Впрочем, и в том адмирал мог поручиться лично, русские хорошо усвоили урок недавней войны с Японией. Гарнизоны сражались умело и отчаянно, ловко расставляли ловушки — если бы не почти дошедшее до нарушения Устава (а если честно — то и пересёкшее эту незримую грань, благо удача сопутствует смелым и адмирал Джеллико милостиво покрыл нарушение) самоуправство контр-адмирала Худа, эскадру ныне покойного дурака Берни можно было бы уже списать со счетов. Граничащая с безумием отчаянная абордажная атака на "Легионер", приведшая, вдобавок ко всему ещё и к потере "Аякса", вызывала у сэра Джона искреннее восхищение, а ночной атаке дивизиона подводных лодок — он был в том уверен — по синхронности и ювелирности исполнения ещё только предстояло войти в учебники по морскому делу. Победой над подобным врагом командующий Гранд-Флитом гордился как минимум не меньше, чем — без тени сомнения — предстоящим вскоре разгромом Флота Открытого Моря.

Лёгкое покашливание адъютанта вернуло адмирала на землю, точнее — на палубу его флагмана. Выдраенная до блеска палуба, почётный караул, удобные кресла из его, адмиральской, каюты, все офицеры сверхдредноута, собравшиеся на палубе, лишь только русская делегация отчалила к "Айрон Дьюку". Джеллико ухмыльнулся в усы, внешне оставаясь строгим и спокойным — контр-адмирал Худ, с недавних пор уже успевший прославиться осторожностью, временами граничащей с паранойей, успел отдать приказ занявшим порт офицерам морской пехоты о подаче условного сигнала флагом, если на отходящем катере окажется именно Татьяна, а не кто-нибудь ещё. Но обвинять в трусости командира четвёртой линейной эскадры оснований не было, а в кажущейся многим чрезмерной осторожности адмирал видел не глупость, а лишь второй из "четырёх тузов Нельсона", которыми, по мнению выдающегося флотоводца, должен был бы обладать каждый британский адмирал.

В морской доктрине Адмиралтейства успехи Нельсона считали следствием его личных качеств, "каре тузов", обладание которым делало флотоводца гением. Первый туз — лидерские качества, способность завоевать преданность людей и повести их за собой даже на смерть. Второй туз — нестандартное гибкое мышление, искра гения. Третий туз — способность и готовность выслушать подчиненных, учесть их мнение. Четвертый туз — агрессивный наступательный характер.

К великому сожалению командующего Гранд-Флита, времена Нельсона уже давно миновали, и британские адмиралы в большинстве своём растеряли почти все эти качества. Трудно поверить, но ведь действительно после Трафальгара — а это было сто одиннадцать лет назад — британский флот полноценно не участвовал ни в одной серьёзной войне — и даже не от отсутствия такого желания, просто никто не осмеливался бросить вызов Владычице Морей. Во время англо-американского конфликта времён Наполеона года все свелось к охоте за американскими рейдерами, а колониальные экспедиции вообще можно было не принимать в расчёт. И более чем вековой покой не мог не сказаться на мастерстве, не матросов — те прекрасно владели своим делом — но их командиров. Офицеры Королевского Флота превратились в истинных породистых джентльменов, ничуть не напоминающих отчаянных адмиралов-пиратов славных времён королевы Елизаветы. Коммодор сэр Реджинальд Йорк Тэрвитт, один из лучших британских флотоводцев грядущего, с которым только доводилось сталкиваться сэру Джону Рашуорту Джеллико, как-то раз сказал ему, что среди этих "последователей Нельсона" артиллерийские учения и морские манёвры считаются лишь неизбежным злом, ибо всё их внимание поглощается играми в поло и скачками.

