Без великих потрясений

Баев Константин

Без великих потрясений

Новониколаевск. Июль 1926

-Папаня, опаздываем! Опоздаем ведь!

-Петр Сергеевич, авто готов!

-Ох, батюшки мои, пирогов-то забыли в дорогу увязать!

И вроде все заранее подготовлено, и все разложено по своим местам, а вот в самый последний момент вечно что-то оказывается забытым и начинается лихорадочная беготня. С четырех утра обитатели двухэтажного каменного особняка на Каинской улице готовились к отъезду главы семейства с сыном и дочерью в стольный город Санкт-Петербург.

-А ну, цыц! Поезду ещё ехать и ехать до Новониколаевска! Шума — то подняли! — поскрипывая новыми, зеркально надраенными туфлями, в костюме английского сукна пошитом у Штеерсона (того самого, который томского губернатора обшивает), по лестнице спустился сам — Петр Сергеевич Петелев.

В девяностых годах прошлого — девятнадцатого века он вместе с двенадцатью односельчанами пустился в далекий и тяжелый путь — на Алтай. Крестьянам с Орловщины, где уже давно не хватало места на всех, а в соседском споре из-за десятины земли запросто могли убить, далекий Алтай представлялся этаким райским местом, где начиналась новая, богатая жизнь. Шли пешком через пол-России, долго и тяжело — Таисия, молодая жена Петра, успела за это время понести и родить первенца. Прожил младенец недолго, только-только окрестить успели, дабы не попала душа его детская в ад. Здесь у Оби на сельском кладбище и похоронили его. Надо было идти дальше, но жена заупрямилась — она не захотела оставлять маленькую могилку сына без присмотра. Не помогли ни уговоры, ни окрики. Односельчане пошли, а он остался — здесь начали строить железный мост через реку и рабочие руки были в цене.

Вокруг моста, как грибы начали расти домики, через десять лет здесь уже был город, через тридцать крупнейший торговый и транспортный центр Сибири с четверть миллионным населением. Сибирское Чикаго — так окрестили его газеты, место и время колоссальных возможностей для умных, хватких и удачливых.

И вот теперь в деловую поездку отправлялся предприниматель (как-то незаметно слово купец приобрело ругательный оттенок и культурные люди предпочитали говорить — предприниматель), владелец торговой компании 'Сибирское масло', двух кирпичных заводов, лесопилки, кузнечного цеха и электростанции.

— Андрея с багажом на вокзал отвезли уже?

— Все готовы?

— А мамзелька где?

После недолгих поисков француженку Анну-Марию неведомыми путями занесенную в Сибирь и нанятую на поездку в качестве компаньонки для дочери Петра Сергеевича — Лизы, нашли дремлющей в автомобиле. Присели на дорожку, перекрестились на образа, расцеловались с домочадцами и усевшись в 'Гранд-Авто' отправились на вокзал.

Басовито заревел паровозный гудок, вагон рывком дернуло, плавно заскользил назад перрон. Широкой лентой проплыла где-то под вагоном Обь, мерно покачиваясь и ускоряясь экспресс 'Харбин — Санкт-Петербург' набирал скорость.

Лиза сидела у окна и в бездумном восторге смотрела на мельтешение берез. Ей до последнего момента не верилось в то, что эта поездка состоится, в то, что её не оставят дома цыкнув — 'Куда, мала ещё!'. Ведь, только подумать, Санкт-Петербург, Берлин и, Господи, звучит как музыка — Париж! Она сама побывает там, увидит очаровательных французских женщин в их сногсшибательных нарядах и посмотрит на галантных французских мужчин, похожих на героев Дюма. Она увидит самые модные шляпки и платья, понюхает новые изысканные духи и посмотрит на мир с безумной высоты Эйфелевой башни. Будет чем пронять потом эту Лару с её дворянским снобизмом. Как часто она в гимназии любила во всеуслышание приторно-сочувствующим тоном заявить — 'Ах, какая жалость, что ты не можешь посетить бал нашего Дворянского собрания! Штабс-капитан Н из пехотного училища — просто душка!'

И не имеет уже значения, что Дворянское собрание для своих балов просто арендует второй этаж здания на Николаевском проспекте, в то время, как у Купеческого собрания Новониколаевска свой громадный трехэтажный особняк, что отец Лизы за день зарабатывает денег больше, чем отец Лары в своем почтамте за год — никакие аргументы не помогают, когда тебе так ясно дают понять, что ты человек второго сорта.

После отмены Столыпиным положений 'Табеля о рангах', получить дворянство за службу стало невозможно, дворяне превратились в замкнутую касту, уравненную в правах с остальным населением и отличающуюся лишь возможностью передать титул по наследству. Вот эти-то формально равные и не давали Лизе прохода в гимназии, не забывая ей регулярно напоминать о том, что её отец ещё недавно коров пас. Впрочем, со временем, все успокоились, лишь одна вредная Ларка не угомонилась до конца обучения. Но после того как Лиза побывает в Париже у неё будет такое мощное оружие, что Лара лопнет от зависти. 'Милая, что за ужасную шляпку ты надела? Ты знаешь, я только что из Парижа, так там такие давно никто не носит — слишком вульгарно!' Лиза даже зажмурилась от удовольствие представив себе столь милую сердцу картину мести.

Но Париж пока был где-то далеко в миллионах перестуков вагонных колес и потребовав от проводника чаю, Лиза со вздохом принялась уничтожать пироги.

Попутчики.

-Нет, господин капитан, я ещё раз спрошу вас, на кой нам сдалась эта Желтороссия? Нам что, места мало? Который день едем и что видим вокруг — лес, тайга, лес. Куда уж больше места — всех европейцев расселить можно и ещё место останется!

Угрюмый капитан с нервным лицом хмыкнул и продолжил попытки отрезать кусок отбивной. Его сосед по столику в вагоне-ресторане уже употребивший после обеда изрядную порцию шустовского и теперь страстно желавший общения продолжал свой монолог.

-Зачем нам эта Манчжурия, Харбин? Да ведь ещё прозвище пустили какое — Желтороссия! Вроде не просто так землица, а часть государства Российского! А на Японию мы плевать мол хотели! Я прекрасно помню, как мы закидали их шапками в прошлую войну! Порт-Артур! Цусима! Мукден! Революционеры с красными повязками на руках, баррикады, отречение Николая, военно-полевые суды, галстуки Столыпина! Я все помню. Думаете Япония стерпит, что Россия навсегда останется в Манчжурии? Думаете, японский микадо не понимает для чего русские перешили Транссиб аж на четыре пути и для чего на дальнем Востоке все больше и больше наших войск? Ох, дождемся — сами спровоцируем японцев на новую войну!

Капитан, покончивший с упорной отбивной, одним махом выпил рюмку ликера, бросил деньги на стол, но, прежде чем выйти, нагнулся к уху попутчика и что-то прошептал ему на ухо, отчего лицо последнего приняло яркий помидорный оттенок.

— Позвольте представиться, земельный инженер Леонов Степан Иванович. Буду вашим попутчиком до Москвы.

— А мы слушатели Петербургской академии кинематографа, находились в поездке по Дальнему Востоку по поручению Государственной кинохроники. Подзаработать ездили, — улыбнулся на вид самый старший из трех молодых попутчиков.

— Кино, как интересно! Моя жена в восторге от кино, ни один новый фильм от Ханжонкова не пропускает. А на старые фильмы с Витольдом Полонским, упокой господь его душу, без конца готова ходить. Лично мне больше нравится кино варшавских студий.

Троица понимающе переглянулась — поляки всегда старались показать как можно больше женских прелестей оставаясь в рамках дозволенного.

— И, если можно будет узнать, что же вы снимали на Дальнем Востоке?

— Да, не секрет, были на Американских верфях, снимали спуск нового авианосца на воду для журнала кинохроники.

— Американские верфи, это где-то рядом с Амуром? Никогда не понимал, зачем там что-то строить. Да ещё не сами строили, а заплатили бешеные деньги североамериканцам. Там хоть рабочие на верфях русские есть или сплошь янки?

— Ну, русаков там и вправду найти сложно. Инженеры и квалифицированные рабочие в основном из САСШ, работают по контракту. А разнорабочими — китайцы, корейцы. Но зато как быстро они строят корабли! Я вырос на юге, бывал на Николаевских верфях — нет, не те масштабы, здесь построено с размахом.

— Вот, что меня всегда пугало — засилье иностранцев! Россия очень сильно зависит от заграницы и меня, как русского патриота это не может не тревожить! На наших аэропланах стоят немецкие и английские моторы, на заводах в России делают заграничные автомобили, даже все радиооборудование которое есть в стране сделано на заводах принадлежащих иностранным фабрикантам.

— Рекомендуете разгромить завод Сименса и сидеть в темноте без лампочек, при свете столь дорогой каждому истинному русскому патриоту лучины? — усмехнулся один из попутчиков.

— Отнюдь! Надо построить два таких завода! Просто в случае обострения отношений с какой-нибудь великой державой, что помешает, например Юнкерсу, остановить свой завод, демонтировать и вывезти оборудование и оставить дальнюю авиацию без моторов?

— Надо будет, свой сделаем, не хуже!

— Сделаем, но на это надо время, нужен завод на котором вы будете их производить и квалифицированные рабочие! А если война, не приведи господь, и времени в запасе просто нет?

— Ну, вы уж совсем сгустили краски. Не все так плохо, например, автомобили — да, строим немецкие машины и английские автобусы, но ведь кроме них выпускаются свои — в Риге, Ярославле, Рыбинске, Санкт-Петербурге, Москве и Одессе. И хорошо, что выпускаем по лицензии иностранные машины, потому, что сколько не выпускай — насытить внутренний рынок все равно не удается. Писали в газетах, что ведутся переговоры с Фордом о строительстве его завода в Нижнем Новгороде.

— А я про что говорю? Надо самим строить заводы, а не идти на поклон к Фордам и Круппам. Правительство должно вести ответственную экономическую политику. Надо обеспечить кредитами и послаблениями российских промышленников. Именно этот вопрос мы и будем обсуждать в Москве на съезде партии прогрессистов, участником которого является ваш покорный слуга.

— Коновалов, Рябушинские — неплохая компания для скромного земельного инженера! Так может тогда вы поясните, как господа отечественные капиталисты распорядились теми прибылями, которые получили во время германской войны? Германия покупала у нас сталь, уголь, пшеницу за золото. Наши заводы производили самолеты, винтовки, боеприпасы за которые тоже платили отнюдь не фантиками. Даже производители мирной продукции урвали свою часть прибылей от чужой войны, ведь гражданская промышленность в Германии во время войны была остановлена из-за нехватки рабочих рук и сырья. Но мы торговали не только с Германией — каждый день из Мурманска в Англию шли торговые караваны, а линия Одесса — Марсель беспрерывно функционировала почти до самой капитуляции Франции. На российских капиталистов тогда пролился золотой дождь, почему же они теперь стонут о засилии иностранцев и требуют помощи от государства? Почему простые граждане должны что-то терять во имя прибыли господ Рябушинских?

— Вы ещё слишком молоды для того, чтобы разбираться в этих вопросах! Дальнейший разговор с вами на эту тему считаю бессмысленной тратой времени, — весь дальнейший путь до Москвы своих молодых попутчиков инженер игнорировал и вышел из поезда не попрощавшись.

Капитан стоял в тамбуре и мрачно курил папиросу с длинным мундштуком, открылась дверь в соседний вагон и вслед за перестуком колес в тамбур вошел моряк в мундире капитана второго ранга. Увидев капитана, он остановился.

— Извините, был невольно свидетелем вашего разговора в вагоне — ресторане. Любопытно, что вы сказали этому типу?

— Я его обозвал треплом, — с вызовом сказал капитан.

— Отлично! — рассмеялся моряк, — разрешите представиться, Прокофьев-Северский Александр Николаевич, флотский авиатор.

— Петров Николай Сергеевич, Харбинская егерская бригада, — протянул руку капитан, — постойте, вы — Прокофьев-Северский? Тот самый? Ас французского неба?

— Приятно, когда тебя помнят, польщен, — поклонился авиатор.

— Трудно забыть такое громкое имя, тринадцать побед, ведь так?

— Тринадцать — это когда я сражался в эскадрилье добровольцев 'Львы воздуха' за французов. Потом, когда они подняли руки вверх, я перелетел к англичанам и сбил ещё девять германцев. Итого — двадцать два.

— Перебор, — улыбнулся капитан, — про то, что вы воевали у англичан, я в наших газетах не читал, а вот про эскадрилью 'Львы воздуха' понаписано немало было. А я ведь тоже было хотел. Когда начали открываться воздухоплавательные школы для офицеров два рапорта написал с просьбой направить на обучение, но у нас тогда такая заварушка шла, по всей Манчжурии за хунхузами гонялись — начальство не отпустило. Ну а потом — возраст, время... — капитан вздохнул.

— Капитан, у меня в купе есть бутылочка смирновской, предлагаю зайти ко мне и выпить за знакомство и за боевую дружбу флота, авиации и пехоты!

Бутылки хватило на тост за встречу, за содружество родов войск, за пехоту и авиацию. На флот уже ничего не осталось и пришлось отправить проводника в вагон-ресторан.

— Скажи Александр,— после третьего тоста было решено перейти на ты, — а почему ты плетешься на поезде, вместо того, чтобы вжик, и всё? — капитан ткнул рукой в потолок.

— До Владивостока я так и добрался. На новом почтово-пассажирском самолете Калинина — пробный рейс. А вот обратно пришлось поездом.

— А зачем тебе надо было во Владивосток? Если служебная тайна — не говори, я всё понимаю.

— Тогда придется начать издалека, — летчик наполнил в очередной раз стаканы, — война окончилась и вернулся я в Россию. Чем заняться отставному лейтенанту флота, ведь чтобы отправиться добровольцем во Францию мне пришлось написать прошение об отставке? Пока я пилотировал истребитель у меня сложилось представление о том, каким должен быть самолет будущего и я понял, что вполне могу быть авиаконструктором. Занял денег у отца, взял ссуду в банке и открыл в Санкт-Петербурге компанию по производству аэропланов. Конструктор из меня вышел, скажу прямо без лишней скромности, хороший, а вот коммерсантом я оказался хреновым. В-общем прогорел я. И было бы все совсем плохо, но тут моим самолетом заинтересовался Морвед, моряки своих за бортом не бросают! Выкупили у меня завод, погасили долги банку. Так что я сейчас снова на службе — главный инспектор авиации флота, а также ведущий конструктор фирмы 'Прокофьев-Северский' и её же главный, поскольку единственный, летчик-испытатель. Во Владивосток я ездил, чтобы собрать замечания по своему самолету, да и самому было интересно, каково это — взлетать и садиться на авианосец. Ведь одно дело официальные отчеты и совсем другое, когда поговоришь с пилотами, выслушаешь их пожелания и замечания, сам посидишь за штурвалом. Ну, на своей-то ласточке я взлетел и сел без проблем, а вот на машине Миши Ваттера страшновато садиться было — двухместный торпедоносец, он тяжелее и на команды позднее реагирует. Но ничего, сел!

— Извини, я, как говорится, крыса сухопутная и в ваших флотских делах не особо разбираюсь, ты объясни мне, а зачем они вообще понадобились авианосцы эти? Нам что на суше места под аэродромы не хватает?

— Помнишь, во время войны германцы нанесли удар цеппелинами по Скапа-Флоу? Результаты были не слишком впечатляющие, но два линкора все же пришлось ставить в доки на долгосрочный ремонт. Как раз в это же время и англичане и немцы начали опыты с авиаматками и авианосными кораблями. Вот кто-то из морского ведомства и решил, что найдена панацея против нашего катастрофического отставания на море от ведущих держав. Ведь Россия десять лет не закладывала крупные корабли, а дредноутный флот начали строить лишь в разгар англо-германской войны. С этой идеей вышли на самый верх и получили одобрение от Столыпина. Вот теперь строим авианосцы — и правильно делаем! Понимаешь, Николай, ведь я кончил Морское училище, до того, как перешел в авиацию. Я могу оценить ситуацию, и как авиатор и как моряк. Не знаю, что думают большие флотоводцы, но точно знаю, что произойдет, если авианосец столкнется с линкором вне досягаемости его орудий главного калибра — потонет линкор, и довольно быстро. А что, водка опять кончилась? Непорядок!

Купе. Поэт и дама.

— Потрясающе! Вы совершили кругосветное путешествие?

— Да, получается так. Из Санкт-Петербурга в Берлин, затем Голландия, Англия. Дальше морем в САСШ: Нью-Йорк, Чикаго, Сан-Франциско. Пароходом в Японию, а оттуда во Владивосток. Осталось еще три дня и моя одиссея будет завершена.

— Как я завидую вам, должно быть вы видели так много интересного! Все эти страны, эти люди!

— Да, я много повидал, с разными людьми встречался, но где бы я не был — душа моя оставалась в России! Здесь, с моим народом стонущим под игом диктатуры Столыпина!

— Господи, да чем же Петр Аркадьевич не угодил вам? — женщина удивленно округлила глаза.

-Как мне может нравиться человек насадивший в многострадальной России полицейский режим? Уничтоживший революционеров боровшихся с самодержавным гнетом? Человек сделавший из Государственной Думы хор марионеток? Предатель бросивший на съедение врагам и православную Сербию, и прекрасную Францию? У меня есть цикл стихотворений 'Гнев народный', сейчас я прочту вам из лучшего и вы сами все поймете.

— Не надо! Я из провинции и мне все равно не понять ваши богемные штучки. У нас народ простой и про Столыпина плохо никто не говорит, живем неплохо и слава Богу! Извините, мне надо увидеть проводника!

Женщина вышла и через несколько минут вернулась с проводником и тучным мужчиной с чемоданами.

— Дама попросила место в другом купе, так что это ваш новый сосед, — проводник помог женщине вынести вещи.

— Рад знакомству, предприниматель Голованов Федор Лаврентьевич, — протянул руку толстяк.

— Владимир Викентьев, стихотворец.

— О! Знаете, у меня приказчиком тоже один стихоплет работал, так он такие матерные частушки сочинял — обхохочешься! Вы такие можете?

— Нет, — ошарашено признался поэт.

— Ну, не расстраивайтесь, у вас еще все впереди, научитесь!— ободряюще похлопал его по руке купчина, — путь до Петербурга не близкий, я какие частушки вспомню — вам все спою!

Столица Российской империи

Люди, люди, люди. Казалось, весь Санкт-Петербург высыпал на Невский, чтобы поприветствовать Лизу. Фланирующие под зонтиками дамы, офицеры с лихо подкрученными усами, чиновники в мундирах своих ведомств, продавцы папирос и сладостей ловко шныряющие между прохожими — казалось, что рядом с водами Невы течет еще одна река. На проезжую часть и вовсе было страшно ступить — множество самых разных автомобилей фырча и гудя клаксонами пытались обогнать друг друга, оставляя за собой синеватые облака выхлопов. Редкие извозчики боязливо жались к обочине пропуская стальной поток.

— Чисто муравейник! — испугано-восторженно выдохнула Лиза.

— Да, Елизавета, это тебе не Новониколаевск. Самое сердце державы! — отец даже поднял вверх палец, подчеркивая значимость слов.

Хватило полчаса путешествия по Невскому проспекту, чтобы Лиза почувствовала себя раздавленной под лавиной новых впечатлений, в то время как отец и брат продолжали вертеть головами, оживленно обсуждая всё встречающееся на глаза.

— Папа, я устала и страшно хочу куда-нибудь присесть!

— Давай отвезем тебя в постоялый двор, будешь там сидеть вместе с мамзелью — раз в столице тебе неинтересно, — недовольно пробурчал отец.

— Я просто... — неожиданно рядом с Лизой проревел мотором громадный двухэтажный автомобиль сквозь окна которого было видно множество людей сидящих внутри, — Ой! Что это?

— Автобус — новый вид общественного транспорта, — пояснил Андрей, — а этот автобус английский — марки 'Лейланд'. Их сейчас в Москве делают.

— Откуда ты все знаешь? — недоуменно спросила Лиза

— Есть такие маленькие черные закорючки, называются — буквы. И из них можно сложить не только роман 'Безумная страсть графини', как ты, вероятно, думала, но так же и газеты, и журналы в которых описываются новинки техники.

— Папа, он издевается надо мной! — топнула ногой Лиза.

— Цыц! А то сейчас оба домой отправитесь, пешком! — отец в притворном гневе свел брови.

— Давайте на таком прокатимся? Но только, чтобы обязательно наверху!

Кондуктор объяснил, что автобус идет по кольцу и через два часа они попадут на это же место. Проезд на втором этаже стоил дороже чем внизу, но зато здесь к удовольствию мужчин можно было курить. Лиза устроилась у окна и удовлетворенно вздохнула — отсюда было удобно наблюдать за прохожими.

— И почему у нас в Новониколаевске нет ничего похожего? Даже трамваев и тех нет! А город-то уже немаленький.

— Предложи отцу, пусть построит трамвайную линию. Он у нас любит всё новое и рискованное — глядишь, согласится, — подмигнул Андрей.

— Если новое дело не выгорит, то все по миру с сумой пойдем, — отец улыбнулся, казалось, что такая перспектива его совсем не пугает, — Андрей-то успел образование получить — инженер, не пропадет. А вот, что с Лизкой будет — ума не приложу. Разве что, выдать её за сынка золотопромышленника Федотова? Федотов уже подъезжал с намеками. Хотя нет — без приданого, да еще в гимназии политесам разным обучившуюся — не возьмут... Ладно, пристроится где-нибудь поломойкой.

— А ещё можно прачкой, — вторил отцу Андрей.

— Да ну вас! Буду город рассматривать, — и Лиза демонстративно уткнулась в окно.

Блистательный Петербург кончился как-то очень быстро, стоило отъехать подальше от Невского проспекта. Потянулись однообразные серые ряды домов, а прохожие выглядели также обыденно как и дома. А потом и вовсе началась бесконечная череда кирпичных заводских корпусов.

— Мы наверное уже на самую окраину заехали, — предположила Лиза.

— Отнюдь, сударыня, заводы здесь тянутся на десяток верст вдоль железной дороги, — сказал пожилой мужчина в золоченом пенсне сидевший через проход, — извините, что бесцеремонно вторгаюсь в ваш разговор, но вижу, что вы гость в нашем городе и с Петербургом не знакомы. Наш город не только административный центр империи — он её самый крупный промышленный узел. Ещё до германской войны здесь было более восьмисот фабрик. А уж когда война началась они как грибы начали расти. Думаю, сейчас под две тысячи будет, а среди них такие гиганты как Путиловский, завод Лесснера, 'Станочник', Обуховский завод, Петербургский Руссо-Балт. Каждый из этих гигантов это десятки разных производств на одной территории. Вот Лесснер — это прокат стали, завод по производству автомобилей, двигательный завод, на котором выпускаются моторы и для автомобилей и для авиации, высокоточные станки, буровое и котельное оборудование.

— Вы так это описываете, будто гордитесь этим Лесснером!

— Да, горжусь. Я работаю на нем уже два десятка лет и завод стал таким не без моего посильного участия.

— А позвольте полюбопытствовать, чьи двигатели выпускаете? — заинтересовался Андрей.

— Автомобильные — Даймлер для собственного производства, а авиационные — БМВ, их у нас лебедевские заводы закупают.

— Российских двигателей значит нет?

— А где они — эти надежные, экономичные и мощные российские двигатели? Только Руссо-Балт машины на собственных моторах делает. Так оказалось проще и дешевле купить лицензию у немцев, чем у соотечественников! К, сожалению, вынужден прервать наш разговор — пора выходить, — откланявшись, господин в пенсне спустился вниз.

— Сколько же здесь народу работает! А если все на улицу выйдут, как в девятьсот пятом? Страшно представить, — Петр Сергеевич задумчиво покачал головой.

Ветер изменил направление, дым и копоть леса заводских труб ворвались в открытые окна автобуса. Пассажиры начали торопливо опускать стекла вниз.

— Пожалуй, Санкт-Петербург мне уже надоел, — поджала губы Лиза, — сколько осталось до поезда?

— Ещё двадцать два часа, — щелкнул крышкой карманных часов Андрей.

— Как долго!

— Сейчас мы вернемся на Невский, а затем предлагаю зайти в какую-нибудь кофейню и оценить качество столичных пирожных. Глядишь, твое настроение и поправится, — подмигнул брат.

— Должна признать, иногда ты предлагаешь очень разумные вещи. Как жаль, что очень редко! — сокрушенно вздохнула Лиза.

— А в кинотеатрах крутят фильмы, которые в нашу глубь ещё не скоро доедут!

— Да ты просто искуситель! Ладно, уговорили, посмотрим, что тут за пирожные!

Петербург — Берлин

Штатский с тростью и штабс-капитан обнялись и гулко хлопали друг друга по спине.

— Сергей! Ну и усищи ты отрастил!

— Алексей! Да не колоти ты меня этой палкой по спине!

— Вот так встреча, — штатский отступил на шаг и внимательно рассмотрел друга, — куда путь держишь?

— В Варшаву, в полк. А тебя куда понесло?

— В Берлин. Предлагаю срочно выпить за нашу встречу! Пойдем ко мне — я в спальном, один как перст в купе.

— Я тоже рад нашей встрече, но вот к сожалению выпить за неё не смогу — после лихорадки организм спиртное не принимает. Так что, не искушай, — штабс-капитан немного виновато улыбнулся.

— Ладно, — покладисто согласился приятель, — с хорошим другом я могу вполне обойтись чаем.

— Что ты забыл у кайзера? — штабс-капитан отхлебнул чая и потянулся за марципановым печеньем.

— Увы, такова судьба журналиста, едем куда пошлют и идем куда посылают. А посылают чаще всего на...

— Журналист? Ты журналист?

— Да, представь себе — журналист. Творю под псевдонимом Александров. Боюсь, что если бы начал подписываться своей фамилией, то мой батюшка зарубил бы меня той самой сабелькой про которую любит рассказывать, что она подарена нашему пращуру основателем династии Романовых.

— Ты — Александров? Фронтовой репортер?

— Читал?

— Как и все, кто следил за французской компанией. Но с чего ты вдруг занялся журналистским ремеслом?

— Помнишь, — журналист похлопал себя по колену,— как конь с пророческим именем Буйный сломал эту ногу, а заодно и мою военную карьеру? Дальнейшее обучение мне, хромому калеке с палочкой было заказано. Поступил в Петербургский университет, учился на юриста. А сокурсник мой Ваня Терещенко подрабатывал криминальным хроникером в 'Ведомостях' и ещё двух каких-то газетках. А ты помнишь, я ещё в училище эпиграммы на всех писал? В университете продолжил. И как-то Ваня Терещенко и предложил мне пристроить мои эпиграммы в газету. Я подумал, а почему бы и нет? Забавно! Денег я конечно с этого ни копейки не получил, но зато развлекся. И вот летом четырнадцатого мой отец, как и положено правоверному члену Русской монархической партии и аристократу, отправился в Ниццу на поклон к малолетнему наследнику престола и своему бывшему сюзерену Николаю. И меня с собой захватил — полечить ногу на французских курортах. Правда, до курортов я так и не доехал, застрял в Париже, — Алексей плотоядно ухмыльнулся, — а ещё, находясь в состоянии легкого подпития, накатал похабный стишок про Эйфелеву башню и отправил в Петербург, в редакцию открыткой. И обратный адрес пансиона в котором остановился написал. И в день объявления Германией войны Франции получаю телеграмму от главного редактора 'Санкт-Петербургских Ведомостей' с просьбой как можно быстрей прислать хоть десять строчек про войну. Я сажусь в автомобиль и качу к границе. До границы не доехал 10 верст, оказался свидетелем того, как три немецких аэроплана кидали бомбы на маленький вокзальчик. Развернулся и ходу до ближайшего телеграфа. И оттуда передал свою первую телеграмму на триста слов ' Под германскими бомбами'. Это была первая публикация в России с театра военных действий. В общем, через неделю я уже был специальным корреспондентом шести российских газет и одного толстого журнала. Так всю войну по чужим окопам и пролазил. И ты знаешь, эта жизнь мне понравилась. Я летал на корректировщике артиллерийского огня среди разрывов шрапнели, я видел лунный пейзаж остающийся после огневого налета германской артиллерии, которым они сопровождали каждое своё наступление, на английском сторожевике я охотился за субмариной. Да и после войны занятие журналистикой продолжил. Веришь, нет, просыпаюсь однажды в Лондоне после банкета, и вдруг с ужасом представилось мне: а ведь если не тот инцидент, тянул бы я сейчас лямку ротного офицера, пусть даже в гвардии, от этого все равно не лучше.

— Значит, повезло тебе избежать страшной участи армейского офицера...

— Не обижайся, и не принимай на свой счет, просто у каждого своя судьба. Мне моя нравится. Хотя было время, когда я, молодой, плакал в подушку, и мечтал пристрелить этого коня. Что это мы все обо мне, да обо мне, давай лучше о тебе поговорим. Как ты, женился, или нет, дети?

— А как же, все как у людей — жена, трое детей. Вот служу в Царстве Польском, начштаба батальона.

— В Польше значит, да, тяжеловатый здесь народец. Как думаешь, если начнется завтра с немцами война — в спину стрелять будут?

— Есть тут оголтелые националисты — эти, если такая возможность подвернется, раздумывать не будут. Но постой, про войну — ты что, это серьезно?

— Не любят нас больше в Германии. И не надо быть сверхпроницательным, чтобы заметить это. Достаточно почитать немецкую прессу и поговорить с бюргерами.

— Но ведь мы практически помогли им выиграть войну! — возмутился штабс-капитан.

— За это нас и не любят. Немецкая пресса утверждает, что в войне выиграли два государства — Россия и САСШ. Обе державы не принимали непосредственного участия в боевых действиях, но нажились на поставках сырья, продовольствия и оружия. Получается, Германия на свои деньги построила в России современную промышленность и перевооружила армию. Россия на данный момент никому ничего не должна, в то время как Германия вышла из войны с огромным внутренним и внешним долгом. Впрочем, в Англии и Австро-Венгрии ситуация не лучше, а про Францию задавленную контрибуциями можно и не вспоминать. Пока германские заводы усердно трудились на войну — внутренний рынок успешно оккупировали российские товары, а когда немцы стали возрождать гражданскую промышленность, то выяснилось, что немецким товарам трудно конкурировать с более дешевыми русскими. Тут уж дошло до того, что в бульварных листках начали муссировать версию о том, что сама война была подстроена русскими капиталистами, а наивный Вильгельм пошёл на поводу, как барашек на бойню. Наиболее одиозные издания сейчас сожалеют вслух о том, что после заключения мира с Англией Германская империя не напала на Россию. Ну, это они передергивают — не могла Германия в двадцать втором, с измотанной экономикой и обескровленной армией напасть на Россию. После восьмилетней войны им был необходим мир. Но, признаться, я не ожидал, что они начнут показывать зубы так скоро. И ты знаешь, фактами я не могу подтвердить, но думается мне так — если бы их стратегические планы удались, если бы в четырнадцатом году они одним ударом опрокинули Францию, добились бы почетного мира с Англией — германцы развернули бы свои войска на сто восемьдесят градусов и вместе с австрияками ударили бы по России!

— Да, они показали как умеют воевать, — задумчиво пригладил усы штабс-капитан, — плохо бы нам пришлось, сели бы по уши в навоз. И если с австрияками мы бы еще справились, то германцы — народ серьезный.

— Да, австрийцы оказались слабыми вояками. Когда в Нормандии немцы гнали их на штурм английских траншей, то сзади подпирали заградительными расчётами пулеметчиков. А лучше всего про австрийскую армию написано в книжке, ёё у нас недавно перевели — 'Бравый солдат Швейк и его необычайные похождения в Австрии, Германии, Франции и Испании во время войны'.

— Так Испания в войны не участвовала?

— Это надо читать, чтобы понять. Забавная книжка — рекомендую.

— А если сейчас германцы ударят — не знаю, — задумчиво покачал головой офицер, — с вооружением у нас вроде все нормально, похоже кто-то наверху проанализировал итоги войны во Франции, а может — просто испугался. Так что и пулеметами и артиллерией оснащены, в германской дивизии по штату станкачей в полтора раза меньше будет. Автоматы даже есть, сейчас вот поговаривают будут трехлинейку Мосина заменять. С оружием у нас всё нормально. А у немцев есть то, чего нам взять негде — армия умеющая воевать и побеждать в современной войне. Пока мы этому научимся — не раз по шее схлопочем.

— Думаю с такими офицерами как ты — до Петербурга отступать не будем, это уж точно!

— Боюсь, — штабс-капитан придвинулся поближе и почти прошептал журналисту на ухо, — что с нашими генералами мы можем отступить и до Москвы...

В соседнем купе двое уже улеглись, потушили свет и теперь разговаривали вполголоса.

— Завтра, завтра мы уже будем в Германии и все это наконец-то останется позади. Вся эта поездка — чистейшая самоубийственная авантюра!

— Владимир Николаевич, порой я уже начинаю жалеть, что взял вас с собой. Удивляюсь, как нас только не арестовал первый же встречный городовой — достаточно было одного взгляда на вашу перепуганную физиономию.

— Борис Викторович, не забывайте, я не боевик! Я теоретик, и я занимаюсь не менее важными делами, я добываю деньги для всех ваших мероприятий!

— Уважаемый Владимир Николаевич, я не сомневаюсь в ваших заслугах и не требую, чтобы вы завтра с револьвером шли стрелять варшавского генерал-губернатора. Просто я уже не один раз объяснял, как важна эта поездка для нашего дела. Мне необходимо было лично побывать в России и посмотреть, что можно сделать для нового подъема революционного движения в России. Перед собой можно не лукавить — за последние несколько лет наша партия понесла тяжелые потери, скоро мы можем оказаться никчемной кучкой конспираторов. Необходимо было пересмотреть нашу тактику.

После потери деревни, где теперь жирует скупивший землю столыпинский кулак, после потери пролетариев променявших свободу на кусок хлеба с маслом — нашей опорой оставался тонкий слой революционной интеллигенции. Но теперь положение изменилось — в городах появилось огромное количество разорившихся крестьян. Они заняты на тяжелой, неквалифицированной и низкооплачиваемой работе — и они злы на судьбу, на власти, на бога, на всех. Наиболее инертная часть неудачников осталась батрачить на кулаков или подалась заниматься привычным паханием земли в Сибирь. В город подались те, кто способен к активным действиям, те, кто хотел изменить жизнь. Теперь у нас есть возможность призвать их под свои знамена, снова разжечь пламя нашей революционной борьбы!

— Тише, вы не на митинге, а то сейчас весь вагон перебудите!— зло зашипел попутчик.

— Да не тряситесь вы, завтра ночью мы будем в Германии.

Уже начало светать, когда экспресс отошел от вокзала в Гродно и понесся на запад. Проводник едва успел лечь в постель и сомкнуть глаза, когда дверь открылась и вошли двое. Они вошли тихо и спокойно, так входит власть, и проводник ещё ничего не успел сообразить, а гены многочисленных поколений крепостных холопов уже заставили его соскочить с постели и замереть по стойке смирно.

— Вот этот человек, — говоривший достал из кармана фотографию и протянул её проводнику, — где он?

— Здесь он, здесь! В купе он, с товарищем, — со вздохом облегчения затараторил проводник.

— Пойдем, — второй, с лицом на котором сабельный удар навсегда оставил пугающий след, кивнул на дверь, — но тихо!

От мощного рывка дверь с визгом выдирающихся шурупов и ломающегося дерева отлетела вбок и два револьверных зрачка нацелились на лежащих в постелях пассажиров.

— Руки вверх!

Один из пассажиров дернулся рукой под подушку. В замкнутом пространстве револьверный выстрел ударил громом — над левым глазом пассажира появилось отверстие и он опал на вмиг забрызганную кровавыми кляксами постель.

— Что здесь у нас? — раздвинув двоих державших револьверы наизготовку, в купе вошел еще один человек в штатском.

— А у нас здесь труп Савинкова Бориса — революционера и террориста, приговоренного в одна тысяча девятьсот шестом году к смертной казни. Кто его успокоил-то?

— Я, Аристарх Сергеевич, — почему-то виноватым тоном произнес один.

— Молодец, поручик. Теперь тебе наверное орден дадут... или в очередной чин произведут.

