По образу и подобию. Часть 1

— И вот минуют все оговоренные договором сроки выплат. — Дож чуть ли не урчал от плотоядного удовольствия. — Войдет в силу пункт нашего договора о неустойке, выплачиваемой в случае невозможности одной из сторон выполнить свои обязательства. Начнут накапливаться проценты. — По глазам присутствующих было видно, что они полностью разделяют чувства мессера Дандоло.

— И вот тогда, когда бурление в войске дойдет уже до опасного предела, мы смиренно попросим воинственных пилигримов... смиренно попросим! — с нажимом повторил дож, глядя в возмущенные глаза мессера Орсеоло, — в счет уплаты набежавших процентов помочь нам вернуть несправедливо отнятое у нас добро.

— Помощь ближнему своему никак ведь не порочит чести христова воина? — осведомился Энрико Дандоло у присутствующих.

— Прошу меня простить, мессер, — поднялся с места Себастьяно Морозини. — О возвращении какого именно добра мы будем смиренно просить наших крестоносных друзей?

— Как, разве я не сказал, — удивился Дандоло. — Вот что значит старость! Все на свете забываешь! Н-да... — дож еще несколько мгновений покряхтел, изображая стариковскую немощь, а затем сказал. — Мы попросим крестоносцев помочь нам вернуть Задар[31], бесчестно отнятый у Республики Белой Венгерским.

Ошеломленное молчание было ему ответом. Затем мессер Кандиано шевельнул кистью, полюбовался превосходно обработанными ногтями и, ни к кому не обращаясь, медленно проговорил:

— То есть, фактически мы заставим крестоносцев обратить своим мечи против единоверцев-христиан...

— Да, — столь же ровным голосом ответил ему дож, — нужно ведь им на ком-то потренироваться, перед тем как идти на Константинополь...

— Ну да, увидеть, что христианские кишки, ничем, в сущности, не отличаются от сарацинских, — радостно осклабился грубый Орсеоло.

— Почувствовать у себя на поясе вес христианского серебра, вытащенного из горящего дома, — продолжил его мысль мессер Дзиани.

— Замазаться, — подытожил старый дож.

— Точно, — подтвердил Орсеоло, — а затем на Константинополь!

— И вновь ты торопишься, милейший Орсеоло, — почти ласково проворковал старый дож. — А ведь это крестоносцы, воины Христовы! И очень многим из них совершенно недостаточно разграбить один христианский город, чтобы войти во вкус.

— Тем более, — подключился Дзиани, — что они наверняка сумеют утешить свою совесть чем-нибудь вроде того, что "принесли малую жертву во имя исполнения большого подвига".

— Поэтому в сторону Константинополя, — подвел промежуточный итог Дож, — мы будем разворачивать их медленно и нежно.

— Не поделитесь ли, мессер, своими мыслями на этот счет? — любезно поинтересовался Джовани Фальер.

— Охотно, мессер Фальер, охотно! — Энрико Дандоло столь же любезно поклонился и продолжил. — Что-то подсказывает мне, что примерно за год до наступления решительных событий из Константинополя сбежит царевич Алексей. Сын несчастного Исаака Ангела, смещенного с трона и безжалостно ослепленного своим коварным родственником. Я не исключаю даже, — улыбнулся дож, — что в этом ему помогут один или несколько ломбардских купцов, волею случая оказавшихся в это время в Константинополе.

— Куда направится после побега несчастный юноша? — обратился дож к аудитории.

— К нам? — откликнулся тут же мессер Орсеоло.

— Полно, мессер, — укоризненно покачал головой Дандоло, — ну что ему делать в Венеции, где у него нет ни родных, ни близких? Разумеется, он попытается добраться до своих родственников. И возможно даже, наши предполагаемые купцы помогут ему в этом.

— И к кому же из родственников направит стопы несчастный царевич? — Аугусто Партечипацио, похоже, вновь созрел для участия в беседе.

— Я бы на его месте, — задумчиво проговорил дож, — отправился к свояку.

