The Immortality

С того самого дня, когда Лилит приехала на репетицию "Undead", Вик стал сам не свой. Привычная ранее раздражительность сменилась вспышками неконтролируемого гнева, а немногословность переросла в замкнутость. Энн более, чем когда-либо боялась брата. Впрочем, она боялась и за него. Каждый раз, когда вечером Вик уходил из дома, Энн переживала, вернется ли он, но никогда не просила взять ее с собой. Вик стал похож на бомбу замедленного действия, и девушка не знала, когда сработает часовой механизм. Но было ясно, что это случится очень скоро.

* * *

— Я уезжаю завтра, — сказала Лилит, допив утренний кофе.

Алекс знал, еще два дня назад он увидел билет, ехидно торчавший из ее дорожной сумки, и едва не разорвал его. А надо было. Пусть это выглядело бы глупо, по-детски, нелепо, можно подобрать множество эпитетов один обиднее другого, но суть останется прежней — Алекс не хотел отпускать. Пять дней пролетели словно один. Алекс привык приходить из студии домой, где его ждали, привык пропадать ночами в "Тавастии", а затем гулять по спящему Хельсинки, пиная снег и подкармливая птиц соленым арахисом. Впервые в жизни он действительно не хотел отпускать женщину из своего дома. До беспричинной ярости, до буйной агрессии, до безысходности. Он поднялся из-за кухонного стола, подошел к раковине и, выплеснув свой недопитый кофе, ополоснул кружку холодной водой.

— Уже? — спросил он, вытирая руки мягким махровым полотенцем и стараясь не смотреть на нее, такую по-домашнему теплую, с мокрыми волосами, от которых все еще сбегали озорные струйки воды, оставляя на шелковом халате темные дорожки.

— Я вчера говорила с Лестатом, у них полный завал в Арте.

— Ясно, — Алекс подошел к Лилит, взял ее кружку и направился к раковине, только бы не сидеть рядом, только бы что-то делать. Она остановила его за руку и жестом попросила сесть. Алекс уступил.

— Я не хочу, чтобы ты уезжала.

— Ты ведь понимаешь, что я должна, — эти слова дались чертовски сложно, как и любая неприятная правда. Она надеялась на понимание, но напрасно.

— Ты никому ничего не должна! — взорвался Алекс, больше не сдерживая злости, и его понесло. — Я не знаю, как вы умудряетесь выпускать диски, заниматься Артом, мало выступать и почти не ездить на гастроли. Что за сумасшедшая компания дает вам такие права? Вы занимаетесь, чем хотите. Полная свобода действий. Я уверен, что даже распадись "Истерика", вы никому не будете платить неустойку. И после этого ты говоришь, что должна?

— Алекс, я не могу бросить все... — сказала Лилит и осеклась.

— Ради тебя, — закончил фразу Лав. — Конечно, ты не можешь бросить все ради какого-то финна! Ладно, забудь, — успокоился он. — Я тоже хорошо провел с тобой время. Только для меня ты уже не будешь одной из многих.

Он молнией выскочил из кухни. Через несколько минут хлопнула дверь, а Лилит все сидела за столом убивая сигареты одну за другой, пока не разболелась голова. Она убрала со стола и, пройдя в комнату, упала на диван, включив "Razorblade". Хотелось ли ей уезжать? Скорее всего, нет. Но вычеркнуть из жизни все столь же сложно.

Однажды это уже было. Была любовь, работа, друзья. Где-то далеко, на юге Российской Федерации. Лилит даже была счастлива. А потом все сломалось. Как будто кто-то переключил тумблер "счастье — не счастье". Предательства лучших друзей, одного за другим. Неприятности на работе, которая вдруг перестала приносить удовлетворение. И отчужденность близкого человека. Полная потеря связей с окружающим миром. Тогда она просто закрыла себя в изоляционную камеру опустевшей квартиры. И медленно сходила с ума. В голове крутились мысли о смерти, но она смеялась им в невидимые лица. И в один не по-осеннему ясный день она уехала. Без страха перед новым, жестоким, по рассказам людей, городом, без сожаления об оставленном, с надеждой выплеснуть все, что долгие годы мечтами копилось, выливаясь иногда в строфы. Она смогла это сделать. А сейчас? Нет. Потому что тогда, следуя пути сердца она отсекала то, что уже не имело значения. И только темные очки, скрывающие ее глаза от толп народа, напоминали о прошлом желанием не быть узнанной.

