Действительно, никуда мне от этой 'почётной' обязанности не деться. Не учат бойцов ОМОН технике экспресс-допроса в полевых условиях, а вот в войсковой разведке — вполне. И меня учили. Правда, на практике мне те знания применять приходилось всего пару раз, да и то, больше на подхвате был, но хотя бы теоретическая база есть. У остальных нет и того. А главное — нет настроя на то, прямо скажем, весьма грязное и поганое дело, которым сейчас придётся заниматься.

— Вот только с матбазой напряженно, — продолжаю я. — Никакого подходящего инструментария нету...

— Это решим, — начинает рыться в карманах разгрузочного жилета Хондрук.

Буквально через несколько секунд он извлекает на свет божий небольшой чехол из кордуры на 'липучке', из которого вытягивает стальной мультитул.

— Блин, Валер, боюсь, попачкаю я твой девайс. Допрос — штука грязная...

— Ничего, брат, лишь бы польза была. А отмыть — я его опосля отмою... Кстати, у меня еще и репшнура* тонкого немного есть. Нужен?

— Нет, Валер, думаю — и так управлюсь, — с задумчивым видом кручу я в руках блестящий инструмент. — Думаю, управлюсь...

Интермедия третья. Евгения Воробьева.

Когда за спиной у Женьки, вошедшей в ангар последней (замыкающей, как наверняка сказал бы Николай Николаевич, вообще словечко 'последний' не жаловавший) хлопнула закрывшаяся дверь, оказалось, что в 'кондейке' за крупной решеткой никого нет. Настольная лампа тускло светит, отбрасывая на стены резкие тени, тихонько ворчит кулером ноутбук на столе, а хозяина нет...

— Дядь Коль, ты тут?! — громко крикнула девушка.

— Ага, здесь, — донеслось откуда-то из глубины склада, а затем что-то внушительно и гулко грохнуло по полу — видно, что-то тяжелое с полки свалилось.

Не успело под сводчатым потолком ангара отгулять эхо, как из-за полок послышались едва слышное, но очень экспрессивное и явно матерное шипение. Правда, Женька разобрать не смогла ни слова, хоть и прислушалась.

Буквально через минуту на освещенный настольной лампой пятачок вышел, слегка прихрамывая на левую ногу, хозяин всех здешних смертоубийственных 'сокровищ' — старший прапорщик Грушин.

— Дядь Коль, вы в порядке? — наперебой загомонили девушки.

— Нормально, красавицы, — только отмахнулся кладовщик. — Старею, наверное. Раньше я такие коробки по три штуки за раз таскал — и даже дыхание не сбивалось, а тут — поползла и не удержал.

Женька тихонько хмыкнула, решив про себя, что к этой самой коробке Грушин последний раз, наверное, в те героические и весьма далёкие времена прикасался — уж слишком густо его плечи и неприкрытая кепкой макушка были усыпаны крупными хлопьями светло-серой пыли. Словно подтверждая ее догадку, прапорщик громко чихнул. Правда!

— Так, девчонки, особо не располагайтесь, сегодня у меня для вас особое задание, — огорошил Грушин девушек, уже было начавших снимать с плеч полученные у него же самозарядные карабины Симонова.

— Серьёзное? — озадаченно наморщила нос Женька.

— А то! — поднял вверх указательный палец кладовщик. — Можно сказать — вопрос жизни и смерти. Ну, может, и приврал слегка, но только самую малость.

— А мы потянем? — как-то испуганно пискнула одна из Женькиных соседок.

— Вы? — Грушин сурово сдвинул брови к переносице. — Должны потянуть! Иначе я решу, что сильно в вас ошибся. Всё, Зухра-Лейла-Гюльчатай, закончили разговорчики в строю... За мной шагом марш, барышни.