— Но я вижу, что один товарищ революционер остался жив. Непорядок, думаю, что нам будет проще если он погибнет на месте, с оружием в руках, как и положено отважному борцу за свободу. А то найдет хорошего адвоката — глядишь, наш гуманный суд присяжных отпустит его на свободу. Василий Васильевич, пообщайтесь с товарищем революционером и если он не расскажет нам ничего интересного, ради чего его стоило бы оставлять в живых — пристрелите. Вот мой запасной браунинг — положите ему потом под подушку. Пойдемте поручик, мне нужно поговорить с вами.

Повернувшись спиной к бледно-зеленому от ужаса пассажиру, он одними губами сказал сотруднику со шрамом — Дожимай!

Тот, кого назвали Василием Васильевичем, не торопясь откинул ноги мертвеца к стенке, уселся напротив задержанного и стал молча поигрывать револьвером.

— Поручик, ты трус или дурак?

— Молчать! — руководитель группы захвата, не хотел слушать объяснений вжавшегося в стенку тамбура подчиненного, — Либо ты такой дурак, что не в состоянии запомнить многократные объяснения, что Савинкова надо взять живым, или трус, испугавшийся револьвера и выстреливший первым! Столько усилий и всё насмарку! А какой шанс был! Взять одного из членов ЦК партии эсеров, руководителя боевого крыла. Всё управление встало на голову, когда выяснилось, что он в России. И если бы мы просто хотели получить его труп, то дали бы телеграмму в одно из жандармских управлений по пути следования — 'Задержать такого-то пассажира. Вооружен и опасен'. При попытке задержания, глядишь, они бы его и ухлопали, а заодно ещё всех ротозеев подвернувшихся под пули. Но нет, мы сами ринулись в погоню. Я пинками, шантажом и лестью выбил из армейского начальства новейший скоростной бомбардировщик СБС с экипажем. Мы вчетвером тряслись в каком-то закутке, где и на одного-то места мало, потому что Слесарев видимо не предполагал, что на его бомбардировщике будут летать пассажиры. Чтобы не заблудиться ночью — наш пилот вынужден был весь полет лететь над железной дорогой — и то, что мы не разбились — это случайность, так как оказалось, что вся наша авиация ничего не умеет в темноте, в том числе и садиться. И всё это оказалось напрасным, потому что поручик Гаевский умеет метко стрелять.

— Да рефлекторно...

— Головой надо думать, головой! А из той головы, которую ты продырявил уже ничего не вытащить.

— Неизвестно, может он и не сказал бы ничего, молчал до последнего. Ведь не пешка какая — сам Савинков, — тихо сказал поручик.

— Пытаешься утешить сам себя? Зря! Сказал бы, ведь не карманник и им занялись бы профессионалы. Допрашивали бы столько, сколько понадобится — хоть несколько лет. Медленно и осторожно, не трогая тело — ломая душу!

Старший группы помолчал несколько минут, видимо принимая решение.

— Значит так, Алексей — рапортов об отставке и переводе от тебя не принимаю. Глупые мысли из головы выкинуть! Основную часть вины считаю лежащей на себе — не продумал и не просчитал. В рапорте начальству укажем, что Савинков погиб в ожесточенной перестрелке — проглотят, и так рады будут, что из России живым не выпустили. А что касаемо тебя, то по возвращении в Петербург ты каждый день будешь ходить в тир и тренироваться в стрельбе по мишеням. Тренироваться будешь до тех пор, пока ты из любой позиции: лежа, стоя, сидя, раком, на голове — не будешь попадать в конечности. Рефлекторно, как ты говоришь.

— Раскололся! — в тамбур ввалился оперативник с улыбкой на изуродованном лице, — Попросил бумагу и пишет, пишет, пишет. Дмитрий за ним присматривает. Даже расстреливать не пришлось — сам говорить начал. Особо напирал, что он не боевик, а занимается финансами и оружия в руках не держал. Я ему предложил в качестве жеста доброй воли перечислить наиболее крупных жертвователей в партийный фонд.

Он протянул руководителю группы блокнотный лист на котором было написано с десяток фамилий.

— Бессмыслица какая-то! Зачем этим людям понадобилось что-то тратить на эсеров? У них и так всё есть, что им ещё понадобилось?

— Свобода им понадобилась, — задумчиво сказал тот, кого называли Аристархом Сергеевичем, — свобода от России. Четверо крупных польских промышленников, двое латышей, двое финнов, и армянский банкир — чем их могли подкупить революционеры? Только обещанием независимости. Вот последняя фамилия особняком стоит, он вообще не россиянин — германский магнат, банкир и хороший друг кайзера. И это пахнет очень скверно. Нам срочно надо возвращаться в Санкт-Петербург.

Берлин

На вокзале в Берлине для семьи настало время расставаний. Петр Сергеевич должен был сесть на поезд до Гамбурга, а Лиза, Андрей и француженка отправлялись в небольшую гостиницу при аэродроме, где должны были ждать рейсового цеппелина до Парижа. На цеппелине настоял Андрей, страстно желавший испробовать этот вид транспорта.

— Смотри Андрей, ты за старшого. Присматривай за Лизаветой, чтобы она по молодости своей глупой чего не наделала и семью не опозорила. Ты за всё в ответе, случись что — голову оторву! С богом! — Петр Сергеевич по очереди обнял детей и перекрестил.

Носильщики повезли вещи на стоянку такси, помахав на прощание рукой ушли и дети. Отец остался стоять один на ярко освещенном перроне — маленький и седой.

— Андрей, зачем ему это? — сердце Лизы кольнула игла любви и жалости к отцу, — Зачем ему нужна была эта поездка, зачем понадобился этот разорившийся завод, зачем? Неужели ему не хватает денег?

— Взрослеем, сестренка? Начинаешь задавать непростые вопросы. Я даже не знаю, что тебе толком ответить. Наш отец из крестьян и привык всю жизнь работать как ломовая лошадь, не щадя ни себя, ни других. Он не знает, что такое покой. Конечно, на свою безбедную старость он уже давно заработал. Похоже, теперь он старается успеть обеспечить и нашу будущую жизнь. А тракторный завод — так сама знаешь, что отец первый раз в жизни паровоз в двадцать лет увидел. С тех пор к всяческой технике и неравнодушен. Не случайно же он меня отправил обучаться на инженера. А электростанция — вторая в городе, тоже не случайность. Когда отец сталкивается с новой диковинкой у него глаза радостью загораются. Жалко только, что после того как мама от испанки умерла, всё реже...

Берлин купался в море электрических огней и роскоши. Лизе, которая успела только мельком взглянуть на это из окна авто, ужасно хотелось побродить по городу. Правда, даже из машины она успела заметить дам, прогуливающихся по улицам в таких нарядах, что она, до подступивших к глазам слёз, почувствовала себя безнадежно отставшей от моды провинциалкой. Уже в номере, отчаявшись уговорить брата совершить 'небольшую' прогулку по магазинам и лавкам, Лиза принялась перебирать те вещи, которые взяла с собой. И, конечно, решительно ничего из них не подходило к выходу в общую столовую. Берлинские дамы поражали богатством и вычурностью одеяний, цвета были самые изысканные, роскошные ткани облегали фигуру. Лиза торжественно пообещала себе, что добравшись до Парижа полностью поменяет гардероб и больше не будет чувствовать себя Золушкой приехавшей на бал в старом платье.

Ни корсеты, ни широкие юбки уже не носили, на смену им пришел облегающий силуэт, нередко с откровенным разрезом сбоку или сзади, дама в таком платье не шла, а изящно семенила, сверкая украшениями. Платья были увенчаны меховыми накидками из белоснежного песца, норковыми жакетами, с плеч спадали пушистые боа из меха и перьев всевозможных цветов. Даже у кавалеров присутствовала эта вычурность туалета, обычно присущего дамам. Все вокруг как бы возвещало о благополучии, роскоши и богатстве — смотрите, это мы, победители мира!

Несмотря на отчаянные мольбы, Андрей так и не согласился выйти из гостиницы. И, хотя его тоже манили огни многочисленных варьете, он решительно заявил сестре, что, поскольку они в Берлине только проездом, впереди их ждет Париж, эта давняя Мекка модниц всего мира, и уж там-то он позволит Лизе всласть набегаться по модным лавкам и ателье.

— Так что, дорогая сестренка, переодевайся и спускайся вниз к ужину, как утверждает хозяйка, к десерту ожидается кремовый лимонный торт. Я надеюсь, такое чудо ты упускать не намерена?

— Разве что небольшой кусочек! Впрочем, это может оказаться моим последним десертом перед Парижем, так что два кусочка. Из-за этих новых платьев мне придется отказаться от сладкого.

— Не расстраивайся особенно, мода переменчива. Если в моду вернутся кустодиевские красавицы, то ты сможешь есть сколько вздумается!

Цеппелин оказался огромным, нет больше, чем огромным, он просто закрыл своей исполинской тушей всё небо. И хотя Лизе ещё в гимназии объясняли про водород и прочие глупости, благодаря которым эти штуки могли летать, но оказалось, что это не могло её подготовить к встрече с небесным исполином.

— Мы полетим на этом? — почти завизжала Лиза.

Даже француженка, которая казалось всю дорогу пребывала в каком-то летаргическом оцепенении начала восторженно сыпать скороговоркой, в которой Лиза успевала понять едва ли половину.

— На нем, — брат был доволен произведенным эффектом, — знакомьтесь, немецкий дирижабль класса 'L 110', модернизированный под гражданские нужды. Именно на таких дирижаблях германский флот совершал ночные высотные налеты на территорию Англии. Не исключено, что с этого самого дирижабля кидали бомбы на Лондон и Бирмингем. Или наблюдали за английскими конвоями в Атлантике. А теперь нам обещают, что мы проведем путь на нем до Парижа в роскоши и комфорте.

Чувство полета — это ни с чем нельзя спутать и нельзя описать. Лиза стояла у широкого окна обзорной палубы, смотрела на проплывающие внизу крохотные домики и чувствовала как где-то внутри неё тлеет крохотный огонёк счастья и удовольствия. Хотелось обнять весь распростершийся перед ней мир и поделиться переполнявшими её эмоциями. Всё вокруг нравилось ей и даже Анна-Мария пытающаяся, несмотря на свой преклонный тридцатипятилетний возраст, строить глазки брату не могла вывести её из состояния безмятежного счастья.

— Андрей, а у нас в России их строят?

— Кого их, ах цеппелины? — брат наконец-то отвернулся от надоедливой француженки, — нет, вроде. Три года назад, помнится, какие-то аферисты создали 'Российское общество северного воздухоплавания'. Собирали взносы на строительство дирижабля для полета на Северный полюс. Председателем комиссии по организации полета пригласили полярного исследователя Колчака, заручились поддержкой известных писателей, путешественников. Обманули много порядочных людей. А потом сгребли деньги и деру.

— Помню, у меня до сих пор их десятикопеечная марка лежит, там где дирижабль с надписью 'Россия' надо льдами летит.

— А у меня рублевая, с бородатым мужиком втыкающим российский флаг в лед, — хохотнул Андрей, — боюсь, что теперь дома любого кто предложит строить дирижабли сразу начнут бить, не разбираясь.

— А жалко, мне это всё так нравится! Когда подниматься начали, у меня даже сердце ёкнуло! Хочется, чтобы летели помедленнее, а то какие-то десять часов и приземлимся, — Лиза скорчила жалостливую рожицу.

— Так наслаждайся, пока они не кончились.

Лиза всё ещё стояла у окна, не в силах оторваться от уплывающих пейзажей, когда к ней подошла невысокая смуглая девушка с роскошно вьющимися волосами под небольшой шляпкой и немного нерешительно спросила на немецком — Извините, что беспокою, но я услышала, что вы из России и мне стало интересно. Я никогда не встречалась с русскими, а в газетах только пугают казаками, пьющими сырую конскую кровь и ругают вас за то, что прогнали русского кайзера.

А ей в гимназии казалось, что изучение грубого немецкого языка — пустая трата времени, то ли дело — изящный французский. Но теперь, она неплохо понимала свою ровесницу и даже, кажется, могла ей что-то ответить.

— Меня зовут Елизавета, я живу в Сибири, это очень далеко. Казаков пьющих кровь не встречала.

— Элизабет? Очень приятно — меня зовут Ребекка. Сибирь — там очень холодно и много снега?

— Зимой — много, но зато зима короткая — всего девять месяцев, — привычной присказкой ответила Лиза.

— А правда, что вы, русские постоянно устраиваете еврейские погромы?

Вопрос озадачил Лизу, она родилась и выросла в Сибири, где все окружающие вокруг были переселенцами, и где о человеке судили в первую очередь по его делам, а уж вопросы национальности и вероисповедания как-то отходили на второй план. О погромах Лиза могла вспомнить только то, что после покушения террориста — еврея на Столыпина в двенадцатом году такие были где-то в южных губерниях России. Беспорядки длились несколько дней, а местные власти всё это время пребывали в нерешительности — то ли разгонять черносотенцев, то ли присоединяться к ним, то ли просто закрыть глаза. Вакханалию прекратил Столыпин, когда он пришел в сознание и ему доложили о происходящем, то он был краток — приказал пересажать всех организаторов погромов. Это Лиза проходила в гимназии не так давно и потому помнила, но большего она не знала и решила свести неудобный вопрос к шутке.

— Да, это у нас такой национальный вид забавы — устраивать погромы. К сожалению, у нас, в Сибири, холодно и много диких медведей, поэтому евреи быстро кончаются. Тогда мы идем к губернскому начальнику и просим прислать новых, — Лиза улыбнулась, ожидая ответной улыбки.

Вместо улыбки она увидела недоуменную гримаску. Девушка развернулась к Лизе спиной и засеменила каблучками, спеша к седому пожилому мужчине. Там она быстро-быстро начала сыпать словами на языке похожем на исковерканный немецкий. Затем она подхватила его под локоть и они ушли, метнув в её сторону по тяжелому взгляду. Похоже, что шутку не поняли, наверное из-за её плохого немецкого. Интересно, из-за чего так расстроилась Ребекка, жаль, можно было поболтать ещё. Она бы рассказала ей массу душераздирающих подробностей про медведей крадущих самовары с водкой!

Парижопль. Август 1926

Представьте, что вам дарят на день рождения подарок. Большая коробка красиво обернута бумагой и перевязана ленточкой с кокетливым бантиком. В предвкушении, вы аккуратно вскрываете её, развязываете ленточку, снимаете бумагу и открываете крышку, но внутри видите лишь сор и хлам, в недоумении вы отгребаете его в сторону, пытаясь ещё что-то найти на дне, но очень скоро убеждаетесь, что и там нет ничего похожего на подарок. И тогда на смену недоумению приходит разочарование, и чем сильнее вы ждали подарок — тем большим будет огорчение.

Если с высоты полета цеппелина Париж ещё вполне был похож на праздник, то при близком рассмотрении все иллюзии разбивались вдребезги, хороня под своими осколками образ города-сказки нарисованного Лизиным воображением.

— Это не Париж, это Парижопль какой-то, — возмущенно пробормотала она, глядя как ветер катает по мостовой обрывки старых афиш, — всё в окурках и плевках. Тут что, немецкие оккупанты перестреляли всех дворников?

— Первый выход в город и ты уже недовольна. В Новониколаевске, что ли намного чище? — скептически улыбнулся Андрей.

— Нет, но там я другого и не жду. А здесь, в культурной столице мира, как они сами себя называют, я не думала что мне придется постоянно следить за тем, чтобы не наступить ногой в какую-нибудь гадость! Надо было остаться в Берлине — там чисто и красиво. И вообще, оглядись вокруг — похоже это на тот Париж, о котором пишут в книгах и газетах?

Город удручал, облезшие стены домов давно забывших о ремонте были сплошь оклеены по высоте человеческого роста объявлениями, большей частью рукописными. Уличные фонари с разбитыми плафонами, дороги с войны не видевшие ремонта и разбитые до непотребного состояния. А от протекающей Сены явно припахивало чем-то неприятным. Несмотря на разгар рабочего дня улицы были заполнены народом. Часть мужчин до сих пор ходила в военной форме со споротыми нашивками, остальные были одеты в непривычные глазу куцые короткополые пиджаки с короткими рукавами. Все эти люди заполняли улицы, но удивительное дело — никуда не шли, казалось они бродят в поисках чего-то. Иногда в круговерти людского движения несколько человек останавливались создавая островок стабильности и тогда к ним со всех сторон устремлялись остальные. Толпа разрасталась и разрасталась, иногда до нескольких сот человек, а затем вдруг рассыпалась в разные стороны и странные люди с пустыми глазами продолжали своё бесцельное движение. Повсюду безногие, безрукие инвалиды выпрашивали подаяние и сердце Лизы сжималось от боли, когда она видела обращенные к ней лица с выжженными пламенем взрыва пустыми глазницами. Юркие людишки, не боясь ничего громогласно предлагали кокаин, оружие и девочек.

— Да, боюсь, когда отец нас отправлял сюда, он тоже имел в виду какой-то другой Париж, — развел руками Андрей, — но его можно понять, он хотел сделать нам подарок, мне — к окончанию университета, тебе — к окончанию гимназии. Что могло по его мнению быть лучше для тебя, чем поездка во Францию? Тем более отец знает, что скоро тебя выдавать замуж, а повезет ли тебя муж куда-нибудь или посадит дома сидеть с детьми — неизвестно. Вот он и расстарался для доченьки.

— Тоже мне, замуж! — фыркнула Лиза, — и вовсе я не собираюсь пока замуж, да и не видно что-то никого подходящего.

— Отца понять можно, если бы мы жили в его родной деревне, то тебя давно бы замуж выдали. Уже и ребенка успела бы родить. Вот он и переживает, чтобы не засиделась в девках. Но и отдавать за кого попало не хочет, так что, поглядывай, как только отец сочтет, что претендент достоин — глазами моргнуть не успеешь, как окажешься мужниной женой.

— А меня спрашивать будут или так, в мешке отдадут? — нарочито жалостливым голоском спросила Лиза.

— Зависит от обстоятельств и от жениха, — подмигнул братец.

— Вместо Парижа подсунули неизвестно что, теперь для полного счастья не хватает чтобы жених оказался толстым, лысым и старым.

— Вижу, ты настроена на ворчливый лад, давай возьмем такси или извозчика и поедем в какую-нибудь забегаловку покушаем.

Забегаловкой оказался ресторан 'Максим' на Рю Рояль, куда Андрей заблаговременно позвонил перед выходом в город. Тут Лиза наконец-то смогла увидеть и оценить наряды парижских дам, которые уже отчаялась найти на серых улицах города. Здесь собралась элита страны, здесь лилось шампанское рекой, здесь кавалеры целовали руки дамам в обворожительных нарядах и щедрой рукой рассыпали чаевые. Вышколенные официанты беззвучно скользили между столиками уставленными деликатесами и подносили новые бутылки в серебряных ведерках.

— Похоже на пир во время чумы, — Андрей осмотрел зал, — и не подумаешь, что на улице митингуют. Сколько раз мы на митинги натыкались, пока сюда доехали?

— Не считала, раза четыре. Но женский мне понравился.

Лиза улыбнулась, вспомнив, как они натолкнулись на толпу суфражисток, тут же окрещенную Андреем 'сборище фурий'. Оратор — растрепанная покрасневшая женщина без головного убора что-то натужно выкрикивала и грозила в небо сложенным зонтиком. Что именно она кричала, было разобрать сложно, так как каждый её выкрик толпа поддерживала разноголосым воем. Иногда задние ряды, которым выступающую было плохо видно и слышно, завывали уж совсем невпопад.

Елизавета осторожно изучала ложкой содержимое супа с мидиями, когда в зал вошло ОНО — элегантное до умопомрачения, безрассудно короткое до колен, но ужасно желанное — черное платье. Женщину надевшую платье Лиза разглядела лишь потом, во вторую очередь, как несущественный штрих.

— Андрей, если ты мой брат, то ты немедленно узнаешь у той дамы, где она покупала это платье! — возбужденно зашипела Лиза.

— Поем и узнаю, — Андрей оторвал глаза от тарелки и посмотрел на женщину, — платье как платье, простенькое, коротковато только, отец ругаться будет.

— Да пусть хоть расстреляет, я хочу такое! Иди немедленно, вдруг уйдет!

— Не думаю, что она пришла сюда скушать один пирожок и быстренько уйти. Никуда не денется, пока я доем, — заупрямился Андрей.

Зная, что когда он начинает упрямиться, то переубедить брата невозможно, Лиза механически жевала то, что стояло перед ней, продолжая следить за дамой и с ужасом ожидая, что вот-вот она выйдет. Конечно, можно было подойти самой и спросить, но ей казалось, что на фоне этого черного великолепия её одежда будет выглядеть совершенно неприлично. А Андрей, подлец, словно не замечая её душевных переживаний, продолжал с аппетитом смаковать обед. Он ещё хотел повторить десерт, но тут нервы у Лизы не выдержали и она пнула его под столом.

— Значит, узнать, где она купила платье? — брат, потер ушибленную лодыжку, затем встал и бодрым шагом направился к столику за которым в одиночестве трапезничала дама.

Брат подошел к столику, высокий, статный, он учтиво склонил голову и что-то сказал ей, она улыбнулась и жестом указала на стул рядом с собой. Они поговорили несколько минут, а затем официант принес им ведерко с шампанским. Через полчаса Лиза чувствовала себя покинутой и злой, а брат всё еще мило беседовал с незнакомкой и пил шампанское. Пронзающие взгляды, которые Лиза метала в его сторону, он казалось не замечал и продолжал наслаждаться жизнью. Когда она уже была переполнена гневом и всерьез оценивала — долетит ли до Андрея кофейная чашечка, он соизволил вспомнить о ней и вернулся.

— Это платье от Габриель Шанель, у неё свой магазин на Rue Cambon. Платье так и называется — маленькое черное платье.

— Ты только это и узнал за целых полчаса?

— Ну отчего же, — ухмыльнулся братец, — мы познакомились, прелестная женщина. Она графиня из Венгрии, Австро-Венгрии. Кстати, предложила довезти нас обратно в пансион. Я согласился.

К удивлению Лизы, графиня управляла автомобилем сама, довольно ловко управляясь со всяческими рычагами. В пути она ещё и болтала все время с Андреем усевшемся впереди, в то время как Лизе с надутым видом осталось сесть на заднее сиденье. Узнав, что они новички в Париже, она трещала без умолку, знакомя их с местными нравами.

— Никогда не меняйте свои деньги на франки. Инфляция у них страшная, нули уже скоро на банкнотах не поместятся. Вы наверняка потеряете на таком обмене. Всё равно — все с большой охотой принимают валюту, и можно поторговаться.

Не прельщайтесь ночной жизнью Парижа, вам повезет, если вас только ограбят. По ночным варьете можно ходить только компанией из нескольких человек, но и при этом — все деньги не показывать.

В Лувр можете не ходить — германцы в оккупацию вывезли оттуда все, кроме стен. На Эйфелевой башне будьте внимательны, пока вы станете охать и ахать, вас могут обворовать карманники.

Если вы хотите посмотреть на жизнь богемы и посмотреть на местные знаменитости, то загляните в кафе 'Ротонда', 'Дом' или 'Селект'. Но в 'Доме' постоянно много американцев, в стране у них сухой закон, а здесь они напиваются как свиньи и вечно затевают с кем-нибудь драки. Грубый и неотесанный народ. Можно ещё зайти в 'Сиреневый хуторок', там тоже собирается неплохая компания. Все кафе рядом, на бульваре Монпарнас, так что можно за раз обойти их все.

Автомобиль подъехал к пансиону. Андрей помог Лизе выбраться из машины и подвел к дверям.

— Извини, сестренка, но я должен проводить графиню, — брат обезоруживающе улыбнулся.

— Понятно, ты будешь ей показывать дорогу до дома, а то она ещё заблудится невзначай, — ядовито процедила Лиза, — давай, Сусанин!

Ночью под окнами стреляли. Выстрелы басовитыми хлопками распороли ночную тишину. Лиза проснулась при первом выстреле, а затем, когда всё смолкло, долго слушала тишину. Вновь раздался хлопок, но где-то дальше. Через некоторое время ещё один. Потревоженный, сон не возвращался. То, что стреляли здесь, недалеко от её окна, встревожило и обеспокоило Лизу. Брат так до ночи и не вернулся в свою комнату, Анна-Мария, отпросившаяся сразу по приезду навестить родню, тоже не появилась. Лиза остро почувствовала своё одиночество в незнакомом окружении, заставляющее внимательно вслушиваться в редкие ночные звуки. Впрочем, через некоторое время её мысли свернули на платье, которое она обязательно купит и на туфли-лодочки, прекрасно гармонирующие с ним. А ещё и шляпка...

— Выпечки не будет, хлеба тоже — служащие хлебопекарен объявили забастовку, — служанка поставила на стол металлическую вазочку с печеньем, — но наш повар пообещал к обеду испечь булочки.

Покачав головой — ох уж эти французы, Лиза принялась уничтожать завтрак. Она уже покончила с омлетом и принялась грызть от скуки печенье, оказавшееся на редкость пресным и безвкусным, когда в обеденной зале пансиона появился Андрей. С припухшими веками и покрасневшими глазами, он уже успел побриться и выглядел вполне прилично.

— А вот и наш Казанова появился! Что, романтический воздух Парижа опасен для приезжих, головка закружилась?

— Не надо так громко, — щека Андрея болезненно дернулась, — можно потише? И не закружилось у меня ничего, просто проводил даму, ведь она отнеслась к нам очень вежливо. А потом было бы неучтиво уйти сразу — мы посидели, выпили шампанского, потом ещё какой-то венгерской национальной косорыловки, поговорили, ещё выпили. Когда я уже собрался уходить, она наотрез отказалась меня отпустить в ночь, заявив, что мой холодный труп будет на её совести. Она была очень настойчива — пришлось уступить.

— Умная женщина, — кивнула Лиза, — поступила правильно. Стреляют здесь по ночам Андрюша, и часто. Этот город начал пугать меня. Тебя покормили утром?

— Нет ни малейшего желания, — Андрей сел, поставил на стол локоть и оперся на ладонь подбородком, — ты кушай, я подожду.

— Понятно, — вздохнула Лиза, а затем встала и отправилась на кухню.

— Выпей! — она вернулась с кухни и поставила перед ним пузатый бокал наполовину заполненный коричневой жидкостью.

— Что это? — Андрей потянул воздух носом и побледнел лицом, — гадость какая!

— Бренди, водки у них нет. Выпей, тебе надо!

— И откуда ты только всё знаешь? — простонал брат.

— Помнишь наш маленький домик на Шорной, откуда мы переехали лет восемь назад? Помнишь наших соседей — контору ломовых извозчиков братьев Затевахиных? Так что, как выглядит мужик с похмелья и что ему надо — я прекрасно знаю. Ты мне сегодня нужен для похода по магазинам и я хочу, чтобы ты был в состоянии его выдержать.

— Понятно, к вечеру я буду жалеть, что меня не пристрелили ночью, — Андрей выдохнул, закрыл глаза и с миной непередаваемого отвращения выцедил бокал.

— Это ещё что, я помню тот барак на четыре семьи, где мы жили до этого. Представляешь, с земляным полом! Ты совсем маленькая была, когда мы съехали оттуда на Шорную, — прошло десять минут, на щеки брата вернулся румянец и его потянуло на воспоминания.

— Анна-Мария так и не вернулась, — перебила его Лиза, — я заглянула в её комнату — вещей нет.

— Ну что же, отец предупредил её, что полный расчет она получит по возвращении в Новониколаевск. Она за наш счет вернулась во Францию — похоже, ей надо было только это. Значит, останется без жалования, — благодушно улыбнулся брат.

Хоть в этом отношении Париж не обманул её ожиданий. Поход по магазинам сполна компенсировал все её неприятности. Даже Андрей, видимо ощущая за собой какую-то вину, вел себя безукоризненно и не подгонял её, когда она в прострации замирала перед очередным манекеном. В магазине Шанель она наконец-то купила желанное платье, а опытные портнихи всего за какой-то час подогнали его по фигуре. Здесь же она купила всё, что полагалось носить с таким платьем — сумочку, туфли-лодочки и ожерелье из искусственного (непременно искусственного — стиль обязывал) жемчуга. Подобрала она и прелестную шляпку 'колокольчик', столь модную в последнее время. Ну и, конечно же, знаменитые духи от Шанель. Лиза вышла из магазина счастливая и слегка опустошенная от обилия испытанных эмоций, и вполне была согласна вернуться обратно в пансион, но брат тоном искусителя предложил прокатиться на Фобур Сент-Оноре и пройтись там по магазинчикам. В здравом уме девушки от таких предложений не отказываются.

В пансион пришлось возвращаться долгим, запутанным путем, куда бы не поворачивала пролетка путь был перегорожен беснующейся толпой, нескончаемым потоком движущейся куда-то к только ей ведомой цели. Андрей с окаменевшим лицом наблюдал за демонстрантами несущими красные флаги и напевающими 'Интернационал'. Оказывается, когда эту песню поют марширующие тысячи, она звучит страшно, угрожающе и обладает почти гипнотическим воздействием. И лица у людей были соответствующие — сосредоточенные, угрюмые и решительные. В руках у некоторых было оружие, которое они и не собирались прятать. Казалось, люди собрались в толпу и родился монстр, который железной поступью покатился по мостовым Парижа ведомый вперед бушующей ненавистью. И Андрею становилось не по себе, когда на него падали взгляды этого монстра с тысячами выцветших от злобы глаз.

В то время как Андрей прикидывал их шансы добраться невредимыми до пансиона, мысли Лизы блуждали совсем в другом направлении. Толпу она, не то чтобы не заметила, демонстранты оказались где-то на периферии её сознания. Проблема волновавшая её была куда серьезнее и касалась она купленной шляпки. Дело в том, что такая шляпка подразумевала, что её счастливая обладательница будет носить короткую стрижку — типа 'гарсон' или 'буби-копф'. Постричь волосы — не сложно, сложно убедить отца в том, что это нормально и даже красиво. Что поделать, человек патриархальных, деревенских взглядов, для него, что 'стриженая девка', что падшая женщина — всё одинаково. Спрашивать у него разрешение — занятие нервное и бесполезное, начнет ворчать, о том, что Лизу после этого в порядочную семью в невестки не возьмут и грозить различными видами наказаний. Значит, надо посетить парикмахерскую до того, как она вернется под отеческое крыло. Вот шума будет!

Первым делом, вернувшись в пансион, Андрей бросился к телефону и позвонил на вокзал, узнать, когда отходит ближайший поезд в Берлин. Усталый голос в шипящей мембране сообщил ему, что по решению профсоюза транспортников объявлена забастовка и в настоящее время всё железнодорожное сообщение прекращено. Попытки найти другой вид транспорта тоже ни к чему не привели. А через полчаса умерла и телефонная связь. Андрей уселся в своей комнате и опустошенно уставился через окно на Париж, чувствуя своё бессилие перед неотвратимо надвигающимися событиями.

В это время Лиза вовсю упивалась жизнью, крутясь в обновках перед большим зеркалом двустворчатого шкафа. А когда дошло до примерки нижнего белья, которое она купила на Фобур Сент-Оноре, предварительно выставив Андрея из магазина на улицу, то она даже пожалела об отсутствии француженки. Ведь нескромный предмет одежды, а какой изысканный и стильный — и обсудить то не с кем! Ведь не расскажешь брату о том, как этот бюстгальтер приподнимает грудь, делая её намного пышней! Ничего, когда она вернется в Новониколаевск, она соберет подружек и устроит им такой парад моды — пусть умрут от зависти!

ночь святого Маркса

Стреляли всю ночь, стрельба не затихая гуляла по всему городу, звонким эхом отдаваясь в нервах обывателей. Злобный лай станковых пулеметов перекрывал разрозненные пистолетные выстрелы, иногда, подминая всё под себя, смачно лопались гранатные разрывы. Откуда-то из подворотен доносились короткие отрывистые очереди пистолет-пулеметов. Шальные пули пели злобную песню рикошета каменным мешкам улиц. Париж не помнил такого на своих улицах с того памятного марта, когда немецкая армия, простоявшая в пятнадцати километрах от французской столицы полтора года, не перешла в генеральное наступление, окрещенное выжившими счастливчиками 'Великая мясорубка'. С потерей Парижа и начался надлом нации, а последующий неудачный год войны оказался агонией французской армии и французского духа. Теперь война вновь вернулась сюда и новые выщерблины от пуль на стенах домов ложились рядом со старыми, десятилетней давности. Впрочем здесь, в глубине квартала, было тихо и оставалось лишь гадать прислушиваясь к звукам перемещающегося боя о том, что сейчас происходит на центральных улицах и площадях Парижа.

Лиза, в накинутом на плечи одеяле подошла к комнате Андрея и постучала в дверь. Послышался скрип засова и дверь открылась.

— Что не спится? — брат отступил в сторону, пропуская её в комнату.

— Да вот, мешает что-то, — хмыкнула Лиза, — что-то вроде маленькой войны.

— И я не могу уснуть, — признался брат, — сижу вот на стуле перед окном, пялюсь в него, хотя всё равно ни черта не видно и прислушиваюсь.

— Тогда я посижу с тобой немного, а то как-то не по себе, — призналась Лиза.

Брат снова уселся у окна, а Лиза плюхнулась на его кровать.

— Да, занесла нас сюда нелегкая не вовремя, — с горечью вздохнул брат, — Париж! Париж! Нам просто необходимо было сюда приехать!

— Наоборот, считай нам повезло — мы стали свидетелями такого события, интересно, как его назовут потом — революция, переворот? — задумалась Лиза.

— Название даст тот, кто победит. Победят восставшие — революция, проиграют — бунт, незаконный переворот или деликатно обзовут народными волнениями.

— Революция — звучит красиво, 'Милочка, когда я была в Париже во время революции', — томным голосом протянула Лиза.

— Для нас это может оказаться не самым приятным событием в жизни.

— Почему? — удивилась Лиза, — мы приезжие и не сделали этим людям ровно ничего плохого.

— Ты что не замечала взгляды, которые эти люди на улицах бросали на нас? Да они ненавидят нас, ненавидят тебя.

— Меня? За что?

— За то, что ты ездишь на такси и покупаешь одежду в дорогих магазинах в то время как они вынуждены искать кусок хлеба для семьи. За проигранную войну, за черную беспросветную полосу в жизни, за все плохое. Для них ты представитель класса эксплуататоров, который следует уничтожить.

Лиза разлепила глаза и посмотрела на брата. Андрей спал, уронив голову на сложенные на подоконник руки. За окном рассвет уже обрисовал крыши домов. Вместе с ночным мраком растаяли и ушли прочь звуки перестрелки.

— Надеюсь, в газетах напишут, кто победил и что это было, — пробурчала она и сонно побрела в свою комнату.

Утром невыспавшийся и злой хозяин пансиона сам готовил завтрак немногочисленным гостям — повар и вся прислуга не вышли на работу.

— Месье, есть какие-нибудь сведения о том, что происходило ночью? — наскоро перекусив яичницей с сыром и галетами, Андрей поспешил удовлетворить своё любопытство и развеять тревоги.

— Никаких. Телефон не работает. Жан, это мой старший, отправился купить газету и разузнать.

Накормив постояльцев, и видимо сочтя, что его долг хозяина исполнен, француз уселся за столик у входной двери и принялся в тесной компании с пузатой бутылкой ожидать возвращения сына. Постояльцы тоже не торопились покидать столовую, видимо рассчитывая на новости.

Через пятнадцать — двадцать минут в столовую ворвался паренек, похожий на очень помолодевшего хозяина гостиницы и сдернув с головы кепку принялся обстоятельно докладывать.

— В городе на улицах никого. Вышел на Страсбургский бульвар — тишина, только свежие стреляные гильзы повсюду валяются. Один раз мимо проехал грузовичок 'Рено' с вооруженными людьми в кузове, одеты вразнобой, но большинство в гражданском. У некоторых на руках красные повязки, у нескольких национальный триколор. Дошел до бульвара Сент-Дени, а там что-то вроде баррикад устроено и вокруг убитые, убитые. В-основном солдаты и полицейские. Пока я прикидывал, куда дальше отправиться подъехало несколько грузовиков. Из них вылезли люди и принялись трупы в кузова сваливать — прямо навалом. А потом какой-то мужчина с красной повязкой на руке крикнул мне, что нечего глазеть и чтобы я помог им носить мертвецов. Я развернулся и бегом оттуда. По пути обратно увидел людей расклеивающих какое-то воззвание и попросил одно.

