяснял, как надо пить — сначала прополоскать рот, потом маленькими глоточками...

— Молодец, — наконец похвалил он мальчика. — Теперь поедим.

— Опять меня прицепишь к дереву? Вон там стоит одно.

— От тебя зависит. Сейчас разувайся и помочи ноги в воде, а я сушняка на растопку поищу. Только не вздумай убежать!

— Не убегу, не бойся, — буркнул "волчонок" и начал разуваться.

Вода была холодная, но усталые ноги быстро ожили. Меченый не без удовольствия поболтал ступнями в воде и вышел на берег, на котором Резенхайм уже разводил огонь.

Когда Резенхайм начал резать хлеб и сыр, Меченый понял, что с собой у хозяина осталось совсем мало еды. Причём отрезал он своему упрямому подопечному столько же, сколько и себе. И Меченый решился.

— Я согласен.

— На что? — Резенхайм протянул ему первый кусок.

— На договор. Я согласен быть твоим учеником.

— Уверен?

— Да.

— Тогда последнее предупреждение. Если ты меня обманешь, то наш договор будет разорван, и у тебя будут большие неприятности.

— Тогда и ты только посмей меня обмануть, — огрызнулся Меченый.

— Принято, — ничуть не смутился бета и протянул мальчику свою шершавую ладонь. — По рукам?

— По рукам, — сунул ему свою Меченый.

Рукопожатие. Настоящее. Как будто он не ребёнок, а уже взрослый! А ведь руку предлагают не всем — это надо заслужить.

Резенхайм вполне серьёзно пожал детскую ручонку, потом достал из-за пазухи ключ, отомкнул замок на цепи, снял её с Меченого, смотал, размахнулся и, крякнув, со всей силы зашвырнул в реку. Только брызги разлетелись и круги пошли.

Он сдержал слово. И мальчик едва не разревелся при виде этого. В первый раз кто-то пообещал ему что-то хорошее и сдержал это обещание!

— Ладно, давай поедим и спать. — Хозяин как будто не заметил, что его покупка только что едва не опозорилась. — Завтра будет деревня, и там мы купим ещё еды. Устал, небось...

Резенхайм улыбался. Довольно и как-то... знакомо что ли? От этой улыбки словно становилось теплее. После скудного ужина, устраиваясь на земле рядом с костром под одним плащом с бетой, Меченый снова подумал, что боги послали ему очень хорошего хозяина.

Уже утром после совсем скудного завтрака — Резенхайм всё так же честно-благородно поделил остатки пополам — они пришли в деревню, где и запаслись кое-какой снедью на первое время. Меченый настороженно косился на селян, на лицах которых то и дело проступала тень отвращения, стоило им увидеть мальчика. Только несколько омег смотрели на него с жалостью. Меченый жался к хозяину, ни с кем не разговаривал и очень удивился, когда ему перед самым уходом какой-то старичок-омега всучил несколько хороших яблок.

— Кушай, малыш, — погладил он Меченого по голове. — А то ты такой худенький...

В голосе старичка "волчонку" почудилось что-то знакомое, от чего даже в груди защемило. Что это? А Резенхайм снова пристально смотрит. Не слишком-то похоже на жалость.

— Резенхайм, почему ты так на меня смотрел, когда мне яблоки давали? — спросил Меченый уже за околицей. Мальчик щедро поделился с хозяином, и тот даже сказал за это "спасибо".

— Тебе ведь что-то знакомое почудилось при этом, верно?

— Да... А как ты это понял? — удивился "волчонок".

— Ничего сложного... — дёрнул плечом бета и снова закашлялся. — Я ведь не просто так за тобой пошёл. Я сначала узнавал про тебя и твоих братьев всё, что мог.

— И что ты узнал?

— Когда вы рождаетесь, то с полтора года или год остаётесь с папами, а потом вас забирают.

— А почему не сразу?

— Грудничков? Не смеши меня! Кормильцев не везде найдёшь, за каждым щенком смотреть надо, а у омег ещё и свои дети — молока на всех не хватит, а то и сам омега скопытится от переутомления. Убыток чистый. Как только вы уверенно ходить начинаете и мало-мало есть обычную еду, тогда вас и забирают. Но этого же мало! После того, как вас продают на так называемых первичных торгах, новые хозяева часто не хотят возиться с мелюзгой, которая справляет нужду под себя и не умеет пользоваться ложкой. Нанимают одинокого омегу, которому поручают заботиться о малышне с полгода-год, после чего вас помещают в ваши так называемые приюты, где уже смотрят, кто на что годится, а хозяева приюта продают вас и передают полученные деньги настоящим хозяевам.

— И я... жил у одного такого омеги?

— Да, почти год. И это тот редкий случай, когда омега осмелился обмануть нанимателей. Кончилось, конечно, плохо, но где-то в твоей голове память о том времени осталась. Этот омега, звали его Алби, полюбил тебя как родного и решил спасти от рабства. Буквально перед тем, как за тобой пришли, он сбежал вместе с тобой, да только в ближайшем лесу вас догнали, и гнев посланца был страшен. То, что осталось от Алби, я нашёл в том самом лесу, и убивали его очень больно и долго. Ты был там, получил злости и силы альфы столько, что это осталось с тобой надолго. Ты ведь от всех шарахался, верно? Сначала ты боялся всех подряд, потом тебя начали щемить, ты огрызался... — Меченый обмер. — Вижу, угадал. А тут ещё и твоя отметина. Потому-то ты таким диким и был — так было проще держать всех на удалении. Чтоб тебя никто не трогал.

Меченый остановился, сглатывая. Резенхайм всё сказал правильно. Как он?..

— Как я узнал это? — прозорливо спросил хозяин. — Этому меня учил мой наставник. Позже, когда мы разошлись, я не раз убеждался, что он был прав. Ты пережил тяжкий удар силы Адама, когда тебя отбирали у Киррэна. Твой папа был в ярости, и понадобилось несколько альф, чтобы задавить его, воспользоваться мигом, заломить ему руки, сбить с ног, прижать к полу и забрать тебя. — У "волчонка" рот раскрылся сам собой. — У твоего папы был редкий для омеги дар — он достаточно легко выдерживал давление силы духа альфы уже в очень юном возрасте. Запугать его было трудно, да и силой Флоренс не обделил. Само собой, что когда тебя забирали, эти альфы разошлись не на шутку, и ты, совсем ещё маленький, пережил удар этой самой силы. Алби своей заботой сгладил след от этой силы, но потом, когда его убивали, ты снова пережил то же самое. И ты начал видеть угрозу во всех, кто к тебе подходил. Ты, скорее всего, не помнишь толком, как всё началось, но ты помнишь, как тебя задирали потом. Ты выбрал способ избегать окружающих тебя людей с помощью того, что мы называем инстинктом. Кроме того, тебе постоянно доставалось из-за пятна, и бежать было некуда — дом Фиска окружён высокой стеной, и привратники следят за всеми. А когда ты едва не задушил доверенного Фиска цепью на прошлогодних торгах... Да, об этом я тоже знаю. И всё же о том, как о тебе с любовью заботились Киррэн, а потом Алби, ты помнишь. И эта память просыпалась каждый раз, как ты видел по дороге что-то, что радовало тебя. Это заметно по твоему лицу. Значит, ты не совсем безнадёжный.

— И ты всё это видишь? А я могу так научиться?

— Я же научился, — усмехнулся бета. — Для этого надо кое-что знать и понимать, вот только не все верят в подобные вещи — они противоречат многому, чему учит Церковь. Так что, если хочешь научиться, слушай меня, а не дураков...

Резенхайм снова закашлялся, и Меченый не на шутку забеспокоился.

— Тебе же надо лекарство! Почему у тебя его нет?

— Потому что я все деньги отдал за тебя и оставил нам на еду. — Резенхайм вытер губы, зачем-то посмотрел на свою руку и вздохнул. — Как только придём в город, я куплю себе лекарство, как только подработаю.

— И как ты заработаешь денег?

— Я неплохо играю в карты. Есть много способов заработать, и когда-то я был известным кулачным бойцом.

— Ты? — ахнул Меченый.

— А что, непохож? — хмыкнул бета.

— И ты дрался с альфами?

— И побеждал их, — самодовольно кивнул Резенхайм.

— Ты???

Хозяин совсем не выглядел богатырём, как Бер, да и кашлял. И это если забыть про правую руку. Трудно поверить, что он мог драться на равных с альфами.

— А как ты их побеждал?

— Боюсь, сейчас я не смогу показать, как это делал. Сам видишь, я нездоров, но когда-то моё имя гремело в самых разных городах. И кроме больших арен есть немало мест, в которых можно заработать своей силой и мастерством. Там я и сражался. Думаю, скоро сам увидишь, насколько хорошо меня знают.

— И ты будешь учить меня побеждать?

— Если захочешь.

— Хочу! — тут же выпалил Меченый.

— Значит, буду учить. Вот только подкормлю тебя сначала, а то тощий, как черенок от метлы.

Меченый повеселел и зашагал бодрее.

В следующей деревне они заночевали, заодно помылись, и Меченый воотчию убедился, что его хозяин когда-то был бойцом — на его теле резко выделялись шрамы.

— Это от зубов альф и ножей, — объяснил Резенхайм. — Есть бои, в которых иногда используется оружие, и оно должно уравнять бойцов, если кому-то кажется, что они слишком неравны. Бывает, что на бой выходит омега — по своей воле или заставляют. Ему нож дают обязательно. Один такой меня тогда серьёзно достал. — Резенхайм показал на шрам на боку. — Сам парнишка был слабенький, двигался неважно, но отваги ему было не занимать. Проиграл, конечно, но зато этим боем спас своего старшего брата-альфу. Потом он сам за мной ухаживал, пока я не выздоровел. Славный парень, ласковый и вкусный. — Резенхайм причмокнул. — Я потом научил его паре трюков, чтобы больше никто не посмел обидеть, и побратался с его братом. Так что не стоит недооценивать омег.

— Мой папа Киррэн был сильным, — кивнул Меченый.

— Вот именно.

— А как он стал таким сильным? Его кто-то учил?

Резенхайм грустно улыбнулся.

— Киррэн был родом из Альхейна. Это далёкая страна, большая и богатая, в которую можно попасть быстро по морю и долго по земле. Я слышал, что там омегам позволено куда больше, чем у нас, и одобряю это, как одобрял мой наставник. Твой папа был младшим сыном уважаемого в Альхейне рода потомственных воинов Башир и обучался наравне с братьями. Эта семья защищала одну из прибрежных провинций, которая была ближе всего к нам, и однажды наша армия внезапно напала на них. Родичи Киррэна и их армия сражались доблестно, но силы были слишком неравны. Его родители и братья погибли в бою, а Киррэна взяли плен. Командующий нашей армии был так впечатлён мастерством твоего папы, что решил на нём заработать. Привёз в Ингерн и продал владельцу большой арены — колизея — в Варанге, где Киррэн и встретил твоего отца.

— А почему наши напали?

— Зависть, — вздохнул Резенхайм и закашлялся. — Альхейн силён и богат. Там столько разных удивительных чудес, что нашим хотелось прибрать их к рукам, да альхейнцы не позволяли. Рано или поздно это должно было произойти.

— Значит... у меня там могут быть родственники?

— Да, но добраться туда будет непросто. Нужны деньги, и Альхейн далеко. К тому же в любой момент может начаться большая война.

— Значит... ничего нельзя сделать? — огорчился Меченый.

— А ты хочешь к родным?

— Ну... если они меня примут... — Мальчик коснулся своего лица.

— Такие отметины в Альхейне не считаются отметинами Зла, — погладил его по голове Резенхайм. — Думаю, тебя примут. Если не твои родственники, то какие-нибудь друзья твоего деда. Попробуем поискать в городах людей, которые могли бы помочь.

— А то, что я родился рабом...

— В Альхейне нет рабства. Мой наставник говорил, что рабством могут наказать на определённый срок, но и только. И там рабов не метят, как у нас.

— Метят? Как?

— Обривают затылок и наносят татуировку — несмываемый рисунок.

— Значит, у меня есть такая метка? — Меченый пощупал свой затылок.

— Да. Поэтому для подтверждения вольного статуса нужна особая бумага, если раб получает свободу. Всё это записывается в разные книги, в том числе и в церковные. Если бы ты от меня убежал, то для проверки тебе бы обрили затылок и выяснили, кто ты и откуда. Даже если бы ты сорвал с себя ошейник.

Меченый виновато поник. Несмотря на то, что Резенхайм употребил немало незнакомых или плохо знакомых слов, он всё же понял главное.

— Я больше не убегу, пока ты не дашь мне вольную бумагу, обещаю.

— Я знаю. Пока я буду твоим хозяином — это твёрдая уверенность, что ты никуда не денешься, а по сути мы будем на равных. При первой же возможности я даже буду снимать с тебя ошейник, а когда будет нужно, ты снова его наденешь.

— И я понял, сколько я должен узнать. Ты научишь меня?

— Научу. Всему, что знаю сам. Но на это понадобится время.

— Я буду учиться. — Меченый помолчал и спросил: — Резенхайм, а где сейчас мои братья?

— Старшего — его зовут Клык — купил какой-то моряк. Если твой брат правильно себя поведёт, то станет свободным — он же альфа. Ваш второй брат омега, и ему не повезло — он родился особенным. Его купили очень могущественные люди и берегут, как зеницу ока — рассчитывают много заработать, когда подрастёт. Я долго думал, как можно его забрать, но так и не придумал. Будем надеяться, что боги будут к твоему брату благосклонны. Я мог помочь только тебе.

Меченый поджал губы и прижался к хозяину. Ему просто захотелось это сделать, и он сделал это.

— Спасибо, — чуть слышно прошептал "волчонок", смахивая слёзы.

— Не стоит, — приобнял его бета, чувствуя, как мальчик дрожит. Для него это очень непросто, однако он всё же решился поверить. Это хорошо. — Это всё, что я мог сделать для тебя. Я только хочу, чтобы мой наставник, когда я встречу его на том свете, похвалил меня за достойно прожитую жизнь.

— А кто он такой?

— Я не знаю. Знаю только его имя — Ирдис. И то, что он был омегой. Это был удивительный человек большого ума и глубоких знаний. Говорил, что родился и рос в Альхейне, но кто знает, правда ли это... Кем бы он там ни был, он сделал мою жизнь лучше.

На следующий день местность стала казаться Меченому знакомой. Мальчика так и подмывало сказать об этом хозяину, но он не решался. И только тогда, когда они остановились в полдень рядом с озером, Меченый вдруг понял, что это то самое, возле которого они уже ночевали — на другом берегу виднелась знакомая берёза, только расковырянный им ствол уже упал.

— Ты... водишь меня кругами???

Резенхайм рассмеялся, мешая смех с кашлем. Даже начал хлопать себя по коленям.

— Заметил! Молодец!

— Что?.. Ты...

Меченый начал злиться. У них оставалось мало еды, пришлось потратиться в деревне, Резенхайму надо достать лекарство от кашля, а он водит своего ученика кругами!!!

— Не сердись... — повинился Резенхайм, отдыхиваясь и опираясь на свою палку тяжелее обычного. — Я только хотел испытать тебя и узнать получше. Если я буду тебя учить, то надо понять, с чего начинать.

— И ничего другого не придумал???

— Прости. Всё, больше никаких кругов. Зайдём в тот город, из которого я тебя забрал, переночуем в нём, купим кое-чего в дорогу и пойдём дальше.

— А когда ты будешь меня учить? — поутих "волчонок".

— Всему своё время. Сначала тебе надо подкормиться и освоиться в большом мире. И ни в коем случае сейчас далеко от меня не отходи, иначе никакая купчая не спасёт.

— Ладно.

Странный хозяин. Хотя Меченый уже начал к нему привыкать. Рядом с Резенхаймом было очень спокойно, несмотря на насмешливый или жёсткий тон. Да, местами было обидно, и всё-таки хорошо. Не самый плохой хозяин достался.

В городе мальчик и сам бы далеко от Резенхайма не отошёл — на него все пялились. Точнее, на его пятно. Многие с омерзением отворачивались, омеги косились с жалостью. Дети шарахались. Все. Как это было у прежнего хозяина. Резенхайм молча приобнимал его за плечи, просто вёл рядом с собой, и это придавало уверенности и не заставляло пригибаться, что не к лицу потомку Адама. Альфа должен всегда держать голову высоко! И Меченый старался.

В ближайшей харчевне Резенхайм пожалел ученика, и они сели в углу. Посетителей пока было мало, и "волчонок" выдохнул с облегчением. Порция, которую принёс юный разносчик-омега, была внушительной, пусть и жиже, чем у Резенхайма, и Меченый едва удержался от того, чтобы сразу вгрызться в ломоть хлеба и запустить ложку в тарелку с наваристой ароматной похлёбкой.

— Правильно, не торопись, а то тебе плохо станет, — одобрительно кивнул хозяин. — Тебя до меня плохо кормили, поэтому я тебе много и не давал. Твой живот отвык от большого количества еды и может выкинуть не самое приятное коленце. Не спеши, понемногу, и твой живот снова будет прилично усваивать еду.

— Этому тебя тоже наставник научил? — прилежно жуя, уточнил Меченый.

— Да, и он был прав — я не раз на собственной шкуре это испытал, так что учись сразу — пригодится.

Пока они ели, над столом висело молчание. Меченый украдкой оглядывался по сторонам, разглядывая людей, которые бросали на него неприязненные взгляды и отворачивались. Хотя они сели в углу, его всё равно заметили.

— Резенхайм... а почему моё пятно так всех пугает?

— Пустые суеверия, — поморщился бета, отхлёбывая из деревянной кружки. — Якобы сам Деймос так метит тех, кто родился ему на радость. Да и просто выглядит отвратительно, если вокруг подобных нет. Знавал я в молодости одного такого, и знаешь что?

— Что?

— Этот парень зубами выгрыз себе признание, и люди забыли про его изъян. К тому же у него пятно было ещё омерзительнее, чем у тебя. Так что тебе ещё повезло. Трудись, учись, завоюй себе отменную репутацию — и никто не будет кривиться, глядя на тебя. А для омег это и вовсе важно лишь постольку-поскольку. Да, сначала будут шарахаться, но если ты правильно себя поведёшь, то они про пятно забудут и не будут его замечать.

— Как???

— Вырастешь — поймёшь, — усмехнулся Резенхайм. — Сейчас ты ещё щенок, и тебе это не надо.

— Почему это не надо?!

— Потому что ты ещё недостаточно вырос. Сейчас тебе надо учиться, чтобы к тому времени, как я сдохну, ты мог жить и выживать сам, без моей помощи.

Меченый насупился.

— Подумаешь! Как будто ты будешь со мной нянчиться?!

— Делать мне больше нечего, — скривился Резенхайм. — Не для того я на тебя деньги собирал.

— И много ты собрал?

— Почти тридцать золотых.

— Три... дцать? А это много? — заинтересовался мальчик.

— Весь наш с тобой обед стоит пятнадцать монет медью. Одна серебряная монета равна ста монетам медью. Пятьдесят монет серебром — это одна монета золотом.

— Пять... десят? — Меченый понял, почему Резенхайм не спешит учить его сразу — когда глупый щенок жил у прежнего хозяина, он не умел и не знал ничего. — А это много?

— Скоро узнаешь. Значит, так. Сегодня вечером я сяду за карты, а ты будешь сидеть рядом со мной и внимательно смотреть. Потом мы ляжем спать. Утром после завтрака мы покинем город, и по пути я тебе объясню, что к чему.

— А почему не сейчас?

— Сейчас важнее подработать, причём быстро, а потом, когда не надо будет лишний раз думать, где раздобыть хотя бы горсточку меди, будет проще и спокойнее. Ирдис учил меня именно так.

— А что мы будем делать после обеда?

Меченый успел привыкнуть к тому, что хозяин постоянно говорит "мы". Прежний, как и Бер, никогда так не говорил. Они отдельно, воспитанники отдельно. Чувствовать себя причастным к хозяину было почему-то приятно.

— Искать, где остановимся на ночь. Денег совсем мало, а мне ещё лекарство доставать. Заодно узнаем, где лекарь тут есть, и сколько будет стоить лекарство. Пока всё понятно?

— Да.

— Умница.

Меченый зарделся — ЕГО ПОХВАЛИЛИ!!! Ну и хозяин ему достался!

После того, как они поели, Меченый очень внимательно наблюдал, как Резенхайм рассчитывается с подошедшим хозяином. Бета как будто нарочно отсчитывал монеты вслух, и это выглядело занятно, однако приставать с расспросами "волчонок" не спешил.

Город, в котором находился приют прежнего хозяина, назывался Катрен и показался мальчику большим и грязным. Но Резенхайм сказал, что есть города гораздо больше, а Катрен — это обычная провинция. На небольших площадях и во дворах стояли фонтаны, из которых горожане набирали воду для своих нужд, узкие улочки сменялись сравнительно широкими, приземистые дома высокими. Некоторые дома выглядели куда внушительнее, были огорожены не каменными заборами, а решетчатыми с хитрыми завитушками, да и вообще чудными. За такими заборами росли цветы, кусты и деревья, за которыми ухаживали работники, и больше нигде их не было. Вокруг работников бегали собаки, которые, завидев чужих, с оглушительным лаем бросались к забору. Резенхайм тут же оттаскивал любопытного ученика подальше.

— Не подходи слишком близко, — предупредил бета, отводя своего подопечного от самого большого дома. — Может, собаки через прутья ограды тебя и не достанут, однако раздражать их не стоит.

— Этот дом принадлежит кому-то богатому?

— Да, здесь живёт городской голова. И это очень важный господин, у которого много слуг. Если он нас заметит и решит, что мы раздумываем, как его ограбить, то запросто натравит своих слуг, а то и посадит в тюрьму.

— Но мы же ничего такого не думаем! — возмутился Меченый. — Мы просто проходили мимо!

— А почему тогда его собаки так громко лают? Они дом охраняют. Да и вообще, городской голова такой господин, что одно его слово это закон. До таких маленьких людей, вроде нас с тобой, ему нет никакого дела.

— Почему?

— Потому. Идём.

Меченый неприязненно посмотрел на большой дом и отвернулся.

Лекарь нашёлся довольно быстро и сразу понял, кому нужно лекарство. Резенхайм описал свою болезнь, нужная настойка у лекаря нашлась, и они столковались по поводу оплаты. Резенхайм, пообещав непременно расплатиться на следующий день, бережно положил в свою сумку наполненный тёмный флакон из толстого стекла, оплетённый соломой, и они вышли на улицу.

— Теперь буду кашлять поменьше, — сказал хозяин, — а то вечером это может помешать.

— Почему?

— Есть такой кашель, из-за которого могут заболеть другие, — объяснил Резенхайм. — У меня не такой, только неохота это говорить всем и каждому.

— А когда ты заболел?

— Давно. Ирдис смог прибить эту болезнь, выходил меня, но с возрастом хворь должна была вернуться, и она вернулась. Это было неизбежно.

— А почему ты заболел?

— Потом расскажу, а сейчас важнее другое. Идём.

Комнату на ночь они нашли в глухой части города, и это место Меченому совсем не понравилось. Грязно, тесно, люди подозрительные и грубые, как Бер. Даже на омег смотреть было неприятно. И пахло очень плохо.

— Почему здесь? — спросил мальчик, когда они оказались в убогой комнатушке, где ничего не было, кроме старого сундука, маленького окошка и очага. Лучше, чем карцер, но хуже, чем деревенские дома.

— Дешевле стоит. Может, кого-то ещё подселят, так что не удивляйся. В таких местах на удобства рассчитывать не стоит. Мы часто будем в таких комнатах останавливаться, так что привыкай. Если получится добыть больше денег, то будем жить в более приличных местах. Жизнь сейчас стоит дорого, понимаешь?

— Почему?

— Налоги. Император то и дело их поднимает, чтобы собрать больше денег на новую войну с Альхейном, вот хозяева и стараются вытрясти из постояльцев побольше, чтоб самим хватило. Это непросто, и я тебя научу.

— И много таких, как мы?

— Полно. Только запомни, щенок — много еды, красивая одежда, свой дом и слуги это, конечно, здорово, но когда всё это вдруг пропадает, то привыкнуть к нищете почти невозможно. Обязательно сдохнешь, причём быстро и страшно, поскольку ни пса не умеешь. Научишься видеть хорошее даже в таких условиях — не пропадёшь и тогда, когда разбогатеешь. Главное — голову не потерять.

— Это как?

Резенхайм хмыкнул.

— Правильные вопросы задаёшь. Точно, толк из тебя будет.

Меченый снова зарделся от похвалы. Два раза за день! Больше, чем за всю его жизнь!

В сундуке нашлось тряпьё на подстилку и потрёпанные одеяла, но сразу постилать хозяин не стал.

— Посмотрим сначала, скольких к нам подселят, — сказал он. — И если увидишь крыс — сразу не пугайся.

— А гнус тут есть?

— Летом его больше, тем более, что зимой тут всё как следует вымораживают. В том числе и одеяла. Неплохо отдохнём. Тем более, что тебе не привыкать спать на полу. — Резенхайм внимательно посмотрел на своего подопечного и прищурился. — А ты хорошо говоришь. Не ожидал.

— Я сам с собой разговаривал, — тихо ответил "волчонок", отводя взгляд. — С другими разговаривать не хотелось.

Резенхайм погладил его по голове, и Меченый снова прислонился, обхватив для верности руками. Не мог не сделать этого.

— Мы с тобой будем много разговаривать, — пообещал хозяин. — Я научу тебя многим нужным словам, и потом, когда ты станешь взрослым, ты со всем будешь справляться и без меня.

— Я уже не хочу, чтобы ты уходил. Ты непохож на прежнего хозяина и Бера. Ты ни на кого не похож. Почему ты другой?

— Потому что я не дурак. И ничего не делаю просто так. Тем более, что нужен толковый наставник, чтобы твоя дальнейшая жизнь сложилась хорошо. Я хочу стать для тебя как раз таким наставником.

— Я буду тебя слушаться. Обещаю.

— Посмотрим. Но если тебе что-то будет не нравиться, то говори смело. Подумаем вместе, как это исправить.

Жёлтые глаза "волчонка" с надеждой уставились на Резенхайма, и Меченый улыбнулся. Так, как наверняка никогда никому не улыбался в последние годы. Бета невольно ощутил непривычное для себя чувство умиления и представил себе, как этот мальчик улыбался своей няньке.

По рассказам деревенских, Алби очень любил малыша и старался порадовать его всем, чем мог. Малыш не мог не прочувствовать эту любовь и забыть о ней совсем. Да, когда он вырастет, придётся укрепиться, ведь сейчас подобной теплоты не так много, да и та, что есть, часто давится как нечто вредное и недостойное альфы и беты. Чушь собачья, как говорил Ирдис. Стоит вовремя объяснить это мальчишке, чтобы потом, когда Безмолвные Стражи придут за наставником, он не потерял свой свет, а разделил с тем омегой, который станет его спутником жизни. Омеги очень высоко ценят этот свет и становятся преданы своим мужьям настолько, что без колебаний отдают свои жизни ради ласкового слова и простого тепла. Не исключено, что со временем Меченый привяжется к хозяину и будет очень тяжело переживать его уход. Стоит перед отбытием в Мировой Дом найти ему самого подходящего омегу и успеть их поженить, чтобы пережить смерть наставника было хоть чуть-чуть, но легче. Если мальчишка захочет выкупить такого, то стоит заранее начать собирать деньги на выкуп... Вероятно, именно поэтому Ирдис и отказался брать своего ученика с собой — там, куда он собирался идти, погибнуть просто, а видеть боль и отчаяние на лице и в глазах своего воспитанника не менее больно, чем гибель близкого человека. Омега поступил правильно, однако сам Резенхайм так поступить не сможет. Хвороба, которую он подцепил ещё в детстве, не оставит такой возможности, и мальчишке придётся хоронить наставника.

Резенхайм опустился на одно колено, обнял Меченого по-настоящему и сразу почувствовал, как мальчик дрожит от подступающих слёз. Уже чувствует, что его хозяин искренен, и смутная память о жизни с Алби шевелится. Очень долго бедный ребёнок страдал, а теперь всё меняется. Остаётся только молить Деймоса дать побольше времени, чтобы "волчонок" успел вырасти и окрепнуть. Чтобы Резенхайм успел его подготовить и обучить. Ирдис говорил, что его ученик достиг нужной ступени, чтобы учить других, нести полученную им науку дальше. Да и помирать в одиночестве неохота. Хочется, чтобы рядом была хоть одна живая душа.

Противный дым щипал нос, и Меченый с недоумением наблюдал, как соседи хозяина по карточному столу увлечённо курят трубки или свёрнутые из каких-то высушенных листьев штуки. Как им может такое нравиться??? Хозяин не курил, и это было хорошо — он и так-то нет-нет да и покашливал, над чем его соседи посмеивались.

— Что, не любишь табак?

— Годы мои уже не те, чтобы курить, — отговаривался Резенхайм, глядя на выпавшие ему карты. — Да и денег нет на это удовольствие.

Удовольствие??? Меченый поморщился и прикрыл рот и нос ладонью.

— А чего это твой щенок морщится? — ехидно поинтересовался одноглазый альфа с коротким рубцом на щеке.

— Пусть — мелкий ещё, — снисходительно махнул рукой Резенхайм.

— А чего с собой таскаешь? Мелюзге уже спать пора.

— Нельзя его одного оставлять, а то нарвётся. — Резенхайм положил на стол две карты, и другие игроки помрачнели. Меченый понял, что его хозяин снова выиграл. На столе уже лежала внушительная кучка самых разных монет, и некоторые, самые большие, выглядели куда красивее, чем медные. Это и есть серебро и золото? И Резенхайм отдал за него так много таких монет?! Вот это да! — Ну что, ещё раз?

— А ты не шельмуешь? — угрожающе спросил ещё один альфа. — Уж слишком часто тебе нужная карта идёт!

— Проверь всю колоду и пересчитай, — невозмутимо приложился к своей кружке Резенхайм. — Да ты сам пару раз передёрнул, я видел, так что осторожней со словами.

На альфу тут же уставились остальные игроки.

— Когда это он передёрнул?! — возмутился бета помоложе Резенхайма, стискивая кулак на столе.

— Во время третьего круга, — охотно сообщил Резенхайм. — У стойки ещё едва драка не состоялась, мы отвлеклись, и он поменял две карты. А ещё он в последний раз туза за пояс успел запихнуть.

Не успел обвинённый вскочить, как его тут же скрутили остальные. Бета достал из-за пояса обманщика припрятанную карту, и Меченый в очередной раз восхитился хозяином. Заметил ведь!

Обманщика, который пытался сопротивляться, пока не получил парочку весьма болезненных ударов, потащили к выходу, а Резенхайм неспешно собрал свой выигрыш.

— Вот так оно и бывает.

— Ты ведь тоже шельмовал, да? — тихонько спросил "волчонок".

— Да, только так грубо стоит действовать крайне осторожно. Есть много способов, и не всегда имеет смысл прятать карты. Достаточно быть внимательным, помечать карты и уметь думать. Шулерство — довольно опасное занятие. Только у-у, молчок, хорошо? — И Резенхайм хитро подмигнул ученику.

Мальчик охотно кивнул.

— А ты меня этому научишь?

— Научу, когда чуток подрастёшь. Сначала тебе кое-что другое освоить надо. Ладно, тебе и в самом деле спать пора. Идём. Завтра с утра рассчитаемся за моё лекарство, я куплю тебе одёжку получше, и побыстрее уберёмся из города.

— А зачем ты меня с собой посадил?

— Считай, я уже начал тебя учить. — Резенхайм сложил деньги в свой потёртый кошель. — Первое дело — осторожность и внимательность, а когда выдаёшь другого шулера, то обязательно надо сказать что-то, что добавит правдивости твоим словам. Так я и поступил.

— А сколько ты выиграл?

— Завтра в дороге и посчитаем. Идём.

Комната, в которой они остановились, была совсем рядом — выйти из кабака, пройти чуть-чуть до следующей двери и подняться по шаткой, пахнущей сыростью лестнице на второй этаж. Меченый невольно погордился — до двух считать всё-таки умеет! Да, мало, но хоть что-то.

В комнате обнаружились три соседа. Все трое омеги, молодые и до того похожие друг на друга, что "волчонок" едва не запнулся о порог. Пока их с Резенхаймом не было, омеги успели растопить очаг и постелить себе на полу. Увидев, с кем будут ночевать, они тут же сбились в кучу возле стены.

— Тихо-тихо, не трону!.. — вскинул руки Резенхайм и тут же закашлялся. Меченый тут же подхватил хозяина под руку.

— Может, ещё лекарства?

— Ничего, завтра выпью.

— А почему они такие похожие?

— Близнецы. Ни разу не видел?

— Нет. — Меченый подвёл хозяина к очагу под удивлёнными взглядами омег. — А как так получается?

Разумеется, омеги уставились на его пятно, но уже как-то иначе, чем люди раньше. И принюхиваются, как старик-омега с яблоками.

— Не знаю, только рождаются они почти одновременно — один за другим. Нечасто бывают по трое-четверо. А бывает и такое, что и вовсе разные рождаются. В общем, чуден промысел Флоренса... Спасибо, малыш. Эй, сынки, подсаживайтесь, не бойтесь. Места на всех хватит.

Омеги поколебались и начали осторожно подбираться ближе.

— Вы... правда, не будете приставать? — спросил один.

— Не буду — годы мои уже не те, как и здоровье. Вы откуда?

— Из Келевара. Идём за Роган — там новое поселение основали, рабочие руки нужны. Мы слышали, что там будут много железа добывать и плавить.

— А вы вольные?

— Да.

— Тогда свои бумаги берегите — там немало желающих получить рабочие руки задарма, — посоветовал Резенхайм. — Особенно, если это такие, как вы. Разбираться потом никто не будет.

— Откуда знаете? — робко спросил второй омега.

— Видел подобное не раз, а потом одного парня с ребёнком вызволял. Едва успел. — Резенхайм расправил свой плащ и поманил Меченого. — Давай, подсаживайся и грейся. Быстрее заснёшь.

— Вы... помогли омеге с ребёнком? — поразился третий омега.

— Вообще-то это был альфа. Молодой ещё — лет двадцать. Его сыну два года было. Один с ним бродил, работу искал. И едва не влипли оба — парень в рудники, а мальчишка на торги. Омежка, кстати.

— Не может быть! — осмелел один из братьев. — Чтобы альфа один нянчился с ребёнком!..

— Чем хотите поклянусь. И такое бывает. Редко, но бывает...

Меченый быстро пригрелся рядом с хозяином и скоро начал клевать носом. Он плохо понимал, о чём Резенхайм ещё разговаривает с этими омегами. Слышал только, что омеги его не боялись. И от этого было хорошо.

Утром они покинули город.

Резенхайм выиграл вполне достаточно денег. Он не только расплатился за своё лекарство, но и купил своему подопечному приличную обувь, кафтан и плащ.

— Весна ещё не кончилась, и похолодать может когда угодно. Всё-таки Великий Холод закончился не так давно, и холода время от времени ненадолго возвращаются, — объяснил хозяин, расправляя плащ на плечах ученика, когда они вышли из лавки.

— Резенхайм, а почему я мёрзну? — нахмурился Меченый. — Я же альфа, а альфы не мёрзнут.

— Чушь! Альфы мёрзнут так же, как и все остальные. Они лучше переносят холода, а это не одно и то же. Да и ты ещё слишком мал. Вот подрастёшь, вступишь в возраст созревания и всё поймёшь сам. А сейчас ты будешь страдать от холода, как любой другой человек.

— А почему?

— Потому что такими нас создал Флоренс. Ты знаешь, как вообще появились альфы?

— Я слышал, что первый альфа был создан из огромного волка.

— Так гласит легенда, — кивнул бета. — И это похоже на правду — вы сильные, и у вас есть клыки. — Меченый потрогал место в своей нижней челюсти, где красовалась дырка от выпавшего клычка. — Давно потерял?

— Кривоносый выбил. Да он и так шатался...

— Сейчас у тебя меняются зубы, и новые клыки будут больше прежних, а с возрастом ещё немного вырастут, станут крупнее. Я не знаю точно про волка, но легко понять, откуда вообще взялась эта легенда.

— Так это неправда?

— Никто не знает. Это было так давно, что в те времена люди не умели ни читать ни писать. Они даже не считали нужным что-то сохранять для потомков. Потом правда быстро забылась, и когда люди начали задумываться, почему они именно такие, появилась эта легенда.

— А почему именно волк? Почему не медведь?

— Потому что медведи не живут стаями. Да и волк умный зверь...

Пока они шли, Резенхайм рассказывал, чем похожи альфы и волки. Меченый ловил каждое слово.

— А что такое сила духа альфы? У Бера она была.

— Это особая сила, которая зависит от смелости сердца и крепости тела. Я не знаю, откуда она у нас — у бет она слабее — а вот у омег её нет. Но иногда омеги рождаются или становятся очень стойкими к этой силе.

— Как мой папа Киррэн?

— Да. И тоже никто не знает, почему это происходит. Церковь считает это дьявольским даром, но мне как-то с трудом в это верится.

— А что такое, эта Церковь?

— Она называет себя наместником богов в нашем мире, обязанность которого — учить людей мудрости и правильной жизни. У вас там клерика не было, как я понял.

— Нет. А зачем они нужны?

— Это нижние чины Церкви. Странно, что его у вас нет... Ну, да ладно, рано или поздно впихнут.

— Откуда знаешь?

— Церковь надзирает за всем, что у нас происходит. Особенно сейчас, когда назревает война с Альхейном.

— А зачем?

Резенхайм остановился и вздохнул. Они уже отошли далеко от города.

— Потому что у нас по сути одна и та же вера, вот только альхейнцы толкуют её иначе, чем наша Церковь. Их вера учит равенству и свободе, а Церковь... Люди содержат Церковь, Церковь нужна нашим правителям, но она же мешает нам учиться и делать открытия, чтобы мы жили лучше. Альхейн богатеет, а наши ещё толком не оправились после Великого Холода. Церковь не хочет потерять власть, влияние и деньги, потому выставляет Альхейн и его трактовку, то есть объяснения, как ересь, преступление против богов, и преследует тех, кто исповедует эту веру. Это ещё одна причина, по которой война неизбежна — Церковь и власти, которые она науськивает на иноземцев, приближают эту самую войну. Альхейнцы, которые приезжают к нам, постоянно в опасности, некоторые попадают в тюрьмы по глупым и лживым обвинениям, власти ссорятся с южанами, да и наши армии то и дело нападают на земли Альхейна — как за Срединным морем, так и за большими морями. Церковь называет это благими деяниями и оправдывает. А по сути — страдают невиновные. Умирают. Как будто у нас этого мало.

Меченый потрясённо слушал хозяина, разинув рот.

— Но... как же так?

