| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
С тех пор я страшился смотреть на звезды. А вчера поднял лицо к небесам и не смог вынести их сияния. Ты можешь назвать меня трусом, и будешь абсолютно прав. Я хочу сбежать, сбежать в забвение, оттого что превыше моих сил и дальше нести на себе этот груз.
Из меня получился бы скверный король, перед лицом смерти я могу перестать обманываться, будто что-то значу. Ты — другое дело. Я едва переносил тебя — вора, выскочку, ибо ты воплощаешь то, что при дворе принято презирать. Но постепенно из-за нашего сходства мне все больше начало казаться, что ты — это я, только лучшая моя половина. Таким хотел видеть бы меня отец. Таким мог бы я стать, не родись в клетке дворцовых стен: независимым, свободным, не скованным иными условностями, кроме собственной совести. Альхаг разглядел тебя раньше. А я-то удивлялся, зачем старый змей тебя пригрел.
— Опомнитесь, ваше высочество! Мне не нужна корона!
Держать Ариовиста становилось труднее. Ладони мои сделалась скользкими от пота, горели плечи, на которые приходилась тяжесть принца. Он же вместо того чтобы бороться за жизнь, занимался самобичеванием, выбрав для этого крайне неудачное время и место. Подумать только: человек, висевший над пропастью, бредил звездами! Я был уверен, что у Ариовиста помрачился рассудок.
— Не тешь себя иллюзиями, будто властен что-то решать. Хочешь ты того или нет, корону на тебя наденут.
Черт возьми, да я ничего не понимал в управлении страной! Я легко мог срезать кошелек у зазевавшегося прохожего или проникнуть сквозь запертую дверь. Благодаря Сагитте я худо-бедно научился метать кинжалы и размахивать саблей, но даже последний конюх смыслил в государственных делах больше моего. Я не умел ни читать, ни писать. Считал я ровно до тринадцати, чтобы пересчитывать количество монет. Политика была для меня тайной за семью печатями. Смешно — на вора надевают петлю, а не корону.
Все это я принялся выкладывать Ариовисту в надежде потянуть время. Но принц разгадал мое намерение. Он воспользовался мною, чтобы облегчить душу, дальше я стал ему не нужен. Краем глаза я видел, как к нам спешат Браго и Драко. Увы, принц видел их тоже. Резкая боль пронзила мою руку — зная к чему готовиться, я сумел бы ее перетерпеть, но разве мог я ожидать, что наследник престола вгонит в мое запястье изукрашенный рубинами и альмандинами кинжал?!
Когда подоспели воины, принц находился на полпути ко дну пропасти. Когда подбежала Сагитта, кровь Ариовиста обагрила камни.
— Хочешь, я брошусь следом за ним? — спросил я, не зная, чем ее утешить. В конце концов, это я не удержал наследника престола.
И тогда она сказала то, что я меньше всего ожидал слышать от нее. От нее, и кого бы то ни было.
— Я хочу, чтобы ты занял его место.
— Ты хочешь, чтобы я и дальше выдавал себя за принца? — глупо переспросил я.
— Я хочу, чтобы ты стал королем. Смерть Альхага не будет напрасной.
О, Создатель милостивый и милосердный! Она была совершенно серьезна. И она подбивала меня на самый грандиозный блеф в моей жизни.
Я опешил. Никогда не терявшийся в выборе слов, впервые я не знал, как ответить. Азартную мою половину так и распирало от желания согласиться, и выразить свое согласие громогласно, чтобы ни у кого не осталось сомнений. Но путешествие изменило меня, и потихоньку я осознавал суть произошедших перемен. Я сделался осторожен. Я стал рассудителен. Мне не хотелось очертя голову бросаться в омут, глубины которого я не знал. А глубина там была преизрядная, и таившиеся в ней чудовища были мне не по зубам.
