| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Вере показалось, что сон был недолгим. Но, когда она проснулось, уже ничего не громыхало. Было тихо-тихо. Только по стеклам барабанил косой летний дождь, сбивая пыль и гарь прошедшего боя.
Вера открыла глаза и улыбнулась. Улыбнулась тому сну, что она увидела. Это был странный сон. Таких красивых снов она еще не видела. Она была в белом шелковом платье и в лакированных туфлях с золотыми бляшками. В руках были яркие цветы. Рядом с ней стоял красивый стройный юноша, одетый в смокинг. На голове у него сидела шляпа-котелок. Он смущался от своей одежды и постоянно поправлял бабочку. Он был смешон в своем котелке, и это ее веселило. Затем они взялись за руки и побежали в поле. Они бежали, бежали среди моря ромашек и смеялись. Вдруг он взял ее на руки и понес к храму. Несет и улыбается. У храма поставил на землю, а затем наклонился и... и поцеловал, поцеловал в губы... Она проснулась.
— Странный сон. Юноша очень похож на Франца Ольбрихта, — подумала мельком девушка и поднялась с кровати. Настроение было превосходным. Она ликовала. Глаза блестели и улыбались. Однако тишина в доме моментально напомнила ей о родных. Она глянула на настенные часы-ходики и ужаснулась. Было начало шестого вечера.
— Ну и дуреха я! — в сердцах обозвала себя Вера. — Родные несколько часов сидят взаперти, а я дрыхну. Как же стыдно!
В темной кладовой Вера нашла топор и выскочила из дома освобождать маму и сестер, чувствуя, насколько сама она проголодалась.
— Мама, мама. Вы здесь?
— Где же нам быть, Верочка, — отозвалась мать радостно. — С тобой все хорошо, доченька? Мы так волновались за тебя. Да и сами боялись сгореть заживо. Мы слышали, какой был переполох в деревне.
— Со мной все хорошо, мама. Сейчас я вас выпущу. Потерпите немного. Я вам все расскажу.
Через пять минут доска была перерублена и ворота с шумом открылись. Вера бросилась в объятия к матери, а сестрички, обступив ее, дергали за сарафан и гладили детскими ручками.
— Все, дети, хватит возиться. Дело надо делать. Пойдемте в дом, — приказала требовательно Акулина, отстранившись от дочери. — А немцы что, ушли, Вера? Что-то тихо кругом.
— Немцы? — переспросила Вера, растерявшись. — Не знаю, — и, отведя глаза от настойчивого взгляда матери, добавила: — Как стрелять начали, я сидела дома и никуда не выходила.
— Верочка, стрелять перестали уже давно, как дождь пошел. Уже вечер скоро.
— Как вечер? Ой! — Верины щеки вдруг стали покрываться краской, а сердце учащенно забилось. С появившимся волнением она не могла справиться.
— Мама, я начищу бульбы, надо же вечерять, а то с утра во рту ничего не было. И Вера, не глядя на мать и сестер, первая заскочила в дом, взяла нож и ведро и устроилась на заднем дворе чистить бульбу.
Акулина, не заходя в хату, смотрела недоуменно, как суетится Вера, затем, не выдержав, спросила ее:
— Что с тобой, доченька? Что-то случилось?
— Нет, мама. Все хорошо.
— Подожди, посмотри на меня. Дети, почистите бульбу. Это ваша работа. Пойдем со мной, Вера, поговорим. Я чувствую, что-то неладное произошло.
Акулина знала, что ее команды дети выполняют беспрекословно. Вера, молча, наклонив голову, проследовала за ней в дом.
Акулина, сев на скамейку и посадив напротив себя Веру, начала допрос:
— Ну, рассказывай, доченька, что здесь произошло.
— Ничего не произошло, мама! — вспыхнула Вера. — Лучше ты ответь: зачем ты закрыла ворота и не пускала немцев? Они же могли всех вас убить. Я, как услышала стрельбу, испугалась страшно за вас, бросилась сюда.
