| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Результат же всего этого торжества формализма можно было изложить в трех словах: пациент умер здоровеньким. То-есть следы аварии в буксе были: были спиленные чуть ли не до половины ролики, источенное и сломанное бронзовое кольцо сепаратора, превратившееся в пару золотистых полумесяцев, была черная сгоревшая смазка и ободранная поверхность внутреннего кольца. Но все это образовалось уже после того, как подшипник заклинило; то, что заставило ролики внезапно прекратить свой бег, не оставило после себя ни малейшего видимого следа. Не было ни точек выкрашивания, ни сколов, ни вмятин, ни следов коррозии; размеры останков, внимательно ощупанные хирургически-зеркальными поверхностями микрометров, позволяли считать, что и с зазорами было все в порядке. Извлеченная из соседних букс смазка оказалась вне всяких подозрений, да и порядок развития событий однозначно указывал на то, что грение буксы, тут же обнаруженное недремлющим прибором, было уже результатом заклинивания, а не его причиной.
Осмотр ходовой был слабой надеждой на ясность. Сергей попросил присмотреть, не идет ли с той или другой стороны сцепа: "В случае чего, сразу тащите за ноги!" — и полез в нору между тяжелыми, высотой с восьмилетнего ребенка спицевыми колесами, чувствуя на позвонках спины неприятный упор головки рельса. Круглое пятно от карманного фонаря с шестивольтовой лампочкой и примотанными сверху изолентой четырьмя "Сатурнами" обшарило заросшие пылью и чугунной ржой уступы корпусов, балки и тяги, и, не найдя ничего примечательного, угасло.
Крышка буксы, с двенадцатью дырчатыми приливами под болты, вновь легла на свое место, как могильная плита в склепе. Стало ясно, что прошла уже уйма времени, давно уже не утро, что зверски хочется есть и что совершенно нет ни сил, ни желания куда-то идти от этой высокой зигованной стенки кузова, возвышавшейся, как зеленый утес над серой античной колоннадой пружин подвески.
— Н у что, здесь и перекусим? — спросил Андрон, выбирая из валявшихся в междупутье кусок пенопласта почище и покрупнее.
Они уже добивали последнюю банку тушенки в густой пушечной смазке — добротную, которую пускали в торговую сеть с армейских складов задолго до того, как истечет срок хранения, чтобы в случае чего она смогла исполнить свое предназначение, пройдя путь до передовой и неизвестно сколько проваляться там в качестве НЗ, не подвергая риску здоровье личного состава. За этим занятием и застал их донесшийся со станции гудок: был он похож на сигнал воздушной тревоги, так как, повторяясь, звучал, минуты три; только звуки были длинные. Порывшись в памяти, Сергей понял, что ничего подобного в зеленой книжке ИСИ с крылатым колесом на обложке ему не встречалось. Сто восемьдесят три страницы карманного формата хранили тайны зеленых, красных, желтых, синих и белых огней, разных приметных знаков, от которых зависела жизнь и будущее машиниста, и толковали голоса локомотивов; сто восемьдесят третья заканчивалась листком для письменной клятвы, что ознакомившийся со священной книгой ее уяснил и обязуется беспрекословно исполнять, а также вернуть ее по требованию начальника или по уходу из братства людей железной дороги; но значения этого крика среди прочих там точно не встречалось. Кричал паровоз; его гортанный звук невозможно было спутать с хрипловатыми или резкими горнами дизельных локомотивов.
— Странно.
— Что странного?
— Гудит не как положено.
— А может, "Радиоактивное заражение"?
— Не, тот длинный с коротким.
— Надо глянуть. Мало ли чего у них тут.
— Думаешь, уже война началась?
— Может, авария.
Гудки становились громче; чувствовалось, что источник движется в их сторону. Не сговариваясь, они одновременно поднялись и пошагали к кабине секции А. Сергей определенно знал только одно: что за ней они увидят паровоз.
5.
И действительно, они его увидели.