Следовало быть виртуозом обмана, чтобы прожить жизнь в чужой шкуре. Следовало обладать изощреннейшим умом, чтобы водить за нос тех, кто отнюдь не глупее тебя. Быть может, я не собирался возвращаться к прежней своей жизни, но точно также я был далек от мысли взвалить на себя бремя власти. Как мог я, не знавший, где встречу следующий день, отвечать за тысячи человеческих душ? Сам отнюдь не святой, вправе ли был я стать для них примером, воплощать их чаяния, судить их тяжбы, помогать им в бедах, радеть об их благополучии?
Мне нужно было время, чтобы взвесить возможные последствия такого решения, примерить его на себя и взрастить в тишине и безмыслии. Вы скажете, что оказавшись в подобной ситуации, не усомнились бы ни на миг? Пусть так, да только многие ли из вас стояли перед подобным выбором? Пожалуй, с ними я бы потолковал по душам.
Сагитта, не ведавшая о терзавших меня сомнениях, пустилась напролом:
— Вы с его высочеством были похожи, как две капли воды! Даже герцог Орли, знавший Ариовиста с пеленок, принял тебя за принца. Ваше сходство кого угодно введет в заблуждение.
— Но только если обман раскроется, меня повесят, — рассудительно заметил я.
— Если обман раскроется, виселица покажется тебе детской забавой, — фыркнул Браго, а Драко закивал в согласии. Однако непохоже было, чтобы предложение Сагитты ужаснуло воинов.
Проведя в их компании много дней, впервые задумался я о причинах, заставивших их сопровождать Альхага — и немногословного основательного Драко, и Браго — забияку, бражника и балагура. Были ли они верны политике короля Максимилиана или хранили принца, следуя велению долга? Шли ли они по зову сердца или прельстились звоном золотых монет? Какой награды искали они за верную службу? Чтобы согласиться на авантюру, в которую втягивала меня Сагитта, мне предстояло понять и узнать очень и очень многое.
XIII. О королях и колдуньях
В главе использован текст песни Лоры Провансаль "Ветер" http://www.treismorgess.ru/?p=649.
Тем временем путь через горы приближался к концу. Все чаще встречались нам признаки человеческого жилья: козы и овцы, щиплющие траву на горных склонах, жирно и сочно чернеющие заплаты распаханной земли, сизый дым, струящийся от утлых домишек. Жители изнанки Кобальтовых гор выглядели родными братьями Ирги. Они многословно приветствовали нас, низко кланялись и прежде всего подносили воды.
Я с нетерпением ожидал появления женщин с синими волосами и смарагдами во лбу, однако горские жены ничем не поразили мое воображение. Они были просты, как сама земля. Лбы их украшали лишь морщины от прожитых лет, а выбившиеся из-под косынок пряди не несли даже проблеска синевы. Зато какими вкусными оказались предложенные горянками лепешки, парное козье молоко, сыр и прочая нехитрая снедь! Она полностью примирила меня с невзрачным видом хозяек.
Язык горцев разнился с нашим. Когда они говорили мало и неторопливо, я понимал их, однако велеречивость была у горцев в крови. Любые их действия непременно сопровождались долгими рассуждениями, и эта черта вновь роднила их с нашим проводником.
Моя молодость и неутоленное любопытство порождали желание узнать как можно больше о людях с изнанки Кобальтовых гор: о нехитром их быте, о верованиях, нравах. Расспрашивать воинов было бесполезно — Драко по-прежнему молчал, а Браго интересовали разве еда да выпивка. Заговаривать с Сагиттой я боялся — в последние дни любые речи колдуньи сводились к принятию мною королевского венца. Ослепленный любовью, я мечтал сделаться предметом ее внимания, но как часто это бывает, едва моя мечта осуществилась, я сотню раз о том пожалел. Оставался последний источник сведений.
— Ирга, ты знаешь уймищу баек, не поверю, будто про здешние места у тебя не найдется, что соврать! Ответь, отчего Клекреть называют солнечным городом? Там часто гостит солнце?
Подари я нашему проводнику полный золота кошель, и то мне бы не удалось сделать его счастливее. Горец рассиялся:
— О, Ирга хотя и стар, помнит столько легенд, сколько песка уносит вода с горных склонов в сезон дождей. И вот, доблестный господин Подменыш, вам песчинка.
