Тень охотно скрылась в привычном убежище. Эльф пересел ближе к Кереку и поставил шкатулку между ними. Словно отроки с парадными мечами с обеих сторон трона, товарищи обороняли ящичек с привидением.

Неприветливая ночь призадумалась, видимо, решая, чем ещё пронять незваных пришельцев, а потом началось. Наверное, духи рассердились из-за того, что живые не отдали на растерзание бесплотного собрата, хотя, возможно, хотели забрать его в свой сонм, оставить навеки тосковать среди холодный скал.

Принять заметный образ эти создания не умели, лишь мелькали вокруг неясными сгустками то темнее, то светлее окружающей ночи. Вопли и вой им тоже не слишком давались, зато получался шорох, словно ладони тёрлись о шершавые камни или шкурки змей.

Керек поначалу оглядывался и хватался поминутно за меч, но потом заметил, что Инир сидит совершенно неподвижно. Ясное лицо эльфа едва различимо белело во мраке, и спокойную решимость на нём Керек не столько рассмотрел, сколько почувствовал. Правильно. Глупо было не догадаться самому. Бесполезно махать мечом или кулаками, когда стоит напротив не враг из плоти и крови, а создание потустороннего мира. Оборона от призрака — сила духа. Её тоже не потрогаешь пальцами, но держится на ней так много, что одно лишь это обретя, можно воевать с кем угодно.

Кони начали беспокоиться и вместо того, чтобы мирно щипать траву, попытались метнуться прочь, убежать. Инир негромко заговорил с ними по-эльфийски. Музыкальная речь бессмертного народа словно просветлила тьму, стихло шуршание, и караковые убрели к луже. Магия подействовала, словно свежий ветер прочистил котловину.

Остаток ночи прошёл спокойнее, под утро, когда прорезался над горами неверный ещё рассвет, Керек даже заснул. Дремал он недолго, но когда открыл глаза, голова оказалась ясной, и в ней опять уцелело вчера. Холод выпил много сил, но лучи солнца коснулись кожи. Их острое здесь, наверху, тепло защипало как крапива. Керек с трудом поднялся и развернул окостеневшие плечи. Всё тело вело себя как чужая вещь, словно злые привидения подменили его ночью на такое же, но полумёртвое.

Эльф, судя по его виду, чувствовал себя гораздо лучше человека и встретил зарю улыбкой. Раньше казалось, что бессмертные скорее ночной народ, привыкший жить в сумрачной прохладе леса, но теперь Керек думал иначе. Он тоже приветствовал сияющее божество почтительным поклоном. Новый день озарил мир, и ночной страх убрался обратно в ледяные скалы.

В путь тронулись без промедления. Резкие тени и глубокие пропасти пугали уже меньше. Керек привык. Он с удовольствием вдыхал невесомый здешний воздух и смотрел по сторонам. Тело разошлось, и опять вернулась в мышцы гибкая сила. Казалось, самое трудное позади, и седловина, скрывшаяся за складками местности, вот-вот вынырнет из-за нагромождения скал, но вместо этого странники попали в тупик. Крутые обрывы окружали со всех сторон, и пути дальше не было.

То есть, если бросить лошадей, то вскарабкаться на борт котлована удалось бы без особого труда. Керек взглянул на эльфа: что думает он.

— Должно быть, эти горы населяла древняя раса, о которой и мы уже не помним, — хмуро сказал бессмертный. — Неудивительно, что люди избегают этих мест.

— Хочешь сказать, что они исчезли из наших легенд, но не смогли совсем уйти со своей земли, остались хоть краем, прикипели душами к этим холодным горам?

— Им эта величавая красота согревала сердце. Охотно разделил бы радость, но призраки былых времён сотворили здесь вполне осязаемые ловушки, и если мы не сумеем их миновать, не судьба нам пройти горы и достичь моря коротким путём.

— То есть бросать лошадей и идти пешком бесполезно? Суть в другом?

— Да. Теперь нам придётся выверять каждый шаг и угадывать расставленные сети.