— Всё так, малыш. Твой папа был из Альхейна и долго не вытерпел. Как только у него начали отбирать детей, в нём взбунтовался дух Альхейна. Да и он к тому времени стал вполне взрослым, стал сильнее. Твой отец тоже был не из слабеньких, и вдвоём они смогли освободиться.

Меченый опустил голову, вцепляясь в свой ошейник.

— Их, как и меня, держали в клетке? В таких же ошейниках?

— Да. В Альхейне это недопустимо, и без причины никогда не наказывают. У нас процветает рабство, а там его уже отменили. Рабством в Альхейне можно назвать только каторгу, да и то туда отправляют, чтобы искупать совершённые преступления. Да только там предусмотрены чёткие сроки, и каторжники содержатся в достаточно пристойных условиях — их кормят, одевают, дают отдыхать, лечат, если вдруг заболеют. Это наказание, а не проклятие. Оступился — отработай на благо страны. Отбыл срок — всё, ты чист перед людьми. И там никого не клеймят.

— Откуда ты так много знаешь про Альхейн? Ты был там?

— Нет. Зато был мой наставник. Ирдис говорил, что родился там, знал их язык, но потом вернулся к нам. Он многому успел научиться в этой стране и с благодарностью вспоминает тамошних людей. — Резенхайм кашлянул и потёр грудь. — Когда мы встретились, я был тяжело болен, смерть была уже совсем рядом, но Ирдис меня вылечил, насколько мог. Только сказал, что с годами эта хворь вернётся. И оказался прав. Альхейн — мудрая страна. Могу себе представить, как тяжело было здесь Киррэну.

— А если... мы найдём моих родителей... ты вернёшь меня им?

— Конечно. А ты бы хотел?

— Я бы хотел их увидеть, — признался Меченый.

— Может, и увидишь... если Деймос будет благосклонен.

— Деймос? Чёрный бог? — ахнул "волчонок". — Да разве он может быть добрым?!

— Может, — улыбнулся Резенхайм, и они снова зашагали по тракту. — Так учат в Альхейне. И это учение мне больше по душе, чем учение Церкви.

— Почему?

— Всему своё время. Я буду многому тебя учить, чтобы ты вырос умным и не пропал один. Для этого нужно немало знать и уметь.

— Так чему ты будешь меня учить? — Меченый поражался тому, сколько всего его хозяин знает. Как он может столько помнить сразу?

— Сначала, пока ты отъедаешься, я буду учить тебя грамоте. То есть читать и писать. Тебе это обязательно пригодится, и со знанием грамоты ты сможешь устроиться работать в самые разные места, а не только мешки тягать или драться. Кроме того, ты будешь работать там, куда я тебя пристрою, если нам будет нужно добыть денег. Это будет случаться часто. Будь старательным и внимательным, подмечай, что и как делается. И не спорь с хозяином и другими работниками! Так мы не только заработаем, но и ты окрепнешь, станешь сильнее. Как только ты будешь готов, я начну учить тебя чему-нибудь попроще, а когда ты подрастёшь ещё немного, то и более серьёзным вещам. От простого к сложному. Когда ты полностью вырастешь и будешь готов жить сам по себе, то я совсем сниму с тебя ошейник и дам вольную. До тех пор ошейник будет тебя защищать.

— Ага. И когда это будет?

— Не раньше чем я решу, что ты готов, — ушёл от прямого ответа Резенхайм. — Обучение займёт не один год, так что не вздумай жаловаться. Учиться всегда непросто.

— И тебе было непросто учиться?

— Конечно. Поначалу я был очень бестолковым и не сразу начал понимать, чего от меня требуется и зачем это нужно. Но Ирдис был терпелив, и его терпение было вознаграждено. Я стал отменным бойцом, научился играть в карты и шельмовать, чтобы никто не заметил этого, и многим другим вещам. Благодаря его науке я всегда мог заработать себе на жизнь, а то и побаловать себя чем-нибудь приятным. Меня знают, уважают и ценят в самых разных городах нашей страны. Я хочу, чтобы и тебя тоже уважали, как уважают меня.

— А если меня будут уважать... моё пятно перестанет людей пугать?

— Скорее, оно будет говорить, что с тобой стоит считаться. Тебя будут узнавать, помнить, и если ты правильно этим распорядишься, то жизнь твоя сложится хорошо. Не менее важным будет и то, какое имя ты себе выберешь.

— Я... могу выбрать себе имя... сам? — не поверил своим ушам Меченый.

— Конечно.

— А ты тоже выбрал себе имя сам?

— Нет, мне его выбрал Ирдис. Я тогда просто не знал, как мне именоваться...

— Погоди-ка! — перебил наставника Меченый и забежал вперёд, чтобы посмотреть бете в лицо. — Ты... когда-то был таким же, как и я!!!

Резенхайм довольно улыбнулся.

— Заметил... Молодец. Да, когда-то я был таким же, как и ты. Рабом с кличкой вместо имени. И я стал уважаемым человеком.

— А как это случилось? Расскажешь?

— Чуть погодя. Подождёшь до привала? А то мне тяжеловато говорить на ходу долго.

Меченый закивал и умолк надолго. Вот это да! Его хозяин когда-то был таким же! Невероятно!

В полдень они сошли с тракта и расположились под большим деревом с толстым стволом. На дорогу Резенхайм купил немало еды, и часть её нёс Меченый в отдельной сумке. Хозяин запасся основательно, даже купил своему ученику отдельную флягу для воды. Жуя, Меченый поглядывал на наставника, ожидая, когда тот расскажет о себе. "Волчонок" уже забыл, как когда-то с недоверием относился к этому человеку и даже дерзил. Теперь ему и в голову не приходило убегать. Он хотел научиться чему-нибудь. Особенно драться.

— Так рассказать тебе, как я стал Резенхаймом? — уточнил наставник, устроившись под деревом поудобнее.

— Ага. — Меченый пристроился рядом, точно так же прислонившись к дереву спиной.

— С чего бы начать? — Резенхайм задумался, почёсывая нос. — Ну... я не знал, кто мои родители, как и все, кто жил со мной в то время. Лишь позже я узнал, как мы рождаемся на свет, и даже не мечтал разыскать своих.

— А как мы рождаемся?

— Понимаешь, малыш, рабов даже за людей не считают. Да, мы выглядим как люди, ведём себя как люди, но нас лишили права считаться людьми. Просто потому, что кому-то так захотелось. В отличие от свободных людей, у нас нет настоящих имён — их надо заслужить, нас не вписывают в церковные книги, нам не платят за работу, мы не имеем права жениться. Нас даже лишают прав на собственных детей! Да, раб может заслужить свободу, и тогда ему выдаётся особая бумага — паспорт, которая это доказывает. Он так же вписывается в церковные книги и может жить так, как захочет. Он может работать и требовать пристойную плату за свою работу, он может покупать и продавать, заиметь свой шмат земли и дом, завести скот, поступить на военную службу, вступить в монастырское братство или ремесленную гильдию... Свободный человек многое может, чего не дают рабам. И нас настолько не считают людьми, что просто разводят, как породистый скот. Если хозяин решает, что его раб достоин того, чтобы оставить после себя потомство, то договаривается с другим рабовладельцем, они сводят своих рабов во время омежьей течки, а получившегося ребёнка, если он рождается благополучно, потом продают, как немного подрастёт. Выручку пополам или как договорятся. Те, кто имеют много рабов, ни с кем не делятся. Это большое дело, и деньги в нём крутятся большие. Крепкий здоровый раб высоко ценится и стоит дорого, поэтому сводить стараются самых здоровых. Так на свет появился и я.

Сначала я был довольно хилым, поэтому продали меня не слишком дорого, с возрастом заметно окреп, но поскольку я бета, то на многое тогда рассчитывать не мог. Меня восьмилеткой купил один лавочник, и я начал работать в его лавке, в которой продавали ткани. Хозяин мне попался на редкость жадный — он плохо меня кормил, одевал, спал я на чердаке его дома, чуть что — наказывали. И вот однажды я оплошал — случайно испортил дорогое шёлковое полотно. Сам не пойму, как так могло случиться... — Резенхайм задумчиво прищурился. — Хотя, это мог быть и не я. Это мог сделать и сын хозяина, который тогда пришёл в лавку. Он меня терпеть не мог, постоянно наговаривал. В общем, его отец меня знатно избил за это — шёлк стоит очень дорого, а его заказал какой-то очень важный господин... В общем, хозяин меня отдал какому-то мутному человеку в обмен на помощь в улаживании неприятностей с этим господином, а уже этот человек продал меня на рудники. Да не на простые рудники, а на такие, в которых добывают самоцветные камни. Там работало немало детей, которых покупали за бесценок, однако долго не жил никто. Работа трудная, опасная, для здоровья вредная.

— И как там работают?

— В горе, где есть самоцветы, прорубают длинные норы. Они называются "шахты". По ним мы и лазили — искали эти самые камни. Для этого надо перебирать отвалы пустой породы, которую добывали рабы постарше, раскалывать на части отдельные куски, ковырять сами стены. В некоторые щели в стенах пролезет только ребёнок, поэтому нас и покупали. Мог обрушиться потолок, могло накрыть зловонным облаком из глубины горы, которое душило, могла хлынуть вода и затопить шахту... Откопают ли, достанут ли, успеют ли вывести на свежий воздух — никто не знал. Я не раз находил кости, оставшиеся от тех, кто там работал прежде, и видеть их было очень страшно.

— И никто не пытался убежать? — Меченый с жалостью смотрел на наставника — видел по лицу, как ему было трудно тогда.

— Пытались, конечно, да только никому ещё не удавалось. Если кто и покидал шахты, то только мёртвым. Кормили тоже плохо. Обычно давали жидкую похлёбку из ячменя или овса, добавляли какие-то корешки или лук, а если попадалась похлёбка с мясом, то это, скорее всего, было то, что осталось от очередного умершего.

— И ты... ел? — ужаснулся Меченый.

— А что мне оставалось? — пожал плечами старик. — Есть-то хотелось, а ничего другого не было. Нам и хлеб-то нечасто давали. Если и давали, то он был или чёрствый или пополам с отрубями или с чем-то ещё. Это даже хлебом назвать было трудно. Но мы ели. Само собой, что на такой кормёжке протянуть долго удавалось не каждому. То сырость, то холод, рудничная пыль забивалась внутрь — мы дышали ею. Болели и тоже умирали. Я продержался всего два года, после чего меня, тощего и полумёртвого, вытащили на воздух. И тут мне повезло — мимо проходил Ирдис. Он увидел, как сторожа вместе с надсмотрщиком решали, что со мной делать, подошёл посмотреть... Я ещё был жив, и было не слишком-то приятно слушать, как они обсуждают, как меня лучше прикончить, чтобы мясо не получилось слишком жёстким. Ирдис предложил отдать меня ему, и у него даже были деньги, но на его деньги даже не взглянули. Ирдис был молодой и красивый — на это и позарились. Один из сторожей попытался его схватить, но Ирдис ускользнул, а потом схватился с ним и быстро победил. Тогда я даже не понял, как именно ему это удалось! Потом попытался ещё один и тоже проиграл. Все были поражены. И Ирдис предложил сделку. Против него выходит кто-нибудь на честный бой, и если он проиграет, то добровольно надевает рабский ошейник. А если победит, то ему отдают меня даром. Вот только без хозяина этого решать никто не мог. Уж не знаю, как Ирдис этого добился... Вскоре приехал хозяин и согласился на эту сделку. Он даже подписал договор с Ирдисом! По закону, как полагается, ведь Ирдис был вольным.

— И Ирдис победил.

— Да. Это был большой риск, но он не отступился — разглядел и учуял во мне что-то. Поединок проходил при свидетелях — там деревня была недалеко... И меня отдали. Ирдис долго меня выхаживал, и я выжил. Потом мы пошли прочь от рудников, а потом Ирдис начал меня учить. Он сразу сказал, что хочет дать мне вольную, но сначала я должен стать самостоятельным. И когда он предложил мне выбрать себе имя, то я растерялся так, что долго не мог выбрать. Имён было так много!

— А как тебя звали раньше?

— Черенок — я был очень худым, как черенок от метлы. Когда я признался Ирдису, что не знаю, какое имя выбрать, он предложил мне это, и имя мне понравилось. Имя редкое, и потому меня ни с кем не спутаешь.

— Ирдис освободил тебя, как и обещал?

— Да — когда мне исполнилось шестнадцать. И тогда же мы разошлись. Я не хотел расставаться с ним — привык за шесть лет, но Ирдис получил какие-то тревожные вести и собирался идти в дальние края, где было довольно опасно. Он просто не захотел брать меня с собой. Я, конечно, обиделся, но Ирдис объяснил мне причину своего решения, и я согласился.

— Больше ты его не видел?

— Нет. И даже не знаю, где он встретил свой конец. А хотелось бы узнать. Этот омега изменил мою жизнь. Он спас меня. Я был всего лишь безродным рабом, который должен был сдохнуть, но я не сдох. Я выжил, выучился и многого сумел добиться благодаря тому, чему Ирдис меня научил. Если бы я хотел, то мог бы заработать очень много денег, заиметь большой дом, слуг и жить, не думая особо о завтрашнем дне. Как тот городской голова. Но Ирдис научил меня думать и смотреть далеко в будущее. Я хотел сделать что-то такое, что может изменить нашу несправедливую жизнь к лучшему. Только поэтому я по-прежнему путешествую.

— А почему ты выкупил меня?

— Я видел самый знаменитый бой твоих родителей. Им тогда было всего по четырнадцать лет, и их вдвоём выпустили против матёрого бойца Бакаллы из самого Викторана. Ещё не были сделаны ставки, публика ещё не успела войти в раж, а Агор и Киррэн убили этого зверя. Поверь, малыш, Бакалла был силён и прежде почти не знал поражений. Такого ещё ни разу не было! Тем более такого, чтобы омега, да ещё такой юный, мог сражаться наравне с бетами и альфами и побеждать. Ты бы слышал, что рассказывали о его боях! — Резенхайм покачал головой. — Твой отец тоже рано вышел на арену и успел прославиться. И от них решили заиметь как можно больше детей. Когда у Киррэна забрали тебя, это стало последней каплей, и они взбунтовались. Когда я об этом узнал, то мне стало жутко от мысли, что может статься с их детьми. Великие бойцы... И я начал вызнавать, куда вас распихали. На это ушло немало времени, потом я понял, что вызволить могу только тебя, и начал собирать деньги. Когда я пришёл за тобой и увидел тебя, то стало ясно — я пришёл вовремя.

— И ты меня не испугался?

— Нет. К тому времени я уже понял, что заставляет тебя так себя вести. Понял, как тебя унять, а потом договориться с тобой. И я рад, что ты оказался достаточно смышлёным, чтобы согласиться на наш договор. Пока ты моя собственность, тебя никто не имеет права никуда забрать без моего ведома. Я имею право подать протест и вернуть тебя. Никакой вербовщик не посмеет забрать тебя в армию. По сути ты уже свободен и имеешь право решать, как жить, сам, но сперва тебя надо обучить, подготовить. И я буду тебя учить. Как когда-то меня учил Ирдис. — Резенхайм повернулся к ученику и погладил его по голове. Меченый зажмурился от удовольствия и придвинулся вплотную. — Ты заслуживаешь достойной жизни. Особенно после всех прежних страданий. И я постараюсь.

=============II==============II===============II=============

Часть вторая. СВЕТ И БОЛЬ

28.05.1628г. от нач. ВХ

— Ну, как? — Заметно запыхавшийся Геральд подбежал к сидящему под дубом наставнику и опустился перед ним на корточки, ожидая одобрения.

— Плохо, — огорошил его Резенхайм. — Как отдышишься — всё с самого начала.

— Почему это плохо?! — возмутился "волчонок".

— А ты сам подумай.

Знакомая песня.

Геральд досадливо рыкнул и повалился на спину. Резенхайм оглядел его полуобнажённое тело с первым лёгким загаром, на котором блестел пот, и улыбнулся. За три года полудикий заморенный мальчишка выправился и окреп. Здоровяком, конечно, не станет, но и мелким не останется. Всё-таки в бою не всегда всё решается силой и размерами, а этот щенок подаёт большие надежды! Ума, правда, до сих пор местами не хватает, но это поправимо. Грамоту освоил — значит, не совсем глупый.

Геральд отбросил со лба волосы и задумался, глядя на то, как солнечные лучи играют в кронах деревьев.

— Я слишком спешу?

— Нет.

— Неправильно двигаюсь?

— Нет. Ещё?

Юный альфа снова недовольно рыкнул.

— Да что не так-то???

— Думай.

Геральд посмотрел на свои натруженные руки.

— Неразумно трачу силы?

— Верно. Если в бою ты будешь делать то же самое, то быстро выдохнешься, и тебя даже мало-мало сообразительный омега одолеет. Без ножа. Кстати, ты когда думаешь стричься? Зарос совсем! Скоро люди смеяться будут!

Геральд не без удовольствия пропустил меж пальцев прядь своих тёмных волос.

— Ну и пусть. Мне так нравится.

— Я понимаю — в память о господине Али. А если прицепится кто? Мальчишки, например? Забыл последнюю драку?

— Не забыл. А если начнут нарываться, то первый же в морду получит.

— А если гурьбой навалятся?

— Раскидаю или выскользну.

— Уверен? Не каждый одиночка способен выстоять против стаи.

— Если это будет настоящая стая — приду битый, а если нет — сам их взгрею.

Резенхайм хрипло рассмеялся.

— Отважный щенок!

— Я не щенок — я "волчонок". А стричься не буду. Сам сначала постригись!

Бета снова хохотнул — мальчишка сумел поставить его на место.

— Так ты учти, "волчонок", что длинные волосы в бою только мешать будут.

— У меня шнурок лишний есть. Буду завязывать.

— Ну, сам смотри. Тебе с ними жить, а не мне. Моё дело — предупредить.

И всё-таки славный мальчишка растёт, подумал Резенхайм. Вот вырастет, созреет, и любой омега почтёт за большое счастье провести с ним хотя бы час. Везде, где бы они ни были, обязательно обращали внимание на его подопечного, перешёптывались, и не всегда это было про пятно на лице Геральда. Бета не раз слышал, как эти омеги самых разных возрастов тихо восхищаются удивительно чистым запахом мальчишки.

Истинное Предназначение произвело на свет особенного ребёнка.

Уже очень скоро Геральд вступит в возраст созревания, и придёт время научить его не менее важным вещам, чем искусство рукопашного боя. В этом деле Геральд делал заметные успехи — благодаря новой микстуре хворь отступила, Резенхайм достаточно окреп, чтобы выдерживать занятия со своим учеником, однако возвращение болезни это вопрос времени. Необходимо подготовить мальчишку к тому мигу, когда Безмолвные Стражи придут за его наставником, а учить было ещё чему.

Геральд отдышался, легко вскочил с травки и снова начал сноровисто лазать по деревьям. Он ловко взбирался по стволам, перебирался с одной ветки на другую или перепрыгивал с одного дерева на другое, метя в самые прочные ветви, способные выдержать его вес. Глазомер у мальчишки развился отменно, а самоуверенности пока многовато.

— Молодец, уже лучше, — спустя время похвалил его Резенхайм. — Спускайся. Хватит на сегодня.

Когда Геральду исполнилось десять лет, Резенхайм решил, что пора взяться за его обучение, и начинать стоило с чего попроще. Начали они с простых захватов, подножек, уклонений и обманных выпадов. Сперва мальчишка ворчал, что это дурь, однако когда до него дошло, в чём смысл этих упражнений, то он пришёл в восторг и почти загонял наставника, стремясь освоить это всё побыстрее. Ясное дело, что сперва преимущество было на стороне Резенхайма — он был крупнее, старше, опытнее, но ведь это только основы. Потом пойдут вещи более сложные, и к тому времени Геральд уже должен уметь не применять науку боя бездумно. Так же быстро "волчонок" перенял и привычку наставника проверять своего подопечного — ни с того ни с сего и внезапно. Он всё меньше ошибался, а сам Резенхайм всё больше осознавал, насколько успел состариться. Не пришли бы за ним раньше намеченного им самим срока!

Спустя год обучение усложнилось — бета взялся за своего воспитанника основательнее. В свободные от работы дни и во время привалов на долгих переходах Геральд то бегал, то лазал по деревьям, подтягивался на прочных древесных ветках или балках, упражнялся с дорожным посохом Резенхайма вместо боевого шеста, ножом, подобранными где попало палками или чем-нибудь ещё, подвернувшимся под руку. Учился он и наносить простые удары, махать ногами, стараясь достать высоко поставленный или подвешенный предмет. Мальчишка стал ловким, быстрым и метким. Резенхайм гонял его по траве, голой земле, грязи, загонял в воду... Геральд довольно быстро научился плавать, и тогда Резенхайм начал его тренировать на плавучих брёвнах. В том числе и держать равновесие. Геральд снова и снова оправдывал надежды наставника, часто удостаивался похвалы, и в нём начали робко проклёвываться ростки зазнайства, которые стареющий бета безжалостно вырывал, пока естественные живость и дерзость юности не довели мальчишку до беды.

Так же старательно, как учился, Геральд и работал везде, куда его пристраивал во время коротких или долгих стоянок наставник. Куда только его не заносило! Кузницы, плотницкие или столярные мастерские, стройки, рубка и сплав леса, рыбацкие артели... Каждый вечер за ужином они обсуждали прошедший день, и Резенхайм учил мальчишку наблюдать, думать, рассуждать и делать выводы. Попутно учил и играть в карты и кости — пока честно. Пусть сначала освоится, а там видно будет. Прилежный ученик и тут показал неплохие способности. Во время долгих переходов, особенно летом, когда они могли неделями не приближаться к городам и сёлам, "волчонок" изучал и премудрости разведения огня, охоты, рыбной ловли, собирательства, учился распознавать лечебные травы и использовать их на тот случай, если нечем будет заплатить ближайшему травнику или аптекарю.

За прошедшее время Геральд заметно подрос и вполне успешно побеждал в драках деревенских мальчишек постарше. Резенхайм строго-настрого запрещал ему использовать при этом большую часть полученных умений — рано. Геральд, скрипя зубами, пока слушался. Резенхайм не просто так установил этот запрет — необычное приобретение некогда знаменитого бойца успело примелькаться, народная молва, случалось, бежала впереди них. Резенхайм не хотел выставлять неготового ещё мальчишку на бои слишком рано, как это не раз случалось прежде. Бета ещё во времена своего ученичества лично видел один раз, чем это кончилось — ничего хорошего, а от того, как пройдёт первый бой его воспитанника, будет зависеть очень многое.

Весна плавно перетекала в лето, когда Резенхайм и Геральд дошли до Ажана. Это был не самый большой, но бойкий торговый городок, который славился своими ярмарками. Здесь можно было и отдохнуть и неплохо подработать.

Само собой, что у Резенхайма у ближайших торговых рядов нашёлся знакомый. Резенхайм торговался с сородичем по поводу мерки крупы, а Геральд терпеливо и молча стоял рядом с мешочком наготове, когда Резенхайма кто-то окликнул:

— Резенхайм? Ты что ль?

Резенхайм и Геральд дружно обернулись на голос, и "волчонок" понял, что этот здоровенный мужик с бородой серьёзный боец.

— Аластор? Вот так неожиданность... — кисло отозвался Резенхайм.

— Это рынок, — развёл своими ручинами альфа, ухмыляясь в бороду, и вперился в Геральда. Мальчик стойко выдержал этот взгляд, и опалённая бровь — кузнец что ли? — взлетела вверх. — Это и есть твоя покупка?!

— Да, это он. От кого узнал? Я здесь уже лет пять не был. — Резенхайм, наконец, столковался, подал знак ученику, и Геральд подставил свой мешочек.

— От Косматого — был у нас зимой. — Аластор оценивающе оглядел Геральда и хмыкнул. — А покрупнее найти не смог? И ты бы его постриг что ли. А то неровен час за омегу примут. — И альфа загоготал, довольный своей шуткой.

Геральд молча проглотил это оскорбление, старательно завязывая горловину мешочка шнурком.

— Не примут — мальчишке расти ещё. — Резенхайм расплатился с торговцем и вручил ученику несколько мелких монет. — Купи себе поесть и жди меня у фонтана, мимо которого мы проходили.

— Хорошо, — кивнул Геральд, опустил мешочек с крупой в свою сумку и начал гадать, что бы купить и не отравиться при этом. "Волчонок" уже знал, что в достаточно больших городах готовую снедь надо покупать с оглядкой. Особенно летом.

— Как хоть звать этого щенка? — поинтересовался Аластор.

— Геральд.

— Ого! Сам выбирал?

— Нет, он сам. Всё, иди, — велел бета ученику. — Скоро буду.

Геральд снова кивнул и пошёл вдоль рядов, приглядываясь и принюхиваясь к товарным лоткам. Чутьё подсказывало ему, что наставник отослал его не просто так.

Пройдясь туда-сюда, Геральд купил себе пару пирожков поприличнее и два прутка с нанизанными на них поджаренными грибами и кусочками какого-то мяса. Продавцом был омега лет четырнадцати, который сперва его испугался, но Геральд в два счёта его успокоил, показав деньги, и даже дал пару медяшек сверху лично, и омега тут же повеселел. Грибы на ядовитые похожи не были, мясо тухлятиной не пахло... Геральд пристроился у большого фонтана, достал из сумки деревянную чашку, которую сам вырезал минувшей зимой из плохонького, как его назвал мастер, полешка, когда работал у резчика по дереву, зачерпнул воды и начал есть, гадая, почему Резенхайм его отослал. Что такого ему должен был сказать этот Аластор, что не предназначено для его ушей?

На жующего возле фонтана мальчишку многие обращали внимание. Омеги с вёдрами, пришедшие за водой, дети, другие прохожие... Кто-то с омерзением крестился, заметив его пятно, и обходил стороной, некоторые что-то бормотали себе под нос, омеги недоумённо косились... Двое омег — похоже, что братья — более чем прилично одетые, замедлили шаг, принюхались и оживлённо зашептались. Чуткое ухо Геральда услышало обрывок их разговора: "...был бы постарше..." О чём это они? Почему это ему мало лет? Надо будет спросить у наставника — может, он знает.

Потом к Геральду привязалась какая-то мелкая собачонка, длинная шерсть которой подметала булыжную мостовую. Подобных "волчонок" видел в богатых каретах на руках у расфуфыренных омег. Чья это? Чистая, упитанная, а как принюхивается к его еде! Потерялась что ли? Геральд отщипнул ей кусочек мяса с одного из своих прутков, собачонка быстро его проглотила и умильно завиляла хвостом, похожим на метёлку, прося ещё.

— Всё, больше не дам — самому мало, — сказал Геральд, давая ей ещё один кусочек. Видно же, что домашняя, так что нечего раскармливать!

Едва собачонка проглотила второй кусочек, как какой-то омега в холщовом переднике подскочил и схватил её под животик.

— Вот ты где, мерзавка! Предки, за что мне это мучение?!. Ты ей ничего не давал? — Омега с подозрением взглянул на мальчика.

— Нет, — тут же ответил Геральд, смекнув, к чему был этот вопрос.

— Хорошо... — Омега выдохнул с облегчением. — Эти собаки очень породистые, чуть что — болеют...

— Дорогие?

— Ужасно!!! Молодой господин Рэнфри случайно выпустил её за ограду... Надеюсь, она ничего такого съесть не успела.

Геральд заметил, что на шее у омеги рабский ошейник. Наверно, этот омега искренне предан хозяевам, раз так тревожится. Наверно, ему достались не самые плохие.

Омега ушёл, крепко держа в руках беглянку, которой это не очень-то нравилось. Геральд уже доедал второй пирожок, когда его заметила стайка местной ребятни из зажиточных семей — трое "волчат", бета и каким-то чудом прибившийся к ним омежка. Увидев лохматого чужака, маленькие альфы расплылись в ехидных ухмылках, и один, самый рослый, окликнул Геральда:

— Эй, ты, лохматый! Тебе твои патлы не мешают?

— Не мешают, — ответил Геральд, всем своим видом показывая, что он просто тут сидит, ест, и ни до кого ему дела нет.

— Да ладно?! Хоть бы косичку заплёл! — И дети засмеялись, включая омежку, который, видимо, даже не понял, в чём заключалась шутка.

Геральд промолчал и запихнул в рот последний кусок пирожка. Резенхайм драться в городах запрещает, но если эти типы продолжат докапываться или хотя бы попытаются дёрнуть за волосы, а то и сумку отобрать, как это уже было в одной деревне в прошлом году... Геральд достал из своей сумки шнурок и начал собирать волосы в хвост. Пусть лучше глазеют на пятно — это не так обидно.

Увидев лицо чужака, маленький бета присвистнул, что не очень удачно вышло — среди его зубов виднелась щель от выпавшего молочного зуба.

— Да он меченый!

— Да ещё и раб, — добавил второй "волчонок", разглядев ошейник.

И что такого, сердито подумал Геральд. Что за манера — чуть что цепляться? Шли бы вы своей дорогой! Он собирался уже встать и перебраться на другое место, как рослый перестал смеяться.

— Эй, мы с тобой разговариваем! Куда собрался?!!

— Мне запрещено разговаривать с чужими, — попытался отговориться Геральд, и вдруг к его ногам подкатился тряпичный мячик, за которым поперёк улицы бежал омежка помладше того, что был с насмешниками. Значит, мячик его. Геральд поднял мячик с земли и внезапно заметил, что малыш вот-вот попадёт под копыта лошади, запряжённой в гружёную бочками телегу. "Волчонок" едва успел выхватить омежку из-под копыт!!!

— Куда ты так бежишь??? — начал он выговаривать малышу, который даже не понял ничего. — Там же лошадь!!!

— Мясик, — пролепетал омежка. Чистенький, ухоженный и пахнет неплохо. Он без страха смотрел на большого мальчика и лупал круглыми тёмными глазёнками.

— Этот? — Малыш закивал, и Геральд вернул ему мячик. — Держи и больше не теряй. Где твой папа?..

— ДИК!!! — К ним заполошно, забыв свою корзинку возле торговца яйцами, бросился омега в синем платке. Он встрепенулся ещё от звуков ругани извозчика, натянувшего вожжи, а потом обнаружил пропажу сына. — Иво Милосердный, ты как там оказался??? Я же просил не уходить далеко!!!

— У него мячик к фонтану откатился, — объяснил Геральд, бережно возвращая ему ребёнка.

— И не только мячик, — добавил случившийся рядом омежка лет восьми — Геральд заметил его рядом с пекарней на этой же площади. — Этот мальчик успел спасти вашего Дика от лошади с телегой.

Омега побледнел и судорожно прижал сына к груди.

— Дик... Ну, зачем ты сам побежал??? Почему мне не сказал??. Спасибо! — вцепился несчастный родитель в ладонь Геральда. — Как я могу тебя отблагодарить?

— Присматривайте за своим Диком получше, и этого будет достаточно, — улыбнулся Геральд. Он сразу понял, что его ошейник и пятно омегу совсем не испугали и не насторожили. Это было приятно.

Вернувшись к фонтану, Геральд понял, что тот рослый всерьёз собирается драться.

— Значит, нельзя с чужими разговаривать, да?

— Это другое, — миролюбиво ответил Геральд. — Тебе чего от меня надо-то?

— Чего??? Мне? От тебя? — тут же вскипел, как самовар, рослый. — Да ты кто такой, чтобы мне от тебя было что-то надо?!!

— Тогда иди своей дорогой. — Геральд подобрал свою чашку, которая успела подсохнуть, и убрал в сумку. — Мне сказали ждать здесь, и я буду ждать.

— Ты чё, борзый, да? Бычить на меня будешь, да?

— Я не бычу, — вздохнул Геральд, поняв, что от драки не отвертеться. Этот рослый, по ходу, его ровесник, но драться толком не умеет. Считает себя птицей большого полёта. Геральд и не думает перед ним пресмыкаться, чем подрывает авторитет в стае. Значит, наглого раба сейчас будут бить.

Геральд не ошибся. Тем более, что двое прохожих-альф, от которых заметно разило дряным пивом, начали подначивать рослого атаковать первым. Мальчишка уверенно взял разбег и попёр на Геральда, который и не думал бежать. Он просто в последний момент ушёл в сторону, рослый со всего размаха ударился о борт чаши фонтана, перевалился через него и ухнул в воду, подняв тучу брызг. Выпивохи засмеялись. Геральд утёрся — немного воды попало ему на лицо — и начал оглядываться, выискивая наставника, который что-то задерживался. Разговор с этим Аластором затянулся? Значит, точно что-то важное.

Недруг, отфыркиваясь, вынырнул и визгливо зарычал на шустрого сородича:

— Ты чё натворил, псина???

Адам, и это твой потомок, подумал Геральд, передвинув сумку за спину. Что за потуги? Деревенский мальчишка, с которым он дрался в позапрошлой деревне, и то был сильнее!

— Я тебя и пальцем не тронул. Лучше вылезай и обсушись, пока не простыл.

— Ты мне ещё указывать будешь?!! — Рослый вылез из фонтана. С него текли реки воды, булыжники под его ногами тут же потемнели.

— Я не указываю — я советую. И не надо так кричать — я ещё не глухой.

Геральда этот мальчишка забавлял. Домашний щенок пытается показать, что он могучий зверь! Ума ни на грош... Резенхайм, конечно, часто говорит, что его ученику ума не хватает, но не настолько же!

— Ты ещё смеяться??..

Рослый снова попёр на обидчика. Геральд подобрался — он принял решение. От наставника, конечно, влетит, но зато этот дурень отделается ушибленным самолюбием и испачканными штанами.

Уже отработанный приём, и рослый лежит на земле. Второй "волчонок" тоже напал на Геральда и быстро оказался рядом с приятелем. Третий попытался сорвать сумку с плеча, но даже дотронуться до лямки не успел — Геральд перехватил его руку и плавным толком усадил сородича на задницу. Бета даже приближаться не стал, заслонив собой омежку, который доверчиво держался за его руку. Младший брат наверно. Ну, хоть этот соображает.

— Может, хватит? Мне и так теперь влетит...

— Это верно, — раздался хриплый голос за спиной Геральда. — Я тебе что говорил?!

— Они сами полезли, — буркнул Геральд, нисколько не чувствуя себя виноватым. — Что мне оставалось делать?!

— Отмолчаться не мог?

— Отмолчишься тут, когда некто просто жаждет подраться, — проворчал Геральд.

Резенхайм оглядел поднимающихся с земли "волчат", задержался на мокром, который изрыгал слова, совсем не подходящие к его возрасту, и вздохнул.

— Ладно, идём. Нам ещё комнату искать. Поесть хоть успел?

— Успел.

— Добро.

И они покинули площадь, провожаемые пристальными взглядами и перешёптываниями.

— Рослый, да?

— Он самый. Сначала к волосам прикопался, а потом я малыша из-под лошади вытащил, и он попёр. Вообще слов не понимает!

Бета и его подопечный шагали по узкой тенистой улочке, которая сбегала вниз чередой ступеней. Резенхайм был мрачен, но злился не на Геральда, и это слегка утешало.

— Ты его искупал?

— Нет, он сам занырнул — я только в сторону отошёл. Но я ничего им не порвал и не сломал. Всё, как ты учил...

— Тебя увидели. А кое-кто и оценил, — сердито объяснил Резенхайм.

— Аластор? — обмер Геральд.

— Других хватает. И откуда только эти щенки взялись на нашу голову?!!

— Меня захотят... увидеть в деле? — Геральд испугался.

— Именно. Поэтому я и запрещал тебе использовать мою науку — эту школу боя в Ингерне мало кто знает. Люди уже догадались, что я не просто так тебя с собой таскаю, а кое-кто даже смог подглядеть, как я тебя учу. Слухи разлетелись дальше, чем я ожидал. Сам понимаешь, всем любопытно. Ох, рано... На бои обычно выставляют не раньше тринадцати лет, а тебе ещё только двенадцать.

— Уже двенадцать, — заметно обиделся Геральд.

— Это неважно! Меня знали как отменного бойца, и сам можешь догадаться, что будут ждать от тебя. Аластор мне на это очень толсто намекнул, и я убеждён, что если меня заставят выставить тебя на бой, то против тебя выкинут мальчишку самое малое на два года старше! А ты ещё не готов.

На это Геральд промолчал, признавая правоту наставника. Какого бы ты ни был высокого мнения о своих умениях, с наставником лучше лишний раз не спорить.

— И... что теперь? — тихо спросил Геральд, вцепившись в свою сумку.

— Попробуем отбиться, а если не выйдет, то выпрошу отсрочку, чтобы лучше тебя подготовить.

Геральд ощутимо струхнул. Первый настоящий бой!!! Самый настоящий! Сможет ли он сейчас не ударить в грязь лицом и не опозорить репутацию наставника?

Комнату они сняли на чердаке доходного дома почти на самой окраине. Из небольшого слухового окошка были видны холмы, среди которых змеилась река. Резенхайм по пути сюда рассказывал, что Ажан и окружающая его губерния выросли на землях, которые во времена Великого Холода принадлежали двум враждующим кланам. Позже сами кланы полностью истребили друг друга, а на местах их крепостей и замков начали расти города. Главная река губернии до сих пор называлась Дана, и если будет свободное время, то можно досыта искупаться.

Геральд любил, когда они останавливались в таких комнатушках. Просто, ничего лишнего, много свежего воздуха... если на задворках не образовывались горы грязи от вылитых помоев. Здешние жители поступили умнее — они выделили неподалёку особое место для этого, и омегам не лень было туда ходить с вёдрами. К тому же рядом с домом был разбит небольшой общинный огородик с двумя плодовыми деревьями, в котором уже ковырялись двое омег и несколько ребятишек, обихаживая аккуратные грядки.

Ближе к вечеру Резенхайм куда-то ушёл, и Геральд, заскучав, достал нож и начал упражняться с ним, оттачивая способы прокручивать его в ладонях и перебрасывать из руки в руку. Нож был довольно старым, заметно сточенным, балансировка отвратительная, но Геральд старательно упражнялся, зная, что не раз придётся иметь дело с подобными — новый добротный нож стоил недёшево. Наигравшись с ножом, "волчонок" прикрыл створку слухового окошка, разулся и начал упражняться в рукопашном бою, повторяя и отрабатывая способы держать равновесие. Резенхайм не раз доказывал, что если ты удержишься на ногах, то бой, считай, уже наполовину выигран, и Геральд старался постичь это искусство в совершенстве. Он старательно представлял себе, как его атакуют с самых неожиданных сторон, и отражал эти воображаемые атаки, балансируя то на одной ноге, а то и вовсе на кончиках пальцев или пятке. Он так увлёкся, что не сразу заметил, что за ним внимательно наблюдают сквозь щёлку в деревянной двери. Если бы чужак случайно не чихнул...

Геральд действовал стремительно, и уже очень скоро в его руках бился омежка лет одиннадцати. Он бы заверещал на весь дом, но Геральд успел зажать ему рот ладонью.

