-Надо! — снова улыбнулся Черный Дракон.
И умчался в бой.
И встретился он в бою с равными себе. И смещались пласты реальности, и время текло вспять, и рассыпались в прах планеты...
И сражался Черный Дракон с сильнейшим себя, и победил его, и остался жив, сломав этим Предначертание Судьбы.
И взлетали одна за другой с горных вершин и ликов морей драконьи стаи, и уносились по параболе, проламывая свод небес, в черное небо, на помощь своему творцу, другу, брату.
И лилась кровь драконов, обращаясь в рубины. И в мертвых мирах погибших звезд таял лед, и текли по нему ручьи-слезы...
Изменился голос Уны, звучным и сильным стал он. И слышались в нем горечь и долгая, очень древняя, мучительная память.
Но Того-Кто-Сильнее одолеть нельзя...
Узрел Он, что не могут одолеть мятежника слуги Его, вышел Сам. И проиграл Черный Дракон бой. И был схвачен, и брошен в страшную тюрьму, где нет лесов и рек, моря и суши, неба и тверди земной... Нет там даже верха и низа. И обрек Тот-Кто-Сильнее Черного Дракона навеки томиться там, без сил и права творить.
Но раз в тысячу лет открывает Тот-Кто-Сильнее картину своих Блистающих Чертогов перед узником и спрашивает:
-Отдашь ли ты Мне звезды? Признаешь ли неправоту свою? Покоришься ли? Скажи "Да!" — и будешь свободен, и новые творения твои навечно останутся в твоей власти, и вторым станешь после меня! Лишь скажи "Да!"
Но улыбается Черный Дракон непонятно и отвечает:
-Нет!
И вновь остается один на тысячелетие... С начала Времен и до сего дня.
Лишь каждый сотый из улетевших в бой драконов уцелел. А оставшиеся лишены были дара летать по черному небу.
И глядят с тех пор драконы на звезды, и глядят звезды на драконов... Глядит друг на друга разлученный, расколотый надвое народ. И говорят они:
-Он не сдастся. Наш брат не может предать!
...Но говорят, что если найдется любящая душа, готовая отдать жизнь, чтобы сломать замок, выйдет на волю славный Черный Дракон — не самый сильный, не самый мудрый... Но величайший из Творцов, сотворивший и подаривший миру Дружбу!
Уна замолчала. Глаза ее закрылись. И казалось, что она без сознания... Но мгновение спустя девушка заговорила опять.
Как же ты могла, Чи-пат-соу? Как ты могла покинуть Его? Ты, прекраснейшая, даришь всем счастье любить... Что же ты не оставила малую частицу этого дара себе? И Ему — единственному, любившему тебя. Или ты не знаешь, что тот, кто любит и любим, всегда сильнее всех? Сильнее даже Того-Кто-Сильнее!
Больше Уна не говорила... Она металась в жару, стонала, бредила, глядела куда-то в даль воспаленными невидящими глазами... Альви и Вигдис порою с трудом ее удерживали.
Шли часы. И только перед смертью:
"Не надо!.. Опомнитесь!.. Шестнадцать лет!.. Опомнитесь, люди!.. За что?.. Сжальтесь, вы же люди! Вигдис, я... — ее хриплый голос сорвался на крик. — Камни!.. За что?.. Виг, беги!.."
С неожиданной силой девушка рвалась из объятий своих подруг, пыталась встать... Потом застыла, как когда-то. И упала обратно, прошептав: "Камни... Больно..."
Постояли обе молча... Потом Альви наклонилась, поцеловала мертвую в лоб, закрыла ей глаза... И безжизненным голосом приказала дочери: "Иди. Сообщи им..."
Ничего не понадобилось говорить. Молча спустилась Вигдис по лестнице вниз, встала на последней ступеньке. Выслушала дикий, нечеловеческий крик Тирцы. И вернулась наверх.
На похоронах Тирца подошла к ним, взяла за руки, заглянула в глаза...
-Альви, Вигдис! Я никогда не забуду того, что вы сделали: вы не оставили ее умирать одну. Спасибо!..