Полюбил раз правитель Солнечного града девушку-простолюдинку. Злые языки болтали, будто умела она ворожить-колдовать, ведь недаром среди прочих лишь ее одну правитель одарил своим вниманием. Да только позабыли болтуны сказать, что на лицо девушка была яснее зари, станом тонкая как былинка и гибкая как ивовая плеть; умела выслушать и дать мудрый совет, а когда правитель клал голову ей на колени и рассказывал о своих заботах и печалях, она перебирала ему волосы, отчего печали и заботы бежали прочь.
От той любви родился у них сын. Правитель отвратился от него и поспешил забыть, потому что у дитя на спине был маленький горбик. А колдунья и не замечала уродства ребенка. Она вытирала мальчику слезы, когда тот плакал, и рассказывала о том, что он сын великого правителя и когда вырастет, тоже станет велик. Мальчик рос на вольных лугах, травы сплетали ему колыбель, дикие звери и птицы были ему друзья.
Шли годы. Так и не повстречал правитель той, с которую захотел бы разделить жизнь, потому что сердце его целиком принадлежало колдунье. И предложил он колдунье стать его женой, чтобы была она рядом, исполняла волю его, избавляла от треволнений своими нежными прикосновениями.
— Не место мне во дворце, — молвила колдунья, — ведь наш сын будет там чужим. Не найдет он себе друзей, ждут его лишь насмешки да злоба людская.
Не привык правитель к отказам. Посоветовался он со своими мудрецами, и вот каков был их ответ:
— Коли любите вы колдунью и сумеете убедить ее не чинить зла, Создателю угодна такая любовь. Между тем горбуна следует убить, ведь тень его уродства омрачит сияние вашего венца. А после его смерти и невеста перестанет своевольничать.
По нраву пришел правителю этот совет, потому что позволял обрести желанное и избавиться от нежеланного. Снарядил он воинов убить горбуна. Нашли воины мальчика спящим на лугу, вонзили в грудь его кривой кинжал, вырезали сердце и в хрустальном ларце поднесли правителю.
Когда узнала о том колдунья, горю ее не было предела. Пришла она к правителю и сказала так:
— Я могу простить твою любовь, что сделала тебя слепым. Я могу простить твое недоверие, заставившее тебя обратиться за советом к людям глупым и черствым. Я могу простить тебе даже убийство, потому что ты правитель, а правитель не может не быть жесток. Но не могу я тебе простить того, что ты вторгся в мои мечты и изменил их. Вот за это я проклинаю тебя всей силой своей любви. Сердце у тебя каменное, и потому суждено тебе обратиться камнем. Очи твои слепы, и потому отныне они навечно будут закрыты. Город твой был тебе дороже вечности, которую обретает в посмертии чистая душа, и потому суждено тебе, слепому и каменному, вечно хранить покой своего города. А мудрецы, чьим советам ты внял, пусть советуют тебе и впредь.
С тех пор со стены, что окружает славный город Клекреть, взирают на город шесть изваяний — слепой правитель и пять его мудрецов, а короли никогда, никогда не женятся на колдуньях. Вот так-то, доблестный господин Подменыш.
— Ирга, да ведь ты позабыл сказать, отчего Клекреть назвали солнечным! — напомнил я нашему проводнику.
— Да кто ж его разберет, доблестный господин. Назвали, ну и славно. Люди живут, им нравится...
Это была последняя из иргиных легенд. Мы расстались с проводником у башни Слепого короля на входе в Клекреть. Едва мы миновали ворота, как тучи на небе расступились и небесное светило щедро облило нас своим теплом и сиянием.
Я окунулся в привычную и милую моему сердцу суету. Вокруг не смолкал гул голосов, по брусчатке стучали башмаки и цокали копыта, скрипели телеги, грохотали колеса, извозчики щелкали кнутами, погоняя лошадей. Как же истосковался я по этому средоточию жизни! Я оглядывался по сторонам, стремясь охватить сразу все, что окружало меня. Я вел себя точно так же, как и те зеваки, рассеянностью которых всегда готов был воспользоваться! Понимая это, внутренне я смялся над собой, но все-таки не мог унять любопытства.
