Круиз на корабле дураков/

-Надо, Коля. И парнишка подходящий. — Не принял хохмы его товарищ.

-Ну, тебе видней, атаман, — как-то привычно сразу согласился другой.

Так и познакомились, дальнейшие представления были излишни. Отцы хотели сразу перейти к делу, типа пока одно баловство было, но я совершенно честно-серьёзно отмазался неотложными судоводительскими делами на любимом мостике под руководством душевнейшего сэра Сэнди. Типа нафиг-нафиг, вахта на мостике важнее всего.

Но сколь не оттягивай конец, локоток не укусишь. Сколько раз, читая книжки про фашистов, зарекался — пленных не брать! Потом уже в процессе между воем и побоями разговорил отцов, пытался отвлечь, ага. Нехотя и помалу деды раскрылись. Дядя Паша и вправду был атаманом, пока всё сыну не передал. Ватага процветала, но как-то раз защемило их меж польскими гусарами и стрельцами. Вырвались не все, далеко не все. Бойцов осталось мало. Что делать? В чужую ватагу податься? Чужих в бою на убой выставят и будут правы. Нежданно виноторговец подвернулся. Заплатил за охрану и наобещал с три короба. До Италии нормально добрались. А после люди стали болеть. Кровь шла без остановки. На том острове всех высадили, типа, к доктору. Врача так и не дождались. Родных похоронили и зажили два деда с семью внуками, как Боже смилостивится.

А тут мы такие. Блин, надо же им было именно на тот остров попасть! Огребаемся с внучками за компанию и на милость Его уповаем. Очень нам с Плюшем полезно было узнать, насколько героические наши предки, и как нам всем до них далеко. Хотелось бы ещё дальше, бывает — хоть в Командорской каюте под диван от них прячься!

А с другой стороны возвращаемся к ним сами, ещё и благодарим за науку. Злые мы, жадные, Руда попросил поделиться, так мы медика к его любимым микробам послали, им делиться привычнее. Или вон у нас офицеры английские и морские пехотинцы, пускай склоняет к сотрудничеству. Хотя с ним ругаться не резон, он с Чернышом те ещё мастера. Возможно, договоримся, потом как-нибудь. Когда отдыхать научимся, хех!

Глава 20

А фашисты даже ещё не знают, в каком они историческом пролёте. Не вывезли войну, обделались, так теперь им и вовсе родиться не судьба — опоздали малость, на два века всего. Но даже если угораздит их как-нибудь уродиться, комплекс неполноценности "сверхлюдям" надёжно гарантирован Командором и Чернышом.

Это, конечно, касалось, прежде всего, их личных качеств, а они уже в свою очередь обусловили уровень нашего общего руководства. Главное его отличие от любого другого было в том, что оно у нас вообще было. Боссы, не напрягая совести и мозга, просто всё делали из принципа. Или принципов.

Главный из них опять же сам факт их наличия — ребятки наши о них знали и свято верили, что принципы ни при каких условиях не могут быть преданы. Что, в общем, немудрено, поскольку принципов было немного, и нам казалось проще сдохнуть, чем их предать. Или предать их просто означало неминуемо сдохнуть.

Из основных установок базовыми, естественными, стали не хлюздить и не врать. Тут тоже всё примитивно — уж такие нам попались детки, для которых чужой страх, всего лишь неуверенность как "фас", как запах крови для акул — инстинкт сработает механически неумолимо. Чтоб вообще иногда говорить правду, нужна определённая смелость, а совсем не врать нашим милым мальчикам — нужно быть полным отморозком, как они. Потому лучше помалкивать, "Заткнись и служи", — каноническая форма почти всех начальственных напутствий и ценных указаний.

Часто приходилось читать и слышать отзывы о неудачных руководителях, и среди прочего особо выделялось, что они не воспринимали критику. Я твёрдо убеждён, что неудачниками они стали только из-за своих неудачных решений, среди которых главное — слушать любую критику. Целью критиков обычно является самим стать руководителями. Ведь коли начальник — дуб, никакие подсказки не помогут.