Ошарашенные и слегка напуганные столь серьезным вступлением девушки послушно двинулись за пожилым спецназовцем. Далеко идти не пришлось: выйдя через по-прежнему незапертую калитку, по обе стороны от которой торчали на узкой полоске разровненной граблями земли суровые треугольные таблички с надписью 'Мины!', они обошли еще один ангар, в котором размещался, судя по табличке на воротах, овощной склад, и вышли на довольно просторную площадку. 'Караульный городок' — прочла про себя Женька на стоящем буквально в нескольких метрах стенде. Так, а что там еще? Ага, 'Устав гарнизонной и караульной службы...', 'Обязанности разводящего...', 'Часовой есть лицо неприкосновенное...'. Понятно, что-то вроде учебного класса, только под открытым небом.

Одна из девчонок сдавленно фыркнула и ткнула пальцем в сторону .

— Детсад, песочница...

Надо же, и правда, похоже. Действительно, почти такой же 'грибочек', что в детских садах над песочницами стоят. Разве что там они, обычно, под мухоморы раскрашены, а тут — темно зелёный. И песка нет, зато есть приколоченная примерно на середине столба-'ножки' полочка. Вспомнив услышанную в институте от кого-то из однокурсников не совсем приличную поговорку про то, что армия — тот же детский сад, только... кхм... с некоторыми отличиями, Женька захихикала.

— Так, красавицы, не отстаём, время поджимает, — негромко окликнул их Грушин. — Почти пришли уже.

И правда, пройдя ещё два десятка метров вдоль всё того же длинного овощного ангара, к которому примыкал караульный городок и свернув за угол, девушки увидели, куда же именно вел их пожилой старший прапорщик. Женьке показалось, что в душе ее вдруг запели райские птицы.

Там, на небольшом пустыре стояла большая армейская палатка, можно сказать сестра-близнец той, в которой они жили. Рядом с ней — темно-зеленый, явно армейский 'Камаз' с очень странной будкой вместо кузова. Но внешний вид будки интересовал сейчас Женьку меньше всего, важнее было, что от нее в палатку тянулись длинные и толстые гофрированные шланги, сама будка негромко гудела, пыхтела и попыхивала, будто старинный паровоз или еще более старинный паровой котёл, струйками белоснежного пара. А в сборе всё это сооружение могло быть только одним... Баня!!!

Похоже, эта мысль пришла в голову не ей одной, потому как весь ее маленький отряд дружно восхищенно выдохнул, а кто-то даже тихонько застонал, будто от наслаждения. Хотя, почему 'будто'? Когда несколько дней подряд все гигиенические процедуры сводятся только к чистке зубов холодной водой, да торопливым подмываниям из солдатского котелка в заднем, не используемом в качестве дверей, тамбуре палатки. Когда единственные трусики стираются в выданном сердобольными 'ангелами-хранителями' вскрытом цинке от патронов, по краю которого какая-то добрая душа (дай бог тебе здоровья, святой ты человек) основательно прошлась плоскогубцами, загнув и примяв острые края, все в той же холодной воде с вонючим хозяйственным мылом... А потом (по совету все тех же солдатиков, да чтоб мы без них вообще делали?) тщательно выжимаются и сушатся ночью на собственном животе... Словом, только тот, кто пережил подобное лично, способен оценить возможность сходить в баню. Пусть даже такую импровизированную, как эта.

— Все, девчонки, воскресенье — банный день, — с довольным видом улыбнулся Грушин. — Выбил для вас право проверить объект на пригодность к эксплуатации. Ага, даже в армии без блата — никуда! У вас, правда, всего пятнадцать минут, но зато без толпы других жаждущих с себя грязь смыть. Так, ну и чего вы на меня так смотрите? Я не ДиКаприо и не этот... Как его, собаку?.. Не Дима Билан... Да, и время пошло уже!

Опомнившиеся девушки гурьбой рванули к входному тамбуру.

— Ээээ! Куда?! Погодите, мыло с мочалками забыли! — выдохнул им вслед едва не сбитый с ног старший прапорщик и, отдав Жене туго набитую наволочку, в которой, судя по ощущениям на ощупь, кроме вышеперечисленного, еще и чистое нательное белье на всех лежало, хмыкнул себе под нос. — Да уж, никогда не вставай между горячей водой и женщиной с немытой головой.

