"Гуд бай, Америка-остров...-2"

— Не понял. Это что у нас, по спецпредметам задано — глаза рисовать? И нервные лица? Ну-ка, дай сюда...

Майка, когда тосковала, всегда рисовала одно и то же — со школы. Глаза. И нервные лица. Она отвела его руку и с упреком спросила:

— А ты-то зачем такой пьяный?

— Я со свадьбы, я свидетель,— возразил он. — Мне богом положено. Покладено.

— А чего ж ты не на свадьбе, свидетель? Как они там без тебя доженяться?

Он засмеялся.

— Ты смешная, честное слово. Они там и без меня до свиней доженяться. А со свидетелем, или нет — кто вспомнит? А вы что, опять не поладили?

— Леха, бредишь, — усмехнулась Майка.— Чего нам не ладить? Все в пределах нормы. Сегодня, вообще, можно сказать — прорыв. Сегодня мы хоть занятие себе нашли, нам дядя Реквиес кассет подкинул. "Кровавый спорт" да "Бой без правил". А так с Москвы мы на диване, или молчим, или ворчим... Да дядя Реквиес нам каждый день звонит, да не по разу — мы с ним сейчас крепко сдружились, у нас общность интересов да дела большие, взрослые...

— Ну, сестренка... Перестань. Что ты, милая?

Он положил ей руки на плечи, а Майка, словно ждала, уткнулась в них, всхлипнула.

— Все хорошо будет... Может, разойтись вам на время?

— Да разве ж я могу? — совсем по-натуральному заревела Майка. — Если уходить, так что б уже не возвращаться. Мать скажет — я тебе всегда говорила...

А я без него не могу, без немца проклятого... А я ему, все, надоела, что я, не вижу? Он один жить хочет, по своим правилам, не докладываясь... Лешка, а мне то как? У него дела каждый вечер, он по ночам приходит, спать валится, а с утра по-новой — или молчит, или ворчит... Я для чего тут?

Она ревела, а Лешка терпел, рук не забирал, думал, что прекрасно, что Ленка не с ним, что надо благодарить за это небо, потому что жить в нелюбви так тяжко... И почему из двоих любит только один, а второй лишь позволяет ему это делать? И так жалко ему стало и себя, и сестренку свою, Майку, что чуть сам не ревел он сейчас вместе с ней, еле сдерживаясь...

Володька Коляна проводил; пришел на звук рыданий, не глядя на Леху, взял ее на руки из кресла, унес на кровать, склонился утешить...

Лешка из комнаты выбрался потихоньку, сигареты на телевизоре нашел, закурил одну неслушающимися пальцами; на экране лупились в кровь и мясо...

Володька вышел закрыть за ним дверь с таким остервенело-усталым лицом, что Леха счел сказать ему в успокоение:

— Истерика, брат. Такое случается.

— Наплевать, — вздохнул тот. — Выдержу.

— Я про Майку, — уточнил Лех.

— А с ней что? — не понял Володька.

Ну вот я и напился, подумал Лех.

Через неделю Лех собрался с духом вновь заглянуть на когда-то гостеприимный огонек. Майка, криво улыбаясь с порога, на вопрос, где Детка, ответила:

— А все, Леха. Угнали Детку. Что ли ты только не в курсе? Уже третий день нету.

Похожим тоном она сообщала обычно всякие незначительно-смешные местные новости — что Мартинг в пьяном припадке подарил кому-то на улице свой кожаный плащ, которым так гордился; или что Джек распространяет Гербалайф.

С интересом следя за Мейсоном из "Санта-Барбары", с продолжительными паузами, переходящими в забывчивость, она поведала, что на дне рождения у Реквиема — небольшая вечеринка в новом стиле в "Руси"; ну ты понимаешь, да;

Володька приглянулся умопомрачительной барышне... И у них случился... как это по-русски... роман с продолжением.

...Реквием вытянул Володьку за локоть на улицу. Его продолжали волновать обязательства того по отношению к разбитой машине.

— Куда подгонять?

— Ну подгоняй к Горсовету.

— Там это, ну давай аккуратненько... Зарихтуешь, если что. Не мне тебя учить

* * *

.

— Красить то как, пятном?