— А ну, цыц! — Омежка послушно замолк, и Геральд ослабил хватку. — Подглядываешь?!

— Я не сам — мне хозяин приказал, — пропищал мальчишка.

Геральд увидел на его тонкой шейке рабский ошейник и всё понял.

— А как зовут твоего хозяина?

— Аластор. Он кузнец. Я по хозяйству помогаю, в кузнице прибираюсь и по поручениям бегаю. Не бей меня, пожалуйста!

— Не буду, — вздохнул Геральд, отпуская его. Мальчишку и без того часто шпыняли — на его лице ещё виднелись следы побоев. Ох, и несладко ему, наверно, живётся... — Тебя как зовут?

— Синица. — Омежка опасливо отодвинулся, и Геральд перекрыл ему выход. — Ну, отпусти.

— Не сейчас — я ещё не всё спросил. Тебя послали узнать, что я буду один делать, да?

— А что ты делал? — В голосе Синицы проскочило любопытство. — Плясал?

Геральду стало смешно.

— Нет. Это для того, чтобы потом хорошо держаться на ногах, если толкнут или подножку поставят — я ещё только учусь драться.

— Ну... я пойду... — Синица попытался проскочить под рукой "волчонка", но снова не получилось удрать. — Чего тебе ещё?

— Расскажи про своего хозяина. Он участвует в боях?

— Раньше участвовал. Сейчас своих сыновей готовит. Их двое — Купер и Шеринфорд.

— Ого, какое у второго имя богатое! — фыркнул Геральд.

— У тебя тоже, — слабо улыбнулся Синица. — Я слышал его от хозяина. Тебя так твой хозяин назвал?

— Нет, я сам выбрал. Раньше меня звали просто Меченый. — Геральд прислонился плечом к стене.

— Из-за... этого пятна? — Глаза омежки тут же уставились на то самое пятно.

— Ага. Родился я с ним. Противное, да?

— Не очень, — дёрнул плечом Синица. Он быстро перестал бояться Геральда и тоже прислонился к стене. — У моего хозяина есть приятель, который чуть не сгорел по пьянке. У него остался ожог, и он куда страшнее. А как тебя твой хозяин называет?

— По имени. Мне с ним повезло.

— Счастливый ты, — печально вздохнул Синица.

— А хочешь, я тебе имя придумаю? — предложил Геральд.

Синица на это только лохматой головёнкой качнул.

— Я раб. Мне настоящее имя не положено, пока не заслужу.

— А никто и не будет знать. Только ты и я.

— Тайное имя? — оживился Синица.

— Ага. Хочешь?

— А какое?

Геральд задумался, разглядывая нового знакомого. Понятно, что маленький ещё — глаза кажутся несуразно большими, лицо худое, кожа будто просвечивает, тощий. Однако Геральду упорно казалось, что когда мальчик вырастет, то очень похорошеет — глаза приятного цвета, похожего на свежевыжатый яблочный сок, губки пухлые, нос чуток вздёрнут. Вполне себе симпатичный, только недокормленный. Как у всех рабов, у него были коротко обрезанные волосы — русые и немножко торчат. Наверно, завьются, если отрастут.

— Хочешь быть Сигурдом?

— Но это слишком богатое имя для меня! — испугался омежка. — Оно только господам подходит!

— Это просто имя, — не согласился Геральд. — И какая разница, если только мы будем знать? Тебе-то нравится?

— Нравится...

— Ну, и всё. Теперь оно твоё.

Свеженаречённый омежка несколько раз повторил своё новое имя, будто пробовал его на вкус, и всё больше улыбался. От улыбки его личико стало ещё более милым, и "волчонок" порадовался за него. Хороший мальчишка!

— Такое красивое имя... Спасибо.

— Ладно, иди к хозяину. Только не говори ему, что я упражнялся. Скажи, что я просто спал.

— Так и скажу, — пообещал Сигурд, и Геральд выпустил его на лестницу.

Спустя время Геральд решил, что, и правда, стоит поспать. Завтра они с Резенхаймом будут искать ему работу, а для этого не одну улицу придётся истоптать туда-сюда.

Когда Резенхайм вернулся, Геральд тут же всё ему рассказал. Бета и без того был невесел, а после этого рассказа и вовсе приуныл.

— Значит, мне не показалось, что муж Аластора кого-то потерял, — вздохнул он, потирая лоб.

— Бой всё же состоится? — понял Геральд.

— Боюсь, что да. Даже если Сигурд и выполнит твою просьбу. Того, что разболтал Косматый, хватило и без того.

— А кто такой, этот Косматый?

— Альфа. И один из самых известных сейчас вольных бойцов в Ингерне. Он моложе меня, и своей славой я во многом обязан тому, что две наши схватки вышли вничью. Моя болезнь как раз начала возвращаться, но никто, кроме меня, этого пока не замечал.

— Косматый так силён?

— Очень силён. На самом деле его зовут Феликс, он родился в какой-то северной деревне и с малых лет был очень хорошим охотником. Во время одной из зим случайный человек его приметил и уговорил стать его учеником. Тем более, что Адам и Флоренс щедро одарили парня при рождении — он обгонял по росту своих ровесников, отличается обильной волосатостью, чем похож на первопредка... Статуи в храмах помнишь?

Геральд кивнул, припоминая, что как-то они встречали похожего человека. И если это был именно Косматый, то неудивительно, что его наставник так прославился, по сути победив его.

— А как ты смог его победить?

— Наставник учил Косматого использовать только собственную силу и инстинкты. Я же беру умом там, где мне силы не хватает. Важно и то, что многие заметили, что я отношусь к тебе не как к собственности. Пусть ты и носишь сейчас ошейник, все знают, что я не одобряю рабство, а значит, вожу тебя в ошейнике не просто так. И кто знает, что ты будешь делать, когда я дам тебе вольную. Если ты окажешься отменным бойцом, то, по их мнению, у тебя будет два пути — армия или служба у какого-нибудь влиятельного человека. Последствия не предвидит никто. Вот самые беспокойные и хотят посмотреть на тебя побыстрее.

— И... когда?

— Я пока отговорился тем, что мы только-только пришли, устали с дороги, устроиться сперва надо на подработку... Это даст нам немного времени, чтобы понять, кого против тебя могут выставить, и как ты будешь с ним драться. И учти — в полную силу тебе драться нельзя. Как и показывать всё то, чему я тебя уже научил. Рано ещё всем знать, на что ты способен.

— Почему?

— Самые наглые могут попытаться тебя украсть, чтобы использовать в своих целях. Ты даже не представляешь, на что некоторые ради этого способны! Даже ваш Бер покажется добряком в сравнении с ними.

Геральду стало страшно.

— Х... хорошо...

— Сейчас спим, но уши держим на макушке. Завтра я подыщу тебе работу, и там тоже держишь нос по ветру, слушаешь внимательно и запоминаешь самое интересное. Сейчас надо быть особенно осторожными.

— Буду, — пообещал "волчонок".

Резенхайм слабо улыбнулся и потрепал его по голове.

— Вижу, ты всё правильно понял. Молодец.

— Значит... я уже не глупый щенок? — улыбнулся в ответ Геральд — ему всегда нравилось, как наставник его хвалит.

— Ещё очень глупый, но уже не так, как три года назад.

===============II================II==============II==============

Часть третья. СВОБОДА

8.03.1635г. от нач. ВХ

Толпа зрителей, собравшаяся в тесном сарае, окружила двух сцепившихся в схватке альф. Они свистели, кричали. Чаще всего выкрикивали имя одного из бойцов, который уже уверенно одерживал победу:

— Меченый! Меченый!! Меченый!!!

По ошейнику было видно, что этот молодой ещё парень раб, однако мало кто относился к нему как к чьей-то собственности. Этого парня с неприлично длинными тёмными волосами, собранными в хвост, и огромным пятном на лице слишком хорошо знали, чтобы относиться с пренебрежением. В том числе и из-за его хозяина, который стоял тут же, время от времени кашлял, опираясь на дорожный посох, и наблюдал за боем с заметным одобрением. На лице старого беты, заросшем короткой седой бородой, отчётливо читалась гордость, присущая только отцам и наставникам.

Меченый заметно уступал противнику по части роста и величине мускулов. Кроме того, второй боец был старше и опытнее, но гибкий и поджарый, как гончая, невольник брал не столько силой, сколько быстротой, ловкостью и точностью ударов. Помимо всего прочего, он использовал необычные приёмы, которыми прежде славился его хозяин. И использовал с удивительным мастерством.

Вот противник Меченого начал выдыхаться. Он не стал ждать, когда его добьют — отпрянул сам и вскинул обе руки вверх:

— Я сдаюсь!

Меченый тут же перестал нападать и протянул руку, переводя дыхание.

— Хорошо дрался.

— Не так хорошо, как ты, — криво усмехнулся тот, но руку протянул.

Зрители захлопали, поздравляя чужака с победой. Меченый охотно пожал руки всем желающим и взял из рук подоспевшего омеги ковш с водой. Пока он пил, а потом размазывал остатки по своему лицу с небольшой щетиной, омега, восторженно обмирая, смотрел на него снизу вверх. Зрители начали рассчитываться друг с другом, но в деловитость внезапно врезался охвативший старика-бету надрывный кашель. Хозяин Меченого почти складывался пополам, вцепившись в свою палку, и прикрывал рот каким-то лоскутом, спешно вытащенным из кармана. Меченый, забыв обо всём, впихнул омеге в руки пустой ковш и метнулся к хозяину.

— Резенхайм!!! Ты лекарство сегодня пил???

Старик молча кивнул, пытаясь отдышаться, но его тут же настиг новый приступ кашля. Меченый порылся в его заплечной сумке и достал объёмистую флягу, дожидаясь, когда кашель прекратится.

— Вот, хорошо... Выпей хоть немного...

То, как раб тревожится за хозяина, вызвало у многих недоумение. Как и откровенно фамильярное обращение. И только тот самый омега следил за Меченым со вспыхнувшей в глазах надеждой. И не просто так — этой ночью он станет наградой победителю.

За мутным окном светало. Проснувшийся омега сел на постели, зябко кутаясь в одеяло — в комнате было холодновато. Особенно после крепких, но ласковых объятий альфы. Наверно, печь остывает, а до настоящей весны ещё далековато... Сам альфа, уже одетый, стоял у окна, смотрел на розовеющую полоску горизонта, грязный снег на земле и улыбался каким-то своим мыслям. Его длинные волосы уже были аккуратно расчёсаны гребнем и перевязаны шнурком, как во время схватки. Почему он их отрастил? Ведь это неприлично... но так ему к лицу!

— Геральд... — несмело окликнул случайного любовника омега.

— Проснулся? — Альфа обернулся, подошёл и старательно укутал парня в одеяло. — Замёрз?

— Немножко... — Омега смущённо отвёл взгляд. Он не ошибся — Меченый был очень добр с ним и даже сумел доставить настоящее удовольствие. Этот его запах... чистый, лёгкий... Среди тысяч других запахов его ни с кем не спутаешь! Уже от него одного становилось хорошо и спокойно. — Скажи... почему таких, как ты... больше нет?

— Это каких "таких"? — усмехнулся альфа, глядя на него так же, как и минувшей ночью. Приязненно, даже ласково.

— Таких... добрых.

— Вообще-то таких хватает, только не все признаются.

— Почему?

— Времена нынче такие. Ничего не поделаешь — надо как-то жить.

— Вы ведь сегодня уходите?

— Да, нам пора идти.

— Жаль... что я не могу пойти с вами. — Омега смахнул выступившие на глазах слёзы. Он бы пошёл за этим альфой хоть на край света, но...

— У тебя же папа, дедушка и братья, — напомнил Геральд.

— Только из-за них я и остаюсь, а не прошусь с вами, — дрожащим голосом ответил омега и вскинулся на случайного любовника. — Геральд... спасибо.

— Я старался. — Альфа склонился, обнял его, коротко поцеловал... Слеза всё же скатилась по лицу огорчённого омеги, а в его груди тоскливо заныло. — Буду надеяться, что ты всё же встретишь однажды приличного человека, и грязные лапы тебе уже будут не страшны.

— Счастливого пути.

Геральд любил весну. Именно весной, пусть и позднее, его выкупил Резенхайм. Да и вообще, он любил запах постепенно оттаивающей земли и влажного воздуха. Альфа любил наблюдать, как пробуждается после зимней спячки Флоренс. Одного он не любил весной — когда обострялась болезнь его наставника. Услышав, что старик опять надрывно кашляет, Геральд достал из своей сумки флягу с лекарством, вынул пробку, и ему показалось, что настойка пахнет как-то странно. Принюхался и понял — разбавлено. И почему вчера не учуял?!

— Резанхайм, почему твоё лекарство разбавлено???

Старик хрипло рассмеялся.

— Заметил...

— Ты же болен!!! — набросился на него Геральд. — Совсем расхвораться хочешь???

— Я уже давно болен, забыл? И это сейчас неизлечимо. Чую, скоро Безмолвные Стражи за мной придут.

У альфы подкосились колени, и фляга едва не выпала из ослабевшей руки.

— Что?..

— Я ещё не забыл, что со мной творилось, когда меня Ирдис забирал. Я умирал. Ирдис сумел меня выходить, и Безмолвные Стражи отступили, дав мне пожить ещё. Теперь уж они лишний день ждать не будут.

— Но зачем ты своё лекарство разбавляешь?! Куда ты дел деньги на него?

— Откладываю тебе на мужа. Ты ведь ещё не передумал его выкупать?

— Нет... — Геральд растерялся. — И давно ты... откладываешь?

— С тех самых пор, как ты это решил.

— И много уже... насобирал?

— Недурно. Если и этого будет мало, то будем договариваться, но того, кто тебе глянется, мы в любом случае заберём... — Старик снова раскашлялся, и Геральд подхватил его под руку. — Я... я не хочу... чтобы в день моей кончины ты... остался совсем один.

Резенхайм снова раскашлялся, прикрывая рот ладонью, а когда убрал её, то на его руке Геральд увидел капельки крови. В груди похолодело.

— Давно это... у тебя?

— Не очень. Верный знак, что уже недолго осталось. Скоро я начну серьёзно задыхаться, а там уже...

Геральда начал охватывать немой ужас. Совсем скоро его любимый наставник... умрёт.

— Неужели совсем ничего нельзя сделать???

— Ничего. Это было предопределено тогда, когда меня продали на рудник. Если бы Ирдис вызволил меня пораньше, то я бы протянул подольше, однако Деймос, старый плут, завернул одну дорожку совсем в другую сторону и задержал его. Таков уж замысел Светлейшего, и не нам, простым смертным, с ним спорить. Мы можем лишь выбирать из того, что есть.

— И что... теперь?

— Не будем терять зря время. Да и мне больше нечему тебя учить. Ты готов. В ближайшем же городе я дам тебе вольную, потом пойдём в какой-нибудь бордель, и там ты себе мужа выберешь. Как только мы его выкупим, я дам вольную и ему, вы побыстрее поженитесь... Я должен успеть. И не забывай, что война с Альхейном неизбежна. Начинай думать, как будешь косить от армии, если и сейчас не хочешь с ними воевать.

— Не хочу, — яростно скрипнул зубами альфа.

— Вот и думай. Всё, мне получше стало. Идём.

Геральд с болью дал наставнику глотнуть из фляги ещё, после чего обнял, как когда-то в детстве.

Неужели уже скоро??.

Ближайшим городом оказался Ажан, и Геральд тут же вспомнил свой первый настоящий бой. Интересно, как поживают Шеринфорд и Сигурд? Всё ли у них хорошо? И не придирается ли к Шеринфорду отец, как раньше? Как бы изловчиться и узнать?.. Нет, на это не будет времени. А жаль. Хотелось бы увидеть, как изменился Сигурд за эти годы. Наверняка похорошел!

Первым делом Резенхайм снял комнату с двумя кроватями в доходном доме, а потом прямо с утра потащил своего воспитанника в городскую управу.

Здешний чиновник, ведающий паспортным столом, потрясённо уставился на покашливающего старика и молодого статного альфу в рабском ошейнике. Судя по его глазам, он узнал посетителей.

— Го... господин Резенхайм? — привстал бета.

— Доброе утро, господин Лори, — небрежно кивнул старик, стараясь сдержать очередной приступ кашля. Перед выходом Геральд заставил его выпить полагающуюся порцию лекарства, и настой частично помог. — Я хочу дать вольную своему рабу.

Господин Лори с лёгким беспокойством переглянулся с тихо сидящим в уголке писарем.

— Вольную? Вы... уверены?

— Да... — Резенхайм всё же раскашлялся. Геральд торопливо вцепился в ближайший стул, придвинул ближе и усадил наставника. Заметил, как дёрнулось свинячье лицо чиновника — презренный раб своевольничает. — И, если можно... побыстрее. У меня очень мало времени.

— Но... почему?

— Он заслужил. — Резенхайм отдышался. — Вы готовы выписать все необходимые бумаги?

— Да-да... конечно... — закивал чиновник, нервно потирая руки. Геральду он откровенно не нравился — толстый, с землистым лицом. Наверняка все омеги носы воротят! Вот ведь не повезло беднягам... — И как зовут вашего... подопечного?

Ага, а вот и первый знак, что всё серьёзно — сменилось обращение.

Резенхайм кивнул своему воспитаннику, и альфа выпрямился, по-прежнему держась рядом с ним.

— Меня зовут Геральд, — сказал он, стараясь не давить — писаря было откровенно жалко. Видно, что мужик не самый плохой. Может, даже женат и при детях.

— Геральд... — повторил чиновник. — Очень хорошо. — Как же противно смотреть, как он свои ручонки потирает... — Чтож, не будем тянуть...

Резенхайм полез в свою сумку, достал бумагу Геральда о рождении, купчую, плату за паспорт и ещё серебрушку сверху, которая тут же исчезла в кармане господина Лори. Мзда. Всё ясно. Чиновник самым внимательным образом пересчитал остальные деньги, проверил предъявленные бумаги и удивлённо уставился на Геральда.

— Прошу прощения... Э-э... молодой господин... один из сыновей... Агора и Киррэна? Тех самых?

Ого, уже господа пошли! Неужели это из-за родителей?

— Да, младший. Господин Лори, я очень спешу!

— Да-да, простите...

Чиновник повернулся к писарю, который уже был готов и даже занёс перо над чернильницей, и начал диктовать. Геральд очень цепко за всем наблюдал и запоминал. Пригодится. Не успел писарь — а красивый у него почерк! — дописать первую бумагу, как в кабинет вошёл здешний клерик-бета в чёрной зимней рясе с большим капюшоном, из-под которой выглядывал пышный белый воротничок. Он тоже уставился на посетителей. Узнал.

— Господин Лори... что здесь происходит?

— Ничего особенного, преподобный Карлос. Господин Резенхайм решил дать вольную своему... воспитаннику. — Чиновник покосился на Геральда, который старательно делал вид, что занят заботой о наставнике, который снова начал надрывно кашлять. Надолго лекарства не хватило. И на платке снова капли крови алеют. Значит, старику совсем плохо становится. — Предупредите, пожалуйста, преподобного Гауди, что скоро нам понадобятся его услуги.

Геральд мысленно ругнулся. Помимо чиновника и писаря, вольную бумагу должен засвидетельствовать и служитель Церкви чином не ниже каноника. Поскольку бесправный раб получает свободу и настоящее имя, он теперь считается полноценным человеком и должен быть внесён в церковные книги. А это означает очередной глупый и бессмысленный обряд. Ведь рабы не допускаются до них и по умолчанию попадают после смерти в Ад!

При управе была своя часовня — маленькая и неказистая. Пол заметно грязен, попахивает пылью. В часовне был только маленький служка, который обмахивал пыль с образов и статуй перьевой метёлкой. Мальчику-омеге было не больше десяти лет, и он не дотягивался до некоторых мест, где успел скопиться внушительный слой пыли. Одет в слишком длинную для него чёрную рясу, подол которой волочился по полу и заметно путался в ногах, голову окутывает чёрное покрывало, из под которого виднеется только край белого платка, но ни единого волоса. Едва преподобный Карлос увидел мальчика, как его вполне себе благообразное лицо исказил гнев, в один миг сделав это лицо пренеприятнейшим.

— Неряха! Сколько раз я тебе говорил, чтобы ты не пачкал подол?!!

Омежка вздрогнул, отшатнулся, едва не выронив метёлку, наступил на край своей рясы и упал на пол. За что тут же получил новую порцию гнева на свою голову.

— Ах, ты, бестолочь неуклюжая!!! Встань немедленно!..

Геральд едва сдержался, чтобы не броситься мальчику на помощь. Нет, не сейчас, иначе его вольная не будет подписана, как полагается!!! Лучше потом сказать бедному ребёнку пару добрых слов.

Омежка робко попытался возразить:

— Но преподобный... моя одежда слишком длинн...

— Ты ещё смеешь подавать голос без разрешения??? — Клерик бесцеремонно отвесил мальчику увесистую затрещину, и Геральд стиснул зубы, мысленно начав считать от одного до десяти. Сволочь! Сам что ли не видит, что мальчишка ни в чём не виноват?!

Омежка заморгал часто-часто, рвано дыша — на его глаза наворачивались слёзы.

— Простите... — чуть слышно пролепетал он, опуская голову.

— И не смей реветь, позор рода человеческого! Ты в храме божьем, а не на базарной площади!

— Да, — едва слышно выдохнул бедный мальчик, утёрся краем широкого рукава, за что заработал новую оплеуху.

— Опять?!! И что с тобой делать, а? Останешься без ужина.

Поразорявшись ещё немного, в том числе и по поводу пыли, до которой омежка достать не мог, клерик послал мальчика за каноником, велев потом как следует вымести и вымыть пол. Геральду хватило одной попытки представить себе, как это будет выглядеть, и он мысленно попросил Деймоса при случае как следует помучить этого глупца. Весна ещё толком не вступила в силу, на улице хватает снега и грязи, в часовню то и дело заходят... Что он творит???

Обряд крещения и наречения с поясняющими разглагольствованиями и поучающими цитатами из толстенной книги Геральд едва вытерпел. Обряд был нелеп, как и тот, кто его проводил, однако преподобному Гауди это было ещё хоть как-то простительно — он был изрядно в годах, подслеповат, и его маленький служка боялся меньше, чем клерика. Когда все нужные обряды были проведены, бумаги подписаны и поставлены печати, Резенхайм собственными руками снял со своего воспитанника рабский ошейник и вложил в его чуть трясущуюся руку.

— Теперь ты сам себе хозяин.

Эти слова сказали парню куда больше, чем священникам, которые следили за ними. Похоже, что его освобождение, пусть уже сугубо формальное, кого-то серьёзно обеспокоило. Как и предвидел Резенхайм.

Выйдя из часовни, Геральд заметил стоящего неподалёку служку. Мальчик придерживал край рясы одной рукой и утирался другой — всё-таки расплакался. Поскольку теперь Геральд был свободен, он уверенно подошёл к мальчику.

— Ты как? — Омежка испуганно отскочил, и альфа придержал его за плечо. — Тихо-тихо, не обижу! Я так понял, что подрезать рясу нельзя?

— Угу... — кивнул омежка и снова хлюпнул носом.

— А подшить? Ты ведь умеешь?

— Чем? Я всегда всё теряю... и мне так просто не дадут. — Омежка уже почуял запах чужака и удивлённо моргал своими большими глазёнками. А он миленький! И пахнет неплохо! — Преподобный Карлос говорит, что от меня одни убытки...

— Вижу я, почему ты такой растеряха, — улыбнулся Геральд и начал подтягивать его рясу в талии повыше. — Сейчас всё сделаем... Втяни-ка живот...

Геральд просто подогнул настолько, насколько было нужно, расправил под верёвочным поясом, который подтянул для верности. Попутно убедился, что башмаки у мальчика очень старые и заметно великоваты. Вот почему он упал!

— Вот, и всё! Теперь по полу волочиться не будет, а там ты подрастёшь. Тебя как зовут?

— Иво... — Омежка несмело улыбнулся. — Спасибо...

— Не за что. — Геральд понизил голос до шёпота и доверительно склонился к уху мальчика: — А ваш преподобный Карлос дурак набитый. — Иво улыбнулся шире. — Ты вольный?

— Сирота. Меня держат здесь из милости.

— Хороша милость — шпыняют по каждой ерунде! — фыркнул Геральд. — Вот баран!.. Ладно, мне пора идти. Удачи.

Иво снова едва не пустил слезу — ему явно хотелось побыть с добрым чужаком подольше — но задерживать не посмел.

— Да пребудет с вами благословение предков.

— Оно и так всегда со мной, — хмыкнул Геральд, пожал его маленькую холодную ладошку и поспешил вернуться к наставнику, который стоял неподалёку и ждал.

— Этот? — Резенхайм промокнул губы своим платком, и Геральд снова учуял кровь. В груди в очередной раз ёкнуло.

— Нет, он вольный. И маловат ещё. Хотя жалко бросать здесь. Когда подрастёт...

— Да, бедный мальчик, — согласился старик, убирая платок в карман. — Но всех, кого жалко, не спасёшь... увы. Приходится выбирать. Где тебе омегу выкупать будем?

— Я ещё в прошлый раз запомнил, что тут неподалёку какое-то заведение было...

— Дом Фаулера? Да, я помню — бывал там при прежнем хозяине. Ничего себе гнёздышко! Тогда пойдём вечером — я как раз добуду нам одежду поприличнее и отдохну. Ты только выбирай внимательнее — тебе с этим парнем жить и детей растить.

— Я знаю. Надеюсь, что Деймос привёл нас сюда не просто так, и нужный найдётся сразу.

Геральд бережно взял наставника под руку, и они неторопливо зашагали по улице.

С виду дом Фаулера выглядел не слишком броско. Изнутри доносятся звуки фривольной музыки, голоса, окна озаряет яркий свет, сам дом окружают высокая ограда и маленький садик, а при парадном входе стоят два дюжих привратника, держащие на прочных цепях двух грозного вида крупных псов. При виде новых гостей псы предупредительно зарычали. Геральд так же негромко рыкнул в ответ, и псы, почуяв сильного человека, попятились, подобострастно прижимая уши. Привратники настороженно переглянулись, но гостей пропустили.

Геральд снова заставил Резенхайма перед выходом выпить приличную порцию лекарства, хотя уже было ясно, что это почти бесполезно — бета слишком стар, чтобы настой помог одолеть глубоко засевшую с детства хворь. Сейчас он почти не кашлял, но дышал тяжело и хрипло, что очень тревожило. Стоит поторопиться, чтобы наставник ушёл вместе с Безмолвными Стражами со спокойной душой, подумал Геральд, раздражённо поправляя пышный воротник, который, казалось, давил на шею. Альфа постоянно видел людей в подобных нарядах, но ему и в голову не приходило, что это настолько неудобно! Особенно сапоги — они были слишком узкие. Как в них вообще ходить можно?! Геральд понимал, что он просто не привык к такой одежде, а ноги никогда не знали прежде таких сапог, однако это ничего не меняло.

Дом Фаулера принадлежал к заведениям среднего класса, однако, переступив порог, Геральд сразу понял, что на обстановке хозяин не жадничает, стараясь обустроиться не хуже, чем в заведениях подороже. Вот только всё это попахивало откровенной подделкой, совершенно не стоящей своих денег. Правда, пахло неплохо — по углам стояли маленькие курительницы, окутанные лёгкой дымкой. Отдавая свои плащ и шляпу пожилому бете-мажордому на входе, Геральд повёл носом и вздрогнул, уловив слабый, но такой знакомый аромат. Он напоминал запах погибшего Роя, пусть и не во всём.

— Что-то не так, сынок? — насторожился Резенхайм, заметив, как изменился в лице его воспитанник.

— Пахнет... Роем. Чем-то, что было только у него.

— Может, здесь живёт один из его братьев? — предположил Резенхайм.

— Да... может быть...

— Тогда смотри и нюхай внимательнее, — понимающе кивнул Резенхайм. — Если решишь забрать именно его...

Геральд на это промолчал. Его короткая и невероятно яркая первая любовь до сих пор не изгладилась в памяти полностью. Уж сколько омег он перевидал и переимел за прошедшие пять лет, среди них было немало славных и ароматных — один или два были и вовсе на отличку по части запаха! — но ни один из них так и не смог заставить образ Роя хотя бы поблекнуть. Геральд это чувствовал, когда разговаривал со своими случайными любовниками, когда спал с ними... Всё это было не то. Рой до сих пор оставался в его жизни единственным.

Большая гостиная уставлена множеством разномастных кресел, столиков и диванчиков, стены увешаны картинами с образами, которые крайне не одобряла Церковь, под потолком висят огромные люстры со множеством свечей и маленькими круглыми зеркалами из полированной меди, которые отражали и рассеивали свет, позволяя видеть всю комнату. Переняли от гонимых альхейнцев, недовольно подумал Геральд. Стены и потолок украшены лепниной и фресками, что-то облито позолотой, колонны и перила уходящей наверх лестницы увиты ненастоящими плющом и виноградом. За соседней дверью тоже веселились гости, но уже не просто сидели, а играли в карты. Здесь просто расслабленно сидели и угощались вином и фруктами, которые разносили те же "пташки", что и развлекали гостей.

Омеги не только обносили вином и лёгкими закусками, но и подносили на кончиках лучин огонь для трубок, позволяли себя оголять, хотя их наряды и так были почти условными, лапать и всё прочее, пока гость не выберет одного, чтобы подняться вместе с ним в комнаты наверху и не заняться тем, ради чего, собственно, сюда и пришёл. Выбор был достаточно большим и разнообразным, все омеги хороши собой, превосходно пахли... Кому-то могло показаться, что "пташки" весьма довольны жизнью, да только Геральд ясно чуял, что это лицедейство для них только часть работы. К тому же самому юному среди них, большеглазому мальчишке с русыми кудрями, было не больше двенадцати лет. Наряды для омег шились из достаточно дорогих тканей с таким расчётом, чтобы показать товар лицом. И чтобы их легко было сорвать, когда гость уже был распалён вспыхнувшей страстью. Помимо прочего, все омеги были увешаны украшениями из золота и серебра. У одного чеканные браслеты с крохотными бубенчиками, сделанные по образцу привезённых из далёкого королевства Агни, были даже на ногах! А когда на глаза попался хорошенький рыжий омега с глубокими синими глазами, в груди молодого альфы болезненно заныло — узоры на его наряде напоминали альхейнские. Сразу вспоминался прекрасный господин Рамиль, погибший на эшафоте по совершенно гнусному и лживому обвинению Церкви.

В уголке гостиной на небольшом возвышении, украшенном шёлковыми и атласными цветами, расположились музыканты. Вот к ним легко поднялся один из "пташек" и запел. Весьма недурно. Где учился? И во сколько он обошёлся новому хозяину?

Не успели Резенхайм и его воспитанник расположиться, как к ним, пыхтя, подскочил сам хозяин заведения, господин Фаулер. Тоже толстый да и в целом очень неприятный человек. В дорогом наряде и напудренном парике. Он был чем-то встревожен, а когда Геральд заметил на его обрюзгшем лице тень узнавания, всё понял.

— Господин... Резенхайм? Какая честь для нашего скромного заведения! — фальшиво ахнул господин Фаулер. Заметив Геральда, он тут же растерял часть показного радушия. — А что здесь делает?..

— Не беспокойтесь по поводу приличий, господин Фаулер, — махнул рукой Резенхайм, отказываясь от предложенного вина. Геральд последовал его примеру, заметив, как на него уставился "пташка"-разносчик в зелёном и жемчуге — его ожерелье было больше похоже на ошейник. Не только пятно на лице заметил, но и распознал запах молодого гостя. И этот запах его удивил. — Сегодня Геральд стал свободным человеком, и мы празднуем это событие. Вы ведь... не побрезгуете обслужить такого клиента?

— Нет-нет, что вы! — начал заверять старика хозяин, и по его знаку двое омежек тут же пристроились рядом — один у ног Геральда, а второй встал за спинкой диванчика, изящно склонившись и поглаживая его плечи. Пахли они оба замечательно, но ни один из них не был обладателем того самого аромата. — Мы обслужим вашего... воспитанника как подобает!

Обе "пташки" пришли в некоторое замешательство, приглядевшись и принюхавшись к молодому гостю, но быстро овладели собой и приступили к своим обязанностям.

Сидя на обитом бархатом диванчике и рассеянно пощипывая взятую с блюда кисть винограда, Геральд старался не подавать вида, что чувствует себя не слишком уютно. С одной стороны — ему немного льстило, что теперь к нему иначе относятся такие люди, как Фаулер, но это чистой воды показуха ради заработка. Сам бордель ему тоже не нравился. Не нравилось обилие украшений, в том числе и на бедных "пташках", не нравилось, что бедных парней заставляют продавать себя и терпеть вонь и грубость, делая при этом довольный вид, бесила жадность, с которой морщинистый старик-альфа по соседству лапал того самого мальчика... "Пташкам", которые сидели с ним, откровенно завидовали все остальные — это было видно по тем взглядам, которые они бросали в сторону новичка. Геральд сам виноград не ел, а угощал омег, которым, похоже, подобное перепадало нечасто — оба юноши выглядели весьма довольными. Омеги успели разобрать его запах в общей мешанине, и оставалось только гадать, чего им стоит терпеть остальных. Сам Геральд продолжал с надеждой искать тот самый аромат. Ведь не показалось же ему!!! Брат Роя... Интересно, какой он из себя?

Чтобы побольше разведать, Геральд успел посидеть за карточным столом и даже выиграть десяток золотых. Бывшего невольника позабавили косые взгляды других игроков, которые пытались понять, кто он такой. Заодно и то, почему "пташки" смотрят на альфу с безобразным пятном на лице с таким восторгом. Приличная одежда на какое-то время повергла богачей в замешательство, но потом кто-то всё же вспомнил юного бойца с таким же пятном, и пришлось показывать, что никакого ошейника на нём нет. Тон гостей тут же изменился, и Геральд с облегчением ушёл, забрав честно выигранные деньги. Его сопровождающие тут же пошли с ним, крепко держа под руки.

Само собой, что такое количество омег вокруг не могло не пробудить тело Геральда, и он решительно потребовал себе того самого большеглазого мальчика — понял, что тот впервые вышел к гостям. Пусть хотя бы первый настоящий его клиент будет приличным человеком.

Бедный омежка едва не умер от счастья!

В выделенную им комнату Геральд нёс мальчика на руках, чувствуя, как доверчиво тот льнёт к клиенту, и видя робкую надежду в его голубых глазах. Не бойся, малыш, всё будет хорошо! Как только за ними закрылась дверь, Геральд бережно опустил омежку на роскошную кровать и запер дверь на засов изнутри. Пока он нёс бедняжку наверх, то учуял на нём след того самого аромата, и в этом следе чувствовались тревога и страх. Омежка ненадолго выходил, и если выходил по нужде, то один поправить своё одеяние никак не мог. Значит, брат Роя в числе прислуги, которую гостям не показывают. Хорошо, дешевле будет выкупить его завтра. А сейчас...

"Пташкам" обычно присваивали имена перед "выпуском" к гостям — редкая привилегия. Этому мальчику дали имя Флери, и имя ему очень подходило. Геральду было ужасно жаль мальчишку, и альфа постарался приласкать его как следует, от души. На Флери была лёгкая набедренная повязка из длинного куска ткани с узорчатой каймой, завязанная очень хитрым способом, но снималась она одним движением. Геральд хоть и был уже изрядно возбуждён, но придавил инстинкт. Спустя несколько минут по нежному лицу Флери покатились слёзы, и додумать, о чём он думает, было очень просто. Он должен ублажать гостя, а тут с точностью до наоборот!.. Флери быстро перестал жаться и полностью отдал себя в ласковые руки гостя.

После довольно долгой сцепки Флери снова расплакался, и Геральд убил немало времени, чтобы его утешить и подбодрить. Спрашивать про брата Роя альфа не решился — ни к чему мальчишку лишний раз расстраивать. Уже кое-что узнал и хорошо. В любом случае, стоит поспешить с выкупом — загадочный брат пах удивительно чисто, и как бы его не придержали, чтобы после дрессировки выводить в общий зал в числе других "пташек".

Попрощавшись с Флери, который продолжал бессвязно благодарить его, Геральд оделся и покинул комнату.

— Среди прислуги? Ты уверен? — прохрипел Резенхайм, едва они покинули дом Фаулера. На улице уже стояла глухая ночь.

— Да. Флери выходил ненадолго, после чего на нём появился этот отпечаток. И он был довольно сильным — я даже разобрал отголосок страха. Стоит поторопиться, как считаешь?

— Думай сам. Насколько этот мальчик чист?

— Флери?

— Нет, брат Роя.

— Очень чист — почти как сам Рой. И я боюсь, что его могут придержать, если он сейчас на дрессировке.

— Ничего, вытащим. В крайнем случае я надавлю на Фаулера — есть чем.

— Старый грех? — догадался Геральд.

— А как, по-твоему, он возглавил сей курятник? Если всплывёт, то у этого борова будут крупные неприятности.

— Значит, мне не показалось, что он мерзкий, — вздохнул Геральд, крепко держа наставника под руку — старику было тяжело идти. Даже одолженная вместе с одеждой трость помогала плохо. — Я почти чувствовал, как от него воняет.

— Это называется "ум", — хмыкнул Резенхайм. — Господин Эффенди знал, что говорил тогда. Альхейнцы мудрый народ... Прости, сынок, — повинился бета, почувствовав, как пальцы Геральда сжали его руку.

— Ничего. — Геральд решительно задавил боль по так и не осуществившейся мечте — увидеть родину своего папы-оми. — Как думаешь, наших денег хватит, чтобы выкупить брата Роя?

— Будем надеяться... — Резенхайм опять зашёлся в кашле, и они ненадолго остановились. — Завтра днём идём к Фаулеру, как выспимся. Главное — успеть до открытия. На месте всё и решим. Если не получится столковаться по поводу денег — будем кроить. А сейчас отдыхать.

Да, тебе отдохнуть точно не помешает, мысленно согласился Геральд, вспоминая, что до прихода Безмолвных Стражей остаётся всё меньше времени. Только не умри этой ночью... отец.

Заснул Геральд не сразу. Сначала альфа с тревогой прислушивался, как тяжело и хрипло дышит его приёмный отец, перемежая хрипы с кашлем, потом снова начал думать о своём будущем муже. Какой он? Похож ли на Роя? И если похож, то насколько? Получится ли забрать его без скандала? Окончательное решение было принято, как только Геральд полностью разобрал отпечаток запаха, оставшийся на Флери — эти страх и тревога встревожили самого альфу. Парень явно был в опасности. И это как раз то, что нужно! Дело было не только в самом покойном — в запахе его брата было то, чего, как понял Геральд, не хватило в своё время самому Рою. И это притягивало, порождая твёрдое намерение спасти беднягу. Кроме того, Геральд ещё не забыл, с какой решительностью Рой пошёл на смерть, чтобы дать им с Резенхаймом шанс на спасение. Если получится спасти его брата, то этот долг будет частично выплачен. Только бы мальчишка не оказался слишком мелким!.. Впрочем, принятого решения это не отменяло. Если всё же окажется, что парню меньше шестнадцати, то придётся ждать, пока подрастёт. А до тех пор будут узнавать друг друга и учиться жить вместе. Тем более, что запах показался весьма многообещающим!

