Кукла Советника

Растерев руки, так что в них начали покалывать иголки, я проверила жилку на шее графа. Жив...

— Вы только не умирайте...

Странно... А дорога-то не расчищена. Совсем. Если бы не светящиеся столбы и гора слежавшегося снега вдоль обочин, я бы пересекла ее, даже не подумав, что это ответвление главного тракта. Обычно ее не просто чистили — вылизывали, невзирая ни на бураны, ни на ливни. Амулеты переноса использовались редко — мелкие ненадежны из-за близости Леса, а крупные слишком дороги. И потому дороги у нас — действительно артерии жизни. Хорошо, у меня сапоги выше колен, и снега в обуви нет. Но хоть и нет — обязательно настучу Тимару на смотрителя. Я-то надеялась, что смогу идти быстрее по протоптанной колее. А тут мало ветра в лицо, так еще и ползу, как черепаха.

Сквозь свист метели я услышала не то рев, не визг и, свернув за поворот, увидела летящую ко мне со всех лап пантеру. Разлепила смерзшиеся ресницы.

— Что...

Я сделала еще несколько шагов, и, споткнувшись, замерла. О боги!..

Дорогу перегораживала гротескная баррикада из изломанных, окоченевших тел. А на самом верху, жадно заглатывая еще дымящиеся внутренности смотрителя, сидела огромная мантикора с рваным кожистым крылом и местами подкопченной шерстью.

21

Чудовищное порождение Леса придавило лапой кусок мяса, когда-то бывшего человеком, и мотнуло головой, выдирая плоть. Утробно урча, заглотило его.

Неделю назад смотритель дороги помог мне дотащить деревянную мишень до зверинца. Я тогда шарахнулась в сторону, испугавшись бочкообразного мужчины, вынырнувшего из сумерек, а он назвал меня маленькой госпожой и рассказал о внучках, подрастающих в деревне.

А сейчас эта крупная ладонь, ловко закрепляющая деревянный, расписанный кругами щит на решетке пустующей клетки, приземлилась передо мной, оторванная мантикорой. Я вскрикнула, отпрыгнув. Черная кровь медленно вытекала из сосудов, пятная снег.

Мантикора подняла голову, пристально глядя на меня желтыми плошками глаз. Раздвоенный хвост изогнулся, направив жало в мою сторону. Ударом лапы зверь отбросил тело смотрителя и пружинящим шагом, чуть развернув крылья, пошел ко мне.

Я не герой. Совсем нет. И первой моей мыслью было скормить мантикоре Йарру. Может, даже Ворону. Вот только бежать некуда, и, расправившись с ними, зверь пойдет за мной. Мантикоры никогда не отпускают жертв. А, насытившись, начинают с ними играть — жаля хвостом, подбрасывая в воздух и швыряя о камни, душа и отпуская, позволяя вдохнуть воздух, чтобы продолжить игру. И 'мышка' миллион раз пожалеет, что ее не съели сразу.

Впереди меня стоит Уголек. Такая маленькая по сравнению с мантикорой, размером превышающей буйвола.

— Уголек, — позвала я, — уведи лошадь.

Кошка зашипела, не оборачиваясь. Жалобно мяукнула. Я готова была поклясться, что это значило 'Беги!'

— Уведи лошадь, — добавила я к приказу немного флера.

Пантера подчинилась. Она пятилась назад, раздвигая попой снег. Все еще готовая к самоубийственному прыжку. Я отпустила поводья трясущейся Вороны, и пантера куснула ее за бабку передней ноги. Больше ничего и не требовалось — подгоняемая ужасом, лошадь ускакала.

Надеюсь, достаточно далеко.

Я сняла браслет, ограничивающий флер, и засунула его в карман. На мгновение мир стал восприниматься четче, ярче, а потом все заслонила мантикора.

Кажется, я пела. Меня заклинило на первых строчках колыбельной.

— Легкий ветер присмирел... Вечер бледный догорел....

Мантикора шумно выдохнула, обдав меня запахом крови. Три ряда зубов блеснули в фосфоресцирующем свете. Львиная грива опалена, как и шерсть на боку.

— С неба звездные огни...

Голос сорвался. Сломанное крыло чудовища волочилось по снегу; здоровое, как парус, приподнято над телом.

