Словно в подтверждение его словам, на улице в окне кофейни — прямо напротив нашего столика — появился плотный низкорослый солдат со сдвинутой на макушку шапкой и торчащим чубом. Уставившись на нас тяжелым взглядом, он грыз подсолнухи* и отвратительно сплевывал шелуху прямо в витринное стекло (* — так зачастую в то время называли семечки — прим. автора). По лицу Ольги пробежала тень. Не привыкли еще в Сожеле к этой распоясавшейся публике и великому большевистскому хамству.

— Я провожу, — вдруг вырвалось у меня. — От службы я нынче уволен по тяжкой своей болезни... Если Ольга Станиславовна, конечно, не возражает. К тому же, нам по пути, — веско добавил я. Судя по ее встревоженным глазам, идти одна она все же опасалась. И потому с моим предложением согласилась..

Из кофейни мы вышли вчетвером, и Савьясов быстро нашел для нас с Ольгой свободного извозчика.

Ехали молча. Каждый думал о чем-то своем. Все мои мысли вновь занимал Журавин. Нужно было срочно что-то предпринять. По слухам, местная ЧК показывала себя скорой на расправу.

Еще раз поговорить с Матвеевым? Но, вероятно, командир действительно не имеет возможности помочь? Может он сам сейчас в шатком положении? Я терялся в догадках. По сути, Матвеев — тот же бесправный военспец, да еще с родственниками в заложниках.

Виделся и другой путь — самостоятельно пробиваться с прошением к комиссару Западного фронта. Но, говорят, он совершенный фанатик, максималист. И лет ему всего двадцать или двадцать один. Впрочем, всё это неважно. Важно — захочет ли он помочь? В любом случае, вариант был плох. Действовать через голову командира, мягко говоря, нехорошо.

Обращаться к комиссару бригады Ильинскому? Это был самый невозможный вариант. Между нами с первого взгляда установилось взаимное 'несварение' друг друга.

Нужен был совершенно иной, решительный способ. Но какой? Я начал всерьез обдумывать самостоятельный визит в ЧК, хоть и понимал, что ни к чему хорошему это не приведет. Разве что скрашу общество Журавину? Все мои мысли заходили в тупик.

Извозчик, закутанный в огромный тулуп, наверное, мерз и потому гнал, не жалея лошади. Мороз всё усиливался. Иногда я вдруг вспоминал, что еду не один — провожаю даму. Следовало проявить какие-то знаки внимания — о той же погоде поговорить. Я с тревогой всматривался в Ольгу, но тут же с облегчением понимал, что в моей заботе она, похоже, совсем не нуждалась — сама пребывала в глубокой задумчивости. А сани, тем временем, подъезжали к Либаво-Роменскому вокзалу.

Неожиданно на перекрестке у вокзала я заметил движущийся навстречу знакомый автомобиль. Решение пришло мгновенно. Времени на колебания не было.

— Стооой! — Закричал я извозчику и еще на ходу спрыгнул на скользкую мостовую. Подошвы сапог заскользили по гололеду, но удалось удержать равновесие и не упасть. Успев ощутить на себе изумленный взгляд Ольги и услышать окрик извозчика, я вскинул вверх руку и встал на пути у автомобиля.

Шофер резко затормозил, машина пошла юзом и едва не смела меня с дороги. Каким-то чудом получилось вовремя увернуться.

Открыв дверцу и высунувшись на полкорпуса из салона, Матвеев яростно матерился. Взгляд метал молнии.. И Кубик, взбешенный, потрясая револьвером, выскочил на мостовую. Он тоже что-то орал.

Стиснув зубы, я смотрел на них исподлобья и ждал, когда они замолчат.

Наконец, Матвеев перевел дыхание, вытер испарину со лба и жестко спросил:

— Вы ополоумели, Недозбруев?! Что еще произошло?

Кубик недовольно буркнул, вкладывая револьвер в кобуру:

— Да под трибунал он захотел! Развелось в полку буйных!...