Алекс вернулся поздно вечером очень уставшим и мучительно трезвым. Не разуваясь, оставляя мокро-грязные следы на ковре, он подошел к Лилит, сидящей на диване с гитарой, и протянул спрятанную до этого за спиной огромную розу темно-бордового цвета с черными ободками по краям лепестков.

— Извини. Я просто хмырь, — виновато сказал он, и Лилит не сдержала улыбки.

— Меня иногда поражает твое знание русского, — ответила она, обняв финна за шею, такого близкого и такого родного. — Алекс, ты тоже никогда не будешь для меня одним из многих, — прошептала Лилит и слово "никогда" врезалось в мозг тонким скальпелем. Неизбежное, тяжелое прощание.

* * *

Самолет плавно набирал высоту. Перелет будет недолгим, даже выспаться после бессонной ночи не удастся. Лилит смотрела в иллюминатор, пытаясь надышаться пока еще финским воздухом. "Я еще вернусь, — подумала она, — обязательно. Только бы не по работе". Воспоминания о ветре, бьющем в окно квартиры, забитой хламом и творчеством, пытались вылиться слезами. Утренний кофе, вечерняя сигарета, ночные прикосновения, холодные улицы, шумная "Тавастия" и немигающий портрет Юрки69, — все это заключалось в зеленых глазах, которые сейчас, возможно, глядят на пламя зажигалки, а руки поджигают очередную никотиновую палочку, пытаясь не подпалить длинную челку.

"До свидания, Хельсинки. И прости меня, — подумала Лилит и, надев темные очки, откинулась на спинку кресла. — Я себя простить не смогу".

6.

Алекс пил уже третий день не выходя из дома. Кругом валялись разбросанная одежда, компакт-диски и клочки бумаги вперемешку с пустыми бутылками — привычный бардак, неизменный спутник квартир, остывших без женского присутствия. Разбитая гитара лежала в углу, печально склонив к полу порванные струны — все эти дни она только и делала, что стонала, плакала, выла и теперь была наказана за безутешность.

— Бесполезная, тупая деревяшка, — с усталым разочарованием сказал Алекс мертвой бывшей любимице. — Даже ты меня бросила.

Он затушил сигарету и мысль, столь рьяно преследовавшая его в эти дни заставила подняться.

— К черту! К черту все и всех!

Переступая через разбитые тарелки с остатками спагетти и чипсов, Алекс добрался до телефона, позвонил по четырем номерам. Ему полегчало. Решение, даже самое неприятное, пугающее и кардинальное всегда лучше сомнений. Умывшись, Алекс долго всматривался в свое отражение. Круги под глазами стали почти черными, руки тряслись. Высушив лицо полотенцем и бросив его по обыкновению на пол, Алекс дополз до дивана и долго рассматривал неровный, сетчатый от трещин потолок.

Прошло часа полтора, прежде чем в дверь позвонили. Нехотя поднявшись, Алекс дошел до двери и впустил остальных участников "Sacrament".

— Ну и какого черта надо было вызванивать всех? Или Наше Величество, не появившись в студии, решило, что все должны являться по одному зову? — Григо, как и остальные, был зол. Музыканты пробрались в комнату. Лари по пути споткнулся о пивную бутылку и удержался на ногах лишь благодаря плечу Майка.

— Твою мать, — закричал он. — Пока мы объясняемся со звукозаписывающей студией, почему задерживается подписание контракта, он пьет. Совесть имей! И... ты что с гитарой сделал, изверг!

Алекс окинул всех усталым от алкоголя взглядом.

— Я ухожу из "Sacrament".

Несколько секунд царила тишина.

— Что?! — Сид в любых ситуациях оставался спокоен, но и у его сдержанности был предел. — Ты что несешь, алкоголик недоделанный?! Совсем мозгов лишился? Думаешь так просто: захотел — играю, не захотел — идите все на фиг? А как же контракт?

— Я ухожу из "Sacrament", — тихо повторил фронтмен.