Хорошо-то каааааак! Насколько же мало, оказывается, нужно человеку для полного и безоговорочного счастья. Намылить куском ядовито-розового мыла с выдавленной на нем надписью 'Земляничное' странную мочалку, похожую на большой пучок тонких и очень длинных полосок, на ощупь похожих на бересту, ну, разве что немного помягче... Потом натереться этим безобразием до обильной белой пены, до покрасневшей кожи, сдирая с себя собирающуюся серо-черными катышками налипшую за неделю жизни в палатке грязь. А после этого встать под тугие струи, бьющие из простенького, жестяного и похожего на насадку с садовой лейки, душевого рожка. Аааааа!!!!!!!

Вот, казалось бы — ничего ведь особенного: брезентовая палатка, деревянные поддоны, плотно уложенные прямо на землю, вместо пола. Тонкие стальные трубки на стальных же стойках, по которым идет от огромного бойлера, установленного в кузове 'Камаза', горячая вода. Да кусок старого, еще, наверное в Советском Союзе произведенного, противного цвета, но душистого мыла, один на троих, и грубая мочалка. А в оставленной у входного тамбура наволочке, лежащей рядом с аккуратно прислоненными к стене карабинами и сложенными на полу солдатскими дерматиновыми ремнями с патронными подсумками — по комплекту простенького, но чистого солдатского нательного белья на каждую. Но до чего же хорошо!

— Ой, девочки, — простонала стоящая неподалеку пышнотелая рыженькая Галка. — Вот он, настоящий кайф. Никакой секс до этого ощущения не дотягивает!

Женьке почему-то показалось, что вот прямо сейчас с Галей спорить никто из присутствующих не станет. Ой, а это что?

Снаружи, из-за толстой брезентовой стенки палатки слышна какая-то тихая возня. Девушка подошла поближе и прислушалась.

— ...уя ты тут потерял, воин?

Так, этот голос она уже ни с кем не перепутает — дядя Коля.

— Да я, тащ прапорщ... уй, мля, больно... Тащ... тащ... тащ прап... Ааа! Мля буду, ничего такого... Тут эта... петелька на окошке расстегнулась, я и того.... Ааааа! Тащ прапорщик! Мля буду — только застегнуть хотел... Ааа!!!

— А ну — цыц! Сгинь с глаз моих, позор армии, — это снова дядя Коля.

Возня за стенкой прекращается, зато хорошо слышны удаляющиеся шаги. Сначала — будто испуганный слон по саванне ломанулся, с топотом и хрустом. Потом, несколько секунд спустя — неторопливые и спокойные — шаги человека, честно сделавшего свое дело. Похоже, Грушин всерьез взял над ними шефство. С одной стороны — приятно, с другой — при такой 'дуэнье' женихов найти у них еще не скоро получится.

Минут через двадцать к бане густо потянулись обитатели палаточных городков под присмотром все тех же офицеров, что поддерживали порядок в очереди возле столовой,. Девушки же, отмытые до скрипа и переодетые в чистое, а оттого совершенно, просто до неприличия счастливые, сидели на длинной скамье, опершись спинами на нагретую ярким солнцем металлическую стену ангара. Лепота!

— О чем теперь задумалась, Эухения? — забавно жмурясь на солнце, поинтересовался Грушин, устроившийся рядом, у крутящей в руках обрывок упаковочной бумаги от мочалки Женьки.

— Да вот, дядь Коль, об этом, — девушка протянула кладовщику клок серой оберточной бумаги.

Грушин взял обрывок обертки в руки, повертел несколько секунд и, недоуменно пожав плечами, вернул его Женьке.

— И что?

— 'Мочало липовое', — тихо прочла вслух она. — 'Министерство обороны СССР, 1958 год'... А много таких на вашем складе, дядь Коль?

— Да полно... И не только на нашем. И не только этого. Только к чему это ты? — снова явно не понял старший прапорщик.