И не то, чтоб командиры нас не слушали, наоборот, даже расспрашивали. Или допрашивали, правда, Пушок не любит это определение. Все допросы, то есть беседы, проходили в его обязательном присутствии, а часто и при активном участии. Это они типа учили нас отдыхать, блин, лучше б дали поспать лишних полчаса!

Хотя я это так, по привычке гундеть на руководство, ну не встречалось мне при жизни адекватное начальство, а сейчас всё никак ещё не привыкну. Например, немыслимое дело — Руда вообще не врёт, даже не лукавит, незачем, говорит. Вот как он с самого начала сказал "ни о чём не думайте, ничего не пытайтесь понять, просто слушайте мой голос", так оно и пошло. Голову ломать или нервы себе мотать совсем не нужно, само как-то доходит.

И дело тут не только в гипнозе. Естественно всё, я так понимаю — наш софт на внешние сигналы давал только одно заключение — "fatal error!". Адаптация была в принципе невозможна, только полная перезагрузка, начиная с ядра системы, с нашего врождённого зверства. Именно самые низкоуровневые наши прерывания ещё как-то соответствовали среде, коммутировались с ребячьими, вот с них и началось строительство общей операционки.

Сознания — единственное, с чем мы попали, но даже для нас они были бесполезны, а для мальчишек вообще — кошачий язык. Вот и принялись мы с пацанами строить общий понятийный аппарат, свой машинный язык. Ведь мы без пацанов — просто мертвецы, они без нас — обречённые, приговорённые напуганные дети. А вместе, с нашими кое-какими навыками и знаниями, их молодостью и страстью к жизни, у нас появлялся воистину призрачный шанс.

И первый общий практический вывод — забыть о нём. Будь проклята надежда! Вчера не вернёшь, завтра не настанет никогда, живи сейчас, в этом бою, именно вот в этом бесконечном месилове. Вот и обсуждение с мозговым штурмом Командор организовал практически безостановочно. Нам давалась простая, гипнотически подкреплённая команда, — жалуйтесь! И всё, решения и выводы, если делались, доводились до всех в форме приказов.

Возможно, что и был у них какой-то план, по сути его просто не могло не существовать, но графика точно не было, всё осуществлялось в ручном режиме и на пендюльном приводе. А что получилось в результате, хвала Всевышнему, могу рассказать. Только вкратце, прошу прощения, вспоминать неприятно.

Первым делом, конечно, мальчишки взбунтовались, и к стыду своему должен сообщить, что первыми бунтарями стали я и Плюшевый. Даже не Захар и Грегори, ребята откровенно раздражали нас своим английским трепетом перед начальством. Это мы сперва послали Руду к микробам в казачьем вопросе, а потом и по всем прочим вопросам давали неверные направления.

Сначала мы саботировали обучение ватаг, кроме наших, конечно. Ну не могли мы во всех вкладывать свои бессмертные души, а без души этим и заниматься мы не видели ни малейшего смыслу. Вот и маршировали "не наши" ребята всё время, когда мы с Плюшем отдыхали по очереди. Но тратить на такую ерунду половину своего драгоценного времени мы долго не могли, и нас стали подменять "наши" мальчишки. А в двух очень отдельных, особых случаях даже девчонки.

Суровые ватажные атаманы, играя желваками на мужественных распухших мордочках, вынужденно браво подчинялись. Их авторитет поддерживался всеми, начиная с Командора, но нам же пофиг все и всяческие авторитеты. Ну что можно сделать смертнику? А вот он в любой момент сотворит с кем угодно, что в нормальную голову и не придёт никогда.

Причём ни разу смертники не обращались за поддержкой, и это вспоминать особенно неприятно — наши дети убивали наших детей, будь оно всё проклято! По приказу Командора, под нашим руководством и по нашему попустительству. То, что без нас они б делали это чаще и совсем без пользы и смысла, меня совсем не утешает. Чувствую себя кем и был — последней сволочью. Честно, хотелось сделать всё самому, своими руками, избавить от этого пацанов, но везде не успеть, да и слишком разные у нас взгляды на "достаточно". Пацанов, всех, не только наших, обуяла пиратская гордыня. Даже косого взгляда им хватало, чтобы схватиться насмерть.

Вопрос сей изумительно изуверски решил Плюшевый. Ему понравился мой фокус с ладошкой, и он его немного модернизировал. Просто заявил по нашей команде, что будет бить без предупреждения сразу по роже, кто пропустит — с того монета. Ну, я у него первый выиграл, сначала подставив под кулак локоть, ему пару дней пришлось одной левой обходиться. А второй раз нанёс встречный вразрез, чуть не угробил шутника. Но по-честному заработал таким образом две серебряные монеты — одну за то, что он не попал, вторую за то, что сам пропустил. Несложная эта забава сразу получила всеобщее распространение. На косые взгляды перестали слишком уж болезненно реагировать, да и какой смысл? Если даже получить по роже — ничего личного, только бизнес.

И главное окрепли ватаги — никого из ватажников нельзя задеть просто так, ватага целиком отвечает за каждого своего пацана. Мы по простоте душевной нашего Командора любую спонтанно возникшую драку считаем попыткой бунта и с участниками поступаем соответственно. И, конечно, никто не стремился загонять вражду, конфликты под палубу, напротив, мы их всячески вскрывали, но стремились сделать решение споров делом серьёзным, ответственным.

Для конфликта требовались взвешенные, весомые причины, обязательно должны выдвигаться обвинения — страшное, во вранье, или очень страшное, в трусости. Бросить в лицо обвинения кому-то из ватажных пацанов стало просто немыслимым делом, такие выходки мы сразу приравняли к призыву к мятежу. По правилам о претензиях мальчишка обязывался немедленно докладывать своему атаману. Если конфликт возникал внутри ватаги, атаман разрешал ситуацию лично, как ему казалось правильным, и никто, вплоть до Командора, не смел вмешиваться.

Если же обвинения касались члена другой ватаги, атаман обязан был доложить Командору, но не ранее следующего дня. За попытку обратиться через голову атамана или если атаман слишком торопился, виновного ставили на колени без срока. Если наказанный издавал хотя бы звук или на взгляд Джека слишком вертелся, беднягу подвешивали на рее за ногу, тоже без оговоренного заранее сроку. Ребята быстро схватили дух субординации, хватило всего-то двух-трёх наглядных примеров.

После соблюдения всех необходимых формальностей Командор вызывал атамана обвиняемого и давал вожакам ещё сутки на разрешение ситуации. Атаманы наделялись безоговорочным правом решать конфликты между собой как им вздумается. Если же спор в течение суток не решался, Командор назначал место, обычно прямо на мостике, и время, как правило, ещё через день, встречи на высшем уровне.

Всякий мальчишка, если считал себя членом ватаги, обязан явиться с кортиком и чётким осознанием, что одна из конфликтующих сторон в полном составе прямо с мостика отправится за борт. Вот тогда становилась отчётливо понятной цена слова каждого, ведь каждый мог в любой момент выйти из ватаги, попроситься к дедушкам. И ватажные атаманы для таких встреч должны быть очень уверенными в своей правоте и в своих ребятах. А ребята, чтобы вообще был смысл оставаться в ватагах, должны верить, что их атаман не съедет, не остановится, что за каждого из них, да лично за него, вожак пойдёт до конца и поведёт за собой всех.