— ....?

— К Филиппу Швабскому, который женат на Ирине, сестре несчастного Алексея. Да, решено! — чуть хлопнув ладонями по столу, подтвердил дож, — Несчастный царевич отправится к Филиппу Швабскому. И будет жить там, пока не наступит нужный момент.

— Хм-м... — мессер Фальер, похоже, тоже, как и мессер Дандоло, наслаждался ситуацией. — А что же произойдет в нужный момент?

— А в нужный момент, — подвел итог дож, — к предводителям крестоносного войска прибудут послы от несчастного царевича со слезной мольбой помочь восстановить его и его несчастного отца на злодейски отнятом престоле. — Энрико Дандоло на несколько мгновений задумался. — Ну, полагаю, к слезным мольбам можно будет добавить какие-нибудь обещания... Например, церковную унию с католическим Римом...

— Тысяч 150-200 серебряных марок, чтобы расплатиться с нами... — тут же добавил мессер Дзиани.

— Снарядить собственное войско тысяч в десять мечей и присоединиться к походу... — прямо, как заправский царевич, внес свою лепту мессер Морозини.

— Мессеры, — голос дожа прервал полет фантазии расшалившихся советников. — У нас еще будет время уточнить детали. Сейчас мы должны ответить сами себе: принимаем ли мы прозвучавший здесь план действий Республики по нейтрализации военной угрозы нашим операциям в Египте, Сирии и Палестине? Равно, как и по перенаправлению собирающейся военной силы для сокрушения могущества Византийской Империи?

Если "нет", прошу каждого сформулировать свои претензии к плану и обозначить время, необходимое для устранения слабых мест. Если "да", прошу сейчас же, не медля, проследовать в Собор, дабы клятвой на мощах святого покровителя Республики подтвердить свое согласие.

Один за одним, члены Малого Совета Венецианской Республики поднимались со своих мест и направлялись к выходу из гостиной, столь долго служившей им приютом. Вот тоненькая цепочка из десяти закутанных в темные плащи фигур пересекла Площадь Св. Марка. Вот заспанный служитель, гремя ключами, отворил дверь, впуская их внутрь.

И никто не заметил, как легкая тень, сливаясь с ночной тьмой, мелькнула в колоннаде внутреннего двора, просочилась наружу и исчезла в черном бархате ночи.

* * *

— ... и пусть сам Святой Марк станет свидетелем моей клятвы!

Отзвучали слова оставшегося последним мессера Морозини, и редкая цепочка, состоящая теперь уже из девяти закутанных в темное фигур вышла из храма. Энрико Дандоло остался. Уходить из пустого Собора не хотелось. Что-то держало, не пускало его. Но что это было, и зачем оно его держит — было непонятно.

Старый дож потерянно бродил между колоннами, прикасался руками к Алтарю, к раке с мощами святого покровителя Республики. Огромная пустота Собора ощущалась всем телом и ... неприятно будоражила. Казалось, что висишь как муха в янтаре.

Совсем, совсем один на много дней пути кругом. И огромное, бесконечно далекое око, с любопытством тебя разглядывает. Поворачивая то так, то эдак застывший камешек с заключенным в нем насекомым.

И думает, наверное, — усмехнулся про себя Дандоло, — вот ведь, букашки букашками, а смотри-ка, ползают чего-то, суетятся, крылышки топорщат в разные стороны... И так вот себе, творят историю. Нет, поправил себя дож, — Историю. Не иначе, как с большой буквы.

... и чего им не сидится, — продолжал размышлять он за удивительное око, чего ползают с места на место? Какая сила их гонит?

— Не понимаешь? — усмехнулся он наивности неведомого наблюдателя. — Да, где уж тебе понять, из твоего-то далека..!

Есть всего два господина над всем живым... Нет, — снова поправил он себя, — два Великих Господина над всем живым...

Голод и Страх.