— Алекс, это уже не смешно, — произнес Майк и открыл найденную нетронутой бутылку пива.

— Я и не шучу. Песни писать я больше не могу. После "Razorblade" я не способен ни на что лучшее, а какой тогда смысл что-то делать?

— Бридж тебя прибьет, — философски заключил Григо. Он единственный знал Алекса настолько хорошо, чтобы понять — шутки кончились.

Но остальные не унимались.

— Если у тебя творческий кризис, это не повод распускать группу, — кричал Сид, размахивая огромными руками.

— Я сказал, что писать больше не буду. Если хотите — делайте это сами, а я ухожу из "Sacrament". Я больше не хочу.

— И что ты будешь делать? Ты ничего не умеешь, кроме как вертеть задницей на сцене, да орать в микрофон.

Терпение Алекса лопнуло. Он с детства ненавидел указы и попытки изменить его решение, а сейчас и вовсе терпеть подобное не собирался.

— Это уже мое дело, — процедил Лав сквозь зубы. — Разговор окончен.

Дверь слишком громко хлопнула, закрываясь за музыкантами. Алекс еще долго сидела на диване, прислушиваясь к тишине. На душе было противно и легко одновременно. Он лишился всего — работы, друзей и, казалось, себя, оставшись наедине с надеждой обрести нечто большее. Что ж, он постарается.

Часть вторая.

Книга о Падшем Ангеле Земли.

Ее звали Александра. Ей было около двадцати двух лет, третий возраст, когда ломается линия жизни, загибаясь в одну из восьми сторон света. Первый возраст наступает в семь лет и всегда направлен на запад, туда, где стремится умереть земное Солнце. Второй — в восемнадцать и выбирает одно из четырех направлений света. Перед третьим возрастом лежит восемь дорог.

Ее имя было наполовину мужским, наполовину женским. И сама Александра ощущала в себе противоборство мужского и женского начал. Ее руки были женскими, обвитыми цепочками в несколько рядов, с тонкими пальцами, которые поддерживались крупными кольцами. А ноги — мужскими с огромными ступнями, поэтому она не носила красивые туфли "лодочки", а ходила в черных тяжелых ботинках на толстой подошве. Ее ноги всегда скрывались под подолом длинных темных юбок, затянутые в крупную сетку черных колгот, или прятались в саркофаги черных брюк. Она стягивала талию жестокими корсетами так, что становилось тяжело дышать, но эти оковы редко виднелись из-под черного мужского плаща до пола.

Александра любила гулять по крышам, особенно когда шел дождь. Она ловила слезы неба в ладони и закрывала в банке из-под майонеза до следующего ливня. Таким образом в ее доме всегда жил дождь, как напоминание о грусти природы. С дождем она не чувствовала одиночества.

Квартира Александры была темна настолько, что нерадивые солнечные лучи, попав по ошибке внутрь, с беззвучным криком разбивались о незажженные восковые свечи. Стены, завешанные черными и темно-бордовыми полотнами, хранили груз снов Александры. С противоположных сторон этих стен-картин смотрели друг на друга Ангелы и Демоны, выведенные серебристой акриловой краской. В отсутствие молодой художницы они оживали, и тогда черная стена с Ангелами тянулась к темно-бордовой с Демонами, пытаясь стереть улыбки с рогатых порождений ада. Но дотянуться не удавалось, и оскалы становились еще шире. Александра замечала изменения рисунков и догадывалась о причине, поэтому никогда не вешала полотна на смежные стены.

Глаза Александры смотрели медленнее, чем сердце, а руки рисовали быстрее, чем мысли. Поэтому каждая картина пропадала в безвременье, запутавшись в прошлом и будущем, как муха в паутине.

Александра носила очки с черными, как тучи, стеклами, чтобы сигаретный дым не попадал в глаза вместе с солнечными лучами. Лето было для нее пыткой. Ночь была ее искуплением. Александра не помнила, когда спала без кошмаров. Но она любила свои сны с преданностью мазохиста. Каждый раз, уткнувшись носом в еще не высохшую от прошлого сна подушку и закрывая глаза, она просила ветер принести кусочек будущего дня. Ветер послушно исполнял ее желания, и каждый день Александра встречала час из своего сна.