Год спустя, Тирца первая швырнула в Вигдис камень.
Знахарка
(35 год Нашествия)
Лютовала зима, слишком суровая даже для этих северных краев. Снег заносил дома по самые крыши. Ветер — злой северный ветер — пробирал до костей, сбивал с ног прохожих, проникал в любую щель, выхолаживая жилище. Люди обмораживали лица, пальцы. Не помогали даже испытанные охотничьи мази. И люди шли к знахарке — в ее дом, стоявший на отшибе.
И особенно теперь — в дни мора.
Еле тлеют угли в очаге. Мигает свечка, приплавленная к столу. Сидит старуха-знахарка за столом, глядит в миску с водой, сжимая ее обеими руками. Впервые за семь лет она колдует. Она все забыла. Но помнят губы. Помнят руки. Помнят чуткие пальцы. И старуха говорит на языке, на котором уже веков триста никто не сказал ни слова:
-Отзовись! Услышь же меня!
Мигает пламя в очаге, стекает капля воска на стол... И все.
-Нет? Не можешь? — удивленно спрашивает старуха. И, прищурившись и поджав губы, жестко бросает: — Или не хочешь?!
Нет ответа. И тогда старуха кулаком сшибает со стола свечку и миску с водой, отчего комната погружается в полумрак. Она встает, идет к сундуку, стоящему в углу, открывает его. Среди всякой всячины находит ведьма то, что искала: потертый кожаный мешочек и кривой нож.
Вытряхнув из мешочка небольшой белый камешек, старуха держит его на ладони, вздыхает и бросает в очаг.
Лежит на черных углях белый камешек, лижут его язычки пламени... Старуха вытаскивает нож из ветхих ножен, протягивает руку над очагом, проводит лезвием по запястью. Первая капля крови падает на камешек... Вторая... Третья...
Уронив нож, старуха не глядя тянет руку, берет посох, стоящий у стены.
-О, господин мой, к тебе взываю я! Кровью своей, жизнью своей молю: приди!
Стоит, опершись на посох. Ждет ответа. Не замечает крови, стекающей по посоху...
Прохожие, которых занесла нелегкая к мрачноватому дому знахарки, видели ослепительное пламя, рвущееся из окон. Пожар?
Нет. Полыхнул очаг, взвился огонь к потолку, отпрянул к стенам, образовав круг пламени. Потом круг сжался в линию, в пламенное копье. И из него вышел высокий молодой человек с сияющими льдистыми глазами, одетый во все черное. Его иссиня-черные волосы перехватывал на лбу платиновый обруч, на плечах лежал тяжелый черный плащ.
Старуха улыбнулась, выпрямилась.
-Привет тебе, господин мой, сотворивший некогда сей мир! Прими благодарность мою за визит твой! Легок ли был твой путь? Отдохнешь с дороги?
В тон ей ответил гость:
-Привет тебе, дочь моя! Всегда радостно вернуться домой. Путь был легок и я не устал. Что хочешь ты, дочь моя? Чем я могу угодить тебе?
Только внимательные глаза ведьмы уловили что-то в его лице, сказавшее ей, что не столь легким был путь творца домой...
Нахлынувшая внезапно слабость заставила ее взяться за посох второй рукой. Но звучно и молодо раздался ее голос:
-Господин мой! Останови мор! Спаси деревню от гибели! Я бессильна сделать это. Пожалей людей, которых ты создал!
-Я уже сделал это, дочь моя, — еле заметно улыбнулся гость. — Нет больше мора. И никто более не умрет от этого недуга. Твое желание услышано.
-Спасибо, господин мой...
Закружилась голова. Подкосились ноги. Ведьма попыталась опереться на посох. Рука соскользнула по мокрой от крови рукояти посоха. Ведьма мягко опустилась на пол. Мгновенно гость очутился рядом с ней. Он поглядел на перерезанную вену, кинул взгляд в очаг, где по-прежнему лежал белый камешек. И все понял.
-Зачем, девочка? Зачем так? — с болью спросил он. — Я бы услышал и простые слова!
