Вселенная Метро 2033: к далекому синему морю

— Тихо... — повторила она, — не надо, не переживай. Это только одна ночь, потом пройдет. Будет слабость, но не будет болезни. Жива знает своё дело. Она уже делает тебе вторую порцию.

Морхольд дико покосился на нее. Вторую? Издевается?

— Смешно... — Яна улыбнулась. — Ты бы себя видел сейчас. Заснешь, часов на восемь, и не проснёешься, пока всё не закончится. Там успокоительное.

Морхольд выдохнул. И кивнул на кружку.

— Ой, прости...

Ободок стучал по зубам уже не так сильно. Она ли помогла, или то, что окончательно проснулся, черт знает. Вода согрелась, текла по пересохшему горлу легко и свободно. Выглотал кружку на пол-литра секунд за пять. Выдохнул и сел. Смотря на то самое ведро. И на неё.

— Я помогу.

— Выйди, пожалуйста, — Морхольд выдохнул слова как можно быстрее. Сил у него не осталось. — Пожалуйста.

Яна прикусила губу, дёрнула щекой. И все-таки вышла.

Морхольд оперся о столик, надеясь не сломать его. Встал, пошатываясь. На два шага к ведру у него ушло чуть меньше минуты. А потом пришлось закрыть глаза и не думать ни о чем. Ни о звуках, разносящихся по всему фургону. Ни о запахе. Он больной. И точка. А Яна чудо. И такие девушки не про него. И вообще, у него есть цель.

Он уже снова лежал, когда занавеска дёрнулась. Слава Ктулху, там стояла Жива. С небольшой склянкой в руке. Спиртом тянуло так, что его даже передернуло.

— Могу поджечь, — Жива усмехнулась, — как абсент в клубах. Помнишь?

— Иди ты... — Морхольда потрясывало, когда снова пришлось садиться. — Чуть не помер.

Она пожала плечами.

— Захотела бы, помер бы. Пей.

Морхольд выпил. И умер. Провалился в вязкую глубокую чернь, изредка пересекаемую синими всполохами. И остался в ней. В коротком, до утра, аду. Его личном аду, где Морхольд оказался в прошлом. В своём прошлом, что так и не случилось. В прошлом, из-за спокойствия и мира которого хотелось плакать. И от его конца тоже. Снова.

Опс... вот она и пятница. Наконец-то. Вечер, июнь-месяц, тепло, выходные... прекрасно. Срочно-срочно валим из офиса, да живее. Нас что-то держит? Подруга-тень согласно кивает: да, и нечего притворяться, что не знаешь, что именно? Хорошо-хорошо, я быстро".

Бац-клац по модно-чёрной клаве. Резко и точно печатаем всё, что будет нужно в понедельник. Домой брать не хочется, так как дома в субботею и sonnabend надо отдыхать. Пляж там, стройные и загорелые тела, алкоголя немного, party на открытом воздухе. А раз за всё это нужно платить — так приходится срочно заканчивать все дела. Иначе и платить нечем будет. Интересно: есть кто-то ещё в офисе? Кто это там копытцами стучит? Да не один? Трудоголики завелись, не иначе, это плохо. Нас, любителей поработать, и дустом потом не выведешь.

В коридоре яркий свет. И тень Морхольда заинтересованно присматривается к своим товаркам, появившимся в проёме. А-а-а-а... Всё стразу ясно. Длинная, острая и худая жердина главбухини, кокетливая клепсидрочка финансовой повелительницы и высокий твёрдый параллелепипед исполнительного директора. Да и голоса тоже их.

Действительно, прямо удивительно, тень Морхольда соглашется с нашей остро-худой, и чего это вы в пятницу, да? Ну-ну, конечно бюджет готовите. Тень-подружка согласно кивает головой, наверняка уже перекинувшись парой слов с такими же, как и она. Хотя... есть, всегда, два варианта.

