Устинья, дочь боярская - 3. Венчание

Рогатый так судил, что ли, а только никого сильные ведьмы окромя себя не любят. Так, чтобы сердце горело, чтобы пальцы дрожали, так, чтобы ради другого человека жизнь свою отдать — нет, не любят.

Сына Любава любила, хоть и расчетливо, на многое она пошла, чтобы родился Феденька, и слабым он получился, и ритуалов пришлось много проводить... не безрассудно его царица обожала, нет. Это вложения ее, на будущее, на хорошую жизнь, на власть и корону. Как не любить такое?

Кузена?

Да, пожалуй, и кузена она любила. Платошу. Пусть расчетливой любовью, как своего помощника во всех делах, пусть за него бы жизнь не отдала, ну так что же? Зато Платону она дала многое, очень многое. Есть у Раенских и сила, и власть немалая, и считаются с ними, и рядом с Любавой стоят они — по справедливости. Из захудалых род поднялся, в сильные развернулся. А только и с Платоном играла в детстве Любава, и когда за государя она замуж вышла, помог он ей немало. Так что и тут о бескорыстной любви речь не шла, скорее — рука руку моет.

Ну а ежели до конца признаваться...

Не при Варваре будь сказано, а только с Платоном Любава и девичества своего лишилась. Ведьма же... не хотела она с государем быть связанной первой кровью своей, лучше уж с Платоном. Нельзя сказать, что так уж хорошо Любаве было, да и не понравилось ей особо, но первый опыт, первый мужчина — не забывается такое.

А государь Иоанн?

Есть на то штучки ведьминские, ничего не заметил он, не понял даже.

Была у Любавы и еще одна слабость. К мужчине.

Слабость та давно прошла, а память о ней посейчас осталась.

Ах, Руди!

Даже сейчас хорош он неимоверно, а каким он в юности был! Красивым, ярким, все взгляды притягивающим, ну и Любава тоже смотрела на него. А потом и потрогать возмечтала, и сделала все потихоньку. Маринка, дура развратная, и не знала, что Любавино укрытие нашла, им и пользуется. А Любава-то хорошо знала и кого таскает к себе царица, и что делает с ними.

Тьфу, блудница чешуйчатая!

Так много дано ей, а на что она силы потратила? Чего добилась? Да Любава б на ее месте первым делом ребенка родила Борису, положение свое укрепила, потом уж за власть уцепилась бы, а эта что? Развратничала себе, то с одним, то с другим... кому-то власть не надобна?

Бред вы глаголете!

Власть — всем надобна, просто не все до нее добраться могут, вот и поносят локоть за то, что не укусишь его. Любава, вот, добралась!

А Маринка — дура!

У Любавы хоть и было все с Руди, да она все на карту не поставила, своему капризу не позволила условия диктовать, и все получилось у нее.

Но где ж Платошу Рогатый носит?

Али случилось чего?

К утру Любава в том и уверена была полностью. Случилось, не иначе, не то давно б кузен у нее был, отчитывался о ритуале. А не то боярыня Евлалия пришла бы, рассказала, что и как.

Да что ж случится-то могло?

Жертва померла раньше времени?

Лошадь захромала?

Не знала Любава, но ей это не нравилось заранее... и рядом-то нет никого, поплакаться некому. Рассвести не успело, приказала она узнать, что там Борис, да позвать к себе боярича Мышкина. И побыстрее!

* * *

Рудольфус Истерман вестей ждал из Россы, ровно манны небесной.

Ну же!

Скорее!

Началась ли там эпидемия, вспыхнула ли там оспа, собрала ли свою кровавую, черную жатву? Вот бы уже... и когда б вовсе хорошо было, чтобы и Борис ее жертвой стал! Чтобы без царя Росса осталась... ненадолго! Потом-то на престол Федор сядет, он там куда как уместнее будет... для Руди.

Понятно, для Россы царь Федор хуже крапивы окажется, ну так то уже беда россов, Рудольфус-то свое возьмет!

Прилетел гонец — и... ничего?!

Письмо обычное, Борис благодарит за закупки, продолжать приказывает?!