Когда Геральд всё же заснул, то ему приснился жаркий летний день. Он лежит на расстеленном на каменных плитах плаще, чтобы не жгло и не покалывало спину, а вокруг высятся знакомые руины древнего храма, которые ему когда-то показал Резенхайм. На ступенях, сбегающих к воде, сидит омега, и Геральд украдкой любуется им. Тем, как солнце отбрасывает блики на его хрупкое обнажённое тело и играется в светлых волосах, цвет которых Геральд разобрать толком не может, но они окутывают голову его юного мужа сияющим ореолом. Пока короткие, но скоро отрастут. Геральд знает, что его омега счастлив и сейчас радуется тому, что видит вокруг. Ему хорошо. И самому Геральду от этого хорошо. Вот его юный муж начинает оборачиваться, и Геральд привстаёт. Сейчас он увидит его лицо... вот сейчас...

— ...Геральд! Геральд, проснись! Пора идти!

Альфа резко распахнул глаза и увидел склонившегося над собой наставника. Бета тяжело и хрипло дышал.

— Пора? — выдохнул Геральд.

— Да, пора. Вставай, умывайся. Завтрак уже на столе. Бриться будешь?

Геральд кое-как сел, пощупав свой подбородок. Щетина чувствовалась, но не так серьёзно. Может подождать до завтра.

— Завтра.

— Как знаешь.

За мутным окном серел день, и Геральду стало стыдно. Проспал, и его старый больной наставник сам ходил на рынок!!!

— Прости, я проспал...

— Ничего страшного, — ласково потрепал парня по голове Резенхайм. — Тебе снилось что-то хорошее? Ты улыбался...

— Да, сон был очень хороший, — кивнул Геральд, потянулся и встал с кровати. Холодновато — печурка ещё не успела обогреть всю комнатку, но так даже лучше — быстрее проснётся. Альфа плеснул в таз воды из кувшина — тоже холодная! — и начал умываться. — Мне снилось, что я в тех древних руинах, которые ты мне как-то показал. Ну, где каменное озеро есть. Лето, жарко... и я там не один. Если бы ты меня не разбудил, то я бы увидел лицо своего омеги.

Резенхайм глухо кашлянул.

— Лицо? То есть ты его не видел?

— Нет, только спину. Он сидел на ступенях голый, а я смотрел на него. И ему было хорошо, я знаю.

— А тебе самому было хорошо? — улыбнулся Резенхайм, любуясь довольным приёмным сыном.

— Очень. Как думаешь, это был знак?

— Не знаю, сынок. Может, это было отражение каких-то твоих желаний... Ты ведь хотел бы снова увидеть тот храм?

— Да, очень. Там хорошо. — Геральд потянулся за полотенцем.

— Тем более. Сны — штука непростая и запутанная... — Резенхайм снова раскашлялся, и Геральд поспешил усадить его на ближайший табурет.

— Лекарство пил?

— Зачем? Оно всё равно уже почти не помогает.

— Надо, — упрямо сказал Геральд, доставая флягу с настоем. — Я тебя так просто не отпущу!

— Да тебя и спрашивать никто не будет, сам знаешь. Ты ешь давай, да мы пойдём. Чем скорее разберёмся с Фаулером, тем мне будет спокойнее.

Господин Фаулер был откровенно растерян из-за столь раннего визита вчерашних гостей, но ещё больше его повергла в удивление причина этого визита.

— Ч-что? Я не ослышался, господин Резенхайм?

— Нет, вы не ослышались, господин Фаулер, — прохрипел его сородич. — Моему воспитаннику так понравились порядок и уют в вашем заведении... — Резенхайм кашлянул, прикрывая рот платком. — Я решил сделать ему ещё один подарок. Геральд уже вполне взрослый, ему пора жениться, и я прошу вас продать одного их ваших слуг ему в мужья.

— А... которого? — Хитрые глазки Фаулера забегали.

— Пусть Геральд сам выберет. Одно только важное условие — этому омеге не должно быть больше девятнадцати лет. Не годится, чтобы омега был старше своего мужа! Вы согласны?

— И за сколько вы... хотите его купить? — Глаза господина Фаулера жадно блеснули.

Резенхайма снова разобрал кашель, и нить разговора перехватил сам альфа.

— Господин Фаулер, — заговорил Геральд спокойно и уверенно, как и учил наставник, — мне доподлинно известно, что омег для чёрной работы покупают за совершенно смешные деньги. Те ваши "пташки", что каждый вечер выходят к гостям, нам очевидно не по карману, и я это знаю. Поэтому и прошу вас продать одного из слуг. Внешняя красота и безупречный запах для меня не столь важны, как хорошее здоровье и хозяйственность. Уверен, у вас отыщется такой.

— Но у меня не так много омег того возраста, что вам нужно... — заюлил господин Фаулер, и Геральд отлично понял, что скрывается за этими словами. Недавно купленные, которые находятся на дрессировке.

— Тогда покажите всех, кто подходит по возрасту и не выходит к гостям, а я взгляну сам. Я так мыслю, вы уже согласны на сделку, так что не будем зря терять время.

Геральд видел, как его речи всё больше повергают хозяина борделя в недоумение. Ещё бы — бывший раб, буквально вчерашний, говорит с ним как человек, выросший на вольных правах с рождения и получивший достойное образование! И ему это не нравится. Не начал бы шельмовать...

— Х-хорошо, — сказал наконец господин Фаулер. — Вы подождёте здесь, пока я их всех соберу? Они сейчас... наводят порядок перед вечерним приходом гостей.

— Да, конечно. Мы никуда не спешим.

Мне важно, чтобы Резенхайм прожил подольше, мысленно с презрением к бете добавил Геральд, и твои копания на час — это сущие мелочи.

Нужных омег господин Фаулер собрал в отдельной комнате меньше, чем за час. Им же надо было растолковать, почему вдруг отрывают от работы, дать умыться и надеть одежду получше... Разумеется, будущих "пташек" среди них не будет — за них слишком много заплачено. Будет ли среди них и брат Роя? Геральда всё не отпускал смутный образ юного мужа из сна. Вдруг это всё-таки знак? Геральд внутренне метался и как мог скрывал это — пока хозяин и мажордом, господин Хокинс, бегали по дому, за гостями следил один из привратников. Силён, но молодому сородичу в подмётки всё же не годится — слабоват духом, видна привычка к чересчур обильной пище, а ещё попахивает табаком с примесью какой-то дурманящей травы.

Резенхайм кашлял всё хуже и хуже. При виде капель крови на его платке Геральду становилось больно. Альфа молил Безмолвных Стражей не спешить, дать им побольше времени, пусть и знал, что Авалон и Асмос придут именно тогда, когда положено. Один раз они отступили, но больше это не повторится.

Наконец их пригласили следовать за мажордомом — таким же неприятным типом, только этот был сухой, повыше ростом и с колючими глазами. Геральд, крепко держа под руку наставника, отчаянно волновался, а когда до нужной двери осталась какая-то пара шагов, принюхался, и внутри упало — того самого запаха там не было... кажется.

Комната была небольшой — наверно, курительная или что-то вроде того. Там уже мялись шестеро омег в сравнительно новых чистых рубахах и рабских ошейниках. С одним господин Фаулер откровенно смошенничал — ему было не меньше двадцати пяти. Плотный, коренастый, с покрасневшими от частых стирок руками, откровенно некрасивый, в запахе чувствуются не самые хорошие примеси, но в усталых глазах читается ум. Самому младшему было около десяти, но он уже заметно перерос своих одногодок и старался держаться поближе к прачке. Судя по запаху, он мыл ночные горшки, когда его оторвали от работы. Пока трудно судить, что из него получится, но коротко обрезанные светлые волосы выглядят прилично. За кого Геральда тут держат? За дурака??? Или думают, что раз бывший раб, то можно подсовывать?.. Ладно, разберёмся.

Геральд усадил Резенхайма в ближайшее кресло и начал разглядывать предложенный "товар". Увидев его и распознав запах, омеги ощутимо растерялись, но на их лицах довольно быстро появились слабые улыбки. В них не было особого страха, не было отвращения при виде пятна на лице альфы. Похоже, что Флери им всё рассказал! Тем лучше — проще будет выспросить. Геральд каждого попросил назвать своё имя, задал ещё пару вопросов... На самом младшем по кличке Веточка и прачке по кличке Серый ещё чувствовался аромат брата Роя — отпечаток был очень слабый, но подтверждал, что с парнем случилась беда. Почему его не вывели вместе с остальными? Слишком хорош? Или был за что-то наказан, и про него в суматохе просто забыли?

— Господин Фаулер, почему вы собрали не всех?

— П-почему в-вы так решили?

— Ещё вчера я учуял один запах, но он не принадлежал ни одной из "пташек". Я справедливо рассудил, что этот запах принадлежит одному из слуг, которых гостям не показывают. Этот отпечаток был и на Флери. Похоже, что этот слуга помогал ему оправляться во время короткой отлучки. Сейчас я чую остатки этого омеги на Сером и Веточке. Почему вы не привели его вместе со всеми? Этот омега достаточно молод.

Омеги переглянулись, и Рябой — смуглый и довольно миловидный, если не считать россыпи мелких тёмных точек на коже — вскинулся:

— Мыш! Господин говорит про Мы...

Хозяин резко оборвал его хлёсткой пощёчиной.

— Кто тебе позволил пасть разинуть без разрешения?..

— Кто такой Мыш? — перебил его Геральд — от сердца слегка отлегло.

— Позвольте, хозяин... — робко поднял руку Серый, и господин Фаулер скрипнул зубами, но разрешил говорить. — Господин, Мыш вчера вечером был наказан и до сих пор заперт в подвале. Поэтому он не с нами.

— Наказан? За что?

— Господин Геральд, — вмешался мажордом, — этот омега вам не подойдёт.

— Почему это?

— У него крайне отвратительный нрав. Он дерзок, непослушен, постоянно богохульствует и пытается что-то украсть. И это не говоря уже о том, что от него нет никакого толку. Мы уже почти полтора года пытаемся его перевоспитать, но всё тщетно! Господин Фаулер начал жалеть, что вообще купил его.

— Почему же вы до сих пор от него не избавились?

— Мы не можем себе позволить выставить на продажу такого дьяволёнка, — помрачнел господин Фаулер. — Да, пахнет он отменно, но его буйный нрав... Похоже, что всё же порченый — омеги такими не бывают. И не должны быть. Он дважды чуть не сбежал, брыкается, кусается, всё ломает, рвёт, срывает с себя ошейник... Не омега, а сплошные убытки!!!

— Это правда? — повернулся Геральд к Серому.

— Да... Мыш очень... непослушный, — чуть слышно ответил омега, теребя подол своей рубахи и глядя в пол, застеленный красочным ковром. — Вчера он как-то украл уличную одежду и попытался снова сбежать, но наш привратник поймал его у самой задней двери. Его высекли розгами и посадили в подвал.

Геральд едва не вознёс хвалу Деймосу вслух! А этот Мыш, оказывается, не из робких!

— Господин Фаулер, приведите этого Мыша сюда.

— Но, господин Геральд... — слегка сбледнул хозяин борделя.

— Позвольте мне хотя бы взглянуть на него. — В голосе Геральда сама собой от нетерпения прорезалась властность, присущая альфам. — Или здесь замешано нечто, вы сейчас пытаетесь скрыть?

— Господин Геральд... — заметно заметался Фаулер.

— Дайте хотя бы взглянуть на него! Мне уже просто интересно посмотреть на вашего дьяволёнка... — начал Геральд, заметив отблеск надежды в глазах Серого.

Вдруг где-то в глубине дома раздались грохот, лай пса и яростная ругань одного из привратников. Кажется, где-то внизу. Мыш??? Всё же смог вырваться из заключения??? Нельзя позволить ему уйти, а то пропадёт совсем!!!

Геральд выскочил в коридор, прислушиваясь ко всем звукам, что были в доме, и услышал, как пёс гонит беглеца к главной лестнице. Альфа помчался в ту сторону и на середине пролёта едва не был сбит с ног омежкой в длинной, не по размеру, грязной рубахе. За ним скачками мчался один из вчерашних псов. Геральд тут же подхватил омежку на руки, вскочил на несколько ступеней вверх, прижал к себе и угрожающе зарычал на пса, который тут же шарахнулся с лестницы, униженно скуля и прижимая уши. Подоспевший к месту происшествия привратник тоже отшатнулся. То-то же!

И тут Геральд разобрал запах, исходящий от беглеца. Пахло грязным подвалом, крысами, но это не могло забить собственный аромат мальчишки. ТОТ САМЫЙ!!! Сам омежка, трясясь, обхватил его за шею и прижался. Инстинкт... А ещё ему очень холодно. Геральд не удержался и провёл носом по оголившемуся острому плечику, наслаждаясь запахом, пронизанным страхом...

Вдруг альфа получил резкий и довольно сильный тычок в скулу, а сам омежка, опомнившись и сообразив, за кого держится, начал отчаянно вырываться. Он извивался, как уж, Геральд чудом уклонился от удара грязной пяткой в нос... Пытаясь удержать мальчишку в своих руках и не сломать ему что-нибудь случайно, альфа понял, что кроме этой грязной рубахи на омежке ничего нет — его ладонь случайно мазнула по голому тощему заду. Ещё он понял, что его избранник не просто худой — это выдавали тонкие, как тростинки, руки, ноги и ощутимые под рубахой рёбра. Касание к незащищённому тылу словно прибавило Мышу — а это несомненно был он! — сил. Поняв, что чужой альфа держит его крепко, Мыш, недолго думая, запустил свои мелкие зубки в его руку. Больно-то как!!! Сразу видно, что этот щегол большой мастер кусаться!

Пытаясь удержать своего будущего мужа и не обругать его ненароком, Геральд мысленно ликовал. Да, мальчишка что надо! Осталось только убедить его, что бояться чужака не нужно, добиться доверия, и всё у них будет хорошо! Скорее всего, у них с Роем общий отец, и Адам, раздавая свои дары обоим омегам, старшему брату вручил больше силы, а младшему отваги.

Геральд вспомнил и своё знакомство с Резенхаймом. Он тогда сидел в цепях в клетке и строил из себя дикого... Чудны твои дела, Деймос — Мыш, похоже, делает то же самое.

— Тихо, ты, а то сломаю что-нибудь! Уймись!

— Да пошёл ты в с...ку!!! — взвизгнул Мыш, продолжая брыкаться. — Пусти, гад!!!

— Это кто тут гад?!! — откровенно обиделся Геральд, перехватывая поудобнее и буквально наслаждаясь его запахом. Попутно прикрыл холодный тыл подолом рубахи. — Может, приглядишься сначала? Или мне отдать тебя привратнику с его псиной?

— Только посмей, суходр...ер!!! — В голосе Мыша прорезался самый настоящий яростный кошачий ряв.

Отлично, отлично!!!

— Тогда перестань дёргаться и посмотри на меня.

Мыш, похоже, и сам начал уставать — успел запыхаться. Он перестал брыкаться, вскинулся, и Геральд наконец смог разглядеть его как следует.

Руки, ноги, тощий зад и рёбра не обманули — Мыша чуть ли не морили голодом. И это сейчас, когда он в поре созревания и вовсю должен расти!!! Вот мрази!!! Острое, обтянутое тонкой землистой кожей личико красотой, разумеется, не отличалось, но было в нём что-то многообещающее, как в Сигурде. Глаза невнятного цвета — то ли голубые то ли зелёные то ли серые — казались слишком большими. Постоянное недоедание отразилось и на росте омежки — он был низковат для своего возраста. Лишь ненамного выше Иво! Если бы не запах, то можно было подумать, что Мышу нет ещё и двенадцати лет. Мышастые тонкие волосы острижены почти под корень, причём очень грубо — они неряшливыми клоками торчали в разные стороны, как иголки у ежа, что красоты тоже не добавляло. Как и злобная гримаска на лице. Но этот блеск в глазах! Эти разошедшиеся в угрожающем оскале губки!.. А зубы довольно хороши, пусть и мелкие. Мыш достаточно чист, чтобы со временем поправиться и стать здоровым, чтобы рожать крепких детей. Подкормить только надо, позаботиться. А там обязательно похорошеет. Особенно когда отрастут волосы.

Мыш быстро перестал скалиться, а злости в нём поубавилось — она сменялась недоумением. Увидел пятно на лице чужака, разобрал его запах и теперь не знает, что думать. Отлично, продолжаем разговор!

— Тебя как зовут? — уже спокойно спросил Геральд.

— Мыш...

— А я Геральд. Ну, что, будешь и дальше кусаться?

Как заберём — в баню, решил альфа. Пусть прогреется хорошенько после подвала, а то расхворается. Одного Резенхайма хватает за глаза!

— Пусти, — уже почти мирно потребовал Мыш.

— А не убежишь?

— Убегу. — Мыш отвернулся.

— Ты уже пытался. Получилось?

— Ещё раз попробую. Я не останусь здесь!

— И куда ты пойдёшь? — Ой, кого-то это напоминает!.. Его самого в девять лет.

— Куда угодно. Только бы подальше отсюда.

Да.

— Далеко ты не уйдёшь, поверь. Я знаю, что говорю.

Мирный тон альфы насторожил омежку — он ощутимо напрягся, однако его тщедушное тельце уже почуяло безопасного человека и надёжного защитника. Мыш не понимал, что с ним происходит, но он не морщился. Чует.

Геральд вспомнил, как Резенхайм уговорил его на равноправный договор, и они очень скоро стали настоящей семьёй. Мыша проверять не надо — всё и так понятно. Главное — забрать его отсюда. Если в течение первых суток мальчишка не сбежит, то всё наладится. А мальчишка он смышлёный — по глазам видно. Должен смекнуть.

— Послушай, Мышонок, я тебя не обижу. Я пришёл, чтобы забрать тебя отсюда. И если получится, то уже завтра ты станешь свободным. Хочешь?

— Свободным? — недоверчиво нахмурился Мыш.

— Да, свободным. Я буду заботиться о тебе — кормить, одевать и защищать. И ты никогда сюда не вернёшься. Согласен?

— А не врёшь? — вызывающе прищурился Мыш.

— Геральд Меченый может быть очень опасным, жестоким, способен плутовать, но он всегда держит слово. Верить или нет — решай сам.

Думал Мыш долго, косясь на недовольного привратника, который всё же не решался приближаться. Пёс и вовсе прятался за хозяина, не подавая голоса, и это беспокоило привратника. И не только его, но и здешних хозяев, которых Геральд чуял за своей спиной. Они были потрясены и не просто так. Чужак смог укротить Мыша!!!

Омежка несмело поднял тонкую ручонку, и его грязные пальцы коснулись пятна на лице Геральда. Готовые отдёрнуться в любой миг.

— Откуда это у тебя?

— Я таким родился.

— А это не заразно?

Геральд коротко рассмеялся.

— Не заразно. Ну, что скажешь, Мышонок? Пойдёшь со мной?

В комнате висело такое напряжение, что его можно было резать ножом и раскладывать по тарелкам. Прочих омег отослали работать, и в комнате остался только Мыш, которого Геральд держал рядом с собой. Даже придерживал за плечи, на которые набросил свой кафтан, чтобы хоть немного отогреть растерянного омежку. Господа Фаулер и Хокинс пребывали в полной растерянности от только что услышанного.

— Господин Геральд...

— Вы не расслышали господа? Я выбрал этого.

— Н-но, господин Геральд...

— Что-то не так, господин Фаулер? — посуровел альфа. — Не вы ли буквально только что сказали, что не можете позволить себе выставить на продажу дьяволёнка? Мне удалось укротить его за пять минут, я вполне могу с ним справляться и дальше. — Мыш стоял рядом с ним смирно, переминаясь с ноги на ногу по ковру, что откровенно не нравилось мажордому. А нечего было полуголого мальчишку босиком сажать в грязный подвал с крысами! — Заодно сниму с ваших плеч эту обузу, от которой, как вы меня уверяли, одни убытки.

— И... сколько вы хотите отдать за... него?

— Двадцать золотых, — срезал их запасы, включая свой выигрыш, Геральд. — Я думаю, это будет справедливая цена.

— Двадцать??? Всего двадцать??? — тут же взвился господин Фаулер. — Да я купил его за восемьдесят!!! Это грабёж!!!

— Грабёж? Это не грабёж, господин Фаулер. Вы только посмотрите на мальчишку — он же едва на ногах стоит! Вы его совсем не кормите что ли? За что только отдали восемьдесят золотых?!

— Омеги сильно меняются с возрастом, — процедил господин Хокинс. — Мы надеялись, что это будет и с Мышом — у него отменный запах — но этого так и не произошло.

— То есть, вы уже покупали его таким, — уточнил Геральд, догадываясь о причинах.

— Да, — неохотно признался хозяин борделя. — Тогда цена не показалась мне завышенной, но когда мы убедились, что мальчишка совершенно неуправляем... Пришлось постоянно его наказывать...

— ...в том числе и лишением еды? — безжалостно закончил вместо беты Геральд. — Господин Фаулер, я поражаюсь вашему невежеству! Как вы до сих пор не прогорели?!! Неужели вам даже в голову не пришло, что чтобы из омеги — любого! — выросло что-то путное, его нужно как следует кормить!!! Судя по тому, что мне уже известно, прежний хозяин Мыша тоже недокармливал, вы его по сути морите голодом... Что ты воровал? — обратился Геральд к своему избраннику, который до сих пор не издал ни звука, а просто зябко кутался в кафтан альфы.

— Еду, — чуть слышно ответил омежка. — Я хотел есть.

— Вы это слышали, господа? Мыш воровал еду. От голода. И в этом нет ничего необычного. Сколько ему лет, господин Хокинс?

— Тринадцать... исполнилось после Нового Года, — нехотя ответил мажордом.

— В самом деле? — презрительно фыркнул Геральд. — Если бы не запах, то я бы решил, что не больше одиннадцати! Мыш уже вступил в пору созревания. Созревания, господа!!! Вы вообще понимаете, что это означает??? — Господа едва не задохнулись. — Как по-вашему, будет ли в будущем обильно плодоносить молодое дерево, за которым не ухаживает садовник? И насколько хороши будут его плоды? А вы что делали?!! Вы губили это деревце, которое буквально чудом не загнулось!!! Нет, господин Фаулер, я плачу двадцать золотых.

— Но я отдал восемьдесят!..

— Требовать столько денег за тощего мальчишку — это всё равно, что купить хорошую лошадь, а через пару лет выставить на продажу за эту же цену полудохлую клячу, в которую превратилась эта самая лошадь после отвратительного ухода. Да вас на смех поднимут! И это в самом лучшем случае.

— Семьдесят пять... — чуть уступил господин Фаулер.

— Двадцать пять, — накинул сверх своей цены Геральд. — И вы ещё примите во внимание, что за те полтора года, что Мыш живёт у вас, вам так и не удалось его перевоспитать. Это тоже сбавляет цену, поскольку буйный омега никому не нужен. Вам никто не даст за него требуемую сумму. А пока вы будете искать более сговорчивого покупателя, вам придётся ещё больше денег потратить на его, с позволения сказать, содержание.

— Семьдесят... — сбросил ещё хозяин Мыша, что дало Геральду основание считать, что по поводу цены, за которую был куплен Мыш, он изрядно приврал. Вот жук!

— Господин Фаулер, побойтесь Рафаэля! Вы же потомок Рослина, а несёте откровенный бред! Как вам не стыдно?!

— Грязная шавка!!! — тут же отбросил показную вежливость Фаулер. — Да как ты, щенок, смеешь так со мной разговаривать???

— Я теперь свободный человек, господин Фаулер, — и бровью не повёл Геральд. Жалкие потуги! — О чём имеются все положенные бумаги. Я был окрещён Святой Церковью. И я потомок могучего Адама. Я мог бы запросто забрать Мыша, применив дарованную мне силу, однако я хочу, чтобы передача прошла по закону. Смею надеяться, я пытаюсь договариваться с разумным человеком, а не с жадным глупым торгашом! И мне бы очень не хотелось лишать это заведение хозяина, который так отменно ведёт дела.

— Ты на что намекаешь, смерд??? — угрожающе прошипел Фаулер, которого уже начало трясти.

— На то, как вы стали хозяином этого дома. И судя по тому, что господин Хокинс молчит, он тоже причастен к этому. Если вы не хотите, чтобы я шепнул нужные слова нужным людям, вы продадите мне Мыша за мою цену.

— Шестьдесят пять...

— Тридцать пять, и не медяшкой больше. Или мне всё же шепнуть?

Фаулера прошиб пот, и он тяжело опустился в ближайшее кресло.

— Ты не посмеешь...

— Посмею. Решайте, господа. И не советую поднимать шум, если вы уже обо мне слышали. Я играючи одолею ваших привратников и в клочья порву собак.

Он взглянул на наставника, который, покашливая, следил за торгом с довольной улыбкой, и старик спросил:

— Ты уверен?

— Как никогда.

Сказав это, Геральд откровенно хозяйским жестом привлёк к себе Мыша, который снова начал дрожать — в комнате становилось всё тяжелее.

Фаулер перевёл обречённый взгляд на довольного Резенхайма.

— Кого ты... вырастил?

— Возможно, своего преемника, — ответил старик. — Я не знаю, каким путём он пойдёт после моей смерти. Мне уже давно на покой пора. И ты не мог не слышать о его родителях. Поверь, Джастин, Геральд унаследовал лучшие черты Агора и Киррэна, я обучил его всему, что знаю и умею сам. И Геральд альфа, с которым нельзя не считаться. Так что соглашайся на тридцать пять, пока даём. Сейчас этому Мышонку двадцать монет красная цена. Причём медью. Выдрессировать его вы не сможете — с каждым годом он будет становиться только злее и упрямее. Геральд сумел его укротить, и я уверен, что больше никому это не под силу. Ты только взгляни на них. — Фаулер покосился на смирно стоящего рядом с Геральдом омежку и тихо выругался. — Соглашайся, Джастин, пока Геральд не выполнил свою угрозу — я учил его держать слово.

Раздумывал Фаулер недолго, но тяжко. Похоже, что у него изначально были большие планы на Мыша, но его же глупость загубила эти самые планы на корню. Мыш не такой, как остальные купленные им омеги. С ним привычные трюки не пройдут. В этом состояла главная ошибка Фаулера.

— Хорошо. Тридцать пять так тридцать пять. На кого писать купчую?

— На меня — я опытнее в этих делах, — прохрипел Резенхайм и снова кашлянул, прикрывая рот. — Так что зови ближайшего нотариуса... у меня очень мало времени...

Резенхайм опять зашёлся в кашле, и Геральд, погладив своего избранника по волосам, поспешил к наставнику. После чего повернулся к мажордому.

— Господин Хокинс, прикажите хорошенько умыть и одеть Мыша. И не вздумайте дурить, иначе сам Деймос ужаснётся тому, что останется от вас и ваших привратников.

Серый бережно обмывал босые ноги Мыша от грязи в тёплой воде и улыбался. Мыш сидел на скамеечке молча и тупо смотрел на мутнеющую воду.

— Завидую, Мышонок — тебя забирают отсюда. И кто забирает? Сам господин Геральд Меченый!

— Подумаешь! — буркнул Мыш. — Он что, какой-то особенный?

— А разве ты не почуял, как он пахнет? — искренне удивился Серый.

— И что с того? Он ничем не лучше Фаулера — я сам слышал.

— Ты ещё такой глупый! — покачал головой Серый, берясь за полотенце. — Даже не понимаешь, как тебе повезло. Знаешь, когда тебя вчера заперли, господин Геральд потребовал себе Флери.

— Флери? — вскинулся Мыш.

— Да. И когда Флери вернулся в общую комнату, то рассказывал о том, что было.

— И что?

— Он едва мог связать два слова — настолько его потряс господин Геральд. Флери даже расплакался — таким он был добрым и ласковым! Теперь ему все завидуют.

— Чему это? — фыркнул Мыш.

— Флери должен был ублажать господина Геральда, а вышло с точностью до наоборот. Даже была сцепка, представляешь?

— Сцепка? — недоверчиво скривился Мыш.

— Да, самая настоящая. Молодой господин Геральд особенный — таких сейчас почти не встретишь.

— Ну да, они же прокляты. Как и я. Церковь их вырезает, я слышал.

— Я не думаю, что они, как и ты, прокляты. — Серый обтёр ноги Мыша. — Я слышал, как хозяин разговаривал сегодня утром с Хокинсом. Они обсуждали визит господина Геральда и его почтенного наставника.

— И что там говорили?

— Господин Геральд сам был рабом и вчера получил свободу. Это слышали и наши "пташки". Он ещё так молод, а уже очень силён, непобедимый боец и умный, как господин Резенхайм. Их знают во всём Ингерне. И эти люди выкупили тебя.

Мыш поджал губы.

— Если они ведут какие-то дела с Фаулером и договариваются с ним, то они ничем не лучше. Как будто я не знаю, чем Фаулер ещё промышляет?!

— Ничего это не значит. — Серый поднялся с пола и расправил свой передник. — И тебя очень прошу, Мышонок... — Серый доверительно заглянул в глаза юному сородичу. — не делай глупостей. Я чувствую, что лучше, чем с этими людьми, тебе нигде не будет. Я не могу этого объяснить, но я чувствую это. Поверь, то, что ты здесь уже пережил, — это малая часть того, что видел я. А видел я немало — я здесь с восьми лет, когда перестал быть Роджером. Господин Резенхайм и господин Геральд отличаются от других. Они иные. И если бы они выкупили меня, то я бы до конца жизни благодарил богов за их милость.

— Это ты меня подбадриваешь, как вчера Флери, — отмахнулся Мыш.

— Не в этот раз, Мышонок. В этот раз я говорю то, что думаю на самом деле. И если ты поступишь правильно, то сам в этом убедишься. Тебе не о чем будет жалеть. Я хочу, чтобы ты был свободен и счастлив. Молодой господин Геральд может тебе это дать. Поэтому не делай глупостей.

— Посмотрим, — проворчал Мыш, поднялся со скамеечки и начал надевать на себя старую, достаточно чистую рубаху, в которой так же тонул, как и в прежней грязной. Омежке было обидно. Двадцать монет медью? Судя по тому, как это сказал старик, это очень мало.

Они вошли в комнату, поддерживая кашляющего Резенхайма под руки с обеих сторон. Геральд тут же уложил наставника на постель, стянул с него сапоги и укутал плащом, после чего полез за флягой с лекарством.

— Как ты себя чувствуешь?

— Плохо. Времени остаётся всё меньше...

— Нет, сейчас ты никуда не пойдёшь, — отрезал альфа. — Тебе нужно отдохнуть, и попробуй только помереть до завтра! С того света достану!

Бета хрипло рассмеялся, заметно задыхаясь.

— Не... дождёшься!.. Мне ещё тебя... женить...

— Вот именно. — Улучив миг и напоив старика лекарством, Геральд помог ему лечь удобнее. — Сейчас я свожу Мышонка в баню, пока не разболелся, куплю ему приличную одежду... Что ты будешь есть на ужин?

— Что купишь... то и съем. И... если будет хорошее яблоко...

— Понял, — улыбнулся Геральд, вспомнив про забавный и вкусный свадебный обычай, который его приёмный отец видел в какой-то дальней деревеньке. — Если найду, то куплю.

— И... ошейник с мальчика сними... чтоб не привлекал... лишнего внимания. — Бете становилось всё тяжелее дышать — болезнь крепла. — Перед... управой наденет... а потом выбросим.

— Само собой. Отдыхай. Мы постараемся не слишком долго...

— Иди уже.

Мыш следил за новыми хозяевами очень цепко и всё больше недоумевал. Пока он затаился, чтобы выбрать удобный момент и сбежать, однако слова Серого всё не выходили из головы. Новые хозяева были уж очень странными! Как этот альфа с пятном смог его успокоить? Почему рядом с ним совершенно не страшно? И почему он и его наставник разговаривают о нём не так, как бывшие хозяева?

На выход его одели в откровенное старьё, и Геральду это очень не понравилось. Особенно башмаки, которые были не просто заношенными — они были заметно велики. Ходить в них было откровенным мучением! Половину дороги Геральд нёс его на руках, а потом старик начал почти падать из-за кашля, и Геральд велел Мышу помочь довести его до их жилья. А теперь с него собираются снять ошейник! Прямо сейчас! И Геральд собирается купить ему новую одежду и отвести в самую настоящую баню!!! Мыш слышал про это заведение от тех "пташек", которым везло с клиентами, но даже не смел мечтать попасть туда! Там не только сколько угодно горячей воды, но и выдавали ароматное мыло, которое привозили с далёкого юга! Неужели он всё же попадёт туда? И Геральду не жалко на это денег???

Когда альфа приблизился и протянул руки, Мыш заметно напрягся и инстинктивно отпрянул.

— Тихо, я только ошейник сниму, — сказал Геральд и ловко распутал хитрый узел на ошейнике, надетом поверх куска грубого полотна, которым покрыли его голову и обмотали шею. — На тебя и так смотреть будут... Вот, умница... — На постели снова закашлял Резенхайм, и Геральд тревожно обернулся на него. Потом снова обратился к омежке: — Сначала зайдём в платяную лавку, потом к сапожнику, а потом пойдём в баню. Потом купим чего-нибудь на ужин — начнём тебя откармливать. Ты такой худенький... — Геральд сокрушённо коснулся впалой щеки Мыша, и тот отвернулся. — А завтра ты станешь свободным. Какое имя ты себе хочешь? — Мыш равнодушно дёрнул плечом — разговаривать с Геральдом ему не хотелось. Зубы заговаривает! Откармливать он его собирается, ишь ты! — Чего молчишь, Мышонок? Не хочешь говорить? Или ещё не пришёл в себя? Ладно, молчи, если хочешь. А над именем всё же подумай.

Геральд чувствовал себя невероятно счастливым, когда шёл по улице, держа своего будущего мужа за холодную ладошку, согревая её, и стараясь приноравливаться к его шагам. Он держал Мыша крепко, чтобы не потерять в дневной толчее.

"Рой, ты видишь ведь, верно? Мы спасли твоего брата! Обещаю, я позабочусь о нём самым лучшим образом. Если сможешь — навести и скажи, что я его не брошу, что бы не случилось."

Получилось!!! Это же прекрасно!!! И ничего, что Мыш пока молчит — слишком ещё растерян и боится, но очень скоро поймёт, что бояться нечего. Вот он отъестся, поздоровеет, а когда ещё и волосы отрастут... Пах его омежка чудесно, а будет пахнуть ещё лучше! И когда они будут вместе полностью, Мышонок ни за что не пожалеет, что вышел за него замуж. А потом дети пойдут. Обязательно будут дети! Крепкие, здоровые и красивые! Двое... нет, трое или четверо. У них будет свой дом, хозяйство, он будет много и прилежно работать, чтобы семья ни в чём не нуждалась. Они никогда не будут голодать, мёрзнуть. И их дети и внуки никогда не наденут рабские ошейники — всех их он лично обучит искусству постоять за себя. Научит, как быть умными, отважными и сильными... Но всё это потом, а сейчас Мышонка надо подлечить, подождать, пока он подрастёт и окрепнет. Нельзя его пока трогать — пусть сначала привыкнет к мужу. Да и он сейчас такой хрупкий... Не сломать бы что-нибудь ненароком! Может, он и альфа, но не безвольный — вытерпит. Если что — руки целы.

В платяной лавке Геральд уверенно бросил на прилавок горсть серебряных и медных монет и приказал растерянному управляющему:

— Одеть моего омегу как следует! И потеплее!

То, какую суету вокруг его низкой особы развели работники лавки, потрясло Мыша не меньше, чем смена хозяина. Особенно то, что Геральд лично проверял добротность сукна и полотна, придирчиво перебирал отрезы на обмотки для ног — настоящая весна ещё не началась, и альфа не хотел, чтобы его омега отморозил себе пальцы. Когда всё было подобрано, Геральд лично одел Мыша и старательно поправил суконную шапочку на голове, вызвав лёгкий румянец на его лице, едва их взгляды случайно встретились.

Следующей стала лавка сапожника, и там Геральд нашёл пару превосходных башмаков для омежки. Мыш, чувствуя, насколько башмаки удобны и сшиты прямо по его ноге, впервые испытал чувство благодарности, за что ему стало ужасно стыдно.

После сапожной лавки Геральд купил своему омежке на рынке сладкий пирожок.

— Только не ешь слишком быстро и жуй как следует, — наказал он. — Тебя слишком долго морили голодом, и твой животик отвык от приличной еды. Надо дать ему время, поэтому есть пока будешь понемногу, но зато часто. Так он снова научится принимать еду, и всё будет хорошо. Понял?

Мыш молча кивнул, принимаясь за пирожок — наверно, вспомнил, как однажды голодал, потом ему вручили тарелку похлёбки, и потом было не слишком хорошо. Так нехорошо, что на всю жизнь запомнил.

Потом была баня. За те семь лет, что прошли с первого визита в Ажан, Геральд не забыл, где находится здешняя общественная баня. Сильно ли она изменилась? Оказалось, что не сильно. Геральд уверенно заплатил за своё спокойствие и лично отмывал Мыша от налипшей на него в холодном подвале грязи, попутно воотчию увидев, до чего довели его юного жениха бывшие хозяева. В том числе и покрасневшие полосы от розог на спине, тыле и ногах.

— Вот мрази!!! — вполголоса ругался альфа, бережно намыливая своего омежку ароматным альхейнским мылом. — И как их только Зевс носит?!. Ну, ничего, выходим тебя, не переживай. Всё заживёт и очень быстро.

Моя голову Мыша, Геральд разглядел под короткими волосами и мыльной пеной несмываемый рисунок на его затылке — татуировку. Как у всех, рождённых в неволе.

— У меня тоже это есть, — тихо сказал альфа, поглаживая это место пальцем. — Я тебе клянусь, что больше ты в клетку не попадёшь.

Мыш снова промолчал, но, скорее, от того, что разомлел от горячего пара и аромата мыла. И такое мытьё ему явно понравилось! В предбанник Геральд относил его на руках, заметив, что его омежка чуть не заснул за это время. Какой он всё-таки милый... даже сейчас. Только лёгкий, как пёрышко. Безобразие!

Потом, когда они обсохли и оделись — Геральд укутывал жениха ещё старательнее — они вернулись на рынок, где Геральд придирчиво отбирал то, что они будут есть на ужин. Он заметил, как жадно Мыш смотрит на покупки, исчезающие в его большой сумке, сглатывает слюну, но молчит.