Я смотрел прямо в глаза Матвееву и старался говорить ровно:

— Товарищ комполка! Прошу за Журавина. Помогите ему! Если на то пошло, я могу вместо него... В общем, готов вместо него... в ЧК. Журавин — отличный доктор, а докторов сейчас не хватает. Да и семья у него — трое маленьких дочерей...

Ильинский подошел вплотную и пристально — снизу вверх — посмотрел на меня.

— Готов, значит? Герррой! — Сплюнув под ноги, он резко развернулся и направился назад к машине. — Да за такие выходки, господин бывший офицер, мы тебя и без твоего согласия под расстрел подведем!

Я старался игнорировать его и стоял, как вкопанный. Мысли смешались в голове. Что я делаю? Сам набиваюсь в арестный дом ЧК?! Будто не знаю, куда прошусь... Но сказанного не воротишь. В душе шевелился мерзкий, ноющий червячок страха, высасывающий бурлящий в крови адреналин. Как же глупо-то!... Матвеев поскучнел, отвернул лицо в сторону и явно готов был отказать.

— Михаил Семенович, уверен — Вы сможете!.. — С неожиданной для себя убежденностью сказал я и сам не узнал свой охрипший от волнения голос.

— Да что я смогу?! — Сердито вскинулся Матвеев. Но глянул на меня быстро и опустил глаза.

— А Вы отправьте телеграмму Дзержинскому и Троцкому! И еще копию — комиссару фронта, — внезапно предложила вышедшая из саней Ольга. Ощутив наше замешательство, она добавила. — По крайней мере, немедленный расстрел точно отсрочите. Если таковой планируется.

Я удивленно оглянулся на нее. Серьезная и нахмуренная племянница Колесникова стояла неподалеку от меня, поеживаясь на ледяном ветру.

Матвеев озадаченно приподнял бровь. После некоторого промедления, он вылез из машины и подошел к нам:

— С кем имею честь, сударыня? — Слегка наклонив голову, спросил Михаил Семенович своим зычным низким голосом. А Кубик так и застыл на месте, округлив глаза и всё поправляя свою нелепую фуражку. Очевидно, не мог понять, с кем столкнулся. Не вписывалась Ольга в обычную схему. Да чего уж Кубик — и я не мог понять.

Предложение было дельным и толковым. Москва обязательно сделает запрос в Сожельскую ЧК, после чего начнется разбирательство. А это не один день... Не расстреляли сразу — шансы растут с каждым прожитым днем.

На лице Ольги читалось смешанное чувство — сочетание смущения и гордости. Назвав свое полное имя, через паузу она добавила:

— Бывший корреспондент бывшей губернской газеты 'Днепровский край'. Две недели как безработная.

— Ага! — Напомнив о себе, многозначительно произнес Кубик и почесал затылок. — Ага... Это та буржуйская соглашательская газетенка, которую могилевские товарищи недавно прикрыли!

— Можно сказать и так, — сухо ответила Ольга. В ее лице проступила жесткость. — Однако оценку нашей газете и действиям могилевских товарищей давать не вам. Подождем, что скажет товарищ Ленин и его уполномоченные.

Сощурив глаза, Кубик иронично хмыкнул, тем не менее, спорить не стал. Демонстрируя отсутствие интереса к дальнейшему разговору, он уселся в салон авто и, пристально рассматривая даму, неторопливо закурил.

По улице Замковой, с трудом протискиваясь мимо нас, проехала груженная мешками повозка. Правивший лошадьми длиннобородый крестьянин угрюмо выругался. Было от чего — мы перегородили практически весь проезд. Я на мгновенье отвлекся — мужик ругался непривычно для моего уха. Вместо обыкновенного в таких случаях великоросского мата, проклинал от имени святых и великомученников, между делом поминая чертей и дьявола. Да и речь у него была какая-то старинная.

Матвеев представился Ольге и, оглянувшись на повозку, предложил:

— Давайте сойдем с дороги.

Мы прошли за ним на левый тротуар. Следом за нами подрулил к обочине командирский автомобиль. Извозчик, не желавший упускать свой законный заработок, вопросительно глянул на меня и, верно расценив мой жест, переместил сани вплотную к противоположней стороне улицы.