— Говорят тебе 'Усни!'...

Вот только чудовище и не думало засыпать. Волны флера, который я изливала, топили наст, снежинки в радиусе нескольких локтей осыпались дождем. Артефакт, спрятанный в карман, прожигал даже сквозь толстенный слой ваты дублета.

— Легкий ветер...

Шерсть мантикоры была бурой. Лапы страшенные, с острыми когтями, которые она то втягивала, то выпускала из подушечек. Флера, который я вылила на нее, было достаточно, чтобы привязать к себе стаю волков — я пробовала, когда те спустились с гор.

Я замолчала, и мантикора зашипела. Хвост метнулся ко мне. Жало прошло совсем рядом с лицом, я даже успела разглядеть капли яда.

— Легкий ветер присмирел...

На шее чудовища была запекшаяся рана, в которой пульсировала вена. Тем, кто забросал мантикору горящими стрелами, не хватило совсем чуть-чуть, чтобы убить ее. А сейчас она, наевшись, стремительно сращивала ткани.

Долго петь я не смогу. И у меня будет только один шанс. Я все еще сжимала кхопеш во вспотевшей ладони.

— Легкий ветер присмирел...

Мантикора села в трех шагах от меня. Помню, меня ужасно тошнило — не то от зловония зверя, не то от ужаса.

Я сделала крохотный шажок навстречу. И еще один. И еще.

— С неба звездные огни...

Хвост опустился на землю, но жало все еще направлено в мою сторону. Светлые, помогите!

Я полоснула острым концом боевого серпа по яремной вене чудовища, распарывая ее, и прыгнула в сторону. Поскользнулась в грязи и упала, проехавшись на спине. И только поэтому не оказалась пригвожденной к земле жалом хвоста. Мантикора ревела, пытаясь вырвать лапой кхопеш, оставшийся в ране, но лишь расширяла ее когтями. Черная кровь широкой струей лилась по ее телу.

Почему она не умирает?!

Я отползла от беснующегося зверя, побежала. Топот позади означал только одно — прежде, чем сдохнуть, мантикора убьет меня. Удар — и я лечу вверх, а потом прямо в столб, отмечавший дорогу. Хруст — плечо и бок пронзает болью.

Почему я все еще в сознании? Чтобы лучше видеть, как она меня сожрет?

Кровопотеря все-таки сказалась. Мантикора замедлилась. Пошатнулась. И, наконец, упала.

Снег, грязь, кровь. Боль. Очень больно дышать. Гора смерзшихся человеческих тел, стоит поднять голову. Мантикора, из горла которой все еще сочится кровь. Если бы там была шерсть — вряд ли бы я смогла ее убить, кхопеш бы просто соскользнул.

Черная тень широкими прыжками пересекла поле боя, оставшееся за мной.

— Уголек, — прошептала я.

Кошка вертелась вьюном вокруг, облизывая мне лицо, умывая. Шершавый язык стирал грязь и кровь.

— А Ворона где?

Пантера подтолкнула меня в бок, и я закричала. Кошка испуганно прижала уши к голове.

— Ты не виновата, — погладила я ее здоровой рукой. — Ты умница... Только не уходи, холодно...

Кошка свернулась клубком вокруг меня, согревая.

— А ты знаешь, что завтра весна?

Пантера фыркнула.

— Ну да... Глупо, согласна. Знаешь, а я несколько лет назад человека убила... А он мне теперь снится. Как думаешь, мантикора за мной тоже гоняться будет?..

Я зевнула.

— Спать хочу...

Порылась в кармане, вытащив все еще горячий артефакт, надела браслет.

— Да-а...

Сквозь прожженную им дыру в вате свободно проходил кулак.

Пантера осторожно покусывала меня за здоровую руку, за ухо, даже за нос, не позволяя провалиться в сон. И только когда на дороге показалась движущаяся цепочка желтых факелов и послышались голоса, перестала царапать мне веки шершавым языком, не давая их закрыть.