— Да, скоро поедим. Сейчас ещё яблоко найдём... Это Резенхайм для нас попросил — он мне рассказывал про один забавный свадебный обычай...

Снова угрюмое молчание, и это Геральда уже насторожило. Почему Мыш до сих пор молчит? Ведь с момента продажи прошло уже достаточно времени, чтобы он что-нибудь спросил хотя бы из любопытства! Альфа отвёл своего избранника подальше от толпы и просительно заглянул ему в глаза.

— Мышонок, почему ты со мной не разговариваешь? — Мыш тут же отвернулся. — Разве ты не рад, что мы тебя забрали? Или ты скучаешь по кому-нибудь? Если бы мы могли, то освободили всех. Помочь мы могли только тебе, понимаешь? Скажи хоть что-нибудь.

Геральд попытался погладить Мыша по щеке, но тот отпрянул, и от этого на сердце потяжелело. Да что не так-то?!! Разве ещё в бане он не учуял, насколько ему повезло? Ведь это от всей души!.. Не думает же Мыш сбежать, как он сам когда-то?!

Мыш плотнее сомкнул губы, хотя было заметно, что его так и подмывает сказать что-нибудь.

— Мышонок, послушай, я понимаю тебя. — Геральд осторожно взял его ладошки в свои большие ладони и чуть сжал. Какие же у него хрупкие пальчики... — После того, что ты вынес у Фаулера, поверить трудно. Я сам был таким, когда встретил Резенхайма. Скажу даже больше — до него меня часто держали в цепях в самой настоящей звериной клетке. И когда Резенхайм меня забрал, я думал только о том, как бы сбежать. Резенхайм меня перехитрил, а потом убедил остаться. И я не жалею о том, что согласился. Он заботился обо мне, вырастил меня, научил множеству интересных и полезных вещей, а потом, как и обещал, подарил свободу. Он всегда держит слово и меня этому учил. Я обещаю тебе, что если ты останешься со мной, то не пожалеешь. Богатый дворец и дорогих яств я тебе не обещаю — жизнь сейчас трудная, но я защищу тебя, буду заботиться, как Резенхайм заботился обо мне. Если ты останешься, то когда-нибудь у нас будет свой дом, крепкое хозяйство и дети... если ты захочешь. И всё у нас будет хорошо. Только поверь мне, прошу.

Мыш мрачно зыркнул на него и снова отвёл взгляд. Геральд понял, что угадал почти правильно. Деймос Многоликий, что ты творишь? Зачем лишний раз напоминать, каким дурнем был сам?! Сто раз успел покаяться!.. Альфа бережно обхватил худое личико, легонько поцеловал прямо в холодные губы... и увидел, что Мыш испуганно жмурится. Значит, в самом начале созревания, если не до него, а, может, в самую первую течку какой-то смердящий гад изнасиловал его омежку самым зверским образом. Если это повторялось и у Фаулера, то страх и омерзение от пережитого засели в памяти Мышонка слишком глубоко. Сгладить этот след будет непросто. Но надо — ради Роя и самого Мыша.

— Ладно, обсудим всё позже. А сейчас нам надо возвращаться к Резенхайму и готовить ужин. Только сперва яблоко получше купим.

Мыш позволил снова взять себя за руку, и они пошли вдоль торговых рядов.

Пока они ходили по лавкам и в баню, Резенхайм успел заснуть. Убедившись, что старик не скончался, пока их не было, Геральд не стал его будить, а начал растапливать печь. Мыш пристроился на одном из табуретов в уголке, и Геральда это снова укололо. Сколько он ещё будет молчать? Возясь с печью и купленной едой, альфа чувствовал, как пристально за ним следит будущий муж. Наверно, ещё и удивляется — из-за одежды не все запахи можно разобрать. Ну и пусть. Разберутся в своё время.

По потеплевшей комнате начали разлетаться ароматы готового ужина, когда под своим плащом, тяжело хрипя и покашливая, заворочался старый бета. За окном стемнело, и Геральд зажёг свечки, купленные на том же рынке. Мыш уже снял свой новый кафтанчик и сидел за столом, не сводя глаз с пыхающего парком горшка с наваристой похлёбкой. Пока Геральд готовил ужин, он успел скормить своему омежке небольшой ломтик хлеба и тоненький ломтик сыра, напомнив, что надо жевать как следует. Ох, до чего же знакомо это всё... Попутно над очагом вскипела вода, и Геральд заварил ягодно-травяной чай из их с наставником запасов. Судя по тому, как Мыш пил чай, ему понравилось. Заодно согрелся. Может, хотя бы это заставит его передумать и забыть про побег? Ведь куда он пойдёт — пусть и отощавший, но такой ароматный?! Нельзя его отпускать, иначе, когда Рой встретит под сводами Мирового Дома, в глаза будет стыдно смотреть.

— Уже и ужин приготовили? — улыбнулся Резенхайм. — Молодцы какие!

— Всё готово. Чай будешь? — спросил Геральд, доставая из своей сумки их миски и ложки.

— Обязательно. Зря что ли запасались?! Как наш Мышонок? Уже выбрал себе имя?

— Не знаю — он ничего не говорит, а я не стал выпытывать.

— Совсем ничего не говорит?

— Совсем. Я попытался, но пока тишина. Надеюсь, к утру он что-нибудь всё-таки скажет, а то в часовне управы особенно не помолчишь. Этот преподобный Карлос... — Геральд начал раскладывать горячую похлёбку по мискам и первую — свою — поставил перед Мышом. — Осторожно — горячо. И не торопись. — Вторую поставил перед наставником и только потом, когда Мыш поест, собирался налить себе.

— Правильно, — одобрил порцию омежки Резенхайм. — Нельзя сразу много давать. Чаем его уже напоил?

— Да. И мне показалось, что чай Мышонку понравился.

— Яблоко нашёл?

— Да, из поздних сортов, и хранилось по всем правилам.

— Тогда после ужина всё сделаем. Ты яблоки ел когда-нибудь? — обратился Резенхайм к Мышу, принимая из рук воспитанника ломоть хлеба — первый, небольшой, Геральд положил перед мальчишкой. Мыш, аккуратно дуя на ложку с похлёбкой, мотнул головой. — Этого следовало ожидать. Уверен, тебе понравится. Они бывают очень сладкие, а вы, омеги, любите сладкое.

Мыш попробовал похлёбку, заметив, как настороженно за ним следит Геральд, и решился.

— Вкусно... Спасибо.

Альфа улыбнулся.

— На здоровье.

Как же приятно снова услышать его голосок! Пока неуверенный и немного сиплый от долгого молчания, но всё же голосок! Заговорил!!! Добрый знак.

— Послушай, Мышонок, — сказал Резенхайм, ополовинив свою миску, — и слушай очень внимательно. Завтра с утра мы пойдём в городскую управу, где я дам тебе вольную, а потом зайдём в храм, где вы с Геральдом поженитесь. Собственно, за этим я тебя и выкупал, но важно было, чтобы мужа себе Геральд выбрал сам. И это сделать необходимо, поскольку ты ещё слишком мал, а мир опасен для таких, как ты. Чтобы ты снова не попал к таким же мразям, как Фаулер, или влип во что-то похуже, и необходима эта свадьба. Сама она тебя ни к чему не обязывает, пока ты сам не решишь, что ваш союз должен быть настоящим. Геральд ни к чему тебя принуждать не станет — не так я его воспитывал по отношению к вам. Он станет для тебя прикрытием и надёжной защитой, будет кормить и просто заботиться, пока ты не вырастешь и не окрепнешь. А там решишь, что делать дальше. Если захочешь уйти — он тебя отпустит, но я советую тебе всё же остаться с ним.

— То есть... эта свадьба будет... ненастоящей? — не понял Мыш.

— Для всех она будет настоящей. Она будет отмечена в храмовой книге, будет выписана подтверждающая бумага, но это будет, как говорят учёные люди, простая формальность. Ты Геральду ничего такого не будешь должен. Вы будете просто жить вместе и всё, пока ты не решишь, как это должно быть — на самом деле или так и оставить.

— А... супружеский долг? — кое-как выдавил из себя омежка.

— Повторяю — Геральд ни к чему тебя принуждать не станет. Он достаточно сильный и выносливый. Пока ты сам не захочешь, он тебя не тронет. Так что сейчас тебе лучше никуда не сбегать, пусть тебе и хочется, я вижу. Но ты почти ничего не знаешь про большой мир, как когда-то не знал сам Геральд. Я учил его, чтобы он мог потом жить без меня, и его рабство было для него такой же защитой, какой для тебя станет свадьба с ним. На самом деле он стал свободным в тот миг, когда я его выкупил. Как и ты сейчас. Но это только для нас. Для остальных это будет не так. Если ты уйдёшь сразу, как получишь вольную, то бумагу сожгут, если ты попадёшься, и никто разбираться не будет — тебя снова продадут кому-нибудь. А если ты будешь замужем, то Геральд будет иметь право применить силу, чтобы защитить тебя, и ему ничего за это не будет. Таков закон. И так будет продолжаться до тех пор, пока ты не узнаешь о мире достаточно и не примешь решение, как жить дальше. Всё понятно?

— Ну... да.

— Вот и хорошо. Как поедим, я проведу один короткий обряд, который станет вашим договором на двоих. В одной деревеньке это часть свадебного обряда. В сущности, такой же договор между супругами, а не как в других местах. Ты не будешь подвластен Геральду, можешь смело спорить с ним — только не у всех на виду, он будет к тебе прислушиваться, и всё у вас будет хорошо. Ты можешь ему верить.

— Зачем тебе это, старик? — нахмурился Мыш.

Резенхайм опять закашлял, прикрывая рот ладонью, а потом показал оставшуюся на коже кровь омежке.

— Вот почему — я болен, и жить мне осталось недолго. Я не хочу, чтобы мою смерть Геральд встретил в одиночестве. Когда-нибудь ты всё поймёшь, а сейчас просто поверь. Ты можешь ему верить.

Мыш молча взглянул на альфу.

— Верить?

— Да, верить. Это будет непросто — ведь ты всю жизнь видел только плохое, но есть и хорошие люди. Не уходи, и твоя жизнь изменится к лучшему — Геральд будет тебя учить так же, как я учил его. Ты станешь умнее и сможешь принять верное решение.

Мыш задумался. Пока он думал, все доели свой ужин, Геральд поворошил кочергой в устье печи, подбросил ещё одно полешко... Мыш молча смотрел, как старый бета разглядывает купленное яблоко и одобрительно кивает.

— Очень хорошее яблоко. И вкусное!

— И что с ним надо делать? — спросил Мыш.

— Вы его съедите на двоих — сначала откусит один, а потом другой. Альфы и беты в похожих обрядах преломляют краюху хлеба — этот обычай особенно в ходу в боевых братствах. Что касается яблока, то во время свадебного обряда омега предлагает его мужу, и он откусывает первый. Последний кусок таким образом достаётся омеге. Но мы его используем не в свадебном обряде, и потому слова будут произноситься совсем другие. Кстати, ты уже выбрал себе имя?

— Нет... — Мыш отвёл взгляд.

— Почему? Неужели не веришь, что будешь свободен?

— Я... я не знаю... какое выбрать.

— А как тебе такое имя как "Сати"? — предложил Геральд, не сводя с него глаз.

— Сати??? — поразился омежка. — Мне??? Оно слишком хорошее для меня!!!

— А мне кажется, что оно тебе очень даже подходит, — улыбнулся Геральд. — Может, сейчас ты ещё очень невзрачный, но это только пока. Когда ты вырастешь, то оно тебе будет к лицу.

— Ну... тогда пусть... пусть будет Сати, — прошептал Мыш, заметно смущаясь.

Геральд улыбнулся ещё шире. Мышонок получил настоящее имя!!! Красивое имя!!! Это неожиданно, но приятно. А когда он выучится грамоте и сможет его прочесть на своей бумаге... Сегодня альфа пол-дня сам перебирал в уме самые разные имена, и это имя ему особенно понравилось. Сати и Геральд. Геральд и Сати. Но для него этот малыш всё равно останется Мышонком. Его Мышонком.

Геральд чувствовал, что этот мальчишка нравится ему всё больше и больше. В свете свечей он выглядел таким милым! А как рыжие огоньки отсвечивают в его больших глазах... Он будет очень хорошеньким, когда поправится и поздоровеет.

Резенхайм уселся на своей постели и поманил к себе их обоих. Геральд решительно усадил Мыша к себе на колени.

— Не стоять же тебе на ногах, а по обряду положено обоим быть перед ведущим, — объяснил он. — Если бы было лето, и мы были где-нибудь в лесу или поле, то было бы ещё лучше.

Мыш выглядел заметно растерянным — он снова что-то почувствовал, но не понимал, что именно. Бедный Мышонок! Ничего, научится понимать и уж тогда точно никуда не уйдёт.

— Дети мои, мы собрались здесь... — хрипло заговорил бета, — чтобы заключить договор двух душ. Альфы и омеги. Этот договор будет свободным и равным, пока не будет расторгнут одной из сторон. И это яблоко станет знаком вашего договора. Геральд, ты согласен признать Сати равным себе, заботиться о нём и защищать его?

— Согласен, — уверенно ответил альфа, придерживая Мыша на своих коленях. Бережно и легко.

— Сати, ты согласен стать равным Геральду, следовать за ним и учиться тому, чему он предложит тебе научиться?

— А это мне... пригодится?

— Наверняка.

— Тогда... согласен.

— Теперь возьми это яблоко обеими руками и предложи Геральду.

Яблоко было крупным — оно как раз улеглось в ладошки омежки. Геральд нарочно выбрал это — крепкое, сочное, с румяными боками. Мышонку понравится! Мыш, поджав губы, протянул ему яблоко, и Геральд осторожно откусил небольшой кусочек, с наслаждением слизывая капельку сока, пытавшуюся скатиться с губы.

— М-м-м... какое вкусное попалось! Теперь ты.

Мыш откусил свой первый кусочек не сразу. От яблока так вкусно и заманчиво пахло... почти как от Геральда. Решившись, омежка сперва коснулся обнажившейся мякоти языком и чуть не вскрикнул — и правда, очень вкусно! И смело откусил. Это яблоко... Потом снова, уже смелее протянул его альфе, заметив, что тот снова отхватил не так много. Как будто нарочно оставляет ему побольше. Вот это да! Альфа так охотно делится такой вкуснятиной??? Да ещё дал поесть первому...

Яблоко казалось большим, но кончилось до обидного быстро, хотя его Мыш тоже пережёвывал очень старательно, а старик говорил, что яблоки очень полезны для здоровья. Главное — не объедаться ими. Как и всем остальным. Геральд сказал, что очень любит яблоки... Любит и всё равно оставляет ему побольше?

Может, он в самом деле не так плох, как и сказал Серый? Этот его запах... Он совсем не пугает. Наоборот — рядом с ним очень спокойно.

Когда яблоко было съедено, Резенхайм забрал огрызок.

— Договор заключён и скреплён. Боги и предки наши, будьте свидетелями. Адам Сила Господня, даруй благословение своё. Рослин Мудрость Живая, даруй мир этим двоим. Иво Свет Предвечный, озари им путь во тьме.

Геральд осторожно сжал тонкие пальцы омежки и сказал, глядя ему в глаза:

— Я обещаю, что никогда не обижу тебя, не сделаю больно намеренно, не брошу и не предам. Я научу тебя всему, что поможет тебе жить свободным, и если ты вдруг захочешь уйти, то я тебя отпущу.

— Скажи и ты что-нибудь, — подбодрил Мыша Резенхайм.

— А... что?

— Ну... не знаю. Тебе лучше знать.

Мыш замялся. Столько свободы он, бедняжка, никогда ещё не имел! И даже не знает, что с ней делать.

— Я... Вы, наверно, и правда, неплохие люди... Я... я не знаю, что сказать.

— Тогда не надо. Просто поверь нам. А если разочаруешься, то я найду тебе хороший дом, и ты там останешься. Хотя я был бы рад, если бы ты остался со мной.

— Вот и всё, — довольно сказал Резенхайм, перекрестив их обоих. — А сейчас мыть посуду и спать. Сати, не обижайся, но спать будешь с Геральдом на одной кровати — третьей здесь нет...

— Я лучше на полу лягу, — перебил наставника альфа, ссаживая жениха со своих колен. — Сати сейчас лучше не беспокоить лишний раз. Ему стоит как следует выспаться перед венчанием. Ты знаешь, где можно купить кольца? Без них нельзя — они часть обряда.

— Знаю... — Резенхайм снова раскашлялся, и Геральд поспешил помочь ему вернуться в постель, потом полез за лекарством. — Ладно... я тоже отдохну немного...

— Доброй ночи.

Перед тем, как начать устраиваться на полу, Геральд уложил Мыша на свою кровать и укутал хорошенько, чтобы не замёрз утром, когда печь остынет. Мыш настороженно косился на него, но помалкивал. Только тогда постелил себе на полу, погасил свет и лёг сам. Альфа чутко прислушивался к хрипам приёмного отца, как возится Мыш... Он боялся засыпать. Боялся застать при пробуждении остывающее тело наставника и пустое место вместо своего избранника.

Боялся остаться совсем один.

Мыш проснулся среди ночи. Он не знал, что его разбудило — то ли кашель старика то ли что-то ещё... Омежка задумался, пытаясь разобраться в том, что он чувствовал. А ощущений за этот день было навалом — легко запутаться!

Сначала он проснулся, трясясь от холода, в грязном сыром промозглом подвале, закутался плотнее в старое одеяло и сидел, клацая зубами. Потом принесли кружку с водой и кусок чёрствого хлеба, и он воспользовался возможностью — сумел проскочить мимо привратника и выбежать наверх, где и налетел на странного альфу, убегая от сторожевого пса. Мыш совершенно не помнил, как и почему он сначала вцепился в чужака, а когда понял, кто его держит, то дико перепугался — это был альфа! Не сразу, но он понял, что чужак держит его как-то странно — не пытается причинить боль, не выкручивает руки... Да, мазнул по заду, но и только. Когда он заговорил с Мышом, то его голос показался странным — в нём не было гнева или насмешки. Потом Мыш понял, что этот чужак совершенно на него не давит, и это уже повергло в откровенное недоумение. Как это??? Разве так бывает?.. А потом увидел тёмное пятно на лице альфы и разобрал его запах. Странно чистый запах, от которого страх начал уходить. И то, как Геральд продолжал держать его на руках и разговаривать... А то, как он смотрел на Мыша...

Потом и вовсе случилось необычное — Геральд позвал его с собой. Он на руках отнёс его в курительную, осторожно опустил на пол и укутал в свой кафтан — нагретый его теплом и пропахший его запахом. От которого стало ещё легче. Даже было проще выдерживать знакомое давление, когда Геральд и Фаулер начали спорить. Рядом с Геральдом было не так страшно, как выносить это всё одному.

Его выкупили. Хозяином стал старый кашляющий бета, и о нём Геральд заботился, как о самом Мыше всё время жизни у Фаулера заботился Серый. Альфа??? О ком-то заботится как омега??? Бред!!. Но потом ждало новое потрясение — то как Геральд смотрел на выданную Мышу одежду.

Потом ещё — покупка новой одежды, превосходных башмаков, БАНЯ!!! Настоящая баня, в которой омежка разомлел от жара и едва не уснул. Сквозь расслабленную дрёму он чуял рядом запах Геральда и альхейнского мыла. Никогда прежде он не чувствовал себя настолько чистым! И то, как Геральд касался его, когда мыл... Словно боялся сильно потревожить следы от розог на спине и ногах, которые ещё побаливали. Это снова было похоже на заботу Серого. Не было ненавистной боли, не было давящего страха. Только чувство безопасности и облегчения.

Геральд разговаривал с ним почти так же, как разговаривал Серый. Как разговаривал Флери, как разговаривали многие другие омеги. Не как те альфы, которых он прежде видел. И Геральд купил ему вкусный пирожок, из-за которого бедный омега едва не проглотил собственный язык. От этого пирожка голод только разыгрался сильнее, хотелось съесть ещё, но Геральд сказал, что его живот отвык от приличной еды, и надо его снова приучать. Да, было дело — дали сразу много, а потом стало плохо... И то, что Геральд откуда-то это знает...

Потом были те самые слова, потом альфа попытался его поцеловать. Он не вызывал омерзения, но едва лица Мыша коснулось тёплое дыхание, вспомнились одни из самых мерзких дней в его жизни. Тогда его тоже пытались целовать, и это были вонь, слюни, боль от вцепившихся пальцев, а потом он молча плакал, чувствуя боль в растраханном заду. И не только там.

Потом Мыш увидел самую удивительную вещь за всю свою жизнь — АЛЬФА ГОТОВИТ УЖИН. Геральд явно делал это не в первый раз, ловко крошил вяленое мясо и овощи в горшок, что-то туда сыпал — кажется, соль — потом следил, чтобы не перекипело, смотрел за печью, чтобы не остыла, снова странная забота о старике, который, оказывается, помрёт скоро... Мыша ничего не заставляли делать, не злились на его молчание, и это удивляло снова и снова. Это не вызывало страха. Только растерянность. А когда Мыш попробовал стряпню Геральда, то был поражён — это было очень вкусно!

Потом с ним заговорил больной старик, и Мыш не поверил собственным ушам. Это как — он должен выйти замуж, но это не будет замужеством? Как это? И разве он не должен будет подставлять зад своему мужу? Как это "Геральд заставлять не будет"? А как же они будут жить? Разве так бывает — чтобы альфа постоянно был рядом с омегой и ни разу его не трахнул? Да они все только об этом и думают, едва у них вставать начинает!!!

Потом было имя. Ему дали имя. И это было очень красивое имя — Сати. Ему, испорченному Мышу!!! Рабу, от которого одни беспокойства и убытки!!! Потом странный обряд и договор, во время которого его назвали равным альфе. Омега равен альфе? Вы шутите? Но и старик и Геральд не шутили. И снова от того, как Геральд смотрел на него, как мягко держал за руку, внутри что-то вспыхнуло. Нет отвращения. Нет страха. И вкусное сладкое яблоко. ЯБЛОКО! Мыш прежде их только видел, но ему даже самый маленький кусочек не перепадал — Фаулер был беспощаден. И вот он попробовал яблоко. Настоящее яблоко! Он сидел на коленях у Геральда, Геральд его придерживал... и снова не было страшно. В том числе и тогда, когда Геральд уступил ему свою постель, а сам устроился на полу.

Заснул Мыш не сразу — мешал кашель Резенхайма — но обилие событий, сытый живот и усталость всё же сделали своё дело. И вот он проснулся от чего-то и никак не мог понять, что случилось. Почему-то было тревожно. Не было холодно или страшно...

Не было страшно. И как будто чего-то не доставало. Чего-то очень важного.

Мыш прислушался и принюхался. Печь ещё не думала остывать, на другой кровати хрипел и кашлял во сне старик, а на полу спал Геральд. В воздухе комнаты ясно ощущались их запахи, и от этого не было страшно. Не было страха, который сопровождал омежку всю его жизнь. Это было так непривычно! На душе почти спокойно, и всё же чего-то не хватает. Чего?

Геральда. Его присутствия рядом, понял Мыш. Ему хотелось перебраться к Геральду и прикорнуть у него под боком, как в первые дни в доме Фаулера он спал под боком у Серого, который заботился обо всех новых омегах.

Мыш плотнее закутался в своё одеяло, косясь на тень на полу. Геральд спал крепко. Помучившись, омежка спустился на пол и склонился над ним. За окном стояла глухая ночь, из-за мутных облаков выглянула луна, и её белый свет как раз задевал их мутное окно. В свете луны лицо Геральда можно было разглядеть во всех подробностях. Хорошее лицо, даже красивое, вот только это пятно... Геральд сказал, что родился с ним. Что это не заразно. Рот альфы был приоткрыт, и из-под верхней губы высовываются кончики клыков. И это не выглядело угрожающим. Так странно...

Мыш подумал, стащил на пол набитую соломой подушку и всё же улёгся рядом с альфой. Спать на жёстком было не привыкать, и впервые за столько лет это не вызывало неудобств. Он был сыт, тепло одет, чист. И ему не было страшно. Ни капельки. А когда он осторожно пристроился под боком у Геральда, и тот, вздохнув во сне, перевернулся на бок и приобнял его рукой, привлекая к себе, в груди ёкнуло. Не неприятно. Наоборот. Стало ещё теплее — от тепла, что теперь поселилось внутри. Мыш закрыл глаза и начал снова погружаться в сон.

Господин Лори с таким удивлением уставился на посетителей, что Геральд едва не рассмеялся. Попутно альфа заметил, что Мыш смотрит на него и тоже чуть улыбается, пусть и не понимает причину его веселья. Надо будет потом объяснить.

— Чт-то?

— Вы не ослышались, господин Лори, — прохрипел Резенхайм, тяжело опираясь на свою трость. — Я даю вольную этому мальчишке — без бумаги Геральд не сможет на нём жениться.

Мыш отвёл взгляд, пощипывая свой ошейник. Он уже знает, что после того, как получит вольную, ошейник выбросят. И можно будет спокойно про него забыть.

Когда Геральд проснулся под утро, то с радостью увидел, что ему не показалось во сне — Мыш и правда спал у него под боком. Причём убрал голову с перетащенной на пол подушки и пристроил её на руке спящего альфы. Сам пришёл! Добрый знак. Тем более, что альфе снова приснились жаркое лето и древние руины. Там с ним был именно Мыш, он сидел рядом, прислонившись к его плечу, и ему было хорошо. Пожалуй, стоит при случае сводить его туда, когда потеплеет.

Чиновник переглянулся со знакомым писарем, и на лице писаря альфа заметил тень улыбки. И правда, неплохой мужик!

— В-вы... уверены?

— Уверен. И поторопитесь — нам скоро уходить из города...

Дышать бете становилось всё тяжелее и тяжелее, его всё чаще бил кашель. Лекарство теперь не помогало совсем. Геральд будто чувствовал, что Безмолвные Стражи стоят за их спинами и ждут, когда можно будет забрать старика. В воздухе комнаты будто потягивало потусторонним холодком. Не сейчас! Только не сейчас! Подождите хотя бы немного! Ещё чуть-чуть!!!

Писарь начал выписывать нужные бумаги, Мыш послушно оставил отпечаток своего пальца там, где ему показали, после чего, крепко держась за руку будущего мужа, пошёл с ним в часовню при управе.

Иво, который был в часовне, смотрел на знакомца с неменьшим потрясением, чем господин Лори. Сегодня его ряса не подметала пол — мальчик справился сам — и выглядел заметно бодрее. Мыш ревниво покосился на него, и Геральд, заметив это, улыбнулся и ободряюще приобнял его за плечи. Преподобный Гауди, покряхтывая, поправлял своё одеяние. Сначала Мыша окрестили, а потом Резенхайм достал из кармана купленные совсем недавно простые железные кольца, которые нашёл в мастерской местного кузнеца. Кольца были не замкнутые, что позволяло подогнать их под нужный размер, но это было только на первое время. Обряд венчания Геральд уже видел несколько раз и терпел его так же, как и своё крещение. Он крепко держал Мыша за руку, чувствуя, как тонкие пальчики стискиваются каждый раз, как каноник произносит слова о подчинении и греховности его сородичей. Мыш крепко запомнил, что ему обещали равенство, и слушать священника ему было тяжело.

Пожалуй, закон, позволяющий рабу обрести свободу, не так уж и запоздал, подумал Геральд. Ведь рабы не допускаются до храмовых обрядов, не присутствуют на проповедях, не читают книги и набираются церковных знаний обрывками — где-то что-то подслушают, где-то что-то увидят, и целую картинку, как витраж, так толком не сложишь. И вот когда такие счастливчики обретают свободу, они вступают в новую жизнь вполне взрослыми без замороченных частыми проповедями умами и навязанными глупыми образами. Они учатся на ходу и способны видеть глупости в церковном учении. Надо будет всё это правильно объяснить Мышу, чтобы не начал верить во всякие глупости.

Вот они обменялись кольцами, Мыш настороженно зыркнул на мужа и получил в ответ подбадривающее подмигивание. Омежка сглотнул и опустил голову.

Когда каноник и клерик вышли проставить печати, Иво осторожно подошёл к альфе и его юному мужу.

— Господин Геральд...

— Да? — улыбнулся ему Геральд.

— Спасибо, что помогли мне вчера.

— Рад был помочь.

Иво повернулся к сородичу.

— Тебе так повезло... Я тебе завидую.

Мыш смутился, но промолчал. И тут снова разразился кашлем Резенхайм. Геральд бросился его подхватывать — старик едва держался на ногах. С его губ на каменный пол упала пара капель крови. Мыш, поколебавшись, тоже подскочил к ним. Резенхайм почти задыхался.

— Нет-нет-нет, не сейчас!!! — забормотал Геральд, крепко держа наставника на ногах. — Не сейчас!!! Не смей!!! НЕ СМЕЙ!!!

— Ни... ниче...го... — кое-как выговорил бета, вцепляясь в приёмного сына. — Сей...час... от...ды...

— Ты не можешь умереть прямо сейчас!

— Не... умру. До вечера... дожи...ву.

— Ловлю на слове, — проворчал Геральд. — Не хватало ещё, чтобы ты умер на холодном каменном полу! В руднике же не умер.

Резенхайм улыбнулся.

— На...деюсь...

К тому времени, как священники вернулись с бумагами, Резенхайм кое-как отдышался. Мыш продолжал поддерживать его под руку, и на лице омежки была видна тревога.

— Что с ним? — испугался Иво.

— Болезнь крепнет, — тихо ответил альфа. — Она сидит уже давно и прочно, а мой наставник слишком стар, чтобы бороться с ней. Ему уже... недолго осталось.

Резенхайм нашёл в себе силы проверить все бумаги, кивнул и отдал их Геральду.

— Всё... можно... уходить.

Супруги взяли его под руки покрепче и повели к выходу, оставив других бет и едва не плачущего Иво в часовне.

— Я должен ненадолго отлучиться, — сказал Геральд мужу, устраивая Резенхайма на постели поудобнее и укутывая его одеялом. — Нужно кое-что выяснить... Я скоро вернусь. Присмотри за ним, хорошо? Когда кашель станет послабее — дай ему глотнуть лекарства.

— Хорошо, — тихо кивнул Мыш, придвинул табурет к изголовью и сел.

— Никуда не уходи, — попросил его Геральд, пожав ладошку. — Не оставляй его одного.

Едва альфа вышел за дверь, под одеялом зашевелился Резенхайм. Старик взглянул на омежку, и под этим цепким взглядом Мыш чуть сжался. Это было нестрашно, но почему-то всё же было неприятно. Может, от того, что Геральд ушёл и оставил его одного с опасным стариком?

— Решил всё же остаться? — прохрипел Резенхайм.

— Что?

— Ты ведь хотел сбежать, как получишь вольную, — усмехнулся Резенхайм. — И не вздумай говорить, что я неправ. Почему передумал? Не знаешь? — Мыш дёрнул плечом. — А я тебе скажу. Ты чуешь, что Геральд хороший. Он сильный и отважный. Он способен тебя защитить. И тебя тянет к нему — после того, что ты пережил до Фаулера и уже в его доме. Поэтому ты перебрался к Геральду ночью на пол и проспал до самого утра, а не в более удобной постели. Тебе был нужен он.

— Проклятому нужен такой же проклятый? Ты об этом?

— Это не проклятие, сынок. Вижу, ты уже успел нахвататься всякого бреда церковников... Не всему, что они говорят, можно верить. И то, как тебя тянет к Геральду, это доказывает. Когда Безмолвные Стражи меня заберут, ты будешь нужен ему больше, чем он тебе. Прошу, не бросай его одного.

— Зачем вы меня выкупили? — помолчав, спросил Мыш.

— Когда я выкупил Геральда, я уже немного знал о нём и догадывался, что он привяжется ко мне с годами. Я и сам успел полюбить его как родного сына. Странно слышать от беты про любовь, верно? — хмыкнул бета, заметив, как изменилось лицо Мыша. — Но мы тоже способны любить, как и вы. Церковь называет это иначе и ограничивает, чтобы прочно отделить нас друг от друга. Я взял на воспитание этого "волчонка" и собирался вырастить из него умного и доброго парня, способного выжить в нашем безумном мире, когда я сдохну. Но моя смерть, пусть и ожидаемая, станет для него тяжким бременем. Он уже терял близких ему людей. Позже ты всё узнаешь... Каждый раз Геральд горевал и очень сильно. Это был омега, которого он успел полюбить за очень короткое время. И до того была не менее тяжкая потеря, когда несколько хороших людей-иноземцев были казнены по нелепому обвинению. Ты был нужен не только для того, чтобы стать его мужем. Теперь на нём лежит ответственность за тебя. За твою жизнь и безопасность. Ты должен удержать Геральда на плаву, не дать совсем сорваться в горе и отчаяние, чтобы мои труды не пропали впустую.

— Я... не понимаю...

— Поймёшь... когда Геральд начнёт учить тебя. Тебе будет чему у него поучиться, поверь. Ты смышлёный, я вижу. У тебя получится. И ты уже дорог ему.

— Ты хочешь, чтобы я... с ним... — Мыш сжал кулачки на своих коленях.

— Это произойдёт так и так. И не потому, что Геральд нарушит своё обещание — ты сам захочешь его. Уже очень скоро. Я не пророк, но я предсказываю, что уже летом ты будешь просить его овладеть тобой.

— Почему?

— Потому что тебя тянет к нему. И он выбрал тебя. Повторяю — это не проклятие. Я научил Геральда всему, чему меня учил мой наставник. Омега Ирдис. Он был умный человек.

— И как ты... понял... что я сам захочу?

— Учуял. Мой нюх сильно ослабел от болезни и в преддверии смерти, но я ещё не совсем его лишился. Я чую в тебе нечто, когда ты рядом с ним. Нечто в твоём запахе. Ты ещё так юн... многое для тебя будет происходить впервые... и я советую тебе больше верить своим ощущениям, чем чужим словам. Благодаря этим ощущениям ты провёл остаток ночи рядом с Геральдом. Ты этого хотел. Тебе это было нужно. И ты это сделал. Верь себе, сынок, и это принесёт тебе счастье... со временем.

— Причём тут запахи?

— О, они на самом деле очень важны, но не все понимают, в чём это заключается. Это даёт силу Церкви морочить чужие головы. И это приносит всё новые и новые страдания. Ты всё поймёшь... со временем. Только не уходи. Останься с Геральдом. Как бы не было тяжело или страшно — не уходи. Вы сможете выжить только вместе.

Бета смотрел Мышу прямо в глаза, и к горлу омежки начал подкатывать твёрдый комок. Резенхайм умирал и пытался что-то ему сказать, но он, глупый омега, не понимает! И Резенхайм совсем не страшный. Его было жалко. Совсем больной...

— Но что я могу сделать для него? Я ведь такой слабый...

— Можешь. И не только тем, что будешь рядом. Ты этого пока не понимаешь, но Адам благословил тебя при рождении своим даром. Из-за этого дара ты и был таким буйным. Если этот дар использовать правильно, то ты сможешь стать для Геральда надёжной опорой и подмогой в трудную минуту. С годами твой дух, особенно рядом с ним, укрепится, и сила духа большинства альф и бет станет для тебя не страшна. Я это знаю — Ирдис был таким. Родитель-омега Геральда был таким. И тот самый омега был таким, но ему не хватало твоей отваги, чтобы освободиться. Он переступил через свои страхи, когда погиб. Ты способен сделать это уже сейчас и остаться живым. Это редкий сейчас в наших землях дар для омеги, а не проклятие.

Мыш подумал и перебрался с табурета на край постели умирающего. Даже осторожно взял его за руку. Рука казалась чуть тёплой.

— Резенхайм... тебе не страшно... умирать?

— Нет. Я всегда знал, как это произойдёт. Не знал только точно когда. Я молил Авалона и Асмоса не забирать меня, пока Геральд не вырастет и не обретёт свободу. Мы даже успели найти и освободить тебя... и время моё теперь точно на исходе. Умирать на самом деле не страшно, Мышонок. Куда страшнее жить, и смерть становится настоящим освобождением от этого страха. Это не трусость. Это всего лишь один из путей, которых перед нами всегда много. Мы все имеем право выбирать и выбираем каждый день, каждый час, каждый миг. Даже если не понимаем этого. И что бы по этому поводу не говорили церковники.

Бета устало прикрыл глаза и затих. Только едва заметное дыхание и тихие хрипы говорили, что он ещё жив. Заметив, что на губах старика остаются мелкие красные точки, Мыш нашёл какую-то тряпку, прополоскал её в чистой воде — Серый говорил, что это обязательно нужно делать — и начал аккуратно, как мог, промакивать морщинистые губы старика.

— Может, лекарство выпьешь?

— Оно не поможет. А вот водички бы я выпил. Чуть-чуть.

— Сейчас...

Мыш осторожно дал Резенхайму выпить немного воды, поправил одеяло... Шло время, а Геральд всё не возвращался. Мыш украдкой смахивал слёзы, следил за стариком и продолжал ждать.

За окном начало вечереть, когда альфа вернулся. Первым делом он склонился над наставником и выдохнул с облегчением.

— Успел...

— Куда ты ходил? — тихо спросил Мыш.

— Узнавать, у кого и за сколько можно купить всё необходимое... для похорон. — Геральд бросил свою сумку на вторую кровать. — И никаких попов — я всё сделаю сам.

— Правильно... — слабо отозвался старик. — Нечего им делать над моей хладной тушкой.

— Разбудил?

— Да я не сплю... так, дремлю...

— Ты не кашляешь...

— Отпустило чуть чуть-чуть. Странно... — Бета чуть кашлянул. — В тот раз мне было хуже...

— Думаешь... к утру... всё? — Геральд подбросил дров в печь. Руки альфы заметно дрожали.

— Скорее всего. Странно... В тот раз я был почти в беспамятстве... из которого иногда выходил... еле припоминаю, что говорил мне Ирдис... а тут голова ясная...

— Что написать на твоём надгробии? — Геральд сел рядом с ним — Мыш перебрался на табурет.

— Только имя. Больше ничего. Этого хватит для бывшего раба. Закапывать будешь или сжигать?

— Сжигать. Ты не против?

Резенхайм улыбнулся. В сгущающемся полумраке блеснули его глаза.

— Ирдис, помню говорил, что в древности сначала сжигали особенно отличившихся. Потом это стало обязательным для всех, чтобы не занимать много земли под погосты — хоронили прах и парочку костей. Когда грянул Великий Холод, отдельные камни и плиты ставили на могилах тех, кто добровольно принёс себя в жертву ради других... чтобы помнили... а Саккарем возродил практику извода большого количества земли — буквально бредил пышным памятником себе любимому. Он его получил... вот только то, что все сейчас могут видеть... и рядом не стояло с тем, что могли изваять прежние мастера. Знать строит большие склепы... беднякам и остальным отводят кладбища за городами и деревнями... вот только когда людей станет больше... что они будут делать, когда всё это... разрастётся... и понадобится земля под строительство? Разорять погосты? И как они это объяснят народу? Сами чествуют предков и сами же будут осквернять их могилы... даже если внутри останутся одни кости и труха? Люди могут и не понять. Церковь слишком много важности придаёт посмертию... чем думает о живых.

