Алайя замолчал, и в комнате стало тихо. Один из светильников погас, и сквозь раскрытые шторы стала просачиваться вечерняя темнота, разбавляемая лишь пламенем свечи в высоком напольном подсвечнике.
— Все мы попали сюда по разным причинам, — продолжил Алайя более отрывисто и раздражённо. — Но объединены одним: нам приходится выживать, потому что человеку для выживания нужны не только еда и питьё, отнюдь. Нам приходится создавать свой собственный хрупкий мирок, отделённый от остального мира оградой, гораздо более высокой и крепкой, чем та, которую ты сегодня красил. Мы создаём свои собственные правила, и глупо пытаться следовать правилам тех, кто ничего не знает о нашем мире; более того, презирает его. Презирает, даже не пытаясь понять.
Он дёрнул рукой, как будто отмахиваясь от кого-то невидимого, и широкий шёлковый рукав, расшитый розовыми цветами, взметнувшись в воздух, затушил пламя единственной горевшей свечи.
Зал затопили сумерки.
— Вы говорили про любовь между двумя актёрами как про отношения между равными, — наконец, проговорил Миреле тихо. — Но мне-то предлагают не это, а покровителя. С которым я никогда не буду стоять на одной и той же ступеньке.
— Я говорил про то, что не нужно себя связывать, — возразил Алайя, и его лицо искривилось, как будто он проглотил что-то очень кислое, но тон остался ровным. — Кто знает, может, этот человек, что предложил тебе встречу, по-настоящему тебя любит. Или полюбит. Всякое случается. Нужно давать судьбе шанс. Особенно если ты актёр, которому не на что рассчитывать, кроме как на удачу. Удача любит тех, кто в неё верит.
Миреле чуть вздохнул.
— Ладно, — сказал он негромко. — Можете считать, что вы меня убедили.
Тут произошло неожиданное: Алайя уронил голову на колени и расхохотался.
Миреле слушал этот хохот, больше подходящий господину Маньюсарье, с удивлением и неприязнью.
— Быстро же, — заметил Алайя, утерев на глазах слёзы, выступившие от смеха. — Быстро я тебя убедил. Если Ихиссе понадобилось лишь обнять тебя и предложить свою накидку, то теперь твою благосклонность можно купить проникновенной речью. Растёшь, ты воистину растёшь над собой! Впрочем, мне-то что. Я своей цели добился, это главное.
"Так, ну понятно, — подумал Миреле, стараясь сдержать раздражение. — Насмешки и издевательства возвращаются. Давно не виделись, я уже начинал по вам скучать".
— Слушайте, я одного не понимаю, — не удержался он. — Вам-то не всё равно, с кем я буду или не буду спать?
На мгновение он вдруг подумал, что учитель тоже скажет ему про пьесу, про искусство, про возможность осуществить свою мечту.
Но Алайя вытаращил на него глаза так, как будто услышал самый глупый в своей жизни вопрос.
— Как это всё равно? — вскричал он. — Я имею деньги за каждого актёра, которому устраиваю встречу с потенциальной покровительницей! Или покровителем. В последнем случае я, ясное дело, получаю больше, поскольку мужчина дорожит своей репутацией и платит за то, чтобы его имя осталось тайным.
— А-а-а, — протянул Миреле, иронически улыбаясь. — Прошу прощения, это как-то совсем выскользнуло у меня из головы.
Как ни странно, он не был зол.
Может быть, потому, что не верил, будто сказанное Алайей было ложью или чем-то вроде проверки — во всяком случае, не полностью.
"Или он очень хороший актёр, — промелькнуло в голове Миреле. — По-настоящему гениальный. Почему он не играет на сцене?"
Вдруг ему пришёл на ум один вопрос, о котором он ни разу не задумывался прежде.
— Сколько вам лет? — спросил он.
Алайя посмотрел на него с некоторым удивлением, но без злости, и злые огоньки пропали из его глаз, потерявших в темноте свой яростно-алый блеск.