-Нет, — слабо возразила ведьма. — Не услышал бы. Они б не дали.
Видимо, гость знал, о ком говорила умирающая. Он молча кивнул. Но его глаза блеснули яростью.
-Проводишь меня? — спросила между тем ведьма. — Я боюсь одна... Там они... Они не простят.
-Провожу, девочка, — тепло отозвался гость. — Мы пойдем вместе.
И с угрозой добавил:
-И вразуми их Мимир не заступать путь нам двоим!
Старуха благодарно улыбнулась.
Гость стоял на коленях рядом с ней, держал ее за руку, гладил по голове, как маленькую.
-Тело останется непохороненным... Жаль.
-Не останется, Арвила! Мать братства Волка направляется сюда. Утром она будет здесь и обо всем позаботится.
-Мать братства!.. — благоговейно прошептала умирающая. — Я не дождусь. Какая честь!.. Мне стыдно, господин мой! Я была недостойной ученицей, упрямой и своевольной. Меня переполняла гордость, мне хотелось власти... Мне стыдно перед Матерью братства...
-Она гордится тобой, девочка. Завтра она будет оплакивать лучшую, любимую свою ученицу.
Одинокая слеза скатилась из глаз ведьмы.
-Господин мой! Всю жизнь я творила зло! В шести городах приговорена я к смерти, сорок деревень мечтают забить меня камнями... Я бежала сюда, чтобы отсидеться, и вот — нашла дом. Это — моя деревня, я стала лечить, чтоб искупить грехи мои... Скажи мне, господин мой: я искупила их?
-Да, дочь моя! Ты искупила их все.
-Спасибо...
Гость сидел рядом с мертвым телом волшебницы. Затем сложил ее руки на груди, расправил волосы... Какой молодой она казалась теперь, старая Арвила, шесть десятков лет прожившая на свете! Она выглядела той самой тридцатилетней женщиной, что пришла когда-то учиться к Матери братства Волка — к четырнадцатилетней девочке, одиноко жившей в самом сердце леса в волчьем логове.
На ее губах застыла улыбка.
А потом гость исчез. В погасшем очаге белел камешек.
Наутро к дому знахарки пришли трое: женщина лет сорока, старик и девчонка отчаянных и буйных лет между детством и юностью.
Старик сделал носилки, вынес тело из дома, уложил его на них. Женщина передала свой посох девчонке. Та почтительно, обеими руками приняла его и пошла за носилками, которые Мать братства и старик несли прямо в лес.
Через три часа они вернулись. Женщина, вернувшая уже посох, вошла в дом. Ее спутники остались ждать снаружи.
Ждать им пришлось недолго: через несколько минут Мать братства вышла на крыльцо. В ее левой руке был посох Арвилы, черный от засохшей крови хозяйки.
Мать подошла к старику, протянув посох. Тот покачал головой. Мать кивнула понимающе и повернулась к девочке.
Девочка приняла его левой рукой, поднесла к губам, потом провела над ним ладонью правой руки, пробормотала что-то... И кровь въелась в древко.
-Навеки! — нарушила она молчание.
И тогда ее наставница протянула ей на ладони белый камешек.
Несколько мгновений девчонка глядела расширившимися глазами на камень. И неуловимо изменилась: в ее осанке, взгляде, выражении лица появились жизненный опыт, сила и чисто женское спокойствие — все то, чем взрослая женщина отличается от девчонки.
-Благодарю! — коротко ответила она, пряча камешек в мешочек, и вешая его на шею.
Мать братства обняла ученицу, оттолкнула...
-Иди, юная ведьма! Живи, знай, помни...
Трое вместе пришли в деревню Белый ключ — двое ушли обратно. А третья только начала свой путь.
Княгиня вспоминала... Она вспоминала все то, что было так давно: восемь — двенадцать лет назад, в юности. Все то, что она не могла, не должна была забыть.
И кое-что, чего она не ведала даже тогда.