— Ирдис был прав. — Геральд взял старика за руку. — Мудрый человек. Я надеюсь, что он обрёл покой так, как хотел.

— Как и я. — Резенхайм взглянул на него, потом на тихого Мыша, начавшего хлюпать носом. — Я хотел уйти не один, и я ухожу не один. Я рад... что успел. Вы останетесь одни... так что держитесь вместе. Мышонок... помни, что я тебе сказал. Ты ещё не раз... вспомнишь мои слова...

Мыш подумал и перебрался на кровать, сев рядом с мужем, который тут же приобнял его свободной рукой и привлёк к себе. Мыш склонил голову на его грудь и притих снова.

Шло время, за окном стемнело, а про ужин никто не вспомнил. Геральд даже свечки зажигать не стал — он вполголоса разговаривал с наставником, но называл его уже не по имени, а "отец". Мыш чутко ловил каждое слово и понял, насколько эти двое были близки. Резенхайм давал последние советы, напоминал о местах и людях, которых Мыш не знал... Потом он замолчал, но ещё дышал, а Геральд тихонько начал петь. Он пел песни, каких Мыш никогда не слышал. Простые и незамысловатые, короткие и величественные... Потом голос альфы сорвался, и он умолк. Иногда он вставал, чтобы поворошить угли или заварить травяной чай и дать мужу попить горячего, после чего возвращался. Шло время, но Мыш его почти не замечал — он думал о своём. Даже есть совсем не хотелось.

Потом Мыш задремал. Он едва чувствовал, как Геральд бережно берёт его на руки, переносит на вторую постель и укутывает одеялом. Потом омежка провалился в сон. Проснулся он, когда за окном начало сереть. Геральд стоял перед постелью приёмного отца на коленях, сжимал его руку и что-то бормотал себе под нос. Мыш не услышал хриплого дыхания старика, не учуял его запаха и всё понял.

— Он... умер?

Геральд обернулся, и в неверном свете зачинающегося утра Мыш увидел в его глазах крупные слёзы. На альфу было больно смотреть, его чистый запах начал горчить от невыносимой боли, и Мыш понял, что хотел сказать ему Резенхайм. Омежка сполз со своей постели, приблизился к мужу и, насколько смог, обнял, стараясь не разреветься самому. Он знал этого старика совсем недолго, и всё же было горько от его ухода. Всё-таки этот человек освободил его.

Начинался новый день.

Весь следующий день Геральд где-то пропадал — готовился к похоронам приёмного отца. Он оставил Мыша в комнате одного с запасом еды, объяснил, что делать в его отсутствие, после чего завернул тело Резенхайма в плащ и куда-то унёс. Мыш почти никуда не выходил из остывшей комнаты, время от времени плакал. Он редко себе это позволял, чтобы не доставлять лишнее удовольствие своим мучителям.

Вернулся Геральд, когда почти стемнело. Он уже не рыдал. Он был почти спокоен. Мыш слез с постели и подошёл к нему, беря за руку.

— Как... как ты?

— Ничего. Завтра похороны... я всё приготовил... потом мы уйдём отсюда.

— Хорошо.

Геральд взглянул на него... и крепко обнял. Так, как ещё не обнимал. И в его горчащем запахе Мыш разобрал что-то новое. Тончайшую примесь, которая не выбивалась из общего букета, а дополняла его. От этого становилось и тяжело и легко одновременно. Тяжело — от понимания того, какого человека Геральд потерял. Легко — от того, что он не собирается забывать о своей ответственности перед юным супругом. Он выполнит свой долг. Выполнит свои обещания.

Геральд начал разводить огонь, Мыш ему помогал. Потом они поели, легли в одну постель, но не спешили засыпать. Они просто лежали рядышком, Мыш жался к мужу, не было сказано ни одного слова, но они друг друга понимали. Одному было страшно от открывшейся неизвестности, второй его утешал, и оба горевали по умершему.

В этот миг они словно стали одним целым.

Первым заснул Мыш. Геральд долго смотрел на него. По лицу альфы бродили мрачные тени. Он понимал всю тяжесть опустившейся на его плечи ответственности. Понимал, почему Резенхайм так настаивал на женитьбе до его смерти. И в очередной раз восхищался умом и предусмотрительностью приёмного отца и наставника. Кем бы ни был этот Ирдис, кто бы не обучил его самого, но это было правильное решение. Со всех сторон. Тем более, что Мыш не сбежал, остался и разделил с ним его горе.

Мыш. Мышонок. Сати. Его муж и спутник на пути жизни. Деймос не просто так свёл их, это несомненно. Они должны идти дальше вместе.

Огонь занялся не сразу — в воздухе было слишком много влаги. И всё же альфа добыл достаточно масла, и всё погребальное ложе вскоре было охвачено пламенем.

Геральд стоял перед костром, Мыш прислонился к его боку, они молча смотрели на тело, завёрнутое в плащ как в саван. Отсветы огня плясали на лицах супругов и слежавшемся снегу. Вокруг ещё властвовала ночь, и выглядело это красиво.

Достойные проводы достойного человека, прожившего хорошую жизнь.

— Прощай. Ты был мне другом, наставником и отцом. Ты открыл мне глаза, обучил, подарил свободу. Я не знаю, о каких знаках писал господин Рамиль в своём письме, но если уроженец такой великой страны, как Альхейн, это сказал, то в его словах есть смысл. Что бы не ждало нас впереди, я пройду свой путь до конца. Я сделаю всё, чтобы, как и ты, уходить с Безмолвными Стражами со спокойной душой. Встретимся под сводами Мирового Дома, старик. Я буду ждать этой встречи.

— Спасибо... за всё, — дрожащим от вновь подступающих слёз голосом произнёс Мыш. — Я хорошо подумаю над тем, что ты сказал. Я буду хорошо учиться...

Мыш не смог договорить — отвернулся, глотая слёзы. Геральд укутал его полой своего плаща, чтобы омежка не мёрз ещё сильнее, а потом и вовсе взял на руки. Мыш тихо плакал на его плече.

К утру огонь догорел и погас. Геральд собрал уцелевшие кости, сложил их в приготовленный мешок, затянул горловину, опустил мешок в заранее выдолбленную яму в земле неподалёку от погребального костра, засыпал её смёрзшимися комьями, перемешанными с пеплом и золой. Рядом с засыпанной ямой уже стоял грубый камень, на котором с помощью молотка и зубила, одолженных у местного каменщика, Геральд выбил имя наставника, год его рождения и год смерти.

— Надо будет потом навестить это место и привести могилу в порядок, — негромко сказал альфа, выпрямляясь и отряхивая ладони от грязи. — Особенно, если на ней что-то вырастет.

— Я тебе помогу. — Мыш утёрся рукавом, в последний раз шмыгнув носом.

— Сейчас пойдём в ближайшую харчевню, поедим, я куплю чего-нибудь нам в дорогу, и пойдём. Не будем зря терять время.

Мыш молча кивнул и смело взял его за руку.

В харчевне на них многие косились. Геральд видел, что кто-то уже разнёс известие о смерти Резенхайма. Очень скоро эта весть разлетится по всему Ингерну. Наверно, торговцы дровами, которых он обходил, и разнесли. Стоит поскорее убраться отсюда, пока не нагрянули попы с возмущением по поводу непроведённых и неоплаченных обрядов.

К альфе подошёл пожилой хозяин харчевни и, наклонившись, тихо спросил:

— Он... умер, да?

— Да. И что? — нелюбезно отозвался Геральд.

— Я... я только хотел сказать... — Бета помялся, теребя свой передник. — Твой хозяин как-то крепко мне помог... Я бы хотел навестить его могилу... если ты скажешь, где она.

Геральд оценивающе оглядел этого полного мужика с кучерявой бородой. Вроде не стукач... Выглядит вполне приличным.

— Она за городом. Я не хочу, чтобы все знали, где он похоронен — слишком много будет желающих оплевать это место или разворотить. Я не знаю, скольким людям мой приёмный отец перешёл дорожку в своё время, но знаю, что их хватает.

Бета, услышав "приёмный отец", понимающе кивнул.

— Вот как... Ладно, не говори, раз такое дело. Церкви ты, ясное дело, не платил.

— Резенхайм сам сказал: "Никаких попов." Я лишь исполнил его последнюю волю.

— Правильно. Он был умным человеком и знал, что делал. Соболезную... сынок.

Хозяин харчевни сочувствующе похлопал альфу по плечу и отошёл. Мыш подумал и спросил:

— Ты ему поверил?

— А что ты скажешь?

— Ну... — Мыш чуть пожал плечами. — Пахнет он ничего так... и нестрашный.

Геральд слабо улыбнулся.

— Уже начинаешь понимать. Это хорошо. Ты ведь не думаешь, что это колдовство?

— Теперь нет. Резенхайм сказал, что наши запахи — это очень важно. И я обещал ему, что буду прилежно учиться.

— Вот и хорошо. Как поедим — уйдём отсюда, пока к нам не начали подходить те, кому не следует.

— И куда мы пойдём?

— Куда-нибудь. Мир достаточно большой, чтобы в нём нашлось место для нас двоих. А скоро весна разыграется в полную силу. — Геральд помолчал и с грустной улыбкой добавил: — Люблю весну.

— Холодно, — поёжился Мыш.

— Со мной не замёрзнешь. В окрестностях Ажана есть несколько сёл и деревень. В крайнем случае остановимся там на пару дней, а, может, даже получится подработать. По пути я тебе кое-что объясню — пригодится, когда придём в очередной город. Времена сейчас трудные, и нужно быть особенно осторожными. Особенно нам с тобой — бывшим рабам.

— Нас могут снова...

— Да. У нас на затылках есть клейма, и если кому-то захочется снова надеть на нас рабские ошейники, то достаточно будет просто сжечь наши бумаги, и вряд ли кто-то будет разбираться и искать, где и в какой книге написано, что мы получили вольную. Нельзя привлекать к себе слишком много внимания, понимаешь? — Мыш молча кивнул. — Вот и умница.

Мыш задумался.

— Геральд... а ты... правда... не будешь меня трогать?

— Нет. Во-первых, ты ещё слишком мал, нездоров, и я не хочу тебе навредить. Во-вторых, я догадываюсь, что тебя уже не раз... трогали, и я не хочу тебя пугать. И, в-третьих, я бы хотел, чтобы всё было по взаимному желанию, а не так, как сейчас обычно бывает. Хватит с тебя того, что тебе уже пришлось вытерпеть.

Мыш едва не прослезился.

— Я... я не думал... что кто-нибудь когда-нибудь мне такое скажет.

— Не всё так плохо. — Геральд погладил его по голове, ловя на себе очередной любопытный взгляд. — Да, дерьма хватает, но есть и хорошее. Я постараюсь, чтобы в твоей новой жизни его было побольше, чем в прежней.

Уже после того, как они покинули город, Мыш оценил, насколько хорошие башмаки ему купил муж. Идти предстояло долго и далеко, и удобная обувь имела значение. Впрочем, непривычный к такой долгой ходьбе омежка очень быстро начал уставать и спотыкаться. Заметив это, Геральд решительно взял его на руки.

— Я такой... слабый... — виновато поник Мыш, вцепляясь в него.

— Это потому, что тебя плохо кормили. Поэтому ты так быстро устаёшь. Ничего, со временем пройдёт, вот увидишь. У меня прошло.

— Ты альфа, — буркнул Мыш.

— Да, но мне тогда было девять лет. А тебе сейчас тринадцать. Ты дольше сидел на одном месте и голодал.

— А это так важно? — удивился омежка.

— Конечно. Тем более, что ты сейчас в возрасте созревания, тебе надо бы хорошо питаться, ведь вы в этом возрасте особенно быстро растёте, а тебя голодом морили. Вот поэтому ты и слабенький. Сейчас тебе надо хорошо питаться, чтобы побыстрее окрепнуть. Летом будет попроще — мы будем не только зарабатывать на еду, но и рыбачить, охотиться, собирать ягоды, грибы и всякое такое, что можно есть, ты быстро станешь крепче и здоровее и уже меньше будешь уставать в дороге.

— А мы будем долго так ходить?

— Придётся, — вздохнул Геральд. — Сейчас такое время — готовится большая война против Альхейна, нужны солдаты, и в армию набирают альф. Сам видишь — я уже вполне взрослый, крепкий и сильный, и меня могут забрать, а я воевать не хочу.

— Почему?

— Ну, во-первых, из-за тебя. Если меня заберут в армию, то ты останешься совсем один и наверняка пропадёшь, а я этого не хочу. Во-вторых, я не хочу воевать с Альхейном — у меня там родственники. И вообще, это очень хорошая страна, там живут справедливые люди, и я не хочу их убивать. Чтобы меня не загребли в армию, надо добиться, чтобы я остался здесь, а для этого нужно покровительство важных людей. Ведь альфы и здесь нужны — для работы и того, чтобы плодить новых детей.

— А почему ты не уйдёшь в этот Альхейн, если там так хорошо?

Геральд помрачнел и замедлил шаг.

— Это... непросто объяснить. Понимаешь, Мышонок... Было одно пророчество... и в нём было сказано, что моя судьба связана с этой страной. Как и судьба моих будущих потомков.

— Пророчество? Настоящее?! — ахнул омежка.

— Да, я так думаю. Оно было явлено человеку, которому я доверял. Это был хоть и молодой, но мудрый омега из Альхейна, господин Рамиль иль Эффенди. Ему был дан знак свыше, что он встретит меня и Резенхайма, и так и случилось. Это всё непросто, и так сразу я тебе не объясню. Только поэтому я и остался в Ингерне. Я не знаю, и никто не может знать, как именно исполнится это пророчество, но если бы я ушёл на юг и остался там, то оно вряд ли бы исполнилось так, как было изначально задумано — меня бы не оказалось в нужное время в нужном месте.

— И ты думаешь... что я... тоже часть этого пророчества? — смутился Мыш.

— Не знаю. Промысел богов тёмен и непредсказуем. Мы можем только выбирать из того, что есть. И я выбрал тебя, а уж что там будет... Посмотрим. А чтобы увидеть, надо выжить.

— И ты уже знаешь, как это делать?

— Примерно. В первую очередь мы не должны слишком подолгу сидеть в городах, где все вольные на учёте у Церкви. В идеале нам стоит побыстрее завести детей, и тогда меня точно не заберут — надо же их содержать! — но ты ещё слишком мал и слаб для этого. Тебя надо сначала подкормить и подлечить — я не хочу, чтобы у наших детей, если они будут, было плохо со здоровьем.

— Из-за меня? Как так может быть? — нахмурился Мыш. — Ты же такой здоровый... Или ты боишься, что всё дело в нашем проклятии?..

— Мы не проклятые, — посуровел Геральд. — Выкинь эту глупость из головы. А что касается тебя... Представь себе — хорошее зерно бросают в истощённую, а то и отравленную землю. Прорастёт ли такое зерно?

— Нет? — неуверенно предположил Мыш.

— Нет, — кивнул Геральд. — А если и прорастёт, то росток быстро погибнет, не успев дать плод. Ты — это и есть та самая земля, а я — хорошее зерно. Я здоров, а ты очень истощён. Ты же сейчас лёгкий, как пёрышко! И если ты всё же решишь стать моим полностью, а потом родить мне детей, то сначала должен стать крепким и здоровым, а на это нужно время. Заодно ты дозреешь и подрастёшь — если ты будешь вынашивать детей, когда сам ещё только растёшь, то это тоже может аукнуться не самым хорошим. Я этого не хочу.

Мыш задумался.

— А я могу отказаться рожать тебе детей?

— Можешь. Но тогда нам придётся постоянно жить в дороге, чтобы не попасть под раздачу. Ведь если я не попаду на войну с Альхейном, то могут отправить на войну с другой страной. Не всегда получится отвертеться. Мы, конечно, всегда можем разойтись в разные стороны, но я не могу тебя отпустить до тех пор, пока не научу тебя жить самому, без меня. Поэтому я сам был рабом почти десять лет — Резенхайм учил меня.

— И чему ты хочешь меня учить?

— Сначала грамоте — читать, писать и считать. Это очень полезно, особенно сейчас. Ещё я хочу научить тебя защищаться — эта наука обязательно тебе пригодится, ведь ты очень вкусно пахнешь даже сейчас.

— А я смогу? — нахмурился Мыш.

— Сейчас — нет, а когда подрастёшь и окрепнешь — вполне. Есть приёмы, которые легко сможет использовать любой омега. Ты очень смелый, и тебе будет достаточно не растеряться, чтобы применить хоть один. Резенхайм сказал, что с годами ты будешь становиться упрямее и злее. Что твои бывшие хозяева не смогут тебя укротить. Это значит, что с годами твой дух укрепится, и это тебе очень поможет.

— Он и мне что-то такое же сказал, пока тебя не было, — вспомнил омежка.

— Это внушительное подспорье для омеги. Да, ты довольно слаб и настоящим воином не станешь, но того, чему я хочу тебя научить, должно хватить, чтобы ты смог высвободиться и убежать. Это уже немало. А если ты ещё научишься думать, предугадывать, что твои враги сделают, и обводить их вокруг пальца, то ты легко их одолеешь. Это будет посложнее — ведь не всегда можно сразу понять, что тот или иной человек сделает, но у тебя уже есть средство, которое будет тебе помогать.

— Какое?

— Твой нюх. Тебе только надо научиться правильно им пользоваться.

— Нюх? — Мыш вспомнил, как проснулся среди ночи и вдыхал запахи новых хозяев, которые наводили чувство безопасности и спокойствия. И то, как его притягивал к себе спящий альфа, под боком у которого спалось куда лучше, чем на более удобной постели. И Резенхайм сказал, что запахи важны. И Геральд это подтвердил, спросив его мнения в харчевне. — Но почему у меня такой нюх? Почему вы мне показались хорошо пахнущими, а другие, которых я встречал — не омеги — казались мне вонючими? Мне говорили, что это из-за того, что я проклятый, и потому чую всё не так, как есть.

— Кто говорил?

— Один из хозяев приюта, в котором я жил до Фаулера. Он пах так плохо, что меня тошнило каждый раз, как я его видел.

Геральд улыбнулся.

— Самый внятный ответ на эти вопросы дают альхейнцы. Этому же учил меня Резенхайм, и я не раз убеждался, что в этом больше смысла, чем в том, чему учит Церковь. Но эти ответы противоречат тому, что говорит Церковь, и потому они стараются уничтожить это, чтобы в них никто не усомнился.

— А ты мне расскажешь? — заинтересовался Мыш.

— Расскажу, только на ходу это делать не совсем удобно. И ты можешь верить мне или не верить.

— Как это? — растерялся Мыш.

— Так. Ты не обязан верить всему на слово и слепо. Никто не обязан. Но во что-то верить надо, иначе и жить-то не захочется. В Альхейне по этому поводу говорят: "Ничто не истина, всё позволено, но всё оставляет свой след."

— Я... не понимаю.

— Я тоже не сразу понял. На это потребовалось время.

— Тогда... я буду просто верить в тебя, — слабо улыбнулся Мыш.

— Но это не значит, что ты должен молча смотреть мне в рот и беспрекословно слушаться, — напомнил Геральд. — Мы равны. И если тебе что-то не понравится, то говори сразу, а мы подумаем, что с этим делать.

— Мы? — Улыбка омежки стала светлее.

— Мы, — шире улыбнулся в ответ Геральд. — Ты и я. Мы. Вместе. Пока ты не решишь уйти.

— Куда?

— Хоть своей дорогой хоть на небеса. Время покажет. Ладно, идём дальше, а то сейчас темнеет рано, похолодает, а до ближайшей деревни идти и идти.

Мыш кивнул и задёргался, прося опустить его на землю. После чего уверенно взял мужа за руку, и они пошли дальше, растаптывая грязный тракт.

До деревни с именем Мышовка они добрались уже ночью. Мыш основательно продрог, Геральд подбадривал его, и когда впереди показался едва заметный в потёмках шпиль местного храма Троицы, под которым горел крохотный огонёк, омежка едва не упал без сил. Весь день он старался мужественно идти сам, однако силы кончались очень быстро, и Геральд снова брал его на руки.

— Ты молодец, Мышонок, — похвалил мальчика альфа. — Скоро будешь легко выдерживать такие переходы, когда дороги очистятся. Не всё сразу.

— Меня зовут Сати, — угрюмо огрызнулся омежка. — Забыл?

— Не забыл. Но для меня ты надолго останешься Мышонком. Как когда-то я был глупым щенком для Резенхайма.

— Он так часто тебя так называл? — перестал обижаться Мыш.

— Очень часто. И это было вполне заслужено. И разве тебе не нравится, когда я называю тебя Мышонком?

— Не знаю, — дёрнул плечом Мыш. — Не понял ещё. Но у меня теперь есть имя!

— И при всех я буду тебя называть по имени. Пусть видят, что ты свободный омега. А "Мышонок" пусть останется только для нас с тобой. Идёт?

— Идёт, — вздохнул омежка, мечтая только о тёплой комнате и сытном ужине в местном трактире.

Деревня уже спала. Над вывеской местного трактира "Мышиный угол" тоже горел тусклый огонёк. Увидев вывеску с названием, Геральд показал на неё.

— Вон там написано "Мышиный угол". А сама деревня называется Мышовка. Прямо имени тебя! Забавно, верно?

— Там так и написано? — Мыш попытался разглядеть, на что показывал муж, но не смог — омежьи глаза не были приспособлены для такой темноты.

— Ага. Утром сам увидишь. Идём.

На стук вышел несколько заспанный омега и заметно оторопел, увидев гостей.

— Простите, что побеспокоили так поздно, почтенный, — заговорил Геральд, — но нам нужно где-то отдохнуть с дороги. У вас найдётся свободная комнатка?

— Да, конечно... — Омега, судя по запаху, уже перешагнул порог детородного возраста. — У вас деньги-то есть?

Геральд достал из сумки кошель и потряс им. Услышав звон монет, омега смягчился.

— Хорошо, — сказал он, пропуская постояльцев, — а то хозяин в долг пускать на ночлег запретил. Налоги растут, понимаете ли...

— Я понимаю. Благодарю.

Омега зажёг свечу у стойки, оглядел гостей и замер, увидев пятно на лице альфы. А когда Геральд снял с головы шапку, и его длинные волосы рассыпались по плечам, нахмурился.

— Почему такой лохматый?

— Нравится. Не беспокойтесь так, уважаемый...

— Рональд.

— Уважаемый Рональд, я не сбежал с каторги. И мы не разбойники с большой дороги. Мы просто путники — ходим по стране и ищем работу. Меня зовут Геральд, а это мой муж Сати.

— Вольные? — смягчился Рональд.

— Да. И бумаги при нас.

— Вы, верно, проголодались. Я разогрею остатки. Устроит?

— Вполне.

— Свободная комната только на чердаке, — предупредил омега.

— Ничего страшного. Сколько будет стоить ночлег?

Пока супруги ждали горячий ужин, Геральд растопил печурку, которую сложили в небольшой чердачной комнатке. Тот, кто её строил, был отменным мастером и даже вывел трубу над слуховым окошком. Геральд зажёг свои свечки, утвердив их в старой глиняной плошке на маленьком столе, а Мыш устало повалился на единственную кровать, которая заняла почти половину всей комнатки.

— Тесновато тут, — заметил омежка.

— Чердак разделили на несколько комнат, да и маленькую комнатку обогреть проще, — объяснил альфа. — Похоже, что один из хозяев в какой-то момент решил чердак переделать, чтобы можно было пустить больше постояльцев. И сделано всё достаточно толково.

— Правда? Откуда знаешь?

— Я не раз работал на строительстве домов — и деревянных и каменных. Если будет нужно, то смогу построить дом и сам. Наверно, вход в другие комнатки пробили с другой стороны дома и сделали лестницу.

— А как ты это понял?

— По размерам чердака. По этой стенке видно, — Геральд показал на дощатую стенку напротив слухового окошка, — что её поставили позднее. Да и крыша довольно большая, а комнатка маленькая. Значит, есть ещё, раз решили сделать эту. Лестница в эту комнату только одна, как и дверь, других дверей нет, коридора тоже, а в другие комнаты надо как-то заходить. Значит, выходы прорубили с другой стороны. Если утром выяснится, что я прав, то мастер, который всё это делал, заслужил похвалу. Надеюсь, ему хорошо заплатили за работу.

— Ты такой умный! — восхитился Мыш, садясь прямо.

— Научился. И ты можешь научиться. Скоро станет тепло. Ты ведь не будешь возражать, если мы будем спать на одной кровати?

— Не буду, — зарумянился омежка. — Ты же тоже устал за день... Не будешь же ты каждый раз спать на полу?!

— Спасибо, Мышонок. Расцеловал бы тебя за твою заботу, да не смею.

— Почему?

— Тогда ты не хотел.

Мыш вспомнил попытку среди торговых рядов Ажана, и ему стало стыдно. Геральд не собирался делать ему плохо. Да и он так хорошо пахнет... И чего тогда отвернулся?

Остатки были очень недурны, и изрядно проголодавшийся Мыш не жаловался. Рональд посмотрел, как постояльцы уписывают поздний ужин, и покачал головой.

— Странные вы.

— Почему? — полюбопытствовал Геральд.

— Я редко вижу пары, которые бы... — Омега замялся и отвёл взгляд.

— Которые что?

— Которые бы так хорошо пахли, — тихо признался Рональд.

— Донесёте местному канонику?

— Нет, — ещё тише ответил Рональд. — Не хочу. Может, вы и выглядите подозрительно... но я не хочу на вас доносить. Тем более, что наш каноник очень суров. У нас как-то появилась похожая пара, так их чуть не сдали епископу из Ажана — омега победил одного из наших силачей.

— Когда это было? — замер Геральд, вспомнив рассказы покойного наставника о своих родителях.

— Давно.

— Это были альфа и омега?

— Да. Они пробыли здесь только два дня, а когда омега победил, то им пришлось срочно уходить. И, кажется, омега был чужестранцем. Он был смуглый, как альхейнец. И выговор у него был необычный.

— А вы не знаете, куда они могли пойти?

— Не знаю. — Рональд опасливо взглянул на него. — И мне кажется, что вы немножко похожи на этого омегу. Только у него пятна на лице не было.

Геральду стало не по себе. Его родители проходили через эти места! Они были здесь, даже останавливались в этом трактире! Значит, они не погибли в Варанге! Почему же они не попытались разыскать своих детей???

— Тебя что-то тревожит? — осторожно спросил Мыш, снова пригревшись рядом с мужем — Геральд, несмотря на усталость, не мог заснуть. — Почему ты начал расспрашивать про ту пару?

— Мне упорно кажется, что это были мои родители — мой папа Киррэн был сильным и умелым воином. И он был альхейнцем. Резенхайм мне рассказывал про них.

— И что?

— Я всё понимаю — они были в бегах, их наверняка разыскивали... но нет-нет да и думается — почему они не пришли за мной? Альхейнцы очень трепетно относятся к детям — мне об этом рассказывали те из них, кого я знал. Ведь Резенхайм смог не только забрать меня — он искал подходы и к моим братьям.

— Может, твои родители не смогли узнать, кому тебя продали?

— Наверно... Папа был иноземцем, отец с рождения был рабом и почти ничего не знал о внешнем мире... Я понимаю, правда! И всё же обидно, что они не пришли за мной.

— Ты бы хотел их увидеть?

— Очень хотел бы. Хотя бы посмотреть, правда ли я так похож на них, как говорил Резенхайм. Он говорил, что в детстве я был очень похож на папу, а потом, когда я стал созревать, кровь моего отца набрала силу. Каждый раз, как я смотрю на своё отражение, я думаю о них. Не могу не думать.

— А я вообще не знаю, кто мои родители. Пока я случайно не узнал, откуда дети берутся, думал, что я просто взял и появился.

— Иногда мне кажется, что не знать, чей ты ребёнок, это благо. Не мучают мысли, которые мучают меня.

— Мне так не кажется — я теперь думаю о том, кто же были мои родители.

— Твой отец, скорее всего, был альфой — только от него тебе могла передаться такая отвага.

— А братья у меня есть?

— Наверняка — если раб здоров, то от него стараются получить как можно больше детей.

— А сколько у тебя братьев?

— Двое. Это те, о которых я точно знаю. Старший где-то в море плавает, наш брат-омега... боюсь даже подумать, что с ним может случиться. Может, у моих родителей потом родились ещё дети... Уж они-то не попадут в клетку — отец и папа не позволят.

Мыш не видел лица мужа — в комнате было темно, но он будто воотчию видел грусть на его безусом и безбородом лице — она была в голосе и в запахе. Тяжкая грусть. Об этом Мыш думал, вдыхая запах альфы. И омежке всё больше становилось жалко Геральда. Он придвинулся вплотную, прижавшись к груди мужа.

— Зато у тебя был Резенхайм. Он заботился о тебе.

— Да. А ещё был Алби, у которого я жил почти год. И господин Рамиль, господин Али, господин Муса, Фатах...

— Расскажи мне про них, — попросил Мыш, и Геральд начал рассказывать. Негромко и с самого начала.

Рассказ получился то тяжким, то страшным, то занятным, то весёлым... Мыш тихо плакал и смеялся вместе с мужем. Он завидовал альфе — уже столько успел повидать и узнать! Неужели скоро и он сам сможет стать таким же умным и увидеть этот огромный мир?

— Вот так всё и было, — закончил свой рассказ Геральд. — Я начал драться и завоёвывать признание... а потом мы нашли тебя.

— А почему ты выбрал именно меня? Ведь были и другие.

— Я... об этом тебе после расскажу. — В запахе Геральда проскочила горечь, знакомая по смерти Резенхайма. — Это тоже важно, но я не могу пока говорить об этом с тобой. Потом... когда-нибудь.

— Это связано с каким-то человеком?

— Да... и этот человек был мне так же дорог, как господин Рамиль или Резенхайм. Он... погиб. Страшно и больно. Я до сих пор об этом забыть не могу.

— А кто он был?

— Омега. И он был... твоим старшим братом. Я в этом убеждён.

— Моим... братом? — Мыш даже привстал от удивления. — Почему ты так решил?

— В ваших запахах есть то, что говорит о вашем родстве. Когда-нибудь ты и сам научишься это различать. Я учуял тебя и решил, что именно тебя и заберу. Чего бы мне это не стоило. В память о твоём брате... и не только.

— Почему ещё?

— Об этом тоже потом. А сейчас давай всё же попробуем заснуть. Если здешний каноник настолько придирчив, то не стоит попадаться ему на глаза. Выспимся, поедим и сразу уйдём.

— Это из-за твоего пятна, да?

— И твоего запаха. Ложись спать, Мышонок. Завтра нам силы понадобятся.

Мыш снова пристроился рядом с мужем, подумал и опустил голову на его плечо. Так можно было лучше чуять его запах — запах, от которого совсем не страшно.

Последнее, что сквозь наползающий сон почувствовал Мыш, было то, как Геральд старательно укутывает его краем своего дорожного плаща. Как следует, чтобы его омега под утро не замёрз, когда печь остынет. Не замёрзну, подумал Мыш, ведь рядом с тобой так тепло... и внутри всё обмерло от лёгкого касания горячих губ к его лбу. Это показалось смутно знакомым... и очень приятным. Мыш инстинктивно потянулся навстречу, и новый поцелуй, такой же лёгкий, мазнул по скуле. Как и колкая щетина, которая совсем не показалась противной.

— Спи, Мышонок, — выдохнул Геральд. — И пусть тебе снятся только хорошие сны.

Спускаясь вниз, Геральд заметил, что возле стойки разгорается скандал — Рональд пригибается под силой альфы, который был заметно моложе него. Вряд ли намного старше Геральда — ещё только-только борода начала становиться гуще. Силы маловато, ростом не особо вышел, вот и отыгрывается, понял Геральд. Хозяйский сын?

— ...среди ночи, понял, шлюха???

— Но это же постояльцы... и этот альфа хорошо заплатил... у него в кошеле даже было золото и серебро... Он хорошо заплатил за столь поздний приход и ужин. И ваш отец сказал, что если постоялец хорошо заплатил, то...

— Моего отца здесь нет, — отчеканил парень, нависая над беднягой. — В его отсутствие я тут распоряжаюсь...

— Доброе утро, — сказал Геральд, подходя. Мыш, смекнув, что дело приобретает скверный оборот, затаился за спиной мужа.

Парень обернулся, и Геральд нахмурился — ему в глаза бросилось откровенное сходство Рональда и сородича. Понятно.

— Это он? — презрительно выкатил грудь колесом парень, и Геральд едва сдержался, чтобы не закатить глаза. Что за потуги?!! Если силы не хватает, то брать надо другим, а тут только полное отсутствие ума и ослиная упёртость.

Рональд молча кивнул и нырнул под стойку. Геральд вскинул бровь, и наглый сородич попятился под его взглядом.

— Ты как разговариваешь со своим родителем?! — негромко и веско сказал Геральд. — У тебя совесть есть?

— Что? Родитель? — растерялся парень. — С чего ты взял?!!

— А ты своё отражение хоть раз видел? Если нет, то приглядись. Даже если я и ошибся чуток, то вы всё равно родня. Нельзя так. Почтенный Рональд, обед готов?

— Д-да... — проблеял омега из-под стойки.

— Спасибо. Идём, Сати.

Парень растерянно проследил за ними, а потом повернулся к стойке.

— Это правда?..

Геральд даже не обернулся, поняв, что сородичу будет над чем подумать в ближайшие дни. Авось поумнеет и перестанет дурить.

— А ты был прав, — шепнул Мыш. — Я учуял, что в них есть что-то общее. И они немного похожи.

— Молодец, — похвалил его Геральд. — Ты становишься внимательным.

В обеденном зале уже было довольно многолюдно. Геральд и его юный муж сели в углу, к ним тут же подбежал молоденький омежка постарше Мыша.

— Чего изволите?

— А чего у вас больше всего? — подмигнул ему Геральд. — Того нам и надо.

Омежка покраснел.

— Сегодня у нас больше всего лукового супа... весна всё-таки...

— Давай. Весной очень легко заболеть, и лук отлично от этого помогает. И к нему немножко мяса и хлеба.

— Сейчас, — улыбнулся омежка и убежал.

— Ты ревнуешь? — повернулся Геральд к насупленному мужу. — Не надо — я всего лишь поговорил с ним.

— С тем мальчиком из часовни управы ты тоже просто разговаривал? — глухо поинтересовался Мыш, ковыряя столешницу.

— С Иво? Я подбодрил его — с ним плохо обращались и шпыняли по любой ерунде. В том числе и за то, в чём он не был виноват. Я не хочу, чтобы после встречи со мной омеги были запуганными — это с большим успехом делают другие. Так они хотя бы будут знать, что есть и другие. Резенхайм делал то же самое — давал им надежду. Потому же я был добр с Флери — чтобы его первый клиент был приличным человеком. И с другими тоже. Потому же я вступился за Рональда. В мире и без того дерьма хватает — я не хочу им добавлять нового.

— Правда? — Мыш перестал дуться.

— Правда. Так что не бери дурного в голову. Я тебе пока ничего такого не должен — наша свадьба только защищает тебя от других. Но если ты решишься... — Геральд взял омежку за руку. — то тоже не пожалеешь.

— Но не сейчас? — прозорливо уточнил Мыш, наслаждаясь этим касанием.

— Не сейчас. Сначала ты окрепнешь и подрастёшь. Заодно я попытаюсь сгладить тот след, что в тебе оставили другие.

Может получиться, подумал Мыш, вспомнив лёгкие поцелуи перед сном. А старик и правда оказался пророком! Может получиться именно так, как он сказал. Даже если Геральд намеренно его приручает, то это не так плохо — сны минувшей ночью омежке снились самые лучшие за всю его жизнь.

Тем временем им принесли обед, и Мыш начал сглатывать слюну — тот луковый суп, которым его кормили в приюте или в доме Фаулера, и в подмётки не годился этому!

— Я теперь всегда так есть буду?

— Когда у нас будет достаточно денег, то да. Я собираюсь хорошо тебя кормить, заботиться о тебе. Будут и времена, когда придётся подтянуть пояса, но мы встретим их вместе и обязательно переживём. Главное — научиться видеть хорошее во всём, и тогда пережить плохое будет проще.

— И что хорошего было в моей прошлой жизни? — Мыш взялся за ложку и зачерпнул супа.

— Ты не погиб. Ты ещё жив и дождался нашего прихода. И ведь о тебе кто-то заботился. Серый, да?

— Да. — Мыш подул на ложку, остужая горячий суп. — И он сказал, что его когда-то звали Роджером.

— Если он не забыл своё настоящее имя, то в рабство его обратили достаточно большим. Он жил в семье, помнит, как там было, и старался хоть что-то дать тебе. Тебе повезло — в том приюте, где до Резенхайма жил я, омеги, которые там работали, с нами не нежничали — им это было запрещено...

— Эй, патлатый, ты чего там бормочешь? — окликнул Геральда посетитель, крепкий мужик-бета в синем кафтане. Альфа досадливо ругнулся вполголоса — надо было шапку надеть и убрать под неё волосы. Не подумал.

— Разговариваю со своим мужем. Нельзя?

— А получше себе достать не мог? Как ты его не раздавил до сих пор-то?!

Знакомо. Ну, Деймос, ну, сукин сын!..

Соседи беты по столу засмеялись, и Мыш понял, что его муж не собирается отвечать.

— Ты не хочешь нарываться? — шепнул омежка.

— Не здесь, где люди едят. Если этот мужик пойдёт за нами следом, то на улице я ему и отвечу. Должны быть какие-то сдерживатели, иначе всё пойдёт псу под хвост. И если у человека таких тормозов нет, то он очень скоро пожалеет об этом. Так меня учил Резенхайм, и я сам не раз видел.

Супруги покинули трактир, бета тоже поднялся из-за стола и последовал за ними. Догнал перед деревенским большаком, когда Геральд поправлял на муже шапочку после того, как Мыш всё же посмотрел на вывеску и подивился на выписанные чёрной краской буквы, а Геральд назвал некоторые.

— О, какие нежност... — ехидно начал он, и тут альфа начал выпрямляться и оборачиваться, вынудив насмешника замолчать. По лицу мужика мелькнула тень узнавания. Ну ещё бы — не каждый день через деревню такие приметные проходят! Если заметил в прошлый раз, то и через пять лет не забудешь. — Ты? — Бета огорошенно смерил альфу долгим взглядом.

— Я. Вижу, что не забыли. Даже приятно знать.

Бета хмыкнул.

— А ты вырос!

— Семь лет прошло. Вам что-то от меня надо?