Тех же немногих, кого нынешний командующий Гранд-Флита полагал достойными адмиральского звания, по злой иронии судьбы ожидала печальная участь. Так, например, Первый Морской Лорд, принц Луи Баттенберг, который был одним из самых выдающихся морских офицеров, хоть и не отличался крепким здоровьем, в офицерской среде считался наиболее подходящим для того, чтобы возглавить Гранд-Флит. На всех манёврах он неизменно одерживал победу. Но сразу после начала войны все вдруг вспомнили, что он сын германского принца Александра Гессенского и его — с мнимым почётом — отправили в отставку.

Ставший в январе 1915-го года начальником Морского Генерального Штаба вице-адмирал Доветон Стэрди оказался типичным упрямым самодуром, да вдобавок ко всему ещё и с гипертрофированным самомнением. Стэрди всегда считал, что прав он и только он, подчиненным нельзя ничего доверять и поручать. Впрочем, так как адмирал Фишер его люто ненавидел, то постарался как можно быстрее избавить Адмиралтейство от "тупого болвана", но Стэрди и в море сумел проявить худшие качества британской военной элиты. Такими же качествами отличался его заместитель контр-адмирал Артур Левесон... Формально выразивший приличествующие соболезнования, сэр Джеллико в глубине души считал "Аякс" не самой большой ценой за эту "пару идиотов".

Словом, большинство британских адмиралов знало только одно: "Следовать в кильватерной струе флагмана". Хотя адмирал Фишер и пытался довести до Лордов Адмиралтейства ту простую мысль, что на войне нужно уметь нарушать приказы, а повиноваться может и болван, его слова оставались лишь гласом вопиющего в пустыне. Впрочем, Джеллико считал его правым, а посему единственного известного ему обладателя "нельсоновского каре" покрывал в меру своих немалых сил.

Исправного катера русским достать не удалось — к величественному флагману Гранд-Флита неторопливо приближалась греческая рыбацкая шхуна, очевидно реквизированная по такому случаю всё ещё управляющими островом русскими властями. Вместо флага не ней развевался синий ромбический штандарт с бело-золотым женским геральдическим грифоном — символ непонятный, но чем-то значимый для русской принцессы. Кто-то из лейтенантов вспомнил, что вроде бы подобный штандарт видел в Санкт-Петербурге, в Кронштадтской крепости, но где именно — сказать затруднялся. Джеллико про себя посетовал, что к военным судам не приписаны церемониймейстеры, знающие подобные нюансы назубок.

На носу посудины твердо стояла Великая Княжна Татьяна, в парадной ярко-синей шинели, несмотря на погоду наглухо застёгнутую. Выглядела она при этом довольно смешно — вероятно из-за покроя форменная шинель казалась англичанам великоватой для неё. Насколько вспомнил адъютант, такой "квадратный" покрой почему-то считался идеальным для парадной формы русской тайной полиции, якобы он придавал солидность. Возможно, для рослого мужчины это и правда было так, но из-за этого сейчас принцесса выглядела чересчур коренастой для своего невеликого роста.

Шхуна подошла к борту линкора, матросы спустили верёвочный трап. Вопреки ожиданиям офицеров, первыми на борт поднялись двое сопровождавших Её Высочество солдат — адмирал сразу вспомнил, что Худ между прочим упоминал о раненой руке Татьяны. Его догадка тут-же подтвердилась — русские солдаты ухватились за трап и начали вытягивать его на борт. Повинуясь короткому распоряжению капитана первого ранга Вильяма Фишера, матросы бросились им помогать, и меньше минуты спустя, дочь русского императора ступила на борт британского флагмана.

Из специально по такому случаю принесённого патефона раздались звуки русского гимна — откуда эта пластинка взялась на флоте, точно сказать не смог никто, но за высказанную её владельцем идею сыграть русский гимн как знак уважения, командующий флотом обещал лично хлопотать об очередном звании. Русские тотчас же вытянулись во фрунт, а на сосредоточенном лице Татьяны Николаевны появилась радостная, искренняя и, в то же время, какая-то детская улыбка. С каждой новой строкой Татьяна улыбалась всё больше, глаза сияли как будто изнутри её наполнял чистый свет и благодать. "Вот что такое настоящий патриотизм!" — невольно подумал адмирал.