— Если я правильно понимаю, — прокашлявшись, начал Матвеев. — Вы уже использовали такой тактический приём?

Ольга медленно кивнула.

— Да, использовали. Мне и моим коллегам в середине января удалось спасти от расстрела в Могилевской ЧК двух товарищей. Надо отдать должное, Дзержинский быстро реагирует на телеграммы, — сказала она, осторожно покосившись на Кубика.

Командир ненадолго задумался, после чего посмотрел на часы и вновь обратился к Ольге:

— И как быстро последовала реакция Москвы?

— В первом случае — в тот же день, во втором — на следующий, — с готовностью ответила она. — К слову, обвинения были куда серьезнее, чем в случае с Вашим военспецом. Посудите сами, сложно сравнивать обвинение в пособничестве Корнилову и в призывах к контрреволюционному перевороту с простым неповиновением сотрудникам ЧК.

Матвеев осмысливал услышанное и, судя по отсутствующему взгляду, уже составлял текст телеграммы. Наконец, словно очнувшись, он коротко поклонился Ольге и поблагодарил. — Спасибо Вам за толковую идею. Думаю, телеграмма — это действительно то, что нужно.

Будто предвидя мои слова и поступки, командир намеренно сурово посмотрел на меня и распорядился:

— А Вы, Владимир Васильевич, поезжайте-ка домой, как Вам доктор велел. Первым делом, конечно, проводите госпожу Климович. У телеграфистов я и без Вас справлюсь.

— Но...

С видом нетерпящим возражений, не желая и слушать меня, он направился к автомобилю и, усевшись рядом с шофером, приказал:

— Так, сначала едем к почтово-телеграфной конторе!

Пробуксовывая задними колесами, автомобиль тронулся и повернул на улицу Генеральскую. В салоне мелькнуло равнодушное лицо Кубика, и я с удивлением понял, что он не препятствовал нашим попыткам спасти Журавина. Правда, и не способствовал нисколько.

Тем временем, Ольга уже совсем сникла от холода. Не слушая протестов, я отдал ей башлык и сразу ощутил на себе всю мерзостность непогоды. Не спасал и высоко поднятый воротник шинели. К счастью, до железнодорожного переезда оставалось немного, а там и до дома Колесникова — всего ничего.

Покрутив башлык в руках, Ольга все же послушалась моего совета и закуталась по самый нос. Пару минут молчала, отогреваясь. А потом вдруг неожиданно резко, с иронией, произнесла:

— Это, конечно, очень благородный жест — проситься под арест в ЧК ради спасения товарища.

Ее глаза жестко сверкнули, и она продолжила в возмущенном тоне.

— Вы уж простите меня, Владимир Васильевич, но я не могу не высказаться! Тем более, что на первый взгляд Вы производите впечатление человека рассудительного и серьезного. Скажите, неужели Вы действительно верите в честный обмен с большевиками? Впрочем, о чем это я?! Дело даже не в обмене. Вы, к счастью своему, просто не представляете, что это такое — быть арестантом в Чеке и чем часто заканчивается пребывание там!

Втянув голову поглубже в плечи, я усмехнулся про себя и посмотрел на нее долгим изучающим взглядом. И, наконец, спросил:

— А Вы — представляете?

Она почувствовала себя неуверенно, отвела глаза и ответила уже не столь категорично:

— Я — увы, представляю. Пусть и теоретически... Мне очень подробно рассказывали знакомые.

Не удержавшись, я хмыкнул. Ольга уязвлено отвернулась, и оставшаяся дорога тянулась в напряженном молчании.

...В доме вовсю шла уборка. Елизавета Карповна, все еще неважно себя чувствующая, наняла двух пожилых, но сноровистых помощниц. Одна из них как раз заканчивала приводить в приличный вид комнату, предоставленную нам с Журавиным.

Мне выделили новую подушку и матрац. А на мое предложение оплатить стоимость испорченных чекистами — Елизавета Карповна пригрозила обидеться.