— Ну, днём хоть не страшно, — попытался утешить себя Керек и тут же пожалел о сказанном.

Словно для того, чтобы показать ему всю смачность лиха, в котловане начали твориться странные вещи. Прилетел в лицо холодный ветер и с ним вместе тень, похожая на ветхое тряпьё. Керек выхватил меч и махнул от плеча, но тень не заметила оружия и пролетела, обдав болотным смрадом.

— Убери, — коротко сказал эльф. — Они не боятся оружия. Честно говоря, вот даже хочется, чтобы противостояли нам реальные враги, и мы могли с ними сразиться. Пусть это были бы великаны или драконы, но мечному бою оба обучены, и нам ли бояться схватки?

— Точно. А драконы и великаны случаются на белом свете?

— Право не знаю. Раньше, говорят, бродили они и по белому свету, и по тёмному. О них поют в балладах и рассказывают свидетели прежних времён. Мы уже так много неведомого встретили в этом походе, что меня не удивят ни драконы, ни великаны, ни подземный народ.

— Гномы существуют.

— Да, но живут-то они как все остальные — на поверхности. Их подгорные города — просто сказка. Рудники там и не более того.

— Ну, я рад, что сумел поглядеть на мир, а ещё более рад, что смог его запомнить, и если кто-то попробует отобрать эти дни, вот тогда я точно возьмусь за меч.

— Знаешь, — сказал Инир, — а не в том ли наша сила, что мы так ни разу и не пустили в ход оружия? Мы спасались бегством не всегда ведь от страха, иногда просто не желали убивать правых. Разве кизяки виноваты, что они такие? Мы обидели их ненароком, достойно ли было с нашей стороны отстаивать ошибку железом?

— Ну, хоть и мелкие, но они бы нам наваляли! — самокритично признал Керек.

— Кто знает? Мы же герои. Вот спасём девицу, вернёмся, и сложат о нас легенды.

— И в них мы уж точно будем махать мечами направо и налево! — подхватил Керек. — Стыдно ведь признаться, что избегали схватки.

— Знаешь, поглядев на этот просторный и непростой мир, я начинаю думать, что все легенды так и написаны. Те, кто махал мечом, желая крови и не пытаясь отыскать разумный выход, не добрался до желанной цели, сгинул в пути, и о них не сложили баллад, чтобы петь их светлыми ночами или на пирах.

— А ты прав. Мы не скакали сломя голову, а ехали шагом, не рубили чужие головы, а пускали в ход разум, заключённый в своих. Сейчас бы и помахал со страху мечом, так бесполезно железо.

— Вот и я думаю, что добротою сердца достигнешь большего, чем силой руки. Поехали. Вперёд!

Глава 14

Бравур приготовился к тому, что ему опять примутся лгать и потихоньку сотворил нужное заклинание, но когда Зевил начал свою речь, убедился, что старался зря. Искренность, звучавшая в каждом слове, понятна оказалась и без волшбы. Что-то изменило душу отловленного из волн незнакомца. Может, то, что самого Бравура переполняло как школяра знания? Странная радость не потому, что чего-то добился, а просто так. Есть на белом свете прекрасная девица, и когда смотришь в её глаза, такие же, как это северное море, расцветает душа.

— Я вообще не дворянин, простого купеческого рода, — начал свою речь Зевил. — У отца в Большой Пристани несколько лавок.

Бравур кивнул, довольно значительный торговый город стоял дальше к восходу на том же побережье. Маг даже бывал там несколько раз, и думал иногда, что неплохо жить в таком бойком и шумном месте, да и доходы там выше, но без протекции прибыльную должность не получишь.

— Дела шли успешно, и отец решил отправить меня за море — там один наш родственник крепко прижился и тоже вёл торговлю — поучиться. Я конечно собрался и поплыл на ближайшем корабле. Сам понимаешь, как хочется повидать дальние страны, пока ещё молод и полон сил.

— Понятно. И что же там случилось?