— Закрыла да закрыла. Что они здесь потеряли?
— Мама! Ты что, не понимаешь? Вы же оказали сопротивление немцам. Если бы не этот офицер, вас бы всех расстреляли, — Вера с ужасом смотрела на мать.
— Дочушка, успокойся, все же хорошо обошлось.
— Потому и хорошо, что я оказалась на месте и этот молодой человек невредный.
— Какой молодой человек?
— Ну немец этот, Франц Ольбрихт.
— Ты уже имя его знаешь? — удивилась мать. Лицо Акулины моментально посуровело, стало бледным. Она догадалась о причине нервозного состояния дочери. — У тебя с ним что-то было?
— Мама! Ты о чем? Я тебя не понимаю. Просто немецкий офицер придет вечером в гости. Он обещал. Он выпустил вас потому, что добрый. Я его очень просила.
— Так он тебя не трогал? — воскликнула с потаенной радостью мать и прижала Веру к себе. — А я уже, грешным делом, подумала, что немец надругался над тобой.
— Мама! Ну что ты такое говоришь? Не говори так больше. Это глупо, — девушка с обидой фыркнула, — давай лучше приготовимся к встрече. Надо убраться и стол накрыть. И вот еще, — Вера дотронулась до материнской руки, — только не беспокойся. Несколько дней тебе и детям придется пожить у соседей. Немцам понравился наш дом. Они на время возьмут его под гостиницу. За это нам будет оказана помощь. И вообще, все будет нормально.
— Вера! Что ты сказала? — Акулина высвободила свою руку и строго посмотрела на дочь. — Они враги! Как может при них быть нормально? Они топчут нашу землю, убивают стариков и детей. Минск, сказывали, сожжен дотла. А сколько наших солдат в плен попало! Страх божий. Они фашисты! Как может быть нормально при этих извергах? Ты думаешь, что говоришь?
— Мамочка, ну что ты раньше времени паникуешь? — спокойно возразила дочь. — Немцы ведь тоже люди, среди них бывают плохие и хорошие. Ты лучше меня знаешь, что среди своих бывает больше врагов, чем среди чужих. Или я ошибаюсь? — Вера с интересом посмотрела на мать искрящимися васильковыми глазами, ожидая, что та скажет.
Акулина растерялась. Она была в недоумении. Она не могла поверить, что это говорит ее дочь. Ее отличница и комсомолка.
— Что ты молчишь, мама? — Вера продолжила разговор. — Что случилось с моими дядьками и твоими братьями? За что их раскулачили, затем расстреляли? Сколько их было: три или четыре? Чем свои энкавэдэшники лучше фашистов?
— Замолчи, Вера! — крикнула мать, оборвав поток крамольных вопросов дочери, в испуге оглянулась по сторонам. Но видя, что в хате только они, остальные дети во дворе, раздраженно добавила: — Не тебе судить о том времени, дочь. Это разные вещи. Был бы жив отец, ты бы не позволила себе лишнего говорить матери. Давай прекратим этот разговор.
— Нет, мама, нам судить, — не отступала Вера. — Именно молодому поколению судить о вас, — она резко поднялась со скамейки. Лицо от волнения и напряжения покрылось красными пятнами. — Почему столько людей репрессировано? Почему мы живем в такой нищете, что приходится зимой в лаптях ходить? Притом изнываем от колхозного труда, отчитываемся за каждый колосок. Почему нашу родную Белоруссию немцы захватили за месяц? И где наша хваленая Красная армия? Это она, отступая, забрала у нас Пашку. Что ты молчишь?
Вера в эту минуту была похожа на молодую гордую птицу, которую долго держали взаперти, а она молчала в неволе, и вот наконец она выскочила из клетки и у нее прорвался голос. Чувствовалось, что случайно поднятый вопрос давно беспокоил девушку. Он томился в ее душе, требовал выхода. И вот нарыв лопнул. Она высказала матери все, что думала об их жизни.
