Свиток первый. Общий файл.

Рядом желтели два таких же печатных портрета "Разыскиваются..." с описанием примет и совершенных преступлений... Лица были незнакомы.

Со стороны причала, через ворота поста вдруг вышел невысокий крепыш в длинном платье. Глянул на толпу быстрым взглядом, протер платом шею. И, обернувшись к воротам, закричал тонко:

— Выкатывай! Выкатывай давай! Лентяи!

И тут же через ворота действительно выкатилась тележка, груженая рыбой. Полуголый крепкий молодец откатил ее недалеко от поста, остановил, сунул под днище подставку, чтоб двуколка не опрокинулась. Метнулся назад к воротам и тут же появился опять, толкая новую нагруженную тележку.

Площадь стихла на мгновение. И тут же взорвалась криками. Люди стали подниматься со своих мест и двигаться к крепышу.

"Он же сейчас рыбу им распродаст," — вдруг понял Лян. — "Это ж сколько рыба будет стоить? Или стоит уже? И не только рыба..."

Он заторопился прочь, спеша выбраться из набегающей к воротам толпы...

Уже отойдя от поста, задержался перед крыльцом чайной.

— Вход четыре фэня, — монотонно требовал вышибала в дверях заведения. Ему самому надоело повторять эту фразу, но он тянул ее еще и еще, оттесняя пропахшего рыбой молодца от входа. — Глухой что-ли? Иди отсюда, все провонял уже... Четыре фэня за вход, уважаемый.

Звон монет в деревянной кубышке, и полный мужчина в добротном платье прошел в чайную.

— Эй! Четыре монеты, а не три! — понеслось ему вслед.

Вошедший следом торговец цапнул любителя сэкономить за полу халата:

— Ты что это мошенничаешь, подлец?!

— Да с каких это пор за вход платить начали?!

— Ах ты! Все платят, и ты давай! Нечего!..

— Да что ж за разбой такой! Честных людей!..

— Плати! Четыре фэня!

— Да я все четыре заплатил!

— Ворье! Куда его пропустили!?

— Держи его! Держи вора!

— Не я это!!! Да не крал я!!!

— Не платит, гад!

— Вор! А ну монету гони!

— Не хватайте меня!

— Да ты еще драться!?

— Бей его! — звонко прокричал сунувшийся в кучу паренек.

Послышались звуки ударов и треск ткани. Привратника вместе с дерущимися оттеснили от двери внутрь, и никто, кроме Ляна, уже не видел, как молодой крикун сунул руку в кубышку. "Уличные братья" тоже не упустили своей выгоды.

Лян развернулся и пошел прочь. Навстречу спешили стражники.

В рыбных рядах неподалеку узнал — цены на рыбу и привозной рис подскочили больше чем втрое. В стороне началась драка. Кое-кто из торговцев прикрыл лавку.

Лян выбрался на проспект и зашагал на север, думая об увиденном.

Микако.

— Тебя как зовут то? — Микако расправила влажное полотно — меньше труда на глажку уйдет. — Меня — Микако. На ханьском...

— Прекрасное Лето, — успела раньше "чуда" и выглянув из-за белья улыбнулась. — Я знаю нихонский.

— Бе-е, — Микако показала язык. — Не угадала. Прекрасная Песня...

— А меня Томоэ зовут. Ой, то есть Вакаэ...

— Здорово. Помоги отжать... Это какая-то Радость, да? Расправляй тщательнее, а то не отгладишь потом.

— Я расправляю... нет, Утренняя Ветка...

— Красиво. А правда нихонские имена лучше чем ханьские? Все эти лилии, розы и фиалки так скучно звучат.

— Ага. А почему у тебя нихонское имя? И говоришь ты с акцентом.

— Родители с побережья Восточного Моря.

Микако нахмурилась вспоминая прошлую горечь. И Томоэ тут же спросила виновато:

— Тебе плохо?

— Нет, нет... Ну кто так расправляет?! Бери за углы и встряхивай!

— Ой, сейчас.

Хлопнуло полотно.