— Да поначалу всё шло хорошо. В доме родича меня приняли, и вскоре я смекнул, что не только ради того чтобы опыта набраться в торговых делах меня туда определил отец. Девица в семье той была на выданье. Я понял, что родители сговорили нас меж собой, только нам пока сообщать о том не стали.

— Хороша девица-то? — спросил Бравур.

Зевил сердито фыркнул, тряхнул головой словно конь.

— Тучна, словно свинья в закутке, ходит, как тесто через край квашни переваливается. Смотрит так, что не поймёшь в разуме она или спит с открытыми глазами. Сызмала всё что делала — у окошка сидела. Родители в дочке души не чаяли, работой не утруждали, а заботой угождали, вот и вырастили мне на погибель.

— Так ты от неё сбежал?

Бравур слушал с большим интересом. Редко приходилось узнавать чужие истории, а тут ещё сочувствовал он рассказчику. Сам любил девиц в теле, но то ядрёность должна быть, а не жиры трясучие. Да и есть ли душа в такой оболочке? Поди утонула давно, салом захлебнулась.

Зевил вздохнул.

— Идти против отцовой воли я не смел, но и не радовался. Утешал себя, что все так живут и не по охоте женятся. Про любовь только в сказках сказывают, да в песнях поют, чтобы не так тоскливо было. Смирился я, но старался чаще уходить, пореже суженую видеть, насладиться жизнью напоследок.

— В отдельные дома тебя что ли понесло?

Зевил конфузливо усмехнулся, опять покачал головой, словно дивясь тому, что судьба с ним сделала.

— Нет, этого опасался. Узнай родичи такое, заперли бы и совсем за порог не пускали. Ходил я в приличные харчевни, просто с людьми побеседовать, в общественном саду гулял. Там вот и встретил Грагора.

— Ага! — сказал Бравур.

Он ощутил, что теперь начнётся самое главное. Перед ним, пусть увиденный чужими глазами предстанет враг, затеявший неблагое дело. Надо собраться и слушать внимательно, чтобы понять, смогут они сойтись на равных, одолеет сила силу или выручит лишь обман.

Зевил помолчал, должно быть, припоминая подробности, затем продолжил свой рассказ.

— Сначала не понравился он мне. Одет был важно, повадку имел вычурную, но глаза холодом отсвечивали, словно не душа из них глядела, а зимняя стынь. Избегал я его сперва, но он мирился с недовольством и всячески выставлял своё дружество напоказ, словно полюбил меня как брата и готов любую выходку терпеть. Поначалу просто по саду вместе гуляли, потом стали в харчевнях за одним столом сидеть. Льстило мне, что такой значительный господин со мной водится, люди с завистью смотрят. Говорил Грагор, что богат несметно, да не хочет среди своих быть, все там ради его денег милы, а настоящего товарищества не сыскать. Объяснял, что холодность во мне его и приманила, что если и подружимся, то ради братчины сердечной, а не выгоды какой.

Бравур представил себя на месте юноши. Трудно устоять перед искусной лестью, вползает она в душу, словно мёд в глотку. Пока от сладости млеешь, всё уже внутри. Тут зрелый в сединах не устоит, а Зевил молод совсем, вон даже борода растёт скудно как у мальчика.

— Так он приручил меня как зверушку, — с горечью продолжал свой рассказ купеческий сын. — Я с рук его ел и в рот глядел, а он меж тем завёл другие речи. Ты, говорил, хоть и простого звания, а обхождением и обликом дворянин, обмануть любого нетрудно. Коли хочешь всю жизнь торговать, так тому и быть, а жаждешь большего, есть для тебя удача. Я уши и развесил, на всё был согласен, чтобы нелюбую за себя не брать, да остаток дней не сидеть за прилавком. Тут мне Грагор свой замысел и поведал. Есть, говорил, в твоей родной стороне лендлорд богатый. Сын его сюда за море пустился, да и сгинул, а ты с ним лицо в лицо стать в стать. Если явишься, да права спросишь, никто не догадается, что не тот за кого себя выдаёшь. Принца много лет в родном доме не видели, если что не сойдётся, то время переменило или забыли за давностью. Сделаешься большим барином, а помрёт названый отец — сам править начнёшь.