Голод гонит львиный прайд по саванне, и нет спасения антилопе! Ведь лишь собственной жизнью может она утолить мучительный ужас голода, сосущий хищника изнутри. — Дож прислонился к холодной колонне, проникаясь ее спокойствием, невесело улыбнулся собственным мыслям. — Ну, а разве не такой же голод гонит достойного Орсеоло через пиратские галеры Анатолии, пески Суэца, Красное море, Аравию, Индию в поисках все новых и новых чудесных товаров? В поисках все большей и большей прибыли?

— Нет, не такой! — удивился собственному новому пониманию Энрико Дандоло. — Насытившись плотью жертвы, львы целые сутки, а то и больше валяются в тени, играют со своими котятами... Хоть целое стадо антилоп может спокойно пастись неподалеку, они будут в полной безопасности.

— Не таков человеческий голод! — Лоб мессера Дандоло покрылся испариной от осознания огромности открывающейся ему истины. — Человеческий голод во сто крат страшнее! Ибо он неутолим! И от насыщения только увеличивается... С еще более ужасающей яростью толкая нас на поиски все новой и новой пищи, новых земель, новых рабов, новых богатств...!

— Господи! — хотелось крикнуть старому дожу в огромную пустоту Собора. — Да ведь вовсе не лев, эта жалкая, ничтожная кошка, а человек — царь зверей!

— Зверей? — усомнилось было что-то внутри.

— Зверей, зверей, — подтвердил мгновенно вдруг успокоившийся голос.

— Святоши в рясах называют это алчностью. Смертным грехом... — Энрико Дандоло презрительно улыбнулся, в полном согласии со вновь обретенным внутренним голосом. — Глупцы, они не понимают главного! Человек — это просто самый могущественный зверь из когда либо созданных Творцом.

— Ну да, — продолжал развивать он столь очевидную мысль, — Создатель наделил нас разумом, речью... И что с того? Тем точнее наши движения к цели, тем крепче хватка, тем вернее нет спасения жертве! — И вдруг, будто пропасть разверзлась под ногами, — ... тем неуклоннее наш путь от голода ко все более и более страшном голоду?

— И что же, — дож поднял слепые глаза к уходящему вверх куполу, — спасения нет?

— Ну, отчего же, — глумливо хихикнуло внутри, — конечно есть. Ваши аппетиты, мессер, легко умеряются аппетитами других хищников, что всегда кружат неподалеку! Только зазевайтесь, и они тут же покончат с вашим голодом. Да и с вами в придачу...

— Да, — с облегчением вспомнил дож, отстранившись от поддерживающей его колонны, — Кроме господина Голода есть ведь еще господин Страх. Именно он ограничивает аппетит самого совершенного на Земле хищника, не давая ему превратиться во всепожирающий лесной пожар.

— Да, страх! — окончательно утвердился в своем новом понимании сорок первый дож Светлейшей Республики. — Кто лучше нас, венецианцев, знает толк в Страхе?! Ведь первыми строителями Венеции были очень, очень напуганные люди!

Дож весело улыбнулся так здорово все понимающему голосу.

— В самом деле, что пригнало жителей благополучнейших Падуи, Альтино, Конкордии, Аквилей в пески и болота Лагуны?

— Страх!

— Что заставило их бросить веками насиженные места и начать строить новые жилища в окружении кишащих гнусом камышей и соленых топей?

— Страх!

Энрико Дандоло вспоминал, и казалось, скупые строки хроник яркими живыми картинами вспыхивали в возбужденном мозгу. Начало пятого века принесло с собой Алариха и его готов. В 402 году они разграбили и обратили в развалины Аквилеи. Предварительно превратив в пустыню все прилегающие территории.

А в 410 Аларих берет на копье уже Рим. Рим, Вечный Город — познавший, наконец, ужас грабежей и разнузданного насилия на улицах, которыми шагали когда-то железные легионы...

Все, что уцелело, спасалось тогда в болотах и на островах Лагуны. И одиннадцать лет спустя Венеция отпраздновала свой день рождения. Произошло это в 421 году, 25 марта, в пятницу, в полдень. Воистину, Венеция — город, рожденный Страхом.