При первом — две тени, та, которая с выпуклостями и строго-жёсткая, будут стоять в обнимку, и любоваться закатом. Во втором, те же, будут сплетаться во-о-о-н на том самом диване, кожаном и скрипучем, что стоит у финансини в кабинете. Кто знает, какой лучше для разведённого мужика и матери двух детей, на которую давно забил ейный муженёк?

Бухгалтерша идёт к лифту. Даже и смотреть не нужно, чтобы понять, какое у неё сейчас выражение лица. Ну, точь-в-точь как девушка из Смольного, которая застукала на сеновале кучера Семёна с кухаркой Палашкой. Такое же, наверняка, как будто зараз съела кило лимонов. Развратники, ага, и на семью ей, финдиректору, глубоко наплевать. Эх, грымза ты, грымза...

Морхольдова тень соглашается и представляет, как вечером из подъезда, где живёт их острый главбух, выйдут: похожая на страдающего (хотя куда уж дальше) полнотой Винни-Пуха, тень её мужа, её собственная, и похожие на сиамских близнецов, семенящие сына и его жены. Погрузятся в пузатенькую "одиннадцатую", которая при закате будет, отражаясь в сером асфальте, похожа на минивен. И упылят на дачу. На все выходные. И давай там... Выдавать стахановские рекорды по вскапыванию-полке-обрезке-корчеванию-поливке-и-посадке.

А второй вариант? Есть, лежит запылённым на антресолях, и в нём глубокие тени, полненькая и острая, ложатся в сторону от театральных кресел. А сиамская... она теряется среди многих таких же где-то, где весло, много музыки, света стробоскопов и веселья. Возможно ли?

Всё, всё, товарищи, я тоже ухожу. Морхольдова тень, радостно подпрыгивая, идёт за ним к лифту. Сзади чуть слышно скрипит дверь, закрываясь. Счастья вам. И людям, и их спутникам.

Ох, как на улице-то хорошо! Солнце ещё высоко, тепло, пахнет ещё свежими, хотя уже и не клейкими, берёзовыми листочками. Прямо хоть пой от наслаждения жизнью. Вперёд, вперёд. Сегодня Морхольд без автомобиля, своим ходом. И очень даже не против. Ни он, ни его тень. Она бежит сейчас впереди, рассматривая встречных и поперечных. Любопытная подруга. Да и сам Морхольд тоже, если уж откровенно говорить. Ничего не может с собой поделать, любит наблюдать за людьми.

Вот, красиво, как по подиуму, идёт девочка, совсем молоденькая. Волосы до попы, ноги длинные-шоколадные, разрез на лёгком платье до... самой верхней из всех верхних, трети бедра, в верхнем вырезе — не то, что прыгает, нет. Там плавно, как морские волны, колышется. Очёчки и сумка от "Gucci", туфли от ещё кого-то. А тень?.. Ну-у-у на те... чего это она такая сгорбленная? И плечики трясутся. Подруга, а сходи... уже успела, ну умничка. И?

Ну конечно. А чего ж ещё могло быть? Думать надо было, думать, своей красивой головой. Да, такие они, мужики, а ты что себе думала? Ну, не плачь. И стоит-то совсем ничего... А варианты? Наверное, их будет больше, чем два.

Красивая молодая женщина с упакованным кавалером под ручку. В глазах упоение жизнью и своей красотой, ни сожаления о том маленьком куске фарша, который не так давно вытащили из неё. А по ночам, когда очередной тест на беременность летит в ведро с кусками использованной туалетной бумаги — слёзы, слёзы и боль.

Она же, такая же красивая, но не такая уверенная в себе и в жизни, толкающая впереди себя коляску, купленную через газету "Из рук в руки", в корзинке пакет из "Магнита" или "Пятёрочки".

И та же самая красавица, только с коляской из "Детского мира", модной, трёхколёсной. И с упакованным товарищем. Какой вариант будет, а, подруга-тень? И Морхольд не знает... Ладно, иди красиво, бабочка-папильон, всё у тебя образуется.