— Как пятном, не надо пятном. А что, будет отличаться?

— Как подберем. Надо смотреть... — Володька мял в руках сигарету. Реквием, некурящий и перевозбужденный ролью хозяина вечеринки, составить компанию ему не мог. Майка оттягивалась на танцполе. А на улице было приятно, холоденько... С огромного балкона было видно, как подъехала, сверкая металликом "Ауди"... Реквием поспешил встречать более именитого гостя.

Володька остался, задумчиво крутя сигарету.

Девушка курила неподалеку, и в этот момент рядом никого больше не было.

Она поглядывала на него, а когда он показал пальцами: "огонь?", кивнула. Подошел, подкурил.

— А ты здесь с кем?

— Мой отъехал, — улыбнулась девушка. — Его жена сдернула.

— Как все запущено, — усмехнулся Володька.

— Я не в обиде. Мы уже в роли экс. А ты кто Игорю? Приятель?

— Приятель...— непонятно ответил тот. — Старинный...

Девушка была — красотка, длинноногая, с прекрасной фигурой, затянутой в красное трикотажное платье, грудь и руки, уши под высокой прической щедро украшало золото. Хорошо промелированные светло-русые волосы. Уверена в себе она была на сто процентов.

Эти наблюдения привели Володьку в состояние заинтересованности.

Вечер продолжался. Майка, в ужасе от взаимной симпатии блондинки и Доннера, быстро нашлепалась, пытаясь этим что-то продемонстрировать. Но сделала хуже. Эмоций сдержать, как всегда, не сумела и вспылила.

Догонять и успокаивать Майку в Володькины планы на вечер не входило.

— Девушка твоя? — улыбнулась Наташа, которая ситуацию контролировала.

Володька молча кивнул и потянулся к вину.

— Еще?

— Давай на брудершафт, — поднимая бокал рукой с ярко-красными ногтями, предложила блондинка.

— Так мы и так на "ты"... — он улыбнулся располагающе, понимая намек.

После вина они поцеловались... Это был рассчитанный, долгий поцелуй, закрепляющий взаимный интерес.

— Танцуем? — спросила блондинка, чуть улыбаясь.

И медленный танец, после которого отправились перекурить с бокалами вина, и страстные и дерзкие поцелуи на балконе привели к тому, что Наташа сказала, смеясь, уверенная в воздействиях своих чар:

— Слушай, проблема... Я на машине. А вести не могу... Может, отвезешь меня?

Володька уже был в состоянии, когда не отказывают.

Ночь закончилась фееричным сексом, лучшим, который он мог показать в двадцать лет...

С того вечера он домой и не возвращался.

— Какая барышня?

А экс-любовница какого-то из Реквиемовых новых знакомых, ты же знаешь Реквиема, ну сброд совершеннейший — и мальчишки его, и другие, важные , в золотых штучках и хорошо сшитых костюмах... А Володька вовсе случайно туда затащился, у него были какие-то выяснялки с Хэнком, и с Реквиемом у него были неприятности, но там держался чинно, никому не хамил, тем более имениннику, который был неприкрыто рад их появлению, и за стол усадил, и по плечу хлопал, и рядом садился для дружеских бесед... Что ему надо было от них — теперь загадка, а Майка немножко больше, чем надо, пила, обиженная на весь мир; как всегда — на Детку своего... Тогда и приключилась блондинка, она вспылила, и домой гордо отправилась; а он остался...

— Чепуха какая-то... Он же тебя любит, я точно знаю... У него беда какая-то, он с Москвы уже чумовой ехал, что-то не так там с тачкой пошло, наверное. Давай сейчас же — вдвоем, хоть к Хэнку, хоть к черту... Узнаем адрес и...

— Уже, — тихо сказала Майка. — Уже была сегодня. У них. Она возьмет его к себе водителем, все чудесно складывается... А он сказал — уходить, он свой выбор сделал. Я и ушла, потому что так унижаться, как я сегодня...

Лех прижал к плечу дурную Майкину неплачущую голову.