— У тебя нет ответа, мама. У меня тоже его нет. Пока одни вопросы. Но, думаю, ответы рано или поздно мы узнаем, — подытожила она. — А хочешь, мама, — вдруг Вера вспыхнула вновь, глаза загорелись, она весело, игриво посмотрела на мать, — у нас будет лошадь? И дадут нам ее наши враги, немцы? Хочешь? Я думаю, мне не откажут.
Мать была подавлена разговором и молчала. На восклицание дочери только покачала головой. Ей нечего было сказать. Ведь отчасти дочь права. Акулина душой понимала несправедливость советской власти, но открыто не выражала протест. Потому что знала из горького жизненного опыта: скажи слово против, завтра приедет НКВД, а у них расчет простой — пуля в лоб.
— Ладно, доченька, — вздохнула глубоко Акулина, идя на мировую, — время само покажет, кто прав, а кто виноват и как мы будем жить при немцах. Иди посмотри, чем занимаются наши девочки, бульбу надо ставить да тресок принеси — печь растопим. Сама умойся, переоденься в чистое платье. К тебе же придет на свидание офицер.
— Мама!
— Ну что мама? Иди уж...
Приезд старшего лейтенанта Франца Ольбрихта задерживался. Ходики пробили восемь часов вечера, а он не появлялся. В доме была напряженная обстановка ожидания. Особенно нервничала Вера. Хотя, казалось, что ей было нервничать. Они подготовились. Полы в хате вымыты. Стол накрыт. Разносолов немного, но все домашнее. Бульба давно сварилась и стоит с краю в печи.
— Да не волнуйся ты, Вера, хватит выбегать на улицу, — укоряла Акулина дочь. — Ну не приехал, так не приехал. Война идет. Служба у него, — Акулина была против приезда немецкого офицера, но перечить дочери после трудного разговора не стала. 'Пусть будет как будет', — решила она.
— Мама! Он же обещал! — по щекам Веры скатывались тихо слезинки.
— Раз обещал, значит, приедет, — мать прижала к своей груди Веру и погладила по голове. — Успокойся, Верочка, ты же сама мне сказала, что все будет нормально. Жди, никуда не денется от тебя твой немец.
— Едет! Едет! — вдруг раздался звонкий голос с улицы.
Клава, запыхавшись, вбежала в дом, воскликнула: — Немцы едут!
— Ой, мамочка! — дернулась в испуге Вера. — Я не пойду, мне страшно.
— Что с тобой, Верочка? Я не думала, что ты такая трусиха, — удивилась Акулина. — Я не замечала за тобой робости. Пойдем смелее, дочушка. Не на казнь же идем.
Акулина легонько подтолкнула Веру вперед. Девушка нерешительно вышла во двор. Здесь уже вертелись дети в предвкушении большого праздника. Они видели приготовления матери и старшей сестры. Тем более Вера была нарядно одета. Белое ситцевое выпускное платье в горошек прекрасно подчеркивало ее стройную фигурку. На ногах — белые носочки и туфельки, как у Золушки. Золотистые волосы, уложенные и заколотые гребешком, горели и переливались на солнышке.
— Какая ты красивая, Вера! — воскликнула искренне Катя, увидев старшую сестру, показавшуюся на дворе. Она шустро подбежала к ней, деловито поправила узенький поясок, охватывающий тонкую талию. — Вот так, Верочка, лучше. Ты самая красивая в мире.
— Ладно тебе, Катюша, я такая, как и всегда. Спасибо тебе.
— Да нет. Ты вся светишься, — еще раз восхитилась сестра.
— Ну хорошо, хорошо, — повеселела Вера. — Действительно, день для меня необычный. Отпусти меня, пожалуйста.
Шура стояла в сторонке, с грустью наблюдая за происходящим. У одиннадцатилетней девочки вдруг проявились первые чувства ревности и зависти к своей старшей сестре. Она глянула на свои грязные, в цыпках, босые ноги, измятое, порванное внизу холщовое платьице, смутившись, спряталась за поленницу дров, сложенную у забора.
Но родные не заметили неординарное поведение подростка. Все внимание было обращено вперед на улицу.