— Больше, чем ты думаешь, — ответил он, усмехнувшись. — И больше, чем то, на сколько я выгляжу.
Миреле понял, что это правда.
Не яркий свет, но предвечерняя темнота вдруг открыли ему, что в уголках глаз наставника давно уже собрались многочисленные морщинки, и что его лицо — это лицо человека, который повидал на свете многое. Теперь было странно подумать, что, увидев Алайю, он мысленно назвал его "юношей", пусть даже это и произошло несколько лет тому назад.
Не произнося ни слова, Миреле развернулся и тихо выскользнул из павильона.
Он знал, что у него нет необходимости говорить: "Хорошо, устройте мне встречу с этим господином", потому что его прекрасно поняли без слов. Судя по всему, Алайя и впрямь отлично разбирался в людях.
Возможно, отсюда и была вся его презрительность.
В воздухе остро пахло клейкой, едва распустившейся листвой и подсыхающей краской, поблескивавшей в свете зажжённых фонарей. Утомлённые актёры отдыхали в своих домах — в дни весенней уборки все репетиции, представления и даже встречи с покровительницами отменялись.
Миреле пошёл, никуда не глядя, в павильон для репетиций, чтобы в полном одиночестве продолжить на сцене то, ради чего он только что продал своё тело, честь, достоинство и самоуважение.
Он начал отыгрывать какую-то сцену, придумывая её на ходу и почти не понимая слов, которые произносил. Но, очевидно, они были наполнены болью и отчаянием, а, может, он даже и кричал, потому что откуда-то из ближайшего угла, в котором был неаккуратно свален отслуживший своё реквизит, кубарем выкатился светловолосый мальчишка.
— Что... что это было? — спросил он испуганно, широко раскрыв свои аметистово-фиолетовые глаза.
Миреле никак не мог запомнить его настоящее имя и поэтому так и стал звать его — Аметист — по цвету глаз.
— Страдания, — ответил он машинально. — Это были страдания человека, который идёт на сделку с собственной совестью. Или не с совестью, я не знаю... Который поступает противно своей природе. — Тут он вспомнил слова, сказанные Алайей и снова осёкся. — Нет, и это тоже не то. Который вынужден проходить через то, что невыносимо, во имя некоей призрачной и далёкой, почти неосуществимой цели. Да, примерно так, — он горько усмехнулся.
Мальчишка молчал, тараща на него свои прозрачные, светящиеся в темноте глазищи. Очевидно, все эти высокие материи были для него пока что недоступны.
— Забудь, — махнул рукой Миреле. — Это просто роль.
— Новая? — спросил Аметист, облизнув сухие губы. — Раньше было по-другому.
— Ну, вероятно, да.
Постояв ещё немного, мальчишка поплёлся прочь. Миреле подождал ещё немного и последовал его примеру — накопившаяся за день усталость неожиданно обрушилась на него вся сразу, и он еле добрёл до павильона.
— Поздравь меня, Юке, — пробормотал он, рухнув в постель, даже не раздеваясь. — Я только что разделался с такой обременительной и совершенно ненужной частью души, как принципы. И, вероятно, обрёл свободу. Во всяком случае, мне остаётся утешать себя такими доводами.
Сосед косил на него из дальнего угла комнаты тёмным глазом.
— Зато из всех актёров этот господин, который предпочитает мальчиков, выбрал именно тебя, — утешил он. — Какая-никакая, а польза самолюбию. Женщины обычно смотрят на тех, кто блистает на сцене, и соблазняются ролью, а этот... кто он там... вероятно, разглядел тебя как личность. Не знаю, правда, где он умудрился.
Разумеется, Юке уже был в курсе.
Миреле захихикал, скрючившись в постели и не зная, чего в этом смехе больше — веселья или слёз. Но смешно ему всё-таки было.
— О да, — сказал он, отсмеявшись. — Я чрезвычайно польщён.