— А где твой старикан?

— Умер — он был тяжело болен.

— Я так мыслю, что он тебе вольную дал?

Геральд уверенно показал, что ошейника на нём нет.

— Всё? Тогда нам пора идти — дорога дальняя.

Геральд взял Мыша за руку и повёл было, как его снова окликнул бета:

— Я о тебе слышал — ты в двенадцать лет побил мальчишку, которому было четырнадцать. И чему ты успел научиться ещё?

— Нам некогда это выяснять. Будьте здоровы...

— Трусишь?

Геральд резко обернулся.

— Чего ты хочешь? — отбросил он всю вежливость, и бета опасливо отступил на шаг.

— Ого! А ты силён!

— Чего ты хочешь? — веско повторил Геральд, и Мыш спрятался за его спиной.

— Испытать тебя. Старик, говорят, был тем ещё мастером.

— Сам убедиться хочешь?

— Нет. Мой пасынок альфа, вполне взрослый и в городских боях хорошо себя показывает. Сразись с ним.

— И что мне за это будет? Я просто так не дерусь. Если нечего предложить, то мы уходим.

Бета снова довольно хмыкнул.

— Вырос! Уже не щенок, а волчара... Если победишь, то я дам тебе денег.

— Сколько?

— Три золотых. Идёт?

— Где и когда?

— Геральд... — тихо подёргал мужа за рукав Мыш, — давай лучше уйдём отсюда...

— Или я донесу канонику, — сладким голосом добавил бета. — Он на тебя ещё в прошлый раз внимание обратил.

Геральд тяжело вздохнул.

— Чего прикопался? Так хочется поглазеть? Так в Ажане и без того есть на кого.

— Я на тебя посмотреть хочу.

— Кто-то ещё придёт?

— Пара моих приятелей. Идём? В нашем сарае места достаточно.

Краем глаза Геральд заметил, что на них уже обратили внимание, и не только какой-то мимохожий омега с корзинкой его узнал. Кажется, этому омеге Резенхайм тогда какие-то советы давал... Жаль, не помнит толком — столько лет прошло.

— Хорошо. Но если ты подлость какую задумал — пожалеешь.

Геральду очень не нравилось, как на них косятся. Чутьё буквально кричало: "Хватай Мыша в охапку и беги!.." Однако отступать было некуда — за спиной этого беты стоит вся деревня. И если его приметил за обедом и узнал не только он, то сообщников этот мужик соберёт быстро — их разговор откровенно подслушивали уже несколько человек. Есть ещё местный каноник, за которым в любой момент могут послать одного с доносом. Придётся драться, но надо быть настороже. За себя-то нестрашно, а вот Мышонку крепко не поздоровится, если его муж поступит неправильно.

Сарай, в который их привели, был пуст. Похоже, что его используют для местных разборок и иногда что-то хранят. Геральд оглядел приплясывавшего от нетерпения противника — парня на год постарше него. Заметно выше ростом, крупнее, в драках опытен, только слишком уж самоуверен. Одолеть его ничего не будет стоить, но чутьё продолжало вопить об опасности. Альфа пригляделся к сородичу и двум свидетелям и понял, что они не из Мышовки — больше похожи на горожан. Как они здесь оказались? Как и они с Мышом — шли или ехали мимо? Или... шли за ними? У одного взгляд уж очень цепок... Если он прав, то бете просто заплатили, и этот парень ему не пасынок. Дурно пахнет дельце. Очень дурно.

— Ну, чего тянешь? — ехидно поинтересовался бета. — Или без своего старика ты не такой храбрец?

Геральд снял с плеча сумку, отдал Мышу, потом сбросил кафтан и набросил на дрожащие плечи мужа.

— А ты куда-то торопишься?

— А ты куда-то спешишь попасть?

— Мы просто странствуем. Проходили мимо, остановились на ночлег. Больше ничего. Это вам что-то нужно. — Геральд наклонился к уху омежки. — Не бойся — если что, то я успею тебя защитить.

— Но их слишком много... и бета только один... — чуть слышно прошептал тот, вцепившись в мужнин кафтан.

— Все разом не навалятся — только друг другу будут мешать, — утешил его Геральд. — А поодиночке я их легко сделаю. Верь мне.

— Я... верю. Но мне страшно.

Мыш чуть не плакал.

— Если кто-то тебя схватит — вырывайся и кусайся так же, как при нашей первой встрече. Это их отвлечёт, а там и я подоспею. Не думаю, что они будут готовы... к такому.

Геральд украдкой подмигнул Мышу, и тот улыбнулся сквозь слёзы. Понял. Умница. Альфа выпрямился и вышел в центр.

— Правила общие? — спросил он.

— Общие.

Один из свидетелей шагнул в сторону, встав поближе к Мышу. Всё ясно. Надо побыстрее расправиться с основным противником, не выдавая всех секретов мастерства приёмного отца, а там и до остальных дело дойдёт. Главное — действовать быстро. Эту школу боя в Ингерне мало кто знает, и если дело в ней, то вреда им причинять не будут... пока.

Геральд намеренно пропустил два первых удара, после чего резко атаковал. Грубо и просто — его быстрый кулак оказался сильнее тяжёлого. Сородич отшатнулся, отдыхиваясь. Геральд не дал ему и нескольких секунд — напал снова. Два удара кулаком, один простой удар ногой, прыжок назад... Краем глаза он заметил, что тот самый альфа собирается схватить Мыша, внутри вспыхнула настоящая ярость, и Геральд забыл о том, что собирался сделать изначально — угроза его юному супругу вышибла из головы всё остальное. Он молниеносно атаковал противника, выбив из него дух надолго, а потом метнулся спасать мужа. Еле-еле успел!!! Бета, как Геральд и ожидал, бросился наутёк, альфы окружили их, первый пошёл в аткаку, второй зашёл со спины... Геральд на ходу сломал руку одному, перехватил второму и так сжал, что из неё выпал небольшой, но остро заточенный нож. Мыш тут же подобрал этот нож и наставил на врагов. Нож ходуном ходил в его трясущейся ладошке, но бежать омежка не собирался — не хотел бросать мужа одного с этими людьми. Похоже, что за нож он уже однажды брался.

Яростный рык сотряс воздух, и оба альфы отскочили подальше от взбешённого альфы, за спиной которого бодрился омежка.

— Вы кто такие??? — прорычал Геральд. — Что вам от меня надо???

— Тихо-тихо! — зачастил первый, баюкая сломанную руку. — Нас послали просто поговорить с тобой...

— Поговорить??? И вы называете это разговором??? За кого вы меня держите?!! — Альфы втянули головы в плечи, но с места не сдвинулись. — Кто вас послал? — сбавил тон Геральд.

— Барон Ажана, — дрожащим голосом ответил тот, у кого Геральд отобрал нож. — У нас приказ...

— И что вашему Барону от меня надо?

— Он узнал о смерти твоего хозяина. Узнал, что Резенхайм успел дать тебе вольную.

— И что?

— Ты по сути его преемник — так сказал Фаулер...

— Резенхайм не утверждал, что я его преемник. Он обучил меня. Это разные вещи. И причём тут мой наставник?

— Твой старик был хорошо известен в Теневой Империи. Он не только дрался и играл в карты. Он работал на самых разных людей, выполнял самые разные приказы. И он очень много успел узнать об этих самых людях и их делах. Работал он и с нашим Бароном.

— И ваш Барон решил, что Резенхайм посвятил меня во все эти дела? С чего он это взял?

— Старика не раз просили передать искусство боя, с помощью которого он побеждал самых непобедимых, другим, но Резенхайм отказывался. Он мог бы стать очень богатым и влиятельным человеком, а вместо этого всю жизнь болтался с места на место. Наш Барон опасается, что ты знаешь всё, что знал Резенхайм...

Геральд только вздохнул.

— Ваш Барон — тупорылый осёл, — отчеканил альфа. — Передайте ему, что я совершенно не при делах, и Резенхайм мне никаких чужих таин не раскрывал. Он умел их хранить и не стал бы выбалтывать первому встречному. Если вы слышали о нём, то должны понимать, что мой наставник никогда не использовал свои знания и умения из пустой прихоти — во всех его действиях был свой расчёт. Он был очень мудрым человеком.

— Но зачем тогда он взял тебя под крыло, если не для того, чтобы передать свои знания?

— Да, кое-что он мне передал, врать не стану. — Геральд приобнял мужа за плечи, и Мыш прильнул к нему, продолжая крепко сжимать нож. — Он выкупил меня и начал готовить к самостоятельной жизни, поскольку я был всего лишь глупым волчонком, которого только-только выпустили из клетки. Я не умел и не знал почти ничего. Может, под старость он стал сентиментальным — один Рослин знает, зачем он решил взять ученика — но мне он ничего такого не рассказывал. Он лишь учил меня жить и выживать. Это всё. Я не собираюсь работать на Теневую Империю в первый же год своей свободы. Я просто хочу пока пожить для себя и решить, чем хочу заниматься. Тем более, что я женился и собираюсь со временем заиметь свой дом. Может, осяду в каком-нибудь городе и вступлю в ремесленную гильдию. Может, поступлю на обычную службу к какому-нибудь человеку. Может, переселюсь в другую страну или вовсе уйду за Срединное море. Я ещё ничего не решил. Об этом Резенхайм и говорил Фаулеру, если вы не знаете. Этот дурак, похоже, услышал только то, что хотел услышать. И вашему Барону это же пересказал. А вас предупреждаю в последний раз — не трогайте меня и моего омегу, иначе я убью любого, кто к нам приблизится, и даже труп потом не найдут. С тем и возвращайтесь к своему хозяину. Идём, Сати. Здесь нам больше делать нечего.

Геральд забрал из руки мужа нож, бросил его под ноги посланцам, надел кафтан, поправил шапку на голове, навесил на себя свою сумку, крепко взял Мыша за руку, и они покинули сарай, сопровождаемые гробовым молчанием.

На ночь они остановились в полуразрушенной усадьбе, где нашлась добротная печь на кухне. Пока Геральд искал дерево на растопку в окружающем старый ветшающий дом саду и в самом доме, Мыш сидел, кутаясь в свой плащ, и молчал. Он ни слова не произнёс с тех самых пор, как они покинули Мышовку.

Геральд вернулся с целым плащом обломков мебели и занялся печью. Вскоре пустую кухню озарили отсветы огня. Убедившись, что огонь не погаснет, альфа нашёл в захламлённой кладовой ведро и ледоруб, брошенные прежними хозяевами дома, оглядел и пошёл за водой к реке неподалёку. Когда он вернулся, то застал мужа сидящим вплотную к печи. Мыш выглядел не слишком хорошо — похоже, ещё не до конца пришёл в себя после происшествия в Мышовке.

— Мышонок, ты как?

— Эти люди... — чуть слышно ответил омежка, глядя на горящий огонь. — Они напали на нас только потому, что решили, что ты что-то знаешь про их хозяина. — Мыш поднял на мужа глаза, в которых застыли страх и боль. — Они будут не первые, да?

— Боюсь, что да, — вздохнул Геральд, поставил ведро с водой рядом с очагом, опустился на каменный пол рядом с мужем и приобнял. Мыш доверчиво прильнул к нему. — Это опасные люди, и они не хотят, чтобы про их сомнительные дела-делишки знали те, кому не положено.

— А ты, и правда, ничего не знаешь?

— Не так много, как можно подумать, но эти люди могут решить иначе. Только потому, что Резенхайм хорошо учил меня. Я знаю, что он работал на подобных людей, но старик никогда меня в свои дела не впутывал. Пока я работал на чужих, он часто где-то пропадал. Бывало, его не было довольно долго. Наверно, занимался теми самыми делами... Когда мы пару лет назад столкнулись с одной стаей, и нам всерьёз грозила смерть, Резенхайм столковался с ними по-хорошему, а потом сказал, что выдал им одну маленькую тайну, которая для них ценнее наших жизней. Тогда-то он и сказал, почему не посвящает меня в свои тайные дела — чтобы защитить. Меньше знаешь — крепче спишь. Да, он научил меня думать, и о чём-то я могу догадаться и сам, но это не то, что "знать точно". Мой старик был хорошим мудрым человеком, но жизнь, которой он жил до встречи со мной, создала ему определённую репутацию, и теперь эта репутация тянется за нами. Только потому, что мы его знали. Такова обратная сторона и цена нашей с тобой свободы.

— Обратная сторона? — вскинулся омежка.

— Это как монета. — Геральд достал из кармана завалявшуюся там медную монетку и показал омежке. — Видишь, у неё две стороны. Когда к нам обращена одна, вторая не видна. Если повернуть монету другой стороной, то мы увидим её обратную сторону, а первая будет скрыта от наших глаз, но мы уже знаем, что на ней. И что она есть. Так и со всем остальным. Подобные люди знали, чем по жизни промышлял Резенхайм, но они никогда не знали его всего. Подобные люди обычно невеликого ума, подлые сами по себе и потому охотно поверят, что кто-то другой легко выдаст некую тайну или ударит в спину. Потому-то Резенхайм и создавал себе определённую репутацию, чтобы ни у кого не возникло сомнений, что он, если что-то пообещал, сдержит данное слово. Его слово было крепче железа. Он и этому меня учил. Это такая же защита от покушений, как и знание чужих таин. Пока подобные люди не убедятся, что я ничего такого не знаю, они будут нас преследовать... — Геральд с грустью усмехнулся, поглаживая макушку Мыша. — Я для тебя очень опасный спутник, Мышонок. Не хочешь уйти от меня? Я найду тебе хороший надёжный дом — у меня есть кое-какие знакомцы, у которых ты будешь хорошо жить и почти в безопасности.

— Нет, — замотал головой Мыш. — Лучше, чем с тобой, мне нигде не будет.

— Но я опасен. Ты можешь пострадать. Я этого не хочу.

— Я не знаю этих твоих знакомцев... а тебя уже немножко знаю. — Мыш благодарно взглянул на мужа. — Сегодня ты так быстро спас меня... ты так разозлился на них только потому, что они хотели схватить меня...

— Ты же теперь со мной. — Геральд погладил его по щеке, по которой скатилась слезинка. — Я в ответе за тебя. Перед Резенхаймом, перед твоим братом... и перед самим собой.

— Тебе не всё равно.

— Не всё равно. Ты — всё, что у меня сейчас есть. Еду и одежду можно добыть где угодно, денег заработать самыми разными способами, на ночлег приткнуться, а вот найти надёжных людей сейчас не так просто. Не стоит разбрасываться теми, кто у тебя уже есть.

— Значит, я останусь с тобой. — Мыш прижался снова. — У меня тоже больше никого нет — ты же не сможешь так же просто забрать Роджера или Флери.

— Да, не смогу — я не смогу так же запросто торговаться с людьми вроде Фаулера, как это делал мой приёмный отец. Когда мы тебя забирали, я уже кое-что знал и потому смог говорить достаточно убедительно.

— Поэтому я и останусь с тобой.

— Тогда придётся тебя учить так же, как Резенхайм учил меня. Я видел, как ты схватился за нож. И ты не убежал, хотя тебе и было страшно. Я обязательно научу тебя защищаться.

— Я не убежал только потому, что ни с кем мне не будет так хорошо, как с тобой.

— Хотя мы шатаемся по свету и вынуждены ночевать в развалинах?

— Пусть, — упрямо буркнул Мыш, прижимаясь плотнее. — Скоро лето, и будет тепло. И... — смущённо признался он, — ты хорошо пахнешь. Я хочу быть с тобой и дальше — эти козлы воняли. Значит, они плохие, а ты хороший.

Геральд снова погладил его лицо, любуясь. Мыш обязательно похорошеет, когда подрастёт — уже сейчас видно. И запах. Если бы не холод... и Мыш не выглядел таким хрупким... Молодое здоровое тело уже начинало требовать своего, а рядом славный омега, который смотрит на него своими доверчивыми глазами...

Мыш заметил, что в жёлтых глазах мужа и в его запахе что-то изменилось, и заметно покраснел.

— Ты... хочешь меня?

— Да, хочу, но не трону. Во-первых, я тебе обещал. Во-вторых, холодно. И, в-третьих, ты такой худенький... Боюсь помять или сломать что-нибудь. Руку-то я тому гаду сразу сломал.

— Ну... уже не так холодно... — Мыш отвёл взгляд, чувствуя, как знакомо ёкает в животе.

— Нет, Мышонок. Если ты сам захочешь. Не раньше. А сейчас одолжений мне делать не надо — с твоего освобождения не так много времени прошло, и я не хочу тревожить твою память.

— Тогда зачем ты меня перед сном целовал? — надулся омежка, вспоминая трактир имени себя.

Геральд рассмеялся.

— Так ты тогда не спал?! Мне не показалось!

— Я засыпал, но всё чувствовал. Зачем ты это сделал?

— Тогда на рынке ты испугался, и я подумал, что стоит как-нибудь показать тебе, что это не так плохо. И начать с малого. Понравилось?

— Ну... понравилось, — нехотя признался Мыш, пощипывая кафтан мужа.

— А хочешь ещё?

— Ну... не знаю...

— Если не понравится, то отвернись.

Геральд легко поцеловал своего юного супруга в лоб, сдвинув немного шапочку и край платка, и Мыш снова поплыл от его запаха. Так близко... и так хорошо. Пусть и немножко колюче. Второй поцелуй согрел щеку, уголок рта... Мыш чуть повёл головой и приоткрыл губы — это вышло само собой — и потянулся навстречу жаркому дыханию. Не то, что бывший хозяин... мальчишки из приюта, которых не сбыли с рук вовремя... приютский сторож...

Память шевельнулась старыми страхами, и Мыш настойчивей потянулся к мужу, чувствуя рядом надёжного защитника. Который целовал его так нежно и ласково.

— Эй-ей, Мышонок, остановись, а то я не выдержу!

Мыш с лёгким разочарованием опомнился. Это было так хорошо!.. Покойный старик точно знал, что предсказывал.

— Геральд... Роджер мне сказал, что Флери теперь все завидуют. Ты, правда, можешь так спать с омегой, что он останется доволен?

— Ну, те, кто был у меня прежде, не жаловались. И каждый раз была сцепка.

— А почему так происходит? Когда меня... в приюте... — Мыш запнулся и вздрогнул, вспомнив жадные лапы сторожа.

— Альхейнцы лучше всего отвечают на этот вопрос, и в этом ответе куда больше смысла, чем в учении Церкви.

— Всё дело... в запахе?

— Да. Чем лучше запах, тем сильнее влечение. И тем больше удовольствия. Особенно, если хотят оба.

— И если я захочу... с тобой... то мне понравится?

— Должно. Я только не хочу лишний раз тревожить твою память — слишком долго тебе причиняли боль и мучения, поэтому и стоит подождать. Заодно подрастёшь. Всё-таки ты ещё слишком мал для этого.

— Другие так не думают — я же уже созреваю.

— Ну и дураки. Как и те, кто со всех подранков спрашивают как со взрослых.

— А почему так делают?

— Для них самым важным является то, что мы и вы в определённом возрасте уже можем иметь детей. Дети — это ответственность. Их надо обеспечивать, а это непросто, вот и делают так. А то, что одни не способны удержаться, а другие слабы и не могут сопротивляться, их не волнует — для них это самое обычное дело. Здравый смысл скончался, едва родившись, как говаривал Резенхайм.

— Хорошо сказано, — ухмыльнулся Мыш, нежась в объятиях мужа.

— Ещё бы! Вот сам подумай. Мы, альфы, начинаем созревать достаточно резко. Мы начинаем чуять созревающих омег и отличать их от незрелых. Едва мы узнаём, что и как делать надо, тут же ищем, как бы перепихнуться с кем, и то, что мы растём и становимся куда сильнее, способно опьянить, внушить мысль, что нам всё можно. По праву силы. А когда нарываемся на течных, то, если вам уже достаточно лет, ребёнок будет почти точно. Дети называются нашей ценностью, которую надо беречь, их много умирает до наступления зрелости, и если этого кобеля не призывают к ответу, то бедный омега и его семья начинают тянуть эту лямку. По-всякому бывает, понимаешь? — Мыш кивнул. — А сейчас особенно нужны дети — работать и воевать. Вот только все эти умники совершенно не учитывают, что если омега уже способен выносить и родить, то это не значит, что обязательно будут крепкие и здоровые дети. Особенно, если бедняга питается кое-как и живёт в отвратительных условиях. Если ребёнок погибает во чреве папы, рождается с изъянами или умирает после рождения, то виноваты почему-то именно вы — так называемые "сосуды греха", а не всё остальное, в том числе и тот, кто не смог удержать свой отросток в штанах. В Альхейне на этот счёт приняты строгие правила, к подобным случаям относятся достаточно сурово, да и вас не обвиняют — понимают, что к чему. Вот я и не хочу мешать тебе расти. К тому же вы, когда рожаете, очень тяжело переносите смерть детей. Таков промысел Флоренса.

— А ты уже спал с течными?

— Ни разу, — мотнул головой Геральд. — Во-первых, я очень хорошо могу сдерживаться. Во-вторых, Резенхайм хорошо меня обучил и воспитал, и я стараюсь держаться от течных подальше. Я знаю, что при этом будет, как и потом — я умею думать. — Альфа постучал пальцем по своему лбу. — Да и мы, говорят, в это время будто с цепи срываемся. Церковь называет это одержимостью демоном, альхейнцы — самым обычным делом, однако это не отменяет того, что у нас всё же есть дар Рафаэля — разум. С помощью этого самого разума можно многое предвидеть, вот я и стараюсь. Да, промысел богов часто непредсказуем, может случиться всякое неожиданное — тот же Деймос большой затейник — но что-то мы можем предсказать и предотвратить.

Мыш улыбнулся.

— Ты такой умный! Как бета!

— Я учился. Хочешь стать таким же умным?

— Ещё бы!

— А ты понимаешь, что не все одобряют умных омег?

— А я буду делать вид, что я дурак, — нахально ответил Мыш.

— Вот и договорились. Только не верь сразу всему, что тебе будут говорить другие, хорошо?

— Хорошо. — Мыш смущённо погладил руку мужа. — Геральд... поцелуй меня ещё раз, — попросил омежка.

— Ты так во мне уверен? — Геральд улыбнулся в ответ.

— А ты тихонько. — Мыш сел прямо и, заметно краснея, потянулся обхватить его шею. Так омежке казалось более правильным.

— А ничего, что я колючий? — Геральд провёл ладонью по своему щетинистому подбородку.

— Не страшно. Ты же совсем нестрашный. Ты хороший... А чем ты бреешься? — полюбопытствовал Мыш.

— Ножом. Резенхайм меня научил, только нож надо точить как следует и бриться осторожно, чтобы не порезаться.

— А почему у него была борода?

— Потому что руки уже начали заметно дрожать. Проще было подрезать, а не брить. А когда он меня забрал, то брился...

Боги, и что я делаю, подумал альфа, чувствуя, как охотно тянется к нему его юный супруг. Ведь рано ещё! Деймос, зачем ты Мышонку накидал так много жути, что он, того и гляди, уже летом на меня сам вешаться будет?! Такой худенький, слабый... Я всего лишь хотел его приласкать, чтобы со временем было проще! И что теперь? Сначала подкормить надо, чтоб окреп, чтоб самому не было так боязно. Он же ещё такой маленький!.. Знаю, уже тринадцать, но ведь маленький — плохо растёт!.. Флоренс, куда ты так спешишь?!! Я же так сорвусь!!!

И всё же неугасимый инстинкт не спешил слушаться разума. Геральд прислонился спиной к стене, усаживая мужа сверху верхом — так мальчику было бы удобнее, и Мыш моментально это понял. Руки альфы сами обвили тщедушное тельце, и воли Геральда хватило только на то, чтобы не стискивать его, как когда-то Роя в моменты наивысшей страсти. Рой был выше, крепче, более здоровый...

Мыш однозначно был послан не просто так — рядом с ним окончательно стихала боль старой потери, превращаясь в лёгкую грусть. Этот мальчишка, в жилах которого текла та же кровь, всё же был другим, и это другое не отводило на определённое расстояние, как в других омегах, а притягивало к себе. Дело было не только в разных родителях-омегах братьев — дело было и в том, как они росли и, с позволения сказать, воспитывались. Мышу от рождения досталось больше буйства и отваги, он чаще подвергался наказаниям и голодал. Как когда-то он сам. Да, рядом с ним было больше людей, которые хоть как-то сглаживали следы истязаний. Например, Серый... нет, Роджер. Самому Геральду повезло только с покойным Алби, которого он почти не помнил. Лишь какие-то отголоски запаха, смутные звуки голоса и глубинные воспоминания о ласке, благодаря которым ненавидящий всех и вся "волчонок" смог распознать хорошего человека в новом хозяине. Смог поверить. Перестал быть один. Потом были другие... и уходили один за другим. Одни по другой дороге жизни, другие с Безмолвными Стражами. Узнавший тепло и свет мальчик стал бояться одиночества. Приёмный отец и наставник это понял сразу, почему и начал подумывать, как бы не оставить своего ученика и воспитанника одного после своей смерти. И Деймос помог решить эту задачу, приведя их к этому самому Мышонку. К омежке, который смог заполнить очередную пустоту. На удивление быстро, да так, что придётся набраться терпения и духа впрок... пусть и хочется взять своё уже сейчас. Нет, нельзя. Если только начать приучать и стараться залечить старые раны.

Это вспыхнувшее влечение не было Истинным Предназначением. Даже Рой не был Истинным. Это было не только притяжение чистой крови к подобной себе, но и притяжение душ. Душ, у которых было столько общего. Понимание, общая цель, и влечение тела только подливало масла в этот огонь. К тому же Мыш всё ещё ребёнок, которому нужны забота и защита. Упрямый, не самый послушный, уже подпорченный насилием прежних хозяев, но всё же ребёнок. Созревающий ребёнок. Как бы придержать его, чтобы не обиделся?.. Так, а вот это уже нехорошо!

Геральд не без труда мягко отстранил своего омежку, который от внезапного прерывания очередного лёгкого поцелуя, грозящего перейти в настоящий едва не расплакался от обиды.

— Почему???

— Я больше не могу, — скрепя сердце признался Геральд, ссаживая его. — Прости, но мне надо отлучиться...

Сбросив горящее в яйцах семя, альфа отдышался, кое-как оправился и только тогда учуял, что Мыш стоит за его спиной.

— Почему ты здесь? — хрипло спросил Геральд, стараясь, чтобы это не прозвучало слишком грубо. Этого ещё не хватало!!!

— Тебе ведь надо, — с упрёком ответил Мыш. Скудного света из кухни хватало, чтобы видеть недовольство на его худом личике. — Почему меня не попросил? Я же в борделе жил, и меня хотели потом выводить к клиентам. Меня учили... пытались учить. Я мог бы...

— Нет. Я слишком грязный. И я могу справляться сам.

— То есть тебе это уже делали?

— Да, пару раз. Нет, Мышонок, не сейчас. Позже.

— Так и будешь мучиться?!

— Я сильный. Потерплю. Прошу, не надо настаивать.

— Я ценю, правда, но я не хочу смотреть, как ты мучаешься. Ты столько для меня делаешь! Почему я не могу что-то сделать для тебя?!

Геральд не удержался от улыбки.

— Ты уже делаешь.

— Дразню тебя?

— Нет. Ты остался. Это уже очень много. Знал бы ты, как я ненавидел всех, когда был совсем мелким! Я никого не хотел видеть рядом с собой. Я хотел быть один. Сейчас я не хочу быть один. И то, что меня привели именно к тебе, говорит, что я иду правильной дорогой.

Мыш подошёл ближе и взял мужа за руку.

— Геральд, я уже не девственник. И я тебя не боюсь. Значит, всё будет хорошо...

— Нет, малыш, рано. Давай подождём, пока тебе не будет четырнадцать? Мне рассказывали, что в Альхейне омегам именно с этого возраста дозволялись встречи наедине. Для этого даже были отдельные праздники... И так было меньше риска, что слишком ранняя близость повредит. Дело не только в созревании тела, но и в созревании души, понимаешь? Ты только-только стал свободным, и не все после такого знают, как с толком распорядиться этой самой свободой. От неё тоже можно опьянеть и увлечься. Ты начинаешь увлекаться, это меня раззадоривает, а нам с тобой жить среди людей, которые смотрят на такие вещи крайне плохо. Надо учиться сдерживаться, чтобы не нарваться на неприятности.

— Но мы здесь одни...

— Да, мы здесь одни. Я согласен тебя побаловать, но всё же стоит поучиться сдержанности заранее. Хватит на сегодня, ладно? И стоит поесть и лечь спать — нам завтра долго идти.

— С тобой, правда, всё будет хорошо? — жалобно спросил Мыш, прижимаясь.

— Правда. Я уже вполне созрел и давно перебесился. Когда всё только-только начиналось и шло полным ходом, то было куда труднее. Я это пережил и научился выдержке. Сейчас у тебя начинается то же самое. Особенно после всей той вони, что ты уже нанюхался. Я никуда деваться не собираюсь, но твоё тело этого пока не поняло. Потому ты ко мне и тянешься. Как только оно поймёт, то будет попроще. Флоренс силён, это да, но с нами не только он, но и Рафаэль. Он дарует разум, способность думать, и они не обязательно должны спорить. Сейчас именно Флоренс требует своего, и стоит помочь ему договориться с братом.

— Это... тоже часть того, чему тебя учил Резенхайм? — понял Мыш.

— Да. Это будет не очень просто, но я постараюсь тебе объяснить попроще. — Геральд окончательно взял себя в руки и обнял мужа, чуя его тревогу. — Со мной всё будет хорошо. Ладно, идём обратно.

— Идём.

Ладошка Мыша крепче вцепилась в пальцы альфы, и Геральд осторожно сжал их в ответ. Так и должно быть. И тот сон, что пришёл перед знакомством с Мышонком, всё-таки был знаком. Даже если он ещё и отражение его тайных желаний.

===========II============II===========II===========II===========

ЭПИЛОГ

В кабаке "Дикий гусь" толпился народ — осенняя слякоть многих заманила сюда возможностью выпить горячительного на любой вкус. Среди толпы, грубо сколоченных столов и скамей кое-как лавировали омеги-разносчики с тарелками и кружками — как пустыми, так и наполненными. Само собой, что их так просто мимо не пропускали, щедро отвешивая различные знаки внимания, но не слишком сильно — знали, что хозяин "Дикого гуся", альфа Горсей, зорко следит за тем, чтобы ни один заказ не пропал по пути. "Дикий гусь" был самым спокойным и мирным кабаком Варанги — порядок охраняли двое крепких и опытных вышибал. А ещё сегодня который вечер подряд за карточным столом сидел ещё один альфа, с которым лучше было из пустой поры не связываться — он всегда был готов по первой же просьбе помочь.

За тем же столом сидели ещё два игрока — пришлые беты-братья. У них в ногах сидел юный омега в старой одежде и растоптанных сапожках, у которых того и гляди начнут отваливаться подмётки. Светлые волосы коротко острижены, под воротом выгоревшей суконной курточки виден рабский ошейник. Омегу звали Птахой, и за сходную цену его можно было забрать хоть на целый час. Пах Птаха просто вызывающе, и некоторых завсегдатаев "Дикого гуся" вводило в недоумение, что соперник его хозяев до сих пор парня не попробовал. Он играл с братьями в карты, разговаривал с ними, оплачивал пиво, если тем не хватало, но Птаху не трогал. Раз не трогает, то что-то задумал. Этого альфу здесь знали не хуже, чем его отца, который был местной легендой.

— Ого, мне опять повезло! — рассмеялся Баррет, сгребая свой очередной выигрыш.

— Тебе Деймос что ли карты подсовывает??? — не выдержал и вспылил один из братьев. — А, может, ты мухлюешь???

— Я? — обиделся Баррет, ловя на себе очередной растерянный взгляд Птахи. Омега уже давно распознал запах альфы и наверняка тоже терялся в догадках. — Где? И когда? Вы, я вижу, опытные картёжники. И вы беты. Вы хоть раз что-то заметили? Да и какой мне резон мухлевать?

— Тогда почему ты так часто выигрываешь?!!

— Я почём знаю?! Сыграем ещё раз? Я нарочно буду всё делать медленно, чтобы вы убедились, что я не мухлюю.

— На что играть??? — возмутился и второй брат. — Ты выгреб из наших карманов последнее!!!

Баррет задумчиво посмотрел на кучку монет перед собой.

— Не, не последнее. Давайте на... — Он покосился на Птаху. — на него сыграем?

— Что??? — Оба беты сорвались со своих мест и нависли над альфой, который и бровью не повёл. Птаха, напротив, сжался ещё сильнее, прикрывая голову руками. — Совсем хочешь нас разорить???

— Я этого не говорил, — как будто и нет этой двойной злости ответил Баррет. — Я хотел предложить выход, который вас обязательно устроит.

— Какой выход???

— Я возвращаю всё, что у вас сегодня выиграл. Даже добавлю сверху. Ставкой будет Птаха. Если я проиграю — деньги остаются у вас вместе с ним. Если я выиграю — деньги опять же остаются у вас, а Птаху я заберу. Идёт?

Братья заметно растерялись.

— Что?..

— По-моему, отличные условия, — дёрнул широким плечом Баррет. — Если всё ещё сомневаетесь, то оформим договор как положено — на бумаге. Вон в том углу как раз писарчук сидит, бумагу и перо с чернилами одолжим у хозяина, пара свидетелей скрепят договор, и можно играть. Так как, пошло?

Несколько посетителей заметно оживились, а омеги-разносчики уставились на Птаху с откровенной завистью — самые смекалистые сообразили, в чём состоял план альфы. Отец Баррета как-то провернул подобный трюк, спася о неминуемой смерти не слишком сдержанного в карточных играх младшего сына хозяина кабака — он тоже чувствовал себя за карточным столом полным хозяином. Странная семейка, о которой ходили самые разные слухи.

— Зачем он тебе?

— А зачем альфе нужен омега? Мне уже двадцать лет, давно пора жениться, да никак себе парня по вкусу не найду. А ваш Птаха как раз подойдёт.

Догадливые выпивохи обменялись ехидными взглядами — проиграют. Баррет явно шельмовал, когда играл с чужаками сегодня, и теперь ясно, что его целью изначально был Птаха. Отец обучил парня на совесть... Сдавать Баррета никто не собирался — пришлые сами виноваты, раз не смекнули, с кем связались. Да и сам Баррет не забудет. Ничего.

Баррет вышел из "Дикого гуся", обернулся на смиренно идущего за ним Птаху, сжимавшего в руках бумагу по передаче собственности, которую выписали тут же на месте, решительно снял с парня рабский ошейник, вложил ему в руку, развернулся и пошёл своей дорогой.

Птаха долго стоял, переминаясь с ноги на ногу, огорошенно посмотрел на содержимое своих рук, а потом, решившись, бросился догонять нового хозяина.

Омега не понимал, что только что произошло. За те дни, что он мог наблюдать за Барретом, он откровенно терялся от обуревающих его чувств. Чистый запах альфы выделял его из общей толпы, Птаха чуял его приближение даже в самой густой толчее, мучился от желания придвинуться ближе и прижаться к его колену. Этот альфа казался ему самим воплощением первопредка Адама! И Баррет ни разу его не тронул, хотя Птаха видел, как тот смотрит на него с необычным интересом. Этот альфа... его новый хозяин... который просто снял с него ошейник и ушёл.

Баррет услышал догоняющего его омегу и обернулся. Птаха едва не споткнулся на ровном месте из-за поднявшегося изнутри жаркого чувства — такими глазами Баррет посмотрел на него!

— Ты чего это за мной бежишь? Я же тебя отпустил.

— Так ведь... — растерянно пролепетал Птаха и показал бумагу.

— Что? — как будто не понял Баррет.

— Вы... мой хозяин...

— Правда? — рассмеялся альфа, повергнув тем самым Птаху в ещё большее замешательство.

— Вы же... выиграли...

— И что? Я тебя отпустил. Всё, ты свободен. — Баррет выразительно помахал рукой.

— Но... у меня нет... вольной бумаги... — Птаха опустил голову. — И мне некуда идти.

Баррет подумал и подошёл к нему. Птаху снова обдало его дивным запахом, и внезапно ослабевший омега едва не рухнул на дорогу. Баррет подхватил его, и омега едва поверил тому, что чувствует — настолько бережными были эти руки. Сильные руки.

— Эй-ей, не падай! Голодный что ли? Не, так дело не годится. Раз тебе идти некуда, то пошли ко мне. Переночуешь, поешь, а утром решим, что дальше делать.

Баррет подхватил было дрожащего омегу на руки, но передумал, сначала снял с себя суконный кафтан, укутал Птаху и только потом понёс на своих руках. Птаха едва не разрыдался, чувствуя, как бережно Баррет его несёт. Он наслаждался теплом и запахом альфы, который исходил не только от него самого, но и от его одежды. Птаха чувствовал себя в полной безопасности. Впервые за много лет.

Жил Баррет на берегу речки за чертой Варанги. Пока они шли, стемнело, среди разрывов туч проглянула ущербная луна, и задремавший омега встрепенулся от внезапно зазвучавшего над ухом голоса нового хозяина:

— Мы почти пришли. Просыпайся. Поешь, умоешься, переоденешься и поспишь в приличной постели — у нас найдётся комната для тебя. Да и мой папа, верно, волнуется...

Птаха всё ещё с трудом верил, что это всё не сон. Этот запах, этот голос... Баррет всё больше отличался от всех встреченных им раньше альф. О своём родителе-омеге он говорил необычно тепло, и это тоже усиливало ощущение, что всё происходящее не на самом деле. Это было больше похоже на дивный сон.

— А... где мы?

"Мы..." Баррет говорил "мы", и это тоже было необычно. Говорить это короткое слово традиция предписывала лишь в особенных случаях... По крайней мере так говорили некоторые люди, встреченные раньше. От того, как Баррет говорил "мы", на сердце становилось всё легче и легче. Теплее, и это тепло согревало не хуже альфьего кафтана. Говорить это слово самому тоже было приятно. "Мы."

— Это один из притоков Галары, Юйкас. Здесь стоит мой дом... О, папа нас ждёт! Видишь, окно горит?

Птаха всмотрелся в осенний полумрак и разглядел тёплый огонёк окна.

— Вижу... Это... ваш дом?

— Да, это мой дом. Когда-то тут была деревянная хибара, но потом мой отец на её месте своими руками построил этот. Чтобы места хватило всем.

Птаха наслаждался хозяйским голосом. Такой приятный, низкий...

Когда Баррет подошёл ближе, Птаха привстал, крепко держась за него, и понял, что дом имеет два этажа и необычный вид. Он будто был почти полностью накрыт крышей! Конёк казался изогнутым, и если это так, то как отец Баррета смог это сделать? Птаха такие дома ни разу не видел. Соседние, которые кое-как виднелись в темноте, выглядели обычно... Чем ближе Баррет подходил, тем больше Птаха видел. Дом был окружён плетнём, за которым кое-как виднелся небольшой огород. Разглядел Птаха каменную печную трубу, из которой курился дымок, два окна, выходящих из самой крыши. Странный дом, но любопытный. Интересно, какой он изнутри?