— А ты откуда?

— ...

— Прости.

...

— О-о-ох... Устала. Руки болят.

Микако фыркнула:

— Еще до полудня далеко, а ты уже устала.

— Не может быть! Я думала уже вечер, — удивленно захлопала ресницами Томоэ. Совсем как утром. И Микако расхохоталась.

— Смешная ты... Не дуйся, смотри сколько еще стирать, полоскать, и ра-азве-еши-ива-ать...

— А-а-а-а, — отозвалась стоном девушка.

Лян.

Вернулся к "цветочному дому" уже в сумерках. Уставший от ходьбы, постоянного внимания, раздумий. И злой — результат первой разведки не радовал. Совсем. Город был закрыт надежно. О том чтобы покинуть его без тщательной подготовки не могло быть и речи. И времени на подготовку не было. Он это физически ощущал, напряжением под ребрами.

А еще в городе шли аресты. Спешные. Так рубят узлы. Или связи. Проверка явок организованных учителем (свою сеть еще не создал) подтвердила, цель — связи. Из четырех отслеженных точек, две были разгромлены недавними арестами, одна — лавка — была закрыта. А четвертая... слишком там оживленно было.

Можно было попытаться выйти на бяо, но надежность последних гарантировать было сложно. Опыта работы с ними не успел приобрести...

Калитку открыл давешний старик-повар. "Бань," — вспомнил он. Еще вспомнил ощущение возникшее при первой встрече. Задержал взгляд на сухом морщинистом лице. И получил в ответ внимательный взгляд из-под седых бровей. Старик отступил пропуская его в темный двор и махнул рукой, приглашая следовать за собой. Повел к хозяйственным постройкам, в кухню, к занавешенным дверям смежной комнатки и отодвинув занавес кивком позвал, посмотри мол.

Там на досках настила белела постель в которой укрытые грубыми одеялами, тесно прижавшись друг к другу, спали две девочки.

— За тяжелой работой горе забывается. А после нее горевать некогда, — проговорил вдруг старик. И вернув занавес на место, добавил: — Спать будешь в доме. Иди. Ничего с ней не случится.

И Лян почему-то поверил.

Глава 6. День шестой.

Лян.

Камни сухо стучат по доске. На два такта. Один игрок думает быстрее, другой медленнее. Сейчас быстрее не значит лучше. Играющий черными торопится и делает опасные ходы, которые делать не должен. Противник его думает долго. Потеет. И ходит правильно. Так, что даже не интересно наблюдать игру — зрители не толпятся вокруг стола и не загораживают собой доску.

Лян отвернулся. Взглянул на площадь перед воротами. Там все та же толпа, изнывающая от полуденной жары, пыли и ожидания...

Город, любой город, подобен человеку. По крайней мере, в том, что должен дышать, пить, есть и... справлять естественную надобность. Как человек, он может задержать дыхание и, тогда воздух в его груди быстро превратится в огонь, сжигающий легкие. Он может голодать, но тогда силы его иссякнут. Он может удерживать переваренную пищу в себе. И тогда отравится собственным ядом.

Сегодня, указом правителя — да-да, именно так называли узурпатора, почтительно, но не определенно — в городе ввели ограничение цен на продукты. Цены перестали расти, но вряд ли это сильно поможет населению — торговцы будут придерживать товар, и до открытия государственных складов зерна на рынках не прибавится. У ворот скапливались те, кто не надеялся дождаться. Те, кто хотел жить. Пусть и за стенами города.

"Нам тоже туда надо".

Обычно досмотр на городских воротах проводят только при следовании караванов. Отдельных путников незачем останавливать. Они все равно остановятся в гостинице, в своем дворе, или общественном доме. Где кропотливые руки уважаемого человека внесут прибывшего в список жильцов. Согласно табличке с именем или полноценному паспорту. Через ворота спокойно идут и идут люди. Потому что город огромный. А ворот всего двенадцать. По четыре арки в каждых. А кроме людей надо пропустить в город повозки, груженые товаром. И вонючие телеги с бочками ассенизаторов — в другую сторону — этим досталась отдельная арка. И еще через одну пропускают только государственных почтальонов или солдат. И никого более. И все равно, в обычное время под сводами ворот просторно.