А это кто? Ох, какие они. Даже не тянет назвать дедом или бабкой. И даже пенсионерами не тянет обзывать. Не подходит оно ни к гвардейской выправке пожилого мужчины с рядом орденских планок, ни к его женщине, в лёгком летнем плаще и шёлковом шарфике на шее. Идут плавно, аккуратно и уверенно. Смотрят на мир уже не такими, как в юности, цветными глазами. Но всё равно — твёрдо и чуть с насмешкой.

И тень-подруга уже закрутилась перед аристократически вычурными их спутниками, сняла, взявшуюся откуда не возьмись треуголку, помотала плюмажем, отвешивая церемониальный поклон. Дама пролорнировала молодого (ну да, подруга сейчас в образе) повесу. Кавалер качнул гордой, гвардейской головой с римским профилем. Вот ведь, были люди в их-то время...

Вперёд, вперёд. По лестнице, шаркая в прыжке подошвами "Конверсов" по выщербленным ступенькам. Остановка, люди, спешащие домой, поток жёлтого и оранжевого цвета, текущий мимо в серой асфальтной струе. Что тут интересного?

Студентишка, стоит, делает вид, что листает конспекты. А тень мечется, убегая в сторону от двух полицейских, которые настойчиво хотят утянуть её в сторону военкомата. Владельцы их, тех, чьи фуражки на асфальте вытянуты как у эсесовцев, тоже присматриваются к парнишке. А ведь исключили, точно...

Чуть подпитый работяга, едущий с шабашки. Он-то ещё стоит, прислонясь к железяке остановки, а вот тень... Размазало её бедную по нагретой поверхности тротуара, вырубает.

Мама, уставшая, держащая аж двоих малолетних хулигашек за руки. Они вырываются. Хотят ещё поноситься, не смотря на сутолоку и проносящиеся машины. Хорошо, что это крашеное в солнечный цвет очарование не видит, что творят их тени, уже залезшие на самый козырек, под которым прячутся от лучей закатного солнца их хозяева.

И ещё. И ещё. Великое множество и людей, и теней. У каждого — своя собственная жизнь. О! Вот и маршрутка. Прыг в неё, и надо же!!! Свободное сиденье, можно включить что-нибудь, и смотреть за окно. Тень прижукливается рядом, сворачивается в комочек и довольно урчит. Ну да, дорогая, набегалась. Потерпи, скоро приедем домой. А за окном?..

О-о-о-о... там целый хоровод и калейдоскоп, смешивающийся в водовороте тех, чья жизнь зависит от света:

Вон какой-то кот, похожий на японские мультфильмы, носится за одной из героинь сказки про паренька с луковичной головой. А вот виднеется девушка, точно, похожая на участницу боевика про пиратов. Ту, что была колдуньей Вуду. А это кто? Интересная тень, то молодая девушка, то умная и пожившая женщина. Что-то большое и пушистое, с хвостом и торчащими ушами. Человек, мгновенно превращающийся в гибкое змеиное тело. Кто-то странный, перетекающий из образа в образ. Девушка с волной кудрей и почему-то с лютней. Кролик, снимающий цилиндр и извлекающий кувалду. Паренёк, похожий силуэтом на Джонни, гуляющего по коробкам разного цвета. Мириады, миллионы, вселенные, живущие рядом...

Вечер. Тени успокаиваются и уходят. До утра. Спокойной ночи, подружка.

Ночь превращается в день. Вскипает раскаленным газовым облаком. Жжёт непереносимым и все плавящим жаром. Убивает и людей, и их тени. Разрывает в клочья и уничтожает в топке ядерного огня.

Солнце, не пробившееся через серые низкие тучи, ничего не может. Но и так знает, что все кончено. И что внизу нет никого и ничего. Ни людей. Ни теней.

Морхольд вздрогнул и проснулся. Сглотнул слюну, шмыгнул носом. Приснится же такое, а? И где он всеё-таки?

Судя по запаху, там же, в фургоне. Это не приснилось.

Пахло золой и углями от печи, находящейся рядом. Его, Морхольда, потом. Литрами мерять надо, наверное. Что за лекарство у Живы, кто знает, но сейчас он верил в своёе выздоровление. Слабость? Ничего, пройдёт.