Гимн стих. Сопровождающие русскую принцессу солдаты отошли к трапу. Все офицеры корабля, по такому случаю построенные на палубе как некий почётный караул, приложили руки к фуражкам. Сам же адмирал, отдавая прибывшей делегации честь, сделал шаг вперёд, готовясь произнести приветственную речь. Одновременно с ним, по прежнему счастливо улыбаясь, шагнула Её Высочество, будто бы в приветствии поднимая руки...

Лишь краем глаза заметив буквально рванувшегося к Великой Княжне контр-адмирала Худа, сэр Джон Рашуорт Джеллико, адмирал Флота Его Величества, успел удивиться, когда взрыв пудового фугаса буквально смёл его, одновременно превращая палубу в воплощённый уголок Ада, что так любил изображать Иероним Босх. Он уже не услышал, как спустя несколько полных паники секунд за бортом десяток гаубичных снарядов, уложенных под настилом пришвартованной к борту линкора рыбацкой шхуны, разворотил трюм британского флагмана, обрекая линкор на быструю гибель.

Новикова Ольга Николаевна нашла около искусно укрытых ангаров, из которых два лётчика вместе с техниками выводили первый аэроплан. Павел Аристархович был взволнован, но старался держать себя в руках, о его волнении говорило только то, с какой силой он мял форменный картуз в руках.

— Что-то случилось? — Великой Княжне удалось выкроить только два часа на сон, как только наблюдатели подтвердили отход "Айрон Дьюка" на юг. Больше всего Ольге Николаевне хотелось спать, и лишь нечеловеческим усилием воли она демонстрировала бодрость духа и мужество, даже несмотря на общую бледность и наливающиеся чернотой мешки под глазами. Когда Владимир разбудил её, на какую-то секунду Ольге искренне хотелось сделать вид, что не услышала и миг спустя вновь провалиться в полный странных и тревожных, пусть и невнятных, образов... но чувство долга превысило желание собственной презренной плоти — что не добавило Её Высочеству хорошего настроения.

— Сильный взрыв у Венетики, Ольга Николаевна, минут с двадцать назад. А теперь вон, — он указал куда-то в сторону моря. — Британские корабли спешно отходят.

Ольга Николаевна посмотрела на море. Сомнений не было — линейные эскадры Гранд-Флита полным ходом шли на юго-восток. В голове царил форменный компот из обрывков мыслей. Несколько долгих секунд Её Высочество пыталась поймать за кончик хотя бы одну ценную идею.

— В каком состоянии лодки? — наконец ей это удалось.

— "Рух" и "Пегас" почти полностью загружены, на "Сишимуло" перебирают электрический мотор. "Симаргл" встал на капитальный ремонт, он никак не боеспособен.

— Первым двум — немедленный выход, "Сишимуло" — постарайтесь ввести в строй как можно быстрее и тоже в море. Наша задача — нанести британцам максимальный урон, пока они отходят на перегруппировку.

— Ваше Высочество, неужто это не может быть ловушкой? Быть может, они стремятся лишить Имрос прикрытия со стороны моря? — Новиков всерьёз забеспокоился.

— Павел Аристархович, мы и так на грани поражения. Хуже быть уже просто не может...

Новиков, хоть и продолжал сомневаться, поспешил к телефону. Спустя несколько минут со стороны подводных доков раздались глухие взрывы подводных мин — на выходах спешно началось траление...

Морская пехота билась с ожесточение загнанного в угол зверя — причём даже не крысы, а матёрого и очень голодного волка. Брошенные на произвол судьбы запаниковавшими адмиралами, они забаррикадировались на двух портовых складах, имея прекрасную возможность простреливать как минимум треть разрушенного почти до основания города. Остатки русского гарнизона, занявшие соседнее конторское здание, отвечали слабым, но непрерывным огнём. Предложений о сдаче никто не выдвигал.