Но не сейчас. Сейчас в устье каждого прохода стоит небольшой помост со столиком для письма и большим зонтом, должным защитить служащих от перегрева. Усталый чиновник, подпоясанный военным поясом, потея, прилежно записывает имя, возраст, причину ухода из города и конечный пункт путешествия каждого человека. Каждого. Раздраженный солдат вяло копается в это время в корзинах и мешках в поисках чего-то запрещенного. А гвардейский офицер в раскаленной броне, стоящий сбоку от чиновника, зло рассматривает путника, мысленно сравнивая его с изображениями на портретах, что стопкой лежат на столе около писца. "Разыскивается такой-то". Лян дорого бы отдал за возможность увидеть эти портреты...

Шум в зале заставил обернуться — в ресторан зашли несколько гвардейцев во главе с офицером и решительно двигались к лестнице на второй этаж заведения. В обычное время — редкое зрелище. Но сейчас, когда гарнизоны ворот удвоили, а число смен выросло в четыре раза, вояки зачастили в заведения при воротах. В относительную прохладу и простор помещений. В свободное от службы время, конечно.

Лян откинулся спиной на опорный столб и стал рассматривать солдат из под прикрытых век. За место было заплачено и согнанным быть не боялся. Боялся иного — там, у ворот мог быть и его портрет...

Вот уже третий день он рыскал по городу в поисках информации и способа покинуть слишком гостеприимные стены столицы. И не находил таковых. Город накрыли, словно котенка шляпой. Ничего не видно, только ограды вокруг. Каменные, кирпичные. Железные, с оружием в руках. Или неприметные, с внимательными глазами...

Трущиеся пластины брони шумят, почти лязгают друг о друга, не звонко, но отчетливо. С этим характерным звуком солдаты рассекли зал и взгромоздились железными вонючими (от них разило потом и кожей) насекомыми за столы — в ресторане, стоящем рядом с дорогой, останавливались люди из разных земель, потому скамьи и высокие столы здесь были нормой — и, грубо перебрасываясь короткими фразами, принялись за еду.

Цепкий взгляд офицера прошелся по сидящим вокруг. И по лицу Ляна.

Захотелось незаметно встать и выйти. Но... пересилил себя. "Почему не среагировал? Не узнал? Нет портрета? Или не похож?.." Это надо было знать. Знать точно. И это знание оправдывал даже риск драки в заведении. Другой опасности не было — уйти успевал. Достаточно перепрыгнуть через перила на улицу, приземлиться на головы устроившихся под стенами заведения и нырнуть в суматошную толпу.

Игроки, до того увлеченно стучавшие камнями по доске, ушли. Соседство военных вспугнуло.

— Эй ты! Играешь? — офицер, утолив голод и жажду, развернулся к полному господину за соседним столом. Просто потому, что тот оказался ближе всех.

— Нет, извините, господин, — заискивающе поклонился мужчина и встал, попятился, — простите, мне надо идти.

Офицер вздохнул и перевел взгляд на другого соседа.

— А ты?

— Был бы счастлив, господин, — извиняясь, ответил тот и с поклоном договорил. — Я очень плохо играю. — Заметил досаду на лице собеседника. — Сожалею, но не смогу доставить вам удовольствия игрой...

— Я играю, — вызвался от дальнего столика грубый голос. — Я играю, уважаемый господин офицер.

Владелец голоса встал и уверенно подошел к столу. Серый, поношенный халат, подпоясанный кушаком, грязный платок на узле волос, сапоги, видавшие лучшие времена. Плотное телосложение подошло бы грузчику, но одежда не соответствовала. Руки... Руки с крупными костяшками и тонкими запястьями принадлежали бойцу, тут сомневаться не приходилось.

Офицер кивнул.

— Садись, — указал на стул за игровым столиком. Железным крабом устроился напротив. Открыл ближнюю чашку с камнями, традиционно демонстрируя камни одного цвета. В этот раз — белого. Представился коротко:

— Десятник гвардейской стражи У Дай.

Соперник оскалился весело и с вызовом.

— Бянь Гу, по прозвищу Лосось.

"Не откажется теперь от игры," — понял Лян. Прозвище при имени меньше должности, если не на слуху, и даже такой поединок давал возможность прославиться. А упускать шанс люди вроде Лосося были не приучены.

Игроки бросили жребий. Офицеру достался черный цвет и право первого хода. Камень звонко ударил о доску. Взгляды посетителей устремились на доску. "Скоро соберутся вокруг стола", — понял Лян. И позволил себе отвлечься на воспоминания.

Меч он отправился искать накануне утром, когда население дома еще спало, но на кухне уже вовсю копошился повар, да звучали голоса проснувшихся девочек. Спустился из каморки, занятой на правах приятеля достопочтенного господина Тана, и в которую намеревался вечером переселить и принцессу (но так и не переселил — побоялся беспокоить ее сон, когда вернулся затемно). Потоптался перед входом, не решаясь войти на женскую половину — его тянуло туда, но... страх застать принцессу за переодеванием пугал еще больше...

Даже вспоминая то утро, Лян не отдавал себе отчета, насколько он оказался зависим от этой девушки. Она оказалась единственным якорем реальности во взбаламученном вокруг него мире, единственной ценностью, единственным критерием для... осознания самого себя... Чувства его по отношению к принцессе находились в опасной близости от влюбленности, до того еще не испытанной им (погибшая ХуаньХуа была для него скорее отдушиной, пристанищем спокойствия в трудном мире взаимообязанностей, он не был ей должен и потому... любил ее).

И когда девушка, вынырнув из-за занавеса, оказалась перед ним, Лян растерялся. Он не заметил платья служанки, не видел потемневшей от загара переносицы, голых ног. Он видел только огромные карие глаза, первый испуг в которых сменился узнаванием и радостью. Девочка по инерции шагнула вперед и уперлась в него своим телом, успев только прижать к груди ладошки.

— Лян...

Вспоминая этот момент он покраснел. В тот же момент у него перехватило дыхание. И он смог только раскрыть и закрыть рот, даже не думая от ответе.

Глаза девушки просили. Безмолвно, но оглушительно, просили близости. Искали в его глазах...

— Хайко, Томоэ! — окликнул ее девичий голос из-за занавеса. И тут же показалась его хозяйка — кухонная служанка. Ойкнула, сунулась было обратно, но окрик старого повара выгнал ее обратно.

— Микако! Томоэ!.. Шли бы вы, молодой господин, отсюда...

И Лян не нашел что ответить. И тогда, и сейчас... Да и что увидела в его зрачках принцесса он тоже не знал... И прогнал это мучительно острое воспоминание, растерев лицо...

Лаз, которым воспользовалась принцесса, чтобы выбраться из подземелий наружу, оказался узкой и глубокой промоиной. Настолько узкой, что вначале Лян пропустил ее в своих поисках, как заведомо не подходящую. Лишь обойдя ближайшие закоулки еще не раз, вернулся сюда, к этой норе.

И подобрав на остром камне клок ниток из одежды, удостоверился: здесь. А еще понял, что находка эта бессмысленна — спуститься вниз мог только ребенок. Которому нельзя доверять Меч... На то, чтобы найти реликвию иным способом нужны были время... и люди. Оставалось только надеяться, что промоина сохранит драгоценность и дальше. Если бы ее еще засы?пать...

Он зашарил глазами по стенам улочки в поисках подходящих камней. И моргнул, уколовшись о металлический блик в забитой каменной крошкой щели.

Темная бронза под пылью, толстые витки угловатых спиралей древнего орнамента — навершие рукояти. Остальное оказалось за каменной и глиняной крошкой, о которую Лян едва не ободрал руки, выкапывая, нет, открывая Меч. Миру. Словно помогая родиться.