А... как?!

Или не открывали они мощи покамест?

Точно, не открыли просто, вот и не началось еще, это ж россы, дикие они там! Во Франконии, говорят, просвещеннейший король Лудовикус каждое утро принимает натощак ложку порошка из костей святого... и оттого и бодр он, и разумен, и Франкония при нем процветает, и дамы в восторге.

А в Россе могли и не открыть мощи-то. Или открыть, но не Борис. К примеру, увезли их в монастырь, а там уж и...

Руди аж зубами заскрипел от злости. Не ведал он, что Борис приказал Истермана не тревожить. Вот приедет он в Россу, тогда и спросим по всей строгости.

Кто мощи продавал, с какой целью, кто посредником был...

Боярин Репьев это одобрил горячо.

Понятно, можно и приказ отдать, тогда не то, что Истермана паршивого — короля франконского привезут в тюке, что там той Франконии? То ли страна, то ли муху кто на карте придавил... но ведь мал клоп, да вонюч! Визгу от них будет, что от кошки, которой хвост отдавили, проще потерпеть немного, да уж дома и взять Истермана за мягкое подбрюшье, да и допросить пристрастно...

Руди о том и не догадывался. Он просто понял, что результата нет — и поспешил отписать магистру Ордена Чистоты Веры. Авось, Родаль чего полезного придумает?

* * *

Боярич Филарет Фомич Мышкин томить государыню не стал, он с караула сменился, да к Любаве и явился.

— Звала, государыня?

После того, как с Вивеей на отборе неладно получилось, Любава к себе и Мышкиных подтянуть решила. Вызвала Фому, поговорила ласково, представила все так, что Устинья, злая-нехорошая, девочку едва ли не подговорила на злое дело, а Любава за нее перед государем заступилась. Не слишком боярин в то поверил, но после поступка дочери уязвим он был, поддержка ему требовалась. Васильев да Орлов налетали, заклевать каждый раз пытались, дела ему сильно попортили. Государыня помогла, Раенские его чуток поддержали... ущерб Фома все одно понес, но на плаву удержался. И то ладно. И Филарет Любаве благодарен тоже был, и за отца, и за сестру.

— Звала, Филаретушка, звала. Сделай милость, помоги мне?

— Что скажешь, государыня, то и сделаю.

— Филаретушка, проедь-ка ты в лесок, к северу от Ладоги, там дорога натрое разветвляется... — Любава четко описывала, как добраться до места проведения ритуала, Филарет слушал. — А там посмотри... боярин Раенский должен был поехать туда. Не случилось ли чего по дороге с ним?

Филарет отказываться не стал.

— Одному мне ехать, государыня, али кого с собой взять?

— Тех, кому доверяешь, кто болтать не будет.

— Есть у меня два друга, не бойся, царица, все тихо-тихо будет, сейчас слетаем, легкой ногой обернемся.

— Сделай, милый, душа болит, сердце не на месте.

Филарет и спорить не стал, хоть и уставший был, а друзей попросил, коня оседлал, да и поехал, куда сказано.

Место он нашел без труда, а вот потом — увы.

Божедар в тайге привык жить, зверя скрадывал, с местными племенами дружбу водил, знал, и как следы замести, и как снега набросать, чтобы нетронутым он казался...

Ночью, пока луна светила, они и снег весь собрали, который с кровью был, и нового принесли, и разбросали по окрестностям, и следы все сровняли — с трудом, да справились.

Часа три крутились по окрестностям Филарет с друзьями — все напрасно! Может, будь на их месте охотник какой из таежных племен, он бы и заметил чего. Там ветку надломили, здесь плешку протоптали, да не замели... они такое легко читают. Но куда ж сыну боярскому, да с дружками такими же, несведущими? Не охотники они, не добытчики, так — для забавы по лесу гоняют... до них еще следы найти можно было, после них уж и сам Божедар не взялся бы. Что смогли, то и затоптали!

К царице Филарет смурной приехал, доложил, мол, так и так, не нашел он там никого, не проезжал в город боярин Раенский, по заставам по всем он спрашивал.