Вигдис с изумлением глядела на себя — на юную Вигдис, как бы со стороны. Ей нравилась эта девочка — беспечная и отчаянная, решительная и смелая, добрая и справедливая. "Что? Ну что я сделала не так? — в десятый раз спрашивала себя княгиня. — Почему из нее получилась я? Почему?"
И мучительно обидно было понимать, как много она потеряла за эти восемь лет. Где она — та девочка? Забита насмерть камнями? Или погибла в бою уже потом? Или еще жива она в беспощадной княгине Сопротивления Вигдис дотАльви - взрослой двадцати четырехлетней женщине, у которой уже подрастают правнуки?
А бригада, пройдя через деревню, встала лагерем в лиге от нее, на опушке леса.
Спасти Человека: встречи и варианты
Встреча первая
Воин осторожно постучал в полог шатра.
-Госпожа моя! Ты не спишь?
Вигдис немедленно откликнулась:
-Не сплю, Эгил. Заходи.
Воин вошел.
-Госпожа моя! Дозор задержал какого-то человека. Он утверждает, что ты его знаешь. Что с ним делать?
-Пропусти.
-А может, — нерешительно предложил воин, — подождет он до утра, а? Ты же неделю не спишь! Поспи толком — ты же не железная. Ложись, Вигдис! Утром поговоришь с ним.
-Утром мы уйдем, Эгил. Пропусти его.
Покачав головой, Эгил вышел. А через минуту впустил в шатер посетителя, и вошел сам с мечом в руке. Вигдис поглядела на гостя и кивнула Эгилу:
-Все в порядке! Я его знаю. Можешь идти.
-Здорова будь, Вигдис! — глухо сказал гость.
-И ты будь здрав, Оге! Проходи, садись к огню.
В молчании сидели они у костра. Вигдис глядела в огонь, задумавшись. Оге не решался вымолвить слово. Шли часы.
Наконец, княгиня повернулась к нему.
-Ну, как ты жил эти годы? Женился?
Оге мотнул головой.
-Что ж так? Парень видный! Первый жених в деревне!
-Не мог я...
-Что не мог?
-Тебя забыть не мог. Хочешь, убей меня, Вигдис! Только прости. Не могу я больше так. Ты такая красивая, Вигдис! Еще красивее, чем была тогда... Прости меня хоть ты! А я себя простить не смогу.
-Некому прощать тебя, Оге! Той Вигдис, которую ты знал, которая тебя любила, и которую ты предал, больше нет. Я — волчица. Оборотень. Я — княгиня вейрмана. Я редко ем человеческую пищу, чаще ловлю и жру зайцев. Сырыми. Я рублю головы в бою и рву глотки клыками. Я вожу войска в бой и хороню друзей. Три года назад погиб мой муж. У меня двое сыновей, Оге. И я уже бабушка. Той Вигдис больше нет.
-Вигдис!
-Сиди, Оге. Давай помолчим!
И снова они глядели в огонь. И снова княгиня нарушила молчание.
-Что стало с мамой? Похоронили ее?
-Да, госпожа! Вначале не хотели, так Томас ночью схоронил за оврагом. Утром, было, хотели... раскопать, так Томас встал над могилой с оглоблей и заорал, что ряшку своротит набок любому, кто тронет могилу.
-Он жив?
-Нет, госпожа. Помер в прошлом году. После смерти Альви он тосковал сильно. А потом и вовсе умом тронулся. Ночами сидел под окнами вашего дома, плакал... Ну и просквозило его. Поболел неделю и отошел.
-Жаль. Не знала я, видно, его... Пойдем! Проводишь меня к могиле мамы. — С этими словами Вигдис встала, скинула плащ и приняла волчий облик.
Они шли полем, и Оге на ходу рассказывал, что на могиле Томас выложил круг белых камней, так что она быстро отыщет...
Шагов за сто до оврага Вигдис преградила путь Оге.
Он остановился.
-Ты не хочешь, чтобы я шел? — спросил он. Волчица кивнула.
-Тогда... я подожду тут, да? — И снова кивнула Вигдис.
-Иди, госпожа! Могила там! — Оге махнул рукой, показывая направление, и, опуская руку, осторожно погладил ее по спине.