— Да, так... Пятьдесят восьмой год, у меня мама только в шестидесятом родилась, дед, наверное, за бабушкой только ухаживать начал... А кто-то уже подумал, что рано или поздно может что-то произойти, и понадобится много... да вот тех же мочалок... Дал команду изготовить, упаковать, убрать на склад... Пятьдесят лет прошло. Пол столетия. А понадобилось — раз, и есть... И при этом чуть не вся страна военных дураками считает... Как же так?

— Эх, молодая-красивая, гляжу, любишь ты из каждой мелочи глубокие 'философические' выводы делать, — рассмеялся пожилой спецназовец. — Не стоит армию идеализировать. Это в тебе сейчас благодарность за спасение и помощь бурлит, вот и выдумываешь, по вашему женскому обыкновению, про спасителя невесть что, чего в нем отродясь, может, и не было... Своего дурдома у нас тоже — выше крыши. И траву, бывает, гуашью красим, и 'кантики' на сугробах отбиваем... Да и посерьезнее глупостей хватает. Одно в армии хорошо: пока в ней руководят те, кто сам воевал — в ней порядок. Потому что воевавший, 'боевой', на своем горбу всё прочувствовал. Он знает, чем в боевой обстановке может разгильдяйство или отсутствие какой-нибудь сущей, по мирному времени, чепуховины закончиться. Он понимает, что в бою необходимо, а на что можно смело наплевать. А вот если армия долго не воюет, то 'боевых' начинают потихоньку задвигать в сторонку 'штабные'. Кого на пенсию, кого просто на другую должность... Ты думаешь, я по собственному желанию с командира группы спецназа в кладовщики ушёл? Нет, понятно, что 'группником'* мне бегать уже по возрасту поздновато... Но инструктором-то вполне бы мог... Эх!

Грушин глубоко вздохнул и уныло махнул рукой, мол, чего уж там, дело прошлое...

— Просто 'боевому' гуашь и кисточку не всучишь... А в невоюющей армии цвет травы на газоне и бордюров, да блеск бляхи на ремне куда важнее, чем сколько раз солдат в этом месяце на стрельбище был. И начинают рулить 'штабные'... А потом, вот прямо как сейчас, и всегда — совершенно внезапно, точно в задницу клюёт жареный петух и 'штабные' впадают в панику. Потому как приказать солдату бордюр побелить они могут, а вот роту под обстрелом в атаку поднять — это уже вряд ли. Даже самый тупой 'штабной' понимает, что на войне от правильных приказов и грамотного руководства зависит, в том числе, и его жизнь. А дороже своей задницы для него ничего на свете нету. И власть меняется, командовать снова начинают 'боевые'... И так по кругу...

Грушин вдруг замирает и легонько встряхивает головой, словно отгоняя какое-то наваждение.

— Так, молодые-красивые, — обводит он глазами притихших и только что внимательно слушавших девушек, — и чего это мы тут бездельничаем? Баня — дело святое, а вот выходного вам никто не обещал. 'Отпуска нет на войне', слыхали? Ну-ка, подъем и пошли дальше заниматься!

Позаниматься им не дали. Не успели девушки толком встать с лавки, как на темно-зеленом командирском УАЗе приехал давешний, похожий на слегка потолстевшего и потерявшего форму богатыря, полковник Алексей. Правда, в отличие от прошлого раза, настроение у него было, мягко говоря, не очень. Хмуро кивнув всем девушкам разом, он взял Николая Николаевича под локоть и увел в дальний угол дворика перед ангаром. Говорили они тихо, но с каждой секундой Грушин мрачнел все сильнее. Пару раз он, судя по мимике и жестам, явно пытался возражать. Похоже, безуспешно, потому что в завершении разговора он громко и отчетливо выругался и, махнув рукой, отвернулся от собеседника и пошел к входу в склад, бросив через плечо:

— Ну вас к черту, Алексей! Я сразу предупреждаю — хреново закончится.

— Николай Николаич, ты ж понимаешь, я в бригаде не самый главный, надо мной комбриг... — со страдальческим выражением лица тянет полковник.

— Мудак твой комбриг. Всегда мудаком был — им и остался! Но у вас-то с начштаба мозги, вроде не засохшие. Неужели не понимаете, чем всё это пахнет и чем закончиться может?!