Любава за сердце схватилась.

Что с боярином-то случиться могло? Чай, не чаща лесная, рядом с Ладогой все, вон, боярышня Устинья по лесу своими ногами прошла, до города дошла, Истерман рассказал. А эти...

Да где ж они быть-то могут?!

Махнула на все рукой Любава и к Борису пошла. Пусть на поиски людей отправляет! Когда выплывет что нехорошее, тогда и оправдания придумывать будем, а пока найти бы Платона, а то чует сердце беду неминучую... и не у нее одной.

Варвара уж прибежала.

Аксинья, дурища, и встала уж, и не поняла ничего.

Болит?

Так оно и вчера болело, а слабее или сильнее — не разобралась она. И кровь с нее смыли всю, и навроде как в порядке все. А получился малыш или нет — кто ж теперь ответит? Время покажет, сама-то Любава и таких сил не имела, одно слово — ритуальное дитя. Данила еще чуточку посильнее был, а самой-то Любаве и думать не о чем. Не предвидением она сильна, не ведьмовством, а упорством своим, безжалостностью и хваткой волчьей.

Ждать остается.

И Платона тоже, вот и Варвара волнуется, места не находит себе. Надобно к Борису идти. Не хочется, а выхода нет другого, кроме царя никто и не найдет ничего, поди.

Махнула Любава рукой на все, да и пошла к пасынку.

Глава 4.

Из ненаписанного дневника царицы Устиньи Алексеевны Заболоцкой

Вспоминаю сейчас, что было, пытаюсь сложить осколочки, а не складывается картина, не единая она, не так что-то выходит. Вот когда и для меня ритуал такой провели...

Вышла я за Федора замуж, тот силу из меня тянуть принялся радостно. Мне поплохело тут же, еще и оттого я смурная была, ничего лишнего не видела. И хотела бы, да сил не было, давило меня, тошно от жизни самой было. То еще любовь мне держаться помогала, а то как не стало Бореньки, так в яму я и ухнула. Черную, безнадежную.

Понимаю, что говорила что-то, что за разумную сходила, что нормальной выглядела, не умалишенной, а когда вспомнить пытаюсь те годы...

Чернота.

Чернота, и боль, и отчаяние... и меня ровно нет. Как в погребе я затворилась, и сидела там, чтобы не сожрали остаточки, а тело мое в то время за меня и ходило, и говорило. Может, так оно и было, а может, я тогда и умом тронулась.

А все ж даты помню я, по ним и двигаться могу кое-как.

Сначала брак мой был. Потом зараза пришла, бунт поднялся, потом смерть Бориса, а уж потом зачатие. А ведь от Федьки не могла сама я зачать, от него никто ребеночка не рОдит. Разве что от другого кого, а ему за своего и выдаст? Может, и такое было.

Я по той жизни помню, что девка его, детей ему так и не рОдила. Вроде как были у них дети, да помирали в младенчестве. Может, и такое было. Особливо ежели она ему не верна была, а младенцев... да хоть бы и от того же Михайлы приживала на стороне.

Это я Федьке верность хранила, просто потому, что мне никто, кроме Бори не был надобен, а кто другая мигом бы наставила ему рога, да и ладно! Особенно ежели иноземка, у них-то неверность супружеская за достоинство почитается, и не скрывается даже.

Федору-то все равно, с кого тянуть, он и у матери их силы забирал, и из младенцев их высасывал, еще во чреве материнском. Так и рождались плохонькими, так и не выживали.

Могло быть?

Ой как могло.

Когда вспомнить, забеременела я, так свекровь от меня Федора гоняла, лишний раз ему подходить не давала, мол, вредно то для ребеночка. Я-то счастлива была, а надо бы задуматься.

Но допустим, для Аксиньи ритуал тот провести хотели, что и для меня. Только вот Илья жив остался, так что не забеременеет сестрица от Федора.

Ведьм обеих упокоили — все это, или еще чего у свекровки в запасе есть?

Прабабушка у меня побывала, сказала, покамест Божедар трупы прибирал, она в город поскакала, скорой ногой обернулась.