За воротами послышались хлопки закрывавшихся дверей машины, раздалась непонятная гортанная отрывистая речь. Калитка открылась, и во двор уверенно вошел Франц Ольбрихт — старший лейтенант вермахта: высокий, улыбающийся, с ямочкой на подбородке молодой человек. На левой щеке немецкого офицера рделись свежие царапины от ногтей. В мирное время они послужили бы темой для пикантных шуток. Здесь же вызывали только сочувствие. Франц держал в правой руке большой букет ярко-красных кустовых роз. От его облика веяло благородством и силой.
Однако Акулина прочла в глазах немецкого офицера внутреннее волнение, когда молодой немец представился им. Его смущение усилилось, когда он понял допущенную оплошность с цветами. Но Франц не растерялся. Тут же разделил букет на две части и галантно преподнес розы женщинам.
Теперь пришлось краснеть Акулине, а в большей степени — Вере, так как таких шикарных цветов им никогда никто не дарил, тем более очень изысканно и любезно.
Акулина прослезилась и в порыве благодарности хотела поцеловать в щеку Франца, но вид строгой, необычной по покрою и страшной по содержанию формы немецкого офицера с железным крестом остановил на полушаге.
— Спасибо, пан офицер, — сдержанно проронила она и дотронулась до руки Франца.
Вера зарделась от подаренных цветов, опустила голову, но быстро пришла в себя. Не глядя на Франца, проговорила на немецком языке: — Что мы стоим, пройдемте в дом, господин Ольбрихт.
— Один момент, — воскликнул Франц, губы разошлись улыбке. Немец был доволен произведенным на русских женщин эффектом. Он развернулся в сторону ворот, крикнул:
— Ганс! Ко мне!
На команду сразу откликнулся водитель машины. Он показался с большой коробкой и проследовал за офицером в дом. За ними вошли, немного смущаясь, Акулина и Вера. Младшие сестрички вбежали, как котята, и сбились у лежанки печи. Их глаза горели от любопытства. Девочки ждали, что будут делать взрослые, им было интересно, что находится в большой красивой коробке.
Франц уверенно, словно волшебник, раскрыл коробку и к дружному изумлению взрослых и детей стал доставать и складывать на грубый деревянный стол, служивший обеденным, продукты в баночках и разноцветных упаковках. Здесь же на центр стола были водружены и две бутылки французского бургундского вина. Когда в руках оказался шоколад, Франц поманил детей. Девочки, толкаясь и прячась друг за друга, все же подошли. Офицер разломил плитку на три части и с улыбкой предложил детям: — Bitte!
— Берите, берите, дочушки, не стесняйтесь, — подбодрила их Акулина. — Когда дают — надо брать, а когда бьют — убегать.
Дети, взяв шоколад, радостно отбежали к печке.
Дальше фокусы продолжались. На столе появлялись все новые и новые продукты Deutsches Reich. После консервов пошли мешочки с крупами и сахаром. Но вот немец загадочно посмотрел на Веру, а затем на ее маму:
— Это вам. Развернете потом, — и вручил им свертки с индивидуальными подарками. Его улыбка излучала тепло и радость. Он был доволен собой.
В семье Дедушкиных в этот день был настоящий праздник. Такой еды, вина и изысканного шелкового белья и женского парфюма они никогда не видели и никто им не дарил.
Пиром во время чумы, предательством назвали бы этот ужин советские люди, на которых в то время сыпались бомбы, а Акулину и Веру прокляли, назвали бы изменниками Родины.
Но разве была с их стороны измена? Скорее нет, чем да. В чем их можно было обвинить? В том, что нашелся один порядочный немецкий офицер, который, имея возможность, проявил милосердие и уважение к мирным жителям покоренной страны? Или в том, что семнадцатилетняя девушка с первого взгляда влюбилась в настоящего парня, пусть не русской, а немецкой крови?
Нет. Ни Акулина, а тем более Вера, не чувствовали себя в этот день предателями по отношению к своему народу.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