— Приятелю твоему какая от этого выгода? — не понял Бравур.

— Я тоже спросил. Он ответил, что при сильном сам хочет сильным быть. Лихого богатства на двоих хватит.

— И ты, конечно, решил, что лучше делить многое с другим, чем довольствоваться малым одному. А не пугало, что принц может сыскаться, и зашатается под тобой трон?

— Ещё как беспокоило. Только Грагор заявил, что ему известно доподлинно, что нет принца среди живых. Избыли его лихие люди, на руках у него почил.

— А то, что сам из породы этих лихих людей тебе в голову не пришло?

— Думал, не совсем я дурак, да больно заманчиво показалось в принцы выйти. Удавались и не такие заковыристые дела. Худого ведь я не хотел. Правил бы народом по чести, так какой в том урон?

На это Бравур не ответил. Сам он жизнь прожил так далеко от какого-либо трона, что слабо представлял, во что могло вылиться такое деяние. Может, и правда, разумный купеческий сын принёс бы землям и населению больше блага, чем беспутный кровный принц. Понесло ведь его за море, прочь от отечества, а зачем? Того он мог и сам не ведать.

Слушая исповедь, Бравур сообразил одну вещь. Если этот неведомый Грагор намеревался захватить вот так тихонько власть в богатом краю, то именно ему было выгодно убрать с дороги принцессу, которая, выйдя замуж, могла зачать законного наследника. Конечно, преимущество оставалось за старшим, но возникни сомнения, у лорда был бы другой принц на замену, и вот его заговорщик вряд ли бы смог прибрать к рукам как купеческого сына.

Тут многое ещё следовало обдумать, но Бравур решил прежде дослушать повесть Зевила.

— Не стану тебя судить, не моё это дело. Что случилось потом?

— Мы решили тайно отплыть от тех берегов и где-нибудь в уединённом месте подготовиться к осуществлению своей затеи. Всё шло хорошо. Корабль доставил нас благополучно, сняли у крестьянина домик и зажили тихо и скромно. Грагор больше всего настаивал на тайне. Мы почти не выходили из пристанища своего на отшибе, и мой наставник усердно обучал всем тонкостям, какие следует знать принцам. Богатый костюм, вот этот мы сшили ещё за морем, но здесь одевались просто.

Зевил умолк, словно задумался или не знал как приступить к самому важному. Солнце село, над водой догорали остатки зари. С предгорий потянуло холодом, и Бравур невольно поёжился.

— Так что у вас не заладилось? — спросил он.

— Я не знаю. Поначалу всё шло гладко, а потом раздражать он меня начал, давил, наверное, слишком. Что ни день ругались мы. Захотел я родителей навестить, пусть не в дом войти, это понимал, что нельзя, но хоть издали посмотреть.

— Родителей? — уточнил Бравур.

— Ну хорошо! — раздражённо воскликнул Зевил. — Была там одна девица, да пустое это всё, не о том речь. Поскандалили мы, в общем, с Грагором.

Купеческий сын умолк, словно в смущении. Бравур восхищённый собственной догадливостью и глубоким знанием жизненной сути, опасался попасть впросак, но всё же рискнул спросить:

— Убил ты его что ли?

— Нет, но поколотил изрядно. На вид я не богатырь, но купец не всегда дома сидит, иной раз гостем ездит, так что меня на кулаках биться учили и мечом немного владеть. Подрались мы, а когда увидел я, что лежит Грагор и едва дышит, повернулся и ушёл. Побоялся, что не простит он меня.

— А как же ты в прибой попал?

— Да по дурости. Нанял лодочника, чтобы довёз меня на корабль, а он затеял ограбление, позарившись на дорогое платье, или кошель разглядел. Не знаю. Пришлось драться и тут. Пока мы друг дружку тузили, лодка перевернулась. Я уже не слишком ясно соображал, поплыл куда-то, потом ничего не помню, пока в твоей башне не очнулся.