Он залез в карман пиджачка, достал сложенную бумажку и подал отцу.

Хозяин гостиницы хмыкнул и принялся было читать, но видимо, почувствовав на себе взгляды постояльцев, откашлялся и принялся читать вслух: — Граждане Франции! Рабочие, крестьяне и служащие! Антинародное продажное буржуазное правительство, повинное в позорном, бедственном и отчаянном положении французской нации, низложено! Вся власть в стране переходит в руки Национального Революционного Комитета! Отныне и навеки трудящиеся Франции являются хозяевами своей судьбы! Национальный Революционный Комитет призывает всех граждан к спокойствию и сотрудничеству с новым правительством.

— Дальше идут фамилии, — хозяин нахмурился, — коммунисты, социалисты, национал-коммунисты и один анархист. Видимо это наше новое правительство.

— Информации маловато, одни восклицательные знаки! — покачал головой Андрей.

— Месье, извините, а что думаете вы? — обратилась Лиза к хозяину пансиона, — Вам, как французу, виднее опасна ли эта революция для простых людей. Что творилась во время прошлой?

— Мадемуазель, это было пятьдесят пять лет назад! Меня тогда ещё не было на свете, я что, так старо выгляжу? — возмутился француз.

— Хозяин ювелирного магазина на углу куда-то уезжает. Таскает чемоданы в машину так, будто у него в доме пожар, — сообщил его сын.

— Да пусть, хоть все уедут! Это мой пансион и ничто не заставит меня бежать! — закипятился хозяин, подогретый содержимым бутылки, — даже нашествие гуннов не заставило меня бросить семейное дело! Весь Париж может бежать хоть к черту, а Франциск Пурот останется на месте! Это моё последнее слово!

Француз снова схватился за спасительное горлышко бутылки. Поняв, что от него большего не добиться, Андрей с Лизой вернулись к себе на второй этаж.

— Раз на улице так тихо, как говорит этот Жан, пожалуй я тоже пойду прогуляюсь и осмотрюсь, — Андрей задумчиво потер подбородок, — А ты пока займись чем-нибудь. В город соваться не вздумай!

— Ладно, — покладисто согласилась Лиза, — У меня есть недочитанная книга, 'Аэлита' графа Толстого, только не того, который босиком бродил — другого, который ещё 'Луч смерти инженера Гарина' написал.

— И что интересная книжка?

— Очень! Там поручик космического флота Лосев прилетает на Марс и встречает марсианскую принцессу Аэлиту. И между ними вспыхивает страсть! — Лиза даже зажмурилась, не в силах описать главные чувства героев книги.

— Понятно, — улыбнулся брат, — значит, в конце книги он на ней женится. В таких книгах главный герой всегда женится на благородной принцессе.

— Нет, — вздохнула Лиза, — долг службы призовет его обратно, на Землю. Но он клятвенно пообещает вернуться!

— Ты же говоришь, что не дочитала книгу, а откуда тогда ты знаешь, что произойдет?

— А я в конец заглянула, — лукавая улыбка осветила лицо Лизы, — сильно не терпелось узнать, чем всё закончится.

— Тогда сиди и дочитывай. А я в город.

Брат вернулся очень быстро — не прошло и двадцати минут.

— Так быстро? — отложила в сторону книгу Лиза, — что-то случилось? Ты сам на себя не похож!

— Случилось, — просипел брат и буквально рухнул на стул, — что-то горло перехватило, от волнения наверное. Я только — только начал свою вылазку в город. Иду, солнышко светит, не сильно жарко — красота. Вдруг невдалеке выстрел, крики и с улицы Парадиз навстречу мне бежит человек. Прилично одетый, но без шляпы, волоса на бегу развеваются, глаза безумные. Прижался я к стене, пропустил его. Затем, выбегают еще трое, с винтовками в руках, на рукавах черные повязки. Тоже пробежали мимо меня. Затем смотрю — один из них остановился, винтовку поднял, прицелился и выстрелил. Убегавшего крутануло на месте и в пыль уличную кинуло. Он еще подняться пытался, но обратно упал. А эти трое подошли не торопясь, — набравший было силу, голос брата снова задрожал, — и забили его прикладами, насмерть забили. Я медленно-медленно, чтобы не обратить на себя внимания, пошел, пока они над трупом закуривали. Сделал круг и в пансион вернулся. Нечего мне там больше делать — теперь я знаю, что такое революция! Оказывается, она ничуть не лучше войны, но на войне хоть ясно, кто твой противник и чего бояться. А здесь... — брат в отчаянии махнул рукой.

Лиза молчала, ей было больно. Больно не за того неизвестного убитого на улице, больно за брата, которого она впервые увидела растерянным и пожалуй что даже напуганным. То, что её веселый, находчивый и предприимчивый брат сейчас был не в состоянии совладать со своим голосом, ранило её в самое сердце.

— Ты просто не был готов, — наконец, успокаивающим голосом произнесла она, — вот и растерялся.

— Не стоит меня успокаивать, Лиза. Я сам всё прекрасно понимаю. Но на душе такие матерые котяры скребутся!

— Давай спустимся вниз. Думаю, у нашего хозяина найдется в чем утопить твоих котов. Выпей — на душе легче станет.

— Лизавета, Лизавета, — погладил её по руке брат, — не все проблемы можно решить при помощи спиртного. Но иногда помогает.

С утра брат был подтянут и собран. Казалось, что он переборол первоначальный шок.

— Елизавета, — по полному имени он обращался к ней обычно только если хотел подчеркнуть серьезность разговора, — я отправляюсь в российское посольство. Мы граждане Российской Империи и в посольстве должны позаботиться о нас. Ты сидишь здесь и ждешь меня. Если я не вернусь, то ты ждешь меня сутки. Затем берешь только то, что можешь унести сама, никаких извозчиков или таксомоторов может не оказаться, и идешь на вокзал. Доходишь до Страсбургского бульвара и поворачиваешь налево, затем дорога снова повернет налево — и вскоре ты увидишь справа от бульвара вокзал. Тебе нужен поезд в Германию. В крайнем случае сойдет до Бельгии. Если поезда за границу не ходят — то попытайся добраться до ближайшего приграничного города. Хоть на извозчике, хоть пешком, доберись до границы и попроси помощи у немецкой пограничной стражи. Объясни, что ты поданная российской империи и бежишь от революции. Доберись до нашего посольства в Берлине, а там должны помочь. Тебе кое-что понадобится, — брат протянул ей широкий пояс.

— Ой, тяжелый! Зачем? — удивилась Лиза.

— А это идея нашего отца. Нательный пояс с золотыми червонцами. Сказал, что всякое может случиться и что запас не помешает. Правда высказано это было несколько в другой форме.

— Ты же не собираешься смущать меня грубыми мужицкими матерными присказками? Тем более, что я и так их знаю, — подмигнула Лиза.

— Елизавета, не хихикай тут, дело серьезное, и мне надо, чтобы ты твердо всё запомнила, — брат нахмурил брови, становясь очень похожим на отца, — бумажные ассигнации я тоже оставляю тебе. Мне на поход до посольства деньги не нужны. Тем более, что я скоро вернусь.

— Прекрасно ты мне всё рассказал, с подробностями. Видимо, много думал. Но Андрюша, никуда я не собираюсь ехать одна, бросив тебя здесь. Давай, пойдем в посольство вдвоем!

— Нет! — брат был тверд и резок, — я не потащу тебя из тихого уголка в неизвестность. И инструкции мои будь любезна запомнить и выполнить. Случись, что с тобой — отец мне этого в жизни не простит.

— Ясно, тогда надевай пояс сам, — твердо сказала Лиза.

— Да зачем мне золото? — изумился брат, — тут, туда и обратно, дело двух часов.

— Братец, ты заботишься обо мне, позволь и мне подумать о тебе. Я не хочу думать, что ты ушел туда без копейки, не имея в случае чего возможности подкупить или откупиться.

— Не надо доводить всё до абсурда, — Андрей вынул из пояса несколько золотых десяток и сунул их в карман пиджака, — так тебе будет легче отпустить меня?

— Иди уж, но быстрее. Я буду очень сильно ждать, — вздохнула Лиза.

Тягучие мгновения медленно складывались в минуты. Часовая стрелка в агонии доплелась до шестерки и осталась висеть внизу. Лиза уже не могла сидеть и металась по комнате, ежесекундно подбегая к окну. Давно прошли назначенные два часа, и ещё два часа накинутые Лизой на революционные перипетии, и уже окончились никем не установленные другие часы. Брата не было! Он ушел в залитый августовским солнцем Париж и не вернулся! Девичья фантазия на тему 'Я одна в Париже — может ли существовать большее счастье?' незаметно материализовалась, приоткрыла глаза хищника и обнажила кривые сабельные клыки. Обрывки мыслей по кругу метались в голове у девушки не давая успокоиться и сосредоточиться.

— Мне надо успокоиться, мне надо успокоиться, — как заклинание повторила она несколько раз. Произнесенные вслух, слова всколыхнули какое — то воспоминание и она кинулась доставать маленький чемодан. Точно, вот оно лежит — 'Патентованное успокоительное средство от укачивания при путешествиях по морю и по суше доктора Зильбера'.

— Будем надеяться, что ты успокаиваешь не только при качке, — Лиза яростно вытрясла на ладонь пять пилюль.

Через пятнадцать несоразмерно длинных минут Лиза почувствовала, как спокойствие наваливается на неё и одевает в защитный кокон. Нет, беспокойство за брата не прошло, оно просто вяло отползло куда-то в сторонку и старалось особо не мешать. Мысли были медленные, но ясные и четкие. По крайней мере, она точно знала, что ей сейчас нужно.

— Жан, хочешь заработать?

— Что надо делать? — хозяйский сын вопросительно посмотрел на Елизавету.

— Мне нужен револьвер. Говорят, у вас после войны этого добра хватает, — умиротворенность завладела девушкой и ей приходилось делать значительное усилие для поддержания разговора.

— Завтра поспрашиваю у людей, может, кто что-нибудь подскажет, — уклончиво пообещал Жан.

— Сегодня, сто рублей, сразу, — Лиза показала купюру и засунула её обратно в рукав.

— Ладно, попробую, — нахлобучив кепочку, Жан метнулся к выходу.

Казалось, что Лиза только успела подняться наверх и утомленно присесть, как в дверь постучали.

— Дамского револьвера не нашлось, вот пистолет — сойдет? — Жан положил на стол небольшой пистолетик.

— А это что, разные вещи? — удивилась Лиза не осведомленная в тонкостях стрелкового оружия, — симпатичный какой. Беру.

Она положила на стол деньги. Купюра быстро спряталась в одном из карманов Жана, а на стол взамен легла маленькая коробочка.

— Запасной обоймы нет, — пояснил парень, — но зато патронов коробка.

— Покажи мне, как этим пользоваться.

Последующие десять минут Лиза внимательно наблюдала за манипуляциями, которые надо произвести, чтобы добиться выстрела от этого куска железа и при этом умудриться не убить саму себя.

— Спасибо, — она забрала пистолет из вспотевших рук хозяйского сына и положила его перед собой.

Жан явно не хотел уходить, он переминался с ноги на ногу, вроде собираясь что-то сказать.

— Что-нибудь ещё? — устало поинтересовалась Лиза.

— Да! — тот наконец набрался храбрости, — как насчет поцелуя за экспресс-доставку и инструктаж?

— А лет то тебе сколько? — запасы спокойствия были неограниченны и неисчерпаемы.

— Шестнадцать, — начал краснеть парень.

— С детьми не целуюсь. До свиданья.

Лиза закрыла дверь на засов и пошла к окну, покачав головой — единственный француз которого она заинтересовала оказался подростком. Где все остальные наследники мушкетеров — неужели все силы ушли на революцию? Она брякнула пистолет на подоконник и стала ждать возвращения брата.

Солнце рухнуло вниз, ночь лезвием гильотины упала на Париж. Лиза зашевелилась и вскочила на ноги. Огляделась и встряхнула головой прогоняя наваждение — сколько она просидела в темной комнате перед окном как в оцепенении, без единой мысли в голове? На часах было три ночи. Страшно хотелось пить. Опустошив графин, Лиза рухнула на кровать чувствуя себя измочаленной и выжатой. Она мстительно представила как завтра первым делом выкинет патентованное успокоительное и забылась тяжелым, тревожным сном.

Аппетита не было совершенно, и может к лучшему, ибо в этот раз хозяин состряпал нечто совсем несуразное и доверия не внушающее. Пришлось ограничиться чаем и ставшими уже привычными галетами. После позднего завтрака Лиза поднялась к себе и в раздумьях застыла посреди комнаты — она совершенно не представляла, что ей следует делать дальше. Оставаться в пансионе и несмотря ни на что ждать брата? Отправиться на его поиски? Но этот город явно больше деревни и спрашивать у прохожих — не видели ли они молодого человека в светлом костюме, можно до старости. Бросить всё и искать спасения в бегстве? В одиночку добраться до Германии? Нужно было на что-то решаться, но на что?

В пятитысячный раз за последние сутки она машинально подошла к окну и замерла. Мило улыбаясь, в компании четырех вооруженных человек с черными нарукавными повязками, к пансиону подходила её пропавшая компаньонка Анна-Мария. В груди у Лизы как-то нехорошо засбоило сердечко, а озноб пробежавший по позвоночнику молча подтвердил — за тобой! И тогда времени на испуг уже не осталось.

Она подскочила к шкафу, рывком открыла его и сорвав вешалки с платьями кинула их на стол, затем выволокла здоровый чемодан и рассыпала его содержимое по комнате. Маленький чемодан она задвинула подальше под кровать и стянула покрывало пониже — может не увидят. Схватив сумочку с деньгами, она окинула быстрым взглядом комнату — не забыла ли чего? Пистолет на подоконнике притянул её взгляд и почти сам запрыгнул в руку, успокаивая своей тяжестью. Подгоняемая ускользающим временем она на цыпочках побежала по коридору, толкая рукой каждую дверь. Третья по счету дверь, мягко скрипнув, открылась и Лиза ввалилась внутрь. Дверь она оставила приоткрытой, чтобы слышать, что происходит в коридоре, а сама встала так, чтобы оказаться за ней если её откроют. Пистолет в руке напомнил о вчерашнем уроке и девушка, опустив рычажок, передернула неожиданно громкую затворную раму.

Через несколько секунд послышались неразличимые голоса и шум шагов. Затем несколько минут в которые Лиза, непроизвольно стараясь дышать потише, пыталась что-нибудь услышать. Казалось, ожидание затянулось невыносимо.

— Убежала ваша русская княгиня! — чей-то гулкий бас, привыкший перекрывать шум станков, прозвучал, казалось, над самым ухом Лизы, — но ты красавица будь бдительна. Если увидишь её снова — сразу сообщи в окружной Комитет нашей партии. Там она за все свои издевательства над тобой и прочими рабочими людьми быстро ответит! А нам с хозяином поговорить надо — явный укрыватель!

Прозвучали, удаляясь, шаги и Лиза безвольно села на пол, теперь, когда опасность миновала, ноги отказались держать её. ' Дура, расселась тут, ещё ничего не кончилось, они ушли говорить с хозяином, он расскажет, что я не выходила из пансиона.' Помогло. Девушка на цыпочках пересекла комнату и осторожно выглянула в окно — проверить не караулит ли кто-нибудь выход. Часового Лиза не обнаружила, зато увидала удаляющуюся компанию черноповязочников, которые гнали перед собой хозяина пансиона и ещё одного постояльца. Француз все время порывался обернуться, но каждую такую попытку прерывали резким толчком приклада. А он снова пытался посмотреть назад, на свой пансион и вновь получал удар в спину.

К открытой двери своей комнаты Лиза подходила осторожно, стараясь не шуметь. Затем выглянула из-за косяка и остолбенела — Анна-Мария нашла маленький чемоданчик и теперь сидя на корточках рылась в нём. Казалось, она ищет что-то конкретное, кидая всё не заинтересовавшее её просто на пол.

— Воровка и доносчица! — выпалила Лиза врываясь в комнату, — Зачем врала, что я княгиня?

Компаньонка глянула на неё через плечо, а затем одним гибким движением оказалась на ногах и развернулась лицом к ней.

— Я тоже рада тебя видеть. Где деньги, девочка? — при последних словах в её руке откуда-то появился нож, длинное и узкое лезвие которого нацелилось на лицо девушки.

Ойкнув, Лиза отпрянула назад, а её правая рука, до поры спрятанная за спиной, метнулась вперед и судорожно сжатый палец послал патрон навстречу смертоносному лезвию.

Француженка даже не успела осознать, что она убита, когда малокалиберная пуля, срикошетив от стилета, пробила глазницу. Мертвое тело сделало шаг назад и рухнуло на усыпанный женскими вещами пол, страшно глядя в потолок пустой глазницей с кровавыми сгустками.

Лиза осторожно подняла рычажок предохранителя и с некоторой опаской посмотрела на оружие только что с немыслимой легкостью убившее человека. На труп она избегала смотреть и чувствовала себя как-то неловко. Это тоже удивило её, так как она считала, что после произошедшего она вроде должна была бросить пистолет на пол и, ломая руки, зайтись в истерике. Или, как обычно пишут в книгах, испытывать страшные нравственные терзания, ну, хотя бы в обморок упасть. Но нет, она скорее всего испытывала некоторую неловкость и дискомфорт, как если бы появилась в людном месте без головного убора.

— Похоже, что выбора у меня и не осталось, — грустно пробормотала Лиза, — прощай Париж!

Черное платье полетело в чемоданчик, после некоторых раздумий туда же полетели и туфли, которым Лиза предпочла удобные и разношенные ботинки. Необходимые женские мелочи, бюстгальтер извлеченный из объемистого футляра, бриолин купленный в подарок отцу. Скоро чемоданчик оказался полон и Лиза вздохнула — так много придется оставлять. Конечно, кое-что, по чему прошлись сапоги революционеров она бы и так не взяла, но всё же так жалко бросать все вещи здесь и уходить с одним чемоданчиком и шляпной коробкой.

Увесистая дамская сумочка в которую поместились пистолет и извлеченные из пояса золотые монеты была одета через плечо на грудь. Свернутые банкноты за вырез платья. Чемодан в правую, шляпная картонка в левую. Вниз и мимо пустующей стойки портье на улицу.

Пройдя по тесным и переулкам и выйдя на широкий бульвар Лиза сразу увидала её — гордо возвышающуюся над крышами домов Эйфелеву башню.

— Так я на тебе и не побывала, — ей неожиданно стало грустно, — но ты ведь уже давно стоишь? Подожди меня ещё немного, хорошо? Я обязательно вернусь. Но если вдруг спросят подруги — я на тебя поднималась! Договорились?

Приняв молчание за знак согласия, Лиза продолжила путешествие к вокзалу. Город уже не выглядел пустым — довольно часто встречались прохожие. Настораживало только то, как старательно они прятали глаза и стремились торопливо пробежать мимо. Чемодан уже отмотал все руки, а Лиза всё шла и шла, не замечая никаких признаков вокзала. Полуденное солнце нагрело каменные улицы и к прочим неудобствам добавилась жажда.

Внезапно Лиза услышала треск мотора и увидела едущее навстречу такси, выкрашенное в традиционный красный цвет. Тому, как грозно размахивая чемоданом и крича 'Тпру' она останавливала железного скакуна, Некрасов, если бы дожил до этого момента, мог посвятить целую главу.

— На вокзал, — Лиза недовольно поёрзала по продавленному сидению.

— Такса обычная, счетчик умножаем на сто пятьдесят тысяч, — предупредил таксист.

Лиза посочувствовала бедным французам — им постоянно приходилось совершать сложные вычисления в уме, поспевая за стремительно падающим франком. А ещё постоянно надо знать соотношение этого самого франка с другими валютами.

— Рублями берете? — поинтересовалась она.

— Конечно! — живо откликнулся таксист, — десять рублей!

— Ну и дороговизна у вас тут, — недовольно забурчала Лиза отворачиваясь от таксиста и доставая казначейский билет, — да я на эти деньги могу два раза вокруг Новониколаевска объехать!

Бодро зарычав мотором такси сорвалось с места. Оно проехало мимо Северного вокзала до которого Лиза не дошла пару сотен метров и понеслось дальше — водитель не мог упустить шанс заработать, уж очень плохие времена настали.

— Вокзал Сен-Лазар, — Лизе показалось, что таксист произнес название с каким-то напряжением в голосе, которому она не придала никакого значения.

Лиза расплатилась и оказалась перед красивым большим зданием, в котором лишь традиционные часы на фасаде говорили о его истинном назначении. Справа и слева от здания тянулись неширокие улицы состоящие из беспрерывно чередующихся витрин самых разнообразных магазинов. Впрочем, даже если бы у Лизы и возникло желание напоследок совершить покупки, то реализовать его она не смогла бы. На каждой двери висела табличка — 'Закрыто'.

Вздохнув, она прошла через широкие двери и оказалась в громадном помещении, разделенном надвое железнодорожными путями. Электрическое освещение не работало и в зале освещенном лишь светом пробивающимся снаружи через закопченные стекла царил полумрак. Множество людей собралось здесь и те, кому не посчастливилось занять место на скамье, сидели на своих вещах, а то и просто на полу.

Лиза беспомощно застыла перед длинным рядом закрытых кассовых окошек — не работала ни одна касса. Она огляделась и решила обратиться за помощью к невысокому толстячку, весьма комфортно расположившемуся невдалеке на собственных чемоданах.

— Кассы? — хохотнул он, — представьте, и вправду не работают! И если вы увидите какой-нибудь поезд, а я уже отчаялся их когда-нибудь увидеть, то можете смело садиться без всяких дореволюционных формальностей, вроде плацкартного билета.

— А если желающих будет очень много? — недоумевала Лиза,— ведь тогда может оказаться, что на одно место будет трое претендентов?

— Видимо придется подвинуться, всем надо ехать! Мне вот надо в Дьепп, но пока что с утра обещают только поезд на Брест. Сколько мне ещё придется здесь сидеть — не знаю.

— На Брест? — обрадовалась Лиза, — мне он подойдет. А не говорили, когда точно он будет?

— Да железнодорожники сами точно не знают ничего! Революционный хаос, что вы хотите, — при последних словах толстячок понизил голос, — а пока советую вам присесть на свой чемоданчик и подождать. Может вам повезет и вы ещё сегодня сядете в поезд.

Лиза последовала его совету и пристроившись рядом начала с любопытством разглядывать разномастную толпу заполнившую вокзал.

— Не смотри ты так на мою одежду, — непрерывно подкашливающий человек с лицом изрезанным глубокими морщинами и одетый в потрепанную германскую форму со споротыми нашивками, объяснял что-то своему соседу, — это боши меня так приодели, когда с каторги отпускали. Мне ещё год оставалось по приговору хребет в шахтах гнуть, но вот — отпустили, по состоянию здоровья. Легкие у меня ещё после того как газом на фронте отравился не в порядке были, а работа на угольных шахтах — она здоровья не прибавляет. Вот, доехал до Парижа, а тут такие события — так и застрял. Было бы у меня силёнок побольше, я бы тоже на улицы пошел. Посчитались бы за всё. Ничего, вернусь домой, отлежусь, а затем я к национал-коммунистам пойду. Я тут, в Париже поговорил с людьми, правильные вещи говорят, прямо за душу берут.

— А на каторгу германскую за что угодил? — поинтересовался сосед.

— За то, что воевал в составе Французского Легиона Чести! — гордо отчеканил собеседник, — с момента его образования и до последнего дня, когда англичане продали нас немцам! До смерти не забуду тот день, когда полк построили и наш полковник, святой человек, объявил, что продажные политики объявили о капитуляции Франции и приказали армии сложить оружие. Он объявил, что как истинный француз и патриот продолжает борьбу, и предложил всем честным сыновьям Франции последовать за ним. Не меньше половины полка вышло из строя и присягнуло сражаться за Францию до последней капли крови. А затем Нормандия, где мы вместе с англичанами удерживали последний свободный клочок родины. А затем, — он тяжело вздохнул, — англо-германский мир, суд, каторга. А полковника нашего повесили...

— Дома-то ждет кто? — поспешил сменить тему сосед.

— Конечно, мать с отцом, была правда жена, но не захотела она столько лет ждать, уехала куда-то. Но ничего, я же ещё молодой, мне тридцать пять лет, найду другую, — зло ухмыльнулся собеседник и помрачнел.

— Да, после войны столько вдов и незамужних, что жену легко можно найти, — сказал сосед и отвернулся в сторону, давая понять, что разговор окончен.

— Мадемуазель, посмотрите, это может вас заинтересовать — двенадцать прекрасных открыток на лицевой стороне которых изображены репродукции картин Клода Моне из цикла 'Вокзал Сен-Лазар'. Раньше, эти открытки пользовались огромным спросом, туристы отправляли их друзьям и знакомым, как привет с вокзала Сен-Лазар.

Женщина в платье видевшим лучшие годы, с лицом на котором многолетнее недоедание оставило нестираемый отпечаток, со слабой надеждой в глазах, робко протянула Лизе открытки. По сердцу Лизы царапнуло то, как она произнесла слово 'раньше', точнее бы подошло выражение ' в другой жизни'. Лиза посмотрела на платье — поношенное и носившее следы штопки, оно когда-то шилось не дешевым портным и не покупалось в магазине готовой одежды.

— Конечно, мне это очень интересно, — живо произнесла она, — я без ума от этого великого художника. И я с огромным удовольствием куплю у вас эти открытки.

Женщина рассыпавшись в благодарностях, почти бегом ушла, сжимая в руках купюру, а Лиза начала медленно рассматривать открытки сравнивая сегодняшний вокзал с тем, как он выглядел почти пятьдесят лет назад.

Внезапно народ в зале засуетился и начал вскакивать на ноги, Лиза услышала шипение, стук колес и слабые лязги и в помещение вокзала начал вползать поезд. Взметнулись с пола многочисленные тюки, узлы и чемоданы и толпа хлынула к краю перрона. Вместе со всеми побежала и Лиза. Как она оказалась в вагоне — она не поняла, сначала ей наступили на ногу, затем надвинули на глаза шляпу. Потом что-то подняло ее в воздух и в вагон она вплыла не касаясь пола, но по пути больно стукнувшись коленкой о чью-то лысину. Какой-то веселый солдат играючи поднял её, убирая с прохода и Лиза, вместе с вещами, оказалась на верхней полке. Здесь она смогла восстановить дыхание и проверить вещи. Выяснилось, что у неё стащили ту часть денег, которую она держала в рукаве на мелкие расходы, а ещё безбожно помяли шляпную картонку, к счастью, сама шляпка не пострадала.

Поезд ещё очень долго стоял на вокзале, а затем потихоньку тронулся и поехал, поехал! Под стук вагонных колес, положив голову на чемодан, Лиза задремала.

Какая же я дура!

Поезд неспешно катил среди полей и холмов Франции. Иногда он подолгу останавливался и стоял на каких-то забытых богом и событиями маленьких станциях, где можно было купить у торговок свежие пирожки и сочные яблоки. Несколько раз он останавливался в поле и стоял несколько часов, ожидая неизвестно чего. Затем холмы стали повыше и паровоз окончательно снизил скорость. Недочитанная книга лежала где-то в Париже, и Лизе решительно не оставалось ничего делать, кроме как есть терпкие, отдающие кислинкой яблоки и слушать разговоры собеседников.

— Мой зять собственными ушами слушал по радиоприемнику заявление военного губернатора Алжира. Он заявил, что Алжир, Тунис и Марокко остаются верными законному правительству и пообещал скорый конец бандам смутьянов захвативших Париж.

— Где он тот Алжир, и сколько войск у его губернатора? Даже если мобилизует всех арабов и негров! А их ещё надо через море перевезти!

— Господа! Не стоит забывать о немцах, один раз уже они расстреляли коммунаров. Думаете, сейчас они потерпят такие беспорядки? Не исключаю того, что сейчас армия кайзера уже марширует к Парижу!

— Что, страшно стало? Уже и от бошей готовы помощь принять?

— Да уж лучше железный германский порядок, чем эта кровавая волна анархии, которая прикрываясь революционными лозунгами пытается захлестнуть Францию.

— Почему вы не взяли в руки оружие и не пошли на баррикады Парижа? Всё ждете, что вам поможет кто-то другой? Вот и за таких как вы мы и проиграли войну!

— А вы? Почему не пошли вы?

— А это не моя борьба. К рухнувшему режиму я особых симпатий не питал и идти за него погибать на улицы не собирался. Наоборот, я поддерживаю многие из идей социалистов. Беда только в том, что они не одни в Революционном комитете. То, что творят на улицах анархисты одобрить нельзя.

— Но вы тоже бежите от новой власти.

— Да. Я считаю, что если есть возможность в спокойном месте пересидеть все трудности переходного периода, то было бы глупостью не воспользоваться ей. К тому же перебои с продовольствием в Париже и разговоры о скором введении продуктовых карточек спокойствия не прибавляют. Так что, я просто отсижусь в маленьком провинциальном городке где все прекрасно знают мою семью.

— Когда они постучат в вашу дверь, вы поймете, как глубоко заблуждались, но будет уже поздно!

Лиза вздохнула про себя, ей уже осточертели эти бесконечные разговоры про революцию и причитания по поводу утраченной прекрасной довоенной жизни. Ей уже хотелось услышать что-нибудь новое и не касающееся войн и революций. Исполнитель её желания в одежде железнодорожного служащего вошел в вагон, когда поезд сделал остановку в Ле-Мане.

— По распоряжению властей поезд проследует до Шербура. Всем, кто следовал в направлении Бреста, необходимо выйти здесь и ожидать следующего поезда.

Раздалось многоголосое недовольное ворчание, пассажиры начали суетливо хвататься за вещи и выходить из вагона.

— Простите, — Лиза спрыгнула с полки и потянула за рукав уже собиравшегося выходить молодого человека в очках, — это означает, что я не смогу на нем доехать до России?

— Конечно, но, — француз с изумлением воззрился на неё, — но, как вы собирались попасть в Россию, если поезд ехал до Бреста?

— Брест — это город Российской империи, — медленно, как ребенку, объяснила Лиза тупому французу, — находится где-то рядом с Польшей.

— С Польшей? — округлившиеся глаза попутчика через сильные линзы очков казались просто огромными. Через несколько секунд он внезапно громко рассмеялся, по совершенно непонятной, и от этого обидной, причине.

— Постойте, у меня где-то есть схема железных дорог Франции и сейчас я вам докажу всю абсурдность вашего утверждения.

Лиза смотрела как он роется в саквояже и волна раздражения закипала в ней — что хочет доказать ей этот очкарик? Да она сама по пути в Берлин проезжала через Брест! Что он такое покажет на карте, что может оправдать этот издевательский смех?

— Вот, — француз расстелил карту и его палец уткнулся куда-то в левый край, — Брест. А Польша где-то там, — рука показала на стену купе.

Лиза склонилась над картой и в её глазах заплясал бесстыже высунутый в море полуостров Бретань, на самом краю которого находилась жирная точка с надписью 'BREST'.

— Какая же я дура! — девушка рухнула на сиденье, обхватив руками голову, — Брест, Брест! Его полное название, которое никто и никогда не употребляет — Брест-Литовск! Куда я еду? Вот дура!

— Вам плохо? — француз робко коснулся её предплечья, — могу я чем-нибудь помочь?

Она подняла голову и впервые внимательно посмотрела на собеседника, отметив для себя, что если бы не массивные очки в совершенно неэстетичной оправе, то он был бы вполне ничего.

— Можете, — ответила Лиза, сглотнув и отогнав непрошенные слезы, — покажите мне, где он находится, этот Шербур.

Француз показал ей точку на берегу Ла-Манша.

— Это порт?

Попутчик заверил, что довольно большой и заторопился на выход, оставив карту Лизе — во избежание подобных казусов.

— Значит я еду в Шербур, — приняла решение Лиза. Она принялась обустраиваться на нижней полке — зачем прыгать наверх, если почти все вышли?

Как только пассажиры покинули поезд, он резво отошел от вокзала и набрал скорость не хуже курьерского.

— Ничего не желаете: чай, лимонад, конфеты, вино? — в купе заглянул проводник, которого Лиза не видела с Парижа — он сычом сидел в своем купе, превращенном в магазинчик, и пассажиры сами ходили к нему за всякой мелочью.

После долгого торга он обменял Лизе сто рублей по весьма грабительскому курсу, но зато она выторговала себе, в качестве презента, бутылку теплого лимонада и кулек карамелек. На вопрос о причине изменения маршрута он рассказал, что в первом вагоне расположился очень важный человек и ему необходимо быстрее попасть в Шербур. А когда власти что-то нужно, то интересы маленьких людей никого не волнуют.

Поздней ночью состав подошел к неосвещенному перрону вокзала Шербура. Осторожно нащупывая ступеньки Лиза спустилась из вагона и следуя за другими пассажирами вошла в вокзальное помещение. Здесь кое-где горели лампы и она уселась на скамью в центре одного из таких освещенных кругов, рассчитывая переждать до утра. Не могла же она идти ночью в незнакомый город. А утром оглядится и пойдет в порт.

Но вскоре Лиза начала понимать, что идея пересидеть ночь на вокзале тоже была не из лучших. Какие-то подозрительные типы шныряли по слабоосвещенным углам, а затем девушке показалось, что её буравит чей-то тяжелый взгляд. Ощущение было настолько явственным, неприятным и пугающим, что Лиза сдвинула сумочку на грудь и осторожно нащупав пистолет опустила флажок предохранителя.

Через несколько минут нервного ожидания из темного угла выдвинулось трое и развязной, шаркающей походкой двинулись в её сторону. Остановившись перед ней они начали её демонстративно разглядывать. В свою очередь Лиза окинула их делано-скучающим взглядом. Перед ней стояли трое почти её ровесников, одетые более броско, чем окружающие. Залихватски заломанные на затылок небольшие кепочки, клетчатые пиджаки и расклёшенные брюки, ярко-желтые рубахи навыпуск — судя по одежде, они не боялись выделиться из толпы.

-...... ...... ...... ... ......? — один из парней обратился к Лизе на каком-то попугайском языке.

— Не понимает, — обращаясь скорее к подельникам, чем к ней с притворным изумлением всплеснул он руками, — нормальной босяцкой речи не понимает! Придется повторить. Я спросил — мадемуазель негде переночевать?

— Да мне как-то и здесь неплохо, — согревшаяся в ладони рукоятка пистолета даровала ей спокойствие и уверенность.

— Там, куда я тебя приглашаю, получше, там весело и хорошая компания, которая поможет приятно провести время.

— Глянь, ручонкой-то всё в сумке шурудит. Наверное деньги в кулачок зажала, — заржал другой, — это ты зря. С деньгами надо расставаться легко, не надо за них цепляться! А то и денег нет, и больно будет!

— Так сама добром пойдешь или тебе помочь? — предводитель демонстративно угрожающим движением сунул руку в карман, а его товарищи придвинулись ближе к девушке.

'Сейчас он прикоснется ко мне и я его убью. А затем убью остальных двоих. А потом я выйду из вокзала и надеюсь никто не встанет у меня на пути.' Казалось, что Лиза и пистолет слились в одно механическое существо и именно этому механизму и принадлежала безмятежно-спокойная мысль.

Внезапно один из троицы всё время оглядывавшийся по сторонам как-то присвистнул, и компания отступила в сторону от Лизы. Оглядевшись по сторонам в поисках того, что отпугнуло бандитов, девушка увидела, что в помещение вокзала вошли ещё трое человек с трехцветными повязками и короткими винтовками в руках.

Мысль только успела родиться, как Лиза не раздумывая последовала ей. Резко поднявшись со скамьи, она подхватила вещи и пошла к патрулю с повязками. Проходя мимо клетчатой компании она углом чемодана заехала по голени одному и плюнула (господи, какоё счастье, что Новониколаевск далеко и этого никто не видит!) на туфлю другому. Провожаемая злобным шипением и невнятными угрозами она подошла к патрульным.

— Это вы отвечаете за порядок в городе? — Лиза извлекла из девичьего арсенала самую обаятельную улыбку, после которой таял даже преподаватель латыни.