* * *
Встреча состоялась в начале лета, когда вокруг всё уже цвело и пахло, и обновлённый, сверкающий чистотой квартал утопал в распустившихся цветах.
Таинственный господин пожелал встретиться днём, не позже полудня, и это было на руку Миреле — по крайней мере, никто в пустующем квартале не провожал его взглядами и не обсуждал за спиной наряд.
Поначалу Миреле хотел надеть своё привычное тёмное платье, но в последний момент передумал — если уж расставаться с принципами, так во всём. И он впервые за время своего пребывания в квартале надел цветную шёлковую накидку с фиолетовым геометрическим узором — под цвет лиловой пряди в волосах, которую Миреле, сам не зная почему, продолжал носить вопреки существовавшей моде.
"Я иду туда, как на казнь, — подумал он, остановившись посреди аллеи, по которой брёл, придерживая длинные полы своего одеяния, чтобы они не волочились по земле. — Надо взбодриться. В конце концов, всё это не должно продолжаться слишком долго".
Он вошёл в один из павильонов, который предназначался для подобных "встреч" и располагался в уединённом уголке квартала. Господин не пожелал приглашать Миреле к себе домой и предпочёл сам появиться здесь — можно было его понять, если учитывать его стремление сохранить репутацию незапятнанной. Быть может, у него даже была супруга — и тогда подобное свидание, если бы о нём стало известно, грозило ему серьёзными последствиями, вплоть до смертной казни.
Господин был вынужден всячески изворачиваться, и ему, надо полагать, тоже пришлось несладко.
"Великая Богиня, надо было хоть имя его узнать, — запоздало опомнился Миреле уже у входа в павильон, но потом скривился и махнул рукой. — А, демон с ним. Как-нибудь выкручусь".
Оказалось, что он пришёл первым.
Широкие окна в павильоне были задёрнуты, в комнатах царил приглушённый свет. Обставлены они были значительно роскошнее, чем дома наиболее влиятельных актёров, но это можно было понять — знатные господа и дамы вряд ли пожелали бы совокупляться в обстановке, сильно отличающейся в худшую сторону от их собственных покоев, некоторое представление о которых Миреле имел, побывав в доме у Мереи.
Хотя, вероятно, могли попадаться экземпляры, получающие извращённое удовольствие от вида разрухи и нищеты.
Миреле был наслышан о том, что богатые аристократы часто обладают весьма странными причудами — деньги, власть и безнаказанность развращали ничуть не хуже, чем жизнь в квартале актёров. Какая-то из дам требовала от своего любовника, чтобы он разыгрывал калеку — из тех, что просят подаяние у ворот в Нижний Город, демонстрируя свои увечья. Несчастному актёру приходилось всё время ходить в гриме, изображающем язвы и струпья, и оборачивать руки и ноги грязными, рваными тряпками, причём не только во время свиданий с покровительницей, но и вообще всё время — это было одно из её условий.
Бедняга старался относиться к своей участи с юмором, но Миреле не был уверен, что сможет снести подобное с таким же терпением.
Он прошёлся по комнатам, разглядывая цветы в вазах и со вкусом расставленные статуэтки. Некоторые из них изображали Великую Богиню в её разных ипостасях — в павильонах актёров, занимавших по отношению к официальной религии враждебно-нейтральную сторону, такое редко можно было встретить, но среди тех, кто заказывал свидание, порой попадались весьма религиозные люди.
В одном из залов оказался мраморный бассейн, заполненный изумрудной водой и живо напомнивший Миреле утро после ночи, проведённой с Ихиссе. Его передёрнуло, и он понадеялся, что сможет отговорить своего новоявленного покровителя от такого времяпрепровождения как "совместное принятие ванны".
Он вернулся в первую комнату и присел на постель, которая была накрыта затканным цветами покрывалом.
В этот же момент до него донёсся звук раскрывающихся дверей.
Шагов он не услышал из-за внезапного сильного шума в ушах.
