Для души Лизы наконец наступил праздник. Санкт-Петербург, опрометчиво проигнорированный в прошлый приезд, и рассматривавшийся Лизой лишь как перевалочный пункт по пути к заветному Парижу, теперь повернулся к ней лицом. Отец целыми днями был занят своими делами, а Лиза, после того как он несколько успокоился и поверил в то, что вновь обретенная дочь не собирается никуда исчезать, была предоставлена сама себе. Без провожатого, сама, она каждый день открывала для себя этот прекрасный северный город с новой стороны. То это был город великих свершений, камни которого помнили и фанфары царского поезда, и звон кандальных цепей, то это был город музеев и галерей, небольших уютных кафе, в которых люди, уже украсившие собой обложки книг и ворвавшиеся в мировую культуру, вели пьяные споры о словесности. Или очередная неширокая улочка вдруг оказывалась истинным Эльдорадо, сулящим путешественнице наслаждение, сверкающее электрическими огнями вывесок дамских магазинов. И лишь погода, сырая и холодная, мешала насладиться удовольствием от города в полной мере.

В один из особо непогожих дней, когда резкий ветер нес с Балтики снежную крупу, Лиза удобно устроилась у раскаленной чугунной батареи и перечитывала октябрьский выпуск 'Вестника авиации', в дверь постучали. Молодая женщина в сером осеннем пальто, на котором снег уже растаял и теперь висел шариками влаги на ворсинках, робко переступила через порог.

— Я хочу поговорить с госпожой Елизаветой Петровной Петелевой.

— Ой, а это я,— почему-то растерялась Лиза,— да вы снимайте пальто, и шляпу, я их пристрою, чтобы обсохли.

Она усадила гостью и заметалась, подтаскивая высокую вешалку для одежды поближе к батарее.

— Вы первая гостья, которая приходит ко мне в этом городе. Может, позвонить, чтобы принесли чаю или кофе?

— Не стоит затруднять себя. Я пришла сюда, чтобы поговорить с вами. Я работаю в газете 'Санкт-Петербургские хроники', журналистка Лидия Извольская.

— Интересно-то как! Женщина-журналист! И вы пришли поговорить со мной, о чем?

— Дело в том, что мне стало известно о ваших недавних приключениях в Англии. И вроде вы даже сбежали из тюрьмы? — вкрадчиво начала журналистка.

— И можно поинтересоваться, как к вам попала эта информация?— первоначальный восторг Лизы от встречи как рукой сняло.

— Ну... настоящий журналист никогда не выдает свои источники информации.— Гостья всем своим видом пыталась показать, что она-то уж точно, из настоящих.

— Тогда мне придется догадаться самой — через знакомых в охранном агентстве 'Аргус'.— Произнесла Лиза усталым тоном всезнающего человека.

— А как..., ой..., это не важно,— взмахнула рукой журналистка.

Лиза великодушно не стала указывать на тот факт, что у гостьи покраснели мочки ушей.

— И что вас интересует конкретно?

— Правда! То, как вы совершили этот побег, что ощущали при этом, какие были переживания,— журналистка достала блокнот и карандаш.

— То, как я совершила побег, не может быть опубликовано в газете. Мы заключили договор, он получил деньги, и моё слово не выдавать его участия — ну а я получила свободу. Если бы я хотела нарушить своё слово, то не придумала ничего лучше, чем опубликовать свою историю в газете. Что касается моих ощущений и переживаний, то ощущала я, что от неудобной позы в багажнике машины у меня страшно затекают ноги. Вот вам вся моя история — вряд ли ваш редактор поместит её на первую полосу.

— Господи, какая я невезучая! И угораздило же меня заняться этим проклятым ремеслом! — журналистка положила блокнот обратно в сумочку, — ладно, Лиза, я не буду вам дальше надоедать, просто думала, что здесь может быть хороший материал...

— Да куда вы! У вас пальто ещё не высохло. Вы можете просто посидеть в тепле и попить чаю. Поболтаем, у меня в этом городе совсем нет знакомых, и папа вечно занят.