Лежит Книга, и чары на ней не спадают — Федор, Любава принадлежат ей, потому и держится мерзость богопротивная? Али еще кто в запасе у свекровушки, злобной кровушки, есть?

Боярыня Пронская — детей покамест не было у Евлалии, но могла ведьма и как бабка ее сделать. Родила, да отцу на воспитание и оставила...

Ох, вопросов много, ответов мало, а деваться-то и некуда! Искать надобно.

А искать и не хочется.

У окна сидеть хочется, солнышко ловить, морковку грызть почищенную, капустку свежую... так на овощи потянуло, слов нет!

Ребеночек во мне растет!

Мой и Бореньки! Чудо наше маленькое... понимаю, рано еще, а руку к животу прикладываю, и кажется мне, что там, внутри, отзывается кто-то. Ровно теплом в ладонь толкает.

И счастье волнами...

Наше чудо. Наше счастье!

Все для любимых своих сделаю. А уж о том, чтобы пару ведьм приговорить, и речи нет, даже и бедой я то не считаю. Может, когда б кто их в той, черной жизни, приговорил, я бы жить смогла. Не случилось, ну так хоть сейчас все исправить.

Пойду к Бореньке, рядом с ним побуду. Авось, и он не против будет, заодно и послушаю, кто и что говорить будет, кто и что знает...

Авось и сладится все с Божьей помощью?

А и мы Богу поможем, чего ему по всякой мелочи-то поворачиваться? И все одно... Жива-матушка, помоги! Чует мое сердце, есть еще пакости у врагов наших, только какие?

Вспомнить бы!

Только б вспомнить, ДО того, как ударят враги наши. Или хоть к чему подготовиться... не отойду я от Бори. Ведьмы нет уже, да кто сказал, что миновала опасность?

Чует сердце недоброе...

* * *

Недаром сердце беду чуяло, не успела Устинья к мужу войти, к нему государыня Любава явиться изволила! Борис зубами скрипнул.

Не хотелось ему мачеху видеть, и думать о ней не хотелось. Ни о чем.

Обнимать бы жену, животик ее гладить, и знать, что в нем дитя их растет. Счастье.

— Прими ее, Боренька, надобно так.

Устинья серьезно смотрела, Божедар и рукой махнул.

— Пусть войдет!

Любава не вошла — влетела вихрем, только летник шелковый развевается, да глаза горят. Ни бус на ней, ни колец каких, только венчик небольшой, ну так Любава скорее без платья на людях покажется, нежели без венца.

Волновалась она? Да так, что о внешности своей не подумала?

— Что случилось, мачеха? Чего надобно?

Любава на Устинью поглядела недобро.

— Поговорить бы нам наедине, сынок.

— И не сынок я тебе, и от Усти у меня секретов нет. Говори, когда чего надобно.

Да и проваливай подобру-поздорову.

Не сказал Борис последних слов, а только все трое о них ведали. Поджала Любава губы.

— Все ж жена твоя и молода слишком, и...

Приподнялся Борис с кресла, и стало даже Любаве ясно, что выкинет он сейчас мачеху вон, за шкирку. Зашипела Любава, ровно гадюка!

Когда б Устя вон вышла, хватило б ее силы Бориса чуток оморочить! А на двоих... нет, на двоих не хватит уже!

Будь проклято ее бессилие!

— Хорошо же! Боря, Платон Раенский пропал невесть куда! Прикажи искать его, прошу тебя!

— Боярин пропал?

— Со двора свели? — Устя не выдержала, за что и смешок от Бориса получила, и от Любавы гневный взор. Могла б вдовая государыня, пощечину б наглой девке влепила!

— Не предмет это для шуток гадких! Волнуются за него!

— Понимаю, государыня, — Устя ругаться не стала. — Не о том я, сказала неправильно. Откуда боярин-то пропал? Из дома, или из палат государевых, или ехал куда, по делам важным?

Заскрипела Любава зубами.

Когда б не эта гадина, она б сейчас Борису просто приказала! И искали б Платошу тщательно! А с ней не получится ничего, разве потом время подгадать?