22

В жестком корсете из бинтов пришлось ходить почти до лета — при ударе о столб я сломала два ребра и руку. Предплечье мне срастили быстро, а вот с ребрами пришлось повозиться. Осколки сместились, лишь чудом не проткнув легкие. Сибилл медленно, очень медленно и осторожно вернул их на место и крепко забинтовал, наказав сохранять постельный режим. Мог бы, наверное, и срастить, но все накопители ушли на Йарру. Внутреннее кровотечение, обморожения, яд мантикоры, раны от арбалетных болтов в ноге и груди, сотрясение мозга — граф был не просто одной ногой в могиле, а уложен в гроб, крышка забита, и на нее готовы просыпаться первые комья земли. Когда вызванный Тимаром маг вывалился из телепорта, счет шел даже не на минуты — на секунды.

Я такой воли к жизни еще ни у кого не встречала.

Восстанавливался он, несмотря на четыре опустошенных накопителя, долго. Почти так же долго, как и я. Метался в бреду, звал мать, бабку, проклинал брата и отца. Графу было то лучше, то хуже, а перед окончательным улучшением он не приходил в себя несколько суток. Ухаживали за Йаррой попеременно Тимар, Сибилл и Галия. Слуг не привлекали — за те вещи, что бормотал граф, можно было на дыбу попасть. Обычно, по ночам с ним сидел маг, днем Галия, а вечером Тим, у которого в солнечно-рыжей гриве белела прядь седины.

Тимар кормил меня с ложки жидкими супами и измельченным в кашу мясом, сам мыл, сам бинтовал, не подпуская горничных. Даже спал на матрасе у моей кровати, чтобы быть ближе. Иногда я просыпалась ночью, и он вскакивал вместе со мной, заглядывая в глаза:

— Где болит? Что подать?

И сидел рядом, поглаживая по голове, пока я снова не засыпала. Когда же стало ясно, что с ребрами все в порядке, крепко обнял, прерывисто дыша и задыхаясь. Плакал? Не знаю. Но в день, когда снял с меня последний бинт, выпорол, как сидорову козу, я потом неделю спала на животе и ела стоя.

— Я тебе говорил, чтобы ты одна из замка не выходила?! Говорил?! Ты почему никогда не слушаешься?!

Я терпела, ведь даже Уголек, которой разрешили ночевать в моей комнате, не вмешивалась, всецело поддерживая брата.

— Что стало с мантикорой?

— Сожгли, — ответил Тим. Отвел взгляд. — И все остальное тоже.

Я кивнула, стараясь не думать о груде покореженных тел. Но все-таки спросила:

— Они не поднялись?

Поднимались, превращаясь в умертвия, люди, убитые тварями Леса, или те, кого не отпели.

— Не успели. Сибилл сжег.

— И хорошо, — потерла я горящую пятую точку. — Ворона цела?

— Что с ней будет... Цела, ее же почти за лигу от мантикоры нашли. Я еле Сибилла из-за метели дозвался. Как ты убила зверя?

— С помощью флера заставила остановиться... А потом... Потом...

Пережитый ужас снова взял за горло. Почти два месяца я не вспоминала о том дне, гнала его от себя, а сейчас... Сейчас затрясло. И Тим снова успокаивал меня, и кошка обеспокоенно урчала в ухо.

— Все... Все, маленькая...

В дверь постучали.

— Да? — раздраженно поднял голову Тимар.

Я спрятала зареванное лицо у него на груди.

— Господин граф проснулся, вас зовет...

— Я быстро,— разжал кольцо моих рук Тимар. — По крайней мере, постараюсь.

— Господин, — присела в книксене служанка, — граф требует госпожу Лауру...

— Меня? Зачем?

— Не знаю, госпожа...

— Ты со мной сходишь? — взяла я брата за руку.

— Конечно. Только умойся.

Спальня графа была практически спартанской — только узкая, даже без балдахина, кровать, медвежья шкура на полу перед ней и волчья у камина, стол, стул, шкаф. Все. Тщательно оштукатуренные стены не украшали ни картины, ни гобелены. Единственная дорогая вещь — тускло горящий днем магический светильник. Единственное яркое пятно — Галия в лиловом платье. Тимар, перехватив ее ненавидящий взгляд, задвинул меня за спину.

— Лира... — Донесся тихий голос Йарры. — Она здесь?

Тим кивнул мне.

— Я здесь, господин.

— Подойди.

Я пересекла солнечный коридор, льющийся из окна.

Граф тяжело вздохнул, завозился.

— Помоги сесть, — буркнул он Галии.