И все же мысль отблагодарить хозяек дома прочно засела в голове. Хотелось порадовать их приятным сюрпризом. Но вот каким? Недавно полученное денежное содержание, да еще на фоне местных цен, позволило ощущать себя едва ли не волшебником. Неслучайно ведь многие из военспецов сразу же стали завсегдатаями местных биллиардных и кинематографов. Однако готовой идеи не было — только смутные намётки.

Я вышел из дома и огляделся в поисках вывесок. По сути, мне до сих пор не удавалось рассмотреть эту улицу днем и представление о ней оставалось весьма смутным.

Что ж — добротные деревянные дома с высокими кружевными окнами, крылечки с кованными завитками на козырьках, занесенные снегом садики за крепкими заборами — все говорило о достатке хозяев. Бедных крестьянских хат и нищенских халуп здесь не наблюдалось. Похоже было, что все строения на улице возводились почти одновременно — лет двадцать тому назад — и для людей одного круга. 'Железнодорожники', — понял я, вспомнив разговор с военкомом: 'Да еще, по-видимому, нерядовые — служащие и инженеры'.

Единственного не хватало на этой уютной и прямой, как стрела, улочке. Здесь совершенно отсутствовали магазины и лавки.

Все еще мела метель, было безлюдно. С извозчиками не везло — по-видимому, их разогнала непогода. Так и не увидев ни одного, я успел дойти до пешеходного моста и поднялся на него по узким обледеневшим ступенькам.

Мост связывал собой две части города, разрезанные широким руслом железной дороги. С него мне открылся широкий обзор на Либаво-Роменские мастерские — внушительное по своим размерам предприятие — и одноименный пассажирский вокзал, от которого острыми лучами отходили центральные улицы Сожеля. На путях под мостом простаивали два эшелона, маневрировал паровоз, и куда-то спешила дрезина с обходчиками.

Улицы по ту сторону моста частично просматривались. Мой взгляд упал на вывеску ресторации, находившейся неподалеку от вокзала, и мысли, наконец, приняли вполне определенное направление.

Придерживаясь за перила, чтобы не съехать со скользких, припорошенных снегом, ступенек, я спустился на Привокзальную площадь и поспешил к ресторации. Яркая вывеска внушительных размеров сообщала, что в 'первоклассном ресторане 'Райские кущи' ежедневно отпускаются завтраки, обеды и ужины' и 'кушанья приготовлены исключительно на коровьем масле'. Посмеявшись над гордой надписью с местным колоритом: 'Кухня находится под наблюдением известных европейских шефов Коцубы и Хавина', я открыл массивную дверь. И тут же, в вестибюле, наткнулся на улыбающегося пожилого еврея с характерным профилем.

— Мы счастливы принимать господина офицера! Наши 'Райские кущи' сегодня только для Вам!.. Только для Вам сегодня играет секстет господина Циринского при посильном участии счрипача Башкина. А теперь немного про кухонь...

— Знаю-знаю!.. — Вспомнив вывеску, усмехнулся я. — Под наблюдением знаменитых европейских кулинаров, так, кажется?

Физиономия ресторатора стала еще маслянистее.

— Я наблюдаю, что господин офицер имеет тонкий вкус к еде и отдыху!

Не имея желания ему подыгрывать, я сразу же перешел к делу:

— Сможет ли Ваш, гм, замечательный ресторан доставить заказанные блюда ко мне на квартиру к пятнадцати часам?

— Ай, конечно же! — С жаром уверил ресторатор. — Почему не сможет? И мы приступили к обсуждению меню, ставшее для меня настоящей мукой.

Названия блюд были незнакомыми и сплошь французскими. Приходилось полагаться на объяснения ресторатора и его добропорядочность.

— Что Вы можете посоветовать? Для начала — какое-нибудь интересное мясное блюдо? — Осторожно попытался выведать я, посматривая на первую строку в меню горячих закусок, где значилась некая баранья запеканка 'Merveilleuse'.

Хитро прищурив глаза и не расставаясь с улыбкой, ресторатор вкрадчиво предложил: