Цветик

Вовик, приехавший на каникулы, был не в курсе всего, вот Валерик ему и поплакался, типа, Алька, бессовестная, он хотел после армии на ней жениться, а она его кинула — уже была с пузом, а подпив на Новый год, вспомнил старые обиды и наговорил ей не то, что надо. Вовик полетел к ребятам, наезжая на них, что ребята неправы, но когда ему объяснили и повторили Валериковы слова, он молчком сорвался и убежал. Вызвал Валерика на улицу и, не особо выбирая выражения, засветил тому в глаз.

-Рыцари вы мои, самые любимые, я, наверное, всю жизнь не устану вам в любви объясняться! — с повлажневшими глазами проговорила Алька.

-Мы тебя тоже любим, когда ты не вредничаешь и не лезешь с нравоучениями, мамки нас так не разгуливают, как ты. Моя Галина Васильевна, чуть что — выступает: "Петя, я ведь Але пожалуюсь..." А Пете двадцать два уже, штаны самостоятельно одеваю и на горшок тоже хожу.

Мишук с удовольствием ходил в садик, вставал без слез и нытья, в группе стал лидером, как сказала воспитательница. Она как-то незаметно изменилась, стала косо поглядывать на Альку... пока та не догадалась, что виной всему Петр Петрович собственной персоной.

Тот, хитрюга, положил глаз на воспитательницу и приладился забирать Мишука.

-Чё ты, Аль, я с работы по пути иду и заберу. Мне не сложно и мужику в радость, мы же с ним все горки-качели обходим...

-Ах ты, аферюга, слабо к воспитательнице самому подойти, вон, в кафешку пригласить?

-Да я бы с удовольствием, но вдруг не согласится? Знаешь, как-то мандражирую я.

-Блииин, ты ж недавно распинался, что совершенно взрослый?

На следующий день, забирая Мишука попозже, Алька проговорила:

-Елена Ивановна, вот, мой одноклашка, Петь... э-э... Пётр Петрович, давно мечтает вас в кафешку или кино пригласить, но побаивается, вдруг откажетесь?

Та вспыхнула:

-А как же Вы?

-А что я? Они, мои семеро одноклашек, нет теперь уже шесть, самые лучшие в мире друзья, я им как сестра. Да он сам Вам расскажет про наш дружный класс. Так, что, согласны? Он, вон, у калитки мается. Петь, иди уже сюда!

Динамик на вокзале как-то хрипло прокаркал:

-Скорый поезд номер восемьдесят девять 'Москва-Нижний Тагил прибывает на первый путь! — и встрепенулись трое мужчин лет за шестьдесят, что стояли недалеко от Альки с Мишуком и негромко переговаривались.

Из-за поворота показался поезд и Мишук запрыгал:

-Деда? Прравозик?

-Да, сынок!

Минька как-то за день стал четко говорить букву "Р", самому нравилось, и буква получалась замечательно-раскатистая — рррыба, ррама!

Поезд приблизился, и Алька с Мишуком и подбегающим Петькой пошли к пятому вагону.

Дед выходил из него задом, на спине висел чем-то набитый огромный рюкзак, а из вагона вслед за дедом, спускался молодой парняга, таща две большие корзины. Поставив их и пожав деду руку, полез обратно, а мужчины встречающие обнимали высокого крупного мужика, вышедшего из соседнего вагона.

Алька, наобнимавшись, ругалась на деда:

-Сдурел, куда столько надо было тащить? Корзины какие-то, да ещё и неподъемные, весу-то больше чем в самом!

Дед же, сняв свой "сидор", нацеловывал Миньку.

Тот изо всех силенок обнимал его:

-Деда прриехал!

— О, какой ты большой стал, постреленок! Скоро деда догонишь! А чаго ты, унучка, мене ругаешь, я ж у гости с пустыми руками не прийду?

Поезд уже отъехал, и стало слышно дедову непривычную речь. -Я жеж к унукам на усё лето приехав!

Высокий мужик, услышав дедово 'гуканье', как-то дернулся и, отдав встречающему зажженную сигарету,— Подержи-ка! — в два шага шагнул к деду, который, отпустив Миньку, собирался опять надевать свой сидор. Мужчина легко поднял на уровень своих глаз худенького, едва достигавшего ему до плеча, деда.

-Жив, курилка старый?

-Ну, жив! — не узнавая мужика, сказал дед, — а ты хто таков будешь?

Тот не отвечал, сглатывая что-то в горле, всмотрелся в дедово лицо и крепко прижал его к себе. Потом отпустил:

-Старый, а старый, дай твоего горлодеру-то, попробовать? — как-то не в тему произнес он.

Дед встрепенулся, начал внимательно вглядываться в него:

-Этта чаго делается? Этта ж... Ах ты ж пострелёнок, малолетний, желторотый, а ну хади отседа, мал ещё до моего горлодёру... Лешка? Лёшка, ТЫ?

-Я, старый, я! — Мужик опять облапил деда. — Вот это праздник у меня, у нас! Ай да старый, мы же сто раз тебя вспоминали, думали, что и не дожил ты!

-Не дождесся, малец! Колька? — дед опять начал обниматься уже с другим мужчиной, а оставшиеся двое дружно обняли их, так и стояли обнявшись несколько долгих минут.

-Ах ты, малина в рот, ребяты, живыя! — Дед, не стесняясь своих слез, внимательно разглядывал мужиков и восхищался: — От, унучка, я дожив до радости, это усе мои расп... разгильдяи, от я на их ругався, а они у меня кисет воровали...

Алька сунула деду платок.

-Дедуль, я так рада за вас всех!

-От тож, а ты, Ванька, увсягда хитрец был, вона как усё провярнул!

Подошедший Ванька, которого так никто кроме жены не называл — в районе он для все был не иначе,как Иван Егорович, только улыбался.

-Ну как, ребята, сюрприз-подарок вам на Победу?

-Ох, Вань, лучше не бывает! — "желторотик" под метр девяносто, легко закинул дедов сидор на плечо. -Пошли уже, я думал, что сидор остался в прошлом, после войны видеть его не могу. А Панас, гляди, не расстается с ним. Чё ты туда, камней напихал?

-Не Леш, усякую полезную... — мужики дружно захохотали.

-Старый, ты совсем не изменился,"усякую полезную вешчь", мы все замечательно помним.

И пояснили непонимающей Альке:

-Дед твой постоянно ходил с набитым вещьмешком, подбирал веревочки, проволочки, болтики, мы подсмеивались, но если что-то надо было скрепить или прошить, шли к нему. У него "усякая полезная вешчь" находилась всегда, мы-то молодые, безалаберные были, а он как мама-наседка нас опекал, Лешку, вон, вовремя успел сдернуть с бруствера, от пули уберег, Ивана полумертвого вытащил... Дед твой, унучка, не смотри, что у сапогах кирзовых, и при любимом сидоре, героический мужик. — С любовью глядя на такого худенького, ни чем не примечательного старика, сказал мужчина немного постарше их.

-Ягорыч, а я ж как знал, горелки привез, помнишь, обешчал, хто жив будя, угостить?

-О, старый, про твою горилку-горелку мы тогда наслухались! Пошли уже, отвезем эти вешчи и заберем Панаса, ты уж не ругайся унучка, надо нам посидеть, поговорить, — посмеиваясь, сказал Редькин.

— Ох, Иван Егорыч, как я могу быть против, он же светится весь, прямо десяток лет скинул! Я так рада за всех вас, вы такие... — Алька вытерла подступившие слезы, — спасибо вам!

И тут же всунулся Минька:

-Деда герррой! И Егоррич тозе, и дяди — пасибо! — протягивая ручку для пожатия, важно сказал мужичок.

-Ах ты ж праунучек мой малой! — дед, явно гордясь, выпятил грудь, а мужики, посмеиваясь, пожимали мелкому руку. — Наш человек растет у тебя, Панас!

Распотрошив свои корзины, дед вытащил литровую бутыль с горелкой, узял какие-то пару свертков:

— Я у гости к Ваньке. Аль, тута разбярешь усё сама. Мишуку у отдельной сумочке гостинец! Погоди-ка, сам отдам, нетерпяливый какой! — дед вытащил сумочку приличного размера, отдал Миньке и ушел.

А Минька весь вечер разбирал дедовы подарки: искусно вырезанные из дерева солдатики, сказочные баба-яга, леший, водяной... Минька прыгал от восторга, доставая новую игрушку и радостно узнавая: -Солдатик, ррыбка лотая, лесый (буквы Ж и Ш пока не дружили с ним), ёзык, конек-горбунок... исё солдатик... кррасная сапоцка!

И стали эти дедовы игрушки любимыми навсегда для Мишука — даже став взрослым, он трясся над ними и берег пуще глаза.

У деда был праздник целых пять дней — ребяты были тута. Они каждый день подолгу сидели на лавочке возле дома и разговаривали. Печалиться и скучать им не давал Минька и, как ни странно, югославы... Все началось с Драгана. Узнав, что вот эти пожилые мужчины фронтовики, он весь вечер сидел с ними, долго расспрашивал их обо всем, сказал, что его дед и баба были в партизанах, посетовал, "жаль, они не били в составе Третьего Украинского фронта, а то, може бить, с дедом или бабой были приятэли".

Несколько югославов прогуливались после работы и, завидев Драгана, подошли. Вскоре в разговоре участвовали все, югославы с почтением жали мужикам руки, желали 'многи лето и здоров шалона', пригласили ратников до себья, и долго слышались из окон их общежития разговоры и песни, которые пели вперемешку, кто что знал.

-Ай, хороши братушки, — сказал утром дед, — и добрые, и уважительные, не то что эти... Ты, Аль, я слыхав, у Германию собралась?

-Дед, тебя неправильно информировали, не собралась, а немец один предложил замуж.

-А ты чаго?

-Ничаго, он Миньку предложил оставить бабкам, а он будет "лютчий фатер" для своих киндеров...

-От, сукин кот, хриц он всягда хрицем остается! Покажь мне яго.

-Дед, оно тебе нужно?

Девятого мая дед вместе с мужиками стоял при полном параде на трибуне возле Редькина, среди своих ребят он был самым мелким и пожилым, и выпало на его долю больше всех поздравлений и цветов, особенно от маленьких деток, они целовали деда, желали ему здоровья, а дед, оглушенный вниманием, только успевал говорить: "Спасибо!" -От, унук, я ж у дяревне никогда такого унимания ня видел, ну хронтовик и ладно, кто ж не воявал, а здесь... невозможно как волнуюся. Эх, малец не дожил, вы как хотитя, но помянуть надо Хвилиппа нашаго.

-Дед, только не твоей горелкой, он у тебя жуткая, да ещё и с перцем!

-От тож и хорошо, болезнев не будеть, вона мужики одобрили зараз.

-Мужики и горлодёр твой одобряют, а это же ужас — синий дым и вонища.

-А, ничаго ты не разбираешь, горлодер у те годы только и спасал от дум тяжких у первые дни на хронте, особливо молодь, как бывалоча затянутся разок и весь день чумные, и про гибель думать не думают, а потом уже и привыкають, вона как Лешка. Он жа два года себе прибавил, ростом велик, а умишко-то дитячий был, я яго и оберегал, а ён, вишь, каким вымахал.

По утрам Минька теперь шел к деду, было смешно смотреть как старый и малый "одявались": оба кряхтели, кашляли, вздыхали. Дед умилялся, а малышок повторял все его движения, умывались, причесывались и отправлялись на "рработу", маму от этого категорически отстранили:-Миня с дедой!

Дед надоедал Редькину:

-Непорядок же, с дитём на частной, хорошо, Антоновна как родная. Да я, вот, няудобно себя чувствую, выдели хоть комнату у общаге.

— Старый, ты где слов таких нахватался: "общага"?

-Эге ж, а унук у меня, не студент разве?

В июне сдавали школу и два первых дома в эксплуатацию, и решением объединенной комиссии для молодых специалистов выделили аж три двухкомнатные квартиры, и одну из них — Альке.

Та совсем не поверила, что так может быть, но все было законно, в райкоме строго следили за порядком. Оказалось, что Алька как раз была третьим молодым специалистом, приехавшим в город по распределению, а учитывая её вклад в развитие производства и только положительные отзывы, да плюс героический дед фронтовик...

Она долго не верила, пока дед не узял ключи и повел их смотреть. Квартиры были готовы, но не успели доклеить обои в одной комнате, сейчас же все доделали, и пошли Цветковы в свою первую в жизни квартиру. Просторная, двенадцатиметровая кухня, две раздельные комнаты... Минька носился повсюду, дед проверял, все ли в порядке. А Алька, оглушенная, просто сидела на единственной табуретке и тихо обалдевала...

-Ну, что ты, девонька, невеселая? Вон какие хоромы у вас теперь есть, — похвалила квартиру вошедшая Антоновна. — Славно-то как, и этаж не первый, в окна никто не будет заглядывать!

-Да, все красиво. Только вот, чем и как обставлять, ну, одну комнату для Миньки, понятно, есть его кроватка, столик со стульчиками, шведскую стенку детскую Сережка давно сделал, а вот остальное... -Алька тяжело вздохнула, — ну не тащить же из Медведки кровать старую .

. -Я для чаго? — с какой-то обидой спросил вышедший из ванной дед, — я да единственной унучке не помогу? Это Мишка свою дочкУ на чужую поменял, а у мяне два унука и есть, вот Ванька ешчо родит, не переживай, помогу, я ж у деревне один живу, а много ли старому надо?

-Дед, но я....

-Заткнися и слухай мяне. Я ж до Мишки доехав у марте, и поругався с ним, он эту падчерицу Ирину восхваляет — она то, она сё, у институт поступила, умная, а то вы у мяне дураки? Я молчав, слухал-слухал, а опосля казав: "у меня два унука-Цветковы и один праунук, и боле нема". Он, гад, по тебе прошелся. Ну а я плюнув и уехав, так што уменя и есть Ванька и вы с Сяргеем.

— Ох, дед, он же твой сын, может не надо было?

-Сын, как жа, много он про вас и мяне вспоминает? Зато усе квитки на алименты сохраняеть, нечаго про него говорить, думай как лучше тута усё устроить. А я вот подумав... — он замялся, — можа, ты мяне прымешь на зиму? Как-то приляпився я до Миньки и заскучаю сильно у зиму?

— А пчелы твои?

-Да, сосед Ляксей давно их просит продать. Я ешче со своими Ваньками посоветуюсь, чаго скажуть?

-Дед, я с радостью, но вот табак твой...

— Я уже у окно углядел для лавки место, сирени насажаю и буду у удовольствие там сидеть.

-И Минька на лавку сидеть тозе.

— Ну куда-жа без тебя, пострелёнок?

Дед развил бурную деятельность, надоел Редькину с сиренью, тот позвонил в Пермь, и через два дня большой мешок с тоненькими прутиками сирени передали с поездом. Дед стал копать ямки для неё, вдоль подъездной дорожки и вокруг дома. Подбежал подросток, спросил, для чего ямки, куда-то ушел, и через полчаса возле дома копошилось с десяток мальчишек и девчонок. На их галдеж подходили любопытные, и спонтанно получился субботник.

Все с энтузиазмом убирали мусор, сажали сирень, обильно поливали, чтоб прижилась, кто-то притащил пару кустов смородины и дикого пиона, называемого в народе "Марьин корень", посадили его в клумбу, засеяли все вокруг ноготками и космеей. Дед утомленно присел на пенек:

-Ребяты, а вот вам ешчё задание будя, хто где найдеть всякие коряги и пяньки, тащитя, будем всякие нужные вешчи делать.

-Дедушка, а Вы Ивану Егоровичу скажите, вот с Вашего дома новая улица начинается, так пусть её Сиреневой и назовут, вон, сколько её, хватило и вокруг второго дома засадить. Дед теперь каждый день встречался с ребятами, те притаскивали изогнутые причудливые коряги, ветки, приволокли пару пеньков, что-то строгали, шкурили, стучали, и через неделю все любовались двумя оригинальными лавочками, с опорой из пеньков и спинкой из толстых ветвей. Дед умудрился из коряги сделать крокодила, из березовых чурочек сколотил зайца и козлика. Минька был в восторге, а дед довольно посмеивался:

-От я и пригодился!

Ванька, который Редькин, полностью поддержал решение деда пожить здесь, только спросил так ехидненько:

-Старый, а ты не замерзнешь в наших-то морозах?

-Тулуп жа есть, Вань.

К березовым фигуркам прибавились качели, песочница, цемзаводские привезли песок, поставили карусельки, дедова команда взялась мастерить горки, исполком привез стройматериалы — доски, гвозди, молотки — стремительно выросла детская площадка, и до позднего вечера на ней играли дети.