Три дня подряд каждый вечер Лешка заходил за Майкой и вел ее куда-нибудь; к Димке, молодоженам; раз даже свозил к Илюхе поиграться в игрушки. Три вечера, подвозя ее к дому, с надеждой смотрел — не ждут ли ее, не горит ли в окнах свет. Володькино сумасшествие еще не уложилось у него в голове, как он простил его уже, оправдал и выкрутил. Что-то случилось, непомерное, непонятное, сумевшее раздавить твердую крупицу упрямой и выносливой натуры, так тщательно скрываемое и обнаруженное так поздно и необратимо... И, оптимистично убалтывая Майку, осознавал сам. Когда такая сильная нервная система задается самоуничтожением, она обычно планомерно двигается к финалу.

Вернулся он в день своего двадцатилетия, телефонным звонком, одной фразой, не здороваясь и не извиняясь:

— Майка... Можно я приеду?

Отчего она мгновенно ударилась в слезы.

— Я приеду, — просто сказал его голос.

Они промолчали весь вечер, на диване в кухне, не включая свет, не касаясь друг друга и не в силах разъединиться ни на минуту.

Майка принесла пепельницу.

— Ну покурим хоть. Раз выпивки нет. В день-то Рождения.

— Я больше не курю.

А Майка закурила. Болтала ногой, вдыхала горький дым, и на душе было так легко и спокойно, как не было уже давно.

Под ухом забрякал телефон. Она потянулась было взять трубку, но Володькина рука накрыла ее ладонь.

— Не бери...

— Может, кто-нибудь поздравить... Мать твоя.

— Никого не хочу.

Но по тому, как вдруг дрогнули в улыбке глаза, она поняла — врет.

— Володька...

— Я думал, это конец... Думал, Реквием закроет меня. И чтобы тогда не привязывались к тебе.

— Как закроет? — жалобно переспросила она.

— Посадит. Он все к этому подводил. У него в голове много проводочков, и они переплетены очень плотно. Он все концы зачистил на меня.

— А сейчас?

— А не успеет, — блаженно улыбнулся он.— Перерассчитал. Я-то из игры вышел, а он остался.

— Как это?

Он закрыл ей глаза. Прошептал на ухо:

— Тебе не нужно об этом думать... Лучше скажи еще раз, что ты все забыла...

И Майка послушалась. Она всегда его слушалась, потому что он умел находить нужные аргументы.

В холодный ноябрьский вечер Володька пришел уже глубоко за полночь. Майка почти спала, она привыкла, что он возвращается поздно; подрабатывал. Он снова говорил о свадьбе, с гостями и платьем принцессы... Мать с Мухиным он уже выписал из Ростова, все крутилось и вертелось, как в колесе.

В комнату он зашел, не сняв куртки — она ярким голубым пятном светилась на фоне лунного окна.

Двигаясь осторожно, подошел к кровати, опустился, вглядываясь в ее лицо.

Она приоткрыла глаза, тяжелые ресницы, еле слышно спросила:

— Ты откуда?

— От Лешки, — шепотом ответил он. Глядел так... с какой-то невыраженной мыслью.

— Иди поешь. И ложись.

— Да, сейчас. Спи.

Сколько потом прошло времени, пока она вновь не открыла глаза, не вспомнив во сне ощущения, что он лег. Однако черная голова его все также рядом зарывалась в шуршащие рукава, и уличная куртка не была снята, он не то дремал, не то чего-то ждал.

Вздохнув, Майка протянула руку, коснулась жестких волос.

— Володька... Ты что?

Взгляд лихорадочно заблестел в темноте.

— Майка...

— Что?

— Прости дурака. Если сможешь. Я уйти должен.

— Что ты несешь, Вовка?