Считалось, что у Александры нет друзей. Но жила она в квартире не одна. Существо, делившее с Александрой постель и стол, было невидимо даже для нее.

Впервые она ощутила его присутствие, когда, нарезая хлеб, уронила нож. Опасный прибор выскользнул из рук и устремился только что наточенным лезвием к большому пальцу босой правой ноги. Александра смотрела на приближающуюся боль, не пытаясь одернуть ступню. Но сталь, даже не коснувшись кожи холодом, вдруг отскочила в сторону и, зазвенев, распласталась на полу. Подняв нож, Александра рассмотрела его со всех сторон, будто пытаясь найти причину столь неожиданного поведения неодушевленного предмета и, не отыскав ее, сказала в пустоту "Спасибо". Пустота не ответила. Однако незримый хранитель обнаруживал себя еще несколько раз, выключая докипевший до дна чайник и подбрасывая на видные места потерянные кисти. Это ощущение присутствия рядом незримого наблюдателя доводило Александру до безумия. Она даже боялась убивать мух и комаров в своей квартире. А вдруг это Его обличие и, летая перед самым ее носом, жутко мешая работать, Он просто хочет о чем-то предупредить? В конце концов Александра стала разговаривать с соседствующим духом. Она здоровалась с ним, когда приходила в квартиру после прогулки по заброшенному пирсу, поросшему огромными деревьями, желала спокойной ночи перед тем, как попросить ветер принести частичку будущего дня, просила отойти в сторону, когда в порыве нервного истощения и творческого бессилия бросала в стены стулья.

Однажды, после сложного дня, который тянулся подобно жевательной резинке из минуты в час, прилипая к губам, когда лопалась очередная надежда скрыться от жаркого воздуха лета, Александра впервые попросила Ангела показаться.

— Я хочу увидеть тебя, — сказала она, баюкая голову на невысохшей от слез вчерашнего сна подушке. — Покажись мне, каким бы ты ни был.

С этими словами Александра заснула.

Сон Александры.

Ветра продували осенний лес, составляя Александре прическу из желто-багровых листьев и умершей травы. Она подняла голову вверх. Небо закрывали раскидистые ветви кренящихся деревьев. Вековые стволы скрипели, как несмазанные колеса старой телеги, и цеплялись друг за друга сухими сучьями. Здесь дуло несколько ветров, а именно: северный, северо-восточный и северо-западный. Александра закрыла глаза и стала ловить направление воздуха. Северный ветер был сильнее остальных и бил в спину, как бы подталкивая на следующий шаг. Александра, не открывая глаз, двинулась вперед, подстрекаемая ветром. Она долго шла, ни разу не споткнувшись, как будто кто-то невидимой метлой расчищал ей тропинку сквозь густые заросли. Наконец, она почувствовала, что ветер изменился. Точнее, к северному, северо-западному и северо-восточному добавились западный и восточный, а позже — юго-восточный и юго-западный. Их потоки решительно, но пока еще слабо раздували длинные темные волосы Александры. Скоро в ее лицо ударил сильный порыв южного ветра и Александра остановилась. Ей больше некуда было идти, потому что отступлению в любую сторону мешали потоки шквальных ветров со всех частей света. Эти монстры разбивались об облаченную в черный плащ фигуру Александры, застывая где-то возле нее. Александра открыла глаза. Вокруг стояла непрерывная стена желто-голого леса. Редкие лучи холодного солнца с трудом пробивались сквозь умирающий шатер склонившихся над головой ветвей, слабо освещая образовавшуюся клетку. Прямо перед Александрой, в той точке, где ветра сходились и тонули друг в друге, стоял огражденный невысоким резным заборчиком монумент из белого мрамора. На полуметровом постаменте с узорчатыми краями высилась фигура Ангела. Огромные сложенные крылья были высечены с такой тщательностью, что каждая линия длинных перьев блестела гладью. Хрупкое тело неестественной худобой и грациозностью не оставляло сомнений в неземном происхождении владельца, а тонкие руки, скрещенные на груди, будто ждали прикосновений. Обнаженность нереального тела пахла пороком и чистотой одновременно. И лишь лицо, склоненное к груди, скрывалось волнами мраморных волос, на которых спали тени.