Девушка поправила подушки, сползшее одеяло, но Йарра в раздражении отбросил его, открыв костлявую грудь, перевязанную бинтами. Я поклонилась, стоя в двух шагах от кровати. Подняла голову, перехватила тяжелый взгляд и опустила глаза.

— Стань прямо. Что-нибудь болит?

— Да, — ляпнула я, едва не потерев горящие после ремня ягодицы. — То есть, уже нет.

— Да или нет?

— Нет, господин...

Граф разглядывал меня холодными голубыми глазами, будто видел впервые. И я особенно остро почувствовала, что сегодня не расчесывалась, что блуза мятая, а сапоги и штаны покрыты жесткой шерстью пантеры, с удовольствием валявшейся на моих вещах.

Пауза затягивалась. Я спрятала руки, сцепив их за спиной, и, как учил Тим, уставилась на переносицу Йарры. Глаза у графа светлые, радужка бледно-голубая, как тонкий лед. Только, оказывается, и лед умеет жечь.

— Сколько тебе лет, напомни?

— Летом будет одиннадцать.

— Хорошо.

Йарра не то скривился, не то улыбнулся — я еще не умела различать его эмоции.

— Ладно, иди, — махнул он рукой.

Я попятилась к двери. И это все, зачем меня звали?

— И да, Тимар, я не припомню, чтобы приглашал тебя, — голос графа приобрел металлический оттенок.

— Простите, господин, — ровно ответил Тим. — Лира совсем недавно сняла бинты, и, хоть и бегает как жеребенок, я за нее волнуюсь.

— Покажи ее Сибиллу, скажешь, я велел осмотреть. Зайдешь вечером.

— Да, господин, — поклонился брат.

— Не хочу к магу, — уперлась я, едва мы вышли из спальни. — Он противный!

— А я не хочу, чтобы ты к графу одна ходила, только здесь от наших хотелок ничего не зависит.

Угу, его воля — Тим бы меня под колпаком держал. Толстые такие, прочные — ими накрывали южные цветы в оранжерее.

— Да ну, не съест же он меня. Он хороший, — уверенно заявила я, уже забыв, как собиралась скормить хорошего графа мантикоре.

Сибилл ожидаемо подтвердил, что я здорова, и Тимар, на радостях, наверное, 'обрадовал' меня утренней тренировкой. А то, мол, совсем мышцы атрофировались. Что такое 'атрофировались' я уже знала. И недовольно надулась — враки!

Спать сегодня я решила лечь пораньше — снова получить холодный душ из кувшина совсем не хотелось. Но едва задремала, как меня растолкал Тим.

— Мелкая, представляешь — ты угадала!

— М-м-м? — протянула я, протирая глаза.

— В шахте был не уголь!

— А что?

— Алмазы!

Позже, частью выспросив у Тима, частью у самого графа — мы с ним подружились! — я узнала, что солдаты, с Йаррой во главе, проникнув в шахту, долго спускались вниз по штреку, а на восьмом горизонте обнаружили пещеру, похожую на амфитеатр — такие часто встречаются в подземельях Меота. Вот только там алмазы выбрали еще эльвы, а тут, под Черной Глыбой, всего в тридцати лигах от границы графства, камней было чуть ли не столько же, сколько вмещающих пород — помню, Йарра рассказывал о них, а у самого татуировки Высокого Лорда горели, даже рубашка на груди тлеть начала.

— Ваше Сиятельство?

— Можно просто 'господин', Лира, — отхлебнул вина граф.

— Господин, а мантикора? Откуда она взялась?

— Когда сработала охранка в шахте, мы ушли телепортом, но, вместо замка, нас перебросило на болото... Прямо к охотящемуся зверю. — Йарра помолчал, выстукивая кубком дробь. — Второй телепорт не взял моих людей, но засосал мантикору. ...Лес, — пояснил граф.

— Лес... — эхом протянула я.

Князю об алмазах, само собой, не доложили.

Едва узнав о проникновении посторонних в Долину Трех Гор, Дойер взорвал шахту — вместе с охранниками и прикованными рабами, а для Его Светлости сочинил историю, мол, людей заели волкодлаки, вышедшие из Леса, и взрыв оказался единственной возможностью уничтожить тварей.