Из трёх занятых британцами плацдармов, только в порту англичане оказались отрезаны от своих — почти одновременно с подрывом "Айрон Дьюка", в первые же секунды неразберихи, русские пустили на прорыв две гружёные гаубичными снарядами мотоповозки и оставшегося на ходу "Алёшу Поповича". Из тех, кто довёл их до транспортного парохода, не выжил, похоже, никто, но искомого они добились — хлеставшая через рваные листы борта розовая от крови вода быстро посадила судно на дно. С остальных же двух плацдармов войска британской короны отступали как и положено солдатам Владычицы Морей — организованно, чётко, умело отбивая всё более яростные атаки местного ополчения, проигрывающего солдатам в вооружении и выучке. Впрочем и там после каждого отражённого натиска на песке оставались всё новые и новые неподвижные тела в тёмно-синих бушлатах британской морской пехоты.

Молодой граф Клейнмихель, чудом избежавший смерти во время уничтожения штаба — он был отослан с поручением за полчаса до того фатального залпа эскадры, поставившего точку в организованной обороне острова — снова поднялся на ноги и посмотрел в окно. Стоя в глубине комнаты (он уже знал, что подходить к ним нельзя — гораздо безопаснее стрелять от дальней стены, нежели приподнявшись над подоконником) он пытался разглядеть, что творится у складов. Ему было нелегко — заливающий глаза пот, вдобавок ко всему въедающийся в рану на лбу (шальной пулей у Владимира Константиновича сорвало кусок кожи), да и без того раскалывающаяся голова — вся эта боль как туманом застилало глаза. Но многим стоящим сейчас в строю было если и легче, то ненамного, и давший зарок смыть со своей фамилии все обвинения в трусости, лейтенант продолжал, стиснув зубы, рассматривать подходы к конторскому зданию из серого кирпича через мушку автоматного прицела.

По коридору второго этажа прохаживался Серёжка Добронравов, записавшийся в армию только для того, чтобы удовлетворить своё любопытство — хотя его отец, из купцов второй гильдии, предлагал просто дать отпрыску денег на путешествие, раз уж у того так засвербило в известном месте. Тот отказался, и сейчас, выглядывая из выбитых дверных проёмов, время от времени делал по паре выстрелов через окна по складам — патронов у "последней роты", как назвал оставшихся в строю оставшийся за старшего Его Высокоблагородие секунд-поручик Гурьев, было гораздо больше, чем тех, кто мог держать в руках оружие.

В очередной раз протирая глаза, Клейнмихель заметил группу выбегающих из дальнего склада врагов. Вскинув автомат к плечу он короткими очередями начал стрелять в их направлении — испытывая сомнения в своей способности попасть хоть в кого-то в своём нынешнем состоянии, он, тем не менее, пытался хотя бы напугать врага.

Его стрельба не осталась незамеченной. Вскоре из каждого окна в сторону порта стреляли не жалея патронов. Англичане, вынужденные залечь, огрызались как могли. К винтовочным выстрелами присоединились трофейные автоматы и пулемёт. Под прикрытием плотного огня первая группа пехотинцев решила прорваться к конторе, между короткими перебежками прячась за разбитыми ящиками, обгорелым остовом мотоповозки, да в глубоких воронках от шальных снарядов главных калибров ушедшей эскадры.

Клейнмихель только переснарядил магазин, как в боковом проходе, ведущем на улицу, промелькнула чья-то тень. Вскинув казавшийся уже черезчур тяжёлый автомат, он еле успел сдержаться — вбежавший в здание человек оказался рядовым Котиком, рослым парнем двадцати трёх лет, вжавшимся в стену как только увидел уткнувшийся в грудь воронёный ствол.

— Свои! — испуганно выдохнул Юрий.