Миреле сидел на постели, скривившись, как от зубной боли, и то тряс головой, то, наоборот, застывал в неподвижной позе, пытаясь избавиться от этого всё нарастающего звона, переходившего из правого уха в левое и наоборот, но всё было бесполезно. Это был не просто шум, а настоящий гул, напоминающий гомон многотысячной толпы; Миреле в отчаянии зажал уши руками и повернулся в сторону дверей.
Лицо мужчины, стоявшего на пороге, казалось растерянным.
Вероятно, он был испуган искажённой гримасой на лице того, кого увидел в комнате, предназначенной для наслаждений.
И вдруг всё стихло — так же внезапно, как и началось.
Миреле отнял руки от ушей, почти не веря наступившему облегчению — на какое-то мгновение он был совершенно уверен в том, что гул никогда уже не смолкнет и будет нарастать до тех пор, пока звон не переполнит его голову, а потом тело, и тогда они, не выдержав этого давления изнутри, разлетятся на миллионы брызг. Или, может быть, на миллионы бабочек, как господин Маньюсарья.
Его окружила звенящая тишина, как будто из мира вдруг разом пропали все звуки. Но Миреле знал, что он не оглох, а что, наоборот, слух его вдруг обострился до такой невероятной степени, которая позволила бы ему услышать гудение шмеля в противоположной части квартала, а то и за оградой императорского сада.
Но сейчас, на несколько мгновений, все шмели в мире вдруг отложили свои насущные заботы и перестали гудеть, пристраиваясь к особенно привлекательному цветку.
А потом в этой тишине раздался голос — негромкий, по обычным человеческим понятиям, но чуть не оглушивший Миреле заново.
— Простите, я... — сказал мужчина с явным смятением и осёкся. А потом продолжил, и голос его прозвучал участливо: — Мне кажется, вам нехорошо.
Миреле слушал его с мученической гримасой на лице.
Теперь ему было уже всё равно, какие извращённые причуды окажутся у этого господина, и потащит ли он его в бассейн или сразу на постель — лишь бы прекратилась эта внезапная ни с чем не сравнимая пытка.
И она прекратилась.
Он вытер взмокшее лицо и отдышался и только после этого поднял взгляд на гостя, который по-прежнему растерянно смотрел на него с порога комнаты.
Миреле разглядывал его с отрешённым любопытством человека, которого только что отпустил резкий приступ боли, и который ещё не успел вернуться к привычному мироощущению.
Мужчине было на вид лет тридцать. Он был одет изысканно, но неброско, тёмные волосы его были распущены по моде аристократов, лицо утопало в полутьме — единственный солнечный луч, прорвавшийся сквозь плотно сдвинутые шторы, скользил по его гладкой щеке и отражался в карем глазе, отчего казалось, что глаз светится.
В целом, это было симпатичное лицо — могло быть и намного хуже.
— Со мной приключилось что-то непонятное, — счёл нужным объяснить Миреле. — Сильный звон в ушах, не знаю, почему вдруг именно сейчас. И ещё такое странное ощущение, как будто... Впрочем, вы, наверное, не поймёте.
— Что вы, я понимаю, — поспешил заверить его мужчина. — То есть, не понимаю, потому что сам не испытывал подобное, но охотно верю, что такое может быть. Сказать по правде, актёры всегда представлялись мне созданиями немного из другого мира, в хорошем смысле, я имею в виду. Мира, в котором есть нечто таинственное, волшебное, недоступное простому человеку... — он улыбнулся краешками губ, и в голове его засквозили мечтательные нотки. — Нечто вроде магии жриц, но не такое холодное и отстранённое. Вы простите, если я говорю что-то не то, я не очень хорошо владею словом, — добавил он несколько огорчённо. — На поэтических конкурсах и, особенно, на экзаменах в Академии со мной вечно происходил конфуз...
Он снова улыбнулся, и улыбка его показалась Миреле довольно милой — немного смущённой, но не как у застенчивого мальчишки, а как у человека, который привык относиться к самому себе с юмором.