— Стоп-стоп, — прозвенел тревожный колокольчик в мозгу мессера Дандоло. — Но чем же тогда отличается человек от антилопы, в ужасе улепетывающей от настигающего ее льва?

— Да всем! — с высоты своего нового понимания дож вполне мог позволить себе легкую иронию. — Потому, что человеческий страх — это не страх жертвы, а страх хищника.

— Приходилось вам видеть загнанную в угол крысу? — Невидимый собеседник не отвечал, но мессер и не нуждался в ответе. — Вот вам прекрасный образец человеческого страха! Трясущийся, пищащий от ужаса комок плоти. Смертельно опасное существо! Потому, что еще мгновение, и судорожно сократившиеся от невыносимого ужаса мышцы подбросят его неожиданно высоко, прямо вам в лицо. А острые зубы вцепятся в горло, в глаза, в нос, в щеки...

— Так что не нужно путать! — Дож даже как-то самодовольно ухмыльнулся и своей по-прежнему легкой и энергичной походкой вновь закружил по пустому Собору. — Страх жертвы обращает ее в бегство. Человеческий страх тоже позволяет это делать, если есть куда бежать... Но вот если бежать некуда, — дож погрозил пальцем невидимому в высоте куполу, — тогда человеческий страх требует только одного — убивать!

— Убивать все, что только может представлять угрозу! — Энрико Дандоло нахмурился, старательно додумывая показавшуюся ему такой важной мысль. — Да, вот так правильно, — дож еще раз поворочал на языке столь точную фразу. — Убивать все, что только может представлять угрозу...

— На свете нет ничего, — принялся дож разворачивать понравившуюся ему мысль, — что давало бы стопроцентную гарантию защиты. Многие десятки лет Византия обласкивала венецианцев торговыми привилегиями, дарением территорий, военными союзами... Но вот, настал 1171 год, и все венецианцы на территории империи были брошены в тюрьмы, а их имущество конфисковано.

— Двадцать тысяч человек! — с содроганием вспоминал дож. Переполненные тюрьмы не вмещали торговцев и членов их семей... Арестованные вместе с семьями офицеры военного флота Империи, которые тоже были в большинстве своем венецианцы...

— Нет, — окончательно утвердился внутри себя слепец, оказавшийся вдруг столь прозорливым, — ни уверения, ни клятвы, ни добрые намерения, ни даже самые искренние симпатии не могут служить гарантией твоей безопасности. Ведь уверения и клятвы могут быть ложью, а намерения и симпатии так легко меняются! Важны не намерения — важны возможности... Никто не должен иметь даже малейшей возможности причинить тебе вред. Вот единственная гарантия безопасности! Ха, да ведь в этом и состоит главная мудрость, рожденная Господином Страхом — обрадовано хихикнул про себя мессер Дандоло.

— И ведь как складно получается! — удивился он сам себе. — Теперь еще один, последний шаг, и все, наконец, встанет на свое место. Разрозненные кусочки картины легко складывались воедино.

— Это же так просто, — рассмеялся сорок первый дож Светлейшей Республики, и его смех, многократно усиливаясь, эхом разнесся под куполом собора. — Это же так просто! Нужно просто всегда бить первым. О, преимущества подготовившегося и напавшего внезапно — неисчислимы! От его удара просто нет спасения! Правильная жизнь — это поиск. Поиск того, кто — пусть не сейчас, пусть в будущем — может представлять для тебя опасность. Найти и ударить первым. Пока ты сильнее. Пока соперник не ждет от тебя угрозы. И затем просто время от времени добивать поднимающегося. Чтобы уже не подняться! Никогда! Никому! Вот он, простой и ясный секрет господства. Господства одних над другими!!! Вот она, тайна, возносящая к истинному величию. И опускающая во тьму всеобщего забвения тех, кто ее не понял ...

— В этом — вся суть истинной власти! Той, что доступна лишь избранным...