Паровоз, гудя и выбрасывая высокий столб белого пара, приближался от горловины станции. То была "лебедянка", ухоженная, черная, торжественно — блестящая, как райкомовский автомобиль. Дверца на фронтонном листе сияла белым кругом, посреди которого красовалась пятиконечная звезда. Было видно, что он идет по боковому пути с остановками: неспешно продвигался вперед метров на тридцать и снова замирал, оглашая станцию надрывным стоном сигнала; было в этом что-то странное, потустороннее, не предусмотренное геометрической строгостью параграфов инструкций по маневровой и поездной работе, и потому вызывающее тревогу.
Со стороны левого крыла паровоза, словно забор, тянулись унылые полувагоны недавно прибывшего порожняка — угольная вертушка возвращалась в Воркуту. Хвост порожняка был недалеко от того места, где они стояли; за ним тянулся ряд путей и далее, до горизонта — голое пространство болотистой тундры.
Паровоз медленно проследовал мимо, приближаясь к хвосту порожняка. В этот момент Сергей увидели, как из-за последнего вагона показался рыжий гусеничный ДТ-75 с пузатой кабиной, он полз поодаль, по черному желобу жидкой грязи, в который обычно здесь превращается летом оттаявшее место с содранной кожицей мха, именуемое грунтовой дорогой. Трактор тянул за собой сани — ни одно колесное средство не было в состоянии преодолеть вязкость этой извилистой раны в земном основании, которое здесь не терпело иного воздействия на себя, кроме следа оленьего копыта. На санях огромным красным поленом лежал гроб; больше на этом грубом скелете из швеллеров и уголков никого не наблюдалось, да и сидеть человеку там было бы опасно из-за рывков трактора. Тут же из-за состава появилась цепочка людей — они следовали по узкой тропе на насыпи, у края балластной призмы. Картина стала понятной: здесь не могли носить гроб на кладбище вдоль пути — узко, да и далеко; по топкой дороге не могли пройти люди, провожающие усопшего; паровоз же был последней попыткой связать все в траурную процессию и придать ей скорбный и торжественный вид.
Паровоз подошел к выходным стрелкам и стал, наполняя небо паром и горестными вскриками; трактор и люди продолжали двигаться, пока пространство тундры не поглотило их.
Сергей обернулся. В поле зрения его попали остатки их обеда на льдине из пенополистирола, и он внезапно подумал, что прошедшая трапеза выглядит странно похожей на поминки по загубленной буксе. В тот момент сравнение не показалось Сергею кощунственным; гибель подшипника в буксе могла поломать жизни людей в светлом аквариуме кабины наверху. Букса оказывалась неживым, но жизненно важным органом тех, кто дышал и действовал, не чувствуя телом бега блестящих цилиндров по замкнутой дорожке кольца, и поверить эту связь могла лишь расплывчатая вероятность возможного крушения.
— Мужики, а я, кажется, понял, почему нас американцы ненавидят! — неожиданно заключил Андрон, складывая мусор в драный пакет из ПВХ.
— Американцам, по-моему, мы до фонаря, — возразил Никита. Особенно мы здесь им до фонаря.
— Так я не о простых американцах. Я о политиках.
По большому счету Андрон был прав. Называть ту или иную страну "империей зла" вовсе не было признанием в любви и дружбе.
— Ну вот, — продолжал развивать свою мысль Андрон, — они нас не любят потому, что мы не такие, как все.
— Это в каком смысле?
— По натуре. США — страна богатая. Очень богатая. И ихние шишки привыкли к тому, что весь мир перед этим богатством гнется и заискивает. И тут появляется кто-то, кому на это богатство плевать. На тракторных санях людей хоронят, а не завидуют. Вот представь, человек богатый, власть у него, и тут глядь — чувак, что перед ним шапки не гнет и ничего не просит. Да это ж он его сожрать готов будет за то, что он себя с ним вровень поставил!
— У, чего-то в этом есть такое. Зорину идею подкинь, пусть по телику осветит.
— Адрес его есть?
— Пиши на Останкино, там передадут.