— И что? — похоже, улыбка дала осечку.

— Не могли бы вы проводить меня до какой-нибудь приличной гостиницы или пансиона?

— Наше дело революционный порядок охранять, а не девиц конвоировать, — недовольно рявкнул один.

— Проводим, — коротко, но веско сказал пожилой патрульный с седыми, прокуренными на концах усами, злым прищуром оглядев компанию мимо которой прошла девушка.

Оказываться, что когда тебя сопровождает трое вооруженных людей, то никакая ночь не страшна. Лизе вдруг страшно захотелось поболтать и она донимала патрульных вопросами.

— Что означают ваши повязки? Я видела и черные, и красные, и ваш триколор. Почему не ввели единую повязку для революционеров?

— Наша повязка обозначает, что мы члены партии национал-коммунистов. Цвета на ней повторяют цвета нашего флага, только красная полоса пошире. Красную повязку носят коммунисты. Черная — символ анархистов. Это ты в Париже насмотрелась на них наверное? А в нашем городе их не сыскать, — довольно произнес тот самый патрульный, который не хотел провожать её на вокзале, но оказавшийся самым словоохотливым, — хотели они сунуться, но мы им показали! Здесь им не Марсель!

— А у социалистов какие повязки?

— У социалистов? Какие повязки? Да никакие! Они же митинговать только могут, а как требуется за оружие взяться — так нет их сразу!

— А почему у вас и коммунистов разные повязки? Ведь называетесь-то одинаково! — недоумевала неискушенная в политграмоте девушка.

— Не совсем. Мы с коммунистами едины по большинству вопросов, за небольшим исключением. И это исключение делает нас разными партиями. Сейчас ты спросишь, какое это исключение?

— Спрошу, — покладисто согласилась Лиза. Сейчас, когда угроза была позади, присутствие рядом сильных и доброжелательных людей давало ей приподнятое, благодушное настроение.

— Коммунисты хотят нести счастье и свободу всем людям, даже если это потребует жертв и затрат со стороны французского народа. Наша партия превыше всего ставит счастье французской нации и судьбу Франции, а остальной мир должен сам позаботиться о себе! Бывшие фронтовики, люди доказавшие свою любовь к Родине — вот костяк нашей партии.

— Так они друзья вам или соперники?

— Пожалуй, пока попутчики, движемся мы пока в одном направлении. А вот когда дороги разойдутся, тогда и увидим.

— А сейчас мы куда идем? — услышав напряжение в голосе собеседника, Лиза поспешила сменить тему разговора.

— Здесь, неподалеку от моего домика есть пансион. Приличный. И люди там останавливаются нормальные — не шваль портовая. Хозяйка женщина хорошая, мужа-то у неё на фронте убило, так она теперь сама там всем заправляет, благо, что две дочки выросли уже — помогают.

— Далеко ещё? — возбуждение начало спадать и Лиза почувствовала, как усталость придавливает её к земле.

— Рядышком, почти дошли.

Через пару минут они подошли к смутно белеющему в темноте двухэтажному дому и патрульный, нашарив, нажал кнопку звонка.

— Кажется, не работает, — он несколько раз гулко ударил в массивную дверь.

— Приходите утром, — из-за закрытой двери раздался женский голос, — а будете ещё ломиться, тогда пеняйте на себя!

— Мадам Дюбуа, это я Пьер Арман, ваш сосед. Тут мы девчушку ночью встретили — ей бы переночевать где. Время такое, не по-человечески её здесь на улице оставлять.

— Ладно, — вздох был слышен даже через дверь.

В полуосвещенной прихожей хозяйка пансиона критически осмотрела девушку.

— Дружите с новыми властями, милочка? Можете переночевать здесь, ну а днем попрошу подыскать себе комнату.

— Нет, мадам, они просто спасли меня от нападения бандитов и хорошо со мной обошлись. А за внешний вид извините — три дня в поезде, без всяких удобств. Я готова заплатить за комнату вперед, если это успокоит вас на мой счет, — Лиза приняла самый смиренный вид и положила на стол пятьдесят рублей.

— Из России? — повертела в руках банкноту женщина.

— Да, мадам. Приехали посмотреть на вашу прекрасную столицу, а тут такие ужасные волнения. Просто страшно вспомнить!

— Приехали? Ты была не одна?

— С компаньонкой и братом. Но Анна-Мария погибла от случайной пули, а брат пропал без вести, — откуда прилетела случайная пуля, Лиза уточнять не стала.

— Бедняжка! — то ли хозяйку растрогал рассказ девушки, то ли её успокоила хрустящая в руках купюра, но своё отношение к девушке она резко изменила, — подожди, я сейчас.

Лиза присела на пуфик в ожидании её возвращения и начала незаметно для себя поклевывать носом.

— Не засыпай! Комната для тебя готова, в колонке вода ещё теплая была, я пару брикетов подкинула, так что можешь перед сном привести себя в порядок.

— О, помыться — это просто прекрасно! Главное — чтобы я не уснула прямо в ванной.

Громко хлопнула дверь, которую Лиза не закрыла на задвижку — после ванны сил хватило лишь на то, чтобы дойти до постели и зарыться в чистом накрахмаленном белье.

— Привет! Ты уже проснулась? — улыбчивая темноволосая девушка держала в руках её платье, — твоя одежда постирана и поглажена. Можешь одеваться.

Пока Лиза переодевалась, она деликатно отвернулась и всматривалась в стену.

— Завтрак ты уже проспала, но можешь пообедать с нами, по-семейному. Все равно, кроме тебя гостей нет.

— С удовольствием, — Лиза вспомнила опостылевшие яблоки, сколько она съела их в поезде, не меньше ведра, — несколько дней не питалась по-человечески, а горячее вообще не помню когда в последний раз ела.

В титанической битве духа и плоти победило тело. Несмотря на то, что Лиза несколько раз одергивала саму себя, напоминая, что так много есть неприлично, но рука сама пододвигала тарелку для добавки, а маленькие булочки лежавшие в центре стола как притянутые магнитом прыгали в руку. За обедом не было принято говорить о серьезных вещах и Лиза наслаждалась атмосферой уюта и теплоты.

Хозяйка преобразилась в любящую мать и незлобно подтрунивала над дочерьми. Старшая, Жанна, та что принесла её платье, в долгу не оставалась и бойко отвечала матери тем же. Младшая же, Жоржета, больше молчала и застенчиво улыбалась. Ничто не напоминало о внешнем мире — страшном и непонятном, и Лизе захотелось протестующее застонать при мысли о том, что придется покидать гостеприимный дом и идти в город.

— В какой стороне порт? — сделав над собой усилие, поинтересовалась она.

— У нас не такой большой город, чтобы можно было пропустить гавань, — рассмеялась Жанна, — а зачем тебе?

— Мне нужен корабль идущий в Россию. Если таких нет, то сойдет любой корабль до Англии.

— Ах, да, тебе же нужно возвращаться домой, но сейчас порт тебе не поможет. По распоряжению властей порты временно закрыты. Да и судовладельцы как-то не жаждут посылать свои пароходы в революционную Францию. Сама видишь, — девушка обвела рукой вокруг себя, — пусто, никаких постояльцев.

— Неужели мне придется здесь ждать, пока откроют порт? — расстроилась от подобной перспективы Лиза, — так хочется домой!

— Да может и недолго ждать осталось, — незаметно от матери подмигнула Жанна, — может подвернется оказия. Не расстраивайся.

После обеда девушки собрались у Лизы и некоторое время ушло у них на осмотр парижских приобретений, вернее той их части, что она смогла забрать с собой. Наконец-то она смогла продемонстрировать новый бюстгальтер тем, кто мог оценить его по достоинству. Затем Лиза одела черное платье и туфли и прошлась по комнате. Сестры, к великому разочарованию Лизы, платье не оценили, заявив, что оно слишком простенькое, нет кружев и украшений, и вдобавок короткое до такой степени, что на людях показаться невозможно. А вот духи от той же Коко Шанель нюхали как запах райского нектара.

— Жанна, ты намекнула, что оказия может подвернуться раньше чем я думала, — показ мод завершился и Лиза поспешила перейти к делу.

— Есть тут у меня хорошие знакомые ребята, которые не прочь подзаработать на контрабанде и регулярно плавают к британцам. Я могла бы уговорить их взять тебя с собой.

Лиза задумалась. Плыть с незнакомыми контрабандистами через Ла-Манш. Страшновато, но оставаться во Франции — ещё хуже, ей уже невыносимо хотелось домой, в Новониколаевск, в тишь и покой провинциального города.

— Поговори. Я буду тебе очень благодарна, — наконец, собравшись с духом, решилась девушка.

— Ближе к вечеру, — пообещала Жанна.

— А поблизости дамская парикмахерская есть? — вспомнила Лиза, — мне подстричься надо.

— Есть. Жоржета, проводи, — распорядилась старшая сестра.

Днем следы войны закончившейся в этих местах четыре года назад были видны повсеместно. В центре города почти все дома отстроили заново, но на окраинах то здесь, то там виднелись закопченные остовы зданий.

— Город обстреливали? — ужаснулась Лиза.

— В основном бомбили, — буднично ответила провожатая, — и то, краем, старались потопить корабли в гаванях и разбомбить причалы. Иногда самолеты сбрасывали бомбы раньше и тогда они падали на город. У нас стоял знаменитый памятник, Наполеон верхом на коне, указывающий рукой на Англию, так бомба попала прямо в него — только ноги от коня и остались. А в церковь Святой Троицы бомба попала во время мессы, голыми руками разбирали завалы — никого живым не откопали. Всех убило. Это что — когда форт Шавеньяк взорвался — во всем городе ни одного целого стекла не осталось, а обломки с неба, наверное, полчаса падали.

— Как же вы здесь жили?

— Да как-то жили, — развела руки Жоржета, — у нас английские офицеры квартировали, матери продукты отдавали, она их кормила и мы с этого тоже кормились. А потом Жанна устроилась работать в госпиталь, ей тоже продуктовый паек был положен. Выжили, только страшно иногда было и тоскливо.

— Жанна устроилась в госпиталь? Так сколько же ей лет тогда было?

— Сейчас двадцать, значит когда устроилась в госпиталь ей было почти четырнадцать, — подсчитала сестра.

— В четырнадцать лет она пошла работать в госпиталь? — Лиза вспомнила себя четырнадцатилетнюю и задумалась, а смогла бы она ухаживать за ранеными, менять им повязки, выносить за ними судна?

— А что такого? Жить то как-то надо, — не поняла вопроса Жоржета и, ойкнув, остановилась, — заболталась! Мы мимо парикмахерской уже прошли!

Жанна вернулась, когда ранние сумерки уже затянули небо над Шербуром, коротко стукнув в дверь, она вихрем ворвалась в комнату, раскрасневшаяся и возбужденная.

— Трусы несчастные, — с порога выпалила она, — тряпки, а не мужчины!

Внезапно она внимательно посмотрела на Лизу и молча обошла вокруг неё, внимательно разглядывая.

— Слушай, а тебе очень идет! С этой стрижкой ты просто красавица, а то стянула волоса в эти дурацкие косички — не поймешь что! Теперь толпы ухажеров будут у твоих ног, только пальцем помани. Надень шляпку, давай посмотрим, как с ней выглядит.

Лиза, довольная произведенным впечатлением, молча надела шляпку 'колокольчик' и счастливая выслушивала завистливо-восторженные комментарии Жанны.

— Да, — недовольная, что приходится уходить от столь приятной темы, вспомнила Лиза, — кого и за что ты обзывала тряпками?

— А! — махнула рукой Жанна, — контрабандистов этих, трусливых как лягушки. Не смогла я их уговорить, чтобы переправили тебя через Ла-Манш. Говорят, что из-за наших событий Англия ввела карантин французского побережья и все суда замеченные в море подлежат тщательному осмотру. Если будет обнаружено что-нибудь подозрительное, то судно будет арестовано и конфисковано. Вот они и сидят на берегу, боятся в море нос высунуть. Как я их ни уговаривала, что только ни обещала, — Жанна многозначительно вильнула бедрами, — бесполезно! Я же говорю — тряпки, а не мужчины!

— Значит, я застряла здесь надолго, — Лиза стиснула зубы.

— Не огорчайся раньше времени, есть еще один вариант, попробуем его, — утешающее положила руку на плечо Жанна, — не уплыла на корабле, может, улетишь на аэроплане.

— По воздуху? — дурацкий вопрос сорвался с языка.

— По воздуху, — улыбнулась Жанна, — есть здесь, недалеко, в сторону Одервиля, поместье одно. И туда регулярно прилетает англичанин на своем аэроплане. Тоже в какие-то дела с контрабандой замешан. Несколько раз он перевозил через канал людей — тех, что избегают въезжать в страну официально, понимаешь? Хозяин поместья — мой хороший знакомый, и я думаю, поможет уговорить англичанина. Правда, при матери — молчок, не любит она моих знакомых. Всё мечтает пристроить меня замуж за порядочного буржуа.

При слове 'поместье' в голове у Лизы рисовался трехэтажный особняк с колоннами и подъездами. В реальности это оказался просто большой дом окруженный хозяйственными постройками. Владелец, чернявый мужчина, с лишком переваливший за тридцать лет, радушно приветствовал Лизу, а Жанну фамильярно чмокнул в щеку.

— Хорошо, что не опоздали, Джон уже успел перекусить и готов лететь обратно. Пойдем, поздороваемся с ним и обговорим вашу проблему.

— Перевезти через Английский канал? Это я могу, но сначала договоримся об оплате. Я не рыцарь короля Артура и девиц в рабочие дни не спасаю, — англичанин уселся в тени и потягивал какое-то местное вино. На Лизу он взглянул лишь мельком и обращался не прямо к ней, а к владельцу поместья.

— Я могу заплатить рублями, — твердо сказала девушка.

— Которые мне потом придется менять на фунты? Увольте...

— Золото, — сказала Лиза, достала из сумочки червонец и положила его на подлокотник кресла, в котором развалился пилот.

— Если у вас есть десяток таких монет, то считайте, что вы меня зафрахтовали, — лениво взглянул на монету англичанин, — и учтите, что это цена билета со скидкой, которую я делаю для вас в знак уважения к хозяину этого благословенного клочка земли.

— Послушайте, как красиво говорит, — рассмеялся хозяин, — истинный английский джентльмен, и не подумаешь, что это его я вытаскивал за ноги из кабака, после того как он получил по голове бляхой солдатского ремня.

— Да уж, — лицо англичанина расползлось в улыбке приятных воспоминаний, — откуда мы могли знать, что эти австралийцы такие слабонервные? Мы всего-то поинтересовались, привезли ли они с собой кенгуру, чтобы прятаться в их сумки во время германского наступления.

— Вот только австралийцев оказалось больше, так что поле брани осталось за ними, — уточнил француз.

— Только потому, что они не соблюдали правила честного боя. А то я показал бы им, что такое настоящий английский бокс, — пилот сделал вялое движение левой рукой.

— Десять. Когда вылетаем? — Лиза достала из сумочки ещё девять монет и стопочкой положила их на первую.

— Допью вино, и полетим, — пилот посмотрел на солнце, — времени у нас ещё много.

Подпрыгнув, колеса оторвались от земли, и самолет взлетел в небо. Спустя несколько минут земля под ногами уступила место водам Ла-Манша и Лиза радостно вздохнула — всё, Франция осталась позади! Она до последней минуты была в напряжении и ожидании того, что обязательно произойдет что-то, что помешает ей вылететь. Только теперь она смогла расслабиться и получить удовольствие от полета — и она его действительно получала! Ей нравился басовитый рык мотора, ей нравились тугие струи воздуха бьющие в лицо, ей нравился вид открывающийся сверху, оттуда, где весь мир лежал у её ног!

Она вспомнила об одном незавершенном деле и достала из сумочки пистолет. Подержала его в руке, вздохнула, а затем выкинула его вниз, в глубокие воды Ла-Манша, туда, где он никого и никогда уже не сможет убить. Ей нравилось то ощущение, которое дарило оружие, ощущение спокойствия и уверенности в своих силах. Но вместе с этим казалось, что взамен оружие получило какую-то власть над ней, и Лиза понимала, что если она не избавится от него сейчас, то рано или поздно, но пистолет вновь оживет в её руках. Ну а вдобавок ко всяким психологическим рассуждениям примешивались и практические — зачем ей пистолет в Англии, стране закона и порядка? Да и трудно будет объяснить, зачем она таскает его с собой. Уж лучше концы в воду.

Изредка пилот сидящий в передней кабине поворачивался к Лизе и что-то кричал ей, но за шумом мотора и гулом ветра Лиза почти ничего не понимала из его слов и только согласно кивала. Потом она даже слегка заскучала, а море под крылом всё не кончалось. Странно, а она думала, что Ла-Манш узкий — на карте он нарисован тонкой синей полоской. А потом горизонт потемнел и через несколько минут уже стало ясно, что это земля. Лиза ощущала себя как матрос Колумба, но кричать 'Земля!' постеснялась, если у летчика нормальное зрение, то он её сам прекрасно видит.

Девушка думала, что они пойдут на посадку сразу, как только пересекут пролив, но летчик продолжал вести самолет дальше, оставив скалы покрытые пеной бурлящего прибоя далеко позади. Наконец, они сделали круг над каким-то лугом, мотор сменил басовитое рычание на нежный рокот и после недолгого пробега по траве самолет остановился.

Не глуша двигатель, пилот выскочил из кабины, помог вылезти и спуститься на землю Лизе и подал ей чемодан.

— Там, — взмах руки показал направление, — за пригорком, деревушка. Оттуда вы сможете на поезде добраться до Портсмута. Вот эту монету отдадите кондуктору в поезде — заплатить за билет. А в Портсмуте вы сможете обменять свои рубли на нормальные деньги. Прощайте, мадемуазель!

Легко разбежавшись самолет взлетел и скрылся за кронами деревьев. Лиза зажала в кулаке серебряную монету с вычеканенным профилем старой дамы, подхватила в руку чемодан и пошла к очередному вокзалу в своей жизни.

Вскоре Лиза вышла на проселочную дорогу и идти стало легче, а поднявшись на пригорок она увидела несколько десятков домиков и железную дорогу уходящую за горизонт. Лиза прошла добрую треть расстояния до деревни, когда увидела на дороге идущую навстречу фигурку. Когда расстояние сократилось стало ясно, что ей навстречу быстрым размеренным шагом идет констебль, выглядящий в точности как на фотографиях в газетах.

Поравнявшись с Лизой он остановился, приложил пальцы к полям шляпы и разразился тирадой на английском. Все попытки объясниться с ним на французском, немецком, или даже русском языке не увенчались успехом. Наконец полицейский махнул рукой, забрал у неё чемодан и жестами стал показывать Лизе, что она должна следовать за ним.

Ночь она встретила в полицейском управлении Портсмута. Констебль, задержавший её на дороге, привел её в какое-то здание и начал куда-то названивать. Поговорив по телефону, он снова подхватил её чемодан и повел Лизу на железнодорожную платформу. Подошел поезд, маленький, похожий на игрушечный, но зато в нем каждое купе имело собственную дверь наружу. После часовой поездки они въехали в город, а потом ещё с полчаса шли пешком от вокзала. Так Лиза оказалась здесь, хорошо хоть, что её не посадили с уголовниками, а закрыли в одиночной камере и даже вещи не отобрали.

Видимо о Лизе вспомнили не сразу, потому что из камеры её вывели лишь в полдень и провели в небольшую комнату, где сидел седой мужчина в очках.

— Ваше имя и место жительства, — сухо сказал он, кладя перед собой какой-то бланк и окуная перо в чернильницу.

— Петелева Елизавета Петровна, город Новониколаевск, Россия.

— Если вы русская, то почему отвечаете мне по-французски? — внимательный взгляд, попавший в Лизу через линзы очков, заставил её непроизвольно напрячься.

— Вы спросили на французском, вот я и ответила, можете задать мне его на немецком или на русском, как вам будет удобнее, ответ от этого не изменится!

— Есть ли у вас какие-нибудь документы подтверждающие личность? — казалось, что чиновника выпад Лизы ничуть не смутил.

— Нет, — призналась девушка, — мой паспорт был у брата, а он...

— С какой целью прибыли в Великобританию? — перебил её чиновник, видимо обстоятельства утраты документов его не интересовали.

— Я бежала из Франции! Вам хоть известно, что там революция и беспорядки?

— Кто помог вам незаконно проникнуть на территорию Соединенного Королевства? — снова через очки проблеснула сталь.

— Французский летчик, — Лиза как назло не могла вспомнить ни одной подходящей фамилии, — Э-э-э, Эмиль, Эмиль Золя. Из Шербура.

— Состоите ли в незаконных организациях?

— Послушайте, я хочу видеть российского посла, я поданная Российской Империи и мне совершенно не хочется отвечать на ваши ерундовые вопросы! — Лиза потихоньку начала выходить из себя.

— Являетесь членом коммунистической партии? — похоже что седому её переживания были безразличны.

— Я требую встречи с представителями российского посольства, — упрямо повторила Лиза.

— Какое задание вы получили? Что вы должны были сделать в Англии?

— Так как насчет посла? — улыбнулась девушка, которой вдруг вся эта нелепая обстановка допроса стала казаться невыносимо смешной.

— После того как будет достоверно установлена ваша личность, обстоятельства и цели вашего появления в Англии, вам может быть предоставлена такая возможность. А до тех пор вы будете находиться в лагере временного содержания для лиц нежелательных на территории Соединенного Королевства, — чиновник отложил перо в сторону и нехорошо улыбнулся одной половиной лица, — Посидите в Хокхерсте, подумаете, и станете разговорчивее.

Так Лизе на себе пришлось испытать английскую идею рожденную во времена бурской войны — концентрационный лагерь. И когда щедро увешанные поверху колючей проволокой ворота захлопнулись за ней, отрезая путь на свободу, то единственное что она смогла сказать, сказать спокойно, без эмоций, как констатацию факта — Ох, и какая я дура!

Париж. Сентябрь 1926

Сидя в тюрьме, Андрей частенько недобрым словом поминал тот день, когда он неосмотрительно оправился в посольство, оставив сестру одну. Тогда ему казалось, что на пару часов, а уже пошел второй месяц.

Надо было ему тогда сразу, как только увидел закопченные и треснувшие окна второго этажа, возвращаться обратно, забрать сестру и покинуть опасный город. Но нет, ему потребовалось выяснить — что произошло. У дверей посольства его и остановил революционный патруль. Андрея поставили лицом к стене и обыскали. Когда в его кармане обнаружились золотые монеты, то патрульные долго обсуждали — пустить его в расход сразу или отправить для дознания в какой-то комитет. Кто-то напомнил, что тогда снова придется вызывать труповозку, и это решило судьбу Андрея. Так он оказался в тюрьме, которую власти срочно освободили от уголовников, выпустив их скопом на городские улицы. Камеры срочно понадобились для заключенных другого сорта.

Свой первый день в качестве заключенного он запомнил плохо, смотрел на всё происходящее со стороны, как зритель. Очнуться от апатии ему помогли вши и клопы в достатке оставленные уголовниками в камере. Уже на второй день он почувствовал себя так, словно заболел чесоткой. Быстрый осмотр одежды помог установить постыдную причину этого. Как ему было стыдно и неловко перед сотоварищами по заключению, когда он искал на себе насекомых, чувствуя себя дикой обезьяной в зоопарке. Впрочем, сокамерники не обращали на его душевные терзания никакого внимания ибо сами оказались в схожем положении и вскоре вид профессора благословия Сорбонны, горячо полемизирующего с епископом, и, между делом, ловящего в своей бороде вошь и с наслаждением давящего её на ногте, никого не шокировал. Этого просто не замечали — непрерывная борьба с паразитами стала неотъемлемой частью тюремной жизни и даже способом борьбы со скукой.

В камере рассчитанной на восемь заключенных всегда было не меньше десяти, а однажды, когда в городе шли аресты по спискам, в нее засунули тридцать арестантов. Ужасная теснота продолжалась недолго — всю ночь под узким зарешеченным окном, выходящим во внутренний двор, раздавались винтовочные залпы. К утру в камере осталось двенадцать человек. Один из них, бывший редактор газеты, был мертв — сошел с ума, глядя как всю ночь, один за другим, люди выходят из камеры, а затем во дворе раздаются выстрелы. После очередного залпа он дико завизжал и бросился наклонив голову на обшитую железом дверь. Сила удара была такова, что он сломал себе шею.

В первые дни Андрей ждал, что его вот-вот вызовут и все это недоразумение закончится, с ним разберутся и отпустят. Но наблюдая как множество арестованных, так же уверенных в своей невиновности выходят в дверь, а затем во дворе раздается негромкое бормотание обрываемое резким залпом он понял, что пока для него лучшее надеяться, что о нем вспомнят попозже, когда первоначальный угар борьбы с врагами спадет.

Часто он вспоминал сестру и гадал — удалось ли ей выбраться из Франции? Последовала ли она его наставлениям или в силу вредного характера ждет его возвращения и ищет? Вопросов было много, неизвестность давила иногда просто захлестывая Андрея волной отчаянной безысходности. В такие минуты он старался отвлечься, мысленно конструировал механизмы, вспоминал когда-то прочитанные книги. Когда и это надоедало — просто рассматривал сокамерников, пытаясь понять, что это за люди, которых боится новая власть? С удивлением, каждый раз он убеждался, что большинство арестованных в душе являются обычными обывателями, на которых достаточно топнуть ногой, чтобы обеспечить послушность. Конечно за спинами они могут злословить и показывать фигу в кармане, но никогда они не станут бороться с неугодным режимом с оружием в руках. В тюрьме они очень быстро ломались и пресмыкались перед охраной и следователями. Страшно боялись смерти и вздрагивали каждый раз, когда во дворе раздавались выстрелы. Никакого смысла в том, чтобы арестовывать этих людишек Андрей не видел.

Но иногда в камеру попадали яркие личности. Например, однажды к ним посадили майора французской армии, который по революционному Парижу продолжал ходить в парадном мундире, с не споротыми знаками различия и орденами. Как водится, к нему сразу устремилось несколько человек с расспросами — узнать, что творится во внешнем мире. На вопросы майор отвечал сухо и немногословно, словно читал сводку. Когда все животрепещущие вопросы были освещены, кто-то поинтересовался, а за что арестовали уважаемого офицера?

Андрей, который лежа на верхних нарах рассматривал испещренный трещинами потолок и слушал разговор, поморщился. За время недолгого пребывания в тюрьме он уже понял, что такой вопрос задавать бестактно, если захочет, собеседник расскажет сам.

— Подозревают, что я вместе с группой офицеров совершил вчерашний налет на комитет коммунистов на Рю де Темпль. Говорят, что его закидали гранатами, а тех комитетчиков, кто пытался выскочить на улицу, расстреляли из ручных пулеметов. Вроде как треть коммунистов на месте положили.

— Здорово! — воскликнул невзрачный человек, по его словам бывший раньше государственным служащим, — Геройское дело, надеюсь вы приняли в нем участие?

Андрей свесил голову с нар и внимательно посмотрел на спрашивающего — последний вопрос ему совсем не понравился. Об этом стоило подумать и сделать зарубку в памяти.

— Нет, — лениво ответил майор, — что это за операция — две трети осталось в живых? Если бы налет планировал я, то всех бы положили на месте. Так что на чужие заслуги не претендую.

Майор пробыл в тюрьме недолго. Вечером вооруженный отряд национал-коммунистов без всяких документов отбил его у тюремной охраны. Вступать в перестрелку с решительно настроенными фронтовиками из-за какого-то заключенного охранники не решились.

Но это был единичный случай, обычно настоящие люди уходили иначе, и об их уходе возвещал приговор, начинающийся словами 'Именем французского народа' и заканчивающийся неизменным 'расстрелять'.

27 сентября о нем наконец-то вспомнили. Сидя перед побритым и даже пахнущем одеколоном следователем, Андрей ощущал некоторую неловкость за свой заросший и дикий вид. Хотя понимал, что по сути вещей в этом повинно именно новое руководство тюрем — за всё время заключенных ни разу не водили в баню, а уж о цирюльнике можно было даже и не мечтать. Андрей даже знал, когда власти тюрьмы зашевелятся и начнут что-то делать — когда неимоверно расплодившиеся паразиты начнут кусать их самих.

— Вы долго у нас сидите, почему не просили встречи со следователем? — допрашивающий поднял усталые, налитые кровью от постоянного недосыпания, глаза.

— Я понимал, что у революционной власти есть заботы поважнее, чем разбираться с каждым случайно задержанным и верил, что придет время и мне смогут уделить внимание, — с маской простодушия ответил Андрей.

— Считаете себя невиновным? — не поднимая головы спросил следователь.

— До ареста я пробыл во Франции меньше недели, хотя всю жизнь мечтал увидеть прекрасный Париж, в который влюбился ещё мальчишкой, прочитав книги Дюма. Я не делал и не думал делать что-нибудь плохое ни против французского народа, ни против революции.

— Изъятое у вас золото ясно говорит о вашем социальном положении, — намекнул дознаватель.

— Что могут сказать несколько монет? У меня кроме них не было толстых пачек денег, облигаций, векселей — ничего! Только десятирублевые монеты общей суммой в месячный заработок простого инженера, каким я и являюсь. А о моем происхождении яснее всего говорит мой паспорт, который у меня забрали вместе с деньгами. Из него ясно, что я живу в Сибири. Вы хоть знаете, что такое Сибирь? Туда по своей воле не едут! Столетиями она служит местом ссылки для россиян! Вот и моего отца сослали за участие в народовольческом движении, там он познакомился с моей матерью, которая тоже была репрессирована царскими палачами! Вот оно — мое социальное положение! — Андрей, не отводя широко открытых честных глаз, гневно уставился на следователя.

— Но это не помешало вам стать инженером?

— При Столыпине многое поменялось, а по результатам вступительных экзаменов мне даже не пришлось платить за обучение. Родители, если бы дожили, — Андрей тяжело вздохнул, — могли бы мной гордиться.

Следователь встал из-за стола и начал молча ходить по комнате. Через несколько минут он рубанул воздух ребром ладони и снова уселся.

— Извини, сидя совсем плохо соображаю — всё в сон клонит. Думал я тут, что с тобой делать. Расстрелять тебя — так вроде не за что, а поверить одним словам и отпустить — глупо. А может ты враг притаившийся?!

— Мне нечем доказать, что я невиновен, — сокрушенно вздохнул Андрей.

— Делом докажешь! Сейчас в Париже формируется интернациональная анархистская бригада имени Кропоткина, вашего, между прочим, русского.

Андрей подтверждающее кивнул головой.

— Там добровольцы с разных стран откликнувшиеся на нашу революцию и желающие помочь с оружием в руках. С Испании, Англии, Америки. Американцы вообще молодцы — провели сбор денег среди сочувствующих революции и приплыли на зафрахтованном пароходе. А на собранные деньги привезли с собой двадцать тысяч автоматов Томпсона! Сила! Ты можешь присоединиться к ним и доказать свою преданность революции, или... — Следователь многозначительно замолчал.

— Буду рад помочь правому делу, — Андрей даже встал со стула, чтобы подчеркнуть серьезность момента.

— Правильный выбор товарищ, — следователь пожал ему руку, — сейчас тебя отведут в тюремный лазарет, там мы пока собираем таких как ты. А потом вас передадут в бригаду, скоро она отправляется на юг, он сейчас неспокойный. Желаю удачи в бою!

Оказалось, что в тюрьме все же существует душевая, Андрей с наслаждением смывал с себя въевшуюся в кожу грязь, использовав всю четвертушку серого хозяйственного мыла. Немногословный охранник с недовольным лицом быстро и споро обкорнал его под ноль ручной машинкой, а затем протянул Андрею опасную бритву и обкусанный временем помазок.

— Побрейся, а то стал похож на Карла Маркса в молодые годы.

Одев чистое исподнее Андрей обнаружил, что его бывший когда-то белым костюм канул в неизвестность, а вместо неё лежит поношенная, но чистая французская форма. Брюки оказались ему слишком коротки, и тот же самый охранник, исполнявший форму цирюльника, принес ему замену. Наряд завершали тяжелые коричневые армейские ботинки, со стесанным правым каблуком.

В тюремном лазарете уже сидело несколько человек, одетых так же, как и Андрей. Приход новичка они встретили настороженно и вообще Андрею показалось, что в этом помещении царила какая -то напряженность. В отличие от тюремной камеры, где заключенные без конца обсуждали политику, власти и ситуацию в стране, здесь об этом никто и не заикался, как будто на политические темы было наложено негласное табу. Да и вообще 'добровольцы' предпочитали помалкивать. Видимо, большинство из них оказалось перед тем же выбором, что и Андрей, и теперь боялись поделиться своими мыслями, опасаясь нарваться на убежденных революционеров.

Через три дня он уже сидел в вагоне поезда, отправившегося с Лионского вокзала в Марсель. Ударная бригада имени Кропоткина была направлена на юг Франции для содействия местным товарищам в установлении революционного порядка. Комиссар бригады, пожилой испанец с умными, усталыми глазами, хмыкнул, прочитав сопроводительную записку, которую ему подал начальник конвоя, доставившего добровольцев из тюрьмы прямо к перрону вокзала.

— Ясно, — его французский был хорош, но очень резкий акцент выдавал в нем иностранца, — мы посмотрим, как зарекомендуют себя товарищи в бою, а до тех пор оружие я им выдать не могу.

В поезде Андрей обратил внимание на то, что анархистов существует как бы два вида: одни относились к предстоящей поездке как к увеселительному предприятию, обсуждая достоинства и недостатки темпераментных южных красоток, пили вино и громко смеялись над каждым анекдотом. Другие, в основном иностранцы, в веселье участия не принимали, держались вместе с соотечественниками, беспрерывно разбирали, чистили и смазывали оружие. Их спокойное и достойное поведение казалось Андрею более подходящим для людей едущих на войну. Иногда по составу проносились дикие и нелепые слухи о конечном пункте назначения: кто-то утверждал, что они примут участие в десанте на Корсику, захваченную войсками алжирских контрреволюционеров, кто-то говорил, что необходимо подавить офицерский бунт в Монпелье, и что все четыре эшелона ударного корпуса будут направлены туда. Потом, все более настойчиво стали повторяться слухи о том, что на Лазурном берегу, на итальянской границе, ведутся ожесточенные бои с итальянской армией и пограничниками, и что ударный корпус будет брошен туда. Когда их эшелон не останавливаясь проследовал через Марсель и повернул на восток, в правдивость истории с итальянцами поверили все.

Где-то перед Ниццей, 'позаимствовав' карабин и штык-нож, Андрей спрыгнул с поезда когда тот замедлил ход перед станцией. Чертыхнувшись, поднялся с пыльной насыпи, на ногах после прыжка он устоять всё же не смог — вещмешок с консервами ударил в спину, отряхнулся от пыли и прилипшего мусора, нашарил вылетевший из рук карабин. Закинул оружие за спину и пошел вперед — навстречу редким ночным огням Ниццы.

Франция. Осень 1926

Над Лазурным берегом поднялось нежаркое осеннее солнце. Андрей устало брел по набережной. Первую часть плана он выполнил — он на свободе и с оружием в руках, теперь оставалось сообразить, как незаметно и быстро выбраться из страны. Урчащий от голода желудок мешал сосредоточиться и Андрей начал искать место, где он мог бы присесть и перекусить. Перед приткнувшимся к воде белым зданием он увидел несколько столиков и направился к ним.

Банка мясных консервов была грубо вскрыта штык-ножом и Андрей уже предвкушающе втянул в себя аппетитный запах, когда внимание привлекла молодая темно-русая женщина вышедшая из здания и замершая увидев его. Долгую минуту молча они подозрительно оглядывали друг друга.

— Здравствуйте, — выдавила улыбку из себя незнакомка, — и чего ты уставился на меня, остолоп?

— Здравствуйте, — растерянно сказал Андрей, соображая, что здесь не так и наконец сообразив, что вторую часть странного приветствия незнакомка произнесла на русском, — Вы русская?

— Ой! — женщина машинально прикрыла рот рукой, — неудобно как! Вы знаете русский?

— Я сам русский! — Андрей возмутился подобным вопросом, недоумевая, как его могли принять за француза.

— Странно, а со стороны вы больше всего похожи на лопоухого французского солдатика. Почему вы в этой одежде? Вы из этих, из сочувствующих? — в её тоне проскользнул явный оттенок презрения.

— Отнюдь! Это маскарад на который мне пришлось пойти, чтобы вырваться на свободу из тюрьмы, куда меня упекли революционеры. И вовсе я не лопоухий, это просто из-за того, что стрижка очень короткая! Разрешите представиться, Петелев Андрей Петрович, инженер.

— Как официально! Вы обиделись на меня, — улыбнулась собеседница.

— Да нет, не обиделся, если хотите, можете называть меня просто Андреем, — пробормотал он, пойманный с поличным.

— Хорошо, а меня зовут Мария. Вот и познакомились. Так что вы делаете здесь, Андрей?

— Если вы спрашиваете, что именно я делаю сейчас, то отвечу, что собираюсь поесть, — Андрей показал на открытую консервную банку, — а если вопрос поставлен шире, то отвечу, что ищу способ выбраться из Франции и вернуться домой в Россию.

— До границы с Италией здесь рукой подать, скоро будете в безопасности, — пожала плечами женщина.

— Не выйдет, — вздохнул Андрей, — там анархисты заварили какую-то кашу. Вдоль границы идут бои. Снова попасть в руки революционеров или под итальянскую пулю у меня нет никакого желания. Так что, путь в Италию заказан.

Андрей заметил, что его собеседница всё чаще поглядывает на открытую банку и даже, кажется, непроизвольно сглатывает слюну.

— Надеюсь, что вы составите мне компанию и поможете мне управиться с завтраком?

— Разве что, чуть-чуть, — здравый смысл и голод подавили неясный голосок гордости.

— Вот только ни тарелок, ни вилок нет, — развел руки Андрей.

— Подождите, кажется из яхт-клуба ещё не все растащили, — Мария побежала в здание.

Андрей подумал, и достал из вещмешка вторую банку.

— Мария, а что вы делали в яхт-клубе? — поинтересовался Андрей, дождавшись, когда она доела свою порцию.

— Ночевала, больше негде было. Родителей арестовали, домой нельзя, а идти к знакомым — значит подвергать и их опасности быть арестованными, — она невесело улыбнулась, — вот и пришлось искать убежища. Раньше я здесь часто бывала, а теперь он всё равно пустой стоит, все кто могли поднять паруса — так и сделали. Обслуга разбежалась, прихватив всё что плохо лежало.

— А ваши родители — они кто? — спрашивать за что арестовали Андрей не стал, зная на собственном опыте, что зачастую для этого не нужны никакие причины.

— Отец — полковник гвардии, мать — домохозяйка.

— И что вы теперь будете делать?

— Пока не знаю даже. Может надо вернуться в Россию, там родственники остались. Или ждать, может родителей освободят? Запуталась совсем, ничего не знаю, — в уголках глаз предательски задрожали слезы.

— Тогда, может вы присоединитесь ко мне и мы вместе попытаемся выбраться домой, в Россию? — Андрей понимал, что взваливает на себя обузу и потом может ещё пожалеть о этом, но не мог бросить её здесь одну.

— С незнакомым человеком? Пробираться через всю Францию? — Мария вскинула голову и изумленно посмотрела на него.

— Дело ваше, уговаривать не буду, — устало махнул рукой Андрей, — сидите здесь и ожидайте чуда.

Он достал из вещмешка половину оставшихся у него консервных жестянок и выложил их на стол, — Надеюсь, это поможет вам продержаться какое-то время. Счастливо оставаться!

— Андрей! Подождите, Андрей! — отчаянный женский крик догнал его когда он уже отошел на несколько десятков метров. Он обернулся и увидел неуклюже бегущую к нему Марию прижимающую руками к груди консервные банки.

— Я пойду с вами, — потупив глаза, сказала она, — надеюсь, что мне не придется раскаяться в своем решении.

— Я тоже на это надеюсь, у меня хоть душа за вас спокойна будет, — Андрей забрал из её рук маслянистые на ощупь банки и сложил их обратно.

— И куда мы направляемся? — через некоторое время спросила она.

— В Швейцарию, вечное пристанище изгнанников, — улыбнулся Андрей, — осталось только придумать, как это сделать не привлекая к себе излишнего внимания.

Владелец писчебумажного магазина спускался по лестнице из своей небольшой квартирки, расположенной над магазином, испытывая раздражение и страх. Эту смесь чувств вызвал у него громкий, непрекращающийся стук в закрытые двери магазина. Сквозь стеклянную дверь он увидел вооруженного человека с черной нарукавной повязкой анархиста и живот невольно скрутило спазмом испуга.

— Чем могу служить, мсье, — тут он заметил молодую женщину, выглядывающую из-за спины солдата, — и мадмуазель?

— Мсье Клеман? Надеюсь, вы хорошо относитесь к революции? Дело в том, что нам срочно понадобилась ваша помощь: необходима пишущая машинка.

Рассыпавшись в заверениях вечной преданности идеям революции он показал им три разных печатных машинки. Солдат задумчиво потыкал пальцем в звонкие клавиши 'Ремингтона'.

— Ну что, Мари, конфискуем эту машинку и несем в штаб бригады? — он недовольно сморщился, — а может напечатаем прямо здесь? Сильно мне неохота нести её через весь город из-за одного документа!

— Можем и здесь, но как быть с буржуйчиком? Документ конфиденциальный, вдруг увидит что. Придется его потом арестовать, чтобы не сболтнул лишнего! — хозяину магазина готов показалось, что глаза революционной фурии кровожадно заблестели.

— Мари, Мари, всё бы тебе арестовывать и расстреливать, — укоризненно произнес солдат, — уверен, что мсье Клеман вполне может пока посидеть в своей квартире, откуда не сможет разглядеть ни буковки. Ведь правда, мсье Клеман?

Хозяин магазина торопливо, пока не передумали, метнулся по крутым ступеням наверх, придерживая неимоверно разболевшийся живот рукой.

— А теперь начнем печатать наш бесценный документ, — Андрей широко улыбнулся и заправил лист бумаги в машинку.

'Предписание. Выдано бойцу Интернациональной ударной бригады имени Кропоткина Андре Петелеву. Сопроводить для допроса Национальным Республиканским Комитетом особо важную задержанную...'

— И за кого бы тебя выдать? За отпрыска семейства Ротшильдов? Да нет, первый, кто прочитает это 'предписание', шлепнет тебя на месте. Вот! Придумал! Наш бывший государь здесь же, в Ницце проживал. Да и наследник престола российского Алексей где-то здесь лет пять назад скончался. Выдадим тебя за дочку Николая, жалко только, я не помню, как их зовут. Впрочем, думаю, что и французы вряд ли помнят их поименно. Значит, продолжим :

'... Марию Романову, дочь русского царя. Просьба ко всем органам власти оказывать помощь и содействие в выполнении данного задания. Комиссар Интернациональной ударной бригады имени Кропоткина Антонио Лопес.'

— Ну как? — он протянул листок бумаги Марии.

— Ужасно! — Мария бегло пробежала глазами по строчкам, — восемь ошибок в пяти предложениях! Андрей, вам стоит поработать над вашим французским.

— Этот 'документ' стерпел бы и десять, зато выглядит достовернее. А сейчас мне нужен ластик, перо и чернила: будем рисовать печать.

Андрей, высунув и прикусив кончик языка, напряженно вырисовывал несуществующую печать ударной бригады.

— Печать — это главное, с ней любая бумажка сразу становится официальной грамотой. Главное, не забыть рисовать буквы в зеркальном отражении. Спасибо родной гимназии, а иначе, где бы я получил такие ценные навыки?

Он подышал на ластик и смачно приложил его о лист бумаги.

— Вот теперь мы можем отправиться на вокзал и попробуем сесть на поезд.

— А что потом? — глаза Марии затуманились печалью.

— Потом? Потом — Марсель, Лион, Женева и, если удача не оставит нас — Санкт-Петербург.

Женева. Ноябрь 1926 года.

— Венчается раб Божий Андрей рабе Божией Марии...

Тихо потрескивающие свечи многоголосым хором подпевали надтреснутому старческому басу. В маленькой православной церкви скромно спрятавшейся за высокими альпийскими соснами завершался обряд венчания. Андрей внутреннее вздохнул — как-то оно всё получилось внезапно и неправильно. Да и жениться он вроде пока не собирался, надо было встать на ноги, пожить самостоятельно, получить отцовское благословение. И Машу, похоже, сходные мысли мучают — вон глазищи какие печальные, вот-вот заплачет. Но что уж теперь плакать по волосам... Просто так вышло...

Если в равнинной Франции октябрь ещё радовал последними теплыми деньками, то здесь холодный ветер предгорий внезапным шквалом накрыл всё вокруг снежной круговертью. Облепленная мокрым снегом одежда моментально промокла, а пронизывающий ветер выдул последние крохи тепла.

— Маша, может вернемся обратно в деревню? Ты уже на снежную бабу похожа, замерзнешь же!

— Прекрасное предложение! Особенно, если учесть твою неудачную попытку украсть курицу! Нас там ждут с распростертыми объятьями! — выдавила из себя через посиневшие губы Мария и для наглядности повертела у виска дрожащим от озноба пальцем.

— Мы могли бы обратиться в другой дом.

— Поздно уже, все видели, как нас гнали через всё селение, хорошо, хоть раз твоя винтовка пригодилась, а то и побить могли.

— Убить могли! Но я ведь не только для себя эту курицу брал! Надеюсь, ты не собираешься попрекать меня этим?

— Нет, я такая усталая, замерзшая и голодная, что мне не до морали и этики. Но вот то, что ты не смог вовремя свернуть этой курице голову — очень волнует и злит меня.

— Не напоминай, вот позора натерпелся, — Андрей отвел в сторону глаза, — так что? Пойдем дальше?

— Пойдем, только ты прижмись ко мне и рукой за бок обними — хоть немного теплее будет.

Они шли, шли и шли по, казалось, бесконечно поднимающейся дороге. Мария шла без жалоб, но всё чаще Андрей с тревогой поглядывал на её усталое, осунувшееся лицо. Внезапно она остановилась и принялась вглядываться куда-то сквозь метель.

— Что? Что с тобой? — испуганно потряс её за плечи Андрей.

— Мясом жаренным пахнет, — мечтательно произнесла она.

— О чем ты? Очнись! — Андрей принялся трясти ещё сильнее.

— Да прекрати меня трясти немедленно! Где-то мясо на костре жарят, ты что, не чувствуешь? — разозлилась Мария.

— Нет, — втянул ноздрями воздух Андрей, — ничего не обоняю и не слышу, разве что стук твоих зубов.

— Пойдем, — решительно потянула его с дороги Маша, — я тебе серьезно говорю, мясом пахнет!

За пригорком пряталась закопченная каменная коробка — все, что осталось от дома. Но за ней стояла конюшня — здесь огонь укротили и он успел лишь слегка облизать одну стену и часть крыши. Теперь и Андрей явственно увидел клоки дыма, вылетающие сквозь дыры при порывах ветра.

— Не торопись, — прошептал он спутнице, — сначала надо посмотреть, кто там.

— Да какая разница, — зло пошептала в ответ Маша, — у них есть костер и пища! А если они будут не рады нам, то у тебя есть винтовка! А я дальше никуда не пойду — у меня сил не осталось совсем уже! Нам надо переждать этот чертов снегопад...

-Хорошо, — понимая, что другого выхода нет, тяжело вздохнул Андрей, передернул затвор и загнал патрон в патронник, — только ты стой здесь и жди, пока я позову.

Держа карабин наизготовку, Андрей тихо потянул за створку двери, но истошный визг немазаных петель положил конец осторожностям, и ему пришлось прыгнуть внутрь навстречу неизвестности.

Внутри конюшни горел небольшой костерок возле которого на корточках сидели двое в шинелях. Над костром на импровизированном вертеле шипел и капал в огонь трескучими каплями жира здоровенный кусок мяса. При появлении Андрея оба вскочили на ноги, но при виде направленного в их сторону вороненого ствола карабина благоразумно остались стоять на месте. Один из них бросил быстрый взгляд в сторону и Андрей увидел винтовку, прислоненную к стене конюшни. В полном молчании он начал обходить костер по полукругу, подбираясь к винтовке поближе и не спуская прицел с незнакомцев. Те в свою очередь не шевелились и лишь поворачивали голову, неотрывно буравя его глазами. Когда до винтовки остался буквально шаг и успокоенный Андрей непроизвольно опустил ствол ниже, в дверном проеме показалась Маша. Он только на секунду отвел взгляд в сторону, но этого хватило. Бородатый мужик с каким-то гортанным рыком отпрянул в сторону и рывком засунул руку в карман шинели, а затем выстрелил в сторону Андрея прямо через сукно, не вынимая револьвера.

С того момента, как бородач запустил руку в карман, время для Андрея почти остановилось. Он явственно видел, как поднимается рука противника в его сторону, как на сукне образовалась маленькая дырочка с опаленными и дымящимися краями. Всю эту неисчислимую прорву времени он пытался нацелить на бородатого карабин, но руки стали вдруг ужасно неповоротливыми и неловкими. Казалось странным, что бородатый не продолжает стрельбу, пока он тут стоит такой прекрасной малоподвижной мишенью. Мушка прицела наползла на побелевшее и искаженное лицо и Андрей резко дернул за спусковой крючок, а затем торопливо передернул затвор, выбросив стреляную гильзу.

— Не стреляй! — противник рухнул на колени и поднял обе руки вверх.

Прерывисто дыша и пытаясь унять нервную дрожь, от которой ствол карабина гулял из стороны в сторону, Андрей ткнул оружием в сторону бородатого: — Ты! Очень медленно снимай шинель, если увижу, что потянешься к карманам — сразу получишь пулю в живот!

Вдоль стенки осторожно прошла Мария и спряталась за его спиной.

— А теперь — пошли вон! — Андрей качнул стволом в сторону выхода.

— Послушай, парень. Имей хоть немного совести — пришел на всё готовое, а теперь нас выгоняешь, — примирительно пробасил второй, — тут места на всех хватит.

— Не хватит! — качнул головой Андрей. Его взгляд остановился на стоящем в углу мешке, с подтекшей понизу кровью, — В мешке что? Мясо?

— Свинина, — подтвердил второй.

— Вот забирайте его и катитесь отсюда! Долго ждать не буду!

Отойдя метров на пятьдесят от конюшни изгнанные остановились и поставили мешок на землю, а затем начали что-то вполголоса обсуждать.

— Придется их поторопить, — вздохнул Андрей и подняв карабин выстрелил поверх голов, а затем наблюдал, как они спешно убегают, волоча мешок по земле.

— Пока вы тут разбирались, кому остаться, кому уйти — мясо уже с одной стороны подгореть успело, да и костер догорает, — Мария придвинулась поближе к багровеющим углям.

— Сейчас подкинем, — Андрей принялся торопливо ломать доски разгораживающие стойла.

— Хорошо как! — Мария протянула руки к вновь заигравшим языкам пламени, — вот только ноги никак не согреются, такое впечатление, что я их не чувствую.

— Надо тебя пристроить как-нибудь, пол холодный, каменный.

Андрей положил несколько досок на пол и кинул сверху две пыльные попоны найденные в углу: — садись сюда и снимай ботинки, надо растереть твои ноги.

Ноги были красивые, стройные и ледяные. Андрей тер и мял икры пытаясь восстановить кровообращение, растирал в своих ладошках узкие ступни и дышал на них. Через некоторое время его усилия увенчались успехом и мертвенно-синий оттенок кожи сменился розовым.

— Ну вот, — удовлетворенно вздохнул он, — а теперь мы можем наконец-то покушать. Не знаю, прожарилось оно или нет, но сил терпеть дальше уже не осталось.

Внезапно Мария громко рассмеялась, а перехватив недоуменный взгляд Андрея рассмеялась ещё громче, буквально согнувшись в приступе смеха пополам.

— Ой, не могу, мужчины! — выдавила она из себя между приступами смеха, — стреляли друг в друга с расстояния в три метра. Ни один не попал! Прирожденные стрелки!

— Тебе стало бы легче, если бы меня застрелили? — обижено надулся Андрей.

— Нет, не обращай внимания, — утерла выступившие от смеха слезы Мария и снова хихикнула, — наверное, это у меня просто истерика запоздалая. Знаешь, как я сегодня за день устала, замерзла и перепугалась!

— Ты прекрасно держалась, — честно сказал Андрей, — ты сильная...

Он замолчал, не зная, что еще добавить и как описать ей свои мысли, а затем поднял с пола шинель и накинул ей на плечи: — Грейся.

— Спасибо, — Маша поджала ноги и целиком спряталась под ней, а затем вспомнила и нырнула рукой в карман, — вот его револьвер.

Андрей задумчиво повертел потертое временем и множеством рук оружие и откинул барабан в сторону.

— Теперь понятно, почему он в меня ещё раз не выстрелил, видишь, у него патронов больше не было, — он показал Марии одиноко блестящую латунную гильзу и взмахнул рукой, собираясь отбросить в сторону.

— Стой! Не надо, отдай её мне, — Маша протянула к нему ладошку.

Андрей, в недоумении подняв брови, кинул ей на ладошку гильзу, а затем их взгляды встретились. Что-то важное прочитали они в глазах друг у друга, чуть уловимый намек от которого начало быстрее биться сердце, а затем оба смутились и отвернулись в разные стороны.

Свернувшись в калачик и пригревшись под шинелью Мария заснула и уютно посапывала. Опьяневший от еды, Андрей осоловело смотрел на пламя. Он понимал, что ему засыпать нельзя — неизвестно как далеко ушли прежние обитатели конюшни, которые вполне могут вернуться и подкараулить момент для мести. Спать нельзя, но кто мешает ему устроиться удобнее? Он прилег рядом с Машей и принялся бдительно сторожить вход стремительно сужающимися щелочками глаз.

— Андрей! — недовольный возглас и удар острым локтем в спину вырвали его из объятий сна, ласковых как руки матери.

— Ну что ещё? — зло рявкнул он, оборачиваясь к спутнице.

— Ты стянул на себя всю шинель, костер погас, я замерзла, — пожаловалась Мария.

— Извини, — он аккуратно укрыл её шинелью и огляделся. На улице уже стемнело, но, судя по врывающимся в прорехи снежинкам, непогода продолжала буйствовать.

— Не могу согреться! Прижмись ко мне, может хоть немного теплее будет, — попросила Мария.

— Грелка в полный рост, — усмехнулся Андрей, но покладисто придвинулся поближе, обняв её одной рукой за спину.

Её лицо уткнулось ему в грудь, волоса рассыпались и Андрею остался виден лишь один глаз с длинными пушистыми ресницами загибающимися кверху. Андрей смотрел на него, смотрел на появившиеся за последнее время синие тени под глазами, смотрел на маленькую пульсирующую жилку у виска. А потом на него накатил такой приступ нежности и жалости к ней, молодой, красивой, но такой уставшей, что, он и сам себе не отдавая отчета, слегка наклонил голову и поцеловал её в закрытые глаза. Словно ждала этого, Мария выгнулась всем телом, так выгибается кошка, когда её начинают гладить по спине. Она ещё сильнее прижалась к Андрею, а затем он почувствовал, как её обветренные губы, скользнув по щеке, прижимаются к его губам...

Три недели ни Маша, ни Андрей не вспоминали о том ночлеге, по крайней мере — не вспоминали вслух. Пока он сам не напомнил о себе.

— Выше нос! До Швейцарии уже рукой подать! Если бы не этот рельеф, столь мало приспособленный к нормальному передвижению, то могли бы уже видеть радостно ожидающих нас швейцарцев, — Андрей как мог подбадривал спутницу.

— Если бы мы не выбирали какие-то козьи тропы, то уже давно были бы в Женеве, — устало отмахнулась Маша, — а так я себя чувствую последним слоном Ганнибала.

— Зато мы живы и свободны. Дольше, но спокойнее.

— Да уж, спокойнее не бывает, — с сарказмом подтвердила спутница, — все просто великолепно! До такой степени...

Она вдруг остановилась и замолчала.

— С тобой все в порядке? — обеспокоено спросил Андрей заметив явную бледность её лица.

— Да, — только и успела сказать Маша, а затем стремительно отвернулась и её вырвало.

— Чем-то отравилась? — участливо спросил Андрей, дождавшись пока стихли последние спазмы и Мария выпрямившись вытерла рот измочаленным платком.

Маша подошла к нему и долго смотрела на него пристальным тяжелым взглядом.

— Что-то не так? — непонимающе спросил Андрей.

— У меня уже десять дней, как не начинается то, что обычно происходит каждый месяц. А ещё меня мутило сегодня с самого утра, а сейчас и вовсе вырвало! Тебе всё понятно?

— Ты что, в шарады решила поиграть? — Андрей испугался потока слёз назревающих в её глазах.

— Ну и олух же ты, Андрюшенька! Беременная я! Так тебе понятнее будет? — сорвалась на крик Маша, а две дорожки слёз покатились вниз.

— Понятненько, — выдавил он, пытаясь совладать с бешеной круговертью мыслей, а затем, решившись, отрубил себе все пути к отступлению, — Тогда, как честный человек, я могу сказать только одно. Мария, предлагаю Вам свою руку и сердце и прошу оказать мне честь, выйдя за меня замуж.

— Ох, ты хоть понимаешь, что предлагаешь? Да меня семья и родственники морально уничтожат, у них в таких делах опыт есть! Ведь ты даже не дворянин! — сверкнула в него мокрыми глазами Маша.

— Ах, вот оно что! — уязвлено протянул Андрей, — всё в аристократию играете, никак поверить не можете, что ваше время прошло! Вроде все равны, сословное деление упразднили, даже евреям и тем все ограничения отменили. Но это на бумаге, а в жизни, как делили всех на быдло и голубую кровь, так и продолжаете делить! Если моё предложение не совместимо с вашими представлениями о дворянской чести, то я выполню свою часть уговора и доведу, дотащу на спине, если понадобится, вас до Швейцарии, а далее — прощайте...

— Что ты сразу из крайности в крайность кидаешься, — всхлипнула Маша, — думаешь, мне легко на что-то решиться? Я пока не отказала тебе, просто объяснила, как на это известие отреагируют родные. Такой скандал!

— Да и черт с ними! — рявкнул Андрей, — нам с ними не жить! Хотя, чувствую, и мне достанется от отца за женитьбу без отцовского благословения. В некоторых вопросах он весьма старомоден. Придется держать оборону. Предлагаю, если ты согласна, обвенчаться в первой же встретившейся православной церкви, пока... пока некоторые обстоятельства не стали слишком заметны.

Вместо ответа Мария зарыдала ещё громче. Андрей обнял её и терпеливо ждал, пока она проплачется в его плечо.

— Ты уж прости меня, если что не так сказал, — виновато прошептал он на маленькое ушко.

— Да ты не причем, — слезы пошли на убыль, — просто я про родителей вспомнила, и на душе совсем плохо стало. Столько времени прошло, а я ничего не знаю — что с ними, как они? Ты не думай, я не плаксивая, просто эти слезы у меня давно копились, ещё с Ниццы. А тут ещё задержка все нервы вымотала. Вот и разревелась.

На базаре Новониколаевска на их внешний вид поглядывали бы искоса, в Санкт-Петербурге городовой сволок бы их в ближайший околоток, женевские полицейские старательно делали вид, что не замечают ничего необычного, когда они несколько раз обращались к ним, уточняя дорогу до российского консульства. Они уже почти дошли до него, когда Мария рывком за рукав остановила вырвавшегося вперед Андрея.

— Смотри, — ее рука указала на небольшое строение увенчанное православным восьмиконечным крестом, — вот она, первая встречная церковь.

— Запомнила, напомнила, — кивнул головой Андрей, — ну, что же, пойдем венчаться.

— Но ведь ты ещё не услышал мой ответ на твое предложение, — слабо запротестовала Мария, когда он потянул её за руку в церковь, — да и выгляжу я сейчас как пугало.

— Вот перед священником и услышу, а что до внешнего вида, то я переживу, главное, чтобы поп не из пугливых попался. А то начнет тебя святой водой кропить, — рассмеялся Андрей, на душе у которого стало вдруг хорошо и спокойно.

— Припомню я это тебе, когда стану замужней дамой! Уж я-то тебе тогда все спрятанные коготки покажу. Не раз вспомнишь этот день, сожалея, что не убежал, пока возможность была, — видимо и Марии передалась часть его хорошего настроения и она игриво царапнула ладонь Андрея.

Из церкви они вышли рука об руку и отправились в консульство.

— Очень сожалею, но сегодня ничем вам помочь не смогу, — молодой чиновник развел руками, — сам я такие вопросы не решаю. Я передам ваши заявления консулу и он будет их рассматривать. Вы можете зайти сюда завтра после обеда и узнать о ходе дела.

— Проще говоря, вы посылаете нас, подданных Российской Империи оказавшихся в бедственной ситуации и отчаянно нуждающихся в помощи, ночевать на улицу? — вскочил на ноги Андрей, на лицо которого начала накатывать краска гнева.

— Отчего же, на улицу? Здесь есть эээ... специализированные места...

— Называйте их своими именами — ночлежки для бездомных бродяг!

— Андрей, позволь мне сказать этому господину несколько слов наедине, — Марии с трудом удалось вытянуть за дверь мужа, пока его сжавшиеся кулаки не натворили дел.

— Уважаемый, — Маша сделала паузу, припоминая, — господин Казаков, не будете ли вы столь любезны, что оторвете свой зад от кресла и сообщите господину консулу, что встречи с ним ожидает Мария Николаевна Романова, дочь бывшего российского императора?

— Но как это может быть, — чиновник действительно вскочил из кресла, когда до него начал доходить смысл её слов, — Вы дочь Николая Второго?

— Позовите консула, — терпеливо повторила Мария, — я устала и не могу рассказывать свою историю всем сотрудникам консульства.

Чиновник торопливо юркнул в дверь ведущую во внутренние помещения и буквально через несколько минут вернулся в сопровождении лощеного импозантного мужчины средних лет.

Вошедший внимательным и цепким взглядом впился в Марию, заставив ту ощутить острый приступ стыда за свой внешний вид, явно не соответствующий её заявлению. Затем он что-то сказал на ухо чиновнику и тот умчался куда-то, бросив на Марию изумленный взгляд.

— Мария Николаевна, безумно рад вас видеть, — к великому смущению, консул поднес к губам и поцеловал её обветренную и поцарапанную ладонь, — вы наверное не помните меня, я был представлен вашему семейству семь лет назад, когда вы посещали Швейцарию. Я Сергей Иванович Рубинов, российский консул в Женеве.

— Извините, Сергей Иванович, не припоминаю, — честно созналась Мария, — нам в тот визит не до того было. Ведь мы приехали в Швейцарию, чтобы показать Алешу специалистам по легочным заболеваниям. А на приеме столько людей было, что всех не упомнишь. Я и не подозревала, сколько русских в Швейцарии.

— Да, многие аристократы разочаровавшись в новой России, предпочли ей патриархально-тихие Альпы, — согласился консул, — но вернемся к главному — как вам удалось выбраться из Франции? Из того сообщения была неясна ваша судьба и мы не знали, разделили ли вы участь отца и матери или сидите где-то в темнице.

— Какого сообщения, какую участь? — тревожно заломила руки Мария, а душа заныла от нехороших предчувствий.

— Значит, не знаете, — медленно роняя слова произнес консул, — Как жаль, что на мою долю выпало сообщить вам эту тяжелую новость... Мария Николаевна, ваши родители были обезглавлены по постановлению Революционного Комитета Юга Франции.

Комната поплыла у неё перед глазами и чтобы не упасть она судорожно впилась посиневшими ногтями за край столешницы. Консул подхватил ее под плечо и крикнул неторопливо вплывавшему в комнату Казакову осторожно несущему перед собой поднос с чашками и пирожными: — Живо, нашатырь и коньяк!

— Им отрубили головы на гильотине, — повторила Мария, тупо глядя на стену и продолжая сжимать в руке опустевший бокал, — за что? Они ничего им не сделали плохого. Отец — он такой добрый, всегда... был...

— Революция, смута, — тяжело вздохнул консул, — для них ваш отец был не человек — живой символ всего, что они ненавидели. Вот они и расправились с ним. Просто счастье, что вы тоже не попали к ним в руки.

— Скорее случайность, меня не было дома, когда они пришли. А потом я встретила Андрея, моего мужа, вместе мы добрались сюда.

— Мужа? Казаков упомянул о муже, но я решил, что он что-то напутал. Вы вышли замуж, когда? Кто этот счастливчик? — консул осторожно высвободил из её руки бокал.

— Два часа назад. Мой муж — инженер, и он не дворянин! — Маша подняла глаза и с вызовом посмотрела на Рубинова.

— Вот значит как, — задумчиво протянул консул, — морганатический брак. Романовы будут в ярости. Вашему дяде Михаилу подобное с рук не сошло. Вашей сестре Анастасии тоже. Но сейчас это может уже и не так важно — подумаешь, ещё капля в море забот. Главное — вы живы! Хотел бы я услышать о ваших приключениях подробно, но боюсь, сейчас для вас важнее отдохнуть и хорошо покушать. Я распоряжусь, вас отвезут в ближайшую подобающую вам гостиницу, а завтра мы встретимся и поговорим более подробно.

— Что ты им сказала, что беременна? — тихо спросил Андрей, хотя салон представительского 'Руссо-Балта' был отделен от передних сидений, где сидели водитель и сотрудник консульства, толстым стеклом.

— Позднее поговорим, в гостинице.

Немного смущаясь, Казаков протянул конверт.

— Сергей Иванович просил принять на текущие расходы и передал, что оплату гостиницы посольство берет на себя.

— Передайте ему нашу благодарность.

— Вот теперь можем и поговорить,— Мария вывесила табличку 'не беспокоить' и повернулась лицом к Андрею,— честно и откровенно.

— А, может, сначала примем ванну, вызовем обед из ресторана и уж потом будем слушать твои страшные тайны?— усмехнулся Андрей.

— Нет,— вздернула подбородок Мария,— я и так слишком долго откладывала этот разговор.

Андрей с сомнением осмотрел себя, затем с сожалением посмотрел на обитое шелком кресло, махнул рукой и развалился в нем, — слушаю тебя, дочь моя. Поведай мне грехи свои тяжкие.

— Не ерничай! Разговор серьезный и тяжелый. Во — первых: консул Рубинов известил меня что моих родителей казнили.

— Черт! — в сердцах выругался Андрей,— говорят о всеобщем счастье, но первое, что делают, дорвавшись до власти — уничтожают всех, в ком увидят хоть намек на противника. Чем им помешали твои родители?

— А это — во-вторых: мой отец Николай — бывший император России, Николай Романов, Второй.

— Но ты говорила, что твой отец служит в армии!

— Я сказала, что он полковник гвардии, и это истинная правда. То, что он служит в армии, это уже твои собственные умозаключения. Я не лгала тебе, просто не сказала всей правды.

— Ну, знаешь!— Андрей возмущенно вскочил с кресла,— она не солгала мне! Нет, именно что солгала, ты обманывала меня и водила за нос. Неужели ты боялась, что, узнав истину, я сдам тебя французам?

— Вряд ли я могла тебе открыться при нашем первом знакомстве. Сам понимаешь, что это было бы безрассудством. Ну а потом, потом... потом... мне не хотелось чтобы ты, узнав правду, отдалился от меня, как уже бывало в прошлом, когда за фамилией и родословной во мне не замечали человека.

Андрей грузно упал обратно в кресло, и на несколько минут в комнате повисло тягостное молчание.

— Ты чем-то недоволен?— ломко и напряженно зазвенел Машин голос,— ты получил в жены княжну. Не такая уж незавидная участь.

— Да,— задумчиво протянул Андрей,— а в конце книги герой обязательно женится на принцессе. Всё? На этом сюрпризы закончились?

— Осталось самое последнее, — Мария спрятала глаза,— когда ты спросил меня о возрасте, я была немного неточна: мне не двадцать два, мне двадцать семь, и я на четыре года старше тебя.

— Какое ужасное известие!— С серьёзной миной произнес Андрей,— если раньше я ещё как-то держался, то теперь сердце мое разбито окончательно и бесповоротно.

— Нашел время издеваться.— С обидой подняла на него глаза жена,— для меня это такая же больная тема, как и вопрос о семье.

— Ты не выглядишь на двадцать семь,— подбодрил её Андрей,— когда я в первый раз увидел тебя, то подумал 'какая прекрасная девушка'.

— Врешь, но приятно,— губы Марии изобразили слабое подобие улыбки,— спасибо. Ты подумай, Андрюшенька, о том, что я тебе сказала, а я пока пойду приму ванну — я о ней больше месяца мечтала.

— Андрей!— тревожно-болезненный голос жены вырвал его из полудремотного забытья. Мария стояла в открытых дверях ванной в накинутом на плечи гостиничном махровом халате, всем телом навалившись на дверной косяк.— помоги мне дойти до кровати.

Андрей подбежал и успел подхватить её на руки в тот момент, когда она начала падать. С ужасом он увидел на белом кафельном полу ванной цепочку розоватых лужиц со сгустками крови. Он бережно положил побледневшую Марию на широкую кровать.

— Позвони портье, пусть срочно вызовут врача, женского врача, — прошептала Мария.

— Ну что же, боюсь, мне нечем вас обрадовать.— Врач, чем-то неуловимо напоминающий Чехова в молодые годы, защелкнул свой докторский чемоданчик с инструментами, — у вашей жены выкидыш. Она сказала, что перенесла сильное нервное потрясение, что, видимо, и вызвало печальные последствия. К тому же, голубчик, у вашей жены явные признаки истощения. Конечно, я понимаю, какой женщине не хочется выглядеть красивой, но так изнурять себя диетами!

— Да какие уж тут диеты,— со вздохом произнес Андрей, вспомнив недавнее полуголодное существование.

— Но я думаю, что обойдется без серьёзных последствий. Конечно, если вы хотите родить наследника, то я рекомендовал бы вам обождать полгода, а за это время уделить особое внимание здоровью и питанию жены. Обильная пища и длительные прогулки на свежем воздухе, и все у вас будет прекрасно. А пока больной необходимо в течение недели соблюдать постельный режим.

Попрощавшись с симпатичным доктором, Андрей тихо, на цыпочках зашел в комнату, где лежала укрытая по самый подбородок простынями Маша, и немигающим взглядом смотрела в потолок.

— Ну как наши дела?— он осторожно поцеловал её в щеку.

— Плохо,— тихо сказала Маша и беззвучно заплакала,— я его потеряла, я потеряла нашего ребенка. Стоило только привыкнуть к мысли, что я беременна, а его уже нет.

— Видишь, как тебе не повезло, достаточно было подождать один день, и уже не было бы причины жениться, — горько произнесла она.

— Ты так легко от меня не избавишься, — погладил её по плечу Андрей, — Доктор сказал, что уже через полгода мы сможем повторить попытку. Ты поспи пока, тебе отдыхать надо и сил набираться. А у меня есть ещё одно срочное дело.

Он спустился вниз к стойке портье и спросил: 'У вас есть бланки телеграмм?'

— Конечно.— Служащий протянул ему несколько штук.

Андрей отошел к чернильнице, обмакнул перо и написал адрес: Россия, Новониколаевск, Каинская 16, Петелеву Петру Сергеевичу.

' Нахожусь Швейцарии, жив, здоров, где Лиза, не знаю. Срочно телеграфируйте. Андрей.' Он отдал бланк портье.

— Это надо отправить срочной телеграммой.

Звонок телефона разбудил его в шесть утра.— Господин Петелев? На ваше имя получена срочная телеграмма.

— Принесите её, пожалуйста в номер,— сонно попросил Андрей.

'Лизой все обошлось, бежала английской тюрьмы, плывет Петербург. Возвращайся. Оторву голову. Отец.'

— Сеструха, какой черт тебя понес в Англию? Сбежала из тюрьмы? — Андрей задумчиво почесал затылок, но это не прибавило ясности мышления, и, махнув рукой, мол, главное — жива и здорова, отправился спать.

Через полторы недели экспресс 'Женева — Санкт-Петербург' уносил их все дальше и дальше от опостылевших за время пешего перехода красот Альп навстречу к родному дому.

— Как хорошо! Наконец-то дома, в России,— Андрей показал в окно на заснеженную станцию,— даже лица родные, русские, как у того парня.

Упомянутый парень метался по платформе на соседнем пути и пытался справиться с брезентом, за которым был укрыт какой-то гигантский механизм. Порывы ветра вырывали брезент из его рук, и тогда он начинал хлопать на ветру как гигантский флаг. Управившись с непокорным полотнищем, он обошел механизм вокруг, видимо, проверяя надежность крепления в остальных местах, и остановился напротив окна вагона-ресторана, где сидели Андрей с Машей.

Повинуясь минутной причуде, Мария подняла руку и помахала ему. Парень улыбнулся и помахал ей в ответ.

— Первый русский, приветствующий меня на родной земле. А я даже имени его не знаю.— Маша задумалась.— Забавно,— произнесла она какое-то время спустя,— вот едешь в поезде, и за окнами твоего вагона мелькают лица людей, тебе незнакомых. Они появляются и исчезают в твоей жизни так быстро, и не знаешь, кто они, чем они занимались до встречи с тобой, и что будут делать дальше, и ты для них только тень, мелькнувшая за стеклом.

За своей землей

Николай сидел на завалинке и отбивал косу, когда увидел на дороге деда Никифора, торопливо ковыляющего куда-то.

— Здорово, дед.

— А, это ты, Кольша, — дед сошел с дороги и подошел к забору,— что, к покосу готовишься?

— А куда деваться? Надо, — Николай придирчиво осмотрел лезвие.

— Да, в плохое время довелось тебе жить, паря. Прямо скажем — в волчье время.

— С чего это? — удивился Николай.

— С того, что время такое. Раньше раз парень повзрослел, значит, надобно его женить. Опсчество поможет хату поставить, надел выделят, как положено, и живи себе, как хозяин, на землице, горя не знай. Да, хорошо жили раньше, одним миром, вот как!— старик сжал узловатые пальцы в кулак,— одних праздников церковных с пять десятков было, а еще дни рождения императора, наследников и августейших особ! Мужики оденутся по-праздничному, сапоги смальцем смажут, парадную фуражку набекрень. Зайдешь в гости в одному, другому, а потом и к тебе в гости заглянут. Благодать! А сейчас — Рождество, Пасха, и все. Скучно стали жить, наособицу...

— Ну тебе-то, дед Никифор, праздники не указ, ты сам себе праздник, когда хочешь, устраиваешь. Не твоя ли вчера старуха на полсела кричала и грозилась дрыном перекрестить?

— Эх, Кольша, Кольша, не понять тебе, от того и пью я, что душа моя болит. И за тебя болит тоже, вот, скажем, не дай Бог, помрет твой отец. Землица, как положено, старшему сыну отойдет, а с чем останешься ты? Вот и придется тебе в батраках у собственного брата до самой смерти горбатиться.

— Послушай, дед, ты, кажется, куда-то спешил? Вот и шел бы туда! — слова старика задели за больное место, наверное потому, что в них было слишком много правды.

— Точно! Вот старый пень! Вербовщики же к нам приехали! Вот я и спешу с людьми поговорить, что на белом свете творится, узнать.

— Что за вербовщики? Куда вербуют? — заинтересовался парень.

— А я откель знаю? Я же еще не дошел, мне сноха Манькина сказала.

— Пойти, что ли, тоже послушать...— Николай отложил инструмент и встал.

— Пятьдесят рублей подъёмных на руки сразу, по приезду на место еще пятьдесят авансом. Питание бесплатное, и за него из заработка не вычитают. Хороший работник за месяц получает больше, чем на заводе,— без устали повторял представитель стройки.

— Это что же,— влез любознательный дед Никифор,— я хуть сейчас могу пятьдесят рубликов получить, записавшись? А ежели я завтра откажусь, как вы меня заставите денежку вернуть, она же кончится!?— Он хитро улыбнулся беззубой улыбкой.

— Так мы не просто деньги даем, мы договор заключаем, а если кто его нарушить решит, то на это есть власти. За мошенничество у нас в тюрьму сажают. Но тебе, дедуля, это не грозит, нам нужны молодые, сильные и умные работники. Но если вдруг на стройке понадобится балаболка, то я о тебе дед обязательно вспомню.

Под смешки односельчан уязвленный дед Никифор нырнул обратно в толпу.

— А что строите-то? — спросил Николай, выбрав момент когда вербовщик замолк.

— Гидроэлектростанцию строим, большую, когда она заработает, то во всей губернии электричество будет.

— Гидроэлектростанцию... — задумчиво покатал на языке незнакомое слово Николай, — так значит, пятьдесят рублей сразу?

— Подписывай договор и они твои, — подмигнул вербовщик.

— А что, и подпишу!

В уездном городе Николай зашел в 'Земельный Банк' и открыл счёт на своё имя. Его мечта приблизилась к нему ровно на пятьдесят рублей.

На стройке Николая определили в бетонщики. Работа конечно тяжелая, но на деревне в страду ничуть не легче. Не о всем рассказал хитрый вербовщик, ой не о всем, но всё равно у Николая после всех вычетов оставалась большая часть получки, которую он отправлял переводом в банк. А квиток перевода аккуратно складывал и прятал в потайной карман.

— Парень, эй парень! Ключ подай! — Николай завертел головой и увидел того, кто к нему обращался — бульдозерист в черной замасленной робе забрался наверх своей гороподобной машины и теперь протягивал руку указывая на оброненную железку.

День у Николая был выходной, делать было нечего, и он с интересом наблюдал, как бульдозерист подкрутил что-то внутри, с грохотом захлопнул крышку, а затем ловко спрыгнул вниз.

— Ну что уставился, агрегатом интересуешься? — он подошел к Николаю.

— Ага, интересуюсь, понять не могу, как вы один с этой махиной управляетесь? Вам случайно помощники не нужны, ну вот ключ подать, или принести чего?

— А ты что, в помощники набиваешься? Техникой интересуешься что ли? — улыбнулся человек.

— Техника оно конечно неплохо, но я не потому. Просто водитель бульдозера — она профессия такая, умственная, не лопатой махать. Тут тебе и почет, и уважение всяческое и деньги опять же.

— Здраво рассуждаешь, по-мужски, приятно слушать. Грамотный?

— А как же, все три класса отучился.

— Понятно, — улыбнулся бульдозерист, — значит, выучил азбуку и закон божий. Или ты уже закон божий не застал?

— Отчего же не застал? Нас отец Никодим учил, а у него рука, ох какая тяжелая!

— Ясно, теперь ты точно знаешь, что Земля плоская? — подмигнул собеседник.

— Шутите, мы хоть и деревня, но точно знаем, что Земля — это глобус! — со знанием произнес Николай.

— Глобус! — в глазах у бульдозериста заплясали чёртики, — Вижу, и вправду, ты человек образованный. Хорошо, если мне вдруг понадобится помощник, то я слово замолвлю. Звать тебя как?

— Николаем Прохоровым зовут, бетонщиком работаю.

— Слушай, у тебя тут такой Николай Прохоров работает, что о нем скажешь?

— А что сказать? — начальник участка задумчиво потер переносицу, — парень неплохой, работы не боится, ума трезвого. Мужики после получки гурьбой за казенкой бегут, этот ни-ни. Прижимист и деньгам цену знает. Хороший работник.

— Тогда я его у тебя заберу, — решил главный инженер, — он вроде на бульдозере хотел работать. Пускай пока учеником побудет, а скоро новую технику получим, тогда сам за рычаги сядет.

— Так у меня скоро одни китайцы останутся, — запротестовал начальник участка, — они конечно работящие и исполнительные, но тщедушные. Их же трое надо, чтобы одного Прохорова заменить. Да и не поймешь их без переводчика, лопочут что-то и улыбаются.

— Вот и учи их русскому, а Прохорова я все равно у тебя забираю.

Научиться дергать за нужные рычаги оказалось делом нетрудным. Сложнее оказалось разобраться с той хитрой механикой, что внутри пряталась, пока всё запомнишь и к каждой железке подход найдешь, то сто раз лопату свою чуть ли не с нежностью вспомнишь. Одно хорошо, может, и соображал Николай медленно, но если уж что запомнил, то хоть ночью спрашивай — расскажет всё обстоятельно и со всеми подробностями.

Вскоре посадили его на подмену — если кто заболел или выходной требовался, то он садился в кабину и работал. На совесть старался, чтобы заметили и оценили. А потом пришли с Одессы бульдозеры, новые, ещё краской пахнущие и главный инженер ему предложил — выбирай!

Стройка начала подходить к концу, всю технику, что уже оказалась не нужна погнали по железной дороге под город Псков. Начальник стройки сам вызывал к себе Николая, предложил ему постоянно работать, сказал, что такие работники им нужны. Да и прибавку в получку пообещал. Подумал Коля о капитале в банке скопленном, небольшом, и согласился. И поехал новое строительство начинать. Доехали хорошо, разве что в дороге у него полотнище чуть с бульдозера ветром не сорвало. Вот мороки было бы, сажу паровозную, липкую, оттирать — ведь не приедешь же на новое место на грязном 'агрегате'.

И на новом месте у Николая все было благополучно. Начальник не обманул, и денег выходить на руки стало больше. Прикидывал Николай, что ещё года два придется на бульдозере поработать, чтобы скопить на первый взнос достаточно. А потом вернется он на село, как хозяин, женится конечно... Все его проспекты оборвало объявление япошками войны против России.

Вскоре призвали его в армию и, как человека с техникой знакомого, определили в учебный полк, где готовили на водителя броневика. И пока его унтера на плацу и на учебном поле гоняли — война та и кончилась.

Ждал Николай увольнения из армии, но вместо того отправили его в Варшавский округ в город Ченстохов. Там он встретил германскую. Их бронеполк держали в резерве и долгое время Николай войны и не видел. Разве что несколько раз изображали ложно атаку, чтобы заставить вражеские орудия стрелять. А когда наблюдатели артиллерийские позиции засекали, с поля торопливо в тыл отступали. Настоящая война шла где-то севернее, там армии сходились не на жизнь, а на смерть. А здесь только выжидали, чем закончится схватка.

Настоящий бой, такой про какие любят писать в газетах и вспоминать ветераны, в жизни Николая был только один. Произошел он когда и на их фронте случилось большое наступление. В первые несколько дней их полк опять не трогали и они только стояли в готовности, слушая непрекращающийся рев пушек. А потом и кинули в бой. Но, наверное, где-то пошло неправильно и вместо противника их ожидала пустота. Разве что разогнали несколько обозов. А потом командир полка построил их и сказал, что германцы тоже перешли в наступление и командование надеется только на них. Что если они не удержат дорогу на Бреславль, то сто сорок тысяч душ русских пропадут зазря. И приказ сказал — 'стоять насмерть!'. А в те годы такой приказ мало кто решался отдавать.

Когда арьергард поспел к месту боя, германцы уже прошли, как ножом по маслу, через редкую цепочку наспех собранных обозных тыловиков. Пришлось с ходу вступать в бой. В тот раз им удалось заставить их отступить, но ненадолго. У германцев были расчеты вооруженные специальными винтовками с длинными стволами и они умело ими пользовались. То один, то другой броневик замирали на месте или коптили небо тонкой струйкой. Сквозь смотровую щель водителя много не увидишь, и поэтому Николай не видел целиком поле боя, а послушно следовал указаниям командира. Только из забористого мата он узнал, что они уничтожили крупнокалиберный пулемет, оказавшийся страшным противником для броневиков. Часть германцев просочилась в тыл, и наводчику пришлось сесть за пулемет в кормовой дверце, чтобы не кинули гранату сзади.

После второй отбитой атаки германцы развернули артиллерию и засыпали позиции снарядами. По броневику ударило гигантской кувалдой, он подскочил и завалился набок. Командира и наводчика положило на месте, наповал. Оглушенный, Николай кое-как выполз из под их тел, под ногами хлюпали кровь и бензин. Если бы его броневик был пулеметным, то он сгорел бы заживо — машина легла на тот борт, где была дверь. Но в артиллерийских броневиках была ещё и кормовая дверца, ударом снаряда её распахнуло настежь, в неё он и выскочил рыбкой, боясь не успеть. Отбежал подальше, упал в воронку, достал из кобуры наган солдатский и приготовился отдать жизнь подороже.

Оказалось, что пока его жизнь не нужна никому. Отдышался чуток, звон в ушах стих, и звуки боя снова вернулись к нему. Выглянул он осторожненько из воронки и обомлел — со всех сторон снаряды рвутся, фигурки людские в дыму мечутся, везде стреляют и спереди и сзади. Где здесь наши, где чужие? Куда бежать? Но вот промелькнул среди разрывов броневик, зло башенкой вертящий и сразу на душе полегчало. Значит, не все полегли.

Прижимаясь к земле, Николай побежал к бронеавтомобилю. Но не добежал — рядом с броневиком взметнулись в небо комья земли и он, дернувшись, враз задымился. Выпрямился он тогда во весь рост и огляделся. И выть ему захотелось, когда увидел он свой полк: сгоревший, разбитый и неподвижный. Наверное, что-то повредилось у него в голове и он, крепко сжав побелевшими пальцами рукоятку нагана, пошел туда, где стрельба была громче.

Его заметили слишком поздно. Первым выстрелом он убил второго номера, уже успевшего выхватить из кобуры пистолет. А когда пулеметчик недоуменно повернул голову в его сторону, то успел лишь открыть рот, прежде чем пуля завалила его набок. Первая очередь пущенная Николаем из пулемета оказалась слишком длинной и пропала даром уйдя над затылками германцев. Он зло сплюнул и перехватившись поудобнее начал короткими очередями поливать немецкую цепь. А потом он отчаянно пытался вставить новую ленту, но с незнакомым оружием у него это никак не получалось и он рычал во весь голос пытаясь захлопнуть ствольную коробку.

— Слышь, бронеход, успокойся. Дай я попробую.

Николай с изумлением обнаружил рядом с собой двух лежащих казаков.

— Мужики, вы откуда взялись? — спросил он уступая место за пулеметом.

Казаки переглянулись.

— Я же говорил — контуженный... — бросил второй казак.

В шуме сражения появился новый звук и вскоре Николай разглядел его источник — над полем боя появились самолеты. Много самолетов. Маленькие и верткие, они не бросали бомбы, но носились над самой землей, поливая всё огнем двух пулеметов. И хоть самолеты были наши, русские, Николай прижимался к земле когда рев мотора проносился над его головой, не понимая как летчики могут что-то разглядеть на такой скорости и более всего опасаясь умереть от российской пули.

Но ему было не суждено умереть от пули, ему достались два осколка уральского железа, когда русская крупнокалиберная артиллерия засыпала наступающих германцев ливнем снарядов.

Когда он очнулся, вокруг царило безмолвие. Испуганный этой тишиной он попытался сесть и снова потерял сознание.

В госпитале ему вручили солдатского Георгия. Николай понял это так, что его наградили, наверное, не за его дела, сам-то он знал, что ничего такого геройского не успел, а в память полка ихнего, героически погибшего. Наградить кого-то видно надо, а почти никого и не осталось.

По двум ранениям его и уволили из армии, как положено. Приехал Николай в город, пришел в банк, выложил деньги наградные, по ранению пособие. Ему ещё и льгота была, как фронтовику и герою. Хватило. Дал ему банк ссуду, а земля уж давно присмотрена была.

А дальше просто жизнь пошла. Женился удачно — кобыла, две коровы и швейная машинка в приданом. В тридцать первом, правда, думалось всё — конец хозяйству. Но уж сильно в тот год погода пакостной была, как могла напаскудила. Заморозки, засуха и град лишили его почти всего урожая, осталось только до весны дожить и отсеяться, а уж на платежи по ссуде и пригоршни зерна не набрать. Спасло его тогда то, что не у него одного беда была — на несколько губерний голод случился. На тот год правительство послабление сделало, и банк платеж простил.

Выстоял тогда Николай, а вот брат его старшой — нет. Собрался он уезжать от дела крестьянского ненадежного за городским рублем. Но видать стыдно стало продавать землю отцовскую чужим людям. Договорились они по-свойски, что земля отойдет Николаю, а он постепенно рассчитается с братом.

Кусок оказался шире рта, и горбатился Николай с утра до ночи, а понимал, что не хватает его сил на все. В тридцать втором он заложил тот участок, что уступил ему брат и купил трактор.

Долго выбирал, что взять: 'Путиловца' или 'Петелевца'? И названия похожи и цена почти в копейку одинаковая. Разве что у петербургского трактора на десять лошадок в двигателе поболее, но к сибиряку жатка с бороной бесплатно идут. Клюнул всё же он на посул бесплатного, и купил 'Петелевца'.

В лихолетье тридцать восьмого у него было уже пятеро детей, и потому под призыв он не попал. Правда, с горючим трудности начались, выделяли по карточке, лишний раз трактор не заведешь. Несколько раз Николаю даже пришлось втридорога покупать топливо у интенданта военного полигона, кланяться и льстить, хотя так и подмывало заехать кулаком по вороватой харе. А куда денешься? Урожай-то убирать надо!

Сгинуло смутное время, жизнь снова вернулась в привычные берега. Сначала он растил детей, а там и внуки пошли. Землю выморочную с аукциона прикупил. Новый дом поставил. А когда начали в школу приглашать, как ветерана и очевидца давних событий, то понял, что отходит его время. Пора потихоньку сыну в руки вожжи передавать. Но без присмотра не оставил, и его всё ещё гулкий голос ставил окончательное слово в семейных делах.

— Деда, проснись! Там к тебе гость из города приехал, — внучка Аленка потормошила придремавшего после обеда Николая Прокопьевича.

— Какой гость? — недовольно проворчал он, — вроде не ждем никого, может опять какой торговец? Начнет сейчас в уши патоку лить и хлам всякий всучивать.

— Нет, — уверенно сказала Аленка, — такой солидный господин, и на машине приехал красивой, как игрушечка.

— Хорошо, пойдем на него посмотрим и послушаем, — дед покряхтывая поднялся с диванчика.

— День добрый, уважаемый Николай Прокопьевич! Я представитель концерна 'Петелевские заводы' Мануйлов Николай Иванович, — элегантно одетый мужчина осторожно пожал руку старика, — рад возможности познакомиться с вами.

— Николай Иванович, тезка значит. Давайте присядем, и послушаем, зачем вашему концерну понадобился старик, — он показал гостю на кресла, а затем скомандовал любопытной внучке отирающейся у двери и старательно делающей равнодушный вид, — беги скажи матери, что у нас гость, пусть накрывает на веранде стол.

— Ну что вы, Николай Прокопьевич, — попытался отнекиваться приезжий, — я совершенно не голоден. Не стоит беспокойства.

— Не обижайте старика, — нахмурил седые брови дед Николай, — вы гость в моем доме, как не накормить? Грех!

Посидели в молчании минуту, видимо служащий концерна не знал — не будет ли неправильным, если он приступит к делу сразу, не дождавшись окончания ритуала потчевания гостя.

— Ваш сын? — поинтересовался он, показывая на большую фотографию в рамке на стене, с которой молодцевато смотрел седоватый подполковник морской пехоты.

— Мой, вот только в кого пошел не знаю. Не захотелось ему в землице, значит, ковыряться. Теперь носится со своей службой с места на место, — дед попытался нахмуриться, но гордость скользившая в речи выдавала его с головой, — недавно написал, что ему за какое-то Таити орден боевой дали.

— Гаити, деда! — раздался из коридора голос — Аленка уже успела вернуться, и не смогла удержаться, — Таити совсем в другом океане!

— Да какая разница! Главное, что за боевые заслуги — это понимать надо! — рассердился дед.

-Хм, я к вам Николай Прокопьевич, собственно вот по какому делу, — гость принял деловой вид, — в этом году наш концерн отмечает пятидесятилетие Петелевского тракторного, с которого мы собственно и начались. Намечены мероприятия торжественные и даже с участием особ монарших, ну вы понимаете...

— Не понимаю, — искреннее признался дед Николай, — празднуйте, конечно, но я-то вам на что сдался?

— У вас есть трактор 'Петелевец' тридцать второго года выпуска?

— Есть, — во взгляде деда Николая появился огонёк.

— И его можно даже запустить? — представитель подался вперед всем телом.

— Конечно, а что ему сделается? Это же не нынешние трактора. Правда, последние годы его редко когда заводили. Молодежь новую технику предпочитает — там и музыка и удобства всякие.

— Вы не продадите его нам? Мы можем обсудить вашу цену...

— Да не собираюсь я его продавать, в деньгах вроде нужды особой нет, — дед вздохнул, — я с ним за эти годы как с родным сжился. А на кой он вам понадобился-то?

— Дело в том, что было принято решение, что желательно участие в празднествах первой модели трактора выпускавшегося заводом. А с момента снятия с производства сорок четыре года прошло уже. Я буду с вами честен, и скажу откровенно, ваш трактор — единственный, который мы нашли в России. Остальные давным-давно ушли на переплавку. — Гость вздохнул, — а просто посмотреть на него можно?

— За стол нас пока не зовут, так что время у нас есть.

Рядом со сверкающей громадой стекла и хрома, в которой приезжий, не без ревности, опознал изделие харьковчан, скромно притулился малыш 'Петелевец'.

— Вот он мой любимец, — дед Николай осторожно, как будто боясь разбудить, прикоснулся к нему ладонью.

— А может, все-таки подумаете,— к чему ему здесь ржаветь в гараже. А так мы поставим его на постамент перед небоскребом нашей головной конторы в Санкт-Петербурге. И табличку можем повесить, что этот трактор пятьдесят лет без поломок проработал у крестьянина Николая Прокопьевича Прохорова.

— Так уж и без поломок, — запротестовал дед, — да столько раз ломались, что и не упомнить! Да и не пятьдесят лет, а сорок пять.

— Тогда напишем — без серьезных поломок.

Они вышли из гаража и пошли обратно в дом. Представитель концерна не оставлял попыток переубедить старика.

— Понимаю, что он очень дорог для вас, но мы в силах компенсировать потерю. Если деньги не интересуют вас, то мы могли бы предложить вам технику, из той, что выпускает концерн. На выбор — хоть 'Север'!

— Вряд ли на моей земле найдут алмазное месторождение, — хмыкнул Николай Петрович, — чтобы оправдать расходы на содержание такого мамонта. Он на одну заправку тонны две, поди, солярки берет.

— Деда, а давай его на эту машину сменяем! — просящее протянула Алена, ходящая кругами вокруг сверкающей красным лаком машины гостя, и не сводящая с неё восторженных глаз.

— Эту? 'Анатру-спорт' пятьдесят второго года выпуска? Это же ручная сборка, девочка! Икона для тех, кто понимает! К тому же обладание этой машиной — дорогое удовольствие. Если что-то ломается, то запасные части приходится изготавливать на заказ, и стоит это очень недешево!

— Во, оно как! — удивленно хмыкнул дед Николай, — Так чего же вы на ней гоняете, что побьется не боитесь?

— Эта машина рождена для скорости, — широко и открыто улыбнулся гость, — держать её в гараже недвижной — просто кощунство.

— Впрочем, у меня родилось встречное предложение. Девочка, а 'Леди' тебе нравится? Для прекрасных дам самая подходящая машина, — тоном опытного искусителя промурчал представитель концерна.

— Цвета розового перламутра? — всплеснула руками Алена.

— Цвета розового перламутра, — старательно пряча улыбку, подтвердил гость.

— Деда! — девочка вцепилась в рукав старика.

— Ну что ж, девка большая, пятнадцать скоро. Небось, зазорно уже в школу на мотоциклетке гонять? Хорошо, по рукам. Будет у тебя Аленка собственная машина. Вот только про табличку, не обманете?

— Слово даю! И буквы будут большие...

Новониколаевск — С.Петербург

Тяжелая выдалась осень для Петра Сергеевича. Как раз такая, что бы врагу пожелать. С бесконечными хлопотами по получению грузов, монтажу оборудования и размещению специалистов, нанятых по контракту для обучения местных рабочих, управиться было нетрудно. Наоборот, дневные заботы отвлекали, снимали часть тягости с души, но вернувшись в опустевший дом он чувствовал как его страхи возвращаются и острыми ножами боли бьют в родительское сердце. Две его кровиночки, единственные на весь белый свет пропали бесследно, растаяли без следа.

Не один раз, долгими бессонными ночами, клял себя он последними словами, за поездку эту. Костерил город Париж и всех французов чохом. Забывался ненадолго и вновь тревожно просыпался, разглядывая темноту. Вставал утром не выспавшийся и в дурном расположении духа. Внимательно читал газеты, выискивая всё, где упоминалась Франция. В тот день, когда он прочитал о том, что в Париже идут массовые аресты и расстрелы, Петр Сергеевич напился до свинского состояния. Впервые за много лет. Последний раз он так пил только после похорон Таисии. Несколько дней оплакивал он тогда жену любимую и пил горькую. И, напившись, негромко напевал её любимые песни.

Два раза бросал все неотложные дела и уезжал в столицу. Записывался на прием к чиновникам дел иностранных министерства. Выслушивал сожаления, что рады бы помочь, но пока возможности не имеют — после налета на посольство Российская Империя разорвала дипломатические отношения с Францией. В частное агентство обратился, там порекомендовали ему человека одного, в сыскном деле опытного. Заплатил аванс, дорожные расходы оплатил. Уехал человек, и сгинул без конца, как и не было его.

Но однажды ночью его тревожный сон был резко прерван запыхавшейся и полуодетой кухаркой, которая сказала, что внизу его ждет почтальон со срочной телеграммой.

— Петелев Петр Сергеевич? Вам срочная телеграмма из Санкт-Петербурга, распишитесь, — почтальон протянул ему бланк и Петр Сергеевич дрожащей рукой вывел закорючку росписи.

Наклеенные на бумагу буквы плясали перед его глазами и он протянул телеграмму кухарке, — Наталья, прочитай, что там написано?

— Всё хо — ро — шо, — по слогам, старательно морща лоб, прочитала кухарка и обрадовалась, — всё хорошо!

— Дура! — взорвался Петр Сергеевич, — дальше читай! У кого хорошо?

— Тчк Андрея потеряла Париже, — кухарка поджала губы, — что-то здесь букв не хватает, пьяные они, что ли, на почте? Наверное, правильно будет — потеряла в Париже?

— Отдай, — Петр Сергеевич вырвал листок.

'Всё хорошо. Андрея потеряла Париже. Бежала английской тюрьмы. Плыву корабле Петербург. Соскучилась. Целую. Лиза'

— Слава тебе Господи, — Петелев перекрестился, — хоть один ребенок нашелся. Вернется — выдеру как сидорову козу! Брата она в Париже потеряла, будто не брат, а сумочка! Как его можно потерять? Тюрьма, подумать только, а! Будет дома сидеть и нос на улицу не казать! И всё ей — 'хорошо'!

— Наталья! Сообрази мне белой рюмочку и огурчик, — попросил он кухарку, — мне немного охолонуть надо.

Только успел он по-домашнему на кухне устроиться и рюмку к губам поднести, как вновь зазвенел дверной колокольчик.

— Петелев Петр Сергеевич? Вам срочная телеграмма из Швейцарии, распишитесь, — и вновь почтальон, правда, на этот раз другой, протянул ему бланк.

' Нахожусь Швейцарии, жив, здоров, где Лиза, не знаю. Срочно телеграфируйте. Андрей'

Петр Сергеевич торопливо прикрыл лицо ладонью, чтобы спрятать заблестевшие от слёз глаза.

— Буди Михаила, пусть машину заводит. Сегодня четверг, значит, Владивостокский экспресс будет через три часа. Надо ещё успеть собраться, телеграммы отправлю с вокзала. Наталья, я сейчас записку напишу, отнесешь её с утра в контору Емельянову, он пока за старшего остается.

В поезде Петр Сергеевич рухнул на постель и уснул сном смертельно усталого человека. Проспал одним куском двенадцать часов, сходил в вагон-ресторан, подкрепился и снова лег спать.

На следующее утро он проснулся отдохнувшим и посвежевшим, с ясной головой. Умылся, аккуратно ножничками подровнял усы и бородку и в прекрасном настроении отправился покушать.

— Петелев, кажется? — дородный краснощекий господин его лет, сидящий за накрытым столом помахал ему рукой.

Петр Сергеевич подошел поближе и пригляделся, припоминая, вроде встречались они.

— Металлургический завод? Семён, Сёмен Кондратьев?

— Точно! Вспомнил-таки, а ведь лет то уже немало прошло, как встречались в вашем Купеческом собрании! Садись ко мне, покушаем, выпьем чуток, о жизни поговорим.

— Как у вас тут, в Сибири, спокойно? — Покончив с обильным завтраком, Кондратьев отвалился от стола и расстегнул пуговицы на жилетке.

— Да с чего бы иначе-то было? Про что ты? — удивился Петелев.

— Да про дела французские, чтоб им! Долой буржуев-кровопийц и всё такое, — на последние слова, произнесенные довольно громко, обернулось половина завтракающей публики, и Кондратьев, смутившись, понизил голос под недоумевающими взглядами, — народец в последнее время какой-то смурной стал, задумчивый и глядит исподлобья. Эти французы со своими затеями, весь мир взбудоражили. Все о Марксе поминают, даже те, кто совсем недавно был уверен, что Маркс — это американские актеры-комики. Поневоле задумаешься, что делать.

— А что тут думать, — пожал плечами Петр Сергеевич, — я думаю так: если работника дома ждет обед сытный и водки рюмочка, то не пойдет он после него на улицу горло драть и власти хаять. А вот если он отработает целый день за жалкие копейки, которые у него хитрыми штрафами отнять пытаются, то такому только крикни — 'Громи!'. Даже собака, если пинать и голодом морить, огрызнется, а человек и подавно.

— Да ты, погляжу — либерал! — собеседник недовольно дернул щекой,— ничего, обожжешься еще. Ты им со всей душой, а они тебе — нож в спину!

— Я — не либерал! Я человек, который сам хочет жить хорошо, и другим дать возможность заработать.

— Ты еще, как Третьяков, галерею картинную для работников построй,— едко усмехнулся Кондратьев.

— Нет, не потяну. Не те ещё мои финансы. А вот сын, глядишь, уже и музеи, и галереи сможет строить.

— Если папашины игры в доброго хозяина его раньше без наследства не оставят.

— А чего тогда спорить, поживем — увидим. Время, оно самый лучший судья.

Из дальних странствий воротясь

Подбадриваемая восхищенными криками экипажа, Лиза осторожно спустилась на причал по сходням, довольная произведенным впечатлением. Кто-то из команды грузового судна, на которое Лизу посадили сотрудники посольства, даже начал восторженно свистеть ей вслед. Лизу ошеломил эффект, которому она была обязана просто сменив платье. Она не могла себя заставить появиться в столице в платье неимоверно поношенном и затасканном за время её одиссеи. Вот и наступило время прелестного маленького черного платья. И моряки, за время путешествия бросавшие на неё лишь взгляды чистого любопытства, теперь смотрели ТАК, что она чувствовала себя голой.

Ощутив под своими ногами твердую землю, она вздохнула с облегчением. Нет, её не укачивало на море, но, напуганная рассказами моряков, она ежеминутно ожидала, что вот-вот морская мина, притаившаяся в глубине, коснется борта корабля и разнесет его на маленькие кусочки. И даже уверения старшего помощника, что в Северном море и Балтике ежегодно тонет от мин не более десяти кораблей, не смогли поколебать её уверенность. Одна мысль о десятках тысяч мин, щедро накиданных и англичанами, и немцами, заставляла сердце учащенно биться. Возможно, если бы Лиза умела плавать, ей было бы не так страшно. Поэтому ещё на борту Лиза поклялась себе, что научится хорошо плавать, даже если для этого ей придется выпить всю Обь.

— Елизавета Петелева? Я представитель частного охранного агентства 'Аргус'. Ваш отец отправил к нам телеграмму с просьбой встретить вас и позаботиться о вашей безопасности до его прибытия из Новониколаевска.

Лиза в удивлении посмотрела на господина, за спиной которого стояли две женщины с комплекцией портового грузчика.

— Эти дамы отвезут вас в гостиницу и побудут с вами.

— Похоже папа слегка перестраховывается, или он боится, что я опять потеряюсь? — задумчиво пробормотала Лиза себе под нос.

— А мы не могли поселиться в гостинице получше? — язвительно спросила Лиза, разглядывая проржавевший рукомойник.

— Мы действуем по стандартной инструкции. Здесь безопасно и никто не сможет вас найти,— терпеливо разъяснила одна из женщин,— Ваш отец просил позаботиться о вашей безопасности.

— Мне бы вашу компанию три месяца назад! Вот тогда это было необходимо! А теперь, когда мне ничто не угрожает, я в своей стране, меня заперли в комнате и не дают никуда выйти. Точно отец боится, что я могу ещё что-то натворить.

— Да не переживайте вы так! Ваш папа уже едет, переночуете ночку здесь, а затем мы передадим вас с рук на руки.

— Как мне надоело сидеть под замком! Хоть волком вой! В Англии посадили — сбежала, вернулась домой и что же? Меня первым делом опять запирают! Это просто рок какой-то, — Лиза в напускном отчаянии рухнула на кровать и зарылась лицом в подушку и потому не смогла оценить эффекта от произнесенных слов.

Услышав об успешном побеге, женщины немедленно изменили диспозицию, теперь и окно и дверь были надежно закрыты от Лизы, а сама она оказалась под непрерывным наблюдением.

Проползли два нудных дня, в которые она не знала чем себя занять. А затем её усадили в машину и отвезли в другую гостиницу, где она наконец-то встретилась с отцом.

— Папа! — она повисла у него на шее, поджав ноги.

— Осторожно, уронишь ещё, вон кобыла какая вымахала, — недовольно проворчал отец, но обнял очень крепко и долго не отпускал. Затем осторожно поставил на ноги, отошел на шаг, оглядел. Недовольно изогнул бровь, увидев голые коленки, нахмурился, обнаружив отсутствие кос.

— Ну что, доченька, пойдем присядем, поговорим о твоих злоключениях.

— Подожди папа, что с Андреем? Что-нибудь известно? — тревожно спросила Лиза

— Да жив твой братец и здоров. Почему-то в Швейцарии, — развел руками отец, — подробностей пока не знаю. Будем ждать, приедет и сам расскажет.

Лизин рассказ отцу был коротким и логичным. Революция. Пропажа брата. Транспорт отсутствовал, поэтому пришлось выбираться в Англию. Подозрительные британцы, выискивающие революционеров. Концентрационный лагерь. Подкуп, побег. Посольство. Корабль.

— Это тебя так в лагере оболванили? — отец коснулся её волос.

— Да, — кивнула головой Лиза и тяжело вздохнула, — условия там отвратительные, множество женщин в бараках. Вот, чтобы паразиты не появились нас и подстригли. Но это не страшно, папа. Сейчас многие короткие стрижки носят. Надо будет только сходить в парикмахерскую, поправить немного.

— Молодец! Другая бы на твоем месте ревмя ревела, по волосам убиваясь, а ты держишься! Сразу видно — наша порода! — похвалил отец.

— Главное — голова цела! — подхватила Лиза, чувствуя себя величайшей лицемеркой.

Для души Лизы наконец наступил праздник. Санкт-Петербург, опрометчиво проигнорированный в прошлый приезд, и рассматривавшийся Лизой лишь как перевалочный пункт по пути к заветному Парижу, теперь повернулся к ней лицом. Отец целыми днями был занят своими делами, а Лиза, после того как он несколько успокоился и поверил в то, что вновь обретенная дочь не собирается никуда исчезать, была предоставлена сама себе. Без провожатого, сама, она каждый день открывала для себя этот прекрасный северный город с новой стороны. То это был город великих свершений, камни которого помнили и фанфары царского поезда, и звон кандальных цепей, то это был город музеев и галерей, небольших уютных кафе, в которых люди, уже украсившие собой обложки книг и ворвавшиеся в мировую культуру, вели пьяные споры о словесности. Или очередная неширокая улочка вдруг оказывалась истинным Эльдорадо, сулящим путешественнице наслаждение, сверкающее электрическими огнями вывесок дамских магазинов. И лишь погода, сырая и холодная, мешала насладиться удовольствием от города в полной мере.

В один из особо непогожих дней, когда резкий ветер нес с Балтики снежную крупу, Лиза удобно устроилась у раскаленной чугунной батареи и перечитывала октябрьский выпуск 'Вестника авиации', в дверь постучали. Молодая женщина в сером осеннем пальто, на котором снег уже растаял и теперь висел шариками влаги на ворсинках, робко переступила через порог.

— Я хочу поговорить с госпожой Елизаветой Петровной Петелевой.

— Ой, а это я,— почему-то растерялась Лиза,— да вы снимайте пальто, и шляпу, я их пристрою, чтобы обсохли.

Она усадила гостью и заметалась, подтаскивая высокую вешалку для одежды поближе к батарее.

— Вы первая гостья, которая приходит ко мне в этом городе. Может, позвонить, чтобы принесли чаю или кофе?

— Не стоит затруднять себя. Я пришла сюда, чтобы поговорить с вами. Я работаю в газете 'Санкт-Петербургские хроники', журналистка Лидия Извольская.

— Интересно-то как! Женщина-журналист! И вы пришли поговорить со мной, о чем?

— Дело в том, что мне стало известно о ваших недавних приключениях в Англии. И вроде вы даже сбежали из тюрьмы? — вкрадчиво начала журналистка.

— И можно поинтересоваться, как к вам попала эта информация?— первоначальный восторг Лизы от встречи как рукой сняло.

— Ну... настоящий журналист никогда не выдает свои источники информации.— Гостья всем своим видом пыталась показать, что она-то уж точно, из настоящих.

— Тогда мне придется догадаться самой — через знакомых в охранном агентстве 'Аргус'.— Произнесла Лиза усталым тоном всезнающего человека.

— А как..., ой..., это не важно,— взмахнула рукой журналистка.

Лиза великодушно не стала указывать на тот факт, что у гостьи покраснели мочки ушей.

— И что вас интересует конкретно?

— Правда! То, как вы совершили этот побег, что ощущали при этом, какие были переживания,— журналистка достала блокнот и карандаш.

— То, как я совершила побег, не может быть опубликовано в газете. Мы заключили договор, он получил деньги, и моё слово не выдавать его участия — ну а я получила свободу. Если бы я хотела нарушить своё слово, то не придумала ничего лучше, чем опубликовать свою историю в газете. Что касается моих ощущений и переживаний, то ощущала я, что от неудобной позы в багажнике машины у меня страшно затекают ноги. Вот вам вся моя история — вряд ли ваш редактор поместит её на первую полосу.

— Господи, какая я невезучая! И угораздило же меня заняться этим проклятым ремеслом! — журналистка положила блокнот обратно в сумочку, — ладно, Лиза, я не буду вам дальше надоедать, просто думала, что здесь может быть хороший материал...

— Да куда вы! У вас пальто ещё не высохло. Вы можете просто посидеть в тепле и попить чаю. Поболтаем, у меня в этом городе совсем нет знакомых, и папа вечно занят.

— Приношу я ему статью о проблемах городского водоснабжения — говорит, что скучно и ничего нового читатель не узнает. Ладно, собираю, приношу материал о проститутках работающих без билета и о полиции покрывающей их — не берет, говорит, что не будет из-за меня ссориться с полицией и градоначальником. Вот твои границы — светская хроника и искусство, а за них ни-ни! Так иногда тяжело быть женщиной! Не видят они во мне полноценного журналиста, — гостья отставила чашку с чаем, — замучила я вас своими жалобами, наверное?

— Скажите, а ведь вы собирались писать материал, опираясь на мои слова? — огонёк мести зажегся в глазах Лизы.

— А как иначе? — удивилась гостья, — не на запросе же в английское посольство.

— Тогда у вас будет материал, как раз такой, какой любит публика! Доставайте блокнот и записывайте.

' Стараясь дышать как можно тише, я осторожно разгребала замерзшими руками прихваченную первыми заморозками землю. Вдруг невдалеке послышались негромкие шаги, а затем холодный октябрьский ветер донес до меня запах сигаретного дыма. Я замерла неподвижно, прижав лицо к земле и молясь Господу, чтобы тучи закрывшие Луну не разошлись раньше времени.

— Ты слышал Джон, как повезло коротышке? Он пристрелил ту сумасшедшую русскую старуху, когда она кинулась к воротам.

— Да, пять фунтов — неплохая прибавка к жалованию.

Казалось, что патрульные разговаривают прямо над моей головой и я страшно боялась выдать себя хоть малейшим движением.'

— Но ведь это неправда! — журналистка перестала записывать и уставилась на Лизу пристальным взглядом.

— А вы откуда знаете? Вы там были? — Лиза прищурила глаза.

— Но раньше вы говорили о подкупе охраны... — растерялась журналистка.

— Да, а если бы не получилась, то вполне могла сбежать и так.

— Я не могу писать, зная, что это неправда, — твердо сказала журналистка.

— Послушайте, Лидия. В то время, как вы сидите здесь в тепле и гордо размахиваете своими принципами, сотни людей сидят за колючей проволокой. Единственная их вина в том, что британские власти сочли их подозрительными и могущими в дальнейшем доставить неприятности короне. Осужденные в тюрьме хоть знают когда они выйдут на волю. У томящихся в концентрационных лагерях нет и этого! У них нет адвокатов, нет почты, нет свиданий, нет ничего! Лишь кусок неба в зарешеченном окне, да миска похлебки в руках! А ты тут корчишь из себя благородную даму! А как же правда? То, что я скажу, то и станет правдой! Взяла своё пальто и пошла отсюда... — почти шепотом закончила Лиза.

Журналистка вскочила как ошпаренная, подошла к пальто, зачем-то потрогала его рукой, а затем, покачав головой, села обратно на стул и достала блокнот.

— Я наверное сошла с ума, но, считайте, что вы меня убедили. Вот только как на это отреагируют английские власти? Ведь они будут все отрицать!

— Превосходно! — восхитилась Лиза, — думаю, что их первым решением будет именно это — отрицать всё! Отрицать само существование концентрационных лагерей в мирное время! Вот только не выйдет, слишком много местных жителей знает, да и можно указать точное местоположение — шесть миль от Хокхерста. Когда это всплывет британцы могут отрицать что угодно, им не поверят даже если они заявят, что ходят на двух ногах. Хотя, наверное, Лидия, вы переоцениваете силу печатного слова — не думаю, что в Англии есть дело до того, что вы здесь напишите в одной газете из многих. Ограничатся недоуменным молчанием. Вызовите справедливое возмущение у тысячи читателей, на этом вся шумиха и закончится. А то ещё решите, чего доброго, что я объявила крестовый поход. Вы готовы? Тогда продолжим.

'Дождавшись, пока их шаги стихли в ночи, я вновь принялась за свой нелегкий труд. Наконец, я решила, что прокопала достаточно и попыталась проползти под колючей проволокой. Острый иззубренный металл безжалостно пробороздил моё бедро, задавив стон, готовый вылететь из губ, я последним рывком вырвалась из-под проволоки. Встала на ноги и вдохнула опьяняющий воздух свободы. Темнеющий лес сулил укрытие, и я побежала к нему. Голые ветви больно хлестали по лицу и рукам, сучья цеплялись за одежду. Мне поневоле пришлось идти медленнее и рассвет я встретила на меньшем расстоянии от лагеря, чем собиралась.

Внезапно за спиной раздался ещё далекий собачий лай, и это заставило моё сердце похолодеть — они спустили собак! Позабыв об усталости, я стремительно побежала от этого страшного лая. Я бежала долго, сколько смогла. Силы мои кончались, а собачьи голоса становились всё ближе и ближе. Стало ясно, что мне от них не убежать.

Прислонившись спиной к дереву, я постаралась восстановить дыхание и достала скальпель, украденный у английского доктора, не собираясь сдаваться без боя. Вдруг на дорожку выскочила лиса, выскочила и стала, тревожно нюхая воздух. Мне стало жалко маленькое животное, по незнанию ставшее на пути между мною и страшными четвероногими монстрами. Один укус и они пронесутся мимо его истерзанного тельца. Я резко сделала шаг вперед и крикнула. Испуганная лиса прытко метнулась от меня и побежала в сторону собак. Минуты шли, но собачий лай не приближался, а вроде, наоборот — стал удаляться. Лиса, догадалась я. Они побежали за лисой!

Окрыленная, я побежала дальше, дав себе слово возблагодарить Господа нашего, потом, когда времени будет побольше, за чудесное избавление. Лес кончился, началось скошенное поле, за которым виднелась железнодорожная насыпь, по которой полз грузовой состав. Когда я уже, тяжело дыша, поднималась по насыпи, я услышала приглушенный расстоянием выстрел. Обернувшись, я увидела несколько вооруженных человек выбежавших из леса. Раздался второй выстрел, и что-то просвистело над моей головой. Пуля, они стреляют по мне! Последним усилием я уцепилась за поручень и втянула себя в открытый тамбур. Упала на металлический пол и жадно втягивала ртом воздух под треск разрываемой пулями вагонной обшивки.

От преследователей я избавилась, но ненадолго, стоит погоне добраться до телефона или телеграфа, и на ближайшей станции меня будет ожидать полицейский констебль. Необходимо было что-то придумать, и придумать быстро. На счастье, как раз в этот момент поезд проезжал по мосту, и я увидела баржи с зерном, плывущие по каналу. Решение пришло молниеносно. Я выпрыгнула из тамбура, целясь в баржу, показавшуюся из под моста. Уже в воздухе я запоздало испугалась, что разобьюсь. Гора зерна смягчила моё падение, но по инерции я скатилась с неё, ударилась о металлический борт и замерла, обессиленная.

История моего побега окончилась, когда вечером этого дня я, шатаясь, вошла в российское посольство и попросила помощи и убежища'.

Лидия закончила писать, пристально и задумчиво посмотрела на Лизу.

— Вы, ты, рассказывала это так страстно, что на минуту у меня зародились сомнения, а может, это — настоящая история побега?

— Да,— подхватила Лиза, — хочешь, покажу украденный скальпель? Он у меня в чемоданчике, на память оставила.

— Нет,— засмеялась журналистка,— а то у меня и вправду все в голове перепутается.

— Ну, а всякие омерзительные подробности, как то: голод, холод, охрану с хлыстами, добавите по своему усмотрению. Не мне вас учить, как делаются статьи.

— Скажи, Лиза, а сколько тебе лет?

— Восемнадцать,— удивилась Лиза.

— Просто,— пояснила гостья свой вопрос,— то ты выглядишь как молоденькая девушка, а то вдруг в твои глаза смотрю, и вижу опытную, зрелую женщину, знающую, что она говорит.

— Надеюсь, мужчины этого не разглядят, иначе у меня могут возникнуть проблемы с женихами,— хохотнула Лиза.

Несколько дней от журналистки не было никаких новостей, и Лиза немного огорчилась, решив, что и эта статья не устроила строгого редактора. А потом её мысли были заняты братом, сообщившим дату прибытия в Санкт-Петербург. И история с интервью стала отходить на второй план.

Журналистка ворвалась как буря, и схватила Лизу за рукав.

— Теперь главное, чтобы все они не узнали, главное — чтобы не узнали.

— Я тоже очень рада вас видеть,— Лиза с трудом разжала пальцы журналистки, высвободив рукав,— теперь, после того, как вы поздоровались, может, поясните, о чем ОНИ не должны узнать?

— Вы ничего не знаете? Вы ничего не знаете! Мы допечатывали тираж, статья о вас с третьей страницы переместилась на передовицу. Вечером, когда статью прочитали по Коммерческому Радио, на редакцию обрушился шквал звонков. Сегодня мы напечатали статью еще раз. У меня уже есть два предложения о новой работе, и одно из них от 'Нивы'! Вы представляете, что произойдет, если все узнают, что это мистификация? На мне будет стоять клеймо автора самой жирной газетной утки. Мне даже некрологи не дадут писать!

— Как они узнают, интересно? Разве что какая-нибудь слабонервная журналистка проговорится, замученная гипертрофированной совестью,— размышляла вслух Лиза,— но я бы ей не рекомендовала этого делать, иначе и вправду, некрологи только писать. А может, поехать за город, подышать свежим воздухом, настойки валерьяны попить и успокоиться?

— А ты злая,— прекратила истерику Лидия,— неужели тебя саму это не волнует?

-Немного,— призналась Лиза,— я и не думала, что обо мне когда-нибудь будут говорить по радио. Жалко, я не слышала. А где его можно послушать?

Злой взгляд журналистки постепенно остыл, и по капле наполнился весельем. Она взяла Лизу за руку, и подвела её к комоду. Затем указала пальцем на черный кругляш, висевший над ним. Двумя пальцами она сдавила пимпочку в центре, повернула её, и сквозь волны штраусовского вальса, заполнившего комнату, наблюдала за ошеломленным лицом девушки.

— А я думала, что это украшение такое, еще странному вкусу удивлялась,— сказала Лиза, зачарованно не сводя глаз с черного устройства.

— Это радиотарелка Коммерческого Радио Санкт-Петербурга. Сейчас во всех приличных домах есть такие. Такса — два рубля в месяц за одну.

— Значит, я могу рассчитывать на то, что ты от своих слов не откажешься? — cпросила успокоившаяся журналистка.

— И не собиралась. Да и приукрасили мы самую малость. Концлагеря есть. Побег был. Так что можете строить свою карьеру дальше спокойно.

Спустившись в холл гостиницы, Лиза купила выпуск 'Санкт-Петербургских хроник', и, вернувшись в номер, с удовольствием прочитала статью. Затем свернула газету и спрятала в чемоданчик — подальше от отцовских глаз.

Вечером они долго сидели с отцом и слушали радио, иногда подсмеиваясь над своей дремучестью и сожалея, что уже несколько дней, как могли его слушать.

— Да, — задумался Петр Сергеевич, — это же какие деньжищи в такой маленькой штучке таятся.

— Два рубля, — фыркнула Лиза, — невелик прибыток.

— Лизавета, Лизавета, и когда ты научишься в таких делах дальше носа смотреть. Сколько в этой гостинице номеров? По два рубля с каждого выходит. А сколько домов в Петербурге? А сколько в тех домах квартир? И это только те деньги, которые на поверхности! А если копнуть глубже? Вот если взять и гаркнуть по радио, что в мясной лавке Трофимова, прям сию минуту, говядина дешевле на десять копеек за фунт? Сколько бы у него мяса ни было — всё скупят! Эх, жалко, что у меня все деньги в деле, не то сам бы занялся.

— Ага, и трамваями, — поддакнула Лиза.

— А вообще, я так думаю, что с этим радио скоро и газеты и театры исчезнут. Будут люди сидеть дома, а им и новости расскажут и песни споют.

— Кино останется, — прикинула Лиза.

— Останется, но радио и к нему приделают, чтобы ещё и звук был.

— Жалко, что по нему нельзя выбрать, что хочешь. Я бы сейчас мамки нашей любимую песню с удовольствием послушал, — Петр Сергеевич невидяще уставился на стену.

Бабий бунт

Начиналось всё почти безобидно, как ребячество. Три десятка суфражисток собрались кучкой у ограды английского посольства и начали выкрикивать что-то не различимое внутри здания. Затем развернули два плаката, на которых было написано 'Позор Англии' и 'Свободу женщинам'. Мелкое досадное происшествие.

Когда диктор Коммерческого Радио сообщил о женском митинге протеста против английских концентрационных лагерей, проходящем перед посольством Великобритании, оно перестало быть таковым. У всех на слуху были статьи о побеге русской девушки из Хокхерста. Через час напротив посольства стояла тысяча фурий. Второго упоминания по радио хватило, чтобы их число утроилось.

Толпа кричала, фыркала и слала проклятия, но этим и ограничивалась. Казалось, что дамы вскоре выпустят пар, успокоятся и разойдутся. Вероятно, так бы и произошло, если бы не машина второго секретаря посольства.

Разумный человек не стал бы ехать на толпу, считая, что она расступится от пронзительного визга клаксона. Гордый британец посчитал, что мыс свернет в сторону. Свою ошибку он осознал лишь тогда, когда его автомобиль оказался перевернутым, а сам он при помощи десятков слабых женских рук оказался в свободном полете над коваными воротами посольства.

А дальше толпа развеселилась. В посольство полетели камни, для чего деликатные, робкие и томные создания разобрали булыжный тротуар. Со звоном посыпались стекла и карьеры дипломатов.

Прискакали конные жандармы, но благоразумно решили подождать в стороне, лишь останавливали и заворачивали беспрерывно прибывающих добровольцев.

Веселье окончилось вместе с камнями и солнцем. Возбужденная и довольная толпа разошлась по домам.

Вскоре по городу пополз пересказ телефонного разговора состоявшегося между английским послом и петербургским полицмейстером Давыдовым. Когда англичанин довольно резко потребовал стянуть полицию и арестовать участниц беспорядков, то Давыдов согласился с его требованиями, но посетовал на нашу российскую неопытность. Вот если господин посол передаст ему планы концентрационных лагерей и обождет время нужное на постройку хотя бы парочки, то он Давыдов, тогда конечно их всех пересажает. А до того времени он, к сожалению, не может перестрелять участниц митинга прямо на улице из пулемета.

Долгое время после этого лысеющий полицмейстер пользовался огромной популярностью у жительниц Петербурга. А многие красавицы просто вешались на него, видя в нем человека храброго, находчивого и остроумного.

В ответ на ноту англичан были принесены подобающие извинения, перед посольством Великобритании в течение нескольких дней дежурили усиленные наряды жандармерии. Инцидент отошел в прошлое. Но тротуар на всякий случай залили асфальтом...

— Вы уверены, что вся эта почта для меня? — Лиза удивленно смотрела на кипу писем.

— А как же! Елизавете Петровне Петелевой, лично в руки! — улыбнулся посыльный и намекающе повернул руку ладонью вверх.

Письма наперебой зазывали её на торжественные мероприятия, балы и праздники. Известные светские львицы писали о своем горячем желании увидеть Лизу у себя в гостях. Всем было до неё дело!

К её чести, Лизу ни на секунду не оглушил поток славословия, бьющий из писем. Она прекрасно понимала, что заинтересовала всех этих людей не как личность, а как персонаж газетной статьи. Её хотели видеть как какую-то диковину, как редкого зверя в зоосаде. В такой роли она выступать не хотела, разве что... вот если бы её пригласили в Петербургское Общество воздухоплавания...

А потом позвонили из холла гостиницы и сказали, что какие-то дамы хотят увидеть её. Она опрометчиво разрешила им подняться в номер.

— Мы, члены Петербургского женского общества борьбы за равные права, рады приветствовать столь отважную, девушку... — казалось, что их предводитель была смущена юным возрастом Лизы, видимо, это как-то не вязалось с тем образом, что она представляла себе.

Елизавета тоскливо обвела взглядом гостиную, где с трудом разместилось двенадцать женщин. И им что-то надо от нее, вон старшая, как соловьем разливается про тяжелую женскую долю и необходимость борьбы с мужским шовинизмом.

— Надеюсь, увидеть вас в наших рядах, — ораторша с ожиданием глядела на неё.

— Не надейтесь, — Лиза не смогла удержаться от искушения и сопроводила свою речь зевотой, — если мне понадобятся какие-то права, то я возьму их, а не буду выпрашивать. Ведь если вы их требуете у мужчин, то признаете, что они вправе ими распоряжаться. Да, кстати, а обязанности вы тоже у них выпрашиваете?

— Какие обязанности? — ошарашено спросила предводитель суфражисток.

— Обязанность умереть за Родину, когда этого потребует долг, например.

— Войны, это порождение агрессивных мужчин! Вряд ли они вправе требовать от нас, чтобы мы участвовали в них! Это не женское дело! — выкрикнула одна из женщин.

— Вот как! — удивленно протянула Лиза, — значит, вы требуете равноправия во всем, но при этом продолжаете делить на женское и мужское дело. Вам самим это не кажется несколько странным? Будьте последовательны во всем, просите права — так будьте готовы принять и обязанности. А иначе, боюсь, вас будут воспринимать, как дамочек, которым совершенно нечем заняться в свободное время. Кстати, о времени, боюсь, что у меня дела и я вынуждена окончить нашу интересную встречу.

Выпроводив обескураженных любительниц равноправия, Лиза прогулялась до книжного ларька в холле. Увидела 'Аэлиту' и вспомнила о точно такой же книжке оставленной в далеком Париже. А ведь она так и не дочитала её!

Удобно плюхнувшись на диванчик, она нашла то место, на котором остановилась в книге в тот день, когда Андрей отправился за помощью в посольство. Тридцать страниц пролетели незаметно. Лиза со вздохом захлопнула дочитанную книгу. Интересно, конечно, но ведь сказка. Неужели и вправду, люди когда-нибудь выйдут в космос, побывают на Марсе, на Луне? И когда это будет? Доживет ли она до того дня?

Интервью в ЦУПе

— Первым делом, хотел бы поздравить вас с тридцатилетней годовщиной полета человека в космос.

— Спасибо, — седой генерал-лейтенант улыбнулся бразильскому тележурналисту.

— В вашей стране отмечают этот день, как день покорения космоса. Хотя не все с вами согласны в этом вопросе, — многозначительно заметил журналист.

— Вы имеете в виду Германию, я полагаю? Да, известно, что они считают днем начала космонавтики полет 'Вавилона'. Но разве можно считать суборбитальный полет космическим? Честь первыми запустить искусственный объект на орбиту Земли несомненно принадлежит Российской империи. Но так уж сложилось, что мы отмечаем как день космонавтики не запуск первого спутника, а день, когда гражданин России стал первым человеком в космосе.

— Опередив своего германского коллегу всего лишь на несколько дней. В связи с этим вопрос: как бы вы прокомментировали циркулировавшие в своё время слухи, что взрыв ракеты-носителя на стартовом столе, задержавший германскую космическую программу на несколько недель, и в конечном итоге ставший причиной проигрыша в космической гонке, был результатом действий русских диверсантов?

— Обычная отговорка проигравших. Виноваты кто угодно, только не они сами. Можно подумать в нашей космической программе не было аварий и катастроф. Стоит вспомнить гибель нашего космонавта номер два, Игоря Владимировича Сокольского. Ведь мы никого в ней не обвиняли, и не искали врагов.

— Известно, что вы дружили с ним в отряде космонавтов. Его гибель не испугала вас?

— Расстроила, потрясла — пожалуй, да. Но не напугала. Иначе вряд ли бы вы разговаривали здесь со мной.

— Вот эта спешка, гонка с Германией, итогом которой и стали аварии, катастрофы на заре космической эпохи, почему она стала возможной? Почему две страны, тесно связанные политически, экономически и состоящие в одном оборонительном союзе, жестоко конкурировали? Ведь они прекрасно взаимодействовали и до, и после, достаточно вспомнить атомный проект.

— Сложно ответить на ваш вопрос. Совместная работа по созданию атомного оружия была необходима в той ситуации, когда пришлось срочно догонять США создавшие бомбу, мы не могли остаться безоружными перед лицом врага. С этой задачей наши страны успешно справились, но в мирное время, в ходе освоения космоса действительно начали тянуть одеяло на себя. Национальный престиж затмил выгоды сотрудничества. Но, сейчас, слава Богу, это время давно прошло, Россия и Германия работают в космосе в рамках единой программы.

— Вы сами уверенны в закономерности победы России в космической гонке?

— Конечно, нет! Гигантские деньги и каторжный труд, помноженные на удачу — вот, что позволило Российской Империи опередить других участников. Какая уж тут закономерность! Хотя, к моей гордости как патриота, когда все это начиналось, Россия очень сильно отставала от Германии, но всё равно смогла стать первой! Известно, что, в отличии от России, где энтузиасты ракетной техники не нашли понимания у власти и военных, Германия начала эксперименты с ракетами ещё в середине тридцатых годов. К тому моменту, когда немецкая ракета успешно поразила цель, пролетев тысячу километров, в нашей стране не было ни одного КБ реактивного движения.

— От времен прошлых вернемся к настоящему. Месяц назад на орбите был снова уничтожен сателлит, принадлежащий США. Естественно это вызвало бурю возмущения в прессе Соединенных Штатов, в конгрессе и сенате. Россию обвиняют в узурпировании права на свободный космос и глобальных имперских амбициях. Как бы вы ответили на подобные обвинения?

— Свободный космос — это ещё одна выдумка заокеанских политиков. Они любят привязывать слово 'свобода' к любой проблеме и мастерски манипулируют им. И это в одной из самых несвободных стран 'белого мира', где власть давно сосредоточилась в руках нескольких политических кланов! Причем их оппоненты неизменно оказываются противниками этой самой свободы.

США лишились права на свободный космос в тот самый момент, когда решили, что для наиболее впечатляющей демонстрации возможностей атомной бомбы её необходимо сбросить на город. С многотысячным мирным населением! Столь яркое попрание законов и обычаев ведения войны не забывается!

Естественно, когда, хоть и с существенным запозданием, США приступили к созданию межконтинентальных ракет и освоению космического пространства, Россия и Германия не могли не рассматривать это как смертельную угрозу. США было четко заявлено, что мириться с американскими спутниками над головами никто не будет! Спутники могут запускаться только по предварительному согласованию, и после проверки начинки нашими экспертами. Любой иной космический объект будет уничтожен.

Казалось бы, условия прямые и недвусмысленные, но США регулярно пытаются нарушить их.

— А вы так же регулярно уничтожаете их спутники, — вставил реплику журналист, — не боитесь, что однажды начнете этим войну?

— Боюсь, война будет неизбежна в тот момент, когда мы перестанем это делать. Что касается обвинений в строительстве галактической империи, то вряд ли они обоснованы. То, что Российская Империя не дает никому попирать свои интересы, вовсе не подразумевает наличие агрессивных амбиций. Мы уже давно объяснили всему миру, что есть некие границы, нарушение которых автоматически подразумевает ответные действия со стороны России и Германии. А то, что творят вне этих рамок, нас совершенно не касается и вмешиваться Россия не станет. Мы пытаемся жить спокойно и в ладу с собственной совестью, насколько весь остальной мир позволяет нам это.

— От политики вернемся к космосу. Почему Россия и Германия отказались от пресловутого, поглотившего миллиардные инвестиции 'Проекта восемь'?

— Тяжелый вопрос! Больной для нашего самолюбия. Было решено отложить полет на Марс до тех пор, пока развитие науки и технологий не поможет минимизировать ущерб здоровью космонавтов. Иначе мы рискуем увидеть вернувшихся космонавтов облысевшими и харкающими кровью.

— Неужели нельзя было найти добровольцев, для которых возможность полететь на Марс перевесила бы страх перед лучевой болезнью?

— Решение было принято на самом верху, и количество желающих полететь никакой роли не сыграло. Нам сказали, что Марс подождет нас ещё немного, — космонавт номер четыре тяжело вздохнул.

— В прошлом году вы побывали на нашем строящемся космодроме. Какие у вас остались впечатления о Бразилии?

— Очень яркие. Мне понравилась ваша страна. Впечатлен успехами Бразилии, сумевшей за последние сорок лет совершить мощный рывок вперед, стать экономическим и политическим лидером Южной Америки. Меня тронули гостеприимность и открытость бразильцев. Жаль только, что так и не увидел знаменитые бразильские карнавалы. Надеюсь в следующий свой визит восполнить этот пробел.

— Благодарю за интересный и откровенный разговор. Позвольте еще раз поздравить вас с праздником.

— Спасибо. Хотел бы от своего имени переадресовать ваши поздравления всем, кто является его творцами и соавторами. Всем работникам предприятий космической отрасли, сотрудникам конструкторских бюро, храбрым российским и германским парням несущим нелегкую вахту на боевых орбитальных станциях. С праздником, друзья и коллеги!

Воссоединение. Декабрь 1926

В последний раз лязгнули железом вагонные сцепки и пассажирский состав 'Женева — Санкт-Петербург' замер у перрона.

— Папа, вот он! Вот! — Лиза почти бегом устремилась к открывшейся двери тамбура, таща не поспевающего отца за рукав.

Андрей спрыгнул на перрон, а затем подал руку и осторожно помог сойти какой-то молодой женщине. Затем он обернулся, увидел спешащих к нему отца и сестру, помрачнел, и что-то сказал женщине.

— Андрюха! — Лиза вырвалась вперед и повисла на шее брата, — бестолочь ты наша! Куда ты пропал?

— С возвращением сынок! Лизавета, слазь с брата, пусть с отцом поздоровается, — Петр Сергеевич с трудом отодвинул рослую дочь и крепко обнял сына. А затем отступил на шаг и смахнул набежавшую слезинку.

— Папа, Лиза, познакомьтесь с Машей. Маша, она, — Андрей глубоко вздохнул, — она моя жена!

— Ну и дела, — протянул Петр Сергеевич, — жена! Это когда же ты успел-то?

'Да ей не меньше двадцати пяти! И лицо какое-то бледное, осунувшееся, больных нам только не хватало!' с неприязнью подумала Лиза.

Нежданная спутница Андрея не спрятала глаз и встретила острые уколы взглядов какой-то спокойной усталостью.

— Ладно, здесь не место для долгих разговоров. Поехали домой, то есть в гостиницу, там и поговорим обстоятельно и по душам, — принял решение Петр Сергеевич.

Они едва успели отойти на пару шагов, как к ним подошли двое мужчин и обратились к жене Андрея.

— Мария Николаевна, нас прислали встретить вас и позаботиться о вашем обустройстве.

— Благодарю, — кивнула головой Мария, — но не стоит беспокойства, я с мужем поселюсь в гостинице где остановились его родные.

— Увы, вряд ли это возможно, — развел руками один из мужчин, — из-за повышенного внимания журналистов к госпоже Елизавете Петелевой. Мы собираемся отвести вас в более спокойное, более респектабельное место, там пишущую братию не приветствуют.

— Елизавета, что ты натворила? — удивился брат.

Сестра отмахнулась рукой и скорчила недовольную рожицу, предлагая отложить разговор на потом.

— Хорошо, — согласилась Мария, — но вначале нам всё равно необходимо заехать к ним поговорить. И это не обсуждается.

— Мы будем сопровождать вас на машине и подождем окончания разговора, — согласился встречающий.

— И что, тебя черти под локоть толкали? Не хочу сказать про Марию ничего плохого, да я её и не знаю пока толком-то, но разве нельзя обождать было? Приехать к отцу, обсказать всё по чести, попросить родительского благословления? Я ведь у тебя не зверь вроде, и счастью твоему силком противиться не стану. Люба она тебе — да живи на здоровье! Но сделай всё по-человечески! Разве можно отца родного так уважения лишать?!

Андрей молча сидел, потупив глаза в ковер и полыхая рдеющими щеками. Петр Сергеевич переключил огонь крупной артиллерии на Марию.

— А твои родители знают, или тоже тайком?

— Я сирота, — неожиданно бесцветным голосом произнесла она, — есть сестры. Они тоже не знают.

— Обвенчались или решили, что и это ни к чему?

— Венчались, — поднял глаза Андрей, — в церкви.

— Хоть это по уму сделали, — тяжело вздохнул отец.

Лиза наклонилась к брату, и что-то горячо зашептал ему на ухо. Андрей обреченно вздохнул, встал, а затем опустился на колени перед отцом.

— Прости папа, не со зла я.

Несколько секунд растянулись в молчании, а затем Мария присоединилась к мужу, опустившись рядом.

— Простите нас, Петр Сергеевич.

Петелев вздрогнул, подошел к ним и обнял обоих.

— Хватит пыль собирать, вставайте. Будя. Больше к этому не возвращаемся. Добро пожаловать в семью, Маша.

— Ну что, теперь ты женатый человек, Андрей Петрович. Как жизнь думаешь дальше строить? Ведь теперь о семье думать надо, жену кормить. Да, Маша, а как у тебя с приданым? Ты не смущайся, это я не к укору, просто натура у меня такая обстоятельная, всё надо знать, — семейство перебралось в гостиную, где за чаем продолжило взаимное знакомство. Предложение Андрея заказать в номер вина, шампанского было отвергнуто отцом.

— Да, и мне интересно, — поддакнула Лиза, бросив на Марию тяжелый взгляд.

— А если ничего нет? Это что-то меняет? — тихо спросила Маша.

— Не меняет. Слава Богу, деньги в семье есть, не страшно, — махнул рукой Петр Сергеевич, — а за жизнь я и сам не раз без гроша в кармане оказывался. Не смущайся и приживалкой себя не считай, ты теперь нашего семейства часть.

— Спасибо за добрые слова. Но я не сказала, что у меня нет средств. Я просто спросила, как много это для вас значит, — улыбнулась Мария, — и то, что вы сказали очень приятно для меня. Я теперь знаю, в кого Андрей такой хороший — в своего отца. А деньги у меня есть, по крайней мере, мужа я точно прокормлю. Около полутора миллионов рублей.

— Сколько? — хором спросило ошеломленное семейство.

— В девятьсот шестнадцатом году было полтора миллиона, ну и процентами что-то за это время набежало.

— Кажется, я забыл кое о чем спросить. Маша, а родители твои покойные, они, чем занимались? — заинтересованно спросил Петр Сергеевич.

— Много чем, — прищурила глаза Мария, — отец в основном любил на птиц поохотиться, а в оставшееся время управлял Российской империей. Пока по собственному желанию не уволился.

— И твоя девичья фамилия...

— Романова. Романова Мария Николаевна, — ну вот, слова были уронены и придавили всех ватной тяжестью.

— Пойдем, Андрей, поговорим, мне тебе надо пару слов сказать, пойдем — Петр Сергеевич вытащил сына из гостиной.

— Ты в своем уме? Ты по себе ли дерево рубишь? Совсем ополоумел? — отец метался по комнате и брызгал словами, — Да теперь же всему семейству спокойной жизни не будет. И каждый на нас пальцем будет тыкать, как в медведя на ярмарке! Мне такой славы не требуется! Великую княжну в жены брать! Да на это всякие графы есть и принцы, а нам бы попроще чего! И жить спокойнее и выскочками не назовут!

Отец бессильно рухнул на стул, поток рвущихся с языка слов задавил его, лишив на время дара членораздельной речи.

— Папа, да успокойся ты, где те Романовы? Двадцать лет уже прошло. Да и не знал я сам, честно. А когда она мне открылась, то уже поздно менять что-либо было. А так она хорошая. Смелая и сильная. Видел бы ты, как мы с ней убегали по крышам вагонов в Лионе, а сзади по нам стреляли из пистолетов. Как голодные и холодные, держась за руки, шли в горы. Как делились куском хлеба. Как согревались под одной шинелью. И я после этого должен был отказаться от неё лишь потому, что её родители слишком хороши для меня?

— Слишком хороши? — вздернул бровь Петр Сергеевич, — ну мы-то Петелевы, от беды в кусты не убегали, как иные. Так говоришь, хорошая она? Ладно, посиди тут, а я пойду поговорю с ней.

— Лизавета, выйди пока, нам тут обсудить кое-что надо.

Фыркнув, и бросив взгляд через плечо, Лиза нарочито медленно выплыла из комнаты.

— Ты знала, в какую семью идешь? Что муж твой не граф, не дворянин? Головой киваешь, знала значит. И всё равно пошла. Любишь?

— Люблю, — одними губами выговорила Маша.

— А раз любите друг дружку, то и живите. Только Мария, чтобы по-честному, безо всяких ваших штучек аристократических. Обещаешь?

— Не совсем понимаю, о каких штучках вы говорите, но обещаю, — согласилась Маша.

— Да, и ещё, семьей живем мы по-простому, и никаких 'ваших империалистических высочеств' от меня не жди. Ну а ты меня зови как хочешь, можешь 'папа', можешь Петром Сергеевичем, как душе ближе.

В соседней комнате тоже шел нелегкий разговор.

— В каком болоте ты откопал эту царевну-лягушку? — невинным голосом поинтересовалась Лиза.

— Елизавета, ты себя ведешь как избалованная девчонка! Неужели ты не можешь вести себя достойно?

— Ты о чем? — невинно махнула ресницами сестра, — Ах, о твоей ненаглядной суженой! Ну что же, я буду вести себя достойно и буду безукоризненно вежлива!

Лиза изобразила на лице что-то, что по её мнению было благородно-надменной усмешкой.

— Ну что ты, сестренка! Она же тебе ничего плохого не сделала. Человек только-только родителей потерял, в чужую семью пришел, а тут её так встречают! Моя родная сестра, мы поддерживать всегда друг друга должны, а ты её в штыки принимаешь, всю жизнь дальнейшую враждовать собираешься? А обо мне ты подумала? Ведь я вас обеих люблю, тебя — как сестру, ее — как женщину. У меня сердце одно и ему не разорваться. Не заставляй меня задумываться — а кого я люблю больше? Прошу тебя, будь к ней добра, дай ей время!

— Я постараюсь, — через некоторое время тихо сказала Лиза, — сама не знаю, с чего я на неё взъелась. Но, братец, имей в виду, если она мне станет напоминать о том, что мой отец в деревне коров пас, то я ей покажу небо в горошек!

— Спасибо, — Андрей притянул её к себе и чмокнул в щеку, — боевитая ты моя! Пойдем посмотрим, о чем там отец с Машей договорился.

В гостиной было спокойно и никаких намеков на бурные разговоры. Мария потягивала чай и слушала многоречивые разглагольствования Петра Сергеевича о превосходстве трактора в сельском хозяйстве над обычной лошадью.

— Ой, Маша, да не слушай ты его! Это же его любимая тема, если ему верить, то стоит каждому крестьянину получить по личному трактору, так сразу наступит Царство Божье на земле и потекут молочно-кисельные реки. Давай о чем-нибудь более интересном поговорим. Скажи, тебе аэропланы нравятся?

— Если смотреть — то очень, а если летать, то не совсем, — осторожно ответила Мария, озадаченная вдруг проснувшейся дружелюбностью у Лизы.

— А ты летала? — Лиза стоически перенесла символический подзатыльник от оборванного на полуслове отца, — И тебе не понравилось?

— Если честно, то не очень, — Марию позабавило выражение искреннего недоверия на Лизином лице, — было страшно, и я еле дождалась, когда полет закончится.

— Да, дети, вы когда собираетесь домой, в Новониколаевск?

— Папа, тут дело такое, — замялся Андрей, — Маше тут надо пока дела улаживать. Да и с родными её встретиться придется. В-общем, не можем мы пока в Новониколаевск ехать.

— Понятное дело, — легко согласился отец, — вот и хорошо, тогда за Лизаветой присмотришь.

— Как присмотришь? — удивилась Лиза, — а разве я домой не еду?

— Здесь пока побудешь, пока все не успокоится, — Лиза увидела, что отец прячет глаза, — пока не забудется. Не стоит тебе пока в город возвращаться. Статьи эти в газетах, будь они неладны. Да и волоса отрастишь, как девице положено. Я уже договорился, будешь жить в пансионе для девиц. Хозяйка там строгая, что твой вахмистр, у такой не забалуешь. И мне спокойнее будет, что за тобой приглядят.

— Вообще-то мне уже домой хотелось, напутешествовалась. Но раз я остаюсь, то может время с толком потратить, на обучение?

— Вот это хорошо, — с жаром поддержал отец, — учение, оно всегда в жизни пригодится. Да и времени на мысли всякие, непутевые, меньше останется. А на кого учиться-то Лиза?

— На пилота, — разорвалась бомба.

— Сдурела девка, да виданное ли дело — баба за рулем аэроплана, — присвистнул Петр Сергеевич.

— Виданное и давно не новое, — твердо сказала Лиза, — здесь в Петербурге есть авиашкола, куда принимают женщин. И руководит ею женщина-пилот Лидия Виссарионовна Зверева. Она уже пятнадцать лет летает.

— Она может летать, сколько ей вздумается, раз её мужу не жалко, а ты никуда не полетишь. И я на такое обучение ничего не дам. Не женское это дело. Ты ж пойми, чем выше взлетишь, тем больнее падать. А с той высоты, на которой аэропланы твои летают, да об землю...— Петр Сергеевич пристально посмотрел на Машу — а ежели у тебя хоть копейку на это дело попросит, не смей давать.

— Да ну вас,— Лиза вскочила и понеслась из гостиной,— и все равно я буду летать! Мне, может, без этого жизнь не в радость.

Глядя на дверь, которую только что с грохотом захлопнула Лиза, Петр Сергеевич примирительно сказал: ничего-ничего, перебесится, и пройдет эта блажь.

Графство Дербишир. Сентябрь 1938г.

Их встретили ещё над Северным морем, с невероятной точностью, исключающей случайность этого события. Английские истребители атаковали боевое построение бомбардировщиков. Первая атака не принесла им значительных успехов. Попытка идти напролом сквозь трассы сотен пулеметов захлебнулась. Ночное небо украсилось множеством падающих звезд. Казалось, что были правы те, кто утверждал, что современные бомбардировщики вполне способны отбиться от атак авиации противника, и в эскорте истребителей не нуждаются. Вот только, похоже, англичане так не считали. На место сбитых, истративших боекомплект или выработавших топливо самолетов прибывали все новые и новые. Огромный, искрящий трассерами, дымно чадящий клубок, отмечая свой путь куполами парашютов, рвался к заводам 'Роллс-Ройса' в Дерби.

Британцы бросили в этот бой все, что могло взлететь с аэродромов. От безнадежно устаревших старичков 'Демон' и бипланов 'Гладиатор' и 'Гантлет', до новейших 'Харрикейнов' и 'Бленхеймов'. Их даже не испугали неизбежные потери связанные с тем, что большинство летчиков не имели необходимых навыков ночного пилотирования.

Если основная группа бомбардировщиков продолжала держать строй, то горе было тем, чья машина из-за повреждений или неисправностей вываливалась из 'коробочки'. На отставший бомбардировщик сразу кидался рой истребителей и жалил его огнем десятков пулеметов. В эфире царил хаос в котором крики, проклятия и стоны смешивались с командами на трех языках.

Исступленная непрерывная атака уже давала себя знать, всё чаще 'Хенкели', 'Дорнье' или 'Калинины' пылающими факелами падали вниз с шестикилометровой высоты. Элита дальнебомбардировочной авиации Германии и России горела в небе над Британскими островами.

Единственное, что пока утешало Лизу — небольшие потери понесенные её 'девчачьим' полком. Одна машина из-за неисправности вернулась сразу после взлета и ещё одну серьезно повредили над морем, но экипаж успел покинуть самолет. Истребители предпочитали атаковать немецкие бомбардировщики. Английские пилоты быстро обнаружили, что громоздкий, и на первый взгляд привлекательный как мишень, ДБК-35 обладает множеством огневых точек и смертельно опасен в любом ракурсе. С тоской Лиза вспомнила испытания прототипа калининского самолета, ведь на нем было в два раза больше огневых точек, одних пушек двадцаток — восемь! Жалко, что в погоне за скоростью и дальностью пришлось ими пожертвовать, сейчас бы они пригодились ей все, до последней.

Удар, сотрясение всего самолета, и Лиза едва успела парировать резкий крен на правое крыло.

— Девчонки, 'головастик'! В нас 'головастик' врезался! — пронзительно закричала стрелок Женька.

— Доложить нормально! — зло рявкнула Лиза, удерживая самолет, который стал проявлять тенденцию к заваливанию вправо.

— Командир, мы столкнулись с подбитым 'Дорнье', разрушен крайний правый двигатель, имеются повреждение крыла.

— Командир, правый бензобак поврежден, теряем топливо. Такими темпами через пару минут будет пуст, — дополнила доклад бортинженер.

Лиза приподняла кислородную маску и потянула носом воздух, пропитанный резким запахом бензина. Взглянула на приборную доску и выругалась про себя — самолет терял высоту и скорость. Минута, другая и они вывалятся из строя. И тогда их дальнейшая участь предрешена.

— Штурман, сбрасывай бомбы и давай мне кратчайший курс домой.

Дождавшись, когда самолет, вздрогнув, избавился от своего смертоносного груза, она толкнула штурвал вперед, посылая самолет в пике. Пусть истребители противника считают, что она сбита.

— Лиза, выводи! Выводи сейчас, у нас крыло повреждено, — второй пилот не могла оторвать глаз от бешено крутящейся стрелки альтиметра, — сломается на выходе.

Выждав еще несколько мгновений, Лиза плавно начала тянуть штурвал на себя, поднимая нос самолета.

— Вот так! Четыреста метров. Чистая работа, — похвалила она себя, когда самолет перешел в горизонтальный полет.

— Командир, к тому моменту, как будем пересекать побережье, надо высоту тысяча пятьсот иметь. Иначе рискуем напороться на аэростаты заграждения, — предупредила штурман.

Оставляя за собой шлейф бензиновых капель, их самолет ковылял домой, неторопливо набирая высоту на трех моторах, над закрытой светомаскировочными шторами Англией. И когда уже начала появляться первая робкая уверенность в том, что на этот раз обошлось, их обнаружил ночной истребитель противника. Счетверенная очередь хлестанула из-под брюха двухмоторного самолета, и огненным жгутом обвилась вокруг корпуса. Запоздало зашелся истошной очередью вслед исчезнувшей тени крупнокалиберный пулемет. Второй заход истребителя удалось сорвать, он резко отвалил в сторону, уходя от потянувшихся к нему трассеров. 'Бленхейм' ушел в ночь, не решившись на новую попытку.

— Плохо дело, командир. Свету Вахрушину убило, — сдавленно прошуршал в наушниках искаженный голос.

Ей нечего было сказать в ответ, и она лишь стиснула зубы, чувствуя как закипает в душе бессильная злоба на судьбу.

— Лиза, правый начал греться, — с ноткой испуга в голосе сообщила бортинженер.

— Черт, — выругалась Лиза, уже видевшая на горизонте море в лунном отражении, — на сколько его хватит? Тяни до последнего, а потом ставь во флюгер.

Поврежденный двигатель смолк когда они уже оказались над морем. Самолет начал медленное, но безостановочное движение вниз и Лиза уже могла рассчитать, через сколько минут траектория их движения пересечется с поверхностью Северного моря.

— Стрелки, весь неизрасходованный боекомплект за борт! — Она посчитала, что это даст им ещё несколько дополнительных минут и дополнительные километры, отделяющие от английского плена.

Лиза боролась до последнего, удерживая бомбардировщик в воздухе, но настала минута, когда она поняла, что уже пора отдавать команду покинуть самолет. Иначе запаса высоты не хватит на раскрытие парашюта, а посадка на воду на поврежденном самолете может кончиться катастрофой.

Она покинула самолет, как и подобает, последней. Повисла под шелковым куполом и с тревогой всматривалась в темноту, высматривая приближающуюся воду, и гадая — сработает ли привязанное фалом к её ноге спасательное оборудование.

Лиза с головой ухнула в холодную, и почему-то показавшуюся липкой, воду и вынырнула, отфыркиваясь. Отстегнула парашют и подтянула к себе надувающуюся лодку. С трудом перебралась через скользкий бортик, осторожно выползла из промокшего мехового комбинезона и обессилено легла, бездумно глядя в звездное небо.

Как её вымотал этот единственный вылет! По сравнению с ним, рейды на Бильбао — детские забавы. Хотя, в Испании союзники прочно завоевали превосходство в воздухе и основную угрозу представляли зенитки противника. Разрозненные же атаки истребителей, в основном устаревших моделей, успешно отбивались с тяжелыми потерями для нападающих.

Но здесь всё пошло по другому сценарию. Начать с того, что их перехватили ещё над морем, и не случайная эскадрилья перехватчиков, а массированные силы поднятые с ближайших аэродромов. То, что англичане не ограничатся одними ночными истребителями, тоже не было принято во внимание при планировании налета. Считалось, что бомбардировщикам в основном будут противостоять лишь двадцать четыре зенитки в районе Дерби. Прилететь, разбомбить всё в щебенку и улететь. Какой простой был план! Интересно, как англичане узнали о налете — запеленговали работу бортовых радиостанций? Или, предательство?

Теперь оставалось лишь гадать, сколько машин из Особого Дальнебомбардировочного полка вернутся из этого ночного ада и сколько скорбных извещений придется ей подписать, извиняясь в том, что она не смогла сберечь их дочерей, сестер и жен.

Эх, и почему она в своё время не послушала отца? Лежала бы сейчас себе в мягкой, теплой постели, да слушала бы уютное посапывание какого-нибудь мужичка над ухом! А утром чашечку кофе выпила бы, выпечкой свежей заедая! Днем по подругам и магазинам прошлась. Вечером в кинематограф. И так каждый день, день за днем. Красота! Вот только застрелиться от такой красоты тянет! Бррр...

Лиза достала из брезентового чехла два маленьких весла, больше похожие на мухобойки, сориентировалась по звездам и начала методично грести, направляя свой маленький кораблик на юго-восток.

Столыпин

— Просят, — адъютант подошел к двери и распахнул её перед Марией.

Она вошла, жадно вглядываясь в больного и осунувшегося человека, сидящего, опираясь на подушки, в кровати. Бледный, с морщинистой, обвисшей кожей на шее и начисто выбритый, он был почти неузнаваем, и совершенно не похож на свои парадные фотографии.

— Присаживайтесь, Мария Николаевна, — Столыпин приподнял правую руку и показал на придвинутое к кровати кресло.

Глядя на подрагивающую руку, Мария поняла, что газетная информация о 'легком недомогании' премьер-министра не совсем правдива или, точнее, совсем не правдива.

— Приношу свои извинения за свой вид и место, в котором вынужден встретиться с вами. Увы, таково непреложное требование моих эскулапов. Судите сами, пока я не могу с ними спорить, но встречу с вами откладывать не стал. Первым делом, уважаемая Мария Николаевна, хотел бы выразить вам мои глубочайшие сожаления по поводу безвременной гибели ваших родителей. Счастлив, что вы сумели избежать подобной участи. Да, я наслышан о вашей одиссее и очень впечатлён. Вы должно быть весьма решительная особа.

— Это скорее заслуга моего мужа, нежели моя, — скромно ответила Мария.

— И это известие тоже удивило меня. Морганатический брак, хотя случай отнюдь не единичный за последнее время. У Романовых это, кажется, стало очень популярным. Кстати, как поживает ваша сестра Анастасия?

— Хорошо. В последний раз, когда я в Ницце получила от неё письмо, она писала, что муж купил для её развлечения ранчо.

— Ранчо? Место, где содержат коров? — Столыпин поднял брови, — Странные понятия о развлечениях у американцев.

— Она счастлива, — пожала плечами Мария.

— Счастлива с мужем, или, счастлива, что покинула отеческий дом? Впрочем, это не моё дело. Мы встретились сегодня, чтобы поговорить о вашей дальнейшей судьбе. Какой она видится вам?

— Я теперь замужняя женщина, зачем гадать? Дети, дом, семья. Всё ясно и понятно вперед, — удивилась заданному вопросу Маша.

— У меня сложились несколько другие планы на, как бы сказать, вашу дальнейшую карьеру.

— Какие же у вас могут быть на меня планы? Я в Россию едва приехала.

— Хочу предложить вам стать нашим монархом. Императрицей России, правящей в рамках конституции и здравого смысла.

— Вы сошли с ума! — Маша ладошкой зажала себе рот, потрясенная страшной догадкой. Неужели болезнь затронула и разум премьер-министра?

— Догадываюсь, о чем вы сейчас подумали, но смею заверить вас, что рассудок мой не пострадал и сейчас я нахожусь в здравом уме и твердой памяти. Если мои заявления не успокоят вас, то я позабочусь о том, чтобы с вами побеседовали мои лечащие врачи. А сейчас я хочу услышать ваши доводы, доказывающие невозможность моего предложения.

— Я женщина, и поэтому не являюсь наследником. Кроме того, мой брак — он тоже является препятствием. Да и какой из меня монарх? Меня двадцать лет в России не было, я совершенно чужая здесь.

— У вас ровно столько же прав на престол, сколько было у Елизаветы Петровны. Да и по-русски вы говорите прекрасно, в отличие от молоденькой немецкой принцессы, кстати, тоже совершенно чужой в России, что впрочем, не помешало ей войти в историю государства российского под именем Екатерина Великая. На примере английской королевы Виктории также видно, что женский пол не является препятствием к славному правлению.

— Но есть официальный наследник — Николай Николаевич, — выдавила из себя Мария.

— Да, после смерти вашего брата Алексея наследником должен был стать Михаил Александрович, но из-за печальных последствий его женитьбы официальным претендентом считается Николай Николаевич. Кстати, если это хоть немного успокоит вашу совесть, я уже предлагал вашему дяде Михаилу эту работу, сразу после кончины цесаревича Алексея. Он отказался. Может, гордость не позволила принять державу из моих рук и на моих условиях, а может — просто не захотел. В последнее время он очень отдалился от политики и светской жизни. Что касаемо Николая Николаевича, то я скорее предпочел бы видеть Россию парламентской республикой, нежели пожать плоды его царствования.

— Господи, Петр Аркадьевич, почему вы так плохо о нем думаете? — Маша слегка обиделась за родственника.

— Я не думаю о нем плохо, скорее я знаю, как думает он! Он не потерпит ограничений его власти навязанные конституцией. Дело окончится разгоном Думы и возвратом к полному самодержавию. Он будет держаться у власти опираясь на штыки армии, почти весь генералитет которой предан ему. А ещё остается Япония, и мечты о реванше. Вряд ли Николай Николаевич сможет долго устоять перед соблазном пустить в ход армию и смыть позор давнего поражения. Если честно, то я и сам понимаю, что новая война с Японией неизбежна и сделал всё, чтобы приготовиться к этому, но по моим расчетам нам требуется ещё не меньше двух-трех лет для того, чтобы быть безусловно уверенными в её успешном исходе.

— А зачем это Японии, она же получила всё, что хотела?

— Не всё, что хотела, а всё, что смогла, — улыбнулся Столыпин, — это была первая заявка, а теперь ей этого мало. Теперь Япония хочет быть главной силой в Азии, безо всякой оглядки на европейцев. Из-за этого они рассорились даже со своими старыми союзниками — англичанами. Будущее зависит от расклада сил внутри Японии, от того, кто победит в извечной борьбе армии и флота. Победит армия, и тогда Япония сосредоточит главное направление удара на распавшийся Китай. А вот если победит флот, видящий основную угрозу в возрождении русских сил на Тихом океане, то, вероятно, это событие назовут второй русско-японской. Мы уже почти готовы к ней, но я предпочел бы, чтобы она началась попозже, к тому моменту, как все основные корабли Тихоокеанского флота вступят в строй.

— Хорошо, вас не устраивает Николай Николаевич. Но на этом мужчины в роду Романовых не кончаются. Хотите помоложе — Дмитрий Павлович, например, — с упорством сказала Мария.

— И Россия получит на престол монарха выросшего в великосветской среде, с набором аристократических предрассудков, полного презрения к промышленникам, торговцам и крестьянству. Нетерпимого к любому посягательству на его богопомазанность. Но вот только он — не Николай Николаевич, и армия может не поддержать его в трудную минуту.

— Я тоже росла отнюдь не на улице! — гордо вздернула подбородок Мария.

— Да, но вы почти всю свою сознательную жизнь провели в другой стране, живущей по другим законам и обычаям. Вы, Мария, сейчас можете видеть Россию в её истинном свете, взглядом не стесненным шорами наследственных предрассудков. Знаете, как мне было тяжело в свое время ломать в себе, казалось бы, нерушимые в своей истинности убеждения? Чего стоило потомку старинного дворянского рода стать предателем в глазах всей аристократии, когда принимались законы ликвидирующие всякие сословные деления?

Вы же свободны от этого, что и доказали выбором супруга. Это и привлекло моё внимание к вам, как к возможной наследнице престола. Своим выбором вы показали не только широту взглядов, но и силу духа. Не каждый решится на подобный шаг, зная, что его ожидает осуждение семьи, родственников и общественности.

— Вы забыли дополнить, что ваше внимание ко мне привлекло также известие о смерти моих родителей. Теперь я свободна от их влияния. Так? — третья дочь Николая Романова устремила пристальный взгляд на премьер-министра.

— Не совсем так, но схожая мысль присутствовала, — Петр Аркадьевич мигнул, проиграв в поединке взглядов, — в таких сложных и запутанных вопросах всё приходится принимать в расчёт. Вы показались мне наиболее подходящей кандидатурой. Россия сейчас не нуждается в Петре Великом, ей не надо ломиться с топором в Европы. Не грубая сила нужна, а скорее хозяйская рука и изощренный ум в обустройстве державы. А вашим дядьям и братьям троюродным лавры домоправителя претят, им треуголку Наполеона подавай! А стране нужен молодой и не амбициозный правитель. Гарант спокойствия и порядка, последняя опора в случае, когда демократия бессильна.

— Может вам тогда стоит рассмотреть вариант со всяким отсутствием монархии, избежав сложностей с престолонаследием? Россия и так уже двадцать лет фактически без монарха живет — и ничего! Учредить пост президента. И пусть народ получает того правителя, которого избрал, — задумчиво сказала Мария.

— Не пойдет! — взмахнул рукой Столыпин, — Это сломает то равновесие сил, которое сложилось в последнее время: верховный правитель, фактически выполняющий функции императора, на одной чаше весов и представители партий в Думе, на другой. Это не дает любителям политических игрищ сильно зарываться в своих амбициях.

Идею президентского правления для России я считаю вредной и даже опасной. Вряд ли такой человек сможет представлять интересы всей России, скорее интересы той партии, политической или финансовой силы, что привела его на вершину власти. Президенту приходится думать о своей популярности, о перевыборах. Обманывать избирателей, по традиции суля немыслимые блага, и также традиционно забывая о них на следующий день после выборов. В то время как монарх на реализацию долгосрочных задач может затратить десятилетия или даже всю жизнь, народные избранники не могут заниматься этим. Быстрые, эффектные поступки и решения, вызывающие одобрение избирателей — вот их невольный путь. А если судьба подкинет необходимость принять непопулярное в народе решение, сулящее стране большие выгоды в будущем, но заставляющее терпеть неудобство сейчас? Каков будет выбор?

— Благородный человек и задумываться не станет, — твердо отрезала Мария.

— Мария Николаевна, беда в том, что в политике, как и в жизни, люди разные. Умные, глупые, жадные, продажные, идеалисты — всех хватает. И оставив их без присмотра мы рискуем потерять Россию. Её распродадут, раскрадут, раздерут по кускам, сопровождая всё это действо потоками речей о демократическом процессе, и безудержной раздачей обещаний. Либо партии дерущиеся за власть расколют общество и приведут страну к гражданской войне.

Нет, нельзя пока России без монарха, опоры спокойствия. Тем более, боюсь, что если я сейчас умру, не уладив этот вопрос, то царь у Российской империи сразу появится. Слишком много горячих поклонников в армии у вашего семидесятилетнего родственника. И пропадут даром двадцать лет моих трудов.

— И значит вы, Петр Аркадьевич, решили, что я достойна работать противовесом Думе и надсмотрщиком? — с иронией спросила Мария.

— Извиняюсь, что прерываю ваш разговор, но Петра Аркадьевича ждут процедуры, — тихо вошедший доктор отвесил Марии короткий кивок, и она вскочила с кресла.

— Прошу прощения, Мария Николаевна, жду вас завтра. Мы продолжим наш разговор, а пока подумайте хорошо над тем, что я вам предложил.

— Андрей, а как ты представляешь нашу дальнейшую жизнь? — муж удивленно воззрился на неё, только что вернувшуюся из поездки.

— Ну и вопросы ты задаешь с порога. Может, сначала разденешься?

— Нет, ты сейчас ответь. Для меня это важно, — Мария скинула пропитанное морозной декабрьской сыростью пальто.

— Окончишь свои дела и мы вернемся в Новониколаевск, домой. Я буду работать на отцовском заводе. Начну с низовой работы, чтобы впоследствии представлять себе, как функционирует заводской механизм в целом. Потом мне потребуется поработать начальником цеха, главным инженером...

— Свою карьеру ты описываешь прекрасно, а что ты скажешь обо мне? Чем буду заниматься я?

— Ты? Ну, вероятно, будешь сидеть дома, заниматься домашними делами и ожидать моего возвращения с работы, — муж лукаво подмигнул.

— Хорошенькие перспективы ты мне нарисовал. Значит — просидеть всю жизнь в четырех стенах, ожидая как солнца ясного, твоего возвращения с работы?

— А что ты ещё можешь сделать? Не пойдешь же работать швеёй на фабрику! Чем-то же замужние женщины занимаются, общественной жизнью какой-то, кружки садоводства всякие, — под помрачневшим взглядом жены Андрей сбился и замолк.

— Лучше скажи, о чем с тобой хотел поговорить Столыпин?

— Ему потребовалась гениальная малоамбициозная посредственность с большой головой. Спрашивал у меня, не знаю ли я таких?

— Посредственность, с большой головой? Зачем? — Андрей задумался, пытаясь осмыслить услышанное.

— А, — махнула рукой Мария, — чтобы треуголка не налезла.

— Так, — нахмурился муж, — по-моему, кто-то нагло пытается увильнуть от прямого ответа. Пойми, ты же не с абы кем разговаривала, а самим Петром Аркадьевичем Столыпиным, и мне очень интересно, о чем?

Самолюбие Марии больно царапнули почтительно-восторженный тон и выражение лица мужа, когда он говорил о Столыпине. Такого пиетета в отношении Романовых она у него никогда не наблюдала. К её династии уже начинали относиться, как к чему-то отошедшему в прошлое. А вакантное место строгого царя-батюшки в умах и сердцах людей занял Столыпин.

— Андрей, я ещё завтра с ним встречаться буду. Вечером я тебе сразу обо всем и расскажу. А пока мне перекусить надо и отдохнуть немного.

— Как ваше самочувствие, Петр Аркадьевич? — вежливо поинтересовалась Мария, усаживаясь в кресло.

— Благодарю вас, вполне сносное, хотя доктора, кажется, так не считают и продолжают трястись надо мной. Ну, как, Мария Николаевна, вы обдумали, то, что я вам предложил?

— Я нашла новый прекрасный аргумент, который доказывает, что я не гожусь на этот пост, — выпалила Мария.

— Прекрасно, подавайте его сюда, — Столыпин демонстративно размял кисти рук.

— Естественно, что меня не готовили как наследника. Я ничего не понимаю в военном деле, не разбираюсь в политике и экономике, и полный дилетант в основах дипломатии. Я некомпетентна во всех этих вопросах и потому вряд ли буду эффективным правителем.

— Должен вас разочаровать Мария Николаевна, я не предлагал вам стать самодержавным монархом, которому действительно было бы трудно без этих знаний, хотя наша собственная история зачастую является свидетелем обратного. Я предложил вам стать конституционным монархом — скорее символом, нежели диктатором и грозным вершителем судеб. У вас будет власть накладывать вето на решения парламента и право роспуска Думы, но вы не сможете росчерком пера менять законы и поворачивать реки. Смиритесь с этим. А недостаток знаний легко восполнить с помощью советников, как все и делают, ибо невозможно знать всё в совершенстве.

— Если монарх не будет иметь никакого влияния, то, что помешает думцам решить, что он им совсем не нужен? И как помешать новому Макиавелли прорваться к власти? — трон оказался из картона, и это почему-то сильно задело Марию.

— Я знаю, что демократические традиции пока не сильно прижились в нашем обществе и не собираюсь оставлять вас совсем без опоры. Император является верховным главнокомандующим и лично ему подчиняются военный и морской министры, которых он сам назначает при формировании кабинета. Я рассчитываю, что этим удастся частично вырвать армию из-под влияния Николая Николаевича, особенно, если отправить его наиболее одиозных друзей в почетную отставку по возрасту, чем я собираюсь заняться немедленно. А ещё у монарха остается право введения военного положения, при котором вся власть сосредоточена в его руках. Понимаете, теперь, почему многие ваши родственники не устраивают меня? Меня пугает перспектива России, в которой десятилетиями будет сохраняться военное положение.

Вверяя же армию в ваши женские руки, я, смею надеяться, даю вам не дубину в руки дикаря, а скальпель хирургу, который не использует его, кроме спасения жизни пациента.

— Мне лестно, что вы считаете меня достойной, но к сожалению...

— Постойте, — прервал её Столыпин, — прежде, чем вы примете окончательное решение, Мария Николаевна, я бы хотел напомнить вам о долге. Конечно, это долг вашего отца и вы вправе отказаться от него, но вначале выслушайте.

Когда ваш батюшка призвал меня из Саратова, и назначил сначала министром внутренних дел, а затем и председателем Совета Министров, то у него было ко мне лишь одно требование — жесткой рукой навести порядок в стране. Я согласился, вытребовав у него слово, что он не отступится от меня, когда демократы всех мастей начнут требовать моей крови и будет на моей стороне до тех пор, пока в державе не воцарится мир.

А потом покушение полубезумного юнкера Алексеева, потерявшего отца и старшего брата в Порт-Артуре. Легкое ранение, которое получила ваша мать, подтолкнуло вашего отца к дезертирству.

Не знаю, было ли это решение обдуманным или было принято вследствие нервного срыва. Обидой ли продиктовано, усталостью, или это был хитрый шаг в подражание Ивану Грозному — я отрекусь, а вы приходите и уговаривайте меня всем миром вернуться.

Ваш батюшка отрекся от престола в пользу своего сына, и на царской яхте покинул Россию. Бунтовщики и революционеры восстали духом, ведь они скинули царя! Осталось только разделаться с его сатрапами. Бои шли по всему Петербургу и во многих других городах. Никто из Романовых не заявил о своих притязаниях на престол или регентство, все предпочли наблюдать со стороны, как изнемогает в битве Столыпин, зарабатывающий к своей фамилии добавление 'вешатель'. Порядок был восстановлен, но какой ценой! За мной закрепилась сомнительная слава жестокого и кровавого диктатора.

В наследство ваш батюшка оставил разоренную войной страну с небоеспособной армией. Всё, чего не коснись, требовало немедленного реформирования. Законы, армия, промышленность, торговля, даже сам уклад жизни страны требовал обновления, иначе империи угрожал неминуемый распад и гибель. Страна нуждалась в астрономических суммах на проведение реформ, находясь на грани банкротства.

Крупные зарубежные кредиторы охотно предлагали деньги, но на таких условиях, которые были гибельны для независимости Российской Империи. Представители министерства финансов рыскали по всему миру, выискивая деньги для России, и даже участвуя в сомнительных биржевых аферах. Для того чтобы сделать страну привлекательной для зарубежного капитала нам пришлось снизить налоги с промышленности до минимума, из-за чего в первые годы казна также ощущала дефицит средств. Все расходы урезались до крайности. Например, мы смогли себе позволить строительство нового флота только через десять лет после окончания японской войны, когда в страну хлынула волна военных денег.

Когда иностранцы начали активно строить у нас заводы, то пришлось выдержать нелегкую схватку с российскими промышленниками, бросившими в бой почти всю прессу и большую часть Думы, в попытке ограничить деятельность зарубежных капиталистов. А для меня был важен каждый новый завод построенный в России, ведь он обеспечивал работой несколько тысяч человек, чьим семьям уже не приходилось голодать. Наши шахтеры добывали сырье для новых фабрик, а железнодорожники получали оплату за перевозку товаров. Вокруг новых предприятий выросли дома, магазины, парикмахерские, бани. Большинство денег оставались внутри страны и благотворно повлияли на экономический подъем. Разве после этого так уж важно, кто получил свои двадцать процентов прибыли: Крупп или Рябушинский? Кстати, многие из французских капиталистов, вложивших в своё время деньги в Россию, сбежав от революции, приняли российское гражданство.

Огромных усилий стоило удержать империю в стороне от войны закипевшей в Европе, казалось, что у части общества помутилось сознание, и они исступленно призывали Россию ввязаться в бойню. Воюющие державы наперебой сулили немыслимые деньги и уступки за вступление в войну на их стороне. Английский премьер в личном послании ко мне даже пообещал черноморские проливы в обмен на участие России. Пришлось вежливо отказаться, напомнив, что они пока принадлежат нейтральной Турции. Но я пообещал подумать, если он предложит что-то, что принадлежит непосредственно Великобритании, например — Гибралтар. Второго письма от него я так и не дождался.

Два раза за войну случались серьезные кризисы в отношениях, которые угрожали втягиванием России в войну. Первый раз — когда Германия решила объявить неограниченную подводную войну. Это угрожало нашим торговым судам, курсировавшим из Мурманска в Англию. Пришлось угрожать прекращением поставок сырья, продовольствия и возможным разрывом дипломатических отношений. Со схожим, но ещё более резким заявлением выступило и североамериканское правительство. К тому моменту уже всем было понятно, что стремительного удара не получилось, и война кончится нескоро. Неурожай шестнадцатого года и опасение получить в противники ещё две державы, заставили немцев принять правильное решение. Возможно, тем самым они избежали превращения войны в мировую.

Во второй раз кризис случился, когда группа эсеров-террористов, переодетая в жандармскую форму напала на посольство Великобритании в Санкт-Петербурге. По случайному счастью, удалось их перестрелять до того, как они проникли внутрь здания. Но и так, скандал вышел немалый. Наши ура-патриоты требовали немедленно объявить войну Германии, обвиняя её в организации нападения. Открою маленькую тайну — немцы были не причем, а провокацию устроили сами англичане, рассчитывая именно на такую реакцию. Тогда, еле уладив волнения, мы не могли обнародовать правду. А теперь, уже и ни к чему.

Когда война окончилась, Россия вышла из неё страной, чья промышленная мощь почти не уступает Англии и Германии. Мы учли опыт германской войны, перевооружили и модернизировали армию. Были проведены конституционные реформы. Практически покончено с нелегальными партиями и терроризмом. Это — итог моих трудов.

И вот двадцать лет, как я несу этот крест, отдавая стране свой ум, силы и даже кровь, несу не потому, что мне нравится власть, а потому, что так нужно для блага России. Я выполнил волю вашего отца, я навел в стране порядок. Я даже сохранил монархию и хотел возвести на престол вашего брата Алексея Николаевича, когда ему исполнится восемнадцать. Но судьба распорядилась по-своему, и последние несколько лет я приглядывался к наследникам династии, но так и не смог никого выбрать. Теперь, боюсь, что у меня нет в запасе ещё нескольких лет. Каждый день может оказаться для меня последним и очень горько осознавать, что я могу и не успеть. Страшно, что труды мои пойдут прахом.

Ваш отец оставил меня, нарушив своё обещание. Сделайте так, чтобы его не запомнили, как последнего из рода Романовых, правивших Россией и отрекшихся от неё! Пусть о нем помнят, как о вашем отце, а не как о слабохарактерном предателе! Итак, что вы решили, Мария Николаевна? Я жду ваш приговор.

— Согласна, — тихо сказала Мария, не поднимая глаз, — хотя, чувствую, что потом могу ещё не раз пожалеть об этом решении. Но от слова своего отрекаться не собираюсь, и, да поможет мне Бог!

— Теперь, касательно брака вашего Мария Николаевна. Решение принимать вам, но если вы вдруг решили, что совершили ошибку, то дело это исправить можно. Все мы люди, в том числе и священнослужители. А патриарх, хоть церковь от государства и отделена, но прекрасно помнит, кто власть у обер-прокурора Синода отобрал и ему отдал. Всегда можно причину найти, чтобы брак недействительным объявить.

— Не надо! Я клятву дала, и нарушать её не собираюсь. С самого первого дня знала, что не раз мне мой брак припомнят, и готова к этому, — Мария исподлобья бросила взгляд на премьера.

— Не хотите — не надо! — улыбнулся Столыпин, — это делает вам честь. Обойдемся и без развода. А брак ваш, если подумать, можно и на пользу обратить. Слух, если надо, пустить среди купцов и промышленников, что теперь есть кому за их интересы слово замолвить. Но, запомните твердо, Мария Николаевна, что отныне и вовеки фамилией мужа называться вам нельзя! Вы — Романова, и этим всё сказано! И не стоит раньше времени афишировать ваш брак, и так уже об этом знают больше людей, чем хотелось бы.

— А как вы собираетесь добиться согласия Думы на мою коронацию?

— Думы? А причем здесь Дума? Она у нас законодательный орган, вот пускай законами и занимается. А избрать кого-нибудь царем может только Земской Собор. Моя забота — нужный состав и правильное решение. Дума, конечно, будет рвать и метать, но всё будет иметь вид законный и в соответствии с освященными временем традициями. Иначе никак, ведь вас пока никто не знает и не поддержит. Даже монархисты. Соберем в Москве Земской Собор. Он призовет вас на царство. И тут же произведем коронацию в Успенском соборе Московского Кремля, как и положено.

— На заговор похоже, — вздохнула Мария.

— А как же, российская традиция — императрицы приходят к власти в результате обмана и заговора. Не будем её нарушать. Виват императрице Марии Николаевне!

конец второй части