Баррет спустил Птаху с рук и придержал.

— Так, не падай... Вот так. Скоро отдохнёшь. Потерпи ещё немного.

Птаха молча кивнул, вцепившись в его руку. Он просто захотел это сделать.

Едва они подошли к плетню, из-под края крыши выскочил крупный лохматый пёс и залаял, но очень быстро узнал хозяина и приветственно завилял хвостом. Присмотревшись, Птаха понял, что под тем краем находится его дом, а когда увидел, что оттуда же, потягиваясь, выходит кошка... Кошка живёт рядом с собакой? Разве так бывает?

— Я дома, — ласково потрепал пса по загривку Баррет, и тот прижался к его ноге. — Не бойся, — сказал альфа омеге, — Дон своих не кусает, а ты со мной пришёл. Просто дай себя понюхать, и он тебя запомнит.

Пёс обнюхал ноги Птахи, подол рубахи и вильнул хвостом. А в это время дверь дома распахнулась, и во двор с масляным светильником в руке выбежал омега в холщовом переднике.

— Баррет, сынок! Почему так поздно?!! Ужин уже остыл!!!

— Прости, пап, меня задержали, — повинился Баррет, позволив себя обнять, и это тоже поразило Птаху — альфа винится перед омегой! — Отец дома?

— Нет, ещё не вернулся, и меня это тревожит, — качнул головой омега. В свете лампы Птаха разглядел, что он ещё довольно молод и красив. Из-под тёмного платка выбиваются кудри, не собранные в косу и слишком короткие для замужнего омеги. Да и покрой его одежды мало походил на обычную омежью... Тут омега принюхался, и его брови приподнялись. — Ты не один?! Это?..

— Да, тот самый — я смог его забрать. Бумага при нас, и никто не посмеет подвергнуть сомнению, что я выиграл его честно.

Услышав это, Птаха потерял дар речи. Что это значит???

— И что ты собираешься теперь делать?

— Сначала Птахе надо хорошенько вымыться, поесть и выспаться, а уже завтра решим. Комната для него уже готова?

— Да, и я застелил постель. Значит, надо подогреть воду...

— Я всё сделаю, а ты пока подбери ему одёжку.

— Прямо сейчас и подберу, — кивнул омега и протянул Птахе руку для приветствия. — Здравствуй. Меня зовут Сати. Баррет мой сын. Ты Птаха?

— Д-да...

— Не бойся, в нашем доме тебе ничто не угрожает. Идём.

Птаха снова кивнул, Сати приобнял его за плечи и повёл к двери, из-за которой лился тёплый свет.

Птаха сидел за широким столом и молча наблюдал, как Сати хлопочет на просторной кухне возле большой добротной печи. Эту печь отец Баррета тоже построил сам? А дом очень даже тёплый и уютный! Чистота кругом, порядок, и пахнет чем-то особенным, что Птаха чуял и в новом хозяине. Из-за приоткрытой двери едва виднелись две лестницы, которые, видимо, вели в отдельные комнатки, окна которых Птаха видел со двора. Пахло ужином, который Сати сейчас подогревал в растопленной печи. В свете домашних светильников с маленькими зеркальцами из отполированной меди особенно хорошо было заметно, насколько родитель Баррета отличается от своих замужних сородичей. Он держал спину прямо, двигался уверенно и без лишней суеты, и его одежда, и правда, была далека от традиционной, пусть и добротной. Во всём доме чувствовался достаток. Похоже, что эта семья отнюдь не бедствует!

— Господин Сати... — осмелился заговорить с хозяином дома Птаха.

— Не надо называть меня господином. Просто Сати, хорошо? В этом доме господ нет. Ты хочешь что-то спросить?

— Да... Вы знали... что я приду?

— Конечно. Когда ты и твои бывшие хозяева только-только пришли в "Дикого гуся", Баррет моментально тебя приметил и решил освободить. Только действовать надо было осторожно, чтобы у твоих хозяев не возникло ни малейших подозрений, иначе нашей семье снова придётся туго. Баррет не один день усыплял их бдительность, чтобы сегодня выиграть тебя и забрать.

— Но зачем... он это сделал?

— А разве он не сказал?

— Он сказал... что никак не мог найти себе омегу по вкусу...

— Это правда, но правда не вся. Баррета хорошо знают все молодые омеги Варанги, и любой был бы рад выйти за него замуж, но Баррет не мог себе позволить взять первого попавшегося. Он хочет, чтобы его муж подходил ему по всем статьям.

— По каким статьям?

— Позже объясню. И он выбрал тебя. Но если ты не захочешь выходить за Баррета замуж, то заставлять тебя никто не будет. Баррет просто даст тебе вольную, и ты можешь идти, куда захочешь.

— Он так просто... меня отпустит??? — снова не поверил услышанному Птаха.

— Его отец когда-то сказал мне то же самое. — Сати выложил на стол краюху хлеба и стал её нарезать на ломти. Омега тепло улыбался. — Поверь, мне тогда было тоже страшно, как и тебе. Мне было трудно поверить, что боги прислали мне такого чудесного альфу. И он бы, и правда, меня отпустил, но я не захотел уходить. Мы уже много лет живём в мире и согласии, у нас вырос замечательный сын, и я счастлив. Мы воспитывали Баррета, чтобы и его будущий муж тоже был счастлив. Воспитывали его в уважении к нам, омегам. И если ты решишь остаться, то точно не пожалеешь. — Сати взял один ломоть хлеба, чуть присыпал его солью и протянул гостю. — Вот, съешь пока — ужин скоро будет готов.

— А почему Баррет у вас один? У вас такой большой дом... Я думал, что у вас и семья большая.

Сати перестал улыбаться и сгорбился, упираясь руками в стол и крепче стиснув нож. На его лицо легла тень неизбывной боли.

— Да, ты угадал. Когда-то у нас было четверо детей, но остался только Баррет. Его старший брат Фалькон был вероломно убит на боях, а наши младшие, Кари и Солан, похищены. Мы не успели их спасти... Им было всего по девять лет. Чудесные близняшки-омежки... У нас была такая дружная семья! Мы были не просто семьёй — мы были одной стаей. Если бы Фалькон, Кари и Солан не погибли, то сейчас наш дом был более шумным. — Сати взглянул на Птаху, и в его глазах блеснули слёзы. — Я очень надеюсь, что ты останешься. Я чую, что ты и Баррет подходите друг другу. Я хочу тебе сказать, что что бы ты не решил, но лучше, чем у нас, тебе нигде не будет. Да, жизнь сейчас непростая, в полной безопасности не может быть никто... но мы всегда защищаем своих. А если кто-то чужой посмеет посягнуть на одного из нас — даже если это омега — то он дорого заплатит за эту наглость. Когда я увидел, что сотворили эти сволочи с моими малышами, то не пощадил ни одного, кто попался под мой нож. — Сквозь слёзы блеснула настоящая кровожадность, и Птахе стало не по себе. Что за омега? О чём он толкует? — Мы отомстили за наших мальчиков, и нас надолго оставили в покое. Нас не смеют трогать, нас знают, и это станет надёжной защитой и для тебя. Баррет будет тебе хорошим мужем, поверь. — Лицо Сати смягчилось, и его снова озарила улыбка. — И я надеюсь поскорее увидеть внуков... чтобы в нашем доме снова стало шумно.

— В-вну...ков? — Птаха почувствовал, как краснеет.

— Да. — Сати утёрся, проверил огонь в печи и продолжил собирать на стол. — Может, я и убил нескольких человек когда-то, может, в юности я делал немало ужасных вещей, чтобы выжить, но я всё же был счастлив и мечтал когда-нибудь заиметь свой дом. Дом у меня появился, заботливый муж уже был, потом пошли дети... Как бы не было трудно, я ни о чём не жалею. Если ты останешься, то тоже, скорее всего, не пожалеешь. Подумай как следует, сынок, а до тех пор живи у нас. Места у нас много, и никто тебя не тронет против твоей воли — у нас это не принято. Баррет хороший, добрый и отзывчивый, но эту его сторону знают лишь немногие. И я уверен, что ты сам чуешь это.

В кухню вошёл сам Баррет.

— Я затопил печку в нашей баньке, скоро можно будет мыться. Ты Птахе поможешь или я сам?

— Лучше ты — я хочу твоего отца дождаться.

Птаха напрягся, чувствуя, как у него снова вспыхнуло лицо. Банька? У них своя банька? И Баррет будет помогать ему мыться? А разве в бане не?.. Но тут зашевелившееся внутри чувство оборвало новое потрясение — Баррет обнял своего родителя, который готов был снова пустить слезу.

— Пап, не стоит так переживать. Это же мой отец!

— Да, он сильный... но не каждый одиночка способен выстоять против целой стаи! — Сати вцепился в сына. — Да, он раскидает двоих или троих... а если их будет пять? Восемь? Десять? Твоего отца вся Варанга знает!

Птаха обмер. Отец Баррета настолько известен? Кто же он такой??? Куда он попал?!!

— Всё будет хорошо, — продолжил утешать Сати сын. — Отец обязательно вернётся. Он просто задерживается.

— Я не хочу потерять ещё и вас. — Сати крепче прижался к сыну. — У меня больше никого не осталось.

— Не потеряешь. Помнишь о предсказании? Значит, боги нас не оставят.

Банька была маленькая, тесная и освещалась тускловатым фонарём со слюдяными стенками. Птаха сидел на полке и вздрагивал от каждого прикосновения Баррета к его телу. Тепло, влажно, и запах альфы от этого становился только гуще. Краем глаза омега замечал, что его близость заметно возбуждает Баррета, но тот не пытался овладеть им прямо сейчас.

— Чего молчишь? Боишься меня?

— Я... я не боюсь...

— Боишься. Это из-за того, как эти сволочи тебя продавали. И прежде тебе наверняка не раз доставалось. Поэтому ты меня боишься. Я это чую.

— Вы...

— Так, давай ты не будешь мне выкать, ладно? Я же уже сказал, что ты по сути теперь свободен. В нашей семье не признают рабства. Что бы ты не решил по итогу, я всё равно дам тебе вольную. — Баррет пошевелил волосы на затылке Птахи, и по спине омеги побежали мурашки. — У тебя клейма нет! Так ты не был рождён рабом?

— Я не знаю, — тихо ответил Птаха. — Сколько я себя помню... я часто переходил от одного хозяина к другому.

— Да, слышал о таком, — кивнул Баррет. — Или тебя продал собственный отец, чтобы лишний рот не кормить, или тебя просто украли, как когда-то украли моих младших братьев. Ты очень хорошо пахнешь.

— А... что случилось с... твоими братьями? — решился сказать "ты" Птаха.

— Кари и Солан родились на наших с Фальконом глазах. Помню, какие они тогда были смешные! И отец сказал, что когда они подрастут, то обязательно похорошеют. Мы с Фальконом помогали о них заботиться, работали по дому, чтобы папа не отвлекался и успевал ухаживать за нашими малютками... Потом они подросли, и я сам увидел, как они меняются. Это было настоящее чудо! Мы очень их любили. Когда Кари и Солану исполнилось девять, они побежали на речку рыбачить, мы с Фальконом замешкались, и мальчиков украли. Сосед увидел, как их силой уволакивают какие-то мерзавцы, описал их нашим родителям... Ты бы видел, как отец рассвирепел! Он быстро узнал, где эти сволочи живут, и мы все вместе туда пошли. Папа тоже пошёл с нами. Но мы опоздали. Кари и Солан пытались сопротивляться, воры разозлились и убили их. Когда папа увидел их мёртвых, то впал в такую ярость, что одного из убийц потом было трудно опознать — он превратился в простой окровавленный кусок мяса.

— Твой... папа... обезумел?

— Да, но в этом нет ничего странного. И папа умеет драться ножом — отец сам обучал его этому мастерству. Ещё мой папа имеет редкий дар для омеги — он очень стоек перед силой Адама. Отец рассказывал, что его папа тоже был таким. Мы отомстили за Кари и Солана, и с тех пор никто не смел нас тронуть. Впрочем, моего старшего брата это не спасло — его не смогли честно победить на боях и убили подло. За это мы тоже отомстили. Нас и уважают за честность и боятся одновременно. Если наша репутация способна тебя защитить, то тебе лучше остаться с нами. Захочешь — выходи за меня замуж. Захочешь — стань моим новым братом. Папа в любом случае будет рад.

— Но ты же... хочешь меня сейчас...

— Да, врать не буду. Я захотел тебя сразу, как увидел, — просто и откровенно признался Баррет, набрал в ковш воды и начал смывать мыльную пену с омеги. Откуда у них мыло? Хорошее мыло... — Но я как-то взял одного омежку силой — был грех, не сдержался — так потом, когда увидел, что натворил, мне было очень плохо и стыдно. И удовольствие это подпортило. Я предпочитаю, чтобы всё было по взаимному согласию — так гораздо лучше. Так всегда жили мои родители, и так собираюсь жить я. Если ты не захочешь лечь со мной, то я лучше найду кого-нибудь другого, чем буду тебя принуждать. Я достаточно сильный, чтобы сдерживать свои желания.

Горячая вода смывала мыло вместе с грязью, и Птахе было удивительно хорошо от этого чувства чистоты. И страх ушёл совсем.

— Спасибо...

— Не стоит, — понял, за что эта благодарность, Баррет. — Не торопись, подумай как следует. А если решишься, то приходи ко мне, а уж я постараюсь тебя не разочаровать.

Когда они вернулись на кухню, то там Сати уже был не один — он сидел за столом рядом с новым альфой и смахивал слёзы радости. Это был отец Баррета. Вернулся. Возле очага грыз внушительную кость Дон, рядом что-то лакала из миски кошка. Мир и покой. Так странно... Учуяв чужака, альфа обернулся, и Птаха оцепенел, увидев на его лице огромное родимое пятно. Длинные тёмные волосы с проседью собраны в хвост на затылке, жёлтые глаза цепко и пронзительно смотрят на пришлого. По этим приметам Птаха в один миг понял, кто отец Баррета, и от этого омеге снова стало страшно.

Это был сам Геральд Меченый. Живая легенда, о котором говорили во многих городах, в которых успел побывать Птаха со своими хозяевами. Непобедимый боец, умный, хитрый, безжалостный. Который всегда держит данное слово.

Увидев главу этой семьи, Птаха понял, что Баррет уродился большей частью именно в отца. От Сати ему достались глаза, кудри и очертания губ. Всё остальное — фигура, рост, крепость, цвет волос — было отцовским. Не передалось Баррету только то самое пятно, по которому Меченого узнавали везде.

— Всё-таки забрал? — заговорил Геральд. — И как всё прошло?

— Хорошо.

— Ты уверен в своём решении?

— Как никогда. — Баррет встал рядом с Птахой и приобнял его за плечи. И омега впервые не вздрогнул от этого.

Сати чему-то улыбнулся, как будто вспомнил. Улыбнулся и сам Геральд. Он поднялся с табурета, подошёл и протянул Птахе свою ладонь.

— Ну, здравствуй.

Птаха растерянно протянул свою, и Геральд вполне серьёзно её пожал.

— Здравствуйте...

— Добро пожаловать в наш дом. Садитесь ужинать.

— Почему ты так задержался? — спросил Баррет у отца. — Возникли какие-то сложности?

— Да, но я всё уладил — это потребовало больше времени, чем я думал. Теперь эта земля принадлежит нам по закону. Никто не посмеет нас отсюда согнать.

— Наша семья получила землю, на которой стоит дом, перед рождением Фалькона, — объяснил Баррет Птахе, сам наполняя его тарелку. — Это приказ Императора, чтобы подхлестнуть деторождение перед новой войной с Альхейном. Чтобы через двадцать лет земля полностью стала собственностью семьи, на ней должно родиться и вырасти не меньше трёх детей, а остался я один. Отец не без труда нашёл лазейку и воспользовался ею. Теперь земля наша.

— Это... хорошо?

— Конечно. Теперь отец может передать её мне, я своим детям, а те своим. Этот дом очень важен для нас, и мы не собираемся его покидать.

— А чем он так важен? — С каждым мигом, каждым словом Птаха всё больше смелел, и хозяевам дома это определённо нравилось.

— Камни, которые пошли на его постройку, отец принёс со старого колизея, на котором когда-то сражались его родители. Память о них, понимаешь?

— Ваши родители... были гладиаторами? — ахнул Птаха, глядя на Геральда.

— Да. И я сам родился в казематах арены, — кивнул тот. — Потом боги подарили мне наставника, который не только обучил меня, но и освободил. Я вернулся сюда вместе с Сати, чтобы поселиться рядом с местом своего рождения.

Как же Баррет похож на отца! Даже при том, что о Геральде Меченом ходили самые жуткие рассказы, сам альфа оказался приятным человеком без предрассудков. Птаха чувствовал себя в полной безопасности. Омеге захотелось остаться здесь насовсем, хлопотать на этой кухне вместе с Сати... Жить здесь. Пожалуй, стоит, и правда, выйти замуж...

Семья начала обсуждать мелкие хозяйственные вещи — приближалась зима. Надо было запастись дровами, утеплить хлева, проверить кладовую, подумать, как ещё заработать на самое необходимое... Птаха слушал и понимал, что все в этой семье грамотные — даже Сати, омега, умел читать и писать! Удивительно! А какими глазами Сати смотрел на своего мужа! Этот взгляд был полон любви и немого обожания! Птаха бросил короткий взгляд в сторону Баррета, поймал ответный и, краснея, уткнулся в свою тарелку. В груди трепыхнулось.

Может, стоит...

Птахе не спалось. Омега ворочался на широкой постели в комнатке, в которой когда-то жили Кари и Солан. Гостя устроили как можно лучше, и всё же сон не шёл.

Когда Птаха перед сном, захотев выйти по нужде — нужник в доме был достаточно защищён от холода и сырости снаружи — спустился по деревянной лестнице вниз, он случайно застал хозяев дома за страстной случкой на кухне и невольно засмотрелся. Это так было непохоже на то, как его имели за сходную плату! И на лице Сати было блаженство. Птахе ужасно захотелось проверить, насколько был правдив Баррет, обещая не разочаровать. Если уж его отец так ласков с мужем, то каким с ним самим будет его сын? А ещё Птаха услышал, как Геральд называет мужа в этот миг. Он называл его Мышонком, и Сати на это улыбался.

Вернувшись в комнату погибших близнецов, Птаха попытался заснуть, но в голову так и лезли образы родителей Баррета. В воздухе, казалось, пахло самим Барретом — по пути сюда и во время мытья этот запах окутывал омегу и влёк к себе. Этот запах стал желанным, и Птаха стыдился этого — то, чего он успел наслушаться в прежней жизни, говорило, что это грех на радость Чёрному богу Деймосу. Но почему тогда Сати счастлив? Почему ему самому так хорошо в этой странной семье?

В доме было тихо. В окно иногда заглядывал лунный свет, пробивающийся сквозь тучи, и Птаха смотрел на этот свет и думал о Баррете. Альфа сейчас занимал комнату, в которой когда-то жил со старшим братом, один, и эта комната была совсем рядом. Чем больше омега думал о Баррете и его родителях, тем сильнее ему хотелось зайти в ту самую комнату и проверить слова нового хозяина.

Птаха хотел быть рядом с хозяином.

Помаявшись, Птаха всё же встал, набросил на плечи одеяло и тихо вышел из комнаты. Дверь комнаты Баррета он нашёл быстро и надолго застыл перед ней в последнем сомнении. Но из комнаты так пахло, что омега решился и толкнул дверь, которая оказалась незапертой.

Комната мало отличалась от его, и казалось, что Баррет спит. Но едва Птаха приблизился к постели, альфа обернулся.

— Чего не спишь? Ночь на дворе.

— А ты?

— Да вообще ни в одном глазу. — Баррет сел.

— Это... из-за меня? — Птаха сделал ещё один крошечный шажочек к постели.

— Да. Я всё думаю, что же ты решишь.

— Ты мог найти себе другого омегу. Я видел, как в "Диком гусе" на тебя смотрели разносчики. Чем они тебе так не понравились?

— Это трудно объяснить. — Баррет взъерошил свои кудри. — Они славные, я не раз их зажимал по углам... но в них чего-то не хватает. Я не знаю, чего именно, но это-то меня и останавливает. Отец рассказывал, что у него было то же самое после того, как он впервые влюбился. Это был Рой, старший брат оми... — Птаха удивился, услышав странное, но красивое слово. — и он погиб. Когда отец оми нашёл, то не сомневался ни единой секунды. Он верил, что всё получится, и не ошибся. Надо было только правильно себя перед ним показать и научиться с ним жить. Он смог всё сделать правильно, и потому они так хорошо вместе живут уже столько лет. Они любят друг друга — я всегда это видел. И я хочу, чтобы и у меня так было. Отец говорит, что когда ты с тем, кого любишь, и когда он любит тебя, то это не сравнится ни с чем. В нашей семье так и было — я очень любил своих братьев, и это было хорошо. Когда мои братья погибли, то с ними ушло и что-то очень важное. Когда я увидел и учуял тебя при первой встрече, то мне показалось, что ты именно то, что мне нужно. То, чего я не мог найти. И я решил тебя забрать.

Птаха слушал и терялся. Он и понимал и не понимал. Альфа способен любить? Но разве это не исключительно омежье качество? Разве не одни омеги должны любить и дарить свою любовь другим?

— Вижу, ты растерян. — Баррет взглянул на Птаху. — Я понимаю, правда. Родители учили и воспитывали меня так, как моего отца учил его наставник. Я привык много думать, и это нелегко, когда вокруг тебя люди, которые с трудом тебя понимают, а то и не понимают вовсе. И почему я тебе это говорю?

— Баррет... я видел твоих родителей... на кухне. Я подумал... и я... пришёл.

— Но тебе же страшно. Тебя ведь не раз насильничали во время течки на заре созревания, верно? — Птаха отвёл глаза, внутренне сжимаясь от стыда. — Этот след сидит в тебе очень глубоко. Я бы не хотел его так быстро тревожить своим присутствием, но ты всё же пришёл. Ты хочешь быть со мной?

— Да, я хочу. Ты сказал, что я не пожалею. Твой папа тоже сказал, что... — Птаха осёкся и сжался, чувствуя, как его тыл увлажняется — запах альфы растревожил его тело. — Я хочу узнать, правда это или нет.

— Возможно, что сразу не получится, как ты ожидаешь, — предупредил Баррет. — Слишком долго и часто тебя лапали те, кто пугал тебя или вызывал отвращение. Я альфа, и это способно напомнить тебе эти ужас и боль. Я не хочу этого.

— И всё же я... я хочу попробовать.

Птаха сбросил с плеч одеяло и, не давая себе отступить, забрался на постель. Сердце колотилось всё сильнее и сильнее, лицо горело, всё тело тоже охватывал жар.

Баррет склонился над омегой и осторожно провёл пальцем по его лицу.

— Ещё не поздно отказаться и вернуться в комнату моих братьев.

— Я не уйду.

— Тогда закрой глаза. Тебе ведь нравится мой запах?

— Да, очень.

— Дыши им и старайся ни о чём другом больше не думать. Это тебе поможет.

Губы омеги обдало жаркое дыхание, и Птаха потянулся навстречу.

Опомнившись после бешеной волны страсти и самой настоящей сцепки, Птаха боялся поверить, что то, что только что было, ему не приснилось. Он и подумать прежде не мог, что прикосновения альфы способны дарить такое удовольствие!!! Что он так легко впустит в себя кого-нибудь! Что он будет ТАК этого желать. Да, сначала он дрожал от остатков страха и смутных воспоминаний о прошлом, но запах нового хозяина гасил это, как вода огонь. Этот запах разбудил в омеге демона, что пробуждался только во время течки, однако голова была свободна от знакомого по циклу дурмана. Птаха помнил, как Баррет целовал его, как сам тянулся к его губам. Это совсем не было противно.

Очнувшись, Птаха почувствовал, как Баррет смахивает с его лица выступившие слёзы.

— Как ты? Всё хорошо?

— Это... это правда...

— Я старался. И я снова чувствую то, что уловил в тебе при нашей первой встрече.

Птаха взглянул на альфу и порывисто повис на его шее, молча заливаясь слезами.

— Это правда... это правда... Ты... ты...

Унялся омега нескоро, и всё это время Баррет обнимал его, кутал в одеяло, утешал, говорил что-то, только слова были неважны. Важнее было то, как они говорились. Как Баррет поглаживал его спину и плечи. Важным было то, что он сейчас рядом. Омега не заметил, как сам потянулся и вновь был опрокинут на спину.

— Ты выйдешь за меня? — прошептал Баррет ему на ухо, когда они расцепились во второй раз.

— Да, — выдохнул Птаха, нежась в его объятиях.

— Тогда завтра же идём в управу. Там я дам тебе вольную, а потом мы поженимся. Тебе понадобится имя. Какое ты хочешь?

— Выбери сам.

— Как тебе "Кленси"? Нравится?

— Да.

— Тогда решено.

Баррет долго смотрел на спящего рядом с ним омегу и радовался. Да, он не ошибся! Он нашёл то, что ему нужно. Да, это не Истинное Предназначение, как и у его родителей, но какая разница? Как бы не врали во время проповедей церковники Ингерна, знание Альхейна всё же хранит правду.

Он и Птаха уже очень скоро поженятся, и так долго ждать с детьми, как ждал его отец, не придётся. Может, в вольной бумаге и будет стоять настоящее имя, но разве это плохо звучит — "Птаха"? И на радость оми в стенах этого дома снова зазвучит детский смех.

Птаху стоит тоже обучить грамоте, умению постоять за себя, научить думать и видеть далеко. Да, его это напугает, как и его самого когда-то, но вместе они выстоят против любых трудностей, что им обязательно накидает старый паскудник Деймос. Он всем гадит, но он не настолько плох, раз его пути всё же сводят вместе таких, как его родители.

МНОГО ЛЕТ СПУСТЯ

Птаха в ужасе шарахнулся от мужа.

— Что?.. Что ты сказал?..

— Ты не ослышался. — Альфа тяжело оперся о стол. — Я понимаю, что ты сейчас чувствуешь, и если бы был иной способ... Но иного пути нет. Я должен это сделать.

— Значит... Даг не сам погиб? Это было не ограбление? — потрясённо пробормотал омега.

— Да. Его убили мы с Гозаром. Это шанс, понимаешь? Шанс для наших потомков подняться выше и всё же исполнить пророчество господина Эффенди. Сейчас у нас не так много возможностей для этого, а дворянский титул позволит осуществить его. И времени у нас мало.

— А... Северен? — Птаха поднял наполняющиеся слезами глаза на мужа.

— Его мы пока не трогали.

— Его ты тоже убьёшь? — горько усмехнулся омега, косясь на внука, равнодушно подпирающего стену и поигрывающего ножом, взятым со стола.

— Да. Чтобы соблюсти главное правило, не должно остаться никого, кто мог бы претендовать на наследование. Я не просто так обыграл собственную смерть — Гозар ещё слишком молод, и ему понадобится помощь знающего человека, а меня слишком много народа знает. Я ещё не полностью завершил обучение нашего внука.

Птаха затрясся и осел на пол, пряча лицо в ладонях.

— Зачем? Зачем ты это делаешь? Разве нам плохо было? Да, мы потеряли Джона, но ведь Северен был вполне доволен мужем! Даг оказался неплохим человеком, наш сын жил в достатке... Зачем пускать это под нож?!!

Баррет стремительно подошёл к нему и опустился на колени. Годы медленно, но брали своё — альфа ощутимо постарел, однако он не мог иначе. Да и просто смотреть на слёзы мужа было больно.

— Птаха, милый, послушай меня, — зашептал он, обнимая своего омегу и поглаживая его по седеющим волосам. — Я знаю, это страшно, это больно, но ты ведь знаешь, что Альхейн разгромлен. Уничтожен последний хранитель подлинных знаний о мире, и наши власти постараются уничтожить всё остальное, чтобы ничто не мешало им править всем. Это не конец их замыслам, и если ничего не начать менять, то они уничтожат всё, сами того не подозревая! Мы можем что-то сделать, чтобы предотвратить это, но для этого нам нужно подобраться к высшей власти. Если Гозар будет усыновлён аристократом, то его дети получат куда более лучшее образование, чем можем дать им мы или Даг. Им не придётся жить, постоянно думая о том, как добыть еды или оглядываться, не стоит ли кто за спиной с ножом. Пусть эти высокородные снобы думают, что они одни из них. Наши потомки будут воспитываться так, как меня воспитывали мои родители. Они так и будут единой стаей, и эта стая с помощью этой самой сплочённости и наших знаний и умений сможет начать менять всё к лучшему. Ты только представь — все омеги когда-нибудь станут свободными, смогут жить так, как захотят, закон оградит их от страхов и боли, а дети будут жить мирно и учиться! Вот только сейчас не то время, чтобы можно было этого добиться чистыми руками — люди, что держат власть, гниют. Они установили такие законы, что попасть в их круг на равных правах чужаку невозможно. У нас появился шанс для Гозара, и мы не можем его упустить. Это шанс не только для нашего внука, но и для всей нашей страны. Разве ты не хочешь когда-нибудь вернуться в мир, где нет того, чего так много сейчас?

Птаха всхлипнул.

— Так ты...

— Я делаю всё это ради всех нас. За всё надо платить, милый, и я заплачу тем, что тебя не будет рядом, когда Безмолвные Стражи придут за мной. Ты ведь подождёшь меня в чертогах Мирового Дома?

— Неужели ты готов так просто выбросить то, что у нас было? Ты что мне обещал, когда мы разделили яблоко на двоих в присутствии твоих родителей? Разве твой отец хотел, чтобы ты так просто?..

— Если бы мне всё это было безразлично, то сюда бы пришёл чужак. Но я пришёл к тебе сам. Потому что я люблю тебя.

Птаха вскинулся и уставился на мужа отчаянными глазами.

— Ты... не будешь мучить Северена? Он ведь умрёт быстро и без мучений?

— Конечно, ведь он наш сын, и его я тоже люблю. — Баррет поцеловал мужа. — Как я могу мучить его после того, как сам баюкал на руках и в колыбели? Ведь он на моих глазах делал свои первые шаги, говорил свои первые слова, писал свои первые буквы... У нас вырос такой славный мальчик, и он совершенно не заслужил страшную смерть. Как и ты. Если бы у нас было больше времени... Может, мы уже не так молоды, но я бы с радостью провёл с тобой всю эту ночь. Как тогда, помнишь?

— Помню, — хрипло прошептал Птаха, нежась в объятиях мужа. — Значит... так надо?

— Да, так надо. Я бы умер вместе с тобой, но я буду нужен Гозару в следующие несколько лет. Он ещё не готов идти дальше сам.

— Я люблю тебя. И я буду тебя ждать. Даже если Безмолвные Стражи надолго запрут тебя в Чистилище.

— Ты только жди, милый. Только жди.

— Я буду ждать.

— Спасибо тебе за всё. Никто больше не смог бы подарить мне столько счастья, сколько дал ты. Прощай.

— Прощ...

Один стремительный рывок, и Птаха осел на пол со сломанной шеей. Баррет сглотнул, глядя на него, и начал тяжело подниматься с пола.

— И к чему была вся эта возня? — недовольно проворчал Гозар, отлипая от стены. — С моим папаней ты больше часа языком моло...

Баррет скрипнул зубами, резко развернулся, вцепился в горло внука и прижал его спиной к стене.

— Ты плохо слушал, что я тебе говорил??? — прорычал старый альфа, вынудив юного зажмуриться от силы его ярости. — Ты так и не усвоил ничего? Как же ты будешь жить во дворцах? Тебе предстоит попасть в круг, в котором даже самая ничтожная помощь может оказаться бесценной! Не стоит недооценивать омег — именно они могут дать тебе то, что позволит тебе стать настоящим победителем. И для этого они должны чувствовать твою искренность. Ради доброго слова и ласки они готовы сделать всё, что угодно. Или ты забыл собственного родителя? Забыл Северена? Так быстро? Где твоя благодарность???

Гозар отвёл взгляд.

— Прости... — прохрипел он.

— Учти, это в последний раз, — бросил Баррет, отпуская внука, который тяжело дышал. Багрянец медленно сходил с его лица. — Не стоит терять голову — потеряешь её с концами. Или ты не хочешь жить?

— Хочу...

— Тогда слушай меня. Если я вдруг пойму, что зря убил на тебя столько сил, то сам убью. Ты меня понял?

— Убьёшь свою кровь? — злобно оскалился Гозар.

— Да. Уж лучше я найду какого-нибудь сироту и взращу из него своего преемника, чем позволю всё сломать своему разочарованию. Не для того я убил твоего деда, с которым мы столько пережили и прошли.

— А как же пророчество?

— Так ты всё же веришь в него? Если веришь и хочешь, чтобы наш мир изменился, то ты выкинешь из головы всю дурь и начнёшь думать. Идём — нельзя, чтобы нас заметили соседи.

Отойдя к плетню, Баррет обернулся на горящее светом кухонное окно и мысленно попросил прощения у своего омеги, оставшегося лежать на полу со сломанной шеей. Альфа смотрел на дом, построенный руками своего покойного отца, и просил прощения и у него тоже. Покидать это место было тяжело, но чем-то придётся жертвовать, чтобы начать воплощать в жизнь пророчество Рамиля или Эффенди.

Его жизнь с Птахой складывалась как раз так, как он и хотел. Птаха был счастлив. Он прилежно учился всему, чему его учили. Он любил своего мужа и делал всё, что требовалось, для блага семьи. Точно так же, как это делал Сати. Когда на свет появились Джон и Северен, Баррет не мог налюбоваться на своих детей. Пока за стенами их дома, их маленького Мирового Дома, бушевала война с Альхейном, гибли люди и шла борьба за лучшее, в этом доме жила любовь. Видеть, как радуются за своих детей и внуков его родители, было подлинным счастьем... которое резко оборвалось, когда поздней осенью тысяча шестьсот семьдесят третьего года Сати случайно упал в холодную реку с мостков, когда полоскал бельё после стирки. Выплыть-то выплыл, но сильно застудился, заболел и быстро сгорел. Видеть горе отца Баррет не мог — он сам не находил себе места от потерянности. Горевали и Птаха и их дети, чувствуя боль старших.

Геральд смог взять себя в руки после потери любимого супруга ради сына, зятя и внуков. Он жил дальше, ожидая, когда за ним явятся Безмолвные Стражи. Он не торопил их. Просто ждал дня, когда сможет снова увидеть и обнять своего Мышонка под сводами Мирового Дома. Он пережил мужа всего на восемь лет и отошёл в мир иной со спокойным сердцем и чувством выполненного долга. Геральд был погребён так же, как и Сати — сожжён на костре, а его останки были зарыты под домом. Баррет, как и его отец, собственными руками пометил камни, под которыми схоронил кости. Он на всю жизнь запомнил этот день — день пустоты.

Баррет знал историю родителей. Знал историю отца. Пережив утрату оми, он сам себе и Птахе запретил навсегда упоминать это слово — преследования еретиков становились всё ожесточённее, и это простое слово могло погубить всё, что хранила их семья. Баррет всего себя вложил в детей, и гибель старшего сына стала новой раной на сердце — пятнадцатилетнего "волчонка", который вышел заметно крепче и сильнее ровесников, загребли вербовщики, посчитав его старше. На уверения Джона и просьбы обратиться за доказательствами к его родителям они попросту плюнули. Джон сумел выбраться из казармы, куда согнали всех выловленных, но далеко уйти не смог — его настигли. Преследователей было слишком много, и Джон погиб. Птаха, узнав об этом, едва не сошёл с ума от горя, а Баррет окончательно осознал, насколько тяжёл Дар Иво в нынешние времена. Альфа не собирался сдаваться, но как исполнить пророчество, если один из углов Триединства его семьи будет разрушен? Было принято нелёгкое решение, но ничего другого не оставалось.

Баррет смог найти достойного мужа для младшего сына. Им оказался средней руки виноторговец альфа Даг Вильсон. Вильсон был почти вдвое старше Северена, однако омежку это не смутило. Он уважал мужа, был ему верен, и их единственный сын родился крепким и здоровым. Северен полюбил тихую жизнь, прямо сказал отцу, что не будет участвовать в его сомнительных делах, и Баррет оставил сына, сосредоточившись на внуке. Гозару тихая жизнь была в тягость, и он охотно проводил время с дедом, который учил его всему, что знал и умел сам. Готовил преемника. И вдруг пришли вести, которые открывали невиданные прежде возможности для исполнения пророчества, вот только цена, которую придётся заплатить во имя цели, оказалась страшна. Баррет мучительно искал другие пути Деймоса и не находил их. И решился.

Тяжелее всего было убивать сына и мужа. Северен, который ещё толком не пришёл в себя после похорон супруга, с трудом понял, что пытался сказать ему отец, но всё же понял. Он не злился, не истерил. Он просто согласился с решением отца, попросив только быстрой смерти для родителя. Баррет убил сына сам, не позволив Гозару замарать руки этой жизнью. Придя к Птахе и рассказав ему о принятом решении, альфа до последнего старался не выдать своей нерешительности и нежелания доводить дело до конца. Он всем своим сердцем, всей душой любил мужа и не хотел страдать так же, как когда-то страдал его отец. Только стремительно уходящее время на воплощение задумки помешало ему напоследок насладиться близостью Птахи. Попрощаться с ним как следует.

Баррет смотрел на дом, в котором родился, прощаясь с ним надолго. Гозар уже достаточно вырос, чтобы унаследовать и дом и землю под ним. Осталось додать ему самого главного, и можно умирать со сравнительно спокойным сердцем. Баррет готов был принять любое наказание от богов в своём посмертии, если его скорбный труд, напитанный кровью и смертями, послужит благому делу. Лишь бы всё это было не напрасно. Да, он учил Гозара, что любовь и глубокие привязанности сейчас непозволительная роскошь. Что это тяжело и больно, когда теряешь близких, и это способно помешать в самый острый момент. Нельзя и допустить, чтобы его потомки очерствели совсем, иначе сойдут с начертанного Деймосом пути к спасению, а допустить этого нельзя. Они должны накрепко усвоить главную ценность и предназначение единства стаи, единства семьи, и, быть может, кто-то из них всё же сможет найти и обрести своё личное счастье. Может, маленькое, может, ненадолго, но это позволит их душам не омрачиться полностью и завершить путь, начатый с крови и убийств. Быть может, кто-то из потомков именно с помощью Дара Иво сможет совершить главное, что изменит этот заблудший мир к лучшему, а сейчас необходимо успеть сделать следующий шаг.

Гозара ждала баронская корона Барри. И парень её получит. Должен получить. Это ещё один шаг наверх из казематов старой разрушенной арены, в которых когда-то появился на свет Геральд Меченый.