— Ладно, — вздохнул Андрон. — А пока уменьшим энтропию Вселенной!
Он забрал пакет с мусором и свою сумку.
6.
На станции, похожей на обшитый синей крашеной вагонкой деревенский домик, выяснилось, что билетов до Печоры нет. Пошли к локомотиву груженой вертушки, не спеша бормочущего у выходных стрелок в ожидании зеленого — проситься в кабину задней секции. Механик тут же махнул из окна — "Давай быстрее, а то скоро трогаемся!" — не спрашивая ни документов, ни фамилий.
Перед лобовым стеклом маячил слегка помятый полувагон цвета закопченого кирпича; такой цвет имеют стены старых пристанционных казарм. Холмы угля робко высовывались над торцовой стенкой и удалялись в перспективу.
Никита устроился в кресле машиниста, Сергей — помощника, Андрону предложили откидное место инструктора.
— Ты же говоришь, что на натурных легче, чем на стендах. Вот и попробуй хотя бы просто проехать плечо в "кресле руководителя испытаний". Потом ощущения расскажешь.
— Уговорили. В жизни надо и это попробовать...
Однопутка резала земной шар пополам, и зеленые гладкие полушария непривычно убегали вперед, обтекая состав с обоих сторон; когда взгляд привыкает смотреть на мир из передней кабины, такое зрелище кажется несколько странным. Где-то за спинами локомотивная бригада рассекала планету, ее работа чувствовалась здесь по неспешному изменению хрипловатого гула харьковского дизеля, глубоких вздохам тормозной системы и грохочущим волнам, что катились отсюда по цепи автосцепок к хвосту. Спать почему-то не хотелось.
Никита немного приоткрыл боковое окно — выхлоп относило влево. Удары колес стали резче и холоднее.
— В общем, получается, у нас пока ничего нет.
— Не так, — поправил Андрон, — у нас уже есть очень много ничего.
— Существенно...
— Это значит, что мы можем отсечь много причин. Дефекты подшипника, дефекты буксы, смазку, неисправность экипажа, динамику отсечь можем...
— Почти можем. У нас данные по аналогу, по "фантомасу", там тот же неподрессоренный вес. А напрямую на этом здесь мы пока не мерили. Только на Озерской и линии Голутвин-Отрожка.
— Почти можем. Остаются у нас только те причины, которые не вошли в круг проверяемых.
— Которые мы не включили в круг проверяемых. Сами причины себя не включают.
— Которые мы не включили, потому что их принято считать невероятными, или которые не вошли в изученный нами опыт. Что могло не войти?
— Ну, это если можно узнать, то только в Институте, порывшись в библиотеке.
— Хорошо, тогда что мы считаем невероятным?
— Контра песку сыпанула.
— Осталось найти контру.
— Нет, тут что-то есть. Пусть контры не было, а песок сам появился в буксе.
— Тогда он должен был и сам исчезнуть.
— Сам появился и исчез. Возник и растворился.
— Превратился в прах.
— Песок или предметы.
— Предмет. Появился, заклинил буксу и исчез.
— Причины, почему он появился в закрытой буксе... Не, чувствую, надо покурить. Пойду в дизельное, а то вы оба некурящие...
— Лучше сядь сюда и в окно кури. А то оступишься в дизельном и на вал намотает.
— Да, бывает. Тут же "вешка", а не "фантомас", и у холодильной камеры под поликами кардан идет. Иногда помощники проваливаются.
— А что там ограждений нет?
— Ограждения есть, да все бывает...
Андрон пересел на кресло машиниста и приоткрыл окно пошире. По кабине прошелся весенний ветер пополам с рокочущим эхом от фермы моста, который, как пасть, охватил тепловоз со всех сторон и быстро проскочил сквозь состав к горизонту.
— Слышь, — Андрон обратился к Никите, — а туалет у них здесь есть? Где они малую нужду справляют?
— Есть, только лучше им не пользоваться. Сейчас разъезд будет, там можно выскочить.
Действительно, впереди, за пологой кривой уже показался то ли разъезд, то ли маленькая станция; но дежурная решила пропустить груженый состав, и он, с грохотом пролетев на зеленые от входных стрелок до выходных, снова выскочил на бесконечный простор перегона.
— Ждать уже нечего. Придется на ходу из дверей, — заключил Андрон.
— А если от бокового толчка вылетишь?
— Да я держаться буду.
— А если не удержишься?
— Не смеши. Я двухпудовую гирю на вытянутой руке поднимаю. Мускулы будешь щупать?
— Давай лучше прямо в окно.
— Высоко и неудобно. Да я не выпаду...
Андрон вышел в дизельное. Дверь щелкнула замком и на пару секунд наполнила кабину гулом двигателя, звоном передач, глухим кашлем тормозного компрессора и запахом нагретого машинного масла.
— Знаешь, — сказал Никита, — а насчет контры не так уж абсурдно. В тридцатые сюда разных отправляли.
— Дух контры незримо подсыпал песку в буксы... Призрак замка Моррисвиль в натуре.
— Место для призраков самое то.
— Так ведь их к отчету не пришьешь.
В кабину снова ворвался рев двигателя — вернулся повеселевший Андрон.
— Интересно, а если у кого понос, и поезд не остановить?
— Используют ведро. Потом выбрасывают.
— Вообще выбрасывают?
— А ты чего, мыть его будешь?
— А кроме контры, за мое отсутствие новых безумных идей не появилось?
— Появилось. Наружное кольцо внезапно уменьшилось, вот и заклинило. А потом стало нормальным.
— Не пройдет.
— Чего так?
— Кольцо хрупкое, расколется.
— Ладно, хорош глумить башку. Надо переварить информацию.
7.
Здание вокзала станции Печора — раскидистое, времен культа личности, удивительным образом сочетавшее в себе провинциальную скромность с генеральской роскошью довоенного павильона ВДНХ — медленно прополз вдоль правого крыла и стал где-то в конце состава.
— Однако, пора десантироваться... Сейчас бригады меняться будут.
Ночью, в гостинице Андрон кричал от боли — ему свело ногу судорогой. Сергей, проснувшись, нашел швейную иглу, протер "Шипром" и дал для укола.
— Это с непривычки, — заметил он, — в кабине нельзя все время напряженно сидеть.
— Фу, черт... Никогда бы не подумал, что запах "Шипра" может быть таким приятным.
— В вагоне, наоборот, его не любят. Мишка говорит, им покойников освежают.
— Это потому что ему ногу не сводило...
— Просто флакон удобно таскать. А в поездке кому нюхать-то? Это только бактерии убивать.
Наутро они опять пошли в депо — отмечать командировки. В большой темноватый цех загоняли на канаву еще один "сто двадцать первый" — при осмотре бригада обнаружила, что на тяге редуктора из шарниров полезла резина. Машина была новая, всего неделю с завода и дело пахло скандалом. Андрон оживился.
— Ну вот, сразу два случая выхода накрыли. А с резиной теперь тебе карты в руки...
Слесаря выбили из отверстий толстые стальные пальцы и аккуратно, как ребенка, вытащили тягу. На свежих, насыпанных по случаю прибытия новой машины опилках, она похожа на здоровенную гантель. Сергей нагнулся и тронул выбившийся между двух стальных бортов черный заусенец с рваным краем. Он был маслянистым и восковым, точно пластилин; след от нажатия пальца восстанавливался на нем не полностью.
Недовулканизация, подумал Сергей. Кому-то было некогда держать положенные десятки минут резиновую массу в горячих объятиях пресс-формы, надо было срочно сдавать тепловоз. Кто-то отчитался за выполненное сменное задание и, может быть, получит премию. Тот, кому на этой машине не ездить и кто, возможно, никогда не увидит ее после заводских ворот. Сергей повернулся к старшему мастеру — худощавому парню лет тридцати пяти с растрепанной головой и в клетчатой рубахе под коричневым грубым пиджаком:
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