Фургон поскрипывал, явно находясь в движении. А вот это не очень хорошо. Ему, может быть, вовсе и не по пути с ними, а? Морхольд решил встать. Не получилось.

Руки и ноги кто-то притянул к топчану. Стянул плотным, хотя и мягким. Вляпался всёе-таки, всё-таки вляпался. Верить в это не хотелось. Совершенно.

Он дёрнул руки, надеясь как-то растянуть то ли веревки, то ли ремни. Но толку-то, толку? Сил осталось на еле заметные подергивания. Морхольд скрипнул зубами, злясь на самого себя и не понимая: зачем это? Лечить, ухаживать? И зачем он им вообще?

Неожиданно топчан еле заметно дрогнул. Что за хрень? Морхольд, как мог, приподнял голову, уже чувствуя странные касания по ноге. Этого ему не хватало!

По овчине, замерев на мгновение и тут же прыгнув, шло, не кралось а шло, нечто. Небольшое, вытянутое, с четырьмя сильными кривыми лапками, поверх чешуйчатой кожи покрытое чем-то вроде крохотных крапчатых перышек.

Нечто быстро оказалось у него на груди. Село, по-кошачьи поскребя когтями, нагнуло длинную шею. Мелькнул тёмный язык, и нечто зашипело, оскалившись. Мягко и сочно чвакнув, из верхней челюсти медленно выползли клыки. Блеснули прозрачным и жидким на загнутых кончиках. Морхольд судорожно вздохнул. Нечто ещё раз зашипело.

Дом у дороги-5:

Одноглазый слушал ветер и успокоившийся дождь за окном. Да, уже не хлестало, не пыталось влезть внутрь ангара пахнущее водой и кислотой чудище. Это не очень хорошо. Здесь, в глуши, после дождя кто только не проснётся, кто только не захочет покушать. А тут, смотрите, целый шведский стол. На выбор: от сухих жёстких ребер до почти молочного младенца. Налетай не хочу.

Он поправил бушлат, поднял воротник. Вдали от полыхающей бочки холод ощущался очень сильно. Вспомнился детский тёплый шарф. Такой мохнатый, бело-сине-жёлтый. Тогда он его страх как не любил. Сейчас сразу намотал бы на шею, прикрыл грудь. Да, именно так.

Люди за спиной спали. Вернее, как? Кто-то спал, кто-то что-то бухтел под нос. Кто-то, если судить по тихому чавканью, что-то жрал в одно рыло. Ну, тут каждому своё. Подумать о еде для человека, охранявшего их? Да ни за что. Так оно было всегда. Кто-то другой должен, а я нет.

А уж вот так, по ночам охранять... Точно кто-то другой. Такой вот дурак, как он сам. И ведь просидит, если надо, всю ночь. Пусть и только из-за одного Серёжки, что ему нет никто и зовут его никак. Ну, немного за девчонку Чолокяна, хотя тот и сам мог бы покараулить. Багира? Пусть тоже поспит. Дань уважения воина воину. Тем более, скорее всего, она точно придет его сменить.

Люди всегда остаются людьми. Тогда, раньше, как впрочем и сейчас, большинство боялись ремесла, выбранного одноглазым. Зато любили порубиться в компьютерные игры, выкашивая вражин батальонами и лишь изредка пользуясь аптечками. И не умирая.

А такие как одноглазый? Когда-то, до того, как он попал в свою часть, воинов считали за идиотов. В девяностые не было профессии хуже, а призывники, как могли, бежали от армии. Боясь даже не боевиков, жаждущих отрезать им голову. Боясь получить люлей от таких же призывников.

Когда тем совсем молодым воинам приходилось воевать, защищая края обгрызанной империи, то, возвращаясь оттуда, они удивлялись. Парни, прошедшие боль, голод, холод, смерть и кровь, слышали странные мантры. От тех, кто старательно говорил о своем призвании — защищать их от страшного государства, кидающего их на бойню.