— Но я вернусь, обязательно! В армию — это единственное, куда я еще могу уйти. Он меня посадит. Или меня просто тихо закопают. Сука, падла, он выкрутился, у него родственники в прокуратуре... Тачку мы паленую гнали, она очень некрасиво засветилась, как мы ее вообще с Москвы смогли вывезти — ума не приложу. Я как чувствовал! А здесь он все рассказал мне, что все стрелки на мне сошлись, он давил на меня этой перегонкой, уговаривал поднять и ту, вторую. Я согласился. Я вообще на все соглашался, решить все его проблемы, он себя очень фартовым при этом чувствовал, крутым таким. Поэтому сейчас мне свалить нужно резко, что б крайний снова оказался он. Тут такая старая история, кто кого переиграет... Тихо. Слушай. Я постараюсь придти, как только смогу. Если начнутся неприятности — Лешка поможет. А сейчас еще все думают, мы не живем больше вместе из-за той бабы. Сделайте тему, что вы сейчас с Лешкой. А про меня чтобы ни говорили, не верь. Никто не знает меня, как ты. А тебя я люблю. У нас трудно зарабатывать деньги честно, но я старался. Для нас. Заканчивай техникум, деньги на свадьбу, я покажу тебе, где они, трать. В квартире не держи. Немного, но Леха достанет еще — я работал на его парня, тот мне должен. Доверенность на расчет я тоже на тебя написал, я покажу. Мать приедет — я ей письмо оставлю. Ты справишься. Потому что ты молодец у меня, честно. Да, еще... Сначала тебе будет тяжело. Но время все стирает. И секс, Майка. Его никто не отменял. Если что, я пойму. Только одно — не выходи замуж. Делай, что хочешь, только замуж не выходи. И не уходи из квартиры... Я все равно вернусь, и заберу тебя все равно — хоть у черта! Я тебя не смогу никому отдать. Ты и Леха — вот все, что у меня есть... А сейчас глупо говорить или молчать, или спать. Три часа, Майка. Но если ты сможешь сейчас понять меня, если простишь, если просто согреешь, то пережить нам их будет намного легче...

Майка молча расстегнула на нем куртку. Руки свои казались ей ледяными, когда касались его горячего тела, и прорывающиеся слезы таяли снежинками у него на гулко колотящейся груди.

Под окном слабо бикнула машина.

— Лешка, — выдохнул Володька.

-Нет! — вцепилась ему в плечи девчонка.

— Майка...

— Нет, — заплакала она. — Еще рано. Не уходи... Я не смогу без тебя.

Он приложил палец к губам.

— Там к полседьмому. Я сейчас. Только умоюсь. Сейчас приду. Сейчас...

Пришел он, застегивая пуговицы чистой белой (его любимой) рубашки.

— Можно с тобой? — тихо попросила Майка.

Он подошел, присел рядом. Взял ее руки в свои.

— Ничего, Май... Я очень быстро приду, ты и не заметишь. Честное слово. Когда тебе будет всего труднее, тогда и приду. Нет... Оставайся так... Ты очень красивая, самая, самая... Я настолько красивых не видел.

Она отвернулась в подушку, роняя слезы. Володька сгреб ее в охапку, накрепко прижался в последний раз... "Таврия" еще раз бикнула, настойчивее.

— Иди, — она оттолкнула его. — Или я уже тебя побью.

Он отпустил ее. Поднялся, нагнулся к полу за курткой.

— Побьешь, когда я вернусь. Ладно? Только не забудь — это первое, что ты сделаешь, хорошо?

Он надел куртку, подошел к окну, поглядел вниз на стоянку ГАИ. Там терпеливо ждал Лех. Вдруг улыбнувшись, вернулся.

— Я подумал — сейчас. Давай, только сильно. Сожми руку вот так... И сюда.

— Как ты тому парню? — засмеялась она.

— Ну да! Только сильно.

Широко размахнувшись, Майка ударила его в нос.

— О! — удовлетворенно кхекнул он, закрывая лицо. — Кажется, кровь будет. Платок есть?

— Я извиняюсь, — весело произнесла она. — Я не хотела.

— Хотела, хотела! Нормально. Тренируйся, Майка. Запишись куда-нибудь... Я скоро приду... Ну что, привет?

— Привет! — она помахала рукой. — Напишешь мне, уйдет ли синяк под глаз?

Стукнула входная дверь. Майка, засмеявшись, обняла подушку; слышала она приглушенный разговор на улице — Леха что-то спросил, завелась машина, прошуршала шинами и бикнула на прощанье.

Часть 2. Лешка

Что Майка сделала, оставшись одной в то утро? Конечно, проспала. Так или иначе, будить ее было некому, а просыпаться было сладко и весело часу в двенадцатом. Ура! Одна! Однако будильник надо где-то подыскать.