— Приношу я ему статью о проблемах городского водоснабжения — говорит, что скучно и ничего нового читатель не узнает. Ладно, собираю, приношу материал о проститутках работающих без билета и о полиции покрывающей их — не берет, говорит, что не будет из-за меня ссориться с полицией и градоначальником. Вот твои границы — светская хроника и искусство, а за них ни-ни! Так иногда тяжело быть женщиной! Не видят они во мне полноценного журналиста, — гостья отставила чашку с чаем, — замучила я вас своими жалобами, наверное?

— Скажите, а ведь вы собирались писать материал, опираясь на мои слова? — огонёк мести зажегся в глазах Лизы.

— А как иначе? — удивилась гостья, — не на запросе же в английское посольство.

— Тогда у вас будет материал, как раз такой, какой любит публика! Доставайте блокнот и записывайте.

' Стараясь дышать как можно тише, я осторожно разгребала замерзшими руками прихваченную первыми заморозками землю. Вдруг невдалеке послышались негромкие шаги, а затем холодный октябрьский ветер донес до меня запах сигаретного дыма. Я замерла неподвижно, прижав лицо к земле и молясь Господу, чтобы тучи закрывшие Луну не разошлись раньше времени.

— Ты слышал Джон, как повезло коротышке? Он пристрелил ту сумасшедшую русскую старуху, когда она кинулась к воротам.

— Да, пять фунтов — неплохая прибавка к жалованию.

Казалось, что патрульные разговаривают прямо над моей головой и я страшно боялась выдать себя хоть малейшим движением.'

— Но ведь это неправда! — журналистка перестала записывать и уставилась на Лизу пристальным взглядом.

— А вы откуда знаете? Вы там были? — Лиза прищурила глаза.

— Но раньше вы говорили о подкупе охраны... — растерялась журналистка.

— Да, а если бы не получилась, то вполне могла сбежать и так.

— Я не могу писать, зная, что это неправда, — твердо сказала журналистка.

— Послушайте, Лидия. В то время, как вы сидите здесь в тепле и гордо размахиваете своими принципами, сотни людей сидят за колючей проволокой. Единственная их вина в том, что британские власти сочли их подозрительными и могущими в дальнейшем доставить неприятности короне. Осужденные в тюрьме хоть знают когда они выйдут на волю. У томящихся в концентрационных лагерях нет и этого! У них нет адвокатов, нет почты, нет свиданий, нет ничего! Лишь кусок неба в зарешеченном окне, да миска похлебки в руках! А ты тут корчишь из себя благородную даму! А как же правда? То, что я скажу, то и станет правдой! Взяла своё пальто и пошла отсюда... — почти шепотом закончила Лиза.

Журналистка вскочила как ошпаренная, подошла к пальто, зачем-то потрогала его рукой, а затем, покачав головой, села обратно на стул и достала блокнот.

— Я наверное сошла с ума, но, считайте, что вы меня убедили. Вот только как на это отреагируют английские власти? Ведь они будут все отрицать!

— Превосходно! — восхитилась Лиза, — думаю, что их первым решением будет именно это — отрицать всё! Отрицать само существование концентрационных лагерей в мирное время! Вот только не выйдет, слишком много местных жителей знает, да и можно указать точное местоположение — шесть миль от Хокхерста. Когда это всплывет британцы могут отрицать что угодно, им не поверят даже если они заявят, что ходят на двух ногах. Хотя, наверное, Лидия, вы переоцениваете силу печатного слова — не думаю, что в Англии есть дело до того, что вы здесь напишите в одной газете из многих. Ограничатся недоуменным молчанием. Вызовите справедливое возмущение у тысячи читателей, на этом вся шумиха и закончится. А то ещё решите, чего доброго, что я объявила крестовый поход. Вы готовы? Тогда продолжим.

'Дождавшись, пока их шаги стихли в ночи, я вновь принялась за свой нелегкий труд. Наконец, я решила, что прокопала достаточно и попыталась проползти под колючей проволокой. Острый иззубренный металл безжалостно пробороздил моё бедро, задавив стон, готовый вылететь из губ, я последним рывком вырвалась из-под проволоки. Встала на ноги и вдохнула опьяняющий воздух свободы. Темнеющий лес сулил укрытие, и я побежала к нему. Голые ветви больно хлестали по лицу и рукам, сучья цеплялись за одежду. Мне поневоле пришлось идти медленнее и рассвет я встретила на меньшем расстоянии от лагеря, чем собиралась.

Внезапно за спиной раздался ещё далекий собачий лай, и это заставило моё сердце похолодеть — они спустили собак! Позабыв об усталости, я стремительно побежала от этого страшного лая. Я бежала долго, сколько смогла. Силы мои кончались, а собачьи голоса становились всё ближе и ближе. Стало ясно, что мне от них не убежать.

Прислонившись спиной к дереву, я постаралась восстановить дыхание и достала скальпель, украденный у английского доктора, не собираясь сдаваться без боя. Вдруг на дорожку выскочила лиса, выскочила и стала, тревожно нюхая воздух. Мне стало жалко маленькое животное, по незнанию ставшее на пути между мною и страшными четвероногими монстрами. Один укус и они пронесутся мимо его истерзанного тельца. Я резко сделала шаг вперед и крикнула. Испуганная лиса прытко метнулась от меня и побежала в сторону собак. Минуты шли, но собачий лай не приближался, а вроде, наоборот — стал удаляться. Лиса, догадалась я. Они побежали за лисой!

Окрыленная, я побежала дальше, дав себе слово возблагодарить Господа нашего, потом, когда времени будет побольше, за чудесное избавление. Лес кончился, началось скошенное поле, за которым виднелась железнодорожная насыпь, по которой полз грузовой состав. Когда я уже, тяжело дыша, поднималась по насыпи, я услышала приглушенный расстоянием выстрел. Обернувшись, я увидела несколько вооруженных человек выбежавших из леса. Раздался второй выстрел, и что-то просвистело над моей головой. Пуля, они стреляют по мне! Последним усилием я уцепилась за поручень и втянула себя в открытый тамбур. Упала на металлический пол и жадно втягивала ртом воздух под треск разрываемой пулями вагонной обшивки.

От преследователей я избавилась, но ненадолго, стоит погоне добраться до телефона или телеграфа, и на ближайшей станции меня будет ожидать полицейский констебль. Необходимо было что-то придумать, и придумать быстро. На счастье, как раз в этот момент поезд проезжал по мосту, и я увидела баржи с зерном, плывущие по каналу. Решение пришло молниеносно. Я выпрыгнула из тамбура, целясь в баржу, показавшуюся из под моста. Уже в воздухе я запоздало испугалась, что разобьюсь. Гора зерна смягчила моё падение, но по инерции я скатилась с неё, ударилась о металлический борт и замерла, обессиленная.

История моего побега окончилась, когда вечером этого дня я, шатаясь, вошла в российское посольство и попросила помощи и убежища'.

Лидия закончила писать, пристально и задумчиво посмотрела на Лизу.

— Вы, ты, рассказывала это так страстно, что на минуту у меня зародились сомнения, а может, это — настоящая история побега?

— Да,— подхватила Лиза, — хочешь, покажу украденный скальпель? Он у меня в чемоданчике, на память оставила.

— Нет,— засмеялась журналистка,— а то у меня и вправду все в голове перепутается.

— Ну, а всякие омерзительные подробности, как то: голод, холод, охрану с хлыстами, добавите по своему усмотрению. Не мне вас учить, как делаются статьи.

— Скажи, Лиза, а сколько тебе лет?

— Восемнадцать,— удивилась Лиза.

— Просто,— пояснила гостья свой вопрос,— то ты выглядишь как молоденькая девушка, а то вдруг в твои глаза смотрю, и вижу опытную, зрелую женщину, знающую, что она говорит.

— Надеюсь, мужчины этого не разглядят, иначе у меня могут возникнуть проблемы с женихами,— хохотнула Лиза.

Несколько дней от журналистки не было никаких новостей, и Лиза немного огорчилась, решив, что и эта статья не устроила строгого редактора. А потом её мысли были заняты братом, сообщившим дату прибытия в Санкт-Петербург. И история с интервью стала отходить на второй план.

Журналистка ворвалась как буря, и схватила Лизу за рукав.

— Теперь главное, чтобы все они не узнали, главное — чтобы не узнали.

— Я тоже очень рада вас видеть,— Лиза с трудом разжала пальцы журналистки, высвободив рукав,— теперь, после того, как вы поздоровались, может, поясните, о чем ОНИ не должны узнать?

— Вы ничего не знаете? Вы ничего не знаете! Мы допечатывали тираж, статья о вас с третьей страницы переместилась на передовицу. Вечером, когда статью прочитали по Коммерческому Радио, на редакцию обрушился шквал звонков. Сегодня мы напечатали статью еще раз. У меня уже есть два предложения о новой работе, и одно из них от 'Нивы'! Вы представляете, что произойдет, если все узнают, что это мистификация? На мне будет стоять клеймо автора самой жирной газетной утки. Мне даже некрологи не дадут писать!

— Как они узнают, интересно? Разве что какая-нибудь слабонервная журналистка проговорится, замученная гипертрофированной совестью,— размышляла вслух Лиза,— но я бы ей не рекомендовала этого делать, иначе и вправду, некрологи только писать. А может, поехать за город, подышать свежим воздухом, настойки валерьяны попить и успокоиться?

— А ты злая,— прекратила истерику Лидия,— неужели тебя саму это не волнует?

-Немного,— призналась Лиза,— я и не думала, что обо мне когда-нибудь будут говорить по радио. Жалко, я не слышала. А где его можно послушать?

Злой взгляд журналистки постепенно остыл, и по капле наполнился весельем. Она взяла Лизу за руку, и подвела её к комоду. Затем указала пальцем на черный кругляш, висевший над ним. Двумя пальцами она сдавила пимпочку в центре, повернула её, и сквозь волны штраусовского вальса, заполнившего комнату, наблюдала за ошеломленным лицом девушки.

— А я думала, что это украшение такое, еще странному вкусу удивлялась,— сказала Лиза, зачарованно не сводя глаз с черного устройства.

— Это радиотарелка Коммерческого Радио Санкт-Петербурга. Сейчас во всех приличных домах есть такие. Такса — два рубля в месяц за одну.

— Значит, я могу рассчитывать на то, что ты от своих слов не откажешься? — cпросила успокоившаяся журналистка.

— И не собиралась. Да и приукрасили мы самую малость. Концлагеря есть. Побег был. Так что можете строить свою карьеру дальше спокойно.

Спустившись в холл гостиницы, Лиза купила выпуск 'Санкт-Петербургских хроник', и, вернувшись в номер, с удовольствием прочитала статью. Затем свернула газету и спрятала в чемоданчик — подальше от отцовских глаз.

Вечером они долго сидели с отцом и слушали радио, иногда подсмеиваясь над своей дремучестью и сожалея, что уже несколько дней, как могли его слушать.

— Да, — задумался Петр Сергеевич, — это же какие деньжищи в такой маленькой штучке таятся.

— Два рубля, — фыркнула Лиза, — невелик прибыток.

— Лизавета, Лизавета, и когда ты научишься в таких делах дальше носа смотреть. Сколько в этой гостинице номеров? По два рубля с каждого выходит. А сколько домов в Петербурге? А сколько в тех домах квартир? И это только те деньги, которые на поверхности! А если копнуть глубже? Вот если взять и гаркнуть по радио, что в мясной лавке Трофимова, прям сию минуту, говядина дешевле на десять копеек за фунт? Сколько бы у него мяса ни было — всё скупят! Эх, жалко, что у меня все деньги в деле, не то сам бы занялся.