Меня совершенно заворожили дома — сложенные целиком из камня, всех оттенков синевы, они росли друг на друге, словно грибница. Окна их одновременно служили дверьми, а крыши — дворами, где дремали ленивые коты, играла ребятня, хозяйки развешивали белье для просушки. Нередко можно было заметить, как от крыши к крыше тянутся шаткие веревочные мостки; порой они образовывали целые воздушные пути, которыми горожане охотно пользовались. Наземные дороги в Клекрете вели либо вниз, либо вверх, а уж такого количества лестниц я не встречал нигде — крутые и пологие, широкие и узкие, ограничивающиеся одним пролетом или сложенные бессчетным множеством ступеней. Последние, самые внушительные средь всех, охраняли каменные птицы с разинутыми клювами или огромные барсы, с высоты своих постаментов лениво взирающие на пришлецов.
Улица вознесла нас к трактиру, своими очертаниями повторявшему склон: этажи его располагались уступами, каждый венчался террасой, обрамленной резными башенками по углам. Благодаря этим башенкам трактир больше походил на дворец, нежели на питейное заведение.
Роль толмача взяла на себя Сагитта. Я только диву давался легкости, с которой она объяснялась с трактирщиком. Между тем Драко и Браго кивали в согласии, а Браго потребовал:
— Нень тровний, брожку, брожку мечи! Вот она — услада для настоящего мужа!
От обилия пищи мне сделалось тепло, точно в животе кто-то заботливый разложил костер. Никто не гнал меня от стола, и сам я вовсе не стремился скоро покидать общую залу. Наверху ждали скука и сон. Спать мне не хотелось, а хотелось глядеть на иноземцев, разгадывать чужую речь и — чем черт не шутит! — ждать появления синевласых женщин со смарагдами. Все вокруг было мне интересно, везде подмечал я отличия от привычного жизненного уклада и в то же время неуловимую, глубинную их общность.
Вот столы были совсем обычными, такие же точно могли стоять и в наших трактирах. Зато располагались они крайне занятно — благодаря тому, что пол представлял собою ступени, одни стояли на возвышении, вторые и третьи — пониже, а четвертые и вовсе на уровне пола. Мы занимали самый высокий. Ступенькой ниже дородный господин в мехах жевал баранью ногу. Стекавший с ноги жир умащал его длинную бороду, делая ее темной и блестящей. Еще ниже гуляла развеселая компания горожан, еды у них не было, зато из рук в руки передавалось сразу три пузатых кувшина. Подле входа трапезничали селяне, перед ними стояла общая плошка с похлебкой и громоздилась груда костей. Когда кости ненароком падали на пол, откуда ни возьмись появлялся бандитского вида кот, хватал добычу и стремглав уносился прочь.
Пока я наблюдал за проделками хвостатого разбойника, входная дверь распахнулась, впуская в трактир новое лицо. Им оказался господин среднего роста в короткой накидке, вышитой цветущими розами. Вероятно, прежде он знавал лучшие деньки — во всем облике вошедшего чувствовался увядающий шик. Сбитые сапоги щеголяли загнутыми носами и весело тренькали колокольчиками, порядком поношенное платье было пошито из бархата. На шее господина на ремне висел музыкальный инструмент — хотя форма его показалась мне непривычной, деревянный лаковый корпус и струны не позволили усомниться в назначении.
Наигрывая, господин принялся бродить от столика к столику, и песни его менялись, как менялось поведение. Селянам он пел протяжно, часто повторяясь, отстукивая каблуком ритм, отчего серебряные колокольчики задорно тренькали; у столика городских гуляк пританцовывал, насвистывал и не без удовольствия осушил предложенную чарку с вином, масляной бороде почтительно кланялся между куплетами. Судя по тому, что музыканту кидали монеты, ему удалось подобрать ключик к сердцу каждого.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