В нашей истории имеется аж два прецедента, когда процесс прошёл все стадии до конца, результат — два с половиной десятка убитых мальчишек. Убитых тупо из принципа и для наглядности — это пиратское судно, а не детский сад, и за базар по любому придётся держать ответ. А для нас, меня, Плюша и наших пацанов, главной стала обязанность лишь безжалостно пресекать малейшие нарушения протокола.

Мы нагло узурпировали монопольное право на беспредел, только себе позволяя не обращать внимания на условности. Но в том, тоже евклидовом, мире любая палка имеет два конца, и, несмотря на ненависть, даже благодаря ей, мы, призраки, стали понятными пацанам.

Постфактум я для себя так это сформулировал — попаданцы просто физически не могли построить отношения сразу со всеми. Мы были отдельны, стояли спина к спине и немедленно пресекали любой намёк на враждебность. Ничем хорошим это закончиться не могло, продлись оно слишком долго. И тогда к нам так вовремя потянулись законченные отморозки, проклявшие в душах своих надежду. Это дело выразилось в Захаровой легенде о морской нечисти, отпустившей проклятую душу на время. Его даже стали звать за глаза "Весёлым Ником".

Вот сначала мы с Плюшем установили обоюдный контакт с некоторыми пацанами-каторжанами. Не каторжане, казачата и пленные, потянулись к нам просто потому, что им в ватагах по определению не могло быть места. А вне ватаг существовать можно было лишь под командой дедов, да и то временно — до суицида или помешательства. Или до полной потери человеческого достоинства и превращения в прилежного английского матроса. Даже не знаю, что тут предпочтительнее?

Но об этом чуть позже, а ватажные атаманы загорелись мыслью наладить с нами хоть какое взаимопонимание. Ведь к нам примкнули несколько ребят из обычных ватаг. Повторюсь — авторитет атаманов ставился очень высоко, их власть насаждалась всеми доступными способами. Атаман мог не только изгнать из ватаги к батяням, он мог принять нового ватажника под своё поручительство, поставив в заклад собственную жизнь — другой гарантии Длинный Джек не признавал. Однажды одарённый и отважный юный менеджер рискнул обратиться к Командору с ходатайством о переводе пацанёнка из боцманской команды в его ватагу, под его личную атаманскую и общую ватажную ответственность.

Руда, конечно, "посомневался", заставил себя уговаривать и таки позволил уговорить, но "условно", то есть до утверждения по результатам, и "только в этот раз". Прецедент был создан, и процесс пошёл. Очень это оказалось полезным — ребята, получив шанс на реабилитацию, выкладывались до звона, причём при доброжелательном и заинтересованном участии новой ватаги.

И главное — бывший атаман мог быть только мёртвым. С гибелью атамана новый не назначался, ватага распускалась, целиком попадала в подчинение дяди Грегори. А это означало отлучение от строя, от вахт, от чувства хоть какой-то защищённости, нужности. В общем, мальчишки, не поладив со своими атаманами, просто уходили к нам.

Понятно, что под нашей командой собралась та ещё компашка, и по-настоящему мы занимались только ею. Естественным для себя образом наплевав на правила и даже видимость каких-то приличий. А недельки через две пиратской жизни просто по-хорошему попросили руководство не отвлекать нас своей ерундой, мы и без муштры научились отдыхать от мальчишек. Вернее, практически уже не могли себе представить, как от них вообще можно устать?! Командор в тот же день, только к вечеру, наверное, с Чернышом посоветовался...

Вот довели до нас приказ, что мы отныне и до смерти — штрафная команда, кстати, это он, сука конопатая, обозвал нас смертниками. Нас просто заранее отнесли к неизбежным потерям неизбежного же столкновения с кем угодно. Поэтому, во-первых, нам можно всё, то есть всё что сможем, и что только в головы придёт, но только для боевой подготовки с целью получения максимальной пользы от нашей неминуемо славной гибели. И, во-вторых, мы не можем только одного — отказать в приёме добровольцу. Вот убить его — сколько угодно, а выгнать ни-ни!